22-е

Василий пресвитер в то время, когда всюду оглашалась воля царя Юлиана Отступника о восстановлении идолослужения, и многие из христиан ради выгод житейских отрекались своей веры, убеждал всех оставаться верными Богу и открыто молился о разорении умысла нечестивцев. Тогда один из граждан, ревнитель язычества, схватил его, говоря: «что ты ходишь по городу, смущаешь народ, преступаешь закон царский?» – и представил градоначальнику. Градоначальник спросил Василия: «для чего смущаешь город и представляешь царя преступившим добрые законы?» Василий сказал: «не порицаю вашего царя, но знаю, что Царь Вышний, Который есть Бог, силён ваше нерассудительное узаконенное нечестие разорить в короткое время». И сказал градоначальник: «перестань говорить пустое и покорись царю». Василий: «доселе я повиновался Царю Небесному и теперь повинуюсь, и никогда не отступлю от святой веры в Него, а царь, которого ты хвалишь, есть царь земной и, как человек, подлежит смерти». Тогда судья повелел его повесить на дереве и пытать железом; видя же непреклонность исповедника, ввергнул в темницу и донёс об нём царю. Юлиан послал двух отступников убедить Василия оставить веру во Христа, а через несколько дней (в январе 363 года) и сам прибыл в Анкиру, направляясь в Антиохию. Ни убеждения отступников, ни ласки и угрозы самого царя не смогли поколебать доблестного страдальца. В продолжение нескольких дней палачи сдирали по частям кожу его, потом раскалённым железом били по плечам и чреву, в каковых муках святой и предал дух свой Богу 28 января 363 года. После гибели Юлиана в июне сего же года и восстановления христианства Анкирские граждане почтили тело мученика торжеством и установили праздновать память его 22 марта.

Через многие превратности в жизни, скорбным путём – от великого греха к великому, всепокрывающему покаянию достиг наконец многопретерпевший раб Божий Евфимий (в мире Елевферий) до единой спасительной пристани вечного блаженного успокоения.

Сын благочестивых родителей, проживавших в Пелопонесе, в селении Димитцами, в детстве получил он порядочное образование, сначала в сельской школе, потом в Константинопольском училище Куручеслие. Из Константинополя отправился он к отцу своему, бывшему в это время в г. Яссах по делам торговли. Здесь, в первые годы хорошо подготовленного душевного настроения, устремился он со всей пылкостью молодости – посвятить себя на служение Единому Богу. – И зачем не послушался он этого первого призыва чистой, непорочной души! Каким тяжёлым путём пришлось ему отозваться на него впоследствии!

Предавшись сначала порыву, увлёкшему его на Афон, чтобы там, среди презревших мирскую суету и возлюбивших духовную жизнь подвижников – как бы предвосхитить ещё на земле удовлетворения высшего мира, Елевферий, оставив дом отца своего, предпринял путешествие на Св. гору. Но, избрав по некоторым обстоятельствам путь туда, через Одессу и встретив в Одессе препятствия к дальнейшему пути, он возвратился в Бухарест, где ему пришлось оставаться полтора года, в течение которых он предался до такой степени развлечениям, окружавшим его здесь, что забыл и вспоминать о Святой горе и превратился весь в «гнездилище греха и порока» ...

Порочная жизнь ввела его в долги, и он принуждён был определиться в услужение. – В это время находилось в Бухаресте Турецкое посольство для переговоров о мире с Россией, с которой велась тогда война, и Елевферий принял место в доме одного из членов посольства, имея в виду возвратиться при нём удобнейшим способом в Константинополь. Но возвращение это было замедлено, посольство на обратном пути надолго оставалось в Шумле. Здесь представилось юноше новое искушение... Думая смягчить жестокое обращение с ним его господина и вместе с тем подстрекаемый одним своим недавно потурчившимся товарищем, он дошёл до такой распущенности душевной, что и сам решился потурчиться... отрёкся от веры во Христа и принял обрезание – условное знамение приверженцев Магомета.

Но «хотяй спасения грешника и еже живу ему быти» не оставил до конца эту погибавшую душу, в которой теплилась когда-то искренняя любовь к Нему... Во время несносных болезней обрезания Он посетил её жгучим сознанием своего состояния и вследствие того глубоким слёзным раскаянием. И для Елевферия пришёл тот час, о котором говорит поэт:

„О слёзы покаянья! Вами

Душа мирится с небесами!“

Первым движением Елевферия было бежать из дому ненавистных магометан. Но ему не удалось бежать из-под крепкого надзора за ним, пока посольство находилось в Шумле. И только через четыре месяца, когда оно прибыло в Адрианополь, Елевферий мог однажды вечером выйти из дома для того, чтобы обратиться к митрополиту Кириллу (занимавшему впоследствии патриаршую кафедру). Это было в субботу; духовенство было в то время в храме на вечернем Богослужении. Сердце замерло от боли у христианина-отступника, когда он увидел диакона, кадящего фимиамом: не для него теперь была благодать священного благоухания... он сознавал себя отрешённым от неё. Душа его разрывалась от боли; он едва мог сдерживать горькие рыдания.

Не удалось ему однако же дойти до митрополита, и просьбу его даже о помощи, об участии в его положении, которое он откровенно описал, в митрополии не приняли: неудобное было время давать ход делу отурчения христианина, так как это могло раздражить Турецкие власти в Адрианополе, в который входили тогда Турецкия войска. Елевферию приходилось оставаться между слуг рейс-эффенди, презирающих и оскорбляющих его, так как они видели, что он всегда мрачен, угрюм, и держит себя среди них как чужой. – Так провёл он ещё три месяца, испытывая все томления птички, напрасно порывающейся выпорхнуть из запертой клетки на приволье живительной природы среди родных полей и лесов... Но птичка не знает томления греха и раскаяния...

Наконец прибыл Елевферий с господином своим в Константинополь, но и тут долго не удавалось ему ускользнуть от крепкого, подозрительного надзора за ним... У него оставалась только молитва. Она была горяча всей силой его страдания... Перед такой ли молитвой не откроется дверь милосердия Божьего?

Наступил наконец день освобождения. Елевферий дождался той минуты, когда, никем не замеченный, мог выйти из дома. Он поспешил во дворец Русского посольства, где с полнейшим сочувствием выслушали его скорбный рассказ и помогли ему отправиться на Афон на первом отходящем туда судне.

Прибыв на Св. гору, Елевферий обратился к бывшему Константинопольскому патриарху Григорию, пребывавшему там на покое в лавре св. Афанасия. Как отец родной блудного сына принял несчастного юношу сострадательный святитель, удержал его при себе и назначил ему ходить каждый день к добродетельному духовнику лаврскому Мелетию, для слушания умилостивительных молитв по учреждению Церкви. Через 40 дней Елевферий был помазан святым миром. Укрепившись духовно и исполнившись безмерной святой радости, он отошёл в скит святой Анны, явился к тому иерею Василию, который уже нескольких христоотступников представил Христу мучениками, содействуя и сопутствуя им на подвиги мученичества – иногда с опасностью своей жизни и жертвуя собственными своими средствами для расходов. – Много успокоил юношу и душевно и телесно этот самоотверженный подвижник. Пробыв у него 20 дней, Елевферий, усердно подвизаясь в трудах отшельнических, почувствовал непреодолимое рвение покрыть свой грех отступничества – блаженным мученичеством за Христа... Но не разрешил ему произвольного подвига мудро-осторожный в своей опытности иерей Василий; однако же, склоняясь на его убеждения, позволил ему отправиться в Константинополь, но с тем, чтобы не подвергать себя опасности, прежде чем будет узнан кем-нибудь из Турок, которые в таком случае сами, вероятно, предадут его мученической участи...

Восемь дней провёл в Константинополе юноша, но непостижимым образом не был узнан там никем даже из бывших своих знакомых. Томительно ему было сдерживать своё рвение, не открываться... но, исполнив заповеданное ему иереем Василием, он явился к духовнику Мелетию и излил перед ним свою душу, не вмещающую далее порыва к мученичеству. Мелетий, хотя и старался умерить его рвение, воздержать его, но, видя неудержимое стремление юноши, благословил его на подвиг.

Однако же, по-видимому, ещё не наступил час воли Божией – совершиться искупительному подвигу Елевферия.

Оставив лавру, встретил он на пути старого монаха, именем Панкратия, родом из Пелопонсса, и, рассказав своему соотечественнику о прошедшей своей жизни и о своём намерении в настоящее время, был снова удержан умудрённым духовной опытностью старцем и возвратился по совету его в лавру для большего подкрепления себя духовными подвигами... Теперь снова всецело предался он им; трудно было бы описать по достоинству все его подвиги: безмерного поста, терпения в трудах, слёз неисходных чрезвычайного сокрушения, всенощных бдений, неумолчной молитвы, смирения духа, собранности мыслей, неусыпного внимания и приветливости, безмолвия, сострадания... И при таком строгом подвижничестве, при полном самоотречении – юноша всегда был светел и радостен.

При всех своих трудах он занимался также чтением Евангелия и других душеполезных книг. Читая о подвигах мучеников, Елевферий всё более и более разгорался желанием идти по стопам их, и когда ему выставляли всю трудность подвига, то он всегда отвечал одно и тоже: – «я никогда не размышляю о бедах и трудностях и не измеряю их; но чувствую только великую печаль, что не имею тысячи тел, чтобы все их предать на страдания, и тысячи голов для заклания за любовь к Христу» ...

Наконец пламенное его желание было удовлетворено. Один из руководивших его старцев, духовник Акакий, предварив своё решение многой молитвой, почерпнул в ней уверенность, что наступил час воли Божией – вступить Елевферию на путь мученического подвига... «Ты должен идти для Исповедания имени Христова сам собой, так как сам собой ты отрёкся от Господа: противоположное обыкновенно врачуется противоположным», – сказал старец юноше.

Неизреченною радостью преисполнилась тогда душа, возвращённая своему Создателю, и прежде чем предать себя в жертву искупительную, Елевферий пожелал приготовиться к ней последним самоотречением, а именно – пострижением в иночество. Он принял тогда имя Евфимия.

Таким образом, очищенный, возобновлённый во всём существе своём, призываемый силой непобедимой, Евфимий оставил тихое прибежище – гору святую, и сопровождаемый молитвами и благословениями её обитателей отправился в желанный путь 21-го февраля 1814-го г. в сопровождении одного послушника Григория.

19-го марта, в четверг, на 6-ой неделе Великого поста прибыли они в Галату Константинопольскую и остановились в доме одного благочестивого христианина. В субботу на той же неделе совершено было над Евфимием елеосвящение, и он принял св. Тайны в этот день и на следующий. Достигнув таким образом всего желаемого, после Божественной литургии Евфимий с Григорием отправились на один Кефалонийский корабль, капитан которого принял их с почтительным приветом.

Совершив переезд, Евфимий снял с себя свою одежду, надел заранее приготовленную Турецкую, простился с спутником своим и со всеми христианами (которые окружали его, стоя с непокрытыми головами, трепещущие и дивящиеся такому дерзновению и мужеству своего собрата), взял в руки крест и вчерашние освящённые ветви (ваия), сошёл на берег и, осеняя себя крестным знамением и воодушевляясь молитвой, явился в Великую Порту. Здесь, никем не замеченный, прошёл в дом визиря и, представ перед ним, сказал ему: – «господин! я – христианин ещё от предков; в удостоверение моих слов – вот крест, который неложная наша христианская вера дала нам в истинное оружие против всех врагов, вот и ваия–также знамение христианское; а чтобы ты ещё более уверился в сказанном мной, то вот, я попираю знамение веры твоей в обманщика Магомета, которого вы называете пророком» ...

– Зачем вы допускаете ко мне таких людей? – с изумлением и гневом обратился визирь к своим служителям, – кто этот дерзкий человек? Дурак он, или пьяный?..

– Ум мой здрав, – отвечал Евфимий, – потому-то и исповедую я Христа Бога истинного и желаю умереть христианином по любви к Нему... И не пьян я, вот уже три дня, что ничего не ел даже...

Визирь велел отвести Евфимия в темницу, где его заковали в цепи и наносили ему жестокие побои. Через несколько часов визирь потребовал его к себе, чтобы произвести окончательное испытание. Убедившись, что допрашиваемый сознательно и твёрдо поддерживает прежде выраженное им и отчаявшись поколебать его, визирь велел отрубить ему голову. Палач взял Евфимия и хотел связать ему назад руки, но мученик возразил: «для чего тебе связывать мне руки, когда я пришёл сюда не званным? Ведь ты меня не привёл, как преступника?» После некоторого раздумья, палач оставил его.

Необыкновенная радость сияла на лице Евфимия, когда он шёл к месту казни, держа в одной руке крест, в другой – ваия; Дойдя до назначенного места, палачи остановились. Евфимий стал молиться и, осенив себя крестным знамением, преклонил колена и голову и сказал: – «Господи! в руце Твоя предаю дух мой!» – Тогда палач нанёс удар, но неудачно. – «Секи вернее», – сказал мученик палачу. Но и вторым ударом отсечён был только кусок тела. После этого палач, не нанося третьего удара, заколол в горло мученика... Тело его, к удивлению присутствующих, и по заклании осталось стоящим на коленах.

С великим трудом и за большие деньги удалось спутнику Евоимия Григорию купить тело мученика у палачей, которые доставили его на остров Проту. Одев его по иноческому чину, Григорий положил его внутри храма Преображения Господня и по погребении его, возвратился на св. Гору вестником победы нового преподобномученика св. Евфимия.

Убиение его совершилось 22-го марта 1814-го г. в Вербное воскресенье, – на 25-м году его жизни. Существуют свидетельства о многочисленных исцелениях от болезни – с верой прикасавшихся к частям окровавленной одежды мученика, части которой Григорий роздал многим христианам во время пребывания своего в Константинополе.