О начале мира

О причинах религиозного неверия. Роковая проблема современной мысли. Необходимость исследований о происхождении и истинном значении религии вообще и христианства в особенности. Преобладание апологетического интереса в современном богословии. Трудность задачи современного апологета. Основные религиозные идеи. Метод философского исследования о них. Критика некоторых философских предрассудков касательно исследования трансцендентных вопросов. Постановка вопроса о начала мира. Связь этого вопроса с вопросом об идеи Абсолютного. Неубедительность для неверующих так называемых доказательств бытия Божия.

Религиозное движение XVI века дало сильный толчок к развитию антицерковных направлений в области богословия. Одной из главных основ реформации было, как известно, отрицание важности священного Предания, как другого источника христианской религии, необходимого при св. Писании. Это отрицание внесло большой произвол в решение богословских вопросов в протестантских обществах. Последствия такого произвола не замедлили обнаружиться в возникновении разного рода сект, которые выделились из этих обществ. Уже в XVI веке социниане, выходя из основных принципов реформами, отвергли церковный догмат о Св. Троице, как противный будто бы разуму, равно как и некоторые другие догматы. Свободные мыслители XVII века отвергли, кроме того, еще церковное учение о промысле, о необходимости сверхъестественного откровения и прочее. Таковы английские деисты, признававшие бытие личного Бога, но отвергавшие учение о промышлении Его о мире и смотревшие на христианскую религию, как на продукт естественного развитая человечества. Чрез сочинения деистов подобные идеи стали распространяться в Германии и во Франции. В последней еще с XVII века возникло сенсуалистическое и материалистическое направление философы, главным образом под влиянием возрождения идей древней греческой философы. Когда деистическое учение проникло во Францию, многие представители французской интеллигенции, усвоив себе это учение, в популярной форме распространили его по всей образованной Европе, чему способствовало то обстоятельство, что французский язык был в то время общим языком образованных людей. Другие же, познакомившись с этим учением, сделали дальнейший шаг в том же направлении мысли, т.е. устранили из своего миросозерцания идею о личном Боге и бессмертии души.¹ Антицерковные и антирелигиозные идеи в XVIII веке пропагандировали в особенности так называемые энциклопедисты.

Между тем как французы шли таким образом быстро к отрицанию всего сверхчувственного, немцы шли к тому же результату гораздо медленнее. Деистические н материалистические идеи, проникнув в Германию, еще более усилили то направление богословской мысли, которому начало было положено реформацией. Уже ранее в протестантских церковных обществах образовался взгляд, по которому приписывалось автономное значение разуму в области богословия, хотя первые реформаторы в теории и относились к свободе человеческого разума весьма недоверчиво.² В XVIII веке это направление разрешилось полнейшим рационализмом. Стали критически относиться уже к самым книгам св. Писания, начали отрицать в них сверхъестественный элемент, их каноническое достоинство и подлинность. Понятно, что когда было подорвано во мнении образованных людей значение самых основ христианской религии, то и вся совокупность её учений стала возбуждать различные сомнения, возражения и отрицания. Верование в её богооткровенное происхождение было отвергнуто, как грубое заблуждение невежественных умов. Распространенно религиозного неверия не мало способствовала и германская философия. Пройдя чрез фазу кантовского критицизма, она приняла пантеистическое направление, которое в половине текущего столетия выродилось в материализм.

Во Франции в это же время материалистическое миросозерцание получило новую обработку на основаниях главным образом методологических. Оно явилось под эгидою строго научного метода и приняло громкое название позитивизма. В этом виде оно приобрело себе многочисленных приверженцев во всех образованных странах Европы, но в особенности в Англы. Тенденциозный позитивизм можно считать одним из господствующих в настоящее время направление мысли в образованных классах народов Европы.

Но если значительный процент современного образованного общества, держащийся идей материализма или панкосмизма, заражен неверием, то несравненно большая его часть коснеет в религиозном скептицизме и индифферентизме. Еще рационализм успел возбудить во многих умах сомнение в истинах религии. Материалистические и пантеистические учения укрепили и распространили это сомнение. В самом деле, при виде множества умных, образованных и даже ученых лиц, отрицательно относящихся к религии, не может ли возникнуть в уме иного верующего сомнение в том, во что он верует как в непреложную истину? Природа сомнения такова, что, раз зародившись в уме, оно растет все более и более, пока не обратится н самое мучительное состояние для человека, который тщетно тогда старается найти собственными силами выход из него. Вопросы один мучительнее другого неизбежно овладевают его умом, и в сознании собственного бессилия решить их, он нередко становится жертвою или отчаяния, или полнейшего равнодушия к высшим запросам духа. В более возвышенных умах эта безнадежность удовлетворить своей жажде истины в виду великих загадок бытия, в связи с ясным сознанием бедствия бытия, является в виде чувства мировой скорби. Лишь немногие употребляют благородные усилия выйти из этого ненормального и тягостного состояния духа. Большинство же, нередко до конца жизни, продолжает коснеть в своем скептицизме. По замечанию Геттингера, скептицизмом заражено громадное множество лиц, так что в сравнении с числом сомневающихся и колеблющихся число собственно атеистов незначительно.³ Правда, многие из сомневающихся и колеблющихся, по-видимому, уже совсем отказались, от религии. Они стыдятся остатков своей религиозности и потому с насмешками и пренебрежением относятся к вере. Но в глубине души у них скрывается еще искра веры, которая хотя и слаба, однако ж при благоприятных условиях может еще разгораться в светлое и чистое пламя веры. Для мыслящих людей этой категории неизбежен мучительный вопрос о христианстве: что оно такое, представляет ли оно собою действительно богооткровенную религию, или же оно только продукт чисто естественного развития человеческой мысли? Может быть, еще более, чем сомневающихся, людей совершенно безразличных к религии, совсем устранивших мысль о ней из своего умственного обихода, как будто учения и требования религии их не касаются. Нормально ли такое состояние образованной части современного человечества? Как бы ни был решаем вопрос о христианстве, во всяком случае подобное состояние умов нельзя не признать в высшей степени печальным, болезненным. В самом деле, возможно только одно из двух: или христианство есть религия богооткровенная, или же оно – произведение чисто человеческое. В первом случае, очевидно, необходимо веровать и жить так, как учит христианство. Неверующие, по учению Евангелия, неизбежно погибнут на веки. Иже веру имет и крестится, спасен будет: а иже не имет веры, осужден будет (Мк.16:16); таково свидетельство самого Христа Спасителя.

Во втором случае, как не менее очевидно, необходимо со всею возможною достоверностью дознать, что христианство, действительно, есть учение чисто человеческое, а не Божие, прежде чем усвоить себе такое убеждение. В обоих случаях, следовательно, совершенно необходимо самое тщательное и глубокое изучение вопроса о происхождении и истинном достоинстве христианской религии. Отсюда ясно, что надлежащее научное обследование этого вопроса, в виду вышеуказанного отношения к религии со стороны образованных слоев современного поколения, является делом первой и самой настоятельной необходимости. Это дело тем важнее, чем ужаснее духовное состояние всех этих неверующих, сомневающихся и безразличных, угрожающее им вечной гибелью. По степени практической важности никакие другие исследования не могут с ним сравниться. Поэтому неудивительно, что центр тяжести современной богословской науки лежит не в догматике и не в морали, а в апологетическом или основном богословии. Апологетический интерес по современным условиям жизни и науки, оказывается столь преобладающим, что проникает собою более или менее почти все богословские науки, начиная с библейского богословия в различных его отраслях до пастырского богословия включительно. Всюду выступает в них на видный план необходимость лучшей защиты христианской истины и лучшей подготовки к ней. Наш век культурной борьбы веры и неверия представляет существенное сходство со вторым и третьим веками новой эры, когда христианство должно было выдержать упорную борьбу за существование с греко-римской языческой интеллигенцией. Новейшее материалистическое миросозерцание, с которым приходится вести борьбу современной апологетика, во многом напоминает натуралистические философемы античного мира. Не даром Штраусс, один из ревностнейших поборников так называемого «чистого гуманизма», нередко противопоставляемого христианству его новейшими врагами, желал возрождения древне-языческого идеала. «Свежая, гармонически развившаяся гуманность, человечность Греции, уверенное в самом себе мужество Рима, вот что, по словам Штраусса, мы опять должны в себе выработать, пережив длинные христианские века и обогатившись их умственными и нравственными приобретениями».⁴ Но если в настоящее время христианская апологетика в некоторых отношениях стоит в таких же условиях в каких она стояла 17–18 веков тому назад, то в других отношениях положение ее теперь далеко иное. Задача современного апологета тем труднее, чем менее возможности для него сказать в защиту христианства что-нибудь такое, что не было бы уже повторено много раз ранее, или, по крайней мере, не было бы уже сказано кем-нибудь другим. В этом отношении вполне справедливо замечание покойного профессора Н.П. Рождественского, что не легко было бы в настоящее время придумать что-нибудь существенно новое в защиту христианства. Мысль, что в прошлом было так много высоких и даже гениальных умов, внесших свои славные труды в эту область литературы, и что и теперь не мало высокоталантливых и ученых деятелей на её поприще, должна предостеречь самый смелый ум от чрезмерной самоуверенности – прибавить к заготовленным двумя тысячелетиями доказательствам христианства какие-нибудь существенно новые и более сильные доказательства».⁵ Но сознание трудности дать что-нибудь новое и оригинальное не освобождает современных богословов от обязанности продолжать дело защиты религии, завещанное им предшествующими деятелями на этом поприще, потому что враги религии не перестают нападать на нее снова и снова.

Религия может быть рассматриваема с трех точек зрения: 1) с точки зрения принципиальной, т.е. со стороны тех начал или тех коренных истин, которые лежат в её основе; 2) с точки зрения психологической, т.е. со стороны её сущности и происхождения; и 3) с точки зрения исторической, т.е. со стороны тех форм, в которых она существовала в прежнее время и существует теперь.

Становясь на принципиальную точку зрения, мы видим, что в основе всякой религии лежат две идеи: 1) идея сверхъестественного в космосе и 2) идея сверхъестественного в человеке. Первую обыкновенно называют идеей Абсолютного или идеей Бога; вторую обозначают терминами: субстанциальность души, самостоятельное начало психической жизни, духовность и бессмертие человеческой души и т.п.

Мы начнем свое изложение основных идей религии с рассмотрения вопроса об идее Абсолютного или сверхъестественного в космосе, и, прежде всего, коснемся метода исследования этой проблемы. Едва ли нужно говорить, что вопрос относительно идеи Абсолютного принадлежит к числу тех, в которых богословие непосредственно соприкасается с философией. Это вопрос философский. Некоторые мыслители утверждали, что исследование касательно каких-либо из наших идей должно начинаться рассмотрением их психологической природы и происхождения. Чтобы знать, какую цену имеют наши идеи, мы должны знать, как мы приходим к ним. Если бы такие воззрения были правильны, то решение философских вопросов нам нужно было бы начинать с психологического их исследования, обращая должное внимание на чудеса ассоциональной психологии, если надеемся достигнуть какого-нибудь здравого заключения. Но этот метод должно признать совершенно превратным и бесполезным. Происхождение и история, какой-нибудь идеи ничего не решают относительно её значения и ценности после того как она уже возникла. Её ценность должна быть определяема только её содержанием и непосредственной очевидностью, с какою мыслится это содержание. Психологический отчет в происхождении какого-нибудь убеждения уместен и имеет философский интерес только после того, как оно найдено основательным; но прежде этого он не имеет философского значения. Заблуждение относительно этого пункта очень распространено как между априористами,⁶ так и между эмпириками.⁷

Первые думают, что известное положение становится бесспорным, когда доказана его врожденность, как будто врожденное непременно должно быть истинным. Сами эмпирики соглашаются с последователями априоризма в этом пункте. Милль в своем «Обзоре философы Гамильтона» допускает безошибочность первичных убеждений, но поднимает вопрос о том, какие убеждения действительно первичны. Он думает, что если бы мы могли заглянуть в ум ребенка, когда он находится еще на руках кормилицы, то получили бы первоначальное философское откровение. Другие, под влиянием идей о наследственности и эволюции, находятся в недоумении, искать ли этот первичный элемент в первичной материи туманных масс,⁸ но все они одинаково соглашаются, что если бы мы нашли его, то получили бы бесспорную истину. Это, конечно, заблуждение. Не очевидно, что врожденное непременно должно быть истинным. Не очевидно, что ребенок или первичная туманная масса есть источник чистого, неискаженного знания. Поэтому, после того как доказана врожденность какого-нибудь положения, вопрос об его истинности остается открытым; ответ на этот вопрос может быть получен только тогда, если вместо психологического вопроса о происхождении идеи мы обратим внимание на вопрос об её основаниях.

Конечно, трудно найти другую доктрину, которая была бы так не согласна со всеми обычными стремлениями мысли, как это учение, ищущее истину скорее в грубых зачатках сознания, чем в его полном проявлении. Всякое понятие о прогрессе, всякая форма развития, всякая аналогия природы скорее приводят к противоположному взгляду, – именно к тому, что наши умственные способности наиболее компетентны относительно истины в своей развитой форме, а не в своих грубых зачатках. Поэтому, хотя изучение генезиса и истории наших идей имеет психологический интерес и очень важно для раскрытия происхождения разных предрассудков, но оно никогда не может иметь притязания на определение состоятельности коренных идей, не разрушая само себя. Такое определение всегда должно быть принципиальным философским вопросом, а не психологическим. Главный вопрос относительно всякого философского убеждения касается не происхождения его, а ясности его содержания и согласия составных его идей между собою.

Каждое убеждение может быть рассматриваемо с двух сторон. На него можно смотреть или как на произведение каких-нибудь причин, или же как на заключение, выведенное из каких-нибудь оснований. Очень многие из наших убеждений суть произведения, а не выводы. Они произведены в нас, а не выведены нами. Это в особенности относится в обыкновенному, так называемому некритическому уму. Его убеждения суть произведения, а не выводы. Но если убеждение должно иметь какое-нибудь значение в рациональной системе идей, оно должно быть более, чем простым произведением; оно должно иметь рациональные основания. Поэтому, если бы какая-нибудь убеждения были совершенно изучены, как произведения или как простые факты, для исследования все-таки оставались бы основания этих убеждений. Отсюда видно, что вопрос о причинах убеждения совершенно отличен от вопроса об основаниях. Ни одна идея не должна быть принимаема или отвергаема в силу её истории, но лишь в силу достаточности или недостаточности её оснований. Для философии не важно, в чем убеждены люди; она старается скорее узнать, какие основания они имеют для своих убеждений. Поэтому, только те положения достойны философского принятия, которые очевидны сами собою или же выведены из других положений, которые очевидны сами собою.⁹

Другое философское предубеждение, которое мы теперь же должны устранить, чтобы дальнейшее наше изложение не возбуждало напрасных возражений или недоразумений, состоит в мнении о том, что всякие исследования относительно принципиальной стороны идеи Абсолютного или сверхъестественного в космосе не только излишни и бесполезны, но в самом существе своем совершенно нерациональны. Существует многочисленный класс мыслителей, произвольно назначающих пределы всякому будущему движению философской мысли, заранее и навсегда исключая из её области все вопросы, для решения которых при настоящем состоянии научных исследований слишком мало или вовсе не представляется данных. Из того положения, что философия должна почерпать материал для своих построений из содержания частных наук, необходимо вытекает, что пределы философии находятся в прямой зависимости от состояния частных наук и что с расширением области последних, естественно, должны расширяться и пределы философии. Но принимая эти выводы, мыслители упомянутой школы впадают к погрешность поспешного обобщения, делая настоящее состояние науки масштабом для всякой будущей философии. Из того, что известные вопросы недоступны для исследования при данных средствах науки, следует ли, что и в будущем они будут стоять всегда за пределами всякого человеческого познания? Многие вопросы, сделавшиеся в настоящее время предметом точных исследований, некогда казались столь же трансцендентными, как и пресловутые вопросы о сущностях. До открытия спектрального анализа возможность исследования химического состава небесных тел должна была казаться так же мало вероятною, как и решение вопроса, например, о действии тел на расстоянии. Поэтому, едва ли было бы ошибочным заключение, что трансцендентность многих вопросов должна иметь только относительное, а не безусловное значение. Если преждевременно ставить задачи, для решения которых еще не найдено положительных данных ни эмпирическим, ни выводным путем, значило бы идти в разрез с требованиями научного метода, то не менее было бы несогласно с его требованиями считать на этом основании такие задачи совершенно неразрешимыми. Истинно-научное отношенье к предметам и науки, и философы требует воздерживаться как от того чтобы преждевременно ставить те или другие вопросы, так и от того, чтобы преждевременно исключать их из области науки или философы. Если по какому либо из таких вопросов, не допускающих положительного решения при данном состоянии научных исследований, из двух или нескольких возможных его решений одно какое-либо оказывается более вероятным, то уже это самое обстоятельство может служить основанием для того, чтобы воздерживаться от признаны такого вопроса безусловно неразрешимыми Ограничивать область философы только теми вопросами, которые допускают точное решение, значило бы предъявлять ей более строгие требования и назначать для неё более узкие рамки, чем для каждой из остальных наук, прогрессивное движение которых не ограничивается никакими пределами, кроме тех, которые поставлены им условиями научного метода. Только в том случае следовало бы признать данную проблему неразрешимою, если бы можно было доказать, что она превышает размеры познавательных сил человека. Но во многих случаях трудно определить, зависит ли неразрешимость такой проблемы и вообще непознаваемость каких-либо предметов от того, что эта проблема превышает размеры познавательных способностей человека, или же только от несовершенства знаний и методов исследования в данную эпоху. Те, которые думают отделить непознаваемое от познаваемого определенными границами, признав известные вопросы навсегда недоступными нашему знанию, в сущности переступают эти пределы, так как считают себя достаточно знающими то, что сами же признали непознаваемым. Для того, чтобы признать что-либо непознаваемым, нужно в точности знать, что действительно оно непознаваемо. Доказательство непознаваемости или неразрешимости каких-либо вопросов основывается обыкновенно на невозможности составить по этим вопросам определенное представление путем чистого мышления или априористическим. Притом процесс этого доказательства, по самому предмету его (априорному), может быть веден только априорным же образом; он состоит почти всегда в открытом противоречии между возможными решениями вопроса и потому имеет характер чисто диалектический.

Но невозможность априорного решения вопроса еще не свидетельствует о том, что совершенно невозможно и эмпирическое или основанное на эмпирических данных его решение. Эмпирические данные и вытекающие из них заключения могут не совпадать или даже идти в разрез с показаниями априорного анализа проблемы. Истинность этих положений всего лучше проверить на каком-либо вопросе из числа тех, которые принято называть трансцендентными и которые Льюис назвал мета-эмпирическими, в отличие от вопросов метафизических, признанных им доступными для решения на основаниях эмпирических. Такой вопрос представляет нам любая из четырех космологических идей, которые Кант в своей «Критике чистого разума» сводит в четырем антиномиям чистого разума. Возьмем первую из этих антиномий, касающуюся мировой величины, и притом ограничимся только одной стороной этой антиномии, именно поскольку она касается величины мира во времени. Вопрос, который будет предметом нашего обсуждения, заключается в следующем: одинаковые ли основания имеют за себя тезис и антитезис, из которых состоит антиномия, или же на стороне которого-нибудь из них больше вероятности?

Рассмотрение этого вопроса неизбежно приведет нас к другому вопросу – об абсолютном начале бытие или к идее Бога. Идея эта имеет тесную связь с вопросом о начале мира, так что если будет доказано, что мир сотворен, то с этим вместе будет доказано бытие Божие, потому что мир мог сотворить только Бог. Поэтому, вместо того, чтобы доказывать бытие Божие, мы постараемся на философских и вообще научных основаниях рассмотреть вопрос о начале мирового процесса, с целью видеть, какую степень философской вероятности имеет идея о сотворении мира. Такой путь аргументами заставляет нас принять то обстоятельство, что известные доказательства бытия Божия в том виде, в каком их до сих пор излагали, мало убедительны или почти вовсе не убедительны для не ведающих. С одной стороны, все эти доказательства в большей или меньшей степени субъективны и для различных людей имеют далеко не одинаковую ценность, а с другой – при настоящем состоянии их научной обработки, им могут быть со стороны неверующих противопоставлены такие возражения, которые в значительной мере лишают их доказательного значения. Так, онтологическому доводу не верующие противопоставляют учение об антропоморфизме, или анимизме, неразвитых людей; пока не будет вполне выяснено настоящее отношение этой теории к вопросу об идее Бога, до тех пор онтологическое доказательство не может иметь большого значения. Космологическому доказательству, по крайней мере, в том виде, в каком его до сих пор излагали, может быть противопоставлено учение о безначальном бытии мира. Физико-телеологическое доказательство уже потому не может быть убедительным для неверующих, что, во-первых, они противопоставляют ему учение о бессознательной целесообразности сил и законов природы, в частности целесообразные явления в мире органическом объясняют естественным приспособлением, борьбой за существование, естественным подбором и наследственностью; а во-вторых, полная целесообразность устройства Вселенной может быть доказана только с теистической точки зрения, следовательно, это доказательство само в известной мере зиждется на том, что должно быть им доказано. Почти тоже самое нужно сказать и об историко-телеологическом доводе. Историческая школа Бокля и позитивисты с Контом во главе сделали уже, невидимому, блестящие опыты объяснить историю человечества действием в ней естественной необходимости, или таких же неизменных законов, какие действуют во внешней природе; по крайней мере, эти опыты для неверующих более убедительны, чем историко-телеологический довод бытия Божия.

Что касается до нравственного доказательства, которому Кант придавал наибольшее значение, даже считая его единственно состоятельным, то оно по преимуществу носит за свой характер субъективный; оно, как говорится, имеет значение только ad hominem.¹⁰ Всем этим мы не хотим сказать того, что доказательства бытия Божия совершенно бесполезны; мы только утверждаем, что при настоящем состоянии их научной обработки, они не могут быть убедительными для неверующего, который может противопоставить им свое объяснение того или другого явления природы или человеческой жизни, объясняемого в этих доказательствах бытием невещественного Абсолютного Начала; они могут лишь поддержать веру в сомневающемся и колеблющемся, но не вызвать веру в том, кто совсем её не имеет. Поэтому, оставляя в стороне, так называемые, доказательства бытия Божия, мы обратимся собственно к идее о сотворении мира, в том убеждении, что если эта идея будет утверждена на прочных научных основаниях, то вместе с нею сделается несомненною и истина бытия Божия. Научное обоснование истины сотворения мира и вообще защита теистической идеи для современной христианской апологетики значительно облегчено тем оружием, какое дает ей в руки новейшее естествознание.

Certissimum est atque experiential comprobatum,

leves gustus in philosophia movere fortasse

ad atheismum, sed pleniores haustus ad religionem

reducere. Baco. De augm. scient. I, ab init.¹¹

Высокая важность этого вопроса. Двоякая точка зрения на него: догматическая и практическая.

К числу важнейших проблем философии, без сомнения, должен быть отнесен вопрос о том, безначален ли мир, или его существование имеет начало? Мыслящая часть человечества всегда сознавала высокую важность такого или иного решения этого вопроса для своего миросозерцания? и потому решением его философская мысль занималась с самой глубокой древности и до последнего времени, хотя приходила к различным и часто даже совершенно противоположным результатами Вопрос этот всегда находился в тесной связи с основными положениями различных философских учений. Пытаясь объяснить сущность и происхождение мирового процесса, философы неизбежно должны были касаться этого вопроса и давать на него такой или иной ответ. Сообразно с различными началами, лежавшими в основе их мировоззрений, они приходили к различным и даже противоположным его решениям. Одни мыслители находили возможным решение этого вопроса, другие же, путем критики человеческая познания, доказывали невозможность всякого его решения. Отсюда получаются две точки зрения на вопрос: 1) догматическая и 2) критическая.

Два основных решения вопроса. Анализ понятая о реальности. Классификация различных догматических решений вопроса о начала мира. Представители учения о безусловной безначальности мира в истории философии. Первая группа: элеаты, пифагорейцы, Аристотель, Джордано Бруно, Спиноза. Вторая группа: Гераклит, Эмпедокл, стоики, некоторые из новейших материалистов. Учения об относительной безначальности мира. Главные их направления: материализм, дуализм, пантеизм. Представители всех этих направлений в истории философии.

Так как данный вопрос имеет форму дилеммы, то все разнообразные догматические его решения могут быть сведены к двум основным воззрениям: 1) бытие мира безначально; 2) оно имеет начало. В истории философии оба эти воззрения неоднократно повторяются с глубокой древности до новейших философских систем.

Анализируя понятие о реальности, мы находим в нем два частные понятия: 1) понятие о бытии вообще и 2) понятие об определенном виде существования. Каждый реальный предмет не только существует вообще, но существует в известной, определенной форме, находится в определенном состоянии. Своею первою стороною, т.е. бытием вообще, реальный предмет отличается от всех нереальностей (от несуществующая), второю же стороною, т.е. определенностью своего существования, он отличается от других реальностей. Хотя это различение имеет чисто абстрактный характер, так как в действительности бытие не отделимо от того, что сообщает ему определенность; но оно не лишено значения для некоторых практических целей мышления, в особенности в тех случаях, где необходимо точное разграничение существенно сходных между собою идей. В настоящем случае это различение можно положить в основу классификации различных воззрений на происхождение мирового процесса. Как во всякой реальности, так и в той совокупности реальностей, которая называется миром, можно различать: 1) бытие вообще и 2) определенный вид существования. Можно мыслить мир от вечности существовавшим в состоянии существенно сходном с настоящим. Но можно также представить себе, что данному состоянию мира предшествовало безначальное существование его материального или духовного субстрата, или основной его реальности. Наконец, можно отрицать безначальность как действительного состояния мира, так и потенциального бытия его в форме какого-нибудь субстрата, или основы. Таким образом, получаются три главных решения вопроса, из которых второе занимает посредствующее место между двумя другими, составляющими полную противоположность между собою. Все эти различным решения имеют своих представителей в философских школах как древних, так и новых.

1) Мыслители, давшие первое из трех указанных решений, утверждали, что мир вечно существовал и будет существовать в том виде, в каком он существует теперь. Так как форма существования мира может или всегда оставаться существенно одною и тою же, или же периодически сменяться другими формами, то это воззрение дает начало двум различным решениям вопроса о бытии мира: а) форма существования мира всегда остается существенно одною и тою же, так что в этом смысле мир можно назвать неизменным; б) формы существовали мира периодически сменяют одна другую, так что бытие мира представляет непрерывный круговорот, в котором один вид бытия превращается в другой.

2) Мыслители, представившие то решение нашего вопроса, что мир по своей основе безначален, по-настоящему же своему существованию имеет начало, учили, что от вечности существующее абсолютное начало бытие предшествовало образованию мира. Смотря по различно взглядов на абсолютное начало бытия, это воззрение имеет двоякую форму: а) одни принимают идеальное начало бытия (дух, идею), б) другие – вещественное (материю, атомы). Мыслители, которым принадлежит первая форма решения, различным образом смотрят на образ и способ, каким мир произошел от абсолютного начала; отсюда получаются два направления: α) одно учило, что мир произошел чрез истечение (эманацию) из абсолютного начала (системы эманации); β) другое же утверждало, что абсолютное начало имманентно бытию мира, так что моменты развития абсолюта совпадают с моментами развитая мира (системы имманенции). Мыслители, которым принадлежит вторая форма второго решения вопроса о бытии мира, точно также расходятся между собою во мнениях: α) одни говорят, что материя начала развиваться изнутри себя самой, вследствие, внутренних причин (строго материалистическое направление); β) другие же, напротив, держатся того мнения, что материя начала развиваться в следствии внешнего воздействия на нее со стороны другого абсолютного и уже духовного начала, именно Бога (дуалистическое направление).

3) Последняя форма второго решения всего ближе подходит к третьему решению вопроса, по которому ни мир, ни самая материя не существовали от вечности, но во времени получили бытие от внешней причины, именно Бога (теистическое направление в строгом смысле). Этим исчерпывается все разнообразие догматических решений нашего вопроса.

Из представленной классификации различных учений о происхождении мира можно видеть, что представители учения о безначальности мира разделяются на две главные категории: 1) на мыслителей, учивших о полной безначальности мира и 2) на мыслителей, учивших об относительной безначальности мира. К первой категории принадлежат из древних философов: элеаты, Гераклит, пифагорейцы, Эмпедокл, Аристотель, стоики, а из новых – Джордано Бруно, Спиноза и часть новейших материалистов. Учения всех этих мыслителей, при сходстве в основном взгляде на мир, как на безначальный и по материи, и по форме, расходятся в том, что одни считают мир существенно неизменным, другие же видят в его жизни периодические изменения. К первым относятся: элеаты, пифагорейцы, Аристотель, Джордано Бруно, Спиноза и часть новейших материалистов; ко вторым – Гераклит, Эмпедокл, стоики и другая часть новейших материалистов.

Элеаты отвергали возможность всякого происхождения или возникновения; по их учению, как оно развито Парменидом, «истинно сущее не произошло и не разрушимо; оно есть единственно целое, прирожденно, неподвижно и вечно; оно не было и не будет, но есть всегда, как беспрерывность».¹² Таким образом, все существующее является у Парменида не имеющим начала.¹³

Пифагорейцы в учении об изменении и движении не расходятся с элеатами. И то, и другое не согласно с их абстрактным идеализмом. Они не признают происхождения мира во времени. Мир существует ἐξ αἰῶνος καὶ ἐς αἰῶνα¹⁴.¹⁵

По учению Аристотеля, от вечности существуют вместе идея или форма (εἶδος) и вещество или материя (ὕλη), соединение которых составляет мир. Поэтому, материя никогда не была бесформенной, т.е., никогда не находилась в хаотическом состоянии.¹⁶ Верховное существо, которое есть чистая форма и чистая деятельность (actus purus), все приводит в движении. Эта первая причина или первый двигатель (πρῶτον κινοῦν) действует от вечности. Поэтому, и движение, им производимое, также совершается от вечности. Следовательно, вселенная не имеет ни начала, ни конца во времени, хотя ограничена в отношении пространства.¹⁷

Джордано Бруно (+1600) учил, что Бог и вселенная – одно; Бог не перводвигатель, а душа мира, которая есть только его обнаружение или развитее. Поэтому, вселенная не может иметь ни начала, ни конца.¹⁸

По учению Спинозы, Бог есть вселенная, рассматриваемая как causa sui.¹⁹ Оба эти термина обозначают одну и ту же природу, которая есть и источник всех существ (natura паturans sive Deus), и совокупность тех же самых существ, как её действий (natura naturata).²⁰ Таким образом, мир, которому имманентна субстанция (sive Deus),²¹ от вечности²² находится в совершенном состоянии, потому что оно есть только обнаружено все совершенного существа. Поэтому, постепенный переход мира от несовершенного к совершенному состоянию, или развитие, не мыслим. Нелепо было бы, если бы от вечности не существовало в совершенном состоянии то, сущность чего состоит в том, чтобы быть причиною своего собственного существования.²³

По учению Гераклита, мир не произошел, но всегда находится в происхождении, сущность которого есть постоянное превращено основной стихии всего сущего – огня в различные предметы и явления природы. «Никто из богов, и никто из людей, говорит Гераклит, не создал этого мира, все одного и того же; он был всегда и вечно будет живущим огнем, то воспламеняющимся в известном размере, то снова потухающим».²⁴ Таким образом, мир, по Гераклиту, безначален и по своей основе, и по своим формам или быванию.²⁵ Выходя из такого принципа, Гераклит, естественно, должен был смотреть на бывание не как на частное явление, но как на всеобщий, безусловный закон, которому подчинена вся жизнь Вселенной. Самыми обыкновенными обозначениями понятия о бывании у Гераклита служат слова: превращение и особенно течение (ροή). Таким образом, хотя Гераклит точно, также, как и элеаты, признает мир не происшедшим, взгляд его на жизнь мира, как на постоянное движение и течение, делает его учение прямо противоположным учению элеатов о бытии покоящемся.²⁶

Эпедокл учил, что мир вечен. Жизнь мира состоит. в периодическом соединении и разделении четырех основных стихий: огня, воздуха, воды и земли. Соединение стихий образует гармонию бытия, σφαῖρος; разделение их производит тот порядок вещей, при котором живут люди. Соединение стихий сменяется их разделением, а разделение постоянно переходить. в соединение, за которым последует новое разделение и т.д. до бесконечности.²⁷

По учению стоиков, мир составляет тело божества, которое есть его движущее начало, теплота (πνεῦμα πυροειδές, πῦρ τεχνικόν, πῦρ νοερόν). Божество, или огненный эфир, образовало себе свое тело, посредством изменения своей собственной сущности; из себя самого оно произвело мир, следуя, с одной стороны, необходимости своей природы, а с другой своему желанию. Как эта идея об огненной природе жизненного начала в мире заимствована стоиками из философии Гераклита, так оттуда же взято ими и учение о периодическом обновлен мира посредством огня.²⁸

Рассмотренные пантеистические учения, как можно видеть из их содержания, в существенности согласны между собою, в частностях же расходятся: именно, одни (элеаты и Спиноза) утверждают, что самая субстанция не изменяется, изменяются же только её акциденции: другие (как, например, Гераклит) признают, что изменяется и самая субстанция, хотя это изменение есть только круговорот бытия.

Некоторые из материалистов признают абсолютную безначальность мира и, следовательно, должны быть отнесены к рассматриваемому направлению. Одни из материалистов этого рода примыкают к первой его форме, (т.е. к элеатам и Спинозе), другие – ко второй (т.е. к Гераклиту). Из числа первых можно назвать Кцольбе,²⁹ из числа вторых – Молешотта.³⁰

Мыслители другой категории утверждали, что мир только относительно безначален, потому что, хотя его бесконечная основа или основная реальность существует от вечности, но настоящее его состояние имеет начало во времени. К этой категории относятся из древних философов ионийские гилозоисты, атомисты, Анаксагор, Платон и неоплатоники, а из новых – Фихте, Шеллинг, Гегель, Гартман и часть новейших материалистов. Учения всех этих философов можно разделить на три направления: 1) материализм; 2) дуализм; и 3) пантеизм.

Ионийские гилозоисты: Фалес, Анаксимандр и Анаксимен искали познания о начале всех вещей. Фалес считал: началом вещей воду, Анаксимандр – «безграничное» (ἄπειρον), т.е. какое-то неопределенное первоначальное вещество, Анаксимен – воздух, из которого вещи произошли путем «сгущения и расширения». По учению атомистов и новейших материалистов, вечная материя, состоящая из атомов и находившаяся изначала в однообразном движении, по некоторым причинам или случайно, сложилась в такие комбинации своих частиц, что мало-по-малу начала организоваться, пока не дошла до настоящего своего состояния. Наиболее выдающимися представителями этого учения в древности были: Левкипп, Демокрит, Эпикур и его последователи;³¹ учение новейших материалистов во всей полнота изложено в «Système de la nature» барона Гольбаха,³² а также в сочинениях Фогта,³³ Бюхнера,³⁴ Фейербаха³⁵ и других.

Философы дуалистического направления учили, что от вечности существует материя, которая во времени была организована Богом в мир. К этому направленно принадлежали: Анаксагор, Платон, Сенека и другие.³⁶

Неоплатоники были главными представителями системы эманации. По их учению, единое абсолютное, переполнившись своею полнотой, через ряд эманаций излило из себя мир.³⁷

В конце прошлого и начала настоящего столетия пантеизм был возобновлен Фихте, а в первой половин настоящего столетия он достиг своего апогея в учениях двух знаменитых философов, Шеллинга и Гегеля. По учению Фихте,³⁸ внешний мир или не-я есть только ограничение, заключающееся в самом я. Поэтому необходимо, чтобы этому ограничению предшествовало бытие, не имевшее еще ограничения. Первоначально есть только абсолютное я, само себя полагающее. Я, вследствие внутреннего, т.е. заключающегося в его собственной природе, толчка, противополагает себе не-я. По Шеллингу,³⁹ абсолютное тожество идеального и реального, или природы и духа, называемое у него иногда всеобщим разумом, по присущей ему необходимости, во времени разрешилось раздвоением их, которое и явилось, как мир. По учению Гегеля,⁴⁰ абсолютная идея, или чистое (an-und-für sich Sein), в силу внутренней необходимости, противополагает себе внешнее бытие, или инобытие (Andersein); отсюда является внешний мир, который развивается по законам логического мышления. Воззрения философов пессимистического направления на происхождение мира не отличаются существенно от учения об этом предмете абсолютного идеализма. По учению Шопенгауэра,⁴¹ мир есть объективация основной реальности, которую он называет волей.

По Гартману,⁴² мировой процесс есть деятельность «бессознательного». Этот процесс имеет свое начало и может иметь конец.

Вот резюме всех догматических решений вопроса о начале мира, принадлежащих к двум первым. из указанных трех главных форм его решения. Теперь перейдем к воззрениям, представляющим критическое отношение к этому вопросу.

Содержание антиномии. Кантово её объяснение. Основной паралогизм рациональной космологии. Кантово разрешение первой космологической антиномии.

Рассматривая во второй книге своей трансцендентальной диалектики систему идей, лежащих в основе рациональной космологии, Кант противопоставляет им учение об антиномиях чистого разума, т.е. о противоречиях, в какие разум неизбежно впадает, когда судит о мире, как о целом. В такое противоречие разум впадает, когда он пытается, например, определить величину мира в пространстве и времени. Это противоречие составляет первую космологическую антиномию чистого разума. Содержание этой антиномии, насколько оно касается величины времени мирового существования, состоит в следующем:

Происхождение этой антиномии Кант объясняет тем, что идея мировой величины оказывается для рассудка или слишком великой, или слишком малой, потому что предмет этой идеи, как бы мы ни приспособляли его к нашему понимание, не соответствует ей. Идея о безначальности мира слишком велика для нашего рассудка, который в своем регрессивном синтезе не в состоянии обнять всей протекшей вечности. Идея же о начале мирового бытия слишком мала для всякого возможная рассудочного понятия, потому что связанное с нею представление о предшествовавшем времени, по закону опытного познания, заставляет снова спрашивать об условии этого предшествовавшего времени; цель космологической идеи, которая состоит в том, чтобы в данном условном пути синтеза найти безусловный ряд условий, таким образом не достигается. Антиномия мировой величины, как и другие космологические антиномии, основывается на следующем условном силлогизме: если дано условное, то дан и весь ряд его условий, т.е. мир, как целое. Но условное дано нам в опыте. Следовательно, дан и весь ряд его условий, т.е. мир. Рассмотрим, что означает термин условное в той и другой посылке.

Осуществление условного мыслимо только тогда, если дана вся совокупность его условий. Здесь связь условная с безусловным имеет чисто рассудочный характер; под условным в этом случае разумеется мысленный объект (вещь в себе). Во второй посылке под условным разумеются явления, которые даны нам в опыте и которые суть не что иное, как наши представления. Таким образом, средний термин в обеих посылках представляет не одно и тоже понятие, а два разные понятия. Следовательно, данный силлогизм содержит в себе quaternio terminorum.⁴³ Он представляет неправильное умозаключение вследствие смешения различных значений слова (fallacium figurae dictionis). На этом паралогизме основываются все суждения чистой (рациональной) космологии. Из того, что условное нам дано, как явление, отнюдь не следует, что вместе с ним нам дана и вся совокупность явлений, составляющая полный ряд его условий, т.е. мир, как целое. Мы знаем о мире только на основании нашего опыта. Поэтому, для нас мир простирается лишь настолько, насколько простирается наш опыт. Для нас он есть всегда нечто условное и потому не может иметь ни конечной, ни бесконечной величины. И тезис, и антитезис антиномии – оба ложны. Мир, как целое, вообще не есть какая-нибудь данная величина. Мировое целое не составляет предмета нашего опытного познания, а представляет вещь в себе, идею, мысленный объект. Мы сами производим мировое целое, и так как оно никогда не может быть предметом наглядного представления, то никогда не дается нам, а всегда, так сказать, только задаётся нам, т.е. составляет цель нашего познания, никогда, впрочем, не достигаемую.

Вопрос о мировой величине не составляет предмета нашего познаю я, а только побуждает стремиться к разрешение его. Поэтому, идея мировой величины, вместе с другими космологическими идеями, представляет не конститутивный, а регулятивный принцип знания.

«Философия условного» лорда В. Гамильтона и выводы из неё по отношению к вопросу о начале или безначальности времени. Основная формула «Философии условного». Сущность рассуждений Гамильтона относительно невозможности составления рассудочного понятая об ограниченном» и бесконечном времени.

Кантовским учением об антиномиях внушена была известному английскому мыслителю лорду В. Гамильтону основная мысль его «Философии условного». Этим выражением обозначается, в обширном смысле, доктрина Гамильтона об относительности (условности) человеческого познания; в тесном смысле, философия условного состоит главным образом в одной формуле; которую Гамильтон считает основным законом человеческого познания. Этот основной закон формулируется у него следующим образом: «есть вещи, которые могут быть, даже должны быть истинны, и возможности которых рассудок, однако же, совершенно не способен уяснить или истолковать себе».⁴⁴ Что это за вещи и в каком отношении к ним находится условное, или относительное, составляющее предмет человеческого познания, с большею или меньшею полнотой объясняется в нескольких местах сочинений Гамильтона. Так, в критике философии Кузена он говорит: «Условное есть среднее между двумя крайними суждениями – двумя необусловленностями, взаимно исключающими одна другую, ни одна из коих не может быть постигнута возможною, но одна из которых, по началам противоречия и исключенного третьего, должна быть допущена, как необходимая... Дух не представляется постигающим равно возможными два суждения, разрушаются одно другое, но лишь неспособным уразуметь возможности того или другого из крайних, одно из коих тем не менее, в силу их взаимной противности, он принужден признать истинным».⁴⁵ Затем Гамильтон применяет эти общие рассуждения к некоторым предметам познания: пространству, времени и свободе воли. Рассмотрим здесь ход его рассуждений относительно невозможности составления рассудочного поняли об ограниченном и бесконечном времени.

Время может быть рассматриваемо или как некоторое целое, или как некоторая часть; и в том и в другом случай наш рассудок впадает в противоречие. Во-первых, принимая время, как некоторое целое, мы должны, очевидно, признать его или ограниченным, т.е. имеющим и начало, и конец, или же неограниченным, т.е. безначальным и бесконечным. Таким образом, получаются два противоречивых предположения, которые оба не могут быть истинны; но одно из них, по законам противоречия и исключенного третьего, должно быть истинно. Попытаемся понять возможность какой-нибудь из этих исключающих одна другую альтернатив.

Можем ли мы реализовать в мысли ограниченное время, т.е. представить себе, что за его пределами нет более никакого времени, которое бы ему предшествовало или за ним следовало? Как бы великим мы ни представляли себе время, все-таки мы не только можем мысленно перенестись через его пределы, но даже не можем не перенестись чрез них. Мы не способны представить себе какое-нибудь время; иначе, как заключающимся среди некоторого еще более продолжительного времени, пределов которого мы никогда не можем достигнуть. Итак, мы не можем мыслить время ограниченным.

Рассмотрим теперь другую альтернативу. Можем ли мы понять возможность бесконечного или беспредельного времени? Допускать это значило бы прямо допустить противоречие, значило бы утверждать понятность непонятного. Мы можем понимать какую-нибудь мысль, только мысля ее внутри чего-нибудь иного или под чем-нибудь иным; но мыслить так бесконечное значило бы мыслить бесконечное конечным, что нелепо. Итак, ясно, что мы так же мало способны осознать в мысли безначальное и бесконечное время, как и представить себе ограниченное время. Обе эти непостижимости суть взаимные противоречия; мы не способны понять возможности ни того, ни другого; между тем, по закону исключенного третьего, то или другое из них должно быть принято. Тот же самый результат получится, если мы будем рассматривать время как некоторую часть, как делимое. Если мы будем мысленно делить время, то не в состоянии будем ни понять возможности абсолютного минимума времени, т.е. такой малой части времени, которая более уже не может быть делима на части, но которая все-таки представляет некоторую, хотя и бесконечно малую, длительность, ни, с другой стороны, продолжать эту делимость до бесконечности. Но так как эти противоположности противоречивы, то или та или другая из них должна быть истинной. Таким образом, мы не можем себе представить ни абсолютного начала времени, ни его безначальности, ни абсолютного окончания, ни бесконечно длящегося продолжения, хотя то или другое должно быть истинным.

Подобно Канту и Гамильтону, Герберт Спенсер также считает вопрос о начале или безначальности мира не допускающим никакого догматического решения, лежащим за пределами всякого человеческого познания.

Спенсерова критика существующих гипотез о происхождении Вселенной. Разделение Спенсером существующих гипотез о происхождении Вселенной на три категории: атеизм, пантеизм и теизм. Критика атеистической гипотезы (о самосуществовании Вселенной). Критика пантеистической гипотезы (о самосотворении Вселенной). Критика теистической гипотезы (о сотворении Вселенной внешним деятелем). Символически характер понятий, лежащих в основе всех космологических гипотез.

Рассматривая конечные религиозные идеи во второй главе трактата о «непознаваемом», Спенсер подвергает критическому исследованию существующие гипотезы о происхождении Вселенной и приходит к тому заключению, что по этому вопросу не только ни одна из общепринятых гипотез не может быть признана состоятельною или даже только мыслимою, но и вообще невозможно составить какую-нибудь понятную гипотезу. Сущность его рассуждений об этом предмете состоит в следующем.

Относительно происхождения мира можно составить такую трилемму: или 1) он существует сам собою, или 2) он произвел сам себя, или наконец, 3) он произведен каким-нибудь внешним деятелем.

Эти три предположения дают троякое воззрение на мир: атеизм, пантеизм и теизм. Не входя в рассмотрение того, на стороне которого из этих предположен больше вероятности, Спенсер задается вопросом: понятно ли хотя одно из них? Критически разбор каждого из трех предположений приводит его к отрицательному ответу на этот вопрос.

Критика первой гипотезы основывается у Спенсера на анализе понятия о самосуществовании. Понятие это адекватно мысли о самостоятельном существовании, не зависящем от какой-нибудь причины. Признавая существование без всякой предшествующей, причины, мы этим самым исключаем мысль об его начале, потому что допущение мысли о начале существовали было бы равносильно утверждению, что оно зависело от какой-нибудь причины, а это противоречило бы идее о самосуществовании. Таким образом, самосуществование есть существование без начала. Но этого наш рассудок никаким образом не может постигнуть. Мы не в состоянии понять в мысли представления о бесконечном прошедшем времени; между тем только это представление, если бы оно было возможно, могло бы сделать для нас понятным безначальное существование.

Предположим, далее, что мы могли бы понять самосуществование. Может ли эта мысль сколько-нибудь подвинуть нас в решении данной проблемы? Существование вещи не может сделаться более понятным от мысли о том, что она существовала ранее в продолжении некоторого времени; если же существование вещи ни мало, не объясняется вследствие дознания, что оно продолжалось в течение какой-либо единицы времени, то оно не может сделаться более понятным и от совокупности таких единиц времени, хотя бы она увеличилась до бесконечности. Таким образом, гипотеза самосуществования не только совершенно непонятна и не может служить к раскрытию тайны существования Вселенной, но еще более подтверждает неразрешимость этой тайны.

столь же мало может быть реализовано мышлением и пантеистическое предположение. Мысль о самопроисхождении или самосотворении означает, что потенциальное бытие, вследствие внутренней необходимости, перешло в действительное бытие. Потенциальное бытие может быть мыслимо или как нечто, или же как ничто. Если потенциальное бытие мыслится, как нечто, то оно не может быть отличено от действительного бытия. Если же оно мыслится как ничто, то приводит к двум нелепым идеям: во-первых, что ничто, которое есть только отрицание всякого бытия, мыслится, как нечто большее, чем простое отрицание, и во-вторых, что данное ничто обладает способностью перейти в нечто. Далее, мы не можем понять внутренней необходимости, при которой потенциальное бытие переходит в действительное. Если эта необходимость всегда была присуща потенциальному бытию, то оно не могло ни на один момент оставаться потенциальным, а должно было всегда быть действительными. В противном случае необходимость перехода должна была привзойти в потенциальное бытие со вне, а это противоречило бы предположению о самосотворении.

Но предположим возможность потенциального бытия, отличного от бытия действительного, и переход первого в последнее, как обусловленное внутреннею необходимостью изменение. И при этом предположении мы нисколько не подвигаемся в решении вопроса, а только осложняем его. Возникает новый вопрос: откуда взялось само потенциальное бытие? Оно не более для нас понятно, чем и действительное бытие. Для объяснения его потребовалось бы сделать те же три предположения, которые сделаны были относительно действительной Вселенной, т.е. гипотезы о самосуществовании, самосотворении и происхождении от внешней причины. Мысль о самосотворении потенциальной Вселенной поставила бы нас в такое же затруднение, как идея о самосотворении вообще. Для объяснения такой потенциальной Вселенной нужно было бы предположить существование другого предшествовавшего ей потенциального бытия и т.д. до бесконечности. Если же переход потенциального бытия в действительное требует для своего объяснения признания внешней причины, то бесполезно и допускать предположение о потенциальном бытии.

Третья, теистическая, гипотез о происхождении Вселенной объясняет творение по аналогии с механическим деланием. По этой гипотезе, небо и земля сотворены были подобным же образом как ремесленник делает какую-нибудь утварь или как художник создает какое-нибудь произведение. Но помимо того, что мы не имеем никаких средств узнать, в какой мере это сравнение может соответствовать чему-либо действительному, оно нисколько не объясняет нам самого главного в данном вопросе, именно происхождения материала, из которого состоит мир. Ремесленник и художник делают свои произведения из готового материала, которому они придают только известную форму. Поэтому, представляя себе создание мира аналогичным механическому деланно, мы этим самым допускаем предположение, что прежде существовавшая материя была приведена в тот вид, какой представляет вселенная. Но откуда взялась материя? Сравнение, лежащее в основе общепринятой космогонии, нисколько не разъясняет этого, а потому оно не имеет никакого значения.

То же затруднение представится нам, если от мировой материи мы перейдем к мировому пространству. Откуда оно? Гипотеза сотворения может дать только один ответ на этот вопрос: пространство сотворено так же, как сотворена содержащаяся в нем материя. Допущение мысли о сотворении пространства содержит в себе предположение, что прежде акта творения пространство не существовало. Но небытие пространства совершенно не мыслимо. Никаким усилием ума мы не можем отрешиться от мысли о пространстве не только по отношению к настоящему состоянию Вселенной, но и по отношению к тому предполагаемому времени, когда она не существовала. Невозможность представить себе небытие пространства делает невозможными поэтому, допущение мысли о сотворении его.

Но даже если бы можно было понять сотворение как материи, так и пространства, вопрос все-таки от этого не был бы приведен к окончательному решению, потому что остается необъяснимым откуда явился внешний деятель, сотворивший вселенную. Для объяснения его бытия нельзя сделать иных предположений, кроме рассмотренных трех гипотез: самосуществования, самосотворения и сотворения внешним деятелем. Приложение последней гипотезы к объяснению бытия внешнего деятеля повело бы нас к бесконечному множеству таких деятелей, нисколько не разъясняя тайны. Вторая гипотеза подобным же образом повела бы нас, как было доказано выше, к бесконечному ряду потенциальных существований. Остается только первая гипотеза, которою обыкновенно и довольствуются. Но едва ли нужно говорить, что, перенося тайну происхождения мира на предполагаемую внешнюю его причину, мы нисколько её не разрешаем, а в сущности остаемся там же, где были в начале. Самосуществование абсолютно не мыслимо, какому бы существу оно ни было приписываемо.

После критического исследования существующих гипотез о происхождении Вселенной оказывается, что все они не только совершенно несостоятельны, но и никаким образом не могут быть реализованы в мысли. Рассматривая эти гипотезы, мы находим, что каждая из них содержит в себе фиктивные символические понятия.⁴⁶ Так, понятие о самосуществовании составлено по аналогии с представлениями о человеке, который сам достает себе средства для жизни, об аппарате, который действует сам собою, о дереве, которое само собою развивается и т.п. Понятие о самосотворении символизируется с помощью таких идей, как представление о формировала облака из невидимых паров; мысль о сотворении мира внешним деятелем, как мы видели, сближается с представлением о действии художника. Но во всех этих случаях символические понятия вводят нас в обман. Они вовсе не принадлежат к одному классу с идеями, по аналогии с которыми составлены. Последние могут быть вполне реализованы в мысли; первые же мы совершенно не в состоянии развить в реальные понятия. Все три гипотезы приводят нас к предположению самосуществования. Но понятие о самосуществовании необходимо связано с мыслью о бесконечном продолжении в прошедшем времени. А эта идея, будучи совершенно немыслимой, делает столь же немыслимыми и те предположения, в которые она входит, как составная часть, и которые становятся еще более немыслимыми вследствие непостижимости других своих составных идей. При всякой попытке понять существование мира, мы наталкиваемся только на новые тайны, которые делают его непостижимость еще более ясной.

Перейдем теперь к обсуждению изложенных воззрений Канта, Гамильтона и Спенсера на занимающий нас вопрос и прежде всего обратимся к первой Кантовой космологической антиномии чистого разума.

Связь этой антиномии с учением Канта о субъективности пространства и времени. Замечания о Кантовой формулировке космологических антиномий и в особенности первой антиномии. Вундтова формулировка этой антиномии. Замечания о Кантовом разрешении первой космологической антиномии. Возражения против этой антиномии и её доказательств со стороны Вундта, Шопенгауэра, Cohen’а и Тренделенбурга. Вундтово разрешение первой антиномии. Различные виды конечного и бесконечного. Субъективный характер доказательств как тезиса, так и антитезиса первой Кантовой космологической антиномии.

Эта антиномия находится в тесной связи с учением Кана о пространстве и времени, как чисто субъективных формах человеческого познания. По воззрению Канта, пространство и время не имеют объективной реальности; они не суть ни вещи в себе, ни определения вещей в себе; они не более, как прирожденные условия нашего чувственного (опытного) познания. Как в тезисе, так и в антитезисе первой антиномии имеется в виду не феноменальный мир, т.е. не мир явлений, а мыслимый мир (mundus intelligibilis), который есть только вещь в себе. Но мыслимый мир, как нечто существующее вне нашего опыта, сам по себе не есть какая-нибудь пространственная или временная величина. Не будучи вообще величиной, он, потому, не может быть, ограниченной или бесконечной величиной. Кант выражается в этом пункте следующим совершенно определенным образом: «так как мир не существует, как нечто само по себе (т.е. представляемый мною мир не существует независимо от моих представлений), то он не существует ни как нечто само в себе бесконечное, ни как конечное. Он существует, как опытный ряд явлений, но не сам в себе. И так как явления носят всегда условный характер, то всецело они не могут быть даны нам; мир, следовательно, не есть безусловное целое и не имеет ни конечной, ни бесконечной величины».⁴⁷ Пространство и время могут быть приписываемы только феноменальному бытию, которое познается нами всегда только как нечто условное. Следовательно, мы не можем приписывать ему ни безусловного предела в том и другом отношении, ни безусловной продолжительности во времени и безусловной протяженности в пространстве. «Всякое начало, говорит Кант, существует во времени, и всякие границы протяженного в пространстве. Но пространство и время существуют только в чувственном мире. Следовательно, только явления в мире существуют условным образом, а самый мир не ограничен ни в условном, ни в безусловном смысле».⁴⁸

Формулировка космологических антиномий у Канта, как справедливо замечает Вундт,⁴⁹ значительно пострадала от влияния на нее искусственного схематизма его категорий, чего никто не может отрицать, кроме тех, для которых этот схематизм представляется универсальным средством для решения всякого рода познавательно-теоретических проблем. В отношении антиномий можно во всех существенных пунктах принять критику Шопенгауэра, хотя бы мы и не захотели согласиться с ним во взгляде на спор мнений, выражающийся в антиномиях, как на простое притворство.⁵⁰ Диалектический спор этот, как давно уже замечено, вращается около применения к космологической проблеме понятия бесконечности. В первой антиномии, которую, вместе со второю, Кант называет математико-трансцендентальною, в отличие от третьей и четвертой, которые он называет динамико-трансцендентальными,⁵¹ мы встречаем понятие о бесконечности свойств, данных в воззрении однородными. Из двух математико-трансцендентальных антиномий первая имеет своим предметом высшее понятие бесконечности: бесконечно большую величину во времени и пространстве, вторая – низшее понятие бесконечности: бесконечно малую пространственную часть материи. Между пространством и временем в этих антиномиях замечается несоответствие: в отношении первого как высшее, так и низшее понятие бесконечности ведет к противоречию, тогда как в отношении второго противоречие выставляется лишь в применении высшего понятия бесконечности. Но еще элеатский философ Зенон указал на противоречия, возникающие для понятий движения и изменения из бесконечной делимости времени, точно такие же, какие возникают из бесконечной делимости пространства. Источник происхождения, равно как и разрешения, этих противоречий заключается в непрерывности обеих форм воззрения. Но именно потому самому эти диалектические трудности лежат собственно вне круга космологических вопросов; они относятся к чисто математической области числового понятия. Это, конечно, не значит, что предварительное исследование форм числовой бесконечности не было бы полезно и для решения вопроса касательно космологических антиномий. Формы числового понятия применимы ко всем нашим реальным представлениям о величине и вместе с тем имеют то преимущество, что гораздо полнее простого их эмпирического сравнения определяют собою взаимные отношения этих представлений. Для решения вопроса об антиномиях касательно мировой величины имеет большое значение то обстоятельство, что ни один из общих видов числового понятия не может лежать вне сферы высшего понятия бесконечности, тогда как, напротив, низшее понятие бесконечности принимается в соображение лишь при иррациональных числах.⁵²

Каждая антиномия, говорит Вундт, должна оставаться в пределах, входящих в её содержание понятий.⁵³ Применяя это требование к первой антиномии, он следующим образом формулирует её тезис и антитезис с их доказательствами, поскольку она касается вопроса о мировой величине в отношении времени.

Разрешению антиномий Кант посвятил подробное исследование, общий результат которого получился у него тот, что ряд условий всегда можно найти только в самом возвратном синтезе, но никогда в вещи, данной прежде всякого такого синтеза. Поэтому, множество частей в данном явлении само по себе ни конечно, ни бесконечно. Как то, так и другое утверждение предполагает, что мир дан, как вещь в себе, между тем как критический идеализм, напротив, приходит к тому взгляду, что он может быть дан нам всегда только как явление. Таким образом, антиномия чистого разума устраняется тем, что представляется, как противоречие диалектической призрачности, возникающей вследствие того, «что идея безусловной полноты, как условие вещей в себе, прилагается к явлениям, тогда как они суть только представления и составляя ряд, существуют только в последовательном синтезе».⁵⁵

Кант даже считает возможным доказать не только из трансцендентального идеализма диалектическую призрачность антиномий, но и обратно из последней вывести первый. «Доказательство, говорит он, может состоять из следующей дилеммы: если мир есть само в себе существующее целое, то он или конечен, или бесконечен. Но оба предположения ложны. Следовательно, ложно и то, что мир (как сумма всех явлений) есть целое, само по себе существующее. Отсюда следует, что явления, независимо от наших представлений, суть ничто, т.е. имеют трансцендентальное идеальное значение».⁵⁶ Впрочем, точку зрения, принятую в этой дилемме для всех антиномий, потом Кант удержал только для математических антиномий; для динамических же он принял тот взгляд, что в них как тезис, так и антитезис одновременно могут быть истинны. Вот его слова касательно этого пункта: «оттого, что динамически идеи допускают условие явлений вне ряда их, т.е. допускают нечто такое, что само не есть явление, получается результат весьма отличный от вывода самой антиномии. Именно, в силу антиномии оба диалектические мнения должны были бы признаны быть ложными. Напротив, в динамических рядах условное, состоящее в связи с явлениями, может быть соединено с безусловным и вместе сверхчувственным условием, так что одинаково могут быть удовлетворены и рассудок, и разум; при этом устраняются диалектические доказательства, имевшие в виду безусловную полноту явлений, и оба положения разума, в исправленном смысле, могут быть признаны истинными. Этого результата не могло получиться при космологических идеях, касающихся математически безусловного единства, потому что в них все условия ряда явлений суть также явления и члены того же самого ряда».⁵⁷

Доказательство того, что мир в отношении времени ни конечен, ни бесконечен, Кант основывает на том, что в обоих случаях, так как время есть явление, возвратный синтез может быть только эмпирическим. Но в таком синтезе никогда не может быть найдена ни безусловная граница, ни бесконечная полнота частей. Всегда получается только regressus in indefinitum,⁵⁸ но никогда – regressus in infinitum.⁵⁹ Мы не можем, поэтому, утверждать ни того, что существование мира имеет предел во времени, ни того, что оно не имеет никакого предела. Разрешение спора состоит в признании его неразрешимости. «Указав ошибку, лежащую в основе доказательств (космологических мнений), мы имеем право, говорит Кант, устранить обе спорящие стороны, как не представляющие в свою пользу никаких оснований. Но конечно борьба не может кончиться на том, что мы убедим их, что они в самом воззрении на дело допускают ошибки. Ясно, однако ж, что которая-нибудь из них: или утверждающая, что мир имеет начало, или говорящая, что мир не имеет его, должна иметь на своей стороне истину. Но при этом ясно также и то, что невозможно решить, на которой стороне право, и борьба будет продолжаться и впредь, как бы разум ни призывал к молчанию. Остается одно средство положить конец ей, именно указать, что им не о чем спорить, так как трансцендентальная призрачность рисует им действительность там, где её нет».⁶⁰

Вундт спрашивает,⁶¹ действительно ли такое впечатление производят на читателя Кантовы собственные доказательства антиномий и их объяснения? В отношении тезиса первой антиномии безусловно нужно согласиться, что мысль о пределе времени невозможно реализовать, если вместе с Кантом считать время не за вещь, вне нас существующую, дальнейшее наблюдение над которою могло бы доставить нам лучшие сведения о ней, но за форму воззрения, которую мы принуждены применять, как такую, к каждому высшему или низшему пределу данного во времени. Но поэтому и здесь возвратный синтез не есть просто regressus in indefinitum, как при перечислении предков человека,⁶² но настояний regressus in infinitum, т.е. возвратный синтез, который мы принуждены продолжать не только далее какого-нибудь случайно данного эмпирического предела, но далее всякого мыслимого предела.

Такова именно точка зрения, которая проводится в доказательстве антитезиса и его объяснениях. В последних Кант особенно настаивает на том, что в самом воззрении времени заключается причина стремления к подобному регрессу. Но при разрешении антиномии он неожиданно и антитезис подводит под эту точку зрения, которую собственно допускает только тезис в доказательствах, какими он стремится оправдать принятие предела существования мира во времени. Эмпирик или критик антитезиса в разрешении его превращается в догматического мыслителя, который на место бесконечного регресса, о котором единственно была речь в антитезисе, ставить бесконечную полноту. Эту полноту должно обнять в себе одно рассудочное понятие, и тогда, конечно, нельзя более оспаривать того, что космологическая идея для такого рассудочного понятия в такой же мере слишком велика, в какой для понятия тезиса слишком мала.⁶³ Но весь этот результат происходит лишь оттого, что ложное понятие бесконечности, которое тезис защищал в своих доказательствах, вдруг навязывается и антитезису, который к этой погрешности совсем не был причастен.

Таким образом, критическая бесплодность, которая получается в результате разрешения математических антиномий, очевидно, основывается на том, что Кант не дает себе отчета в применении к вопросу различных видов понятия о бесконечности, которые здесь вступают в противоречие между собою. А это повело к тому результату, представляющему резкий пример сильного влияния склонностей философа на направление его мышления, что Кант известное понятие бесконечного применяет всегда там, где оно ему всего удобнее для других его целей, посторонних для данного вопроса. Доказательство тезиса, так как в нем дело идет о том, чтобы опровергнуть понятие бесконечности, опирается на понятие бесконечной полноты, совершенно неприменимое вообще к космологическим вопросами. Доказательство антитезиса, в котором интерес заключается в том, чтобы, как только можно, оправдать введение понятия бесконечности, хватается за действительный регресс in infinitum, который никогда нельзя считать данным нам, но всегда только заданным. Критика антитезиса потом опять возвращается к несостоятельному понятию бесконечности, употребленному в тезисе. Поэтому, нужно согласиться с Шопенгауэром, который доказывал, что антитезисы антиномий не были опровергнуты Кантом. Софизм тезиса первой антиномии Шопенгауэр⁶⁴ видит в том, «что вместо безначальности ряда состояний, о котором прежде была речь, неожиданно подставляется его неоконченность (бесконечность), и потом доказывается в чем никто не сомневается, что ей логически противоречит законченность, и потому каждое настоящее есть конец прошлого». Cohen замечает⁶⁵ против этого, что главное вовсе не в этой подстановке, а в том, что сначала мир мыслится, как законченный, «потом полагается безначальность его, что прямо противоречит первой посылке». Ошибка состоит именно в том, что мире ставится, как законченный. Если сделать это, тогда, конечно, можно по произволу вместо безначальности в смысле Шопенгауэра подставить бесконечность, тогда как, если допускается не совершенная бесконечность, а только регресс в бесконечность, нельзя произвольно, вместо возвратного синтеза от настоящего до бесконечно отдаленного начала, поставить поступательный синтез от этого к тому, как это на самом деле делается в ходе доказательства тезиса первой антиномии. Шопенгауэр, следовательно, верно понял следствие ложного понятия бесконечности, но настоящий источник антиномии от его внимания ускользнул. Возражения Тренделенбурга против первой антиномии,⁶⁶ относительно тезиса в существенных пунктах совпадают с замечаниями Шопенгауэра. Но он считает ошибочным и доказательство антитезиса. Так как время, как такое, независимо от своего содержания, безразлично течет, то аргумент, заимствованный от пустого времени, как он думает, «несостоятелен». Это возражение попадает в цель, потому что несообразность. Кант справедливо видит именно в том, что время есть форма явления, что, следовательно, пустое время не представляет никакого определения, при посредстве которого наполненное время могло бы вступить в отношение к нему, как это должно было бы случиться, если бы мир возник в какое-нибудь время.⁶⁷

Логическое возражение против такого решения спора, по которому оба противоположные между собою утверждения оказываются ложными, Кант наперед старался: устранить указанием на то, что здесь имеется в виду не противоречащая, но диалектическая противоположность, где одно суждение не просто противоречит другому, но высказывает нечто большее чем сколько требуется для противоречия. Противоречащая противоположность, по Канту, была бы в таком суждении: мир или бесконечен, или не бесконечен здесь действительно, если первое предложение ложно, то второе должно быть истинным. Но если я противоречию даю такую форму: «мир или конечен, или бесконечен», то в первом утверждении я не просто отрицаю бесконечность, но ставлю вместо неё конечность, между тем как истина отрицаемого члена дилеммы могла бы состоять просто в том, что мир, как вещь в себе, вообще не существует, ни как конечный, ни как бесконечный. «В этом случае, замечает Кант, я смотрю на мир, как на определенный в самом себе, по своей величине, предмет, и в первой части суждения не только отрицаю бесконечность, а вместе с нею и его обособленное бытие, но и поставляю пределы для него, как вещи самой в себе. И это будет совершенно ложно, если мир не есть вещь сама в себе, и потому не может быть сам в себе ни конечен, ни бесконечен. Такое противоположение я назову диалектическим. Следовательно, оба диалектически противоположные суждения могут быть ложны, потому что они не только взаимно противоречат, но в одном из них говорится нечто большее, чем сколько требуется для одного противоречия».⁶⁸ Софистика этого объяснения очевидна. Положение: «я мыслю мир, как конечный», Кант без дальнейших околичностей заменяет положением: «я мыслю его, как конечную вещь в себе», между тем как антиномия может иметь и такой смысл: мир, как явление, должен быть мыслим или как конечный, или как бесконечный. На самом деле в антиномиях мы имеем дело с противной противоположностью, но с одним из таких случаев противной противоположности, когда она по своему содержанию совпадает с противоречащей противоположностью. Оба положения: «мир или бесконечен, или не бесконечен» и «мир или бесконечен, или конечен» имеют совершенно одно и то же содержание. Тот случай, что мир вообще не существует, не имеется в виду в данном вопросе; и сам Кант не утверждал его не существования. В антиномии мир мыслится или как вещь в себе, или как явление. В первом случае, разумеется, и время нужно рассматривать как вещь в себе; во втором случае оно превращается в форму явления. Как то, так и другое не имеет никакого влияния на существование антиномии, а, следовательно, и на её разрешение.⁶⁹

Отрешаясь от Кантовской схемы категорий и проистекающих из неё недостатков, Вундт дает следующее разрешение первой антиномии, полагая в его основу сделанную им новую формулировку её и её доказательства.

Тезис этой антиномии утверждает конечность мира по времени, антитезис – его бесконечность. Доказательства как тезиса, так и антитезиса имеют дело с понятием бесконечности. Первое выходит из предположения бесконечности, второе сводится к нему. Если бы понятие бесконечности в обоих доказательствах было одно и то же, то при противоречащей форме противоположности необходимо должен бы быть верным или тезис, или антитезис; тогда, следовательно, нужно было бы предположить существование ошибки в одной из форм доказательства, если не в обеих. Наоборот, если формы доказательства обе правильны, тогда понятие бесконечности в них не может быть одинаковым. Но в таком случае нельзя без дальнейших рассуждений признать верным или тезис, или антитезис, а необходимо предварительно исследовать, какой из примененных к той и другой половине антиномии видов понятие бесконечности правилен или, быть может, оба они неправильны. В самом деле, рассматривая ход доказательства в обеих половинах антиномии, легко видеть, что употребляемое в них понятие бесконечности не одно и то же. В доказательстве тезиса употреблено понятие данной бесконечной полноты (Totalität) или, как называет его Вундт, понятие сверхконечного, трансфинитного – transfinitum.⁷⁰ Применение этого понятия к эмпирическому представлению о мире ведет к противоречиям. Если принять во внимание, что transfinitum есть совершенно трансцендентное понятие, то эти противоречия являются вполне понятными. Эмпирическое никогда нельзя поставить в какие-нибудь отношения к трансцендентному. Наглядным примером этой невозможности в отношении бесконечного времени, предполагаемого данным в своей полноте, служит доказательство тезиса первой антиномии.

То понятие бесконечности, к которому сводится доказательство антитезиса, отнюдь не соответствует такой абсолютной бесконечной полноте, но конечное здесь только устраняется требованием регресса в бесконечность (in infinitum), которым, так как он никогда не может быть выполнен, наперед исключается предположенная данною бесконечная полнота. Таким образом, антитезис имеет дело с понятием бесконечного или инфинитного (infinitum), которое вполне соединимо с эмпирическим представлением о мире, так как им предполагается только переход через всякий данный предел, а не само бесконечное как данное. Поэтому, ближайшим образом правда оказывается на стороне антитезиса, а не на стороне тезиса. Точка зрения антитезиса не опровергается доказательством тезиса, потому что в этом последнем имеется в виду совсем другое понятие бесконечности чем какое разумеется в первом. Тем не менее и доказательство тезиса сохраняет свое положительное значение, насколько оно представляет противоречивым применение к космологической проблеме трансфинитного понятия бесконечности. В этом смысле можно было бы даже прямо применить к первой антиномии взгляд Канта на конечный результат динамических антиномий, именно что доказательства как тезиса, так и антитезиса оба могут быть правильны. Если утверждение тезиса, что мир конечен по времени, имеет только тот смысл, что существование его во времени никогда не может быть предполагаемо, как бесконечность, данная во всей своей полноте, то против него ничего нельзя было бы возразить. Но если понятие конечного взять в том смысле, какой ему обыкновенно дается, то утверждение тезиса оказывается ложным; Противоречивая противоположность между тезисом и антитезисом, следовательно, может получиться лишь тогда, если infinitum противополагается, как конечное, но неопределенное (неограниченное пределом), трансфинитному, что соответствовало бы Гегелеву различению ложной и истинной бесконечности или различению G. Grantor’a между не собственно и собственно бесконечным. Но этот взгляд страдает тем недостатком, что понятие трансфинитной бесконечности применяет к инфинитному. Так как трансфинитное предполагается, как данное, то, по этому взгляду, и под инфинитным подразумевается только что-либо данное, которое, само собой понятно, может быть лишь конечным. Но сущность инфинитного состоит именно в том, что оно никогда не может быть дано. Разрешения первой антиномии, таким образом, нужно искать в том, что в доказательствах обеих её половин общая противоречащая противоположность между тезисом и антитезисом заменяется двумя частными противоречащими противоположностями. Одну можно выразить в такой форме: «мир по времени или есть данная конечная величина, или не есть такая величина»; другую – в такой форме: «мир по времени или есть данная бесконечная, величина, или не есть такая величина». Доказательство того, что мир не может быть никакой данной конечной величиной, не заключает в себе того, что он есть данная бесконечная величина, и обратно. Напротив, отрицание первого положения соединимо с отрицанием второго: «мир не есть ни данная конечная, ни данная бесконечная величина», и это двойное отрицание есть именно то, которым определяется понятие инфинитной бесконечности.⁷¹

Разрешение первой Кантовской антиномии показывает, что противоречащая одно другому её доказательства основываются на применении к делу различных видов понятия бесконечности. Выше были уже указаны понятия инфинитной и трансфинитной бесконечности. Оба находятся в ближайшей внутренней связи между собою. Первое всегда обозначает бесконечную величину в отношении к её возникновению, последнее – в отношении к её существованию. Так, ряд целый чисел бесконечен, если мы имеем в виду действительное их перечисление, но он сверхконечен, если мы имеем в виду их сумму, выраженную в одном понятии. Две параллельные линии могут быть бесконечно продолжены, не пересекаясь взаимно, но точка их пересечения лежит в сверхконечном. Применение последнего понятия немыслимо там, где нет условии для образования первого понятия. Обратное же отношение не всегда имеет место. Напротив, есть много случаев бесконечного поступательного синтеза, в которых, значение, к какому стремится известная величина, остается конечным. Так, бесконечный ряд чисел: 1+1/2+1/4+1/8+…, если представим его себе законченным, достигает только конечной величины 1. Круговая линия возвращается сама в себя в бесконечности, не переходя никогда за пределы конечной величины 2 πR. Подобный же случай представляют бесконечные колебательные ряды, каков следующий: 1–1+1–1+1–1+1… которые всегда колеблются только между известными конечными максимальными и минимальными величинами. Таким образом, понятие бесконечного (infinitum) обнимает собою вообще два случая: 1) когда бесконечный поступательный синтез (прогресс), представляемый законченным, ведет к сверхконечной величине, и 2) когда он ведет к конечной величине.

Если в первом из этих случаев, при абстрактном математическом применении понятий, всегда можно свободно переходить от бесконечного (infinitum) к сверхконечному (transfinitum), то при конкретном физическом применении математических понятий то же самое отнюдь не допускается. Опытное знание только тогда может обнять в одном понятии величину, происшедшую от бесконечного поступательного синтеза, если она имеет конечное значение, т.е. если имеется в виду второй из вышеуказанных случаев. В первом же из этих случаев оно всегда может достичь только до требования регресса в бесконечность (in infinitum); и даже это возможно лишь в том специальном случае, когда дело идет о чистой форме опыта, следовательно, о пространственном или временном прогрессе, без всякого отношения к находящимся в пространстве предметам и к происходящим во времени событиям. Напротив, как скоро вопрос касается содержания опыта, то и самое это понятие инфинитной бесконечности более не допустимо, а всегда могут получаться только конечные величины. Но когда бывают достигнуты пределы опыта, эти величины могут превращаться в мнимые бесконечности, между которыми опять можно различать два вида: indefinitum, неопределенное (неограниченное пределом), и incommensurabile (неизмеримое).

Полную систему понятий о величине сообразно с этими различными их отношениями между собою и к опыту Вундт представляет в следующей таблице:

Первый ряд этой таблицы содержит в себе троякую противную противоположность: 1) конечное и бесконечное; 2) бесконечное и сверхконечное, или бесконечность, мыслимую несовершенною, и бесконечность, мыслимую совершенною (полною), и 3) конечное и сверхконечное, или представляемую полною конечную и представляемую полною бесконечную величину. Законченная мысль о действительной бесконечности всегда возможна только в форме какой-нибудь умопостигаемой фикции.

Уже отсюда ясно, что применение трансфинитного понятия бесконечности к эмпирической области невозможно. Эта фикция состоит в применении именно того свойства величины, которое при конечном предполагается, при бесконечном же мыслится устраненным, именно законченности или полноты. Математическое понятие трансфинитного происходит тогда, когда понятие конечного вносится в бесконечное, и бесконечное мыслится, как конечное. От этого и бывает то, что трансфинитное находится в двойной противной противоположности: 1) к конечному, поскольку оно (трансфинитное) возникло из бесконечного; 2) к бесконечному, поскольку оно мыслится, как конечное. Из такой тесной связи обоих видов понятия бесконечности видно также, что не следует инфинитное (infinitum) определять, как ложную бесконечность, или с G. Crantor’ом, как не собственно бесконечное. С большим правом, может быть, даже позволительно было бы transfinitum называть не собственно бесконечным, потому что оно заимствовало, несомненно, от конечного, свой признак законченности или полноты.

Напротив, предикат кажущейся (мнимой) бесконечности мы имеем право применить к понятиям: indefinitum и incommensurabile. Последнее выражение, впрочем, здесь взято в общем смысле, отступающем от обыкновенного арифметического его значения, так как оно должно означать неизмеримо большое и неизмеримо малое. И то и другое есть incommensurabile, так как не поддается нашим мерительным способам, зависящим от обыкновенных эмпирических условий. Indefinitum всегда для нас в то же время будет и incommensurabile, хотя сами по себе эти свойства взаимно независимы, и потому, строго говоря, неопределенная величина (quantitas indefinita) в вышеприведенной таблице могла бы быть также подразделена, как и определенная величина (quantitas definita), на измеримую и неизмеримую. Напротив, обыкновенные случаи неизмеримого относятся вообще к области ограниченных известным пределом величин. Например, о какой-нибудь неподвижной звезде, расстояние которой от земли мы называем неизмеримо большим, мы не можем сказать, что она находится в безграничной дали; напротив, какое-нибудь начальное состояние нашей мировой системы мы предполагаем неограниченным, в отношении причинности, известным пределом, потому что для нас невозможно что-нибудь высказать о предшествовавшем ему состоянии.

Если мы теперь представим себе с этой точки зрения те случаи, в которых, с одной стороны, являются обе истинные бесконечности, infinitum и transfinitum, а с другой – обе кажущиеся (мнимые) бесконечности, indefinitum и incommensurabile, то легко будет видеть, что сферой обоих первых понятий единственно может быть чисто математическая область идей, и что также исключительная сфера обоих последних понятий есть физическая. Понятие бесконечного (infinitum) лишь в той именно мере применимо к физической области, в какой здесь имеют значение математические формы пространства и времени. А с другой стороны, и понятия неопределенного (indefinitum) и неизмеримого (incommensurabile) не могут иметь места в чистой математике; incommensurabile, примененное в математическом смысле, на самом деле приводит к понятию бесконечного (infinitum). Но как посредством форм пространства и времени математическое понятие бесконечности влияет на физическое, так, с другой стороны, вследствие применения математики к физике, понятия: indefinitum и incommensurabile получают влияние на математические исследования. Метод бесконечно малых величин выработался главным образом под влиянием исследования тех проблем физики, в которых приходится иметь дело с такими мнимыми бесконечностями. От этого влияния, однако же, природа математических понятий бесконечности нисколько не изменилась. Математика только ассимилирует эти физические понятия мнимой бесконечности с своими собственными идеями, превращая их в истинные понятия бесконечности. Так, дифференциальное исчисление, в своих применениях к физике, имея дело с неопределенными и в особенности, с неизмеримыми, но всё-таки конечными величинами, прилагает к ним тоже самое понятие бесконечного (infinitum), каким пользуется при разрешении математических проблем, в которых имеются в виду истинные бесконечности.

Трудности, обусловливаемые существованием различных понятий бесконечности в их применении к космологической проблеме, коренятся, как показал это разбор первой космологической Кантовской антиномии, единственно в неправильном внесении в решение этой проблемы неприменимого здесь понятия трансфинитной бесконечности. Субъективным происхождением времени, равно как и пространства, предполагающим лишь влияние ощущений на наше сознание, объясняется, что в отношении к этим формам воззрения космологическая проблема приводит к бесконечному, а не просто только к неопределенному (неограниченному пределом) возвратному синтезу.⁷²

Кант старается разрешить антиномию касательно мирового пространства и времени мирового существовали на почве феноменализма. Но специальные трудности, заключающиеся в этой антиномии, отнюдь не устраняются вследствие признания феноменальности пространства и времени. Если бы тезис и антитезис в антиномии были доказаны с одинаковою убедительностью, чего, на самом деле, однако ж нет, тогда нужно было бы заключить, что пространственный и временный принципы, находятся в противоречии сами с собою, и следствием был бы не феноменализм, а скептицизм. Вообще, когда существует противоречие между результатами равносильных умственных процессов, тогда не может быть никакого выхода в феноменализм. То или другое из заключений было неправильно получено; в противном случае неизбежен скептицизм.⁷³ В частности, что касается первой космологической антиномии в отношении времени мирового существования, Кантовы доказательства как тезиса, так и антитезиса её носят чисто субъективный характер: это в собственном смысле доказательства ad hominem. В них делается заключение от свойств мышления к свойствам бытия. Так, доказательство тезиса основывается на выводе из невозможности окончания бесконечного логическою синтеза невозможности продолжения реального факта. Из того, что в своем обратном синтезе членов какого-либо ряда мы не можем никаким усилием ума достигнуть его предела, делается заключение, что этот ряд должен иметь начало. Но невозможность реализовать в мысли полную последовательность членов какого-либо ряда не служит ручательством невозможности такого ряда и в действительности.

Доказательство антитезиса первой антиномии выводится Кантом из невозможности пустого, ненаполненного времени, в каждой части которого условия бытия ничем не отличаются от условий небытия, так что в нем возникновение вещей невозможно. Наше понятие о времени есть только абстракт всех последовательностей. Где нет никакой последовательности, или ряда моментов, там нет и времени. Поэтому, пустое или ненаполненное время означает время, в котором нет никакой смены моментов, т.е. нечто такое, о чем мы не можем составить себе никакого представления. Это было бы время без времени, если только можно так выразиться. Следовательно, пустое время есть contradictio in adjecto.⁷⁴ Время началось тогда же, когда начался и мир. Если невозможно мыслить понятие о пустом времени, то еще менее возможно мыслить какую-нибудь часть или момент такого времени, потому что в нем ex vi termini⁷⁵ нет и не может быть смены никаких частей или моментов. Хотя, по свойству своей умственной организации, мы не можем мыслить даже и пустое время (если бы оно было возможно) иначе, как представляя его себе состоящим из ряда моментов, но ясно, что такое время, если бы оно было в действительности, было бы то же, что и один момент. Поэтому, не может быть речи о возникновении мира в пустом времени. Даже выражение: «начало мира во времени» заключает в себе неточность, потому что предполагает существование времени прежде мира. Доказательство антитезиса, таким образом, сводится к невозможности понять вообще возникновение мира.

Из рассмотрения доказательств тезиса и антитезиса видно, что оба они от невозможности мысли (понятия) о предмете ведут к невозможности существования этого предмета. Невозможно в мысли; следовательно, невозможно в бытии. Такова сущность этих доказательств. Немыслимое есть один из видов непостижимого. Человеческий разум вообще склонен заключать от непостижимости к невозможности. Но может ли сам разум, делающий такое заключено, признать его состоятельность? К этому вопросу мы еще возвратимся при рассмотрении Спенсеровой критики существующих гипотез о происхождении Вселенной.

Разбор положения Гамильтона, что мы не можем понять ни начала и конца времени, ни безначального и бесконечного времени. Критика его мнений, что условное находится в средине между двумя противоположными положениями, равно непостижимыми. Несостоятельность утверждения Гамильтона, что одно из таких положений необходимо должно быть истинным. Общее заключение о его «законе условного».

Д.С. Милль в своем «Обзоре философии сэра Вильяма Гамильтона и главным философских вопросов, обсужденных в его творениях, подвергает критическому рассмотрению, между прочим, его «философию условного». Он находит недостаточными приводимый Гамильтоном доказательства того существенного положения его философии условного, что ни одна из соперничающих гипотез, входящих в состав той или другой антиномии, не может быть постигнута нами, как возможная, и что, однако же, мы уверены в том, что та или другая из них должна быть истинной.⁷⁶ Милль начинает свою критику разбором положения Гамильтона, что мы не можем понять ни конца пространства, ни пространства без конца. Он не входит в разбор подобной же антиномии в отношении времени, замечая, что «не представляло бы никакого затруднения приложить подобный же ряд аргументов к случаю времени или какой-либо другой из антиномий, но это без нужды загромоздило бы страницы». Мы не можем сделать ничего лучшего в данном случай, как приложить аргументы, приводимые Миллем в разборе антиномии относительно пространства, к антиномии, касающейся времени.

Наш ум не в состоянии понять начала времени, но не вследствие врожденной неспособности его к этому, как утверждает Гамильтон, а в силу законов ассоциации. Мы никогда еще не воспринимали такого времени (или части времени), которое не было бы предшествуемо другим временем. Идея о времени или какой-нибудь части времени неразрывно связана в нашем уме с идеей о добавочном времени, предшествующем ему и следующем за ним. Вся наша жизнь содействует укреплению этой ассоциации; мы не можем иметь ни одного опыта, который клонился бы к разрыву этой ассоциации. Но из того, что при настоящих условиях нашего существовали мы не способы представить себе начала времени, не следует заключать, что эта неспособность коренится в нашей духовной организации. Возможно предположение, что при других условиях существовали мы были бы в состоянии перенестись мыслей к началу времени, когда какое-нибудь впечатление совершенно неизвестного для нас теперь рода сделало бы нас способными постигнуть факт начавшегося времени. После некоторой опытности факт этот сделался бы для нас столь же естественным, как теперь для нас представляется естественным, чтобы всякое данное время было предшествуемо другим временем. Но так как при настоящих условиях нашего существовали мы не можем иметь никакого опыта в этом роде, то и ассоциация идеи о всяком данном времени с мыслей о предшествующем ему времени остается совершенно нерасторжимой, так что начало времени в этом смысле непостижимо.

Но можно ли согласиться с утверждением Гамильтона, что наш ум не в состоянии постигнуть бесконечного времени? Это утверждение основывается у Гамильтона на том, что бесконечное есть чисто отрицательное представлении, есть только «комплекс отрицаний»; заключая в себе отрицание всяких условий, бесконечное, по тому самому, не может быть мыслимо, следовательно, познаваемо, потому что мыслить, по Гамильтону, значит обусловливать. Сжатое изложение Гамильтонова учения о непостижимости бесконечного заключается в следующем месте его «Discussions»: «Безусловно-неограниченное, или Бесконечное, безусловно-ограниченное, или Абсолютное, не могут быть положительным образом истолкованы уму; они могут быть постигнуты такими только в отвлечении или в мышлении, отрешенном от тех самых условий, под которыми осуществляется самая мысль. Следовательно, понятие Абсолютного есть только отрицательное, отрицательное самого постижимого. Например, с одной стороны, мы не в состоянии положительным образом представить себе ни абсолютного целого, т.е. такого большого целого, чтоб мы не могли уже представить себе его, как некоторую относительную часть некоторого другого значительно большего целого, ни абсолютной части, т.е. такой малой части, чтоб мы не могли уже представить ее себе, как некоторое относительное целое, делимое на меньшие части. С другой стороны, мы не можем положительно представить или реализовать, или передать уму (так как здесь рассудок и воображение совпадают), понятие бесконечного целого; ибо это могло бы быть сделано лишь при помощи бесконечного синтеза в мысли конечных целых, что само потребовало бы бесконечного времени для своего выполнения; по той же причине мы не можем проследить в мысли и бесконечную делимость частей. Результат будет одинаков, приложим ли мы этот процесс к ограничению в пространстве, во времени или в степени. Таким образом, безусловное отрицание и безусловное утверждение ограничения, другими словами, Бесконечное и собственно так называемое Абсолютное одинаково непостижимы для нас».⁷⁷

Бесконечное, как абстракт, образованный путем исключения положительных элементов мысли из представлений, принадлежащих к его классу, не имеет никакого значения; это пустое слово, лишенное всякого смысла. Чтобы быть предметом представления, бесконечное должно быть бесконечным в чем-нибудь: в величине, времени, пространстве и прочем. Это понятные представления. Но просто бесконечное, без отношения к какому-нибудь определенному представлению, не есть вообще какое-нибудь представление. Утверждение, что бесконечное есть только отрицание всяких положительных элементов мысли, справедливо лишь по отношение к этой пустой абстракции, но оно тотчас оказывается несправедливым, если вместо бесконечного подставить нечто бесконечное. Нечто бесконечное, вместе с отрицанием, содержит и положительные элементы. Например, идея бесконечного времени, вместе с отрицательною частью, которая состоит в мысли об отсутствии пределов, содержит и положительный элемент, состоящий в идее времени и именно такого времени, которое больше всякого данного времени. Существование отрицательного элемента в представлении не делает самого представления отрицательным. «Правда, что мы не можем иметь адекватного представления пространства или временной продолжительности, как бесконечных, но между представлением, которое хотя не адекватно, однако же реально и верно, насколько оно простирается, и невозможностью какого бы то ни было представления – огромная разница. Сэр В. Гамильтон не признает этой разницы. Он не придает значения такому различению. «Мнение, говорит он, что бесконечное может быть мыслимо, но лишь не адекватно мыслимо, есть contradictio in adjecto; это то же самое, как если бы кто-нибудь сказал, что бесконечное может быть познано, но только познано, как конечное».⁷⁸ «На это я отвечу, продолжает Милль, что познавать бесконечное, как большее чего-либо конечного, не значит познавать его, как конечное. Представление бесконечного, как такого, которое больше какого-либо данного количества, есть представление, которым обладаем все мы, достаточное для всех человеческих целей и настолько неподдельное и хорошее положительное представление, насколько можно только желать еще иметь. Оно не адекватное, наше представление какой-либо реальности никогда не бывает адекватно ей. Но оно положительное, и утверждение, что нет ничего положительного в идеи бесконечности, может быть поддерживаемо только при упущении из виду и незнании, что постоянно и делает сэр В. Гамильтон – настоящего элемента, образующего идею».⁷⁹

Утверждение Гамильтона, что мы не можем реализовать в мысли представление о бесконечном времени, потому что это могло бы быть сделано лишь путем последовательного бесконечного синтеза в мысли единиц времени, что само потребовало бы бесконечного времени для своего выполнения, это утверждение было бы справедливо лишь в том случай, если бы нам необходимо было проводить свои мысли последовательно над каждою частью бесконечного времени. Но такая умственная операция вовсе не требуется для составления понятия о бесконечном времени. В противном случае нам требовалось бы чрезвычайно много времени всякий раз, когда нужно составить понятие о каком-нибудь многозначном числе, каково, например, число 695.788. «Я полагаю, говорит Милль, что сэр В. Гамильтон не стал бы утверждать, что это число непостижимо. Сколько времени, думает он, надобно было бы употребить, чтобы пройти мысленно каждую отдельную единицу этого целого, так чтобы приобрести совершенное знание этой точной суммы, как отличной от всех других сумм, больших ли, меньших ли её? Сказал ли бы он, что мы не можем иметь никакого представления этой суммы до тех пор, пока не выполним всего этого процесса? Действительно, мы никогда не могли бы приобрести адекватного представления этой суммы. Да мы ведь и никогда не имеем адекватного представления какой-либо реальной вещи. Но мы имеем реальное представление предмета, если представляем его себе под какими-либо из его атрибутов, достаточными для отличения его от всех других вещей. Мы имеем представление какого-либо большого числа, когда представляем его себе под каким-либо одним из его образов составления, таким, например, какой указывает положение его простых чисел. Редко мы подходим ближе этого к адекватному представлению большого числа. Но для всех умственных целей такого ограниченного представления достаточно: ибо оно не только дает нам возможность избежать смешивания этого числа в наших вычислениях со всяким другим численным целым, даже с теми численными целыми, которые так близко равняются рассматриваемому, что никакой разницы между ними не заметило бы зрение или осязание, разве если бы единицы были расположены таким образом, который нарочно был бы приноровлен, чтобы разоблачить ее, но мы можем также при помощи этого атрибута большого числа удостовериться и прибавить к нашему представлению настолько более его свойств, насколько нам вздумается. Итак, если мы можем приобрести реальное представление конечного целого, не проходя всех, его составляющих, частей, почему отказывать нам в реальном представлении бесконечного целого на том только основании, что пройти его все невозможно?»⁸⁰

Хотя наше представление бесконечного времени не может быть адекватным, потому что мы не в состоянии произвести полный синтез его частей, однако же оно есть реальное представление. Мы способны реализовать в мысли разнообразные элементы, из которых оно состоит. Во-первых, мы мыслим его, как время. Во-вторых, мы мыслим его как время большее всякого данного времени. Мало того, мы реализируем его доступным для понимания образом, как не имеющее конца, потому что мы ясно понимаем, что какое бы продолжительное время мы ни представили себе и сколько бы мы ни стремились перейти за пределы всякого воображаемого времени, мы не становимся ближе к концу его, чем были сначала, так что как бы далеко мы ни продолжали в мысли синтез единиц времени, этот процесса всегда может быть продолжаем далее. Такое представление нельзя считать неопределенным и нереальным, как чистое отрицание. Напротив, оно достаточно определенно и вполне реально. Мы также хорошо можем пользоваться им для своих умственных операций, как и всяким другим, даже самым ясным представлением.⁸¹ Милль не соглашается также с утверждением Гамильтона, что как минимум времени, так и делимость его без предела одинаково непостижимы. Он, напротив, думает, что и то, и другое постижимо. Так как вопрос о делимости времени не имеет прямого отношения к предмету нашего рассуждения, то мы не будем повторять здесь аргументов Милля, на которых он основывает свое мнение по этому вопросу.

Если даже признать непостижимость обеих противоположных гипотез, и в таком случай нельзя согласиться с мнением Гамильтона, что условное, под которым он разумеет всякий предмет, доступный человеческому познанию, находится в средине между этими гипотезами, что всякая положительная мысль лежит между этими двумя крайними полюсами мышления. В данном случай крайние гипотезы, между которыми лежит условное, суть время в совокупности, рассматриваемое как имеющее предел, и время в совокупности, рассматриваемое как не имеющее предала. Ни то, ни другое, по взгляду Гамильтона, для нас немыслимо, а то, что мы можем мыслить относительно времени, не есть время во всей его совокупности, а некоторое ограниченное время – суточное, годовое и т.п. Но суточное, годовое и всякое другое ограниченное, время вовсе не будет составлять средины между бесконечным и конечным временем; следовательно, справедливее было бы сказать, что мы мыслим мнимое среднее под одним из крайних членов. Но последнее предположение так же, несостоятельно, как и утверждение Гамильтона, потому что на самом деле мысль, которую он рассматривает, как нечто среднее между двумя крайними утверждении, не имеет к ним никакого отношения. Она относится не к одному и тому же подлежащему вместе с этими последними. Два противоположные положения антиномии имеют своим подлежащим время, взятое в его совокупности. «Условное» же, составляющее в данном случае предмет мышления и познания, есть ограниченное время, т.е. какая-либо часть времени. Но по отношению к ограниченному времени или частям времени никогда не может быть альтернативы противоположных непостижимостей, каждое данное время (каждая часть времени) есть нечто конечное и, как такое, вполне известно и понятно. Утверждаемая Гамильтоном непостижимость как абсолютного предела, так и абсолютной беспредельности времени делает еще более невозможным ставить ограниченное время в какое-либо отношение к этим двум противоположностям потому что в таком случай крайние положения и предполагаемое между ними среднее, кроме различных подлежащих, оказываются имеющими еще и различные сказуемые. Но может ли какое-либо суждение быть рассматриваемо, как среднее между двумя другими, противоположными между собою, суждениями, с которыми оно не имеет ни общего подлежащего, ни общего сказуемого?.⁸²

Рассмотрев вторую половину Гамильтонова «закона условного», состоящую в том, что, хотя оба противоположных суждения, входящие в состав антиномии, непостижимы, тем не менее одно из них должно быть истинным, Милль признает ее столь же мало состоятельною, как и первую половину этого мнимого закона. Он, находит, что в отношении антиномий закон исключенного третьего, по которому одно из двух противоречащих суждений должно быть необходимо истинным, неприложим. Значение этого закона простирается лишь на область феноменов. По закону исключенного третьего, должно иметь место или данное сказуемое, утверждаемое о каком-либо подлежащем, или отрицающее его. Но всякое отрицательное понятие, за единственным исключением понятия небытия, содержит в себе положительный элемент, который может быть известен только из феноменального опыта. Поэтому, приложимость закона исключенного третьего к вещам в себе, или ноуменам, ограничивается лишь альтернативой бытия и небытия. Чтобы утверждать, что мир имеет или бесконечную, или конечную величину по времени, нужно знать, приложимо ли вообще понятие величины к миру, как ноумену. Не есть ли величина только категория нашего ума, не имеющая никакого объективного значения? Равным образом и понятие времени может ли иметь приложение к мысли о мире в самом себе? Как величина вообще, так и величина времени, разумеется, должна быть или конечной, или бесконечной, когда идет речь о них, как объектах нашего восприятия; но как скоро мы рассматриваем время в самом себе, приложение к нему альтернативы конечного и бесконечного теряет всякий реальный смысл.

Таким образом, «закон условного» не выдерживает критики в обеих. своих частях. Лишено основания как то положение, что условное заключается в средине между двумя противоположными суждениями касательно безусловного, из которых каждое непостижимо, так и то положение, что однако же то или другое из этих суждений должно быть истинным относительно безусловного.⁸³

Главные виды непостижимого: невообразимость и неимоверность. Происхождение различных видов непостижимости. Необходимость давать ясный отчет в различных значениях слова: непостижимость. Критика распространенного предрассудка, что вещи, которые мы не можем себе представить, не существуют, и что суждения, которых мы не можем понять, ложны. Непостижимое не есть еще невероятное. Применение этого вывода к различным видам непостижимого. Погрешность поспешного обобщения, как коренной логически недостаток Спенсеровой критики существующих гипотез о происхождении Вселенной.

Здесь мы остановимся только на одном утверждении Спенсера. В своей критике трех возможных гипотез о происхождении Вселенной он выводит несостоятельность их из немыслимости каждой из них. Немыслимость в том смысле, в каком Спенсер употребляет это слово в данном месте, означает один из случаев непостижимости. Различают два главных случая непостижимости: 1) невозможность составить какое-либо представление или вследствие отсутствия элементов для него, или же вследствие того, что наш ум не в состоянии соединить какие-либо элементы мысли в одну идею; 2) неспособность реализовать в мысли какое-либо представление, как соответствующее действительности или даже только как возможное. В первом смысле непостижимость (немыслимость), означает неспособность образовать иди усвоить какое-нибудь представленье (невообразимость), во-втором – неспособность образовать или усвоить какое-нибудь убеждение (неимоверность).

Спенсер в рассматриваемом месте его сочинений употребляет понятие немыслимого преимущественно в первом смысле. Мы не можем представить себе какой-нибудь образ или потому, что элементы его находятся в прямом противоречии между собою, или же потому, что одни элементы этого образа, вследствие нашего опыта, сделались неразрывно ассоциированными с какими-нибудь представлениями, заключающими в себе отрицание других элементов образа. Первого рода непостижимость есть первоначальная, происходящая сколько от нашей умственной организации, столько же и от доступного нам опыта; это – непостижимость в собственном смысле. Второго рода непостижимость зависит от нашего опыта. Мы не можем понять какую-либо вещь, как существующую и в то же время несуществующую, или какую-нибудь мысль, как истинную и в то же время ложную. Для нас не только совершенно недоступно всякое понимание подобной вещи или мысли, но немыслима самая возможность постижения при каких бы то ни было условиях организации духа и данных опыта. Прямое противоречие относится к области непостижимого в собственном смысле. От него существенно отличаются все другие случаи непостижимости. Мы не можем понять круглого четырехугольника, начала или конца времени, материи, лишенной тяжести, и подобных этим идей не потому, что наш опыт не представляет никаких данных для построения этих представлений, также не потому, что по самой природе своего ума мы неспособны составить такие представления, но потому, что представление о круглом неразрывно связано в нашем уме с идеей о том, что как скоро какой-нибудь предмет делается круглым, он перестает быть четырехугольным, и наоборот.

Представление о какой-нибудь части времени неразрывно связано с идеей о времени, предшествующем этой части или следующем за ней. Схематически этот род непостижимости можно формулировать так: комплекс идей А+В (круглый четырехугольник) немыслим (непостижим), потому что А или В неразрывно связано с С, заключающим в себе отрицание В или А; А–В (материя без тяжести) немыслимо (непостижимо), потому что эти идеи, вследствие нашего опыта, стали неразрывно связаны между собою.

Сознание невозможности мыслить какие-либо идеи соединенными или разъединенными между собою, зависящее от нашей привычки мыслить идеи в первом случае несовместными, во втором – неразрывно связанными между собою, по закону сходства ассоциируется с сознанием невозможности мыслить прямое противоречие. Вследствие такой сложной ассоциации и образуется понятие о непостижимости. Все непостижимости второго рода сводятся, таким образом, к неразрывной ассоциации идей в связи с первоначальною непостижимостью прямого противоречия. Этого рода непостижимость имеет своим источником не организацию нашего ума, а данное устройство внешнего мира; поэтому, нет ничего невозможного в предположении, что если бы при наших теперешних умственных способностях существовало совсем другое устройство внешней природы, то многое из того, что теперь для нас непостижимо, мы могли бы так же хорошо представлять себе, как и наиболее простые из наших математических идей. В этом заключается существенное различие непостижимости вследствие неразрывной ассоциации мыслей от непостижимости прямого противоречия. Между тем невозможность мыслить случаи того и другого рода заставляет людей и в обыкновенном разговоре, и в научном словоупотреблении сливать оба значения слова вместе. Но во многих случаях важно различать оба эти значения слова: непостижимость, так как есть идеи, которые ведут к различным выводам, смотря по тому, в каком из двух указанных смыслов они признаются непостижимыми. «Двойное значение слова «немыслимый», говорит Милль в «Системе» логики», весьма важно не упускать из виду, потому что доказательство с помощью немыслимости почти всегда вертится на поочередной замене одного из этих значений другим».⁸⁴

есть случаи, когда мы хотя и можем представить себе какой-нибудь образ, но не можем мыслить его осуществленным в действительности. На этом основывается непостижимость во втором из двух главных смыслов этого слова. В этом смысле для древних и средневековых людей шарообразная форма земли была непостижима. Хотя они и могли представить себе землю в виде шара, но неспособны были доверять этой мысли, вследствие неспособности представить себе, каким образом могли бы держаться предметы на противоположной стороне земли, не обладая свойством липкости и не будучи прикреплены к её поверхности. Из этого примера видно, что и здесь непостижимость сводится к неразрывной ассоциации каких-либо идей, не позволяющей нам мыслить эти идеи в соединении с другими, им противоположными.

Рассмотрев теперь различные значения слова непостижимость, займемся вопросом, совместима ли непостижимость какой-либо идеи с её вероятностью? Может ли непостижимая мысль быть вероятной и даже несомненно истинной, или же все непостижимое есть вместе с тем невозможное (невероятное) и потому заведомо ложное?

Очень распространено учение, что вещи, которые мы совершенно не можем себе представить, вовсе не существуют, и что суждения, которые немыслимы, должны быть признаваемы ложными. Это учение составляет отрицательную сторону принципа, что суждения, отрицание которых немыслимо или которые мы не можем считать ложными, необходимо должны быть истинны. Д.С. Милль в своей «Логике» говорит следующее в опровержение этого предрассудка: «я не могу не удивляться тому, что столь большое значение дают обстоятельству непостижимости, тогда как опыт достаточно показывает, что наша способность или неспособность понять вещь очень мало имеет отношения к возможности вещи в самой себе. Она в сущности есть дело случая и зависит от прошлой истории и привычек нашего собственного духа. Нет другого, более общепризнанного, факта в человеческой природе, как крайняя, ощущаемая сначала, трудность представить себе возможным нечто такое, что находится в противоречии с продолжительным и привычным опытом или даже с прежними привычками мышления. Эта трудность есть необходимый результат основных законов человеческого духа. Если мы часто видели или мыслили вместе две какие-нибудь вещи и никогда, ни в одном случае не видели или не мыслили их отдельно, то по первому закону ассоциации идей, возникает возрастающая и наконец непреодолимая трудность мыслить эти две вещи отдельно. Это всего заметнее у необразованных лиц, которые вообще совершенно неспособны разделять две идеи, которые раз твердо ассоциировались в их душе, и если образованный человек в этом отношении имеет некоторое преимущество, то лишь потому, что он – так как он более видел, слышал и читал, и более привык упражнять свою фантазию – испытывал ощущения и мысли в разнообразных комбинациях, что и препятствует ему образовать многие неотделимый от них ассоциации. Но это преимущество необходимо имеет свои границы. Человек, обладающей самым развитым рассудком, не составляет никакого исключения из всеобщих законов наших душевных способностей. Если ежедневный опыт в течение долгого времени представляет ему два факта вместе, и если в течение этого времени ни случайно, ни намеренно ему не пришлось мыслить их отдельно, то со временем он становится неспособным сделать это даже и при величайшем напряжении ума, и предположение, что эти два факта в природе могут быть отдельными, наконец представится ему со всеми признаками непостижимого феномена. В истории науки есть замечательные примеры этого; были случаи, когда самые умные люди отвергали, как невозможные, по причине их непостижимости, такие вещи, которые потомки их вследствие более раннего упражнения и при большей настойчивости совершенно легко нашли понятными, и которых истина теперь известна каждому.⁸⁵

Нельзя заключать от непостижимости чего-нибудь к его невозможности. Мы видели, что непостижимость или кажущаяся непостижимость коренится в какой-нибудь неразрывной ассоциации представлений. Когда какое-нибудь представление, как при своем возникновении, так и при каждой своей репродукции неизбежно сопровождается каким-нибудь другим представлением, то наш ум делается склонным считать эту связь необходимою; после более или менее продолжительного опыта он становится неспособным мыслить первое представление, не мысля в связи с ним другого представления. По склонности нашего ума предполагать, что истинное относительно наших идей о вещах истинно и относительно самих вещей, он приходит к заключению, что вещи, о которых мы не можем мыслить, как о существующих отдельно одна от другой, и в действительности не могут существовать отдельно. Так как этого рода идеосинкразия, дающая ключ ко многим случаям непостижимости, зависит лишь от ограниченности нашего опыта, то с расширением последнего область непостижимого постепенно уменьшается. Многое, что прежде признавалось непостижимым, теперь сделалось для нас почти избитой мысли или общим местом. «Если бы что-нибудь, теперь непостижимое нами, было показано нам, как факт, то потом мы и сами нашли бы себя способными постигнуть его. Мы подвергались бы даже опасности впасть в противоположную ошибку и признать отрицание этого факта непостижимым. В истории науки встречается много случаев, когда то, что считалось однажды непостижимым и постигать что люди научились с большим трудом, до такой степени отвердело потом в узах неразрывной ассоциации, что люди науки стали думать, что одно это только и постижимо, а непостижимы именно противоречащие ему гипотезы, в которые верило все человечество, и в которые, вероятно, и до сих пор верит огромное большинство. В сочинениях доктора Уэвелля об индуктивных науках такой переход мышления не только подтверждается примерами, но и оправдывается. Итак, непостижимость есть чисто субъективная вещь, возникающая от умственных антецедентов⁸⁶ человеческого духа вообще в некоторый отдельный период, и не может просветить нас относительно возможностей природы вообще».⁸⁷ Но предположим даже, что не все случаи непостижимости зависят от ограниченности нашего опыта, что есть род непостижимого, коренящийся в самой природе нашего духа. Дает ли нам и этого рода непостижимость право думать, что то, что мы не можем себе представить, о чем не можем мыслить, как о возможном, не может существовать и в действительности? В том только случае мы могли бы сделать такое заключение, если бы доказано было, что мы способны понять все существующее, что возможно полное совпадение между миром мысли и миром действительным». Такое мнение и было утверждаемо в некоторых философских учениях. У Гегеля оно выражено наиболее резким образом в форме утверждения, что все действительное разумно, и все разумное действительно. Излишне доказывать, что истинность такого утверждения совсем не очевидна.

Итак, нет никакого основания заключать от непостижимости какого-либо представления или суждения к его невозможности или несостоятельности. Непостижимое не есть еще невероятное. Мы не можем себе представить вещи или не можем мыслить ее существующею; на этом основании еще нельзя отрицать ни возможности вещи, ни её действительного существования. И не только мы не имеем права из нашей неспособности постигнуть какую-нибудь вещь выводить её невозможность, но наша неспособность постигнуть вещь не уполномочивает нас даже заключать о её непостижимости вообще. «Нет никакого основания, говорит лорд Гамильтон, заключать о непостижимости известного факта из того только, что мы неспособны: представить себе его возможность».⁸⁸

Приложим теперь представленные сейчас выводы к различным видам непостижимого. Непостижимое, принимаемое во втором из указанных смыслов, не исключает вероятности. Так как немыслимость какого-либо положения в этом случае зависит от ограниченности нашего опыта, порождающая в нашем уме известную непостижимую ассоциацию мыслей, то вследствие противоположного опыта, который может расторгнуть связь идей, бывшую до тех пор неразрывною, немыслимое дотоле может оказаться истинным. Непостижимое в первом из указанных смыслов, хотя и не может быть представлено нами в мысли, но может сделаться вероятными или даже достоверным вследствие того, что ложность его противоречила бы каким-нибудь другим идеям, истинность которых для нас несомненна. Истинность непостижимого в этом смысле может быть доказываема косвенным образом, посредством соединения его с каким-либо рядом мыслей, достоверно истинных. Только в одном случае непостижимого мы можем от немыслимости какой-либо идеи заключать к её ложности или невозможности, именно в случае представлен и суждений, с которыми мы не можем соединять никакого смысла; сюда относятся такие суждения и представления, которые заключают в себе противоречие.

Если от немыслимости какого-либо представления или суждения нельзя заключать к его несостоятельности или невозможности, то Спенсерова критика главных гипотез относительно происхождения Вселенной, из их немыслимости выводящая их несостоятельность, в этом выводе идет дальние, чем сколько позволяют её посылки. Не ограничиваясь признанием несостоятельности каждой из трех рассмотренных им гипотез происхождения Вселенной, Спенсер заключает, что в данном случае и невозможно построить какую-нибудь состоятельную гипотезу. Здесь мы встречаемся с явною погрешностью поспешного обобщения, смело ведущего мысль от данной (временной) неразрешимости вопроса ко всегдашней и безусловной его недоступности для решения.

Ошибочность взгляда на материю, как на что-то непосредственно данное в чувственном восприятии. Односторонность материалистического монизма. Несостоятельность оснований материалистического ученая о безначальности и необходимом существовали материи. Основной принцип пантеизма. Заключающееся в нем petitio principii.⁸⁹ Опровержение дуализма. Общий вывод и переход к дальнейшему.

Возвратимся теперь к догматическим решениям вопроса о начале мира и посмотрим, на чем они основываются. Здесь мы не берем на себя задачи подробно излагать и разбирать эти основания, а лишь напомним некоторые из главных возражений, какие обыкновенно выставляются против них. Прежде всего мы коснемся материалистического воззрения на мир.

В основе материалистического миросозерцания лежит, как известно, понятие материи. Одно из грубых заблуждений не критической мысли представляет мечта, что содержание понятия материи дано в чувственном восприятии. О материи часто говорят, как о чем-то непосредственно и бесспорно данном, между тем как Бог и душа считаются гипотезами, которые должны быть допускаемы только до тех пор, пока этот несомненный будто бы факт, т.е. материя, не даст объяснения для всех феноменов. Говорят, что возрастающее знание природы и потенций материи постепенно уменьшает значение этих предварительных и гипотетических объяснений и, вероятно, приведет наконец к совершенному их устранению. Довольно часто делается ссылка на принцип простоты, чтобы сделать ненужным принятие каких-либо других причин, кроме материальных, пока не доказано, что одной материи недостаточно для объяснения природы. Эта мечта, что понятие материи непосредственно дано, вытекает из смешения материи, как феномена, с материей, как причиной. Материя, как феномен, дана в чувственном восприятии; но материя, как причина, есть идея, которая может быть получена только путем умозрения. Она представляет чисто спекулятивное, онтологическое понятие, содержание которого может быть определено только разумом.⁹⁰ В этом отношении понятие материи не имеет никакого преимущества пред другими метафизическими понятиями, например, понятием духа. И материя, и дух, как сущности или вещи в себе, одинаково неизвестны. Поэтому, со спекулятивной точки зрения нет никакого основания класть в основу мировоззрения одно только первое понятие, совершенно устраняя из него второе, как фикцию. Материалистический монизм столько же имеет прав на признание, сколько и монизм спиритуалистический. Оба одинаково односторонне.

Главным основанием материалистического воззрения на мире служит положение, что ни одна частица материи не может ни появиться вновь, ни исчезнуть.⁹¹ Это положение, конечно, бесспорно, если иметь в виду настояний порядок вещей. Но кто поручится нам за то, что тоже самое было от вечности? Может быть, материя не возникает и не уничтожается уже после того, как она раз явилась в бытие. Таким предположением уничтожается вся сила материалистического аргумента, основанного на этом принципе. Материалисты хотят доказать безначальность материи тем, что она не возникает; между тем самое положение, что материя не возникает, может быть признано несомненно верным только тогда, когда будет доказано, что материя безначальна. Таким образом, материалистическое доказательство содержит в себе логический круг (circulus vitiosus); в нем положение, требующее доказательства, опирается на предварительное признание несомненности самого же этого положения.

Материалисты говорят, что материя существует изначала и существует по необходимости. Каким же образом она, как начало устойчивое и необходимое, изменяется? Ведь изменяясь, она не сохраняет свой устойчивости, а делается изменчивою, переходит в случайное состояние. Нельзя указать ни одного состояния материи, которого нельзя было бы назвать случайным, а наоборот, должно было бы назвать необходимым. Всех состояний материи может быть, как известно только три: твердое, жидкое и газообразное. Но ни одно из этих состояний нельзя назвать необходимым, потому что, например, вода может и не быть в том или другом из этих состояние, не переставая быть в то же время водою. Если законы, действующие в природе теперь, действовали в ней одинаково всегда, как стараются доказать материалисты, то материя всегда должна была являться в том же изменчивость, случайном состоянии, в каком она теперь является, и, следовательно, никогда не находилась в необходимом (имманентном существу ей) состоянии.⁹²

Таким образом, материя не есть нечто необходимое и не была им никогда; она всегда была и теперь есть нечто изменчивое. Против этого, может быть, кто-нибудь возразить, что только состояния материи всегда были случайны; сама же она, как субстрат всех этих различных состояний, всегда была и есть необходима. Но состояние от сущности можно отделять только логически, а не реально. В действительности нет сущности, которая в то же время не была бы в каком-нибудь состоянии, например, мы не можем представить себе воды вне какого-нибудь из трех возможных для неё состояний. Вообще материя никогда не существовала вне какого-нибудь её состояния. Материя, рассматриваемая сама в себе, вне её состояний, есть чистое отвлечение нашего ума и существует только в нем. Говоря о необходимом бытии материи, мы разумеем бытие её в необходимом (неизменном) состоянии. Эти соображения лишают силы разбираемое возражение. В ответ на силлогизм, приведенный нами из «Système de la nature», мы можем теперь сделать умозаключение, имеющее, по крайней мере, такую же логическую силу, как и тот силлогизм. Если материя есть нечто случайное и изменчивое, то она не могла существовать от вечности, потому что, если бы она существовала от вечности, тогда она была бы необходимым и неизменным фактом, а не случайным.

Главным основанием пантеистического учения о самосуществовании Вселенной служит положение что из ничего не может произойти нечто (ἐξ οὐδενός γίγνεται οὐδέν). Это положение будет верно, если мы ограничим его прибавкой: само собою; действительно, без внешней причины из ничего не может произойти что-нибудь. Но сначала нужно доказать, что этой внешней причины не было и не могло быть. Отсюда ясно, что указанный принцип пантеизма включает в себе petitio principii.

Философы дуалистического направления, признавая бытие Творца, допускали вместе с тем совечную Ему материю. Но, во-первых, если Бог всемогущ, то нет никакого основания признавать материю несотворенною. Во-вторых, считая материю совечной Богу, философы рассматриваемого направления тем самым противоречили своему собственному учению о Боге, как существа абсолютном: при утверждении совечного существования материи, о Боге нельзя уже мыслить, как о существе абсолютном, ничем не ограниченном, потому что совечная Ему материя ограничивала бы собою Его бытие.

Таким образом, основоположения доктрины о безначальности мира в разных её видах не выдерживают критики. Но несостоятельность доказательству представляемых в пользу какого-либо учения, еще не доказывает ложности самого этого учения. Необходимо привести такие доказательства положительного характера, которые прямо шли бы в разрез с этим учением. Поищем таких доказательств эмпирическим путем.

Всеобщность факта изменения. Развитие, как особый род изменения. Что такое развитие? Невозможность безначального развития. Невозможность развития безначальной реальности. Зависимость времени от изменения. Выводы отсюда по отношении к безначальному бытию. Реальность, подлежащая развитию, не может быть безначальною.

Самый выдающейся, всеобщей и непрерывающийся факт в мире есть изменение. Все и всякое бытие в мире заключено в порядке предшествования и следования; предыдущее должно уступать свое место последующему, которое в свою очередь становится предыдущим и подобным же образом проходит. Нет ничего постоянного, кроме закона, который определяет порядок и характер течения. Даже когда есть кажущееся постоянство, как, например, когда А остается А, вместо того, чтобы переходить в А₁; А₂; А₃ и т.д., производя, таким образом явление перемены, даже такое постоянство не должно считать исключением из общего течения бытия, но оно должно быть рассматриваемо, как непрерывное воспроизведение А, так что и в этом случае имеет место такой же ряд, как и в других случаях; только так как здесь ряд принимает форму А, А, А, то не имеет вида изменения. «А» в этом случай подобно волне, образующейся, когда встречаются два течения, или подобно длящемуся музыкальному тону. Они постоянны только потому, что беспрерывно воспроизводятся. Или оно похоже на пламя свечи, которое кажется постоянным, в действительности же представляет явление непрерывного процесса горения. Мы называем его вещью, тогда как оно в действительности есть процесс. В случае изменяющихся скоростей, ни одна из них не остается постоянной; то, что постоянно в этом случае, есть лишь порядок самого изменения. Таким образом, только процесс постоянен. формы процесса, которые мы называем вещами, беспрерывно возникают и исчезают.⁹³ Но этот процесс не просто состоит в изменении, В нем замечается особого рода изменение, называемое развитием (эволюцией) или прогрессом.

Что же такое развитие? Чтобы определить, какое именно изменение есть развитие, возьмем несколько фактов последнего, которые и покажут нам, в чем состоят особенности того процесса, который называется развитием, и чем он отличается от других случаев изменения.

Всякая органическая ткань, будет ли то животная, или растительная, развивается из клеточки, наполненной жидким веществом с одним или несколькими ядрышками. Эта клеточка состоит из двух оболочек: наружной или клетчатой и внутренней, называемой примордиальным (первичным) мешочком. Из этих микроскопических клеточек состоит все растительное и животное царство. Эмбрион, или зародыш организма, представляет первоначально только пузырек или клеточку указанного состава. Но из такой примитивной клеточки, при достаточном питании, могут образоваться другие клеточки. Это образование совершается таким образом: жидкость, содержащаяся в основной клеточке, свертывается в несколько ядрышек; примордиальный же мешочек отрывается от наружной оболочки и выгибается внутрь, окружая собою, как пеленой, образовавшиеся пузырьки. Когда эти последние увеличатся до известной степени, то старая оболочка разрывается и уступает свое место новым клеточкам, которые в свою очередь проходят тот же путь роста и умирания и т.д. Совокупность всех этих процессов составляет развитее органической ткани.

Подобные этим изменении испытывает и язык каждого народа. Рост языка можно сравнить с ростом органической, ткани (хотя это сравнение не вполне выражает сущность дела в данном случай). Каждое слово постепенно образовалось из первичного комплекса двух-трех звуков, выражавших. первоначальное впечатление, произведенное известным явлением на человека. Этот первичный комплекс звуков, называемый корнем, представляет явление, аналогичное с основной клеточкою всякого организма. Звуковой корень, по мере накопления впечатлений в душе человека, по мере расширения опыта народного, дает начало нескольким новым звуковым сочетаниям, выражающим различные оттенки основного представления. Эти вновь образовавшиеся слова представляют собою сравнительно с их корнем уже сложные явления, так как для того, чтобы оттенить идею, выражаемую звуком, нужно несколько изменить первоначальное соединение звуков, например, прибавить к нему один или нисколько звуковых элементов.

Таким образом, одно первичное звуковое целое дает начало многим звуковым явлениям, образующимся из него. Эти вторичные звуковые образовала в свою очередь ведут к новым явлениям, еще более сложным, и т.д. Параллельно с этого рода изменением в языке происходишь и другие. Каждое представление имеет отношение к некоторым другим представлениям, соответственно тому, что каждое явление в природе стоит в известных отношениях и связи с другими явлениями. У народа является, поэтому, потребность выражать отношения между идеями. Этой потребности удовлетворяют грамматически категории, которые образуются в языке постепенно и постоянно изменяются сообразно с поступательным ходом народного сознания. Таким образом, в языке каждого народа постоянно происходишь различные изменения, совокупность которых называется развитием языка.

Возьмем еще пример развития – из области всемирной. истории. История застает каждый народ только с зачатками культуры. Эти зачатки, постоянно возрастая и осложняясь новыми опытами и открытиями, мало-по-малу образуют целую систему весьма сложных и разнообразных явлений расцветающей культурной жизни, которая наконец приносит свой блестящее плоды. За апогеем культурно-исторической жизни известного народа начинается постепенный упадок его, оканчивающийся тем, что народ этот сходит со сцены истории и уступает свое место новым народностям, которые проходят тот же путь постепенного расцвета и упадка, передавая все прекрасное, высокое и полезное, что они успели выработать в продолжение своей исторической жизни, последующим поколениям и народам. Таким образом, хотя отдельные нации, как и индивидуумы, постоянно сменяют одна другую, умирая и уступая свое место другим, однако общая сумма благосостояния и вообще все, что облагораживает жизнь и делает ее истинно человечною, постоянно возрастает, разнообразится, усовершенствуется. Все это и составляет прогресс человечества, или поступательный ход его исторического развития.

Этих фактов достаточно для определения понятия о развитии. Во всех них легко заметить следующая общие черты: а) Развитие везде идет от (сравнительно более) простого к сложному, от однообразного к разнообразному, от единичного ко множественному; б) оно везде делает предмет или явление более определенным по его специфическим свойствам. Так, из одной первичной клеточки развивается целая органическая ткань или даже целый организм; из звуковых корней развиваются первообразные слова, а из этих слов – производные и сложные слова; из зачатков культурной жизни развивается блестящая цивилизация. Притом, никто не будет, конечно, сомневаться, что во всех этих случаях является в результате развития, состояние, более определенное сравнительно с прежним состоянием развивающегося предмета. На основании первой черты, развитие можно определить, как такой процесс, в котором реальность единичная, простая, однородная постепенно переходит в нечто множественное, сложное, разнородное. Все эти признаки развития можно обозначить одним словом: дифференциация.

Но под это определение подходят не все факты развития. Известно, что как в сфере чисто органической жизни, так и в сфере над-органической, или социальной жизни есть явления, в которых вместе с развитием раздельного из единичного происходит, хотя в других отношениях, и обратное явление, т.е. образование единого из раздельного. Возьмем примеры этого рода из одной и другой области. В морях тропического пояса водятся, как известно, студенистые микроскопические животные, называемый полипами. «студенистое тело этих животных выделяет из своей кожи известковую массу, посредством которой бесчисленное множество этих животных соединяется в один общий ствол. Полипы размножаются посредством почкообразных наростов и образуют живые соединенные тела семейств, в которых деды, отцы, дети, внуки и правнуки размножаются мириадами, не отделяясь от общего ствола».⁹⁴ Таким путем постепенно образуются огромные полипные массы, из которых одни разветвляются в виде длинных рогов, красивых вееров и вьющихся растений, другие поднимаются в виде великолепных деревьев, третьи группируются в скалистые утесы и т.п. В сфере социальной жизни аналогичное этому явление представляют некоторые большие политически тела, мало-по-малу развившиеся из малых политических и национальных единиц, которые они охватили собою. В обоих представленных фактах развития замечается, правда, тот же общий признак, какой мы заметили и в прежних случаях, т.е. образование сложного и разнообразного из простого и однообразного: в развитии полипов это показывает самая форма их; в социальных явлениях тот же факт обнаруживается в постепенной выработке разнообразных политических учрежден. Но к ним привходит еще новый признак, именно образование одного целого из отдельных (самостоятельных) единиц. Этот процесс Спенсер называет интеграцией.

Вторая черта, замечаемая в фактах развития, есть, как мы видели, постепенно возрастающая определенность специфических особенностей развивающегося предмета или явления. Под эту черту подходят даже такие факты развитая, как, например, развитие болезни, развитие вообще какого-нибудь зла. Такие факты, по самой своей отрицательной природе, возвышаясь в степени, дают точно также отрицательные, но постоянно возрастающие результаты, подобно тому как какая-нибудь отрицательная величина –а, возвышаемая по степеням, дает хотя тоже отрицательный, но все-таки постоянно возрастающие (в своей отрицательности) величины: –а², –а³, –а⁴ и т.д. Первая черта, указанная в фактах развития (образование сложного, множественного и разнородного из простого, единого и однородного, равно как и образование коллективного из индивидуального) относится более к количеству, вторая же черта – к качеству предмета развития. Соединяя обе черты вместе, можем сказать, что под развитием разумеется такое изменение предмета, в котором, путем непрерывных дифференциаций и интеграций, он постепенно приобретает определенность, свойственную его природе, при чем нередко замечается улучшение или усовершенствование предмета, за исключением случаев отрицательного характера. Спенсер употребляет слово: дифференциация в значении частного случая дезинтеграции, когда какое-нибудь однородное целое распадается на отдельные единицы, имеющая некоторые особые свойства, например, когда один вид животных распадается на несколько разновидностей, от него происшедших. В нашем изложении термин дифференциация употреблен в общем значении, какое Спенсер дает слову: дезинтеграция.

Из представленного определения понятия о развитии видно, что оно не есть какой-нибудь единичный, законченный в себе акт, но состоит из множества последовательно сменяющих друг друга актов. Оно совершается не в один какой-нибудь момент времени, но требует множества последовательных периодов или смен времени, которые можно назвать моментами развития. В начале развития должно лежать нечто сравнительно более простое и однообразное, потому что если бы это нечто было сложно и разнообразно, то оно, по самому понятно о развитии, как об изменении простого и однообразного, было бы уже не первичным актом, но вторичным или третичным и т.д. Раньше его должно было существовать нечто другое, более однообразное.⁹⁵ Весь процесс развития состоит из сцепления многих предыдущих и последующих актов (моментов).

Теперь представим себе, что развитие, замечаемое в мире, не имеет начала. Начало развития есть первый акт (момент) его, первый предыдущей (член), из которого, как из своего основания, вытекают все его последующее. Не имеющее начала есть бесконечное в прошедшем (a parte ante), в противоположность бесконечному в будущем (a parte post). Таким образом, развитие, не имеющее начала, есть бесконечный ряд последующих (следствий), сменявших друг друга в прошедшем и не имевших для себя первого предыдущего (причины). Следовательно, признавая, что развитие, замечаемое в мире, не имеет начала, мы должны с тем вместе признать, что оно не имеет предыдущего, из которого вытекает последующее. Это все равно, что признавать бытие последующая без бытия предыдущая, или существование действия без причины, существование обусловленного без предшествовавшего условия. Но один из всеобщих и необходимых законов природы состоит в том, что всякое изменение должно иметь свою причину, всякое последующее должно иметь свое предыдущее. Таким образом, мысль о безначальном развитие мира заключает в себе внутреннее противоречие и в конечном своем результате приводить к абсурду.

Если развитие мира совершается от вечности, вечность же равняется бесконечному⁹⁶ ряду моментов, то мир в каждый данный момент своего существования должен находиться в бесконечно совершенном состоянии, потому что прогрессивное развитие в большей или меньшей степени приводит предмет к совершенству, а бесконечное развитие, очевидно, должно привести к бесконечному и совершенству. Это последнее выводится из того общего закона, что всякое явление есть эквивалентный продукт совокупного действия производящих факторов, – закона, который проще формулируется так: всякое действие должно соответствовать своей причине. Продукты развития должны быть прямо пропорциональны моментам развития, чем больше время развития предмета, тем совершеннее продукт развития. Если мир развивался бесконечное время, то он должен был достигнуть бесконечного совершенства. В безначальном ряде каждый член предшествуется бесконечным числом других членов; поэтому, продукт безначального развития в каждый данный момент был предшествуем бесконечным числом моментов развития. Следовательно, предмет, развивающийся от вечности, в каждый данный момент развития находится в бесконечно совершенном состояние. За этим моментом следуют другие моменты, в которые предмета опять развивается. Таким образом, с каждым моментом он становится все более и более бесконечно совершенным. Отсюда бесконечно совершенное постепенно более и более усовершенствуется. Но такое постепенное усовершенствование и без того уже бесконечно совершенного невозможно, потому что бесконечное не может иметь степеней. Во-первых, если бы бесконечное имело степени, тогда одна бесконечность была бы более другой бесконечности, что нелепо.

Во-вторых, степени получаются только посредством измерения предмета посредством сравнения одного предмета с другим. Но с чем мы сравним бесконечное? С самим бесконечным мы не можем его сравнивать, потому что получится не отношение, в котором выражается сравнение двух величин, а тождество. С конечным мы не можем его сравнивать, потому что конечное в бесконечном заключается бесконечное число раз; следовательно, в результате сравнения получится само же бесконечное; если мы обозначим конечное через литеру а, то получим следующее равенство: ∞/а = ∞. Если же, наоборот, конечное разделим на бесконечное, то в результате получим 0. Итак, бесконечное не допускает никакого сравнения, а, следовательно, и никаких степеней; в том и состоит его сущность, что оно исключает собою всякие степени, всякое измерение и сравнение. Если бесконечное не может иметь степеней, а безначальное развитие мира требует постепенного усовершенствования бесконечного, то ясно, что безначальное развитее мира невозможно. Оно должно было иметь начало. То, что начало развиваться во времени, не могло быть безначальным. Это, положение можно доказать двояким путем: его истинность будет ясна, во-первых, когда будет доказано, что безначальное вообще не может изменяться; во-вторых, когда будет доказано, что если безначальное и может вообще изменяться, то оно не могло, начать своего изменения во времени.

Безначальная реальность существует не случайно, а необходимо. Случайное всегда от чего-нибудь происходит. Чтобы предмет мог происходить, от чего-нибудь, для этого необходимо, чтобы это что-нибудь в своем бытии предшествовало ему, потому что всякое происхождение слагается из двух моментов: предыдущего (причины) и последующего, (действия). Но безначальному ничто не могло предшествовать в бытии.

Следовательно, безначальное не могло от чего-нибудь произойти. Если безначальное не может зависеть от чего-нибудь, то оно имеет бытие само от себя, и, следовательно, есть необходимая реальность. Но необходимая реальность не может изменяться. Всякая реальность может быть рассматриваема или в отношении её происхождения, или в отношении её природы. Рассматривая необходимую реальность в первом отношении, мы приходим к мысли, что она не произошла от чего-нибудь, а имеет бытие от самой себя. Рассматривая ее во втором отношении, мы приходим к мысли, что она всегда находится в имманентном её существу состоянии, т.е. в состоянии, зависящем только от её природы, а не от чего-нибудь внешнего. Но природа необходимого не может изменяться, потому что если бы она изменялась, то необходимое в таком случае могло бы быть и не тем, что оно есть; а, необходимое в том и состоит, что оно всегда равно самому себе. Если природа необходимого не может изменяться, то ясно, что и состояние необходимого, зависящее от его природы, точно также не может изменяться. Следовательно, вообще безначальное не может изменяться. К этому выводу мы можем прийти и другим путем.

Безначальное и притом необходимое бытие должно быть признано вечным, во-первых – потому, что если безначального ничто не вызвало к бытию, то его ничто не может привести и в небытие, во-вторых – потому, что если необходимое может прекратить наконец свое бытие, то оно может, значит, и не быть, следовательно, оно может быть случайным, что немыслимо. Вечное бытие не может изменяться.⁹⁷

Изменение есть необходимое условие и вместе с тем измеритель времени. Например, на чем основано наше различение времен года? На периодических изменениях, какие мы замечаем во внешней природе. На чем основано деление года на месяцы? На изменениях вида луны, или фазах её. Вообще если бы не было никаких перемен, то решительно нельзя было бы иметь никакого представления о времени, тогда не было бы ни прошедшего, ни будущего времени, а было бы только одно настоящее время или, лучше сказать, вовсе не было бы никакого времени.

Если бы реальность была неизменной системой вещей в неизменных отношениях, подобно членам системы мысли или подобно идеям Платоновой философы, тогда легко было бы смотреть на последовательность вещей в нашем опыте, как только на последовательность знания и как на происходящую от нашей ограниченности. Но вещи не пребывают в неизменных логических отношениях; они деятельны и изменчивы. Мы должны допустить движение и изменение как в уме наблюдателя, так и в самых вещах. Могут сказать, что, хотя время само по себе может быть рассматриваемо, как совокупность изменений, но, если бы не было изменения, неизменное все-таки могло бы продолжаться. Если бы, поэтому, мы приняли элеатскую идею о неизменном бытии, так чтобы все следствия бытия неизменно сосуществовали с ним, бытие, как целое, всё-таки имело бы продолжение. Тогда не было бы никакого следования, а было бы только продолжение. Это различение между временем и продолжением, хотя оно часто появлялось, особенно в богословии, мы не можем считать состоятельным; потому что продолжение может означать только непрерывное существование во времени, а без понятия времени продолжение теряет всякий смысл. Единственным обоснованием для различения отдельных моментов времени в неизменном была бы смена психических состояний в нас самих; а сама эта смена есть изменение и потому противоречит означенной гипотезе.

Мы можем дать значение продолжительности, приписываемой неизменному, только под условием предположения независимого, текущего времени, которое непрерывно движется и увлекает с собою бытие. Но этот взгляд невозможен, и потому нельзя допустить, чтобы продолжительность имела какое-нибудь применение к неизменному существованию. Такое бытие есть, и различие прошедшего и будущего для него не существует. Даже и на это есть, мы смотрим как на утверждение только бытия, а не как на форму настоящего времени.

Время зависит от изменения; оно есть только субъективное отражение изменения или форма, в какой мы представляем себе изменение. Часто делали попытку устранить время при помощи следующей риторической уловки; долго и скоро – суть относительные выражения, и наше суждение о продолжительности чисто субъективно. Время, которое долго для одного, коротко, для другого, смотря по состоянию духа. Для Бога тысяча лет как один день; и даже для старика его долгая жизнь, как сказка, которая рассказывается. Вся история человечества ничто в сравнении с периодами геологии; а последнее, в свою очередь, сокращается до минимума, если мы перейдём мысленно к циклам астрономии. Что же, говорят, все конечные периоды в сравнении с Тем, Кто существует вечно? Замечания такого рода имеют известное значение для возбуждения чувства благоговения, но они лишены всякой цены в философском умозрении. Нет сомнения, что наше чувство продолжительности времени чисто относительно и субъективно; конечно, если бы мировой процесс не существовали, как общий содержатель и измеритель времени, каждый человек имел бы свое собственное время. Время существует только потому, что мы измеряем его по одному же объективному процессу или по одному и тому же сознанию. Объективный факт состоит в том, что бытие переходит из одного состояния в другое; и эти состояния взаимно исключаются одно, другим. Изменение, конечно, не требует времени; но оно имеет своим результатом новое состояние, которое исключает ему предшествующее и потому следует за ним. Этот факт изменения есть основной. Он не во времени и не требует времени; но он обусловливает собою время; и время есть только форма изменения. Но обычному взгляду, время существует, как предварительное условие изменения; по научному взгляду, изменение есть первое, а время только его форма. Оно не имеет никакой другой реальности.

Абсолютное время, или время, как независимая реальность, составляет чисто продукт нашего мышления. В этой смысле, следовательно, мир не во времени. Но изменение реально, а изменение не может быть понятно без следования или последовательности. В этом смысле мировой процесс во времени. Но различия времени не зависят от какого-нибудь течения абсолютного времени, а от течения реальности и от положения вещей в этом течении. Если говорится, что есть время между различными членами ряда, это означает только то, что реальность изменяется, переходя из одного состояния в другое; и продолжительность времени не просто измеряется продолжительностью изменения, но ничего нет, кроме продолжительности изменения. Мера изменения есть мера времени; и прекращение изменения было бы прекращением времени.⁹⁸

Таким образом, все, что связано с изменением, существует во времени, временно. Вечное есть отрицание временного, потому что временное и вообще время состоит из известного числа моментов, следовательно, частей, а вечное есть отрицание всяких частей. Следовательно, вечное не может изменяться. Если бы вечное изменялось, то в нем можно было бы определить, по изменениям его, прошедшее, настоящее и будущее, а в таком случае оно не было бы вечным, потому что эти деления суть предикаты временности. Могут возразить, что если изменения совершаются периодически, так что образуют непрерывный круговорот бытия, то по ним никак нельзя определить ни прошедшего, ни будущего. Но такого круговорота бытия вовсе нет на самом деле; сущность мирового процесса состоит в развитии.

Кроме того, если бы вечное изменялось, то его изменения совершались бы в известные определенные моменты времени, и оно все, таким образом, состояло бы из определенных (конечных) величин. Но конечные величины, как бы ни была велика сумма их, никогда не могут дать бесконечности. Если мы сравним конечное с бесконечным, т.е. разделим первое на второе, то получим такую ничтожную дробь, которая принимается за нуль. Но бесконечное множество нулей не даст не только бесконечной величины, а даже единицы. Все это приводит нас к заключению, что безначальное не может изменяться. Если же безначальное не может вообще изменяться, то оно не могло начать изменяться и во времени.

Но положим, что безначальное может изменяться и даже развиваться. Всякое развитие должно иметь свое начало. Таким образом, все, начавшее развиваться во времена, очевидно, сначала было неизменно, а потом стало изменяться. Изменение предмета не может зависеть от него самого, потому что если бы причина изменения была в самом предмете, то она существовала бы в нем с самого начала его бытия. А в таком случае она всегда производила бы на него свое действие, и таким образом предмет всегда находился бы в одном состоянии. Изменением же предполагаются, по меньшей мере, два различных состояния, потому что оно есть переход предмета из одного состояния в другое. Если предмет находится в одном состоянии, то он не изменяется. Таким образом, безначальное само от себя не могло начать своего изменения. Следовательно, если бы безначальное начало во времени изменяться, то оно могло бы зависеть в своем изменении только от внешней причины. Эта причина должна быть временною, потому что если бы она была вечна, то она всегда производила бы свое действие, и, следовательно, безначальное всегда находилось бы в одном состоянии; но оно начало изменяться во времени; значит, причина этого изменения сначала не существовала, а потом стала существовать; если же так, то эта причина случайна, потому что она могла и не быть.

Но, во-первых, странно было бы безначальное и самобытное ставить в зависимость от временного и случайного. Во-вторых, если изменение безначального во времени зависело от воздействия на него со стороны некоторой временной причины, то спрашивается: откуда взялась эта временная причина? Сама собою она не могла явиться, так как из небытия само собою не может произойти бытие. Ясно, что эта внешняя причина получила свое бытие от другой причины, эта последняя от третьей и т.д. до бесконечности. Таким образом, решение вопроса о причине, в следствие которой безначальное начало развиваться, привело нас к новому вопросу, решить который уже нет никакой возможности. Допуская существование внешней причины, от которой безначальное бытие начало изменяться, мы темное объясняем еще более темным. Ряд причин не может быть безначальным, потому что в таком случае он не имел бы первого предыдущего, из которого развилось все последующее; но мысль о следствии без причины или о последующем без предыдущего совершенно нелепа. Таким образом, нельзя допустить, чтобы безначальное во времени могло начать свое изменение от внешней причины. Если же безначальное не могло начать своего изменения ни само собою, ни от внешней причины, то оно вообще не могло начать своего изменения. Следовательно, то, что начало развиваться, не могло быть безначальным. Необходимо признать, что было время, когда оно не существовало.

От этих слишком общих и отвлеченных соображений перейдем теперь к рассмотрению эмпирических данных касательно занимающего нас вопроса.

Предположение о вращении всей звездной системы около общего центра. Порядок исследования. Постановка вопроса о начале солнечной системы. Закон Боде. Двоякое движение планет. Спутники, Главные элементы планетного движения, Законы Кеплера. Закон тяготения. Отношение движения к материи. Невероятность случайного возникновения гармонии планетных движений. Осевое движение Солнца и планет, Вывод из предыдущего относительно временного начала солнечной системы. Противоположный взгляд Кцольбе. Необходимость признания внешней причины планетного движения, действие которой началось во времени.

Мир представляет собою совокупность систем, частью подобных нашей солнечной систем, частью состоящих из двойных или же скученных звезд и туманностей, систем, с математическою правильностью расположенных в бесконечном пространстве и движущихся, по-видимому, около одного общего центра.⁹⁹ Здесь требует объяснения, может быть, только последний признак, т.е. движение около одного общего центра. Основанием этого предположена служат наблюдения астрономов над собственными движениями звезд и в частности Солнца. Солнце, двигаясь около своей оси, в тоже время имеет, по-видимому, и поступательное движение, именно подвигается к точке, лежащей в созвездии Геркулеса. Это заставляет думать, что должна быть точка, около которой движется солнечная система вместе со своим центром – Солнцем.¹⁰⁰ «Размышляя внимательно об этом предмет (т.е. о существовании собственных, хотя и весьма медленных, движений звезд), говорит Джон Гершель, никто не отвергает весьма вероятной, почти несомненной мысля, что наше Солнце, подобно звездам, должно иметь собственное движение в каком-нибудь направлении. Неизбежным следствием такого движении, в котором не участвуют прочие тела Вселенной, должно быть медленное, общее видимое стремление всех звезд к той бесконечно отдаленной точке, к которой направлены все линии, параллельные этому движению, и в ту сторону, которую покидает Солнце, независимо от того, как бы ни отличалось это направление от направления собственного движения каждой отдельной звезды».¹⁰¹ Некоторые астрономы допускают, что вся система Млечного пути, заключающая в себе наше Солнце и ближайшие в нему звезды, составляются наше звездное небо, имеет общее вращательное движение в плоскости галактического круга¹⁰² и сохраняется в целости взаимным тяготением всех звезд системы, противодействующим центробежной силе, развивающейся вследствие этого вращения.¹⁰³

Так как мир состоит из разных частей, больших и малых, то для раздельности мы будем рассматривать сначала развитие мира, замечаемое в больших частях, потом – в средних и наконец в малых. Под большими частями мира мы разумеем целые системы, образцом которых для нас служить наша солнечная система; под средними – отдельные небесные тела, какова наша планета; под малыми – предметы, находящееся на отдельных небесных телах. Так как из таких предметов нам известны только предметы, находящиеся на земле, то, разумеется, мы имеем в виду только их, и из них особенно человека. Таким образом в своем рассмотрении развития мира мы будем идти в обратном концентрическом порядке, потому что от больших предметов последовательно будем переходить к меньшим и наконец к венцу природы – человеку.

Дают ли факты астрономы, геологии и биологии право на признание временного начала нашей солнечной системы, в особенности Земли с её обитателями, или же их можно привести в согласие и с предположением вечного её существования?¹⁰⁴

Конечно, есть много естествоиспытателей, без колебания допускающих космогонию. Мы видим изменение и возникновение столь многих вещей и явлений, что представляется естественным принять временное начало земного шара и его обитателей, так и вообще нашей солнечной системы. Но здесь можно спросить, заключение это не есть ли поспешное обобщение; и мир, несмотря на различные изменения, которые фактически имеют в нем место, и без сомнения, совершаются временно, все-таки в целом не существует ли от вечности таким, каков он теперь? По крайней мере, были ученые, которые утверждали, что возражения астрономии и геологии против признания вечности мироздания недостаточны, и что нет ни одного положительного факта, который стоял бы в противоречии с этим признанием. Между тем вопрос о безначальности мира можно понимать различным образом, смотря по тому, будут ли приписывать вечность данному в нашем опыте целесообразному миропорядку, или же только известным реальным принципам.¹⁰⁵ Так, можно было бы нашей планете и всей солнечной системе приписывать переменное происхождение, и все-таки ряд развития мира считать абсолютно бесконечным, следовательно, безначальным, как эго и делается даже знаменитыми естествоиспытателями.

Прежде всего мы займемся вопросом о начале солнечной системы.

Главнейшее члены нашей солнечной системы, которые обыкновенно называют планетами, находятся, как известно, не только на различных расстояниях от Солнца, но и в отношении величины и плотности своих масс представляют значительные разницы. Все-таки касательно главнейших планет в отношении их среднего расстояния от Солнца, открыта некоторая законосообразность, равно как и отношения плотностей этих планет обнаруживают некоторую правильность, состоящую в том, что плотности внутренних, ближе к Солнцу лежащих планет, вообще больше плотности внешних, планет. Другой закон касается средних расстояний планет от Солнца и впервые формулирован был Виттенбергским профессором Титиусом. Он известен преимущественно под именем закона Боде. Закон этот наглядно выражается в следующем ряде чисел.

Если мы к этим планетам присоединим еще открытый в недавнее время, находящееся за орбитой Урана, Нептун, то подучим для его среднего расстояния от Солнца, согласно с представленным рядом, величину 8+3,2⁸=8+3*256=8+768=776 миллионов миль.

При переходе от Марса к Юпитеру правильный прогресс ряда оказывается нарушенным. Открытие этого пробела привело к предположению, что между Марсом и Юпитером, может быть, находится еще одна маленькая планета. Это предположение получило некоторое подтверждение в дальнейших вычислениях и наблюдениях. Именно, открыли Цереру и потом в довольно быстрой последовательности – Палладу, Юнону и Весту, к которым в недавнее время присоединилось еще большое число маленьких тел. Эти маленькие планетные массы, число которых, со включением прежде названных, восходит уже за 100, суть так называемые планетоиды, которые считаются некоторыми астрономами, по предположению, высказанному впервые Olbers’ом за обломки одной большой, каким-нибудь образом разрушившейся, планеты.

Известно, что всем планетам свойственно двоякое движение. Именно, каждая планета вращается вокруг оси, проходящей через центр её массы, и имеет вместе с тем поступательное вращательное движение вокруг центрального пункта, лежащего вне её массы. Оба движения у всех планет совершаются в одном и том же направлении: все они вращаются с Запада на Восток около своей оси и также с Запада на Восток вокруг своего общего центрального тела, Солнца, которому равным образом свойственно движение около своей оси с Запада на Восток.

Между перечисленными планетами есть несколько таких, которые на своем пути вокруг Солнца сопровождаются другими мировыми телами. Так известно, что наша планета имеет одного спутника – Луну. Юпитер имеет 4, Сатурн – 8 и Уран – 6 спутников. Сатурн, кроме того, отличается еще несколькими, концентрически окружающими его, кольцами, которые помещаются на плоскости его экватора и отделяются одно от другого пустыми промежутками. Нептун, по наблюдениям Lassel’a и Bond’а, также сопровождаются одним (вероятнее несколькими) спутниками.

Все эти спутники имеют движение около своей оси с Запада на Восток и точно также вращаются около своих главных планет.

Таким образом, число самостоятельных мировых тел, которых совокупность составляет нашу солнечную систему, не незначительно, даже если не считать так называемых планетоидов.

Можно ли на эту систему, в особенности на гармонию движений её членов, смотреть, как на существующую от вечности?

Прежде чем приступим к ближайшему рассмотрению этого вопроса, бросим взгляд на главные элементы планетного движения.

Движение планет около Солнца, как и так называемое центральное движение вообще, есть криволинейное. Но каждое криволинейное движение, по параллелограмму сил; может быть введено на два прямолинейные движения: тангенциальное, т.е. направленное в сторону от кривого пути, во касательной к нему (по тангенсу), – и центральное, т.е. направленное к центру кривой линии. Во время своего движения по кривому пути тело сохраняет стремление удаляться от этого пути в тангенциальном направлении. Это стремление в науке носит название тангенциальной силы, а причина, влекущая тело к центральному пункту – центростремительной или центральной силы. От этих обеих сил еще отличается центробежная сила, на которую, впрочем, можно смотреть, как на непосредственное следствие тангенциальной силы. Она, именно, состоит, в стремлении тела, вытекающем из бокового (тангенциального) движения, удаляться от центрального пункта по направленно, нормальному¹⁰⁶ к кривому пути. Этой центробежной силе противодействует центростремительная сила, так что она уничтожается или самою последнею, или же её боковою слагаемою, смотря по тому, происходит ли движение по кругу, или по другой кривой.

Что касается формы кривого пути, какой тело описывает около центрального пункта, то она обусловливается направлением и скоростью первоначального прямолинейного движения, первоначальным расстоянием тела от центрального пункта и законом, по которому действует на тело отклоняющая причина. Смотря по взаимному отношению этих элементов, кривая может быть замкнутою, может постепенно приближаться к центральному пункту или же постоянно удаляться от него.

С этими общими данными сопоставим теперь законы, каким следуют планеты в своем движении около Солнца. Первый закон Кеплера гласит, что планеты движутся по одинаковым кривым, и что их радиусы-векторы описывают около центрального пункта Солнца плоскостные пространства, пропорциональные временам. По второму Кеплерову закону, среднее пути планет суть эллипсы,¹⁰⁷ в фокусе которых S находится Солнце. Каждая планета, всего ближе к Солнцу, бывает в перигелии, где она имеет наибольший диаметр, если смотреть на нее с Солнца, и наиболее быстро движется; напротив, она всего дальше от Солнца в афелии, где она имеет наименьший (если смотреть с Солнца) диаметр и наиболее медленно движется. Радиус-вектор есть мысленная прямая линия от центра Солнца к какому-нибудь пункту эллиптического пути, описывающая плоскостные пространства, пропорциональные, временам, так что в одинаковые количества времени описываются одинаковые плоскостные пространства, в форме эллиптических секторов.¹⁰⁸ Наконец, по третьему Кеплерову закону, квадраты сидерических времен обращения¹⁰⁹ планет относятся, как кубы их средних расстояний от Солнца.

На основании этих законов, Ньютон с очевидностью показал, что планеты в своём движении вокруг Солнца влекутся силою, которая постоянно направлена к центру Солнца, и действие которой на разные планеты в каждом месте их путей находится в обратном отношении, к, квадратам их расстоянии от Солнца. Тоже нужно, сказать и о спутниках в отношении к их разным планетам. Так, Луна в своем криволинейном движении около земли одерживается силою, направленною к центру последней и обратно пропорциональною квадрату расстояния. Поэтому, тяжесть на земной поверхности есть только частный случай всеобщего тяготения, по которому каждые два тела, если им ничто не препятствует должны с возрастающею скоростью двигаться к своему общему центру тяжести. Под тяготением здесь должно разуметь причину движения, которая простирает свое действие на оба тела вместе и равномерно и сообщает им в каждый момент скорости, которые находятся в обратных отношениях к массам, при том, что касается интенсивности действия, нужно еще принимать во внимание квадратное отношение расстояние. Но обыкновенно под законом тяготения понимают взаимное притяжении данных тел, и потому выражают этот закон в такой формуле, что материальные частицы всякого тела взаимно притягиваются в прямом отношении к своим массам и в обратном – к квадратам своих расстояний.

С точки зрения механики, тяготение подходит под понятие, так называемой, непрерывной силы, которая приводит тело, смотря по обстоятельствам, в однообразно или неоднообразно ускоренное движение. Не эллиптическое движение планет, кроме такой силы, требует ещё простого движения, направленного в сторону по отношению к центральному пункту, т.е. движения тангенциального.¹¹⁰

Теперь если утверждать, что каждое движение предполагает причину, то это имеет значение также и относительно тангенциального движения планет. Как причину этого движения, мы можем допустить или так называемую моментальную силу, например, в форме толчка, или непрерывную силу, которая действовала только в продолжение некоторого времени, а потом предоставила тело самому себе, так что последнее по закону инерции с достигнутою скоростью однообразно стало стремиться далее в определённом направлении. Но указанное согласие в движении всех планет требует также известного согласия и в отношении силы, которая произвела тангенциальное движение. По этому-то Ньютон видел в этой силе действие Божие. От первоначальной скорости тангенциального движения, от первоначального положения тела и расстояния его от центрального пункта пункта зависит то, будет ли криволинейный путь тела эллипсом, параболой¹¹¹ или гиперболой.¹¹²

Если бы сделанное предположение находилось вне всякого сомнения, то на нашу солнечную систему, в виду её теперешних механически отношений, конечно, нельзя было бы смотреть, как на существующую от вечности. Между тем правильность предположения, что каждое движение нуждается в причине, слишком сомнительна. Не представляется необходимости на каждое движение смотреть, как на действие какой-нибудь причины; мыслимо также первоначальное, т.е. беспричинной движение. Мнение, что покой есть первоначальное, как бы естественное состояние находящихся в пространстве объектов, есть предрассудок, основывающейся большею частью на ложной или, по крайней мере, несостоятельной индукции. Древние все без исключения утверждали, что естественное состояние вещей есть покой. Вещи приводятся в движение только внешнею деятельностью и, будучи предоставлены сами себе, скоро приходят снова в покой. На движение смотрели, как на «насильственное состояние» вещей, и в движущейся вещи предполагалось внутреннее стремление освободиться о него. Источник этого убеждения очевиден. В своем чувственном опыте мы имеем многочисленные примеры прекращения движения и трудности начать его. Кроме того, мы находим в самых себе слабость, проистекающую от продолжительного усилия, которая побуждает нас искать отдыха; и это, путем некоторого механического антропоморфизма, легко переносится на вещи.

Такой взгляд древних мыслителей привел в позднейшее время к противоположной идее, что движение есть естественное состояние вещей. Понятие о материи, как не имеющей никакого принципа движения в самой себе и как стремящейся к покою, необходимо привело к учению, по крайней мере, о перводвигателе во Вселенной, который должен быть, следовательно, нематериальным. Но такой взгляд едва ли был бы полезен, представляя поддержку для теистически настроенных мыслителей и потому не мог бы не оказаться неудобным, для тех, кто не разделяет, таких тенденций. Эти побочные выводы не остались без влияния на умозрения касательно движения. Более важное основание этого взгляда составляет желание избежать допущения каких-либо движущих сил в материи. С этою целью были изобретены различные теории молекулярных вращений, в которых атомы, первоначально одаренные движением, оказываются производящими все материальные феномены путем простых видоизменений меры и направления движения. Но каков бы ни был источник этого учения, трудно дать понятию естественного какое-нибудь ясное значение в этой связи, а в прямом своем смысле, это учение ложно. Если бы движение было существенным и неотделимым свойством каждого элемента, а не разнообразящимся продуктом движущих сил, оно могло бы быть названо естественным для материи. В таком случае каждый элемент, предоставленный самому себе, двигался бы с определенной скоростью, которая была бы результатом его собственной природы. Но этот взгляд несостоятелен и приводит к следствиям, прямо опровергаемым фактами. Может быть, движение есть универсальный факт, как действие движущих сил элементов; но это далеко от того, чтобы сделать движение присущим материи и существенным её атрибутом. В действительности, движение ни естественно, ни неестественно, но есть состояние, в котором материя может быть или не быть; но в этом смысле материю можно назвать безразличной к движению.¹¹³

Конечно, тело, находящееся в покое, не может само собою прийти в движение; для этого требуется причина, равно как и существующее уже движение только какою-нибудь причиною может быть изменено в отношении направления и скорости. В этом и состоит закон инерции, которым однако же нисколько не исключается как первоначальный покой, так и первоначальное, следовательно, беспричинное движение. Но если мы представим себе множество первоначальных, взаимно-независимых тел, рассеянными в пространстве, то оставляя в стороне всякое особенное причинное отношение, гораздо скорее нужно ожидать их движения по первоначально разнообразным направлениям, чем взаимного их покоя, так как последний в отношении к бесчисленным возможным, большим или меньшим, скоростям, представляется только в одном случае, именно когда скорость равна нулю. Но все же под таким первоначальным движением мы имеем право разуметь лишь простейшее из всех движений, именно прямолинейное однообразное движение, скорость которого постоянно остается одинаковой, так что движущееся тело в равные промежутки времени постоянно проходит равные пространства. Каждое изменение этого движения в отношении направления и скорости, если бы, без допущения внешней причины, его хотели приписать самому движущемуся телу, тотчас оказалось бы противоречием.

Таким образом, та моментальная сила, которая принимается за причину тангенциального движения планет, представляется необходимою только тогда, если предположить, что планеты когда-нибудь находились в совершенном покое по отношению к Солнцу. Тогда тяготение по прямой линии погнало бы их к Солнцу; круговое движение около последнего было бы невозможно. Напротив, если допустить, что без сомнения позволительно, первоначальное (беспричинное) движение планет, предполагаемых уже существующими, то отсюда следует тотчас, без необходимости предположения толчка, движение их по каким-либо коническим сечениям около Солнца, конечно не непременно эллиптическое движение планет по Кеплеровым законам. Также отсюда не следует непременно то согласие, которое все планеты представляют в отношении к направлению своего движения, так как при великом множестве таких тел гораздо естественнее было бы ожидать первоначального движения по первоначально различным направлениям.

Попытки вывести гармонию планетных движений единственно из взаимодействия большего числа одно от другого независимых тел, находящихся в первоначальном движении по различным направлениям, показалась бы, конечно, нелепым предприятием, по крайней мере для тех, кто не принадлежит к числу людей, слишком сильно верящих в чудесные действия случая.

Здесь приводятся некоторые соображения, представляющиеся при известных предположениях о происхождении планетного движения в отношении его первоначальной скорости. Известно, что планета, на которую действовала бы одна только центральная сила, описала бы прямую линию по направлению к Солнцу. Напротив, продолжающееся по закону инерции тангенциальное движение (которого величина и направление различно видоизменяются центральною силою, изменяющеюся в зависимости от расстояния), будучи предоставлено само себе, повело бы планету по прямой линии в сторону от Солнца. Обе силы, центральная и так называемая тангенциальная, обусловливают собою кривой путь планеты. Но кривизна этого пути, как уже было замечено выше, зависит от величины первоначальной скорости (иди силы первого толчка) и от величины центральной силы, которая в свою очередь обусловливается расстоянием планеты от Солнца. Если бы действия обеих сил в момент, когда планета начала двигаться, были равны, то должен был бы возникнуть совершенно круговой путь. Но в случае, если первоначальная скорость тела только в самой ничтожной мере была меньше или больше, чем сколько требуется для кругового пути, то и расстояние его от Солнца должно было сделаться меньше или больше, так как тело менее или более следовало по тангенсу своего пути. В таком случае путь его не мог бы сделаться кругом, но был бы эллипсом, в котором место начала движения было бы или наиболее удаленным от Солнца пунктом орбиты (афелием), или же наиболее приближенным к Солнцу пунктом (перигелием). Не во всех случаях, однако же, за исключением того, которому соответствует круговой путь, могли бы возникнуть эллипсы, так как тело, движущееся к определенному пункту с силою, обратно пропорциональною квадрату расстояния, вообще будет описывать только одно коническое сечение.

При первоначальной скорости от 0,01 до 12,97 мили (в секунду) должны возникать эллипсы, если начало движения имеет место в афелии. При скорости в 12,98 мили в том же самом случае возник бы круг. Если, напротив, место возникновения движения предположить в перигелии, то при первоначальной скорости от 12,99 до 18,34 мили будут возникать эллипсы, но при скорости от 18,36 до ∞ миль – гиперболические пути. При скорости в 18,35 мили получился бы параболический путь.

Действительные скорости планет в каждом из пунктов их орбит только немного отступают от скоростей, которые по вычислению должны были бы иметь место в кругах, если бы планеты двигались по этого рода кривым. Во всем пути каждой планеты не может быть ни одного пункта, в котором скорость была бы равна скорости в параболе, потому что в противном случае, начиная с этого пункта, каждая планета стала бы описывать уже не эллипс, но параболу и, следовательно, более уже не возвратилась бы к Солнцу. При выше сделанном предположении, к кругу или параболе могла привести лишь одна определенная начальная скорость, между тем как есть бесконечно много скоростей, которые могут произвести эллипсы или гиперболы, вследствие чего, разумеется, последние два конических сечения гораздо вероятнее, чем два первые. Эллиптические пути требуют, в сравнении с гиперболическими, сравнительно ничтожной силы первого толчка или первоначальной скорости. За достижением известного предела все мыслимые скорости обусловливали бы собою гиперболические пути. Важно также и то, что средние эллиптические пути большей части планет лишь незначительно отступают от формы круга. Теперь понятно, что для существования эллиптических путей представляется несравненно большая вероятность, чем для существовали гиперболических путей, так как возникновение первых предполагает только незначительную силу, а природа, сколько она известна нам, всегда избирает преимущественно наименьшие средства для достижения своих великих целей.

Теперь легко сообразить, какое редкое совпадение совершенно особенных обстоятельств должно было иметь место, если бы все планеты, принадлежащая к нашей солнечной системе, при предположении их первоначальной взаимной независимости должны были приобрести движение вокруг Солнца именно по таким эллиптическим путям, какие действительно они описывают. При этом еще упускается из виду особенное распределение планетных масс, которым обусловливается устойчивость солнечной системы. Если даже положить, что эту устойчивость нельзя было бы признать вечною, в строгом смысле слова, все-таки существование её обеспечено, по крайней мере, на неизмеримое продолжение времени. Петербургский астроном Шуберт¹¹⁴ указывает на вычисления, из которых самым ясным образом вытекает, что при другом распределении планетных масс последовало бы совершенное превращение, а при другом отношении орбит, может быть, конечное разрушение солнечной системы, но что благодаря действительному распределению тех и других существование её обеспечено на вечные времена.

Выше было указано на то, что прямолинейное однообразное движение со скоростью, постоянно остающеюся одинаковою, не нуждается необходимо в причине, а поэтому не нуждается также в причине и потребное для центрального движения тангенциальное движение планет. Но кроме их движения вокруг Солнца всем этим телам свойственно еще согласное движение вокруг осей, в направлении с запада на восток. Это осевое вращение вовсе не есть так называемое простое движение, но сложное, т.е. разложимое на элементы. В понятии вращения содержится, как признак, постоянное изменение направления. Такое движение необходимо требует причины, и именно внешней причины, будем ли мы представлять ее себе как моментально действующую силу, например, в форме эксцентрического толчка, или как-нибудь иначе, например, в виде множества некоторых сил.

Чтобы напомнить себе условия вращения тела вокруг оси, представим себе нисколько моментальных толкающих или тянущих сил различной величины и направления, которые могут одновременно действовать на тело. Если теперь эти силы соединяются в одну среднюю силу, идущую чрез центр тяжести массы, то отсюда возникает поступательное движение тела в таком роде, что все его пункты описывают прямые взаимно параллельные линии. Напротив, тело, не встречающее посторонних препятствий, кроме этого прогрессивного движения, в то же время получит вращательное движение около своей оси, если вытекающая из данных сил средняя сила не проходит чрез его центр тяжести; Оба движения, поступательное и вращательное, совершаются независимо одно от другого и продолжаются с однообразною скоростью, пока какая-нибудь новая сила не произведет перемены.

Таким образом, в отношении тангенциального движения планет, принимая во внимание также движение их около оси, мы снова возвращаемся к мысли о первом толчке или о том, что ему соответствует, поэтому, мы еще более имеем основание для утверждения временного начала солнечной системы. Сила, которую мы здесь разумеем, должна была некогда воздействовать, как внешняя причина движения. Действие её нельзя относить назад до бесконечности, что было бы равнозначно утверждению, что это действие никогда не имело места.

Здесь, может быть, кто-нибудь вспомнит об Аристотеле, который, как известно, утверждал, что замкнутое круговое движение, в особенности вращение неба, есть движение, существующее от вечности, в самом себе имеющее основу, следовательно, не имеющее причины вне себя, так как здесь совпадают движимое и движущее, которое должно быть покоящимся в себе. Ближе входить в рассмотрение этого мнения о движении, кажется, нет надобности, потому что философские взгляды Аристотеля на движение слишком противоречат основоположениям нашей точной механики. Известно, что эти взгляды принадлежат к самым слабым частям Аристотелевской физики и в продолжении средних веков сильно мешали научным успехам механики. Правильные начала, какие положил Архимед, особенно в области статики, оставлены были без внимания, потому что их нельзя было привести в согласие со взглядами Аристотеля.

В новейшее время безначальность, или вечное существование целесообразная миропорядка была защищаема, как известно, Н. Czolbe. В сочинении «Границы и происхождение человеческого познания, раскрытые в противоположность учениям Канта и Гегеля. Натуралистическо-телеологическое проведение механического принципа»¹¹⁵ он говорит, что эллиптическое движение планет около Солнца составлено из лежащего в их материи взаимного протяжения, т.е. из центростремительного движения, и первоначально сообщенного каждой отдельной планете тангенциального движения, строго определенного к произведению её особенной орбиты в отношении скорости и направления. Тангенциальное движение отнюдь не присуще материи, но в известном смысле есть сила без материи, независимая от последней и соответствующая определенной цели (т.е. вызову особенного пути); подобно органическим формам, оно самым решительным образом опровергает мнение материализма, что мир возник только благодаря силам, присущим материи, и существует лишь чрез них.

Между тем, при предположении вечного существования солнечной системы, тангенциальное движение не могло быть сообщено отдельным планетам, потому что такое сообщение требует именно внешней причины, действие которой должно было начаться временно. Конечно, Czolbe говорит о первоначально сообщенном тангенциальном движении, что должно означать, по его взгляду, что это движение существует от вечности. Но не ясно, в каком смысле Czolbe названное движение рассматривает как силу без материи. Во всяком случае здесь мы имеем дело с массами, которые движутся. Вопросом может быть только то, следует ли признать это движение первоначальным в указанном значении, или оно обусловлено причинным отношением. Если Кцольбе тангенциальное движение понимает в последнем смысле и смотрит на него некоторым образом, как на силу без материи, то при этом он, может быть, опирается на идею о движущем принципе, который существует независимо от материи, но от вечности связан с нею. Кто-нибудь мог бы этот принцип относить к божественному разуму, который от вечности обусловливает гармонию планетных движений. Подобное отнесение, однако же, не имеется в виду в ходе мыслей Кцольбе. Во всяком случае, и, по его мнению, возникновение целесообразно устроенного мира не может быть мыслимо, как дело слепого случая. «Так как, однако же, существование Бога нельзя признать, говорит он, то остается только допустить безначальность или вечность миропорядка. Конечно, Кцольбе не пытался ближе обосновать недопустимость идеи Бога, напротив, он заключает обратным образом – от вечности мирового порядка к не существованию Бога, считая совершеннейшими иллюзиями все попытки объяснить возникновение солнечной системы, как физическую необходимость.

В отношении этого последнего пункта мы должны с ним согласиться, насколько при этом речь идет собственно о начале целесообразного течения природы. И вполне справедливо замечается, что сам Ньютон, открытый им законом тяготения, считал совершенно недостаточным для обоснования такой дедукции. Всем этим, однако же, еще ничего не доказывается против временного возникновения солнечной системы.

Соединенное с тангенциальным движением осевое движение планет требует внешней причины, которая некогда должна была действовать. В первоначальном (беспричинном) вращении вокруг своих осей планеты не могли находиться. Здесь не может быть мыслима первоначальная causa immanens,¹¹⁶ потому что если бы кто-нибудь стал утверждать, что планеты сами себя определили от вечности к вращению вокруг своих осей, это повело бы к противоречивому в самом себе и, следовательно, нелепому понятию; кроме того, мысль, что планеты имеют в самих себе основание своего движения, прямо противоречит закону инерции. Между тем нельзя было бы допустить и внешнюю причину движения, если бы на нее хотели смотреть, как на некоторый самостоятельный принцип осевого вращения и тангенциального движения планет, действующий от вечности. Непрерывно такая причина не могла действовать, потому что в таком случае должно было иметь место постоянное ускорение движение, что несогласно с действительностью. Следовательно, принцип, о котором идет речь, должен был бы внести свою деятельность или произвольно, или по необходимости, в известный момент времени, если не хотим прийти к признанию совершенной невозможности возникновения и данного состояния солнечной системы. Если допустить, что мысль об особенном, от вечности действующем, начале движения, присущем самой материи, здесь совершенно невозможна, то осевое вращение и тангенциальное движение планет могло бы произойти только от внешней причины, которая действовала не от вечности и в вечность, но одно какое-либо время, сообщив данным массам или моментально, т.е. в неизмеримо короткое время, или в течение конечного времени определенные скорости, с какими эти массы потом уже продолжали однообразно стремиться далее по закону инерции.

Так как и осевое вращение всех планет происходит в одном и том же направлении, то ясно, что та внешняя причина, которая произвела это вращательное движение, должна была произвести свое действие одним определенным и одинаковым образом. Поэтому, гипотеза о случайном возникновении солнечной системы из уже готовых тел, находившихся в первоначальном (безначальном) движении по различным направлениям, опять оказывается в высшей степени невероятною.¹¹⁷

Согласие в направлении движения планет указывает на общее их происхождение. Взгляд Лапласа на происхождение солнечной системы. Отзывы выдающихся ученых об этом взгляде. Причина, произведшая осевое вращение первоначального туманного шара. Мнение Шпиллера о возникновении планет. Химический состав различных планет. Теперешнее состояние Солнца. Выводы из спектро-аналитических и фотометрических исследований. Стадии развития мировых тел. Канто-Лапласовская теория не требует необходимо прежнего расплавленно-жидкого состояли мировых тел; но такое состояние очень вероятно. Опыт Плато. Недопустимость идеи о regressus in infinitum в отношении Канто-Лапласовской теории. Критика этой теории у астронома Фая. Собственная его космогоническая гипотеза. Общий вывод.

Согласие в направлении движения всех планет и принадлежащих к ним спутников,¹¹⁸ а равно и то обстоятельство, что экватор вращения Солнца почти совпадает с поясом, который содержит в себе орбиты планет, привели французского астронома Лапласа к предположению общего происхождения всех этих мировых тел. Не может быть, чтобы такое согласие было делом случая, но его должно считать результатом действия одной и той же основной причины.

По взгляду Лапласа, все основные элементы вещества, составляющие нашу солнечную систему, некогда были соединены в один огромный туманный или газообразный шар, размеры которого превосходили пределы теперешней планетной системы. Атмосфера Солнца, говорит Лаплас, первоначально простиралась за пределы орбит всех планет и сжималась постепенно, пока достигла теперешних своих границ. В первоначальном своем состоянии Солнце походило на открываемый телескопом туманности, состояния из более или менее блестящего ядра, окруженного туманностью, которая, сжимаясь у поверхности ядра, превращает его в звезду. Если заключить, по аналогии, что все звезды образовались таким образом, то можно вообразить себе их прежнее туманное состояние, предшествуемое в свою очередь другими состояниями, в которых туманная материя была все более и более разреженной, между тем как ядро было все менее и менее блестящим. Таким образом, восходя настолько далеко назад, насколько можно, мы достигнем мысленно до туманности столь разреженной, что едва можно было бы подозревать её существование (une nébulosité tellement diffuse, que l'on pourrait à peine en soupçonner l'existence).¹¹⁹

Тяготение постепенно произвело концентрацию элементов этой туманности, так что возникла более плотная центральная масса или ядро, которое потом сформировалось в наше нынешнее Солнце. Это ядро, а вместе с ним и облегающая его туманная сфера, получило от какой-нибудь внешней причины поступательное движение и в то же время вращательное в направлении с запада на восток вокруг оси, которая находится перпендикулярно к средней плоскости планетных путей. Вращение сообщило туманному шару форму эллиптического сфероида. По мере того как эта масса постепенно сгущалась и вследствие того уменьшалась в своем объёме, скорость её вращения напротив увеличивалась, а вместе с нею и центробежная сила. Усиление центробежной силы на периферических частях экватора вращения, где она составляла противовес тяготению и уничтожала его действие, имело своим последствием отделение этих частей от остальной туманной массы. Возникло туманное кольцо, которое само по себе продолжало вращаться около центральной массы, между тем как остальная туманная масса, скорость вращения которой была меньше, продолжала сжиматься далее. Подобный процесс мог повториться несколько раз, а потому могли образоваться новые туманные кольца. Это должно было происходить каждый раз, как на экваторе вращения нарушалось равновесие между центростремительною и центробежною силою, и последняя брала перевес над первою. Если оторвавшееся кольцо силою притяжения соединяло со своею массою ближайшие к нему части туманной массы, то по причине ослабления скорости вращения притянутых частиц и от действия на них центробежной силы, а также вследствие деятельности молекулярных сил, оно должно было потерять связь своих частей и распасться на несколько обломков, из которых каждый продолжал свое прежнее движение вокруг центральной массы. Но так как внешние части кольца имели большую скорость, чем внутренние, то вместе с тем каждый из них получал вращение вокруг своей оси в направлении того же движения. Наибольший обломок кольца мог притянуть к себе меньшие обломки и соединить их со своею массою.

Впрочем, возможно также и то, что отдельные обломки сохраняли самостоятельное существование: основанием для такого предположения может служить факт существования так называемых планетоидов. Отделение новых туманных колец должно было прекратиться, как скоро центробежная сила, вследствие продолжавшегося сжатия ядра, более не могла уже уничтожать собою действия тяготения. Но в образовавшихся уже планетных туманных массах мог повторяться тот процесс, который обусловливал возникновение колец, если данные массы были так велики, что центробежная сила на экваторе вращения должна была брать перевес над тяготением. Обломки колец формировались означенным образом в самостоятельные сфероидальные массы, вроде спутников или лун, или же в некоторых случаях кольца сохраняли свою форму, чему пример представляет Сатурн со своими кольцами. Возможно, однако же, что эти кольца, взятые отдельно, состоят не из сплошных масс, но именно из бесчисленных обломков прежних самостоятельных колец, следовательно, как бы из множества спутников, промежутки между которыми в сравнении с каждым отдельным кольцом так ничтожны, что по причине громадности расстояния мы не можем заметить их.

Вот существенные пункты составленной Лапласом гипотезы о происхождении солнечной системы.¹²⁰ Уже ранее нисколько раз были высказываемы взгляды, близко подходившие к той основной мысли этой гипотезы, которая позднее получила более определенное теоретическое развитие и более твердое обоснование у Канта в сочинении: «История природы и теория неба»,¹²¹ и потом особенно именно у Лапласа в сочинении, под заглавием: «Изложение системы мира».¹²² Милль видит в Лапласовском взгляде более, чем только гипотезу. Этот взгляд представляет собою, как говорит Милль, пример прочно обоснованного заключения от существующего в настоящее время действия к его прошлой причине, и именно по известным законам этой причины; он не заключает в себе другого предположения, кроме того, что действительно существующие предметы повинуются законам, которым, как известно, подчинены все земные предметы, им подобные.¹²³

Спенсер называет гипотезу Лапласа в высшей степени вероятною.¹²⁴ «Основанная на законе всемирного тяготения гипотеза туманных масс, говорит он, может считать своим прародителем великого мыслителя, который установил этот закон».¹²⁵ Человек, который придал ей главные очертания, был самым неутомимым, самым осторожным и самобытным астрономическим наблюдателем нового времени.¹²⁶ И мир еще не видал более ученого математика, чем тот человек, который исходя из идеи о рассеянном веществе, сгущающемся по направлению к его центру тяжести, указал на путь, которым могла бы произойти, в процессе этого сгущения, взаимно уравновешивающаяся группа Солнца, планет и спутников, подобная той группе, к которой принадлежит и земля».¹²⁷ «Если бы мы даже, продолжает Спенсер, имели мало прямых доказательств, говорящих в пользу гипотезы туманных масс; и тогда вероятность её истинности была бы велика. Собственное её высокое происхождение послужило бы достаточным основанием для её принятия, по крайней мере, предварительного. Но прямых доказательств в её пользу вовсе не мало.¹²⁸ Выдающиеся представители христианской апологетики также признают высокое значение Лапласовской, гипотезы. Бенер, автор «Космоса или Библии природы», излагает в своей книге эту гипотезу, как результате новейших исследований.¹²⁹ Ульрици замечает, что она принята большинством естествоиспытателей.¹³⁰ В подобных же выражениях отзывается о ней и Геттингер.¹³¹

По вопросу о причине, которая произвела вращение вокруг оси первоначального туманного шара, прежде всего представляется мысль о внешнем толчке, который дан был этому шару со стороны другой подобной же массы. Возражали, правда, что такой толчок привел бы в неправильное движение только рыхлые рассеянные массы в том месте, в которое он был направлен, а не всю туманную массу привел бы во вращение.¹³² Но это возражение вовсе не представляется серьезным, в виду того, что частицы туманной массы, о которой идет речь, должны были составлять, вследствие значительной силы тяготения, одно сплошное, хотя и рыхлое целое. Эксцентрический толчок, который привел бы в движение большую часть массы, здесь не мог бы остаться без последствий и для целой массы. Конечно, мыслимо также, что вращение около оси, о котором идет речь, при известных обстоятельствах было произведено притяжением других масс, расположенных вне туманного шара. Но как бы мы ни представляли себе происхождение этого вращения около оси, Канто-Лапласовская теория от этого не изменяется.

Против объяснения, какое эта теория дает относительно возникновения отдельных шарообразных планет из туманных колец, образовавшихся на экваторе вращения туманного шара, Spiller высказал сомнение,¹³³ которое при ближайшем рассмотрении названной теории также не представляется неустранимым хотя при этом не должно упускать из виду, что отделившиеся уже от центрального тела масса должна была оказывать известное влияние на дальнейшее в нем процессы. Spiller думает, что планеты возникли из масс, которые после того, как центральное тело перешло в огненно-жидкое состояние, просто оторвались от него из области его экватора, где центральная сила была наиболее слабою, а потом, вследствие взаимного притяжения частиц своих собственных масс, приняли шарообразную форму. Оторвавшиеся массы должны были лететь таким образом далее в мировом пространстве до тех пор, пока их центробежная сила не пришла в равновесие с тяготением к центральному телу. Такие отделения масс должны были время от времени повторяться, потому что вследствие продолжавшегося сгущения, скорость вращения и сжатие массы постоянно возрастали, и, в особенности, тогда должны были повторяться, если на центральном теле, по причине близости к нему какого-либо уже существовавшего тела, образовывались волны прилива. Отделение каждой планетной массы от центрального тела из волны происходившего в нем прилива происходило только с одной стороны, именно в то время, когда прежде возникшая планета на своем эллиптическом пути наиболее к нему приближалась. Отделялась не та волна, которая находилась на противоположной стороне от планеты, но только обращенная к ней и сильнее его притягиваемая, если центробежная сила этой волны достигала известной степени напряжения. Так, самая крайняя планета, Нептун отделила от себя Урана, этот последний – Сатурна и так далее. Сам Нептун мог возникнуть или чрез простое отделение от центрального тела, когда последнее достигло достаточной скорости вращения, или же под влиянием другого небесного тела, находившегося по близости от центрального тела, тогда еще необыкновенно далеко простиравшегося. Это мнение можно считать видоизменением Канто-Лапласовской теории.

Канто-Лапласовская теория довольно простым образом объясняет согласие в направлении движения принадлежащих к нашей солнечной системе небесных тел. Она дает объяснение вообще и касательно отношений между степенями плотности разных планет. Внутренние планеты (Меркурий, Венера, Земля, Марс) значительно плотнее, чем внешние планеты; это нужно приписать главным образом тому обстоятельству, что, вследствие продолжавшегося сжатия туманного шара, внутренние его слои постоянно делались плотнее в сравнении с внешними. Внутренние планеты должны были приобрести большую плотность также и потому, что они образовывались из колец более плотной материи, между тем как внешние планеты возникли из колец, оторвавшихся первоначально и потому менее плотных. Напротив, объем этих последних планет должен был остаться большим, чем объем внутренних планет, так как первоначально, без сомнения, отрывались от вращавшегося туманного шара большие массы, чем позднее, когда он, вследствие прогрессивная сжатия, достиг уже большей плотности, и частицы его масс сильнее притягивались между собою.

В отношении химического состава различных планет можно думать, согласно с изложенной теорией, что они образовались из одних и тех же элементов вещества, хотя и в различных сочетаниях и пропорциях. Четыре внутренние планеты, плотности которых не очень значительно разнятся между собою, может быть, образовались из одних и тех же основных веществ в почти одинаковых сочетаниях. Напротив, сравнительно столь незначительная плотность внешних планет дает основание предполагать, что они состоят частью из других, по крайней мере гораздо менее плотных веществ. Впрочем, относительно различий в плотности планет может быть приведено еще другое объяснение. Именно, можно думать, что внешним планетам, вследствие гораздо большей величины их объема и обусловленного этим гораздо более медленного охлаждения, в сравнении с внутренними планетами, свойственна еще значительно более высокая температура и потому меньшая плотность. То же самое в особенности может иметь значение относительно Солнца, плотность которого, как известно, гораздо менее плотности внутренних планет, между тем как по объему и массе оно далеко превосходит все планеты, вместе, взятые.

Если составляющие нашу солнечную систему основные вещества первоначально в газообразном состоянии соединены были в один туманный шар, то отсюда легко объяснить переход отделившихся планетных туманных масс в расплавленно-жидкое и потом, вследствие охлаждения чрез продолжавшееся лучеиспускание теплоты, в твердое состояние. Это согласно с так называемым плутонистическим взглядом на возникновение и формирование нашей планеты, взглядом, по которому она некогда находилась в огненно-жидком состоянии. Но этот взгляд не произошел непосредственно из Лапласовской теории относительно возникновения солнечной системы. Основанием для плутонистической гипотезы послужили главным образом вулканические явления на земле. Далее, подтверждение её видели в возрастающей по мере углубления в земную кору температуре земли и в противоположности между слоистыми и кристаллическими каменными породами. Вместе с тем указывали и на согласие этой гипотезы с Лапласовской теорией. По этой последней, Солнце, как ядро того громадного туманного шара, из оболочки которого возникли отдельные планеты, может быть, и теперь еще находится в состоянии раскаленном и потому разреженном, между тем как планеты более или менее отвердели, так что наша Земля, например, только еще в своей внутренности, но все-таки на значительном протяжении, находится в расплавленно-жидком состоянии.

По взгляду французского астронома Фая (Fауе), теперешнее состояние Солнца, действительно, должно быть газообразным. В этом состоянии Солнце чрез лучеиспускание теряет много теплоты и света, что будет продолжаться в течение неизмеримого времени, заключающего в себе миллионы лет, так как громадный запас тепла, сосредоточенного в Солнце, хотя и уменьшается чрез лучеиспускание, но потеря тепла на поверхности постоянно возмещается благодаря направленным вверх и вниз течениям, из которых объясняются темные и светлый пятна на Солнце. Но постепенно из газообразного состояния Солнце должно перейти в расплавленно-жидкое, а потом – в твердое. При этом лучеиспускание света и теплоты будет продолжаться в постоянно уменьшающейся мере, пока Солнце не сделается наконец темным мировым телом с отверделою поверхностью.¹³⁴ Впрочем, Фай думает, что газообразному состоянию Солнца предшествовало еще другое состояние, в котором оно не могло посредством лучеиспускания давать ни интенсивного света, ни интенсивной теплоты. Рассеянные прежде в пространстве вещества соединялись главным образом именно около центра, причем их движение превращалось в теплоту, которая была так значительна, что препятствовала соединению атомов в молекулы. Только уже потом, вследствие лучеиспускания, сделались возможными молекулярный соединения атомов в газообразном состоянии.

Согласно с заключениями, к каким привел спектральный анализ, основанный Бунзеном и Kirchhoff’ом, Солнце окружено раскаленной атмосферой, которая содержит в себе различные вещества в виде пара, именно: водород, железо, кальций, магний (magnesium), натр, хром и никель, в незначительном количестве также барий, медь и цинк. Уже ранее приписывали Солнцу газообразную светящуюся оболочку. Но существование названных веществ в этой оболочке впервые было доказано только на основании спектрального анализа, который привел также к объяснению темных, так называемых Fraunhofer’овских линий в солнечном спектре. Белый солнечный луч, который чрез щель наводится на стеклянную призму, как известно, разлагается на ряд цветных полосок, следующих одна за другою в том же порядке, как и в обыкновенной радуге, и образующих так называемый солнечный спектр. Когда Fraunhofer точнее исследовал этот спектр при помощи зрительной трубы, он заметил в нем большое число темных полос и линий, которые показывают, что здесь недостает лучей известной степени преломляемости. Спектр газового пламени, который получается аналогичным образом, как и солнечный спектр посредством призмы, представляет своеобразные особенности, смотря по веществам, дающим пламя. Так, например, если в таком пламени находится поваренная соль, которая состоит из соединения хлора с натром, то в спектре пламени замечается две тонких желтые линии, которые происходят от присутствия натра в пламени (и по положению соответствуют в солнечном спектре темной двойной линии, которую Fraunhofer обозначил литерою Д).

Если позади светящегося газа поставить достаточно сильный источник света, в спектре которого нет желтых линий, то вместо них являются две темные линии. В случаях этого рода имеет место действие того закона, что пламя не пропускает сквозь себя лучей тех же цветов, какие оно само испускает, если оно получает их из другого интенсивного источника света, находящаяся позади его. Пламя действует на такие лучи, как поглощающая среда; поэтому, темные линии солнечного спектра нужно считать следствием поглощения света веществами солнечной атмосферы. Отсюда последнюю можно представлять себе состоящею из множества различных газов или паров, в спектрах которых темные фраунгоферовские линии первоначально бывают светлыми. Причина, почему они кажутся нам темными, заключается в очень интенсивном источник света, находящемся позади солнечной атмосферы.

В согласии с Канто-Лапласовской теорией находятся также заключения, выведенные Zöllner’ом¹³⁵ из фотометрических исследований касательно световых отношений различных небесных тел. Конечно, эти отношения должны находиться в близкой связи с физическим состоянием этих тел, светят ли они собственным или отраженным светом. По этим исследованиям выходит, что вещества, из которых состоят небесные тела, первоначально были рассеяны в пространстве в газообразном состоянии и образовали туманные массы необычайно высокой температуры. В отношении постепенного сгущения и охлаждения этих масс для каждого небесного тела нужно различать пять стадий развития. Первая стадия есть период раскаленная газообразного состояния, какое спектральный анализ еще теперь открывает в планетных туманностях. За нею следует стадия огненно-жидкая состояния, в которой находится большая часть неподвижных звезд. Третья стадия есть период образования шлаков, во время которого, вследствие постоянно продолжающегося охлаждения, образуется твердая несветящаяся поверхность. Сюда Zöllner причисляет солнечные пятна, которые он считает за глыбы шлака, плавающие в огненно-жидкой массе Солнца и в ней скоро снова растворяющиеся. Переход от второго периода к третьему должен был иметь последствием некоторые изменения в интенсивности и цвете испускаемого телами света. Эмпирически известно, что все тела из расплавленного состояния в твердое переходят чрез стадию красно-калильного жара и таким образом, кроме постепенного ослабления блеска, претерпевают еще и цветовое изменение. Отсюда объясняется, почему громадное большинство изменчивых звезд имеет красный свет. Но красный свет звезд нельзя считать непременным признаком более подвинувшегося вперед охлаждения. Поэтому, не каждая звезда, кажущаяся красною, должна быть признаваема за изменчивую, потому что на цвет, каким светит звезда, имеет влияние не одно только огненно-жидкое тело, но как доказывает Zöllner, и облекающая его атмосфера.¹³⁶

Четвертая стадия есть период извержения или разрывов уже охладевшей и потемневшей поверхности клокочущею под нею расплавленною массою, при чем, смотря по величине извергнутой раскаленной массы, является новый, более или менее сильный свет, который отдаленному наблюдателю представляется так, как будто зажглась новая звезда. Наконец, пятая стадия есть период совершенного охлаждения. Как скоро какая-либо неподвижная звезда достигает этой стадии, она навсегда исчезает от наших взоров. Что некоторые из так называемых неподвижных звезд движутся около совершенно темных тел, об этом, как известно, ученые заключили на основании наблюдений над собственными их движениями. В отношении небесных тел, принадлежащих к нашей солнечной системе, Zöllner высказал мнение, что Юпитер и Сатурн, вероятно, еще находятся в состоянии разгоряченном, при чем происходит в них лучеиспускание света и теплоты, что, напротив, Нептун и Уран, равно как и большая часть Марса, уже покрыты снегом и льдом. Венера, подобно нашей земле, должна быть еще покрыта водой. Солнце, по Zöllner, находится в расплавленном, капельно-жидком состоянии, с начинающимся образованием шлаков, по Фаю, напротив, – еще в огненно-газообразном состоянии, так что только в самых крайних слоях его существуют хлопья или облака частью жидкого, частью твердого состава. В пользу этого последнего взгляда указывают на незначительный специфический вес Солнца, составляющий лишь 1, 44 веса воды, хотя оно содержит в себе большое количество тяжелых металлов, а также на совершенное отсутствие в солнечном свете поляризованных лучей, находимых, однако же, в каждом свете, исходящем из каких-нибудь раскаленных твердых или расплавленных, капельно-жидких, тел.

Канто-Лапласовская теория не требует необходимо, как часто думают, предположения первоначального огненно-жидкого или расплавленного состояния мировых тел и в особенности нашей планеты. Можно, конечно, представить себе такую атомическую и молекулярную конституцию первичного туманного шара, которая должна была иметь своим последствием громадное развитие теплоты, а с тем вместе, после газообразного, и расплавленное его состояние. Подобные этим состояния можно предположить в том случае, если первоначально существовали лишь очень простые группы атомов, из которых сложные молекулярные соединения химических элементов произошли только вследствие разнообразных движений. Но эти сочетания можно только предположить первоначально уже готовыми, так что, например, в туманном шаре нашей планеты они могли существовать частью в газообразном состоянии, частью же в состояния разреженном. Отсюда видно, что по вопросу о том, как или в каком виде и состоянии находились элементы в первичном туманном шаре или в оторвавшихся от него планетных массах, Лапласовская теория предоставляет фантазии большой простор. Она требует собственно только рыхлого или разжиженного состояния данных масс, удобоподвижности их молекул или молекулярных групп, так чтобы вследствие действия центробежной силы могли вышеописанным образом образовываться кольца, все равно, зависела ли означенная разреженность веществ от совершенно газообразного их состояния, или преимущественно от тонкого механического их распределения (рассеяния в пространстве в виде так называемой космической пыли). Конечно, в пользу мнения о прежнем расплавленно-жидком состоянии земного шара, как и вообще планет, говорят вышеизложенные выводы, полученные из спектрально-аналитических и фотометрических исследований. Если солнечное ядро, как остаток от того туманного шара, из которого возникли планеты, и теперь еще находится в огненно-жидком или газообразном состоянии, то в отношении Канто-Лапласовской теории едва ли может представляться сомнительным, что и планеты прошли чрез стадию газообразного состояния.

Из прежнего расплавленно-жидкого или рыхлого состояния планетных масс объясняется сжатая сфероидальная форма, какою более или менее заметно отличаются все члены нашей солнечной системы. Каждая планетная масса, будучи предоставлена сама себе, при предполагаемом (рыхлом) её составе должна была, уже в силу взаимодействия своих частиц, первоначально принять шарообразную форму. Вследствие связанной с осевым вращением центробежной силы, не могло также не произойти образование сжатия, которое должно было становиться тем значительнее, чем больше делалась быстрота вращения, так как по мере усиления последней возрастало стремление частиц удаляться от оси вращения по направлению перпендикулярному к ней. Вот почему внешние планеты, которым свойственно более быстрое вращение около оси, чем внутренним отличаются и более сильным сжатием у полюсов. Обусловленное центробежной силой сжатие вращающегося тела можно искусственно произвести посредством очень простого опыта, который известен под именем опыта Плато (Plateau).¹³⁷

Опыт этот состоит в следующем. Берут смесь из воды и алкоголя, имеющую совершенно одинаковую плотность с каким-либо, произвольно избранным, маслом, например, с оливковым. Известно, что жирные масла менее плотны, чем вода, но плотнее алкоголя. Если в смесь влить часть такого масла, то действие тяжести на последнее, вследствие его равновесия со смесью, уничтожится. Жирные масла не смешиваются с жидкостью, состоящею из воды и алкоголя; поэтому, масло соберется в средине этой жидкости и примет внешнюю форму, обусловленную действием её частичных сил. Масло в этом случае подобно невесомой жидкости, свободно парящей в пространстве и предоставленной собственным молекулярным силам. Она должна, следовательно, принять шарообразную форму, что совершенно подтверждается опытом.¹³⁸ Если в этот масляный шар, находящейся в постоянном равновесии с окружающей его жидкостью, ввести маленький металлический кружок, утвержденный на оси перпендикулярно к ней и начать вращать его посредством этой оси, то шар станет сжиматься у полюсов и расширяться у экватора. Но если быстроту вращения кружка усилить далее известного предала, то жидкий шар быстро достигает максимума своего сжатия; тогда в нем, около его оси, образуется пустота; расширяясь все более, он наконец оставляет кружок и превращается в совершенно правильное кольцо. В момент своего образования это кольцо быстро увеличивает свой диаметр до известного предела, по достижении которого должно прекратить вращение кружка. В течение нескольких секунд после этого кольцо остается, в том же состоянии, но так как противодействие окружающей жидкости ослабляет быстроту его вращений, то оно мало-по-малу перестает вращаться, превращаясь снова в шар около упомянутого кружка с его осью. При помощи этого опыта, сфероидальная форма планет может очень легко объясниться, при предположении прежнего их расплавленно-жидкого состояния. Впрочем, были попытки иначе объяснить эту форму, именно с точки зрения нептунистической геологии, не допускающей прежнего расплавленно-жидкого состояния нашей планеты.¹³⁹

Совершенно таким же образом, как отдельные планеты возникли из одной огромной туманности, эта последняя сама могла оторваться от другой, еще большей, туманной массы, Однако же, при этом нельзя все-таки допустить regressus in infinitum, т.е. бесконечный (или точнее безначальный) ряд таких туманных масс. Необходим первый член ряда. В противном случай получился бы ряд без всякого реального значения, т.е. ряд, состояний только из обусловленных членов, из которых не было бы ни одного, которому не предшествовал бы какой-нибудь другой член. Таким образом, весь этот ряд оказывался бы равным нулю, так как предшествующие члены, которыми должны обусловливаться последующие, теряются назади в бесконечности, следовательно, собственно говоря, совсем не существуют.¹⁴⁰ Еще Аристотель сказал: «все, что движется, предполагает движущее, и было бы одно бесполезное отодвигание причин, если бы не существовало первого неподвижного двигателя».¹⁴¹

Вышеупомянутый французский астроном Фай (Faye) утверждает, что космогоническая гипотеза Лапласа находится в полном противоречии с современным состоянием науки и новейшими астрономическими открытиями.¹⁴² Он считает необходимым заменить ее другою гипотезою. Выходя из Декартовой теории вихрей (les tourbillons), Faye излагает свою собственную гипотезу мирообразования. Но предварительно он старается опровергнуть Канто-Лапласовскую гипотезу, чтобы таким образом очистить место для собственной теории. Мы кратко передадим здесь существенные пункты как критики Фая на Канто-Лапласовскую гипотезу, так и его собственной новой космогонической теории.

Главными основаниями, на которых зиждется взгляд Фая, служат результаты новейших исследований в области термодинамики, спектрального анализа и палеонтологии, равно как данные современной астрономии и геологии вообще. Опираясь на эти основания, он отрицает возможность образования твердых тел из туманностей, признаваемую Laplace’ом. По мнению Фая, превращение туманностей в звезды невозможно, потому что они слишком бедны в химическом отношении. «До применения спектрального анализа, говорит он, думали, что туманности представляют собою то состояние первобытного вещества, из которого постепенно, путем сгущения, образовалась наша солнечная система. Но нужно наконец отказаться от этой аналогии, потому что туманностям не достает самого главного, именно химических элементов, способных перейти в твердое состояние. Без сомнения, наша система, подобна всем прочим, должна была получить начало из собрания материалов, рассеянных в пространстве; но эти материалы содержали в себе большое разнообразие химических элементов, которого нет в туманностях. Так, например, в туманности Ориона замечаются явные следы местной концентрации; но спектральный анализ открывает в ней присутствие только газа. Она газообразна и, несомненно, такою останется, если только не получит совершенно других материалов из какой-нибудь иной части пространства.¹⁴³ Спектральный анализ туманностей приводит к заключению, что в их состав входят большей частью только водород и азот.¹⁴⁴ Далее, по гипотезе Лапласа необъяснимо существование обратных движений в солнечной системе.¹⁴⁵ Третье поразительное доказательство несостоятельности этой гипотезы, по мнению Фая, состоит в противоречии Лапласова воззрения на кометы с точно обоснованным взглядом на них современной астрономии. Лаплас принужден был смотреть на кометы, как на светила, блуждающая из одной системы в другую, от одного солнца к другому и лишь случайно входящая в сферу притяжения нашего Солнца. Но в настоящее время все астрономы убеждены в том, что кометы принадлежать к нашей солнечной системе.¹⁴⁶ Наконец, гипотеза Лапласа оказывается несостоятельной и в решении вопроса о скорости движения спутников вокруг планет. По этой гипотезе, время обращения ближайшего к планете спутника около неё должно быть больше продолжительности обращения последней вокруг своей оси. Между тем один из открытых в новейшее время двух спутников Марса, Фобос (Phobos), обращается вокруг своей планеты менее, чем в 8 часов, сама же планета Марс совершает круговращение около своей оси в 24 часа 37 минут.¹⁴⁷ «Космогонические идеи, говорит Faye, всегда соответствовали состоянию науки своего времени. Космогония Лапласа, например, вполне соответствует науке прошлого столетия. Но идеи прошлого века, за исключением относящихся прямо к геометрии, совершенно опровергнуты в течение XIX в. От прежних теорий, составленных для объяснения феноменов света и теплоты, теперь не осталось почти ничего. В настоящее время о них говорят более, чем с презрением, и выражают удивление, что такие представления господствовали более столетия. На наших глазах создались целые науки разного рода. Великие успехи в области астрономии изменили состояние этой науки и склад наших астрономических идей. Между орбитами Марса и Юпитера открыто 240 маленьких планет. Изучены спутники Урана, движения которых не оправдали ожиданий Лапласа. Открытие спутников Марса свидетельствует об инструментальном могуществе нашего века. Блестящее открытие Нептуна и его спутника увеличило вдвое пространство солнечной системы; но эта система, как она теперь известна науке, почти не похожа на ту, которую воображал себе и хотел объяснить Лаплас. Успели измерить расстояние между звездами, что не поддавалось всем усилиям предыдущего века. Изучены и выяснены орбиты двойных звезд; они показали, насколько другие миры, даже самые простейшие, отличаются в геометрическом отношении от нашей солнечной системы, так что столь узкая гипотеза, как Лапласова, к ним была бы совершенно неприложима».¹⁴⁸

Признавая Канто-Лапласовскую гипотезу неудовлетворительною, Faye предлагает свою собственную космогоническую теорию. По этой теории, первобытное вещество, из которого сформировалась солнечная система, существовала не в виде газообразной туманной массы, а в виде космической пыли, находившейся в вихреобразном движении. Земля, по взгляду Фая, образовалась прежде Солнца и независимо от него. «Вселенная, говорит Faye, в начале представляла собою хаос, в составе которого входили все элементы земной химии. Эти материалы, связанные взаимным притяжением частиц, с самого начала находились в движении по разным направлениям, которое произвело отделение их в виде хлопьев или облаков. Последние сохранили быстрое поступательное движение в пространстве и в то же время чрезвычайно медленные внутренние круговороты. Эти мириады хаотических хлопьев, путем постепенного сгущения материи, дали начало различным мирам Вселенной... Хаос не есть столь простая вещь, как можно было бы подумать с первого раза. Он заключал в себе все силы, которые в настоящее время проявляются в форме движения, электричества, света или теплоты; он заключал в себе даже и ту силу, от которой зависит деятельность живых существ и материальная сторона работы человеческой мысли».¹⁴⁹

Первобытный хаос, по взгляду Фая, имел с самого начала почти сферическую форму, однородный состав и одинаковую степень плотности во всех своих частях. Первыми результатами медленных вихреобразных движений среди этого хаотического собрания вещества были: 1) образование концентрических колец, вращавшихся вокруг сначала пустого центра; 2) передача вращения центральному сгущению матери. Весь процесс образовала солнечной системы Faye делит на пять следующих эпох. В первую эпоху происходило упорядочение вращательных движений и образование колец, вращавшихся в одной и той же плоскости и в прямом направлении вокруг центра тяжести. Другие части хаотического скопления падали к центру, описывая во всех направлениях продолговатые эллипсы, концентрические по отношению к центральной массе. Вторую эпоху представляет образование планет с их спутниками в области колец, менее удаленных от центра, и первых очертаний формы центральной массы. В третью эпоху происходило медленное и постепенное формирование Солнца, приближение планет к нему и образование планетных групп с обратным движением (Уран и Нептун с их спутниками). В четвертую эпоху Солнце окончательно сформировалось, облеклось постоянной атмосферой и перестало получать новые прибавки вещества со вне; движения всей системы вступили в фазис окончательной устойчивости. Пятую эпоху, в которой солнечная система находится теперь, характеризуют следующие черты: возрастание плотности Солнца и медленности вертикальных течений, поддерживающих его фотосферу; постепенное уничтожение последней и отвердение поверхности Солнца; продолжено астрономических движений системы in indefinitum.¹⁵⁰

Будет ли принята или отвергнута космогоническая гипотеза Фая, во всяком случай основания, приведенные в предшествующем изложении в пользу временного происхождения нашей солнечной системы, сохранят все свое значение. Так как означенная гипотеза опирается на известные научные данные, истинность которых общепризнана, то эти основания находят в ней новую могущественную поддержку для себя и получают, таким образом, еще большую силу.

Общий взгляд на образование земной коры. Осадочные формации или слоистые каменные породы. Возникновение их во времени и периоды их образования. Силикатные каменные породы. Возникновение их во времени. Нептунистическая теория образования силикатных пород. Мнение о вечном круговороте в ходе развития земного шара. Разбор этого мнения. Необходимость признания временного начала земной коры. Разбор мнения о бесконечности ряда развитая материального мира. Заключительные соображения касательно мнения о вечном существовании земли в теперешнем её состоянии.

В предшествующей главе, при перечислении стадий развития небесных тел, по Канто-Лапласовской теории, было сказано, что третью из этих стадий, составляет период образования шлаков, во время которого, вследствие продолжавшегося охлаждения планетной массы, стала формироваться твердая, не светящаяся её поверхность. Трудно-плавкие химические соединения, каковы, например, кремнекислая глинистая земля, сланцевая слюда и многие другие, начали постепенно кристаллизоваться и осаждаться на поверхности массы. Таким образом образовалась тонкая кора, которая стала все более и более утолщаться, потому что непосредственное влияние внутреннего жара было задерживаемо ею, отчего парообразные соединения, облегавшие планету в виде необъятной атмосферы, начали в жидком виде падать на нее. Земная кора, твердея, сжималась, вследствие чего, а также от внутреннего жара, получала во многих местах трещины, в которые проникала вода, образовавшаяся из паров, упавших на землю в жидком виде. То потрясаемая снизу внезапными толчками, то непрерывно и потому незаметно приподнимаемая, земная кора с течением времени изменилась в отношении высоты своих твердых частей к поверхности моря; равным образом изменялось и устройство морского дна. Вместе с тем в ней образовывались временные или постоянные отверстия, через которые выходили и по местам еще теперь выходят наружу массы расплавленных веществ. Выбрасываемый из неизведанных недр земли, эти массы текут вдоль горных скатов, пока не иссякнет их огненно-жидкий источник. Тогда лава отвердевает под образовавшеюся из неё же самой корой. Так образуются новые каменные массы, между тем как более древние каменные породы, под влиянием действия плутонических сил или от соприкосновения с новыми каменными образованиями, превращаются в другие породы. Действие воды обусловливаем явления иного рода: отвердение растительных и животных остатков, окаменение песчаных, известковых и глинистых осадков и конгломераты мелко растертых каменных пород, покрытые пластами из кремнезёмо-панцирных инфузорий и наносной землей, заключающей в себе окаменелости первобытных животных. Наблюдение различных видоизменении, происходящих теперь в составе и устройстве земной коры, изучение разнообразно расположенных, то согнутых и поднятых, то опрокинутых или разорванных её слоев, ведут посредством самых простых аналогий к сравнению настоящего её состояния с периодами давно протекшими. Этим путем мыслящий наблюдатель проникает в исполненную живейшего интереса и доставляющую данные для чрезвычайно важных заключений область геологии.¹⁵¹

Из каменных пород, составляющих земную кору, мы прежде всего обратим внимание на слоистые образования, которые расположены в известном порядке и состоять из различных, лежащих один над другим, пластов. По роду их происхождения, их называют осадочными горными породами. От них отличаются неслоистые кристаллические сплошные каменные породы, каковы, например, гранит, порфир, сиенит и другие. Осадочные горные породы имеют поразительное сходство с образованиями, о которых положительно известно, что они возникли под водою, путем слоистого отложения растворенных или плававших в ней веществ. К таким осадочным формациям принадлежат в особенности песчаник и глинистый сланец, образование которых еще теперь можно наблюдать. Главные процессы, влияющие на это образование, суть выветривание, размывание, выделение осадков. Состав слоистых пород и находимые в них раковины и другие органические остатки также свидетельствуют о том, что они образовались под водою. К осадочным породам причисляются древнейшие коралловые образования, известковые формации, составляющие большею частью продукт отвердения животных организмов, пласты инфузорий и каменноугольные залежи: бурый уголь, или лигнит, каменный уголь и антрацит. Эти залежи образовались, как обыкновенно думают, из торфяных болот и из накопления сгнивших морских и других растений. Если тщательно взвесить все, что теперь положительно известно об осадочных формациях, и причисляемых к ним породах, то неизбежно получается заключение что все эти формации, от самого верхнего аллювия¹⁵² до самых нижних силурийских сдоев, возникли во времени и постепенно достигли настоящего своего состояния, так что в этом отношении нужно различать две стадии образования: время осадков, или первоначального отложения, и время отвердения или иного рода превращения. Так как образование осадочных пород могло происходить только последовательно путем отложения составных их частей на готовой уже почве, то в ряду различных, один над другим лежащих пластов, нижние, очевидно, должны быть вообще древнее верхних. Поэтому, та формация или серия пластов, которая лежит над какой-либо другою, большею частью бывает позднейшего происхождения в сравнении с своей почвой.

В отношении временной последовательности осадочных формаций нужно отличать четыре периода образования: первичный, вторичный, третичный и четвертичный. Первичный период обнимает собою различные кристаллические сланцы, которые обыкновенно считают метаморфными (преобразованными) продуктами некоторых осадочных формаций, далее группу серой вакки, так называемый переходный известняк, угольный песчаник и каменный уголь. Главную составную часть в группе серой вакки представляет твердый серый песчаник, большею частью в соединении с массами глинистого сланца, сильно распространенные в Европе и других частях света и часто находимый в огромных массах. Верхнюю или позднейшую серую вакку, по английскому графству Девоншир (Devonschire), называют обыкновенно девонской формацией, а нижнюю вакку – силурийской, по одной английской местности, где прежде жили силуры.

Вторичный период обнимает собою главным образом триасовую, юровую и меловую, группы. Триасовая группа содержит в себе формацию красного песчаника, раковинный известняк и кейперовую (или пеструю мергелевую) формацию. Вообще, некоторые песчаники, известняк и глина суть преобладающие составные части вторичных формаций, которые также носят название флецовых горных пород. К образованиям третичного периода причисляются в особенности молассы которые разделяются на несколько видов. Обыкновенно под этим названием разумеются более или менее твердые песчаники, состояние из зернистого кварца, кремнистого сланца и различных других минералов. В средней части Европы верхние слои третичных формаций состоять в особенности из песка, колчедана, мергеля (с окаменелостями пресной воды) и бурого угля, средние – преимущественно из грубого известняка и песчаной крупно-зернистой извести, а нижние – из глины и глинистого сланца (с серным колчеданом), вперемешку с бурым углем.

Наконец, четвертичный период начинается колчеданами, песчаными и глинистыми отложениями, которые известны под именем дилювиальных образований и отчасти содержать в себе большее обломки более древних формаций. К ним причисляются позднейшие массы Колчедана и песая (так называемые аллювиальные образования) и все еще находящиеся в процессе образования формации. Если бы осадочные формации не подвергались воздымающему и колеблющему действию со стороны других каменных пород, именно кристаллических сплошных, которые иногда называются эруптивными,¹⁵³ то земная кора состояла бы из пластов, правильно расположенных горизонтальными концентрическими рядами. Но часто эти формации представляются разнообразно искривленными или согнутыми, разорванными, а по местам целые обломки пластов лежат над другими пластами в обратном порядке. Объяснение всех этих явлений можно найти только в опусканиях и поднятиях, в следствии которых первоначально горизонтальные осадочные пласты были приведены в другое положение. Здесь очевидно влияние силы, которая действовала снизу вверх. В чем же состояла эта сила? Были ли то в сильной степени напряжения водяные пары, которым приписывается деятельная роль и в отношении теперешних вулканических явлений? Можно считать доказанным, что одни только эти пары не могли бы произвести указанные действия. Напротив, здесь наше внимание должно быть обращено на другой класс горных пород, именно на кристаллически-сплошные или силикатные¹⁵⁴ породы. Эти породы, составляются очень значительную, даже, может быть, большую часть твердой земной массы, особенно гор, состоят из различных кристаллических минералов, между которыми главнейшие суть: полевой шпат, кварц, глиммер, авгит или пироксен и роговая обманка. А эти минералы, в свою очередь, состоят из соединений кислорода с различными металлами и металлоидами, в особенности с силицием, алюминием, железом, кальцием, магнием, калием и натром. Эти соединения известны под названием: кремнезём (кремнистая кислота), глинозём, известковая земля, тальковая земля, кали и натр, между которыми особенно преобладает в качестве составной части означенных горных пород кремнезём и глинозём. Почти во всех кристаллических силикатных породах встречается полевой шпат и притом чаще всего в преобладающей массе. Одна из наиболее распространенных силикатных пород, гранит, представляет собою кристаллически-зернистую смесь из полевого шпата, кварца и глиммера; сиенит, по преобладающей массе в своем составе, представляет соединение полевого шпата с роговой обманкой; диорит есть смесь из натристого полевого шпата, роговой обманки и кварца, отличающаяся кристаллически-зернистой или сланцевой структурой. Другая, принадлежащая к этому классу, порода есть красный порфир. Он состоит преимущественно из плотной, твердой массы полевого шпата с кварцем, содержащей в себе отдельные кристаллы полевого шпата, а иногда глиммера или роговой обманки. К тому же классу относятся: трахит, долерит, мелафир, базальт и фонолит.

Особенности в расположена силикатных горных пород, прорезывающих осадочные формации, с очевидностью свидетельствуют о том, что эти породы некогда выдвинуты были из глубины и в теперешнем своем виде и состоянии существуют не от вечности. Разумеется, здесь вопрос касается не простейших первоэлементов вещества, не атомов, из соединения которых произошли ближайшие составные части рассматриваемых пород, а той силы, которая все осадочные и силикатные каменные породы подняла в виде гор. По плутонистическому взгляду, причина такого поднятия заключается в реакции огненно-жидкой внутренней массы на уже образовавшуюся осадочную оболочку земного шара, а также и в обратной реакции, обусловленной давлением твердой земной коры на огненно-жидкую внутреннюю массу и заставлявшей последнюю подниматься вверх, если она находила для себя выход на поверхность земли чрез расселины или другого рода отверстия. При этом можно еще принимать во внимание водяные пары в очень сильной степени напряжения, развивавшиеся всякий раз, когда вода, проникая чрез эти отверстия, достигала области подземного огня и должна была обращаться в газообразную форму. Во всяком случае это обстоятельство могло иметь лишь второстепенное и случайное значение.

По нептунистическому взгляду, и силикатные породы возникли под влиянием действия воды. Volger и некоторые другие новейшие нептунисты¹⁵⁵ главным условием возникновения кристаллических пород и их поднятия в виде гор признают распространение влаги. Только этот фактор может, по их мнению, производит перемену в расположении веществ во внутренности земли. Средством разжижения и разложения веществ при этом считается исключительно вода, пропитывающая землю и приводящая все вещества в соприкосновение и взаимодействие между собою. Если две жидкости неодинакового химического состава или неодинаковой плотности приходят в соприкосновение между собою, то происходит, как известно, движение, которое продолжается до тех пор, пока обе жидкости химически не соединятся между собою. Распространение влажности обусловливает образование кристаллов из веществ, подвергшихся её влиянию. Сила, с какою разреженное в воде тело пристает к телу, уже отвердевшему, изображается как величайшая сила, какую только мы знаем в природе. По этому взгляду, силикатные породы произошли не из отвердения огненно-жидкой массы, но большею частью из кристаллического превращения осадочных формаций. Силикатные каменные породы, известные под именем первобытных гор, были некогда новообразованиями, в сущности того же самого рода, как и теперешние новообразования, которые в свою очередь впоследствии станут так называемыми первобытными горами. Пораженный зрелищем круговых изменений, представляющимся при более тщательном изучении земного шара на его высотах и в его глубинах, Volger видит в естественной истории земли почти только один вечный круговорот, вечное возвращение, бесконечное повторение. Вся история Земли слагается из вечного созидания и вечного разрушения. Природа вечно умирает и вечно обновляется; мир постоянно то погибает, то возрождается. С точки зрения своей излюбленной идеи о круговороте в процессе развития земли нептунистическая геология склоняется к предположению, что земля не имела какого-либо временного начала, а всегда состояла из твердого и жидкого, хотя в различные времена далеко не в одинаковых отношениях. Во все времена твердое поднималось над своей жидкой оболочкой, между тем как, с другой стороны, некоторые части твердой земли опускались ниже уровня моря и покрывались водою. Постоянно одни из гор разрушались и сносились, в то время как, с другой стороны, новые горы медленно поднимались из глубины. Каждое разрушение давало толчок к новообразованиям, а каждое новообразование впоследствии становилось предметом разрушения. Можно убедиться только в существовании круговорота данных веществ, а не в необходимости начала этого круговорота. Как мало мы знаем о начале образования Земли, так же мало знаем мы и о начале органического мира. Volger считает возможным, что и под силикатными каменными породами лежат пласты, которые подобны известным нам и содержат в себе органические остатки. Даже сами упомянутый породы, быть может, некогда содержали в себе окаменелости животных и растений, остатки которых, однако же, по причине громадных перемен, испытанных этими горными породами в течение неизмеримых периодов времени, невозможно более открыть. Очевидна лишь смена форм жизни, но не самой жизни. Прогрессивный ход развития земли и её обитателей может быть допущен, но лишь для отдельных периодов времени, а не для всей его совокупности. В последней замечается лишь вечный круговорот.

Рассматриваемые изменения нашего земного сфероида, конечно, обнаруживают некоторый круговорот, однако ж не вечное его существование, которое в крайнем случае может быть признано только кажущимся. Утверждаемая нептунистами вечность круговорота не согласна и с принципами их собственной теории, потому что, и по этой теории, все слоистые горные массы носят на себе ясные признаки того, что они образовались слоями, как отложения из воды. Они, следовательно, возникли во времени, что не может быть мыслимо без временного начала. Понятие о безначальной вечности не приложимо к тому, относительно чего необходимо признать, что оно возникло во времени или образовалось во времени. Это имеет значение также и относительно кристаллически-сплошных каменных пород или силикатных гор, которые, по означенной теории, возникли путем постепенной кристаллизации и медленно поднялись из недр земли. Если в обоих случаях отвергать всякое начало, то обстоятельства, на которых должно основываться образование упомянутых горных пород, оказываются лишенными всякого значения. Принятие временного начала здесь совершенно необходимо, если не хотят, чтобы пресловутый круговорот, вместе с тем, что в нем происходит, свелся просто к нулю. Именно те процессы, совокупность которых обозначают названием круговорота, требуют для себя начала, т.е. причины, действие которой в отношении круговорота должно было начаться во времени. Здесь нельзя ссылаться на так называемый regressus in infinitum. Конечно, часто оказывается, что, если действие обратно влияет на свою причину, эта причина в свою очередь была действием прежней причины и так далее. Но вместо: «и так далее» нельзя в этом случай сказать, как обыкновенно делают: «и так далее в бесконечность». Этими словами выражается не факт опыта, а поспешное обобщение. При этом не принимают в расчет того, что тот ряд, который считают за бесконечный, сам состоит из одних только обусловленных членов. Каждый член его мыслится, как обусловленный предшествующим членом. Если так продолжается в бесконечность, то все члены сразу теряются в пустой бесконечности, т.е. они совсем не могут быть мыслимы, как действительно существующее, так как каждый из них обусловлен предшествующим, а этот в свою очередь предполагаем никогда не исчерпываемое, бесконечно-великое множество других членов, так что здесь исчезает даже возможность деятельности. Только при предположении действительного начала или первого члена можно без противоречия приписывать реальное существование мыслимому ряду событий. Конечно, не стоит никакого труда представлять себе в ряду событий каждый следующей член, как обусловленный предшествующим членом. При этом легко вкрадывается идея, указанная regressus in infinitum, как скоро увидят, что к каждому члену мыслимого ряда легко привязывается предшествующий член в качестве его условия, что и ведет к поспешному заключению: «и так далее до бесконечности».

Несостоятельная индукция дают этому regressus призрачную видимость истины. Заключающееся в нем противоречие ускользает от внимания, так как обыкновенно не дают себе труда бесконечность ряда поставить в какое-нибудь ясное отношение к понятию причинности. Темное прошлое, в котором теряются члены отдельных эмпирически данных рядов событий, также более благоприятствует поэтическому парению, чем ясности и отчетливости мысли.

Если в отношении изменений, каким подвергается земля, и допустить некоторый круговорот, то все-таки необходимо утверждать действительное его начало во времени, хотя это начало и представляется лежащим в столь туманной дали. Раз начавшись, круговорот этот может продолжаться и во всю вечность. Высказываемое иногда положения: «что раз возникло, то должно и опять некогда исчезнуть», хотя и считается имеющим всеобщее значение, несомненно заключает в себе, однако ж, заблуждение, коренящееся в том наблюдении, что очень многое, имеющее начало, имеет и конец. Разумеется, возможно, даже вероятно, что Земля, как член большего целого, вследствие различных соединений действий и противодействий, претерпит наконец совершенное изменение своих теперешних отношений. Здесь в особенности обращает на себя внимание взгляд, по которому Солнце постепенно, хотя очень медленно, охладеет и оцепенеет. Если этот взгляд верен, то Солнце и Земля, естественно, не могли от вечности находиться в своем теперешнем состоянии. Без сомнения, Солнце не могло от вечности быть огненно-жидкой или газообразной массой. Правда, заключение, что все преходящее должно иметь временное начало, равно нельзя признать имеющим всеобщее значение. Так, некоторые элементы могут быть от вечности, т.е. без временного начала, связаны между собою, и, однако же, вследствие столкновения с другими элементами могут быть оторваны друг от друга. Следовательно, соединение этих элементов нужно признать преходящим, хотя и безначальным. В некоторых отдельных случаях упомянутое заключение, конечно, бывает верно.

Математик и физик Clausius в своем сочинении «О втором главном положении механической теории теплоты»¹⁵⁶ с точки зрения этой прочно обоснованной теперь теории указал на то, что часто высказываемый взгляд, по которому общее состояние Вселенной должно быть признаваемо неизменным и находящимся в вечном круговоротt, самым ясным образом опровергается вторым главным положением означенной теории.¹⁵⁷ Говорят, что между тем как в одном месте и в одно время происходит изменения в каком-либо определенном смысле, в других местах и в другие времена происходят изменения в противоположном смысле, так что одни и те же состояния постоянно возвращаются, и в целом состояние мира остается неизменным. Но по второму главному положению механической теории теплоты, для всех бесконечно разнообразных, происходящих в мире, изменение имеет значение общее правило, что противоположные по своему смыслу или направлению превращения происходят не в одинаковой мере, но что различие между ними всегда может иметь место только в одном определенном смысле, именно в том, что положительные вращения преобладают над отрицательными. Поэтому, состояние мира постепенно должно более и более изменяться в одном известном смысле. Именно, живая сила, которая дана в существующих движениях мировых тел, постепенно более и более превращается в теплоту. Сама теплота постоянно стремится от более теплых тел перейти к более холодным и таким образом уравнять существующие разницы в температуре; поэтому, она постепенно будет достигать все более и более равномерного распределения, равно как должно наступить известное равновесие между существующей в эфире лучистой теплотой и теплотой, находящейся в телах. С течением времени мир приблизится к некоторому предельному состоянию, и тогда устранится повод к дальнейшим изменениям. Когда это состояние наконец будет достигнуто, то более не будет происходить никаких дальнейших изменений: мир будет находиться в состоянии мертвого оцепенения и покоя. По мнению Clausius, здесь мы имеем дело с законом природы, из которого с достоверностью можно заключить, что в мире не все круговорот, но что он постепенно более и более изменяет свое состояние в одном известном смысле и таким образом стремится к одному предельному состоянию.

По нептунистическому взгляду, как сказано было выше, силикатные породы большею частью возникли из кристаллического превращения осадочных образований. В процессе своего разрушения сами эти породы доставляют в свою очередь материал для новых осадочных образований, а с тем вместе и средства для возникновения новых силикатных пород. Но при таком взгляде недопустимо было бы предположение, что все силикатные породы искони произошли из превращения осадочных образований, и наоборот, все осадочные образования искони произошли путем разрушения силикатных пород. Это предположение оба класса каменных пород поставило бы в такое отношение взаимной зависимости, что оба они в отношении возникновения в одно и то же время взаимно предполагаются один другим, так что ни один из них не мог бы существовать прежде другого и, следовательно, ни один не мог вообще возникнуть из другого каким-нибудь. образом. Нелепые следствия такого предположения, которые легко обобщить и поставить в связь с мыслью о вечном круговороте всех вещей, ясно указывают на действительное начало образования Земли. Конечно, означенное предположение не заключается прямо в нептунистической теории, хотя некоторые её приверженцы обыкновенно много говорят о вечном круговороте вещей.

Если все каменные породы, из которых состоит твердая земная оболочка, известным образом когда-либо возникли, то, без сомнения, и происходившие с ними процессы, и вместе с ними и самая кора земная имела временное начало. Это должна признать и новейшая нептунистическая геология, так как все процессы, которыми она старается объяснить образование земной коры, имеют смысл и значение лишь при допущении временного их начала. Только при этом предположен она может говорить об истории Земли; она подорвала бы сама себя, если бы совершенно стала отрицать временное начало означенных процессов. Если геологи-нептунисты, в качеств общего результата своих исследований, высказывают положение, что все каменные породы еще и в настоящее время находятся в процессе образования,¹⁵⁸ то мы можем без колебания принять его; но нельзя согласиться с другим их положением, что все каменные породы во все времена существовали одновременно и всегда находились в процесс образования,¹⁵⁹ если под выражениями: «во все времена» и «всегда» разумеется вечность в собственном смысле слова, потому что в таком случае тотчас возвратились бы все нелепые следствия, на которые выше было указано. Последнее из двух упомянутых положений есть поспешное обобщение, а не результат строгой индукции на основании данных фактов. Конечно, прежняя геология заблуждалась, предполагая для каждой формации особый период времени и отрицая большею частью возвращение или повторение известных формаций. Но не менее ошибочно и противоположное мнение, что все формации во все времена существовали одновременно. Трудно возражать против утверждения, что естествознание мало или почти ничего достоверного не может сказать о действительном начале Вселенной и, в частности, нашей планеты. Но из того, что все каменные породы на Земле еще теперь одновременно находятся в процесс образования, что можно принять, как твердо обоснованный научный вывод, никоим образом не следует, что и всегда так было, и что земля в настоящем своем вид существует без начала, или от вечности.

Некоторые геологи, хотя и не стоят на указанной нептунистической точке зрения, все-таки без колебания допускают regressus in infinitum. Так, Бернардт Котта (В. Cotta), по-видимому, питающий убеждение, что наша планета во времени образовалась по определенным законам из некоторого начального состояния, ряд развития материи считает, однако ж, абсолютно бесконечным; поэтому, остается невозможным узнать или даже только мыслить действительное начало вещей. Нужно где-нибудь произвольно остановиться мыслью в бесконечном ряде процессов, чтобы, начиная с этого пункта проследить развитие материи до настоящего её состояния.¹⁶⁰ Но против такого взгляда опять должно заметить, что хотя, разумеется, очень трудно, даже может быть невозможно, достоверно узнать о действительном начале существующего мира, но что необходимо все-же предполагать действительное его начало, если понятие о ряде развития вообще должно быть удержано, а не оставлено, как совершенно невозможное, по причине заключающихся в нем противоречий.¹⁶¹

Если теперь мы представим себе разнообразные изменения, каким подвержен земной шар, то вечное существование его в теперешнем его состоянии оказывается мыслимым только под условием предположения о вечном круговороте. Между тем как в одном месте Земли происходят изменения в одном определенном смысле, в других местах должны происходить изменения в противоположном смысле, так что одни и те же состояния постоянно возвращаются, и таким образом в целом состояние мира остается неизменным. Но не все изменения, которые здесь имеются в виду, находятся в таком круговороте. Мысль о том, что мир может вечно существовать одинаковым образом, пытались утвердить на первом основоположении механической теории теплоты, которое в более обширном смысле называют законом сохранения живой силы или энергии. По этому закону, одна какая-либо форма силы или энергии может превращаться в другие формы энергии, но в количестве энергии при этом никогда ничего не теряет. Вся существующая в мире энергия точно также постоянна, как и вся масса существующей в мире материи. Но это, несомненно, верное положение вовсе не служит подтверждением взгляда, по которому общее состояние Вселенной признается неизменным и подверженным лишь вечному круговороту. Напротив, из второго основоположения механической теории теплоты, которое Сlausius называет законом эквивалентности превращения, вытекает заключение, что в мире не все – круговорот, но что его состояние все более и более изменяется, и таким образом, в течение неизмеримого периода времени, он достигнет некоторого предельного состояния. Но положим даже, что существует такого рода круговорот, вследствие которого состояние мира и в частности земной планеты в целом остается вообще неизменным; все-таки и в таком случае, в отношении качества производящих этот круговорот причин, он не может быть мыслим, как существующей от вечности.¹⁶² Рассмотренные нами данные геологии свидетельствуют о том, что образование земного шара началось во времени, подобно тому, как изложенные в предшествующих двух главах астрономическая данные требуют признания начала во времени и всей солнечной системы.

Результаты палеонтологических исследований указывают на временное начало высших организмов. Мнение Кцольбе и его опровержение. Лаврентьеве пласты. Eozoon Canadense. Логическая несообразность, заключающаяся в предположении о вечном существовании органического мира. Необъяснимость происхождения органической жизни на Земле с естественно-научной точки зрения. Гипотеза самопроизвольного зарождения. Гипотеза Дарвина. В каком смысле допустимо учение о прогрессе органической жизни на земле? – Попытки естествознания по настоящему состоянию природы судить о её прошлой истории. Свидетельства ученых в пользу заключения о временном начале Земли и её обитателей. Общий вывод из всего исследования.

Если признать достоверным или, по крайней мере, в высшей степени вероятным, что земной шар имеет свою историю развития с временным началом, то необходимо то же самое признать достоверным или в высшей степени вероятным и в отношении органической жизни на земле. Но вопрос о временном возникновении органической жизни может быть предметом и особого исследования. Важность его требует, чтобы мы ближе рассмотрели его с различных точек зрения. Прежде всего мы обратим внимание на то, что представляют в этом отношении палеонтологического исследования.

Говоря об осадочных формациях, мы упоминали и о содержащихся в них органических остатках. В отношении этих остатков замечена некоторая законосообразность, касающаяся именно следующих обстоятельств. Чем глубже расположены формаций, тем менее находится в них остатков высших организмов как животного, так и растительного царства, и тем более отступают находимые в них органические формы от существующих теперь. К этому присоединяется еще то обстоятельство, что с возрастанием глубины более и более исчезают следы климатического различия поясов, так как в странах, расположенных близко к полюсам, находят ископаемые организмы, которые указывают на то, что в этих странах прежде был тропический климат.

Таким образом, направление снизу вверх в недрах Земли представляет постепенное приближение органических форм к существующим теперь и вместе с тем прогресс от низших к высшим, так как растительный и животный мир теперешнего времени оказывается достигшим наиболее высокой степени организации сравнительно с прежними периодами. В самых низших осадочных пластах встречаются; только без семенодольные клетчатые растения (водоросли, грибы, поросты или лишаи, мхи). Двух-семенодольные растения, способные к цветению, находятся лишь начиная с меловой формаций и достигают в третичных формациях своего полного развития. Но сначала встречаются только голосеменодольные (гимноспермные) или несростнолепестные (хвойные и цикадные). Сростнолепестные, стоящие на самой высшей ступени растительного мира, появляются лишь позднее в своем полном развитии. Равным образом и животное царство обнаруживает переход от простейших по строению форм к более сложным и выше организованным формам, так что, например, позвоночные животные следуют одни за другими в таком порядке: рыбы, пресмыкающиеся, птицы и, наконец, млекопитающие. Конечно, четыре большие главные отделы животного царства, именно: лучистые, мягкотелый, суставчатые и позвоночные животные, находятся уже в так называемых переходных горных породах. Но позвоночные здесь являются также из самого низшего класса, именно рыбы, которые, кроме того, представляют только своеобразные формы, свидетельствующие еще о низшей степени организации. Максимум глубины, на которой были находимы очень редкие остатки пресмыкающихся, отмечается девонскими отложениями. В совершенной форме они являются только в триасовом и юровом периодах. Остатки млекопитающихся встречаются в большом количестве только до древнейших третичных формаций. Отсюда с возрастанием глубины они попадаются все реже и реже вплоть до верхних пластов триасовой и юровой формаций, которые еще содержат в себе некоторые виды, стояние на самой низкой ступени организации (например, сумчатые). Согласно с этими фактами, О. Heer обозначает первичный период, как время бесцветочных растений и рыб, вторичный – как время голосеменодольных и пресмыкающихся, третичный наконец – как время двусеменодольных и млекопитающих.

Указанная последовательность организмов вообще считается верным результатом палеонтологических исследований. Но её нельзя так понимать, будто в прогрессивном ряду один член следовал за другим. Высшие растении отнюдь не примыкают к самым низшим животным; напротив, простейшие формы животных встречаются так близко к простейшим формам растений, что едва ли можно провести между ними точную пограничную линию. Оба царства природы встречаются вместе в простейших своих формах и отсюда развиваются по различным направлениям. При этом восходящую последовательность можно заметить только внутри области некоторых главных отделов животного и растительного царств, так как все организмы теперешнего и первобытного времени нельзя привести в один непрерывающийся ряд.

Если указанный результат палеонтологических исследований вполне достоверен, то из него несомненно следует, что высшие органические формы теперешнего времени существуют не от вечности, но возникли во времени; поэтому и временное начало органической жизни вообще нужно считать весьма вероятными. Против этого заключения, конечно, указывали на сравнительно столь незначительную глубину, до которой доселе проникли в земную кору, равно как и на огромные территории, еще совершенно не исследованные в ботаническом и зоологическом отношениях. Несомненно лишь то, что в более глубоких осадочных пластах, которые наследованы доселе, нет многих теперешних организмов; но отсюда еще нельзя заключать, что их вообще там нет. Поэтому, Czolbe считает возможным предположить существование всех теперешних органических форм в еще не исследованных частях земной коры. Но против этого нужно возразить, что палеонтологические исследования до сих пор ещё повсюду, где они могли быть предприняты в более обширных размерах, приводили к указанному результату. По новейшим открытиям, конечно, существование человека, кажется, простирается дальше в прошедшем, чем как прежде думали. Но этими открытиями заключение касательно означенной последовательности организмов нисколько не было опровергнуто; напротив, в новейшее время найдено еще нечто такое, что во всяком случае свидетельствует в пользу его. Прежде обыкновенно считали силурийскую формацию древнейшими осадочными отложениями, которые уже содержат в себе много остатков растений и животных, между последними и позвоночных, но только самого низшего класса, именно рыб. Древнее этих силурийских пластов камбрийские, в которых нашли различные морские раковины и черепокожих, но ни одной рыбы. Древнейшими пластами с органическими остатками считаются лаврентийские.¹⁶³ Они содержат в себе остатки губок, следовательно, существ, которые стоят на очень низкой ступени организации. Эти пласты, которые отчасти суть уже кристаллические, были открыты Logan’ом в Канаде и должны лежать на 18000 футов¹⁶⁴ ниже самых нижних силурийских осадков названной страны. Различают верхне-лаврентийские пласты, толщиною в 1000 футов¹⁶⁵ с известковыми залежами, и нижне-лаврентийские слои, толщиною около 20000 футов,¹⁶⁶ состояние из гнейса, кварца, конгломерата и зернистого известняка. Губки находятся в кристаллических известковых залежах и получили название Еоzoon Canadense. Конечно, животная природа этого Eozoon Саnadense очень сомнительна, так что многими оно принимается за неорганическое образование. Действительно ли те пласты содержат в себе остатки губок; или они свободны от всяких органических остатков, тот и другой случай свидетельствует против предположения о вечном существовали органической жизни на земле.

Если бы высшие органические формы действительно существовали от вечности, то остатки их должны были бы встречаться в более глубоких осадочных пластах. Что таковых не найдено, это должно быть, при предположении вечности органической жизни, по меньшей мере крайне странным. Так, уже Бернгардом Коттой, без всякого отношения к утверждаемой вечности органической жизни, было замечено, что постепенное, соответствующее древности отложений, уменьшение числа и затем совершенное исчезновение более высоко развитых организмов, бесспорно, не может быть приписываемо простой случайности, что «было бы очень странным, если бы кто-нибудь захотел утверждать, что в более древних пластах такие организмы только случайно еще не были найдены, потому что и эти пласты часто необыкновенно богаты остатками форм низшей организации, и нет никакого основания, почему остатки высших форм не могли бы также хорошо сохраниться в них, как и остатки низших форм, и как в позднейших отложениях, которые по местам очень много содержат их, хотя они вообще вовсе не богаче других отложений окаменелостями».¹⁶⁷

Независимо от всего этого можно спросить, как понимать рассматриваемую вечность органической жизни. Без сомнения, нельзя эту вечность относить к рождению или распложению индивидуумов. Конечно, теперь живущие индивидуумы произошли, как мы знаем, от прежних подобных им, эти в свою очередь от прежних и т.д. Но нельзя было бы согласиться с этим, если бы кто-нибудь сказал: и так далее до бесконечности. Тогда мы опять имели бы нелепый regresuss in infinitum, следовательно, ряд, который не имеет действительного начала и состоит только из одних обусловленных членов.

Каждый член ряда обусловлен предшествующим, но никогда не может достигнуть существования, так как ряд именно без начала, другими словами – число предшествующих обусловливающих членов – бесконечно велико. Эта нелепость относится ко всякого рода расположению, как самых низших, так и самых высших организмов, и даже к возникновению простейших органических клеточек из существующих уже клеточек, если такой процесс должен идти назад в бесконечность.¹⁶⁸

Как появилась органическая жизнь на земле, это необъяснимо при настоящем состоянии биологической науки. Гипотеза самопроизвольного зарождения (generatio aequivoca seu spontanea) оказалась несостоятельною. Опыты Спаланцани, Эренберга, Шванна, Шультца, Унгера, Пастера и других, привели к заключению, что самозарождение даже в отношении самых низших, микроскопических организмов очень невероятно. Если даже признать, что такого рода организмы могут возникать без органических зародышей, и в таком случае generatio spontanea в собственном смысле еще отнюдь не было бы доказано, пока развитие этих организмов связано с уже существующими органическими веществами. Вирхов называет упомянутую гипотезу фантастическою, а Либих считает ее следствием недостаточного исследования природы.¹⁶⁹ Такой же взгляд высказали на нее Бурмейстер, Миллер, Кювье, Вагнер, Квенштедт, Шлейден, Рейгл, Реуш и другие. Даже Дарвин первоначальное возникновение органической жизни на земле признает необъяснимым с естественно-научной точки зрения и приходит по этому вопросу к допущению идеи творения. Из немногих созданных форм простейшего характера развился, по его взгляду, через многочисленные промежуточные ступени, в течение неизмеримо долгого времени, весь органический мир, как он теперь существует. Эта гипотеза была бы, конечно, самым лучшим доказательством прогрессивного развитой в природе, если бы она была состоятельна. Но постепенное изменение или превращение видов органической жизни далеко не может быть доказано в том универсальном смысле, в каком принимают его сам Дарвин и его многочисленные последователи. В самых древних слоях земли, где встречаются первые следы животной жизни, найдено уже не менее пяти главных, совершенно отличных один от другого, классов животных с определенными их видовыми разницами. В отдаленнейшие от нас периоды времени существовали, как говорит Буккланд, те же самые виды животных, какие существуют и в настоящее время, и притом с теми же отличительными особенностями организации, какими характеризуются они теперь. Растения и животные нашего времени – те же самые, какими знал и описал их еще Аристотель. «Пчела, говорит Виземан, нисколько не переменилась со времени Аристотеля. Она все так же трудолюбива и все с таким же искусством приготовляет мед. То же нужно сказать о муравье: и он также нисколько не изменился с тех пор, как Соломон указывал на его трудолюбие, как на образец для подражания. И нет ни малейшего сомнения в том, что со времени описания их философом и Премудрым у них не прибавилось ни одного нового органа, ни какого бы то ни было нового знания. Египет, по справедливому замечанию ученой комиссии французских естествоиспытателей, как в своих изваяниях, так и особенно в мумиях своих животных, оставил нам после себя целый музей естественной истории, в котором мы находим неопровержимый доказательства того, что ни одна порода животных нисколько не изменилась в сравнена с тем, чем она была еще за три тысячи лет до нашего времени».¹⁷⁰ Катрфаж, на основании палеонтологических исследований, также представляет много доказательств в пользу последнего вывода.

История органической жизни на земле неизгладимыми чертами начертана на различных пластах или слоях земной коры, которую в этом отношении можно сравнить с книгой. Чем более мы разбираем букв, начертанных на исполинских страницах этой книги, тем более ясным для нас становится слово прогресс.¹⁷¹ Но в собственном смысле прогресс начался на земле лишь с появлением на ней человека. Человек, этот «малый мир» (микрокосм), как во многом другом, так и в отношении развития служит отображением целого космоса. Развитие как человеческого рода, так и всей природы совершается не только в количественном, но и в качественном отношении, т.е. предметов природы не только становится больше по числу, но они обнаруживают, кроме того, необыкновенное разнообразие свойств. С каждым новым индивидуумом жизнь дифференцируется все более и более, потому что нет ни одного индивидуума, который был бы совершенным дубликатом другого. Индивидуальная жизнь всегда является только в одном экземпляре. Впрочем, при всем разнообразии форм органической жизни, каждый особый вид организмов всегда сохраняет в неизменном виде свою видовую разницу, или, как говорят, удерживает свою пластическую идею, свой морфологически принцип. Общий тип, основная форма каждого вида органических существ не подлежит закону дифференцирования. Один вид существ не может превратиться в другой или развиться до степени другого. Растение, например, не может сделаться животным, каким бы превращениям оно ни подвергалось в своем развитии; животное не может сделаться человеком или развиться до степени человеческой организации.

На основании исследований относительно настоящего состояния природы, естествознание пытается судить о прошедшей её истории и даже, в известной мере, о будущем ходе её явлений. Для нас здесь важно в особенности первое, т.е. возможность по-настоящему заключать о прошедшем. Эта возможность простирается до некоторой степени, между прочим, и на вопрос о продолжительности существовали природы. По настоящему состоянию природы ученые пытаются приблизительно судить о том, много ли времени прошло от начала её существовала до наших дней. Так, астрономы на основании наблюдений касательно формы планет, их состава, плотности и прочего, стараются приблизительно определить время, протекшее от образования нашей солнечной системы. В особенности в этом отношении важен тот факт, что некоторые планеты не успели еще выйти из разжиженного состояния. Геологи, на основании исследований пластов земли, пытаются определить время, протекшее от той эпохи, когда в таком же состоянии находилась и наша планета. Филологи, путем анализа различных языков, приходят к догадкам о том, сколько времени существуют эти языки, а по этому времени строят заключения и о возрасте всего человечества, говорящего разными языками. Историки занимаются вопросом о продолжительности времени, какое необходимо было, чтобы человеческая культура от первых её зачатков в каменном и бронзовом периодах могла развиться до настоящего своего состояния. Все эти науки, если теперь не могут еще вполне, то с течением времени, без сомнения, в состоянии будут представить достаточно данных для подтверждения той истины, что мир, говоря относительно, существует недавно, во всяком случае, не от вечности. Здесь мы приведем только некоторые мнения ученых относительно молодости нашей планеты и её обитателей. «Мы полагаем вместе с Делюком, говорит Соссюр, что настоящее состояние земного шара не так древне, как воображают некоторые философы».¹⁷² Ту же мысль высказывают Доломье,¹⁷³ Кювье,¹⁷⁴ Бурмейстер,¹⁷⁵ Квенштедт¹⁷⁶ и другие.¹⁷⁷ Даже древние атеисты признавали, что мир не может быть безначальным.

В этом отношении особенно замечательны слова Лукреция. «Если небо и земля, говорит этот материалистический поэт, не имели для себя начала, а от вечности существовали так же, как существуют теперь, то почему же не дошло до нас ни песен, ни каких бы то ни было известий из времен давно минувших, подобно тому, как после воспеты были Фиванские войны и разрушен Трои? Неужели подвиги героев прежнего времени так и пропали для нас бесследно? Поэтому-то я и держусь того мнения, что возраст земли еще не слишком велик и что не слишком давно мир получил свое начало. Вот почему так недавно происхождение наук и искусств; вот почему только теперь многое получило свое развитие».¹⁷⁸ Новейшее естествознание, в лице лучших своих представителей, ясно подтверждает справедливость этого мнения древнего поэта – мыслителя. Вот как, например, говорит о молодости земли и её обитателей знаменитый химик Либих: «Многие философы утверждали, что жизнь существовала от вечности и не имела для себя никакого начала; но точное исследование природы доказало, что земля некогда имела такую в себе температуру, при которой невозможна никакая органическая жизнь, так как уже при 78° тепла кровь свертывается и запекается. Естествоведение тем самым доказало, что органическая жизнь на земле имела свое начало».¹⁷⁹

История также возвышает свой голос против мнения о безначальности мира. Она заявляет, что историческая достоверность ни у одного народа¹⁸⁰ не заходит далее десятого столетия пред РХ, и что вся человеческая культура, столь блестящая и разносторонняя в наше время, развилась из очень грубых зачатков гражданственности, проявляющихся у пастушеских и охотничьих народов. Таким образом, естественные науки и история свидетельствуют в пользу признания временного начала земли и её обитателей.

Резюмируя изложенные доводы против учения о безначальности мира, приходим к следующим заключениям. В мире замечается повсюдное и постоянное развитее; но все развивающееся имеет свое начало. Следовательно, и мир должен был некогда каким-либо образом получить свое начало, т.е. существует во времени, а не от вечности. Но если было время, когда мира не было, то спрашивается, что привело его из небытия в бытие? Сам собою он не мог произойти, потому что из ничего само собою (без внешней причины) не может явиться что-нибудь. Ясно, что мир своим происхождением обязан чему-либо другому, какой-либо внешней причине или деятелю, которого необходимо мыслить, как существо самобытно, вечное и неизменное. Такого Абсолютного Деятеля мы называем Богом. Таким образом, вопрос о происхождении мира может получить рациональное решение только с теистической точки зрения.