Архимандрит Макарий, основатель Алтайской духовной миссии

Помяни его, Господи, во цapcmвии Твоем!

Восьмой день месяца ноября текущего 1892 года замыкает собой столетие, прошедшее со дня рождения достопамятного архимандрита Макария. На разного рода юбилейных торжествах принято обыкновенно или припоминать жизнь и деятельность виновников их, или же подводить той и другой итоги. В этом отношении личность архимандрита Макария занимает несколько особое положение. С одной стороны собрано еще далеко не все что дало бы возможность историку произвести правильную и всестороннюю оценку его заслуг; с другой, такой ученый труд едва ли и соответствовал бы требованиям и обстоятельствам настоящей минуты. Архимандрит Макарий свои познания и силы любил посвящать пользе ближнего, понимая под последней все, что клонится к распространению и утверждению христианского просвещения в широком смысле; поэтому лучшим нашим делом в настоящую пору, лучшей данью уважения к памяти знаменитого делателя на ниве Христовой будет, если мы, хотя слабо, оживим в нашем сознании его образ, чтобы, глядя на его дорогую тень, научиться, как надо быть человеком и христианином.

Природа дала Михаилу Яковлевичу Глухареву – так звали архимандрита Макария в мире – хорошие способности и чуткую впечатлительную душу. Как известно, эти качества составляют почву, одинаково восприимчивую как к добру, так и к злу. Но десница Господня хранила душу Михаила Яковлевича, и с ним не случилось того, что пало на голову других. Тяжелая для каждого и опасная для многих пора роста и развития, во время которой душевному и телесному организму человека предстоит одолеть столько препятствий – виде всех этих искушений, соблазнов, ошибок, расставляемых грехом в области нравственной и беспорядком и неустойчивостью в области мысли, – проходила для него в самых счастливых обстоятельствах. Можно сказать, с самого дня рождения он дышал воздухом, насыщенным не зловредными испарениями греха и лжи, но оздоровляющей свежестью устойчивой правды и в мысли и в деле. Его отец, скромный и трудолюбивый священник (г. Вязьмы Смоленской губернии) пользовался почетом, уважением и любовью всех, кто его знал. Обстоятельство это заслуживает полного внимания. Это была известность человека, не высоко стоящего; следовательно – она проистекала исключительно из качеств его души. Отца Иакова любили, значит он был добр; его уважали и почитали, значит в чем-то он стоял много выше окружавших его. Тот факт, что он прошел весь тогдашний курс семинарских наук и кончил его с званием студента, ясно свидетельствует, в чем состояло его преимущество. Он был образован. Супруга о. Иакова Агапия своею добротой и кротостью составляла продолжение прекрасных качеств мужа. Скромные супруги были благочестивыми христианами, – явный знак что в их жизни преобладали духовные стороны. Таковы были лица, которые окружали колыбель Михаила Яковлевича, такова была та среда, в которой он рос свои первые молодые годы.

Благородные качества души находили в этой среде много благоприятных условий для своего развития. Направляемый умелой бдительностью отца, мальчик Глухарев быстро проходил начальный курс учения. Семи лет он уже был изрядно знаком с латынью и при поступлении в училище оказался достаточно подготовленным прямо в третий класс, куда и был принят. Ранние успехи маленького Глухарева показывают, что в нем жила и действовала любовь к науке; нельзя допустить, чтобы кроткий и любящий о. Иаков палкой или страхом заставлял сына сидеть за книгой, да эти средства едва ли и привели бы к таким хорошим последствиям. Любознательность на всю жизнь осталась господствующей чертой в настроении Михаила Яковлевича, с нею же он является перед нами и на школьной скамье. Исправно приготовить урок было, кажется, главной его заботой, поглощавшей все его детское внимание. Ради школы и урока он забывал все: и дом, который с своей тишиной должен был особенно привлекать к себе после школьных строгостей впечатлительного мальчика, и даже обед. Училище было далеко от дому, и Глухарев часто не хотел из-за обеда тратить время на переходы. Он оставался в училище на целый день, как будто не замечая, что попавшегося утром под руку куска хлеба или картофеля совсем недостаточно для питания. Зато как глубоко страдал Михаил Яковлевич, когда ему почему-либо не удавалось в совершенстве осилить урока! Однажды после подобного случая учитель строго пригрозил ему: «Если ты опять не выучишь урока, я тебе спорю всю кожу от шеи до пят»! Испуганный мальчик едва не заплатил жизнью за этот выговор. Со слезами возвращался он домой, огорченный неудачей и совершенно забывши зимний холод. Простуда положила мальчика в постель, с которой он не вставал полгода; слабость груди и голоса была пожизненным следствием этого недуга. Любовь к науке Михаил Яковлевич понес с собой и дальше. Он прекрасно кончает курс в смоленской духовной семинарии и, как даровитый юноша, посылается начальством в Петербургскую духовную академию. Здесь Глухарев с успехом занимался изучением различных наук и даже таких, как история и языки, которые в ту пору не пользовались уважением духовного юношества. Такая широкая любознательность доставила ему особенное расположение ректора академии архимандрита Филарета, впоследствии Московского митрополита. Благодаря своей любознательности, которая относилась с одинаковым вниманием ко всему что предлагала школа, студент Глухарев усвоил себе просвещенный и широкий взгляд на вещи. Он не замкнулся в тесную скорлупу специалиста и не пренебрегал ни одной из наук, справедливо находя в них торжество и силу человеческого ума; он глубоко уважал все человеческие познания. В 1840 году, когда Михаил Яковлевич был уже сорока восьмилетним мужем и архимандритом, он спешит воспользоваться днями своего пребывания в Казани и ознакомиться, сколько позволяло время, не только с татарским языком, который был нужен для миссии, но, например, и с анатомией; он с любопытством осматривает анатомический театр, на самых трупах изучает некоторые физиологические явления, готов узнать, что можно из ботаники и других отделов естествоведения и наконец с глубоким вниманием, почти с благоговением, рассматривает с обсерватории чрез телескоп луну, Юпитера, Сатурна, удивляясь различным механическим приспособлениям здания. Высокопросвещенная мысль о. Макария нашла себе приложение и в его миссионерской деятельности. Он желал видеть в миссионере не одного сеятеля слова Христова, а также насадителя и того, без чего всходы евангелия могут погибнуть, именно – насадителя просвещения и гражданственности, цивилизации, как бы выразилось светское перо. Он готов был, как увидим ниже, удовлетворять двум нуждам инородцев: нужде религиозной, нужде в божественной истине и нужде в тех вещественных благах, неимение которых приводит человека ко всем ужасам нищеты и распущенности, приучая его с тупым, беспечным равнодушием сносить всякие невзгоды бродячей жизни и совершено подавляя в нем высшие способности духа.

Многостороннее образование Михаила Яковлевича не было простым накоплением разнородных познаний; кроме развития и укрепления ума оно сослужило ему еще другую, столь же важную службу: очищало и возвышало его сердце, помогало постановке и разрешению вопросов нравственного свойства. Он не был похож на тех юношей, которые пользуются своим счастливым образованием не с целью воспитать в себе, как говорят, идеал и создать сообразные ему житейские правила, а напротив – с целью увеличить средства к устранению этого лежащего на каждом человеке долга и не жизнь приспособить к идеалу, но последний сузить до такой степени, чтобы он не противоречил требованиям первой. Жизнь – подательница удовольствий, – этот взгляд, в котором, как в волшебном круге, вращается сознание большинства, был несроден его душе, он искал в жизни поля для нравственной деятельности и за право жить стремился платить искренним, горячим, честным исполнением долга и обязанностей, какими связывал его усвоенный им идеал. Он никогда не хотел уклоняться с этого пути и всегда круто поворачивал, если замечал, что какое-нибудь увлечение сбивало его с избранного направления. Совесть, неутомимый страж долга, помогала ему в этом деле; он приобрел привычку внимательно прислушиваться к ее голосу и до такой степени изощрил способность разбирать ее речь среди шума других душевных состояний, что от этого внимания не могло ускользнуть ни одно, даже самое тонкое и по-видимому неуловимое ее движение. В одном из его писем проскользнуло прекрасное замечание, с необыкновенной ясностью показывающее, какое строгое послушание нес он перед своею совестью. Увлекшись довольно подробным описанием времени, проведенного в Казани, в конце письма он как бы очнулся от своего очевидно приятного забытья и спешит добавить: «Но вот время летит и ныне, и память представляет многие требования службы, которые несомненны, и совесть в колокольчик позванивает, призывая к благоразумию и порядку». Относясь с таким уважением к делу совести, иначе – к делу нравственного развития, Михаил Яковлевич совсем не имел того ложного самолюбия, которое не сносит никаких замечаний и грубо обижается на всякие указания недостатков, видя в этом проявление деспотизма или, так называемое, «нарушение прав личности» – слово, которым любят щеголять некоторые юноши. Он никогда, например, не терял уважения к митрополиту Филарету, постоянно питал к этому святителю глубокую благодарность за многие оказанные им благодеяния, а в числе их имели место и «стропотные пути», как Михаил Яковлевич называл обращенные к себе воспитательные меры бывшего ректора академии. – С чувством такой же благодарности отзывался Михаил Яковлевич и об отношениях к себе екатеринославского преосвященного Иова, которые современники готовы были считать верхом несправедливости и даже как бы гонением: «преосвященный Иов, говорил он, выжимал из меня всякую сырь – все, что казалось ему недовольно чистым». Это образцовое нравственное саморазвитие имело свои последствия в жизни архимандрита Макария. При избрании рода занятий он руководится не своекорыстным расчетом, ставит себе на вид не прибыток, но соответствие избираемого дела составленному идеалу, и на служение этому делу смотрит не как на бремя, а как на ближайшую, прямую цель своей житейской дороги. Только этим и можно объяснить то обстоятельство, что о. Макарий отдавал избранному делу всю свою душу и все свое внимание. Что бы ни говорил или ни писал он о нем, все это проникнуто чувством, оживлено горячей любовью и нимало не походит на сухие канцелярские отчеты. Видно, что этот человек не только умеет делать, но и с любовью делать, смотря на свой долг, как на святыню, что мысли его совершенно не коснулось вредное действие пословицы: дело не медведь, в лес не убежит.

Укрепленный образованием ум и твердо поставленная в соответствие идеалу воля произвели свое действие. Самые прихотливые обстоятельства и самая неожиданная новизна дела не могли застигнуть Михаила Яковлевича врасплох: он в состоянии был найтись среди самого изменчивого потока случайностей, потому что всегда оставался верен себе, всегда следовал голосу неусыпного своего руководителя – совести или долга. Современники видали его в разных должностях и службах, но они не могли конечно не засвидетельствовать, что с переменою их Михаил Яковлевич оставался неизменным, умея всюду находить одну свою прямую дорогу. Назначенный прямо по окончании курса академии инспектором екатеринославской семинарии, он заявляет себя на этом месте честным исполнителем того, что, по его сознанию, требовала польза дела, и ни на шаг не отступает от своих убеждений, хотя последние очень круто столкнулись со взглядами его сослуживцев. Он не боялся, например, ослушаться своего ректора в тех случаях, когда надо было слушать другого распорядителя – совесть. Во время одной рекреации ректор дозволил ученикам петь светские песни; Михаил Яковлевич нашел это неприличным званию воспитанников духовной школы; соблазн представлялся ему тем важнее, что в рекреации принимали участие и некоторые посторонние лица. По этой причине, вопреки распоряжению ректора, он приказал петь духовные песни. Осыпанный тут же насмешками и колкими замечаниями сослуживцев, он удалился. Повелительный голос той же совести одинаков громко раздавался для слуха Михаила Яковлевича даже и тогда, когда ему приходилось слушать своего архипастыря. По одному денежному делу он считал себя обязанным не согласиться с желанием преосвященного Иова и на нетерпеливое замечание владыки: «Как? Ты не веришь мне»? кротко, но твердо отвечал: «Ваше высокопреосвященство! как архипастырю, я вам верю, как человеку – не верю: вы можете умереть». Справедливость поступка Михаила Яковлевича была доказана тем, что преосвященный Иов отказался от своего желания.

Вот в каких чертах восстает пред нашим воображением тень о. архимандрита Макария из немногих уцелевших полуразрушенных воспоминаний о нем. Но эта тень становится яснее и оживляется по мере того, как к ней присоединяются христианские черты.

Кротость, благочестие и смирение – эти важнейшие качества христианина – отличали Михаила Яковлевича с самых ранних лет. Они помогли ему усвоить все лучшие стороны нашего школьного воспитания и не вызывали в нем того пагубного противодействия, какое к несчастью встречается среди молодежи всех времен. Он вовсе не почитал для себя унижением быть послушным и откровенным пред своими воспитателями; его, например, христиански-сыновние отношения к ректору академии не только заслуживают упоминания, но и должны быть поставлены в образец. Сам он так говорит об этом. «Я отдал свою волю вполне преосвященному Филарету, ничего не делал и не начинал без его совета и благословения и почти ежедневно исповедывал ему свои помыслы». Какие быстрые успехи сделало бы наше воспитание, если бы наши низшие и высшие школы были наполнены подобными людьми! Благодаря своему доверчивому отношению к воспитателям и неизменному благочестию, Михаил Яковлевич счастливо прошел тот возраст, в который увлечение часто подвергает молодых людей разным опасностям. Подобное случилось однажды и с Михаилом Яковлевичем. В годы его академической жизни наше столичное общество болело религиозным недугом – мистицизмом. Распространились масонские ложи и хлыстовские сборища Татариновой. На одно из таких сборищ и попал Михаил Яковлевич; но его христианская душа не могла примириться с диким неистовством сектантов, и он в ужасе убежал в самый разгар раденья.

С окончанием дней школьной опеки оказалось, что христианские начала уже глубоко укоренились в душе Михаила Яковлевича. Он был образцом благочестия, простоты и воздержания в жизни, скромности, смирения, трудолюбия и той непреклонной прямоты, которою всегда обладают люди непоколебимых, твердых убеждений. Вместе с тем в нем с особенной силой стало обнаруживаться еще одно весьма высокое и вполне христианское качество – уважение к человеческой личности. Это уважение не было похоже на ту вежливую снисходительность, с какою люди склонны бывают скорее снизойти пороку, чем удержать от него, – но выражало собою христианскую любовь, которая ревнует о благе ближнего, с полною, разумеется, справедливостью почитая таким благом спасение его души. По этой причине Михаил Яковлевич, поступив на семинарскую службу, не хотел ограничиться одними холодными официальными отношениями к ученикам, а напротив близко принимал к сердцу участь каждого из них. Духовная польза воспитываемых стояла здесь на первом месте. Но, как мы видели, подобные отношения к воспитанию сопровождались иногда для Михаила Яковлевича огорчениями и не по его вине нарушали его согласие не только с сослуживцами, но даже и с лицами начальствующими. Такие случаи не проходили даром. Весь проникнутый христианскими убеждениями, Михаил Яковлевич не мог действовать в половину, ему необходимо было в каждом деле раскрыть все свое неподкупное сердце и, очевидно, только тогда он мог чувствовать себя спокойным, иначе колокольчик совести продолжал неугомонно звонить. Но служба, с ее множеством неизбежных официальных отношений, не всегда оказывалась удобной к тому, и Михаил Яковлевич стал ею тяготиться. У него вырываются по временам такие восклицания: «мрак души моей часто покрывает тенью печальною все меня окружающее». Этот мрак был, очевидно, следствием внутреннего неудовлетворения, задержанных, непроявившихся потребностей сердца. Привыкнув поступать согласно с убеждениями, отец Макарий уже будучи архимандритом и ректором костромской духовной семинарии, стал проситься на покой. Его просьба была уважена и в 1825 году он с радостью ехал в Киевскую лавру, к братии которой был причислен синодским указом. Но жизнь в монастыре вовсе не была для о. Макария местом покоя. Прежние идеальные порывы его совести, находившие применение в простом исполнении служебного долга, сменились теперь более определенным и постоянным стремлением к возвышению духа путем подвижнической деятельности. Припадки тоски, которым подвергался Михаил Яковлевич в свободное от разных занятий время, когда ему невольно приходилось сталкиваться с обыденной житейской пустотой, были верно поняты им: он услышал в них тоску души по другой жизни, ближе подходящей к единой вечной цели всякого земного человеческого существования, и 24 июня 1818 года принял пострижение с именем Макария. Очутившись в древнейшей нашей лавре, где все напоминало о великих и изумительных подвигах первых отшельников христианской Руси, и отказавшись от своих образовательных и служебных преимуществ, он решается пройти все степени монастырского искуса. С этой целью он перепросился у св. Синода в Глиновскую пустынь Курской губернии, где в то время был известен своими подвигами старец Филарет. Здесь он, по его собственным словам, «хотел знакомиться с искушениями свойственными монастырскому общежитию». Насколько Глиновская обитель в состоянии была удовлетворить аскетическим стремления о. Макария, показывает его собственный восторженный отзыв о ней: «Это школа Христова; это одна из светлых точек на земном мире, в которую дабы войти, надлежит умаляться до Христова младенчества». В продолжение четырехлетнего пребывания в обители о. Макарий неуклонно пользовался наставлениями старца Филарета, уже опытного воина Христова, и нелегкий подвиг монастырского послушания нес с обычным своим терпеливым смирением. С такою заботливостью старался о. Макарий воспитать в себе лучшие качества, выжать, выражаясь его языком, всю сырь, сознание которой, очевидно, ни на минуту не позволяло задремать его совести. Между тем Господь уготовлял великое дело, в котором окрепшие духовные силы о. Макария нашли самое высокое приложение. В 1828 году св. Синодом была открыта Сибирская миссия сообразно проекту ее, составленному в Тобольске под руководством местного преосвященного Евгения (Казанцева). Весть об этом достигла о. Макария весьма знаменательным путем. Однажды он сидел в своей холодной келье между печью и стеной за письменной работой. В то время к нему входит странник Атлас, бывший католик, принявший потом православие и странствовавший по святым местам. Этого человека о. Макарий знал и относился к нему с глубоким уважением. «Что, о. Макарий, сказал Атлас, забился и сидишь тут в темноте? Ты человек просвещенный, тебе надобно других просвещать, а ты засел здесь в темноте. Иди, проповедуй Евангелие Сибирским язычникам, вот. Св. Синод ищет такого человека». Небесным призывом отозвались слова странника в душе о. Макария; показать путь спасения темному, угнетенному нищетой и невежеством люду, являлось, очевидно, незаменимым и неожиданным средством отдать свои силы полезному и спасительному служению на благо ближнему, на деле обнаружить ту любовь к человеку, которая переполняла сердце о. Макария. Он забывает свои уже немолодые годы, не обращает внимания на очень слабое и недужное тело и с благословения о. Филарета просить у Св. Синода разрешения на подъятие миссионерских трудов; разрешение не замедлило последовать, и 1 сентября 1829 г. архимандрит Макарий был уже на пути к Тобольску. Так собственные желания и стремления в связи с внешними обстоятельствами, направляемыми рукою Всевышнего, доставили наконец архимандриту Макарию способ завершить свое духовное развитие и избрать служение, в котором он до сих пор продолжает быть образцом – по тому в высшей степени христианскому духу, каким отличалось оно.

Если Господь определил инородцам Алтая иметь в будущем свою историю, то несомненно, впоследствии они прославят отца Макария, как человека, который ввел их в семью христианских народов, энергически вырвав не только из рук грубого язычества, но и тяжелого, гнетущего варварства. Проповедь о. Макария была не одним только научением христианской веры, нет – она являлась полным христианским просвещением края; он разом положил там начатки и гражданственности и обращения ко Христу, воссоздав, таким образом в своей деятельности гражданственно – религиозное значение древне – русского монастыря. Он поставил миссию на самых широких основаниях. Прежде всего он позаботился об устройстве жизни и взаимных отношений самих служителей миссионерского дела и пишет для их малочисленной сначала общины устав или правила. Эти правило при простоте и краткости поражают однако своей глубиной. В них одним из непременных условий поставлялось, чтобы у миссионеров было всеобщее – не только вещи: книги, деньги, пища, одеяние, но и, что особенно важно, помыслы. На каждого миссионера возлагается обязанность откровенно исповедывать начальнику свои мысли. Это сразу придало миссии вид дружного семейства, члены которого связывались между собою единодушием, а с своим руководителем полным послушанием и безусловным доверием. Таким образом миссия уже с самого начала своего существования представляла из себя строго организованную силу, единство действия которой могло с успехом восполнять недостатком в деятелях. Затем начинается самая миссионерская деятельность о. Макария. Основное направление значение ее кратко можно выразить так: он, уча, учился, поучая, как вести дело проповеди. Здесь поучителен каждый шаг о. Макария.

Обладая самыми незначительными сведениями в татарском языке, он однако не хочет терять времени и быстро приступает к своему делу. Несколько случаев бесед с инородцами и счастливого обращения некоторых из них в Христову веру дают уже ему возможность лучше овладеть местными наречиями. Он спешит воспользоваться этим обстоятельством и приступает, так сказать, к закладке местной духовной письменности: переводить сначала краткие молитвы, пишет исповедание веры для новообращенных и чрез несколько времени находить возможным положить начало переводу Священного Писания переложением на язык местных инородцев Евангелия от Матфея. С течением времени эти переводные труды были увеличены многими другими. О. Макарий перевел потом отдельные части из Апостола; все первое послание Иоанна, историю Иосифа по Библии, избранные тексты из других книг Священного Писания, краткую Священную Историю, разные церковные песни, псалмы, огласительное поучение, Символ веры, десять заповедей с толкованием на них, молитву Господню и другие молитвы и вопросы при исповеди и крещении. В самом обращении инородцев о. Макарий является в полном смысле слова «ловцем человеков», который не выжидает спокойно или беспечно благоприятного случая, а сам ревностно отыскивает его. Он ищет и ловит людей и, раз встречается с ними, уже все случаи и обстоятельства почитает благоприятными, во исполнение слов апостола, повелевающего проповедывать «благовременно и безвременно». Глубоко поучителен в этом отношении следующий случай. Однажды о. Макарий приходит в юрту. Там кричал ребенок, а его мать татарка суетилась около своей первобытной печи. О. Макарий завел с хозяйкой беседу, но стряпня, а главным образом крик ребенка развлекали внимание матери, которая, по-видимому, охотно послушала бы проповедника. Тогда о. Макарий сам стал утешать ребенка и, качая колыбель, проповедывал матери слово жизни. Как выше было замечено, о. Макарий не ограничивался одним преподаванием язычникам учения веры, а старался подвергнуть жизнь каждого инородца всестороннему изменению. Он глубоко скорбел, глядя на ленивую, праздную и грязную жизнь инородцев, и, разумеется, понимал, что среди такой жизни семена Христовой веры не могут принести плода и легко заглохнут. Вот почему о. Макарий каждому новообращенному старался внушить любовь к труду и оседлой жизни, поручал его обыкновенно вниманию какого-нибудь добропорядочного и трудолюбивого селянина, от которого можно было бы поучиться сельскому хозяйству, и, где было возможно, не оставлять его в прежней языческой кочевой общине. Как полезна и плодотворна была эта мера, о. Макарий имел пред собой наглядное доказательство тому в виде цветущих селений христиан татар, бывших кочевников. Служа, таким образом, религиозно-духовным и гражданским целям, о. Макарий желал, чтобы миссия в состоянии была обучать, например, глухонемых, оказывать врачебную помощь и быть руководительницею инородцев по сельскому хозяйству. С этой целью он намеревался отправить в Москву двух молодых людей для приобретения соответствующих познаний, и намерение его осталось неисполненным лишь благодаря тому, что Св. Синод нашел его неудобным.

Жизнь новообращенных постоянно составляла для о. Макария предмет заботливых попечений. Крещением язычника и удалением его из прежней среды он не почитал своего дела оконченным и старался не упустить новообращенного из вида и потом. Ему, прошедшему довольно продолжительный житейский искус, хорошо были известны слабости человеческие и то, какая опасность может угрожать еще неокрепшим в вере. Поэтому он ревностно следит за недавними христианами во всех проявлениях их жизни: во время труда, молитвы и отдыха. Труду инородцев он всегда стремился дать полезное направление: что же касается молитвы их, то он с особенною строгостью следил за исправным посещением воскресных и праздничных служб. Как от мужчин, так женщин и детей, он требовал непременного присутствия за вечерними и утренними службами в указанное врем, и уклонение от них отнюдь не допускалось без уважительных причин. Каждого члена своей паствы, простиравшейся потом до семи сот человек, о. Макарий знал в лицо, а потому он легко мог заметить отсутствующих во время службы. Если это случалось за утреней, которую он имел обыкновению совершать довольно рано, то во время обедни нерадивые подвергались строгому выговору и горьким упрекам от о. архимандрита, тут же им назначалась и соответствующая эпитимия, напр. поклоны. Иногда после строгих внушений смиренный о. Макарий сам сочтет себя виноватым, поклонится провинившемуся в ноги и, испрашивая прощение за обиду, именем Божиим увещевает усердно посещать службы. Время отдыха от трудов, которое люди спешат обыкновенно отдать какому-нибудь развлечению, также не ускользнуло от внимательного глаза ревностного о. архимандрита. Он хочет занять праздное внимание христиан предметами назидательными, то посещая жилища своих пасомых и проводя с ними время в благочестивых беседах, то приглашая их для этого к себе; при чем грамотным он раздавал разные назидательные книги для чтения вслух на других подобных собраниях. Плодом его забот дать людям христианский отдых и развлечение явился сборник кантат духовноназидательного содержания с переложением на ноты; этот сборник называется Лептой и до сих пор продолжает оказывать незаменимую услугу лицам, ищущим в отдыхе не праздного препровождения времени, но пользы и назидания.

Не менее взрослых заботами о. Макария окружены были и дети. Он относился к ним с искусством мудрого и опытного воспитателя. Обучая многих из них грамоте, он обращал внимание и на тех, которые почему-либо не имели возможности принимать участие в его школьных занятиях. Он как бы мимоходом сообщал последним, что было можно, например – обучал молитвам, рассказывал о важнейших событиях из священной истории, пел «Господи помилуй» и непременно добивался того, что дети запоминали его уроки. При этом он умел не только сообщить им легкость, доступность, но и сделать их приятными: не стыдился вступать с детьми в игры, чередуя, таким образом, отдых и занятия. По рассказам очевидцев, он сам становился в это время как бы ребенком: до такой степени его чистая душа радовалась при виде детского веселья. Дети непосредственно понимали искренность его чувства, его доброту и неподдельную любовь к себе и охотно делили с ним часы своих забав. Но особенным вниманием и любовью о. Макария пользовались дети несчастные, лишенные почему-либо надлежащего ухода и здорового питания. Для них он делал обыкновенно все необходимое: приискивал умелых лиц, преимущественно из женщин, стараясь возбудить в них сострадание к несчастным малюткам, приобретал для них одежду на средства миссии и отсюда же выдавал денежные пособия принявшим на себя труд ухода за ними лицам.

Так, мы видим, что о. Макарий положил начало всем отраслям бесконечно полезного миссионерского дела: распространению Христовой веры, введению полезных знаний, письменности, школьному делу и наконец делу благотворения. Уезжая с Алтая 4 июля 1844 года на покой, он покидал организм миссии, народившийся уже во всех существенных частях. Все, что приобрела она впоследствии, было только развитием того, что было придано или сообщено ей частью его прямою деятельностью, а частью в мысли, перешедшей, как драгоценное наследство, к его преемникам. Быть может, пройдет еще много лет, прежде чем будут исчерпаны его миссионерские предначертания и намерения, до сих пор скрывающиеся от света и людей в стенах библиотеки Московской духовной академии. Там, как известно, под номером 8, по каталогу о. ректора Горского, хранится рукопись о. Макария: «Мысли о способах к успешному распространению Христовой веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе». Когда эти мысли увидят свет, миссия, может быть, найдет возможным расширить настоящие свои задачи и даже поставить новые.

Последние годы жизни архимандрит Макарий провел в Оптиной пустыни, в качестве настоятеля этого монастыря. На новом месте он вовсе не отдыхал от миссионерских трудов, а напротив, с прежним жаром продолжал их, по опыту зная, как «неизлишне быть, говоря словами митрополита Филарета, миссионером и среди православных». По прибытии в пустынь, одной из первых его забот было ознакомиться с религиозно-нравственным состоянием паствы города Болхова, в котором находился монастырь. По этому поводу он имел любопытное и в высшей степени характерное объяснение с местным городским головой. О. Макарий спрашивает:

Что, у вас в Болхове все православные знают Символ веры?

Голова видимо не понимает вопроса и молчит.

Знают ли у вас Символ веры? продолжает спрашивать о. Макарий.

Что это, батюшка, – верую что ли?

Да, да, верую во единаго Бога... или не слыхал слов: «Символ веры»?

Где нам грешным слышать? Покойный мой родитель отдал меня к дьячку и заплатил ему за выучку два с полтиной. Вот и вся моя наука.

Ну, да знаешь ли сам-то Верую?

Верую не прочитаю, а Вотчу знаю...

Оказалось, что Вотча была молитва Господня: Отче наш. О. Макарий был сильно огорчен грубым невежеством представителя местных горожан, сделал ему строгое внушение и просил, чтобы граждане сами приходили к нему и детей своих приводили учиться. С тех пор монастырь стал наполняться множеством желающих послушать наставлений о. архимандрита и поучиться от него. Он отдался новому делу со всем жаром своей пылкой природы и ревностно занялся научением народа в храме и у себя в покоях. В простых и кратких словах он объяснил обыкновенно с амвона дневное Евангелие или Апостол и, не ограничиваясь однократным истолкованием прочитанного, заставлял кого-нибудь из присутствующих повторить слышанное. Ему хотелось, чтобы молящиеся выносили из храма действительные познания, необходимые для благочестия и спасения. Для этого он, между прочим, внимательно следил за богомольцами и, если замечал рассеяно стоящих, возбуждал их к вниманию. На дому он, естественно, вел дело шире и свободнее. В его покоях обыкновенно теснились люди разных возрастов и полов. Не имея возможности обучать всех вместе, он размещал их по отделам, занимаясь, таким образом, сначала с одними, потом с другими. Ожидающим очереди послушник читал обыкновенно русское Евангелие. К о. Макарию собирались, разумеется, люди самые простые, не получившие, по большей части, никакого образования; поэтому его уроки состояли в обучении самым необходимым началам, истинам и правилам веры. Изучали Символ веры, важнейшие молитвы, псалмы, учились петь краткие молитвословия и песнопения, правильно и истово творить крестное знамение и пр. О. Макарий не гнушался этим маловажным с виду, но великим по цели, делом и часто беседовал со своими слушателями более пяти часов сряду ¹.

Кончая наш краткий очерк, еще раз взглянем на то лицо, образ которого мы старались воспроизвести в своем слабом и несовершенном опыте. Мы вспоминаем в лице архимандрита Макария человека и христианина. Как человек, он представляет образец разумного, а главное – духовно-нравственного отношения к жизни, подавая пример того, как из животного прозябания возвысить ее до степени служения идеалу; как христианин, он представляет пример глубокого уважения к человеку, искреннего и горячего участия к благу ближнего; благо это – есть его спасение. Свое высокое, всестороннее просвещение и богатые духовные силы о. Макарий беззаветно отдал делу спасения ближнего, указав тем наилучшее применение христианской науки и христианского образования. О нем с полною справедливостью можно сказать: он не зарыл данный ему от Бога талант, но возвратил его сторицею.

Позволительно надеяться, что не одна христианская душа, обязанная его неусыпным трудам получением какого-либо духовного блага – в виде ли последования Христовой вере, или разумного усвоения ее, вознесла горячую молитву ко Господу о приснопамятном рабе Божием Архимандрите Макарие, в день его столетнего юбилея 8 ноября.

Помяни его, Господи, во царствии Твоем!

М. Л.