Максим Исповедник: онтология и метод в византийской философии VII века
Содержание
Часть I. Онтология, гносеология и антропология 1. Понятийная система Максима Исповедника 1.1. Природа (φύσις) Часть II. Трудность XLI: ЕЕ ΣΚΟΠΟΣ, основные понятия и источники 2.1. Что комментируется в Трудности XLI? 2.2. Основные понятия Трудности XLI 2.3. Источники и контексты Трудности XLI 2.3.1. Григорий Богослов. Слова 38 к 39 2.3.2. Немесий Эмесский. О природе человека I 2.3.3. пс.-Дионисий Ареопагит. О божественных именах XI, 1–5 2.3.4. Апостол Павел. Послание к Ефесянам I 2.3.5. Ориген. О началах 2.3.6. Иоанн Скифопольский. Схолии к Ареопагитикам 2.3.7. Григорий Нисский. Об устроении человека XVI-XVII 2.3.8. пс.-Дионисий Ареопагит и Иоанн Скифопольский Часть III. Диэреза как метод диалектики и метафизики 3.1. Деление и соединение как диалектические методы 3.1.1. Четыре метода диалектики 3.1.2. Деления как последовательность дихотомий 3.1.3. Деление на мужское и женское 3.1.4. Соединение через средний термин 3.2. Типы и механизмы соединений у Максима 3.2.1. Соединение как переход к большей общности 3.2.2. Соединение крайних через средний термин 3.2.3. Усваивание и уподобление в соединении 3.2.4. Обмен свойствами и движение друг к другу в соединении 3.3. Гносеологический аспект соединений: когнитивные способности и онтологическая иерархия 3.3.1. Прокл (412–485) 3.3.2. Аммоний 3.3.3. ПС.-Дионисий и его схолиасты 3.3.4. Максим Исповедни 3.4. Всеобщие деления и соединения в Трудности XLI 3.4.1. Сложность истолкования делений 3.4.2. Деления и космогония 3.4.3. Деления в контексте гностицизма и пифагореизма 3.4.4. Деления и логическое древо Порфирия 3.4.5. Высшие соединения – ипостасны 3.4.6. Обратимость (ἀντιστροφή) делений 3.4.7. Две парадигмы рассмотрения делений и соединений 3.4.8. Отчего делений пять? 3.5. Альтернативная история 3.6. Особенности делений Трудности XLI Первое разделение Последующие разделения. 3.7. Преодоление делений Цель и смысл творения человека и мира Преодоление пятого и четвертого делений Преодоление третьего и второго делений Преодоление первого деления Приложение Проблема титула и рубрикации Трудностей Библиография
Введение
Предметом этого исследования является онтология и диалектические методы Максима Исповедника (ум. 662), одного из наиболее значительных и сложных византийских мыслителей. Первая часть книги представляет собой введение в понятийную систему Максима. Необходимость специального терминологического анализа обусловлена тем, что многие важные понятия метафизики, гносеологии и антропологии Максима- например, «природа», «ипостась», «логос», «гносис», «существование», «опыт», «ощущение» – имеют в его системе смысл отличный от того, который вкладывается в них теперь, а во многих случаях отличный от того, каковой вкладывали в них его непосредственные предшественники и современники. В силу этого ключевые понятия системы Максима интерпретируются по-разному. К тому же, несмотря на внушительное число публикаций посвященных Максиму, практически отсутствуют работы, в которых его понятийная система анализировалась бы систематически и с достаточной полнотой1.
Во второй части работы изучается содержание, основные идеи и источники главы XLI Максимова трактата О различных трудных местах у святых Дионисия и Григория (PG 91, 1304D – 1316А). Этот небольшой текст в сжатом виде концентрирует в себе ключевые темы философско-богословской системы Максима. Чтобы понять и адекватным образом интерпретировать Трудность XLI, требуется знание практически всех аспектов учения Максима, а потому рассмотрение её требует последовательного обсуждения его онтологии, космологии, психологии и гносеологии. С другой стороны, понимание этого текста во многом проясняет учение Максима в целом2.
Третья часть книги посвящена изучению особенностей диэрезы как метода современной Максиму Исповеднику диалектики. Именно диэреза (наряду с обратным ей синтезом) является отличительной чертой рассуждений Максима в Трудности XLI. При этом область применения диэретических процедур выходит далеко за пределы собственно логики. Деления являются не только универсальным методом исследования, но и важнейшей характеристикой тварного бытия. Их последовательность образует квазилогическое древо, внешне напоминающее Порфириево, но
по сути не являющееся таковым. Противоположностью делений является не анализ, как в современных Максиму философских системах, но синтез (сложение), понимаемый как воссоединение того, что было разделено. Максим задействует все известные ему виды синтеза: снятие противоположностей посредством перехода к вышестоящему виду, соединение через третий термин, соединение как сложение в единую ипостась и пр. О том, какое значение придавал Максим всеобщим делениям и соединениям говорит то, что устранение мировых делений постулируется им основной задачей человека; ради этого он был сотворен и приведен в бытие.
Одной из целей исследования было показать, что построения Максима при всей их оригинальности формировались в лоне богатой традиции, для которой характерно взаимопроникновение классической философии и христианского богословия. В этом прямыми предшественниками Максима являются наиболее философичные из христианских богословов – Ориген, Немесий Эмесский, Григорий Богослов, Григорий Нисский, пс.-Дионисий Ареопагит, Иоанн Скифопольский. Через их посредство (а не исключено, что в ряде случаев и напрямую), Максим усвоил и трансформировал для своих целей многие идеи платонизма, аристотелизма и стоицизма.
Нередко рассуждения и понятия Максима не поддаются однозначному истолкованию средствами логики и рациональной философии. В таких случаях мы старались поместить их в контекст схожих рассуждений в других сочинениях Исповедника или у других авторов. Такой метод если и не проясняет полностью мысль Максима, то приближает нас к пониманию того или иного отрывка. Важность выявления релевантных контекстов для произведения другой эпохи сложно переоценить. Адекватное прочтение произведения возможно, только если известна интеллектуальная традиция, в которой оно формировалось, если мы осведомлены о замысле автора или обстоятельствах, которые оказали на него влияние. В идеале значимо и то, что автор хотел сказать, и что он по сути сказал; о чем умолчал; что держал в уме, работая над тем или иным отрывком; с чем соглашался, а с чем спорил; что воспринимал у предшественников; что творчески развивал; в каком месте ограничился формальным заимствованием; где неправильно интерпретирует свой источник; где намеренно избегает ясности
и однозначности и т.д. Всё это, в меру возможного, обнаруживается не из самого текста, но из многочисленных интеллектуальных, культурных, исторических контекстов, в которые он вплетен. Чем больше ΠΕΡΙΟΧΑΙ (граничных условий) нам известно, тем точнее мы позиционируем текст при прочтении. С учетом сказанного, отдельные фрагменты и рассуждения Максима рассматриваются и интерпретируются нами как в контексте всей системы взглядов самого Максима, так и на более широком фоне современной ему философской и богословской традиции. Применительно к Трудности XLI нашей целью было сведение числа возможных интерпретаций текста до минимума: отправляясь от потенциально большого числа возможных значений мы пытались приблизиться к смыслу, если не адекватному, то хотя бы не слишком отличающемуся от предполагавшегося в авторском СКОПОС, как говорили современники Максима3, или от авторской интенции, как говорят теперь4. В ряде случаев только знание того или иного источника позволяет понять смысл сказанного Максимом. Неслучайность обнаруженных параллелей доказывается тем, что они проясняют рассматриваемый текст.
В настоящем исследовании весома филологическая компонента и это не случайно. Только ясное представление о том, почему то или иное понятие использовано в данном отрывке, какова его роль и значение, позволяет претендовать на обоснованность его интерпретации. Герменевтические процедуры становятся необходимым средством достижения понимания5. Язык Максима требует к себе пристального внимания и по иной причине. Для Исповедника характерен усложненный стиль (на его «закрытость» жаловался уже византийский энциклопедист IX в. – патриарх Фотий), когда неясны отношения между частями сложных синтаксических периодов6. При этом форма изложения конгениальна содержанию, для которого характерны взаимопроникновение планов и смыслов. Так же как в языковом плане часто невозможно разъять цепочки слов, поскольку неясно где провести разделительную линию (поставить запятую), так и в смысловом отношении тот или иной период подчас препятствует препарированию средствами логического анализа. Таким образом достигается баланс и гармония между формой и содержанием. Авторской манере письма присущи многословие, нанизывание
придаточных предложений, обилие повторов, так что читателю кажется, что перед ним вновь и вновь предстает та же деталь, и лишь вглядевшись внимательнее, он начинает различать еле заметные изменения и вариации в прорисовке, подаче, акцентах. Иногда картины, которые выстраивает Максим, невозможно разъять на элементы. Здесь нет места аристотелевской логике, она для этого слишком прямолинейна. Разнородные учения переплавляются автором воедино, рождая причудливые гибриды. Философемы, теологумены, яркие образы и догматические формулы срастаются в единый организм, убеждающий своей жизненной энергией и интеллектуальной смелостью, которая противостоит, а скорее превышает возможности рациональной аналитики. Неудивительно, что подчас столь сильно расходятся различные переводы Трудностей. В подобных случаях требуется кропотливый филологический и концептуальный анализ корпуса текстов Преподобного. Иногда единственной возможностью предпочесть одно прочтение отрывка другому становится схожий узус в другом сочинении Максима. Кроме того, работа по прояснению терминологии Максима и акцент на прослеживании цепочек соответствий и взаимовлияний между большим количеством текстов обусловили необходимость инкорпорирования в переводы и наше собственное рассуждение большого количества греческих слов. Их число может показаться чрезмерным, однако, как мы неоднократно убеждались на собственном опыте, только таким образом могут быть зафиксированы тонкие терминологические нюансы значимые для правильности нашего понимания. Кроме того, предоставляемая нашим исследованием выборка текстов может служить хорошей отправной базой для дальнейших изысканий.
Цитируя греческих авторов мы использовали уже имеющиеся переводы (они указаны в библиографии). Все они были сверены с греческим оригиналом и зачастую отредактированы или исправлены. Тексты отсутствующие в русском переводе переведены нами.
Особенностью этого исследования является широкое использование электронных текстовых баз данных для греческих текстов. Таким образом в терминологическом поиске, при установлении понятийных и лексических соответствий, при выборе вариантов прочтения мы строили свои выводы, основываясь не на произвольной и ограниченной выборке текстов, но опираясь на анализ всех релевантных греческих текстов, включенных в Thesaurus Linguae Graecae (disc Ε), а также учитывали весь корпус сочинений Максима Исповедника и все схолии к Ареопагитскому корпусу (отсутствующие в TLG Е).
Различные части этой работы уже публиковались ранее в виде отдельных статей и обсуждались в 2005 и 2006гг. на заседаниях семинара «Философия и богословие Античности и Средних веков» в Институте философии РАН. В этой связи я хотел бы выразить благодарность В.П.Гайденко, А.Г.Дунаеву, С.В.Месяц, А.В.Серёгину, А.Р.Фокину и Ю.А.Шичалину, чьи замечания и поправки были для меня чрезвычайно полезны.
* * *
Исключение представляет, пожалуй, лишь Thunberg 1965.
К Трудности XLI в полной мере можно отнести слова Джона Риста, сказанные о Плотине: «Читая Эннеады, невольно приходишь к убеждению, что вся философия Плотина может быть выведена из каждой отдельной его фразы, и в то же время, чтобы понять Эннеады, необходимо прочитать их до конца», см.: Джон М.Рир, Плотин: путь к реальности, пер. Е.В.Афонасина, И.В.Берестова (1967; СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2005), с. 272.
ΠΕΡΙΟΧΑΙ и СКОПОС являются терминами риторики. Античные и византийские комментаторы начинали свои герменевтические труды с перечисления «обстоятельств» написания комментируемого произведения и определения цели, которую ставил в нем автор.
Ср.: Леонтьев Д.А. Психология смысла (М.: Смысл, 2003), с. 26: «Смысл (будь то смысл текстов, фрагментов мира, образов сознания, душевных явлений или действий) определяется, во-первых, через более широкий контекст, и, во-вторых, через интенцию или энтелехию (целевую направленность, предназначение или направление движения). По-видимому, следует рассматривать эти две характеристики контекстуальность и интенциональность – как два основополагающих атрибута смысла, инвариантных по отношению к конкретным его пониманиям, определениям и концепциям».
«Герменевтическая проблема... получала свое систематическое значение благодаря тому, что романтизмом было выявлено внутреннее единство понятий intelligere («понимать») и exsplicare («истолковывать»). Истолкование – это не какой-то отдельный акт, задним числом и при случае дополняющий понимание; понимание всегда является истолкованием, а это последнее соответственно есть эксплицитная форма понимания. С осознанием этого связано также осознание языка и системы понятий, в которых осуществляется истолкование в качестве внутреннего структурного момента понимания, а это значит, что язык выходит их своего окказионального окраинного положения и становится в центр философии», Х.-Г.Гадамер, Истина и метод ( 1960, рус. пер. М.: Прогресс, 1988), с. 364.
О языке сочинений Максима выразительно пишет Ларе Тунберг: «Что касается литературного стиля, Максим никогда не прибегал к намекам, но, напротив, был прямолинеен, даже оставаясь во всех отношениях византийским автором. Разумеется, ему были известны все риторические сумасбродства воспитавшей его традиции, но он не обращается к ним только для того, чтобы произвести впечатление на своих слушателей или читателей, – его собственное положение было слишком серьезным для подобного рода пустой изысканности. Максим был горячим поклонником Григория Назианзина, великого Ритора среди Отцов, и однако не следовал ему в играх с синонимами, риторическими фигурами и т.д. Он любил ясность, а потому всегда стремился к точности формулировок: его определения и афоризмы восхитительны. Но ему были известны и все хитросплетения христианской богословской мысли. Он часто конструирует предложения, как китайские шкатулки, которые нужно открывать не торопясь, сосредоточенно и не отвлекаясь, дабы в итоге добраться до драгоценной истины, которую автор хочет сообщить читателям» (Thunberg 1985, р. 28–29).