Генрих II, Конрад Салийский и Генрих III

Итак, Германия вступила в наследство Карла Великого. Далеко не владея всем пространством земли, некогда повиновавшимся австразийскому вождю, Оттоны действовали на северо-востоке и востоке на области, которые при Карловингах ещё не были захвачены в пределы германского влияния, и одни только продолжали историческое значение Запада, ибо разорванная и неустроенная Франция не имела ни внутренних сил, ни самобытной исторической жизни. Её очередь ещё не наступила и могла наступить только в ту эпоху, когда ложь общих начал, представляемых империей и папством, должна была вызвать отрицание, т. е. усиление начал местных. Слабое царство Генриха II не уничтожило и даже не потрясло здания, воздвигнутого Оттоном. Самое избрание его без особенных заслуг, без славы воинской или государственной, единственно по близкому родству с Оттоном III, показывает, как велико было значение императора и как сильна была привычка повиновения царствующему дому. До восшествия на престол Генрих был мелким владетелем, до того ничтожным, что по рассказам современников был когда-то бит батогами по приказанию своего родственника императора²¹⁶. Едва на престоле, он уже был первым из государей европейских.

Историки не обратили должного внимания на это обстоятельство, обличающее и дикость тогдашних нравов, которую немецкий патриотизм скрывает слишком охотно, и всю историческую важность оттонова царствования, оценённую до сих пор далеко не вполне. Само происшествие, может быть, сомнительно или даже вымышлено: всё равно, вымысел современный характеризует эпоху не менее истины.

Силы императора были тогда весьма значительны. Земля саксонская до Птицелова уже далеко расширилась на счёт соседних Славян; она ещё далее расширилась при нём и его преемниках и сделалась, бесспорно, первой изо всех германских областей. С другой стороны самые права герцогов в земле саксонской были особенно велики, во-первых потому, что Карл, завоеватель Саксов, должен был дать своим наместникам в земле завоёванных Саксов гораздо большую власть чем в других частях государства, и его преемники ещё увеличили её для сопротивления Славянам; во вторых потому, что эти герцоги, распространяя область свою войной, правили в новоприобретённых округах ещё самовластнее, чем в старой саксонской земле. По этим причинам Генрих Птицелов уже как герцог равнялся могущественным государям. Силу свою он передал сыну, который, разумеется, её ещё увеличил, Оттон отстранил от себя отчасти должность герцога, передав её одному из своих полководцев, который сделался родоначальником могущественного княжеского дома: но он ничего не утратил из своих прав, ибо назначенный им герцог был только прямым его наместником²¹⁷. То же самое продолжалось и при его преемниках, которые были его прямыми наследниками по закону феодальному. Отношения Саксонии к Генриху II гораздо менее ясны в своей законной основе, кажется очевидным только то, что Генрих сохранил в качестве императора права, которые принадлежали Оттонам в качестве герцогов. Бесспорно, Генрих был ближайшим родственником Оттона III; но дом салийский, хотя и связанный с ним также недальним родством, не имел над Саксонией наследственных прав по обычаю феодальному, а между тем Конрад и Генрих III владели Саксонией как собственностью. Из этого очевидно, что назначение наместника саксонского Оттоном было не что иное, как перенесение на Оттона-императора прав, которые принадлежали Оттону-герцогу, или иначе прямое присоединение Саксонии к званию императорскому. Таким образом объясняется право Конрада и его сына на Саксонию не как на упразднённую лену (ибо никто на неё не смел изъявить притязаний), но как на императорскую собственность и последовавший бунт Саксонцев против Генриха IV за злоупотребление его власти в делах гражданских.

Итак, нравственное могущество императора опиралось в то время на значительную силу вещественную. Неудачный в борьбе с Болеславом Храбрым, который почти везде был победителем и не раз громил оба берега Эльбы, слабый во внутреннем управлении и особенно в делах Италии, которая не любила грубоватого Немца так, как любила полу-византийца Оттона, монашески богомольный, за что и признан святым, и легко уступавший требованиям духовенства, Генрих II передал императорский титул нисколько не утратившим своего блеска преемнику своему Конраду Салийскому. Конрад был вполне достоин Оттонова венца и престола. Твердой рукой усмирял он Италию, крепко держал в повиновении Рим и его епископа, почти бесспорно решал дела бургундского королевства, т. е. областей, лежащих между Германией и Италией, жестоко казнил северных и за-эльбских Славян за возмущение, Чехией правил самовластнее своих предшественников и снова принудил Польшу к вассальству, от которого освободил её на время Болеслав, слишком неосторожно признавший в молодости феодальное главенство императора. Наконец, сын Конрада Генрих III довёл значение императора до высшей точки величия, которой оно не достигало ни прежде, ни после него. Наголову разбитый Чехами²¹⁸, не успешный в походе против Венгров, которых отношения к Германии были полу-вассальскими, воин, по-видимому, неискусный в таком веке, когда воинственные доблести ценились выше всех других, человек нравственности не высокой, часто непослушный голосу правды, крутой и даже склонный к жестокости, он не был любим и даже не был лично уважаем²¹⁹ (как видно из слов современных летописцев); но он был государем вполне. Его слушались и трепетали. Неправда, утверждённая его волей, встречала менее сопротивления, чем правда других императоров. Очевидно, идея Империи развилась вполне, и это развитие было независимо от самой личности венценосца.

Тёмный идеал, к которому стремились X и XI век, состоял в соединении феодальных учреждений и императорского единства. По крайней мере, таков был идеал аристократической дружины. Но в этом соединении было скрытое противоречие, которое ярко выступало при всякой попытке к осуществлению его. Карл боролся против начинающейся феодальности, Оттон нарушал её обычаи, Генрих III беспрестанно попирал их, распоряжался ленами с неимоверным своеволием, и такова была сила императорской власти, что это своеволие всегда оставалось ненаказанным.

Впрочем, до́лжно заметить, что в Италии феодальность никогда (до, Норманнов) не развивалась вполне и что она сначала не пустила в Германии таких глубоких корней, как во Франции. Ей мешала жизнь народностей и большие остатки аллодиальности, или лучше сказать древних поместных прав или родовитости, которую можно легко узнать под именем солнечных лен (podpisSonnenlehenpodpis).