Блаженный Андрей Ильич¹

Это был один из тех странников и пришельцев на земле, которых высокая нравственная жизнь от многих скрывается, но которых имена внесены в книгу жизни. Православный народ чтит их память и хоть смутно, но верно хранит, как святыню.

Андрей Ильич родился в Симбирске, около восьмидесятых годов прошедшего столетия. Родители его Илья Сергеевич и Анна Иосифовна Огородниковы были мещанского звания и, при бедности своей, отличались благочестием; особенно мать блаженного Андрея, по отзывам знавших ее, была женщина очень набожная.

До смерти родителей блаженный Андрей жил в их доме, под горою, на берегу Волги; а после поступил на руки старшего своего брата Фаддея; с 1813 года, – когда скончался и брат, Андрей Ильич имел приют у овдовевшей сестры своей Натальи, которая, говорят, для него собственно вышла из симбирской женской обители, куда поступила было, и служила брату, чем могла, во всю жизнь, при помощи благодетелей. К числу последних благодарная память относить, между прочим, одну из симбирских помещиц – Екат. А. Мильгунову, которая выстроила для него с сестрою на дворе, у племянницы его по брату, Агафьи – хижину; да и после всегда благодетельствовала Андрею Ильичу, жертвуя на его содержание каждогодно рублей по 60-ти ассигнациями, до самой его кончины.

До трехлетнего возраста своей жизни Андрей Ильич был, как говорится, сиднем, пил-ел из чужих рук; потом стал ходить, но ничего не говорил, кроме «мама–Анна», или просто «Анна». Сначала родители одевали его, как следовало, но с семи лет, сбросив с себя и обувь и верхнее платье, он стал бегать зимою и летом по улицам города босиком, в одной рубахе и с той поры, как чудо был многим, по словам псалмопевца (Пс. 70:7), – особенно тем, которые или не могли, или не хотели вникнуть поглубже в поступки блаженного и оценить их как должно, помимо тех предзанятых и обыденных мнений, под уровень которых они, конечно, и подходить не могли. Между тем, при внимательном взгляде на жизнь этого раба Божия, нельзя не видеть, что деятельность его, как некоторые полагали, не была бессознательная: внутреннее состояние ума было у него естественное. Он отрешался от ума только тогда, когда его деятельность должна была входить в соприкосновение с внешнею стороною жизни, не существенно относящейся к вечному нашему спасению. Поэтому и не удивительно, что в общественной жизни он являлся нередко, подобно дитяти, несмысленным. Попечение о пище, одежде, приличии для него оставалось как бы неизвестным и ненужным: как дитя в первом возрасте, он часто ползал по земле, как дитя целовал ее и старался то подражать, то мешать другим, – в самых, однако ж, безумных, по-видимому, действиях своих не допуская ничего соблазнительного для других и не дозволяя себе ни несправедливости , ни неуважения к другим. Словом, возвышаясь над земными потребностями, он заглушал в себе самые сокровенные вопли самолюбия. Все это еще яснее само собой откроется, когда мы изложим в кратко очерке внешнюю жизнь Андрея Ильича, коснемся хотя некоторых сторон внутренней, духовной его деятельности.

Одним из обыкновенных занятий Андрея Ильича после быстрых переходов и беготни с одного места на другое – было: стоять на одном месте по целым часам, а иногда перекачиваться с ноги на ногу, при чем его взор бывал обращен на один какой-либо предмет и выражал что-то необыкновенное. Рубаха для него шилась, обыкновенно, с сумкой на груди, куда многие клали ему, и всегда почти насильно, милостыню, которую он или сам раздавал, или, кто хотел, мог оттуда брать у него, беспрепятственно, что угодно. Спал Андрей Ильич, с самых юных лет, весьма мало да и то на голых досках или на земле. Пища его была самая простая; впрочем по временам любил он сухие ягоды, которые разваривались для него в особом горшочке. Придет, бывало, домой и стучит по столу, приговаривая «мама!» И этим давал знать сестре своей, или племяннице, чтобы покормили его. От необыкновенного воздержания тело его было сухо как трава ( Пс. 101:12) и очень легко. Нрава он был кроткого и невинен, как младенец. К особенности характера его нельзя не отнести и того, что во всю его жизнь, никто и никогда не видывал его смеющимся. По временам ухаживал он на сутки и более из дома, уподобляясь таким образом неясыти пустынной, и скрывался в каком-либо потаенном месте, как одинокая птица, по словам Пророка, на кровле (Пс. 101:7,8). Так однажды нашли его в куче соломы под навесом. Но когда открывали убежище его, – с той поры он не ходил уже туда. Являлся же домой нередко избитый, или обмерзший, иногда выпачканный в муке, или в смоле, потому что часто служил предметом поношения для близоруких своих соседей, подражнением и поруганием сущим окрест его (Пс. 78: 4). Нам сказывали, что, незадолго до блаженной кончины своей, Андрей Ильич забежал к одному купцу в лавку и, по обыкновению, стал мешать ему. Последний быв крутого нрава, в сердцах избил его и выгнал из лавки. Но потом в этот же день, когда стал закрывать одно из окон в верхнем этаже своего дома, потеряв равновесие, выпал из него и едва не убился до смерти. Почувствовав вину свою, тогда же послал он просить извинения у блаженного: незлобивый и кроткий – раб Божий Андрей простил обидчика, и обидчик ожил, поправился.

Замечательна в некотором отношении эта, внешняя, так сказать, сторона жизни блаженного Андрея; однако современная среда в ряду поступков сего подвижника благочестия видела и такие, которые давали другой, более светлый вид всему его поведению.

Из многих проявлений чудной и высокодуховной жизни сего достоблаженного старца не могли, очевидно, не обращать на себя внимания несомненные опыты его прозорливости и других благодатный действий.

Так во дни еще отрочества своего, когда мать его уходила в Киев, или в другие места на богомолье, Андрей Ильич пред возвращением ее, довольно часто начинал обыкновенно кричать: «мама –Анна!» По этому признаку домашние догадывались о скором возвращении Анны Осиповны домой, что, по отзывам их, и сбывалось действительно.

Все, что ни подавал он встречавшимся с ним, имело, говорят, особенное значение и смысл: кому, например, давались Андреем Ильичем деньги, тот вскоре разживался и богател, а кому предлагал он щепу или землю, тот умирал; перед переходом дома в чужие руки или перед пожаром приходил он с метлой и начинал мести двор хозяина, и домохозяин волей-неволей лишался своего достояния. Некоторые из торгующих в Симбирске уверяли нас, что они считал за особенное счастье, когда Андрей Ильич, пробегая мимо лавок, возьмет, по предложению того или иного из них, что-либо; ибо иногда в тот же день, или вскоре милостынодавцы за свои щедроты человеку Божию были вознаграждаемы сугубо, через успешные торговые обороты.

Раз забежал он в дом к г-же Быковой, когда она, оправившись уже после родов, – шла в баню, прошел в ее спальню, лег на диван и, сложив на грудь руки, вытянулся, как мертвец. Г-жа Быкова, шедши из бани, простудилась и в скором времени на этом же самом диване скончалась.

Мать инокини, которая передала нам вышеозначенное событие, – мучилась родами несколько дней, но едва взбежал на крыльцо их дома Андрей Ильич, она тотчас же разрешилась от бремени сыном С. и пожелала, чтобы восприемным отцом последнего был этот раб Божий. Потом, через сорок дней после сороковой, – очистительной молитвы отправилась она с новорожденным к нему. Завидев гостью, входившую в убогую его хижину, Андрей Ильич бросился к божнице, взял образ Ангела хранителя – с соловецкими чудотворцами и положил его на крестника своего, хотя никто не говорил ему, что при купели поминали его, как отца восприемного.

По окончании курса в казанском университете, означенный крестник Андрея Ильича, приехав домой, пожелал поздороваться с ним и попросил его благословения; но по брезгливости не решался поцеловать его руку, потому что обе его руки всегда бывали испачканы. Старец Божий, забежавший на этот раз в дом их, подал знак их няне, чтоб она вымыла его руку, которую затем и подал крестнику поцеловать; потом, обнявши его, дал поцеловать и голову свою.

Эта же няня осуждала однажды перед приходом Андрея Ильича и говорила: «Какой он святой, все чай пьет»; а он вскоре, побывав в этом доме, напился помоев из лохани и – скрылся.

Одной из благородных девиц, проживавших в доме кн. Х., однажды угрожала почти неминуемая опасность от соблазнов. Андрей Ильич, невзирая на то, что никогда не бывал в этом доме, прямо подбежал к двери ее спальни и закричал на весь дом: «Анна, Анна!» Когда же завидел ее, стал еще больше кричать и, толкая из дверей, так строго и проницательно посмотрел на нее, что та не могла, говорит, забыть его взгляда до тех пор, пока совсем не оставила этого дома. Когда же, решившись на это, пожелала она, в знамение благословения Божия – на перемену места, встретиться еще раз с Андреем Ильичем, вдруг, говорит, «вижу на конце улицы пыль, а за ней и подбегавшего Андрея Ильича, который подал мне руку и тем успокоил меня совершенно».

Неоднократно случалось нам слыхать также, что Андрей Ильич, где бы не завидел г-на Орж…, стяжавшего в Симбирске, лет перед сим за 30, незавидную известность своим вольнодумством, бросал в него камнем или кирпичом.

По прозорливости, Андрей Ильич всегда узнавал, с каким кто усердием приносит ему гостинцы. Вот несколько опытов в этом роде. Один семьянин нес ему коврижку большую, но дорогою подумал: «Зачем это я такую большую коврижку несу ему? верно не скушает сам всей; лучше бы детям уделить половину». Андрей Ильич принял коврижку, но, отломив себе кусочек, остальную часть возвратил благодетелю.

Другой нес ему яблоки в платке, и жаль ему стало отдать рабу Божию вместе с яблоками и платок; но Андрей Ильич, выложив яблоки, отдал платок этот назад и таким образом дал понять, что не нуждается в невольном подарке.

Раз вбежал он неожиданно в хижину одной бедной мещанки, почитавшей его; а у ней в эту пору варились щи. Схватив руками из пылающей печки горшок со щами, Андрей Ильич бросил его на пол и скрылся. Бедная женщина сначала тужила об утрате своих щей, но при уборке черепков разбитого горшка, на дне его нашла огромного паука, который, конечно, мог бы отравить ее через употребление щей.

Одной из сестер симбирской Спасской обители П. С. предсказал он иноческую жизнь, а бывшей при ней в эту пору матери – скорую кончину: при виде последней он лег и вытянулся, как мертвец, скрестив руки на персях.

Другая инокиня той же обители, Антония, рассказывала, что раз игуменья Аркадия Ивановна передала ей письмо, только что полученное с почты. Я, говорит, вышла в другую комнату, а тут Андрей Ильич пьет чай с блюдечка, стоявшего на полу. Едва развернула я письмо это, чтобы прочитать, как старец начал вырывать и бросать его и прятать от меня, то под кровать, то за шкаф. Потеряв терпение, я говорю ему с досадою: «Что это, Андрей Ильич, не даешь ты мне прочитать письмо?» А он все одно и то же делает: вырывает письмо и прячет его, а в рот мне сухарь сует… Наконец, не без труда отобрала я письмо; но едва пробежала его, как узнаю о кончине сестры-благодетельницы. Тогда только поняла я, отчего Андрей Ильич не давал мне читать письмо это.

Еще более замечателен следующий случай. Помещик симбирской губернии П. А. А., терзаемый ревностию, отправился однажды в дом девиц А…......, куда хаживала супруга его, для духовных бесед с духовным отцом, чтобы убить последнюю, заподозреваемую им в нечистой связи. Но при выходе из ворот квартиры встретился с ни неожиданно Андрей Ильич, и загородивши дорогу ему, начал кричать на него и толкать назад, – домой. Изумленный П. А. волей-неволей должен был уступить блаженному старцу и воротиться домой, не исполнив своего гибельного намерения. То же самое противодействие со стороны Андрея Ильича встречал он и после, раз до двух, но наконец образумившись, сказал своей супруге-подвижнице: «Благодари Андрея Ильича, что осталась ты жива: не жалея себя, я шел было убить вас, но Андрей Ильич не пустил меня». Это не раз нам случалось слыхать от покойной супруги сего помещика, примерной подвижницы А. П., когда проживала она в симбирском Спасском монастыре.

В 1825 году привезли в Симбирск одного из тамошних помещиков, Петра А. Л., который, в припадке мании, ужасно богохульствовал. Неожиданно явился в квартиру помешанного Андрей Ильич и по обыкновению своему начал качаться из стороны в сторону; когда же печальная мать больного, Т. Е. хотела предложить сыну, через слугу, ломтик арбуза, Андрей Ильич останавливал слугу и, толкая назад от помешанного, проговорил – к изумлению всех – вслух: «Он Бога бранит!»

А лет за 10 до этого обстоятельства та же самая Т. Е. чувствовала ужасную тоску, которая доводила ее почти до сумасшествия. В таком положении вели ее раз из церкви; на паперти встретился с ней блаженный; она поклонилась ему и сказала: «Застрадалась я, помолись ты за меня!» Андрей Ильич, сказав ей в ответ: «будешь здорова», тотчас же скрылся. И Т. Е. действительно избавилась вскоре от своей болезни.

Однажды, – это случилось также в 1825 году, – вбежал Андрей Ильич в дом служившего тогда советником, А. Ф. С. и, схватив медные деньги, лежавшие на окне, совал их зятю его – Павлу А. Л. и супруге его Ф. А.; когда же они клали эти деньги на свое место – он опять подавал их, делая при этом вид, как будто бы считает их. И что же? В непродолжительном времени вышеупомянутый г. Л. получил должность казначея.

Кроме прозорливости многие замечали в блаженном Андрее и другие необыкновенные действия.

Так не раз уверяли меня, словесно и письменно, что Андрей Ильич иногда голыми руками вытаскивал из пылающей печи чугунные горшки – нередко целовал кипящий самовар, при чем случалось, весь обливался кипятком, и однако ж это нимало не вредило ему. Нередко по целым ночам простаивал он во дворе или на улице в снеговых сугробах. В таком положении не раз заставал его, перед алтарем храма, духовник его, священник симбирского вознесенского собора, А. Я. Архангельский, когда прихаживал к утрени. А однажды, ночью, во время сильной грозы, когда небо, по словам его племянницы, как бы разверзалось, Андрей Ильич во всю почти ночь неподвижно стоял перед окном, с поднятыми к небу руками, и вид его – в эту пору – был так поразителен, что, казалось, пришло уже светопреставление.

Одну благородную даму, любимую им, исцелил он коврижкой, и вот каким образом: к этой даме шла знакомая ей бедная женщина, для посещения, и, встретившись с Андреем Ильичем, умоляла его – дать ей что-нибудь на исцеление любимой им Ф. И. Раб Божий подал этой женщине коврижку; больная, жестоко страдавшая перед этим бессонницей и признанная от врачей безнадежною, отведав этой коврижки, вскоре заснула, а затем оправилась и выздоровела.

Близ хижины, в которой проживал Андрей Ильич с сестрою, привитала на двор одна престарелая нищая, одержимая нечистым духом. В припадке беснования старуха эта кричала, что тяжко ей в присутствии блаженного Андрея и чтобы ушел он куда-либо из дома; а он, говорят, не внимая этому, иногда совал ей, что поднимал с полу, и она успокаивалась.

В самый день похорон блаженного Андрея, один мальчик, лет 12-ти, издевавшийся при жизни над ним, подбежал на улице к гробу его и тут же, говорят, упал: с ним сделались страшные конвульсии. Так дерзкий шалун был наказан в глазах всех за свое кощунство над блаженным старцем и за обиды.

Некоторые из жителей Симбирска выдавали также нам за достоверное, что о. Серафим, приходившим к нему из Симбирска в Саров, говаривал: «Зачем это ко мне, убогому, вы трудитесь приходить? У вас лучше меня есть, Андрей ваш – Ильич...»

Прожив таким образом, под благодатным осенением Господа более 70 лет, наконец, 21 ноября 1841 года, старец Божий видимо изнемог, и от оскудения сил, слег в постель. Вскоре весь город об этом узнал и народ шел к нему толпами, как бы за благословением в напутствие для жизни. И духовенство также в это время почти все перебывало у него без зова. Зная, что из среды духовенства некоторые нерасположены к духовнику его, он подозвал последнего к себе и, обнявши, долго держал и целовал его голову, и этим торжественно засвидетельствовал перед сонмом пастырей, что о. В. вполне достоин братского их внимания и уважения. Ноября 23 утром, с редким благоговением причастился он св. таин, к коим приступал во второй уже раз, а в вечеру пособоровался. Во время приобщения, одна из присутствовавших, опасаясь, чтобы Андрей Ильич не подтолкнул и не пролил св. дары, хотела было подержать его за руки, коими он, обыкновенно, всегда почти размахивал; но духовник блаженного, о. В. А., остановил ее, заметив, что «нечего бояться». Во время соборования блаженный старец, лежа на одре, держал свечу сам; а когда духовник подносил ему евангелие, он с необыкновенным чувством брал его обеими руками и крепко прижимал к устам своим. Пред кончиною духовник провел всю почти ночь подле одра его и читал акафист успению Богоматери вслух умиравшего, а потом и отходную, после коей 27 ноября 1841 года тихо и кротко ангел смерти принял в свои объятия чистую его душу и водворил там, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная.

По рассказам очевидцев, хотя тело Андрея Ильича до 6 дней покоилось в тесной хижине, где денно-нощно толпился народ и служились панихиды, однако смерть не оставила не нем печальных следов своих: в старческом лице покойного, как в живом, ясно отражались умиление и радость, а от тела, как от ладона в кадиле, благоухало ароматом нетления. 3 декабря перенесли его торжественно в Вознесенский собор, где с благословения покойного архиепископа Антония совершено было всенощное бдение, а потом во всю почти ночь отправляемы были панихиды. 4 декабря, невзирая на холод и гололедицу, многие из первостатейных граждан, особенно из купеческого звания, ничего не щадившие для похорон своего согражданина-странника, наперерыв один пред другими, при сопровождении необозримой толпы, несли его гроб на раменах своих, до самой могилы, по уважению к памяти покойного, приготовленной в Покровском симбирском монастыре.

Прибывши в Симбирск, лет через десять спустя, по смерти Андрея Ильича и любя, при кручине сердечной, искать и находить иногда утешение от житейских невзгод в сей обители, мы не раз и всегда с удовольствием, в часы богослужения, останавливались на южной стороне покровского придела, за боковыми дверями храма, у этой, все еще незабытой добрыми гражданами Симбирска, могилы блаженного Андрея. На этой могиле лежал тогда камень в виде гроба, на камне чугунная плита, с надписью, а перед нею возносились нередко, с фимиамом кадильным, мольбы к небесам служивших литию иноков, по просьбе богомольцев, о вечном покое усопшего о Господе, старца Божия Андрея, тело коего погребено было здесь, выражаясь словами премудрого, в мире, а имя живет в роды (Сир. 44:13), живет и, полагаем, от слуха зла не убоится.

Герасим, епископ ревельский.