Голос истории против отрицательной критики

(Несостоятельность основного аргумента отрицательной критики о неподлинности Пятокнижия Моисеева пред лицом новейших историко-археологических открытий)

Печально наблюдать, какие усилия новейшая отрицательная критика употребляет к тому, чтобы подорвать в сознании новейшего человечества веру в боговдохновенность Библии. Она стремится к этой цели с достойным лучшего дела усердием и пользуется всяким поводом для того, чтобы набросить тень сомнения, или и совершенно подорвать доверие к тому или другому библейскому факту или к целым священным книгам. Эта печальная работа критицизма началась впрочем уже давно, еще в прошлом веке; но никогда она еще не принимала таких опасных размеров, как именно теперь. В прежнее время результаты отрицательной критики были лишь достоянием немногих адептов науки, которые свысока смотрели на окружающую их толпу, не считая ее способной воспринимать глубочайшие плоды научно-критического изыскания, и потому эти результаты не имели существенного влияния на религиозное настроение человечества. Многие ученые критики и тогда уже высказывали самые крайние мнения, но так как они (за немногими исключениями) не выходили из сферы ученых изданий, пугающих и доселе обыкновенных людей мудростью непостижимой терминологии, то и не причиняли непосредственно большого вреда. Совершенно иное дело теперь. Наш век, при своих демократических тенденциях, внес сильную дозу демократизма и в область научных изысканий, и всякое так называемое открытие старается возможно скорее провесть в сознание массы, которая в свою очередь, с свойственною ей впечатлительностью, хватается за всякое «новое слово» научного знания, видя в нем новое откровение. Вот почему теперь отрицательные идеи можно постоянно встречать в самых популярных книгах; но еще печальнее то, что эти идеи принимаются уже как нечто общепризнанное даже в общих курсах истории и притом не только за границей, но и у нас. Достаточно указать на вышедшие недавно и широко распространенный в русской публике такие издания, как «Всемирная история» Иегера и «Древняя история народов востока» Масперо, в которых отрицательные идеи с видом научной серьезности преподносятся читающей публике без всяких оговорок, как нечто действительно уже получившее право гражданства в науке¹. На западе, и между прочим в Англии, эти отрицательные идеи получили такое широкое распространение, что поколебали совесть не только в светском обществе, но и во многих представителях духовенства, среди которого раздались открытые голоса, не пора ли пересмотреть отношение церкви к книгам св. Писания, чтобы точнее определить, что в них есть исторически истинного и боговдохновенного, а что есть и такого, которое носит на себе все признаки человеческой немощи. С этою именно тенденцией года два тому назад явилось особое издание, которое под громким названием «Lux mundi» произвело необычайный переполох в кругах духовенства и светского общества, так как в этом сборнике многие видные представители англиканского духовенства явно становились на точку зрения отрицательной критики. Соблазн был великий, и под влиянием его стали даже подниматься голоса о том, следует ли в школах преподавать в качестве Закона Божия Ветхий Завет, исполненный стольких несовершенств и исторической недостоверности, и недостаточно ли ограничиваться одним Новым Заветом. К счастью в Англии нашлось не мало таких мужественных защитников веры, которые, увидев в этом движении лишь новую попытку рационализма поколебать устои церкви, и убежденные, что эта попытка, подобно многим другим, пронесется лишь как временная мгла, после которой солнце истины засияет еще более яркими лучами, не смутились, а выступили на защиту попираемой истины и издали сборник статей, направленных к опровержению скороспелых выводов отрицательной критики. Этот сборник вышел под общим заглавием «Lex Mosaica», и содержит в себе ряд апологетических статей, в которых делается опровержение нападок отрицательной критики на все главнейшие книги Ветхого Завета и главным образом на Пятокнижие Моисеево². На первом месте статья известного археолога-ориенталиста Сэйса, который своими научными исследованиями сделал для истории древнего мира едва ли не больше всех новейших исследователей и потому слово его имеет высокоавторитетное значение даже среди специалистов древневосточной археологии. В своей статье Сэйс наносит решительный удар можно сказать основному пункту отрицательной критики, который молчаливо или открыто доселе служит главным основанием для отрицания подлинности и исторической достоверности Моисеева Пятокнижия.

Как известно, происхождение Моисеева Пятокнижия отрицательная критика относит уже к позднему времени, именно к периоду, следовавшему за вавилонским пленом, и основанием для этого обыкновенно выставляется то соображение, что во времена Моисея среди Иудеев не было письменности и потому, как сам Моисей не мог написать этих, сравнительно весьма больших для древности книг, так и если бы далее каким-нибудь чудом явились эти книги, для них не было бы читателей, так как народ еврейский впервые познакомился с письменностью только во время своего плена в Вавилоне. Это положение, впервые высказанное еще в прошлом столетии (напр. Вольтером), отрицательная критика продолжает поддерживать и доселе; а между тем беспристрастная наука нанесла ему решительное поражение, так как новейшие открытия и исследования дали безусловно точные доказательства полнейшей несостоятельности этого положения, и в своей статье Сэйс показывает это с неотразимою документальностью³.

Нужно иметь в виду, что в течение долгого времени, св. книги Ветхого Завета были не только единственным памятником древнееврейского языка и литературы, но были единственным памятником и вообще литературы древнего цивилизованного востока. Монархии и царства, о которых мы читаем в этих книгах, проходили по сцене истории, едва оставляя по себе, как это могло казаться, какие-нибудь следы своего существования. Еврейская Библия, с литературной и исторической точки зрения, была таким образом тем, что в логике называется «единичным примером»; не было еще ничего такого, с чем бы можно было сравнить ее и при помощи чего можно бы было опровергнуть высказывавшиеся о ней ложные мнения. Предположения, из которых исходили ученые критики в отношении ее, не могли быть ниспровергнуты, как бы ни были безосновательны они. Самым главным из этих предположений было установившееся мнение о том, что древний мир был мир не литературный. В виду этого книги Ветхого Завета считались единственным и потому исключительным примером литературной производительности древнего востока. Самая мысль о том, что кругом евреев жили народы, которые с самой зари своей исторической жизни обладали письменностью и имели большую литературу, встречаема была с презрительным недоверием. Литературная культура, как обыкновенно предполагали, началась только с Греции, а греческая литература началась не раньше VI века до Р. Хр. Чтобы у такого малокультурного народа, как евреи, могла существовать совершенно самостоятельная, независимая от греков литература и притом гораздо раньше появления письменности у греков, это казалось совершенно невероятным и потому критическая школа естественно стала отодвигать еврейскую Библию к поздним векам, в предположении, что она могла произойти не раньше, чем письменность сделалась уже общим достоянием цивилизованного человечества. На этом именно соображении, как уже сказано выше, отрицательная критика, молчаливо или заведомо, и производила свои критические эксперименты над книгами Ветхого Завета. Литературное пользование письменностью, по этому предположению, не могло быть известно евреям времен Моисея, а следовательно и самые книги, приписываемые Моисею, не могут иметь происхождения в такой древности. Они должны относиться к гораздо более позднему периоду, когда уже мало сохранилось достоверных сказаний о временах Моисея, так что пробелы приходилось восполнять уже воображению позднейших авторов. Отсюда критика успокаивается на простом силлогизме: никто из евреев не умел ни писать, ни читать во времена Моисея, или в течение нескольких столетий и после него; следовательно документы, в которых будто бы излагается история этого времени, относятся к позднейшему времени н потому не имеют исторической достоверности. Дальнейшие выводы понятны. Если не было человека, который мог бы в свое время занести в летопись напр. событие встречи Авраама с Мелхиседеком или завоевания Палестины царем Арама Нагараимского, – то критика считает себя в праве оспаривать или и совсем отвергать историческую достоверность этих событий. Не внесенные в летопись события скоро подвергаются забвению, или окутываются мглой вымысла и мифа, и это еще более возможно на востоке, чем на трезвом и менее склонном к фантазированию западе. На устное предание нельзя полагаться с уверенностью даже в отношении сохранения главных событий истории, а тем менее в отношении подробностей, из которых они слагаются. Исторической точности в известном повествовании поэтому нельзя предполагать, если нет возможности доказать, что она основывается на современных самим событиям летописных свидетельствах. Таким образом все зависит от того, существовала или не существовала письменность во времена Моисея, и если археологическая наука, имеющая теперь в своем распоряжение богатейший материал, доставленный усердными раскопками на исторических могилах народов древности, докажет, что письменность действительно существовала, то все построение отрицательной критики рухнет само собою – как здание, построенное на песке.

Между тем наука древневосточной археологии как раз и имеет теперь в своих руках материал, при помощи которого она наносит решительный удар основному положению отрицательной критики. В то время как ученые критики, сидя в своем кабинете, изощрялись над аналитическим разбором Пятокнижия и соперничали между собою в смелых полетах воображения касательно того, к какому бы веку – возможно позднейшему отнести составление этого священного сборника, и таким образом своим пером разбивали историческую достоверность заключающегося в нем повествования, в это самое время другие ученые исследователи, взявшись за заступ и лопату и раскапывая могилы исторических народов древнего востока, открывали материал, который вновь и притом блистательно восстановлял и подтверждал преждевременно и легкомысленно попираемую истину. Благодаря раскопкам, открытия следовали за открытиями и притом одно поразительнее другого, и пред взорами изумленных исследователей восставал из тысячелетних могил забытый древний мир с его богатейшей культурой и цивилизацией. Работы по исследованию исторических могил деятельно производились сначала в Египте, затем в Ассиро-Вавилонии, а наконец и в остальных странах древнего человечества, ютившегося по берегам Средиземного моря. Открыты были целые города, дворцы и храмы, найдены и прочитаны богатейшие памятники современной этим городам письменности, и благодаря ей тысячелетние мертвецы как бы живые начали свидетельствовать о своей забытой новейшим миром жизни. Теперь, благодаря этим открытиям, мы имеем полную возможность проследить за обыденною жизнью египтянина, жившего тысячи три или четыре лет тому назад даже большею подробностью, чем за жизнью, наприм., средневекового германца; мы можем проникнуть в самые мысли, а тем более во внешние дела вавилонян, живших во времена Навуходоносора, можем проследить за политикой Сеннахирима и наслаждаться перелистыванием писем хананеев, живших еще до рождения Моисея.

Многие из этих открытий еще так новы и недавни, чтя о них знают лишь немногие ученые труженики, а об их значении в смысле апологетическом по отношению к историческим данным Ветхого Завета только что еще начинают раздаваться отдельные голоса. Так как теперь именно отрицательная критика громче всего возвышает свой голос, чтобы сделать его слышимым в возможно более широких кругах, то очевидно теперь именно и наиболее благовременно сделать эти открытия достоянием также возможно более широкого круга читателей, чтобы показать, как непрочно то основание, на котором критицизм возводит свое отрицательное построение. И самым главным результатом этих открытий является тот несомненный факт, что письменность была явлением, с которым восточный мир был знаком с глубочайшей древности. Уже задолго до Моисея даже раньше Авраама египтяне и вавилоняне уже имели обширную письменность, обладали искусством чтения и письма; среди них издавались книги и процветали школы и существовали даже большие библиотеки, наполненные книжными сокровищами древности.

Но литература, в собственном смысле этого слова, существовала не в одних только Вавилонии и Египте. Новейшие открытия, особенно добытые раскопками в Тель-эл-Амарне в верхнем Египте, доказали, что литературная культура Вавилонии в период ее высокого процветания была распространена по всей западной Азии. В Месопотамии и Арам-Нагараиме, в Каппадокии и Сирии были читатели и писатели, были ученые и библиотеки. Этой вавилонской культурой особенно насыщался Ханаан, как расположенный вдоль береговой линии, служившей историческипроторенным путем сношений между Вавилоном и Египтом. Уже в самые отдаленный времена вавилонские войска проходили чрез эту страну и даже проникали в северную Аравию – по дороге, но которой впоследствии делал свои набеги упоминаемый в XIV главе книги Бытия Хедорлаомер с своими союзниками. Уже за 3000 лет до Р. Христова Саргоп аккадский (т. е. южно-халдейский) делал нашествия на запад, предпринимая целых четыре отдельных кампаний, и на время соединил его политически с своей вавилонской монархией. Памятники, современные ему и его сыну, покорившему Синайский полуостров, недавно были открыты в Вавилонии американскими исследователями. Полторы тысячи лет спустя после века Саргона мы встречаемся с другим вавилонским монархом, который также заявлял притязания на владычество над Синаем, «этой страной аммореев», и надписи на плитах, найденных в Тель-эл-Амарне, представляют ясные свидетельства о том, что эти притязания имели реальный характер. Из этих надписей видно, что в то время, когда они были сделаны (в конце ХV века до Р. Хр.), хотя Ханаан в то время был уже провинцией Египта, в нем господствовала однако культура вавилонская со всеми ее характеристическими особенностями. Не только вся ханаанская литература была написана на языке вавилонском и пользовалась клинообразными знаками Вавилона, но далее и корреспонденция должностных лиц в Ханаане производилась на вавилонском языке и при помощи вавилонской письменности. Туземные божества Ханаана отождествлялись с божествами Вавилонии и по соседству с самым Иерусалимом возвышался храм одному из вавилонских богов. Очевидно, Ханаан в течение долгого времени находился под управлением и влиянием Вавилона, чем только и можно объяснить столь сильное влияние на народ этой страны со стороны чуждой для него культуры. Очевидно также, что это влияние имело в значительной степени литературный характер.

Но мало этого. Раскопки в Тель-эл-Амарне, благодаря открытой в них корреспонденции, обнаружили даже нечто еще и поважнее того, что Вавилония когда-то оказывала продолжительное и глубокое влияние на жителей Ханаана. Эта корреспонденция доказывает что уже задолго до исхода евреев из Египта Палестина была страной книг и школ, в которых не только преподавался и изучался иностранный язык, но преподавалась также и сложная система вавилонской клинописи. Только те, кто занимались изучением ассирийских надписей, вполне могут понимать, что это значит. Силлабарная система ассирийской клинописи требует многих лет труда и практики, прежде чем можно более или менее основательно познакомиться с ней. Не только самые знаки в ней многочисленны, не только они существенно разнятся между собою в различных видах клинообразного письма, но каждый знак кроме того имеет по нескольку фонетических значений. Кроме того, самые знаки могли быть употребляемы еще идеографически – для выражения не слогов, а целых понятий, причем слова могли быть означаемы известным сочетанием их, так что произношение их уже становилось совершенно отличным от обычного произношения составлявших это сочетание знаков. Даже и самый способ письма не таков, чтобы он мог содействовать памяти в усвоении его. Знаки этой письменности не были картинным воспроизведением предметов, в роде египетских иероглифов; напротив, они представляли собою ряды однообразных клипьев, расположенных в произвольном порядке и отличающихся только именно по своему положению среди других. И однако, не смотря на эту трудность изучения клинописи, по всему Ханаану происходила оживленная переписка при помощи этой чужеземной системы письменности и притом на иностранном для туземцев языке. Такой факт необходимо ведет к предположению, что в стране было много школ и учителей, равно как книг и целых книго- и архиво-хранилищ. Как в Вавилонии и Ассирии, так наверно и в Ханаане были библиотеки, в которых хранились и изучались глиняные книги с их клинообразными письменами. В этих же библиотеках или архивах, как это видно из открытий в Тель-эл-Амарне, производилась и официальная корреспонденция. Дошедшие до нас остатки этой корреспонденции свидетельствуют о том, как подробна была эта переписка и как часто производилась она. Повседневные события в ней отмечались и записывались почти с такою же подробностью и обстоятельностью, как это делается в наше время, и историк, желающий составить истории городов ханаанских, найдет в этой переписке вполне достаточный для себя и притом современный самым событиям материал. Уже гораздо раньше жизни Авраама существовали письменные документы, в которых содержится драгоценный для историка материал для изображения исторической жизни в эти отдаленный времена.

С нападением на Египет полудикой орды хетов (или гиксов), которые властвовали на берегах Нила в течение нескольких столетий, именно до воцарения туземной ХVIII-й династии, эта живая литературная связь между бассейнами Месопотамии и Нила по необходимости должна была прерваться (как напр. прекратилась связь России с западной Европой под давлением задушившей первую монгольской орды), и те оживленные сношения между ними, которые в течение нескольких веков производились по приморской полосе Ханаана, надолго прекратились. Только с ниспровержением владычества гиксов эти сношения могли возобновиться опять, хотя уже и в другой форме. Египетские воители, фараоны ХVIII-й династии, изгнав гиксов с берегов Нила, не ограничились этим, а стараясь как бы истребить самый корень варварства, делали многочисленные походы в глубь Азии, чтобы окончательно разбить и рассеять ненавистных им хетов в самом центре их существования, именно в их столице Кадете, на берегах Оронта в Сирии. Походы были настойчивые и воины упорные, продолжавшиеся еще во времена Рамзеса II-го (Сезостриса греков), и эти походы имели своим результатом то обстоятельство, что лежавшая на пути этих походов Палестина, по всей вероятности принимавшая сторону хетов, подверглась опустошению и разорению, многие города в ней были разрушены и государственная организация растроена. Но эти походы были вместе с тем как бы подготовлением для завоевания Палестины израильтянами, которые, выйдя из Египта при конце XVIII династий, без особенного труда могли уже завоевать и занять разоренную египтянами землю обетованную. Хананейские крепости, ослабленные продолжительными войнами, падали одна за другой и израильтяне водворились в новой стране на правах полновластных победителей⁴. Тем не менее, как мы видим из первой главы книги Судей, некоторые из укрепленных хананейских городов удержали за собою свою независимость, а на крайнем юге города филистимлян не только не были взяты израильтянами, но остались так сказать шипом, о который постоянно накалывался и изранивался народ израильский. До самого царствования Давида и Соломона такие города как Иерусалим, Газа и Гезер оставались независимыми от евреев. Они никогда не были завоеваны этим вторгшимся в Палестину народом. Гезер был взят и сожжен египтянами только уже во времена Соломона; Газа никогда не впускала в свои стены чужеземных победителей, а Иерусалим, взятый Давидом, с его позволения остался местом жительства его прежних владетелей иевусеев, которые только уже мало по малу слились с народом-победителем.

Между тем как раз эти именно города – Иерусалим, Газа и Гезер – были местопребыванием египетских губернаторов за то самое время, к которому относится найденная при раскопках в Тел-эл-Амарне корреспонденция. Эта корреспонденция по большей части была писана на прочных глиняных плитах, и много ее хранилось в архивах ханаанских городов. Пока эти города оставались не занятыми и не сожжены были неприятелем, архивы их могли быть доступными всякому, кто только захотел бы читать их. Нет основания предполагать, чтобы эти древние книги и письмена не могли сохраниться по местам и до того периода, когда даже по мнению новейшего критицизма среди израильтян распространилось знакомство с письменностью. А с сохранением книг, могло сохраниться и знакомство с самым искусством чтения их. Если даже допустим поэтому, что израильтяне во время своего нашествия на Палестину были безграмотным народом на подобие номадов-бедуинов, всетаки нет основания думать, что когда они впервые научились читать и писать, история прошлого была уже совершенно забыта. Напротив, большие запасы исторического материала у них могли быть под руками даже и в сравнительно поздний период основания еврейской монархии: все, что необходимо было, это желание читать и знакомство с клинообразною письменностью Вавилонии.

Но самое предположение, что израильтяне, которые, выйдя из Египта в период его наиболее цветущего состояния, при завоевании Ханаана были еще ордой безграмотных варваров, отнюдь не имеет достаточного основания. В Египте они со всех сторон окружены были книгами и писателями. Не только храмы и гробницы, но и стены даже частных домов там были покрыты надписями. Самые кирпичи, к выделке которых они были принуждаемы, иногда носили на себе штемпели из иероглифических знаков, равно как исписаны были иероглифами самые обыденные предметы употребления и украшения. Куда бы они ни пошли, везде пред их глазами выступали надписи, которые самою своею формою невольно должны были обращать на себя их внимание. Мыслимо ли, чтобы, по крайней мере, кто-нибудь из них не усвоил себе искусство читать и писать, или хоть понимать то, что заключалось в этих столь широко распространенных письмах? Даже само египетское предание не допускает такого невероятного предположения. В египетском сказании об исходе, как оно передается у египетского историка Манефона, вождь изгнанного из Египта народа прокаженных (под которым смутно разумелся народ израильский) выставляется как жрец из Илиополя или Она, из того города, где находился под ведением жрецов первый и лучший университет страны фараонов. Допускать, что израильтяне когда-нибудь жили в Египте и в то же время отрицать у них знакомство с письменностью в тот период когда они бежали из этой страны, – это пожалуй было бы согласно с принципами новейшего критицизма, но во всяком случае это несогласно с принципами правдоподобия и здравого смысла.

Народное образование однако находилось в цветущем состоянии не в одном только Египте. Как мы видели, из найденных в Тель-эл-Амарне писем можно с несомненностью заключать, что в Ханаане также было много школ и библиотек. И если из Библии мы узнаем, что одним из первых городов, взятых и разрушенных израильтянами, был город Кириаф-Сефер (Суд. I, 11, 12), т. е. «город книг», то это свидетельство находится в полном согласии с данными археологии. Среди развалин Лахиса, лежавшего вероятно неподалеку от Кириаф-Сефера, исследователь Блисс нашел клинописную плиту того же самого века, как и плиты, открытые в Тель-эл-Амарне, и в ней упоминается о бывшем тогда губернаторе Лахиса, том самом, письмо которого к фараону находится в коллекции писем, найденных в Тель-эл-Амарне.

Таким образом израильтяне оказывались в соприкосновении с широкоразвитой письменностью с двух сторон. С одной стороны их господа и властелины в Египте, где израильтяне пребывали так долго и откуда они только что освободились, с незапамятных времен обладали письменностью. С другой стороны страна, в которую они направлялись и где им суждено было поселиться, также давно уже знакома была с искусством письма, которым и пользовалась в широкой степени. В виду этого им нужно бы всячески чуждаться и тех и других, нужно бы совсем спрятаться от окружающего мира скрыться где-нибудь в необитаемой пустыне, чтобы не иметь соприкосновения с письменностью. Но даже и в самой пустыне, как показывают новейшие открытия, искусство письма вовсе не было незнакомым. В южной Аравии, «счастливой» стране благовонных дерев, культура процветала уже с отдаленнейших времен. В Иемене и Гадрамауте развалины городов и больших технических сооружений ясно свидетельствуют о том, насколько высоко стояло древнее население этой страны в культурном отношении. Кроме того там найдено было много надписей, сделанных буквами так называемой гимиаритической ветви финикийского алфавита. Исследования Глазера пролили недавно новый свет на эти останки древне-арабской эпитафики. Он не только вновь снял копии с надписей, собранных прежними путешественниками, и исправил оказавшиеся в них ошибки, но присоединил к ним и еще много других, остававшихся дотоле неизвестными. Главным результатом этих открытий было заключение, что многие из этих надписей имеют даже гораздо большую древность, чем предполагалось доселе. Если верить ему и проф. Гоммелю, известному знатоку арабской и ассирийской древности, некоторые из этих надписей относятся к веку исхода евреев из Египта, если даже не раньше его.

Уже давно было известно, что эти надписи распадаются на два класса, из которых один принадлежал к царству Майна или минеев, а другой к царству Сабы, или Савы – по библейскому произношению (царства знаменитой царицы Савской, приезжавшей к Соломону). Диалект минеев более архаический, чем диалект савеев, равно как и самые формы знаков, которыми сделаны надписи. Вообще же однако предполагали, что царства минеев и савеев существовали совместно и два класса принадлежащих к ним надписей следовательно были современны между собой. Против этого взгляда однако Глазер и проф. Гоммель выставили весьма веские возражения. Одним из наиболее трудных для ответа оказывается то возражение, что города минеев и савеев так переплетены и перемешаны между собою, что места, на которых встречаются минейские надписи, перемешаны с теми местами, на которых встречаются и савские надписи. Это все равно, как если бы Петербург был столицей одного царства, а Васильевский остров или Охта принадлежали другому царству⁵. И однако среди многочисленных надписей, копий с которых сделаны учеными исследователями, нет ни одной такой, в которой указывалось бы на войну между этими двумя царствами. Глазер поэтому, пожалуй, справедливо держится того мнения, что эти два царства были не современными между собою, а следовали одно за другим, причем царство минеев предшествовало царству Савскому.

Такой результат, если он правилен, приводит к весьма важным последствиям. Существование царства Савского можно проследить до царствования ассирийского царя Тиглат-Пелассара, в VIII веке до Р. Хр. В то время оно было уже так могущественно, что владения его простирались до северной Аравии, где она и приходила в соприкосновение с этим ассирийским монархом. Несколькими годами позже савский царь Ифамар платил дань Саргону ассирийскому. О савском царстве затем неоднократно упоминается в ветхозаветных книгах, и уже в царствование Соломона, как в них говорится, к нему приходила из этих далеких стран юга знаменитая своею мудростью царица савская. Туземные надписи между тем свидетельствуют, что прежде чем Сава стала управляться царями и царицами, она находилась под управлением макарибов, т. е. первосвященников. В этом отношении управление ее походило на управление племени мадиамлян, князь и священник которых Иофор сделался случайно зятем Моисея, или на управление Ассирии, которая, по свидетельству клинописных памятников, управлялась сначала патесами , т. е. первосвященниками Ассура, и только впоследствии власть перешла в руки царей ассирийских.

Первые начатки могущества царства Савскаго таким образом нужно отнести назад, к периоду гораздо более раннему, чем царствование Соломона, и если царство минейское процветало и затем пало раньше, чем на его месте возникло царство Савское, то древность его должна быть весьма значительной. Между тем надписи уже познакомили нас с именами тридцати трех минейских царей, древнейшие из которых, следовательно, наверно жили раньше рождения Моисея. Следовательно уже в это отдаленное время искусство письма находилось в употреблении в этой стране и о всех событиях времени велась точная, современная летопись. Но это еще не все. Подобно савским царям последующего времени, и минейские цари заявляли притязания на владычество над средней и северной Аравией. Минейские надписи, с упоминанием о трех царях минейских, найдены были на таком далеком севере, как Тейма, на большом торговом тракте из южной Аравии в Палестину, а в другой надписи, открытой в Иемене, говорится о том, что владычество минеев простиралось даже до Газы.

Таким образом в самой пустыне израильтяне оказались бы в соприкосновении с цивилизованным государством, подданные которого умели читать и писать. Надписи их найдены на скалах и памятниках не только южной Аравии, но и северной, по соседству с страной мадианитян и Эдома. Эдом или Идумея была уже независимой страной, как это можно видеть из одной из плит Тель-эл-Амарна, где говорится о том, что Эдом находился в войне с Египтом, а столетием позже его сосед Моав был включен Рамзесом II в число завоеванных им народов⁶. Можно ли поэтому сомневаться чтобы алфавитная письменность, которую купцы и чиновники минейского царства принесли с собой на север, не проникла и в среду жившего там населения? В книге Бытия мы имеем списки Царей, царствовавших в Эдоме раньше возникновения еврейской монархии, и этот список носит на себе все признаки исторической достоверности. Почему же не предположить, что этот список был извлечен из государственных летописей страны, которая сумела сохранить свою независимость даже в период могущества египетской монархии и которая (если только есть хоть доля истины в аргументации Глазера и Гоммеля, чего едва ли может отрицать самый завзятый их противник) была уже знакома, с искусством алфавитного письма раньше времени исхода израильтян из Египта? Важно при этом заметить, что письмо было алфавитное, – ветвь, а может быть и корень так называемого финикийского алфавита. Отсюда возможно, что израильтяне скорее могли познакомиться с буквами этого именно алфавита, чем с знаками клинописного силлабария, когда именно Моисей был «царем в Израиле» и издавал законы в Кадес-Варнее. Они жили в век широкого развития письменности и в центре литературной деятельности; чтобы они не приняли того или другого участия в этой деятельности, предполагать это значить предполагать нечто невероятное и невозможное. Во всяком случае фактов в доказательство противного так много и они так неотразимы, что их не может ниспровергнуть никакая критика, каких бы усилий она ни употребляла к тому, – хотя она именно должна ниспровергнуть их, чтобы иметь право утверждать, что при всем том израильтяне во времена Моисея не умели ни читать, ни писать.

Невероятно также и то, чтобы израильтяне после своего поселения в Палестине так сказать заснули умственно, в то время как кругом их народы пользовались всеми выгодами и преимуществами древней письменности. Ханаанитяне, среди которых они поселились, уже давно были знакомы с письменностью и тирские летописи уходили даже вглубь третьего тысячелетия до Р. Хр. Из первых глав книги Паралипоменон мы узнаем, что значительная часть еврейского населения Иудеи была эдомитского происхождения, причем гаваонитяне были крепостными ханаанского происхождения, а многие ханаанские города и вообще сохранили свою власть и независимость. Возможно ли поэтому, чтобы израильтяне остались в положении отчуждения от письменности? Против этого притом есть и прямые свидетельства, и если, напр., в песни Деворы и Варака говорится о том, что «от Завулона (шли) владеющие тростию писца»⁷, то мы не имеем ни малейшего основания сомневаться в исторической точности этого свидетельства. Напротив, свидетельство древневосточной археологии вполне согласуется с буквальным пониманием этого стиха. Но древневосточная археология идет еще дальше, и может указать в самом Пятокнижии места, которые предполагают пользование историческими документами во времена Моисея. Возьмем, напр., список потомков Хама в X главе книги Бытия. Ханаан там называется братом Мицраима, т. е. Египта. Между тем это положение могло быть верным только во время процветания египетской монархии, когда Ханаанская страна была провинцией Египта. Впоследствии, после смерти Рамзеса II, Ханаан и Мицраим были уже чуждыми друг другу, и таким образом близкое родство, приписываемое в книге Бытия этим двум странам в лице их родоначальников, предполагает знакомство с такими отношениями их, которые существовали когда-то, но затем прекратились, так что мысль об этой уже прекратившей близости их между собою никаким образом не могла прийти в голову позднейшему писателю, видевшему совсем иной порядок вещей. Или возьмем опять сказание о Нимроде, сыне Куша. В книге Бытия о нем говорится не только то, что начало его царства было в Вавилонии, но и то, что о нем существовала поговорка: «Сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом». Поговорка эта однако палестинского, а не вавилонского происхождения. Имя Господа (Иеговы или Ияве) не было известно в Вавилонии, кроме как иностранное слово, и эта поговорка уводит нас в ту эпоху, когда между Палестиной и Вавилонией была столь тесная связь, что имя вавилонского героя могло служить предметом поговорки в Палестине. Это была также та эпоха, когда этот вавилонянин назывался сыном Куша или вернее Каша. Между тем, благодаря новейшим открытиям мы уже знаем, когда была эта эпоха. Это было в период вавилонского могущества и влияния в Палестине, период, о заключительных событиях которого свидетельствуют тель-эл-амарнские плиты, относящаяся еще ко времени до исхода евреев из Египта. В то же самое время эти плиты открывают пред нами тот факт, что вавилоняне были известны тогда жителям Ханаана под именем кассов или касситов . Позже этого времени ничего подобного уже не было.

Но, говорят представители новейшего отрицательного критизизма, в книге Бытия есть части, как напр. повествование о потопе, которое обнаруживает вавилонское происхождение и следовательно сделались известны евреям уже в последнее время, во время их пленения Вавилоном. Но «следовательно» здесь еще вовсе не вытекает логически. Несомненно, что исследования в области клинообразных надписей открыли любопытный факт существования у халдеев рассказа о потопе столь близко сходного с библейским повествованием, что невольно зарождается мысль об общем источнике происхождения этих повествований; но в то же время эти исследования с несомненностью доказали, что этот рассказ, даже в своей теперешней форме, раньше времени Авраама, а те предания, на которых он основан, и того еще древнее. Кроме того, как это видно из плит Тель-эл-Амарны, жители Ханаана были знакомы с вавилонской письменностью еще до рождения Моисея. Среди плит встречаются отрывки вавилонских легенд, из которых одна даже отмечена красными чернилами, чтобы облегчить изучение ее для какого-нибудь ханаанского или египетского писца⁸. Отсюда, если что-нибудь следует из всего этого, так только то, что предания о первобытных временах сохранялись еще и в Месопотамии, этой колыбели человеческого рода, – и это были те самые предания, которые, под руководством божественного вдохновения, в очищенной от всяких человеческих примесей записаны были Моисеем в книгу Бытия. Между прочим из сравнения повествования Библии о первобытных временах с вавилонскими сказаниями о том же оказывается еще тот чрезвычайно любопытный и важный факт, что в этих последних сказаниях одинаково встречаются как те места Библии, которые новейшая критика приписывает «иеговисту», так и те места, которые она приписывает «элогисту». Это открытие, даже с точки зрения теории заимствования библейского сказания у вавилонян, наносить решительный удар хитросплетенным догадкам критиков, построивших свою пресловутую теорию «фрагментов» на различии употребляемых в Библии названий Бога – Иегова или Елогим. Вот уж истинно дом, построенный на песке! А между тем еще и теперь целые десятки ученых мудрецов продолжают трудиться над «аналитическим» исследованием библейского текста с точки зрения этой нелепой теории, запутанной впрочем самими критиками такими тонкостями, в которых они и сами наконец не в состоянии разобраться.

В виду всего изложенного невольно возникает вопрос: что же остается после этого от тех выводов, с которыми в последнее время так горделиво носился отрицательный критицизм, смутивший не мало простодушных людей и за границей, и у нас? Сколько раз представители отрицательной школы тоном непогрешимости утверждали, что благодаря остроумию критических изысканий вопрос о времени происхождения и исторической достоверности Пятокнижия решен навсегда – и именно в отрицательном смысле. Моисей, под пером критиков, превращался в туманную личность, самое существование которой подвергалось сомнению или даже отрицанию; повествования книги Бытия провозглашены вымыслами; отвергалась история исхода, и происхождение большей части Пятокнижия относились уже ко временам вавилонского века. И действительно, только при предположении, что Пятокнижие было написано спустя целые века после излагаемых в нем событий критики и имели основание так свободно распоряжаться заключающимся в нем историческим материалом за которым они, на основании его позднего происхождения, имели кажущееся право не признавать исторической достоверности. Но как скоро будет показано, что это основание ложно, так рушится и все возведенное на нем построение. И вот теперь оказывается, что все это построение было воздвигнуто на предположении, которое решительно ниспровергается данными древне-восточной археологии. Век Моисея, вопреки уверениям отрицательной критики, был век вполне литературный; страны, в которых совершились такие события, как исход и покорение Ханаана, были давно знакомы с письменностью и литература процветала в них за много поколений раньше этих событий. Следовательно писателю Пятокнижия не было надобности откладывать за «неграмотностью» составление своих книг до плена вавилонского. Он мог написать их в самый период своей жизни, и его книги тогда же могли быть предметом благоговенного чтения со стороны по крайней мере священников и старейшин народа. Таково именно свидетельство истории и археологической науки, основывающейся в своих заключениях на таких данных, которые во всяком случае прочнее и достовернее фантастических анализов отрицательного критицизма.