Самостоятельность русского стиля с точки зрения современной критики искусства на Западе

Существует ли русское искусство и есть ли самостоятельный стиль в древнерусской архитектуре, а равно в искусствах зависящих и независящих от архитектуры? Если бы нам пришлось обратиться с подобными вопросами лет тридцать назад к заправлявшим в то время ученым и литературным движением в нашем отечестве западникам, то мы, несомненно, получили бы отрицательные ответы, и, пожалуй, еще с упреками в квасном патриотизме, отсталости и пр. Передовая дружина западнаго просвещения в России в лице лучших своих представителей профессоров Московского Университета только что возвратившихся из-за границы и привезших оттуда послединее слово критики искусства, естественно не могла смотреть на русское искусство иначе как с точки зрения западной науки, а последняя, как известно вовсе не знала и знать не хотела русского искусства. Немного больше знали его и занимавшееся им в то время Русские, как теоретики или ученые, так и практики или художники. Смелое слово о русском искусстве с уверенностью в возможности его возстановления высказывалось исключительно в рескриптах¹. Искренно ли разделяли в душе своей светлую веру руководителя судеб России его сановники, во всяком случае нам хорошо известно что один из них решился высказаться именно в пользу возможности возстановления русского стиля в архитектуре².

Отмечаем этот факт как выдаюццйся и исключительный для того времени когда в нашей литературе едва ли не предосудительным считалось самое выражение «русское искусство».

Другое дело теперь. О русском искусстве говорят повсюду, и не только у нас в России, но и за границей. Бранят или хвалят, понимают или нет, но уже почти никто не сомневается в существовании русскаго стиля. Ученые статьи и промышленные издания посвящены различным отраслям русского искусства: в рсском стиле исполняют заказы, начиная с знаменитых архитекторов, и кончая разного рода ремесленниками; спрос и сбыт произведений обусловливаются, как известно, работами исполненными именно в этом стиле; наконец, памятники древнерусского искусства с честью фигурируют на всемирных выставках, а у нас, в Москве, отведено дли них постоянное место в стенах Московского Публичного Музея, при котором, как известно, имеется и специальное «Общество Древнерусского Искусства». Все это ясно свидетельствует, по крайней мере, в пользу последовавшего официального признания русского искусства.

Мы далеки от мысли преувеличивать оценку движению совершившемся в течение последних тридцати лет и приписывать происшедший за это время переворот в идеях пробудившемуся чувству национального сознания или чрезмерно усилившейся у нас в России разработке отечественных древностей и памятников искусства. Центр тяжести этого движения лежит, по-прежнему, в западной науке; у нас же в России, нельзя не сознаться, сделано относительно крайне не много.

Не вдаваясь в подробности описания обратной стороны медали, достаточно будет сказать, что за последнее тридцатилетие гораздо большее число памятников древнерусского искусства погибло для науки безвозвратно, чем, сколько их издано и собрано въ музеях, в подливникахъ или в копиях. Особо печальное значение имеет последнее для памятников древнерусского зодчества: в этом случае грозит даже серьезная опасность, что прежде чем установится правильное, научное мнение о значении русской архитектуры в общем ходе развития искусства христиаского, наиболее замечательные из неизданных памятников исчезнут безследно или будут окончательно искажены поновлениями.

Что же все это время делали наши исследователи? Они продолжали перебирать давно изданны памятники, прилагать к ним старый метод разсечения на части, отыскивая источники этих частей не в общем культурном движении, а в прямом заимствовании их в искусствах у других народов; при этом мало обращая внимания на общий характер здания, а равно и на историческое развитие главных строительных форм, они выступали с предвзятыми теориями о разнаго рода влияниях и при помощи вы-хваченных из летописей сведений готовы были утверждать, что целые здания переносились к нам из иностранных земель, или – чтоб то же – будто бы иностранные художники производили в России постройки на полной своей воле и по их собственному усмотрению. Если такое свободное искусство как архитектура не могло иметь самостоятельности, то нечего говорить о церковной живописи по самому существу своему назначенной быть искусством служебным церкви: ей оставалось, по уверениям наших исследователей, только копировать с греческих образцов и постепенно искажая их пребывать в полнейшем застое. Разве где-нибудь в орнаментации на дереве или в книжной живописи, думали у нас, возможно, было искусству отрешиться от византийского влияния? Но и это лишь для того чтобы попасть под влияние не то восточное, не то западное. С резьбой по дереву, с чеканкой по металлу – та же история: всюду заимствование и ровно никакой нигде самостоятельности. Так думают и теперь наши исследователи.

Не совсем напрасно упрекают нас, Русских, в косности и в ожидании толчков с Запада. Мы бы и теперь, пожалуй, готовы были отказаться от всяких забот о русском искусстве, да беда в том, что мы так позорно изверились своим самоотрицанием на западе, что нам уже прямо отказываются верить, если мы утверждаем, что у нас не только нет искусства, но его и быть не могло. Иностранные ученые, едва познакомившись с небольшою частью изданных памятников русскаго искусства, успели уже убедиться в том, что в них есть очевидные признаки самостоятельности. Глаз привычный к сравнительному методу, к тонкому изучению архитектурных частей и к оценке целого здания, тотчас подметил черты новые, не встречающиеся в их собственных древних постройках. Внимание их тотчас приковали к себе горы кокошииков, система поднятия купола без помощи ларусов, а в Орнаментами – обилие плетения и сплошное покрытие пространств узорами плоской скульптуры. И вот от этих западных ученых мы стали узнавать, наконец, что у нас должно быть искусство и нацональное. Прежде на Западе не верили в возможность русского искусства, не смело говорили о нем и Русские; теперь из того же Запада заставляют нас верить в существование русского искусства. Откуда же последовала такая перемена во взглядах, перемена в ролях, вынуждающая наших старых заладников принять учение отсталых восточников? Откуда повеял попутный для русскаго искусства ветер?

Дело в том, что в самой науке на Западе, в истории и критике искусства, под влиянием развития сравнительного метода и внесения в него элементов этнографии и археологии, последовал большой переворот. Наука расширила область своих исследований далеко за пределы народов считавшихся привилегированными вместе с их художественными произведениями. Окончив работу над простым описанием памятников, над изучением архитектурных форм и основных законов конструкции в различных стилях, история архитектуры на Западе перешла к отысканию общих законов развития, к наведениям и обобщениям между различными отраслями архитектуры, но вместе с тем и более точному этнографическому исследованию источников отдельных форм каждого стиля в связи с художественно-промышленными искусствами и особенною орнаментацией, заимствованными непосредственно из области археолоии. Элементов средневекового искусства на Западе стали отыскивать в искусствах востока; потребовался пересмотр памятников Сирии и Палестины; новому, более тщательному обследованию подверглось искусство византийское; нельзя было при этом оставить без внимания и искусства тесно связанные с последним и составляющая его дальнейшее развитие. Таким образом, западная наука вынуждена, наконец, серьезнее прежнего отнестить и к русскому искусству и, недовольствуясь более поверхностными разказами иностранных путешественников и почти такими же поверхностными известиями Русских, она настойчиво требует, во имя своего сравнительного метода, необходимых ей материалов для характеристики древнерусского стиля.

Немало содействовала такому обращение к русскому искусству всемирная выставка 1867 года, на которой впервые памятники русскаго искусства, в колиях и лодлинниках, предстали в значительном количестве, и чтб особенно было важно, без обычных комментариев о несостоятельности русского стиля. «У вас есть искусство» – заговорили с тех пор западные исследователи, – «потому что есть своеобразная архитектура, начиная с XII века до начала XVIII века, с видеоизменениями по эпохам, правда не чуждая довольно сильного влияния, во-первых, византийского искусства, а затем и других восточных искусств и отчасти заладнаго; но это еще не беда: византийское влияние господствовало некогда и во всех европейских искусствах. Что же касается влияния западного искусства, то оно-то и дало вашему искусству окраску, отделяющую его от восточного. Перестаньте толковать о влияниях, посмотрите лучше на то, не произвело ли русское искусство чего-либо оригинального в смысле дальнейшего развития византийского искусства на новой почве вашей народности? Отыщите лучше больше рациональных источников про-исхождения частей вашей древней архитектуры в традициях, которые легко могли быть перенесены в ваши каменные христианские постройки из деревянной архитектуры глубокой древности. Всмотритесь внимательнее в систему покрытия ваших церковных сводов, не представляет ли она дальнейшего развитая купольных построек? и т. д. У вас есть искусство (продолжали западные исследователи), потому что помимо самостоятельных построек в стиле, вовсе не сходном с общественными стилями у других народов – у вас есть такая же оригинальная живопись, с одной стороны церковная, опять-таки напоминающая византийский источник, с другой–светская, с более восточной окраской; наконец у вас большая масса резных по дереву и кости и металлических произведений с богатейшею орнаментацией, также легко различающихся по характеру и времени. Haконец у вас есть чисто народное искусство которое до нынешнего времени крепко держится в низших слоях вашего народа, таковы: ваша замечательная в высшей степени народная иконопись, ваша оригинальная раскраска по дереву, ваши украшения в грубых тканях, и весь ваш самобытный этнографический аппарат. В народной живописи вашей очевидна, также как и в вашей архитектуре, самостоятельная деятельность в дальнейшем развитие задач христианского искусства, по отношению к обработке типов и к выражению релипозных идей, что у нас в заладном искусстве очень давно брошено, благодаря увлечениям классическй формой. Почему вы не обнародуете в изданиях, на наш взгляд замечательных по своей оригинальности произведений, русского искусства? Неужели вы стыдитесь трудов предков ваших? В вашем искусстве все данные для того чтобы занять самостоятельное место среди европейских искусств. Дайте же нам ваши любопытные материалы, и мы сами дадим им подобающее место, сами сделаем относительно их подобащие сравнительные выводы, если ваши историки или археологи не умеют или не хотят взяться за дело. Taк обращаются к нам западные исследователи, вооруженные своим сравнительным методом и давно променявшие, в исследованиях христианского искусства, узкую точку зрения неприменимого здесь классицизма и изящества формы на более широкие тревования национального характера и оригинальности форм.

Как же мы встречаем наших непрошеных благодетелей? Мы вооружаемся против них давно брошенною меркой немецкой критики сороковых годов. «Куда нам, – говорим мы, – с нашею дрянью да лезть в святое место истории искусства? Нет у нас никакого искусства, никакого самостоятельного стиля; все это вздор, выдумки доморощеных археологов и правдных славявофилов. У нас было свое одно только повальное невежество; кроме того, мы не имели изстари ничего самобытного; даже строить здания у нас призывались постоянно иностранцы. Значит, если и есть что в древнерусской архитектуре порядочного, то все это принадлежит тем же иностранцам». И вот мы готовы даже подкрепить свои отрицательные положения доказательствами в рисунках и выписками из летописей³.

Но, увы! Наши аргументы оказываются совершенно негодными в глазах современной критики: рисунки, хотя и фотографические, но, как оказывается, заимствованные из известных всем и каждому изданий; подбор их несравненно скорее говорит против убеждений скептика-автора, чем в его пользу; лучшие из рисунков даже перепечатаны из иностранных изданий, что, в свою очередь, знаменательно для истории литературы нашего вопроса, свидетельствуя на какой степени знания стоит наша наука не взявшая даже на себя труда озаботиться изданием замечательнейших памятников, как например, наш Черниговкий собор, с которым мы звакомы только по перепечаткам из Блязиуса. Что же касается цитат из русских летописей, то для русского исследователя они страдают большими пробелами в пользу противоположного автору-скептику мнения, а для исследователя иностранного они не представляют ничего нового, потому что ему изверилась уже очень давно русская отрицательная до самозабвения критика; притом для сравнительного метода гораздо убедительнее самый характер разсматриваемого памятника искусства, чем ссылка на летопись, допускающая в этом памятнике видеть работу мастеров пришедших из разных земель.

Думать иначе значит отрицать все успехи сделанные наукой за последнее время. Кто хоть немного знаком с современным методом исследования искусства, тот конечно не будет, при постановке новых вопросов из истории архитектуры, ограничиваться подборкой нужных только для его взглядов летописных свидетельств или приложением, попавшимся под руку рисунков; но, руководствуясь выработанным наукой сравнительным методом, он будет доказывать заимствование или оригинальность частей, или целого не голословно, но формами частей и общим характером выработанными исторически и специфически принадлежащими известному на роду и известному времени. Такому исследователю должно быть хорошо известно, что самый вопрос о заимствованиях и о перенесении искусства с одного места на другое уступил место в западной науке вопросом об отыскании общих рассовых элементов и общего культурного движения в развитии форм искусства. Многое что прежде называлось заимствованием в литературе и искусстве считается в настоящее время признаком племенных традиций и воспоминий одного и того же общего источника.

Пора, наконец, и нам приняться смотреть на наше искусство, на наши памятники с общеевропейской точки зрения. Прежде всего, нам пора принять новую западную веру в существование русского искусства и русского стиля; во-вторых, не терять надежды, что с более серьезной разработкой неизданных памятников, которых пока еще остается довольно, установится более точное мнеше о значении русского искусства в среде общечеловеческого; наконец с любовью и, не мудрствуя лукаво – заняться собиранием и приведением в известность этих сохранившихся ламятников, где бы они ни были.

1 января 1879 года.

Георгий Филимонов