Христос и современное Ему общество

Среди исторических проблем, которые способны наиболее останавливать на себе мыслящий ум, одною из самых интересных, а вместе с тем и глубоко поучительных несомненно является вопрос о том отношении, в каком Господь наш Иисус Христос стоял к окружавшему Его обществу и народу. Будучи Спасителем всего человечества, Он однако прежде и более всего явился как Избавитель Своего народа. который к принятию Его подготовлялся дол и им историческим процессом высшего воспитания и пред самым Его пришествием одушевлен был самыми восторженными ожиданиями явления давно обетованного Мессии. Каким же образом случилось, что этот самый народ, родной Ему по плоти и духу, не познал Его явления, и не только не принял Его в качестве Мессии, но и стал к Нему в самое враждебное отношение. закончившееся ужасами крестной смерти? Попытаемся вкоротке ответить на этот вопрос.¹

Нет сомнения, что причины этого поразительного явления весьма сложны и они глубоко коренятся в исторических судьбах и характере иудейского народа. Этот народ так много пережил исторических превратностей. что ко времени явления Христа он далеко уже не походил на тот народ, которым был, например, во времена Давида и Соломона. Тогда он стоял на вершине своего политического могущества и национального самосознания: пред ним в действительности осуществлены были наивысшие обетования, данные его праотцам, и он, как передовой властелин в лучшей части культурно-исторического мира. мог, по-видимому. с самыми светлыми надеждами взирать и на будущее. В восторженных псалмах Давида нашел себе полнейшее выражение высший идеал духовной жизни народа_; так что. стремясь к его осуществлению, он вместе с тем прямо шел навстречу и к тому завершительному идеалу, который заключался в обетовании Мессии, долженствовавшем Своим явлением закончить процесс исторической жизни избранного народа введением его в семью всего остального человечества, которое должно было образовать одно нераздельное братство. Но историческая жизнь никогда не идет прямолинейным путем, и после блестящего расцвета религиозно-политической жизни начались смуты и превратности, которые наложили мрачную тень на последующие века истории избранного народа. Сначала последовало разделение, сразу нанесшее жестокий удар политическому могуществу народа. который стал отселе истощать свои силы в бесплодных междоусобицах, а затем и пленение, во время которого жизнь народа сохранилась, так сказать, на волоске, не порвавшемся лишь в силу особого промышления Божия, и эти факты произвели глубокую перемену и в его характере и в исторической судьбе. Под влиянием тяжких исторических испытаний померк прежний славный идеал духовного совершенства, и начал выдвигаться на первый план идеал политический. Теперь, когда все вопросы сосредоточивались на сохранении своего существования от окружающих сильных врагов и когда иудейский парод, потеряв свою самостоятельность, сделался лишь игрушкой в руках окружающих его сильных властелинов. попеременно накладывавших на него свою тяжелую руку, ему оставалось лишь предаваться надеждам на лучшее будущее. Между тем проходили века за веками, а положение народа не только не улучшалось, а скорее все более делалось тяжелым. Все признаки показывали, что близилось исполнение обетования о пришествии Мессии, а между тем действительность все более становилась мрачною и безотрадною, и наконец вместо наступления славного мессианского царства наступило тяжкое владычество Рима с его жестоким, все подавляющим режимом. В святой земле водворилась мерзость запустения и из груди народа вырвался вопль отчаяния, который и нашел себе отображение в современной литературе.² Еще оскорбительнее было для нравственного чувства народа, что славный престол Давида, их исторической славы и гордости, перешел в руки ненавистных эдомитян – Иродов, этих заклятых врагов, не раз обнаруживавших всю ненависть к иудейскому народу самым злорадным образом.³ При таких обстоятельствах не удивительно, что мысль терялась в догадках о неисповедимых судьбах промысла Божия и отчаяние закрадывалось в самые мужественные сердца. He даром многим казалось, что самая земля подпала проклятию, в силу которого на нее уже не сходила более роса благословения, плоды ее потеряли свой аромат вкус, и поля перестали давать жатвы.⁴

Тяжкие исторические бедствия служат лучшим испытанием жизненности того или другого народа. Один народ совершенно падает под их тяжестью и делается жертвою отчаяния и апатии, служащих ясными признаками того, что его историческая роль кончилась и он выброшен историческим процессом за пределы исторического бытия; другой, напротив, обладает такою живучестью, что никакие бедствия не в состоянии подавить его и он умеет приспособиться к, самым разнообразным и тяжелым условиям существования. Такою именно живучестью всегда отличался избранный народ, который в этом отношении составляет не меньшую историческую проблему, чем и во многих других, делающих его даже в глазах скептических историков народом исключительным. На него не раз налегала тяжелая беспощадная рука могущественных завоевателей, гордившихся тем, что они стирали с лица земли целые народы и государства, и эта же рука рассеивала его как прах по всему миру, в котором он по-видимому должен бы исчезнуть как песчинка, и однако он постоянно выходил живым и самосознающим из-под тяжелой длани этих завоевателей, и в рассеянии не только не исчезал бесследно, а напротив сам оказывал громадное влияние на окружающий его мир, подрывал самые основы его миросозерцания и даже захватывал в свои руки важные функции общественно-культурной жизни народов, так что вполне можно сказать, что даже во времена римской империи плененная Иудея пленила своего завоевателя. И эта изумительная живучесть сказалась и в том, что несмотря на самую мрачную действительность, иудейский народ не потерял окончательно надежды на луч шее будущее, а напротив, как бы наперекор этой действительности, он самый центр своего существования передвинул из настоящего в будущее и жил уже не столько наличной действительностью, сколько именно надеждами и мечтами о будущем. И понятно, в виду исторических обстоятельств, какой колорит должны были получить эти надежды мечты. Было, конечно, немало таких лиц, которые под влиянием окружающей безотрадной действительности оставили всякие помыслы о возможности возвращения лучших условий земного бытия и стали более помышлять о благах духовных, ища в них замены для потерянных благ земных. Такие люди отрекались от всех семейных и общественных связей и шли в безлюдные пустыни, где и предавались самому аскетическому образу жизни. Это направление нашло себе выражение в эссеизме, выработавшем нечто вроде иудейского пустынножительства; но оно обнимало собою лишь исключительное меньшинство. Большинство же народа, напротив, инстинктивно льнуло к земле и земным благам, и так как действительность не давала им удовлетворения в этом отношении, то они переносились мыслью в будущее и в нем именно искали себе того удовлетворения. которого не находили в наличной жизни. Душей этого направления было раввинство, и так как оно составляет существеннейший фактор в решении рассматриваемого нами вопроса. то и необходимо остановиться на его характеристике подолее.

Первые следы раввинства или книжничества, как отдельного класса, можно находить уже вскоре по возвращении иудейского народа из плена вавилонского. Появление его вызвано было насущной потребностью жизни. По возвращении на свое старое пепелище народ иудейский представлял собою самое плачевное зрелище: это был народ, разбитый политически и духовно, не имевший ни государственной, ни религиозной организации. Для продолжения его существования нужно было восстановить ту и другую, и за это дело взялись его доблестные вожди Ездра и Неемия, создавшие себе кружок единомышленных людей, которым одинаково были дороги интересы народа. Они понимали, что для возрождения иудейского народа, у которого всегда вследствие его высшего назначения и национального характера религиозные интересы составляли самый существенный элемент жизни, необходимо прежде всего восстановить ту основу, на которой покоилась вся его жизнь, именно закон Моисеев или вернее закон Божий. как он выражался в книгах Моисея и пророков. Нужно было собрать эти книги и сделать их достоянием общественно-религиозной жизни. Но если трудно было собрать их, то еще труднее сделать их доступными пониманию народа, который в течение вавилонского плена успел настолько забыть свой родной, древне-священный еврейский язык, вытесненный халдейско-арамейским, что ему нужны были при чтении св. писания переводчики, а затем и толкователи. И вот эта потребность и повела к образованию особого класса раввинов, т.е. учителей, книжников или толкователей,⁵ который с течением времени получил огромное значение в жизни народа. При этом, впрочем, образовались два направления мысли, которые впоследствии повели к образованию двух знаменитейших сект, поделивших между собою интеллигенцию иудейского народа. По одному направлению для возрождения духовной жизни народа необходимо было возвратиться к первоначальной основе, именно к закону Моисееву, как очищенному от всех последующих исторических наслоений. Только этот закон, выражающий собою сущность и основу теократии, и может послужить исходным пунктом для национального возрождения. Это направление, главным выразителем которого был Садок,⁶ выработалось в особую секту саддукеев. Но хотя это направление и обнаружило историческую живучесть, однако оно не могло вполне соответствовать действительной потребности общественно-религиозной жизни народа. Это было своего рода рационализм, стремившийся очистить религиозную жизнь от излишних, по его мнению, наслоений. Но этим самым он обнаруживал свою односторонность. Возвратиться прямо к Моисееву пятикнижию, чтобы его потом сделать основой общественно-религиозной жизни народа, пережившего целые века разнообразной исторической жизни с ее необычайными испытаниями и бедствиями, неизбежно наложившими на нее свой неизгладимый отпечаток, значило совершить неестественный шаг назад и зачеркнуть всю промежуточную историю. "Гак могло поступить лишь направление, которое не придавало никакой цены истории, не понимало ее смысла и в действительности не понимало насущных потребностей духовной жизни своего народа. Вот почему саддукеи никогда не пользовались популярностью, не находились в тесной связи с народом, не принимали к сердцу его кровных интересов и постоянно оставались холодными аристократами, исключительно преследовавшими интересы своей иерархической сословности. Вследствие этого неудивительно, что в глазах народа более значения получило другое направление раввинства, именно то, которое держалось как раз противоположного воззрения, что для возрождения жизни народа отнюдь не достаточно одного Моисеева пятикнижия, а необходимо принимать во внимание и все результаты последующего развития, все то предание, которое составляет исторически образовавшееся истолкование для закона и есть поэтому необходимая “ограда” для него. Это направление, выработавшееся также в особую секту, и послужило основой для образования знаменитого по своему значению в жизни иудейского народа класса фарисеев, которые считали своей гордостью то, что они именно явились строителями непреоборимой ограды для закона и создали особую систему праведности, которая одна только и могла возродить и сохранить общественно-религиозную жизнь народа. Этому классу раввинства отнюдь нельзя отказать в известной доле исторического смысла, насколько он понимал, что жизнь народа управляется отнюдь не одним писанным законом, как бы он ни был совершен, а целой системой сложных правил и предписаний, как результата взаимоотношения между законом и жизнью, идеалом и действительностью, тем обычным правом, которое лежит в основе всякого законодательства, к которому необходимо обращаться за разъяснением писанного закона в его применении к разнообразным случаям, требующим известного истолкования, и которое и составляет “предание“ в самом широком и глубоком смысле этого слова. Признавая необходимость предания, фарисеи тем самым обнаруживали в себе присутствие того национального духа, который именно воспитывается на основе исторических преданий и который дает возможность глубже проникать в душу народа и отыскивать в ней назревающие потребности, нуждающиеся в удовлетворении.

Отсюда становится понятным, почему фарисеи стояли гораздо ближе к своему народу и пользовались неизмерим« большей популярностью, чем их соперники – саддукеи. В них народ видел истинных своих учителей и руководителей и относился к ним с величайшим уважением и доверием. Самый титул раввина-фарисея получил в глазах народа весьма высокое значение, и действительно раввинство постепенно выработалось в великую силу, влияние которой сказывалось на всей жизни народа. Лишенный политической самостоятельности и не имея своих государственных властей, он тем с большей силой льнул к своим религиозно-общественным вождям. He было такого явления в общественной или частной жизни, на котором не сказывалось бы влияние раввинства. Раввины занимали все высшие и важнейшие должности – от первосвященства до начальников и представителей синагог. Это были учители, священники, судьи, магистраты и врачи своего народа. Но их влияние проникало еще и глубже, захватывая даже и область семейной жизни. Без советов и участия раввинов не происходило ни одного семейного события, как рождение ребенка, обрезание, воспитание, женитьба или погребение, не совершалось никакого семейного или общественного празднества, не предпринималось никакого дела, не заключалось никакого контракта и даже не убивалось животного для пищи. Они в полном смысле “вязали и решили“, т.е. запрещали и разрешали, как им казалось сообразнее с известными правилами. Они были, по выражению одного исследователя, глазами, ушами, мозгом и нервами своего народа, который занимал по отношению к ним положение строго опекаемых детей.⁷ Громадное влияние раввинства становилось тем естественнее, что раввины не составили какой-нибудь замкнутой касты, а были сынами самого народа. Доступ к раввинству был открыт для всех, и нередко бывали случаи, что сын беднейшего иудея становился знаменитым и влиятельным учителем закона. Heмало симпатии возбуждало к этому классу в народе и то, что по основному правилу раввины исполняли все свои обязанности без всякого денежного вознаграждения. Знаменитый Гиллель, сам достигший раввинства из положения крайнего бедняка, говорил: “кто извлекает корысть из слов закона, жизнь того будет изъята из мира“.⁸ Ни один учитель, проповедник, судия или врач из раввинов не мог получать денег за свои услуги. В действительности этот великий закон не всегда соблюдался, и раввины умели извлекать выгоды из своего положения, получая деньги за время, которое потеряно было ими на частные услуги и которое могло бы быть посвящено изучению закона, но в общем у народа со ставилось представление о раввинах, как людях, которые исполняли свое служение безвозмездно. Свое существование они в большинстве поддерживали ремеслом, которое, сказать к чести иудейского народа, отнюдь не находилось у них в таком презрении, как у классических народов древности, а считалось занятием вполне почетным и совместимым со всяким положением. Учить своего сына ремеслу считалось одною из первейших обязанностей родителей. “Кто не учит своего сына ремеслу, – говорил раввин Иегуда, – тот поступает все равно как если бы учил его воровству“. Поэтому каждый из раввинов знал какое-нибудь ремесло, которое и давало ему возможность существовать; о величайшем из них, знаменитом Гиллеле, известно, что он также жил трудами своих рук. Иные из них занимались сапожным ремеслом, другие кузнечным или слесарным, и знаменитый пример этого мы можем видеть на ап. Павле, который, как воспитавшийся в среде раввинства, был вместе с тем знаком и с ремеслом – изготовления палаток и всяких полотняных и шерстяных изделий. Конечно, и это благородное правило не всегда осуществлялось в действительности. и мы знаем, что ко времени Христа раввины далеко не отличались тою скромностью и простотою, которые приличествовали их званию. Их влиятельное положение открывало пред ними много способов к обогащению, и они не пренебрегали пользоваться ими. Одним из таких способов была женитьба на богатых невестах. На этот счет среди иудеев были весьма определенные воззрения, энергично, конечно поддерживавшиеся самими раввинами. Отдать свою дочь за раввина считалось великим благословением, а жениться на дочери раввина значило приблизиться к царству небесному. Поэтому раввины через брачные связи могли входить в родство с богатейшими семействами, что и бывало весьма часто. Другие шли еще дальше и принимали участие в крупных коммерческих и промышленных предприятиях, и обогащались при посредстве их настолько. что становились финансовыми князьями среди своего, все более бедневшего от поборов со стороны римских сборщиков податей народа. Такое выгодное положение давало классу раввинов-фарисеев необычайную силу, с которой должны были считаться иродианские цари и даже сами римляне. Ко времени рождества Христова класс раввинов-фарисеев находился на вершине своего процветания и по свидетельству Иосифа Флавия, их числилось более шести тысяч человек. Он же замечает, что их влияние особенно сильно было на женщин, как наиболее склонных к религиозному энтузиазму,⁹ и вследствие этого само собой понятно, что пред ними открыта была вся интимная сторона семейной жизни, т.е. в их распоряжении находился главный пульс в жизни народа.

При таком громадном влиянии, раввины-фарисеи могли бы принести великую пользу народу, внедряя в его жизнь начала закона Божия и подготовляя его к принятию имевшего явиться Мессии. К сожалению, сознание именно своего значения в народе повело к тому, что они постепенно стали складываться в обособленное сословие, для которого свои сословные интересы все более выдвигались на счет интересов общенародных. Среди них заметно стала развиваться сословная гордость, неразлучная с пренебрежительным отношением к остальному народу. Будучи единственным классом, в руках которого находилось знание закона, они стали ставить себя наравне с Моисеем, патриархами и пророками. По их объяснению патриархи и пророки потому имели такое значение, что они сами были раввины или книжники и преемственно передавали свою законническую ученость из поколения к поколению. Исаак, по их книжническому мудрованию, учился в школе Сифа, Иаков посещал раввинскую школу Евера и Иосиф был тем знаменитее, что он свое раввинское книжничество дополнил еще египетскою мудростью. Поэтому не удивительно. что гордость их не знала границ и они учили, что раввины были так же приятны Богу, как сжигаемое пред Ним благовоние. Для Израиля они должны быть дороже, чем отец и мать, потому что родители имеют значение лишь в этом мире, a раввины и в этом и в будущем. По своему достоинству они ставили себя даже выше царей, ибо разве не написано: “чрез меня цари царствуют?” Отсюда жить или есть с раввинами считалось величайшим счастьем. Обедать с ними значило как бы наслаждаться отблеском небесного величия, ибо стол раввина благороднее-де стола царей и венец его славнее венца царского.¹⁰ Сословная гордость раввинства не ограничивалась и этим, а развиваясь дальше, граничила с богохульством. По заявлению мишны, говорить что-нибудь не в пользу раввинства значило совершать большее преступление, чем хулить слова закона. Слова раввинов должны быть почитаемы выше слов пророков, и в доказательство этого рассказывались даже чудеса, совершавшиеся будто бы в подтверждение изречений раввинов. Один из них (раввин Елиезер), встретив возражение своему мнению, вскричал: “пусть же это дерево докажет, что я прав!“ – и дерево немедленно было вырвано с корнем и отброшено на сто локтей от своего места. Когда возражающие заметили, что дерево ничего еще не может доказать, то раввин воскликнул: “пусть же эта река даст свидетельство в пользу меня!“ – и река немедленно повернула свое течение и пошла назад. Когда противники и после этого продолжали утверждать, что и река нисколько не доказывает истинности из речения Елиезера, то вышедший из себя раввин вскричал: “В таком случае, если истина на моей стороне, пусть подтвердят это стены этой школы!“ И едва он проговорил, как и действительно стены начали валиться и задавили бы всех спорящих, если бы на выручку не явился раввин Иошуа, который с угрозой сказал стенам: “что вам за дело до того, что спорят между собою сыны мудрых? Не падайте!“ – и стены, повинуясь слову раввина, не упали, хотя и не совсем стали на свое место, чтобы вечно свидетельствовать в пользу Елиезера, в каковом положении и остались навсегда. Видя, что и движение стен не убедило противников, Елиезер обратился за разрешением спора к самому небу: “если я прав, пусть засвидетельствует небо!“ И тогда с неба раздался глас (баф-кол) и сказал: “что вы спорите с раввином Елиезером? Он всегда прав!“.¹¹ Наконец учено-сословная гордость раввинства не остановилась и на этом. В талмуде есть чрезвычайно характерный, но вместе с тем и глубоко кощунственный рассказ о том, как без участия раввинов иногда не решаются вопросы даже и на небе, которое, нужно заметить, раввины изображали совершенно наподобие своих книжнических школ. Однажды, no этому рассказу, на небе возник вопрос об очищении прокаженных, и при этом произошел разлад между Богом и ангелами. Спор грозил затянуться, и наконец спорящие пришли к мысли обратиться за посредничеством к Рамвану, сыну Нахманову, который считался величайшим специалистом по вопросу о проказе и сам обыкновенно говорил о себе: “нет равного мне по вопросам касательно проказы“. Поэтому душа Рамвана была приведена в небесную академию, и он решил вопрос согласно с мнением Бога. По возвращении души Рамвана на землю, имя его возвеличилось до необычайности и у его гроба впоследствии совершались чудеса.¹²

И так вот в руках какого класса людей находилась духовная жизнь иудейского народа ко времени явления Мессии. Если он доходил в своем сословном самомнении до подобных чудовищных нелепостей, то очевидно он находился на ложном пути, a no нему вел и весь народ. Из ложности его самосознания по необходимости должно было выработаться и ложное миросозерцание, а так как главным предметом его изучения был закон, религия – главнейшие функции народной жизни, то к сожалению тут и должна была выразиться эта ложь. И действительно все миросозерцание раввинов проникнуто было именно чудовищную ложью – в смысле ли отступления, или полного искажения истины. Они, как и весь народ, жили ожиданием скорого пришествия Мессии – но само собой понятно, что их Мессия уже не мог быть тем, каким Он представлялся в вещаниях закона и пророков, равно как и в уме духовно просвещенных людей, а именно Мессией в окраске современного раввинства. Сами преданные земным интересам, они и Мессию рисовали себе в земной оболочке. По господствовавшему у раввинов, а чрез них и у всего иудейского народа, за исключением отдельных, духовно просвещенных людей, Мессия просто ожидался в лице знаменитого властелина, который должен был основать беспримерное но своему могуществу и блеску царство. Даже самая идея о Его небесном происхождении не была общераспространенною; большинство воображало, что это будет великий человеческий герой, который поведет их к победе над всеми врагами, и конечно прежде всего над теми жестокими язычниками, которые теперь властвовали над народом Божиим. При подробном развитии этого представления в него рядом с крупицами истинного пророчества вошли целые массы легендарных вымыслов и преувеличений. составлявших одну из самых характерных особенностей раввинства. Так, все согласны были, что местом рождения Его должен быть Вифлеем, и что Он должен произойти из колена Иудина; но затем начинаются вымыслы и искажения, направляющиеся к тому_; чтобы возвеличить Мессию с внешней стороны согласно с грубо чувственными представлениями самих раввинов. По этим представлениям, явившийся Мессия сам не будет знать о своем мессианском достоинстве, пока не придет Илия, сопровождаемый другими пророками, и не помажет Его на царство. Дотоле Он будет жить скрытно от народа. По мнению лучших раввинов, явление Его замедлялось грехами народа, и “Он пришел бы, если бы иудеи раскаялись хотя на один день“. Впервые Он должен явиться в Галилее, потому что десять израильских колен, пострадавшие первыми от внешних врагов, первыми же должны были получить и избавление. Мессия имеет освободить народ силою оружия, и подчинить ему весь мир. “Как прекрасен, – восклицает иерусалимский таргум, – царь Мессия, происходящий из дома Иудина! Он опоясывает свои чресла, выступает и повелевает начать битву против Его врагов, и побивает их царей и начальников, и нет столь могущего, кто бы мог выстоять против Hero. Горы Он обагряет кровью своих избитых врагов; одежды Его, обагренные их кровью, подобны гроздам пурпурного винограда“. Избиение будет столь великое, что “звери полевые будут питаться телами убитых в течение двенадцати месяцев, и птицы небесные будут кормиться ими в течение семи лет“.¹³ “Господь, – говорит тот же таргум, – отомстит за нас скопищам Гога. В оный час будет сокрушена сила народов; они будут, как корабль, на котором сорваны снасти и сломана мачта, так что нельзя уже на ней поднимать парусов. Тогда Израиль разделит между собою сокровища народов – великую массу добычи и богатств, так что даже если среди него окажутся хромые и слепые, и те по лучат свою долю“. Тут уже во всей полноте выступает идея Мессии завоевателя, как она выработана была раввинством. При дальнейшем развитии этой идеи раввинство истощило всю силу своего узконационального воображения, чтобы нарисовать картину того царства, которое будет основано Мессией. Это царство изображалось как рай, который по своему блеску должен был превзойти рай первобытный, – но этот рай будет исключительно для иудеев, причем остальные народы останутся лишь в качестве необходимых слуг для возвышения блаженства “народа царей“. При. изображении самого состояния рая с всеми его благами раввины давали полную волю своему воображению и хотя старались при этом обосновываться на словах писания, но в понимании этих слов обнаруживали изумительную свободу, или, вернее, произвол, показывающий, насколько раввинская экзегетика способна была извращать то писание, изучение и истолкование которого народу было прямой задачей книжников. С наступлением царства Мессия, говорили раввины, “будет обилие хлеба на земле, на верху гор¹⁴, как пророчествовал Давид, и при этом уже от себя прибавляли, что стебли хлебны злаков будут наподобие пальм или колонн. И конечно, такая нива могла показаться иным весьма неудобною для жатвы; но раввинская казуистика немедленно нашла выход из затруднения и объявила, что для блаженствующих иудеев не представится никакой нужды прибегать к жатве, так как Сам Бог пошлет им из своих покоев ветер, который прямо будет вывевать из колосьев чистую, белую муку. Самые зерна хлеба будут величиною в две почки самого большого вола. Деревья круглый год будут приносить плоды, а виноградники будут так изобильны плодами, что одним гроздом можно будет нагрузить воз или корабль, и когда такой грозд будет привезен домой, то из него вино потечет как из бочки.¹⁵ Такое изумительное no своему богатству и изобилию царство должно иметь и соответствующую своему величию столицу. Такой столицей конечно будет Иерусалим, но Иерусалим преображенный и до необычайности расширенный. Для него мало будет тех гор, на которых располагался город Давидов. Столица сына Давидова будет расположена на всех главнейших исторических горах – на Синае, Фаворе и Кармиле. которые будут для этого чудесно сближены между собою.¹⁶ Эта столица будет так велика, что покроет пространство, которое едва может пробежать лошадь с раннего утра до полудня. Она будет простираться до самых ворот Дамаска, a no некоторым и дома в ней будут строиться такие, которые будут иметь в вышину по три мили.¹⁷ Ворота ее будут сделаны из драгоценных металлов и жемчуга, шириною и длиною в тридцать локтей. Вся страна кругом будет полна драгоценными камнями и жемчугом, так что иудеям можно будет приходить отовсюду и брать, сколько кому надо.¹⁸ Такое богатство не преминет собрать в это царство всех сынов рассеяния, и самый беднейший иудей будет одет в багряницу и виссон,¹⁹ как и приличествует царственному народу, и все будут посажены за пиршественный стол, наполненный вкуснейшими и сладчайшими яствами.

Таким образом, вот в каких чертах иудейский раввннизм рисовал себе царство Мессии. Конечно, этот чудовищный образ в значительной степени объясняется исторически. Он создался на довольно естественном предположении, что мессианское царство должно быть полным возмездием за ту горькую действительность, которая окружала избранный народ. В течение целых веков, как уже сказано было выше, он был игрушкой сильных завоевателей, которые унижали и грабили его, как прах рассеивали по всей земле и смотрели на него с презрением, как на самый негодный и жалкий народ в мире. Все это до крайности оскорбляло гордую душу Израиля, который привык смотреть на себя как на народ избранный, предназначенный в великому будущему, и так как действительность не только не прояснялась, a no мере приближения “исполнения времен“ по-видимому, все более омрачалась, то не удивительно, что наболевшее сердце искало себе облегчения и утешения в будущем, и это будущее конечно рисовалось в тем более светлых чертах, чем была мрачнее действительность. Унижаемый, завоеванный, расхищаемый чужеземным правительством, он с услаждением рисовал себе то недалекое будущее, когда он сам завоюет все народы, подвергнет их всяческому унижению и, ограбив их, соберет для себя все сокровища мира, которыми и будет наслаждаться в посрамление всем гоимам. А так как для естественного, чисто исторического основания такого царства не было никакой возможности в наличных силах иудейского народа, то это славное будущее он и отождествлял с царством Мессии, наступление которого было существеннейшим элементом исторических чаяний народа. Но, объясняя возможность происхождения такого ложного представления о царстве Мессии, исторические обстоятельства однако не оправдывают его. Если народ, выше всего ценя интересы общественно-политической и экономической жизни, мог увлекаться бреднями касательно чувственного характера царства Мессии, то это было по неведению и по непониманию истинного духа и характера этого царства. Иное дело – его учители, на обязанности которых было изучать закон и разъяснять его народу, и если эти учители не только не уяснили себе на основании данного им в св. Писании руководства истинного духа и характера мессианского царства, не только не хотели довольствоваться теми пророчествами о нем, которые высказаны в писании, не только не отрезвляли воззрений темного народа, преподавая и разъясняя ему здравые словеса закона и пророков, а и сами вполне поддавались народному увлечению и даже старались найти для него основание и оправдание в самом писании, хотя для этого нужно было прибегать ко всевозможным кривотолкам, искажениям и вымыслам, то в отношении к ним такое представление было ложью и преступлением, и в этих-то тяжких грехах и повинно было современное Христу раввинство. И это было тем непростительнее для него, что истинное понимание царства Мессии отнюдь не было затемнено настолько, чтобы оно было недоступно разумению учителей израилевых. Напротив в это самое время мы встречаем целый ряд духовно просвещенных личностей, которые вовсе не разделяли раввинских бредней, а ожидали царства Мессии как духовного царства праведности и истины, каковы были Захария, Симеон, Анна, Никодим и другие. Да и самый народ в своей массе отнюдь не слепо верил всем этим бредням, а своим чутким сердцем живо отзывался и на проповедь об истинном царстве Мессии, так что достаточно было появиться в пустыне Иоанну с его проповедью о приближении царства Божия и о необходимости покаяния и прощения, как условий подготовления к нему, как царству духовому, и немедленно же народ массами устремился послушать этой проповеди. Вместе с народом явились и сами книжники, где услышали от великого пророка грозное изобличение себе как “порождению ехиднину“ (Мф. 3:7); но это обличение пало на каменистую ниву.

Понятно после всего этого, какими глазами должны были смотреть раввины на то мессианское царство, водворить которое явился Христос. Тут встречались между собою два совершенно противоположных миросозерцания. С одной стороны выступали раввины с своим чудовищным созданием, основанным на вымысле и искажении слова Божия и поддерживаемым до болезненности развитым самомнением, искавшим себе фантастического возмездия за исторические невзгоды в чувственном блаженстве на счет всех других народов, – с своим царством, в основе которого лежал самый крайний эгоизм и самая крайняя национальная исключительность, и с другой – Христос с Его проповедью о царстве не от мира сего, – царстве, в котором места определяются и назначаются не по национальному происхождению и родовому преимуществу, a no степени духового возрождения, по духу праведности и истины. Отсюда полная противоположность и в самом характере Мессии. Если раввинский Мессия выступал грозным завоевателем,. беспощадно избивавшим своих врагов и телами их кормившим зверей полевых и птиц небесных, то с другой стороны истинный Мессия был бесконечно кроток и смирен сердцем и, выражая дух Своего царства, учил, что кто ударит тебя в одну щеку, должно подставить ему другую. Можно себе представить, как это положение должно было казаться странным и обидным гордому раввину, который в своем высокомерии требовал себе чуть не божеского преклонения и благоговения! Затем и вся картина, нарисованная Христом в Его Нагорной беседе, которая была как бы новым синайским законодательством -– нового завета, картина, выражающая истинный дух и характер царства Мессии, шла как раз в разрез с излюбленными мечтами раввинства. Раввины воображали и учили, что царство Мессии будет своего рода раввинской академией, в которой первое место будет отведено им, как мудрецам, умеющим истолковывать своим разумом все тонкости закона и про роков, а Христос учил, что первое место в царстве небесном займут “нищие духом“, т.е именно скромные, простые, непритязательные люди, которые сознают свое духовное нищенство и убожество и жаждут найти себе удовлетворение в духовой праведности и истине. Рядом с ними будут все те, кто нуждаются в духовом утешении и удовлетворении – плачущие, алчущие и жаждущие, кроткие и чистые сердцем, милостивые и миротворцы и более всего изгнанные за правду. Все это лица, права которых на царство небесное определяются их внутренним достоинством, а не внешними преимуществами, и так как эти внутренние достоинства имеют не национальный, а общечеловеческий характер, то очевидно и самое царство отнюдь не будет иметь национального, а тем менее сословного характера, a будет царством общечеловеческим, вселенским. Еще Иоанн Креститель, изобличая национальную и сословную исключительность фарисеев, считавших свое происхождение от Авраама, так сказать, открытым листом для себя на вступление в царство небесное, говорил им, что они заблуждаются, так как Бог может и из камней пустыни воздвигнуть детей Аврааму (Мф. 3:9), следовательно, не нуждается ни в каком родовитом сословии для наполнения своего царства. А Христос, как истинный Мессия, уже прямо осуществлял эту истину, когда восхвалял веру римского сотника в Капернауме и предсказывал, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, а мнящие себя чадами Авраамовыми будут отвержены,²⁰ и когда призывал в Свое царство тех отверженных, труждающихся и обремененных, которые совсем не принимались в расчет высокомерным раввинством. Одною из самых несимпатичных особенностей тогдашнего раввинства было то, что представители его, поглощенные интересами своей книжнической сословности, совершенно не обращали внимания на истинные духовые нужды народа и даже относились к нему с крайним презрением как к жалкому “амгаарец“ – “народу земли“, неспособному-де возвышаться до проповедуемого ими учения. Еще менее поэтому могли они обращать внимание на духовые нужды тех, которые среди этого жалкого, забитого, разоренного и невежественного народа делались вполне жертвами греха и нечестия, тех грешников и мытарей, которые помимо своей личной греховности обыкновенно несут на себе и иго общественного зла, тяготеющего на всем народе и питаемого в его среде ненормальными условиями его жизни. (В своем безграничном высокомерии раввины из фарисеев считали для себя нечестием спускаться в эти трущобы нравственно-общественной жизни, и им не было никакого дела до того, что в этих трущобах бессильно борются с окружающим злом и погибают души человеческие, которые также созданы Богом и предназначены для бесконечного совершенства. Потому-то так странным и даже кощунственным казалось этим высокомерным ханжам, когда Христос в Своем бесконечном милосердии спускался в эти низкие слои общественной жизни и имел общение с мытарями и грешниками, не отталкивал от Себя даже кающихся блудниц, и вообще призывал к Себе всех труждающихся и обремененных – по принципу: не здоровые имеют нужду во враче, а больные. На первых порах личность Христа, о Котором давал столь возвышенное свидетельство такой всеобще уважаемый пророк, как Иоанн Креститель, не могла не возбуждать некоторого интереса и в ученых книжниках из фарисеев, и потому они с любопытством присматривались к Нему и один из них даже являлся к Нему ночью, чтобы беспрепятственно, под прикрытием ночной тьмы, побеседовать с Ним о проповедуемом Им царстве.²¹ Но скоро как личность галилейского Учителя, так и проповедуемые Им идеи возбудили в раввинах чувство высокомерного пренебрежения. Ведь Он Сам происходил из презренного Назарета, нигде не учился в раввинских школах, не принадлежал ни к последователям Гиллеля, ни к последователям Шаммая – этих столпов раввинской учености в двух ее различных направлениях, и вообще не был раввином, а следовательно – по раввинской логике – не мог быть и Христом. He будучи Сам ученым раввином, Он и последователей Себе на брал не из ученейших мудрецов, пред мудростью которых благоговели даже ангелы, а каких-то невежественных рыбаков с озера Галилейского – из среды презренного “амгаарец“, люда проклятого и погибшего по своему неведению закона. Но еще ужаснее на их взгляд было то, что в среду своих учеников Он принял и одного мытаря, этого грешника из грешников, как изменника теократии и добровольного слуги ненавистных римлян. Все это должно было привести ученых книжников к убеждению, что галилейский пророк отнюдь не Мессия, и не может быть таковым, ибо Он совсем не соответствует раввинской идее Мессии.

Это отрицание мессианства Иисуса Христа на основании несоответствия Его личности и учения предвзятым идеям раввинства однако не могло окончательно успокоить в них затронутое Им чувство любопытства. Несмотря на это не соответствие своим излюбленным идеям, раввины не могли не заметить, что в Иисусе Христе есть нечто такое, что делает Его во всяком случае человеком необычайным, a чудеса, которые совершались на глазах тысяч народа и молва о которых гремела не только по всей св. земле, но и за ее пределами, должны были не раз заставить их призадуматься. И эта вдумчивость могла бы послужить для них началом духового озарения, а вместе с тем и освобождения от ига предвзятой идеи, если бы этому не помешала сословная гордость, ставившая точно выработанную систему выше запросов действительности, книжничество – выше жизни. Выработанная раввинами система представляла собою целое миросозерцание, определявшее их отношение к самой религии и закону и обусловливавшее их воззрение на истину и характер Бога, на Его цели и отношения к людям. Целью их было сделать свой народ народом высшего закона, так чтобы каждый человек был послушен предписываемым законом правилам. Цель по-видимому великая и благородная; но тут все зависит от того, какого рода этот закон, к осуществлению которого направлено стремление. И вот здесь обнаруживалось, что предметом их попечения был не высший идеал, как он дан был в законе Божием, предоставлявшем человеческой личности известную свободу в стремлении к духовому совершенству. а лишь множество законнических и обрядовых предписаний. Главные обязанности, конечно, внушались, потому что они огненными и неизгладимыми чертами были выбиты на гранитных скрижалях и были доступны непосредственному разуму и чувству даже простого народа; но закон, заключавший в себе глубокую жизненность и предназначавшийся быть прогрессивным откровением, превратился у них в закон обрядовых действий и предписаний, в запутанную систему казуистики, под влиянием которой простые и величественные постановления Моисеева закона превращались в ряд изумительно тонких, а вместе с тем и изумительно пустых и нелепых правил и предписаний. Так, в скрижалях закона Моисеева повелевалось соблюдать и освящать день субботний, и на этом простом и ясном повелении раввинская ученость изобрела и нагромоздила целую массу самоизмышленных предписаний. Они учили, что в четвертой заповеди запрещалось целых тридцать девять родов работы, при чем каждый род в свою очередь становился предметом новых рассуждений, толкований, разграничений и предписаний. Так, одним из правил объявлялось непозволительным завязывать или развязывать узел в субботу. Но ведь узлы бывают различного рода, и потому раввины изощрялись в тонком разграничении между ними, и серьезно спорили и рассуждали о том, нет ли и такого рода узлов, которые по самому их характеру или по особым условиям их завязывания могут и не подходить под запрещение. И действительно некоторые приходили к тому убеждению, что если узел был такого рода, что его можно было развязать одной рукой, то развязывание его не считалось нарушением субботы; но таких узлов, как узлы на корабле или на навьюченном верблюде, не позволялось и касаться в этот день.²² Затем предписания относились не только к работам, запрещенным в субботу, но и к делам или случаям, заключавшим в себе даже только возможность профанации святого дня. Портному не позволялось выходить в пятницу с иглой в одежде или писателю с пером, чтобы они по забывчивости не оставили на себе это “бремя“ и после того, как начнется суббота. И такого рода правилами и предписаниями переполнена была вся система раввинского законничества.

Можно вообразить себе, с каким прискорбием Иисус Христос, как выразитель благодатного царства свободы человеческой личности и проповедник бесконечно идеального совершенства, должен был относиться к раввинскому уверению, что все эти мелочные предписания составляют именно закон Бога и точное исполнение их благоугодно Ему. Только силой Его любви и преданности к теократическому идеалу можно измерить величие Его отвращения к этой жалкой подделке под истинный закон Божий. Он одинаково осуждал как жизнь фарисеев, так и извращение ими закона и в их фальшивом обращении с св. Писанием находил секрет и объяснение всех других недостатков их насквозь ложной системы. Со своими мелочными предписаниями они часто становились в разрез с прямыми заповедями Божиими и во имя первых нарушали последние.²³ Моисей, как мудрый законодатель, зная, что семейство есть основа общества и государства, почтение к родителям поставил в первейшую обязанность детям, сделав ее основным нравственным долгом во взаимных отношениях людей между собою; но фарисеи в своих сословных интересах поставили раввина выше отца, учителя мудрости в отношении прав на послушание и услугу превознесли над родителями,²⁴ и наставляли народ, как под предлогом чести и благоговения к Богу можно было обходить первейшие обязанности в отношении родителей.²⁵ Самый преданный раб буквы, каковыми были фарисейские книжники, есть именно человек, который производит самое большее насилие над ней. Разглагольствуя о своей преданности закону, он в то же время придумывает толкования, которые подрывают закон в самом корне, и Христос не преминул обличить эту фарисейскую ложь, когда Он показал, насколько фарисеи-книжники были неверны своим собственным правилам. Книжники гордились тем, что они слишком любили закон, чтобы преподавать его за вознаграждение,²⁶ и в то же время они “поедали домы вдов и напоказ долго молились“ (Мк. 12:40). Неудивительно, что Христос предостерегал Своих учеников “от закваски фарисейской“²⁷ и заявлял им: “если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в царство небесное“.²⁸

Таким образом противоположность между Христом и книжниками фарисейскими захватывала самое существо дела, и с течением времени она все более и более усиливалась, когда именно Христос, совершая дела милосердия и проповедуя истину нового благовестия духовой свободы, властно разрушал все жалкие построения фарисейского книжничества и обрядничества. При виде этого враждебность в них к новому Учителю возрастала и усиливалась с каждым днем. Все Его действия и учение они считали прямым оскорблением для себя, тем более, что они стояли в полном противоречии с их идеями и взглядами. Он проповедовал царство Мессии, и однако дерзал иметь общение с “мытарями и грешниками“, от самой тени которых раввины бегали как от осквернения; пришел исполнить закон, и однако нарушал священнейшие правила о соблюдении субботы. Мало того: Он, пришлец из презренного города Назарета, человек, не вкусивший книжной мудрости в школах раввинских, осмеливался в Своих притчах явственно выставлять высокопочитаемых раввинов в неблагоприятном свете, и при том в сопоставлении именно с грешниками и мытарями, как это было в притчах о блудном сыне и о мытаре и фарисее. В первой из них фарисей изображен под образом старшего сына, который был работящ и послушен отцу, но обнаружил возмутительную бессердечность, когда вознегодовал на устроенное отцом пиршество по случаю возвращения блудного сына, чем и навлек на себя укор со стороны милосердного отца за то, что в его черством сердце не нашлось места для чувства радости о возвращении погибшего брата.²⁹ Во второй прямо выведен был фарисей со всем благоуханием его лицемерного благочестия и самохвальной праведности рядом с жалким мытарем, слезно молившим о прощении и помиловании его грешного,³⁰ и из двух молящихся оправданным вышел именно мытарь. Все это до крайности возмущало фарисеев и антагонизм между ними и Христом разрастался все более. Но по мере того как Его учение и дела возбуждали все больше негодования со стороны раввинства, они в то же время получали все большую важность и силу. Кроме обыкновенных дел Он совершал необыкновенные и непостижимые. Так, Он чудесно изгонял бесов, и следовательно стоял в полном антагонизме с темными силами ада. В силу этого Он казался для фарисеев неразрешимой загадкой. Его учение казалось им ложным и нелепым, но Его дела, совершаемые в подтверждение этого учения, были как бы доводами победоносной истины. Говорил Он, на их взгляд, так, как будто богохульствовал, но в Своих действиях был подобен Мессии. Даже они при своей законнической слепоте понимали, что слово и действие должны иметь один и тот же корень: оба должны быть или ложны, или истинны. Представлявшаяся им таким образом дилемма лишь усугубляла их отчаянное положение. Им оставалось или подавить свою враждебность к галилейскому Учителю, или составить себе такое воззрение на Его дела, которое не только оправдывало бы эту враждебность, но и требовало бы ее. И они, попирая все законы логики, избрали последнее, и порешили, что дела Его имеют своим источником такое же зло, как и Его слова. Самые чудеса свои Он-де творил потому, что находился в союзе с сатаною, и если изгоняет бесов, то силою веельзевула.³¹ Он есть, значит, по этой логике, полное воплощение лжи, – лжи как в словах, так и в делах, и даже самое изгнание бесов есть по этому лишь призрак или фальшивый маневр – с целью лучше послужить сатане. Конечно, вывод был до очевидности нелеп, и Христу нетрудно было опровергнуть его на основании их же раввинской логики. В самом деле, “если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его? И если Я силою веельзевула изгоняю бесов. то сыновья ваши чьею силою изгоняют? Посему они будут вам судьями.³² В этом обвинении враждебность раввинства достигла своего зенита по отношении к Христу, и так как основа ее оказалась до крайности несостоятельною и самое обвинение без труда было ниспровергнуто Христом, то естественным и единственным результатом могло быть только фанатическое озлобление раввинов на Христа и исступленное отрицание света божественной истины. Когда к тому же божественный Учитель, видя эту духовую слепоту своих противников и намеренное восстание против самого источника, подверг их всенародно грозному изобличению, как лицемеров и мелочных буквоедов, которые извне благоухают показным благочестием, а внутри похожи на гробы повапленные, ислолненные всякой нечистоты, то этим самым произведен был полный разрыв, и единственною целью фарисеев сделалось отселе во что бы то ни стало избавиться от столь невыносимого и опасного для них Учителя, хотя бы для этого понадобилось прибегнуть к кровавому насилию. И мы видим, как часто в последние дни жизни Христа эти высокомерные ханжи брались за камни, чтобы добить Его; но так как еще не настало время для того, то кровожадность их могла найти себе полное удовлетворение только тогда, когда они в союзе с саддукеями добились пред трибуналом Пилата, чтобы римский правитель предал крестной смерти Того, Кого они в своем исступлении называли “меситом“, обольстителем народа.

В таком-то отношении ко Христу стоял главный со ставной элемент современного Ему общества. именно раввинство фарисейское. Немного остается сказать о другой составной части этого общества – именно, саддукеях. Эта партия также давала из себя раввинов, но саддукейское раввинство никогда не приобретало большого значения в народе и это объясняется основными началами секты. В противоположность фарисеям, основывавшим свое миросозерцание на почве устного предания, они, как уже сказано было выше, строго держались буквы писания, под которым притом разумели лишь Пятикнижие Моисея. Вследствие этого система их была гораздо проще, так как они считали своим долгом устранить из нее все, что по их мнению не имело достаточного основания в Пятикнижии и не согласовалось с разумом. Такой рационализм не преминул повлечь за собою весьма опасные для религии следствия, и о саддукеях есть свидетельства в том смысле, что они отрицали загробную жизнь, как не находящую себе подтверждения в книгах Моисеевых, иронически относились к учению о воскресении мертвых³³ и утверждали, что душа погибает вместе с телом.³⁴ Даже если признать вместе с одним новейшим иcследователем, что в таком отрицании повинны были не все саддукеи, а только некоторые из них, наиболее крайние выразители системы,³⁵ то во всяком случае нельзя отрицать того, что подобные крайности лежат в самом духе системы и эти крайние выразители ее были и самыми последовательными. Это была система вполне рационалистическая, и как всякий рационализм она необходимо приводила к отрицанию всего сверхъестественного. При таком основном принципе миросозерцания понятно, что весь смысл своего бытия они видели в этой земной жизни и спешили пользоваться всеми предоставляемыми ею благами. Это были в полном смысле сыны века сего, и поэтому сословный эгоизм в них действовал еще с большей силой, чем у фарисеев Последние нередко выступали геройскими защитниками теократии и за поддержание ее клали свои головы (как это, например, было при Ироде Великом); но саддукеям не было никакого дела до теократии и они считали гораздо более разумным и выгодным поддерживать всякую наличную власть, не обращая внимания на ее сущность и характер. Поэтому они легко примирились с римским игом и не только не относились враждебно к узурпаторам Давидова престола – Иродам, а старались сблизиться с ними, пресмыкались в их дворцах и входили в политическую партию иродиан.³⁶ Такой политикой они добились того, что захватили в свои руки все важнейшие должности как общественные, так и религиозные, и известно, что высший религиозный пост в народе, именно пост первосвященника, во времена Христа занимали именно саддукеи из дома Воефа, выходца египетского. Фарисеи были вытеснены с этих должностей и занимали лишь нижние должности, на которых, конечно, пользовались всяким удобным случаем для проявления своей вражды к более счастливым соперникам. Первосвященники – саддукеи, для укреплении своего положения, образовали около себя сильную священническую партию, которая выработалась в гордую своим богатством и положением аристократическую касту, с презрением смотревшую на весь остальной народ и беззастенчиво пользовавшуюся своим положением для своего обогащения. Как о самих первосвященниках, так и их партии известно, что они не пренебрегали никакими , сто мин, т.е. около трет тысяч рублей. А о другом первосвященнике, именно Елиезере-Бен-Гарсаме рассказывается, что у него была подобная же одежда стоимостью в невероятную сумму – 20,000 мин; но эта одежда была так тонка и прозрачна, что другие священники не позволили ему надевать ее при богослужении, потому что он казался в ней совершенно нагим.³⁷ Первосвященство вообще пало до крайней степени, и это не ускользнуло от взора народа, который навсегда запечатлел свое презрение к его недостойным представителям на страницах талмуда. “К какому времени, спрашивает раввин Иоганан, относятся слова писания: страх Господень удлиняет жизнь? – Ко времени первого храма, который стоял в течение 410 лет и имел только восемнадцать первосвященников от первого до последнего. – А к какому времени относятся слова: и лета нечестивых сократятся? – Ко времени второго храма, который простоял 420 лет, и за это время при нем переменилось триста первосвященников; ибо, вычтя 85 лет для пяти исключительных первосвященников, останется менее одного года для каждого из всех остальных.³⁸ А простой народ прямо на улицах Иерусалима произносил проклятия на этих недостойных представителей религии. ”Проклятие дому Воефа, проклятие его семьям – кричали недовольные на улицах, – проклятие дому Ганана, проклятие их ехиднину шипенью! Проклятие дому Измаила Бен-Фаби, проклятие его кулакам! Сами они первосвященники, сыновья их накопляют деньги, зятья их начальники, а слуги их избивают народ палками“. Этот отчаянный вопль народа был последним выражением его негодования па попрание высшего достоинства первосвященства недостойными носителями его из среды саддукеев.

Понятно, каковы могли быть отношения между Христом и этой партией. Равнодушная к религиозно-нравственным интересам народа вообще, саддукейская партия, как и первосвященническая аристократия в частности, не обращала внимания на галилейского Учителя, считая Его одним из многих раввинов. выступавших из среды народа и преподававших ему то или другое учение. Но она вскоре должна была изменить свое отношение к Нему, когда Его действие в Иерусалиме во время праздника пасхи прямо затронуло интересы сановного священства, когда именно Христос изгнал из храма торгующих, налоги с которых составляли значительный источник доходов для этой аристократии, и тем самым не только нанес ей имущественный ущерб, но и всенародно обличил всю кощунственность подобного предприятия. Но даже и этот факт по-видимому имел лишь временное значение, и о нем скоро забыли, тем более, что Христос проповедовал преимущественно в далекой Галилее. Фарисейские книжники не оставляли Его своим наблюдением и там, и то и дело вступали с Ним в прения, терпя то и дело поражения от божественной мудрости галилейского Учителя, а саддукеи почти совсем не встречаются среди масс следовавшего за Ним народа, и они, вероятно, лишь издали следили за Ним, втихомолку радуясь поражениям своих противников. Такое отношение, однако, не могло продолжаться всегда, тем более, что Христос сразу и прямо определил свое отношение к саддукеям, когда предостерегал Своих учеников одинаково от закваски как фарисейской, так и саддукейской, и когда одинаково назвал совопросников из обеих партий “родом лукавым и прелюбодейным“, “лицемерами, которые лице неба различать умеют, а знамений времен не могут“.³⁹ После этого саддукеи должны были понять, что новый галилейсвий Учитель совсем не похож на других учителей, и пред Ним должна рассеиваться всякая ложь и обнажаться всякое лицемерие. Так как они были повинны в этом не менее своих соперников-фарисеев, то в видах самосохранения они также не преминули стать во враждебное отношение к Христу, которое и проявилось прежде всего в том, что они, несмотря на свою враждебность к фарисеям, сошлись с ними на почве взаимного интереса в борьбе с общим врагом, и действовали против Hero всеми возможными для них средствами. Но в то время как фарисеи действовали против Hero посредством замысловатого совопросничества и на основании своих церковно-религиозных учреждений, саддукеи, согласно с своим положением, прямо перевели дело на политическую почву, и стали возбуждать против Hero власти, выставляя Его врагом общественного спокойствия. Так как им уже удалось раньше погубить великого пророка – Иоанна Крестителя, то ободренные этим успехом, они туже меру стали употреблять и против Христа, и настроили против Hero Ирода Антипу, который по их наветам хотел наложить на Hero руки, хотя ему и не удалось достигнуть этого.⁴⁰ Эту политику они вели потом все с большей настойчивостью, и в знаменитом решении синедриона, на котором Каиафа произнес свое невольное пророчество о том, что “лучше одному человеку пострадать за всех“, чем подвергать целый народ бедствию войны, эта политика достигла своего высшего выражения, так как тут ясно было выражено со стороны саддукейской партии опасение политического движения, которое могло бы повести к радикальному перевороту общественных отношений, в ко тором священническая аристократия могла навсегда потерять свое выгодное положение. Решив в этом смысле вопрос, саддукеи искали только благоприятного случая довести дело до конца, и не отступили от него даже и тогда, когда пришлось прибегнуть к преступной сделке с злосчастным учеником-предателем. Первосвященнический суд над Христом с его беззаконностью и подкупными лжесвидетелями довершил их политику, которая именно и привела к распятию Его на кресте.

Вот в каком отношении, таким образом, Христос стоял к главнейшим классам, составлявшим современное Ему иудейское общество. Оба руководящие классы, несмотря на противоположность их миросозерцания, сказались во враждебном к Нему отношении, потому что оба эти на правления были ложны и как таковые находили себе обличение в лучезарной истине учения Христа. Но отсюда сама собой обнаруживается праздность возбужденного в недавнее время в ученой библейско-исторической литературе вопроса о том, кто более виновны в крестной смерти Христа – фарисеи или саддукеи? – Виновны одинаково те и другие, потому что и те и другие, встретив в лице Христа грозное изобличение своей неправды и своего преступного лицемерия, стремились во чтобы то ни стало избавиться от Hero, хотя бы для этого понадобилось пролить кровь неповинную. И если во время страшных перипетий суда над Христом пред трибуналом Пилатовой претории главными действующими лицами и главными обвинителями выступали саддукеи в лице первосвященников и старейшин, то можно быть уверенным, что в исступленных криках “распни. распни Eгo“ принимали горячее участие и фарисеи, и те и другие одинаково навлекли на себя вечное проклятие, когда неистово закричали: “кровь Его на нас и на детях наших!“