Памяти архимандрита Иннокентия, бывшего ректора Казанской Духовной Академии

20 мая сего года академия наша лишилась своего ректора, о. архимандрита Иннокентия. Тяжелое, скорб­ное впечатление произвела на всех нас – наставников и студентов – кончина эта, хотя она и не была неожиданною, так как, по отзыву врачей, пользовавших покойного, за жизнь его можно было опасаться каждую минуту. Образ почившего, как живой, еще и теперь предносится пред нами. Вот он – этот труженик мысли и науки: от раннего утра до глубокой ночи работает он в своем кабинете, заваленный тетрадями и книгами, готовит лекции для академиче­ской аудитории, или приготовляет статьи и переводы для «Православного Собеседника», с которым не­разрывно навсегда будет связано его имя. Вот он – неутомимый администратор, зорко следящий за всеми частями жизни академической: по требованию обстоятельств, оставляет он свои ученые труды и с уди­вительным терпением, скоростью и неослабным вниманием изучает и предлагает проекты решения мно­госложных для академического правления, успевая в то же время перечитывать и собственноручно исправ­лять сочинения студентов, зорко следить за академи­ческою экономией, во всякое время готовый принять всякого, желающего видеть и говорить с ним. Вот он – человек глубоких христианских убеждений и твердого, непреклонного характера, против которого тщетно, по временам, вооружались людские пересуды: он все переносил с изумительным самоотвержением, не изменяя самому сe6е, не дозволяя себе даже резкого слова о своих недоброжелателях. Вот он – христианин мыслитель в тяжелой борьбе со своею болезнью: он не только не оставляет своих ученых занятий, но даже от других настоятельно требует обращаться к нему неукоснительно по всем делам академического управления, чтобы ради его болезни не произошло каких-либо опущений. Вот он – истинный сын Церкви: всеми благодатными её средствами уготовляет он свою душу к исходу из этой жизни, все свое состояние отдает на беднейшие церкви и на другие дела благотворения, и тихо, без борьбы и страданий, отдает дух свой Богу.

Мир тебе и благодарная память от нас, усопший о Господе, собрат, сослуживец и руководитель наш! Академия не забудет тебя. Памятники трудов твоих напомнят о тебе и преемникам нашим в этом вертограде наук¹. Вспомянут тебя, как честного делателя на ниве Господней, и все знающие тебя, как вспоминаем мы, сослуживцы и ученики твои, собравшиеся еще на свежей могиле твоей, чтобы молиться, да учинит Господь душу твою в селениях святых своих.

Покойный о. архимандрит Иннокентий был сын священника воронежской губернии. По окончании курса сперва в воронежской семинарии в 1847 году, а потом в киевской академии в 1851, пострижен в монашество, и проходил следующие должности: профессора екатеринославской семинарии (1851–1852), инспекто­ра и профессора саратовской семинарии (1852–1854), инспектора и профессора казанской семинарии (1854– 1855), ректора казанской семинарии (1855–1864) и наконец ректора казанской академии с 1864 года. Знаки отличия имел: магистерский крест, бронзовый крест в память войны 1853–1856 гг. и орден св. Анны 2 ст. с Императорскою короною. Скончался на 45 году жизни от чахотки. Погребение происходило 23 мая: литургию и чин погребения совершил в академиче­ской церкви высокопреосвященный Антоний, apхиепископ казанский, первую – в сослужении 3 архимандритов, 3 протоиереев и 2 священников, а последнее – 4 архимандритов, 9 протоиереев и до 30 священни­ков, в присутствии всех наставников и студентов академии, а также наставников семинарии и училища, при громадном стечении народа из всех сословий. Тело почившего о. архимандрита предано земле на городском кладбище, куда отнесено было студентами академии.

Слава, велия, еже последовати Богу, долгота же дней, еже npияmy быти от Него. Сир. 23, 37.

Бесславие по образу Божию созданной красоты, оплакиваемое погребальными церковными песнями у гроба разлучившихся с нами до всеобщего воскресения, бездыханных и безгласных собратий наших,– бесславие, тем сильнее смущающее сердца наши, тем более пробуждающее скорбные чувствования, чем бо­лее мы были соединены с ними узами общественных обязанностей, участием в одних трудах, невольно приводит нас к мысли об истинной славе челове­ка, о той нетленной и не погибающей чести его, кото­рую не развенчивает и неумолимая смерть. Вид тления грустно отзывается в сердце, жаждущем нетления и бессмертия; вид смертного бесславия тяжело дей­ствуете на душу человека, созданного по образу Божию и ищущего нетленной чести, свойственной его вы­сокому назначению; краткость жизни смущает ум, ис­числяющий миллионы веков, но не наполняющий сво­его представления вечности. Где же истинная слава че­ловека, которая не нисходила бы вместе с ним во гроб? Где успокоение для мысли, смущенной мимолетностью жизни, часто угасающей в пору развития сил, способных к дальнейшей полезной деятельности.

На эти вопросы, неизбежно возникающие у гроба, пред лицом самой смерти, похищающей близких нам, дает прекрасный и утешительный ответ один из мудрецов израильских: слава велия, еже последовати Богу, долгота же дней, еже npияmy быти от Него.

Слава велия, еже последовати Богу: деятельность, руководимая и направляемая верою в Бога, – вот са­мое прочное основание искомого человеком бессмертия. Эта слава не исчезает как дым, не разлетается, как прах, не погребается в могиле вместе с бездыханным телом, не подвергается бесславию тления и разрушения. Жизнь человека руководившегося искреннею верою в Бога и до конца соблюдшего этот залог бессмертия, не может быть оплакиваема, как бесследно и невозвратно потухшая. Не оставит ли она воспоминания в сердцах людей, сочувствующих добрым стремлением? Не оставит ли она доброго назидательного слова, примера кротости, терпения, покорности Богу? Не оставить ли она примера сыновнего повиновения Церкви, покорного принятия духовных врачеваний, предлагаемых ею для нашего исцеления? Слава души, руководившейся верою, не перейдет ли с нею и в вечность? Вера, соблюденная до конца, одушевлявшая жизнь до последнего её вздоха, не окры­лит ли душу для свободного восхода к Источнику жизни, не избавить ли ее от пагубного тяготения в бездну вечной смерти и муки, не даст ли ей дерзновения стать пред страшным престолом Бога Судии и не послужит ли залогом славного воскресения в об­новленной плоти, по слову Господа: Аз есмь воскресение и живот; веруяй в Мя, аще и у мрет, оживет (Иоан. 11, 25). С этою надеждою жизнь угасшая на земле возрождается для жизни новой, вечной; или луч­ше, она не угасает, но только изменяет образ свое­го бытия, – она будет пребывать во веки. Эта утеши­тельная мысль сильна вполне примирить нас с печальным видом смерти и разрушения, претворить скорбь в утешительное размышление о жизни более совершенной, о которой воздыхает дух наш в минуты самоуглубления и прикосновения к сердцу наше­му благодати, зовущей нас от суеты жизни к на­шему истинному назначению.

Знаем, бр., что ищут и других путей к бессмертию, при неодолимом желании сердца человеческого оставить что-нибудь не погибающее на веки, чтобы жизнь не оказалась бесследною, пустою, подобною пару, являющемуся и исчезающему. Поэтому считаем нужным сказать несколько слов о том: действительно ли единственным путем к бессмертию и славе слу­жит последование Богу верою и любовью? В самом деле, бр., откажем ли в бессмертии и славном име­ни людям, всю жизнь бывшим тружениками науки и знания, оставившим по себе имя открытием новых истин, расширявшим умственною деятельностью круг знаний человеческих? Ответим на это словами Духа Божия: разумей, яко Господь всех сердца весть и со­здавый дыхание всем, сей весть всяческая, иже воздаст комуждо по делом его (Причт. 24, 12). Око нелицеприятного небесного Судии видит во всех проявлениях свободы человеческой – деятельность нравственную. Область мысли есть также область сво­боды человеческой, движимая известным началом, направляемая к известной цели. Там, где есть руководительное начало и конечная цель, определяемая свободою человека, там не одна только деятельность умственная, но и нравственная, которая также подлежит суду. Всякая деятельность, имеющая в основании не живую веру в Бога творца и промыслителя, а сомнениe, и еще хуже – безверие, или одну только пытли­вость, которая, егда скончает свое исследование, тог­да начинает, и егда престанет, тогда усомнится, как говорит премудрый (Сирах. 18, 6), всякая деятельность, не направляемая к одной цели – утверждению в вере и любви к истине вечной, есть труд, не заслуживающий благоволения Того, кто взирает на сердца, видит сокровенные побуждения и цели душевных стремлений и действий человека, и воздаст ко­муждо по делом его. Между тем, также самая деятель­ность ума человеческого, одушевляемая и руководимая верою, как прочным и незыблемым началом, усу­губит награду труженика науки, как усугубившего данный ему от Бога талант. Расширение области знаний, обогащение миpa полезными изобретениями, неутоми­мые исследования природы и её явлений, – все это толь­ко цветы, но не плоды. Это цветы, из коих может произойти прекрасный плод, если они не опадут преж­девременно от бури страстей, если не будут повреж­дены палящим жаром самолюбивых желаний. Что пользы от нашего знания, если бы оно не приводило нас к теплой вере в Спасителя и животворной люб­ви к Нему, если бы все труды, употребляемые на при­обретение сокровища мудрости, совершались только для славы земной, для счастья людей временного, а не вечного и созидались бы не на прочном основании глубо­кой веры, недоступном для бурных сокрушительных волн, а на зыбком песке сомнения и маловерия? Воздадим же честь труду, но тому труду, который заслуживает похвалу им Бога: слава велия, еже последовати Богу, последовать Ему верою и любовью неизмен­но до смерти.

Но и при мысли о бессмертии души человека серд­це все еще недовольно успокаивается... Представление краткости здешней жизни немало смущает при гробе особенно тех, которые не были людьми, уже умаляющимися крепостию, не были уже в последней старо­сти (Сир. 41:4), которые не утратили еще силы, жа­жды и рвения к полезной деятельности. Нам все еще представляется, что они не докончили того, что могли бы совершить и докончить. Мудрец Израиля утешает нас объяснением, в чем состоит истинная долгота жизни: долгота же дней, еже npияшy быти от Бога, т. е. тот довольно прожил и не бесследно провел жизнь, кто укрепился верою, очистился покаянием и приготовился к вечности, одним словом, созрел для того, чтобы быть принятым от Бога в лоно царствия Его и получить безболезненный покой. Что пользы про­жить долго, прожить более полстолетия, но не прине­сти никаких плодов веры и покаяния, и перейти в вечность в глубокой старости, но без веры и упования? Такая жизнь не есть ли жалкая, пустая трата времени? Продолжительность жизни утешит ли в последнюю минуту её, при горьком сознании бесплодно и даже пагубно проведенного времени? И хорошо еще, если это сознание возбудит покаяние и если в сокрушенном сердце зародится начаток новой благо­датной жизни. В противном случае не жалка ли будет эта продолжительная, бесплодная жизнь? Сколько раз блаженнее тот, кто при краткости жизни успел представить себя готовым для Бога и вечности!

С такими мыслями, проливающими утешение в сердце, смущаемое видом смерти, воздадим, братья, последний долг в Бозе почившему достоуважаемому собрату и начальнику нашему и утешимся о нем во исходы духа его (Сир. 38:23). Всем бывшим сотрудникам его известно его рвение к своим священным обязанностям, известны его неутомимые труды и неусыпные занятия науками, коих не оставлял он почти до самой смерти; оставшиеся по его смерти сочинения суть достаточные свидетельства его трудолюбия и горячей преданности науке, управляемой искрен­нею верою и движимой желанием употребить с поль­зою данные от Бога таланты. Все мы знаем, что истинно христианская кончина его была предварена всеми благодатными напутствиями Церкви, застигла его в благом расположении духа и всецелой готовности к вечности. Так, жизнь труженика науки запечатле­на миром христианской кончины. С живым упованием на блаженное бессмертие почившего вознесем, бр., к престолу Божию искренние и единодушные мо­литвы об упокоении души его.

Прости, усопший о Господе, усердный делатель на ниве Господней, приемший крест Господень и терпе­ливо несший его, как иго благое и легкое до конца жизни не многолетней, но многотрудной и многополез­ной для окружающих гроб твой питомцев вертогра­да Xристова. Аминь.

(от лица казанской духовной семинарии)

Иеромонах Тихон

Усопший о Христе священно-архимандрит Ин­нокентий! Ты устами церковной песни просишь от ближних непрестанных молитв о себе к Господу Богу... Будь уверен, что ты за твое недремлющее воспитаниe в продолжение 10 лет духовного юношества для казанской церкви стяжал сeбе более 200 непосредственных молитвенников пред престолом Божиим. По роду твоих занятий – ты был 10 лет учителем веры Христовой малых; а иже научит и единого от малых вере в Господа, сей велий наречется в царствии небесном, по обетованию Господню. Верен Бог, oбещавый мзду учителю.

Преподаватель каз. д., семин. Аполлон Можаровский²