О вавилонском столпотворении и смешении языка строителей

Настоящий очерк имеет своею целью пробудить любознательность читателя. Библейское повествование о столпотворении и рассеянии народов очень кратко. Оно указывает на события, столь интересные и важные, как на постройку древним народом города и башни и ничего не говорит о местоположении и внешнем виде города. Оно упоминает о народе, строившем город с башнею, и ничего не говорит о быте этого народа и его племенном происхождении. Оно говорит о смешении языка столпотворителей и не приводит ни одного примера того, каков был язык до смешения и каким он стал после него. Как можно, после этого, верить этому событию и понять его, если лицо, говорящее об этом событии, не привело нам ни одного филологического примера и основания? Как можно, наконец, примириться с утверждением бытописателя о том, что такое несчастье в человечестве, как разделение языков и наречий, произведено было Самим Богом?

Сделать подготовительные работы но уяснению некоторых вышеуказанных упущений бытописания автор и принял на себя смелость, надеясь, что обнаруживаемый в его труде недостаток освещения библейских событий и не только не остановит чужой пытливости, но, наоборот, будет способствовать лишь дальнейшему анализу библейского сказания.

«На всей земле был один язык и одно наречие (Быт.11:1).

Сущность библейского повествования о столпотворении состоит в том, что какие-то народы, двинувшись с востока, пришли в сенаарскую равнину и положили здесь основание городу с башнею. Намерения строителей были неугодны Богу: Он смешал язык строителей и рассеял их по всей земле, когда постройка еще не была закончена (Быт.11:1–9). Происходили же эти события, по свидетельству Бытописателя, тогда, когда «На всей земле был один язык и одно наречие» (Быт.11:1). Само собою понятно, что такого свидетельства недостаточно для точного, или даже приблизительного установления времени сенаарских происшествий. Вот почему многие исследователи и отказываются брать на себя труд – указать время рассеяния народов. При этом, они как бы ссылаются на следующие слова Евсевия еп. Кесарийского: «пусть никто не думает, что можно иметь вполне достоверное знание времени. В этом можно благоразумно убедиться, если вспомнить слова Спасителя ученикам: «Несть ваше разумети времена и лета, яже отец положи во своей власти» (Деян.1:7). После того, когда так сказано Господом и Богом, мне кажется, что эти столь знаменательные слова должно распространять не на одно лишь будущее, но и на прошедшее время. Очевидно, чтобы обуздать тех, мысль которых слишком смело обращается к пустым изысканиям»¹.

Другие не останавливались пред вышеприведенными препятствиями и устанавливали самое разнообразное летосчисление вавилонскому столпотворению. Так, по Филону оно происходило в 114-м году по потопе; таблица же астрономических вычислений, посланная Калисфеном Аристотелю, относит его к 1771-му году существования мира, или к 2233 г. до Р. X.² В новое время его относят то к 150–180 г.г. по потопе³, то к 200 году⁴, то к концу 3 и началу 4 столетия по потопе⁵.

Наш же отечественный историк А.С. Хомяков, принимая имена предков Авраамовых за имена родовых общин, период жизни родоначальников – за период нераздельной жизни рода, а смерть каждого из них – за начало отдельной общины или колена, приурочивает столпотворение к 1867 году по потопе⁶.

Спрашивается, какие имеются основания так или иначе определять время столпотворения?

Говорят, что библейское выражение о Фалеке, пятом родоначальнике из Симова рода: «Во дни бо его разделися земля» (Быт.10:25) указывает именно на рассеяние народов⁷. Правда, некоторые исследователи говорят, что это выражение нужно понимать буквально, разумея в нем указание на разделение материков, на геологические перевороты, на принятие землею состояния, пригодного повсюду для обитания человека ⁸. Тем не менее, такое мнение является одиноким в науке. Трудно, в самом деле, допустить, чтобы послепотопное человечество могло утверждать за именем своего родоначальника Фалека указание на геологические события, чтобы оно могло насчитывать в своей среде хорошо осведомленных географов.

Допуская, что в приведенном выражении о разделении земли разумеется рассеяние народов по земле, можно полагать, что столпотворение также случилось во дни Фалека. В каком же году? Фалек был пятым первенцем – родоначальником в племени Сима. Промежуточное же расстояние в следовании первенцев-родоначальников в одном каком-либо поколении можно определять средним числом в 30–40 лет на том, указываемом Библией, основании, что Арфаксад напр. рождает сына на 35 году своей жизни (Быт.11:12). Полагая, таким образом, более ста лет для рождения четырех первенцев в каком-либо роде, мы можем думать, что поколение Фалека, как пятого первенца Симова рода, вступало в жизнь в конце 2-го столетия по потопе, и что, следовательно, рассеяние народов, как бывшее «во дни» Фалека, могло произойти в средних числах 2-го столетия по потопе⁹.

«Двинувшись с востока, они нашли в земле Сенаар равнину, и поселились там, и сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем, и стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести, и сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли» (Быт. 11:1–4).

Постройку города с башнею Бытописатель относит к тому времени, когда на земле был еще только один народ, один для всех язык и одно для всех местожительство – равнина сенаарская. Отсюда строение города является событием всеобщим для всего человечества. По словам Бытописателя Сенаар – арена всемирной истории, строение города с башнею – начало послепотопной истории и смешение языка – завершение всеобщей истории.

Между тем, находится немало лиц, которые не допускают той мысли, чтобы в строении города принимало участие все первобытное человечество, чтобы вне Сенаара никто не жил ко времени столпотворения.

Говорят, что расселение человечества должно было начаться гораздо ранее вавилонского столпотворения. Ссылаются при этом на историю переселений и говорят, что если бы послепотопное человечество и избрало бы первым своим переселенческим пунктом Сенаар, то и тогда бы оно должно было покинуть на пути своего движения отсталые семейства, поселившиеся в случайно найденных ими плодородных местностях¹⁰. Говорят, что человечество должно было избрать для себя постоянным пунктом оседлости то место, где остановился ковчег Ноя, по крайней мере в течении 350 лет, лет жизни Ноя¹¹. Указывают, что из наименования строителей города «Сынами человеческими» (Быт.11:5) можно заключить, что _«сыны Божии» не принимали участия в постройке¹², что выражение «вся земля» (Быт.11:1) относится не к действию столпотворения, а имеет в виду указать всеобщность первоначального языка¹³.

Относительно всех отдельных пунктов настоящего возражения, отрицающего всеобщность для народов сенаарских событий, должно сказать, что они не могут быть признаны вполне основательными. Так, можно отрицать мысль о заселении человечеством других местностей вне Сенаара на том основании, что Библия не знает других изначальных переселений и расселений для послепотопного человечества, кроме сенаарского. На движение к Сенаару должно смотреть, далее, не как на простое расселение послепотопного человечества, а как на массовое, единодушное, сознательное и обдуманное передвижение и переселение народной массы в такое место, которое стало бы для нее постоянным пунктом оседлости и гражданственности. Можно полагать, что народы после потопа, до вселения в Сенаар, жили лишь в некоторой степени рассеянно и в значительной мере – подвижно. Такая подвижность могла вытекать из стремления народов найти для себя удобное местожительство. Затем, когда поиски удобной для жительства равнины завершились успехом, когда найден был Сенаар, и когда в сенаарской равнине прежняя подвижность народной массы уступила место прочной организации и союзу народов, сказавшимся в строении города, тогда в общение с сенаарскими народами могли войти и те отсталые семейства, которые по каким-либо причинам пребывали вне Сенаара. Нет оснований отрицать для этих семейств сношений «дружбы и братства» и даже простого тяготения к основному ядру народной массы. Так и открывается для нас возможность распространять намерение основать в Сенааре город с башней на все послепотопное человечество.

Исключать же из числа столпотворителей ту часть человечества, которая, по воззрению некоторых, должна была оставаться населенною при ковчеге Ноя, как при орудии его спасения, мы лишаемся прав на том основании, что не имеем никаких данных приписывать людям какие-то чувства обоготворения Ноева ковчега и думать, чтобы силу этих чувств люди строили свои жилища вокруг ковчега. Не можем мы не причислять к числу сенаарских поселенцев и «сынов Божиих» на том основании, что образ их нравственных воззрений нисколько не мог препятствовать им пользоваться удобствами сенаарской равнины. Наконец, столпостроители выражают боязнь рассеяться «по всей земле» (Быт.11:4), и, следовательно, последняя представляется им никем не обитаемой. «По всей земле», замечает Бытописатель, люди стали жить лишь тогда, когда их рассеял Господь из Вавилона (Быт.11:9).

«И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: Вот один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать». (Быт.11:56).

Бытописатель не указывает ни родового, ни племенного имени столпостроителей. Он называет их общим именем – «народ», «они». Библейская же литература, наоборот, дает точное имя строителям сенаарского города.

Говорят, что все дело столпотворения было предпринято Нимродом, лицом из Хамова рода. Так думают потому, что место смешения языков по 9 ст. XI гл. Быт. названо Вавилоном, который в 10 ст. X гл. Быт. считается одним из первых городов, находившихся под властью Нимрода. Отсюда и заключают, что основателем Вавилона был Нимрод. Основываются, далее, на характеристике властителя Нимрода, данной Библией, и говорят, что она более всего идет к такому лицу, которое само в себе потеряло бы всякую веру в Бога, и потом располагало бы к безверию и других постройкою башни во славу «иных богов». Вот слова этой характеристики: «Хуш родил также Нимрода: сей начал быть силен на земле. Он был сильный зверолов пред Господом Богом; потому и говорится: сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом Богом» (Быт.10:8–9).

Исходя из этих слов, думают, что Нимрод на силе, принуждении, коварстве и лукавстве, на свойствах, приобретенных им в постоянных занятиях охотою, и основал свое монархическое правление¹⁴. Охота, говорят, была для него предварительным упражнением в подчинении людей ¹⁵. Он первый, вместо кроткого патриархального образа жизни и правления, учредил царство, в первый раз ввел монархический образ правления, был политеистом и принуждал других к тому же¹⁶.

Не смотря на логичность таких суждений и умозаключений, Библия, однако, не дает прямых оснований к тому, чтобы считать Нимрода непосредственным деятелем при столпотворении. О Нимроде она говорит вне всякой связи с повествованием о рассеянии народов. Да и трудно и допустить, чтобы такое предприятие, как Вавилонское столпотворение, покоилось на инициативе одного лица. Успех предприятия Бытописатель объясняет лишь коллективным участием народов.

Вот почему для нас представляется более вероятным отнести время жизни Нимрода к эпохе рассеянного состояния человечества, каковая и могла обеспечить за монархией Нимрода сравнительно долговременное и спокойное ее существование (Быт.10:8–10). Мы можем, усиливая эту мысль, даже сказать, что лишь с рассеянием народов и возможно было появиться монархическому правлению в человечестве, когда каждый народ, разделенный духовным отчуждением от другого, пытался наиболее совершенным образом обеспечить себе существование. К такому воззрению на время жизни Нимрода склоняется немало исследователей, и все они в учреждении Нимродом монархии видят попытку воспрепятствовать совершившемуся у подножия вавилонской башни расселению человечества. Думают, что этим действием Нимрод и утвердил за своим именем значение «возмутителя», восставшего против планов Божеской воли о пребывании человечества на различных территориях. ¹⁷

Итак, считать Нимрода инициатором столпотворения нет достаточных оснований.

Поэтому, некоторые исследователи все дело столпотворения приписывают не одному к-л. лицу, а целому роду, именно – всему потомству Хама.

О Хамитах думают так потому, что этому племени, обнаружившему в лице своего родоначальника Хама впервые нечестие после потопа (Быт.9:20–24), было естественнее всего и закончить историю первобытного времени греховным проступком. Думают так, далее, и потому, что в столпотворении сказалось нечестие народов; племени же Хама благословением Ноя и отводилась самая низшая историческая роль в сравнении с судьбами других потомств (Быт.9:24–29).¹⁸

Наконец, в столпотворении усматривают противление Хамитов пророчеству Ноя о порабощении их роду Сима. Возводя башню до небес, Хамиты, говорят, этим самим бросали вызов Семитам, свидетельствуя им о своей свободе и независимости¹⁹.

Однако, опровержением этих предположений служит то обстоятельство, что на общем протяжении летописи Моисея его рассказ о столпотворении помещается не вслед за тем, что касалось Хамитов, напр., за их родословною, а за генеалогией всех человеческих родов. Память о вавилонском столпостроении, далее, сохранилась и в потомстве Семитов: Фалек, лицо Симова рода, нарицается этим именем в память «разделения земли» (Быт.10:25) – рассеяния народов. Очевидно, род Сима принимал непосредственное участие в столпотворении, подлежал всему осуждению и наказанию за предприятие, а потому и сохранил в своих преданиях память об этом наказании. Если обратить, наконец, внимание на то, что Моисей лишь после указания самих детальных данных о племенах человеческого рода, лишь после исчисления до последних лиц человеческих племен возвращается к тому времени, когда «на всей земле был один язык и одни уста» (Быт.11:1) и говорит о столпотворении, то ясным станет, что своим рассказом о столпотворении он еще раз, в данном случаю – последний раз, рисует нам судьбы всего человеческого рода с тем, чтобы после этого перейти к истории национальной, истории Симова племени (Быт.11:10 и далее).

Таким образом, согласно данным Библии, можно полагать, что в строении города и башни принимали участие все вообще «сыны человеческие», т. е. потомки всех трех сыновей Ноя.

«И сказали они: Построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли» (Быт.11:4).

В строении города с башнею посреди сенаарской равнины некоторые усматривают попытку учредить для всего человеческого рода одно государственное устройство, с одною правительственною или религиозною столицею. Вот как полагает по сему поводу А.С. Хомяков: «свободно и легко, говорит он, расходились племена по простору приветливой земли: но сношения дружбы и братства не были еще забыты. «Одни уста были у всей земли и один язык», по живому и глубоко поэтическому выражению В.З. Но семена духовного раздора уже были брошены отступничеством Хамидов от общего предания. Внутренний союз потерял свою силу, прибегли к союзу внешнему, условному, к попытке одного государственного устройства для всего рода человеческого, с одной государственною или религиозною столицею. Место ей было выбрано в равнинах Сеннаарских и общим трудом положены основания великолепного здания, пред которым долго благовели народы, бессильные подражать ему, и о котором рассказы самые несомненные кажутся сказкою для веков, усовершенствовавших все практические науки... Но не благословен был труд строителей в равнине Сенаарской. Условный союз и условная община невозможны при внутреннем разладе убеждений. Попытка искусственного соединения кончилась, как должна была кончиться, – раздором. То, что должно было скрепить слабеющие узы дружбы между племенами, разорвало их навсегда. Давно хладеющее чувство братства заменилось явною и прямою ненавистью; загорелась вражда народов и перешла в тяжкое наследство, от которого человечество откажется только тогда, когда единство убеждения возобновит общий внутренний союз»²⁰.

Обращаясь к рассмотрению картины сенаарских событий, предложенной А. Хомяковым, мы усматриваем в ней некоторую неясность и недостаточность красок. Так, Хомяков не указывает, кто строил город, все ли первобытное человечество, или часть его, образовавшаяся из фамилий всех родов, или только Хамиты.

Если предположить, что Хомяков желал привлечь к участию в столпотворении все племена человеческие, то тогда все дело столпотворения окажется не имеющим под собою достаточной почвы и оснований. В самом деле, можно ли допустить, чтобы то единодушие, с которым полагалось основание городу и башни, покоилось лишь на внешнем, условном, искусственном союзе племен, как полагает А. Хомяков? Если между народами не было внутреннего союза, что утверждает А. Хомяков, если они не были связаны узами дружбы и чувствами братства, то, спрашивается, возможно ли было установить между народами какой-либо союз, хотя бы и внешний и временный, на время постройки города и башни?

Да и самые цели союза и постройки города – учреждение правительственного и религиозного центра – являются неестественными для народов при наличности среди них тех взаимнопротивоположных и исключающих друг друга чувств, какими наделяет народы Хомяков в другом месте своего изложения. По крайней мере Хамиты у него характеризуются наклонностью к «развитию односторонности вещественного просвещения, убивающаго всякое словесное и духовное стремление», а Семиты – способностью «поклоняться свободнотворящему духу»²¹.

Вообще, о приведенном мнении Хомякова можно сказать, что при его посредстве автор пытался скорее нарисовать картину рассеяния народов, чем постройку города и башни. Думаем, что пред взором историка и в его памяти в данном случае, при уяснении сенаарских событий, проносились картины не созидания, а падения всемирных монархий, когда появление новых народностей на развалинах монархий обусловливалось скрытым, но действительным существованием этих народностей в лоне того или другого павшего государства. В отдельные нации и народности племена, действительно, часто формируются путем борьбы и вражды за свою индивидуальность с главенствующим народом, но никак не соучастием с ним в каком-либо общем предприятии.

Оказываясь неудовлетворительным, суждение Хомякова о сенаарских событиях имеет, тем не менее, для нас ту силу, что оно располагает нашу мысль уяснить себе эти события аналогиями из действительной жизни народов.

В самом деле, для чего люди могут строить город и при том в местности, впервые облюбованной для поселения?

Когда люди двигаются из насиженных мест, ищут иных уголков для обитания, селятся на новых местах, мы в праве думать, что всем этим они пытаются создать себе более или менее благоприятные жизненные условия. Такими же житейскими стремлениями могли руководствоваться и сенаарские поселенцы; основание города было выражением их нужды защитить себя от воздействия неблагоприятных сил природы, устроить для себя кров с тем, чтобы под его защитою можно было успешно пользоваться всеми благами человеческой культуры. Трудно, конечно, сказать в какой степени и мере были присущи культурные начинания сенаарским народам. Во всяком случае, мы должны полагать, что еще до вселения в Сенаар народы в различных местах своего обитания должны были подвергаться различным воздействиям природы и противопоставлять ее силам силу собственного духа. Если же допустить, что первобытное общество, до вселения в Сенаар, переживало фамильно-родовое устройство своей общественной жизни, то вместе с этим получается основание думать, что в силу слабости такой общественной организации, культурные средства борьбе человека с природою, до вселения народов в Сенаар, развивались порознь в отдельных родах и фамилиях, что человечество до столпотворения пользовалось благами, так сказать, раздельного труда. Теперь же, с основанием города в Сенааре, народы, очевидно, полагали прочное основание такой организации, которая удерживала бы роды и фамилии в тесном союзе и взаимообщении и располагала бы их к непосредственной взаимопомощи при начавшейся уже ранее борьбе человека с природою. В сознании и желаниях строителей сенаарского города мы и решаемся, поэтому, выделять представления и намерения к достижению лишь наибольших культурных благ, которые вошли бы в человеческое общество вместе с учреждением единой и общей организации для всех пионеров культуры. Вот почему в Библии строение города представляется явлением согласно, с сознанием и преднамерением вызванным к бытию. В ней упоминается, что строители города приступили к своему предприятию, предварительно составив между собою совещание в тесном кружке («и сказали друг другу» – Быт.11:3) и потом, распространивши результаты этого совещания в более широком круге общества («и сказали они» – Быт.11:4). Так и можно строителей города, по их действиям и намерениям, назвать в некотором смысле «социалистами и коммунистами» первобытного времени.²²

Да и самые слова – «чтобы нам не рассеяться» – с которыми сенаарские народы приступали к своему предприятию, ясно указывают на устройство города, как на учреждение общего культурного центра, рисуя вместе с тем и внешне-исторические условия в быте народов. Слова эти указывают именно на то, что строители города, до начала своего предприятия, находились в различных местах обитания, в разообщенном и рассеянном состоянии. При таком же положении они не имели возможности оказать того влияния на процветание культуры, какое должно было сказаться, по их представлениям, при единении сил. Исходя из представления всех благ житейских, которые должны были войти в человеческое общество с устройством для него организации и города, как внешнего выражения этой организации, сеиаарские народы и высказывают пожелание остаться в состоянии единодушного общения.

Так и можно сказать о всем предприятии сенаарских народов, об учреждении ими города, что в этом действии народов сказался «замысел житейский»²³.

Положительное решение вопроса о том, выражением каких потребностей, намерений и стремлений было столь загадочное предприятие, как устройство «башни высотою до небес» (Быт.11:4), не может обойтись без критического разбора тех или иных мнений по этому поводу.

Думают, что столп сенаарский был знаком, которым должны были руководиться народы при своем расселении и при своих кочевках по Сенаару. Защитники этого мнения говорят, что народы, поселившиеся в Сенааре, привыкли еще в Армении ориентироваться в пространстве при посредстве горных шпицев, почему они в Сенааре устраивают «столп» т. е. искусственный шпиц, горообразный, взамен естественного. Он то и должен был служить путеводным знаком при частых отлучках сенаарцев из долины, производившей подавляющее впечатление своею обширностью²⁴. Другие думают, что башня, как здание, возведенное в городе, должна была служить в качестве крепостного сооружения, необходимого при защите поселенцев против нападений диких орд²⁵. Оба эти взгляда объединяются в мнении Пресселя. По воззрению последнего башня была не только путеводным знаком, но и средством защиты Хамитов против нападений Семитов. Она была «убежищем счастливой жизни Хамитов, знаком их господства, вынужденнаго и взятаго с бою».²⁶ Наконец, мы встречаемся с характерною попыткою Люкена раскрыть назначение вавилонской башни уяснением цели существования всех других известных истории башне-образных построек. Цели этих строений указываются, думает Люкен, самою формою башен. Все башни, полагает Люкен, имели форму 3-х или 4-х сторонней пирамиды, усеченной наверху. Эти пирамиды и были, по мнению Люкена, символическим образом райской горы, память о которой всегда жила в народных преданиях. Согласно этим преданиям, рай у народов представлялся в виде высокой горы, расположенной в центре земли, видимой отовсюду, со всех частей горизонта, и имевшей у себя наверху площадку, где и помещалось жилище богов и душ умерших. Всем умершим народы, далее, желали лишь блаженного, райского состояния. Вот почему с надгробными памятниками у них и соединялась мысль о посмертном состоянии душ умерших: надгробные памятники своею пирамидально-усеченною формою должны были напоминать живущим о том райском месте, где пребывают души усопших. Что же касается вавилонской башни, то она могла быть, по мнению Люкена, во 1-х, символическим образом «горы потопа». В этом случае Люкен ссылается на Иос. Флавия, который говорит, что, строя башню, люди хотели предостеречь себя от потопа. Во 2-х, она могла быть и образом «райской горой», которая, по народным преданиям, лежала в одной местности с «горою потопа», и куда люди хотели проникнуть по свидетельству Берозовской сивиллы. Наконец, она могла быть и могильным памятником, или даже храмом над могилою первого обожествленного человека²⁷.

Обращаясь к оценке этих мнений, должно сказать, что ни одно из них не может быть признано правым и основательным. Библия указывает только на одну прямую цель устройства башни в городе – на создание имени т. е. славы столпостроителям и на другую косвенную – предотвращение рассеяния народов (Быт.11:4).

Спрашивается, как же башня могла создать славу стоителям и как она могла способствовать объединению народов на одной пространственной территории?

Для уяснения всего этого, строение башни необходимо ставить в тесную связь с постройкою самого города. И если устройство города должно было удовлетворять культурным стремлениям первобытного человечества, как мы выше предположили, то и постройка башни, полагаем, должна была проистекать из тех же стремлений первобытного человечества к дальнейшему культурному развитию. При этом, нам, необходимо обратиться к аналогии из действительной жизни народов. Мы видим, напр., что человечество часто учреждает всемирные или местные выставки и стремится при их посредстве не только воочию видеть то, чего оно достигло в своем труде, но и положить в своем самосознании основы для будущего культурного развития. Подобно этому и столп сенаарский был внешнереальным выражением того самосознания народов, при котором ими предпринималось устройство города. Город строился ради процветания в человечестве культурной силы. Столп же сенаарский и был выражением в конкретности и реальности этой силы: в его устройстве народы показали все те знания и искусство, каким они уже были научены во всей своей предыдущей жизни. Будучи, далее, выражением всего культурного развития, достигнутого народами, башня вавилонская в силу этого и должна была стать предметом народной гордости. Своею высотою ли, или красотою она должна была льстить самосознанию строителей, вызывая в тоже время восхищение и удивление и у зрителей. Наконец, башня вавилонская, как сообща выстроенное здание, как общая собственность, как величественный и вещественный памятник того, что сделали общими усилиями отцы, необходимо должна была удерживать в единении и потомство, служа для него наглядным доказательством благих последствий того общения и союза народов, какое было обнаружено при столпостроении.

Таким образом, своим существованием столп сенаарский мог, во 1-х, льстить самосознанию строителей; во 2-х, вызывая восхищение у зрителей, мог заражать их души сочувствием всему складу жизни и направлению стремлений, принятым столпостроителями; и, наконец, мог пробуждать в потомстве мысль о необходимости концентрации его сил при достижении тех или иных жизненных удобств.

«И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказа Господь: Вот один народ и один у всех язык; и вот, что начали они делать и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город и башню. Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле. (Быт.11:5–9)

Существует прямая противоположность между библейским указанием на существование единства языка в первобытном человечестве и утверждением некоторых представителей исторической науки, по которому «первоначально господствовало такое разнообразие языков, что даже соседние народы или племена, как, напр., индейцы Скалистых гор, или горцы Кавказа не понимали друг друга. Вероятно, существовало чудовищное количество «семейных языков», при чем на каждом говорило ничтожное количество людей – семейные группы; количество таких языков уменьшилось прежде всего благодаря соединению этих семейных групп в более крупные союзы, напр., в племена и народы»²⁸. Спрашивается, на какой из двух данных противоположностей мы должны остановиться – признавать ли изначальным явлением в человеческом роде единство, или разнообразие языков?

На основании лингвистики мы смело можем избрать одну противоположность, данную в библейском рассказе и отвергнуть другую. Основанием к этому нам служат свидетельства той филологии, которая уже пришла к твердым доказательствам близкого родства и единства всех существующих языков. Благодаря данным филологии «языки теперь уже не представляются тою народною собственностью, которая, подобно домам, полям или движимым предметам, может подлежать разрушительному влиянию случая или времени, но они являются ненарушимо пребывающими вопреки различным влияниям и изменениям.²⁹ Тою же филологией все языки, даже столь противоположные, как санскритский и английский, признаются лишь фракциями одного какого-то праязыка.

Та же филология, далее, не может установить одних естественных факторов, благодаря которым могли появиться и самые отличия в языках. Обыкновенно указывают самую могущественную нужду, которая могла бы способствовать началу и образованию языка, нужду взаимопомощи. Но человек не настолько беспомощен, как это хотят думать, и для взаимопомощи он произвел бы одни грубые звуки. Между тем, языки и диких народов обладают совершенством своей конструкции, богатством выражений и форм. Американский язык, напр., по богатству своих грамматических форм может соперничать с греческим, почему некоторые исследователи (Дюпонсо) говорят, что его конструкция выработана скорее философами, чем дикарями. Нельзя объяснять все разнообразие наречий и тем разнообразием местожительств, в которых протекали судьбы народов. Можно сказать, что «различие языков есть проблема, которая не разрешается простым переселением народов, если даже и признать за генетическую причину климат, страну, образ жизни и нравы народов. Народы, происходящие от одного родоначальника, часто жили вместе и однако имели различные языки. Островок, какая-нибудь часть земли замыкает в себе народ, но и среди него оказывается богатое различие наречий... Из понятия переселений не все ясно. Проблемою здесь является не различие, т. е. образ произношения в каком-либо языке и не причины постепенных изменений, но все вообще разнообразие, смешение языков. Должно было случиться нечто положительное, чтобы народы рассеялись; философских дедукций здесь недостаточно»³⁰.

На основании бессилия человеческого ума проникнуть в тайну языкообразований, мы и решаемся вместе с Бытописанием отнести разложение первобытного языка на отдельные наречия к непосредственному воздействию силы Божией на души столпостроителей. Это разложение было таким же чудом, каким явилась способность апостолов говорить в день Пятидесятницы на различных языках: «При наступлении дня Пятидесятницы, все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущагося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать» (Деян.2:1–4). И хотя книга Деяний указывает на некоторые внешние обстоятельства, сопутствовавшие чуду над апостолами, как напр., на шум с неба, на явление огненных разделяющихся языков, однако, приходится сожалеть, что книга Бытия совсем умалчивает об обстоятельствах, сопутствовавших чуду смешения языка столпотворителей, представляя его в силу этого столь далеким от нашего понимания

Тем не менее, библейской литературе известны попытки так или иначе уяснить акт смешение языка столпостроителей и представить его в связи с такими изменениями в организации человеческого существа, чтобы необходимым последствием таких изменений и было непонимание чужой речи.

Предполагают внезапное изменение свойств физической организации человека, вследствие чего и произошло изменение языка столпотворителей. Фельдгоф, напр., предполагает, что столпостроители были внезапно поражены параличем, в силу чего языки их отяжелели и они сами сделались немыми³¹. Гофман же думает, что строителей башни постигла болезнь мозга, в силу чего и произошло расстройство в речи. Болезнь эта прошла после того, как люди, видя, какое бедствие постигло их за непослушание, решились исполнить волю Божию и рассеялись³². Наконец, Витринга полагает, что среди столпотворителей появился порок в произношении, подобный заиканию, в силу чего люди не могли свободно объясняться, почувствовали даже отвращение друг к другу и должны были прекратить постройку башни³³. Но относительно данных причин смешения языка, тех или иных телесных болезней, повлекших будто, бы за собою изменение речи, должно сказать, что различие языков не может проистекать из различия звуков, так или иначе произносимых в силу повреждений органа речи – языка. Способность речи имеет свои основания и в духе человека. Да и среди современных народов нет таких, которые отличались бы между собою своеобразным устройством гортани или языка, или других частей органа нашей речи.

Другая группа исследователей-библеистов основывает весь акт смешения языка на почве духовно-нравственных потрясений человечества. Так, одни из них предполагают влияние силы Божией на сознание строителей. Св. Филястр, еп. Бресский говорит, напр., что до столпотворения люди, подобно ангелам, имели сознание многих языков, но при столпотворении они по суду Божию лишились этого сознания и стали помнить только незначительное количество языков³⁴. Скотт же утверждает, что строители башни, забыв свой язык, стали понимать новый хотя и подобный прежнему³⁵. О помрачении сознания говорит и Эбрард, когда предполагает, что при столпотворении впервые было обнаружено действие грозы на земле, которая и привела строителей к панике, а башню повергла в развалины. Страх этот произвел умственное расстройство среди строителей, следствием чего и явилось взаимное непонимание³⁶. Наконец, и Шеллинг предполагает потрясение сознания у столпостроителей. «Смешение языка, говорит он, нельзя представить без предшествовавшаго ему внутренняго явления, без потрясения самого сознания. И это потрясение, имевшее своим следствием смешение языка, не могло быть поверхностным, но должно было произойти в самом основании сознания»³⁷.

Другие простирают влияние силы Божией на все духовно-нравственное существо человека. Говорят, что люди уже вскоре после потопа начали отвращаться от Бога и нарушили между собою духовно-нравственное единство. С исчезновением же последнего в человечестве возник разлад, который, обнаруживаясь вовне, производит сначала незначительное изменение языков, а выступая при столпотворении во всей своей силе – делает самое смешение языка. При этом, Божия сила внезапно и чудесным образом и открывает самый разлад, медленно губивший народы³⁸. Особенно подробно говорит по этому поводу Витринга: «естественным следствием смешения языка, о котором говорит Моисей, было рассеяние или расселение Ноахидов по земному шару. Весьма понятно, что такое отделение Ноахидов друг от друга и рассеяние их по востоку должно было произвести какое-нибудь важное несогласие между ними. Не может ли смешение языка означать «разлада душ», благодаря чему произошло то, что столпостроители были вовлечены в противоположные намерения и планы? Не было ли так, что они, желая различного, и выражали свои желания различными словами? Пользующиеся же различными языками еще могут обитать в одном и том же месте, если только они не различаются друг от друга «душою». И только те, которые различаются убеждениями, знанием, делами, кратче – душою, те должны разлучиться, пока из ненависти не начались войны. Поэтому, древний историк под смешением языков разумел смешение мыслей и намерений, посланное в наказание Богом. Разделение языка есть символ разлада душ, смешение языка – эмблема смешения мыслей и намерений. Различие в мыслях и в душах имеет гораздо большее значение, чем различие по языку. Древние еврейские толковники хотя и имеют обыкновение присоединять к истинному баснословное и к важному пустое, однако и они думали, что историк хотел большее сказать, чем только о смешении языка. В одном древнем толковании читаем: «они говорили: не допустим чтобы Он избрал Себе высоты, а нам оставил низ. Поднимемся к небу и прорубим его топорами. И разделились они на три группы. Первая говорила: взойдем на высоту и станем там обитать. Вторая: будем вести войну с Ним. Третья: учредим там идолопоклонство»³⁹. Наконец, можно думать, что и Ориген под смешением языка столпотворителей разумел смешение душ. Вот его слова, писанные хотя и по другому поводу: «если кто-нибудь из нас побеждается жестоким врагом, то таковой приводится в Вавилон, но не в пространственное место земли, а в Вавилон души, т. е. смешение. Ибо всякий, побежденный врагом, увлекается в смешение своей души, переносится в Вавилон. Посмотрим на ежедневную жизнь. Если мы видим когда-нибудь, что душа обуревается грехами, пороками, скорбями, гневом, вожделениями, жадностью, то мы сознаем это как за то, чем диавол увлекает в Вавилон. Но если спокойствие сердца, чистота, мир будут приносить плоды, то мы знаем, что все это переносит в Иерусалим: так как явление мира внутри»⁴⁰.

Что сказать о всех вышеприведенных объяснениях акта смешения языка? Было ли у подножия вавилонской башни так, что Бог мгновенно явил сознанию строителей новые языки, или так, что каждое сознание, различное у строителей при разности их убеждений и воззрений, под воздействием Божием выработало для себя особые формы? Думаем, что первое мнение стоит ближе к истине в виду тех крайностей, какими за- печатлено второе воззрение. Именно, Библия не дает оснований говорить о смешении понятий среди строителей, когда она говорит лишь о смешении языка их. Строение башни, далее, было предпринято при наличности среди строителей согласия и сочувствия всему делу строения города с башнею. «И не отстанут они то того, что задумали сделать» – говорится о строителях. При таком горячем стремлении народов окончить свои постройки, в их душах, очевидно, не было места для взаимного раздора и несогласия. Наконец, догматическое учение о Боге не позволяет приписывать силе Божией такого воздействия на людей, при котором несогласие, раздор и ссора среди них возводились бы к наивысшей степени своего обнаружения с тем, чтобы за всем этим следовало взаимное непонимание людей. Такое воздействие противоречило бы свойствам святости в Боге.

Итак, поле рассуждений о том, каким образом, в каком количестве и в каких формах появились языки и наречия среди столпостроителей является открытыми для привнесения положительных решений и ответов по этим вопросам

Первые дни обитания на земле послепотопного человечества открылись благословением Божиим и заключением завета между Богом и людьми. Вот в каких словах передано нам повествование об этом благословении: «И благослови Бог Ноя и сынов его и сказал им: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю и обладайте ею» (Быт.9:1). Отсюда мы видим, что Бог призывает к реальному воплощению в истории человечества то, что мы назвали бы естеством человека. И замечательно, это естество в данных словах благословения Божия определяется лишь со стороны естественно-чувственных своих свойств и потребностей: благословение обеспечивает человеку именно процессы его размножения и распространения по земле. Очевидно, благословение Божие возвращало человека той части мироздания, той физической природе, из элементов которой был создан человек и которая потерпела в потопе нарушение своего естественного состояния.

Возвращая человека природе, благословение Божие предоставляет, далее, человеку и обладание самою природою. Так, в руки человека Бог отдает землю («и обладайте ею» – Быт.9:1), всех зверей земных, всех птиц небесных, все, что движется на земле и все рыбы морския (Быт.9:2). Кроме того, и самое заключение завета Божия «и между землею» (Быт.9:16), когда Бог, закрывши «источники бездны и окна небесныя» (Быт.8:2), обетовал не посылать более потопа «на опустошение земли» (Быт.9:2), думаем, совершалось ради того, чтобы прочнее утвердить обладание человека природою, чтобы предоставить человеку такой объект, который ненарушимо пребывал бы в его власти.

Однако, заключение завета Божия с человеком не могло ограничиваться только теми целями, чтобы предоставить человеку спокойное развитие чувственно-физических процессов его существа. Послепотопный завет не упускал из виду в тоже время и условий развития духовно-нравственных свойств природы человека. В самом деле, заключаемый непосредственно с Ноем (Быт.8:21, 1:17), не предполагал ли этот завет распространения на все человечество тех свойств благочестия и праведности, какими отличался Ной (Быт.6:8–9)? Мы думаем, что пред судом правды Божией существование человеческого рода после потопа и могло быть возможным лишь под условием воплощения в человеке тех духовно-нравственных свойств, какие спасли самого Ноя от потопа. Чтобы видеть справедливость этого суждения, обратимся к характерному библейскому изображению намерений Божиих о допотопном нечестивом мире. Взирая на последний, Бог уже раскаивался в том, что создал человека, скорбел в Своем сердце о нечестии людей и решил уничтожить их вместе с истреблением с лица земли всего творения рук Своих (Быт.6:6, 7). Но вот, выражаясь человекообразно, перед взором рассматривающего все Бога проходит «праведный и непорочный Ной», обретающий благодать у Него (Быт.6:8, 9) и наличностью своих свойств вдруг изменяющий решение Божие о погибели всего сущего и обретающий в своем лице сохранность человечества. Не ясно ли, что те свойства, какие спасли человечество от потопа, должны были стать нормирующими его деятельности и в послепотопное время?

С другой стороны, утверждая за человеком его царственное положение в природе, Бог в тоже время, при заключении завета, возводит мысль человека и к Своему Собственному Лицу. «Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякаго зверя, взыщу также душу человека о руки человека, от руки брата его» (Быт.9:5, 6) – говорит Бог послепотопному человеку. Очевидно, началом, долженствовавшим регулировать отношения человека к внешнему миру, в данных словах завета Божия поставляется сознание человеком всемогущества Божия и Его всецелого господствования в мире. Непрестанное Богосознание, помятование о силе и величии Бога – вот основное требование, предъявленное воле послепотопного человека.

Легко видеть после этого необходимость суда Божия над столпостроителями.

При столпотворении сказалось уклонение человечества от идеи его истинно-царственного достоинства и от идеи союза с Богом. Человек тогда избирал для себя, как единственно достойное своей природе, благо чувственное, внешне-материальное, культурное, ибо и столп «его же верх будет даже до небесе» (Быт.11:4) был для него «возвышением вещественной силы вместо высоты духовной идеи»⁴¹. С другой стороны, возводя, «башню высотою до небес» (Быт.11:4) и обнаруживая этим особую предприимчивость духа, человек этим самим проявил и «необычайную свою дерзость»⁴². В упоении своим могуществом, в сознании своего величия человек, взирая на облака, которых он хотел достигнуть, гордо и и самоуверенно восклицал: «на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой; взыду выше облаков, буду подобен Вышнему» (Ис.14:13, 14). Он находился под влиянием духа «противящагося и превозносящагося выше всего, называемаго Богом, или святынею» (Ис.20:2, 4). Он был движим тем духом, который еще прародителям льстил, говоря: «и будете яко бози» (Быт.3:3). Столпотворением, словом, было оказано полное презрение славе имени Божия и взамен этого представлен апофеоз человеческой природы. Человек в это время уже вступил на путь широкого развития естественных своих сил. Он стал руководиться законами своего естества и удовлетворение чувственно-житейских потребностей этого естества стало для него состоянием самодовлеющим, получающим значение в самом себе. Богосознание заменилось в нем самопревозношением. Воля Божия перестала быть началом, нормирующим его деятельность. И если по завету Божию с человеком и с землею, все космические явления и процессы внешней природы должны были получать свое завершение в духовно-нравственной деятельности человека, если при столпотворении деятельность народов, напротив, приняла внешне-материальное направление, то само собой понятно, что строители города и башни не могли долее пребывать в союзе с Богом, что воля Божия должна была допустить чрезвычайные действия к тому, чтобы жизнь человечества, в виду его блага, пошла иным путем. Таким чрезвычайным и в тоже время провиденциальным актом воли Божией и было смешение языка столпостроителей и рассеяние их по всему лицу земли.

Положительный ответ на этот вопрос дает нам Шеллинг. Вот его рассуждения: «над временем единаго и нераздельнаго человечества господствовала духовная сила – Бог. Он всецело наполнял Собою сознание, был общим для всех людей, Бог единый. Который вовлекал людей в Свое единство, предупреждал всякое их движение, или уклонение. Единый господствовавший в тихое доисторическое время Бог был единым именно в это время, но не в том смысле, что за Ним не мог следовать другой бог. За Ним, действительно, и следовал другой. Первое реальное сознание существует уже с наклонностью к политеизму. Если появился один вид Бога, то не замедлят появиться и последующие, хотя бы они были и отдаленными возможностями. Различным же видам Бога соответствуют различные по содержанию вероучения. Различным же учениям о богах соответствуют различные народы, которые в действительности появляются не разом, но последовательно. Сообразно последовательности в политеизме открывается и последовательное появление народов в истории. Непосредственною причиною рассеяния народов рассказ Моисея называет смешение языка, бывшего общим для отдельных лиц и для всего человечества. Смешение же языка нельзя представить без предшествовавшего ему внутреннего явления, без потрясения сознания. Правда, в Моисеевом сказании не выражено представление об этом внутреннейшем явлении, но если оно определяет ближайшую причину рассеяния народов – смешение языка, то, по меньшей мере, оно указывает и на отдаленную причину и последнюю – политеизм. Этот-то политеизм и делал невозможным дальнейшее пребывание человечества в единстве. Различные, далеко друг от друга отстоящие и взаимноисключающие в своем развитии учения о богах являются самым верным средством разделения народов. То, что могло неизбежно воздействовать на различие и разделение народов и было различным политеизмом. Столпотворители говорят друг другу: «построим себе город и башню, высотою до небес, чтобы создать себе имя, ибо мы можем рассеяться». Они говорят это прежде, чем был смешан их язык, предчувствуя предстоящий кризис, уже рисующийся пред ними. По собственным их словам, они были до сих пор безымянным человечеством. Имя – это то, чем народ, как и лица, отличается от других, выделяется из них и в тоже время и связывается с другими. Поэтому слова: «сделаем себе имя», означают ничто другое, как – «станем народом», и основание к этому они указывают в том, «чтобы нам не рассеяться». Боязнь рассеяться, не быть более целым человечеством побуждает их к предприятию. Когда человечество находится в опасности распасться, тогда намеренно устраиваются постоянные местожительства. Однако, с первыми зачатками города начинается несогласие, раздор, как и было при возведении вавилонской башни, которая должна была препятствовать рассеянию, но положила начало последнему. Тот же самый Бог, Который содержал единство в ничем нерушимом Самоподобии, мог, делаясь непохожим на Себя, в той же мере рассеять человеческий род, в какой Он ранее соединял его; и в какой мере Он, при Своем тожестве, был причиною единства народов, в такой же мере теперь Он мог быть причиною их рассеяния при Своем многоразличии. Не внешнее жало, но жало внутреннего беспокойства, стремление к отдельному существованию, стремление не быть более целым человечеством, не принадлежать одному для всех Богу, но достаться в удел особому богу, или особым богам, – вот что и было тем чувством, которое гнало народы из страны в страну, из пустыни в пустыню⁴³.

Будучи так логически, последовательно и красиво изложенным, мнение Шеллинга о наличности политеизма в среде сенаарских народов не выдерживает, однако, критики. Прежде всего, все дело столпотворения, предпринятое, как мы выше допустили, при полном единодушии и единомыслии народов, исключало собою возможность разногласия в мировозрении и вероучении народов. Никакого, далее, чудесного смешения языка и не требовалось бы производить над строителями города, если поставить разложение первобытного человечества на отдельные народы в единственную связь с появлением различных вероучений в среде сенаарцев. Помимо этого, Шеллинг неправильно понимает самое происхождение политеизма в человечестве. По его воззрению сознание человечества существует с расположенностью к политеизму. Между тем, на основании слов св. Ап. Павла о язычниках: «разумное Божие, яве есть в них: Бог бо явил есть им: невидимая бо его от создания мира твореньми помышляема видима суть, и присносущная сила его и божество» (Рим.1:19–20), можно думать, что человек, действуя по присущим своему сознанию законам, должен был с логической необходимостью утверждаться лишь в истинном Богосознании и никогда не доходить до политеизма. Поэтому, источным началом для политеизма должно признать не сознание человечества, как это допускает Шеллинг, но нравственную природу человека, как учит тот же св. Апостол. Последний говорит о «подавлении истины неправдою» (Рим.1:18), как о сущности язычества и потому нравственное расстройство природы человека и считает за единственно возможное основание для политеизма.

Наконец, Шеллинг и исторически неправильно определяет появление политеизма в человечестве. Моменты его появления отчасти определены в следующих словах св. Ап. Павла: «Тем же поминайте, яко вы, иже иногда язы́цы во плоти … Яко бесте отчуждены жития Израилева и чужди от завет обетования, упования не имущи и безбожни в мире» (Еф.2:11–12). В этих словах сущность языческого состояния определяется отчуждением народов от завета с Богом, расторжением общения с Ним. Язычниками, по Апостолу, люди стали быть тогда, когда для них обетования Божии вообще и в частности те, которые были восполняемы Богом в Его союзе с Израилем, перестали служить «упованием» т. е. руководственным идеалом в жизни. Естественно же думать, что это произошло после вавилонского столпотворения, когда жизнь народов стала определяться общим Божиим попущением и лишена была непосредственных и чрезвычайных откровений Его воли. Об этом попущении ясно говорит кн. Деяний, упоминая, что «Бог в прошедших родах попустил всем народам ходить своими путями» (Деян.15:16). Действительно, с того времени, когда «всевышний раздал уделы народам и расселили сынов человеческих, поставив пределы народов по числу сынов божиих» (Вт.32:8), т. е. с эпохи вавилонского столпотворения мир вещественный и мир умственных идей стал служить для человечества той почвою, на которой должно было развиваться самосознание народов. Отдаленные от первобытного центра исторической жизни и первобытных религиозных преданий, эти народы, став в особые условия исторической жизни, и должны были и могли собственными силами вырабатывать для себя начала духовного развития и национальные политеистические религии.

Однако, в виду того, что при столпотворении народами была обнаружена потеря истинного Богосознания, в виду того, что столпостроители осуетилися заботами внешне-материального своего благополучия и устройством башни обнаружили всю гордость своего самосознания, основанного на успешной борьбе человека с природою, мы должны характеризовать состояние сенаарских народов лишь близким к политеистическому. Вместе с Курцем мы можем сказать, что, «когда были произнесены слова: «построим себе город и башню», это и было моментом рождения язычества. Ибо принципом язычества, с отрицательной стороны, является отвержение живого, личного Бога, и презрение спасения, исходящего от Него; с положительной же – язычество есть заблуждение и безумие, проявляющиеся в надежде на собственные силы и мудрость, в усилиях достигнуть благополучия собственными средствами. Этот принцип достиг ясного сознания среди столпотворителей и положил начало направлению, которое могло быть прекращено только смертным ударом»⁴⁴. «Смешение языка есть час рождения язычества»⁴⁵, «начало язычества как полнаго отпадения от Бога»⁴⁶, говорят другие лица, не решающиеся назвать столпотворителей язычниками в собственном смыслы, потому что и над ними было откровение воли Божией, откровение о дальнейшем их существовании в разобщенном и рассеянном состоянии, при наличности среди них многообразия наречий⁴⁷.

С такими суждениями о нравственном состоянии столпостроителей и о приближении его к языческому нельзя не соглашаться.

Смешение языка имело своею целью нарушить единение и общение народов с тем, чтобы положить преграды дальнейшему распространению между людьми того нравственного настроения, какое стало намечаться среди них в эпоху столпотворения. «И не отстанут они от того, что задумали сделать» (Быт.11:6) – вот на каком предведении основываются чрезвычайные акты сошествия Божия к месту столпотворения и смешения языка. С другой стороны, мы видим, что разнообразие языков, получившее свое начало в момент строения вавилонской башни, продолжает оказывать свое действие и до настоящего времени. И в настоящую пору народы отчуждены между собою взаимным непониманием, составляя между собою столь бесчисленные союзы и группы, резко отличные по своим обычаям, нравам, степеням цивилизации, сколько различны между ними и самые наречия, на которых изъясняется каждая группа. Очевидно, смешение языка по своим последствиям имеет универсальное значение. Отсюда и намерениям Божиим – оказать путем разложения первобытного языка противодействие распространению зла в человечестве – должно также придавать универсальный характер ⁴⁸. Необходимо, именно, полагать, что в планах Божественной воли смешение языка являлось одним из средств благоприятнейшего распространения царства Божия на земле, целесообразного раскрытия и обнаружения его не только в ближайших потомках столпотворителей, но и во всем человеческом роде, на вечные времена, до последних моментов человеческой истории.

Как же достигались эти цели утверждения царства Божия на земле при посредстве разнообразия наречий в человечестве?

Прямым следствием смешения языка было деление человечества на народы и нации. Ни естественное размножение человеческого рода, ни влияние разных местожительств не были сами по себе достаточны к тому, чтобы разделить человечество на отдельные народности. Внешним признаком всякой народности служит язык, и мы видим его существующим там, где менее всего были благоприятны для этого внешние условия. Так, арабы африканские и аравийские составляют собою, в силу единства языка, один народ, не смотря на то, что они разделены друг от друга Красным морем. Да и многие племена Африки, указывающие для себя различных родоначальников, считают себя одним народом в силу общего языка. Разбросанные в пустыне, они остаются пребывать одним народом, подобно тому как и волны морские, или песчаные вихри составляют одно с водами, пребывающими в глубине моря, или с песчаными холмами, нетронутыми бурей.

В жизни же и деятельности различных народностей, получивших начало в силу смешения языка, и сказывается дальнейшее действие благости Божией в человеческой истории.

Так, с именем народа мы тесно связываем представление о географическом местопребывании этого народа. По воззрению же Библии самое географическое распределение племен и содействует утверждению царства Божия на земле. Выражение этой мысли мы находим в 15 гл. кн. Деян. Здесь прямо говорится, что обитание того или другого народа в известной местности предустановлено Божественною мудростью для достижения религиозно-нравственной цели – познания Бога и общения с Ним (ср. Вт.32:8; Иер.2:5, 7).

С именем различных народов необходимо связывается, далее, представление о различии их национальных самосознаний, о различии их культуры, науки, искусства, общественного устройства, нравов и т. п. Насколько же проявляется во всех национальных делениях человечества промыслительное отношение Премудрости Божией к человеческому роду, об этом ясно говорит Лоран: «в человечестве существуют двоякаго рода элементы: единства и различия. Нации представляют из себя элементы различия. Оне не суть, как долго думали, продукт произвольных и изменчивых обстоятельств времени и места; принцип их – в Боге, как и отдельных лиц. Особый гений, отличающий их, это – провиденциальное указание на их предназначение. Человечество имеет миссию, подобную той, которую имеют и индивидуумы, образующие его: это – развитие и совершенствование всех даров существующих в природе человека... Чтобы достигнуть этой цели, нужно было известным образом разделить усилия между различными членами человеческого рода. Отсюда – разделение человечества на нации: каждая имеет участие в общем труде человечества⁴⁹. Итак, согласимся с историками-провиденциалистами в том, что каждая нация имеет свою особую миссию от Бога, в силу чего она должна принять участие в общем человеческом труде и гармоническим соотношением с другими народностями достигать общего развития и совершенствования даров человеческой природы.

Спрашивается теперь, достигалось ли в действительности какое-либо благо общею деятельностью народов? Имело ли прогрессирующее значение в труде человечества деление последнего, при посредстве разности языка, на народности?

Отрицательный ответ на эти вопросы мы находим у некоторых из историков. Так Isis говорит: «обитатели земли, в силу различных местожительств, распались на бесчисленное множество народностей. Живя при различных степенях цивилизации и при различных отношениях могущества и силы, они с трудом благоприятно воздействуют друг на друга и легко поддерживают враждебныя отношения. Богатство условий способствует, с одной стороны, достижению высшаго развития, подобно тому как и у садовника тем большее получается количество отборных растений, чем большее количество семян он сеет, и чем разнообразнее та почва, на которой он экспериментирует. Но разнородность в развитии человечества связана с распадением последняго, в силу чего возникли безчисленные войны, поглощающия неоценимыя блага человека. Первобытная неприветливость разделила человечество на единицы, распадение же на народности раздробило его на миллионы: различие в цвете кожи, или в языке рождает взаимное презрение, недоверие, и приводит все народы к взаимной борьбе; оно препятствует взаимообощению различных народов и этим доставляет плодотворное средство к дальнейшему их отчуждению; оно производит ложныя представления одного народа о другом, рождает ложныя обвинения, возводимыя одним народом на другие, питает страсти к взаимному порабощению и хищничеству; между тем, ни один народ не оберегает в себе горячаго желания жить в любви с другими, желаний к братскому общению с остальными народами для обоюднаго счастья»⁵⁰. Подобный взгляд на историю человечества мы находим и среди библеистов. Вот что, напр., говорит Эвальд: «Если даже с простым разделением и отчуждением народов выступает возможность враждебнаго их отношения между собою, то различие по языку возводит эту возможность до самых высших степеней. Каждый народ, обладая своим особым языком, чувствует себя безповоротно отделенным от других народов. В этом случае мы наблюдаем не только несогласимое взаимоотношение непонятных звуков и слов, но и видим, что каждый народ влагает в свой язык и свое собственное мировоззрение и стремится определить ясность последняя лишь для себя, оставляя его темным и недоступным для других народов. Таким образом, сколько существует различных народов, столько же и различных языков; равно как сколько различных языков – столько и различных внутренних и духовных стремлений и мировоззрений. Поэтому, никогда не может долго существовать истинное понимание народов, их взаимообщение, не только между двумя, тремя народами, но даже и между всеми; вечная и гибельная война является неизбежною между ними. Все благословения, которыя только могут излиться на человечество при взаимном понимании и при тожественных стремлениях к какой-либо высокой цели, являются недоступными для человечества. И это служит лишь добавлением к остальным несчастиям разобщенных народов»⁵¹.

Однако, нельзя соглашаться с приведенными утверждениями той мысли, что распадение человечества на народности способствовало лишь осуществлению зла в человеческой истории, необходимо производя различие в мировоззрений народов, ложные их представления друг о друге, взаимное отчуждение, хищничество, враждебные отношения, войны. Правда, история человеческой жизни не представляет нам добра в чистой форме, ибо в жизни народов оно было всегда смешано со злом. Но это происходило так, потому что в планах воли Божией утверждение царства Божия на земле должно было совершиться чрез человечество и в самом человечестве. При даровании же такой роли человечеству благость Божия не исключала всей ограниченности человеческого существа. Не исключала она и свободы человека, благодаря чему в истории и могли развиваться чисто человеческие отношения, препятствовавшие скорейшему осуществлению в ней добра и царства Божия. Тем не менее, та же история, которая рисует нам пороки в недрах человечества, открывает нам и светлые стороны человеческой жизни. Она, именно, определяет нам национальное самосознание народов и изображает дела славы и чести совершавшиеся в недрах каждой нации. Она констатирует нам тот факт, что каждый член нации, хотя бы в чувстве слепого патриотизма, желал для своего народа только блага, и стремился посильно осуществить свои желания. Наконец, изображая пред нами национальные добродетели и национальных героев, она являет нам и примеры того, как целые народности осуществляли в своей жизни идеалы правды, свободы и гуманности, как целые народы стремились сблизиться между собою и действительно сближались торговлею, мирными договорами, учреждением международного права, взаимным обменом изобретений и заимствованием тех или иных форм жизни. Все же это показывает, что человечество никогда не оставалось без промыслительных попечений о нем благости Божией.

В заключение же настоящего очерка, должно сказать, что жизнь человечества еще не окончена, что мы не можем прозревать конечных целей человеческой истории, того результата, которым должна завершиться деятельность всех наций. И только на основании того, что наука результатами отдельных законченных периодов истории считает приобретение человечеством тех или иных общечеловеческих идеалов, с утратою в них национальных черт, мы можем себя утешать надеждою, что и последствием современной нам и последующей за нами деятельности различных народностей должно явиться приобретение человечеством всеобъемлемой истины, единой, необходимо приемлемой для всех, – возвращение человечества к тому единству, которого оно так тщетно домогалось у подножия вавилонской башни.