Заключение

При изложении этических воззрений отдельных представителей античной философии, мы старались уяснить их взаимную генетическую связь, а также их отношение к античным традициям, с одной стороны, и христианскому учению о нравственности, с другой. То общее направление, в каком шло развитие этики античных философов и морально-психологического типа античного философа-моралиста поэтому, в той или иной степени, определилось уже при изложении этических воззрений рассмотренных нами выше философов античного мира. В данном случае мы ограничимся по данному вопросу лишь подведением общих итогов.

Через всю историю античной философской этики, в ее связи с религиозно-метафизическими воззрениями античных философов, красной нитью проходит одна основная тенденция, сущность которой можно формулировать, как постепенно развивающееся разложение основ традиционных этических воззрений античного мира и постепенное вырождение морально-психологического типа античного философа-моралиста, поскольку это разложение и вырождение отразилось в произведениях наиболее видных представителей античной философии, – воззрений, носивших, по существу, односторонне-интеллектуалистический и узко-натуралистический характер. В истории этого процесса можно, в общем, отметить два главных периода: более древний, к которому мы относим морально-философские воззрения софистов, Сократа, Платона, Аристотеля, киринейцев и циников, и сравнительно позднейший, обнимающий философию стоиков, эпикурейцев и скептиков. В первый из этих двух периодов представители античной философии, по крайней мере, наиболее видные из них, своей сознательной задачей ставят реформирование традиционных нравственных воззрений и устоев античного мира.

Отрицательное отношение к античным традициям у важнейших представителей античной философии этого периода еще не переходит в совершенно сознательное и принципиальное отрицание самых основ традиционного античного миросозерцания, вообще, и этических воззрений античного мира, в частности. Таковыми чертами, как мы видели, характеризуются нравственные воззрения софистов, Сократа, Платона и Аристотеля. Но, с другой стороны, уже в произведениях только что упомянутых нами представителей первого периода античной философии заметны черты более глубокого и решительного отрицательного отношения к античным традициям, – настолько глубокого и решительного, что в своем дальнейшем развитии оно должно было вопрос о реформе этических воззрений античного человечества заменить другим, более радикальным вопросом – о совершенном отрицании или, по крайней мере, игнорировании традиционных воззрений и жизненных устоев античного мира. Даже более того: у философов этого периода нередко замечается отрицательное отношение, вообще, к условиям земного существования человека, вследствие чего вопрос о реформе античных устоев жизни, сам собою, оказывался излишним. Такого рода черты нами были отмечены у всех рассмотренных нами представителей первого периода античной философии, в особенности же в воззрениях Платона, циников и позднейших киринейцев. Во второй период античной философии, т. е. у стоиков, эпикурейцев и скептиков радикально-отрицательное отношение античных философов к античным традициям, вообще, и к традиционным этическим воззрениям, в частности, и даже общее отрицательное отношение к внешним условиям земного существования, – получает свое дальнейшее и крайнее развитие.

Как в своем стремлении реформировать традиционные основы античного миросозерцания, вообще, и этических воззрений, в частности, так и в своем радикально- отрицательном отношении к античным традициям, – представители античной философии, как мы видели, стараются опираться на силу и мощь индивидуального человеческого разума и именно разума теоретического, обычно противополагаемого материальной природе, вообще, и телесной природе человека, в частности. Отсюда, в произведениях античных философов как первого, так и второго периода, наряду с отрицательным отношением к традиционному античному миросозерцанию, в своей основе односторонне-интеллектуалистическому и узко-натуралистическому, заметна и положительная тенденция к отысканию новых основ миросозерцания и нравственного поведения. Отсюда – супранатуралистическая и отчасти альтруистическая тенденция, какую мы отмечали у важнейших представителей античной философии. Однако это стремление античных философов к отысканию новых супранатуралистических основ метафизики и этики, как мы видели, ни одного из них не привело к положительным результатам, поскольку, в самом своем стремлении отрешиться от традиционного античного ультра-интеллектуализма и натурализма и возвыситься до идеалов супранатурализма и альтруизма, – все они продолжали стоять на той же ультра-интеллектуалистической и узко-натуралистической почве, на какой выросло и традиционное античное миросозерцание, с которым боролись античные философы. Отсюда – абстрактивно-теоретический характер тех супранатурадистических идеалов, какими античные философы-моралисты пытались заменить традиционные нравственные идеалы античного общества. Отсюда же – фактическая бесплодность реформаторских стремлений античных философов-моралистов, более или менее ясно сознававших неудовлетворенность традиционного античного миросозерцания, но не могших, взамен его, создать положительно-новое миросозерцание и новые нормы нравственного поведения человека, a тем более нравственно возродить его, вызвать в душе человека новые, более высокие нравственные чувства и соответствующие движения воли.

И, чем далее шло развитие античной философии и морально-психологического типа античного философа-моралиста, чем больше история античной философии приближалась к христианской эре, – тем яснее и очевиднее сказывается все бессилие античных философов создать нечто положительно-новое, взамен отрицаемых и разрушаемых ими основ традиционного античного миросозерцания. Односторонний интеллектуализм античной моральной философии в самом себе заключал зародыши своего внутреннего разложения, своей смерти. Ведь, конечным нравственным идеалом одностороннего интеллектуализма, в его отрешенности от волевых и эмоциональных элементов, может быть только абсолютный душевный покой. К постепенному уяснению и определению этого своего конечного идеала, как мы видели, стремилась вся история античной моральной философии; в этом заключалось самое существо ее внутреннего содержания и ее, так сказать, главный движущий нерв. Своего вполне законченного самоуяснения и самоопределения, в указанном нами смысле, античная моральная философия, как мы видели, и достигла в школе скептиков.

А поскольку абсолютный душевный покой, по существу, тождествен с духовной смертью, постольку античная моральная философия, в лице скептиков, сама себе подписала и свой смертный приговор, точнее – к этому она была приведена своим односторонним интеллектуализмом. С самого начала своего исторического развития античная моральная философия, как мы видели, вполне определенно и решительно стала на психологическую почву одностороннего ультра-интеллектуализма, в принципе игнорируя запросы человеческого сердца и воли. И чем последовательнее и тверже представители античной моральной философии, по мере исторического развития этой последней, стремились укрепиться на этой именно зыбкой почве, тем глубже она уходила из-под их ног, увлекая за собой в бездонную пропасть тех, кто исключительно в ней полагал всю свою нравственную опору. С другой стороны, чем глубже неустойчивая почва ультра-интеллектуализма уходила из-под ног античных философов-моралистов, и чем яснее эти последние сознавали и понимали это, – тем тверже и решительнее старались, из чувства самосохранения, утвердиться на этой именно почве, поскольку иной психологической почвы античная моральная философия не знала, и все ее попытки отыскать ее оказались бесплодными. Античная моральная философия, таким образом, очутилась в совершенно безвыходном положении, подобном тому положению, в каком оказывается человек, попавший в бездонное топкое болото, медленно, но неизбежно засасывающее его, – и тем неизбежнее, чем решительнее он старается укрепиться на уходящей из-под его ног почве. Античная моральная философия и весь античный языческий мир, идеалы и стремления которого она в себе отобразила, – могли, таким образом, получить себе спасение лишь извне.

Обе отмеченные нами особенности в истории развития античной философии – и стремление отрешиться от основ традиционного античного миросозерцания и стремление выработать основы нового, супранатуралистического миросозерцания, не приведшее однако, в конце концов, к положительными результатам, – представляли из себя, в известном отношении, благоприятную почву для успешного распространения в античном мире христианства, вообще, и христианских нравственных идеалов, в частности. Подрывая постепенно основы традиционного античного миросозерцания и традиционных этических воззрений, представители античной философии расчищали, так сказать, историческую почву для водворения в античном мире идеалов христианской религии и морали, ослабляя ту силу сопротивления, какую традиционное античное мировоззрение могло оказать мировоззрению христианскому, а через то косвенным путем ненамеренно облегчали быстрое торжество христианства в греко-римском мире. Развивая у своих последователей стремление к супранатуралистическим и альтруистическим нравственным идеалам, представители античной философии также ненамеренно оказывали услугу делу быстрого распространения христианства в античном мире, поскольку, вместе с развитием в душах своих последователей стремления к супранатуралистическим и альтруистическим идеалам, античные философы оказывались бессильными дать положительное удовлетворение этим стремлениям и, таким образом, побуждали античное общество извне ожидать и искать ответа на те моральные запросы души, какие у него были пробуждены и отчасти развиты античной философией. Христианство, со своими супранатуралистическими и альтруистическими идеалами нравственности, и явилось желанным историческим ответом на эти душевные запросы античного мира. В этом смысле, античная философия также оказала косвенную услугу христианству, в его быстром распространении среди греко-римского мира.

Все сказанное, однако, никак не говорит о том, что христианское мировоззрение, вообще, и христианское учение о нравственности, в частности, находится в положительной генетической зависимости от учения античной философии, а морально-психологический тип истинного христианина есть лишь дальнейшая стадия в естественном историческом развитии морально-психологического типа античного философа-моралиста. При рассмотрении воззрений отдельных представителей античной философии и всей внутренней психики этих последних, нам неоднократно приходилось отмечать то обстоятельство, что ни одному из них не удалось в положительном смысле стать выше традиционного для античного мира односторонне-интеллектуалистического и узко-натуралистического миросозерцания и соответствующих основ античной философской этики; ни один из них не мог вложить нового положительного морального содержания в свои абстрактные супранатуралистические идеалы, в смысле положительного живого чувства и соответствующих движений человеческой воли, а если кто-либо из них и пытался это сделать, то супранатуралистические абстрактные формы, в действительности, при ближайшем рассмотрении самого существа дела, оказывались наполненными тем же традиционным интеллектуалистически-натуралистическим содержанием. Богатые своим положительным содержанием супранатуралистические и альтруистические моральные идеалы христианства, обращающиеся, прежде всего и главным образом, к человеческому сердцу и воли, т. е. к практическому, а не теоретическому разуму человека, – не могли почерпнуть для себя ничего положительно-ценного из бессодержательных и абстрактных односторонне-теоретических стремлений к супранатуралистическпм идеалам античной философии. Поэтому христианское учение о нравственности, по существу дела, не могло находиться в генетической зависимости от этики античных философов.

Отсутствие генетической связи между христианством и христианской моралью, с одной стороны, и общим миросозерцанием и этикой античных философов, с другой, – не исчерпывается одной, только что отмеченной нами, так сказать, теоретической, или, точнее, одной лишь логической стороной дела. Самый ход развития психики представителей античной моральной философии говорит за то, что психика истинного христианина здесь никак не могла иметь своего жизненного корня. Воздавая должную дань удивления перед мощными, гениальными умами, возвышенными и благородными стремлениями наиболее видных представителей античной философии, соединенными с душевной скорбью и мукой неудовлетворенных исканий; безусловно соглашаясь с тем общепризнанным мнением, что античная философия оставила после себя в наследие дальнейшим векам весьма много ценного для развития духовной культуры человечества, – мы однако позволяем себе высказать мнение, что исторический ход развития психики представителей античной моральной философии, за период времени от софистов и кончая приблизительно вторым веком по Рожд. Хр., – в общем, представляет из себя далеко не утешительную картину – картину медленно, но неуклонно развивающегося процесса духовно-нравственного вырождения, постепенного естественного перехода от психологии морально-психологического типа античного философа к его психопатологии. У более ранних представителей античной моральной философии эти болезненные симптомы еще едва заметны.

Анализируя их внутренний мир, мы имеем дело еще только с психологическими основами психопато-логических явлений. Но чем дальше шло историческое развитие античной моральной философии, тем все яснее и яснее развиваются и обрисовываются болезненные симптомы внутренней психики представителей античной моральной философии. В стоицизме, эпикуреизме и скептицизме, а из более ранних представителей античной философии у циников и позднейших киринейцев, – эти болезненные симптомы очерчиваются уже с совершенной ясностью и определенностью. Общее болезненное понижение душевной энергии и чувства жизни, сказывающееся в общей притупленности чувств, в крайней апатии ко всему окружающему, и в не меньшем же ослаблении волевых функций, в результате чего является постепенное сужение и оскудение внутреннего психического содержания моральной человеческой личности и доходящая до крайних размеров ее эгоистическая самозамкнутость, в свою очередь, приводящая, в конце концов, к тому, что в человеке мало-помалу совершенно угасает самоощущение им себя именно как личности, т. е. как отличной от внешнего мира и от других людей свободно-активной величины, – все это характерные, основные черты духовно-нравственного вырождения человека, и все они, в той или иной степени, могут быть без труда отмечены у всех позднейших представителей античной философии и у некоторых из более ранних, напр., у киринейцев и циников.

И эти болезненные черты у позднейших представителей античной моральной философии оказываются явлением не случайным: их глубокие морально-психологические корни, как мы это старались отметить в своем исследовании, даны в самых основах общего односторонне-интеллектуалистического и узко-натуралистического миросозерцания античных философов и в соответствующем укладе всей их психики, а также в историческом ходе развития этого миросозерцания, неспособного, по существу, дать удовлетворения основным религиозно-нравственным запросам человеческого духа. Этим мы, конечно, не хотим сказать того, что Сенека, Эпиктет, М. Аврелий и т. п. представители античной философии были люди душевнобольные, в тесном смысле этого слова. Мы хотим сказать лишь то, что в их психике можно отметить несомненно болезненные симптомы, которые, при своем давнейшем естественном развитии, если не у них самих, то, по крайней мере, у их последователей должны были выродиться в черты психопатологические, в тесном смысле этого слова.

Все это говорит о том, что античная моральная философия, пока ее представители оставались верными и последовательными носителями ее основных принципов, не только сама по себе, как известная теоретическая система, была обречена на верную смерть, к которой она неуклонно и стремилась, а в скептицизме сама себе подписала и свой смертный приговор, – но и своих последователей вела к тому же исходу – к медленной духовной смерти, к духовно-нравственному вырождению.

Что полная жизненной энергии и богатая своим внутренним нравственным содержанием психика христианина явилась отрицанием того общего душевного уклада, выразителями которого были античные философы-моралисты, а не его дальнейшим развитием – это само собой следует из всего того, что нами было сказано об основной психопатологической тенденции античной моральной философии. Христианство спасло от духовной смерти тех, кто глубоко проникся или мог бы проникнуться идеалами античной моральной философии, но оно никак не могло быть естественно-историческим продуктом этой последней, поскольку лишь при тихом и живительном свете Христова Евангелия античное человечество, в своем историческом закате, нашему духовному взору предстает, не как безжизненный, разлагающийся труп, а как живой организм, пораженный, правда, тяжкой болезнью, но не потерявший окончательно способности к духовно-нравственному возрождению и обновлению, под благодатным оживотворяющим воздействием лучей «Востока свыше».

В частности, и античным философам-моралистам, хотя несомненно присуща была глубокая потребность и напряженное искание высочайшего блага и истины, и это засвидетельствовано всей историей античной моральной философии, равно как им присуще было также мучительное и смутное сознание, точнее, самоощущение недостаточности наличных естественных сил человека для достижения этой цели – высочайшего блага и истины, – но античная моральная философия, являясь плодом одностороннего интеллектуализма и сухой, холодной теоретичности, игнорирующей насущные потребности и запросы человеческого сердца и воли, не могла дать духовно одряхлевшему дохристианскому человечеству свежих жизненных сил на благое, не могла научить его любить глубоко. Она оказалась бессильной возродить дохристианский мир к новой жизни, указав ему новые жизненные пути к благу и истине, и сообщив ему для этого необходимые благодатные силы. Семя этой новой истинной и блаженной жизни было брошено в духовно-нравственную почву человечества Тем, Кто о Себе сказал: «Аз есмь путь и истина и живот» (Ин.14:6): благодать и истина Иисус Христом бысть (Ин.1:17).

2 октября 1912 года