Глава XXVI

Отношение Духа Святого к миру и человеку в падшем его состоянии. Божественное озарение человека в Духе Божием ослабело и потемнилось, но не закрылось совершенно для человека и в падшем его состоянии. Степени ослабления и затемнения духа человеческого для восприятия Богоозарения в Духе Божием. Границы между Божественным в человеке и его собственным – одним человеческим. Ослабление созерцательного ведения и истощание духа человеческого и естественные религии в роде человеческом. Выводы. Ниспровергнутое на основе религиозного сознания человека не могло быть восстановлено на почве философии.

В падшем своём состоянии человек представляет собой немощное и мертвенное бытие для Духа Божия: с одной стороны, подвергшись рабству греха, погружаясь глубже и глубже в натурализм телесной своей жизни, человек более и более грубел в духовно-нравственном отношении, через что, само собой, более и более утрачивал способность ощущать, воспринимать и опознавать воздействие Духа Божия и быть Богопросвещенным; с другой стороны, Сам Дух Божий оставлял человека, как противобожное и «хульное» для Себя существо: «Душевен же человек, – говорит Апостол Павел, – не приемлет яже Духа Божия» (1Кор.2:14); «не вечно Духу Моему, – говорит Господь, – быть пренебрегаемым человеками [сими] <допотопными>, потому что они плоть» (Быт.6:3), «По противлению ли человеков, – говорит св. Григорий Богослов, – не будучи принимаем, или по суду правды Божией, не будучи даруем, это все равно; ибо одно следствие – отчуждение человеков от Духа Божия» (Слово о даре Св. Духа).

В истории, однако, рода человеческого отчуждение людей от Бога никогда не было всецелым – до последнего сына человеческого, да и в массе своей род человеческий не вдруг отчуждался от Бога в такой степени, когда Дух Божий, по выражению Св. Писания, «не имать уже пребывать в человеках», вследствие духовно-нравственного растления их. В первых поколениях от Адама, т.е. в допотопном мире, несмотря на отрождение сильнейшего зла в потомстве Каина, долгое время сохранялось в другой части человеческого рода – в потомстве Сифа – благочестивое направление чувств, мыслей и волей человеческих, и потому эти люди, по верности и близости их к Богу, назывались «сынами Божиими» в отличие от «сынов человеческих», устроявших себя и свою жизнь в безбожном каинитском направлении воли. Но и тогда, когда «сыны Божии», препобежденные соблазном каинитского жития, вожделев прелестей «дочерей человеческих», оставили Бога и слились воедино с «сынами человеческими», «святое семя» сохранялось в мире, и, благочестивое, верное и близкое Богу, оно в себе самом сохраняло и носило как судьбу и дальнейшую историю рода человеческого на земле, так и благословение Божие и спасение рода человеческого в «Благословенном Потомке».

Ной и его семейство обновили собой лицо земли и были сохраненными от вод потопа Самим Богом насельниками земли и родоначальниками всех последующих поколений людей. Вера в Бога и обращение к Нему, искание Бога и в общем благочестивое направление волей человеческих – желание добра составляют непререкаемую и неотъемлемую общечеловеческую характеристику воплощения всемирно-исторической жизни рода человеческого после потопа. Если же в отдельных случаях в истории рода человеческого и было в отдельных племенах и народах более или менее полное отчуждение от Бога, то, как пришедшие «в меру беззакония», эти племена и народы, получая свой суд от Бога, «свергаемы были», по выражению Св. Писания, «с лица земли, которую они оскверняли», остальные же народы и племена вообще – весь род человеческий в его целом сохранял в себе начатки духовно-нравственной жизни и, желая добра, закона и правды, стремился к Богу и искал Его. А потому Дух Божий не только не оставлял мира и людей, но даже на избраннейших из сынов человеческих – тех, которые с верой в истинного Бога сохраняли веру в обетованного «Благословенного Потомка» и жили, по выражению Св. Писания, «свидетельствованные в сей вере» (Евр. 11:39), стремясь «к лучшему, т.е. к небесному» (Евр.11:16), почивал благодатно даром Боговдохновения, даром чрезвычайного приближения к Богу и Богоозарения.

«Как некогда Дух Божий, – говорит св. Григорий Богослов, – носился над бездною вещественною для сотворения мира, так носился во все ветхозаветные времена над бездною нравственною для преобразования сердец человеческих» (Слов, о дар. Св. Духа христ. чт. 39,2 стр. 226). Но что особенно достойно замечания, это то, что памятование о Духе Божием, более или менее ясное ощущение Духа Божия, а в отдельных случаях и истинное Боговдохновение и Богоозарение сохранялось в роде человеческом и, помимо избранных Богом патриархов до Авраама, после же Авраама помимо всех избраннейших и благословенных из его потомства, которые были в «чреслах своих» носителями Благословенного Семени и которые, по свидетельству Св. Писания, «издали видели» исполнившимися Божественные обетования о «Семени жены», и «радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле» (Евр.11:13); они жили в своем настоящем обращенными духовным взором своим и верой к благам будущего, к благам «Царствия Божия», явившегося в силе с пришествием на землю Сына Божия, и потому через веру же и соразделяли эти блага Царства Божия, – и, помимо, говорим, «святого семени», которым истинно и мир стоит и утверждается, были избраннейшие мужи, которым, как и избранным их семени Авраамова, было ведомо озарение от Духа Божия: Св. Писание дает нам неоспоримое свидетельство о том, что оскудение вообще в мире светоносных Богопросвещенных мужей, ясно ощущавших в себе Духа Божия, произошло не вдруг в послепотопных поколениях людей, ибо не вдруг люди, осуетившись «в умствованиях своих» и омрачив «несмысленное» сердце свое, не стали заботиться в превратном уме своем иметь Бога в разуме (Рим.1:21–28) и забыли истинного Бога, а постепенно слабели и грубели духовно-нравственно, и вследствие этого вместе с временем совершенно уже теряли восприемлемость к тому Божественному воздействию, которое не было закрыто от человека и в его падшем состоянии от Духа Божия.

И хотя Св. Писание дает нам об этом краткие указания, однако, эти указания настолько важны и многозначительны, что не только вполне уясняют собой постепенное деградационное отчуждение людей от истинного Богопросвещенного ведения в деле религиозно-нравственной жизни, но даже освещают собой начало и зарождение главнейших языческих религиозных культов. Идея истинного Бога, находившая свое тончайшее определение главным образом в религиозном предании, держалась и сохранялась, без сомнения, во всех поколениях человеческого рода до тех пор, пока люди не привнесли в религию своих «умствований», как говорит Апостол, и не порывали своих связей с прошедшим в области религии, блюдя религиозное предание в чистоте и непорочности, как драгоценнейшее достояние свое от отцев.

Осложнение жизненных условий существования, борьба с природой, понижение умственных способностей и умаление мысли в этой борьбе, напряжение всего интеллекта в одном направлении – отстоять или завоевать себе право существования, но, главным образом поврежденность грехом природы человеческой, господство пожеланий и вожделений, направленных преимущественно к грубому животному натурализму, производили то, что умственная и религиозно-нравственная деградация делала человека только «душевным», не приемлющим, как говорит Апостол, «яже Духа Божия» (1Кор.2:14). При всем том память о Богопросвещении и именно мысль о Духе Божием, исполняющем человека высшей премудростью и разумом, долго сохраняются в роде человеческом даже при полном уже господстве языческих религиозных культов. Так, в стране Египетской, этой колыбели язычества, фараон говорит не пустые, конечно, слова об Иосифе, так премудро истолковавшем ему его знаменательные сны: «Еда обрящем человека сицеваго, – говорит фараон, – иже имать Духа Божия в себе?..» Бог показал ему «вся сия», т.е. мудрость сновидения и снотолкования (Быт.41:38–39). Замечательно при этом, что фараон говорит так об Иосифе перед своими вельможами, которые, следовательно, понимали мысль и значение слов своего повелителя.

В этом случае Египет может служить образцом и примером других племен и народов в рассуждении сохранения мысли в человеческом роде о возможности Богопросвещения. Да и все языческие религии в основе своей предполагали Богопросвещение, как несомненную якобы истину и разум исповедания того или другого религиозного культа. Но еще более, чем в свидетельстве о фараоне, мысль о постепенном духовно-религиозном оскудении в роде человеческом и о затемнении созерцательного ведения Св. Писание подтверждает в тех случаях, когда говорит о мужах, которые, живя среди язычников, действительно получали озарение свыше от Духа Божия. Так, Валаам из Пефора, на реке Евфрате, во время странствования евреев по пустыне, известен был у царей и народов за пророка Божия, и, действительно, «был в нем Дух Божий», говорит Св. Писание (Чис.24:2); он получал Богооткровения и пророчествовал (Чис.22:20). Его пророчество об Иисусе Христе, как о звезде, имеющей явиться на Востоке от Иакова, составляет плод величайшего озарения его души Духом Божиим: «Вижу Его, – говорил Боговдохновенный Валаам, – но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова, и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых» (Чис.24:17).

Замечательно сознание самого Валаама о самом себе: он знает, что на нем рука Божия, и Дух Божий руководит им, и потому свидетельствует о себе: «...говорит Валаам, сын Веоров, говорит муж с открытым оком, говорит слышащий слова Божии, имеющий ведение от Всевышнего, который видит видения Всемогущего, падает, но открыты очи его» (Чис. 24:15–16). О том же предмете, т.е. о том, что истинное Боговедение сохранялось или могло долго сохраняться среди племен и народов после потопа, и люди Богопросвещенные были и вне стана Авраамова, еще более свидетельствует собою Мельхиседек, Иов, а отчасти также и Иофор, тесть Моисея. Мелхиседек был, по свидетельству Св. Писания, царем Салима и вместе священником Бога Всевышнего. Авраам, отец верующих, принял от него, как младший от старшего, благословение и почтил его десятиною от добычи, отнятой у Кедорлаомера и союзных с ним царей. Апостол Павел говорит о Мельхиседеке, как о таинственном лице и как о величайшем праведнике, прообразовавшем собою Иисуса Христа (Евр.7:17).

Если мы примем во внимание, что Мельхиседек жил среди ханаанских народов, в стране омерзительного натурализма в религии, и если припомним при этом, что Мельхиседек был царь и священник среди подвластного ему, хотя небольшого, народа, то должны будем заключить, что истинное Боговедение и истинное Богопочтение сохранялось иногда даже тогда и там, когда и где все вокруг заражено было уже крайним тленом языческой мерзости, подобной мерзостям содомским и гоморрским. Об Иофоре, тесте Моисея, жившем в Аравии в стране Мадиамской, где он был «священником» (Исх.2:16), с достоверностью должно заключить, что он был чтителем и служителем Бога истинного, так как, во-первых, пришедши в стан израильский, он вместе с зятем своим – Моисеем «принес всесожжение и жертвы» Богу истинному, Богу народа израильского (Исх.18:12), и во-вторых, выслушав Моисея о дивных судьбах, явленных Богом в избавлении народа израильского от египетского рабства, он «благословил Господа», следовательно, как внимал Моисею, понимая, так благословил, разумея: «И рассказал Моисей тестю своему о всем, – говорится в Св. Писании, – что сделал Господь с фараоном и со [всеми] египтянами за Израиля и о всех трудностях, какие встретили их на пути, и как избавил их Господь... И Иофор радовался о всех благодеяниях, которые Господь явил Израилю» и благословил Господа (Исх.18:8–10).

Но самым замечательным Богопросвещенным и Боговдохновенным мужем из Истории Ветхого Завета вне стана Авраама, по свидетельству Св. Писания, является Иов, а также не менее достопримечательны и друзья его по той характеристике их духовно-нравственного образа, какую дает нам Св. Писание. В лице Иова и в лице его друзей мы можем до некоторой степени проследить, с одной стороны, ясность и полноту Боговедения и Богопросвещения, можем видеть разум Боговдохновенно-созерцательный в самом Иове, с другой – Боговедческое миросозерцание, религиозный экстаз, но уже затемненный и ослабленный рассудочными посылками у друзей Иова. В то время как Иовом ясно чувствуется, ощущается и опознается Дух Божий, как именно Дух Вседержителя, у друзей его веяние и озарение Духа Божия уже смешиваются отчасти с порывами собственной их мысли и с возбуждениями собственного их духа; Иов, по образному его выражению, чувствует и опознает «в ноздрях Дух Божий» (Иов.27:3), бодрствует над дыханием в себе Духа Божия, различает его от движений собственного ума и сердца, в суждении своем о путях Божиих не погрешает и пророчествует, говоря: «...я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его» (Иов.19:25–27); друзья Иова, хотя также чувствуют и ощущают в себе дыхание Духа Божия, но опознают это дыхание уже не ясно и не отчетливо при всей своей пламенной ревности к имени Господа Бога.

«Среди размышлений о ночных видениях, когда сон нисходит на людей, – говорит старший из друзей Иова, Елифаз Феманитянин, – объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои. И Дух прошел надо мною; дыбом стали волосы на мне. Он стал, – но я не распознал вида Его, – только облик был пред глазами моими; тихое веяние, – и я слышу голос: человек праведнее ли Бога? и муж чище ли Творца своего?» (Иов.4:13–17). Какое величественно-прекрасное описание душевного состояния Елифаза! Душа его полна благоговейного трепета к Богу, и весь внутренний слух свой он напрягает к тому, что скажет Господь; но увы! духовный взор Елифаза неясен: он чувствует и ощущает приближение Бога, но не опознает Его; он слышит еще глас Духа Божия, но самое Богоозарение свое понимает чем-то до некоторой степени внешним для себя; Дух Божий проходит над Елифазом и останавливается; вида Его Елифаз не распознает, но зрит пока еще облик Его; потрясенный событием и объятый ужасом, Елифаз, очевидно, в своем неспокойном состоянии близок к тому, чтобы смешать свой собственный голос, голос в себе душевных аффектов с гласом Духа Божия, что мы, действительно, и видим у младшего из друзей Иова – Елиуя, сына Варахиилова, Вузитянина из племени Рамова. «...Я полон речами, – говорит Елиуй о себе, – и дух во мне теснит меня. Вот утроба моя, как вино неоткрытое: она готова прорваться, подобно новым мехам. Поговорю, и будет легче мне; открою уста мои и отвечу» (Иов.32:18–20). «Дух Божий создал меня, и дыхание Вседержителя дало мне жизнь – поучающе мя – (в слав. переводе)... дух в человеке и дыхание Вседержителя дает ему разумение... вот я... вместо Бога» (Иов.32:8, 33:4–6).

В этих словах, в высшей степени достопримечательных, обращает на себя внимание то чрезвычайное самомнение, которое имел в себе юный друг Иова и своем Боговдохновении: в полноте своих чувств и в отзывчивости своей мысли к внутренним движениям своего духа и сердца, Елиуй, видимо, увлечен за пределы позволенного даже для Боговдохновенного мужа: он становится против Иова «вместо Бога», вполне убежденный, что все, что он будет говорить, скажет словами озаряющего его «дыхания Вседержителя», а между прочим говорит то, чего, как мы знаем из книги Иова, и не открывал ему Господь, именно – по вопросу о виновности якобы Иова перед Богом, в чем, действительно, и был обличен вместе со своими друзьями Богом, как неправый в своих суждениях. Очевидно, Елиуй, как и друзья его в данном случае, смешали свои собственные мысли и суждения с внушением Духа Божия, и порывы собственного духа принимали за вдохновение свыше.

Есть еще одно обстоятельство, на которое нельзя не обратить внимания в характеристике духовно-нравственного образа друзей Иова: «Бог, – справедливо говорит Елиуй, – говорит однажды и, если того не заметят, в другой раз: во сне, в ночном видении, когда сон находит на людей, во время дремоты на ложе. Тогда Он открывает у человека ухо и запечатлевает Свое наставление» (Иов.33:14–16). Здесь в словах Елиуя достопримечательно, во-первых, то, что для него является возможным не замечать непосредственного внушения Божия в бодрственном вполне состоянии человека и что только в собранности в себе самой – в самонаблюдении, в самосознании и самоощущении души на ложе, «когда сон находит на людей, во время дремоты», Господь Сам «открывает у человека ухо, дабы запечатлеть ему Свое наставление», и, во-вторых, это непосредственное внушение Божие, будь оно даже на ложе в полудремотном состоянии человека, все-таки оно непосредственное, – Елиуй наравне ставит с посредственным вразумлением Божиим человека через недуг телесный и через «боль во всех костях его» (Иов.33:19–22), что уже ясно говорит само за себя о том, что для Елиуя вразумление Божие через озарение от Духа Божия есть вещь не вполне опознаваемая, не отчетливо воспринимаемая, не совершенно вразумительная, так что, как сам Елиуй, так и остальные друзья Иова недалеки были от рокового и опасного шага «ставить себя вместо Бога» там и в том, где и в чем возбуждены были и действовали одни человеческие силы, а не сила Духа Божия, где слышались одни человеческие гласы, а глас Божий или вовсе не был, и не мог быть слышим, так как такого гласа-откровения не было, или, если и был, то мало понимался человеком.

Спускаясь от друзей Иова на несколько степеней ниже к таким людям, которые, ревнуя о религиозном деле, вместе ревнуют и о своей личности, которые не столько религиозно-созидательны на почве религиозного предания, сколько религиозно-мечтательны на почве субъективных воззрений, которые вместе с религиозным воодушевлением соединяют и властительный дух, развили в себе превознесенное самомнение, жаждут славы, поклонения или одержимы бывают фанатизмом изуверства и возмущены бывают тем или другим настроением общественно-народной жизни, мы найдем, что явление ложного пророка, религиозного мечтателя, фанатика и изувера, основателя нового религиозного культа или реформатора древнего может совершиться под знаменем якобы Божественного призыва и Божественного якобы откровения, причем искреннее заблуждение людей в самих себе совершенно устраняет собой мысль о сознательном обмане и наглой лжи с их стороны. Самомнение и увлечение идеей в неспокойных и отзывчивых натурах – с горячим воображением и с бурными, пламенными порывами духа обтекает мыслью «горняя», способны бывают к мечтательному самообольщению и к искреннему самообману: так тот же юный друг Иова – Елиуй, в пылу горения своего духа о якобы правде, шумно укоряет старших себя по летам других друзей Иова за их бессилие опровергнуть и обличить Иова, а этого последнего он готов был стереть с лица земли: «Не скажите, – говорил он, – мы нашли мудрость: Бог опровергнет его, а не человек. Если бы он обращал слова свои ко мне, то я не вашими речами отвечал бы ему» (Иов. 32:13–14); самому же Иову он повелительно приказывает: «Внимай, Иов, слушай меня, молчи, и я научу тебя мудрости» (Иов.33:31–33); «Есть ли такой человек, как Иов, который пьет глумление, как воду...?» (Иов.34:7). И в порыве негодования на Иова и на старших друзей его, а вместе в пламенной ревности в оправдании путей Божиих своим разумением, Елиуй мнит себя не только компетентным в деле раскрытия якобы истины, но и призванным свыше, ибо ставит себя «вместо Бога» в слове своем (Иов.33:6).

Таким образом, человек самых чистых, достойнейших и честнейших намерений – воздать славу Богу, человек, могший, действительно, ощущать в себе озарение Духа Божия, настолько переступил границы своего полномочия – судить о Боге и Его домостроительстве, настолько был решителен в своих суждениях и конечных причинах, что поставлял себя «вместо Бога» там, где он был сам исключительным своим вдохновителем, пророком и истолкователем, как в вопросе и виновности якобы Иова перед Богом. Подобный этому пример встречается и в истории еврейского народа, именно в лице Ларона и Мариам. О нравственном высоком достоинстве этих лиц и об их Богопросвещенном уме Св. Писание, несомненно, свидетельствует, называя Мариам прямо «пророчицей» (Исх.15:20) и передавая об Аароне, что он был вместе с Моисеем орудием славы Божией в Египте и что впоследствии, по указанию Божию, получил посвящение в сан первосвященника: и сии-то люди, вследствие нерасположения своего к жене Моисея, позволили себе однажды дерзновенно равнять себя с Моисеем и до некоторой степени оспаривать у него честь особенного и чрезвычайного его приближения к Богу во имя якобы такового же и своего приближения к Богу. В Св. Писании говорится о них по этому случаю следующее: «И упрекали Мариам и Аарон Моисея за жену Ефиоплянку, которую он взял, – ибо он взял за себя Ефиоплянку, – и сказали: одному ли Моисею говорил Господь? не говорил ли Он и нам?» (Чис.12:1–2). Явившийся в облаке у входа скинии, Господь воззвал к Моисею и обличил Аарона и Мариам в недостойных и вероломных их словах против Моисея, показав великую разницу между ними и избранником. Своим Моисеем, который «усты к устом» говорит с Ним (Чис.12:4–8).

В дальнейшей истории еврейского народа, когда он разделился на два царства – иудейское и израильское, явление ложных пророков было, можно сказать, обычной вещью, и есть полное основание полагать, что не все таковые пророки действовали злонамеренно, с сознательным обманом и ложью: по крайней мере, о тех ложных пророках, которые перед пленом Вавилонским противостояли истинному пророку Божию – Иеремии, из Св. Писания известно, что они действовали во имя Божие, но проповедывали, как Сам Господь говорит, «ложь и обман своего сердца» (Иер.23:25–26), рассказывая «мечты сердца своего, а не от уст Господних» (Иер.23:16): не Дух Божий говорил в них, а дух лестчий, как говорит евангелист Иоанн (1Ин.4:2–6). Приводя при этом себе на память Валаама, который, при высоте такого возвышенного пророческого озарения от Духа Божия, при глубоком благоговении, с которым он благословил народ еврейский, выразив при этом свое пламенное желание умереть вместе с сынами Израиля: «Да умрет душа моя, – говорил он, – смертью праведников, и да будет кончина моя, как их!» (Чис.23:10), склонился потом на путь погибельный, прельстившись златом Валака, и посоветовал ему погубить Израиля, развратив этот народ сообществом и сожительством с язычниками (2Пет.2:15; Иуд.1:11; Откр.2:14); мы найдем, что история возникновения многих языческих религиозных культов обязана, с одной стороны, появлению и деятельности искренних мечтателей, убежденных фанатиков, с другой – расчетам и планам людей злонамеренных, преследовавших свои личные цели, людей, прошлое которых могло быть и светло, но настоящее и будущее, вследствие страсти и субъективных вожделений, являлось уже омраченным в чистоте намерений и целей, далеких от правоты нравственных побуждений: «По плодам их узнаете их», – говорит Господь о таких лжепророках (Мф.7:15–16); «не слушай слов пророка сего, или сновидца», – говорил Господь иудейскому народу через Моисея, который скажет: «Пойдем вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им» (Втор.13:2–3). «Если услышишь о каком-либо из городов твоих, которые Господь, Бог твой, дает тебе для жительства, что появились в нем нечестивые люди из среды тебя и соблазнили жителей города их, говоря: «пойдем и будем служить богам иным, которых вы не знали», – то ты разыщи, исследуй и хорошо расспроси; и если это точная правда, что случилась мерзость сия среди тебя, порази жителей того города острием меча, предай заклятию его и все, что в нем» (Втор.13:12–15).

Понижение и затемнение религиозного сознания, большее и большее оскудение религиозной мысли и умственная бедность вообще истощали собой созерцательное ведение в деле религии, доводя ее до полного притупления. «Образ, символ и форма» весьма естественно выступали на первое место в религиозном деле, и за внешностью забывалось даже самое содержание: идея воплощалась в форму, форма же впоследствии подменяла собой идею, имея якобы силу и значение само по себе, а не через идею, вложенную в эту форму. Насколько, действительно, телесность, символ и форма могли подавлять собой и держать в своих оковах духовное миросозерцание, насколько тяжело может быть для человека в этом состоянии «горняя мудрствовать, а не земная», показывает пример израильского народа при Синае, который, когда продолжалось еще, так сказать, раздаваться в воздухе эхо от таса невидимого истинного Бога, слил себе золотого тельца и сказал: «Вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской» (Исх.32:4). Замечательны при этом слова, сказанные израильским народом Аарону: «Встань и сделай нам бога, который бы шел перед нами» (Исх.32:1).

Нельзя, конечно, допустить здесь той мысли, чтобы народ забыл или перестал думать об истинном Боге, «сильном и крепком», Который вывел его из египетской земли и говорил к нему в облаке, громе и молнии при Синае: без сомнения, народ думал об одном и том же Боге и думал даже, под образом золотого тельца, приблизить к себе Бога, как бы соединить Его с собой навсегда, «чтобы Он шел» перед народом. Насколько, значит, истощение, косность и подавленность духа могут понижать религиозное сознание человека, если избранная ветвь человеческого рода могла так легко впадать в чувственные представления о приближении Бога, могла ограничиваться и довольствоваться такой грубой телесной формой для видимости и для убеждения себя в том, что Бог недалеко от человека! Во время судей некто Миха из колена Ефремова имел в своем доме «истукана и литого кумира», и, замечательно, мать Михи слила этого «истукана и литого кумира» из серебра, по обету перед Господом Богом, ибо «это серебро, – говорила она сыну, – я посвятила Господу..., чтобы сделать из него истукан и литый кумир» (Суд.17:3). «И был у Михи дом Божий. И сделал он ефод и терафим и посвятил одного из сыновей своих, чтоб он был у него священником» (Суд.17:5). Таким образом, своеобразно выраженная признательность Господу и выполненный перед Ним обет в данной форме повел к отдельному служению; впоследствии нашелся праздный левит, который, как лицо до некоторой степени иерархическое, принял на себя священствовать в доме Михи. «И сказал <ему> Миха: теперь я знаю, что Господь будет мне благотворить, потому что левит у меня священником» (Суд.17:13).

Домашний религиозный культ Михи вскоре переходит до некоторой степени в общественный культ по следующему случаю: часть колена Данова искала себе в то время удела, где бы поселиться. Пять человек соглядатаев из этих насельников случайно зашли в дом Михи и, узнав, что здесь делается, вопросили левита-священника, говоря: «Вопроси Бога, чтобы знать нам, успешен ли будет путь наш, в который мы идем. Священник сказал им: идите с миром; пред Господом путь ваш, в который вы идете» (Суд.18:5–6). Успешность задуманного предприятия была причиною того, что переселенцы похитили из дома Михи кумир, истукан, ефод и терафим, сманили к себе левита-священника (Суд.18:18–20), «и поставили у себя сыны Дановы, – говорится в книге Судей, – истукан; Ионафан же, сын Гирсона, сына Манассии, сам и сыновья его были священниками в колене Дановом.., когда дом Божий находился в Силоме» (Суд.18:30–31).

И вот культ в доме Михи, культ вполне кумирный, из частного сделался культом общественным в части колена Данова. По разделении еврейского народа на два царства – иудейское и израильское, утвердившийся потом в царстве израильском культ золотых тельцов в Вефиле и Дане был лишь завершением на политической основе того, что совершалось и крепло на почве ослабленного религиозного сознания, что находило себе место и воплощалось, благодаря «душевности» человека, неприемлющего «иже Духа Божия». Культ золотых тельцов в израильском народе нельзя, конечно, вполне отождествлять с чистым идолопоклонством; но этот культ недалек был от совершенного идолопоклонства: один незаметный шаг в умственной косности – и религиозное сознание впадет в чистую идолатрию, фетишизм, зоолатрию или в евгематризм и антропоморфизм. Символ и образ легко могли мыслиться как жилище и вместилище Бога, фетиш – как запечатленный Богом знак Его присутствия, животное – из якобы представителя тех или других свойств Божества – как воплотитель сих свойств, как отображение Божества, человек, поставлявший себя в народе «вместо Бога», мог со временем заместить собой Бога и быть обоготворенным не как слуга Божий, а как Сам Господь.

Не можем не привести здесь слов израильского народа о пророке Моисее, пребывшем на горе Синае сорок дней: «Когда народ увидел, – говорится в Св. Писании, – что Моисей долго не сходит с горы, то собрался к Аарону и сказал ему: встань и сделай нам бога, который бы шел перед нами: ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли Египетской, не знаем, что сделалось» (Исх.32:1). Замечательна здесь в словах народа связь представления его о тельце с представлением о пророке Моисее; как будто бы, по воззрению народа, телец должен был заменить собой пророка Моисея в смысле представительства перед Богом и олицетворения Бога, и, следовательно, наоборот – пророк Моисей в глазах народа до некоторой степени олицетворял собой невидимого Бога, был не только его органом, но как бы тенью, представителем и заместителем. И такое воззрение народа на пророка Моисея дает нам косвенное указание на то, что обоготворение личности Моисея после его смерти была вещь не невозможная для народа израильского. Ведь обоготворен же был пророк Илия под именем «Бога Кармила» полуязыческим и полуизраильским народом в Самарии! (Перв. дн. Христ. Фар. перев. Лопух. 523).

Что касается до политеизма в религиозном сознании людей, то такое миросозерцание могло легко и свободно развиться из идеи единого Бога: уже если человек в плотяности и косности своей мог ограничивать свое религиозное сознание и довольствоваться кумиром, олицетворяя Бога вполне в том или другом образе, вселяя его в предметы и в живые существа, то логическая мысль, развиваемая на такой кумирной религиозной почве, вела прямо к политеизму, как к более определенному миросозерцанию, к более точному и более законченному процессу мысли кумирного воплощения идеи Бога. Многие конкретные формы и образы идеи единого Бога определяются самым существом идолатрии, и политеизм, можно сказать, тождествен с кумирным религиозным сознанием. В этом случае только в языке, как в наибольшем хранителе и выразителе человеческих понятий и представлений, могла до некоторой степени сохраняться первоначальная идея единого Бога, присущая от начала всему человеческому роду, на что, действительно, и указывает сравнительное языковедение; но понятия монотеистические, сохранявшиеся в языке народа в период господства политеизма, получали по большей части значение уже общего термина, относимого и прилагаемого к каждому из почитаемых божеств безразлично. Эти понятия, получившие свое определение в слове, были всегда готовой формулой для всякого божества в политеизме и без существования которых, без их, так сказать, наличности в языке никогда религиозные культы не являлись бы первейшими учреждениями в общественной жизни, начало которых, обыкновенно, теряется во мраке доисторических судеб человеческого рода.

Но если наука не может дать точных указаний на историческое начало происхождения религии и вместе с тем не может не признать единства, в смысле общечеловеческом, религиозного сознания и универсального, общечеловеческого согласия в том, что существенно входит во всякий религиозный культ, как тот или другой вид богослужения, богопочтения, жертвоприношений и прочее, то Св. Писание открывает нам, что религия, будучи априорна в духе человеческом и являясь одним из существенных актов его самоопределения, исторически впервые начала быть с самым человеком тогда, когда сотворенный человек впервые опознал Бога в раю. Религия поэтому не рождалась в смысле эволюционном в человеческом роде, а только сохранялась на почве общечеловеческого сознания, причем традиционализм хотя имел второстепенное значение, однако он был таким фактором в деле религии, который идее Бога и религиозному сознанию давал, так сказать, овеществление, реальную форму, и в форме, и в культе.

Деградация падшего человека в умственном и нравственном отношении влекла за собой неизбежно и весьма естественно деградацию и религиозного сознания человека; но замечательно: прогресс умственный естественного человечества весьма мало и почти нисколько не вел к прогрессу в деле религии. Казалось бы, что философия должна была возвратить человека если не к первоначальному – большему или меньшему созерцательному ведению Бога, то по крайней мере к чистоте и светлости идеи единого истинного Бога: однако мы видим, что подъем религиозного сознания в естественном человечестве имел свое место в весьма слабой степени от философии. Правда, некоторые языческие философы возвышались в своем умозрении до идеи единого истинного Бога, но саму эту идею обосновывали так слабо, что решительного влияния на массы философия не могла оказать.

Большую, без сомнения, услугу, чем прояснению истинного религиозного сознания, философия оказала прояснению и возвышению собственно нравственной идеи, и это понятно: во-первых, философия в этом деле пользовалась религиозным сознанием, которое само по себе есть основа нравственной идеи, и во-вторых, изучение собственно природы человеческого духа, каковое всегда составляло существенную часть философии, давало возможность опознать нравственную идею совершеннее и истиннее, чем если бы не было философского изучения и освещения природы и свойств человеческого духа, так как по природе своей человек всегда оставался и был в истории нравственным существом. Причина же, почему прогресс умственный не сопровождался таким же прогрессом в области религиозного сознания человека, состоит в том, что религия от начала и всегда утверждается на непосредственном ощущении Бога в душе человека, на созерцательном ведении и на таинственном общении с Богом, а не на рассудочных умствованиях и не на расширении знаний в области мироведения. Только сохранение созерцательного ведения Бога или положительное Откровение Божие, только возрождение созерцательного и непосредственного ведения в том случае, когда оно сделалось потемненным, через особое и чрезвычайное снисхождение Бога к человеку в Его Божественном домостроительстве могут – в первом случае поддерживать и продолжать истинно религиозное сознание человека, во втором случае – вновь создавать и укреплять его, и первое, действительно, мы находим в избраннейшей ветви человеческого рода, в народе иудейском, второе – в христианстве, в новом рождении и паки-бытии в Боге через Спасителя мира.