К истории духоборчества и молоканства

Когда светская власть, под влиянием разного рода обстоятельств, пришла (в 1863 г.) к мысли о необходимости дарования сектантам и раскольникам гражданских и религиозных прав более широких, чем какими они пользовались прежде, она не только не думала при этом отступать от того основного начала, которым руководствовалась в своих отношениях к заблуждающимся во все время царствования императора Николая и по которому все существующие в России секты и толки раскольнические были разделены на два разряда: на более и менее вредные, но напротив вопрос о_более точной и правильной классификации сект считала одним из самых важных и существенных. Во всеподданнейшей докладной записке бывшего министра внутренних дел Валуева, представленной на высочайшее государя императора благоусмотрение 4-го октября 1863 года, в которой излагался проект законодательной реформы по расколу, мы читаем следующее: «пересмотреть нынешнюю классификацию сект и распределить их на более и менее вредные по тем главным отличительным признакам молитвы за царя и при знания брачного союза, которые, при всей затруднительности точного в них удостоверения, не могут быть заменены никакими другими, потому что монархическое начало составляет коренное основание нашего государственного быта, а брачный союз коренное условие всякого гражданского устройства»¹. А высочайше учрежденный 6-го февраля 1864 года для рассмотрения означенного проекта особый временный, комитет из духовных и светских членов мысль министра внутренних дел о разделении всех сект и толков раскольнических на более и менее вредные с тем, чтобы главною разграничительною чертою между ними были признаки молитвы за царя и признания брачного союза в смысле не срочного, а постоянного сопряжения, не только признал «наиболее соответствующею» предположенной реформе, но даже, вследствие возбужденного сомнения относительно достаточности этих двух признаков, счел необходимым вопрос об этом предмете передать на обсуждение обер-прокурора Св. Синода и за тем, согласно с его отзывом, к указанным министром внутренних дел признакам вредности сект решил присоединить несколько других, совокупность которых обнимала бы отношение сектантства и раскола не только к государству, по и к вероучению св. церкви. В силу такого взгляда на дело, комитет окончательно постановил считать более вредными не только тех заблуждающихся, которые отвергают молитву за царя и брак, или допускают только срочные или временные супружеские союзы, но и тех, которые не признают пришествия в мир Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа, не признают никаких таинств и никакой власти богопоставленной, допускают, при наружном общении с церковью, человекообожание и, наконец, посягают на оскопление себя и других на основании богохульного учения². А это значило, что, до мысли комитета, к более вредным сектантам должны быть относимы не только раскольники-беспоповцы, отвергающие брак и молитву за царя, но и сектанты мистического и рационалистического направления: скопцы, хлысты, духоборцы, молокане и другие, как это было и в царствование императора Николая. 16-го августа того же 1864 года государю императору благоугодно было утвердить окончательные заключения комитета, но с тем, чтобы общегражданские права, которые комитет предположил даровать заблуждающимся, «были относимы только к раскольникам менее вредных сект, за исключением тех случаев, где именно упоминается в заключениях комитета об отмене ограничений, существующих для раскольников сект более вредных³.

После всего сказанного понятно, что г. Мельникову, который, в качестве эксперта, был приглашен в учрежденную в на чале 1875 года при министерстве внутренних дел комиссию для всестороннего обсуждения и разработки высочайше утвержденных 16-го августа 1864 года предначертаний особого временного комитета по делам о раскольниках и от которого, как «специалиста по части раскола», комиссия в лице ее председателя статс-секретаря князя Лобанова-Ростовского «признавала полезным, для исполнения возложенного на нее дела, получить некоторые сведения в особенности касательно классификации раскольнических сект⁴, необходимо было вести речь не об одних Федосеевцах и других раскольниках-беспоповцах, отвергающих молитву за царя и брак⁵, но и о скопцах, хлыстах, духоборцах, молоканах и других сектантах мистического и рационалистического направления, которые по указанным комитетом признакам также должны были считаться сектами более вредными и на которых поэтому проектированные комитетом льготы не могли распространяться. И действительно, автор «писем о расколе», как видно из поданной им бывшему министру внутренних дел Тимашеву⁶ и напечатанной в июльской книжке «Исторического Вестника» за прошлый год записки, счел долгом и об указанных сектантах сообщить комиссии немало сведений, но таких, которые не легко признать справедливыми. Соглашаясь, что скопцы и хлысты, как отрицающие брак, должны быть относимы к числу сект более вредных (стр. 52–54), г. Мельников настойчиво доказывал комиссии, чти духоборцы и молокане должны быть отнесены к числу сект менее вредных⁷

«О духоборцах и молоканах», читаем мы в записке г. Мельникова, в синодальной классификации сказано: «никакой власти не признают, покоряются только поколику нельзя противиться»⁸. Это несправедливо. Они верны монархическому началу, они признают верховную власть государя императора и поставляемые им начальства» (стр. 44). как ни приятно было бы каждому русскому согласиться в этом случае с автором «писем о расколе», тем не менее мы не можем этого сделать в виду нижеследующих данных.

В именном высочайшем указе, данном правительствующему сенату от 28 августа 1799 года, изображено: «по случаю открывшейся ныне в новороссийской губернии духоборческой ереси, издавна в России умы и сердца развращающей, и противу коей при начале царства нашего, следуя человеколюбию, употребили мы наикротчайшие меры, надеясь, что та гнусная секта восчувствует наше отеческое к ней снисхождение и на путь истинный рассудка, чести и веры обратится, видя по существованию еще оной, сколь участники ее суть нашей пощады не достойны, повелеваем сенату нашему: согласно с представлением Новороссийского гражданского губернатора Селецкого, всех изобличенных в ереси духоборческой, числом 31 человека, отослать в Екатеринбург вечно к разработке рудников, содержа их всех скованными и употребляя в наитягчайшие работы, дабы сии духоборцы, отвергающие вышнюю власть на земле, пределом Божиим постановленную, восчувствовали чрез сие, как следует, то, что суть на земле власти, Богом определенные на твердую защиту добрым, злодеям же подобных на страх и наказание»⁹. Из этого указа г. Мельников мог бы убедиться не только в том, что в конце прошлого столетия духоборцы отвергали «вышнюю власть, пределом Божиим поставленную», но и в том, что и «наикротчайшие меры» правительства против них, которых так настойчиво требует для сектантов светская печать, не делают духоборцев безвредными в государственном и гражданском отношении.

С воцарением императора Александра 1-го взгляд правительства на духоборцев изменяется. Этот благодушный государь, под влиянием разных обстоятельств, стал смотреть на духоборцев только как на «отделившихся от православной грекороссийской церкви», как на заблуждающихся, и рекомендовал всем действовать на них одними увещаниями, «чтоб они лучше почувствовали обязанности свои к правительствуй»¹⁰; мало этого: государь требовал, чтобы власти не входили с духоборцами «в неосторожные и совсем ненужные объяснения и разбирательство о верховной власти»¹¹ и чтобы, «доколе не обнаружено будет в духоборцах явного неповиновения установленной власти», до толе не судить «по единому смыслу их ереси и не обвинять их в сем преступлении»¹²; «надобно, говорил император в указе от 9 декабря 1816 года, чтобы они могли почувствовать, что они состоят под охранением и покровительством законов, и тогда только надежнее можно ожидать от них любви и привязанности к правительству и взыскивать исполнения по законам его»¹³. Таким образом снисходительные распоряжения правительства относительно духоборцев в царствование Александра Благословенного имели не тот смысл, какой придает им г. Мельников, утверждая, будто бы император считал обвинения сектантов в неповиновении власти несправедливыми и не верил им (стр. 49); напротив, как видно из вышеприведенных выражений высочайших указов, государь знал отрицательное отношение духоборцев к правительству, знал, что «неповиновение установленной власти» составляет «смысл их ереси» (т. е. что, по духу своего учения, духоборцы и не могли иначе относиться к власти), и если действовал относительно заблуждавшихся снисходительно, то единственно с той целью, чтобы этим дать им почувствовать обязанности их к правительству, привязать их к нему. Что же? Оправдали ль духоборцы надежды милостивого монарха и изменили ль свои отношения к Богом установленной власти? В ответ на этот вопрос укажем на следующие факты.

В 1805 году в селе Константиновке, мариупольского уезда, Екатеринославской губернии, взяты были три духоборца, не признававших никакой власти. Государь император, усмотрев из поднесенного на высочайшее усмотрение представления министра внутренних дел графа Кочубея, что люди эти «скитались без паспортов и, были сами напоены нелепыми правилами, благоустройству противными,, могут распространять и между другими свое заблуждение и нарушать общее спокойствие», высочайше повелел: «означенных людей, как оказавших неповиновение властям и могущих распространить свое заблуждение другим, сослать в Соловецкий монастырь»¹⁴.

В 1807 году производилось дело над двумя казаками войска донского – Прокудиным и Артемьевым, которые оказались духоборцами. По суду обнаружилось, что упомянутые казаки не только «отрицали исповедуемый грекороссийскою церковью закон, но и »не признавали верховной и никакой другой власти и неповиновались ей». Государь император, рассмотрев судебное дело, обратил особенное внимание на то обстоятельство, «что оные казаки не только в столь важном их преступлении признались пред военным судом, но и упорно подтвердили оное», и по тому, «входя в существо всего дела, полагал мнением, дабы, не наказывая их кнутом (как полагал один из членов военной комиссии), заковать навсегда в железы и отослать не в каторжную работу, а в Соловецкий монастырь; ибо всякое публичное телесное наказание, замечал монарх, будет их более утверждать в их заблуждении и подаст им о себе мысль, как о страждущих невинно за веру; а вечное заключение в пустыне каждого порознь будет им вящим наказанием и даст им время опомниться в их заблуждении; сверх того площадное наказание может более и других заблудившихся, под названием духоборцев, отвлечь от православной церкви и послушания верховной власти; а ссылка в каторгу произвесть таковую ж вредную заразу в развращении веры грекороссийского вероисповедания и непризнавании верховной власти между порочными людьми, туда сосланными»¹⁵.

В 1818 году государь император, во время путешествия своего по Мелитопольскому уезду, Таврической губернии, повелел возвратить, но просьбе тамошних поселенцев, некоторых духоборцев, сосланных в Архангельскую, Иркутскую и Тобольскую губернии; а так как в числе сосланных находились два рядовых 23-го егерского полка – Парамон Боровков и Егор Попов, то государю угодно было узнать, за что именно сосланы были Боровков и Попов. По справке, министр внутренних дел донес императору, что упомянутые рядовые были наказаны кнутом и сосланы (в 1811 г.) в Нерчинск «за отметание преданий грекороссийскою церковью установленных и за непризнавание над собою верховной власти»¹⁶.

Вскоре после этого генерал-адъютант Дибич, сопутствовавший государю в путешествии его по Таврической губернии, дал следующий отзыв о духоборцах пред комитетом министров: «в последнее путешествие мое по Таврии с государем императором, я сам лично видел неоднократно встречавшихся по дороге духоборцев переселяемых, бодрый и веселый вид коих показывал, что они оставляли дома и родину без всякого сожаления и с охотою спешили соединиться с своими единомышленниками в Таврической губернии. Сверх того, в проезд чрез духоборческие селения государя, было подано ему от духоборцев несколько десятков просьб о присоединении к ним их семейств, оставшихся на прежних жилищах. Почему я полагаю, что от соединения в одном месте сего рода людей, разрушающих по своей ереси все гражданские связи, нельзя достигнуть цели правительства, а напротив средство сие, усиливая их народонаселение, достигшее уже ныне до несколько тысяч душ, может вести на будущее время к весьма вредным последствиям»¹⁷.

Если же даже в царствование Александра 1-го, когда, благодаря гуманному взгляду правительства на сектантов, только в случае «явного неповиновения» духоборцев «установленной власти» можно было «обвинять их в сем преступлении», и когда не только запрещалось губернаторам и другим низшим властям «входить с духоборцами в неосторожные и совсем не нужные объяснения и разбирательства о верховной власти», но даже отзывы сектантов, «противные верноподданническим обязанностям», которые они делали при увещаниях, считались «исторгнутыми неискусно сделанными вопросами со стороны увещателей»¹⁸, встречалось немало случаев, когда духоборцы на увещаниях и на суде «государя помазанником Божиим не признавали»¹⁹, за что и терпели наказание от нелюбившего прибегать к строгим мерам императора; то очевидно, что в то время эти сектанты не были хорошими верноподданными. Если же случаев таких мы знаем немного, то не потому, чтобы их не было, а потому, что наши архивы, в которых хранятся подобного рода дела, еще только приводятся в порядок...

В самом начале царствования императора Николая Павловича происходит перемена в отношениях правительства ко всем заблуждающимся, в том числе и к духоборцам. В 1826 году, председатель департамента законов Государственного Совета Пашков дал такое мнение о духоборцах, что они по своим «правилам или умствованиям силятся к разрушению всего того, что есть в мире ценного для истинного сына церкви, престола и отечества», что «прикрывая себя какой-то скромностью и в поведении умеренностью», духоборцы «этой личиной тем надежнее успевают уловлять слабых и маловерных и распространять свое общество», «что хотя духоборцы появляются до сих пор только из низшего сословия людей, но размножение общества в духе безначалия, в каком бы сословии людей ни гнездилось, весьма вредно и угрожает опасными последствиями для государства», и что потому «нужно поспешить к ослаблению, или уничтожению такого возмутительного в корне своем общества мерами решительными и сильными, поэтому снисходительные, в понятиях этих к безначалию уклонившихся людей, казаться могут уступчивостью правительства, что не менее опасно, как и самое размножение общества». Настаивая за тем, согласно с мнением главноуправляющего в Грузии генерала Ермолова, что духоборцы должны быть поселены не в пределах, а за пределами кавказской области, Пашков мотивировал свою мысль тем, что «духоборцы, сделавшись на первой по границе пред неприязненным народом черте поселянами, должны будут сами защищать себя лично, свои семейства и всю свою собственность», и что «будучи поставлены в такое положение, они сами по себе уразумеют тогда необходимость и пользу в учреждении властей от правительства, и в полной к оной покорности и скоро почувствуют, что никакое общество не может существовать без главы или начальства». На возражение же, что духоборцы, как неискусные в военном деле, могут напрасно погибать от неприятеля, опытного в боях, председатель департамента законов отвечал: «собственная их нужда будет им учителем; она укажет им средства к обороне... Впрочем, заметил оратор, как в военных действиях нельзя обходиться без потери людей, то для правительства не полезнее ли занять границу, требующую строгой обороны, населением людьми, по духу и правилам их, для блага общего вредными, нежели таковых держать внутри государства. Убыль людей зло творящих, каковыми, к крайнему сожалению, суть духоборцы, непреклонные покинуть своего безначалия ересь, не должна вменяться в потерю для государства, мера таковая, по моему мнению, есть одна из надежнейших, чтобы ею в одно время и исправлять нравственное зло, и покорять строптивых благим законам повиновения ко властям и сберечь мирных и незлобивых для блага отечества». И хотя министр внутренних дел был против такого мнения, тем не менее комитет министров согласился с Пашковым, а в заседании 6-го февраля 1826 года было объявлено, что и император Николай Павлович утвердил положение комитета и мнение председателя департамента законов Государственного Совета, высочайше повелев: «Донских казаков, впадающих в духоборческую ересь, вместо Таврической губернии переселять вне настоящих пределов Кавказской области близ новой линии наших укреплений»²⁰.

Лишь только духоборцы узнали (а это у сектантов совершается почему-то очень скоро) о таком взгляде на них нового правительства, как немедленно они вспомнили «мудрый» совет своих первых наставников: «наружно неуклонно покоряться постановлениям церкви и правительства»²¹, и стали тщательно скрывать свое учение о власти и о других, противных общественным законам предметах. Учение первых духоборческих наставников о том, что все люди равны и потому власти не нужны²² , что они учреждены в мире мудрейшими для людей злых, что для сущих не от мира и власти мирские не нужны, что И. Христос освободил своих последователей от всех человеческих законов²³ и проч., хранилось духоборцами и в царствование императора Николая 1-го, как хранится и доселе: только в выражении этого учения произошла перемена. Признанные сектою особенно вредною, духоборцы, употребим их собственное выражение, «в языке пред всяким стали сильно косвенны»²⁴ и, отвергая присягу, «не признавая над собою никакого начальства»²⁵, давая у себя пристанище беглым, дезертирам и проч.²⁶, на допросах, при увещаниях, стали утверждать, что «почтение к власти самодержавной и установленной от нее иметь не отрицаются»²⁷; а чтобы лучше замаскировать свое отношение к правительству и закону, завели, как значится в одном деле, свою собственную полицию, при помощи которой скрывают от местных властей все, происходящие между ними, беспорядки; на вопросы же: «по какой причине считают их непокорными, ослушниками законной власти», со смирением и уклончиво отвечали: «мы не знаем другой причины, кроме клеветы и злобы, ибо мы во всем повинуемся, кроме дел до нашей совести и спасения касающихся»²⁸, понятно после этого, почему все, занимавшиеся исследованием секты духоборцев в царствование императора Николая и до наших дней, согласно утверждали и утверждают, что, не смотря на наружную покорность духоборцев правительству, сектанты эти и доселе считают властей богопротивными и повинуются им, только уступая страху и силе. Так смотрели на дело митрополит киевский Евгений²⁹, Новицкий³⁰, неизвестный автор составленной в 1841 году «записки о духоборцах, обитающих в Мелитопольском уезде, Таврической губернии»³¹, Кельсиев³² и даже сам г. Мельников, относивший в 1857 году духоборцев к числу сектантов, отвергающих всякую законную власть и ожидающих скорого падения православия и ниспровержения существующего порядка государственного³³. Значит, взгляд на духоборцев, как на людей, признающих верховную власть государя императора и поставляемые им начальства, высказанный автором «писем о расколе» в комиссии 1875 года, для науки и литературы составляет новость; во так как эта новость не обоснована ни на каких положительных, фактических данных, то и остается только принять ее к сведению.

Впрочем, утверждая, что все сектанты-рационалисты верны монархическому началу и признают верховную власть государя императора, г. Мельников имел в виду не столько духоборцев, о которых он только упомянул как бы мимоходом, сколько молокан. Это потому, что в синодальной классификации сект о духоборцах было только замечено, что они «одинакового духа с молоканами», тогда как о молоканах прямо было сказано, что они, «не принимая присяги, не уважают верности и никакой власти не признают богопоставленной». Соглашаясь с тем, что молокане, как и однородные с ними штундисты и др., отвергают молитву за царя и присягу по той формуле, какая у нас ныне употребляется, г. Мельников в то же время уверяет, что молокане «не отвергают верности государственной власти и верны ее верховному представителю, государю императору» (стр. 44). В подтверждение такого взгляда на молокан, автор «писем о расколе» указывает на «строгое исполнение ими государственных обязанностей», на то именно, что молокане исправно платят подати, что «между ними не случается каких либо волнений», что «самые обыкновенные в нашем народе преступления и проступки, в роде воровства, обмана, чрезвычайно редки между ними» (стр. 45). При всем уважении к г. Мельникову, мы но можем признать довода его серьезным и убедительным. Прежде всего, государственные обязанности каждого русского не ограничиваются одним исправным платежом податей; во-вторых, исправное отбывание молоканами этой повинности может быть объяснено не одними верноподданническими чувствами их к верховной власти государя императора, а совершенно другими их соображениями и побуждениями, именно – желанием сектантов избежать лишних столкновений с представителями не признаваемой ими власти, чтобы чрез то скрыть от них свое неправильное отношение к ней³⁴. Теми же причинами могут быть объяснены и все другие гражданские добродетели молокан, которые, кстати заметим, оказываются, по известиям³⁵, далеко не такими высокими, какими рисует их г. Мельников.

Понимая, вероятно, что одного указания на то, что «молокане – исправные плательщики податей» недостаточно для того, чтобы, вопреки общему мнению, признавать их «верными государственной власти и ее верховному представителю», автор «писем о расколе», в подтверждение своего взгляда на сектантов, ссылается еще на свой авторитет, на то, что он больше 25 лет изучал раскол и может говорить о нем «не по одним книгам и бумагам, но как очевидец и послух», что в частности он не только беседовал с молоканскими наставниками, но даже «бывал и при молоканском богослужении» (стр. 43). Как ни велик авторитет г. Мельникова, как знатока раскола и сектантства, тем не менее важность возбужденного им вопроса заставляет нас проверить взгляд его на молокан историческими данными. Что же говорят эти данные?

По откровенному сознанию самих и притом современных нам молокан, в основу отношений их к правительству и по рядкам гражданской жизни были положены основателем молоканства – известным Уклеиным следующие мысли: «Идеже дух Господень, ту свобода, говорит ап. Павел (2Кор.3:17). Следовательно основанием нравственной жизни истинного христианина должна быть совершенная свобода, независимость ни от каких человеческих законов и принуждений. И не должно быть власти людей над теми, в ком вселилось учение Христово. Мирские власти благодетельны на земле и поставляются Богом, но поставляются только для сынов мира. А Господь сказал о христианах: не суть от мира, яко же и Аз от мира несмь (Ин.17:14). Посему для духовных христиан, которые не от мира, мирские власти не нужны: как чада света, такие христиане сами стараются жить по заповедям Иисуса Христа, исполняя заповеди божественные, они не имеют нужды в человеческих законах и не обязаны исполнят их, даже должны избегать исполнения тех законов, которые противоречат учению слова Божия; так они должны избегать рабства помещикам, войны, военной службы, присяги, как дел, непозволенных Писанием. А так как невозможно открыто противиться правительству и не исполнять его требований, то духовные христиане, подражая первенствующим христианам, могут скрываться от него; а братья их по вере обязаны принимать и укрывать их, исполняя заповедь Писания: старого и младого между стенами твоими сокрый (3Ездр.2:22), и подражая Аврааму, принявшему к себе в кущу трех странников, и блуднице Раав, укрывшей у себя соглядатаев еврейских»³⁶. По нашему мнению, более чем трудно найти в приведенных мыслях Уклеина основание утверждать, будто бы молокане признают над собою государственную и гражданскую власть, считают обязательными для себя ее законы и распоряжения и суть верные исполнители государственных обязанностей, как делает это г. Мельников.

В скором времени молокане те пункты своего учения, которые были несогласные с законами гражданскими и общественными, развили еще более и подъискали для них основания из св. Писания. На основании слов апостола Павла: несть наша брань противу крови и плоти (Ефес.6:12) молокане стали утверждать, что Бог не только запрещает вступать в военную службу, где должно проливать кровь и убивать тело, но и угрожает вступающим наказанием в следующих словах: иже аще в пленение ведет, в пленение пойдет; аще кто оружием убиет, подобает ему оружием убиену быти (Апок.13:10); посту пивший в военную службу, во избежание суда по строгости человеческих законов, непременно должен отыскивать удобный случай к побегу: на нем же аще месте воя соберут, не иди тамо: уклонися же от них, и измени (Притч. 4:15). На основании слов Спасителя: странен бых и введосте мене (Мф.25:35) молокане поставили правилом принимать к себе и укрывать у себя всех, прибегающих под их покров, не исключая военных дезертиров, беглых помещичьих крестьян и даже преступников, коих выдавать властям будто бы строго запрещается следующими словами слова Божия: не предаждь раба в руце господина, да не когда прокленет тя, и изчезнеши (Притч.30:10); да не предаси раба господину его, иже прииде к тебе от господина своего: с тобою да обитает, с вами да живет во всяком месте, идеже угодно будет ему (Втор.23:15–16). Словам Спасителя: воздадите кесарева кесареви, и Божия Богови (Мф.22:21) молокане дали тот смысл, что те, которые принадлежат кесарю, должны платить ему подать, а которые принадлежат Богу, суть Божии; уклоняясь от присяги, они стали указывать на известные слова Спасителя (Мф.5:34–37), которыми запрещается клятва в обыкновенных и частных разговорах³⁷. Кажется, нет нужды доказывать, что и в этих рассуждениях молокан нет основания считать их исправными «исполнителями государственных» и общественных обязанностей.

Правда, еще в конце царствования императора Павла стали появляться у молокан так называемые «обрядники», в которых излагалось вероучение сектантов и в которых о власти светской говорилось совершенно не то, что проповедовал Уклеин. Так например в «обряднике» молокан Самарского края, писанном еще в конце прошлого столетия, читаем следующее «царя и власти почитаем, по свидетельству Притчей Соломона, где говорит премудрость: мною царие царствуют, и сильнии. пишут правду, мною вельможи величаются, и властители мною держат землю (Притч.8:15–16), и по свидетельству апостола к римлянам (Рим.8:1–2): всяка душа властем предержащим да повинуется, несть бо власть, аще не от Бога: сущие же власти от Бога учинены суть. Тем же противляйся власти, Божию повелению противляется, и в послании Петра (1Петр.2:16–18) сказано: яко раби Божии... всех почитайте... Бога бойтеся, царя чтите, и в 1 послании к Тимофею (1Тим.2:1) писано: молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за царя и за всех, иже во власти суть; посему моления и благодарения приносим и мы за царя и за всех, и о всем мирном жития и о долгоденствии сих»³⁸. Мало этого: в молоканских обрядниках явились даже особые молитвы «за царя и за весь царствующий дом», которые будто бы читались сектантами «с коленопреклонением»³⁹. В тоже время молокане разных губерний стали обращаться к императору Александру 1 с прошениями, в которых сектанты высказывали самые верноподданнические чувства к государю. Так, например, в прошении молокан Тамбовского уезда, деревни Максимовки, поданном императору 6-го августа 1809 года, говорилось следующее: «мы приносим жертву, моления, приношения, благодарения за вся чело веки, за ваше императорское величество и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное, житие поживем во всяком благочестии»⁴⁰. То же говорили и симферопольские молокане в прошении, поданном государю 8 мая 1818 года⁴¹. Наконец, как показывают дошедшие до нас письменные памятники, в царствование Александра I было немало лиц, которые вполне верили заявлениям молокан об их преданности верховной власти и поставляемым ею начальствам. Так, например, Астраханский губернатор доносил в 1805 году, что молокане «царские особы и все установленные власти признают и почитают с особенным уважением»⁴². А Саратовский губернатор в донесении министру внутренних дел писал, что молокане «пред властями покорны и пред всенародными обществами ведут себя смирно»⁴³. Таким, образом, как показывают приведенные данные, мысль г. Мельникова о том, что молокане признают верховную власть государя и поставляемые им начальства, что они верны монархическому началу и строго исполняют государственные обязанности, оказывается не новою. Еще в царствование Александра I сами молокане как в своих «обрядниках», так и во всеподданнейших прошениях, которые подавали императору, постоянно рекомендовали себя верноподданными государя, и многие правительственные лица принимали такие заявления молокан за чистую монету. После этого, по-видимому, не остается ничего другого, как только взгляд г. Мельникова на молокан, высказанный им в. комиссии 1875 года, признать справедливым, а существовавшее до последнего времени у правительства и в литературе мнение о них, как о сектантах, не признающих никакой власти богопоставленной, считать недоразумением. И однако же мы затрудняемся признать такой вывод правильным на основании следующих данных.

В то время, как одни губернаторы писали о молоканах, как о людях, «с особенным уважением почитающих царские особы и все установленные власти», другие прямо говорили, что молокане – самые вредные для правительства сектанты, что они ,не находят ничего священного в отношениях гражданских»⁴⁴ и «отвергают власть гражданскую», утверждая, что «кроме Бога нет другой, лучшей власти на земле». В таком тоне писал о молоканах в 1807 и в 1814 гг. министру внутренних дел Новгородский гражданский губернатор, прибавляя, что один из них, подвергнутый публичному наказанию, из под ударов кнута произносил бранные слова против особы государя⁴⁵.

Даже те губернаторы, которые отзывались о молоканах, как о почитающих власти, замечали в своих донесениях, что учение, противное законам общественным, молокане тщательно скрывают разными путями, что давать присягу на верность службы они страшатся и умышленно, под благовидными предлогами, уклоняются от нее, что по доносам о том, что у молокан проживают беспаспортные, самые строгие розыски оканчиваются ничем⁴⁶. Не смотря на то, что кНе смотря на то, что как «обрядники» молоканские с учением о повиновении верховной власти и поставленным ею начальствам, так и всеподданнейшие прошения молокан, в которых они, обращаясь «к священному престолу» государя, заявляли ему, что они приносят моления за его императорское величество, были известны правительству Александра Благословенного, несмотря даже на то, что этот государь, считая все религиозные разномыслия заблуждением ума человеческого, более чем снисходительно относился ко всем сектантам и раскольникам, молокане в 1814 году были лишены права на выбор в общественные должности⁴⁷, а в 1820 году были признаны государем сектантами более других вредными и поставлены на ряду не только с раскольниками, не молящимися за царя, и с духоборцами, но даже с скопцами⁴⁸. Значит, правительство не только не верило заявлениям молокан об их верноподданнической преданности престолу, об их беспрекословном повиновении царю, властям и государственным постановлениям, об их «молениях за его императорское величество и за всю царскую фамилию»⁴⁹, но наоборот имело несомненные данные считать молокан не только заблуждающимися, но и вредными сектантами в гражданском и государственном отношении. Имея же в виду то обстоятельство, что в царствование Александра I даже уклонение сектантов от присяги не считалось делом важным⁵⁰, необходимо допустить, что молокане отнесены были, на ряду с духоборцами и скопцами, к числу более вредных сект за что либо поважнее отрицания присяги.

По откровенному сознанию некоторых из современных нам молоканских учителей, молокане до 1823 года в своем учении о власти и ее постановлениях и в своих отношениях к ней неуклонно следовали вышеизложенному наставлению об этом предмете Уклеина, основателя молоканства, и учили, что «духовные христиане не обязаны исполнять светские законы», что они «свободны от всяких внешних, плотских обязательств», одним словом: толковали св. Писание в смысле «нетерпимом законом, которого не могло переносить правительство»⁵¹.

Наконец, если допустить, что молокане в своих. «обрядниках» и в своих прошениях на имя императора Александра I говорили правду, в таком случае необходимо признать, что еще с конца прошлого столетия они стали не только признавать власть богопоставленною, но и молиться за нее. А между тем не только в 1820 году молокане были отнесены к числу сектантов, не молящихся за царя, но, по уверению г. Мельникова, бывавшего при молоканском богослужении, они не молятся за него и в настоящее время⁵².

Все сказанное нами невольно приводит к тому убеждению, что молокане хорошо усвоили себе правило основателя их секты, по которому, в случае невозможности открыто противиться правительству и не исполнять его требований, духовные христиане должны укрываться от него⁵³. Подвергшись еще в царствование Екатерины II, наравне с духоборцами, за свое противное государственным и гражданским законам учение мерам строгости, которые продолжались до 1801 года⁵⁴, и будучи не в состоянии скрыться от правительства, молокане решились скрыть от него по крайней мере свое учение о власти гражданской, .за которое преследовались, и стали утверждать и в своих «обрядниках», и в своих письменных обращениях к государю, что они не только признают высочайшую власть богопоставленной, но даже и молятся за нее, т.е. решились на хитрость и обман. А что такой образ действий в отношении к правительству до пускается и практикуется молоканами, это подтверждает следующий факт, недавно заявленный одним молоканским наставником. «Некто Авксентий Прохоров, пишет Столлов, руководил молоканами, жившими в Самаре. Он был человек хитрый и, видя, что правительство признает особенно вредными: иудействующих, молокан и духоборцев, захотел сбросить с себя название молокан, наименовал свою паству воскресниками и стал ходатайствовать у правительства об отделении ее от молокан; но в сущности он был учителем секты совершенно тождественной с учением молокан»⁵⁵. Этот факт, указанный самими молоканами, ясно показывает, как следует смотреть на заявления сектантов об их преданности государю и властям, которые начались еще с конца прошлого столетия. Они были настолько же справедливы, насколько справедливы были уверения молокан пред правительством Александра I в том, что они «никогда» не ругаются над иконами и «не называют их кумирами, не заслуживающими поклонения»⁵⁶; тогда как на деле страшно издевались над священными изображениями, называли иконы идолами, истуканами⁵⁷, делали из них колеса для детских колясок, дно для ведер, городили ими плетни⁵⁸, и все это правительству было известно⁵⁹.

Дальнейшие сведения об отношении молокан к правительству и их взгляде на власть состоят в следующем:

1) В 1825 году правительство нашло нужным переселить молокан астраханской губернии в Таврическую. Переселенцы, по сознанию самих молоканских писателей, привезли с собой на место нового жительства чеканки и станки для делания фальшивой монеты и секретно принялись за свою фабрикацию. Открытые и уличенные, они дерзко говорили на допросах, что «у государя на руках по пяти пальцев и что если он имеет право делать из металла деньги, то и они, подобные ему люди, могут тоже их делать»⁶⁰. Так выражались в 1825 году о священной особе государя те самые молокане, о которых в 1805 году Астраханский губернатор доносил, что они «царские особы и все установленные власти признают и почитают с особенным уважением».

2) В 1826 году молокане Таврической губернии, Тамбовского и Владимирского толков «пытались уклониться от платежа податей, поставления рекрутов» и проч., но, по словам нынешнего наставника молокан Донского толка, были «подавлены правительством»⁶¹.

3) В 1830 году правительство признало молокан «особенно вредною ересью», наравне с духоборцами, скопцами и др., и постановило относительно их особые правила⁶².

4) В 1833 году о молоканах Тамбовской губернии, в изложении учения которых, присланном в министерство внутренних дел еще в 1820 году, говорилось между прочим: ,сею молитвою («Отче наш»), пророчески и псалмами с коленопреклонением молимся за себя, за все человеки, за царя и за всех, иже во власти суть», было донесено правительству разными лицами, что они составляют секту более политическую, чем религиозную, что молокане скрывают беглых и делают фальшивые паспорта, что, отвергая власти, как учреждение человеческое, они считают различие чинов и званий злоупотреблением прав человеческой природы, предъявляют притязание на свободу и равенство, не принимают присяги, почитают укрывательство беглых добродетелью, дозволяют притворство и обман с разноверными, допускают повиновение властям «по нужде и только до того времени, пока секта не приобретет столько силы, чтобы свергнуть с себя иго языческое»⁶³.

5) В 1836 году правительство, издавая распоряжение о мерах к преграждению распространения сект духоборческой и молоканской в сибирских губерниях, прямо заявило, что многие из молокан были сосланы в Сибирь «за гражданские преступления»⁶⁴; а в 1837 году последовало высочайшее повеление – все постановления и особые, предписываемые высшим начальством, меры относительно духоборцев распространить в одинаковой силе и на молокан, как «равно вредных по духу их учения»⁶⁵.

6) В 1842 году министерство внутренних дел обратилось к обер-прокурору Св. Синода с просьбою уведомить его, какие именно из раскольнических сект и толков признаются духовным начальством особенно противными учению св. церкви и в каком порядке следует одна за другою по степени вреда своего для веры православной. В ответ на эту просьбу Св. Синод дал о молоканах следующий отзыв: «хотя по-видимому держатся св. Писания, но берут из него только то, что им нравится; не признают никаких таинств, никакой иерархии; не принимают присяги, не уважают верности, никакой власти не признают богопоставленною; повинуются только потому, что нельзя противиться; секта разрушительная»⁶⁶. И правительство светское, имевшее у себя в это время массу сведений о молоканской секте⁶⁷, не только не протестовало против сделанной Св. Синодом характеристики молокан, но 14 декабря того же 1842 года поставило их вместе с духоборцами во главе вредных сект, прежде даже скопцов⁶⁸.

7) 28 апреля 1850 года последовало высочайшее повеление, чтобы молокане Донского войска, как «отвергающие» по духу своего учения «присягу и повиновение законным властям», – без различия будут ли они распространители, или последователи этого ложного учения, в отвращение соблазна, какой они могут иметь на последователей других сект и даже на православных, без суда были удаляемы из войска Донского в Закавказский край и здесь не были определяемы на службу ни в Донские казачьи полки, ни в другие части войск, расположенные за Кавказом, а просто присоединялись к находившимся уже на Кавказе молоканам⁶⁹.

8) В 1855 году 20 человек крестьян Пермской губернии, взятых в ратники, не приняли присяги на верность службы и оказали неповиновение начальнику дружины; из них 11 человек, несмотря на все убеждения и увещания, остались упорными в своем заблуждении, объявив, что поступить в ратники они считают противным евангельскому учению, причем позволили себе «дерзко выражаться о правительстве»⁷⁰. Это были молокане.

9) В 1857 году Закавказские молокане секты общих объявили своего наставника – Максима Рудометкина, или Комара, царем и 19 декабря торжественно короновали его⁷¹. г. Мельников называет это действие закавказских молокан «кукольной комедией, из которой, кроме смеха, ничего не вышло» (стр. 45). Но мы, зная, что еще с начала настоящего столетия у молокан появились толки о падении Ассура (т. е. Русса, если читать наоборот) и пророчества их наставников о том, что Бог пошлет молоканам избавителя, который освободит их от рабства царю неправославному, соберет их в землю (близ Араратских гор), кипящую млеком и медом, и даст им царя по сердцу⁷², и что были даже случаи (в 1833–6 годах), когда молокане, под влиянием таких пророчеств, бросали хозяйство, продавали свои дома и имения и толпами из разных губерний спешили на Кавказ, где, по словам наставников их, должен был явиться избавитель и основать свое тысячелетнее царство⁷³, не желали бы, чтобы подобные «кукольные комедии» повторялись между «верноподданными» молоканами.

10) В конце 60-х годов явилась в Саратовской губернии особая секта молокан. Последователи этой секты, кроме общего молоканского учения, имеют еще ту особенность, что отвергают бытие Бога, не признают никакой власти, перестали платить подати, утверждая, что «ни Бога, ни царя нет». Что же касается общего учения молокан Саратовской губернии о власти гражданской и их отношения к порядкам общественной жизни, то вот что между прочим говорит об этом предмете г. Костомаров, также, как и г. Мельников, лично познакомившийся, во время пребывания своего в Саратовской губернии, с некоторыми из молоканских вожаков: «иносказательный взгляд на дело веры переносится молоканами и на гражданские отношения. От искания под буквой закона внутреннего смысла молокане доходят до пренебрежения к положительному закону: власть, как источник закона и понуждение к исполнению его, в уме молокан подвергается сомнениям и толкованиям... Надобно, говорят они, признавать власти, какие бы они ни были, как скоро они существуют; но мы думаем, что нельзя и не следует признавать превосходным все то, что исходит от власти, если собственный наш рассудок не убеждает нас в превосходстве этого. Равным образом нельзя и не должно исполнять повелеваемое властью, если то, чего власть требует, противно нравственным требованиям совести и правды... Следует покоряться, говорят они, монархической власти; но они не уважают всякие видимые знаки ее святости, ни за что но признают монарха Божиим помазанником, да и против самой монархической институции указывают на историю Саула. Бог устами Самуила сам отклонял израильтян от избрания себе царя, и пророк указывал народу на те стеснения и несправедливости, которые он терпеть будет, когда станут управлять им цари…

Молокане отвергают всякое различие сословий; по их учению, все люди равны между собою, все братья, не должно быть ни благородных, ни неблагородных; война есть дело богопротивное; войска не должно быть, и потому кто убежит из войска, того не должно преследовать. Укрывание дезертира есть, по молоканскому понятию, дело хорошее. Но не только дезертир, и всякий, убегающий от преследования законных властей, находит у молокан приют. Мы не знаем, говорят они, виноваты или правы беглецы; закон часто бывает несправедлив, и судьи судят ошибочно, а власти преданы суете, требуют часто противного божественному закону... Да если бы преследуемый был и действительно виновен, если бы он был злодей, разве, убегая от наказания, он не может покаяться, а покаяние разве не изглаживает преступление?.. На этом основании пристанодержательство – обыкновенное преступление в молоканском обществе. Есть еще другое преступление, которое считают распространенным между молоканами, это делание фальшивой монеты»⁷⁴. Правда, г. Костомаров встретил между сектантами одну «Очень умную личность», которая «с жаром опровергала обвинения молокан в непризнавании власти»; но, «жар» этот становится подозрительным вследствие заявления г. Костомарова о том, что он беседовал с этим молоканином «по выпуске его из острога, где он томился несколько лет»⁷⁵. Всякий знает, какими «умными» являются иногда лица, прошедшие острожную школу. Известно и то, что и основатель молоканства – Уклеин после того, как поход его в Тамбов «для сокрушения идолов» (т. е. икон) кончился заключением в тюрьме в течение только одного года, стал открыто говорить не то, чему учил тайно⁷⁶. А если ко всему сказанному присовокупить отзывы о молоканах и их отношении к гражданской власти и порядкам общественной жизни Новицкого⁷⁷, автора «Наставления священнику относительно отпадших от церкви в секту молоканскую» (стр. 458), неизвестного автора статьи: «О молоканской секте», напечатанной в «Православном Собеседнике» за 1858 г.⁷⁸, Кельсиева⁷⁹ и самого г. Мельникова⁸⁰, то, кажется, будет ясно, насколько основателен и справедлив взгляд на молокан автора «писем о расколе», высказанный им в комиссии 1875 года.

Но так как главный вопрос в данном случае состоит не в том, правильно или неправильно смотрит на молокан г. Мельников в представленной им бывшему министру внутренних дел Тимашеву «записке», а в том, действительно ли эти сектанты, не признавая никаких таинств, не признают в то же время и никакой власти богопоставленной и потому должны быть относимы к числу сект более вредных; то для окончательного уяснения этого вопроса мы считаем не лишним обратить внимание еще на следующие данные.

Вскоре после того, как появилась в печати статья: «Воспоминание о молоканах», в которой г. Костомаров сделал такой нелестный отзыв о взгляде сектантов на гражданскую власть и об отношении их к существующему государственному и общественному строю, один из молокан Таврической губернии, по фамилии Захаров, написал (24-го ноября 1869 г.) священнику Козицкому письмо, в котором изложил учение молокан Донского толка. Трудно сказать, имела ли какое либо влияние на происхождение этого письма статья почтенного историка, письмо писано собственно по желанию о. Козицкого, хотевшего подробнее знать учение молокан; но то обстоятельство, что Захаров просил о. Козицкого напечатать его письмо в «Таврических Епархиальных Ведомостях» «в отклонение неправильных суждений о молоканах», существующих «в публике», невольно наводит на предположение, что Захаров знал о статье г. Костомарова, когда брался за свой литературный труд. Это предположение на ходит подтверждение в том обстоятельстве, что вскоре, именно в 1870 году, появляется в .Отечественных Записках» уже целая статья, под названием: «Сведение о молоканах Таврической губернии», написанная одним из молоканских наставников того же донского толка, неким Столловым⁸¹, и именно – «по поводу статьи г. Костомарова». Значит, статья почтенного историка о Саратовских молоканах скоро стала известна молоканам Таврической губернии. А замечание Столлова о том, что ныне молокане «чистосердечно и откровенно толкуют о своем вероучении и нисколько не таясь отвечают на увещательное послание православных архиереев и священников», прямо указывает на то, что переписка Захарова с священником Козицким и затем с покойным преосвященным Таврическим Гурием уже была известна Столлову в то время, когда он писал свою статью для «Отечественных Записок». Итак в наши дни, как бы для окончательного разъяснения занимающего нас вопроса, два молоканина Таврической губернии, из которых один занимает в деревне Нововасильевке должность наставника донского собрания, решились «откровенно и чистосердечно» поведать читающему миру о своем вероучении и обрядах. Послушаем, что говорят эти люди, взявшие на себя роль защитников молоканства от несправедливых будто бы нареканий на него, и проверим справедливость их «чисто сердечных» показаний.

После речи о вероучении молокан Донского толка, Захаров так говорит об учении их о властях: «Властям повинуемся не из страха наказания, но по совести (Рим.13:5; Тит. 3:1); царя почитаем без лицемерия (1Пет.2:17) и ему должное воздаем безуклонно (Лк.20:25). Как (цари) царствуют Богом и сильные пишут правду, Им вельможи величаются и властители держат землю (Притч. 8:15 и 16), то мы никогда не были в отношении к этому других мыслей. Хотя и носим до сего времени имя молокан, но всегда почитали и почитаем ныне благополучие царствующего августейшего монарха (отца-освободителя, излившего и на нас, в числе прочих, отеческую свою милость) Александра Николаевича помазанником Божиим без лицемерия и обмана. А потому и службу, по воле Бога им установленную (1Цар.7:9), почитаем священною и по любви откровенной, не допущая сердцу нашему осуждать нас в этом, зная, что Бог больше сердца нашего и ведает все (1Ин.3:18 и 22). А по указанию св. апостола Павла в 1 послании к Тимофею (1Тим.2:1–3), за него молимся так: «спаси Господи и помилуй, по великой милости твоей и по множеству щедрот твоих, великого государя нашего императора Александра Николаевича... и весь августейший дом, правительствующий синклит, военаначальники, градоначальники и могущественное воинство; огради миром державу их и покори под ноги их всякого врага и супостата и даруй им благая и мирная в сердцах их, о святой твоей церкви и о всех людех твоих, дабы и нам под державою их милосердия проводить жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и честности». А затем воспеваем многолетия... Странноприимство почитаем делом угодным Господу, в ожидании мзды, как написано у св. евангелиста Матфея (Мф.25:35–36). Но находим их (?) не в людях беглых и дезертирах или других, самовольно оставивших свои места негодяях, а в истинных проповедниках (Мф.10:5, 40–42),(Ин.13:20),(3Ин.1:8) и им подобных людях, проезжих и прохожих (Евр.13:1–2), по при всяком случае с строгою осмотрительностью в безвредности их, согласно с законами государства, и если бы из нас кто впал противу этого в преступление умышленно, почитаем нарушением закона и подвергаем виновного ответственности». Далее Захаров говорит, что молокане Донского толка желали бы, «чтобы им позволено было иметь молитвенный дом... и вместе с тем ввести себе присягу по обыкновенной форме и как написано у (Евр.6:16), с тою только разницей, чтобы в присяжном листе писать: в заключение клятвы целую Бога Слова» (Ин.1:1). Что касается других толков молоканства, Тамбовского и Владимирского, то, по словам Захарова, «они почти во всем вышеизложенном о вере, повиновении властям и семейном быте согласны" с Донским толком⁸².

Таким образом, если признать вышеизложенное заявление Захарова «бесхитростным», каким считает его Столлов, в таком случае приходится не только согласиться с г. Мельниковым в том, что молокане в настоящее время «верны монархическому началу», что они «признают верховную. власть Государя Императора и поставляемые им начальства», но даже допустить, что сектанты эти и молятся за царя и властей (чего г. Мельников, бывавший при молоканском богослужении, не признает), поют даже многолетия, и что они поступали так всегда. При всем желании видеть в молоканах верноподданных граждан, мы затрудняемся признать вероизложение Захарова искренним и правдивым, так как оно во многом существенно разнится от показаний Столлова, которому, как наставнику, без сомнения, больше, чем Захарову, известны и учение, и дела молокан.

Так напр., по словам Захарова, молокане донского толка, Таврической губернии не только в настоящее время повинуются властям не из страха наказания, а по совести, и признают царя помазанником Божиим, но и никогда не были в отношении к этому других мыслей»; а так как, по его уверению и молокане двух других толков: Тамбовского и Владимирского, при некотором различии в вероучении, «в повиновении властям» согласны с Донским толком, то и выходит, что молокане Таврической губернии всегда были искренними верноподданными. В «чистосердечном и откровенном» заявлении Столлова дело представляется в другом свете. По его словам, до 1823 года молокане Таврической губернии все в учении о власти следовали вышеизложенному наставлению Уклеина; только с этого года началась между ними «пря», продолжавшаяся до 1836–7 года к состоявшая в том, что одни из молокан, держась учения Уклеина, продолжали утверждать, «что духовные христиане не обязаны исполнять светские законы», тогда как другие, во главе которых стоял присланный по решению войска донского в Нововасильевку казак Андрей Саламатин, «держась здравого смысла Евангелия», стали «ратоборствовать» против такого учения; несогласие между спорившими было так велико, что партия молокан, получившая от казака Саламатина название Донской, вынуждена была,, для прекращения «превратного» учения своих противников, донести об них местному начальству, и только при его помощи «едва успела (в 1836 году) установить: не бегать из военной службы, под ответственностью отцов, и беглых к себе не принимать». В 1837 году, говорит Столлов, «общество молокан, объявляя об этом постановлении чиновнику собственной государя канцелярии г. Кеппену, высказало подробно превратный толк Уклеина и его последователей, извлеченный из слов Писания (Еф.6:12), (Откр.13:10), (Притч. 4:15,16–30,10), (Втор.23:15), (Мф.25:35), по которым они думали, что самим им идти на войну и детей пускать и брать в руки оружие не следует, что если раб бежит от господина своего, то возвращать его не должно, всех дезертиров военных считать за тех странников, которых Христос называет меньшими братьями. При описании этом они высказали также г. Кеппену и выработанное ими всеобщее постановление, а именно, что подобное толкование св. Писания есть зло, нетерпимое законом, и не может быть переносимо правительством, и указали на тексты св. Писания (Рим.13:1–5), (Еф.6:5), (Кол.3:22), где требуется повиновение властям и господам, как самому Богу; относительно же клятвы или присяги, основываясь на послании Павла к евреем (Евр.6:16), утвердили, что присяга на подданство государю и верность службы необходима, что странноприимство разуметь должно не в укрывательстве беглых солдат, преступников и помещичьих людей, а в милосердии к неимущим, бескровным как своего сословия, так и других «обществ и народов»⁸³.

Как ни прикровенно выражается Столлов, тем не менее из его слов видно, что только молокане донского толка и притом не прежде 1837 года оставили ложное учение Уклеина и пришли к убеждению в необходимости повиноваться властям и исполнять законы государства; что же касается других толков, то, по словам Столлова, они, «мечтавшие в былое время быть свободными от всяких внешних плотских обязательств, при неудаче своих притязаний получить свободу, принялись, по примеру донского толка, к поправке превратного учения статей, на которых Уклеин основывал свои надежды»⁸⁴; но как давно «принялись» последователи Тамбовского и Владимирского толков за исправление своего «превратного» учения и как далеко ушли по этому пути, об этом Столлов не говорит. Правда, в одном месте он замечает, что ,в настоящее время все сколько-нибудь вредные общественному строю стремления и неправильные толкования св. Писания, противоречащие явно с требованиями жизни и общества, все эти несообразности исчезли, и молокане всех, трех толков: Тамбовского, Владимирского и Донского безропотно покоряются всем требованиям общества и власти и преданы своему Государю»; но если это справедливо, в таком случае, что значит заявление Столлова о том, что молокане Тамбовского и Владимирского толков хотя и «принялись к поправке» превратного учения Уклеина, однако «отказываются несколько трудно от странноприимства (попросту – от укрывательства беглых), где несчастного, заслуживающего кару общества, они считают странником и на основании Евангелия Матфея (Мф.25:31–40) именуют его меньшим братом Христовым». Правда, Столлов, прибавляет, что «этому они следуют крайне осторожно, так как оно правительством запрещается и явно противоречит благоустройству общества»⁸⁵; но эта оговорка, не оправдывая противоречия Столлова самому себе, показывает только, как, «осторожно» нужно верить тому, что говорят о себе и о своих, делах даже молоканские наставники, и как нужно понимать замечание Захарова о том, что молокане принимают «проезжих и прохожих с строгою осмотрительностью». Без «осмотрительности» конечно чаще, чем ныне, начинались бы в Таганрогском окружном суде дела в роде следующего: крестьянка Федосья Узбекова (по показаниям ее самой и свидетелей), русская подданная, православного исповедания, из Темниковского уезда, в 1864 году вышла замуж за однодворца села Пургалова, Моршанского уезда, Емельяна Узбекова, но в 1867 году бросила мужа, ушла в Крым и более не возвращалась. В 1869 году, находясь без вида и отыскивая себе место, она пришла, к молоканам деревни Темир-Ходжа; здесь молокане приняли ее, снабдили турецким паспортом и под именем Анны Лаврентьевой выдали замуж за молоканина, крестьянина села Нововасильевки (того самого, в котором Столлов наставничает) Андрея Гребенникова. Это дело, которое прокурор Таганрогского окружного суда, при отношении от 30 сентября 1871 года за № 3101, препроводил в Таврическую духовную консисторию на заключение⁸⁶, показывает ясно, насколько правды в словах Захарова, утверждающего, будто бы молокане Таврической губернии беглых не укрывают, и в уверении Столлова, будто бы в настоящее время молокане всех трех толков оставили все сколько-нибудь вредные общественному строю стремления и безропотно покоряются всем требованиям власти.

Далее: Захаров в своем вероизложении уверяет, что молокане Донского толка не только повинуются властям по совести и царя почитают без лицемерия, но что они " никогда не были в отношении к этому других мыслей», и что с ними «согласны» в «повиновении властям» и последователи других толков. Между тем Столлов утверждает, что до 1823 года все вообще молокане Таврической губернии в своих воззрениях на власть и ее постановления следовали учению Уклеина, что последователи Донского толка признали учение Уклеина «превратным и нетерпимым законом» не раньше 1837 года и что только «теперь молокане Тамбовского и Владимирского толка все подражают вероучению Донского толка относительно повиновения властям и все относящиеся к этому тексты, которые прежде толковались по учению Семена Уклеина в превратном смысле, признают чистосердечно бесполезными и вредными»⁸⁷. Но и это заявление Столлова трудно признать справедливым в виду следующего факта. В то время, когда он писал свою статью, в Симферопольском окружном суде производилось и слушалось дело об уклонении в молоканство некоего Матюхина, крестьянина-собственника деревни Раш. Между другими заблуждениями Матюхин высказал и то, что «верховной власти не почитает и не признает», что за такую вину его должны сослать на поселение куда-нибудь к молоканам, где он с своим семейством будет жить «на свободе», пользуясь землей и «не отбывая никаких повинностей»; причем безграмотный Матюхин имел Библию с закладками в тех местах, где молокане видят подтверждение своих заблуждений, и уверял, что сам Бог научил его отыскать эти места⁸⁸.

Еще: Столлов утверждает, что молокане Донского толка Таврической губернии еще в 1837 году «утвердили, что присяга на подданство государю и верность службы необходима», и что с тех пор «наставники строго внушают молодым людям, кому судьба приведет быть в рядах войск русского царства, чтобы они исполняли обязанности воинов и в случае требования давали присягу по той же форме, как и другие, только с изъятием из оной слов: «пред животворящим крестом»⁸⁹; а Захаров о присяге говорит только, что молокане Таврической губернии «желали, бы, чтобы им позволено было иметь молитвенный дом и вместе с тем ввести себе присягу (как будто кто либо препятствовал им в этом) по обыкновенной форме, с тою только разницею, чтобы в присяжном листе писать: в заключение клятвы целую Бога-Слова»⁹⁰. Новое разногласие между защитниками молоканства – и притом в вопросе существенной важности; новое основание верить следующему, заслуживающему полного внимания, заявлению Столлова: «духовные христиане подозреваются в неправильном объяснении своего вероучения людям сторонним и облеченным властью. Правда, прежде они должны были скрывать свое вероучение, потому что их гнали за него»⁹¹. А ныне?.. Ныне, т. е. в то время, когда Столлов писал свою статью и когда правительство только еще разрабатывало вопрос о даровании гражданских прав сектантам и раскольникам, но только менее вредным, молокане считают долгом печатно говорить о своем вероучении «чистосердечно и откровенно» чтобы показать правительству, что и они, «как верноподданные сыны ныне царствующего великого государя и отечества, должны пользоваться полными правами граждан – без притеснений»⁹². Непонятным остается одно: почему молокане «скрывали» свое верноподданическое учение прежде, зная, что «их гнали» не столько за их «разность в обрядах богослужения с православною церковью», сколько за их враждебное отношение к власти богопоставленной.

Наконец, Захаров говорит, что молокане Таврической губернии не только признают государя помазанником Божиим без лицемерия и обмана, но и молятся за него, при чем приводит и самую молитву⁹³; между тем Столлов о молитве за царя говорит в следующих выражениях: "если благодетельное правительство разрешит молоканам постройку отдельного дома для их богослужения, то последователи толка Донского будут за это всегда благодарить его с сердечным чувством и молить Бога о его благоденствии»⁹⁴. Если эти: «если» и «будут» сопоставить с теми текстами св. Писания, которые указали молокане Донского толка в 1837 году г. Кеппену в доказательство своего повиновения властям и между которыми мы не находим известного наставления апостола Павла – молиться за царя (1Тим.2:1–8), то, кажется, будет ясно, что молокане не только Тамбовского и Владимирского толков, но даже и Донского до настоящего времени не молятся за царя. Кому же в этом случае верить – Захарову, или Столлову, наставнику Донского толка? А если припомним, что говорит об этом предмете г. Мельников, утверждающий, что молокане и до ныне не молятся за царя, потому что молитва за царя не согласна с их учением, то, кажется, не погрешим, если не станем верить ни Захарову, ни Столлову, – тем более, что по последним известиям Захаров, оскорбленный данным ему последователями Тамбовского и Владимирского толков названием «дьявольского слуги, сеющего плевелы и совращающего в погибель истинных христиан», бросил молоканство и ушел к штундистам, а Столлов, отлученный своими пасомыми от «церкви», как «еретик», образовал «новое собрание, принявшее наименование баптистов»⁹⁵.

Впрочем не будем подозрительны и признаем вероизложения Захарова и Столлова «чистосердечными и правдивыми» – , и в таком случае что они будут доказывать? Только то, что в настоящее время существует в Таврической губернии отрасль молоканства (так называемый Донской толк), которая признает и почитает предержащую власть и повинуется поставляемым ею начальствам, ни мало не касаясь молокан Тамбовского и Владимирского толков, которые, по словам г. Корсакова⁹⁶, «резко отличаются» своим учением от Донского, а тем более всех молокан вообще, находящихся в разных местах России. «Вероучение» Захарова и Столлова, по словам последнего, «по всей справедливости можно назвать вероучением евангелических христиан, а не молокан»⁹⁷; поэтому-то тот и другой прямо говорят, что доселе их называют молоканами несправедливо, только «по незнанию сути их учения», и выражают желание именоваться не молоканами, а евангелическими христианами, – именем, «более сродным их вере в Евангелие»⁹⁸, т.е. прямо отрицаются от молокан. И действительно, рассматривая учение Захарова и Столлова, видим, что оно не имеет почти никакого сходства с общим молоканским учением. Тогда как молокане – последователи Уклеина отвергают все таинства, давая им духовный смысл, Захаров и Столлов говорят, что в их обществе совершается крещение во имя Отца и Сына и Св. Духа чрез троекратное погружение в воду, делается преломление хлеба и пред совершением сего святого таинства заповедуется пост, есть священное таинство брака и проч.⁹⁹. Вывод из всего вышеизложенного следующий: если вероизложения Захарова и Столлова справедливы (а это – в виду противоречия их друг другу, особенно в тех пунктах учения, которые касаются отношения молокан к власти – больше, чем сомнительно и требует тщательной проверки), в таком случае последователи этого учения, каким бы именем они ни назывались, как принимающие молитву за царя и брак и даже не отрицающие таинств, должны быть относимы к числу сект менее вредных. Что же касается молокан вообще, следующих учению Уклеина, – а таких находится очень много на Молочных Водах, на реке Иргизе, в приволжских и в придонских степях, в Тамбовской губернии, в Сибири под Томском и на дальнем Амуре под Благовещенском¹⁰⁰, то после всего вышесказанного они могут считаться сектантами менее вредными не прежде, чем будет доказано несомненными данными, что, оставаясь верными учению Уклеина о непризнании таинств, они изменили ,превратное» учение его о власти гражданской и ее постановлениях. А так как г. Мельников ничем не доказал этого в своей «записке», то заключение очевидно.

И. Нильский