Библия и научные открытия на памятниках Древнего Египта

Научно-богословская мысль в настоящее время с особенной энергией работает в области библейско-исторической науки, где новейшие научные открытия дали массу свежего материала, отличающегося всем интересом новизны. Мы находим не излишним предложить вниманию читателей некоторые результаты этой научно-богословской работы, и именно в той области, где новейшие открытия дали наиболее интересный и богатый материал, – в области иероглифических надписей на памятниках древнего Египта. Открытия эти составляют несомненно одно из величайших чудес нашего века. До начала текущего столетия древний Египет оставался для учёного мира неразъяснимой загадкой, не смотря на то, что «страна чудес» привлекала к себе внимание любознательных исследователей как древнего, так и нового мира. Величественные пирамиды и таинственные сфинксы со своими загадочными надписями в течение целых тысячелетий безмолвно смотрели на судьбу исторической жизни своей страны и крепко хранили вверенную им историей тайну надписей. Учёные много раз приступали к ним с желанием выведать у них вековечную тайну, но, постоянно встречая холодное безмолвие, «посвистев и размахнув руками», по саркастическому выражению пророка¹ бесплодно отходили от них. Только нашему столетию уже удалось выведать тайну иероглифических надписей и в них открылся целый мир исторического знания, в котором весьма значительная часть служит превосходным подтверждением многих библейских сказаний. Открытие совершилось весьма просто. Во время кампании Наполеона I в Египте, один офицер французской армии, Буссар, производя некоторые работы в Розетте, нашёл на глубине четырёх футов под поверхностью часть продолговатой четырёхугольной плиты из чёрного базальта. На ней была надпись на трёх языках – на верхней стороне иероглифическая, на нижней греческая и в центре так называемая демотическая, вошедшая в употребление уже в позднейшие века египетской истории. Греческий текст показал, что надпись была сделана в честь Птолемея Епифана, около 205 г. до Р.X. Так как и иероглифическая надпись заключала в себе то же содержание, что и греческая, то этим дан был ключ к открытию тайны иероглифов. При посредстве языка коптов, новейших потомков древних египтян, языка, который в коптском переводе Библии и в некоторых богослужебных книгах почти так же близок к древнеегипетскому языку, как средневековая латынь к языку классическому, учёным, и между прочим знаменитым Шампольонам, удалось наконец научиться читать и понимать иероглифические надписи. С того времени египтология начала делать быстрые успехи; благодаря дружным усилиям целого ряда египтологов, каменные документы, а равно и папирусные свитки, клавшиеся в гробницы вместе с мумиями, стали вполне доступны и понятны учёным, и теперь уже не только свободно переводятся и издаются египетские документы, но и на самих памятниках Египта европейскими учёными иногда, в часы весёлого расположения, делаются новые иероглифические надписи – на удивление грядущих поколений².

Открытие ключа к чтению иероглифических надписей составило не только новую эпоху в истории Египта, но и произвело целый переворот в области исторических взглядов и критики в отношении библейской истории. Египет, как известно, имел прямое библейско-историческое значение, так как в нём разыгралась знаменитая библейско-историческая драма образования и первоначального воспитания библейского народа и в нём же воспитался освободитель и законодатель этого народа Моисей. Поэтому интерес новоразгаданных надписей удесятеряется именно своим близким отношением к библейскому повествованию. Они составляют превосходную иллюстрацию многих библейских сказаний и дают объяснение на многие тёмные места священных книг. Но ещё большее значение они имеют в историко-критическом и апологетическом отношении. Рационалистическая критика ещё недавно подвергала сомнению действительность многих библейских сказаний и относила их к области поэтического вымысла и мифа, и так как не было фактических данных для подтверждения их, то подобные критические взгляды проникали даже в область богословских комментариев. Ещё недавно английский епископ Колензо писал, что «все подробности повествования книги Исхода вызывают на предположения столь же чудовищные и нелепые, как было бы нелепо положение в арифметике, что дважды два пять», что «нет ни малейшего основания предполагать, будто автор Пятикнижия писал действительную историю, а не повесть»³. Теперь подобный критицизм немыслим в науке, он встречает неумолимого обличителя своей легкомысленности в новооткрытых и новоразгаданных иероглифических надписях, которые напротив во всех подробностях подтверждают истину библейского повествования.

Факт необычайного совпадения данных египтологии с библейским повествованием придал особый интерес самой египтологии и на поприще её выступили знаменитые учёные, которые обогатили науку многими замечательными исследованиями, проливающими новый свет на древнюю жизнь и культуру, как Египта, так и человечества вообще. Достаточно назвать имена Вилькинсона, Бругша, Лепсиуса, Эберса, Шаба и Бёрча, чтобы дать понятие о необычайном расцвете научной египтологии новейшего времени⁴. Открытые и исследованные памятники давали такую массу материала для исследования древнеегипетской жизни во всех её подробностях и изображения на памятниках так живо воспроизводили эту глубоко интересную жизнь и цивилизацию, что изучение их не ограничилось сухими научными исследованиями, но дало пищу и воображению. Пользуясь всем богатством сделанных открытий, воображение знаменитого египтолога Эберса оплодотворило сырой материал, и под его мастерским пером мёртвое царство древнего Египта воскресло к новой жизни – в его глубоко интересных романах из древней истории «страны чудес». Знаменитые исторические романы этого писателя: «Уарда» и «Дочь Фараона» дают полную картину древнеегипетской жизни и культуры, как она выступает на памятниках, и они столько же интересны в научном отношении, сколько занимательны по концепции и изложению⁵.

Названные авторы в своих учёных исследованиях преследуют исключительно научные интересы египтологии; но данные её так близко соприкасались с библейской историей, что они по необходимости должны были касаться и этой области, и мы действительно находим в их сочинениях богатейший библейско-исторический материал. Некоторые из них, как напр., Эберс, прямо рассматривают иероглифические открытия параллельно с библейскими данными. Но исследования такого рода составляют уже предмет библейской экзегетики и библейско-исторической науки, и в этой области идёт дружная и энергическая работа, имеющая своей исключительной целью воспользоваться всем богатством новых открытий в интересах чисто богословской науки. Результатом этой работы являются не только обширные комментарии на разные библейские книги, но и цельные исследования, представляющие библейскую историю, обработанную при пособии всех научных ресурсов. К таким сочинениям, между прочим, можно отнести, помимо известных трудов Эвальда, Смита, Мильмана, Греца и др., глубоко интересные труды Вигуру⁶ во французской литературе и Гейки в английской⁷. Оба эти сочинения имеют в виду сопоставить новейшие научные открытия в области древней истории и археологии с данными библейского повествования, чтобы таким сопоставлением не только подтвердить истинность последнего, но и пролить на него новый чисто научный свет. Оба они одинаково успешно исполняют свою задачу, но английский труд значительно превосходит богатством и разнообразием материала, а также и способом изложения.

Труд Гейки ещё совсем неизвестен у нас в России, хотя он начал выходить с 1882 года и каждый из пяти теперь вышедших его томов с необыкновенным успехом встречался в английской литературе. Автор его давно уже пользуется обширной литературной известностью и его «Жизнь Христа»⁸ вполне разделяет славу и популярность знаменитого сочинения Фаррара о том же. Критика в иных случаях, при сравнении этих произведений, отдаёт даже преимущество труду первого, так как он, показывая не меньшую богословско-научную эрудицию, выгодно отличается от труда Фаррара своей трезвой, спокойной научностью, чуждой не всегда умеренного, чисто проповеднического пафоса труда последнего. Новый библейско-исторический труд отличается первоклассными достоинствами и есть единственное в своём роде сочинение – по оригинальности концепции и успешности исполнения. Библейская история, начиная с сотворения мира, излагается им при свете всех научных данных и открытий, имеющих к ней то или другое отношение, и вся книга представляет превосходную научную иллюстрацию Библии в её связном изложении и исследовании. В своём целом виде этот труд несомненно был бы ценным вкладом в нашу библейско-историческую литературу. Но при слабости нашей издательской предприимчивости, этого нельзя скоро ожидать, и потому, чтобы ознакомить читателей как с этим трудом, так и вообще с состоянием библейско-исторической науки в её новейшей научной обработке, мы предлагаем несколько библейско-исторических очерков, составленных на основании этого ценного, но неизвестного ещё в нашей литературе труда. Предметом своих очерков мы берём ту область, где новейшие открытия дали наибольшую массу интересного материала, именно историю пребывания евреев в Египте, и начинаем с виновника всей этой истории, Иосифа, чтобы закончить исходом из Египта и законодательством.

Научный и культурно-исторический интерес личности Иосифа. – Торговые арабские караваны. – Иосиф в доме египетского обер-полицеймейстера. – Положение женщин в Египте и лёгкость нравов. – Тюремное заключение Иосифа и невольное знакомство его с придворными сановниками. – Значение снов в Египте и сны Фараона. – Возвышение Иосифа и голодные годы. – Мнимые шпионы. – Братья Иосифа во дворце придворного сановника. – Душевный кризис Иосифа. – Прибытие Иакова в Египет и аудиенция его у Фараона. – Торжественная погребальная процессия в честь отца великого египетского сановника. – Последние дни Иосифа и его теперешняя могила.

В истории нет ещё личности, которая по своей чудесной судьбе, исполненной необычайных превратностей, была бы более интересна и симпатична, чем личность Иосифа. Сказание о нём это – бесподобная эпопея кроткой, чистой и благородной души, которая сама по себе составляет величайшее счастье, возвышающее человека над всеми превратностями жизни. По простоте концепции, удивительно сочетающейся с необычайностью обстоятельств, по глубине психологического анализа, идущего на протяжении всей истории, по выдержанности характеров, – это сказание, рассматриваемое даже просто с литературной точки зрения, составляет перл в литературной сокровищнице человечества. Будучи вполне верно законам психологическим, оно также верно и законам исторической критики. Все подробности его настолько точно отображают особенности современной ему культурно-исторической жизни, как она открывается теперь на каменных памятниках былой египетской и вообще восточной старины, что несомненно составляет драгоценный источник для учёной египтологии. Знаменитые романы Эберса, воспроизводящие древнюю египетскую жизнь, в этом отношении могут считаться только слабым подражанием библейской истории Иосифа. Само по себе, в своём цельном объёме, библейское сказание о нём настолько известно всем, что мы не будем пересказывать его здесь, а проследим только, как оно во всех своих подробностях совпадает с данными новейших научных открытий и исследований в области древней восточной и особенно египетской жизни⁹.

Исполненная приключений, жизнь Иакова подвигалась уже к пределу человеческого бытия. Ему было около ста лет, когда он, имея многочисленное семейство и владея значительным богатством, заключавшемся в стадах различного скота, думал спокойно отойти к праотцам. Но Провидение готовило ему новые испытания и именно чрез самого любимого им сына Иосифа. В библейской истории Иосиф впервые выступает пред нами семнадцатилетним юношей¹⁰. Он видимо не знает ещё правил пастушеского дела и ходит только к братьям своим учиться ему. Простодушный и невинный, он с детскою наивностью, возвращаясь домой, рассказывал отцу о разных худых поступках своих братьев, не отличавшихся особенной высотой нравственности. Те естественно возненавидели его за это, и ненависть их разгоралась тем сильнее, чем больше они видели, что престарелый отец их не скрывал своей особенной любви к Иосифу, как «сыну старости своей» и притом старшему сыну любимой им жены Рахили, теперь уже оплакиваемой им. Старец действительно открыто показывал свою особенную любовь к Иосифу и сделал ему особую «разноцветную одежду», длинную и быть может из лучших египетских материй. На востоке, где неизменно сохраняются вековые о6ычаи, любимых детей и теперь одевают так же. Одежда шьётся из материй разных цветов, которые получают изящное сочетание – по предписаниям моды и вкуса. Такая одежда вместе с тем могла служить знаком того, что Иаков предполагал сделать Иосифа наследником своего имущества, особенно в виду того, что старшие братья нанесли отцу страшное бесчестье. Во всяком случае – всё это вместе возбудило в старших братьях злобу вместе с завистью к Иосифу и они порешили отделаться от него. Когда они однажды со своими стадами находились на более значительном расстоянии от ставки отца, чем как это бывало прежде, то при первом появлении среди них ненавистного брата решили убить его; но так как против подобного решения восстал старший брат Рувим, то просто сняли с него одежду и бросили его в ров – на всякий случай. Подобными рвами, или вернее, ямами доселе изобилуют восточные пастбища. Это – высохшие колодези, а также и простые ямы, которые искусственно приготовлялись для того, чтобы в дождливое время запасать в них воду на время засухи. По своей бутылеобразной форме, лишавшей возможности выхода, эти рвы часто служили и местом тюремного заключения, и еврейское слово, которым называются эти рвы, служит также и для обозначения тюрьмы¹¹.

Необычайные события часто в зародыше имеют весьма простой случай, как это и было с Иосифом. Когда старшие братья, бросив его в ров, раздумывали, что с ним делать дальше, вдали показался арабский караван, тянувшийся по направлению к Египту, и он решил судьбу Иосифа. Жестокие братья продали его арабским купцам. Всё это сказание составляет удивительно верную картину местной восточной жизни, в своих общих чертах сохраняющуюся доныне. Как тысячи лет тому назад, так и теперь караваны «измаильтян» тянутся из Сирии и Аравии по направлению к Египту, везя туда «стираксу, бальзам и ладон», и как тогда, так и до самого последнего времени эти караваны захватывают по пути всё, что попадётся под руку и из чего они могут сделать более или менее выгодный для себя оборот. Мальчик английского путешественника Бэкера был увезён арабским караваном почти совершенно при таких же обстоятельствах, как и Иосиф: когда он пас коз, арабы захватили его, спрятали в мешке с благовонными травами и продали в Каире в рабство. Торговля благовонными товарами была очень обширна между долиной Нила и соседними странами, изобиловавшими ими. В Египте эти товары требовались в большом количестве – для бальзамирования мумий, для курения, а также и для разных очищений. При каждом храме в Египте имелась особая лаборатория, где сырые материалы перерабатывались для различного употребления, и в одной из таких лабораторий найден список 200 веществ, среди которых значатся и первые два вещества, упоминаемые в библейском рассказе, именно стиракса и бальзам, из которых первая добывалась из Палестины, Армении и Персии, а второй из бальзамового дерева в Галааде. Ладон добывался с листьев особой розы, растущей в Сирии и Аравии, и часто встречается в гробницах с мумиями. «Стоит только съездить в Египет, говорит знаменитый египтолог, чтобы и теперь увидеть подобные караваны, прибывшие с востока на берега Нила. Они увековечены изображениями на памятниках»¹². Измаильтяне купили Иосифа за двадцать сребреников; это та самая цена, которая впоследствии назначена была Моисеем за раба от пяти до двадцатилетнего возраста. Так в течение целых столетий оставалась неизменною цена на рабов. Что касается самого существования рабства в Египте, то оно доказывается многочисленными изображениями рабов и рабынь всякого рода на памятниках и даже особого рода манускриптами, сохранившимися до нашего времени, в которых рабовладельцы предлагают награду всякому, кто приведёт им обратно убежавших рабов. Один из этих манускриптов представляет подобное объявление со стороны князя Атефамена, сына фараона Рамзеса II, великого надзирателя над работами евреев до их выхода из Египта. Что между рабами были несомненно евреи и другие народности семитической расы, ясно доказывается тем, что при Рамзесе II рабы часто называются еврейским именем эбед. Между прочим рабы из Сирии¹³ были особенно в большом спросе на базарах Мемфиса и Фив и за них предлагались высшие цены, подобно тому, как это было и в древнем Риме. Так как Иосиф был именно сириец, то для измаильтян приобретение его было находкой и они могли на египетском рынке выручить за него особенно хорошую цену. Насколько ценились подобные рабы, можно судить даже по договору, заключённому Рамзесом II с хетами, по которому рабы, бежавшие в Сирию, должны быть возвращаемы в Египет¹⁴, и кроме того уцелело письмо одного писца к своему отцу-пророку Рамессу в Гермополисе, в котором он описывает все свои приключения во время поисков за убежавшим рабом¹⁵. Сирийцы и негры употреблялись по преимуществу для беганья пред колесницами своих господ по улице. С золочёной тростью или хлыстиком в руке они расчищали путь и направляли лошадей.

Иосиф был куплен «Потифаром (Пентефрием) царедворцем фараоновым, начальником телохранителей». Имя Потифара совершенно египетское и означает «посвящённый Ра – богу Солнца», поклонение которому сосредоточивалось в Илиополисе, на юге нижнего Египта, неподалеку от Мемфиса, любимой резиденции фараона времён Иосифовых, бывшего великим покровителем культа в честь бога Ра. Двор этого фараона, как и всех других фараонов, переполнен был сановниками всякого рода – тайными советниками, царскими родственниками, начальниками коней, директорами придворной музыки, астрологами и снотолкователями, библиотекарями, министрами общественных зданий и гробниц, управителями дворца, казначеями дворцовыми и государственными, а также, чтобы не перечислять больше, веероносцами, которые по-видимому были высшими сановниками во дворе и обыкновенно занимали место по правую сторону фараона. По левую сторону, как более слабую и требовавшую прикрытия, стояли высшие военные чины, составлявшие особых телохранителей, в распоряжении которых тут же стоял двухтысячный отряд воинов, получавших лучшее содержание, чем обыкновенные рядовые солдаты. Но Потифар едва ли был начальником этого отряда, так как отряд менялся каждый год, а он жил постоянно в Мемфисе. Всего вероятнее, он был начальником египетской государственной полиции, которая составляла один из корпусов армии и несла по преимуществу общественно полицейскую службу¹⁶. Полиция была многочисленна и хорошо организована уже в самые древние времена и имела многочисленные обязанности. Закон обязывал, чтобы каждый житель ежегодно представлялся полицейскому начальнику своего округа и давал показания о том, какими средствами он живёт, причём всякое ложное показание наказывалось смертью. Египет был страной бюрократизма, ещё более, чем теперешняя Австрия. Всё население каждого «нома» или округа ежегодно в назначенные сроки переписывалось писцами в особые списки, причём в эти списки заносились и рабы. На одном из памятников XIX династии встречается картина, изображающая подобную перепись¹⁷. Полиции, конечно, при этом было много работы. Она была обязана открывать и наказывать преступников, преследовать и ловить беглых рабов, стеречь многочисленных военнопленников и наблюдать за надлежащим исполнением общественных работ, налагавшихся на народ законами, а также смотреть за общественными работами рабов. Подобная многосложная служба требовала большого количества людей, и поэтому, рядом с писцами и чиновниками, на обязанности которых было производить суд и расправу, ещё во времена Авраама был образован особый жандармский корпус, первоначально из иноземцев, и к нему присоединены были другие отряды из иноземных воинов, набираемых в Сардинии и других странах, которые и составляли часть государственной и личной охраны Фараона. Для этих отрядов требовался особый начальник, который, подобно начальникам других частей управления, был причислен ко двору, с громким титулом «очей царя верхнего и ушей царя нижнего Египта». По всей вероятности, эту-то должность и занимал Потифар, потому что с этой должностью соединялись те обязанности, которые приписываются ему в библейском повествовании, именно обязанности смотреть за тюрьмами и заключёнными в них, наказывать преступников и приводить в исполнение всякие судебные приговоры¹⁸.

Своим проворством, честностью и успехом в исполнении всех поручений Иосиф оправдал общий взгляд египтян на особенное достоинство сирийских рабов. Он снискал «благоволение в очах» Потифара, вследствие чего тот «поставил его над домом своим и всё, что имел, отдал на руки его». Подобное положение, в качестве начальника над рабами и управителя всем домашним хозяйством, можно постоянно встречать на памятниках и в литературе древнего Египта. Каждый большой и богатый дом имел такого начальника над рабами и над хозяйством, и Иосиф занял именно такое положение в доме Потифара, Производится ли где измерение количества зернового хлеба, или взвешивание металла, или вообще идёт какая-нибудь строительная или земледельческая работа, на изображениях обыкновенно представляется надзиратель или начальник хозяйства с небольшой тростью в руке или с таблицей для записи и пером за ухом. У него бывали и помощники, но главный надзиратель обыкновенно ставился несравненно выше всех своих подчинённых и носил почётное название «правителя дома». Такое почётное положение часто развивало в них крайнее честолюбие и об одном надзирателе рассказывается в одном папирусе, что он, движимый честолюбием, предался магии, что и привело его к худому концу. На стенах гробниц всех богатых египтян встречаются изображения подобных «правителей дома», вполне соответствующих положению Иосифа в доме Потифара¹⁹. Эти гробницы воспроизводят пред нами всё хозяйство и всю внутреннюю домашнюю жизнь египетских сановников и богачей – и эта жизнь была так сложна, что должность надзирателя или «правителя дома» была очень трудной, связанной с большой ответственностью. Египетские царедворцы были необыкновенно богаты и некоторые из них подробно перечисляют в надписях на своих гробницах своё богатство в его различных видах. Один напр. заявляет, что он имел 835 волов, 220 коров и телят, 760 ослов, 2235 овец и 974 козы, а другой объявляет, что он имел 405 штук скота первого рода, 1237 второго, 1360 третьего, 1220 телят и т. далее, причём гуси, утки и голуби считались тысячами²⁰. Загородные дома и сады, по изображению надгробных надписей, отличались особой роскошью и богатством, и эти помещения имели столько кладовых всякого рода, что решительно необходим был особый эконом или смотритель. Комнаты были переполнены сосудами и посудой всякого рода, золотыми и серебряными тарелками, сухой рыбой, хлебом, овощами²¹ и т.п. В таком огромном хозяйстве проворство и честность, отличавшие Иосифа, должны были цениться высоко, и действительно Потифар нашёл в нём такого верного и надёжного слугу, что мог вполне вверить ему всё управление своим домом и «сам при нём не знал ничего, кроме хлеба, который ел»²², и то только потому, что строгие египетские законы церемониальной чистоты не позволяли чужеземцу, особенно из пастушеской народности, касаться предметов непосредственного потребления египтян.

При своём высоком нравственном достоинстве и хозяйственных способностях, Иосиф вдобавок отличался статностью и красотой²³, которые не преминули обратить на себя внимание изнеженной роскошью и праздностью жены Потифара. Нежелание с его стороны удовлетворить её сладострастию вызвало понятную месть и клевету, благодаря которым Иосиф заключён был в тюрьму. На основании этой истории часто делались возражения против истинности повествования, именно будто бы она не соответствует действительному положению женщин у древних египтян. Но открытые теперь изображения на гробницах и храмах показывают всю несостоятельность этого возражения. Женщины в Египте совершенно не были в отчуждении от мужчин; напротив они в обыденной жизни постоянно вращались с мужчинами, как можно видеть на изображениях, снятых Вилькинсоном²⁴. На одном из них, гости обоих полов сидят вместе в обществе, в своих лучших нарядах, с лотосовыми цветками в руках для обоняния, причём рабыни обносят всех чашами. Стол переполнен всяким угощением – плодами, печеньем, дичью и сосудами всякого рода для напитков; обнажённые танцовщицы забавляют гостей своими танцами под звуки музыки женского оркестра; одна из них играет на флейте, а все остальные мерно ударяют в ладоши и по-видимому поют песни. На другом изображении – также представлено общество из мужчин и женщин. Рабы надевают на приглашённых разные шейные украшения, другие разносят салфетки, кому они требуются для вытирания губ или рук. Вообще женщины в Египте пользовались особенной свободой и преимуществами; по словам Геродота, они ходили на рынок за покупками, а мужчины сидели дома и пряли, и обязанность заботиться о престарелых родителях лежала на дочерях, а не на сыновьях²⁵. Диодор даже уверяет, что на берегах Нила царица почиталась больше чем царь и что жёны управляли мужьями, от которых при заключении браков бралось обещание повиноваться своим жёнам, – и это странное установление отчасти подтверждается памятниками²⁶. Жена часто называется «госпожой дома» или «великой госпожой дома» и имя матери обыкновенно стоит наряду с именем отца, а иногда и прежде его, причём сыновья часто называются только по имени своих матерей²⁷. На многих торжественных приёмах иностранных послов царица стоит впереди. Почти во всех гробницах и гробовых папирусах муж и жена сидят рядом, как соединённые не только в этой, но и в загробной жизни; на многих гробовых картинах муж и жена изображаются сидящими на кровати, причём муж обнимает жену или наоборот. Супруги на памятниках часто с особенной выразительностью заявляют о взаимной нежности, и жёны оплакиваются как «всецело преданные своим мужьям», как «любящие мужа», как «пальмы любви», осеняющие его. Царствующие женщины упоминаются в летописях древнейших времён и нередко достигали великой славы в качестве правительниц, считаясь, подобно фараонам, божественными существами ещё при своей жизни. По смерти женщинам воздавалось больше почестей, чем мужчинам, и женские мумии обыкновенно богаче бальзамированы, украшены и похоронены, чем мумии мужские. Брак на берегах Нила был священным. Муж и жена ели и жили вместе, а не в отдельных комнатах, как это было у других восточных народов, и развод был труден. Неверность считалась одним из смертных грехов, и душа должна была давать ответ пред судьями мёртвых. – Таким образом было вполне сообразно с египетскими обычаями, что Иосиф часто встречался в доме со своей госпожой, и даже быть может одной из его обязанностей было сопровождать свою госпожу при её торжественных выходах в общество или в храм, как это представляет один папирус, где изображается одна знатная красавица, идущая в храм Пта: её сопровождают пятьдесят дев и один раб – несомненно начальник остальных рабов, подобно Иосифу. Правда, в Египте, как и в других восточных странах, не были неизвестны наложницы и целые гаремы; фараоны подобно всем восточным деспотам имели «дома женщин», находившихся под надзором евнухов, и знатные сановники вполне следовали их примеру; но эти наложницы ни в каком случае не считались наравне с законной женой, которая при пиршествах обыкновенно сидит рядом с мужем, а остальные женщины забавляют его своими песнями и плясками. При той строгости брачных законов, которыми обеспечивалась супружеская верность, не может не показаться странным обычай, дозволявший жёнам в обществе выставлять свою правую грудь и вообще одеваться в весьма прозрачные материи.

Не смотря на высокое почтение к браку, случаи нарушения связанного с ним долга были однако же довольно обыкновенным явлением в Египте, и этот факт нашёл интересную иллюстрацию в «повести о двух братьях», – сказке, которая несколькими столетиями старше времени исхода и быть может современна Иосифу²⁸. В ней почти целиком повторяется история сладострастной жены Потифара; только жертвой является младший брат мужа и терпит за свою невинность ещё больше, чем Иосиф, хотя под конец и он, подобно Иосифу, достигает за свои добродетели высоких почестей, а жена убивается и тело её отдаётся на съедение собакам. Вследствие этого египетские женщины вообще не славились в древности особенными добродетелями и против них господствовало повсюду сильное предубеждение²⁹. И действительно, самая свобода, которой пользовались женщины, окружённые безнравственными влияниями египетского религиозного культа, а также и странный обычай одеваться в прозрачные материи, были не очень благоприятны для развития высокой нравственности. Изображения на гробницах показывают, что они утопали в роскоши и наслаждениях, целые дни проводили в удовольствиях, окружённые толпами рабов, беспрекословно исполнявших все их прихоти и капризы. Не удивительно поэтому, что такая праздная жизнь приводила к разным излишествам, изображениями которых полны стены различных египетских храмов³⁰.

Поверив клевете жены, Потифар «воспылал гневом и отдал Иосифа в темницу, где заключены узники царя». Темница эта у египтян называлась Белым замком и древние историки, Фукидид³¹ и Геродот³², упоминают о существовании её в Мемфисе, и самый город этот часто назывался «городом Белого замка»³³. Это было нечто вроде крепости, в которой находились казармы для гарнизона, несколько храмов и много мест тюремного заключения и состояла под начальством особого военного инженера, известного под именем главного начальника стен и укреплений Мемфиса. Крепость была настолько сильной, что спустя тысячу лет Камбиз принуждён был брать её правильной осадой. Потифар, как министр полиции, без сомнения и был начальником этой крепости или «дома темницы», как она называется в еврейском подлиннике. Иосиф, как надо полагать, был заключён в такое отделение крепости, где содержались государственные преступники, требовавшие более строгого надзора: обыкновенные преступники помещались в других частях здания. Потифар не имел власти лишить его жизни, так как древние египетские законы защищали жизнь рабов от насилия господ³⁴, но он мог изуродовать его или дать тысячу палок, если бы захотел того. Но он не воспользовался этим правом, чем и дал знать, что, не имея возможности не верить рассказу своей жены о нанесённом ей оскорблении, он всё-таки сохранил в себе расположение к Иосифу и, отправляя его в тюрьму, предоставлял выяснение истины времени. Но даже и подозрительный глаз начальника темницы скоро увидел невинность этого заключенника, и поэтому Иосиф скоро занял и в темнице такое же положение, какое он занимал в доме Потифара, что и имело своим последствием скорое освобождение его из тюрьмы.

Главный виночерпий и главный хлебодар, провинившиеся пред Фараоном и находившиеся в заключении вместе с Иосифом, были высокими сановниками при дворе, как показывают египетские памятники³⁵. На них обоих лежала великая ответственная обязанность предохранять жизнь Фараона от отравлений. Положение первого в особенности давало ему постоянный доступ к Фараону, который пил только то, что принимал из его рук; а хлебодар обязан был заботиться не только о снабжении двора всевозможными пирожными и печеньями, которыми любили лакомиться египтяне, но и смотреть также за тем, чтобы к ним не примешано было каких-нибудь вредных веществ с преступной целью.

Многочисленные надписи показывают, что египтяне придавали весьма важное значение снам. В одной рассказывается, что князь Бахтанский, вследствие бывшего ему сновидения, отправил назад в Египет бога Хунсу, присланного ему Фараоном для исцеления его дочери³⁶. Другая повествует, как царь Менефта имел сновидение пред битвой, в котором явился ему бог Пта и запретил ему наступать³⁷. Одна надпись, открытая в развалинах Напаты, рассказывает, как фараон Миамун, в год своего восшествия на престол Египта и Эфиопии, во сне видел два змея, одного в правой руке, а другого в левой. Проснувшись, он потребовал, чтобы мудрецы тотчас же истолковали ему этот сон, и они объяснили его так: «ты владеешь югом, и север подчинится тебе. Короны обеих стран будут сиять на твоей голове, и ты будешь править всей землёй по всей её длине и широте»³⁸. Сновидения посылались богом Тот (Thoth), и получение их считалось столь важным, что составлялись особые правила, посредством которых можно было достигнуть того или другого сновидения. Очень естественно поэтому, что оба сановника, попавшие в царскую немилость, находились в сильном волнении от своих сновидений и старались истолковать их для себя. Не имея возможности, вследствие строгого заключения, видеться со жрецами, которые одни истолковывали сны, они конечно очень обрадовались, когда Иосиф взялся истолковать им сильно занимавшие их сновидения.

Сон виночерпия представляет чисто египетскую картину. Он видел виноградную лозу с тремя ветвями; она развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды, которые он выжал в чашу и подал фараону. Напитки из виноградного сока приготовлялись в Египте в самые древние времена, ещё до царей пастушеского племени гиксов. Гробницы в пирамидах, относящихся к гораздо более раннему времени, чем к какому относится жизнь Иосифа, показывают на своих изображениях, как виноград собирался с отягчённых лоз в корзины³⁹ и как из него выжимался сок в различные сосуды. В гробницах Фив встречается изображение большого сада с виноградниками в средине; мальчики спугивают птиц со зрелых гроздов, а мужчины, распевая песни, мнут голыми ногами виноградные кисти, сваленные в громадный чан. Над ними крыша с висящими верёвками, за которые рабочие хватаются, когда подпрыгивают в чане, и сок вытекает чрез два отверстия внизу в приготовленные сосуды. Тут же стоит хозяин, который считает сосуды, заносит в книгу и расставляет их рядами в своём погребе⁴⁰. Что этот сок употреблялся как в простом, так и переброженном состоянии, показывают различные изображения праздников, на которых женщины имеют двойной цветок лотоса, как признак опьянения, или в сильном изнеможении уводятся с пиршества рабынями⁴¹. Мужчины конечно ещё менее отличались умеренностью; одного тащат домой с пиршества трое рабов на своих головах; другого несут ещё более неудобным образом, причём голова его опирается в грудь одного раба, а ноги закинуты на плечи другого⁴². Рабочим обыкновенно отпускались порции хлеба и вина, которые жрецам выдавались в двойном количестве. В городе Бубастис, на окраине земли Гесем, происходил ежегодный праздник, который привлекал часто до семисот тысяч народа, и тут каждый выпивал в продолжение его больше вина, чем в течение всего года⁴³. Другой подобный праздник совершался в храме Хаторы, богини любви, в Дендере, и носил знаменательное название праздника пьющих, причём и сама богиня часто называлась «богиней пьянства» или даже «богиней пьяниц»⁴⁴. «Народ Дендеры упоен вином», говорит надпись, описывающая этот праздник⁴⁵. Фараон Рамзес III, в своей записи о дарах богам, упоминает, что в Фивах он принёс им в дар многочисленные виноградники и множество садовников, из военнопленных, для обработки их, и кроме этого он принёс в дар различным храмам до 200.000 сосудов выделанного вина. Где вино и его употребление имело подобную санкцию, там понятно всем была предоставлена свобода пользоваться им. Пьянство, впрочем, сильно обличалось и презиралось. Пьяница назывался «храмом без 6ога» или «домом без хлеба» и мужчинам старательно внушалось избегать этой слабости. Тем не менее многие пили до такой степени, что уже «не знали ничего и не могли даже говорить»⁴⁶. Цари, впрочем, жизнь которых находилась под присмотром верховных жрецов, имели свою порцию вина, размер которой определялся их священными руководителями⁴⁷. Но, конечно, деспота нелегко было держать в предписанных пределах, хотя из них по-видимому не выходил фараон описываемого времени и употреблял только неперебродивший сок, только что выжатый из ягод⁴⁸. Изображённая в сновидении сцена почти буквально повторяется в тексте открытой Эберсом надписи храма Эдфу; фараон стоит с чашей в руке, а под ним слова: «они выжимают грозды в воду и царь пьёт»⁴⁹.

Сон хлебодара не менее верен египетской жизни, даже в своих подробностях. «Корзины белого хлеба» часто встречаются на изображениях в храмах и гробницах. Египет славился производством пшеницы, бывшей главным продуктом страны. Огромные поля, засеянные пшеницей, изображаются в картинах египетского неба. Даже такая подробность, как ношение хлебных корзин на голове, вполне верна египетской жизни. Памятники показывают, что обыкновенные тяжести носились большей частью на плечах, но хлебники составляли заметное исключение и обыкновенно изображаются с хлебными корзинами на голове. Папирус, относящийся ко времени пребывания евреев в Египте, называет четырёх хлебодаров фараона, из которых один называется «главным», и о важности его должности можно судить по тому, что он должен был в определённое время сдать в придворные кладовые не менее 114.064 хлебных порций⁵⁰. По странной случайности, упоминание о хлебе встречается в крепости, где заключён был Иосиф: одна надпись говорит о «хлебе, печённом в Белом замке» в Мемфисе.

Приговор хлебодару, что он будет обезглавлен, что тело его будет повешено на дереве и отдано птицам на съедение, был самым жестоким, какой только можно было произнести над египтянином, и показывает особенно большую вину, действительную или мнимую, со стороны несчастного царедворца. Уничтожение тела было равносильно уничтожению всякой надежды на вечность, потому что сохранение тела считалось существенно необходимым условием для возможности загробной жизни. Обезглавление, предшествуемое палочными ударами, было обычным наказанием, но лишению бальзамирования подвергались только особенно важные преступники. Когда же тело отдавали на съедение собакам, как это было сделано с преступной женой в «повести о двух братьях», то это было самое ужасное наказание у египтян.

Предсказания Иосифа оправдались над обоими царедворцами в «день рождения Фараона». Это был большой праздник на берегах Нила. Дни рождения вообще в древности праздновались с большой торжественностью, особенно же дни рождения царей. Одна надпись говорит, что день рождения Рамзеса II причинял радость на небе⁵¹. Жрецы собирались в храмах, прощение давалось заключённым и происходило великое пиршество, достойное монарха, которому подданные поклонялись как Богу. После пиршества, окружённый своими царедворцами и сановниками храмов, он раздавал свои милости или наказания по своему усмотрению, и в один то из таких моментов, фараон «возвратил главного виночерпия на прежнее место, и он подал чашу в руку фараона, а главного хлебодара повесил (на дереве), как истолковал им Иосиф»⁵².

Виденные затем, по прошествии двух лет, фараоном сны имеют глубокий интерес. Нил называется в них просто «рекой», не требуя в египетском событии другого имени, подобно тому, как и Евфрат во всей окрестности своей называется также просто рекой⁵³. В первом сновидении «вышли из реки семь коров хороших видом и тучных плотию»; они, очевидно, купались или бродили по отмелям реки, срывая различные водяные заросли, и теперь вышли на берег пастись тростником и прибрежными болотными растениями, которыми доселе питается египетский скот; но тут они съедены были семью другими коровами, худыми видом и тощими плотью, вышедшими также после них из реки. Семиколосные стебли второго сновидения есть известная многоколосная разновидность пшеницы, которая и теперь растёт в Дельте; а «восточный ветер», иссушивший другие семь колосьев, есть известный палящий восточный ветер хамсин, который часто и теперь своим огненным дыханием иссушает и опустошает поля Нильской долины. Седмиричное число коров представляет особенную черту местного колорита, что обнаружено было только в недавнее время исследованиями, показывающими поразительное доказательство точности всего факта в его иллюстрации египетских форм мысли и жизни. Изида часто представляется окружённою семью коровами, таинственным числом, которое обозначается одними и теми же словами в египетском, еврейском и санскритском языках⁵⁴. Озирис также иногда изображается в обществе семи коров, его жён⁵⁵. Во время летнего солнцестояния корову обводили семь раз вокруг его храма. Памятники часто представляют также картину купающихся в Ниле коров и выходящих на берег пастись прибрежной травой. Затем – урожай и неурожай в Египте как теперь, так и в древности вполне зависели от подъёма и разлива Нила. Обработка земли всегда должна идти рука об руку с орошением почвы периодическим разливом, который заменяет и дождь и удобрение. Ежегодный разлив реки ещё задолго до Иосифа был прямым источником египетской цивилизации, потому что необходимость в обширной системе каналов, в наблюдении за пограничными межами отдельных участков, часто уничтожаемыми наводнениями, впервые заставила обратиться к астрономии, как единственной гарантии правильного измерения времени, а также к архитектуре и геометрии, при пособии которых можно бы было строить плотины и проводить от реки сеть каналов. В виду этого насколько замечательно, настолько же и естественно, что в египетской религии, состоявшей из нескольких отдельных культов, имевших значение только в отдельных местностях страны, культ Изиды и Озириса, тесно связанный с явлениями Нила, признавался по всему Египту. При начале разлива он назывался Озирисом, «оплодотворителем земли», и олицетворялся под видом быка, а во время полного разлива он получал имя своей жены и сестры Изиды, «плодоносной матери», или Хатор, богини плодородия, и обе эти богини боготворились под видом коровы или коровьей головы, как это постоянно можно видеть на памятниках. Вследствие этого, когда коровы того или другого вида выходили из Нила, в воображении египтян этот факт легко принимал определённый смысл касательно предстоящего урожая. Второй сон был только дополнением первого, и должен был также иметь определённый смысл для такой страны как Египет, которая была пшеничной житницей мира и где знойный хамсин своим огненным дыханием часто иссушал колосья на огромных пространствах полей.

В виду той важности, какую обыкновенно египтяне придавали снам, понятно, что виденные Фараоном знаменательные сновидения «смутили дух его» и он созвал «всех волхвов Египта и всех мудрецов его», требуя от них истолкования этих сновидений. При царе постоянно находился совет жрецов различных разрядов, которые руководили каждым актом в его обыденной жизни и истолковывал ему волю богов, как она проявлялась в приметах, видениях или знамениях неба. Каждый большой храм имел свою коллегию жрецов, находившихся под начальством одного главного. Из высших жрецов достойнейшие выбирались ко двору, в свиту Фараона, и главный из них был верховным жрецом всего Египта. Когда же подлежали разрешению вопросы великой важности, каковыми были в данном случае сновидения Фараона, то постоянный совет придворных жрецов увеличивался начальниками всех больших храмов страны и они все вместе призывались для разрешения недоумений или сомнений царя. Жрецы разделялись на различные классы, из которых библейский текст упоминает только два – волхвов и мудрецов. Они не признавали за собой дара непосредственного откровения, а для разрешения известных вопросов удалялись в уединённые места, где и старались найти то или другое истолкование в священных книгах и в таинственных обрядах, и надо полагать, что труд этот был тяжёлый и медленный. Потому то, когда вся мудрость египетских волхвов оказалась бессильной в истолковании снов Фараона, а Иосиф истолковал их без справок в книгах, путём высшего непосредственного вдохновения, он сразу возбудил такое удивление и почтение к своей загадочной личности.

Сны фараона, по истолкованию Иосифа, предвещали наступление голодных лет, после семи лет урожая. Недостаточный разлив Нила всегда сопровождался неурожаем и когда он соединялся с сильным хамсином, истреблявшим последние всходы, то неизбежно следовал голод, который случался не раз и раньше «снов» фараона, как это можно судить по различным надписям. Но одна надпись, автор которой, по мнению Бругша, должен быть современником Иосифа, изображает пред нами, быть может, то самое бедствие, которому молодой еврей обязан был чудесной переменой в своей судьбе. На стене при входе в одну гробницу, покойник, перечисляя в своей надгробной надписи, отличавшие его добродетели, между прочим, говорит следующее: «Я собрал хорошую жатву, потому что был другом жатвенного бога. Я был внимателен во время посева, и теперь, когда настал голод, продолжающийся много лет, я выдавал хлеб городу всем голодным»⁵⁶. Такие продолжительные неурожаи, идущие на протяжении нескольких лет, вследствие недостатка воды в Ниле, были очень редки; можно сказать, история знает только один пример, рассказанный в Библии, и поэтому, если автор приведённой надписи действительно современник Иосифу, то в ней мы имеем самостоятельное свидетельство о том самом голоде, о котором идёт речь в библейском повествовании.

Тот факт, что Иосифа, вследствие заявления поздно вспомнившего о нём главного виночерпия, «поспешно вывели из темницы», чтобы он истолковал сны фараона, не менее верен египетским обычаям, чем и вся остальная часть повествования. Не смотря однако же на поспешность, он должен был предварительно «обриться⁵⁷ и переменить свою одежду», прежде чем представиться фараону. По законам египетского церемониала никто не мог представиться царю, не будучи «чистым» во всех отношениях, т.е. всякий, удостоившийся такой великой чести, должен был обрить всё своё тело, старательно вымыться и надеть одежду безукоризненной чистоты. Иосифу предстояло выступить в роли жреца-истолкователя, а от всех жрецов требовалось, чтобы они были совершенно без волос, кроме случаев траура, и вообще все египтяне, которые хотели быть «чистыми», должны были подвергаться такому же процессу очищения⁵⁸. Вследствие этого как жрецы, так и простые люди обыкновенно носили парики для прикрытия своих гладковыбритых черепов, а также и искусственные бороды; небритый подбородок был признаком иностранца или лица низкого положения и сомнительной жизни. Поэтому большие массы волос на головах у египтян, как это изображается на памятниках, составляют просто произведение искусства, равно как и длинные бороды, которыми отличаются египетские цари и жрецы. Иосиф должен был подчиниться этому жреческому закону, прежде чем он мог получить аудиенцию у фараона.

Помимо членов жреческой касты трудно было кому-нибудь осмелиться истолковывать сны, особенно сны фараона, потому что раб, занимавшийся тайным знанием, присвоенным исключительно жреческому сословию, подлежал смерти. Поэтому для Иосифа было весьма смелым и опасным делом выступить в роли снотолкователя. Но толкование его так совпадало с взглядами самих египтян и предложенный им совет на случай наступления неурожайных годов был так деловит и разумен, что все опасения должны были сразу рассеяться. Как это часто бывает в странах с деспотическим правительством, ничтожный раб сразу был сделан великим сановником страны, полновластным правителем её. Фараон и его двор, будучи поражены вдохновенным истолкованием загадочных снов и оценив в совете Иосифа мудрость государственного человека, не могли найти для данного положения более подходящего лица, чем сам молодой снотолкователь.

«Ты будешь над домом моим, и твоего слова держаться будет весь народ мой, только престолом я буду больше тебя», сказал Иосифу фараон, и затем последовало формальное возведение его в назначенный ему пост. Памятники во всех подробностях подтверждают церемонию этого возведения. Перстень, который фараон снял со своей руки и надел на руку Иосифа, был знаком возведения его в сан первого министра страны; «виссонные одежды», составлявшие одежду жрецов, высшего класса в Египте, означали принятие его в священную касту, и возложенная ему на шею золотая цепь была для всех официальным знаком его власти. Вторая царская колесница была отдана в его распоряжение, чтобы он ездил по улицам Мемфиса, объявляя о своём сане, и вестники должны были бежать впереди его колесницы с криками – абрек, абрек – «преклоняйтесь!». Удивительно, что теперешние арабы употребляют тот же крик – абрек, когда сходят вниз со своих ослов или верблюдов⁵⁹.

Вместе с саном Иосиф получил от фараона новое египетское имя Цафнаф-панеах (Zap-u-nt-p-aa-Auk). По объяснению Бругша, слово это буквально означает «номарх Сетроитского нома» т.е. округа на северо-восточной окраине Египта. Но в устах египтян Иосифова времени оно было равнозначаще имени «правителя обиталища того, который живёт», области бога Анха, называвшегося также «великим», «живущим богом». В нём, быть может, сохранилось отражение идеи истинного Бога, несознательно продолжавшей жит в Египте, подобно тому, как та же идея сохранялась во времена Авраама в отдельных личностях в Ханаане, как это видно из примера Авимелеха и Мелхиседека. Бругш говорит, что это имя божества единственное в Египте, исключающее идею идолопоклонства. И не было бы ничего странного, если бы это имя относилось к Иегове, так как восточная окраина Дельты издавна была населяема семитическими поселенцами или кочующими пастухами, и они могли принести с собой идею о «живущем Боге». Что Иосиф был поставлен начальником именно того округа, который находился под особенным покровительством «живущего Бога», весьма знаменательно.

Иосиф сам говорит, что занятое им положение в стране сделало его аб-эн-пирао′м, что у нас неправильно переведено «отцом фараону», и что он стал «господином во всём доме его». Первый титул есть чисто египетский и он часто встречается в древних папирусах в приложении к верховным сановникам двора. Некоторые тексты, хранящиеся в Британском музее, писанные священными писцами и сановниками фараонов, намекают на этих аб-эн-пирао, и о высоком сане их можно судить по тому благоговению, с которым они упоминаются. Для довершения достоинств нового царского фаворита недоставало только блистательного для него брака, и он был устроен самим фараоном. Асенефа, дочь Потифера жреца Илиопольского, сделалась женой Иосифа и он, таким образом, окончательно был принят в высший класс страны.

Фараон, при котором так быстро возвысился Иосиф, по мнению большинства ученых, принадлежал к чужеземной народности, известной под именем гиксов или пастушеских царей, которые долгое время властвовали в Египте, пока не были свергнуты природной египетской династией. История этих семитических завоевателей Египта весьма замечательна. Иосиф по всей вероятности привезён был в Египет около 1730 г. до Р.X. и предание приурочивает время его славы к царствованию пастушеского царя Афобиса⁶⁰, который жил лишь несколькими годами раньше революции, свергшей его династию. Подобно другим азиатам, он покровительствовал своему собственному религиозному культу. Семитические поселенцы, издавна преобладавшие в восточной части Дельты и давшие по всей вероятности возможность гиксам захватить египетский престол, способствовали, между прочим, смешению обычаев и даже религии египтян с иноземными. Сирийские идолы вошли в общее употребление и почитались египетским населением, и особенной популярностью между ними пользовался Сутех⁶¹. Этого бога гиксы сделали главным покровителем завоёванной им страны и настроили в честь его много храмов – в Цоане, Танисе и Аварисе, украшенных сфинксами, и отвергали почитание всех других богов⁶². Этот Сутех был не что иное, как сирийский Ваал или вернее Ваал-зефон, или так называемый в Библии – «бог северного ветра»⁶³. По мнению авторитетного египтолога Бёрча, Сутех есть «единый только и истинный Бог, отличный от всех других божеств». Такое отождествление, конечно, пролило бы значительный свет на тот факт, что фараон, возвысивший Иосифа, часто говорит чисто библейским языком и обнаруживает сознание идеи истинного Бога, Иеговы, – но наука не располагает ещё достаточными данными для того, чтобы иметь полное право на такое заключение.

Двенадцать или тринадцать лет прошло с того времени как Иосиф был увезён из родной страны и продан в рабство в Египет, где он теперь, после превратностей, свойственных восточным деспотическим странам, достиг высочайшего положения и власти. Он ещё был молодым человеком тридцатилетнего возраста и был членом придворного штата жрецов, с золотой цепью, присвоенной его высокому сану, на шее, и с перстнем фараоновым на руке, был действительным правителем величайшей страны известного тогда мира⁶⁴. У него родились два сына, которые дали ему возможность изгладить горькие воспоминания прошлого, Манассия, «заставивший забыть все его несчастия», и Ефрем, названный так потому, что «Бог сделал его плодовитым в земле его страдания»⁶⁵. С теми мерами, которые приняты были Иосифом для предотвращения бедствий голода, однако же, трудно согласится вполне. Правда, налог в 20 процентов на все произведения земли мог быть не особенно тягостным в такой богатой стране как Египет; однакоже не может не казаться жестоким, по новейшим понятиям, заставить крестьян продать всю свою собственность и даже свою свободу, вследствие чего «вся земля досталась фараону и весь народ сделался рабами от одного конца Египта до другого»⁶⁶.

Голод распространился далеко за пределы Египта и из разных стран потянулись туда караваны за покупкой хлеба. Сыновья престарелого Иакова также принуждены были ехать в Египет, который в это время вёл уже обширную хлебную торговлю с Ханааном и другими соседними странами. Им, конечно, трудно было узнать Иосифа, теперь уже возмужалого и окружённого всем придворным египетским блеском; но сами они носили прежнюю пастушескую одежду, которую так хорошо помнил Иосиф, и потому он сразу узнал в них братьев. Но между ними не было Вениамина. Не убили ли они или не продали ли также и другого сына Рахили, его единственного родного по матери брата? – мелькнула в нём тяжёлая мысль. Чтобы дать им почувствовать хоть сколько-нибудь тяжесть того состояния, в какое он сам некогда был поставлен ими, а также разузнать истину касательно своего младшего брата, Иосиф не мог найти лучшего средства к тому, как объявить их шпионами. Египет постоянно должен был опасаться неприятельского нападения с северо-востока, для предотвращения которого восточная граница Египта была защищена большой укреплённой стеной, от Суэца до Средиземного моря, подобно той стене, какой Китай защищён был от набегов монголов. Чтобы оправдаться от такого тяжкого подозрения, они должны были оставить заложника до тех пор, пока не привезут с собой своего младшего брата. Иосиф при этом клялся жизнью фараона, и это совершенно сообразно с египетскими обычаями. Фараон боготворился в Египте и клятва его жизнью считалась самой сильной и обязательной. Такая клятва в Египте удерживалась до XII столетия, употреблялась при калифах и нарушение её влекло смерть⁶⁷. Придворным языком даже при гиксах был египетский, так что требовался переводчик. В качестве заложника оставлен был второй брат Симеон, а не старший Рувим, и этим, быть может, Иосиф хотел припомнить последнему его доброе чувство, заставившее его некогда стараться о спасении своего брата.

Горько было престарелому Иакову слушать переданную ему сыновьями повесть о суровом обхождении с ними египетского владыки, оставившего одного из них себе в заложники; но тяжелее ещё было расставаться с Вениамином. Нужда, однако же, заставила решиться и на это. Он отпустил Вениамина, но вместе с тем желал задобрить египетского властелина своими дарами. Это совершенно сообразно с восточными обычаями, требовавшими принесения подарков властным лицам; но ничего не может быть проще и первобытнее, когда Иаков, в качестве таких подарков утопавшему в роскоши египетскому придворному сановнику, отправил «плоды земли своей»: «несколько бальзама и несколько мёду, стираксы и ладану, фисташков и миндальных орехов»⁶⁸. «Мёд» разумеется, не пчелиный, а так называемый арабами дибс, сгущённый виноградный сироп, который и теперь в большом употреблении в Египте, куда ежегодно он привозится с Хеврона караваном в триста верблюдов⁶⁹. Скорбь Иакова от опасения потерять последнего сына любимой Рахили, горячие уверения Рувима и Иуды, что они на себя берут всю ответственность за его безопасность, вопрос о серебре, оказавшемся по какой-то непонятной случайности в их хлебных мешках, – всё это составляет глубоко трогательную сцену в истории. Но пред этими бедными и запуганными ханаанитянами должна была открыться ещё более неожиданная сцена, когда они, по прибытии в Египет с Вениамином, вдруг были потребованы прямо во дворец египетского властелина.

Дома знатных египтян были обнесены высокими стенами, украшенными живописью, и доступ к ним был чрез огромные ворота с высокими столбами, на которых развевались длинные флаги. Ворота вели на обширный мощёный двор, по сторонам которого шли простые ходы, поддерживаемые тонкими раскрашенными колоннами. Из самого дворца задняя дверь вела в обширные сады, с рядами плодовых дерев и виноградных лоз, кустарниками и цветными грядами и со всякой растительностью. Пальмы, сикаморы, акации, фиги, гранаты и жасмины давали роскошную растительность. Посредине находился огромный бассейн, вода из которого посредством механизма, приводимого в движение волами, разливалась по всему саду под наблюдением садовников. Самый дом, обыкновенно обширных размеров, был по большей части одноэтажный, а иногда и в несколько этажей. Почти все комнаты нижнего этажа имели отдельные двери, ведущие в особую веранду или галерею, поддерживаемую раскрашенными колоннами и идущую вдоль всего дома со стороны сада. Рядом с ним помещались обширные кладовые для запасов всякого рода. Внешние стороны дома были украшены живописью и богатыми орнаментами всякого рода⁷⁰. Меблировка вполне соответствовала внешности. Диваны, кушетки и лежанки всякого рода, часто из ценного дерева, отделанные в слоновую кость и золото, обнаруживали изящество вкуса своими разнообразными формами, изображавшими львов, сфинксов, коней и других животных; столы всяких величин и рисунков, изящно резаные кресла в оправе слоновой кости, поражали своей роскошью и богатством. На боковых столах стояли кубки изящной сирийской работы, прекрасные вазы с цветами, благоухание разливалось по всем комнатам и нога мягко ступала на богатые ковры, или львиные и леопардовые меха, которыми покрывались полы⁷¹. Прислуга была многочисленна. Толпы рабов готовы были ко всяким самым прихотливым услугам своего господина. Совет жрецов заведовал религиозными обрядами в доме, вместе с писцами и астрономами. Доверенный раб заведовал всем хозяйством, постоянно являясь с резной тростью в руках и распоряжаясь всем составом рабов, среди которых были садовники, портные, цирюльники, носильщики, сторожа, охотники, банщики, пекаря, плотники и специалисты всякого рода. Рабыни занимались пряжей, шитьём и вязаньем. Акробаты и танцовщицы, арфистки и певицы старались разгонять вечернюю скуку своих господ, когда они оставались дома, а не выезжали для прогулки в богатой яхте по Нилу или в роскошных колесницах по улицам города. Стол египтянина был обилен мясом и дичью всякого рода, но он, подобно еврею, терпеть не мог свинины. Он любил печенья и бисквиты всякого рода и обеды заканчивались плодами – виноградом, фигами и финиками в качестве десерта; вино и пиво были любимые напитки. Он одевался в чистое белое полотно и на ногах носил сандалии или даже ходил босиком, – но во множестве носил цепочки, браслеты и запонки всякого рода, свидетельствовавшие о его богатстве, и особый знак своего достоинства.

Такая роскошь египетского властелина, понятно, должна была ослепить и повергнуть в смущение и трепет бедных пастухов, привыкших к простой жизни палаток, и их смущению не было пределов, когда их позвали на обед к царедворцу, положение которого для них казалось недосягаемым даже их мысли. Их ввели в богато изукрашенную столовую, блистающую золотом и цветами и убранную с царским великолепием. Рабы клали гирлянды роз на плечи гостям и венки из цветущих лотосов на головы, а другие подавали из буфетов вино и пищу. Хоры музыкантов входили в столовую во время обеда и играли на арфах, флейтах и бубнах, танцовщицы забавляли общество танцами и песнями⁷². Быть может, Иосиф и не допускал вполне такой роскоши, но неумолимый закон церемониальности в такой стране, как Египет, по необходимости делал и его дом похожим на дома всех других египетских сановников.

При виде Вениамина закипело в Иосифе братское чувство и он должен был удалиться во внутренние покои, чтобы скрыть выступавшие слёзы. Он вдвойне радовался и за своих братьев, что они не оказались столь же жестокими к Вениамину, как некогда к нему самому. С чисто восточной проворностью убиты были животные для предстоящего обеда; принесена была вода, чтобы каждый гость вымыл себе ноги, как требовалось правилами египетской вежливости⁷³. Братья по восточному обычаю поклонились великому сановнику до земли и поднесли ему привезённые дары. Во время обеда Иосиф сидел за отдельным столом, как требовалось достоинством его сана и жречества, не позволявшего ему есть вместе с простыми людьми; рядом был поставлен также отдельный стол для египтян, которым также обычай не позволял сидеть вместе с «нечистыми» чужеземцами. Египет был Китаем или Японией древнего мира и подобно им чуждался насколько возможно сношений с другими странами, считая все остальные народы, как бы они ни были цивилизованы, нечистыми варварами. Кушанья подавались гостям со стола хозяина, как требовал церемониал, и Иосиф при этом отделял Вениамину самую большую порцию, как это вообще делалось на востоке по отношению к лицам, пользующимся особенной благосклонностью хозяина. Обед своей роскошью и богатством изумлял бедных пастухов Ханаана и, чтобы избавиться от овладевшего ими смущения, они, по словам библейского рассказа, «пили, и довольно пили» со своим загадочным хозяином⁷⁴.

Желая ещё раз испытать расположение братьев к Вениамину, Иосиф приказал завязать в мешок последнего свою драгоценную чашу, чтобы иметь повод к сильной сцене обвинения и оправдания. И он вполне достиг своей цели. Последовала необыкновенно трогательная сцена. Заявленная Иудой готовность остаться рабом вместо Вениамина, действительного виновника, в мешке которого оказалась чаша, и трогательный пафос, с которым он стал изображать болезненную скорбь души Иакова от потери последнего сына любимой им Рахили, – показывали их расположение к брату и престарелому отцу, и Иосиф не мог долее удерживаться. Чувства пересилили дипломатический такт и он открылся братьям своим, к ужасу их и изумлению всего двора фараонова.

Когда фараон узнал об этой истории своего любимого царедворца, своё расположение к нему он перенёс и на всё его семейство и выразил желание, чтобы всё оно переселилось в Египет. Братьям даны были колесницы, сделаны подарки каждому по перемене одежд, а Вениамину пять перемен и триста сребреников. Отцу своему Иосиф послал «десять ослов навьюченных лучшими произведениями Египта, и десять ослиц, навьюченных зерном, хлебом и припасами на путь»⁷⁵.

Известие, привезённое Иакову, было так для него неожиданно, что удручённый превратностями жизни старец не хотел верить ему; только уже когда он увидел колесницы, присланные за ним, «дух его ожил» и он с необычайной энергией воскликнул: «Довольно, ещё жив сын мой Иосиф: пойду и увижу его, пока не умру!» И вот, тихо потянулся караван сынов израилевых по направлению к Египту, сопровождаемый всем «домом» Иакова, состоявшим из семидесяти душ, домочадцами и стадами. Дни скорби для Иакова миновали, он бодро глядел в будущее, и от радости плакал в ожидании встречи так долго горькими слезами оплакивавшегося им Иосифа. Пройдя возвышенности Вирсавии, караван вступил в северо-восточный округ Египта Гесем. Услышав о приближении каравана, Иосиф сел в колесницу и, окружённый блистательной свитой, выехал из Мемфиса навстречу своему престарелому отцу, и «увидев его, пал на шею его, и долго плакал на шее его», и ободрившийся старец воскликнул: «умру я теперь, увидев лице твое, ибо ты ещё жив!»⁷⁶.

Свидание Иакова с могущественным фараоном трогательно по своей простоте и задушевности. Всего естественнее фараону было спросить старца о его летах и всего естественнее старцу было вкоротке обозреть свою многоиспытанную жизнь. Так и было действительно при этом свидании. С трогательною простотою и достоинством Иаков рассказывает о своей жизни. В сравнении с жизнью его предков, его собственная жизнь была коротка – всего только сто тридцать лет, тогда как Авраам жил сто семьдесят лет, Исаак сто восемьдесят. Но и этого было слишком много при тех превратностях и скорбях, которые выпали на его долю. Вся его жизнь была «странствованием», как и жизнь вообще, а тем более его, обитателя шатров, то и дело переселяющегося со своими стадами из одного места в другое. Фараон был тронут этим свиданием и просил благословения от старца. Одна картина на стенах гробницы Бени-Гассана изображает представление семитических пришельцев (Аму) высокому сановнику фараона и живо напоминает историю появления семейства Иакова в Египте⁷⁷.

Новые пришельцы поселены были в округе Гесем, отличавшемся богатыми пастбищами⁷⁸. Там они могли жить в отдалении от египтян, чуждавшихся общения с пастушескими племенами, хотя и не вообще пастушеского занятия, так как они сами, не исключая и фараона, имели огромные стада всякого скота⁷⁹. Монументы изображают массы скота, принадлежащего правительственным и частным собственникам. Ненависть к чужеземным пастушеским племенам несомненно ещё более усиливалась от господства пастушеских царей, и даже при одном из последних, каким был фараон времён Иосифа, местные обычаи и предубеждения настолько сохраняли свою силу, что невозможно было допустить поселения пастушеского семейства Иакова в одном из более культивированных округов страны. Фараон, однако же, был рад найти среди пришельцев людей, знающих пастушеское дело, и избрал из них главных надзирателей за своими стадами. Как велики были эти стада, можно судить по тому, что Рамзес III принёс в дар храмам города Фив не менее 91.223 голов разного скота и храмам Илиополя до 45.540 голов⁸⁰.

В Египте Иаков прожил ещё семнадцать лет и скончался, взяв клятву с Иосифа, что он похоронит его тело в гробнице его предков, на родине. Как высокопоставленный египтянин, Иосиф естественно почтил своего отца дорогим бальзамированием. Как первый министр государства и высокий сановник жреческой касты, он имел в своём распоряжении врачей, которыми славился Египет и которые составляли особый чин в жреческом сословии. Труп отвезён был в особые загородные помещения, назначенные для бальзамирования, и в течение сорока дней оставался в руках специалистов этого дела. После этого траур продолжался ещё тридцать дней, так что весь траур длился семьдесят дней, на два дня меньше траура по царю⁸¹, и затем уже могло быть исполнено желание покойного быть отвезённым в Ханаан. Дни траура в доме Иосифа проводились в воздержании от всяких удовольствий и роскоши, от купанья, вина, дорогих блюд и богатых одежд; волосы на голове и бороде не брились в это время и носилась особая траурная одежда⁸². Если погребальная процессия, по крайней мере, при выезде из Мемфиса, устроена была по образцу похоронных процессий знатных египетских покойников, то её можно восстановить на основании существующих надгробных изображений. Она, несомненно, была большая и блистательная⁸³. Царедворцы и министры ехали в ней в своих колесницах; рабы Иосифа тянулись длинной вереницей; всё семейство Иакова ехало на особо приготовленных повозках и ослах, и весь кортеж охранялся и увеличивался отрядом египетских всадников. Достигнув Горен-гаа-тада при Иордане, похоронный кортеж остановился, и Иосиф в последний раз оплакал своего отца. Плач продолжался семь дней, как это бывает и теперь в некоторых местностях к востоку от Иордана и Ливана. По библейскому описанию можно думать, что процессия двигалась в Ханаан не прямым путём чрез Эл-Ариш и Вирсавию, которым Иаков прибыл в Египет, а длинной окружной дорогой к югу от Мёртвого моря, чрез землю Моавскую и Аммонскую, – той дорогой, которой впоследствии должны были идти в Ханаан потомки Иакова под предводительством Моисея и Иисуса Навина⁸⁴. Пещера Махпела несколько дней спустя приняла в себя тело великого покойника, и там мумия Иакова по всей вероятности в целом виде лежит и теперь.

О последующей жизни Иосифа мало сообщается в библейском повествовании. Говорится только, что он милостиво относился к своим братьям и по смерти отца, жил сто десять лет и имел утешение видеть внуков и правнуков, которых он любил и лелеял, как это естественно глубоким старцам, угасающая жизнь которых как бы воспламеняется вновь при виде юной жизни их потомков. До конца верный обетованию, преданному от отцов, Иосиф умер, взяв с братьев торжественную клятву, чтобы они вынесли кости его из Египта, когда Бог вновь выведет их в Ханаан. Бальзамированные трупы своих друзей и сановников египтяне обыкновенно вкладывали в особенные деревянные ящики и бережно опускали в гробницы или держали в особых комнатах своих домов. Мумия Иосифа оставалась в таком состоянии до выхода израильтян из Египта и затем была взята его потомками в Ханаан и наконец погребена на участке земли в Сихеме, некогда купленном Иаковом⁸⁵. Там его могилу указывают и теперь, под тенью горы Гевал⁸⁶. Некоторые исследователи признают это место именно тем участком, где был похоронен Иосиф⁸⁷. Если это так, то под наслоением земли должен быть саркофаг и самая мумия Иосифа, – в том именно виде, как она положена была там более трёх тысяч лет тому назад.

Политическое состояние Египта при Иосифе. – Главные центры жизни страны. – Воцарение XVIII династии и её внешняя и внутренняя политика. – Социальное положение низших классов египетского населения. – Положение израильтян при прежней династии. – Влияние на них египетской культуры. – Перемена в отношении к ним правительства и её причины. – Египетское рабство. – Фараон-гонитель. – Монументальные следы пребывания евреев в Египте. – Плинфоделание. – Тягость работы и жестокость надзирателей. – Ярость деспотизма и проблеск избавления.

Когда арабы продавали Иосифа на невольничьем рынке Мемфиса, Египет имел уже за собою тысячелетия исторической жизни; во главе его сменилось шестнадцать династий, последовательно управлявших его судьбами. Теперь царствовала семнадцатая династия, известная под названием пастушеской или гикской. Она принадлежала чужеземной народности, насильственно вторгшейся в Египет и захватившей престол фараонов. Точно неизвестно, откуда явились завоеватели и к какому племени они принадлежали; но несомненно, что этим переворотом Египет обязан был одному из тех народных движений, которые по временам поднимались из глубины Азии и волны которых распространялись всё дальше и дальше на запад. Египет должен был тщательно оберегать свою северо-восточную границу от нападения кочевых народностей и с этой целью там построено было несколько укреплений и сплошная стена, на подобие китайской. Но кочевые племена всё-таки проникали и за стену и с позволения египетского правительства селились в северо-восточном углу страны. Пока была крепка государственная власть, она успешно отражала внешние нападения и держала в подчинении поселившихся в Дельте инородцев; но представители шестнадцатой династии, благодаря своей слабости, выпустили власть из своих рук, страна поделилась на несколько независимых уделов, правители которых обессиливали государство своим соперничеством. Этим воспользовались гиксы, сделали нападение на Египет и при помощи инородцев покорили страну и завладели престолом. Первое время владычества гиксов ознаменовалось всевозможными проявлениями дикого варварства, грабежами и убийствами; но мало-помалу культура покорённой страны оказала своё цивилизующее влияние на завоевателей, они подчинились ей и двор новой династии вполне принял обычный египетский вид, со всей пышностью и роскошью двора фараонов. Гиксы имели свою религию, но они терпели и религию египтян, и даже официально покровительствовали ей. Сутех, национальный бог завоевателей, отождествлялся с египетским богом Сет и ему, как и другим египетским божествам, строились храмы. Сфинксы, относящиеся к этому времени, имеют совершенно своеобразный тип лица, отличный как от египетского, так и от еврейского, и очевидно представляют тип этой чужеземной народности. При одном из представителей этой династии, по-видимому, и правил Иосиф Египтом. Только при фараоне пастушеской династии мыслимо было, чтобы ничтожный раб, вышедший из презираемых природными египтянами пастухов, мог быть назначен на пост верховного правителя страны. Имя этому фараону Апопи или по греческому произношению Апофис⁸⁸. При нём пастушеская династия достигла высшего своего блеска и страна после смут стала вновь оправляться в своём внутреннем благосостоянии. Но вместе с тем в природных египетских князьях, находившихся в подчинении фараону, стали замечаться политические движения, направленные к освобождению страны от чужеземцев. Предчувствуя опасность, пастушеская династия естественно заботилась о том, чтобы упрочить своё положение и покровительствовала инородцам, раздавая им для поселения лучшие участки земли с той целью, чтобы найти в них верных союзников в случае нужды. Такой политикой можно объяснить и тот факт, что фараон Апофис отдал вновь прибывшим поселенцам один из богатейших округов страны.

Округ Гесем лежал на северо-восточной границе Египта. Там уже и раньше селились разные кочевые выходцы, так как он отличался превосходными пастбищами. В настоящее время, вследствие многовекового запустения, округ этот представляет печальную пустыню, покрытую песком, рыхлым камнем и солончаками; но признаки его древнего плодородия можно видеть по берегам канала, проведённого Лессепсом от Нила к Суэцкому каналу. Где только проходит вода, пустыня оживает и дико расцветает⁸⁹, показывая, что нужна только влага для того, чтобы превратить весь округ в плодородные поля и роскошные пастбища. Наполеон I совершенно основательно заметил, что при хорошем правительстве Нил покоряет пустыню, а при дурном пустыня покоряет Нил. Правительство древних фараонов весьма много заботилось об орошении страны, о чём свидетельствует сеть каналов, шедших во всех направлениях; поэтому и Египет отличался необыкновенным плодородием, непонятным при теперешнем запустении. Города и деревни ютились на особых плотинах, сдерживавших разлив воды. При низменности и однообразном уровне почвы, только ряды высоких пальм давали знать о том, что в тени их укрывается деревушка или город. Такую картину Египет представляет теперь; такую же наверно он представлял и во времена Иосифа.

Египет в это время стоял на высокой ступени цивилизации. Пышность фараонова двора, блеск военного могущества, грандиозные постройки, наука и искусство вполне делали его страной чудес и разносили весть о нём во все пределы земли. Главными центрами его жизни были города: Мемфис, Фивы и Он или Илиополь, из которых каждый был средоточием известной стороны в жизни государства. Мемфис был столицей страны во время Иосифа, в нём находилась резиденция фараона. Он лежал на левом берегу Нила, на пятнадцать вёрст южнее теперешнего Каира, и занимал обширную площадь, около 20 вёрст в окружности. Внутри городской стены находились дворцы и великолепные храмы, а за ней тянулись сады и луга, вид на которые с городской стены славился своею очаровательностью у греков и римлян. Благодаря своему выгодному положению в теснине Нильской долины, он держал в своих руках всю торговлю страны. Его базары кишели торговцами, прибывавшими со всех сторон, а площади переполнены были массами народа, приходившего на поклонение в его храмах и для участия в его торжественных религиозных процессиях. Как резиденция фараона, Мемфис в это время своим значением затмевал Фивы, столицу природных египетских царей, но там были также знаменитые храмы и дворцы, и главное – там продолжал жить дух политического недовольства господством чужеземной династии. Но центром собственно религиозной и интеллектуальной жизни страны был Он или Илиополь, «город солнца», лежавший на южной границе Гесема. Тут находился знаменитейший университет страны, привлекавший в свои стены мудрецов всего света. Его величественный храм в честь солнца находился во времена Иосифа на верху своей славы. Коллегии жрецов жили в особых помещениях, специально назначенных для них в притворах храма. Кроме них при храме находилось множество учёных жрецов, принадлежавших к религиозному, медицинскому и историческому факультетам храма, бывшего главным седалищем науки, которой славился Египет. При этом же храме находилась знаменитая обсерватория, и илиопольским жрецам-астрономам мы обязаны точным вычислением долготы года. Главный жрец его считался верховным жрецом всего Египта и по высоте своего сана стоял непосредственно за фараоном. Из числа жрецов этого храма предпочтительно выбирались лица для придворного совета жрецов. На дочери одного из этих знаменитых илиопольских жрецов женился и Иосиф, что и ввело его в связь с высшим аристократическим классом страны⁹⁰.

Пастушеская династия при Иосифе достигла высшей степени процветания и силы. Но уже при Апофисе, к концу его царствования в Фивах, началось движение туземных князей к независимости, а при следующем фараоне оно перешло в открытое восстание, поставившее своей целью низвержение чужеземной династии и народности. Началась упорная и продолжительная борьба. Гиксы шаг за шагом отстаивали свою позицию, но под давлением силы должны были всё дальше и дальше отступать к северо-востоку, пока совсем не изгнаны были из Египта. Воцарилась новая, восемнадцатая династия, родоначальником которой был Аамес или Амозис I. Она избрала своей резиденцией Фивы, как центр политической независимости страны, и дала Египту ряд великих фараонов, при которых он достиг вершины своего внешнего могущества и внутреннего развития. Время царствования этой династии особенно ознаменовалось развитием военного могущества. Воинский дух, ободрённый успехом в борьбе за независимость, не остановился на одном этом успехе, и искал удовлетворения в завоеваниях. Долго угнетаемые чужеземцами, теперь египтяне как бы старались отомстить всем чужеземцам своими угнетениями и завоеваниями. Значительные массы гиксов, предпочитавшие рабство на берегах Нила изгнанию в пустыню, подвергнуты были всевозможным угнетениям и должны были в качестве рабов исполнять тяжёлые земляные и строительные работы, возлагавшиеся на них новым правительством. Не довольствуясь этой местью внутри страны, фараоны старались загладить позор чужеземного владычества блеском завоеваний в окрестных странах. Египетские легионы отважно стали проникать за северо-восточную границу и проложили торную дорогу вглубь Азии. В течение нескольких столетий летописи египетской истории переполняются сказаниями о смелых походах и завоеваниях на протяжении от берегов Нила до Евфрата, и евреи, жившие в округе Гесем, были невольными свидетелями и очевидцами триумфальных шествий князей и генералов, возвращавшихся с военных действий. Тут то и дело проходили победоносные войска, ведя с собой военнопленных и добычу во всевозможных видах: то они проводили партии негров, то партии северных варваров, с какими-то странными головными покровами, в звериных шкурах и с раскрашенными лицами. Победа над рутенами в Сирии, взятие какого-нибудь торгового сирийского центра или какая-нибудь победа над ливийцами и их союзниками гремела по всей стране и была предметом общего разговора. Гром военных труб и барабанов в этих торжественных и победоносных шествиях сделался обычным явлением и многие из сынов израилевых несомненно были среди народных масс, которые наполняли воздух восторженными кликами, заглушавшими мирные песни священных хоров, шедших впереди маршировавших полков. Такие смелые и далёкие походы предпринимал уже второй фараон новой династии Аменофис I, но они превратились в страсть у его сына и преемника Тотмеса I. При нём египетские знамёна впервые проникли до берегов Евфрата и на юг проникали вглубь африканских стран более чем на тысячу вёрст от берегов Средиземного моря. Эти походы не оставались без влияния и на внутреннюю жизнь страны. Награбленные богатства скапливались в Египте и развивали роскошь. Вместе с тем походы приводили египтян в столкновение с другими народами и прокладывали путь для более мирных торговых сношений, тем более что некоторые восточные страны, подвергавшиеся нашествию египтян, стояли на значительной высоте цивилизации, как это показывает военная добыча, которую египтяне захватывали у них. Военные колесницы, отделанные золотом и серебром, великолепные военные доспехи и художественно выделанные оружия всякого рода, золотые, серебряные и медные вазы, домашняя утварь всякого рода – показывают, что в Ханаане и западной Азии культура была на высокой степени развития задолго до завоевания его евреями при Иисусе Навине. Египтяне многое позаимствовали у побеждённых ими народов, как можно судить по памятникам этого времени.

Военные добычи обогащали страну, но эти богатства естественно сосредоточивались в руках правительства и высших классов, где они развивали крайнюю роскошь. Для народных масс все эти блестящие походы были тяжким бедствием, так как усиливали военную и другие государственные повинности, всецело лежавшие на низших классах народа. Положение простого народа всегда было тяжёлым в Египте. Ещё задолго до поселения евреев в Египте берега Нила оглашались стонами угнетённого народа и не раз происходили кровавые восстания против угнетателей. В недавнее время открыто много поломанных и обезображенных статуй Хеопса, что очевидно было следствием одного из подобных восстаний угнетённого народа против этого великого строителя пирамид⁹¹; но, конечно, восстание влекло за собой ещё большее угнетение. Народ партиями отводили в рудники, заставляли рыть новые каналы, строить новые пирамиды, чтобы кровавым потом народных масс смыть нанесённое фараонскому величеству оскорбление. А с каким трудом сопряжено было построение пирамид, можно видеть из примера постройки великой пирамиды. Для того чтобы доставить с пристани Нила на место постройки камень употреблялось 100.000 человек, сменявшихся каждые три месяца, в течение десяти лет, что вместе составит 4.000.000 человек, и затем самая постройка производилась в течение двадцати лет, причём каждый год работало 360.000 рабочих, так что над этим величавым монументом трудилось около 7.000.000 рабочих, скреплявших его не столько цементом, сколько кровавым потом. Фараоны различных династий, по политическим видам, а часть и по капризам деспотической воли, переносили свою резиденцию то в тот, то в другой город, и народ обязан был возводить новые постройки для украшения этих резиденций. Под безжалостной палкой надсмотрщика, рабочие должны были трудиться с утра до ночи, чтобы достать жалкое пропитание себе и своим семействам. От этого времени сохранилось письмо одного писца к своему сыну, в котором он описывает невыносимо тяжёлое положение всех вообще ремесленников, начиная с кузнеца до сапожника, и этим старается отклонить своего сына от поступления в ремесленное сословие и заставить учиться книжному искусству⁹². Эберс на основании памятников так рисует одну из сцен трудовой жизни древнего Египта, во времена Моисея. «Под ветвистым сикамором продавец съестных припасов, спиртных напитков и кислот для охлаждения воды поставил свой стол и рядом с ним толпа лодочников и погонщиков о чём-то кричала и спорила. Матросы лежали на палубе судов и на берегу – иные в тени пальм, другие под жгучими лучами солнца, от которых они защищались, прикрывая лицо частью холстины, служившей им одеждой. Мимо их проходили колодники и рабы, загорелые и чёрные, длинными вереницами, один за другим, сгибаясь под давлением тяжёлых нош, которые нужно было доставить по назначению в храмы для жертвоприношений или торговцам различными товарами. Каменщики тащили глыбы камня, привезённые из каменоломен Хенну или Суан, направляя их по деревянным скатам к месту постройки нового храма или дворца; рабочие поливали скаты водой, чтобы они не загорелись под трением глыб. Все эти рабочие подгонялись палками надсмотрщиков и пели свои трудовые песни, но голоса вожаков звучали подавленно и хрипло, хотя оживлялись в час покоя, после скудного обеда. Густые рои злых песьих мух преследовали эти страдальческие партии рабочих, которые с тупым и подавленным терпением сносили как жала насекомых, так и удары своих надзирателей»⁹³.

Такому положению низших классов способствовали не только социальные отношения, но и сама религия, состоявшая из грубого боготворения животных. Немногие из верховных жрецов хранили особую религиозную тайну о существовании единого Бога, «Отца и Сына», который есть «сегодня, вчера и завтра», «Того, который есть»⁹⁴, – но эту тайну они хранили у себя, предоставляя народу довольствоваться грубым идолопоклонством, которое более соответствовало их животному социальному положению. Поэтому религия нисколько не содействовала нравственному поднятию народных масс, а скорее принижала их нравственное самосознание. Она не внушала уважения к человеку как личности, а низводила его или до уровня животного, или же возвышала до равенства с богом. Фараоны гордились своим происхождением от 6огов, и даже ещё при жизни им поклонялись как богам, а всё низшее население страны было животной рабочей силой, служившей к удовлетворению капризов правительства и высших классов страны. Народ не мог встречать сочувствия и в жрецах, которые, как члены привилегированной касты, были на стороне деспотического правительства, захватившего в свои руки все государственные земли, чему, между прочим, способствовала и политика Иосифа во время семилетнего голода. Униженный социально и угнетаемый политически, народ искал удовлетворения в безнравственности. При всей своей выносливости в труде и опрятности в жизни, египтяне были крайне невоздержанны в низких страстях. Воспитываясь под безнравственными влияниями религиозного культа, состоявшего в обоготворении чувственности, народ сам предавался безнравственной жизни. Всякие противоестественные пороки были в нём обыкновенным явлением⁹⁵. Большие годичные религиозные праздники ознаменовывались обыкновенно самым диким разгулом чувственности и такие безнравственные празднества, как в Бубастисе и Дендере, были так популярны, что на них собирались сотни тысяч народа⁹⁶.

Среди таких политических и социальных условий жили израильтяне в Египте. Но они занимали исключительное положение в стране. Как племя родственное высокому придворному сановнику, и благодаря вообще покровительству пастушеской династии, дававшей в политических видах особенные привилегии пастушеским народностям, населявшим северо-восточную окраину страны, они пользовались лучшим социальным положением, чем масса туземного египетского населения. На привольных и плодородных полях Гесема они быстро росли в численности и богатели. Семейство Иакова разрослось в целое племя, которое по числу своих родоначальников разделялось на двенадцать или тринадцать колен, которые сохраняли сознание своего кровного единства. Первенство между ними по праву должно бы принадлежать колену Рувима, но Иаков в своём предсмертном благословении лишил его этого права первородства, потому что он «взошёл на ложе отца и осквернил постель его»⁹⁷. Главенство между ними, как и естественно, занимали в Египте колена, имевшие своими родоначальниками сыновей Иосифа – Ефрема и Манассии, но между ними особенно возвысилось колено Левиино, которое, наиболее других усвоив себе хорошие стороны египетской цивилизации, достигло нравственного главенства среди своего племени и впоследствии заняло привилегированное положение священнического класса в своём народе. Пользуясь значительной самостоятельностью, они выработали свою форму самоуправления, сообразно особенностям своего родового быта. Каждое колено имело во главе особого представителя или князя и разделялось на несколько меньших групп, из которых каждая имела своего особого старейшину. Таким образом, евреи представляли собой довольно организованную общину, соединённую узами родства и взаимного интереса. Тем не менее, каждое колено имело свои отличительные особенности в характере жизни. Колена Рувима, Гада и Симеона крепко держались пастушеской жизни, колено Вениамина отличалось воинственностью, колено Левия – гражданственностью и любовью к наукам и искусствам. Жизнь в чужой стране развивала в них чувство единения между собой, и оно находило для себя выражение в собраниях представителей народа. При всяком важном событии, касавшемся их жизни, представители или главы колен и меньших групп собирались на совещание и обсуждали своё положение при данных обстоятельствах.

Таким образом, как по месту поселения в удалённом округе, так и по характеру самоуправления, евреи жили особняком от остального египетского населения. Тем не менее, время по необходимости сближало их с туземцами, и следы этого сближения отразились на многих сторонах их жизни. Высокая цивилизация Египта понемногу покоряла себе кочевых пришельцев и они постепенно осваивались с оседлой жизнью и принимались за земледелие и ремёсла. Вместе с тем в их среду проникли египетские науки и искусства, следы которых явственно выступают во всей дальнейшей их исторической жизни. В Египте они заимствовали познания по арифметике, геометрии и астрономии, дотоле бывшие им совершенно чуждыми, а также научились искусству выделывать различные галантерейные вещи из золота, серебра, дерева и камня, приготовлять дорогие и разноцветные ткани⁹⁸, вырезать и гранить драгоценные камни⁹⁹. Но особенно важным для них приобретением было искусство письма, о знании которого не упоминается в патриархальный период, между тем Моисей по исходе из Египта пишет для народа законы, которые народ обязывается читать. В самый язык вошло много египетских слов. Еврейские меры называются египетскими именами. Нил по египетскому обычаю в библейском тексте просто называется рекой (йеор). Месяц Адар близко напоминает египетское название также месяца Атайр. Адон – название ковчега завета, и теба – название корзинки, в которой спасён был Моисей – чисто египетские, и многие другие слова и обычаи обнаруживают египетское влияние на евреев.

Сколько времени евреи после смерти Иосифа наслаждались миром, благоденствием и независимостью – определить весьма трудно. Но можно с вероятностью полагать, что положение их изменилось к худшему со вступлением на престол новой природной египетской династии. «Восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа»¹⁰⁰, а вместе с тем не мог признавать и права его потомков на те особенные привилегии, которыми они пользовались при прежней династии. Каноник Кук, авторитетный исследователь этого вопроса, говорит, что «выражения, употребляемые в книге «Исход» для описания фараона, который первый начал угнетать израильтян, в полнейшем и буквальном смысле приложимы к Амозису. Имя Иосифа, как министра низверженной династии, могло быть ему неизвестно (или он мог просто не признавать его заслуг). Вместе с тем понятно, с какими чувствами царь в его положении мог относиться к израильтянам. Они были привилегированными подданными, пользовались особенной благосклонностью низверженной династии, при которой они владели одним из богатейших округов Египта, господствующим над подступом к самому сердцу страны»¹⁰¹. Ненависть и вражду к низложенной династии он, естественно, перенёс и на любимое ею племя. Но на развитие особенной враждебности к израильтянам могли влиять и другие, чисто политические условия. Борьба египетских князей с пастушеской династией и народностью происходила по преимуществу в округе Гесем, где гиксы, окопавшись в укреплённых лагерях, долго отражали напор египтян. В этой борьбе невольно должны были принимать какое-нибудь участие и израильтяне, и нет ничего невероятного в том, что они поддерживали сторону гиксов, как народности, родственной по племенным особенностям, и как династии, которой они так много были обязаны. От природных египтян они не могли ничего себе ожидать, так как для них всякий пастух был «мерзостью» и все пастушеские племена находились в презрении. Этот союз их с гиксами сделал их политическими врагами египтян, и когда гиксы были окончательно изгнаны из страны, то израильтяне должны были рабством заплатить за своё изменничество природным фараонам. Опасение фараона, что израильтяне, как многочисленное и сильное племя, в случае войны могут соединиться с неприятелем и вооружиться против египтян, имело все реальные основания и подтверждалось прошлой историей Египта. Гиксы завоевали Египет именно при помощи пастушеских племён, которые, подобно евреям, с позволения фараонов селились в северо-восточных округах страны и «во время войны соединились с неприятелями»¹⁰². И вот, в чисто государственных интересах начинается по отношению к ним политика давления и угнетения.

Прежде всего, конечно, новое правительство лишило израильтян тех преимуществ и вольностей, какими они пользовались при прежней династии; но затем оно перешло и к положительному их угнетению, стало «изнурять их тяжкими работами». В данном случае не нужно было и выдумывать искусственно этих работ: они являлись как естественная потребность в самой местности обитания израильтян. По изгнании гиксов из Египта, требовалось на будущее время обеспечить страну от вторжения диких чужеземцев, и потому правительство нашло нужным построить несколько новых укреплений в этой окраине, и на эти тяжёлые земляные работы употреблён был даровой труд израильтян. Труд был, очевидно, каторжный, и библейский историк с горечью повествует об этих работах. «Египтяне с жестокостью, говорит он, принуждали сынов израилевых к работам и делали жизнь их горькой от тяжёлой работы над глиной и кирпичами, и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью»¹⁰³. Так, они «построили фараону Пифом и Раамсес, города для запасов». Название последнего из этих городов, Раамсес, дало повод некоторым египтологам, и во главе их Бругшу, заключать, что построение их относится ко времени XIX династии, к царствованию Раамсеса I или II, что было на два или на три столетия позже. Этот взгляд заставляет удлинять время пребывания евреев в Египте на такой период, который только с трудом может быть соглашён с хронологическими данными, и возбуждает довольно сильные возражения; но он вместе с тем и не может с основательностью опираться на только что указанный факт. Как имя, так и название Раамсес было довольно обыкновенным в Египте и никак не может быть исключительно приурочиваемо к фараонам этого имени. Когда только братья Иосифа явились в Египет для поселения – значит на столетие раньше – в округе Гесем уже существовал участок земли под названием Раамсес, который и был им отведён под поселение¹⁰⁴. Новейшие открытия проливают ещё больше света на этот факт. Из них видно, что у фараона новой династии был сын по имени Раамсес¹⁰⁵, а в таком случае нет ничего удивительного, и напротив вполне естественно, если фараон один из вновь построенных укреплённых городов назвал в честь своего сына. То же самое и касательно названия другого города, Пифом, которое также встречается в летописях, относящихся к гораздо более раннему периоду, чем к какому относится царствование Раамсесов¹⁰⁶.

С каждым новым царствованием возрастали тягости для народа, и не только израильского, но и египетского. Фараоны как бы старались превзойти друг друга своей военной славой и грандиозными постройками, которыми украшали свои резиденции, и чем знаменитее был фараон, чем блистательнее его царствование, тем больше стонал народ под гнётом непосильных работ и повинностей. Самым знаменитым фараоном этого периода был Тотмес III. Это был Александр Македонский древнего Египта. В течение своего продолжительного пятидесятичетырёхлетнего царствования он создал бесчисленное множество монументов, величественных храмов и укреплений. Египет и так уже стоял во главе мира. Его войска проникали до пределов известного тогда мира. Бесчисленные богатства собраны были в его храмах и торговые караваны тянулись по направлению к нему из всех стран. В надписях на стенах великого храма в Карнаке, как свидетельствует Тацит, обозначались «дани, наложенные на покорённые народы; вес серебра и золота, количество оружия и ножей, подарков из слоновой кости и приятных благовоний для храмов; сколько пшеницы и предметов всякого рода должен был поставить всякий народ». Не довольствуясь этим, Тотмес III, чтобы придать ещё больше величия и блеска своему царствованию и быть может удовлетворить своему личному славолюбию, предпринимал не менее четырнадцати походов в разные страны, из которых он постоянно возвращался с богатой добычей и партиями пленных. Его легионы не только наводняли соседние страны Палестину и Сирию, но и проникали в Месопотамию и даже, как можно с вероятностью полагать, в Индию. По окончании походов требовались грандиозные монументы и храмы для их увековечения, и народ должен был работать и работать без устали над их построением. Поэты слагали в честь его восторженные поэмы, воспевающие его славу и добродетели, величая «украсителем земли», а народ стонал под тяжестью повинностей и работ требовавшихся от него для создания воспеваемого величия. Постоянные войны требовали людей и денег, и поэтому до крайности увеличивалась воинская повинность и усиливались денежные поборы. С какими насилиями и вымогательствами делались последние, можно видеть из письма, сохранившегося от этого периода. В нём рассказывается, как «сборщик податей в своей барке подходит к пристани известного округа для собирания правительственной доли хлебных сборов. Его люди вооружённые палками и его негры, с пальмовыми дубинками в руках, кричат: где ваша пшеница? и никак нельзя остановить их вымогательство. Если они не удовлетворены, то схватывают бедняка, бросают на землю, связывают, тащат его к каналу и бросают в воду головой вниз; соседи разбегаются, чтобы позаботиться о своём собственном хлебе, и предоставляют несчастного своей собственной судьбе. Его жену вяжут, и её вместе с детьми увозят с собою»¹⁰⁷. По обычаю всех великих фараонов, Тотмес III предпринял множество грандиозных сооружений – храмов, дворцов, колоссальных статуй, обелисков и общественных зданий. Им построен между прочим знаменитейший из египетских храмов, так называемый «великий храм» в Карнаке. Развалины его вместе с сохранившимися около его колоссами и теперь внушают суеверное удивление к его грандиозности. И на все эти сооружения требовался даровой, каторжный труд, который и вымогался у израильтян и других приведённых в рабство племён. Все инородческие племена семитического происхождения, населявшие дельту, должны были кровавым потом создавать величие и славу фараона. Когда не доставало наличных рабочих рук, организовывались охотничьи банды для ловли негров в Эфиопии и тысячи их в цепях приводимы были на работы. Партиями отводили изнурённых рабочих в каменоломни, заставляли высекать огромные глыбы гранита и с невероятными усилиями тащить их к месту построек; заставляли рыть и проводить новые каналы, чтобы дать новые пути для прогулок фараоновых яхт, делать кирпичи и месить глину и известь для воздвигаемых построек, поднимать воду из Нила в каналы для орошения полей, – как это можно видеть и теперь на берегах Нила, где рабочие, обнажённые, подобно машинам работают целый день под палящим солнцем, поднимая воду из реки для проведения её по полям. Одним словом, «ко всякой работе принуждали их с жестокостью», под палочными ударами неизбежных надзирателей. Впрочем, не только тогда, во время рабства израильтян, но и во все времена жизнь низших классов народа была в Египте тяжёлой и безотрадной. Деспотическая воля всегда царила на берегах священной реки, и ради удовлетворения своих капризов жертвовала десятками тысяч человеческих жизней. Даже в настоящем столетии при прорытии канала Махмуда погибло 30.000 человек, которых заставляли рыть канал голыми руками, без лопат и заступов, – погибли от изнурительного труда под ударами безжалостных надзирателей. Несомненно, подобными же бесчеловечными работами отягощаемы были и древние израильтяне, и их стоны и вопли можно подслушать в щемящих душу песнях феллахов, теперешних париев Египта. Исполняя работу рабскую, феллахи поют: «начальников наших – пусть собаки растерзают их, растерзают их»; «они морят нас голодом, морят нас голодом»; «они бьют нас, они бьют нас»; – «но есть некто и над ними, и он накажет их жестоко, накажет их жестоко»¹⁰⁸.

Не смотря на то, что история рабства израильтян в Египте отражается, так сказать, в каждом иероглифе древних египетских памятников, по странной случайности доселе, однако же, на этих памятниках не найдено ни одного имени, которое бы прямо относилось к евреям и называло бы их одним из усвоенных им наименований. Учёные египтологи прилагают все усилия открыть что-либо подобное названию «евреев», «иудеев» или «израильтян», и усилия остаются безуспешными. На одной надписи Бругш прочитал название фенху, относящееся к каким-то пленникам, которые заняты были тяжёлой работой по перевозке каменных глыб из каменоломен Руфу (Троя по Страбону) в Мемфис и другие города. Слово «фенху» означает «носители пастушеского посоха» и работа этих пленников соответствует принудительному труду израильтян во время египетского рабства. «Этим именем, говорит Бругш, назывались пастушеские и кочевые племена семитического происхождения, которые жили в соседстве с Египтом и, нужно полагать, стояли к Египту в таком же отношении, как и евреи»¹⁰⁹. Но это название, как нарицательное, имеет слишком общий характер, чтобы можно было относить его специально к евреям и притом не имеет никакого звукового сходства с названиями последних. Египтолог Шаба старался отождествить другое племя пленников с повергнутыми в рабство израильтянами. Несколько лет тому назад, в одном из папирусов Лейденского музея он открыл название племени, которое читается: апериу. Племя это занято было перевозкой камня для построения храма солнца, воздвигнутого Раамзесом великим близ Мемфиса, и египтолог утверждает, что «апериу» есть не что иное, как египетское произношение слова евреи¹¹⁰. Но, помимо хронологических трудностей, связанных с предположением существования евреев в Египте во время этого царствования, это мнение опровергается другим открытием, сделанным Бёрчем, который нашёл то же племя апериу в рабстве у египтян при Раамзесе IV, т.е. много времени спустя после выхода израильтян из Египта¹¹¹. Более близкое сходство с названием евреев имеет название, найденное Бёрчем в статистической таблице храма в Карнаке, воздвигнутого Тотмесом III. В списке различных пленённых народностей семьдесят девятым значится племя hebu или еву, что довольно близко звучит с Haberim или по-нашему – евреи. Причина такого молчания египетских памятников о евреях впрочем объясняется из особенностей египетского отношения к тем или другим фактам исторической жизни страны. Египтяне были чрезвычайно чутки к чести и славе своей страны, и поэтому если всеми силами старались увековечить на памятниках те исторические факты и события, которые могли служить к прославлению Египта, то с другой стороны всячески старались изгладить всё то, что могло служить напоминанием о фактах и событиях противоположного свойства. Этим, между прочим, объясняется и тот замечательный факт, что, не смотря на несомненное долголетнее владычество гиксов в Египте, египтологам приходится с трудом отыскивать случайно уцелевшие следы этого периода, неприятная память о котором стёрта с памятников фараонами туземных династий. Бывали нередко случаи, когда новый фараон разрушал все памятники, воздвигнутые почему-либо ненавистным ему предшественником, и изглаживал память о нём с лица земли. Потому-то так трудно бывает иногда провести последовательную линию царствований династий и фараонов, и с особенной трудностью сопряжено исследование того периода, который относится к владычеству гиксов. Так как с пребыванием евреев в Египте и, особенно с исходом их связаны факты и со6ытия, которые могли считаться весьма унизительными для гордой страны и её гордых фараонов, то последние и уничтожили все памятники, которые могли служить напоминанием об этих неприятных событиях.

Но истории невозможно было победить даже и для неограниченного деспотизма фараонов. Если были стёрты и уничтожены частные памятники, касавшиеся этого несчастного и позорного для Египта периода, то всё-таки общий склад жизни и социально-государственных отношений даёт картину, настолько поразительно верную библейскому повествованию, что достаточно одной этой общей картины, чтобы выдать эту неприятную тайну египетской истории. Но кроме этого сохранились и частные памятники, которые своим содержанием поразительно напоминают события, связанные с историей пребывания евреев в Египте и с их угнетением со стороны фараонского правительства. Один папирус, относящийся к рассматриваемому времени, живо воспроизводит пред нами картину делания кирпичей (плинфоделания), составлявшего часть работы, наложенной на израильтян. «Двенадцать каменщиков, говорит автор папируса, кроме людей, занимающихся выделкой кирпичей в своих городах, приведены были сюда работать над построением домов. Пусть каждый из них выделывает положенное число кирпичей каждый день. Они не должны ослаблять труд в новом доме. В этом я повинуюсь приказанию, данному мне моим господином»¹¹². Эти каменщики и их чернорабочие кирпичники, приведённые из своих городов для построения каких-то домов и обязательно работающие «урочное число», если не отождествлять их с израильтянами, всё-таки указывают на то социальное положение, в котором находились и последние во время рабства египетского. На месте бывшего города Раамзес, построенного израильтянами, можно видеть огромные кирпичи из нильского ила, высушенного на солнце и смешанного с соломой, и даже, по мнению такого осторожного исследователя, как Эберс, не будет смелостью думать, что эти кирпичи были приготовлены руками израильтян¹¹³. Но наиболее замечательный памятник египетского плинфоделания открыт в гробнице на холме Абд-эль-Курнах, относящейся ко времени Тотмеса III. Этот памятник представляет картину, изображающую каторжный труд выделки кирпичей и построения какого-то здания. Рабочие заняты различным родом труда: одни таскают в вёдрах воду из пруда, другие ломают глыбы глинистой земли, иные выделывают самые кирпичи, переносят их на особых коромыслах к месту кладки и иные, наконец заняты самой кладкой здания. Среди этой работающей толпы ясно выделяются надзиратели, из которых один заносит свою палку на спину ленивого рабочего, а другой спокойно сидит на близ лежащем камне, держа, однако же, свою палку довольно угрожающим способом. Сопровождающая эту картину надпись объясняет, что это пленники, которых привёл Тотмес III для построения храма богу Амону, и тут же описывается роль надзирателей. «Главный надзиратель говорит строителям: палка в моей руке. Работайте живо руками. Не лениться. Не отставать!» Некоторые из этих пленников носят довольно ясные черты еврейского типа и имеют бороды, отличающие их от египтян. На кирпичах обыкновенно клались печати фараонов, при которых производились те или другие постройки, и Вилькинсон замечает, что «кирпичей, носящих имя Тотмеса III, найдено гораздо более чем кирпичей всякого другого фараона», а Росселини прибавляет, что «кирпичи, найденные в Египте и относящиеся к этому царствованию, всегда имеют в себе примесь соломы, хотя в некоторых получше выделанных, она оказывается в очень небольшом количестве». В этом нельзя не видеть поразительного подтверждения библейского повествования о том, что израильтяне должны были доставать солому для выделки урочного числа наложенных на них кирпичей¹¹⁴. Вообще египетские памятники часто говорят о выделке кирпичей при помощи каторжного труда каких-то пленников, но что под этими пленниками нельзя разуметь военнопленных, можно заключать из того, что последних всегда было очень мало приводимо с военных действий, так что при самых блистательных походах тщательно отмечаются даже десятки и единицы их. Вероятнее всего под этими пленниками нужно разуметь различных инородцев, живших в пределах Египта, которых египтяне силой захватывали на местах их жительства и уводили на работы, как это было и с израильтянами. Принудительный характер этих работ также доказывается постоянным присутствием вооружённых палками надзирателей, которые часто чинят над неудовлетворяющими их рабочими жестокую расправу. На картине в Бени-Гассане изображается, как надзиратели наказывают рабочих. Некоторые из последних обнажены и повалены наземь, двое держат их за руки и один за ноги, а надзиратель беспощадно сыплет удары по обнажённой спине. Такому же наказанию на некоторых изображениях подвергаются даже женщины. Что касается самих надзирателей или начальников над работами, то они были правительственными чиновниками, под ведением которых находились известные округи, в свою очередь разделявшиеся на меньшие участки, находившиеся под начальством низших чиновников. Для удобства заведования работами, они избирали из самих израильтян подручных себе надзирателей, на которых и возлагалась ответственность за исправность тех или других непосредственно вверенных работ. Последняя мера могла иметь и политическое значение, так как производила разделение в народе (между надзирателями и простыми рабочими) и тем ослабляла его нравственное единство и его политическую силу.

Несмотря, однако же, на все угнетения со стороны правительства, молодой народ быстро увеличивался в своей численности и силе, и под впечатлением, быть может, постоянных военных шествий египетских войск чрез землю Гесем, в нём развивалась страсть к воинственности, которую отряды отважных охотников и удовлетворяли набегами на соседние страны. Так, партия из колена Ефремова делала набеги на филистимские земли и угоняла скот¹¹⁵. Понятно, такие наклонности не могли не внушать опасений правительству, что этот воинственный народ, ожесточаемый угнетениями, может причинить большие политические затруднения в случае войны, или силой может выйти из страны и лишить её даровой рабочей силы. Видя, что работа, самая каторжная работа, бессильна подорвать рост молодого народа, деспотическое правительство решилось прибегнуть к крайней мере, к какой только способен восточный деспотизм. Сначала издано было тайное повеление повивальным бабкам убивать новорождённых младенцев мужского пола; но когда это повеление встретило молчаливый протест в нравственном чувстве представительниц акушерства в древнем Египте и оставалось без исполнения, то разъярённый Фараон повторил это повеление для всего народа и особенно полиции. И вот к народным стонам под тяжестью работ присоединились стоны и вопли матерей, – но среди этих стонов и воплей израильского народа родился его великий избавитель – Моисей.

Рождение Моисея. – Дочь Фараона. – Царица Хат-асу и её значение в истории Египта. – Юность Моисея и его образование. – Мудрость египетская. – Военный подвиг Моисея. – Его положение при фараоновом дворе. – Бегство из Египта. – Виды Синайского полуострова. – Впечатления Синайских ландшафтов. – Зарождение великой идеи избавления народа. – Деятельность Аарона. – Горящая купина. – Свидание великих братьев. – Весть об избавлении и радость угнетённого народа.

Среди израильтян, во время пребывания их в Египте, колено Левиино выдавалось как одно из наиболее даровитых и восприимчивых к египетской культуре. И все вообще израильтяне не остались чуждыми этой культуры и усвоили разные ремёсла и знания; но колено Левиино шло в этом отношении впереди всех и усвоило от египтян даже их высшую мудрость – искусство письма, обладая которым оно естественно заняло привилегированное положение, наподобие жреческой касты египтян. Как наиболее даровитое и образованное, оно вместе с тем полнее воплощало в себе исторический и религиозный смысл народа, в нём живее сохранялись отеческие предания; целостнее жила вера отцов и как в живом ковчеге хранились заветы их. В этом колене сосредоточивалась так сказать народная душа, и во время самого тяжёлого рабства и унижения таилась искра народного самосознания. Из этого-то очага души народа и вышло для него избавление. В среде колена жило скромное семейство Амрама и Иохаведы. Оно ничем не выдавалось, кроме, быть может, того, что сильнее и целостнее других сохраняло веру отцов и более других старалось внедрить её и в своих детей – девочку Мариам и мальчика Аарона. Время это было тяжёлое для всего народа. Египетская политика угнетения достигла высшего своего развития. Деспотизм Фараонов изыскивал всё новые и новые средства для того, чтобы задержать рост молодого народа и сломить его нравственную силу, и не останавливался пред бесчеловечием. Издан был даже кровожадный указ об умерщвлении всех новорождённых мальчиков, и когда этот указ стал приводиться в исполнение, у Амрама родился второй сын, принося вместо семейной радости страшное семейное горе. Мальчик был необыкновенно красив, и несчастная мать в течение трёх месяцев скрывала его от кровожадных взоров Фараоновой полиции. Но скрывать долее было невозможно, и она решилась на отчаянный шаг, подсказанный, быть может, сохранявшейся в их роду легендой о халдейском царе Саргоне¹¹⁶. Она сделала из тростника корзинку, осмолила её асфальтом и смолой, чтобы она не пропускала воду, и, положив в неё малютку, с молитвами и слезами опустила драгоценную корзинку в один из каналов Нила, поросших тростником, поручая её провидению и лёгкому надзору двенадцатилетней девочки, сестры бедного мальчика¹¹⁷. Папирусный тростник, находимый теперь только гораздо южнее по берегам белого Нила, в то время рос и по всем широким каналам северной Дельты, где жили евреи и где находились в новопостроенных городах летние резиденции двора Фараонова. Своей листвой тростник мог защищать мальчика от палящих лучей солнца, а вместе с тем, прикрывая реку, представлял удобное место, где придворные дамы могли купаться, без ущерба для женственной стыдливости. Тихое течение и небольшой объём воды в обоих отношениях представляли больше удобств, чем широкий и быстрый поток главного русла Нила.

Это маленькое событие, имевшее впоследствии такое громадное значение в истории человечества, совершилось в царствование Фараона Тотмеса I. После своих далёких походов он любил проводить время отдыха в пограничных замках, чтобы отсюда удобнее предпринимать новые походы. У него было трое детей – от первой жены дочь и от второй два сына. Принцесса Хат-асу была любимой дочерью Фараона и поэтому играла важную роль в истории Египта. По законам Египта, требовавшим сохранения чистоты царской крови, она должна была сделаться женой своего сводного брата, наследного принца, восшедшего на престол по смерти отца под именем Тотмеса II. Но последний был недалёк умом и скоро сошёл со сцены, а его жена, энергичная и мудрая Хат-асу, сделалась полновластной правительницей страны, хотя и в звании опекунши своего младшего сводного брата Тотмеса III. Сбросив с себя покрывало вдовства, она стала являться во всём блеске и величии Фараона, в качестве полноправной царицы, в мужском одеянии, в короне и царских регалиях. Брак её видимо был несчастен, и она теперь, сделавшись царицей, мстила памяти своего мужа, уничтожая его имя на всех памятниках и вместо него поставляя своё имя, рядом с именем отца. Она энергично продолжала постройку храмов и дворцов, начатых её отцом, но эти работы не могли удовлетворить честолюбия царицы. Она снарядила экспедицию для открытия новых земель и её корабли проникали далеко по берегам Африки, открывая новые страны и привозя новые сокровища. Стены храмов, построенных при ней, в своих надписях повествуют о чудесах предприимчивости этой знаменитой женщины. При возвращении экспедиции, её встречали с пышными церемониями. Привезённые сокровища торжественно посвящались богу Амону, под покровительством которого предпринималось путешествие. Новый праздник был установлен в честь его, и царица делала выход на нём в своём богатейшем одеянии, в «пятнистом леопардовом меху с металлическими застёжками на плечах, и голени её благоухали как светлая роса». Священную барку Амона жрецы несли на своих плечах, при звуках музыки и гимнов, и громадная процессия придворных чинов, военных и других сановников и жрецов направлялась к храму – среди необозримых масс народа, оглашавших воздух кликами торжества и радости. Эта-то знаменитая царица, когда она была ещё принцессой и жила у отца, отправившись со своими фрейлинами купаться, нашла в тростнике корзинку с плачущим младенцем. Доброе сердце принцессы сжалось от боли при виде несчастной участи брошенного ребёнка. Она поняла, что это невинная жертва жестокого указа её отца по отношению к евреям и, надеясь на силу отцовской любви к себе, решилась спасти его и даже усыновить. Она взяла кормилицу из евреянок, которою оказалась мать ребёнка Иохавеца, и таким образом, поток судьбы направил житейскую корзинку ребёнка к историческому величию и всемирной славе. Когда младенец подрос, принцесса взяла его к себе во дворец, официально усыновила его и дала ему имя Моисей, «потому что говорила она, я из воды вынула его»¹¹⁸. Памятники в значительной степени подтверждают эту библейскую историю. Судя по свободным действиям этой дочери Фараона, нужно предполагать, что она пользовалась особенным влиянием на фараона, а тот факт, что она впоследствии посвятила своего усыновлённого найдёныша из презираемой еврейской расы «во всю мудрость египетскую», нарушив, таким образом, ревниво соблюдаемую жрецами их кастовую привилегию, показывает, что она в то время быть может была уже полновластной царицей на троне фараонов. На основании памятников с удовлетворительностью может быть показано, что во всей линии фараонов начиная с третьей династии, когда впервые входит в употребление это название, до персидского завоевания, на протяжении более чем шестнадцати столетий известна только одна самостоятельно управлявшая страной царица. Её имя на памятниках встречается в полной форме, именно Хат-асу-Нумит-амун, и именно в том месте, где его нужно ожидать по библейскому повествованию, в качестве правнучки царя, который не знал Иосифа. Царица Хат-асу на памятниках постоянно изображается с бородой, в знак того, что она была полновластной царицей, подобно нашей напр. Екатерине Великой, которую она близко напоминает по своей судьбе и по характеру. Она воздвигла два обелиска в Фивах в память своего отца, и из них один ещё стоит, а от другого обломки разбросаны кругом. Сохранившийся обелиск, – второй по величине и наверно самый красивый в мире, высечен из цельной скалы красного гранита, тщательно полирован и покрыт рельефами и иероглифами необыкновенной красоты. Надпись на нём показывает, что он начат был в пятнадцатый год правления царицы Хат-асу и закончен в семнадцатый. На каждой стороне обелиска значится, что она царствовала «во имя своего отца». В надписях она величается разными титулами: «царственная жена, царица Верхнего и Нижнего Египта», и среди этих титулов встречается также её известный библейский титул: «дочь фараона»¹¹⁹. Между ней и её сводными братьями, из которых первый был и её мужем, существовала какая-то непримиримая вражда, коренившаяся в самой их природе. Они противоположны были даже по внешности. В то время как черты лица царицы Хат-асу обнаруживают изящные и правильные линии греческого типа, в лице её сводного брата Тотмеса III, как можно видеть на его бюсте, находящемся в Британском музее, явно выступают отталкивающие черты негритянского типа. Таков быть может был и её муж, о котором известно очень мало и уцелели лишь слабые следы на памятниках.

Библейское повествование не сообщает никаких подробностей из ранней жизни Моисея при фараоновом дворе и есть лишь слабые указания в преданиях. Так Иосиф Флавий рассказывает, что он даже в три года был удивительно высок ростом, так что все невольно останавливались посмотреть на него, когда он проходил. Известие о красоте его подтверждается позднейшими библейскими свидетельствами¹²⁰. Флавий сохранил также отрывок из египетского историка Манефона, дополняющий с египетской точки зрения историю Моисея. По нему Моисей родился в городе Илиополе или Оне и его первоначальное имя было Озарсиф, от Озириса, покровителя Она, но он переменил его впоследствии на имя Моисея¹²¹, и что он был жрецом Озириса в великом храме Солнца в своём родном городе, но был исключён из жречества вследствие проказы. Как усыновлённый принцессой Хат-асу, он получил блистательное придворное воспитание, посвящён был «во всю мудрость египетскую» и сделался членом царского дома и жреческой касты. Место образования его предание приурочивает к великому храму Солнца в городе Он, при котором находился главный университет страны, и если это так, то он должен был обладать обширным знанием египетской жизни, так как обитатели храма и его пристроек составляли почти целый городок. Из храма коридоры вели в аудитории для студентов и в спокойные помещения профессоров и жрецов – различных степеней и должностей. За ними, тоже в храмовых пристройках, помещались жилища служителей храма – содержателей священных животных, привратников, носильщиков, водоносцев, мыльщиков, прачек и поваров, а также комнаты пастофоров, приготовлявших курение и благовонные масти. При библиотеке и письменных комнатах находилось множество писцов, которые все жили в храмовых зданиях, и кроме того тут же, в числе членов этого большого населения, находились чиновники счётного дома, хоры певцов, наконец шумная толпа храмовой школы Этон или Борозды времени, из которой Моисей поступил в университет и постепенно переходил в аудитории его различных факультетов¹²². Климент Александрийский сохранил рассказ об одной из тех религиозных процессий, которые часто приходилось видеть Моисею при выходе из дверей этого обширного святилища, именно процессии в честь Изиды. Впереди шли певцы, пение которых аккомпанировалось инструментами. За ними, с пальмовой ветвью и особым измерительным инструментом, шёл гороскоп, предсказывавший будущее по звёздам, и далее священные писцы с чернилами, перьями и книгами. Первый из них обязан был знать наизусть тридцать шесть из сорока двух книг бога Тот, содержащих гимны в честь богов и правила для царя; второй должен был знать наизусть книги, трактующие об астрологии; третий должен быть специалистом в иероглифах, географии, строении земли, в явлениях Нила и в тонкостях измерений и приношений. За писцами шли специальные прислужники богини, неся «жезл праведности» и сосуд для приношения питья. От главного из них требовалось совершенное знакомство со всем, что относится к почитанию идола. Затем шли пророки, передний со священными сосудами, а другие с хлебом. Главный пророк был президентом храма и должен был знать наизусть десять жреческих книг. Далее шли пастофоры или священные врачи, одетые в свои особые парадные костюмы и славившиеся тем, что знали наизусть шесть книг по медицине; за ними следовали другие, и так далее без конца.

В чём собственно состояла «мудрость», в которую посвящён был Моисей, определить нелегко, так как жреческие писцы, хотя в своих сочинениях и писаниях делают намёки на это, но говорят так загадочно и так старательно скрывают смысл своих слов, что трудно определённо судить по ним. Они считали её своим исключительным достоянием, которое нельзя было сообщать кому-нибудь вне их круга. Вера в Единого Верховного Бога, по-видимому, как видно из книги мёртвых, была зерном этих тайных учений; но «мудрость» эта, нужно полагать, заключала в себе и кроме этого многое другое, – всё, что было возвышенного и привлекательного в науке, так как из этого источника мудрейшие из греков – Ликург, Солон, Фалес, Пифагор, Демокрит, Платон и другие – черпали свои начала по политике, геометрии, астрономии и физике. Она заключала в себе также начала нравственности и даже медицины, и в этом отношении Моисей ей, несомненно, был много обязан¹²³. Замечательно, что сорок два смертных греха, от которых душа должна была по египетскому учению очистить себя пред сорока двумя судьями смерти в будущем мире, без чего не предполагалось возможным получить блаженное бессмертие, исчерпывают собою почти весь нравственный закон Моисея, представляя в действительности сущность того всеобщего нравственного закона, который во все века делал людей ответственными за их поведение, как закон, написанный в их сердцах, делающий их по природе законом для себя самих¹²⁴. Ибисоголовый бог Тот писец богов, по учению жрецов написал шесть книг по медицине, которые содержали в себе анатомию, патологию, терапевтику и лечение глазных болезней, так распространённых на берегах Нила. Эти книги, составленные учёными жрецами, были, несомненно, ценными для такого восприимчивого гения, каким был Моисей. Не надо забывать также, что тому же «писцу богов» приписывается то возвышенное определение Бога, по которому Он уподобляется кругу, центр которого находится везде и периферии нигде. Фивская библиотека около этого времени содержала в себе до 20.000 книг, и над входом в неё была надпись: «Для исцеления души». Статуя Тота, бога мудрости, и Сафех, богини истории, украшали вход в библиотеку, и в музеях сохраняются ещё жреческие папирусные свитки от того времени. Библиотека эта часто упоминается в египетских свитках, и гробницы двух её библиотекарей времени Рамзеса II можно и теперь ещё видеть в Фивах. Это были, по-видимому, отец и сын и в течение всей своей жизни носили почётный титул «начальников книг»¹²⁵. И это была не единственная библиотека во время Моисея. В книге мёртвых упоминается библиотека Озириса Себа; была также библиотека при храме Пта в Мемфисе, содержавшая в себе и медицинские книги. Позднее существовала ещё библиотека в Серапионе в Александрии. Храмы вообще, подобно средневековым монастырям, были в то же время книгохранилищами и часто содержали в себе ценные собрания книг¹²⁶.

По одному преданию, Моисей по окончании университетского образования, живя при дворе, настолько пользовался доверием царицы Хат-асу, что она поставила его во главе военной экспедиции против эфиопов, во время которой он показал блистательные военные способности и одержал важные победы. Это предание подтверждается изображениями на стенах одного фивского храма (построенного царицей Хат-асу) сделанными с большим изяществом, в высшем стиле египетского искусства. В них изображается поход против эфиопов на аравийском полуострове. Египетский военачальник царицы Хат-асу принимает неприятельского военачальника, который стоит пред ним в униженно-просящей позе, в сопровождении своей жены и дочери¹²⁷. Очень возможно, что фигура главнокомандующего войск царицы Хат-асу относится к её усыновлённому сыну Моисею, потому что он, по свидетельству св. Писания, «был силен в словах и делах»¹²⁸. И.Флавий и Ириней также свидетельствуют о славе, которую Моисей приобрёл в качестве начальника египетской армии в войне с Эфиопией¹²⁹. Хотя всё это сказание окрашено легендарной фантазией, тем не менее, оно помогает уяснить находящееся в книге Чисел известие, что Моисей был женат на эфиоплянке¹³⁰.

Несмотря на свою принадлежность к царскому дому, Моисей не постоянно находился в близком отношении с членами царской семьи. Время образования его в университете Он, если только он учился там, и периодически совершавшиеся переезды двора в отдалённые Фивы практически отделяли его от семьи фараоновой. Но более всего отчуждала его от этого двора его глубокая симпатия к своему страждущему народу. Из роскошных палат фараонова дворца ему ещё больнее было смотреть на то унижение и рабство, в котором находился единокровный ему народ, и явственнее слышался стон его братьев. При виде бедствий своего народа, ему противным делался блеск раззолоченных дворцов и он уходил в убогую хижину своих родителей, чтобы утишить бурю своего возмущённого духа. С домом фараоновым его могла ещё связывать симпатия и благодарность к своей благодетельнице царице Хат-асу; когда же она сошла со сцены и на престол вступил её сводный брат Тотмес III, выразивший свою ненависть к ней уничтожением воздвигнутых ею памятников, то Моисей остался без всяких связей при дворе, и даже быть может его положение сделалось небезопасным. Царица Хат-асу, благодаря нерасположению к своему сводному брату, быть может, не хотела передавать ему престол и втайне лелеяла мысль сделать своим наследником Моисея. Когда мысль эта не осуществилась и престол достался Тотмесу III, то последний естественно враждебно был настроен к своему сопернику; своей сводной сестре мстил разрушением её памятников, а Моисея, быть может, хотел унизить чрез усиленное угнетение родного ему племени. Это конечно ещё больше его огорчало и возмущало, и однажды в припадке негодования он убил египетского надзирателя, который жестоко наказывал еврейского рабочего, и зарыл его в песке, стараясь скрыть следы своего невольного человекоубийства. Молва, однако же, успела распространиться об этом и Моисею грозила смертная казнь, назначавшаяся египетскими законами за человекоубийство. Вследствие этого он должен был бежать из страны¹³¹.

Чтобы удобнее скрыться от преследований фараоновой полиции, Моисей по всей вероятности направился на Пелузий или какой-нибудь другой пограничный город на линии великой укреплённой стены, и чрез него проник в пустыню. Египетские памятники живо воспроизводят пред нами пример подобного бегства. Некто Синех рассказывает о своём побеге и сопровождающих его приключениях. «Я шёл пешком, говорит он, и дошёл до крепости, которую построил царь для того, чтобы сдерживать восточных иноплеменников, и один старик, продавец трав, приютил меня. Но я испугался при виде стражи на стене, сменявшейся ежедневно. Когда прошла ночь и начался рассвет, я стал перебираться от одного места к другому и прибыл на станцию Камур. Но жажда обессилила меня на пути, моё горло пересохло и я говорил: вот это вкус смерти; услышав же приятные голоса скота, я собрался с духом и ободрил свои члены. Я увидел бедуина, который спросил меня, куда я иду, предполагая, что я из Египта. Он дал мне воды и налил мне молока и я пошёл с ним к его племени и они переводили меня с места на место, пока я не прибыл в Атуну»¹³². То же самое, быть может, испытывал и Моисей. Выйдя за пределы страны, он направился в южную часть Синайского полуострова, представляющего собой гористый треугольник, около 200 вёрст по направлению от севера к югу. Северная часть полуострова занималась амалекитянами, а южная частью большого мидийского племени – мадиамлянами, производившими своё происхождение от Авраама, чрез Хеттуру¹³³. Связь общего происхождения давала Моисею уверенность в дружественном приёме, а также, быть может, возбуждала надежду на возможность союза против египтян, в случае если бы евреи попытались освободиться от рабства. Достигнув главного становища племени, которое обыкновенно находилось около какого-нибудь известного колодезя или родника, он сразу удостоился дружественного приёма от главы племени, дочерям которого он оказал любезность и помощь¹³⁴. Простота обстановки, в которой он теперь оказался, дышала патриархальностью и свободой. Хозяин его был и шейхом и эмиром своего племени, его гражданским и религиозным главой, носившим вследствие этого два имени Иофора и Рагуила, соответственно той и другой должности. «Моисею понравилось жить» здесь и он женился на одной из дочерей Иофора – Сепфоре. Но имя, данное им своему первому сыну от этого брака, показывало, что его думы были ещё на берегах Нила, его сердце там, среди своего угнетённого и стонущего народа. Он назвал своего сына Гирсамом, «потому что, говорил он, я стал пришельцем в чужой земле»¹³⁵.

Страна, в которой Моисею пришлось провести много лет, именно гористый полуостров Синая был особенно пригоден для того, чтобы своей заключённостью скрывать его от внешнего мира, а вместе с тем впечатлениями своей дикой пустынности настраивать его на великие мысли и подготовлять к великому предстоявшему ему служению. Белый известняк Палестины и пустыни Тих тянется у его северных пределов. К югу идут холмы песчаника, обыкновенно средней высоты, но поражающие удивительным разнообразием и блеском цвета вместе с причудливостью очертаний. Но холмы скоро уступают место горам Синая, которые наполняют южный конец полуострова, представляя массы первобытных скал, поднимающихся в своих вершинах на 9.000 футов над поверхностью моря. Их кристальные массы, будучи памятниками ранних веков творения, доселе остаются такими же, несмотря на все видоизменения поверхности земли. Громадные массы скал совершенно обнажены от всякой растительности, но их цвета так разнообразны и так резко очерчены, что издали они кажутся одетыми самой богатой и разнообразной растительностью. Световые эффекты затем в сухом чистом воздухе и под глубокой лазурью неба имеют невыразимую силу и прелесть – в разнообразии своих отливов, от ослепительной белизны до густого фиолетового цвета. Для того, кто прибыл сюда с богатых нив египетской дельты, весь этот блеск скал и неба, однако же, не может заменить того, что он оставил за собой, и местность должна была казаться пустынной. Во времена Моисея, впрочем, эта страна была менее бесплодна, чем теперь. Порубка дерев, веками производившаяся для употребления рудокопов древнего Египта, а также для выделки угля, которой занимаются там ещё и теперь, не только способствовала уничтожению лесов, но и усилила бесплодность почвы, благодаря уменьшению дождей. Многие долины, имеющие теперь только по несколько тощих кустов, три тысячи лет тому назад, быть может, покрыты были густым лесом. Ещё за 400 лет до Р.X. очевидец рассказывает, что вся страна была покрыта лесом и кустарником. Даже и теперь там встречаются богатые оазисы, по крайней мере, в пяти из синайских вади, и ни одна долина, в самом центре гор, не лишена вполне растительности. Акации и тамариски растут в большом количестве в вади Шейх и Гарандель, а пальмовые рощи во многих долинах дают хороший сбор великолепных фиников. Разные породы терновых кустарников гнездятся по ущельям самых отвесных стремнин. Тысячи коз и овец находят достаточный подножный корм в течение круглого года, а многие серны и горные барсуки отыскивают пищу почти на недоступных пиках вершин. Пантеры также встречаются в этих возвышенных долинах. Певчие птицы оживляют кустарники во время прохладной весны своим разноголосным щебетаньем, а иногда целые стаи перепёлок, утомлённых длинным полётом с запада через Красное море, садятся на время на скалистые склоны и открытые равнины. Дикие утки живут в маленьких озёрах одной или двух вади. В некоторых заливах водятся тюлени особой породы, шкура которых идёт на сандалии, хорошо защищающие ноги от обычных там колючек. Рыбы так много, что арабы при своих грубых приспособлениях ловят её в Красном море в большом количестве¹³⁶. Змеи как ядовитые, так и безвредные также водятся во множестве в некоторых частях. Взятый в целом, Синайский полуостров представляет собой одну из самых диких стран. Горы издали поднимаются красными и серыми массами и пиками порфира и гранита. По всем сторонам лежат кучи тёмно-серого пепла погасших вулканических огней или обломков порфира. Волны скал, с зеленоватым отблеском поднимаются обнажённо и грозно; неуклюжие, дикие хребты подобно башням вздымаются над чёрными и коричневыми массами камней, которые будто бы нарочно разбиты гигантскими молотами исполинов. Горизонт принимает всё новые формы с каждым шагом вперёд, когда одна котловина сменяет другую и величие ландшафта растёт по мере восхождения на высоту. Достигнув известного уровня, вы видите, как горы вздымаются кругом своими огромными высотами; но поднимаетесь выше, и эти самые горы как бы цепенеют пред новыми великанами, стесняющими путь. «Если бы я был живописцем, говорит Эберс, и мог бы иллюстрировать ад Данте, я поставил 6ы свой рисовальный стол здесь и наполнил бы свою книгу эскизами. Для живописателя тёмной бездны ада тут нет недостатка во всевозможных ландшафтах – суровых, ужасных, неизмеримо печальных, невыразимо диких, недоступно величественных и грозных»¹³⁷.

Подобная местность должна была производить сильное впечатление на такого впечатлительного человека, как Моисей. Нельзя было найти страны более благоприятной для приготовления к возвышенной миссии. Природа, по недостатку воды и бедности растительности, сурова и проста, не представляя предметов для развлечения. Величественные, задумчиво молчаливые горы кругом, со своими смелыми, обрывистыми массами гранита и порфира, наполняют душу торжественной серьёзностью, которую ещё больше возвышает далёкий горизонт, открывающийся с большинства вершин, и необыкновенно прозрачный воздух. Странник стоит наприм. на вершине Джебель-Муса, горы Моисея; внизу пред ним зияет ужасающая пропасть, кругом – бесчисленные пики с ущельями и стремнинами разноцветных скал – белых и серых, серо-жёлтых, кроваво-красных и зловеще-чёрных, совсем лишённых растительности. На север пустыня Тих тянется за горами в бесконечную даль. На востоке и западе отражение синего моря блещет из глубины; за ним к солнечному восходу виднеются бледные пески Аравии, а по направлению к закату возвышаются горы Египта, полуокутанные синевой дали. Такое место более чем узко стиснутая долина Нила способно было вызывать великие думы¹³⁸. В такой пустынной местности отдыхает душа, уходя в себя от окружающей монотонности. Неразвлекаемый и нетревожимый совне, дух живёт своей внутренней жизнью, следит за каждым движением мысли, анализирует и переживает всякое чувство в его тончайших оттенках. В городе нет уединения: всякий составляет часть большого целого, в котором он действует и под влиянием которого живёт. Но одинокий странник в местности, подобной Синаю, всецело отрешён от мира и должен наполнять пустоту уединения своей собственной личностью. Настоящее отступает на задний план, и дух, возбуждённый к внутренне напряжённой жизни, переполняется бесконечными думами. В такой высокоодарённой личности, какой был Моисей, торжественная тишина гор и беспредельный покров дневного и ночного неба подавляли мысль человеческую и наполняли душу величием Божества. Когда он размышлял о возможности избавления своего народа, уединённая беспредельность пустыни сглаживала пред ним контрасты его слабости в сравнении с могуществом Египта, которое могло бы иначе парализовать решимость и разбивать надежду отчаянием. Но что такое человек, дни которого как ширина длани и основание которого в прахе, перед всемогущим Творцом неба и земли, пред скалою израиля? Даже менее возвышенные умы среди этой величественной и грозной пустыни из века в век воспламенялись сознанием ближайшего присутствия божества. Гора Сербал с незапамятных времён была посвящена Ваалу и даже ещё теперь странствующий бедуин приносит здесь ягнёнка в жертву, как благодарение за особенные милости¹³⁹. Гора Хорив носила уже название «горы Божией», когда Моисей прибыл для поселения около неё¹⁴⁰, и вся вообще группа гор, подобно напр. Арарату или Гималаям, считалась священной в среде окрестных племён¹⁴¹.

В этом-то святилище гор, в ожидании времени, когда по предначертанным планам Божиим израиль созреет для великого движения к своему освобождению, и в тоже время несознательно приготовляясь к предстоявшему ему великому подвигу, Моисей провёл не менее сорока лет¹⁴². Его постоянные переходы со стадами своего тестя должны были ознакомить его с каждой долиной, с каждой равниной, с каждым ущельем, холмом и со всякой горой всей этой страны; с её населением, как туземным, так и работающим в египетских рудниках; с каждым источником и колодцем и с ресурсами всякого рода, представляемыми местностью, что вместе составляло в высшей степени важную подготовку к тому, чтобы вести свой народ, по освобождении его из Египта, к надёжному пристанищу и великому святилищу их будущей продолжительной стоянки. Кроме того, в эти годы душевного покоя в его уме постепенно возникали проблемы касательно организации народа и тут же могли находить спокойное разрешение, и главнее всего его собственный дух, благодаря отрешённости от мира и тесному непрерывному общению с Божеством, постепенно укреплялся и очищался¹⁴³.

Когда Моисей, таким образом, вёл тихую пастушескую жизнь среди будящих мысль гор Синая, в это время и на берегах Нила среди евреев созревала втайне мысль об освобождении от рабства египетского. Семейство, в котором выросли и воспитались такие лица как Мариам, Аарон и Моисей, верные Богу своих отцов и исполненные неодолимого отвращения к религии Египта, наверно представляло не единственный пример наследственной преданности вере и заветам израиля. Несомненно, Амрам и Иохаведа в самых именах своих¹⁴⁴ носили знамение своей веры, которая сохранялась многими даже в эти мрачные времена. Можно думать, что они были довольно равнодушны к воспоминаниям Вефиля и Вирсавии; но бедствия жизни будили религиозные чувства народа и придавали такое значение обетованиям Иеговы Аврааму и его потомкам, какого дотоле они не имели. Этот великий духовный переворот, насколько можно видеть теперь, совершался главным образом при посредстве колена Левиина, к которому принадлежали родители Моисея, и их детям предстояло выступить в качестве его главных совершителей. Но сами Амрам и Иохаведа, несомненно, по наследству получили ту духовную настроенность, которую их семейству предназначено было распространить на других и привести к таким великим последствиям. Что их колено удостоено было чести сделаться народным священством, это было его естественным наследием. Благодаря ему, его братья опять обратились к Иегове в Египте, и благодаря усилиям его сынов, Аарона и Моисея, они сделались свободным народом. Как деятели народного возрождения в Египте, как религиозного, так и политического, члены колена Левиина с самого начала, как по своим прежним заслугам, так и по своей особенной способности, были предназначены к достоинству высшего служения в народе.

Аарон, несомненно, был главным деятелем в этом великом деле, но ему нужна была помощь «старейшин» народа, то есть глав или князей колен, племён, семейств и домов, для распространения своего влияния на всё население. Но с какой бы то ни было помощью достигнуть этого было нелегко, потому что массы трудно поднять возвышенными идеями, особенно, когда они задавлены тяжестью жизни. Однако же было существенно важно поднять их дух. Освобождение их в простом физическом смысле не сделало бы их пригодными для великого назначения в качестве народа Божия. Чтобы заложить основание прочного и серьёзного признания Иеговы как национального Бога, необходимо было наглядно представить им контраст между истинным и ложным и напечатлеть его в их сердцах, когда они ещё были окружены египетским идолопоклонством, и воспламенить их ненавистью против его приверженцев, как их угнетателей. Еврейские надзиратели над отдельными рабочими партиями своих братьев, под начальством египетских приставников, несомненно, показывали сочувствие к их бесчеловечным страданиям, потому что эти надзиратели везде отождествляются со «старейшинами»¹⁴⁵, которые находились в близких сношениях с Аароном¹⁴⁶. Главы каждого племени или дома, очевидно, были ответственны за поведение принадлежащих к нему членов, и таким образом поддерживалась тесная связь между коленами. Тот факт, что Аарон отправился к Синаю, чтобы там встретить своего брата Моисея, показывает, что его дело, наконец, созрело для великих целей, а также то, что между ними в течение долгих лет их разлуки поддерживались сношения, хотя быть может только посредством случайных вестей, передаваемых купцами, проходившими чрез округ Иофора.

Приготовление Моисея к его великому подвигу, как и для всякой высокой цели, совершалось медленно и постепенно. Чувство призвания к великой роли пророка Божия само по себе влечёт за собой возвышение духа, энтузиазм и сосредоточенность души, достигаемые только постепенно. Внешние обязанности такого служения должны быть свободным выражением глубокого убеждения, поднимающегося выше всяких сомнений и вопросов, над которыми в большинстве задумываются другие, и это, несомненно, приобретается медленно. Всякое проявление пророческого вдохновения, впоследствии обнаруженного Моисеем, даёт знать, что бытие и постоянное соприсутствие Бога, как верховной направляющей и надзирающей силы в человеческих делах, реализовалось в его сознании с неодолимой силой и живостью, увлекавшей всё его существо. Его бегство, после убиения египетского приставника, было первым шагом к этому высокому вдохновению, так как он порывал всякую связь с Египтом и всецело отдавал себя делу своего народа. Хотя его сердце всегда принадлежало этому народу, даже когда он находился в учёном заключении при университетском храме в Оне, или в блистательных палатах фараонова дворца, и хотя он и тогда часто тайком вращался среди тех, кого он любил как «своих братьев» и сочувствовал им в их «тягостях», но бегство впервые освободило его от стеснительных условий его положения и всецело отдало его на служение народу.

Пророк, по истинному значению этого слова, есть провозвестник Божий среди людей, как в отношении настоящего, так и будущего. Предсказание есть только одна из форм божественного служения, совершаемого им. Его главное назначение состоит в возвещении настоящих целей и воли Божией. Но возвыситься до такого состояния духа, при котором человек становится словесным органом Божества к людям, можно только при естественном развитии. Прежде чем дух человека наполнится Духом Божественным, как светильня огнём, он должен долго согреваться и сосредоточиваться в себе – в такой степени, какая неизвестна другим людям. Земля должна почти исчезнуть, прежде чем откроется небо как обиталище для возвышенных мыслей. Невидимое должно стать осязательной действительностью, пред которой отступает на задний план всё видимое и земное. В этом смысле Моисей был первым и величайшим из пророков, потому что никто до Христа не говорил именем Божиим с такой властью и не проливал такого потока света на существо и законы Бога. Все последующие пророки заимствуют свой свет от этого центрального светила, потому что он внедрил в сердцах своего народа великие истины, которые его преемникам оставалось только распространять на своих современников. Горящий куст Хорива был наглядным символом того священного огня, которым пылало всё его существо и воспламенялся в мире неугасимый свет истинной религии. Но сколько внутренней борьбы, сколько дум о тайнах природы кругом его и над ним, сколько чисто умственной борьбы с учениями египетских наставников и какие контрасты богов Нильской долины с заветной верой в единого живого и истинного Бога Авраама, Исаака и Иакова – должна была пережить его душа, прежде чем пред ним предстал Иегова, Единый Всевышний, Вседержитель, всесвятой Господь Бог неба и земли! То, что он, даже при сверхъестественной помощи, пришёл к такому поразительно великому заключению, в той ясности и силе, с которой оно возникло в его сознании, ставит его вне ряда обыкновенных людей, потому что Бог Моисея открывается в Своих отношениях к человечеству и в самооткровении Своего существа с бесконечно большей полнотой, чем Бог Авраама. Откровение, несомненно, пролило в его душу свет, при помощи которого он постиг такие истины; но всё его существо должно было предварительно настроиться к этому свету, чтобы быть способным к восприятию таких откровений. В области духа тем только может быть дано, которые имеют. Кроме этого сосредоточенного вдохновения, медленно, с годами возвышавшего его до убеждения, что он призван быть пророком для своего народа и говорить ему от имени Бога, предстоявший Моисею подвиг требовал от него вместе с тем ума государственного деятеля, законодателя и организатора в широком смысле этого слова, и вот – сочетание этих качеств с его верховным авторитетом в качестве провозвестника Бога сделало его совершенно способным и готовым к великому делу.

Первое божественное откровение, преобразившее всё существо Моисея и приведшее к решительному кризису все его полусознательные мечты и духовные стремления прошлого, совершилось ему в пустыне Синайской, среди гор Хорива, – «сухих» гор, как вообще называются обширные высоты Синайской группы, – когда он пас стада своего тестя. Предание, с шестого века, считает глубокую котловину, к которой он впоследствии привёл сынов Израиля и где построен был монастырь Юстиниана, тем именно местом, где ему таинственный голос повелевал снять обувь. Но была ли местом этого события «долина», или равнина на горе Сербал – окружающая обстановка одинаково удобна. Горы, которые, по свидетельству И.Флавия¹⁴⁷, даже в глазах арабских племён окружены были ореолом особенной святости и назывались «горами Божиими», с грозным величием со всех сторон смотрели на великого пастуха. Он шёл за своим стадом овец и коз, отыскивавших растительность по уступам скал, в ущельях узких долин или по берегу случайно попадавшихся ручьёв, мало думая о том, куда оно приведёт его. Дикая акация и терновник всякого рода кое-где покрывали обнажённые уступы и раскалённую почву лощин. Но вот – вдруг пыл огня, подобный тому, который сожигал израиля в горниле рабства, показался среди ветвей одного из находившихся пред ним терновых кустов: Моисей удивлённо смотрит – «терновый куст горит огнём, но куст не сгорает»¹⁴⁸. Когда он подошёл поближе «посмотреть на это великое явление"», из куста раздался голос, в котором он невольно узнал голос Бога. Повелев снять ему сандалии¹⁴⁹, таинственный голос открывал ему новые и теснейшие отношения Бога к Его избранному народу и возлагал на смущённого пастуха страшную миссию быть Его пророком. Он был известен его праотцам и был познаваем ими под разными именами, более или менее употребительными у родственных народов в отношении их богов, – под именами Эл, Элогим, Шаддаи – «Всемогущий». Они употребляли также и имя Иеговы, но вся полнота заключённого в нём смысла никогда не была им открыта¹⁵⁰. Отныне должна была лечь резкая грань между истинным Богом и идолами Египта, и эта грань должна заключаться в усвоении имени Иеговы в его полном значении, как выражении Единого только живого Бога, истинного «Сущего», таинственного источника всякого бытия. «Иди к твоим братьям и сынам израилевым», продолжал Божественный голос, «и скажи им: Иегова, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя Моё на веки; так называйте Меня из рода в род»¹⁵¹. Все другие боги просто элилим – «ничто», не имеют бытия, а есть только изобретение человека. Один Иегова самым именем своим возвещал о Себе, что Он только Единый Живой Бог. Моисей должен был возвестить своим братьям, что этот Сущий Бог, помня свой завет с Авраамом, готов был освободить их от рабства и собрать их подле гор, где именно этот Божественный голос так говорил, и Он там даст им законы, как своему народу и поведёт их затем в добрую землю, которую Он обещал их отцам.

Невольно устрашаясь поручения столь возвышенного и вместе столь трудного, Моисей естественно желает получить особенное уверение в соприсутствии с ним Бога, прежде чем явиться пред лицо могущественного фараона, или пытаться пробудить угнетённый народ от апатии. Но ему даётся и это уверение. Подавленный видением и в тоже время возбуждённый в душе, трепеща при мысли о своём ничтожестве, но сильный святым упованием при воспоминании об Иегове, он возвращается к своему стаду другим человеком. Теперь он в полном смысле вдохновенный и становится на высоту великого предприятия, порученного ему. Если он не речист, то не сказал ли Иегова, что Аарон будет говорить вместо него фараону и народу? ему остаётся только действовать при посредстве его в качестве представителя Бога. Ему нужно было только руководить, а Аарон будет выражать его указания в надлежащих словах. По отношению к народу он должен был так сказать заменять Бога, а по отношению к Аарону быть тем же, чем Бог является по отношению к своему пророку, которого Он вдохновляет¹⁵². Он хотел 6ы иметь символ своей высокой должности; но разве пастушеский посох в его руках не служил уже орудием божественной силы? Его дело нельзя было совершить простыми человеческими силами. Если бы от него требовалось выступить против могущественного Египта, подняв восстание в народе и в надежде на военный успех, то он мог бы придти в отчаяние; потому что как толпа порабощённого народа может хоть день продержаться против дисциплинированных войск? Но мирный символ, который он держал в руках, именно посох, которым он гнал стадо своего тестя и над которым совершились только что виденные им чудеса, свидетельствовали о невидимой силе, пред которой бессилен сильнейший из фараонов. С таким знамением в руках, он мог смело идти вперёд, в полной уверенности, что Иегова, Который послал его, в предстоящей борьбе станет на сторону Израиля. Ведь этот простой посох – не превратился ли он, по повелению Божию, в змея, символ смерти, и рука, которая держит его, не покрывалась ли проказой и не исцелялась ли опять этим самым голосом? А видение горящего куста, не показало ли оно что, хотя терновник сам по себе не может противостоять пылающему огню и напротив легче всего поддаётся ему, однако же, остался невредим, и, следовательно, тут была Сила, которая защищала даже то, что было так слабо? Израиль сам по себе был бы неспособен противостать Египту, но у него есть могущественный Избавитель. Как Бог, находясь в пылающем кусте, защищал его от уничтожения, так Он находился и среди своего народа во время его испытаний и сохранит его от истребления. Народ будет избавлен не искусством или умом предводителя, а только силою Иеговы. Это избавление должно быть настолько делом одного Иеговы, что народ должен был во все последующие века видеть в этом залог того, что Он избрал его своим народом, из чистой любви и сострадания к нему¹⁵³.

Встреча Аарона со своим братом, происшедшая у горы Хорива, должна была наполнить их сердца радостью и упованием на Бога, потому что если Моисей рассказывал о полученном вдохновении на великое предприятие, то то же самое передавал и Аарон. Кроме того он сообщал, что евреи, их братья, наконец после долгих лет опять запылали ревностью к вере своих отцов, что обеспечивало их содействие в исполнении великого плана к быстрому освобождению их от рабства египетского и от близости ненавистного идолопоклонства. Доказательств этого не было надобности ждать долго. Все старейшины Израиля, будучи собраны на совещание и получив известие о приближающемся перевороте, с радостью приняли эту весть, чрез них она с быстротой молнии облетела все колена, все племена и семейства, и народ поднял голову и исполнился радости. Старейшины донесли великим братьям, что «народ поверил» им и возрадовался, что «Господь посетил сынов Израилевых» чрез своих избранных посланников, и в благодарственном уповании поклонился¹⁵⁴. Кризис, таким образом, совершился и отсюда началась та великая историческая борьба ничтожного инородческого племени с могущественным Египтом, которая лежит позорным пятном на страницах истории этой передовой страны древнего цивилизованного мира.

Моисей опять на берегах Нила. – Фараоны времени исхода. – Танис, как резиденция фараона. – Появление великих братьев во дворце. – Состязание с египетскими магами. – Казни египетские и их соотношение с физическими особенностями страны. – Их религиозно-нравственный характер. – Последняя роковая ночь. – Десятая казнь. – Ужас египтян и заря свободы израильтян.

Когда Моисей снова явился на берегах Нила, то главного угнетателя народа израильского и его личного врага фараона Тотмеса III не было уже в живых и престол перешёл к его наследнику Аменофису II и затем к его внуку Тотмесу IV. При этих последних двух фараонах и завершилась великая драма освобождения израильского народа от рабства египетского. Насколько можно судить по дошедшим до нас памятникам, фараоны эти уже не отличались воинственностью и силой своих предшественников. Это были изнеженные, высокомерные и в то же время слабохарактерные деспоты, которые любили придворный блеск и пышные церемонии, покровительствовали наукам и искусствам и совсем не обращали внимания на внутреннюю жизнь и политическое состояние своей страны. Такие государи бывают истинным бедствием для народа. Сами не обращая на него никакого внимания и единственно заботясь о том, чтобы собраны были подати и не истощались средства казны для поддержания внешнего блеска придворной жизни, они отдают страну на растерзание различных хищников, которые от имени правительства обирают народ в свою личную пользу и налагают на него непосильные повинности. То же самое было и в Египте. Народ при этих фараонах стонал ещё больше; но, благодаря слабости центральной власти, в нём в то же время успешнее могла идти освободительная агитация, он мог свободнее обсуждать своё положение, беспрепятственно сноситься со своими вождями. И, таким образом, мало-помалу народ был настолько подготовлен, что великие братья могли смело выступить перед фараоном выразителями народного желания.

Наиболее любимой резиденцией фараона этого времени был город Танис или Цоан, лежавший на одном из северных каналов Нила, в области Гесем. Это был город колонн, статуй, сфинксов и украшений всякого рода, отличавших резиденцию фараонов. Великолепные дворцы были местом постоянных придворных пиршеств и ликований, которые были в таком разительном противоречии с тем, что делалось за стенами, где народ стонал от непосильных работ и повинностей. Представителями-то этого народа и явились во дворец Моисей со своим братом Аароном.

При государственной беспечности фараона, совсем не знавшего состояния своего государства и судившего о нём только по окружавшей его придворной пышности и раболепству придворных льстецов, превозносивших славу и могущество фараонова престола, появление во дворце каких-то дерзких представителей ничтожного, презренного инородческого племени могло только вызвать у фараона улыбку презрения. На просьбу Моисея и Аарона отпустить израильский народ в пустыню для принесения жертвы Господу, фараон высокомерно и в то же время благодушно отвечал, что он не знает никакого их Господа и советовал бы им не заниматься праздными смутами в народе, а идти и заниматься своим собственным делом. «Зачем вы, Моисей и Аарон, отвлекаете народ мой от дел его? Ступайте на свою работу», сказал он и с этим проводил из дворца почтенных старцев¹⁵⁵. Он, конечно, и предположить не мог, какой политический смысл заключался в этом появлении представителей Израиля во дворце; но не мог не догадываться, что в народе началось какое-то незаконное движение, которое нужно было поэтому остановить. Движение это происходило от праздности, думал он, и поэтому велел усилить работы и повинности. Но этим, конечно, ускорился только подготовлявшийся политический кризис. Должен был окончательно совершиться разрыв и великие братья-освободители опять явились во дворец, чтобы решительно потребовать освобождения народа, подтверждая своё право на то необычайными знамениями.

На этот раз фараон внимательнее отнёсся к представителям израильтян, созвал придворный совет, чтобы официально выслушать их заявления. В доказательство правоты своего требования Аарон бросил свой жезл на пол, и он мгновенно превратился в змея, шипя и извиваясь. Как ни чудесно было это знамение само по себе, но для Египта в нём не было ничего необычайного. Оно, по-видимому, не особенно смутило фараона. Он позвал своих придворных магов и они сделали то же самое. Египет был страной «чёрной магии», представители которой были многочисленны и разделялись на классы по специальностям. В книге «Исход» упоминаются три класса: хакавим, или мудрецы, занимавшиеся вообще тайными чарами; мекашфим, знавшие заговоры и заклинания от ядовитых насекомых и пресмыкающихся, крокодилов, змей и т.п., и хартумим, которые, по мнению Бругша, были жрецами в том самом Танисе или Цоане, где Моисей и Аарон совершали свои чудеса. Этот класс, вероятно, был тождествен со «священными писцами», которые занимали должности писателей при храмах и вместе с тем отличались искусством заговоров посредством священных имён и слов¹⁵⁶. В этом отношении они были «писцами тайных писаний» и входили, вместе с другими, в состав совета фараонова. Имена двух главных магов, выступивших со своим искусством против Моисея, сохранены ап. Павлом¹⁵⁷, и оба чисто египетские, Ианний или Анну, тождественный с «писцом», часто упоминается в сочинениях времени Моисея, а Иамврий есть название одной священной книги, означающее «писец юга». Каким образом эти маги совершали свои, равносильные Моисееву, знамения, сказать, конечно, невозможно; но известно, что как в древнее время, так и теперь на дальнем востоке совершаются поразительные в этом отношении явления. Одно африканское племя, псиллы, умели совершенно обеспечивать себя от укушения змей разными заговорами и причитаниями приводили их в летаргию и употребляли для игры вроде хлыстов¹⁵⁸. Даже и в настоящее время египетские фокусники делают со змеями удивительные фокусы: берут их за голову и, посредством известного потрясения и заговора, делают их жёсткими и неподвижными, вроде палки¹⁵⁹.

Таким образом, первым своим знамением Моисей со своим братом не могли доказать необычайности своих полномочий, и жезл Аарона только в том отношении превзошёл жезлы египетских магов, что, превратившись в змея, пожрал их. Фараон очевидно только с любопытством просвещённого деспота мог взглянуть на этот «фокус» представителей израильского племени и остался, несомненно, доволен подобным же искусством своих придворных магов. Об освобождении народа он и думать не хотел. Тогда над Египтом разразился ряд бедствий, которые по быстроте следования и величию были беспримерны в истории страны и по справедливости получили название «казней» египетских. Между нравственным и физическим миром, несомненно, существует таинственная связь, которая даёт знать о себе особенно в решительные моменты исторической жизни. Когда неправда достигает высшей степени, когда она, попирая всякое право, по-видимому, торжествует окончательно, тогда за попранный нравственный закон как бы вступается сама природа и мщение бывает страшно: чума, голод или бедствия войны страшным бичом разражаются над страной, нарушившей нравственный закон. В истории много можно указать примеров этого, и Египет представляет только, так сказать, наиболее выдающийся и знаменитый тип такого взаимодействия между нравственным законом и силами природы.

Казни египетские конечно имели свой непосредственный источник в чудесных действиях Моисея, но характер их вполне соответствует особенностям египетской природы, в которой по временам и теперь замечаются подобные же явления.

Когда фараон решительно отказался удовлетворить справедливую просьбу Моисея, страну постигло первое бедствие: вся вода обратилась в кровь. Все казни египетские имеют не просто стихийный характер, но религиозно-нравственный смысл. Они имеют целью не только сломить упорство деспотического правительства, но и подорвать в глазах народа кредит их богов. Первая казнь была прямо направлена против главного божества страны, Озириса или Нила, который оказался бессильным защитить страну от этого бедствия, и жрецы его своими чарами могли только увеличить бедствия, обращая также воду в кровь, а, не восстанавливая её первоначального свойства. Это бедствие действительно имело характер казни, но сходные явления замечались в Ниле и новейшими исследователями и путешественниками. Вода в нём в известный период своего ежегодного повышения принимает красный цвет. «Солнце, говорит один учёный путешественник, только что поднималось над холмами Аравии, и я был изумлён, видя, что солнечные лучи производили в воде тёмно-красное отражение. Краснота усиливалась по мере усиления света, так что, когда солнце совсем поднялось над холмами, Нил представлял вид реки из крови. Подозревая какой-нибудь обман чувства зрения, я быстро нагнулся с лодки ближе к воде, и моё первое впечатление подтвердилось. Вся вода представляла тёмно-красную массу, более похожую на кровь, чем на что-нибудь другое. В то же самое время я заметил, что река поднялась на несколько дюймов за ночь, и арабы называли это красным Нилом»¹⁶⁰. Явление это объясняется появлением и чудовищно быстрым распространением особого рода мелких водорослей, которые и придают такой цвет воде. Во время такого состояния вода не теряет своих естественных свойств и при употреблении оказывается наиболее здоровой и вкусной. Особенностью же первой казни было именно то, что вода оказалась негодной к употреблению, рыбы умирали в ней, и египтяне принуждены были рыть новые каналы, чтобы не погибнуть от жажды¹⁶¹.

Вторая казнь, наслание жаб, также прямо направлена была к подрыву египетского идолопоклонства, именно культа богини Хект – «гонительницы жаб», изображавшейся с головой жабы. В известные периоды жабы появляются во множестве в Египте, особенно когда Нил и его каналы во время высшего разлива смачивают и наводняют все высыхающие обыкновенно болота и низменности. Жабы и лягушки всякого рода нарождаются мириадами, и древние египтяне обращались за помощью к богине Хект. Так было и теперь, по навождению Моисея, но в ещё более ужасной, небывалой степени. «Гонительница жаб» оказалась бессильной помочь беде и жабы наполняли даже дома и постели, что было истинным бедствием для такого брезгливого и чистоплотного народа, как египтяне. Маги своим искусством только усиливали бедствие, которое очевидно было так необычайно и тяжело, что фараон принуждён был обратиться за помощью к Моисею и Аарону. Тут он показал первый признак уступчивости, которая, однако же, скоро опять сменилась упорством высокомерного деспота.

В наказание за это последовала третья казнь и притом уже без предостережения, которыми сопровождались первые две. Почва берегов Нила, как и всё там, считалась священной и её боготворили под именем Себ или отца богов. Теперь она должна была подвергнуться осквернению. Вся земля обратилась в мошек и разных насекомых. «И были мошки на людях и на скоте»¹⁶². Подлинник даёт более широкое понятие, под которое подводятся все паразитные насекомые: клопы, клещи, вши и т.п. В основе этой казни также лежит естественное явление, замечаемое на берегах Нила. «Когда наводнение, говорит Осборн, поднимается над уровнем каналов и быстро покрывает всю поверхность земли, то тонкая пыль, в которую обыкновенно обращается грязь после предшествовавшего наводнения и которая покрывает все поля, представляет необычайное явление. Как только она пропитывается влагой, из неё появляются бесчисленные мошки и насекомые всякого рода, нарождающиеся из яичек, заложенных во время убыли прежнего наводнения. По мере притока воды, чёрные тучи этих насекомых поднимаются над землёй и несутся перед потоком, привлекая в свою очередь тучи птиц, охотящихся за ними, что всё представляет крайне своеобразное зрелище»¹⁶³. Подлинное слово, употреблённое в книге Исход, по-видимому, включает различных ядовитых мошек и насекомых. Греческие переводчики, жившие в Египте и потому знакомые с особенностями этой страны, употребляют слово (σκνυφες), которое означает не только безвредных мошек, но и ядовитых насекомых, причиняющих страшные страдания не только людям, но лошадям и вообще скоту.

Но собственно ядовитые насекомые явились вследствие четвёртой казни, наведшей на страну «песьих мух». Эти злые и ядовитые мухи иногда тучами наполняют воздух и бывают истинным бичом для людей и для животных. Они обыкновенно приносятся южным ветром с больших болотных мест верхнего Нила и своей чёрной массой покрывают всё. Укушение их причиняет страшное воспаление и в Абиссинии их так боятся, что при приближении их в известное дождливое время года жители удаляются со своими стадами. Подобные насекомые и в обыкновенное время составляют истинное наказание для людей и животных. Когда же страна покрывается водой, то они увеличиваются до ужасного количества. Никакими занавесами не закроешься от них. Так как наводнение, покрывая землю, уменьшает вообще их пищу, то они как бы с голодным бешенством набрасываются на людей и на скот и тучами устремляются на всё, что только может служить для них пищей. Вода в сосудах и всякая пища мгновенно покрывается ими. Если такое неприятное явление составляют они при обыкновенном ходе вещей, то можно представить себе, какое это было бедствие для страны, когда они в небывало громадном количестве насланы были прямо как наказание. Это была истинная казнь, и кроме нанесения физических страданий, она вместе с предыдущей направлялась также к подрыву египетского культа, в котором были и специальные «боги мух», как и во всех жарких странах древнего языческого мира. Боги эти считались защитниками страны от ядовитых насекомых всякого рода, и две последние казни доказывали их полное бессилие против бедствия, от которого они и считались собственно защитниками.

Едва страна успела вздохнуть от описанного бедствия, как её постигла новая казнь, именно моровая язва на скот. Казнь эта также имела в своей основе естественное явление. Когда наводнение оканчивается и вода вступает в свои берега, то поднимающиеся с наводнённых местностей испарения часто отравляют атмосферу и она бывает гибельна для скота. Моровая язва и теперь обычное явление в Египте и иногда страшно свирепствует, производя ужасные опустошения не только между овцами и рогатым скотом, но и между верблюдами, лошадьми и ослами. И покровители скота в Египте Озирис и Изида, так же как другие божества, оказались бессильными отвратить бедствие.

В шестой казни карающая рука Божия ближе касалась уже самих людей. Брошенный Моисеем пепел произвёл язву, поразившую не только скот, но и людей. Казнь эта также направлялась против египетского культа. В различных египетских городах, посвящённых богу Сет или Тифон, ежегодно приносились в жертву рыжеволосые и светловолосые люди, из чужестранцев, и между ними наверно бывали и израильтяне. После сожжения их живыми на алтаре, пепел их рассеивался жрецами в воздухе, как бы для очищения атмосферы от всяких вредных элементов. Теперь же пепел, брошенный Моисеем, произвёл как раз противоположное действие и поразил язвой суеверных египтян, и особенно жрецов, для которых бедствие от неё было двойное, так как по закону оно делало их нечистыми и неспособными к отправлению своих жреческих обязанностей.

Как ни тяжелы были все эти бедствия, но они не могли сломить упорства высокомерного деспота и не могли заставить его исполнить просьбу Моисея. Тогда наслана была седьмая казнь. Это было около месяца марта. Ячмень колосился, лён цвёл, а пшеница, рожь и полба ещё только зеленели¹⁶⁴. Над полями пронеслась страшная грозовая буря, сопровождавшаяся опустошительным градом. Явление это было необычайным. Хотя гром и град и не неизвестны в Египте весной, но они редко бывают сильными, и теперешняя сильная гроза, с опустошительным градом должна была крайне усилить возбуждение и страх народа пред грозными явлениями природы, быстро следовавшими одно за другим и поражавшими страну различными бедствиями.

Восьмая казнь совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны, особенно уже значительно опустошённой градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Греции и северных пределов малой Азии саранча есть истинный бич земледелия. Она летает такими тучами, что застилает солнце и дотла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своими полётами, она несётся по воле ветра, и горе стране, на которую она обрушивается. Она покрывает землю как снег, и будь она раньше хоть садом эдемским, после неё будет представлять бесплодную пустыню. Полёт её ничто не в силах остановить. Зажигают огни, но они потухают от массы мёртвых тел её, а живая мириадами продолжает свой полёт. В открытые двери и окна она набивается тысячами и съедает всё, что сделано из дерева. Такое страшное бедствие постигло и Египет, и только когда саранча произвела уже свою опустошительную работу, сильный ветер со Средиземного моря снёс и потопил её в Красном море.

Все эти бедствия, наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и Аарона и на этот раз уже с несвойственным себе смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только прекратилось бедствие, в нём опять ожило высокомерие восточного деспота и он поддался внушению жрецов, которые утверждали, что все эти бедствия – простые явления природы и потому не следует на основании их государству лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, ещё раньше этого бедствия министры фараона, более его понимавшие нужды и состояние страны, стали убеждать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ограничением, чтобы на праздник в пустыне шли только одни мужчины, а остальные все должны были оставаться дома. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», сказал он¹⁶⁵, и велел выгнать Моисея из дворца. Но последовавшая затем казнь заставила его сделаться ещё более уступчивым и он уже позволял идти всем евреям, только 6ы остались дома стада, как залог того, что они возвратятся в страну. Но дипломатические переговоры, которые давно уже обеим сторонам давали знать, что собственно разумелось под предлогом трёхдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпуска всех вообще израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о временности путешествия. Такое требование очевидно должно 6ыло опять затронуть честолюбие фараона. Между тем страну постигла девятая казнь. Солнце было верховным божеством Египта и теперь оно также должно было обнаружить своё бессилие пред грозным Иеговой. Страну покрыла непроницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что люди не могли видеть друг друга и должно было приостановиться всякое движение и всякая деятельность. Явление это может находить некоторое объяснение также в атмосферических особенностях страны. В период между месяцами мартом и маем из Африки от экватора обыкновенно дует знойный ветер хамсин. Он дует промежутками, продолжающимися от двух до четырёх дней, в течение целого месяца. В пустыне он поднимает огромные вихри песка, которые иногда погребают целые караваны, и известен даже исторический случай, когда эти песчаные вихри занесли целую армию, именно войско Камбиза, посланное против Амона, которое буквально исчезло в песках, всё равно как будто бы потонуло в волнах бурного моря¹⁶⁶. Во время этого ветра воздух бывает чрезвычайно густ, так что солнечные лучи едва пробиваются даже в самые ясные дни; иногда же просто наступает полная тьма. При таких случаях народ обыкновенно запирается в своих домах или подвалах, а в пустыне для этого нарочно роются землянки, где бы можно было укрыться от этой страшной песчаной бури. Искусственный свет в это время бесполезен, так как он не может проникать густого воздуха. Улицы бывают совершенно пусты и повсюду господствует мёртвая тишина, как ночью.

Один арабский летописец конца одиннадцатого столетия рассказывает о великой буре, которая сопровождалась такой тьмой, что все приведены были в ужас и смятение, думая, что наступил конец мира¹⁶⁷. Напуганный страшной тьмой, фараон ещё раз выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собою и все свои стада, опять пробудило строптивость разъярённого деспота и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойствия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный оборот и Моисей мог с глубокой иронией ответит фараону, что он уже действительно не увидит лица его¹⁶⁸.

Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил египетского надзирателя за его жестокость к своему соплеменнику. Быть может, он тайно надеялся, что этот случай послужит сигналом к общему восстанию народа на борьбу за свободу. Но цепи рабства въелись, так сказать, даже в душу этого народа и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться бегством от грозившей ему смертной казни. Но это не убило в нём великой мысли. В глухих ущельях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга он жил своей великой мыслью, но осуществления её должен был ожидать многие и многие годы. Прошла вся молодость и борода покрылась снегом старости, и только тогда с берегов Нила дошла до него радостная весть, что родной ему народ, под освободительным влиянием Аарона, наконец, воспрянул духом к чувству свободы и готов был принять освободительную миссию великих братьев. Тогда-то и началась описанная выше борьба между представителями угнетённого народа и деспотическим угнетателем, борьба, в которой такую грозную роль играли физические бедствия, в быстрой последовательности обрушивавшиеся на страну. Последнее страшное явление более всего навело ужас на суеверных египтян, и министры более чем когда-нибудь умоляли фараона отпустить этих презренных рабов. Но слабохарактерный и вместе с тем высокомерный деспот, соглашаясь уступить, в то же время опять переменял своё мнение и дождался того, что страну его постигло новое бедствие, ещё более страшное, чем все предыдущие и притом такое, которое лично коснулось самого фараона.

Моисей уже предвидел неминуемую развязку великой драмы и велел всем готовиться к выступлению. Народ должен был запастись всем, что могло понадобиться в пустыне. Жизнь в Египте познакомила израильтян с ремёслами и занятиями этой цивилизованной страны, так что они стояли гораздо выше в культурном отношении, чем простые номады или пастухи, и потому могли сразу основать благоустроенное государство в Палестине. Но рабская жизнь, естественно, не могла способствовать благосостоянию экономическому. В течение долгого времени они были даровыми рабочими, не получавшими никакой платы за свой труд, и поэтому если и были некоторые счастливые исключения людей, сумевших накопить богатства, то масса была крайне бедна. Теперь, перед уходом из страны, народ должен был, так сказать, сразу взять у египтян плату за свой вековой труд, каждый выпрашивая у знакомых египтян всё, что может оказаться необходимым в пустыне – одежды, украшения, сосуды и тому подобные вещи. С массой собственно египетского народа израильтяне жили в дружественных отношениях, так как почти одинаково несли тяжкую долю рабства, но последние события заставили и высшие классы снисходительнее и добрее относиться к израильтянам и потому все охотно давали им свои вещи.

Наступила последняя роковая ночь, последняя ночь рабства перед зарёй свободы. Память о ней необходимо было увековечить в народном сознании. Народ должен был бодрствовать в эту ночь и совершить торжественный обычай празднования пасхи, как знамя своего освобождения. Несомненно, израильтяне и прежде имели годичные праздники, совершавшиеся весной. Теперь один из этих праздников мудрый законодатель избрал как знамение исторического момента в жизни нарождающегося народа и велел праздновать пасху с такими обрядами и в такой обстановке, которая навсегда запечатлелась бы в народной памяти. Отселе с месяца Авива должен был начинаться новый год и в четырнадцатый день его должна совершаться ежегодно пасха. Каждый дом должен совершать её отдельно, убивать ягненка и есть его с пресным хлебом и горькими травами, так чтобы вместе чувствовалась и сладость свободы и горечь испытанного рабства. Все должны были есть её наготове к отправлению – стоя с посохами в руках, в сандалиях, с поясами и сумками, есть «с поспешностью»¹⁶⁹, как требовалось особенностями исторического момента освобождения народа. Никто не должен был выходить из дома, а быть наготове по первому знаку собираться под знамёнами своих частей для выхода из страны рабства. Страшная торжественность этой ночи и этого обряда усиливалась кровавыми знаками на дверях, дававшими знать, что в эту ночь совершится последняя казнь над деспотической страной.

И казнь совершилась. Заря, засиявшая для израильтян лучами свободы, осветила для египтян то ужасное бедствие, которое разразилось над ними в эту ночь. И сделался великий вопль во всей земле египетской, ибо не было дома, где не было 6ы мертвеца; и в самом дворце фараон оплакивал своего наследного принца. Ангел смерти поразил всех первенцев египетских «от первенца Фараона, сидевшего на престоле своём, до первенца узника, и всё первородное из Египта»¹⁷⁰. Причина такой великой смертности различно объясняется с различных точек зрения. Египтяне приписывали её впоследствии битве с ненавистными пастухами¹⁷¹, а псалмопевец в своём торжествующем псалме объясняет её неожиданным посещением страшной язвы. «Он не пощадил души их от смерти, но предал жизнь их моровой язве», как буквально в еврейском подлиннике читается 50 стих 77 псалма. Моровая язва часто следует за хамсином, или бурей, производящей описанную выше тьму. Производимая ею смертность бывает ужасна. В 1580 году в Каире умерло от неё пятьдесят тысяч в течение восьми месяцев. В 1696 году умерло десять тысяч в один день! В Константинополе в 1714 году число выхваченных ею жертв насчитывало около трёхсот тысяч человек. Даже в Палестине она производила страшные опустошения и однажды, как видно из 2Цар. XXIV гл., умерло семьдесят тысяч в три дня. Все вообще постигшие Египет казни находились в близком соотношении с естественными явлениями физической жизни страны, но чудесный характер их ещё яснее выступает в том религиозно-нравственном значении, которое связано с ними, и в той необычайной быстроте следования и силе обнаружения, с которой они разражались над Египтом в качестве действительных, нравственно мотивированных наказаний.

Последнего удара не выдержало высокомерие фараона. Узнав о страшном бедствии, постигшем страну и его собственный дом, он ещё ночью призвал Моисея и Аарона и с отчаянием сказал им: «встаньте, выйдите из среды народа моего, – возьмите всё и идите, и благословите меня», как бы сквозь слёзы добавил убитый горем фараон. Теперь уже и сами египтяне, поражённые ужасом, торопили израильтян к выходу из страны, иначе, говорили они, «мы все помрём»¹⁷².

И народ двинулся в путь, собираясь, по выработанному предварительно плану, под знамёнами своих старейшин и сосредоточиваясь вокруг центрального знамени, где находилась душа всего национального движения, заправлявший всей стихийной массой народа законодательный гений Моисея.

Трудность осво6одительного дела. – Исходный пункт движения из Египта и план самого исхода. – Стан при Чермном море. – Погоня. – Ужас в среде израильтян. – Самообладание и мужество Моисея. – Между бушующим морем и смертоносными колесницами. – Приливы и отливы на Чермном море. – Переход израильтян. – Гибель воинства фараонова. – Ликование народа. – Теория Бругша. – Личность фараона, погибшего в море.

Освободителю народа израильского предстоял исполинский труд, с которым мог справиться только человек необычайного гения и исполинской воли. Прежде всего, нужно было более или менее стройно организовать движение этой двухмиллионной массы народа; выделить наиболее здоровых людей и вооружить их на случай враждебного нападения; организовать продовольственную часть для такого огромного количества народа; воодушевить всю эту массу одной мыслью свободы, и наконец, избрать такой путь движения, который бы представлял наилучшие шансы проникнуть за пограничные укрепления и обеспечивал более скорое достижение цели.

Исходным пунктом движения был Раамсес, один из укреплённых городов, построенных каторжным трудом израильтян. Народ, почуяв свободу, бодро устремился в путь. У него всего ещё было вдоволь, он не имел и понятия о тех лишениях и нуждах, которые предстояли ему, и был одушевлён единственной мыслью о той обетованной земле, что течёт молоком и мёдом, и желал бы, чтобы его прямо вели туда. Это последнее желание, по-видимому, исполнялось, когда после короткого отдыха в сборном стане вожди повели народ прямо на палестинскую дорогу и, пройдя по направлению к северо-востоку около двадцати пяти вёрст, по линии канала с пресной водой, идущего к одному из Горьких озёр, – остановились станом в Сокхофе или Суккоте – «палатках», где наверно была стоянка какого-нибудь пастушеского племени. Воды было достаточно по всему пути, но многие женщины наверно уже отставали, дети истощались и заболевали, скот измучивался и падал, – неизбежное явление при массовом и притом поспешном движении. Кроме того наверно робость закрадывалась в души многих менее отважных мужчин, когда они невольно вспоминали, что пред ними тянется укреплённая сплошная стена и прежде, чем проникнуть за неё в вольную пустыню, им придётся встретиться с хорошо вооружёнными и дисциплинированными войсками, охранявшими эту укреплённую стену. На следующий день пришлось остановиться уже в виду фортов Ефама, одной из крепостей этой стены, в восточном углу пустыни того же имени. При виде грозных бастионов крепости страх разросся ещё больше, и хотя израильтяне находились ещё на египетской почве, но между ними послышались уже голоса, выражавшие сожаление, что оставили Египет: лучше было рабствовать там, чем умирать в пустыне¹⁷³.

Великий вождь, однако же, знал не только характер своего народа, но также и те отношения, в которых Египет находился с князьями ханаанскими, и потому всё предусмотрел – как и куда вести. Он знал, что он подвергся бы прежде всего нападению со стороны гарнизонов пограничной египетской укреплённой стены; но если бы ему удалось прорваться чрез эту стену, то с другой стороны на него не замедлили бы напасть князья ханаанские, которые не преминули бы поживиться на счёт такой большой добычи. Нужно было избежать всего этого. Поэтому Моисей круто повернул от Ефама на юг и повёл свой народ параллельно со стеной, на расстоянии нескольких вёрст от неё. Движение это было крайне поспешное, так как гарнизоны крепостей могли сделать нападение при всяком удобном случае, и поэтому во время пути пришлось иметь меньше отдыха, чем бы следовало. Наконец близ Красного моря они достигли одного места под названием Пигахироф – «место, где растёт тростник», перед Ваал-цефоном, как назывался финикийскими мореплавателями горный кряж, лежащий за теперешним городом Суэцом¹⁷⁴. Там они могли раскинуть свои палатки и отдыхом подкрепить силы, среди обильных родников пресной воды и прекрасных пастбищ. Таким образом, были обойдены все пограничные египетские крепости и на время народ был в безопасности, находясь на неохраняемой косе Красного моря, на месте теперешнего Суэца. Этим избегнута была опасность столкновения с дисциплинированными войсками пограничной стены.

В таком движении нельзя не видеть глубоко обдуманного плана, с целью обмануть бдительность египетских пограничных гарнизонов. Подступ к крепости Ефам и затем быстрое отступление от неё и исчезновение в пустыне могли заставить крепостные гарнизоны предполагать, что Моисей оставил намерение прорваться чрез стену, потерял дорогу и заблудился в пустыне. Но первый подступ, однако же, встревожил их. Крепостные караулы были усилены и войска наверно готовились или к отражению надвигающейся массы народа, или к прямому нападению на неё, если бы было получено такое приказание. Не зная, где будет сделана попытка перейти границу, гарнизоны наверно стояли наготове под оружием, посылали гонцов к фараону в Танис, требуя подкреплений и сообщая, что надвигавшаяся орда исчезла в пустыне по направлению к юго-западу; естественно, вследствие этого у фараона могло явиться предположение, что бежавшие от него рабы «заблудились и пустыня заперла их»¹⁷⁵.

Известия из пограничных крепостей должны были показать фараону, что у Моисея действительно было намерение окончательно вывести свой народ из Египта, а не просто для временного пребывания в пустыне с целью совершения религиозных обрядов и празднеств, как он это мог предполагать и после всего, что произошло между ним и Моисеем, при своём презрительном взгляде на неспособность рабского племени к возвышенным идеям свободы.

«Что это мы сделали?» гневно сказал он теперь окружавшим его министрам. «Зачем отпустили израильтян, чтобы они не работали нам?»¹⁷⁶. Он с крайней неохотой отпустил их даже в пустыню на религиозный праздник, – отпустил только потому, что не мог не отпустить. Теперь же, когда стало известно, что эти рабы решились совсем бежать из страны, то надо остановить их, воспрепятствовать им во что бы то ни стало. Правда, они уже были довольно далеко; но у него была конница, которая могла догнать их. Быстро поэтому он приказал снарядить погоню. В качестве передового отряда выслал шестьсот лучших колесниц, за которыми двинулись и главные силы. Пылая мщением к презренным беглецам и предвкушая удовольствие грозного налёта молниеносной конницы на поражённых ужасом израильтян, фараон сам отправился во главе передового отряда. Египетские фараоны были страстные любители конницы, которая была их гордостью и славой. На неё шли огромные издержки, так как каждый солдат имел особую колесницу, запряжённую парой красивых, сильных и быстрых коней.

Между отправлением израильтян и погоней за ними, однако же, по необходимости должно было пройти довольно много времени. У египтян было так велико почтение к умершим, что самые важные политические обстоятельства не могли нарушить всего обрядового этикета, который совершался фараоном в честь своего умершего сына-наследника. Кроме того и в семействах воинов также совершались подобные же обряды над умершими первенцами. По придворному церемониалу для оплакивания сына фараонова требовалось до семидесяти двух дней¹⁷⁷ и в это время отлагались все остальные дела. Только спустя десять недель после смерти мумия умершего ставилась в погребальный склеп, с необходимыми при этом обрядами, подробно изложенными в «книге мёртвых».

Но если фараон принуждён был долго откладывать преследование, то теперь тем быстрее он должен был пуститься в погоню за беглецами. Он быстро снарядил свои великолепные эскадроны, и военные колесницы вихрем понеслись своими великолепными скакунами, которые по выражению одного древнего папируса «были быстры как шакалы, с огненными глазами, и с яростью подобно урагану всё разрушающему». Бедственная участь израильтян казалась неизбежной. Они, между тем снявшись станом, медленно подвигались к Красному морю, желая к послеполудню достигнуть его во время отлива¹⁷⁸. Слышен был уже прибой волн на морском берегу, когда вдруг позади на небосклоне показались облака пыли, давшие знать о преследовании. Ужас объял всех и опять начался отчаянный ропот малодушных на своего вождя. В виду неизбежной гибели ропот превратился в обвинения, в которых звучала горькая усмешка отчаяния. «Разве нет гробов в Египте, что ты нас привёл умирать в пустыне?¹⁷⁹ роптал народ. Что это ты сделал с нами, выведши нас из Египта? Не говорили ли мы тебе в Египте, оставь нас, пусть мы работаем египтянам? Ибо лучше нам быть в рабстве у египтян, чем умереть в пустыне»¹⁸⁰. В этом ропоте слышалось злобное малодушие рабов, для которых цепи рабства милее, чем свобода, достигаемая отвагой и мужеством. Можно представить, как тяжело было положение Моисея. Но великий вождь, спокойный даже в присутствии страшной опасности, сумел вовремя успокоить тревогу, пока она ещё не перешла в гибельную панику. «Не бойтесь, стойте!» громовым голосом сказал он. «Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны»¹⁸¹. Слова эти успокоительно подействовали на массу, и она стала ожидать своей участи, которая, несомненно, должна была скоро решиться. Море бурно волновалось впереди, а сзади уже показывались передовые ряды преследователей. Опасность была страшная, но Иегова услышал вопль Моисея и повелел народу идти вперёд, несмотря на бушующие волны, обещая, что море расступится пред ними и представит широкий путь для прохода¹⁸².

В том месте, где лежит Суэц, западный берег так вдаётся в море, что залив суживается и имеет в ширину только около одной версты; между тем как южнее этого города вода далеко заходит вглубь материка к западу и тут залив имеет от пяти до семи вёрст ширины. Дно этого залива песчано и скалисто, твёрдое и ровное, кое-где покрытое водорослями. Песчаные отмели с восточного берега далеко заходят в залив, и во время отлива, за исключением небольшого пространства, или совсем обнажаются, или только бывают едва прикрыты водой. Такова особенно южная мель, по которой и теперь обыкновенно переходят вброд во время отлива, хотя глубина и тут достигает пяти футов¹⁸³. Этот-то брод вероятно и был тем местом, которым воспользовался Моисей для того, чтобы перевести на ту сторону принятый им на своё попечение и на свою ответственность народ. Прилив и отлив, особенно в северном узком броде, происходит большей частью от ветра, обычного в этих местах. Когда дует сильный северо-восточный ветер, то он отгоняет воду к югу, в залив у западного берега, вследствие чего у Суэца образуются четыре острова, отделённые один от другого и от материка узкими, но довольно глубокими проливами. Неподалеку находится северный брод, по которому при отливе можно также переходить пешком – особенно тем, которые хорошо знакомы с дном. Вода во времена Исхода, по-видимому, заходила несколько дальше, чем теперь, и можно думать, что одна из этих песчаных отмелей и послужила местом перехода израильтян, под чудесным водительством Моисея. «Было бы большой ошибкой воображать, справедливо говорит такой глубокий писатель как Нибур, что переход такой огромной массы здесь мог совершиться при помощи чисто естественных средств. Этим путём не ходят теперь караваны из Каира к Синаю, хотя он значительно сокращал 6ы расстояние. Но ещё менее возможности было для израильтян перейти здесь без всякой высшей помощи, потому что море тогда очевидно было гораздо глубже и шире. Не только вода с того времени отступила дальше на юг, но самое дно значительно поднялось от песков, веками наносимых из пустыни»¹⁸⁴.

Настала ночь – тёмная и бурная; сильный северо-восточный ветер пенил море и гнал воду во время отлива к юго-западному заливу, так что песчаный горб брода совершенно обнажился. Вода, оставшаяся по левую сторону брода, и открытое море справа составляли как бы две водяные стены, защищавшие боковые подступы к переходу. Буря продлила отлив и на столько времени замедлила наступление прилива, что израильтяне успели перебраться на ту сторону со всеми своими стадами, естественно торопясь под влиянием страха надвигавшейся и быть может только ночью остановившейся погони. Несомненно, это была страшная ночь, как можно судить по описанию священного поэта, воспевавшего этот достопамятный момент в истории своего народа столетия спустя: «Облака изливали воды, тучи издавали гром, и стрелы Твои летали. Глас грома Твоего в круге небесном; молнии освещали вселенную; земля содрогалась и тряслась»¹⁸⁵.

Только что успели израильтяне перебраться на восточный берег, как у западного берега показались и египтяне. Что им было делать? Сразу ли броситься вброд или поискать обходного пути, чтобы перенять беглецов сухим путём? Люди и лошади были утомлены усиленным маршем и ночь была страшно тёмная. Народу израильскому путь указывался во время дня столпом облачным, и во время ночи – столпом огненным, – как это часто можно видеть и теперь на востоке, где впереди войск обыкновенно светятся огни, как известные путеводительные сигналы¹⁸⁶. Завидев подобный свет, который мог показаться именно таким сигналом, фараон решился тотчас же преследовать добычу. Думая, что буря ещё долго будет сдерживать прилив и видя добычу так близко, он не послушался благоразумия и со своими эскадронами ринулся вброд, направляясь по указанию сигнального огня, который должен был обозначать место нахождения самого вождя беглецов. Между тем, по описанию Иосифа Флавия, разразился страшный бурный ливень, с громом и молнией, и вместе с порывистым ветром заставил невольно смутиться гонителей, которые в то же время, видя огни, зажигавшиеся в различных местах среди израильтян для указания пути отдельным частям, потеряли прямое направление и в смятении кое-как ощупью пробирались по броду. Но вот, когда всё войско уже находилось среди перехода, ветер мгновенно переменил своё направление и с прежней яростью подул со стороны моря. Долго сдерживавшийся им прилив теперь тем яростнее ринулся к берегу и пенистые волны стали заливать брод. Идти вперёд поэтому было невозможно; но то же самое и назад, потому что колёса вязли и заседали в песке; от сильных порывов взбешённых коней оси ломались и воины падали в воду. При виде наступающего прилива ужас объял египтян. Но спасение было уже невозможно. Юго-западный ветер с дикой силой дул из ущелий соседних гор и яростно гнал воду, которая всё более и более затопляла брод. На нём отчаянно боролись египтяне. Отчаянные крики погибающих людей и храп испуганных лошадей, бессильно бившихся в упряжи засевших в песке колесниц, представляли страшную картину, усиливаемую непроницаемой тьмой ночи и рёвом разъярённой стихии. Но борьба была непродолжительна. Стихия одолела и поутру берега были усеяны трупами погибших в ту ночь египтян, среди которых был и сам фараон Тотмес IV.

Близ того места, где израильтяне вышли на восточный берег, от моря идёт равнина, ведущая к плодородному оазису, известному ещё и теперь под названием Айюн Муса – «Источники Моисеевы», на расстоянии четверти часа пути от берега. Бьющие здесь источники орошают почву и производят роскошную растительность. Высокие и раскидистые пальмы, кудрявые акации и тамариски делают из этого оазиса райский островок среди пустыни, а три тысячи лет тому назад растительность его по всем признакам была ещё богаче и самый оазис был несравненно больше. Здесь-то наверно и расположились израильтяне станом после чудесного перехода Чермного моря. Чудесное избавление от страшной опасности привело их в неописанный восторг. Почти беспомощная толпа, обременённая женщинами, детьми и скотом, они были между двумя смертельными врагами: впереди бушевало яростное море, а сзади надвигались смертоносные колесницы фараона, – и вдруг море расступилось пред ними, они прошли по нему, а бросившиеся за ними гонители захлёстнуты были пенящимися волнами. Понятно, они никоим образом не могли приписать это спасение самим себе; оно было в собственном смысле чудесно, и теперь народ восторженно ликовал, прославляя Иегову и своего доблестного вождя Моисея. Иегова, очевидно, есть Бог превыше и могущественнее всех богов. Все сердца были преисполнены высшей благодарности. В такие великие исторические моменты народная душа выражается в дивно поэтических творениях, и душа израильского народа вдохновенно выразилась в той хвалебной песни, которая сделалась историческим заветом народа и служила основой для его религиозной и гражданской поэзии во все последующие века. «Моисей и сыны израилевы воспели Господу песнь сию»:

Пою Господу, ибо Он высоко превознёсся,

Коня и всадника его ввергнул в море

Господь моя крепость и слава:

Он был мне спасением,

Он Бог мой и прославлю Его,

Бог отца моего, и превознесу Его!¹⁸⁷.

Произносимая по всей вероятности единичным голосом с какой-нибудь возвышенной скалы, прилегающей к оазису, песнь эта в своих припевах восторженно подхватывалась народом, женщинами и девами израильскими. По окончании великой исторической песни началось простое народное ликование и празднество. Мариам, достойная сестра великих братьев-освободителей, образовала хороводы и с тимпаном в руке вдохновляла женщин и дев к пляскам, песням и играм. Это был самый счастливый день в истории избранного народа.

Такое необычайное событие, конечно, не могло пройти незамеченным в тогдашнем мире и предания о нём долго сохранялись у соседних народов. Племена к востоку от Красного моря, говорит Диодор Сицилийский, бывший в Египте незадолго до Рождества Христова, «имеют предание, передающееся в течение веков, что однажды весь залив во время сильного отлива обнажился от воды, которая стенами стояла по обеим сторонам, делая видным дно». Грек Артапан, живший также незадолго до Рождества Христова и написавший книгу об иудеях, отрывки которой сохранены Евсевием, говорит, что «жрецы Мемфиса обыкновенно рассказывали, что Моисей тщательно изучил время отлива и прилива Красного моря и провёл чрез него народ свой, когда мели совсем обнажились. Но жрецы илиопольские рассказывают эту историю иначе. Они говорят, что когда царь египетский преследовал иудеев, то Моисей ударил воды своим жезлом и они расступились, так что израильтяне могли пройти как посуху. Когда же и египтяне решились вступить на этот опасный путь, то были ослеплены огнём с неба, море ринулось на них и они все погибли частью от молнии, частью от волн»¹⁸⁸.

Знаменитый египтолог Бругш высказал новую теорию касательно места исхода, возбудившую значительный интерес в учёном мире¹⁸⁹. Он предполагает, что израильтяне пошли совсем не южной дорогой к Суэцу, как описано выше, а к северо-востоку, по направлению к Пелузию. Ваал-цефон по его мнению, был храм на горе Касиос, уже за египетской пограничной стеной, в направлении к Ханаану. Так как эта дорога не ведёт уже через Красное море, а гораздо севернее его, то Бругш думает, что вместо библейского «Чермное море» нужно читать «Травное море», какое название обыкновенно давалось не только заливам Красного моря, наполненным водорослями, но и главным образом широким и страшным топям, известным под названием Сирбонских озёр, между Пелузием и Гесем, у берега Средиземного моря. Между этими озёрами и Средиземным морем и теперь ещё проходит узкая береговая полоса, которая может служить путём сообщения между Египтом и Палестиной, но во время бурь заливается волнами моря. Этим-то путём и проведены были, по его предположению, израильтяне, между тем как во время прохода войска фараонова поднялась буря, которая стала заливать эту береговую полосу, вследствие чего войско пришло в смятение и ужас, потеряло своё настоящее направление и погибло в волнах. Как ни остроумна эта теория сама по себе, но принять её невозможно, и не только потому, что она далеко отступает от библейского текста, но и потому, что новейшие исследования не только не подтверждают её, а напротив заставляют совсем её оставить, не смотря на учёный авторитет её знаменитого автора. Дело в том, что последние исследования доказали полную невозможность прохода по этой береговой линии, так как в некоторых местах она совершенно прерывается. Быть может берег с того времени изменился; но и в таком случае кажется маловероятным, чтобы Моисей повёл свой народ именно этим путём, так как тут он был бы принуждён прорываться чрез укрепления Пелузия, как раз запиравшие эту дорогу.

Что касается личности фараона, погибшего в волнах вместе со своей отборной конницей, то, не смотря на господствующую в этом отношении неясность можно думать, что это был не кто иной, как внук главного притеснителя народа Тотмес IV. Из памятников видно, что царствование его было непродолжительное и бесславное, что вполне согласуется с библейскими данными. Таблица в лапах великого сфинкса в Гизех и обелиск, находящийся теперь в Риме, – вот почти единственные памятники, сохранившиеся от этого фараона. Одна надпись, открытая на гранитной скале против острова Филы на Ниле, заключает в себе особенную черту, характеризующую этого фараона. После обычных высокопарных наименований и титулов ему, она сразу обрывается, заканчиваясь многознаменательной частицей но... очевидно указывающей на бедствия и невзгоды, отличавшие его царствование¹⁹⁰. Мнение, что Тотмес IV именно был фараоном, погибшим в Чермном море, подтверждается ещё тем, что, несмотря на самые тщательные поиски доселе ещё не найдено и следа гробницы этого фараона в царской усыпальнице близ Фив, где лежат все фараоны восемнадцатой династии; хотя впрочем, гробница его преемника Аменофиса III открыта была в долине, прилегающей к кладбищу других фараонов¹⁹¹. Вообще история этого периода крайне тёмная и запутанная, что вполне естественно при тех страшных бедствиях, которые постигли страну. В самом наследовании престола совершились какие-то загадочные изменения, и погибшему фараону наследовал не сын его, а какой-то пришлец, даже не чистой египетской крови. В этом опять нельзя не видеть поразительного подтверждения библейского повествования, что во время последней казни погиб и первенец фараона, законный наследник его престола¹⁹².

Горечи и испытания свободной жизни. – Трудный путь и горькая вода. – Таинственное дерево. – Баня фараонова и египетский порт. – Недостаток в продовольствии и чудесное восполнение. – Стаи перепелов. – Манна и теории о её сущности и происхождении. – Египетские рудники и освобождение каторжников. – Источник из скалы. – Столкновение с амалекитянами и их поражение. – Тесть Моисея и произведённая по его внушению реформа в администрации народа.

Снявшись со своего стана в долине Айюн-Муса, освобождённый народ двинулся по направлению к югу. Справа, за узкой полосой моря поднимались пики горной цепи Атака, в которых они почти в последний раз видели страну своего рабства и вообще Африку; слева вздымались холмы Эль-Раха, западные отроги возвышенной пустыни Тих. Моисей повёл свой народ, вероятно, тем путём, который и теперь употребляется караванами, идущими от Синая к Суэцу и Каиру, неподалёку от морского берега, по пустынной жёсткой, кремнистой дороге. Солнечные лучи палят ужасно, а встречающиеся вади по большей части сухи или содержат в себе источники горько-солёной воды, неудобной для питья. Эберс описывает, что даже в марте зной был невыносимый¹⁹³. Кругом было всё пустынно и безжизненно, лишь кое-где, быть может, испуганно слетал ворон или пробегала ящерица, да встречались по дороге остовы белых костей верблюдов, павших в пути. Чем дальше, тем местность становилась волнообразнее и гористее. Это была пустыня Сур. В течение трёх дней народ тяжело двигался вперёд, подкрепляясь запасённой в кожаных мехах водой; но последняя, наконец, истощилась, и мука жажды начала сказываться на всех. Это было неутешительным началом для новой свободной жизни и резко противоречило с тем, что израильтяне, быть может, ожидали после своего чудесного избавления от фараона. Наконец, они прибыли в долину Хувара, известную тогда под названием Мерра, и в ней нашли воду; но она оказалась слишком солёной и горькой. Их нравственное воспитание уже началось. Иегова спас их при Чермном море и хотел приучить их уповать на себя и в будущем. Но это был тяжкий урок и народ опять разразился громким ропотом против Моисея. Это было действительно страшное испытание их надежды на невидимого вождя и покровителя. Но помощь была близка, если бы только у них побольше было терпения и самоотречения. «Моисей возопил к Господу, и Господь показал ему дерево, и он бросил его в воду, и вода сделалась сладкой»¹⁹⁴, так что народ с приятностью утолял свою жажду. В долине этой и доселе можно видеть горько-солёные источники. Когда Эберс, завидев их, направился к ним утолить свою жажду, то сопровождавшие его арабы закричали ему: морра, морра! то есть вода горька для питья. И действительно не смотря на примешивание к ней вина, её невозможно было пить, хотя верблюды при сильной жажде и пьют её. Учёным путешественникам доселе не удалось открыть такого дерева или растения, которое могло бы содействовать улучшению воды. Но Лессепс рассказывает, что арабы уверяли его, будто они кладут в такую горькую воду род барбариса, растущего в пустыне, и вода становится пригодной для питья. Небезынтересно также замечание Пальмера, что бедуины употребляют слово «дерево» для названия всего, имеющего свойство медикаментов. Во всяком случае, известно, что и в других странах есть растения, имеющие свойства дерева, описываемого в книге Исход¹⁹⁵. В Перу есть растение, называемое испанцами мерва, которое имеет свойство очищать воду, как бы она ни была солёна или плоха. Народ постоянно берёт её с собой во время дальнего пути, чтобы при случае очищать ею воду для питья¹⁹⁶. Таким образом, совершённое Моисеем чудо могло иметь, подобно многим другим чудесам, естественную основу, показывая, что чудо никогда не бывает противоестественным, а только превосходит природу, восполняя недостатки последней часто её же собственными силами и свойствами.

Направляясь отсюда дальше на юг, израильтяне следующий стан свой устроили при Еллиме – «деревах», в местности, называвшейся так от семидесяти финиковых пальм, орошавшихся двенадцатью ключами. Местность эту отождествляют с теперешней вади Гарандель, которая и до сих пор служит приятной стоянкой для караванов, наполняющих здесь свои кожаные мехи свежей водой и отдыхающих под тенью пальм. Простояв здесь несколько дней, народ дальше двинулся к вади Тайджибех, сравнительно приятной долине, опушённой тамарисками, кустарниками и пальмами, и орошаемой кое-где источниками. Дорога тут холмистая, вид во все стороны открытый, и каменистая почва, постепенно переходя от известняка в красный и светло-жёлтый песчаник, придаёт крайне своеобразный и поразительный характер всей местности. Через восемь часов по оставлении долины Гарандель они должны были достигнуть так называемой «Бани фараоновой», пирамидообразной известковой горы, возвышающейся на 1.000 футов. Стены её так истресканы, изрыты и вообще она представляет такую чудовищную неуклюжую массу, что казалась страшным обиталищем демонов рабства, что принуждали народ в Египте к созиданию подобных же чудовищных и бесцельных пирамид. Большие ходы ведут внутрь горы и там путешественника поражают целые облака пара, поднимающегося из горячих ключей, бьющих из земли. У арабов есть предание, объясняющее название этой пирамиды «Баней фараона» тем, что будто бы один из фараонов, лютейший угнетатель израильского народа, заключён был сюда и погиб в кипящих котлах подземелья горы. Местность эта обнажённая, холмистая, трудная для пути, и народ был рад, когда впереди показалась синева моря, на берегу которого и был раскинут стан¹⁹⁷. Трудно гадать, почему именно этим не совсем прямым путём Моисей повёл свой народ. Но можно думать, что частью для того, чтобы народ вздохнул свежим морским воздухом после палящего и душного зноя пустыни, а также, быть может, и для того, чтобы воспользоваться всем, что мог предоставить в распоряжение народа находившийся здесь египетский порт – запасы пищи и предметов, которые могли оказаться полезными в пустыне.

Дорога от приморского стана шла на некотором расстоянии вдоль берега¹⁹⁸. Оставив высокие меловые утёсы вади Тайджибех, израильтяне вступили на равнину Эл-Марха, называемую в книге Исход пустыней Син, которая тянется вдоль берега; это кремнистая и почти совершенно лишённая всякой растительности местность. Это одна из наиболее удручающих, безотрадных местностей на всём полуострове. Даже зимой зной здесь ужасный, а израильтяне проходили по ней уже в апреле. Даже бедуины, обыкновенно легко сносящие зной, чувствуют здесь особенную тяготу. Обыкновенно говорливые погонщики верблюдов тут погружаются в полное безмолвие и жмутся к верблюдам, стараясь пользоваться узкой полосой отбрасываемой ими тени. Бедуины закрывают свои головы белыми плащами и лежат в тяжёлой истоме, колыхаясь на «кораблях пустыни». Только когда подует ветерок с моря, он приносит с собой некоторое облегчение путникам. Можно представить, с какими тягостями сопряжено было путешествие здесь для огромной массы израильтян, устало тянувшихся с жёнами, детьми, стадами скота и обширным обозом. К общим тягостям прибавилось то, что запасы пшеницы, муки и пищи всякого рода, захваченные из Египта (очевидно огромные, если они велись так долго), наконец начали истощаться, не смотря на пополнения, произведённые во время стоянки у египетского порта. Прошло уже шесть недель со времени перехода Чермного моря и им постоянно приходилось выносить только тягости в той пустыне, где они мечтали о «свободе». Ещё недавно они едва не погибли от жажды; теперь угрожал им голод, и в виду новой опасности забыто было так недавно совершённое пред ними чудо. Против Моисея и Аарона опять поднялись ожесточённые крики, и в толпе стали раздаваться возгласы горького сожаления, что народ не остался в рабстве на берегах Нила, где он сидел у котлов с мясом и ел хлеба досыта¹⁹⁹. Неблагодарный и грубый народ, приученный вековым рабством полагаться в отношении своего пропитания на заботу господ, не хотел знать, что свобода требовала от него мужества и самодеятельности и была неразлучна с испытаниями. Но он должен был убедиться, что Моисей, во всяком случае, освободил его не для голодной смерти в пустыне и потому скоро открыл для него новые, необычайные для него, чудесные ресурсы пропитания. Вечером того же дня вся местность около стана покрылась массами перепелов, а на следующее утро появилась манна на всём окружавшем их пространстве²⁰⁰.

На самом Синайском полуострове не встречается никаких птиц, летающих стаями, хотя Эберс видел в вади Фейран отдельных птиц и между ними обыкновенных скворцов. Но перепела нередко пролетают над ним большими стаями на своём пути из внутренней Африки и по необходимости садятся кое-где для отдыха. Это бывает большей частью поздней весной, когда именно и встретили их израильтяне. Они летают обыкновенно вечером и всегда по ветру, держась близко земли, представляя собой скорее земных, чем воздушных птиц, как замечает Плиний²⁰¹. Истомлённые перелётом, они обессиливают так, что их убивают палками, ловят сетями и даже руками²⁰². Египетские памятники часто изображают подобные сцены, когда птицеловы сетями захватывают целые стаи перепелов и тут же быстро приготовляют их для еды, просто высушив на солнце и посолив²⁰³. Птиц этих иногда бывало такое множество, что ими питалось целое поселение ссыльных из Египта, которым за разные преступления отрезали носы и выгоняли в пустыню на произвол судьбы²⁰⁴, где они и питались случайно перепадавшими перепелами, ловя их жалкими камышовыми сетками. Подобные стаи известны во многих местах востока. Полёт их слаб, и поэтому они инстинктивно выбирают для полёта самые узкие части моря и пользуются для отдыха всякими попадающимися на пути островами. Весной и осенью, на пути из Африки или обратно, они садятся на о. Мальта и на греческих островах, где их и убивают во множестве. Поэтому понятно, что израильтяне встретили их именно в пустыне Син. Благодаря выступу Синайского полуострова, тут Красное море суживается, и этим-то узким переходом пользуются стаи перепелов для перелёта в Азию. Явление это замечается и теперь и во время перелёта птиц тут можно встречать совершенно такие же стаи, которые некогда доставили израильтянам неожиданный источник пропитания в пустыне.

Гораздо более загадочное явление представляет манна. Было много попыток представить более или менее правдоподобное объяснение и указывались различные естественные явления, которые уясняют несколько способ этого чудесного питания народа; но их, во всяком случае, недостаточно для полного объяснения библейского факта. По наиболее ходячей и излюбленной теории, манна представляла собой не что иное, как сахаристое истечение из ветвей тамарискова дерева, которое с незапамятных времён называется у арабов ман или манна. Из ветвей, а не листьев, выступает сладкое, сиропное, медовое вещество, падающее тяжёлыми застывшими каплями, которые и собираются бедуинами в кожаные мешки, частью для собственного употребления в качестве лакомства с тонкими кусками хлеба, а частью для продажи в Каире и монахам синайского монастыря св. Екатерины. Тамариск гораздо богаче соком, чем все другие дерева Синайского полуострова, и сохраняет свою зелень даже и тогда, когда всё другое сжигается и сохнет от палящего летнего зноя. «Манна» его выступает из проколов, делаемых насекомыми на нежной коре ветвей в весеннее время. Сильнее всего она выступает после дождей, но нуждается в очистке и особом приготовлении, чтобы сделаться годной в пищу. «Белая манна» упоминается на египетских памятниках в качестве растительной пищи²⁰⁵, и употреблялась как для жертвы, так и в лаборатории в качестве медицинского вещества, так что, значит, вещество это известно было с давних времён. Бедуины ещё и теперь говорят, что она «дождит с неба», потому что она падает с дерев вместе с росой. Подобно библейской манне, она также ранним утром стелется по земле, подобно инею. Так как с библейской манной падала роса, то значит стан израильтян в это время находился не в сухой, безводной пустыне, а где-нибудь на хороших пастбищах с водой. В излишне собранном количестве библейской манны заводились черви. Это объясняется присутствием в тамарисковой манне личинок мошек, которые скоро оживают в ней и портят манну, если её предварительно не пропустить сквозь грубую холстину. Подобно библейской манне, она похожа на кориандровое семя, имеет вкус мёда и тает на солнце²⁰⁶. Правда, тамарисковая манна падает только в течение одного или двух месяцев, но на это можно отвечать, что в библейском повествовании не говорится, будто манна была исключительной пищей в течение круглого года; она скорее была только добавочной пищей для израильтян, которые, кроме того, могли собирать финики²⁰⁷, питаться молоком и мясом от своих стад²⁰⁸ и, несомненно, покупали хлеб от амалекитян, мадианитян и измаильтян, живших в этой местности, подобно тому, как впоследствии они желали покупать хлеб у идумеян²⁰⁹. Весьма существенным возражением против отождествления библейской манны с тамарисковой является то, что последней при скудости растительности на Синайском полуострове вообще было бы далеко недостаточно для пропитания огромной массы народа. Конечно, теперешнее состояние полуострова нельзя брать за меру состояния его века и тысячелетия тому назад. Во времена Моисея он, несомненно, был гораздо плодороднее и богаче растительностью. На нём в то время жили многолюдные племена, очевидно находившие себе пропитание, с ним велась оживлённая торговля со стороны Египта; бойко кипела промышленность по разработке рудников и были целые города, остатки которых представляются почти невероятным явлением при теперешней бесплодности полуострова. Века беспощадного истребления лесов совершенно обнажили эту местность и лишили её тех ресурсов, которыми она, несомненно, обладала во времена Моисея. Но при всём том, допуская даже большую плодоносность полуострова в древнее время, ни один добросовестный исследователь не может вполне принять мысль, что одной тамарисковой манны было бы достаточно для пропитания целого народа. Поэтому некоторые исследователи указывают на другое замечаемое иногда в природе явление, тоже имеющее сходство с библейской манной. В различных странах наблюдалось падение с неба беловатого съедобного вещества, покрывавшего землю слоем в несколько дюймов толщины. В 1824 и 1828 годах оно выпадало в большом количестве в Персии и Азиатской Турции. В 1829 году, во время войны между Россией и Персией, в Орумии, к юго-западу от Каспийского моря был большой голод. В один день, во время сильного ветра, вся поверхность земли покрылась слоем вещества, которое народ называл «хлебом с неба». Овцы жадно ели его, и народ, никогда прежде не видев его, стал собирать это вещество и, перемолов в муку, стал приготовлять хлеб, оказывавшийся вкусным и питательным. То же самое явление не раз наблюдалось и в России, особенно в южной полосе её и на Кавказе. В 1865 году оно выпало в большом количестве в земле войска донского. Народ крайне изумлён был, увидев поутру среди лета всю землю покрытою как бы снегом, но ещё более был удивлён тем, что свиньи с жадностью ели это вещество. Вещество это оказалось мучнистым и так как в то время народ был крайне истощён голодовками от неурожаев, продолжавшихся в течение нескольких лет сряду, то он с жадностью стал собирать это вещество как манну и оно послужило значительным подспорьем в пропитании²¹⁰. То же самое явление раньше было замечено в виленской губернии, в 1846 году, и в других местах. По мнению некоторых исследователей, вещество это образуется из особой породы мха, растущего большей частью в пустынных горах и степях Азии. Он огромными массами стелется по земле, не пуская в неё корней, и во время ветра поднимается в воздухе целыми тучами, насыщается влагой и, превращаясь в вещество, с виду похожее на град и иней, вместе с дождём падает на землю в той местности, куда оно заносится ветром²¹¹. Из библейского повествования не без основания некоторые заключают, что у израильтян было два рода манны, так как иначе нельзя было «молоть в жерновах или толочь в ступе» одно и то же вещество, которое «таяло, когда обогревало солнце»²¹². Можно предполагать поэтому, что у них была как тамарисковая манна, так и мшистая. Но даже и при таком предположении не будут объяснены все черты библейского повествования. В настоящее время на всём полуострове даже в лучшие годы добывается не более 20 или 25 пудов тамарисковой манны, так что как бы ни расширяли мы пределы производительности полуострова в древнее время, естественной манны его было бы недостаточно для огромной массы израильского народа. Собиравшаяся им манна была вполне питательна сама по себе, между тем как древесная манна скорее служит приправой к пище, чем самой пищей, и потому справедливо была причисляема древними египтянами к числу лекарственных средств. Затем падение её в двойном количестве на шестой день и непоявление совсем по субботам явно указывает на её провиденциальное значение, иначе она и не произвела бы такого изумления среди израильтян, так как древесная манна была издавна хорошо известным явлением, которое поэтому и не нужно бы было сохранять для последующих поколений²¹³.

Из пустыни Син Моисей повёл свой народ в сторону от приморской линии. Местность эта ещё ужаснее и безотраднее, так что римляне, проходя по ней во время своих воинских походов, ужасались пустынной дикости этих голых, диких, утёсистых гор. Народу приходилось проходить то тесными ущельями, то взбираться на скалы, то спускаться в овраги – по ужасной, усеянной камнями дороге. Почему Моисей повёл свой народ таким ужасным путём? На это можно ответить только указанием на то, с чем предстояло ему встретиться на этом пути. Неподалёку, именно у горы Дофни²¹⁴, называвшейся Та-Мафной у египтян, находились знаменитые египетские рудники, которые служили главным источником добывания золота, серебра и других металлов для Египта. Рудники эти разрабатывались каторжным трудом ссыльных, которых партиями отправляли сюда, заковывали в цепи и принуждали к насильственным работам. Во времена фараонов-угнетателей они переполнялись каторжниками и между ними, несомненно, были огромные массы израильтян, которых деспотическое правительство партиями ссылало сюда для ослабления молодого народа, становившегося опасным для государства. Египетский историк Манефон рассказывает, что фараон Аменофис сослал, таким образом, в рудники и каменоломни до 80 тысяч «прокажённых», как, несомненно, назывались израильтяне, не соблюдавшие египетских законов о чистоте. Поэтому, направляясь сюда, Моисей имел в виду не только воспользоваться египетским провиантом и добычей золота и серебра в этих рудниках, но и главным образом освободить своих страждущих братий. Небольшой египетский гарнизон, который, как видно из таблицы двенадцатой династии, состоял не более как из 700 человек²¹⁵, очевидно, не мог оказать большого сопротивления и при приближении народа удалился, чтобы соединиться с соседними арабскими племенами, и впоследствии тревожить вторгшийся народ.

От египетских рудников народ пошёл по вади Мокаттеб, которая известна множеством таинственных надписей на скалах и целых изображений, представляющих картины странствования какого-то племени. Изображаются навьюченные и простые верблюды, лошади с всадниками и просто звёзды и кресты, корабли, рыбы и даже такие охотничьи сцены, как погоня собак за антилопой. Надписи эти вызывали много попыток к своему объяснению. Уже в шестом столетии Косьма Индикоплевст говорит о них как памятниках прохождения там израильтян из Египта, и выставляет их в доказательство истинности библейского повествования. Но новейшие исследования показали, что подобных изображений много по всему полуострову и они своим происхождением обязаны различным племенам, обитавшим здесь в разное время, и конечно отчасти и израильтянам. Некоторые надписи относятся уже к позднейшему времени и есть даже надписи, явно показывающие уже христианское происхождение²¹⁶.

Большой стан затем был в Рефидиме. Местность эту отождествляют с долиной Фейран или её окрестностями. В одной из прилегающих к ней долин арабы указывают скалу, из которой Моисей чудесно извлёк воду²¹⁷. Она окружена кучами мелких камней, с которыми связано следующее сказание. Когда дети израильтян, расположившихся у чудесного источника, утолили свою жажду, то после этого забавлялись бросанием камней в скалы. Отсюда произошёл обычай делать то же самое впоследствии, и арабы доселе сохраняют его, в воспоминание чуда²¹⁸. К юго-востоку от Джебель-Мусы находится скала, которую также считают местом совершения чуда. В ней заметны какие-то странные выемы, которые по преданию наполнены были водой. Соседние арабы высоко чтут эту скалу и в выемы эти кладут траву в воспоминание о Моисее, подобно тому, как они кладут траву на гробницы своих святых, потому что это считается лучшим для них приношением. Не безынтересно при этом описание геологом Фраасом одного источника на горе Хориве, весьма близко напоминающее библейский факт. Он нашёл там источник, который чудесно пробивается из скалы, и притом из отверстия, как бы искусственно пробитого. «Во всей стене горы не видно и следов воды, чтобы можно было предполагать скрытый в скале источник. Источник этот как бы был искусственно высечен человеческой рукой, что невольно напоминает геологу, знакомому с библией, о Моисее, этом великом знатоке гор и людей, который ударил своим жезлом в скалу и из неё потекла вода»²¹⁹.

Но израильтянам приходилось бороться не только с тягостями пути и недостатками природы, но и с враждебными племенами. Когда они ещё находились у долины Фейран, жители близ лежащего оазиса вознамерились оказать им сопротивление. Это было племя бедуинов, известное под именем амалекитян, самое сильное племя синайского полуострова в то время. В зимнее время они обыкновенно жили в южных пределах полуострова, а к лету передвигались на север, именно в окрестности долины Фейран, где находили хорошие пастбища для своих стад. Им поэтому было крайней, жизненной необходимостью прогнать отсюда вновь вторгшийся народ, который мог отбить у него пастбища. Будучи издавна данниками фараонов, они теперь соединились с египетским гарнизоном, отступившим от рудников Дофни, и совместно ударили на пришельцев. Время и место выбрано было очень удачно для них. Народ израильский был крайне истощён тягостями пути и невзгодами, значительно даже деморализован ропотом и неудовольствиями на своего вождя, которого только что пред тем грозили побить даже камнями²²⁰. Местность была стиснута гранитными скалами, затруднявшими более или менее правильное военное действие, и жар палил невыносимый. Минута была критическая. Правда, израильтяне были несравненно многочисленнее своих врагов, но самая их многочисленность, со своими жёнами, детьми и стадами, была их главной слабостью, потому что скорее могла вызвать панику в народе. Моисей быстро взвесил все эти обстоятельства, и распорядился оставить весь обоз с жёнами и детьми позади, а из колен выбрал наиболее способных и храбрых воинов, которые должны были сразиться с амалекитянами. Отряд был отдан под начальство Иисуса Навина, тогда ещё молодого человека, имя которого тут впервые появляется в летописях истории. Соединившись с мелкими, более дружественными себе племенами, искавшими в свою очередь союза в израильтянах против угнетавших их амалекитян, именно с кенеями и мадиамлянами, израильтяне нанесли такое поражение своим врагам, что они уже ни разу не тревожили их во всё время странствования по синайскому полуострову. Во время битвы Моисей стоял на горе, наблюдая за ходом сражения и ободряя своих воинов поднятием рук, оказывавшим чудесно-ободряющее для них действие²²¹.

Вскоре после поражения амалекитян, Моисей обрадован был приятной встречей, которая должна была ободрить его в страшных трудах и невзгодах. Отправляясь в Египет, он отослал свою жену Сепфору с двумя детьми к тестю своему Иофору, для безопасности. Теперь, когда он опять был близ священной горы, ему пришлось вновь увидеть своё маленькое семейство, приведённое к нему тестем. Встреча с Иофором была чисто в восточном обычае. Узнав о его приближении, Моисей вышел к нему навстречу, преклонился пред ним на колена, прикоснулся головой земли, поцеловал у него сначала руку, а затем, поднявшись, поцеловал его в обе щеки, и, приветствуя друг друга по всем правилам изысканной у арабов любезности, вошли в шатёр. Там Моисей рассказал ему обо всех событиях, сопровождавших избавление народа, и обо всех трудностях, которые встречались им на пути. Принесено было благодарственное всесожжение в жертву Богу, устроено угощение, на котором в присутствии Аарона и старейшин заключён был формальный союз между израильтянами и мадиамлянами, связавший оба народа не нарушавшимися в течение всей последующей истории узами дружбы²²².

Пребывание Иофора в израильском стане ознаменовалось важной реформой в административной организации народа. До этого времени у народа не была организована совсем судебная часть – по разбирательству возникавших дел и тяжб. Со всеми делами непосредственно обращались к самому Моисею, который поэтому и должен был с утра до вечера заниматься разбором бесконечных тяжб и дел. Такой порядок вещей был крайне утомителен для вождя и неудобен для народа. Опытный глаз Иофора тотчас же усмотрел ненормальность такого положения и предложил Моисею такую организацию судебного дела, чтобы до него доходили только наиболее важные дела. Он должен был разделить весь народ на отдельные части, и над каждой частью поставить начальника, к которому бы и обращалась каждая часть для разбора возникающих в ней дел. Таким образом, явилась та стройная десятичная система народных начальников, которая так много содействовала правильной общественной жизни народа. Были избраны тысяченачальники, стоначальники, пятидесятиначальники и десятиначальники, которые и ведали дела своих частей. Только крупные дела представлялись на разрешение Моисея, который таким образом освобождённый от мелочных дел, мог всецело посвятить свой гений высшим интересам народной жизни²²³.

По возвращении Иофора к своему племени израильский народ двинулся дальше. В отдалении уже виднелись величественные высоты синайских гор, где должно было совершиться великое не только для израильского народа, но и для всего человечества, событие, именно издание знаменитого, божественного синайского законодательства. К этим-то высотам и повёл теперь Моисей освобождённый им народ.

У подошвы священной горы. – Гора законодательства. – Десятословие. – Законодательство Моисея и его значение в истории. – Золотой телец и вопрос о культе, к которому он принадлежал. – Наказание народа и возобновление завета. – Скиния и происхождение плана её устройства. – Ковчег завета. – Учреждение священства. – Священные одежды. – Исчисление народа и выступление в дальнейший путь.

От Суэцкого залива, где израильтяне перешли через Чермное море, до Синая всего только около двухсот семидесяти вёрст, считая все извилины пути; но только в третий месяц по выходе из Египта они могли, наконец, раскинуть свои палатки под сенью священной горы. Под именем Синая собственно, разумеется целая группа гор, отдельные отроги которой носят различные названия, и определение, какая из них именно была горой законодательства, составляет трудный вопрос науки. Самая величественная из них есть гора Сербал, и многие исследователи, в том числе Эберс, склоняются к признанию её горой законодательства²²⁴. Но против этой мысли выставляется серьёзное возражение, именно, что перед ней нет такой равнины, на которой мог бы расположиться станом народ. Поэтому в последнее время большинство исследователей начинает склоняться в пользу той горы, которая называется Рас-Сасафех. Она почти так же величественна, как и Сербал, но с той разницей, что пред ней расстилается обширная равнина Эр-Раха («Ладонь»), на которой мог помещаться народ, и вообще особенности этой горы более соответствуют данным библейского повествования. С равнины Эр-Раха открывается величественное зрелище, лучше которого и трудно было избрать для великого события – нравственного возрождения народа. Перед станом в страшном величии возвышалась священная гора, гранитные скалы которой отвесными утёсами возносились к небесам и с равнины представляются подобно исполинскому алтарю, неприступному престолу Всевышнего, голос которого мог разноситься далеко по всей равнине, лежащей внизу. У подошвы её проходит наносная плотина, как раз соответствующая той «черте», которая должна была воспрепятствовать народу «прикасаться к подошве горы», и самая подошва так отвесна и крута, что к ней действительно можно прикасаться как к стене. Равнина закрыта и стеснена горами со всех сторон, но в одном месте она представляет большой выступ, которым народ, не вынося грозных явлений на горе, мог «отступить и стать вдали». Небольшое возвышение при входе в равнину носит имя Аарона, и по преданию это то самое место, откуда Аарон смотрел на празднество в честь золотого тельца. На вершину горы ведёт тропинка и она имеет особенность близко соответствующую библейскому повествованию, по которому Моисей, сходя с горы, слышал крик в стане, но не видел самого стана и того, что в нём делалось²²⁵. «Всякий сходящий с этой горы по тропе, ведущей с неё в равнину, говорит один исследователь, может слышать звуки, разносящиеся по безмолвной равнине, но не видит самой равнины, пока окончательно не сойдёт с горы», как это именно и было с Моисеем. Затем по близости находится и источник, который мог быть именно тем «потоком», в который рассыпан был истёртый в прах золотой телец²²⁶. Наконец самая равнина, бывшая местом стоянки народа в течение почти целого года изобилует водой и пастбищами, которые в прилегающих вади отличаются особенным богатством. Сюда-то Моисей, для которого известны были здесь всякая тропа и всякий источник, привёл народ свой. Народное воображение должно было тем более благоговейно настраиваться здесь, что эта группа гор издавна считалась священной, и в настоящее время около неё ежегодно совершаются религиозные празднества местных арабов, поддерживающих предания глубокой старины.

Расположившись станом на этой равнине, израильтяне по внушению Моисея должны были приготовиться к великому событию – возрождения в качестве свободного, священного, самоуправляющегося народа. Иегова избавил их от рабства, имел особенное попечение о них в пустыне, «носил их как бы на орлиных крыльях и принёс их к Себе», к своему святилищу, чтобы и их освятить и сделать своим «избранным народом», «царством священников и народом святым», особенным носителем правды Иеговы в мире. Освящением и строгим воздержанием израильтяне должны были сделать себя достойными и способными воспринять тот завет, который Иегова хотел заключить с ними. С напряжённым вниманием и трепетным сердцем народ ожидал этого события. Наконец утром на третий день густое облако покрыло вершину горы, заблистала молния, пронизывая гору и превращая её в объятую пламенем печь, загрохотали удары грома, раскатываясь от утёса к утёсу и повторяясь в многократных отголосках. Казалось вся природа вышла из своего обыкновенного течения и ждала чего-то великого. «И вострепетал весь народ», и с замиранием сердца смотрел на величественно-страшное зрелище. Но как ни возвышенно было самое зрелище, ещё возвышеннее были слова, которые среди громовых раскатов и молний на горе, куда удалился Моисей, доносились до слуха народа. Слова эти были просты и общедоступны, но исполнены такого глубокого значения, что легли в основу всякой нравственности и всякого законодательства. Это было знаменитое десятословие, десять слов, из которых в каждом открывалась вековечная истина. В первом из них открывался народу сам Иегова, как Бог, чудесное водительство Которого израильтяне уже знали и могущество Которого проявлено было ради них: это Он вывел их из Египта, открыл им путь по морю и ниспроверг могущество фараона и его воинство. Он не простое изобретение воображения, не простой символ сил природы, подобно идолам египетским; не простое отвлечение, подобно богам Нила, неспособным сочувствовать человеку или любовно нисходить к его нуждам и потребностям ума и сердца; нет, Он доказал уже, каким сильным помощником Он служил тем, которые полагаются на Него, Он был и теперь с ними и говорил с ними языком человеческим. Но будучи так близок к ним и милостив, будучи единым живым Богом, со всеми свойствами личного бытия, Он, однако же, невидим, и нет Ему никакого подобия ни на небе, ни на земле. В противоположность идолопоклонству египтян, к которому привыкли и израильтяне, это определение высказано с особенной выразительностью. Народ не должен изображать Его себе ни под каким кумиром – ни под видом небесных тел, как было большей частью в языческом мире, ни под видом животного мира, как в Египте, ни под видом рыб, как было в Палестине и Ассирии. Имя Иеговы так свято, что не должно произносить его напрасно, а тем более не должно придавать его какому-нибудь из суетных призрачных идолов или языческих богов²²⁷, потому что в сравнении с Ним все другие боги суть простое ничтожество. Соблюдение субботы прекращением всякой работы в седьмой день было древним обычаем, ведшим своё происхождение, быть может, от Адама, но теперь он подтверждён был законодательной силой, как необходимый для усиления религиозного чувства, периодического восстановления сил и доставления необходимого отдыха человеку и животным. Почтение к родителям издавна также считалось нравственной обязанностью детей, но это естественное чувство не имело ещё высшей законодательной санкции и потому в большинстве народов преобладало вопиющее варварство. У некоторых народов древности был обычай предавать смерти своих престарелых родителей или оставлять их беспомощными²²⁸. Среди древних народов мать вообще занимала низшее положение и по смерти своего мужа становилась в подчинённое положение к своему старшему сыну. Но теперь было заповедано, что сын, даже сделавшись главой семейства, должен так же почитать мать свою, как почитал отца. Человеческая жизнь мало ценилась в древности, но теперь заповедано было; «не убей». Человек сотворён по образу Божию и потому жизнь его должна быть священна. Древний мир утопал в похотях, вся жизнь его отравлялась ядом животного сладострастия, и самые боги изображались далеко не образцами целомудрия. Теперь голос с Синая заповедал: «не прелюбодействуй». Собственность провозглашена священной и воровство заклеймено как преступление, равно как и лжесвидетельство. Но новый закон не только осуждал внешнее злое дело, он проникал глубже и осудил самую мысль злую, заповедав «не пожелай...».

Что значила в сравнении с этим моментом вся многовековая история индийцев, египтян или других народов, со всей их мудростью и исполинскими созданиями храмов, пирамид и колоссов? Синайское законодательство давалось на все будущие времена. Оно положило основу истинной нравственности и человеческого достоинства в мире. Это был час нарождения народа, отличного от всех дотоле существовавших в истории. Простые, но глубокие и вечные истины о духовном и личном Боге, о почтении к родителям, о целомудрии, о святости человеческой жизни и собственности, о чистоте совести – все эти истины впервые открыты были на Синае в наследие всем последующим векам. В древности, конечно, были блёстки высшего нравственного учения, но они обыкновенно были достоянием только немногих высших умов и никогда не достигали народной массы, потому что проповедовались только в форме отвлечённых малодоступных положений и не имели божественной санкции. Десятословие же провозглашено было самим Богом и с таким неотразимым величием и такой изумительной простотой, что возвещённые в нём истины сразу становились достоянием всего народа, долженствовавшего распространить их на всё человечество. Взятое в целом синайское законодательство по своим началам является необычайным и чудесным в истории человечества. Оно не только устанавливает истинные воззрения на Божество и отношение к Нему человечества, но и взаимные отношения между людьми ставит на совершенно новых социальных началах. Дотоле существовали в этом отношении только такие законы, в которых притеснитель налагал иго на подчинённых, сильный и богатый угнетал слабого и бедного. Теперь впервые провозглашены были законы общественного равенства. Иегова освободил всех израильтян от рабства египетского, всех сделал свободными, и потому среди них все должны быть равными между собой. Законодательство это в своих общих началах представляет норму истинного человеческого развития, которая одна только могла привести человечество к осуществлению его высшего назначения и до которой не возвышалась законодательная мудрость ни одного из мудрецов древнего мира. Эту мысль всего яснее доказывает то замечательное явление, что и в новейшее время законодательная мудрость или социологическая наука в своём поступательном развитии, совершаемом на независимой почве научного исследования, в своих лучших результатах представляет не что иное, как только приближение к началам синайского законодательства. Поражающая по внешности прогрессивность этой науки, как будто выработавшей неизвестные дотоле истины, уясняющие сущность, а, следовательно, и норму государственных и общественных отношений, есть, в сущности, только разъяснение и применение к данным новым условиям древних начал синайского законодательства. Здесь невольно представляется другое параллельное явление в области естественных наук. Как ни далеко, по-видимому, они ушли в своём развитии от древнего, только что зарождавшегося и потому естественно слабого, младенческого естествознания, как ни гениальны открытия, сделанные ими в области природы, – все эти открытия, однако же, суть не что иное, как только разъяснение и подтверждение библейской космогонии, в простой сжатой форме представляющей высшую истину естественнонаучного знания. Этот факт признан и не нуждается в доказательствах. То же замечательное явление имеет место и в отношении государственно-общественного знания, которое также свою высшую истину находит в государственно-общественных началах, выработанных впоследствии Моисеем на основании данных синайского законодательства. Всё лучшее, к чему стремится новейшая социология и что она считает своим лучшим плодом в определении нормы в социальных отношениях, – всё это заключается в началах этого законодательства и в большинстве случаев осуществлялось на практике государственной и общественной жизни основанного впоследствии на этих началах Моисеева государства²²⁹. Чтобы это законодательство не изгладилось из памяти народа и постоянно было пред глазами его, основные начала его и именно десятословие было выбито на двух каменных досках или скрижалях, которые должны были сохраняться в ковчеге завета, долженствовавшем стать главной святыней народа.

Но немного, однако же, спустя после заключения завета с Иеговой совершилось событие, которое показало, как трудно сразу возродить народ, возвысить его на высшую ступень религиозного миросозерцания. Долгое пребывание в такой идолопоклоннической стране, как Египет, имело своим неизбежным следствием то, что израильтяне отчасти поддались влиянию идолопоклоннического культа. Да и не только в самом Египте, но и в его окраинах, где жили разные семитические инородцы, израильтяне постоянно видели самое грубое идолопоклонство, где божество постоянно являлось и боготворилось под видимыми символами, животными и истуканами, и есть немало указаний на то, что израильтяне сами иногда принимали участие в служении этому культу. Когда освободитель народа возвестил ему возвышенную идею монотеизма, и призывал его отселе признавать только Иегову, единого живого личного Бога, то, не смотря на коренившееся в его сознании традиционное верование отцов, ему трудно было сразу подняться на высоту такого отвлеченного миросозерцания. Последующая история должна была постепенно развивать его религиозное сознание, и те великие события, которых он был доселе свидетелем, как чудесное освобождение от могущественного фараона, чудесное водительство и питание в пустыне и наконец, величественное дарование закона, – должны были приучить народ к вере в невидимого Бога, Который не нуждался ни в каких видимых символах для проявления своих отношений к людям. Чтобы сильнее положить грань между идолопоклонством и истинной религией, вторая заповедь с особенной выразительностью запрещает прибегать к каким бы то ни было изображениям и кумирам для воплощения в них предмета поклонения и боготворения. Но в народе, который в течение целых веков был окружён самыми грубыми формами идолопоклонства, и после всех воспитательно-исторических событий, подготавливавших его к высшей ступени религиозного миросозерцания, оставалось естественное желание иметь какой-нибудь видимый символ даже в поклонении Иегове. И это желание он не замедлил осуществить, лишь только представился благоприятный случай для того. Личное присутствие Моисея сдерживало народ от удовлетворения этого незаконного желания, но когда он удалился на священную гору, и оставался там более месяца, то при отсутствии вождя, который в народном сознании, быть может, отождествлялся даже с невидимым божеством, народ оказался в беспомощном и отчаянном положении. При этом случае естественно сильнее всего сказалась потребность в каком-нибудь видимом символе божества, и народ стал требовать, чтобы Аарон сделал для него Бога на подобие тех, что им известны были в Египте. Народ не имел в виду идолопоклонства в собственном смысле, и хотел боготворить Иегову, но только под какой-нибудь более доступной народному сознанию и знакомой ему формой²³⁰. Та готовность, с которой народ принёс золотые вещи для этой цели, показывает, как тяжело было для него так долго оставаться без чувственной религиозности, и с какой силой заявляла о себе потребность в ней. Аарон в соответствие религиозным воззрениям народа «сделал литого тельца», который встречен был всеобщим ликованием. В виду исторической судьбы народа, только что освободившегося из Египта, где в идолопоклонническом культе такое важное значение играл «телец» или Апис, можно бы предположить, что вылитый Аароном телец был именно воспроизведением египетского Аписа. Но в настоящее время исследователи склоняются к другой мысли, именно, что золотой телец был скорее воспроизведением Молоха, боготворившегося у семитических народов Азии и инородцев, населявших нильскую дельту, под видом тельца, или вола. В народе израильском, несомненно, жили предания об этом общесемитском культе и он мог поддерживаться в нём благодаря частым сношениям, которые были у него с родственными племенами. Так как в данное время израильтяне находились во враждебном отношении с египтянами и в борьбе с ними опирались на Иегову, который провозглашал себя единым сущим Богом в отличие от ничтожных, пустых идолов земли их рабства, то естественнее всего симпатии народа при выборе видимого символа божества должны были склониться к семитскому культу, хотя, несомненно, в самом праздновании в честь тельца были и черты египетского культа, к которому так привык народ во время своего пребывания в Египте.

Если бы Аарон обладал такой же силой воли, как его младший брат, то конечно он легко мог бы убедить народ не делать этого преступного шага. Но он малодушно уступил народному требованию, и вот чрез несколько времени готов был телец и в честь его назначено было всенародное празднество с всесожжением. «И сел народ есть и пить, а после встал играть». Это религиозное празднество напоминает отчасти то, которое совершалось обыкновенно в Египте по случаю нахождения нового Аписа. После глубокого траура, вызывавшегося смертью прежнего Аписа, начиналось дикое ликование. Женщины играли на бубенчиках, мужчины на флейтах, народ пел и под такт музыки хлопал в ладоши. Начинались сладострастные пляски, вино пилось без меры и всё празднество превращалось в дикую вакханалию животных страстей и чувственности²³¹. Стан израильского народа огласился восторженными ликованиями, отголоски которых раздавались по ущельям и утёсам священной горы законодательства, на которой в священном уединении находился великий вождь и законодатель народа. Получив божественное внушение об опасности и заслышав необычайный шум в стане, Моисей поспешил сойти с горы. Тропа вела с неё закрытым ходом, так что он ничего не мог видеть до самого спуска в равнину. По мере схождения шум становился всё явственнее и бывший с ним Иисус Навин высказал опасение, не сделано ли на народ какого-нибудь враждебного нападения, но Моисей явственно различал, что это был «не крик побеждающих и не вопль поражаемых», а «голос поющих». Когда он совсем сошёл с горы и увидел в чём дело, то весь закипел благородным негодованием. Для того ли он освободил народ, чтобы он предавался дикому разгулу идолопоклонства? И это было после всех чудес, которые были совершены для убеждения этого народа в вере в невидимого Иегову, как единого истинного Бога, после величественного законодательства, которое запрещало всякие кумиры и подобия! Какое же значение могли иметь после этого и те скрижали, которые он принёс с собой со священной горы и на которых были выбиты только что возвещённые заповеди, так скоро и преступно нарушенные народом? Моисей порывисто бросил их от себя и они разбились. Появление его в стане было так неожиданно для народа, что все как бы замерли от страха и изумления. Гневный вид законодателя и вождя мгновенно пробудил в совести израильтян чувство своей преступности и они трепетно ждали, что будет. Момент был критический и Моисей воспользовался им, чтобы возвратить народ на путь истинной религиозности. Необходимо было осязательно показать народу, что сделанный им идол не имеет в себе никакой божественной силы. Поэтому Моисей сжёг идола на огне, велел истереть его в порошок и рассыпал по воде, которую приходилось пить народу. Он поступил с идолом так, как только возможно было поступить с ним с целью его унижения и вместе наказания народа. Убить священное животное или изображение его в Египте считалось страшным святотатством, а заставить пить воду с пеплом от поруганного идола значило подвергнуть одному из самых ужасных и тяжких наказаний для поклонников этого идола. Но этого недостаточно было. Нужно было истребить в зародыше самых вожаков идолопоклоннического культа и выдвинуть наиболее преданных новому законодательству людей, чтобы поставить их на страже истинной религии. Став при входе в стан, Моисей поэтому кликнул к себе всех, кто ревнует по Иегове. «Кто Господень, иди ко мне!» закричал он. На призыв его отозвалось только колено Левиино, самое малочисленное в народе²³². Но оно было сильно духом, и этим верным сынам Иеговы Моисей повелел истребить идолопоклонников. Весь стан объят был ужасом, сыны Левия прошли но нему и «пало в тот день из народа до трёх тысяч человек». Только такой великой жертвой и пламенным заступничеством Моисея народ избавился от грозившего ему полного истребления и оставления со стороны Иеговы.

Прошло сорок дней после этого печального события и только тогда на мольбы Моисея последовал полный ответ, в котором Иегова обещал пощадить жизнь Аарона и опять вести народ в землю обетованную²³³. Это было равносильно возобновлению только что было нарушенного завета и восстановлению Моисея в его великой должности вождя. Он поэтому опять занял своё прежнее положение. Но как при горящей купине он хотел иметь какой-нибудь видимый знак божественного благоволения и какой-нибудь залог высшей помощи в великом деле, так и теперь, со свойственным древности желанием видения божества, он просит, чтобы возобновление завета было подтверждено каким-нибудь подобным знамением, и просьба была удовлетворена; он удостоился видения славы Господней. Стоя в одной из расселин Синая, он видел, как мимо его прошло величие Иеговы и слышал голос, возвещавший о страшном присутствии Его. С этого момента начался новый период в служении Моисея²³⁴. Вновь вытесанные скрижали с вырезанным на них десятословием служили всенародным знаком возобновления завета. Ещё раз Моисей удалился на священную гору и пробыл там в течение сорока дней, но на этот раз народ уже оставался верен завету. Когда он опять сошёл с горы, то божественное благоволение к нему оказалось на нём в особом таинственном величии и сиянии, окружавшем его личность. От лица его исходил особый блеск, так что народ должен был прикрывать свои глаза²³⁵. Блеск этот постепенно померк, но замечено было, что он возобновлялся всякий раз, когда Моисей возвращался в стан после общения с Богом на горе²³⁶.

С восстановлением завета нужно было поспешить устройством народного святилища, которое было бы местом особого присутствия божества. До этого времени таким святилищем была палатка Моисея, но теперь нужно было устроить более сообразную с высоким назначением скинию или подвижной храм, приспособленный к потребностям не осёдлого и странствующего народа. Скиния была построена по предварительно начертанному плану, и как народное святилище, она создана была со всем изяществом и богатством, какими только могли располагать израильтяне. Как подвижной храм, она, естественно, не могла быть больших размеров, и имела 6^1/2 сажень в длину и две сажени с небольшим в ширину и в вышину. Все твёрдые части её – столбы, боковые доски, шесты – были выделаны из дерева ситтим или синайских акаций, единственного дерева на полуострове, пригодного для построек и отличающегося необыкновенной крепостью и прочностью. Древесный остов покрыт был разными ценными тканями, блиставшими яркостью цветов, а также и тщательно выделанными кожами, соединявшимися между собой изящными золотыми петлями и крючками. С восточной части отверстие вело внутрь скинии, где она поражала богатством убранства, между которым особенное внимание обращала на себя ткань, служившая потолком в ней, с вышитыми на ней херувимами. Внутренность её делилась на два помещения, из которых восточное, так называемое святилище, занимало две трети всего пространства, а остальная треть составляла святое святых, которое отделялось от святилища особой занавесью. Вся скиния обнесена была оградой, выстроенной уже из менее ценного материала. Весьма интересным является вопрос, откуда взят этот строго выработанный план скинии. Законы исторической жизни сохраняют свою силу во всех сферах жизнедеятельности народа, и поэтому в народной жизни не может быть ничего такого, что не имело бы какой-нибудь предварительной основы в народном сознании. Вследствие этого даже самооткровение Иеговы, как истинного живого Бога, должно было опираться на отеческие предания, чтобы найти доступ к сознанию народа. Всё, что не имеет такой основы, неминуемо бывает отвергаемо народом и потому не может иметь никакого значения для его религиозно-нравственной жизни. И в данном случае святилище или скиния могла иметь в глазах народа высшее религиозное значение только тогда, когда она по своему устройству совпадала с тем, что народ привык считать священным или видел, как другие кругом его считали священным. Так как в собственной исторической жизни израильского народа не было примера подобного святилища и предки его совершали своё богослужение патриархальным способом – на первом камне, который превращался в алтарь, то, очевидно, прототип скинии нужно искать в формах более выработанного религиозного культа, и нет ничего особенно удивительного в том, если новейшие исследования открывают некоторое сходство в устройстве и расположении скинии с расположением храмов египетских. Внутреннее расположение их действительно близко соответствует расположению скинии: Они также разделялись на две части, из которых первая называлась святилищем, а вторая, отделённая от святилища плотными богатыми завесами, носила название святое святых; в эту часть, как и в скинии, не проникал свет и в ней постоянно была тьма, усиливавшая таинственность святыни. То же внешнее сходство замечается даже и в некоторых священных принадлежностях скинии. Так, главной святыней скинии был ковчег завета, небольшой ящик (полтора аршина длины и около аршина ширины и высоты), покрытый совне и свнутри чистым золотом, с двумя херувимами на крышке и с золотыми кольцами у нижних углов для ношения его на шестах. Подобные ящики были и в египетских храмах, и во время религиозных процессий жрецы торжественно носили их на шестах, как это часто можно видеть на памятниках. Внутри их обыкновенно находился какой-нибудь истукан, изображавший бога, в честь которого посвящён был тот или другой храм. Но существенное различие израильского ковчега завета от египетских заключалось именно в том, что он был символом истинной религии и в нём хранились лишь скрижали заповедей и книга завета, эти священные эмблемы истинной религии и истинной нравственности. Тут сказался глубокий воспитательный приём постепенного возведения народной мысли, посредством привычных для народа форм, к новому возвышенному содержанию, – приём, замечавшийся впоследствии и в практике христианской церкви, которая часто пользовалась языческими обычаями и празднествами для того, чтобы, придав им новое христианское значение, постепенно подготовить к нему сознание народа.

Весь материал для построения народного святилища был доставлен добровольными приношениями народа. Материал требовался ценный и изящный, и некоторые исследователи сомневаются в возможности того, чтобы у израильтян мог быть такой большой запас драгоценных металлов. Но при этом забывают, что среди израильтян было немало богатых семейств, и притом при выходе из Египта, а также во время прохода чрез египетские рудники они могли сделать значительные захваты потребовавшихся для скинии материалов. Самая работа по устройству скинии показывает, что века рабского пребывания израильтян в Египте не остались бесплодными для них в культурном отношении, и они вынесли оттуда знание многих ремёсел и изящных искусств, которые впоследствии оказались им так нужными и полезными в религиозной и общественно-государственной жизни. Израильтяне вполне могли гордиться тем, что изящная и роскошная работа, требовавшаяся при построении скинии, вся выполнена была их собственными архитекторами и мастерами, во главе которых стояли известные строители Веселиил и Аголиав.

С устройством особого народного святилища требовалось и особое священство, как класс особенных служителей религии. Потребность эта сказывалась с особенной настойчивостью в виду недавно совершившегося факта уклонения народа от истинного богопочтения. Нужно было создать класс особенных ревнителей его, которые бы постоянно стояли на страже интересов истинной религии. Дотоле не было в народе особого класса священников; если и упоминаются иногда «священники»²³⁷, то под этим именем разумелись просто представители семейств, которые по патриархальному обычаю совершали богослужение для народа, не имея на то особенного посвящения. Теперь же более строгая общественная организация народа требовала выделения какого-нибудь колена на это особенное служение. Какое именно колено было наиболее пригодно для такого служения, это уже выяснилось целым рядом исторических фактов, которые показали, что колено Левиино было наиболее достойно чести священства. Оно отличалось наибольшей образованностью среди народа, крепче держалось заветов и преданий отцов и дало народу великого освободителя, выведшего его из земли рабства. Наконец во время последнего печального события поклонения тельцу оно оказало наибольшую ревность к завету Иеговы и по призыву Моисея выступило вперёд для наказания идолопоклонников. Таким образом, этому колену по праву принадлежала честь священства и она действительно была предоставлена ему. Священство разделено было на три чина – первосвященнический, священнический и левитский. Первый предоставлен был непосредственно Аарону, второй его сыновьям с потомками, а третий всему колену Левиину. Возведение в тот и другой чин совершено было с особенными церемониями и жертвоприношениями, которые должны были напечатлеть в посвящаемых сознание важности их служения. С этой же целью им даны были особые священные одеяния, которые они должны были надевать во время совершения богослужения. Одеяние священников состояло из коротких белых полотняных шаровар, укреплявшихся на талии, и длинного полукафтанья, спускавшегося почти до пола и подхватывавшегося на талии белым поясом, украшенным разноцветным шитьём. Круглое головное покрывало довершало это облачение для священников, для которых не полагалось обуви, так как святость места богослужения требовала совершения последнего с босыми ногами. Одеяния первосвященника были гораздо пышнее и сложнее. Сверх полукафтанья надевалась ещё особая безрукавная одежда, вязанная из пурпурно-голубой шерсти, с изящно отороченным воротом и убранная внизу разноцветными яблоками и золотыми колокольчиками. Сверх неё надевался эфод или особая куртка с золотыми застёжками на плечах, из которых на каждом было по шесть камней с выгравированными на них именами двенадцати колен. Затем был особый нагрудник, прикреплявшийся голубыми шнурками и золотыми кольцами; на нём сверкало двенадцать драгоценных камней, вставленных в золото по три в ряд, с надписями также имён двенадцати колен. В связи с этим нагрудником находились и таинственные «урим» и «туммим», посредством которых первосвященнику сообщалась воля Божия. Что собственно разумеется под этим – достоверно неизвестно. Некоторые исследователи стараются объяснить их по аналогии с египетскими. У одного из верховных жрецов Египта, именно у председателя верховного суда на груди был особый знак его достоинства, состоявший из изображения богини Тмы и называвшийся «истиной». Замечательно, что LXX переводчиков, бывших хорошо знакомыми с египетскими обычаями, постоянно передают слово туммим словом «истина» и весь нагрудник называется «судным», в знак того, что Аарон всегда будет носить «суд» сынов израилевых у сердца своего²³⁸. Урим также имеет сходство с египетским словом «откровение». Отсюда находят возможным заключать, что урим и туммим были два маленьких изображения, прикреплённые к нагруднику, и представляли собой символ «истины» и «откровения». Иосиф Флавий, однако же, говорит, что это не было что-нибудь особое, а так просто назывались драгоценные камни нагрудника, от которых, по мнению позднейших раввинов, сиял особый таинственный свет, дававший возможность угадывать высшие откровения. – Головной убор первосвященника отличался от простого священнического между прочим тем, что на передней его части прикреплялась золотая дощечка, на которой выбита была надпись: «Святыня Господня».

Скиния со всеми своими принадлежностями, подробно описанными в книге Исход, была окончена постройкой в течение семи месяцев, и когда таким образом народное святилище было готово и было совершено торжественное посвящение Аарона и сыновей его на священное служение, то труд по законодательной и религиозной организации народа был закончен и потому настало время выступления в дальнейший путь. Но заключительные недели этой долгой стоянки были ознаменованы ещё двумя важными событиями. Тут во второй раз совершено было празднование пасхи, съеден был по установлению пасхальный агнец. Затем перед выступлением произведено было исчисление народа. Исчисление это показало, что все колена, исключая Левиино, заключали в себе в совокупности 603.550 человек мужского пола от двадцати лет и выше, что для всего населения составит цифру более двух миллионов душ. Счёт этот основан был на количестве подати, собранной с народа по полсиклю с каждой мужской души в пользу скинии, причём женщины и дети остались без всякой переписи. Обычай такого исчисления впоследствии так укоренился в народе, что попытка римлян во времена Ирода ввести более точную систему исчисления повела к народному восстанию. Особо произведённое исчисление колена Левиина показало, что в нём было 22.000 душ²³⁹ мужского пола от одного месяца и выше, и оно, таким образом, было самое малочисленное из всех колен израильских.

Всё теперь было готово к выступлению в дальнейший путь от Синая. На равнине Эр-Раха почти год пред тем израильтяне остановились станом в качестве простой толпы беглых рабов, почти без всякой организации и только со смутными религиозными понятиями. Во время этой стоянки с ними произошла неизмеримая перемена. Они убедились, что египетские боги ничтожные призраки и что истинный Бог земли есть Иегова, невидимый и всемогущий Дух, который был для них вождём и покровителем. При схождении Его со священной горы они были объяты трепетом и ужасом, но среди грозных явлений они слышали слова любви и благоволения, которые легли в основу принятого ими завета. В силу этого завета они сделались избранным народом, особым царством Иеговы. Согласно с этим должна была сложиться и вся национальная организация народа; она приняла форму «теократии», богоправления, в которой все основные законы и начала исходили непосредственно от самого Иеговы и все видимые правители народа были лишь орудиями и исполнителями божественных планов в направлении народной жизни. Для облегчения же собственно административной деятельности Моисей учредил для себя особый постоянный совет или сенат из 70 старейшин, представителей колен и поколений, который впоследствии сделался зерном в развитии системы государственного управления народа²⁴⁰.

Возродившись, таким образом, нравственно и политически, народ израильский опять двинулся в путь – по направлению к земле обетованной.

Опять в пустыне. – Ропот народа на недостаток пищи. – Пресыщение. – Остатки могил. – Соглядатаи и малодушие народа. – Сорокалетнее странствование. – Упадок духа в Моисее и его разбитые надежды. – Смерть Аарона. – Нападение ядовитых змей. – Последние дни жизни Моисея. – Предсмертное видение земли обетованной. – Трогательная кончина.

От Синая до южных пределов Палестины по прямому направлению считается не более трёхсот пятидесяти вёрст, и потому израильтяне могли бодро смотреть в будущее и утешаться надеждой скорого достижения благословенной земли, текущей молоком и мёдом. Но этой надежде не суждено было осуществиться. Прямого пути в Палестину нет и он вьётся по пустынным ущельям и долинам полуострова. Торного пути здесь собственно никогда не было и его заменяют лишь горные тропинки, ведущие часто по едва проходимым ущельям. Можно представить поэтому, какие тяжести вновь предстояли целой массе народа, принуждённого двигаться с огромным обозом и стадами. Прямо на север путь совершенно преграждался горным кряжем, идущим поперёк полуострова, и потому можно было двигаться только к северо-востоку – к берегу залива Акаба, составляющего ветвь Чермного моря, омывающую восточную часть полуострова.

Во время долгой стоянки у Синая народ уже позабыл о тяжестях пути в пустыне, а также и обо всех чудесных знамениях, сопровождавших его в пути, и потому, когда опять увидел пред собой пустыню, опять принуждён был с неимоверными усилиями подвигаться вперёд по скалам и пескам – то поднимаясь на утёсистые возвышенности, то спускаясь в обрывистые овраги, в среде его опять начался малодушный ропот на вождя. Тяжесть пути, истощавшего силы, естественно вызывала потребность в более питательной и крепкой пище, чем какой народ мог пользоваться в пустыне (манна), и потому одним из главных предметов недовольства был именно недостаток мясной пищи. Ропот, прежде всего, проявился в среде некоторых инородцев, вышедших вместе с израильтянами из Египта, а потом передался и последним. При виде быть может моря им вспомнился Египет. Горечь египетского рабства уже успела значительно изгладиться из их памяти и при виде страшных тяжестей свободной жизни в пустыне им припоминалось только, как они ели там мясо из котлов, а кроме того «рыбу, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук, и чеснок». «А ныне, вопили они, душа наша изнывает; ничего нет, только манна в глазах наших»²⁴¹. Этот безумный ропот вызвал повторение чудесного снабжения народа перепелами, но насыщение ими было вместе и наказанием для недовольных. Благодаря быть может неумеренному употреблению мяса, среди народа открылась страшная смертность. Замечательно, что на пути к Акабе проф. Пальмер встретил остатки древнего стана, окружённого необычайным множеством могил, которые он ставит в связь со смертностью израильтян. Таким образом, тут мы имеем осязательные следы израильского стана Киброт-Гаттаава или «гробов похотения». На день пути дальше он открыл следы другого большого стана, где заметны даже места отдельных хозяйств с очагами и приспособлениями для приготовления пищи. Место это, несомненно, есть Асироф, где также израильтяне останавливались станом, тем более что оно и доселе называется у арабов по-древнему «наблюдательным пунктом Асирофа»²⁴². Вместе с тем у арабов сохраняется смутное предание о том, что здесь некогда заблудился караван поклонников и принуждён был много лет странствовать в пустыне Тих, откуда и самая пустыня ведёт своё название («пустыня странствования»). Так как никакой мусульманский караван, отправляющийся на поклонение в Мекку, никогда не мог заблудиться здесь, то вполне естественно предполагать, что арабское предание имеет в виду именно странствование здесь израильтян²⁴³.

Наконец после тяжёлых испытаний и невзгод, омрачивших дух великого вождя, который принуждён был выносить неприятности даже от своей сестры Мариам, враждовавшей с его женой и упрекавшей его в женитьбе на женщине нечистой крови, израильтяне прибыли в пустыню Фаран. Дух народа всё падал и потому необходимо было его поднять. Поэтому Моисей избрал двенадцать человек и послал их во главе с Иисусом Навином соглядатаями в землю обетованную, надеясь, что их известия о плодородии земли и богатстве пробудят в народе бодрость и желание скорее двинуться к ней для её завоевания. Они должны 6ыли исследовать почву, запасы воды, климат, характер жителей и силу их городов и крепостей. Это было в июле или августе, когда созревают первые грозды винограда. Поручение было успешно исполнено ими и они через шесть недель возвратились в стан. Но сведения их были далеко неутешительны для народа. Они не отрицали чудесного плодородия земли и в доказательство его принесли огромные грозды винограда, но вместе с тем они так напугали рассказами о силе палестинских жителей и несокрушимости их городов и крепостей, что рассказы их повергли весь стан в отчаяние. Это был решительный момент в истории народа, и израильтяне оказались неготовыми к нему. Вместо того чтобы смело и мужественно идти вперёд, они малодушно предались отчаянию и воплю, и готовы были избрать нового вождя, который бы повёл их обратно в Египет. Напрасно Иисус Навин и Халев старались поддержать в народе бодрость и надежды на успешное завоевание обетованной земли, если только он останется верен Иегове и 6удет полагаться на Его всемогущую помощь, – народ обезумел от страха, не хотел слушать никаких доводов, и готов был даже побить смельчаков камнями. Это печальное событие решило судьбу народа. Моисей увидел, что освобождённый им народ и по освобождении был рабом, что поэтому он недостоин обетованной земли и должен погибнуть в пустыне. Только следующее поколение, уже рождённое и выросшее на свободе увидит и возьмёт землю, которая была лишь мечтой для его злополучных отцов. С тяжёлым сердцем Моисей принуждён был опять вести народ обратно в недра синайских пустынь, чтобы тяжкой школой сорокалетнего странствования сделать его более достойным высшего предназначения.

В библейском повествовании сообщается лишь немного черт из истории сорокалетнего странствования. Это была молчаливая школа труда и всевозможных испытаний, из которой народ должен был выйти обновлённым и возрождённым. О жизни израильтян в пустыне легко составить себе понятие по жизни кочующих теперь на полуострове арабов. Смотря по времени года, они передвигались со своими стадами в разные равнины полуострова, переходили с одной равнины на другую, отчасти занимались посевами на небольших равнинах, представляющих удобство для земледелия. Тягости этой жизни для такого многочисленного народа были неимоверные. То их палил нестерпимый зной, то ослеплял песком убийственный сирокко, а когда зима захватывала их на возвышенностях полуострова, то нередко заносило их стан сугробами снега. Часто должен был ощущаться недостаток в пище и в здоровой воде. Все эти тяжести были причиной того, что численность народа нисколько не возрастала, а, напротив, к концу странствования оказалось на 2.000 душ мужского пола менее чем, сколько было при выступлении от Синая. Пустыня естественно была школой не только физического, но и нравственного воспитания. Во всё время странствования действовали необыкновенно строгие законы, немилосердно каравшие всякого нарушителя религиозных или общественных установлений. Не только смертью наказывалось напр. богохульство²⁴⁴, но даже и менее тяжкие преступления. Так побит был камнями один человек за то, что он в субботний день собирал дрова²⁴⁵. Нужно было приучить народ к точному исполнению закона, данного на Синае, и потому всякие нарушители его карались немилосердно. Если так наказывались отдельные неисполнители закона, то конечно ещё с большей строгостью должны были караться те, которые сознательно и преступно восставали и возмущали народ против постановлений закона. Так это было по известному делу Корея, Дафана и Авирона²⁴⁶, которые произвели открытое возмущение против законодателя и, особенно против установления священства, как особого достоинства, присвоенного одному только классу. Они требовали признания всеобщего священства. Религиозный протест, как и всегда 6ывает, быстро перешёл в политический, и они уже стали восставать против самого вождя, отказывая ему в повиновении. Когда Моисей позвал их к себе на суд, то они дерзко ответили: «Не пойдём. Разве мало того, что ты вывел нас из земли, в которой течёт молоко и мёд, чтобы погубить нас в пустыне? и ты ещё хочешь властвовать над нами?» Возмущение на этот раз приняло огромные размеры. К бунтовщикам присоединилось двести пятьдесят старейшин, и трудно сказать, чем бы кончилось это дело, если бы земля не поглотила бунтовщиков и огонь не попалил их сообщников. Этот случай показал, что для народа мало простого установления, оно должно быть подтверждено видимым знамением, и это знамение дано было в том, что из двенадцати жезлов представителей колен расцвёл только жезл Аарона, что и было осязательным подтверждением его первосвященнического достоинства.

Прошли десятки лет в странствовании по пустыне синайской. Выведенное из Египта поколение постепенно вымирало, отчаявшись в достижении обетованной земли. Оно показало себя недостойным её, и потому должно было уступить место новому поколению, воспитавшемуся в трудах и невзгодах пустыни. Только такое поколение, закалённое в трудах и повиновении закону, могло мужественно встретить многочисленных врагов и очистить от них землю обетованную. И это новое поколение Моисей повёл, наконец, к пределам Ханаана. Какой громадный период отделял его от того момента, как у него впервые, ещё в блестящем дворце фараоновом, блеснула мысль об освобождении своего народа! Тогда он пылал надеждой и отвагой юности. В течение сорока лет принуждён он был потом жить своей великой надеждой, пока, наконец, она не осуществилась. Он вывел «братьев своих» из Египта, из жалкой толпы беглых рабов преобразил их в народ, дал им закон и организацию. Но, увы – освобождённое им поколение оказалось недостойным свободы и той земли, которая предназначалась ему во владение. И вот убелённый уже сединами вождь должен был ждать ещё сорок лет, прежде чем могла осуществиться его надежда. При многочисленных испытаниях и огорчениях от строптивого и неблагодарного, жестоковыйного народа неудивительно, что, наконец, в самом Моисее поколебалась когда-то светлая и несокрушимая надежда. Когда однажды народ вновь поднял против него ропот из-за недостатка воды и Моисею приходилось опять чудесно источать её из скалы, то ему уже изменило доверие к возможности чуда, и хотя он действительно источил воду из камня, но сделал это с чувством раздражительности и отчаяния²⁴⁷. Этот случай решил и его судьбу, и он должен был вместе с братом своим Аароном и со всем старшим поколением народа сложить свои кости в пустыне. Новое поколение должен был вести и новый вождь.

От стана Кадеса, где Моисей своим жезлом в раздражённом недоверии разбил все свои надежды, и где также умерла его сестра Мариам, он с тяжёлым сердцем повёл свой народ к пределам Палестины, в которую ему самому не суждено было войти. И едва он двинулся в путь с целью обогнуть залив Акаба, как совершилось печальное событие, которое было грустным предвестием скорого осуществления суда Божия и над ним самим. К северо-западу от каменистых развалин Петры высоко поднимается над окружными холмами утёсистая гора Ор со своими двумя остроконечными вершинами. По выражению Риттера, она вздымается в одиноком величии, высоко поднимаясь в синеву неба, подобно огромному, величественному, но разрушенному скалистому городу, с большими утёсами, отвесными гранитными стенами, башнями и обнажёнными остроконечностями всякого рода²⁴⁸. На одной из этих вершин испустил дух свой великий первосвященник израильского народа Аарон, в объятиях своего сына, и преемника Елеазара и в присутствии истинно любящего брата, который был для него путеводной звездой в течение всей жизни. Величественная гора была достойным местом смерти такого человека. Она была символом величия его духовной жизни, которая всецело была посвящена народу. С горы открывалось дивное зрелище на пустыню, бывшую местом сорокалетнего пребывания злополучного народа, а там к северу, в неясной синеве дали, виднелась даже холмистая почва обетованной земли. Бедная гробница на вершине этой горы у местных арабов признаётся и почитается именно за гробницу Аарона, хотя есть признаки её позднейшего происхождения.

После тридцатидневной стоянки под сенью горы Ор, сделавшейся могилой Аарона, народ двинулся дальше, в обход земли едомитян, не давших согласия пропустить израильтян чрез свои владения. Обход этот по необходимости опять был труден, и народ стал опять «малодушествовать»²⁴⁹ и роптать на Моисея, и за это наказан был нападением ядовитых змей, от укушения которых погибло множество народа. Замечательно, что путешественники и доселе встречают здесь множество змей, отличающихся крайней ядовитостью. «Арабы рассказывают, что тут водится множество летучих змей, в три фута длины, очень ядовитых, так что укушение их влечёт за собой смерть; они не имеют крыльев, но делают большие скачки»²⁵⁰. Единственное спасение от этого бедствия для израильтян было в знамении веры, изображавшемся для них в виде медного змея. Это было последнее для них испытание и оно, по-видимому, произвело на них такое сильное впечатление, что они уже больше не обнаруживали своего малодушия в неблагодарном и низком ропоте на вождя, который был уже и без того крайне удручён не только тяжестью своих преклонных лет, но и всеми невзгодами и неимоверными трудами и огорчениями, выпавшими на его долю.

Но поприще деятельности Моисея видимо приближалось к концу. Вот он, после нескольких побед над туземными племенами, привёл народ свой уже к самым пределам земли обетованной. Нужно было подвести итог всей минувшей жизни. Поэтому Моисей вновь произвёл счисление освобождённого им народа и сделал новый обзор всего данного им законодательства. Великий вождь уже чувствовал на себе дыхание смерти, хотя «зрение его не притупилось и крепость в нём не истощилась»²⁵¹. Он, по-видимому, уже за несколько времени до смерти передал всю тяжесть управления народом своему преемнику, а сам жил той внутренней духовной жизнью, которая дотоле стеснялась в нём заботами обыденных трудов. Теперь он спокойно предался пророческому созерцанию, и к этому времени относится составление им вдохновенных песен и молитв, в которых предсказывались судьбы Израиля. Но вот пришёл и конец. Он должен был расстаться со своим народом, но ему хотелось хоть издали взглянуть на землю своих когда-то светлых надежд и мечтаний. Поэтому он с равнин моавитских поднялся на гору Нево, на вершину Фасги, возвышавшейся над Иорданом против Иерихона. С неё открывалось величественное зрелище. К востоку волнообразно шли холмы, уходившие в бесконечную даль аравийских степей. На юге в мрачной глубине сверкало Мёртвое море, а к северу голубой лентой извивался Иордан. За рекой вздымалась вершина горы Горизин, а дальше расстилалась равнина Ездрилонская, за которой в разных местах великанами высились Фавор и Ермон. Вот она, обетованная земля, в пределы которой ему не суждено было вступить! Но великие люди бывают довольны малым, и великий вождь и законодатель израильского народа, взглянув на обетованную землю, считал себя вправе мирно оставить своё земное поприще. Он скончался на этой горе, и «о месте погребения его никто не знает даже до сего дня»²⁵².

Итак, израильтяне лишились своего великого вождя и законодателя, и потерю эту они оплакивали тридцать дней. Чувство сиротства охватило их всех. Он был не только их освободитель, но и отец и воспитатель. Своей законодательной мудростью он возвёл их на степень организованной народной жизни, дал им законы и нравственность, благодаря которым они сделались в духовном отношении светом для народов древнего мира. Его любовь к своему народу была бесконечно самоотверженна. Он вправе был сказать о себе, что он лелеял их, как кормилица лелеет дитя. Его терпение в управлении строптивым и неблагодарным народом было изумительно. Сколько огорчений и самых тяжких оскорблений приходилось ему переносить от освобождённого им народа, но он великодушно предавал всё забвению и сам же пламенными молитвами старался отвратить праведный гнев Иеговы. Это был духовный исполин, с исполинским умом и бесконечной добротой сердца, законодательный гений, святой пророк и краса человечества.

Неудивительно, что смерть такого человека окружена множеством сказаний, которые с разных сторон характеризуют его личность. Одно из них трогательно описывает самый момент его смерти. «Когда Моисей поднимался на гору, говорит это сказание, он встретил трёх человек, рывших могилу, и спросил их: для кого это вы роете могилу? Они отвечали: для человека, которого Бог позовёт к себе в рай. Моисей попросил позволения принять участие в вырытии могилы для такого святого человека. Когда могила была готова, он спросил: сняли ли вы мерку с умершего? Нет, отвечали те, но он был твоего роста, ляг в неё. – Моисей лёг. Эти три человека были ангелы Михаил, Гавриил и Сагсагил. Ангел Михаил тогда стал по одну сторону Моисея, Гавриил по другую, и Сагсагил стал у ног его, а над головою явилось величие Бога. И Господь сказал Моисею: закрой свои веки, и он повиновался. Тогда Господь сказал: приложи руку к сердцу, и он сделал так, – сдвинь ноги, и он сделал так. Тогда Господь Бог обратился к душе Моисея: Святая душа, дочь Моя, в течение ста двадцати лет обитала ты в этом непорочном сосуде; но теперь пришёл час твой, выйди вон и войди в рай. Но душа в трепете и с прискорбием отвечала: В этом чистом и непорочном теле я провела так много лет, что полюбила его и не имею смелости оставить его. Дочь Моя, отвечал Господь, выходи вон! Я помещу тебя на высочайшем небе, под херувимами и серафимами, которые носят Мой превечный престол. Но душа всё медлила и трепетала. Тогда Бог наклонился к лицу Моисея и поцеловал его. И душа прыгнула от радости и вместе с Божиим поцелуем пошла в рай. Тогда печальное облако омрачило небеса и ветры завыли: кто же теперь остался на земле для борьбы с грехом и заблуждением? И голос отвечал: такой пророк никогда не восставал прежде. Земля плакала, говоря: я потеряла святого. Израиль плакал, говоря: мы потеряли вождя. А ангелы пели: он в мире отошёл в руце Божии»²⁵³.

После Моисея главенство над народом израильским перешло к Иисусу Навину, храброму и испытанному военачальнику, которому и суждено было завоевать землю обетованную. Но его деятельность, развивавшаяся уже на почве Палестины, не входит в область, намеченную для этих очерков.