Духовно-нравственные причины русской катастрофы глазами П.Б. Струве

Статья посвящена памяти русского философа, политического деятеля Петра Бернгардовича Струве. Автор анализирует политические взгляды и религиозную позицию мыслителя, претерпевшие в течение его жизни серьёзные изменения. Особый акцент делается на исследовании причин революционного движения в России, которому Струве отдавал все свои творческие силы, считая, что оно имеет первостепенное значение для будущего страны.

Творческий путь российского философа, политического деятеля и политэконома Петра Бернгардовича Струве (26.1.1870–26.2.1944) ярко отразил бурные брожения, столь характерные для образованных кругов предреволюционного российского общества. Будучи личностью с горячим характером, Струве во всех своих неоднократно менявшихся взглядах оставался пылким ревнителем общественного блага. Увлёкшийся в студенческие годы марксизмом, он вёл марксистскую пропаганду среди рабочих, претерпел арест, но продолжил общественную деятельность уже как теоретик «легального марксизма». Это движение, признававшее прогрессивность капитализма противостояло как народничеству, так и «радикальному марксизму» будущих большевиков-коммунистов.

В начале 20 века Пётр Бернгардович вовсе отходит от марксизма и работает над программой конституционно-демократической партии, так называемой «партии кадетов», занимавших центристскую политическую позицию и признававших исключительно парламент­ские методы, а не радикально-революционные. В 1906 г. партия кадетов приняла практически все основные положения социально либерального проекта Струве за свою программу. Пётр Бернгардович большим энтузиазмом принимает выход Манифеста от 17 октября 1905 г., объявлявшего политические права и свободы, но параллельно в его творчестве вызревает комплекс идей, связанных с сохранением русских национальных основ культуры и государственности, со всё большим акцентированием внимания на принципе ответственности за верное использование личных свобод.

Яркая картина первой русской революции укрепила Струве в критике революционного радикализма, стремившегося разрушить самые основы государственности и традиционной культуры. Пётр Бернгардович стал сторонником «здорового культурного национализма», лучшими представителями которого, по его мнению, были Иван Сергеевич Аксаков и некоторые другие славянофилы¹, а также идеологом своеобразного либерально-консервативного синтеза, в котором он видел основу будущей великой России с её традиционной имперской конституционно-монархической государственностью.

Как самостоятельный и оригинальный мыслитель, а также глубокий созерцатель социально-политических процессов в России и Европе, Струве пришёл к значительному усилению консервативных элементов в своих воззрениях, что особенно ярко выразилось в развитии идей патриотизма, исторической памяти, православия как национальной религии. Его консерватизм охватил одновременно ментальный, мировоззренческий и политический планы.

При этом Пётр Бернгардович ярко противопоставляет социальные христианские взгляды, в основе которых мы находим учение об моральных обязанностях каждого человека и отдельных социальных групп², социализму материалистического толка, снимающему нравственную ответственность с человека за его поступки, и объясняющему «греховность» исключительно проблемами внешнего общественного устройства и воспитания³.

Фанатичный радикализм теоретиков «коммунистического рая» дал ему основание говорить о своеобразной разрушительной «квазирелигиозности» большевизма, проповедавшего «атеистическую веру»⁴. В 1918 г. Струве обозначает результат трёх русских революций начала 20 века, как «национальное банкротство и мировой позор»⁵, а чуть позднее как «государственное самоубийство государственного народа»⁶.

Забегая чуть вперед, хочется обратить внимание на одну из главных причин этой русской социально-политической и духовно-нравственной катастрофы, как её увидел П. Б. Струве. По мнению философа, русские люди перестали чувствовать свою государственность и свою ответственность за неё. Наибольшая вина при этом возлагается мыслителем на интеллигенцию, которая изменила своему предназначению и вместо того, чтобы стоять в авангарде процессов созидания, спровоцировала народные массы на разрушение культурно-исторического достояния, накопленного многими поколениями предков. Это, по мнению Струве, практически уникальный негативный пример в мировой истории забвения национальной идеи «мозгом нации»⁷.

Пётр Бернгардович противопоставляет прижившемуся в дореволюционной России «отщепенскому антигосударственному духу» интеллигентской революционной оппозиции идеал гармоничного взаимодействия государственной и культурно-национальной идей. По его определению, «национальная идея... России есть смирение между властью и проснувшимся к самосознанию и самодеятельности народом, который становится нацией»⁸. Государство и нация призваны вырасти в органическое целое на базе русской национальной идеи и ценностных устоев традиционной культуры.

Мечты философа о сращивании государства и народа⁹ были основаны на религиозно – мистическом чувстве патриотизма¹⁰. В период эмиграции особое звучание в творчестве Струве приобрёл призыв к «бережному отношению» к прошлому своей страны¹¹. Однако патриотизм и благоговение в изводе Струве имели важнейшую для этих качеств характеристику трезвости. Так, в частности, он был идеологически против народнического благоговения перед культурой простого народа.

В своей знаменитой статье первого выпуска журнала «Вехи» Струве писал: «Когда интеллигент размышлял о своём долге перед народом, он никогда не додумывался до того, что... идея личной ответственности должна быть адресована не только к нему, интеллигенту, но и к народу. Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач. А так как народ состоит из людей, движущихся [смутными¹²] интересами и инстинктами, то, просочившись в народную среду, интеллигентская идеология должна была дать вовсе не идеалистический плод. Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию»¹³.

Самоотверженное подвижничество интеллигенции в её беззаветном служении простому народу, было, таким образом, лишено «морального значения и воспитательной силы», что и «обнаружилось с полною ясностью в революции»¹⁴.

Уже в эмигрантские годы Струве становится конституционным монархистом и приносит в своём «Дневнике политика» своего рода публичное покаяние, утверждая, что в юности «не видел подлинной силы и опасности крамолы», которая в отличие от казавшейся бесчувственно могущественной имперской машины «таила в себе те взрывы и разрушительные удары, которые смели не только историческую власть, но и русскую общественность и подорвали русскую культуру»¹⁵.

Все свои творческие силы Пётр Бернгардович посвятил обличению бессмысленности и пагубности революционных потрясений, а также проповеди проведения экономических, социальных и политических реформ, способных придать новый образ имперской государствен­ности, сделав её адекватной вызовам времени¹⁶ и сообразной православной духовности. Личная религиозная позиция П.Б. Струве в течение его жизни претерпела серьёзные изменения от агностицизма до традиционного православия.

Думается, что именно благодаря своей ментальной открытости и способности к творческому, синтетическому переосмыслению устоявшихся идеологических и политических шаблонов, а также стремлению созерцать «общие основы и внутренние глубины жизни и бы­тия»¹⁷ Струве в некотором смысле пришёл к мировоззренческой позиции «по ту сторону правого и левого»¹⁸. Пётр Бернгардович был глубочайше убеждён в необходимости сохранения неразрывной связи между свободным творчеством прогресса и преемственностью жизни и культуры¹⁹.

Исследователи отмечают, что Пётр Бернгардович выделял несколько концептуальных причин русской революции: «социокультурных, экономических, политических»²⁰, но в этом списке следует отметить и духовно-нравственные причины. Недаром эпиграфом к своей статье в сборнике «Из глубины» от августа 1918 г. Струве взял слова из грамоты патриарха Гермогена о бедствиях, попущенных Богом «за бесчисленные наши всенародного множества грехи» «над Московским Государством на всей Великой Российской земли», а также предупреждение из письма ярославцев жителям Вологды (1612 г.) об ответе пред Богом за отказ от национального единства, предательство веры и Отечества.

Исследование взаимосвязи культурно-исторических и религиозно психологических, идеологических и политэкономических проблем стало, пожалуй, центральным для творчества П. Б. Струве. В этом контексте, между прочим, мыслитель отмечал слабую степень синте­тичности религиозного и социального аспектов жизни на Руси. Зачастую у нас «религия и религиозность являлись духовно – отвлечённой сферой, касавшейся в первую очередь нравственных вопросов»²¹, в то время как превращение христианского мировоззрения «в мето­дику и дисциплину ежедневной жизни» для большинства социальных слоев практически не происходило²².

В период эмиграции Струве выделяет три психологических портрета участников русской революции: революционный, анархический и «охранительский»²³. Если первые два безусловно характеризуются разрушительной направленностью по отношению к исторической государственности и культуре, то последний был охарактеризован Петром Бернгардовичем как психологическая «старорежимность», базирующаяся на установке «пребывания в прежних условиях»²⁴. В основном это психологический тип участников белого движения, которые, к сожалению, долгое время оставались практически слепыми «по отношению к разрушительным идеям и силам... революции»²⁵, а со своей стороны не готовыми предложить никакой серьёзной актуальной политической программы.

Практические успехи как большевизма, так и махновщины виделись мыслителем как результат, с одной стороны, специфической склонности русских ко всякому новшеству, тяготения к «перепрыгиванию» целых исторических этапов, а, с другой стороны, умелой опоры бандитских группировок на такие качества рабоче-крестьянского большинства как «стихийность» и «своекорыстные инстинкты народных масс»²⁶. Ещё во время февральской революции, по мнению Струве, свобода была воспринята именно как свобода на всяческое насилие одних слоёв общества над другими, а не как законное самоопределение лица, основанное на признании не только своих, но и чужих прав²⁷. Революционные пожары ярко показали, как далеко расходились в русской революции отвлечённая идеология и стихия революции, её реальная психология, зачастую враждебная всякой государственности и власти²⁸.

Поджигателем революции в действительности было строго организованное партийное большевистско-коммунистическое «меньшинство», которое хитроумно манипулируя «настроениями и инстинктами» народа²⁹, несёт главную историческую ответственность за возбуждение классовой ненависти и других антигосударственных и культуроразрушительных инстинктов, овладевших наивными народными массами. Однако ещё большую ответственность мыслитель возлагает на русскую интеллигенцию за её «без национальность», то есть потерю духовных связей с охранительными традициями русской культуры. Неспособности высших классов начала 20 века оставить честолюбивые политические игры, осознать нависшую над Отечеством опасность и проявить слаженную силу воли Струве противопоставляет исторические примеры «великих светочей» русской, «подлинно охранительской, или консервативной, мысли», таких как прп. Сергий Радонежский, св. Дмитрий Донской, Петр Великий, А. С. Пушкин, М. М. Сперанский³⁰.

Струве находит немало аналогий между смутами начала 17 и 20 веков. В обоих случаях бунт активно вдохновлялся иностранными державами (Польша и Германия, соответственно), вливавшими значительные средства и усилия в их организацию с целью свержения правительства³¹. В обоих случаях активно использовались накопившиеся в стране социально-экономические проблемы, слабость государственного и национально-культурного сознания. Обе катастрофы питалась честолюбивыми притязаниями высших слоев общества, грабительскими стремлениями среднего класса, анархическими тенденциями народных масс³².

Особенный акцент делается мыслителем на глубину нравственного падения высших классов, их государственную беспринципность. Восстание против царя во имя самозванца, поднятое воеводой князем Григорием Шаховским, характеризуется Струве как вполне большевистское по своему духу (с использованием таких психологических рычагов, как зависть, вседозволенность при грабежах, амбиций получить в результате переворота высший социальный статус)³³.

Поведение верховных национальных кругов, от которых зависела судьба государства, в начале 20 века охарактеризовано Петром Бернгардовичем как себялюбивая успокоенность с погасшими сознанием и волей³⁴. Его оценка не во всём, но в самом главном совпадает с суж­дениями священномученика Иллариона (Троицкого), отмечавшего в 1916 году, что «интеллигенция русская стала и нерелигиозна и не национальна. Западничество и религиозное отрицание вступили в тесную между собой дружбу в миросозерцании и убеждениях русского интеллигента»³⁵. Святитель безусловно делает гораздо более сильный акцент на отпадение интеллигенции от церковной жизни и указывает на процессы секуляризации, начатые императором Петром. Струве же дополняет эту картину указанием на отсутствие или слабое выражение в государственно-общественном строе Российской империи идей участия населения в государственном строительстве, а также личной и имущественной неприкосновенности, связывая их недоразвитость с потерей возможностей воспитания гражданской ответственности во всех общественных слоях.

Любопытно, что на отмечаемую нами в наследии Струве идею о слабой степени ответственности в гражданской жизни населения дореволюционной России, указывал ранее в своей диссертации Д.Н. Шабалин, но с комментарием о том, что философ проповедовал харак­терные для протестантизма религиозные идеалы труда, дисциплины и ответственности³⁶. На самом деле, это мнение следует признать ошибочным, ибо эти добродетели имеют общехристианское библейское основание, но слабая степень их популярности у современных работоспособных граждан несомненна, а причины такого положения требуют междисциплинарного комплексного исследования.

Струве считал, что исследование причин поразительной и страшной русской катастрофы 20 века имеет первостепенное значение для будущего нашей Родины. Он верил в возрождение великой России, и эта вера, вместе с акцентом на воспитание двуединой религиозно- гражданской ответственности в личной жизни христианина, и в обществе в целом, может стать эффективным антидотом постоянному противопоставлению государственных приоритетов интересам личности, которые мы наблюдаем в СМИ.

«Только если русский народ будет охвачен духом истинной государственности и будет отстаивать её смело в борьбе с её противниками, где бы они ни укрывались, – только тогда в основе живых традиций прошлого и драгоценных приобретений живущих и грядущих поколений, будет создана – Великая Россия»³⁷. Эту мысль Петра Бернгардовича важно донести до наших прихожан, в мировоззрении которых церковная жизнь зачастую представляет собой некоторую самодостаточную, изолированно-замкнутую ценность.