Три мистических трактата, не вошедшие в греческий перевод первого собрания^*

Постоянно отмечай [происходящее] в душе твоей и наблюдай, и когда ты почувствуешь в себе, что Божественное промышление начало открывать себя душе, уразумей отсюда, что ты близок к гавани чистоты. Ведь когда человек начинает² подниматься от страстей, тотчас эта святая сила прилепляется к душе и не удаляется от нее ни днем ни ночью и показывает ей Божественное домостроительство. И ведь [все,] совершающееся втайне и наяву человека и во [всем] творения века сего, вплоть до [самого] малого из всего, что есть, – и существующего, и [даже] еще не [существующего], – открывает душе она сила, прилепившаяся (d-naqqīp̄) к ней. И открывает ей силу действий³ Божиих, и показывает ей Божественное промышление, непрестанно соприсутствующее всему в этом творении и все в нем совершающее⁴; а также [показывает], как оно всегда соприсутствует человеку⁵, и во всякое время хранит его от сопротивников, когда он не чувствует этого и не знает [об этом], и направляет его ко всему, что относится ко спасению и покою души его и тела его и обретению жизни его. А затем та же самая Божественная сила, которая все это совершает⁶, тайно показывает человеку саму себя – в умопостигаемом откровении его духовной природе, то есть уму (madʕā). Когда же человек сподобится принять эту силу в душе своей, ничего более не остается у него (tuḇ layt lēh), кроме изумления, и тишины⁷, и слез, источающихся во всякое время, как вода, и с этого времени человек прекращает все дела⁸. И с тех пор ты будешь видеть в этом во всякое в зрелище постоянства промысла Божия по отношению к творению рук Его. Ум, поглощенный изумлением, утихшие чувства, немощный человек, поверженный на лицо свое в молитве, ибо нет у него языка, чтобы говорить, и, опять, [ему] недостаточно сердца, чтобы молиться, но от изумления происходящим даже сама молитва упразднилась (baṭṭīlā): это то упразднение, которое лучше делания [и которое бывает,] только когда человек умиряется во всех своих чувствах и движениях и непрестанно повергается на лицо свое пред своим Господом – вплоть до того, что и кости его возносят хваление Бога в тишине своей в этом известном упразднении, как сказал пророк: «Все кости мои скажут: Господи, кто подобен Тебе?»⁹.

Из всех страстей оный бес гордости в первую очередь¹⁰ окажется у тебя¹¹ в это время связанным и поверженным под ноги души. По этому дару, как говорят, человек сподобляется любви Божией и совершенного смирения. Сей самый дар прежде всего вкушается в безмолвии, и невозможно, чтобы те, кто в труде и хранении [чувств] пребывали в совершенном¹² безмолвии, не знали его. Когда же человек выходит из безмолвия и разрешается (ʔeḥaḏ šaryūṯā) [от него], [этот дар] удерживается¹³ от него. Когда же он снова входит [в безмолвие], и проявляет попечение о душе своей, и с решительностью привлекает [ее] к обычному труду (pulḥānā), [этот дар] снова простирается к ней и показывает свою силу душе. Наконец, когда кто достигает¹⁴ полного совершенства, эта сила пребывает с ним (naqqīplēh) и внутри и вовне [состояния безмолвия]. И ни на час не прекращает он стенаний и слез и прочего [подобного сему], даже если он еще не исполнил¹⁵ в точности чинопоследования¹⁶ своего служения (pulḥānēh). Даже сейчас есть люди, которые сподобились этого [состояния безмолвия] по частям, [и] из этого доступного им частного они познают его собственные [свойства]. Ибо когда кто-нибудь попробовал чашу вина из большого меха, отсюда он познаёт его весь: [а именно,] каково это, когда и другие будут пить [вино из него], частично или целиком. Тот же, кто в полноте обладает [этой силой], не сразу отыщется, разве что с трудом. Поскольку этой силой является дар хранения безмолвия¹⁷ и поскольку нет того, кто обладал бы в этом нашем изувеченном (meṯqaṭʕā) поколении совершенным безмолвием и полным хранением [чувств], то и от даров его мы оскудели. Тот же, кто получил эти познания через запись [, сделанную] чернилами, а на деле они [т. е. эти познания] не находятся при нем в опыте, подобен человеку, который держит в руке своей арфу с правильно настроенными тугими струнами (da-mṣabbaṯ wa-mṯaqqan¹⁸ b-mennē ḥīṣāṯā), а пальцы его не умеют и не обучены ударять по ним и издавать мелодию¹⁹ для услаждения души его; напротив, он приобрел одну лишь арфу, но вместе с ней [он] не [приобрел] искусство игры на ней, и он нуждается в других, кто играл бы на ней перед ним и услаждал его. Не тогда радуйся, когда ты обогатишься знанием многих [вещей], но тогда радуйся, когда то, что ты знаешь, оказалось при тебе на деле²⁰. Ибо первое²¹ без второго²², постепенно обращаясь вспять, из-за праздности еще и соединяется с гордостью. Когда же ты приложишь усилия ко второму, то в любом случае и тем [первым] просветишься без обучения. Око ведения – опыт, и возрастание его [т. е. ведения] – постоянный труд.

Пусть это будет для тебя ясным знаком незамутненности (šapyūṯā) души твоей: когда, наблюдая за самим собой, [ты видишь, что] ты преисполнен сострадания ко всем людям и в жалости по отношению к ним твое сердце изнемогает и горит, будто в огне, – без различия лиц. Когда через это в тебе постоянно будет виден оный образ (ṣurtā) Отца Небесного, ты сможешь уразуметь²³ степень твоего жития не из различных твоих трудов²⁴, но из изменений, которые принимает твой разум (madʕāḵ). У тела же войдет в обычай омываться слезами, когда ум будет зреть духовные [вещи], – [слезами,] источающимися из глаз, словно из наводнившихся потоков²⁵, и затопляющими щеки, без принуждения и помимо [собственной] воли [человека]. Я же знаю некоего человека²⁶, который, даже будучи спящим, объят был изумлением (tahrā) по Богу в некоем созерцании из-за обилия вечернего чтения, когда душа его была в оцепенении (tammīhā) в размышлении о том созерцании. Он будто бы чувствовал, что долгое время у него было [такое состояние], что (Ɂīṯ h wā lēh d-) он размышлял о движениях своего сна и наблюдал²⁷ за изумлением от оного видения. Была же глубокая ночь, и он резко пробудился (men šelyā nāḏ) от сна, когда слезы его источались, как вода, и стекали до его груди²⁸. А его уста были полны славословия, и сердце его размышляло о созерцании долгое время в ненасытной сладости. И от безмерного множества слез, которые проливались из его зрачков, и из-за оцепенения (bulhāyā) души своей, которым были скованы все члены его тела и сердце его, в котором билась некая сладость, он даже не мог исполнить по своему обычаю ночную службу, кроме, с трудом, некоего псалма ближе к утру. И настолько одолевало его множество слез и остальное [из описанного здесь]²⁹, что истекал поток [из] глаз его помимо его воли.

Будем же стараться и мы, братья мои, и когда у нас появится желание поспать, задолго [до сна] будем размышлять (nehroḡ) в славословиях, и песнопениях, и чтении Священного Писания, сохраняя себя от злых воспоминаний и от всякого отвратительного (sanyā) размышления, и наполним³⁰ сокровищницу нашу изобилием всего прекрасного. И [тогда] пусть охватит³¹ нас сон, когда мы полны памятованием о Боге и душа наша кипит³² в сильном влечении к благим [вещам], по причине благодати Божией, охватившей нас во сне и изливающей на нас дар свой, даже когда мы спим, испытывая нас, чисто ли тело наше от любого рода скверны и очищены ли от мерзости движения сердца нашего. И по этой причине сыны власти тьмы не смогут стать близко окрест нас – из-за меча и острия благодати, окружающих нас. А если они, как им того хочется, застанут нас [в таком состоянии], что благодать удалится от нас, презрев нас и извергнув от себя наши души, словно безжизненные трупы, то тогда они приблизятся к нам со всей своей злобой и будут искушать нас всеми гнусными и ужасными движениями по влечению их отвратительного желания. И когда окажется, что такое случилось с нами во время нашего сна, мы сразу же должны понять, и вспомнить, и почувствовать, что этой ночью Божественное осенение (magnānūṯā)³³ удалялось от нас. Как же бесы не поглотили нас? – Но Божественная воля, держащая душу всякой плоти, так лишь позволяет [им] приблизиться к нам, чтобы взбодрить нас и увидеть наши души. Невозможно, чтобы они приблизились к нам, когда оно [т. е. Божественное снисхождение] пребывает близ нас.

Брат мой, пусть тебе будет достоверно известно, что [если человек пожелает приобрести эти духовные дарования:] совершение чудес, и предвещание будущего, и облегчение в искушениях, и отдохновение от битв, и победа над каждой из страстей, и обретение каждой из добродетелей, и временное утешение[, исходящее] от благодати, и чистота молитвы, и пламенение³⁴ духа, и радость духовная, и все прочие просимые вещи (šeɁ lāṯā), какие [только] есть, ради (ʕal Ɂappēh d-) каждой из которых человек приложит усилие с благим намерением и воздыханием сердечным, – всякий раз Бог снизойдет к его желанию и, видя его намерение и стремление (yāɁīḇūṯēh), подаст просимое и удовлетворит его. Если же кто не воздал долга тайнам, принадлежащим духу, которые суть движения в духовной молитве и вхождение ума внутрь завесы Святого Святых и [то, чтобы] чувствовать наследование нетления, – то Бог не согласится подать [просимое], если только весь мир не будет просить за него. А [этот] долг по отношению к ним есть чистота души. Когда же кто достигнет чистоты от страстей, тогда эта чистота откроет перед ним то, что око не видело, и ухо не слышало, и на сердце человека не восходило³⁵ попросить того в молитве, – в то время как ни на одно мгновение не прекращаются у нее тайны и видения духовные. И то, что сила весны обыкновенно совершает с (lwāṯ) естеством земли, именно это совершает благодать с (lwāṯ-) душой посредством чистоты. Ибо даже до тонких корней, растущих в глубинах, [весеннее тепло] посылает силу свою³⁶ и подобно огню до сухости согревает землю, чтобы она вывела сокровища растений, которые Бог положил в ее естестве, к веселию творения и к Своей собственной славе. Так благодать выводит наружу (l-gelyā) всю славу³⁷, которую Бог скрыл в естестве души, и показывает её ей, и радует её красотою её. И когда она увидит великие и неизреченные сокровища, которые положил в ней Бог, – а они были сокрыты от нее запачканным облачением страстей, и она не знала, а сейчас Он показал их ей, что она разодрала одежду страстей, – в любви Его она пленяется радостью своей [, освобождаясь] от земных [вещей], и не вспоминает более о плоти, скрывшей от её взора её собственные красоты. Тогда она созерцает в себе небесные красоты, подобно ясному зеркалу, которое, будучи обильно очищено³⁸, показывает красоту лиц. Ибо святость приличествует святым. Всякая добродетель, какую бы ты ни назвал, и всякое служение праведности, исполняемое в ней, может совершаться, и приобретаться, и доводиться до полноты вне безмолвия, но у бесстрастия и чистоты вне безмолвия нет возможности (Ɂaṯrā) быть приобретенными.

Блаженный Павел учит нас, говоря: «Совлекитесь ветхого человека и облекитесь в нового, сотворенного в Боге в святости и праведности истины»⁴⁰,  – не сказав «поверх этого ветхого облекитесь в нового», ведь он знает, что это невозможно. Смотри, как мудро он заповедует; он не сказал: «Облекитесь в нового человека, обновленного в ведении Бога», – но сначала он говорит «совлекитесь сего», а затем говорит «облекитесь в того нового». Как и в другом месте он ясно сказал: «Плоть и кровь Царствия Божия не наследуют, и также тление не наследует нетление»⁴¹. «Нетлением» он называет ведение того века⁴². «Тлением» и «плотью и кровью» он называет тленные страсти души и тела, место движения которых – в плотском мудровании. «Новым человеком» он называет чистоту. «Царствием Божиим» – возвышенное и умное созерцание благодатных движений сущностных сияний (ṣemḥē Ɂīṯyāyē), войти в которое позволено только святой душе через ее нетленные движения, которые возвысились над тлением и плотью и кровью.

Если не очищен малый зрачок твоей души, не смей задержать свой взгляд на солнце, чтобы не лишиться тебе [и] обычного зрения⁴³ и не быть брошенным в одно из тех умопостигаемых мест, которое есть тар- тар, представляющий собой образ (ṭupsā ­­ τύπος) шеола⁴⁴. Это есть тьма вне Бога, в которой те, кто вышли за пределы естества в движениях своего ума⁴⁵, блуждают той разумной природой, которой они обладают⁴⁶. Поэтому и тот, кто дерзнул войти в грязных одеждах на пир, назначен быть брошенным в эту внешнюю тьму⁴⁷. Пиром⁴⁸ называется видение духовного знания; тем, что приготовлено на нем⁴⁹, [называется] обилие⁵⁰ Божественных тайн, исполненных радости и ликования и услаждения души; одеждой пира именуется облачение чистоты, грязными же одеждами⁵¹ – страстные движения, пачкающие душу; тьмой внешней – [то, что пребывает] вне всякого услаждения ведением истины и Божественным общением⁵². Ибо тот, кто, облачившись в эти [т. е. грязные] одежды, дерзает вообразить в своем разуме (madʕā) вышняя Божия и ввести и поместить себя внутрь духовных созерцаний оного святого пира, который появляется только среди чистых, и, будучи охвачен наслаждением страстей, желает приобщиться его [т. е. пира] наслаждению, – тотчас поглощается, словно неким наваждением (šraḡraḡyāṯā)⁵³, и извергается оттуда в место, лишенное сияния, – то, которое именуется шеолом и погибелью, которое есть неведение и отклонение от Бога.

Ведь сказано⁵⁴: «То, что от Бога, приходит само, если будет место чистое и неоскверненное»⁵⁵. То, что это «приходит само», – [вместо того] чтобы сказать: для чистоты естественно, чтобы в ней воссиял небесный свет без нашего исследования и труда. «В чистом сердце запечатлевается новое небо, вид которого – свет, место которого духовно», как и в другом месте [сказано]: «Подобно тому, как камень магнит по своей природной силе обладает способностью притягивать⁵⁶ к себе частицы железа, так и духовное ведение – для чистого сердца»⁵⁷.

Хотя и передано с тщательностью истинными [наставниками], что в здешней жизни нет мысли, которая не подверглась бы полному расхищению из-за хищничества страстных побуждений, я говорю это с уверенностью – и я не страшусь силы опыта, – что тот, кто облачен в одежду плача в помышлении своем, не только непобедим для страстных побуждений или силен в брани с ними и победоносен – то есть они совсем не дерзают показываться [ему] в намерении сражения, – но даже и издалека не дерзают они проходить перед тем [местом], где находится душа, у которой устроен дом скорби в разнообразных стенаниях о грехах ее⁵⁸. И, как сказано блаженным Иаковом, в могиле она [т. е. душа] устроит обитание свое⁵⁹, пока снова не встретится с возлюбленным Иосифом⁶⁰. Я не соглашусь сказать⁶¹, что сладость страстей войдет туда, где есть горечь плача. Я же говорю, что дело плача⁶² безопасно, и надежно, и превыше страха⁶³. Тот, кто постоянен в плаче из-за страха – а именно, что (kēmaṯ d-) он не знает, где окончится его течение⁶⁴, – превосходнее того, кто постоянен в радостном житии оттого, что отсюда он чувствует уверенность (saḇrā) в своем делании. О [ты], чей град пленен внутренними страстями! Вооружись оружием плача, и преследуй их, и изыми детей твоих из рук их! Ибо непобедимо и надежно (d-ṯuḵlānā) это оружие⁶⁵ и во всякое время и испытано сильными.