Б.П. Вышеславцев

ВЫШЕСЛАВЦЕВ Борис Петрович (3.10.(20.09)1877, Москва – 5.10.(22.09) 1954, Женева), философ, лит. критик, публицист. Родился в семье присяжного поверенного. В 1899 г. окончил юр. фак. Московского ун-та. Ученик П. И. Новгородцева; в Марбурге участвовал в семинарах П. Наторпа и Г. Когена. В 1914 г. опубликовал дис. «Этика Фихте. Основы права и нравственности в системе трансцендентальной философии», создавшую ему серьезную репутацию среди философов. В. – доц., с 1917 г. экстраординарный проф. Московского ун-та. Читал лекции в Народном ун-те Шанявского, московском Коммерческом ин-те. Как отметил С. Маковский, из сочинений В. Соловьева «стала вырастать целая философская школа, отмеченная очень русским тяготением к богословию (Флоренский, С. Трубецкой, Карсавин, С. Булгаков, Франк, Бердяев, Вышеславцев и др.)», (Маковский С. «На Парнасе «Серебряного века»», 1962). В. участник «вторников» Н. Бердяева, обсуждений в религиозно-филос. обществе памяти В. Соловьева, в Обществе свободной эстетики, в московском отд-нии Вольной филос. Ассоциации (Вольфилы); во время революции был среди философов и литераторов, группировавшихся вокруг московского ж-ла «Народоправство» (вместе с Вяч. Ивановым, Н. Бердяевым, Г. Чулковым и др.); выступал в московской Акад. духовной культуры. Как писал П. Флоренский: «У нас все действует Академия духовной культуры. Там читают доклады и участвуют в беседах все те же – Бердяев, Флоренский, С. М. Соловьев, Вышеславцев, Степун и др. Но публика, прежде равнодушная к этим собеседованиям, теперь валом валит. Иногда невозможно бывает проникнуть в зал: такая толпа» («Из московского письма. Начало июня», 1922). В. – «один из самых блестящих дискуссионных ораторов среди московских философов» (Степун Ф. «Бывшее и несбывшееся», 1856).

Об отношении к революции можно судить по письму В. к А.С. Ященко от 5 окт. 1922 г.: «Жизнь здесь физически очень поправилась, но нравственно невыносима для людей нашего миросозерцания и наших вкусов. Едва ли в Берлине Вы можете есть икру, осетрину и ветчину, и тетерок, и пить великолепное удельное вино всех сортов. А мы это можем иногда, хотя и нигде не служу и существую фантастически, пока еще прошлогодними авторскими гонорарами и всякими случайными доходами. Зарабатывать здесь можно много и тогда жить материально великолепно, но – безвкусно, среди чужой нации, в духовной пустоте, в мерзости нравственного запустения». В 1922 г. выслан за границу. Принял активное участие в основанной в Берлине 1 дек. 1922 г. Религиозно-филос. акад., как продолжении Вольфилы; в 1923 г. вошел в состав ученого совета берлинского Рус. науч. ин-та; сотрудничал с ж-лом «Новая русская книга»; участвовал в берлинском сообществе «Клуб писателей». В 1924 г. переехал в Париж. Как ред. ИМКА-Пресс отстаивал репутацию изд-ва. Из письма от 3 дек. 1923 г.: «Большое впечатление произвел на меня Еп. Евлогий, это человек совершенно редкого charm'a. Он предлагал мне настоятельно развить работу здесь. Надо сказать, что здесь существует предубеждение против Y.M.C.A., как против масонской организации. Кое-где мне удалось это предубеждение рассеять. Важно, что Карташев и Евлогий стоят по отношению к нам на самой дружеской точке зрения». В 1927–1943 гг. преподавал в Свято-Сергиевском Богословском ин-те в Париже, читал курс нравственного богословия. Близок евразийству, экуменизму. В 1925 г. вместе с Н. Бердяевым основал ж-л «Путь», 15 лет ж-л выходил под их редакцией. Был автором «Современных записок», после войны – «Граней», «Нового журнала». Участвовал в «Зеленой лампе». Во время войны жил в Германии, в конце 1940-х переехал в Женеву.

Не являясь богословом-догматиком, он в соч. проявил склонность к диалектическому развитию своих наблюдений. В отношении к антропологии и этике В. в определенной степени был ведом рус. лит. мыслью. Как он писал: «Русская литература философична, в русском романе, в русской поэзии поставлены все основные проблемы русской души» («Вечное в русской философии», 1955). С лит-рой его сближала установка на сердце, как ценностное понятие в мировых религиях. В. писал: «Достоевский и Толстой – это углубленная диалектика сердца» («Вечное в русской философии»). Сближает его с рус. классиками и понимание роли интуиции в восприятии беспредельности, и осознание иррациональной сути культуры, и тревога за ее судьбу из-за склонности человечества к самоистреблению, и проблемы отношения человека и Абсолюта, материального и духовного, и мысли о сути образа. Многие религиозно-этические вопросы рус. лит-ры стали предметом его филос. трудов. Возможно, лит-ра отвечала и его интересу к психоаналитике К. Юнга, с к-рым он был знаком; наделяя воображение преобразующей ролью, В. понимал его как ключ к подсознанию, как путь души к Богу. Наконец, с литературой его сближает стиль работы, то, что В. Зеньковский назвал «наброском», «этюдом» (Зеньковский В.В. «История русской философии», 1948–1950).

Теоретические аспекты творчества поставлены в ряде трудов В. По В., пассивный медиум и свободное творчество не являются противоположностями; «творчество есть всегда внушение своего рода: оно воспринимает образы, вынашивает их в подсознании и рождает готовые образы», более того – воплощает идеи; «во всяком творчестве есть пассивно медиумический, женственно-воспринимающий момент, – и вместе с тем момент активно-сознательный, мужественно-зачинающий» («Этика преображенного Эроса», 1931); «Моцарт у Пушкина капризно-произволен и вместе медиумичен <…>» («Вечное в русской философии»). Размышляя о медиумической природе творчества, В. писал: «Человек не творец, а лишь сотрудник. Семян Логоса он не делает. Нужен сеятель, который ему бросает нечто в сердце. Нужен сотворенный мир, космос, который дает ему поток образов»; свобода творчества в том, что творец свободен в выборе и преображении образов мира, в степени полноты принятия внушений «сеятеля»; при этом «гений всего более внушаем» («Этика преображенного Эроса»). В. признавал, что «без известного безумия и опьянения поэзия невозможна», что «художник творит в некоем божественном умоисступлении», «бессознательно»; миф и символ – выразители коллективного бессознательного; но творцу «нужен еще и ум» («Вечное в русской философии»).

Свобода – критерий литературоведческих сентенций В. Он полагал, что свобода может быть «корнем сатанинского зла» или «богоподобием» («Вечное в русской философии»). Проявление закона иррационального противоборства В. усмотрел уже в рус. фольклоре, обратившись к описанию гибели Василия Буслаева – герой прыгает через черный камень наперекор предостережению. Сюжеты и характеры сказок, былин В. Рассматривал, как подпочву рус. сознания, область подсознательного. Поведение Иванушки-Дурочка, Буслаева, Ильи Муромца и др. ставило перед В. вопросы: умеют ли рус. хотеть и куда направлена их жажда жизни? почему нужно дойти до крайности, чтобы подумать о спасении? Почему актуализируется стремление уйти «за тридевять земель» и в чем суть рус. странничества, идеализма? Почему у рус. исключительное стремление изобличать себя? Как проявляется стихийность рус. характера? (доклад «Русский национальный характер», 1923). Сквозная тема его работ – бесовская дерзость, вызов высшим силам, абсолютный произвол в героях Достоевского. Но, по В., Достоевский верит, что в рус. стихии заключено не одно безумие или преступление: из нее «создается дивный Космос», в ней – «бесконечная мощь, какие-то таинственные возможности»; В. размышлял о сравнении Достоевским рус., «безóбразного» и «безобразного», полного «неопределенностей» типа души, например Ставрогина, и западного, закованного «в пределы» («Русская стихия у Достоевского», 1923). В. считал, что «весь Достоевский есть, в сущности, развитие основной темы Паскаля: «Величие и ничтожество человека»»; Достоевский, «трагик не менее Шекспира», обращался и к античному катарсису, и к христианскому искуплению, знал, что демонические силы души «преодолеваются только путем самоосознания» («Вечное в русской философии»). В осмыслении синтеза трагизма и христианства В. актуализировал веру Достоевского и его личный опыт: писатель в своей философии исходил только из Христа, потому источник его умонастроения – трагический конфликт, вся его жизнь – Голгофа; в то же время В. писал об истории отношений Достоевского и М. де Констант (Исаевой), о «подсознательной борьбе, насилии и ненависти», составивших трагедию «первой большой любви Достоевского» («Достоевский о любви и бессмертии», 1932).

В целом философия Достоевского, как и Толстого, «есть философия христианской свободы и христианской любви». Встреча с западными философами, по мнению В., обнаружила разницу восприятий философии, на которой воспитывались и те, и другие: западные принимали ее мышлением, русские интуицией, что особенно ярко выразилось в Толстом. «Уход» Толстого он сравнивал с отречением от власти Александра I, ставшего Федором Кузьмичом и полагал, что в обоих случаях проявился христианский элемент подлинного анархизма, который проходит через всю Библию от помазания царей до Апокалипсиса. Критика толстовского отношения к власти, которую христианство не считало источником абсолютного зла, в отличие от духоборов и Толстого, – «пример рассудочного, не диалектического мышления»: Толстой «игнорирует «организационную, этическую и правовую ценность власти», «вычеркивает из своего евангелия тезис власти и утверждает антитезис безвластия и непротивления» («Вечное в русской философии»). О христианском анархизме Толстого, отрицании им права и государства говорится и в «Кризисе индустриальной культуры» (1953).

Критерий свободы положен и в основу концепции творчества Пушкина. В. считал, что творчество Пушкина пронизано «сложной диалектикой свободы», трагизмом и власти и свободы; кроме того, поэт «проник в психологию того рода людей, который был ему самому абсолютно противоположен», – «жаждущих власти и требующих подчинения», он угадал их «бессознательную сущность, их основной инстинкт»; им противоположны люди подлинной свободы, не ищущие власти и не принимающие подчинения – «люди творческого духа, люди «вдохновения»», «аристократы духа». Пушкин показал, как свобода переходит в «своеволие страстей» (165), бунт и тиранию («Цыгане», «Вольность», «Андрей Шенье»); он же изобразил «космическую, природную, животную стихию, непонятную и непокорную человеческому закону и иногда губительную, и все же прекрасную в своей таинственной мощи». В., признавая бессознательность в творческом процессе, в то же время признавал «трезвый и проницательный» ум Пушкина его «свободу самообладания». Приоритет свободы в пушкинском творчестве опровергает, по В., взгляд на рабскую природу рус. человека, приспособившегося к «тоталитарному коммунизму» («Вечное в русской философии»).

Освобождение личности от подсознательного – тема В., развитая в связи с его наблюдениями над творчеством Гоголя. В рец. на исследование К. Мочульского «Духовный путь Гоголя» (Париж, 1934), он высказал мысль о том, что Гоголь «преодолевал в себе все страшное и отвратительное содержание» своего и коллективного подсознания, смеялся над персонажами, в которых были заключены «все страсти»; В. видел смысл художественного творчества в освобождении души, в преодолении «подсознательных сил».

Понимая широко творческую свободу, В. в рец. 1934 г. на «Иисуса Неизвестного» назвал метод Мережковского «интуитивным постижением скрытого смысла», «чтением метафизического шифра», «медитацией над евангельским текстом», признал «правдивость и подлинность некоторых интуиций», удачным истолкование чудес, отметил опровержение всяких сомнений в исторической реальности Христа; в то же время В. считал неприемлемым сочиненный Мережковским «Апокриф об Искушении». В целом в оценках современной литературы В. опирался на опыт классиков, в его работах встречаются цитаты из текстов Державина, Тютчева, часты обращения к Достоевскому. Напр., он высказал комплимент Алданову, поставившего вопрос о свободе убийства и изобразившему трагедию Александра II в «Истоках» («Вечное в русской философии»). Известно его отношение к Прусту, высказанное в докладе на собрании русских и французских писателей 25 февр. 1930 г.: Пруст близок к довоенной русской интеллигенции, занятой эстетическими вопросами; в отличие от Толстого и Достоевского, Пруст, при своей сильной эмоциональной памяти, нечувствителен к трагедии человечества, он писатель «средней сферы», не доходящий в анализе до глубины «я», до сокровенности сердца, не стоящий перед пределами вечности, психологически поверхностный, устремленный в прошлое, но не в будущее. Точка зрения В. вызвала резкое возражение М. Цветаевой.

Издания. Этика Фихте: Основы права и нравственности в системе трансцендентальной философии. М., 1914; Русская стихия у Достоевского. Берлин, 1923; Проблемы русского религиозного сознания. Берлин, 1924; Вера, неверие и фанатизм. Париж-Варшава, 1928; Сердце в христианской и индийской мистике. Париж, 1929 – также: Вопросы философии. 1990. № 4; Этика преображенного Эроса. Проблемы Закона и Благодати. Париж, 1931, также: М., 1994; Вечное в русской философии. Нью-Йорк, 1955, также в: Этика преображенного Эроса. М., 1994; Сочинения. М., 1995.

Статьи. Чувство созерцательной красоты // Новая русская книга. 1923, № 3–4 , с. 1–3 ; Значение сердца в религии // Путь. 1925, № 1; Лев Толстой // Русская земля. 1928; Трагическая теодицея // Путь. 1928, № 9; Внушение и религия //Путь. 1930, № 21; Достоевский о любви и бессмертии // Современные записки. 1932, № 50; Культура сердца // Вестник РСХД. 1934, № 1; Проблема власти // Путь. 1934, № 42; рец.: Мережковский Д. Иисус Неизвестный // Современные записки. 1934, № 55; рец.: Мочульский К. Духовный путь Гоголя // Современные записки. 1934, № 56; Образ Божий в существе человека // Путь. 1935, № 49; Образ божий в грехопадении // Путь. 1938, № 55; Богооставленность // Путь. 1939, № 61; Вольность Пушкина // Грани. 1951, № 13; Мои дни с К. А. Коровиным // Новый журнал. 1954, № 40, также в: Центральный Пушкинский комитет в Париже: В 2 т. М., 2000, т. 1, с. 568–5 90; Интуиция и вдохновение // Вестник РСХД. 1955, № 36; Г. П. Федотов // Грани. 1978, № 110; Вольность Пушкина (Индивидуальная свобода) // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.

Письма. Русский Берлин. 1921–1 923. По материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте / Сост., вступ. Статья, коммент. Л. Флейшмана, Р. Хьюз, О. Раевской-Хьюз. Париж-Москва: YMCA-Press, Русский путь, 2003, с. 238–2 41.

Архивы. Обзор архива: Вестник Р. С. Х. Д. 1954, № 35, с. 47–4 9; ОР РГБ. Ф. 167.

Литература. Яковенко Б. Вышеславцев // Очерки русской философии. Берлин, 1922; Алексеев Н. Н. Б. П. Вышеславцев // Вестник РСХД. 1954, № 35, с. 42–4 5; Зеньковский В. Б. П. Вышеславцев, как философ // Новый журнал. 1955. Кн. 40; Алексеев Н. Н. В бурные годы. Наш академический мир // Новый журнал. 1958. Кн. 54; Левицкий С. А. Б. П. Вышеславцев // Грани. 1965, № 57, с. 164; Лосский Н. О. Воспоминания: Жизнь и философский труд. Мюнхен, 1968; Небольсин А. Б. П. Вышеславцев // Русская религиозно-философская мысль ХХ века: Сб. статей. Питтсбург, 1975; Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991; Сапов В. В. Философ преображенного Эроса // Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса. М., 1994; Левицкий С. А. Борис Петрович Вышеславцев // Вышеславцев Б. П. Сочинения / Сост. примеч. Сапова В. В. М., 1995.

Солнцева Наталья Михайловна