Военачальник Давидов Иоав

К характеристике Иоава

Наряду с царственной личностью Давида, живой и подвижной, с ее самыми разнообразными проявлениями, большей частью симпатичными, но иногда и сомнительными, и даже, прямо нехорошими, стоит во все время царствования его, от начала его над коленом Иудиным, и до конца его над всем Израилем, холодная, суровая, даже жесткая, и всегда себе верная, личность главного военачальника Давидова, Иоава. Раз только в жизни Иоав сделал, кажется, уступку в сторону нежности сердца, но потом, как бы раскаявшись в этом, он постарался загладить эту свою слабость большей жестокостью. Но, холодный и суровый, он был всецело предан Давиду, своему царственному родственнику, оберегал его от всяких вражеских, действительных и мнимых, приражений, старался поддерживать его честь, понимая ее по своему, и нередко вызывая своей заботой недовольство со стороны, самого оберегаемого им, царя. Отношения Иоава к Давиду представляются нам отношениями старшего родственника к младшему, или товарища с более твердым характером к более слабому и чувствительному. И этот младший, более слабый, в настоящем случае Давид, хотя нередко и недоволен этой заботой, публично восстает против нее, старается освободиться от нее, но, в конце концов, как бы, признавая ее разумность, подчиняется ей, и терпит ее до конца своего царствования. Наше представление об отношениях Иоава к Давиду, как старшего к младшему, получило бы большее подкрепление, если бы можно было доказать, что Иоав был старше Давида возрастом, но это едва ли можно. Иоав был племянником Давида, сыном сестры его Саруи, и именно, вторым. Старшим его братом был Авесса, а младшим Асаил (1Пар. 2:13–16).¹ Саруя была от другого отца Нааса, а не от Иессея (2Цар. 17:25).² Можно предположить, что Иессей женился на матери Давида в то время, когда она была уже вдовой, и имела от первого своего мужа Нааса двух дочерей уже взрослых, так что одна из них, Саруя, была уже сама матерью, когда у ее матери родился от Иессея Давид, седьмой его сын. Иоав мог, таким образом, быть старше Давида. Но возможно также и то, что Иоав, ровесник Давида, принял на себя роль опекуна именно вследствие большей твердости и суровости своего характера. Если Елиав, старший брат Давида, относится к Давиду, уже помазанному Самуилом в цари, перед его поединком с Голиафом, с некоторой недоброжелательностью и пренебрежением (1Цар. 17:28), то это понятно. Елиав, как брат, и к тому же старший, завидовал Давиду, и сам бы не прочь был заступить его место. Но понятно и то, что Иоав, тоже как родственник Давида, но уже более дальний, и не могший претендовать на его место, а, в то же время, стремившийся быть ближе к окружавшему Давида царскому величию, старается всячески охранять священную особу царя от всяких опасностей, именно как своего славного родственника. Вполне естественно, что охраняя Давида, он охраняет и свое высокое, при нем, положение. Но мы не хотели, бы, сказать, что на первом плане стояла у него забота именно о своем высоком положении, а забота о благе Давида на втором, и нередко была только прикрытием. На первом плане у него была забота о царе Давиде. Как он охранял Давида, какие средства употреблял для этого, это зависело и от его характера, и от воззрений, и понятий его личных, и его времени. Он был сыном своего рода, и своего времени.

Иоав был сын Саруи, сестры Давида, от другого отца Нааса, и имел двух братьев, старшего Авессу и младшего Асаила. Оба эти брата известны из истории своей кровожадностью, или, выражаясь мягче, стремление решать дело мечом. Асаил, как известно, гнался за Авениром, полководцем Иевосфея, чтобы самому убить его после сражения при Гаваоне, и сам был убит Авениром. Можно объяснить этот поступок Асаила и так, как объяснял его сам Авенир, и как объясняют теперь и другие; что Асаил, «пылкий, неустрашимый и честолюбивый, как его братья (Иоав и Авесса), юноша, пожелал взять на поле сражения самый крупный приз – убить Авенира, и овладеть, как трофеем, его доспехами» (2Цар. 2:21),³ т. е. объяснять его из честолюбия Асаила. Но возможно и другое объяснение. При всей своей молодости⁴, Асаил и сам понимал и, конечно, от других слышал, что главным виновником того, почему Давид не сделался, тотчас после смерти Саула, и теперь не делается царем над всем Израилем, был Авенир, полководец Иевосфея, и что с устранением его, Давид может стать царем над всем Израилем. Устранить с дороги Авенира и хочет Асаил. Участвовало ли в этом его честолюбие, этот вопрос, при таком объяснении, второстепенный. На первом месте стоит усердие его к Давиду. То же усердие, с характером мести, не гнушающееся кровопролития, мы видим и в старшем брате Иоава, Авессе. В пустыне Зиф он предлагает Давиду умертвить преследующего его Саула: «Предал Бог ныне врага твоего в руки твои; итак, позволь, я пригвожду его копьем к земле одним ударом, и не повторю». Давид отклонил это предложение (1Цар. 26:8–9). В другой раз Авесса предлагает Давиду умертвить Семея, когда этот злословил Давида, убегавшего от Авессалома. «Зачем злословит этот мертвый пес господина моего, царя? Пойду я, и сниму с него голову», – говорил он Давиду. И это предложение отклонил Давид с негодованием. «Что мне и вам, сыны Саруины? Пусть он злословит; ибо Господь повелел ему злословить Давида. Кто же может сказать: зачем ты так делаешь?» (2Цар. 16:9–10). Еще с большим негодованием Давид отклонил предложение Авессы убить того же Семея, когда этот пришел к Давиду с повинною. «Что мне и вам, сыны Саруины, что вы делаетесь ныне мне наветниками? Ныне ли умерщвлять кого-либо в Израиле? Не вижу ли я, что ныне я – царь над Израилем?» (2Цар. 19:21–22). Во всех этих трех случаях, видно усердие Авессы к Давиду, желание отомстить за оскорбление его обидчику смертью, суровость, мстительность, пожалуй, кровожадность, но личного честолюбия здесь нет. Из ответов Давида видно, что указанные черты общи сынам Саруиным. Иоав был сын Саруи и следовательно, разделял, общие всем им качества: был суров, жесток, мстителен до кровопролития, и всецело предан интересам Давида, и заботам об его чести и благополучии, не боясь, при этом, в заботе о нем, навлечь на себя даже его неудовольствие, думая, конечно, что он, как более хладнокровный, а, может быть, как старший по возрасту, лучше самого Давида понимает его интересы и его пользу. Конечно, оберегая Давида, он оберегал и себя самого, и свое высокое положение при дворе Давида. Но не личное честолюбие было главным, а тем более, единственным рычагом его действий.

В первый раз Иоав упоминается как брат Авессы, во время преследования Давида Саулом (1Цар. 26:6). Действующим лицом он является уже после воцарения Давида над коленом Иудиным. Как полководец Давида, оберегая интересы последнего, он следит за движениями Авенира, полководца Иевосфеева. В происшедшем, при Гаваоне, сражении, окончившемся победой Иоава над Авениром, последний умерщвляет, впрочем, вынужденно, преследовавшего его Асаила, брата Иоава, и тем возбуждает в Иоаве чувство мести за кровь своего брата. Это последнее сознает и сам Авенир. «Отстань от меня, чтобы я не поверг тебя на землю; тогда, с каким лицом явлюсь я к Иоаву, брату твоему?», – говорил он Асаилу, отклоняя его от преследования себя (2Цар. 2:22). Как велика была в то время сила мести за кровь убитого родственника, и сколь обязательною она считалась для родственника убитого, можно видеть из следующего. Свое начало мщение за пролитую кровь ведет от начала существования человеческого рода. Еще о крови Авеля, пролитой Каином, говорится, что она вопиет к Богу об отмщении. И убийца Каин должен был удалиться в другую землю и получить от Бога особенное знамение, защищавшее его от умерщвления каждым встретившимся (Быт. 4:10–16). После потопа, вскоре, устанавливается закон, в силу которого убийца человека должен платиться за убийство своей собственною жизнью. «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукой человека; ибо человек создан по образу Божьему» (Быт. 9:6). Наказание убийцы предоставляется здесь человеку. И, конечно, мстителем за кровь, при тогдашнем состоянии человечества, является, прежде всего, ближайший родственник убитого. Обязательность мести обща была древности. Феоклимен, убивший знаменитого мужа в Аргосе, скитается с места на место, «опасаясь встретить гибель и мстящую Керу» от рук многочисленных близких родственников и братьев им убитого.⁵ Обычай мести кровавой существует еще и теперь у многих народов. В особенной силе он у арабов, на всем протяжении занимаемой ими области, от берегов Нила и до Сеннаара. Thar – так называется у арабов обязанность мести за кровь, рассматривается у них и как право, и как строгая обязанность. За кровь отца должен отомстить сын, за кровь брата брат, или, за неимением его, более близкий родственник. Не исполнивший этой строгой обязанности становился предметом общественного презрения. Его родные отрекались от него.⁶ Собственно, у евреев, мщение за кровь встречается уже во время патриархов. Сыновья Иакова, Левий и Симеон, избивают жителей Сихема и разграбляют город, отмщая за поруганную честь своей сестры Дины, которая (честь) была для них дорога не менее самой жизни (Быт. 34). Моисей, таким образом, уже находит мщение за кровь в своем народе. В своем законе он признает его, но и делает попытку смягчить его строгость. Общее положение закона относительно мщения за кровь такое: «Кровь оскверняет землю, и земля, не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью проливавшего ее. Не должно осквернять землю, на которой вы живите, среди которой обитаю Я; ибо Я Господь, обитаю среди сынов Израилевых» (Чис. 35:33–34). Убийца человека, таким образом, должен быть наказан смертью. Обязанность наказать убийцу лежит, прежде всего, на ближайшем родственнике убитого, который называется мстителем за кровь (goel haddam; Чис. 35:19, 21, 24, 25; Втор. 19:6–12). Закон не обязывает мстителя за кровь убить, непременно, убийцу его родственника. Он признает только за ним, существующее уже в обычае, право совершать такое убийство, и не наказывает его, даже в том случае, если убитый им совершил свое убийство непреднамеренно, по неосторожности. Так, «мститель за кровь, сам может умертвить убийцу, лишь только встретит его (Чис. 35:19). И при этом он не обязан различать между убийцей злонамеренным и невинным. Совершено ли убийство его родственника намеренно или без намерения, он имеет одинаковое право убить убийцу, если только его встретит, и остается ненаказанным (ст. 26, 27). Но закон сам уже делает различие между убийцей ненамеренным и убийцей по неосторожности, и, отдавая кровомстителю намеренного убийцу для совершения над ним казни, защищает от него убийцу по неосторожности, ненамеренного. Убийце предоставляется убежать в город убежища. Старейшины того города, где совершено убийство, должны расследовать, совершено ли убийство намеренно или ненамеренно. Если оказывалось, что убийство совершено намеренно, по вражде, то убийцу брали из города убежища, и отдавали в руки мстителя за кровь, чтобы он его умертвил (Втор. 19:4–13). Если же оказывалось, что убийство совершено непреднамеренно, по неосторожности, то убийца такой оставляем был в городе убежища, и должен был жить там до смерти первосвященника, при котором совершено такое убийство. В городе убежища он был безопасен от руки мстителя за кровь. Но если ранее смерти того первосвященника выходил из города убежища, то встретившийся с ним мститель за кровь мог убить его, и сам за это был не наказан. После смерти первосвященника невинный убийца мог выйти из города убежища, и если теперь убивал его, встретившийся с ним мститель за кровь, то последний был уже наказываем как убийца с намерением (Чис. 35:20–29). Никакой выкуп не мог спасти виновного убийцу от смерти, и невинному убийце позволить жить безнаказанно вне города убежища прежде смерти того первосвященника, при жизни которого совершено им убийство (Чис. 35:31–32). Из этих постановлений закона видно, как сильно было во время Моисея господство мести за кровь, и как родственники убитого считали себя обязанными отомстить убийце за кровь убитого им их родственника. Только укрытие в городе убежища, до смерти первосвященника, спасало невинного убийцу от рук кровомстителя. Есть основания предполагать, что родственники убитого мстили за смерть своего родственника и родственникам убийцы, хотя закон прямо это воспрещал (Втор. 24:16; 4Цар. 14:6; Иер. 34:29–30; Иез. 18:20).⁷ История представляет много примеров страшного господства мести за кровь. Авдонивезеку, царю Везека, иудеи отсекли большие пальцы на руках его, и ногах его, и он видит в этом отмщение со стороны Бога за то, что он сам отсек большие пальцы на руках и ногах семидесяти царям (Суд. 1:6–7). Гедеон говорит царям Мадиамским, Зевею и Салмону, что он убивает их за то, что они убили его братьев. «Жив Господь! если бы вы оставили их в живых, я не убил бы и вас» (Суд. 3:19).Насильственную смерть Авимелеха, побочного сына Гедеонова, писатель Книги Судей объясняет так: «Так воздал Бог Авимелеху за злодеяние, которое он сделал отцу своему, убив семьдесят братьев своих» (9:56). Саулу повелевается истребить, так сказать, память Амалика с земли за то, что он противостал Израилю на пути, когда он шел из Египта (1Цар. 15). Трехлетний голод посещает израильскую землю, ради Саула и его кровожадного дома, за то, что он умертвил гаваонитян, и прекращается только тогда, когда выданы были гаваонитянам, и повешены были ими потомки Саула, в лице двух его сыновей от наложницы Рицпы, и пятерых внуков, сыновей его дочери Меровы (2Цар. 21). Страшная сила мести видна из слов фекоитянки, посланной Иоавом к Давиду, ходатайствовать за Авессалома. У нее было два сына, они поссорились, и один убил другого. Против убийцы восстало все родство, и требует его смерти, так что она может лишиться обоих сыновей. Только царь может спасти жизнь ее виновного сына (2Цар. 14:6–8). Авессалом убивает брата своего в отмщение за оскорбленную честь своей сестры, и сам убегает к своему тестю, царю Гессурскому (2Цар. 13). Давид, оставив в свое время, по известным ему соображениям, без наказания Иоава и Семея, заповедует перед смертью Соломону наказать их при первом, неблаговидном с их стороны, поступке. И Соломон умерщвляет потом Иоава именно за тем, чтобы снять невинную кровь, пролитую им (Иоавом) с себя, и дома отца своего, и чтобы Давиду, потомству его, дому его и престолу его, был мир от Господа навеки (3Цар. 2:32, 33, 45).

Живя среди таких понятий об обязательности мщения за кровь убитого родственника, Иоав, очевидно, считал себя обязанным отомстить Авениру за кровь убитого им брата его Асаила, и нечего удивляться тому, что он при первом же удобном случае умерщвляет Авенира. Писатель второй Книги Царств, хорошо знакомый с воззрениями своего народа, рассказывая об умерщвлении Авенира Иоавом, объясняет его именно из мести Иоава за смерть своего брата «И умер Авенир, – говорит он, – за кровь брата Иоавова, Асаила» (3:27). «Иоав же, и брат его Авесса, убили Авенира за то, что он умертвил брата их, Асаила, в сражении у Гаваона» (ст. 30). Приобщая во втором месте Авессу к убийству Авенира, дееписатель усиливает свое объяснение этого убийства именно из мести. О каких-либо других мотивах к убийству он ничего не говорит.

Но убийство это совершено при таких обстоятельствах, которые невольно заставляют исследователей искать других мотивов к убийству, которые они и считают главными, месть же за кровь брата отодвигают на задний план, и считают лишь предлогом к убийству. Авенир пришел в Хеврон, где он был убит, с тем, чтобы предложить Давиду присоединение к его царству Израильских колен, составлявших царство Иевосфея, сына Саулова, был радушно принят и угощен Давидом, и был отпущен для приведения в исполнение своего обещания. Само собой понятно, что в случае исполнения обещания. Авенир не останется невознагражденным. Самою же желанной наградой для него, полководца, могло быть назначение именно его главнокомандующим войсками соединенных израильтян и иудеев, т. е. то место, которое теперь занимал у Давида Иоав. Посещение Хеврона Авениром происходило в отсутствие Иоава, который в это время был в каком-то походе. Едва ли случаем можно объяснить это отсутствие. Очень возможно, что посещение это устроено было нарочито в отсутствие Иоава именно за тем, чтобы дать возможность Авениру избежать опасной для него встречи с Иоавом. Да и об упомянутом выше вознаграждении Авенира можно было удобнее говорить в отсутствие Иоава. Когда Иоав узнал о происшедшем в его отсутствие дружелюбном приеме Авенира Давидом, и цели его прихода, а он узнал очень скоро, Авенир только что вышел из Хеврона, он тотчас же поспешил к Давиду и старался возбудить в нем подозрение против искренности намерений Авенира. «Что ты сделал? – говорил он царю. – Вот, приходил к тебе Авенир, зачем ты отпустил его, и он ушел? Ты знаешь Авенира, сына Нирова; он приходил обмануть тебя, узнать выход твой и вход твой, и разведать все, что ты делаешь». Не успев заставить Давида возвратить Авенира, он сам тотчас посылает за ним гонцов, возвращает его, надо полагать, от имени царя, и в воротах Хеврона, при участии брата своего Авессы, коварным образом убивает его (2Цар. 3:20–27). Главным побуждением к этому убийству, была, говорят очень многие, именно боязнь Иоава увидеть в Авенире опасного для себя соперника, и желание устранить его с дороги. Отмщение же за кровь своего брата было лишь предлогом. Уже Иосиф Флавий говорит, что Иоав погубил Авенира, «по его собственным словам, в отмщение за брата своего Асаила, умерщвленного Авениром, на самом же деле из боязни, чтобы не лишиться военачальства и чести у своего государя, и чтобы Авенир не получил от Давида первого достоинства степени».⁸ За что Иоав убил Авенира? спрашивает блаженный Феодорит. И отвечает: «Предлогом было убиение Асаила, а истинною причиной зависть. Ибо знал, что Авенир будет удостоен военачальства, обратив к царю всех израильтян. Посему любоначалие вооружило Иоава на убийство».⁹ «Показной причиной этого дела (убиение Авенира «честолюбивым» Иоавом) было кровомщение за своего, умерщвленного Авениром, брата, худая причина, так как умерщвление последовало на войне, и без вины Авенира, тайною, что Авенир может быть сравнен с ним, или даже предпочтен ему».¹⁰ По словам Эвальда, Иоав «мог представлять дело так, как будто он совершил мщение за своего, павшего при Гаваоне, брата Асаила», но «внутренне он побуждаем был к этому и завистью, так как он предполагал, а быть может уже и знал, что Авенир получит первое место в царстве Давида».¹¹ «Подозрение и злоба закипели в его (Иоава) неукротимом сердце, когда он узнал о ласковом приеме Авенира Давидом», – говорит Богородский. «Он решился погубить Авенира, во что бы то ни стало, потому что и подозревал в его замыслах опасное для себя, как первого при Давиде, и ненавидел Авенира, как убийцу брата своего».¹² Подобным образом, более из опасения за свое место, чем из мести за кровь брата, объясняют убийство Авенира Иоавом и многие другие: Кейль,¹³ Грец,¹⁴ Вейс,¹⁵ Лопухин¹⁶ и др.

Но если искать мотивов убийства Авенира Иоавом, кроме мести за кровь Азаила, то, нам кажется, можно найти и более благородные, чем честолюбие и властолюбие. Мы видели уже, что сыновья Саруи оберегают права, честь и спокойствие Давида, стараясь устранять от него опасное и неприятное для него, главным образом, мечом. Именно намерение устранить от Давида возможные в будущем неприятности, можно видеть и в убийстве Авенира Иоавом. Авенир предлагает Давиду подчинить ему израильские колена царств Иевосфеева на известных условиях. «Заключи со мной союз, – говорит он Давиду, – и рука моя будет с тобою, чтобы обратить к тебе весь народ израильский» (2Цар. 3:12). Давид соглашается заключить этот союз. Таким образом, Давид-царь становится в отношения к Авениру, которые должен соблюдать, и нарушение которых может вызвать недовольство последнего, и стать источником несчастий для первого, т. е. Давида. При известном честолюбии Авенира, изменяющего теперь своему родственнику царю, сделавшему ему справедливый выговор, это было легко возможно, а при силе, и большом значении его у израильского народа, это было очень опасно. И вот, Иоав, оставляя без внимания настоящее положение дела, возможное мирное подчинение всего Израиля Давиду, и опасаясь для него несчастий в будущем от его союза с Авениром, сначала старается, так сказать, открыть глаза Давиду на Авенира, показать, что намерения его не чисты, а потом предупреждает, или думает предупредить, возможные в будущем несчастья, самовольно умертвить Авенира, веря в звезду Давида, и надеясь, что Давид и без союза с Авениром, станет царем над всем Израилем, так как пророк Самуил помазал его именно с этим назначением.¹⁷ Но такая услуга Иоава была особенно некстати именно теперь. Колена Израильские, только что изъявившие желание присоединиться к Давиду, услышав об умерщвлении Авенира, своего главного полководца и посредника в договоре, полководцем Давида и в самой столице Давида, могли увидеть в этом злое коварство со стороны самого Давида, и его самого винить в этом убийстве.¹⁸ Дело объединения колен могло совершенно расстроиться. И Давид, как известно, употребляет все свои усилия на то, чтобы убедить народ в своей непричастности к убийству Авенира. Он торжественно заявляет о своей непричастности к этому убийству, призывает страшные проклятия на Иоава и дом отца его, устрояет пышные похороны Авенира, заставляя присутствовать на них Иоава с войском. Сам идет за гробом, прославляя Авенира, и не принимает никакой пищи до захождения солнца. «И узнал весь народ .и весь Израиль в тот день, что не от царя произошло умерщвление Авенира, сына Нирова». В более тесном кругу своих слуг Давид нашел нужным объяснить свое отношение к Авениру, противоположное отношение к нему сыновей Саруи. Место, где говорится об этом, читается обыкновенно так: «И сказал царь слугам своим: знаете ли, что вождь и великий муж пал в этот день в Израиле? Я теперь слаб (רַוּ) еще, хотя и помазан на царство, а эти люди, сыновья Саруи, сильнее (קָשׁיס) меня; пусть же воздаст Господь делающему злое, по злобе его» (2Цар. 3:38–39). При таком чтении последнего (39) стиха, в нем, как бы находится объяснение того, почему Давид не наказал Иоава за коварное умерщвление им Авенира. Причина этого заключалась в том, что Давид чувствовал себя в это время слабым, в сравнении с сыновьями Саруи. Так и понимают это место большинство библеистов. «Наказать Иоава как преступника, Давид не мог, потому что последнее могло выйти горше первого. Иоав был настолько значительным лицом, и по роду, и по занимаемому им положению в государстве, войско так было привязано к нему (да и народ, несмотря на его дерзкий нрав, не мог не ценить его заслуг и бесспорного патриотизма), что осудить его на смерть было бы опасно. Тем более, что у него еще был брат Авесса, столь же решительный и неукротимый, который бы непременно взялся отомстить за кровь своего брата. Поэтому Давид только публично пожаловался на этих людей» (ст. 39).¹⁹ «Это был один из тех дней, когда и самый благонамеренный, и самый сильный царь, к своему глубокому огорчению, чувствует слабость всего человеческого, и границы верховной человеческой власти; потому что как много таковой должен оставлять безнаказанным, чего он не простил бы, если бы он не был человеческим слабым царем».²⁰ Но: 1) русский перевод ст. 39 не предает точно смысла еврейского текста. Еврейское слово רַוּ значит не «слабый», как оно переведено, а нежный, тихий, снисходительный. Равным образом, קָשׁיס, переведенное «сильнее», от קָשָה – быть сухим, бессочным, в других местах Ветхого Завета нигде не значит – сильный, могущественный, а постоянно – «жесткий, суровый, жестокосердый».²¹ 2) Давид едва ли мог назвать себя только что помазанным, после семилетнего царствования в Хевроне. 3) самое сознание в собственной слабости и боязни перед своим полководцем, не совсем удобно в устах молодого, занятого широкими планами царя. Поэтому другие предлагают другое чтение и объяснение ст. 39. Вейс переводит этот стих так: «И я сегодня объят скорбью (мягок, weich), хотя помазан как царь (т. е. стою далее от убитого, чем вы), а те люди, сыновья Саруи, суровее (härter) меня, пусть же воздаст Господь делающему зло по злобе его».²² При таком чтении и объяснении стиха 39 выходит, что в нем Давид указывает различное настроение чувства, в котором находятся он и сыновья Саруи. Но дееписатель не рассказывает ничего, из чего можно было бы заключить о настроении чувств Иоава и Авессы после умерщвления Авенира. К речи о настроении чувства Давида не подходят слова «помазан на царство» (ומָשׁוּחַ מֶלֶךּ). Лучше, кажется, понимать слова ст. 39 не о различном настроении чувств, а о различном отношении Давида и сыновей Саруи к Авениру. Более точный перевод этого стиха может быть такой: «однако я оказываюсь сегодня снисходительным и помазанным, царем; напротив, эти люди, сыновья Саруи, жестокосерднее меня. Пусть же Господь воздаст делающему злое, по злобе его!» Келер, которому принадлежит этот перевод, поясняет его так. «Снисходительным (linde)или кротким (mild) Давид показал себя тем, что он позволил уйти беспрепятственно своею дорогой Авениру, который не только препятствовал доселе расширению Давидова царства на весь Израиль, и даже воевал с ним, но и которого Иоав выставлял перед ним, как шпиона, следовательно, не отомстил ему ни за прежнее, ни за последнее, и показал себя как помазанный, как царь, явив по отношению к Авениру, подобающие царю, великодушие и верность. Напротив, его племянники показали себя жестокосерднее его, так как они совершили коварную и кровавую месть за прежнее преступление Авенира, относительно которого можно было сказать нечто в извинение». Смысл всего этого места может быть такой: «Сегодня пал вождь и великий муж в Израиле. И я показал себя, в отношении к нему, снисходительным и великодушным, как подобает помазанному царю. Напротив, сыновья Саруи оказались жестокосерднее меня. Пусть же воздаст Господь делающему злое, по злобе его!»

Думал ли Давид в настоящем случае о наказании Иоава? Из страшного проклятия его, и из позднейшего наставления относительно его Соломону, можно заключить, что думал. Но исполнение его, в настоящем случае, он предоставляет Богу. Некоторые думают, что не наказав Иоава смертью, он, все-таки, не оставил его совсем без наказания: именно он лишил будто бы его звания главнокомандующего своими войсками. Последнее выводится из того, что при осаде Иерусалима, последовавшей вскоре после смерти Авенира, Давид обещает сделать главным военачальником того, кто прежде всех войдет в крепость иевуссеев (1Пар. 11:6). Обещание это показывает, что Иоав, бывший прежде военачальником у Давида, теперь не был уже им, и, следовательно, «лишен был этого звания за убийство Авенира».²³ Такое заключение нам кажется поспешным. Иоав был доселе военачальником только иудейских войск. Таким он остается и теперь. Но после воцарения Давида над всем Израилем к иудейским войскам присоединяются и другие из других колен, и в количестве, несравненно, большем. Правда, их военачальник Авенир убит, и убит именно Иоавом, но у них остались, конечно, и другие видные начальники. Подчинить их Иоаву, к тому же убийце Авенира, было бы нетактично со стороны Давида, а быть может, даже и опасно, тем более, что и подчинялись они Давиду, быть может, при условии, что во главе их останется Авенир. И Давид избирает путь для избрания военачальника самый лучший и беспристрастный, предоставляя, так сказать, самому ему выказаться. Этому благоприятствовали и обстоятельства. В Хевроне собрались для воцарения Давида старейшины всех колен со своими войсками, иудейские и израильские (1Пар. 12:23–40). На коронационных торжествах решено было завоевать крепость иевусеев. И вот, все войска, под управлением своих военачальников, оправляются к ней. Во главе всех войск идет лично сам Давид, который и заступает место главнокомандующего. Кто же из соподчиненных ему военачальников должен стать главным над всеми войсками, решить это он предоставляет мужеству и храбрости каждого. «И сказал Давид: кто прежде всех поразит иевусеев, тот будет главою и военачальником. И взошел прежде всех Иоав, сын Саруи, и сделался главою» (1Пар. 11:6), в каком достоинстве признается он беспрепятственно и всеми (2Цар. 8:16).

Так, думается нам, можно объяснять умерщвление Авенира Иоавом, без предположения особенного, с его стороны, честолюбия. Объяснять и его же геройский подвиг при осаде иевусейской крепости из одного честолюбия, и чрез это умалять его значение (как делает один молодой начинающий ученый), уже совершенно невозможно. В таком случае каждого военного героя нужно бы считать низким честолюбцем.

В качестве главного полководца, Иоав помогает Давиду в укреплении Иерусалима (1Пар. 11:8), и ведет победоносные войны. Писатель 2-й Книги Царств не упоминает имени Иоава в своем кратком описании войн с филистимлянами, моавитянами, сирийцами и идумеянами (8:1–14). Но, несомненно, войны эти ведены были под главным начальствованием Иоава, как это видно из 3Цар. 11:15–16, относительно войны с идумеянами (ср. Пс. 59:2). Более подробно он говорит о войне с аммонитянами, в которой предводительствовал именно Иоав. В последний год этой войны он совершил дело, за которое опять обвиняют его слишком жестоко. В то время, когда он осаждал Равву, столицу Аммонитскую, из Иерусалима пришло требование от царя прислать к нему в Иерусалим Урию Хеттеянина, одного из тридцати семи «сильных» Давидовых. В требовании этом не пояснялось, зачем понадобился Урия в Иерусалиме. Предполагать, что Давид требовал его от Иоава именно «для донесения о ходе войны»,²⁴ едва ли можно. Таким указанием докладчика Давид наперед отдавался, до некоторой степени, в руки Иоава, и делал его участником своего темного дела, пока еще без всякой нужды. Давид просто требует к себе Урию Хеттеянина. Иоав послал его. Через несколько времени этот Урия явился назад с письмом от царя к Иоаву. Содержание письма было таково: «Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтобы он был поражен и умер» (2Цар. 11:15). Иоав исполнил повеление царя и, несомненно, обставил убийство Урии всеми предосторожностями, чтобы не показалось, что оно было допущено намеренно. Это последнее он должен был сделать и для царя, и для себя, чтобы не возбудить недовольства в войске. За это исполнение царской воли и порицают некоторые Иоава, видя в нем проявление самых низких черт в его характере: человекоугодничества, того же честолюбия, и даже желания, владея тайной царя, усилить свое влияние на него. «Иоав, готовый сделать для царя все, чего бы он ни потребовал, кроме сложения власти главнокомандующего, в точности исполнил предписание. «Как должен был обрадоваться Иоав, – говорит Генгстенберг, – когда Давид снизошел до его собственной низости! Конечно, никогда он не исполнял поручение царя с таким удовольствием».²⁵ Такое предположение злорадства со стороны Иоава по отношению к Давиду, возможно только в том случае, если допустить вообще, что Иоав не был верно, и искренне предан Давиду, и служил ему только из честолюбия. Но пока мы не имеем данных для такого допущения. Пока мы видели, что он верно служил ему, и заботился об его благе. И в настоящем случае мы думаем видеть в нем верного слугу царя, блюдущего его интересы. Очень вероятно, что по прочтении рокового для Урии письма, у него появились вопросы: за что и почему? Невольно припомнилось, конечно, ему и то, что незадолго перед этим податель сего письма, вызываем был царем из войска в Иерусалим, и опять появились вопросы: зачем и почему? Очень возможно, что для ответа на них, Иоав расспрашивал осторожно Урию о том, что с ним было в Иерусалиме, и узнал, что царь принял его любезно, расспрашивал о ходе войны, угощал обильно на дому и у себя, посылал домой ночевать, и даже сделал ему нечто, вроде выговора за то, что он не ходил домой, но он все-таки не ходил. То есть, Иоав узнал то, что говорится о пребывании Урии в Иерусалиме во 2-й Кн. Царств. Из полученных сведений он мог видеть желание царя направить Урию в свой дом к жене, и, быть может, начинал догадываться даже о вине Урии. Но что он должен был сделать? Если бы он был вблизи царя, он, быть может, так или иначе, заступился бы за Урию. Но теперь он далеко от него, и должен выполнить повеление царя именно во время войны с аммонитянами. Подозревал он, или не подозревал действительную причину виновности Урии, он, во всяком случае, считал своей обязанностью исполнить повеление царя так, чтобы смерть Урии не показалась никому подозрительной. Он так и сделал, хотя поплатился за это смертью не одного Урии, а и других (2Цар. 11:16–17). С какими чувствами он сделал это? С чувством ли злорадства и удовольствия, как некоторые думают, или же с чувством неудовольствия и огорчения? Мы склонны предполагать последнее. Иоав оберегал интересы Давида, хотя, быть может, иногда понимая их по своему. О нем нельзя сказать, что «он готов был сделать для царя все, чего бы он ни потребовал, кроме сложения власти главнокомандующего». Там, где требовал интерес царя и государства, как он сам его понимал, там он действовал наперекор царской воле, подвергая себя явной опасности лишиться места главнокомандующего, как было это, например, в отношении к мятежному Авессалому (о чем речь будет ниже). Он желал, чтобы имя Давида высоко стояло среди его подданных. Убиение Урии этому не благоприятствовало и вызвало, нужно думать, неудовольствие в нем, хотя он и должен был его выполнить. Это неудовольствие видно из доклада Иоава царю о смерти Урии. Он докладывает сначала о потерях при осаде аммонитского города, чтобы дать царю почувствовать горечь от заповеданного им образа действий, и только тогда уже, когда эта горечь будет им испытана, сообщить ему о смерти Урии (2Цар. 11:19–24). Не это ли вынужденное, тайное пособничество в умерщвлении Урии было позднее причиной, или одной из причин того, что Иоав не хотел видеть на престоле Давида сына его от Вирсавии, Соломона?

Заднюю мысль льстеца-царедворца видят некоторые и в желании Иоава предоставить Давиду честь и славу окончательного завоевания Раввы аммонитской.²⁶ Продолжая осаду Раввы, Иоав овладел нижним городом, расположенном при воде Вади-Амман, притока Иавока. Завоевание верхнего города или крепости, стало теперь лишь вопросом времени. Завоевание этой крепости Иоав и предоставляет Давиду, приглашая его прийти к ней со свежим войском, дабы слава этого завоевания досталась Давиду, а не ему: «Ибо, если я возьму его, – писал он царю, – то мое имя будет наречено ему» (2Цар. 12:28). В этом предложении и видят лесть царю со стороны царедворца. Мы, со своей стороны, видим здесь выражение общего, присущего Иоаву, доброго и искреннего желания всячески способствовать прославлению и возвышению трона и имени Давида. Это желание могло особенно усилиться у него, если он, действительно, заподозрил нечто недоброе в умерщвлении Урии. Слава личного завоевания аммонитской столицы могла слабить дурное впечатление от дурного поступка Давида.

Грехопадение Давида с Вирсавией, послужило, если не причиной, то началом бедствий, наполнивших вторую половину его царствования. И Иоав выступает здесь опять именно как охранитель интересов Давида и его государства, хотя иногда, по-видимому, наперекор воле Давида.

Так, Иоав выступает в деле Авессалома сначала как ходатай за него перед отцом его, а потом как убийца его, вопреки воле отца. Авессалом, отмщая за поруганную честь своей сестры Фамари, убивает своего брата Амнона, и, спасая себя от наказания со стороны своего отца, убегает к своему деду по матери, царю Гессурскому. С течением времени гнев Давида на Авессалома прошел, а к концу трехлетнего пребывания его там, «сердце царя обратилось к Авессалому» (2Цар. 14:1). Это изменение в чувствах отца к сыну заметил Иоав и явился ходатаем за Авессалома. Но по каким побуждениям? Некоторые и здесь видят со стороны Иоава честолюбие. Авессалом был теперь старшим сыном, и, следовательно, наиболее вероятным преемником Давида на царство, почему Иоав и старался-де наперед заручиться его милостью. «По причине этого права старшинства хитрый политик предвидел в нем наследника Давида, и старался наперед приобрести его благорасположение».²⁷ Но дальнейшие отношения Иоава к Авессалому не оправдывают такого предположения. Если бы Иоав ходатайствовал за Авессалома по указанным выше соображениям, то, нужно думать, он постарался бы поскорее о полном примирении его с Давидом по возвращении его в Иерусалим. А между тем, он, испросивши ему позволения вернуться в Иерусалим, и даже, сам приведши его сюда, совершенно игнорирует его здесь, отказывается даже явиться к нему по приглашению. Из такого отношения Иоава к Авессалому нельзя даже заключать об особенном благорасположении первого к последнему.²⁸ Ходатайство Иоава за Авессалома, как оно представлено в Книге Царств (2Цар. 14:1–24), объясняется хорошо г. Богородским. «Иоав заметил, – говорит дееписатель, – что сердце царя обратилось к Авессалому», т. е. поясняет г. Богородский, «Давида начало тревожить то, что сын его живет в изгнании. Но он не решался сделать основанием его возвращения одно свое желание, потому что уже боялся руководиться одним своим родительским чувством там, где нужно дать место и холодному рассудку, который, он чувствовал это, не мог простить Авессалому его преступления. Поэтому он ждал почина от лиц посторонних, чтобы их вмешательством оправдать себя в глазах света, и в своих собственных. Это заметил Иоав, и, желая сделать приятное царю, прибег к самой простой хитрости, чтобы явилось нечто, вроде ходатайства за Авессалома от посторонних лиц. Он подговорил одну смелую и находчивую женщину явиться к царю в качестве просительницы за своего сына, невольного убийцы, которому грозила смерть от неумолимых мстителей крови (т. е. родственников убитого), и в разговоре, искусно навести царя на мысль, что и ему тоже следовало простить своего сына, преступника».²⁹ Хитрость Иоава удалась, и он сам, по повелению царя, возвратил Авессалома в Иерусалим. Единственным побуждением для Иоава в этом ходатайстве могло быть именно желание доставить приятное царю, на которое Иоав тем легче мог решиться, что преступление Авессалома извинялось, до некоторой степени, обычаем мести. Удовлетворив желание царя возвращением Авессалома в Иерусалим, Иоав уже не заботится более о последнем, и только насилие со стороны Авессалома, заставляет его идти к царю по делу Авессалома. Но и на этот раз Иоав не ходатайствует за него перед царем, а просто пересказывает ему то, что говорил Авессалом. Давид простил Авессалома. Так, ниоткуда не видно, чтобы Иоав возвратил Авессалома в Иерусалим с задней мыслью, наперед расположить его к себе, как будущего наследника престола. Он возвратил его только затем, чтобы сделать приятное Давиду.³⁰

Испросив у Давида возвращение Авессалома, и считая себя, до некоторой степени, виновником полного его прощения, Иоав, как бы, принимает на себя ответственность за дальнейшее его поведение. Когда, поэтому, он оказался изменщиком и бунтовщиком против царя-отца, он убивает его собственными руками, вопреки прямой, хорошо ему известной воле царя пощадить его жизнь. И здесь опять поднимают, и решают различно вопрос о мотивах, побудивших Иоава умертвить Авессалома, вопреки воле царя. Одни здесь видят месть за материальные убытки. «Его (Авессалома) прежний друг, Иоав, пылал, вероятно, уже с очень давнего времени, ненавистью против царского сына, быть может, из-за незначительной порчи его имущества (2Цар. 14:30), а может быть из-за того, что после примирения с Давидом, он был игнорирован им».³¹ Другие объясняют умерщвление Авессалома опасением Иоава, что Авессалом, если он останется в живых и сделается царем, не только не оставит его главнокомандующим, но и лишит его жизни за только что нанесенное ему поражение.³² Но гораздо вероятнее третье объяснение. Иоав умерщвляет Авессалома, потому что опасается с его стороны новых беспокойств и возмущений, и для того, чтобы предупредить возможность появления в государстве новых смут с его стороны.³³ Опасаться их он мог на основании его предшествовавшего поведения. Предупредить же их, он считал, до некоторой степени, обязанным, так как он был виновником возвращения в Иерусалим этой беспокойной головы. К ходатайству за Авессалома склонило его прежде желание сделать приятное родительскому сердцу Давида. Теперь, в уступке тому же родительскому чувству, он видит опасную, и даже преступную, слабость, и потому, несмотря на ясно выраженную волю царя, умерщвляет Авессалома, подвергая себя личной ответственности перед царем, который и, действительно, лишает его звания главнокомандующего (2Цар. 19:13; 20:4–5). В этом последнем случае честолюбие Иоава, во всяком случае, не играло роли. Иоав умерщвляет Авессалома, дабы положить конец возмущению, успокоить государство. На первом плане стоит, таким образом, государственный интерес.

Весть о погибели Авессалома должна была сильно опечалить Давида, и возбудить в последнем гнев на Иоава. Это сознает и сам Иоав, и в дальнейшем своем поведении поступает согласно с этим сознанием. Он не хочет вводить Давида в заблуждение относительно исхода дела с Авессаломом, и подвергает его разочарованию, и старается отклонить гнев Давида от лица ему близкого. В то древнее время, когда известия передавались через нарочитых вестников, установился, кажется, обычай – добрые вести передавать через одних вестников, дурные через других, так что существовали добрые вестники и дурные вестники (Цар. 1:42). При появлении на горизонте того или другого вестника, уже наперед догадывались о характере приносимых ими известий. При предположении существования таких различных вестников, понятным становится библейский рассказ об извещении Иоавом Давида об исходе сражения с Авессаломом. После сражения, окончившегося гибелью Авессалома, «Ахимаас, сын Садока, сказал Иоаву: побегу я, извещу царя, что Господь судом своим избавил его от рук врагов его. Но Иоав сказал ему: не будешь ты сегодня добрым вестником; известишь в другой день; ибо умер сын царя». Вместо Ахимааса Иоав послал Хусия сообщить Давиду об исходе сражения. «Но Ахимаас настаивал и говорил Иоаву: что бы, ни было, но и я побегу за Хусием. Иоав отвечал (ему): зачем бежать тебе, сын мой? Не принесешь ты доброй вести. Пуст так, – сказал Ахимаас, – но я побегу. Тогда Иоав сказал ему: беги. И побежал Ахимаас другой дорогой, и обогнал Хусия». Сторож, заметив издали Ахимааса, сообщил об этом Давиду. «И сказал царь: это человек хороший и идет с хорошей вестью». И Ахимаас оказался, действительно, добрым вестником. Он сообщил Давиду только о счастливом исходе сражения; на вопрос же царя: благополучен ли отрок Авессалом? отозвался неведением, предоставив Хусию сообщить ему печальную весть о смерти Авессалома. Весь этот эпизод с вестниками открывает перед нами душевное состояние, в котором находился Иоав во время и после умерщвления Авессалома. Это состояние серьезного размышления и грусти. Из него не видно, что Иоав умертвил Авессалома по побуждениям мести или честолюбия. Такое состояние душевное вполне естественно у человека, который исполнил тяжелую обязанность, и за которую он ждет себе не награды, а наказания. Из него объясняется хорошо и выбор вестников, и, особенно, та трогательная сердечная нежность, с которой он отклоняет Ахимааса от принимаемой им на себя неприятной обязанности сообщить царю печальную весть: зачем бежать тебе, сын мой? Не принесешь ты доброй вести.

Весть о смерти Авессалома, действительно, глубоко опечалила Давида. Он скрылся в горнице над воротами и плакал неутешно. Войско, возвращавшееся с поля победы с ликованием, вскоре узнало о том, что Давид плачет об Авессаломе, и стало как бы стыдиться своих ликований. «И входил народ в город украдкой, как крадутся люди стыдящиеся, которые во время сражения обратились в бегство». Положение было неестественное, не могло продолжаться долго, и можно было опасаться волнения со стороны народа. Иоав, сознавая всю свою вину перед царем, и теперь выступает против него, но в его же пользу, смело, и, по-видимому, даже грубо, показывая ему все неприличие его поведения. «И пришел Иоав к царю в дом, и сказал: ты в стыд привел сегодня всех слуг твоих, спасших ныне жизнь твою, и жизнь сыновей и дочерей твоих, и жизнь жен и наложниц твоих. Ты любишь ненавидящих тебя, и ненавидишь любящих тебя, ибо ты показал сегодня, что ничто для тебя и вожди, и слуги. Сегодня я узнал, что если бы Авессалом остался жив, а мы все умерли, то тебе было бы приятнее. Итак, встань, выйди и поговори к сердцу рабов твоих, ибо клянусь Господом, если ты не выйдешь, в эту ночь не останется у тебя ни одного человека, и это будет для тебя хуже всех бедствий, какие находили на тебя от юности твоей доныне». Больно было Давиду слушать это из уст Иоава, убийцы его сына. Но устами его говорили правда и благоразумие, и Давид послушался его. Он переломил себя, успокоился и вышел к народу на площадь при городских воротах (2Цар. 18:19; 8).

Так, Иоав, умерщвляя Авессалома, и обличая Давида за неуместную, при тогдашних обстоятельствах, сильную печаль о погибели Авессалома, снова стоит на страже государственного спокойствия. Но эта его забота лично для него не обошлась, на этот раз, благополучно. Он лишен был теперь же, или несколько позднее, места главнокомандующего войсками Давида. Это смущение послужило поводом к новой смерти, виновником которой был опять Иоав. На этот раз честолюбие Иоава выступает, по-видимому, так ясно, что защищать его от него, как будто невозможно. Тем не менее, и здесь, кажется, можно ослабить его значение и указать более благовидное объяснение совершенного им убийства.

Со смертью Авессалома, главного виновника возмущения против Давида, возмущение прекратилось. Израиль снова обратился к Давиду. Мысль о восстановлении Давида на царство явилась, прежде всего, у израильтян прежнего Иевосфеева царства. Иудеи оставались пока в стороне. Почему? Некоторые думают, что колено Иудино «стыдилось своего поступка (т. е. возмущения). Его представителям совестно было явиться на глаза Давиду с повинной, и с предложением верноподданства, сделавшегося столь сомнительным, и они медлили».³⁴ Другие думают, что оно боялось мести со стороны Давида зачинщикам мятежа, особенно главнокомандующему Амессаю.³⁵ Но возможно и иное объяснение. Колено Иудино подняло возмущение из недовольства тем, что Давид не оказывал ему предпочтения перед другими коленами. Причина эта оставалась и теперь. Недовольное прежде, оно и теперь не имело того, чем бы быть ему довольным. Очень возможно, что оно заняло выжидательное положение. Давид, узнавши о намерении северных колен возвратить его на престол, и не видя этого со стороны Иудина колена, и желая положить скорее конец смуте, сам обращается к нему через посредство Садока и Авиафара, с приглашением присоединиться к нему, и делает это, по-видимому, в том духе, которого оно давно желало. Он повелел сказать Иудеям: «Вы братья мои, кости мои и плоть моя, зачем хотите вы быть последними в возвращении царя в дом его? И Амессаю скажите: не кость ли моя, и плоть ты моя? Пусть то и то сделает со мною Бог, и еще больше сделает, если ты не будешь военачальником при мне, вместо Иоава навсегда» (2Цар. 19:12–13). Такое нарочитое упоминание со стороны Давида о своей особенной близости к колену Иудину, и прямое обещание, бывшего в то время у них в почете Амессая, поставить своим военачальником, как бы доказательство фактическое этой близости, возымело свое действие. Старейшины Иудины послали приглашение Давиду возвратиться, а представители его, в своем усердии к Давиду, превзошли даже представителей северных колен. Кажется, было условлено всем ожидать царя на западной стороне Иордана в Галгале. Здесь и ожидали его представители северных колен. Представители же иудеев, пришедши в Галгал ранее других, не остановились здесь, а перешли на восточную сторону Иордана, и сопровождали царя при его переправе через Иордан. Это усердие иудеев к царю, выходившее за пределы установленного, так сказать, церемониала, возбудило в остальных израильтянах подозрение в их корыстных видах, ропот, недовольство и, в конце концов, возмущение, во главе которого стал вениаминянин Савей. Подавить это возмущение Давид поручает Амессаю, ставя его, таким образом, фактически главнокомандующим вместо Иоава. Он именно повелевает созвать ему иудеев в течении трех дней, и с ними явиться в Иерусалим. Но Амессай не выполнил данного ему поручения в назначенное время. Дальнейшее замедление могло быть опасно. Савей, со своими мятежными толпами, мог занять крепкие города, и отсюда овладеть страной. В таком затруднительном положении Давид нашел себя вынужденным обратиться, кажется, снова к Иоаву,³⁶ и повелел ему отправиться для преследования Савея с наличными силами. Иоав беспрекословно принял это поручение, и отправился в преследование со своими людьми, хелефеями и фелефеями, и всеми храбрыми (гибборимами). Вместе с ними отправился и брат его Авесса. Вблизи большого камня у Гаваона, он встретился с Амессаем, который, надо полагать, с собранным им войском, шел в Иерусалим. Встреча, по-видимому, была самая любезная. Иоав осведомился о здоровье Амессая, назвав его свои братом, правою рукою взял его за бороду, чтобы поцеловать его, а левою так поразил его мечом в живот, что выпали внутренности его на землю, и он умер. После этого Иоав и Авесса погнались за Савеем и осадили его в Авель Беф-Маах. Так как им нужен был только Савей, то получив его голову, они сняли осаду города. Иоав возвратился к царю, и снова стал главнокомандующим (2Цар. 20–22, 23), каковым и оставался уже до смерти Давида.

По-видимому, в этом умерщвлении Амессая, главной и единственной пружиной было честолюбие Иоава. Иоав убил Амессая именно как своего соперника, чтобы устранить его с дороги своей. Так объясняют это убийство все библеисты, даже Келер, который не ставит честолюбия Иоава в числе мотивов к умерщвлению Авенира.³⁷ Но и здесь можно, кажется, обойтись без этого личного честолюбия, или, по крайней мере, можно поставить его на второй план. Усердие к Давиду, и забота о благе его, и спокойствии государства, и здесь, по нашему мнению, стоят у Иоава на первом месте. Еще прежде возмущения Савея, чтобы склонить на свою сторону упорствовавших, или выжидавших иудеев и Амессая, стоявшего во главе их, Давид обещает, как мы уже говорили, поставить последнего военачальником вместо Иоава навсегда. Последнее обещание могло быть в то время тактичным со стороны Давида. Амессай был у Авессалома начальником всех его войск, состоявших из всего Израиля. Поставление этого военачальника во главе войск Давидовых, теперь, после поражения Авессалома, и во время возвращения Израиля к Давиду, могло казаться уступкой со стороны царя не иудеям только, но и израильтянам других колен, бывшим недавно под его командованием. Общему благу мира, Давид, как бы жертвовал Иоавом, правда, верным и преданным слугой, но вместе с тем и крайне своевольным.³⁸ Иное дело было поручение Авессаю преследовать Савея и подавить возмущение израильтян. Возмущение это вышло из подозрения привилегий, данных Давидом колену Иудину, в ущерб другим коленам. Появление Амессая, теперь, во главе усмирителей, могло действовать наоборот, не успокаивать, а возбуждать страсти. Теперь, наоборот, именно смерть, или, по крайней мере, устранение Амессая из отряда, преследовавшего Савея, могло успокоить страсти. Устранить это препятствие, именно умертвить Амессая, и берет Иоав на свой риск, и делает это, по крайней мере, думает делать, для благо царя и спокойствия народного. Смерть Амессая могла казаться в глазах Иоава заслуженною карой изменника, восставшего на помазанника Божьего. Подобная расправа была совершенно в духе сынов Саруиных. Незадолго перед этим Авесса, его брат, требовал смерти Семею, злословившему прежде Давида, и теперь явившемуся к нему с повинной, и по всей вероятности, умертвил бы его, если бы встреча с ним не произошла на глазах царя (2Цар. 19:21–22). Подобного рода местью за царя, оскорбленного Амессаем, руководился, надо полагать, и Иоав, умерщвляя Амессая. Как бы то ни было, смерть Амессая, по-видимому, оказалась успокоительным средством. По крайней мере, не видно, чтобы она произвела в народе недовольство. Поставленный у трупа Амессая отрок Иоава кричал: «кто предан Иоаву, и кто за Давида, пусть идет за Иоавом», и народ, слыша имя Иоава, внушавшее более надежды на победу, чем имя Амессая, тотчас же переходил на его сторону и присоединялся к преследовавшим Савея. Так Иоав становится начальником войска из всего Израиля, полагает конец возмущению и возвращается в Иерусалим к царю. Давид, конечно, не мог не быть благодарным за успокоение страны, и оставил его самого в должности главнокомандующего, хотя новое его самовольное умерщвление Амессая, произвело на него глубокое, тяжелое впечатление (3Цар. 2:5).

Несомненно, патриотичным, проникнутым заботой о благе царя и спокойствии государства, является поведение Иоава в деле переписи еврейского народа, задуманной Давидом. Нам нет нужды говорить о том, что именно имел в виду Давид, задумав пересчитать народ. Задумывал ли он какой-то военный поход, например, против Египта,³⁹ или вообще хотел знать состояние своих военных сил,⁴⁰ или же думал обложить народ податью, и вообще хотел несколько подтянуть бразды правления.⁴¹ Для нас важно то, что эта перепись была несимпатична народу, и могла дать повод к народному возмущению. Перепись народа всегда и везде возбуждает недовольство в народе, и нередко сопровождается теми, или иными волнениями, потому что за нею всегда предполагается что-нибудь недоброе для переписываемых. Таким взглядом на перепись объясняется, быть может, и то, что по закону Моисея, всякий, поступающий в исчисление, должен давать половину сикля священного в приношение Господу, для выкупа своей души. «И сказал Господь Моисею, говоря: когда будешь делать исчисление сынов Израилевых при пересмотре их, то пусть каждый даст выкуп за душу свою Господу при исчислении их, и не будет между ними язвы губительной при исчислении. Всякий, поступающий в исчисление, должен давать половину сикля священного в приношение Господу для выкупа душ ваших» (Исх. 30:11–16). И римляне приносили умилостивительные жертвы перед исчислением народа (census).⁴² Иоав, как ближе стоявший к народу, предвидел возможные волнения и, даже, возмущения в народе, для подавления коих может понадобиться военная сила, и старался отклонить Давида от задуманной им переписи в выражениях умеренных и почтительных. «Да умножит Господь народ свой во сто раз против того, сколько есть его, – говорил он царю. Не все ли они, господин мой, царь, рабы господина моего? Для чего же требует сего господин мой? Чтобы вменилось это в вину Израилю?» (1Пар. 21:3 ср. 2Цар. 24:3). Из слов Иоава, « не все ли они рабы господина моего» можно заключить, что, по мнению Иоава, а быть может и всего народа, если считать Иоава выразителем народного мнения, перепись предпринималась именно для ограничения каких-либо прав народа, для более прочного им управления. Из слов же «для чего же требует сего господин мой? Чтобы вменилось это в вину Израилю?» видно, что Иоав опасался именно со стороны народа сопротивления переписи, потому что в таком только случае перепись могла вмениться в вину народу, за которую он должен был понести наказание. Ожидание сопротивления со стороны народа следует и из того, что для совершения переписи Иоав «пришел с военачальниками», т. е. во главе нескольких отрядов воинств, конечно, на случай возмущения народа. Опасаясь волнений в народе и желая спокойствия стране, Иоав старался отклонить Давида от переписи. Очевидно, в этом случае он имел в виду только благо самого царя и спокойствие народа. Но слово царя превозмогло, и Иоав, как ни «противно было ему это царское слово», пошел его выполнять. При самом исполнении он делает все для того, чтобы оно произошло, по возможности, спокойнее. Он начинает обход с заиорданской страны, «которая отличалась наиболее спокойным характером и преданностью власти, сравнительно с другими областями и потому, не оказав сопротивления, могла показать пример повиновения другим».⁴³ С южной границы он перешел к северной, отсюда перешел на западную сторону Иордана, и, начиная с самого севера ее, прошел до юга ее, до Вирсавии, крайнего южного пункта колена Иудина. Девять месяцев и двадцать дней употребил он на этот обход. Но все-таки «левитов и вениаминян он не исчислил, потому что, – замечает дееписатель, – царское слово было противно Иоаву» (1Пар. 21:6). Нужно думать, потому что если он еще мог полагаться на прочие колена, то « левитов и вениаминян оставил в покое, так как по отношению к ним царское распоряжение находил решительно невозможным, прямо возбуждающим бунт».⁴⁴ Позднее и сам Давид осознал неразумность и греховность предпринятой им переписи, и просил Бога простить ему эту вину, но был наказан за нее моровую язвой.

Всегда верно служивший Давиду Иоав, изменил ему, по-видимому, перед самой его смертью. И эту измену стараются обыкновенно объяснять только его честолюбием, мы же думаем, что и здесь можно обойтись без этого, всюду открываемого честолюбия Иоава. Перед своей смертью Давид ослабел и духом, и телом, особенно телом. Но преемника себе официально не назначил.⁴⁵ При дворе образовались две партии. Одна прочила в цари Адонию. Адония был старший, из оставшихся в живых после смерти Авессалома, сыновей Давида. Он сам себя уже считал будущим царем, и завел себе колесницы, всадников и пятьдесят человек скороходов. Давид видел это, но не стеснял его вопросом: для чего ты это делаешь? Как видно, он питал к нему родительскую слабость, тем более, что он был красив, и родился ему после, так глубоко оплакиваемого им, Авессалома. Сторону Адонии держали Иоав, первосвященник Авиафар, сыновья царя – братья Адонии, кроме Соломона; и иудеи, служившие у царя, быть может, иудейская аристократия. Можно думать, что его же считала преемником Давида и народная масса. Другая партия считала преемником Давида сына его от Вирсавии, Соломона. Соломон был значительно моложе Адонии. Этого сына желал иметь преемником сам Давид, и в этом смысле дал клятвенное обещание матери его, Вирсавии. В это намерение был посвящен пророк Нафан. Знали, конечно, о нем первосвященник Садок, Ванея, сын Иодаев, начальник личной стражи Давидовой, Семей и Рисий неизвестные,⁴⁶ и отборная дружина Давида.

Почему Иоав принял именно сторону Адонии, а не Соломона? На это, прежде всего, нужно сказать, что, становясь на сторону Адонии, Иоав не становился прямо на сторону Адонии, Иоав не становился прямо против Давида, потому что Давид не объявлял официально Соломона своим преемником, а ходившим при дворе слухам о том, он не мог не верить. Причину того, почему он принял сторону Адонии, видят, обыкновенно, в его честолюбии. Так, например, Эвальд думает, что Иоав принял сторону Адонии, «потому что получил, вероятно, от Адонии обещание ненаказанности в будущем за свои старые грехи».⁴⁷ Обстоятельное объяснение этой причины дано г. Богородским. «Иоав, еще сохранивший энергию и жажду почестей, не мог не заметить глубокого нерасположения к нему Давида, порожденного и усиленного неоднократными случаями его (Иоава) своевольства, которое оскорбляло Давида и как царя, и как человека. Он понимал, что преемник, избранный по желанию Давида унаследует это нерасположение, и как только почувствует себя сильным, даст ему чистую отставку. Чтобы удержать свое значение, он решился содействовать замыслу Адонии, который, утвердившись на престоле, навсегда был обязан ему благодарностью.⁴⁸ Из подобного же честолюбивого мотива объясняет Богородский присоединение к Адонии и первосвященника Авиафара.⁴⁹

Нам думается, и здесь можно обойтись без честолюбия, и объяснить переход Иоава на сторону Адонии из более невинных мотивов. Адония был, как известно, старшим сыном Давида, из оставшихся в живых его сыновей. Старшинство у евреев высоко ценилось. Первенец отца, даже от нелюбимой им жены, получал права первородства и двойную часть из всего, что найдется после отца (Втор. 21:15–17). Наследственное первосвященство переходило, также, от отца к старшему сыну. Хотя прямого закона, о таком именно порядке в наследовании первосвященства, не было, но обычай был именно такой. Этот обычай переносился и на наследование царской власти, коль скоро она становилась наследственной в одном семействе. Правда, царская власть была учреждением еще новым в еврейском народе, и закона, относительно ее наследования, еще не было установлено. Не успел установиться и простой обычай. Саул, первый царь, был избран жребием. Ему наследовал в половине израильской земли, оставшийся в живых сын его, Иевосфей, а этому Давид, из другого даже колена, ставший царем над всем Израилем по народному избранию. Давиду приходится первому передать свой престол своему сыну, и он передает его не Адонии, который был теперь старшим, а Соломону, который был значительно моложе Адонии. Почему? Некоторые смотрят на восшествие Соломона на престол, как результат придворной, гаремной интриги. Дело представляют так. После несчастной кончины Авессалома, законным наследником был Адония. Он и вел себя, как наследник. Давид видел это, и не препятствовал, и тем укреплял его в своей надежде. Под конец своей жизни Давид одряхлел, стал нерешителен, и о преемнике своем уже не думал. Но чем менее царь думал об этом, тем более вопрос о его преемнике занимает двор. Он разделяет его на две партии. На стороне законного наследника стоят старые сподвижники Давида – полководец Иоав и первосвященник Авиафар. Это представители старого порядка вещей. Кажется, и большая часть иудейских сановников Давида настроена благоприятно для Адонии. Напротив, Вирсавия, мать Соломона, склоняет на сторону своего сына второго первосвященника Садока, пророка Нафана, и, что важнее всего было при тогдашнем положении, Ванея, начальника царской стражи, а, следовательно, и эту саму. В глазах старых сподвижников Давида, друзья Соломона были «новички и выскочки». Каждая их этих партий, чтобы предупредить возможность гражданской войны после смерти Давида, если он умрет, не назначив себе преемника, старается достигнуть своей цели еще при жизни Давида, и для этого строго следит, чтобы воспользоваться для себя малейшей оплошностью другой. Эту оплошность и сделал Адония. Уверенный в своей победе, он устроил вблизи источника Рогель жертвенное пиршество, на которое пригласил всех своих братьев, кроме Соломона, Иоава, Авиафара и многих иудейских сановников Давида, но не пригласил Нафана, Ванею и Садока. Он имел в виду, вероятно, не будучи беспокоен противниками, переговорить о своем деле. Но этим он, неосмотрительным образом, отвлек из близости царя своих приверженцев, а неприглашением Соломона, дал в руки своим противникам оружие, которым они не преминули воспользоваться наилучшим образом. Нафан, как только узнал о пиршестве, тотчас же отправился к Вирсавии, и условился с нею в том, что они, один за другим, пойдут к царю, и сообщат ему о том, что Адония провозглашает себя царем. Сначала идет к царю Вирсавия. Она напомнила царю, что он клялся ей, что после него царем будет ее сын Соломон, а теперь, без его ведома, царем сделался Адония. Он устроил большое жертвенное пиршество, и пригласил на него сыновей царских, и Иоава, и Авиафара, а Соломона не пригласил. Глаза всего Израиля обращены к царю, чтобы он объявил, кто после него сядет на престоле. Иначе, после смерти его, она с Соломоном, будут обвинены, и погибнут. Явившейся за нею Нафан подтвердил заявление Вирсавии, как относительно обещания Давида в пользу Соломона, так и относительно поступка Адонии, и прибавил, что он слышал, как пировавшие с Адонией кричали: да живет царь Адония! Произошло ли это с ведома царя, и царь не известил своих рабов о том, кто будет сидеть на престоле его после него? После этого царь пригласил снова к себе Вирсавию, дал ей клятву сделать преемником своим Соломона, и известное распоряжение относительно помазания и воцарения Соломона. Так, приверженцы Соломона, пользуясь старческой слабостью Давида, сумели внушить ему, будто он дал прежде клятвенное обещание, которое он на самом деле не давал, но которое он усвоил теперь, будучи напуган призраком заговора со стороны Адонии, тогда как на самом деле Адония устроил невинное пиршество со своими приверженцами, и провозглашать себя царем на этот раз не думал.⁵⁰ Такое именно представление дела имеет, по-видимому, опору в тексте Писания. Во-первых, ранее этого события не говорится в тексте о том, чтобы Давид считал своим преемником Соломона, а, тем более, давал клятву Вирсавии в этом смысле. Наследником его считался, как будто, Адония. Во-вторых, дееписатель ничего не говорит о преступных намерениях Адонии, при учреждении им жертвенного пиршества. О них знает, как будто, только Нафан. Но предполагать, что Вирсавия и Нафан внушили Давиду клятвенное обещание, которого он, на самом деле, не давал, можно только в том случае, если допустить, что Давид не только не стал нерешительным, но уже и потерял всякую память, и, почти, сознание. А между тем, последующие его действия при воцарении Соломона, и пред смертью, показывают, что, хотя он и был слаб физически, но обладал достаточной ясностью сознания и душевной энергией. Поэтому Вирсавия и Нафан могли ссылаться только на обещание царя, так или иначе, действительно, им прежде данное. О преступном же намерении Адонии провозгласить себя царем во время пиршества, дееписатель не говорит, в рассказе об учреждении этого пиршества, во избежание повторения, потому что оно открывалось из дальнейшего его рассказа о нем, именно из слов Вирсавии и Нафана. Поэтому нельзя говорить, что придворная интрига доставила престол Соломону. Нужно искать более глубоких причин.

Кажется, Соломон, еще прежде своего рождения, указан был как наследник на престоле Давидовом. Когда Давид намеревался построить храм в Иерусалиме, ему открыто было чрез пророка Нафана, что не он, а сын, имеющий произойти от него, построит храм (2Цар. 7:12 ср. 3Цар. 8:19). Это откровение Давид понял, кажется так, что строителем храма будет не который-либо из родившихся сыновей, но тот, который имеет родиться. Когда, поэтому, скоро, после откровения, родился у него от Вирсавии второй сын, он стал считать его будущим строителем храма, а, следовательно, и своим наследником. Во внимание к этому откровению, он назвал его Соломоном, т. е. богатым миром (2Цар. 7:10). В этом взгляде на Соломона, как будущего своего наследника, могло укрепить Давида и то, что пророк Нафан, по повелению Божьему, назвал его «Иедидиа», т. е. возлюбленный Богом (2Цар. 12:25 ср. 1Пар. 28:5–6; 29:1). Можно думать, что на воспитание этого сына Давид обратил особенное внимание. Думают даже некоторые, что воспитание его он вверил пророку Нафану,⁵¹ хотя подтвердить это мнение каким-то библейским местом нельзя.⁵² Когда Соломон стал подрастать, он не мог не обнаружить своих необыкновенных способностей, и замечательной серьезности характера, резко отличавших его от всех своих братьев. В это время Давид, вероятно, и дал Вирсавии клятвенное обещание сделать Соломона, ее сына, своим наследником (Цар. 1:13; 17:30). Об этом своем намерении он известил, нужно думать и пророка Нафана. С течением времени о нем узнали, или его предполагали и другие значительные при дворе люди, быть может все те, которые в 3-й книге Царств не считаются сторонниками Адонии, хотя Давид и не объявлял своей воли во всеуслышание. Быть может, знал по слухам, или предполагал это намерение и Иоав. Тем не менее, он стоял на стороне Адонии. Адонию, в то время, быть может, тридцатипятилетнего мужа, он считал, более способным быть царем, по смерти отца, чем восемнадцати-двадцитилетнего Соломона. А главное, Адония был старшим, и уже поэтому, естественным наследником, по взгляду того времени, на старшинство. Старшинство Адонии было, надо полагать, причиной того, что его именно считал наиболее полноправным наследником Давида, первосвященник Авиафар, разделявший некогда с Давидом бедствия его странствований, и сам страдавший от несправедливости Саула к его отцу. Несомненно, законным наследником престола считали Адонию и его братья, принявшие его сторону, и, нужно думать, народ, в глазах которого Адония старался показываться как наследник престола. Словом, все те, которые стояли в стороне от Давида, и не знали его тайного намерения, считали, надо полагать, естественным наследником Давида, старшего его сына Адонию. Не сознание ли этого права Адонии, признаваемого за ним всеми, и жалость к нему, которого он любил, удерживали, между прочим, Давида до самого последнего возможного срока от объявления своей воли о престолонаследии? Иоав и в настоящем случае, как во многих других, является человеком из народа. Кажущееся ему чувство справедливости ставит его на сторону Адонии, и если он знал волю Давида относительно Соломона, даже против Давида и теперь, как не раз прежде, когда ему казалось, что Давид уклоняется от правильного пути. Именно, ревнуя о чести Давида, как царя справедливого, на которого не должна падать и капля подозрения в каком-либо предосудительном пристрастии, Иоав становится на сторону того, кому престол принадлежит, по общему мнению, по справедливости. Собственное его самолюбие и честолюбие могли не играть, при этом, никакой роли. Скорее можно предполагать в душе Иоава сожаление об уклонении Давида от правого, по его мнению, пути. Очень возможно, что Иоава склоняла на сторону Адонии, и отклоняла от Соломона, известная ему тайна смерти Урии, первого муже его матери. Недоумевая, в чем провинился Урия перед царем, в то время, когда он исполнял с точностью царский смертный приговор, он теперь ясно понимал вину Урии, и горечь от сознания того, что он был орудием невинной смерти Урии, перенес на сына Вирсавии, Соломона, которого не хотел видеть на престоле Давида, и даже не допускал до него.⁵³

Попытка Адонии ускорить свое вступление на престол, еще при жизни отца, предпринятая им, очевидно, в виду становившихся более и более настойчивыми, слухов о предоставлении престола Соломону, только ускорила объявление своей решительной воли о престолонаследии Давидом, и предоставила престол Соломону. Так как доселе закона о престолонаследии в Израильском царстве не было установлено, не было даже и обычая именно в престолонаследии, то народ, узнав волю царя прямую и решительную, оставил Адонию, и спокойно признал своим царем Соломона, которого признал царем и сам Адония. Должен был, конечно, признать его царем и Иоав.

Но участие Иоава в заговоре Адонии ясно показало его внутреннее расположение, или точнее, нерасположение к Соломону. Этим внутренним его отношением к Соломону и определяются дальнейшие отношения к нему Давида и Соломона. Если бы Давид предполагал, что Иоав принял сторону Адонии только потому, что надеялся при нем удержать свое место военачальника, и опасался лишиться его при Соломоне, если бы он считал его человеком, «готовым сделать для царя все, чего бы он не потребовал, кроме сложения власти главнокомандующего», то для привлечения его на сторону Соломона было бы достаточно его оставить спокойно в должности главнокомандующего и при Соломоне. Но, очевидно, Давид считает невозможным привлечь Иоава к Соломону этим путем, потому считает необходимым, перед самой своей смертью, предостеречь Соломона пред Иоавом, и в случае новой вины последнего пред Соломоном, поступить с ним с самою большою строгостью, даже предать его смерти. Вот слова, с которыми Давид обратился к Соломону перед своей смертью. «Ты знаешь, что сделал мне Иоав, сын Саруин,, как поступил он с двумя вождями войска Израильского, с Авениром, сыном Нировым, и Амессаем, сыном Иеферовым, как он умертвил их, и пролил кровь бранную во время мира, обагрив кровью бранною пояс на чреслах своих, и обувь на ногах своих. Поступи по мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его мирно в преисподнюю (3Цар. 2:6).

Как понимать эти слова Давида? Различные писатели относятся различно к этим словам Давида. Одни признают их неподлинными, или потому, что они свидетельствуют о Давиде, как человеке, заботившемся о том, чтобы преступления не оставались ненаказанными, каковым Давид будто не был, но каковым хотел представить его библейский писатель,⁵⁴ или потому, что Давида считают неспособным к тому, что он мог дать «такое поручение, внушенное чувствами непримиримой ненависти и вероломного расчета».⁵⁵ Правильное понимание этих слов покажет, что они могли быть сказаны Давидом, не возвышая чрезмерно, и не умаляя его нравственного величия. Те, которые считают эти слова подлинными, понимают их также различно. Одни видят в них не завещание, а просто наставление, или предупреждение на счет опасных людей, которых не следовало уже щадить даже при малейшем подозрительном признаке в их поведении. «Упоминая о преступлениях Иоава (и Семея), Давид не вину указывает, за которую Соломон обязан казнить их, а только поясняет Соломону, до какой степени эти люди дерзки и опасны».⁵⁶ Но такое понимание их не отвечает, кажется, существу дела. В них слишком ясно проглядывается настойчивое указание « не отпустить седины его (Иоава) мирно в преисподнюю». Поэтому другие видят в них прямое завещание Давида Соломону, которое последний должен непременно выполнить.⁵⁷ Но против такого понимания их говорит прибавка – «поступи по мудрости своей». И в самом деле, «какая требовалась особенная мудрость для царя, чтобы казнить преступников» за прежние преступления? Более вероятным нам предоставляется такое понимание рассматриваемых нами слов, по которому они представляют более, чем простое предупреждение, но и не прямое завещание. Иоав должен быть наказан смертью за свои преступления по отношению к Авениру и Амессаю, но повод к наказанию его за них должен быть дан им самим, новый. В свое время Давид не наказал его за них. Мы уже видели – почему. И, во всяком случае, Иоав, совершивший их, был верным слугой Давида, твердой опорой его царства. Потому Давид и не находил в себе сил, собственно решимости, наказать своего верного, хотя и своевольного, слугу смертью. Но преступления оставались преступлениями, и требовали наказания и отмщения. Как живо было в то время сознание необходимости и обязательности мщения вообще, мы уже видели. Неотомщенная вина Саула против гаваонитян, навлекла страшное бедствие голода на Израильское царство, и для изглажения этой вины сам Давид должен был выдать гаваонитянам семь потомков Саула (2Цар. 21:1–9). Нужду наказания за преступления, и опасение несчастий для своего дома от ненаказания их, сознавал, конечно, и Давид, отличавшийся справедливостью (1Цар. 24:13; 26:33; 2Цар. 4:9, 15; 22:28, 25; Пс. 4:2; 7:9; 9:9 и др.). Особенно живо это сознание, а вместе с тем и опасение несчастий для своего дома в том случае, если преступления эти останутся безнаказанными, должны были быть в последние годы его жизни, когда человек думает уже не столько о себе, сколько о своем потомстве. Очень возможно, что возмущение Адонии в конце его жизни, напомнило ему особенно об Иоаве. И вот, чтобы удовлетворить не жажде кровомщения,⁵⁸ а требованию строгого правосудия, в смысле своего времени, и спасти свой дом от мщения в будущем, он заповедует Соломону «не отпустить седины Иоава мирно в преисподнюю». Умолчание об убийстве Авессалома, которое (убийство), по мнению Штаде, Давид простил Иоаву, меньше всего другого⁵⁹ говорит именно о том, что Давид руководствуется здесь не личной местью, а желает наказать ненаказанные еще государственные преступления.⁶⁰ Соломон не был связан никакими услугами Иоава. Напротив, по отношению к Соломону, Иоав был уже виновен именно как его противник. И как противник сильный, он мог быть для него опасным. Уже поэтому Соломон должен был следить за ним внимательнее. Тем не менее, Давид не завещает Соломону наказать Иоава просто лишь за его прежние вины. Он говорит ему: «поступи по мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его мирно в преисподнюю». Это значит Иоав, ненаказанный в свое время за свои преступления, и теперь остающийся на своем месте, не должен быть наказан Соломоном тотчас, по смерти Давида, только за те, прежние преступления. Соломон должен выжидать новой вины со стороны Иоава, и тогда, как укажет ему мудрость, поступить с ним так, чтобы седина его не ушла мирно в преисподнюю, наказывая его, таким образом, не за эту только последнюю вину, но и за прежние, ненаказанные преступления. Соломон так и исполняет это завещание, или наставление своего отца. При своем вступлении на престол он не лишает Иоава занимаемого им места главнокомандующего. Но когда он заподозрил его в соучастии, в задуманной Адонией, хитрой интриге против себя, он повелевает Ванею умертвить Иоава при самом жертвеннике. «Умертви его и похорони, и сними невинную кровь, пролитую Иоавом, с меня и дома отца моего. Да обратит Господь кровь его на голову его за то, что он убил двух мужей невинных и лучших его. Поразил мечом без ведома отца моего, Давида, Авенира, сына Нирова, военачальника Израильского, и Амессая, сына Иефорова, военачальника иудейского. Да обратится кровь их на голову Иоава, и на голова потомства его навеки, а Давиду, и потомству его, и дому его, и престолу его, да будет мир навеки от господа!» (3Цар. 2:31–33). Против того, что Иоав наказан был и за прежние его вины, не говорит то, что он ищет спасения себе у жертвенника, у которого убийца беззащитен (Исх. 21:14). Иоав мог искать спасения у жертвенника, потому что он не считал себя убийцей. Авенира и Амессая он убил не из-за личных счетов с ними, или, по крайней мере, и для пользы Давида и государства, как об этом мы говорили выше. Амессая он убил как изменника Давиду, а Авенира, которому же и, по господствовавшему тогда праву кровавой мести, за смерть брата своего, Асаила. Ванея же, хотя быть может, и считал Иоава убийцей, не решился убить его при жертвеннике, без прямого нарочитого царского повеления, именно ради святого места, так как и, по мнению Богородского, казнь Иоава произвела тяжелое впечатление на современников именно потому, что «совершена была у подножия алтаря».⁶¹ Лишенный жизни Иоав был похоронен в доме своем, в пустыне (3Цар. 2:34).

Так печально окончил жизнь свою великий полководец Давидов, Иоав. Верность его Давиду, своему царю, несомненна. Не подлежат сомнению и его заслуги по своему отечеству, но он действовал и там, где следовало, и там, где не следовало, почти только мечом, а потому и сам погиб от меча.