Глава III. Состояние Площанской пустыни при поступлении в нее Михаила Николаевича и его жительство под руководством старцев – сначала иеромонаха Ионы, а затем схимонаха Афанасия Захарова

В то время, когда прибыл на жительство в Площанскую пустынь Михаил Николаевич, ею управлял иеромонах Иоанникий, человек простой и добрый по своим личным свойствам, но малоопытный в духовном руководстве братии и несведущий в хозяйственных распоряжениях. В его управление Площанская пустынь, богатая угодьями⁷, изобиловала хлебом и другими произведениями сельского быта; для чего держалось в обители и довольное количество рогатого скота и лошадей; но от недостатка в денежных средствах, а отчасти и в благорассудном управлении, терпела нужду во всем, что приобретается покупкою со стороны. Братия нуждались в белье и необходимой одежде, почему вне церкви ходили в многошвенных рубищах и вместо сапог носили лапти. Характеризуя тогдашнее состояние Площанской пустыни, иеродиакон Палладий, современник о. Макария, живший в то время в одной с ним обители, говаривал так: «В масле хоть купайся, а надеть было нечего». Братство Площанской пустыни при вступлении в нее Михаила Николаевича, несмотря на ограниченный штат, состояло из 50 человек. Между ними хотя и были старцы строгой жизни, да и вообще все братия проводили жизнь строгую и трудолюбивую, но, по свидетельству самого старца Макария и вышеупомянутого иеродиакона Палладия, строгость эта выражалась в одном лишь внешнем делании: братия обычно ходили неупустительно к службам церковным, соблюдали пост и исполняли молитвенное правило, и сами исправляли все монастырские общие и частные послушания. Так, сверх послушания по церкви и трапезе и заготовления для себя дров в лесу, они занимались еще уборкой сена, хлеба и огородных овощей. На внутреннее же делание, именно на искоренение страстей: гордости, тщеславия – весьма тонких и почти незаметных для невнимательного ока, также гнева, осуждения ближних, тонкой лжи и лицемерия в словах и поступках и других бесчестных страстей, губящих души, – почти вовсе не было обращаемо внимания.

При соблюдении внешней стороны монастырского устава, то есть относительно времени и порядка церковных служб, общей трапезы и монастырских послушаний, не существовало в обители особенного порядка в управлении внутреннем, который, как известно, зависит не столько от буквального соблюдения устава, сколько от духовной опытности начальствующих в руководстве душ, им Богом вверенных. Главное же, в обители не было установлено правило об откровении братиею своих помыслов духовно опытным и благорассудительным старцам, которые бы во всякое время могли подать полезный и спасительный совет неопытным в неотдышной их борьбе с невидимыми и злохитрыми врагами и своими страстями. Ибо хранение совести чрез возможно частое откровение, или исповедание, своих помыслов и дел, вследствие всецелого предания себя руководству духовно опытного и благорассудительного старца, есть основание, залог и ходатай иноческого преуспеяния, как то показывают согласные свидетельства всех св. отцов-подвижников, есть причина процветания доныне киновии и скитов на св. Афонской горе и некоторых пустынных обителей у нас в России. Но сколь велико и душеспасительно сие святое делание (то есть смиренное, с должным к себе вниманием, откровение помыслов благорассудным старцам), столько же противляется оному враг и супостат наш диавол. По словам преп. аввы Дорофея, «не только самое наставление ненавидит лукавый, но даже и самого голоса, произносящего оное, не может слышать... И сказать ли, почему? Он знает, что злодейство его обнаружится тотчас, как только станут спрашивать и говорить о полезном. И ничего он так не ненавидит и не боится, как быть узнанным, потому что тогда он уже не может коварствовать, как хочет»⁸.

Но продолжим речь о юном подвижнике Михаиле. Ревность его к иноческой жизни не устрашилась лишения и трудов, встреченных им при самом вступлении в монашеский подвиг. Напротив, вследствие той же самой ревности они казались ему не только легкими, но и любезными. Живя уже в Оптинском скиту и будучи старцем, батюшка о. Макарий с любовию вспоминал о том, как он полагал начало иноческой жизни в Площанской пустыни, сказывая, как при искреннем его произволении легкими казались ему лишения в пище и одежде и милы были самые лапти как смиренная обувь наших смиренных крестьян, паче же христиан. «Впрочем, – сказывал он, – мне как дворянчику давали не грубые лапти, а род башмаков из лык же, но аккуратной работы, называемые бахирями».

Через месяц после поступления Михаила Николаевича в обитель, а именно 16 ноября 1810 года, он был определен указом Орловской духовной консистории в число послушников Площанской пустыни; а 24 декабря того же года пострижен строителем отцом Иоанникием в рясофор и наречен Мелхиседеком. В ноябре 1811 года он сопровождал своего о. строителя в его поездке за сбором подаяний на обитель в Брянский округ и Калужскую губернию. Причем, как замечено в собственноручных записках сопровождавшего о. Мелхиседека, собрано с небольшим 300 рублей. А после сего о. Мелхиседек занимался постоянно в обители письмоводством.

При самом вступлении о. Мелхиседека в монастырь он поручен был о. настоятелем особенному попечению братского духовника, почтенного старца иеромонаха Ионы. Старец этот родом был из болховских мещан. По образу своей подвижнической жизни и неутомимому трудолюбию, коему помогала необычайная крепость его телесных сил, по суровой внешней строгости к себе и другим и по прямоте своего характера он был един от древних. Водимый верою в Промысл Божий и в указанного ему наставника, юный подвижник монах Мелхиседек, несмотря на свое слабое здоровье и нежное воспитание, как железо ковачу, предал себя ему в полное послушание. И простой старец полюбил вверенного ему настоятелем послушника за его тихость и беспрекословное послушание. Он усердно принялся обучать о. Мелхиседека, как новоначального, нотному церковному пению и вообще порядку и монашескому благочинию. При знании основных законов музыки и пения послушник легко изучил церковное пение, тон и порядок дневных церковных чтений. В последствии времени от отца же Ионы он занялся изучением церковного устава, сперва в должности канонарха, а потом и уставщика левого клироса. Нельзя при сем не заметить, что все эти столь необходимые в монастыре знания, которые, впрочем, достаются не легко и не всякому, будучи благовременно усвоены о. Мелхиседеком, послужили ему приготовлением к будущей его деятельности в качестве наставника монахов.

Все это, конечно, похвально. Но так как внимание старца Ионы главным образом обращено было на внешние подвиги и внешнее благочиние, то душа юного подвижника, стремившаяся к очищению от греховных помыслов и желаний, наносимых исконными невидимыми врагами, естественно, не могла удовлетворяться одною внешнею стороною иночества. Ограждаясь страхом Божиим от всяких порочных действий, о. Мелхиседек не мог, однако, не иметь мысленной брани и бесовских приражений, неизбежных для духовного воина. И чем более преуспевал он во внешнем делании, тем более сознавал недостаток в руководителе с даром рассуждения помыслов для преуспеяния в делании внутреннем, без которого, по сказанному выше, нельзя достигнуть плода иноческой жизни, или преуспеяния. О. Мелхиседек скорбел о сем тем более, что слух о старцах духовной жизни, привитавших в лесах брянских и в некоторых монастырях Курской и Орловской епархий, и отголосок о их учении доходил и до Площанской пустыни, разжигая сердце юного инока жаждою их лицезрения и душеполезной с ними беседы.

В 1813 году бывший настоятель Площанской пустыни о. Иоанникий уволен был на покой в Свенский монастырь. Преемник его, иеромонах Каллист, родом из орловских купцов, встретив препятствия к исправлению укоренившихся от времени опущений во внутреннем порядке, отказался от начальствования, пробыв в звании настоятеля менее года. Место его заступил иеромонах Павел, из ростовских купцов, постриженник св. Афонской горы. Возвратясь оттуда, он жил в Белобережской пустыни и затем в Свенском монастыре, находясь в духовном общении с жившими в них старцами; потом определен был казначеем в Орловский монастырь, а отсюда в конце 1813 года назначен был строителем Площанской пустыни, которою и управлял до 1818 года.

Эта благая перемена для о. Мелхиседека столько же была вожделенна, сколько и полезна. В 1814 году он задумал отправиться в Киев для поклонения мощам почивающих там св. угодников Божиих. С посохом в руке, с котомкой за плечами и в самой убогой одежде странника пошел он пешком, имея еще в виду ознакомиться с некоторыми духовными мужами. И потому на пути заходил он в разные пустынные обители, разузнавал о старцах духовной жизни и вступал с ними в беседу, едино имея в намерении отыскать бесценный бисер – Христа.

По возвращении же о. Мелхиседека из путешествия в свою обитель новый настоятель о. Павел как человек духовного разума, заметив в нем спасительную ревность к иноческой жизни, понуждение себя на все монашеские добродетели, а наипаче к смирению и молчанию, и горячее усердие к прохождению возлагаемых на него послушаний, поспешил вчинить его в лик иноков вверенной ему обители. В 1815 году 7 марта он постриг о. Мелхиседека в мантию и нарек его Макарием, во имя преподобного отца Макария Великого Египетского, поощряя тем молодого инока к подражанию сему светильнику восточного иночества. Молодому иноку теперь был только 26-й год.

В том же году 12 марта о. Макарий, по представлению о. настоятеля, рукоположен был во иеродиакона преосвященным Досифеем, епископом Орловским и Севским, а в июне месяце того же года, по резолюции преосвященного, определен ризничим.

В самый год пострижения о. Макария в монашество поступил на жительство в Площанскую пустынь один из учеников старца Паисия Величковского, схимонах Афанасий, старец духовной жизни. Немедленно о. Макарий вошел в духовное с ним общение и, проживши первые шесть лет в Площанской пустыни под руководством старца Ионы, с 1817 года, по благословению настоятеля, перешел к о. Афанасию в келлию, о. Макарий любил, берег и почитал сего старца, как своего отца и наставника, и удостоился послужить ему до самой его блаженной кончины. По собственному свидетельству о. Макария, старец его схимонах Афанасий имел ближайшее влияние на его духовное воспитание. Потому для объяснения, в чем именно заключалось это воспитание, считаем не излишним войти в некоторые подробности о жизни сего замечательного ученика Паисиева, передав их в том виде и почти теми же словами, как они записаны были в одной рукописной тетрадке, найденной в бумагах по кончине старца Макария.

«Схимонах Афанасий, по фамилии Захаров, родом из дворян, служил в военной службе ротмистром в гусарском полку. 30 лет вступил в Молдавский Нямецкий монастырь, где и был пострижен в монашество старцем Паисием, и жил там 7 лет. После чего приехал по своей надобности в Россию, но отсюда уже возвратиться назад ему не удалось, ради чего и понес он многие скорби. Потом был определен во Флорищеву пустынь Владимирской губернии и был там некоторое время казначеем. Жил и в Гороховском монастыре и в обеих сих обителях имел много скорбных искушений. В 1806 году поехал на богомолье в Киев и на возвратном пути за болезнию остался в Белобережской пустыни. В 1815 году, по благословению преосвященного Досифея, приехал в Площанскую пустынь и в декабре месяце того же года сломал себе правую ногу, и уже остался здесь на постоянное жительство⁹.

Десятилетнее пребывание сего старца в Площанской пустыни служило примером для всей братии. Многие пользовались его жизнию, наставлением и любовию, ибо старец сей был кроток, снисходителен, смирен, милостив, сострадателен и любовен ко всем. Когда, бывало, услышит, что кто-либо болен или нуждается в чем-либо, то всячески печется, как бы помочь и утешить его. Также и страннолюбив был. Редкий странный прошел, чтобы он не утешил его чем или не дал ему чего-либо на дорогу. Случалось не раз видеть, как он, сам не евши, отдавал последнее, что имел, брату, говоря: «Слава Богу! Нам присылают, а они люди немощные; где возьмут?» Как же сей старец был милостив и к согрешавшим против него, приведем один из многих тому примеров. Некоторый брат, будучи побежден завистью диавольскою, злословил старца, будто бы он ходил на гостиницу для того, чтобы обирать приезжающих в обитель, разумея под сим чай, сахар и прочие недорогие вещи, подаваемые ему от усердия посетителями, получавшими духовную пользу от его назиданий и советов. Брат сей не только сам роптал, но и возбуждал к тому некоторых из братий. Но братия не столько верили словам его, сколько соблазнялись ими, зная добродетельную жизнь старца. Я же сему свидетель (говорит жизнеописатель), с каким намерением и вместе с какою скорбию старец ходил на гостиницу. Ибо многие, как иночествующие, так и мирские люди, имели большую веру к старцу и просили настоятеля, чтобы позволил побывать им у него или ему позволил, чтобы посетил их на гостинице. А что они давали ему по усердию, то он раздавал братии и нищим, не оставляя у себя и половинной части. Отец же Афанасий, слыша злословия и клеветы на него сего брата, ублажал его всячески и многим о нем говаривал, что сей брат – весьма добрый. Когда же он вышел из монастыря, о. Афанасий много сожалел о нем; и не только сего брата, ненавидящего его, любил так, но и других многих. Он был милостив и к бессловесной твари. Не раз случалось видеть, что зимою, соболезнуя о птицах, которые не едят обыкновенной человеческой пищи, старец заботился, чем бы их накормить.

При всей своей немощи он никогда не оставлял келейного правила и церкви. Правило же его, по преданию старца Паисия, было таково: сходивши к утрени, читывал акафист Спасителю и Божией Матери, молитвенное воспоминание страстей Христовых и из находящихся в акафистнике канонов кондаки и тропари; две главы из Апостола и одну главу из Евангелия. А потом вспоминал молитвенно Божию Матерь и святых, какие придут на память, поминая при том о здравии и о упокоении отцев и братию, сродников, знаемых и благодетелей. Это правило старец совершал вечером и утром, кладя при том сотни по две поклонов. На службах же церковных стоял всегда до отпуста и, несмотря на то, что был весьма немощен, никогда не садился не только во время церковных пений и чтения Апостола и кафизм, но даже и во время положенного на утрени чтения толкового Евангелия и чтения из Пролога по 6-й песни канона. В это время он, напротив, усугублял свое внимание и для сего, выходя из своего обычного места, подходил к самому чтецу. Опираясь грудью на свой костыль и опустив голову, старец задумчиво слушал чтение; и нередко, когда оно оканчивалось, забывая все окружающее, со слезами на глазах восклицал: «О слово, исполненное великой пользы! Надобно его записать». А возвратившись в келлию, спешил записать читанное, как будто слышал это в первый раз.

От усиленного стояния в ножных суставах его образовалась опухоль, как бы некий нарост. Старец же вместо лекарства мазывал оную маслом из лампады от иконы Божией Матери. К Царице Небесной он имел великую веру; так что, когда совершал правило или кто, бывало, помянет при нем имя Божией Матери, он с радостию и слезами величал имя Ее и молился. Когда же мазывал ноги от лампады противу огня, тогда вспоминал будущую муку и огнь неугасимый, моля Господа нашего Иисуса Христа и Его Пречистую Матерь о избавлении от него.

Приходящих к нему пользы ради и совета духовного братий принимал с любовью. Беседа же его была простая. Он мало беседовал от книг. А когда и говаривал, то с крайним смирением, как бы ничего не знающий; а более говорил о добродетельных старцах и о благих монастырских уставах (обычаях). Особенно любил рассказывать нам (ученикам своим) о старце своем Паисии, архимандрите Молдовлахийской Нямецкой обители, что он был муж добродетельный и премудрый в слове и разуме духовном, что имел дарование слез; и когда, бывало, брат какой придет к нему пользы ради, то он станет его утешать, – сам плачет и брата приведет в слезы. И о прочих добродетельных старцах сказывал.

Когда же приходили люди мирские, он говаривал о Царствии Небесном, о будущей муке и о милосердии к нищим, и что сия жизнь дана на взыскание будущей, и с таким смирением и любовию говорил, что умилительно было на его лицо смотреть, и слова его касались многих сердец, а особенно, кто приходил с верою. Также немало соболезновал он о раскольниках; многих из них молил и уговаривал, чтобы оставили свое заблуждение; и благодатию Божиею некоторые приходили в чувство и обращались к Православной Церкви. В свободное же от молитвы и приема посетителей время занимался выписыванием из отеческих книг душеполезных наставлений с намерением впоследствии собрать и расположить их по предметам их содержания, как пишется, например, свод текстов об известном предмете, но за смертию не успел окончить сего предприятия».

Прервав здесь очерк жизни старца Афанасия, где далее говорится уже о его кончине, присовокупим в дополнение следующее важное обстоятельство. Занимаясь в Нямецкой обители, по благословению старца Паисия, выписками из отеческих и церковных учительных книг – о молитве, смирении, терпении, послушании, любви и прочих христианских добродетелях, о стяжании которых он имел всегдашнее попечение, старец о. Афанасий имел у себя верные списки всех письменных трудов приснопамятного своего старца Паисия: книгу высокого учителя внутренней жизни св. Исаака Сирина, исправленные старцем Паисием древние славянские переводы писаний: преподобного Макария Великого, св. Иоанна Лествичника, св. Варсануфия, Фалассия и св. Симеона Нового Богослова (12 слов) и стишную книгу, и им самим переведенные писания: Максима Исповедника слово по вопросу и ответу, огласительные слова Феодора Студита, жизнь Григория Синаита, слова Григория Паламы и некоторые другие.

Сего написанного о старце схимонахе Афанасии достаточно, чтобы показать, как полезно было для о. Макария почти десятилетнее сожительство его с таким старцем. Это – добрая ветвь доброго кореня, один, как выше сказано, из сонма учеников великого старца Паисия. Его кротость, смирение, детское незлобие и простота служили живым образцом для молодого иеродиакона о. Макария к подражанию, поучали без слов; а слово простое, растворенное любовью и смирением, назидало во время мира душевного и утешало во время находивших скорбен. Отеческие же писания в рукописях старца Афанасия поистине составляли пищу для боголюбивой души его ученика.

По благословению своего старца и любознательности он с горячим рвением принялся утолять свою духовную алчбу и жажду внимательным чтением и трудолюбною перепискою этих рукописей, выучившись нарочито для сего уставному письму. Глубоко печатлелись на чистом сердце и в памяти юного инока слова писаний святоотеческих, над которыми проводил он многие бессонные ночи. Все же это, как показало время, было промыслительно. Приобретение верных списков с переводов старца Паисия послужило впоследствии к изданию этих переводов на пользу общую; а усвоение и сохранение восприимчивою памятию о. Макария изречений и мыслей из отеческих писаний принесло сторичный плод, когда Промысл Божий вызвал своего избранника на служение душевной пользе многих.

Но чем более углублялся любомудрый юный инок в чтение святоотеческих писаний, тем более возгоралась в нем ревность достигнуть желаний края – духовного делания, научиться умной Иисусовой молитве. Так называется молитва, непрестанно совершаемая умом в сердце. Старец его, схимонах Афанасий, имея запрещение от своего великого старца Паисия касаться сего высокого делания, проходил, по его наставлению, лишь устную Иисусову молитву; а притом, как выше было замечено, по глубокому своему смирению, не любил говорить от книг. Следовательно, любознательность о. Макария не могла быть удовлетворена с этой стороны. Те же самые писания показывали, что одному, без наставника, заниматься этим деланием опасно, ибо легко можно повредить себе. Оставалось ожидать благоприятного случая для сближения со старцами, которые стяжали сей дар по преемству от других опытных наставников.

В 1817 году 27 мая о. Макарий был рукоположен преосвященным Досифеем во иеромонаха. Ему тогда шел 27-й год.

В 1818 году в Площанской пустыни последовала перемена. Место доброго и болезненного настоятеля о. Павла, уволенного по собственному его прошению на покой в Калужский архиерейский дом, занял ученик старца Василия Кишкина, строитель Белобережской пустыни, тоже добрый иеромонах Серафим. Ему позволено было взять из сей пустыни в Площанскую около десяти человек братии для улучшения в оной церковного дела и вообще порядка в обители, о. Серафим, как человек жизни духовной, был добрым наставником и отцом для братии. Он переменил бывшее до него в Площанской пустыни при церковных богослужениях столповое, или знаменное, пение на киевское, заведенное в Белых Берегах схимонахом Феодором, и установил большее благоустройство по монастырю и по трапезе. В его время в пустыни собралось до ста человек братий. Он вел жизнь трезвенную, в разговорах был приветлив, нравом кроток и тих.

Эти благие перемены по обители и введение лучшего во всех ее частях благоустройства встретили большое сочувствие во всех благонамеренных братиях, в том числе и в о. Макарии. Сложив с себя по слабости здоровья 5 августа 1818 года должность ризничего, о. Макарий продолжал помогать в письмоводстве и вообще неутомимо трудился в пользу обители, помогая то опытными советами, то личным трудом. В храме Божием при службах церковных он постоянно участвовал в пении и чтении и, как знаток церковного пения, принял деятельное участие при введении в обители киевского напева, находя его вполне соответствующим настроению своего пустыннолюбивого духа. Как за эти труды, так и вообще за усердное прохождение разных послушаний о. Макарий, по представлению нового о. настоятеля, в 1819 году 8 июня, во время посещения обители новым Орловским архипастырем Ионою, был награжден набедренником.

В то же время новонагражденный иеромонах испросил у преосвященного дозволение и благословение еще сходить на поклонение Киевской святыне. По рассказу остававшегося в живых спутника его (впоследствии доживавшего свой век в Оптиной Пустыни) иеродиакона Палладия, о. Макарий совершил и этот путь в оба конца пешком, с посохом странника и в самой убогой одежде. В Киеве он пробыл десять дней, был утешен приветливостью наместника лавры, архимандрита Антония¹⁰, и служил Литургию в Дальних пещерах.

На обратном пути из Киева вместе с о. Палладием зашли они в Глинскую пустынь. Здесь о. Макарий познакомился и вошел в близкое духовное общение с одним из учеников настоятеля сей обители, игумена Филарета, – иеродиаконом Самуилом, который был делателем умной молитвы, проходя оную под руководством некоего старца, ученика Феодосиева (архимандрита Софрониевой пустыни). Три дня, сказывал о. Палладий, провели они за книгой св. Исаака Сирина, беседуя всладость о внутренних деланиях духовной жизни. Но, судя по некоторым впоследствии намекам о. Макария, можно с достоверностью полагать, что прохождение умной молитвы по степени тогдашнего его духовного возраста было преждевременно и едва не повредило ему. Стяжав впоследствии матерь дарований духовных – смирение и оградив им высокое делание умной молитвы, старец предостерегал всех, относившихся к нему, от занятия сим высоким деланием прежде очищения от страстей, указывая всем как на верное оружие против врагов невидимых и собственных страстей и помыслов греховных на молитву Иисусову, только произносимую устами со вниманием и усердием или, по выражению епископа Игнатия Брянчанинова, с участием сердца. Предостережение это, оправданное многими опытами во время продолжительной духовной деятельности старца Макария на людях, повредивших себя самочинным (без опытного руководителя) и преждевременным упражнением в умной молитве, плодов которой, по слову св. Исаака Сирина, и проходящие правильно оную достигают едва один от тысячи, побудило старца незадолго до своей кончины составить основанное на учении св. отцов и лично известных ему опытах наставление читающим духовно-отеческие книги и желающим проходить умную Иисусову молитву¹¹.

В 1824 году иеромонах Макарий ездил в Ростов Ярославской губернии на поклонение мощам святителя Димитрия, Ростовского чудотворца. В эту же поездку он посетил в первый раз Оптину Пустынь и новоустроенный при ней пустынный скит, который впоследствии приютил его в своих стенах и в свою очередь был обязан ему многим.

В 1825 году скончался старец о. Афанасий, в котором о. Макарий видел живой образец всех христианских добродетелей. «За таковое его житие, – продолжим теперь очерк его жизни словами неизвестного автора, – а паче по Своей благости, милостивый Бог удостоил старца блаженной кончины. 11 октября 1825 года он заболел и в сей болезни три раза приобщался Св. Таин. 16 числа особорован маслом и приобщен, а в последний раз сообщили его в самый день кончины 17 числа. Болезнь его была грудная водяная. Скопление мокрот усиливало страдания, но пред кончиной они прекратились. И старец при конце воскресной вечерни, по прочтении отходной, мирно предал свою праведную душу в руце Божии, скончавшись на руках своего ближнего ученика иеромонаха Макария, который с ним жил и по вере своей много воспользовался примером его богоугодной жизни, исполненной любви и смирения».

В следующем 1826 году скончался и настоятель пустыни о. Серафим. На место его преосвященный Орловский Гавриил назначил в должность строителя Площанской пустыни своего эконома (взятого в архиерейский дом из братства той же пустыни) иеромонаха Маркеллина. Но и после сего назначенный новый о. настоятель более двух лет жил в Орле, правя экономскую должность, а пустынью управлял казначей иеромонах о. Анатолий.

Между прочим, в год кончины строителя о. Серафима, 10 июня, иеромонах Макарий назначен был благочинным своей обители. И в этой должности он усердно помогал новому о. строителю Маркеллину в управлении обителью почти до самой предсмертной его болезни, которая началась в декабре 1831 года.

В 1827 году 30 января иеромонаху Макарию прибавилась еще другая должность. Он был определен духовником Севского Троицкого женского монастыря. Это назначение было началом нового периода его духовной деятельности, которая кончилась вместе с его многотрудною жизнию. С этого же времени началась и его духовная переписка, продолжавшаяся также до начала его предсмертной болезни. Итак, не сам он признал себя довлеющим к прохождению многотрудной обязанности духовного наставника; но, будучи призван к сему волею своего архипастыря, не мог не видеть в этом обстоятельстве Божия призвания. Мыслию о сем призвании свыше он укреплял себя в многообразных скорбях, соединенных с этою обязанностью.

Как высоко понимал и с каким искусством и терпением, мудрою снисходительностью и неуклонною твердостию проходил старец эту обязанность, лучше всяких слов свидетельствуют его духовные письма как к своим духовным детям, так и ко всем, искавшим помощи и опоры в его духовных советах. О достоинстве этих писем будет сказано далее в своем месте.