Свв. Кирилл и Мефодий и совершенный ими перевод Св. Писания

(Читано в торжественном собрании Императорского Казанского Университета 6 апреля 1885г.)

Воспоминание великих, славных моментов народного прошлого всегда имеет освежающее значение. От мелочей обыденной, ежедневной жизни оно обращает внимание общества на высокие исторические задачи народа, вызывает и поддерживает энергию в достижении этих задач, если они еще не достигнуты, – уясняет народу смыслы настоящего, подсказывает возможное будущее. Никогда еще славянский мир, в частности русский, не сопровождали своих исторических воспоминаний таким общим воодушевлением, таким широким подъемом религиозного и племенного духа, как сегодняшние. Несколько дней тому назад тысячи западных славян стекались в Велеград ко гробу почившего Мефодия; ряд религиозных и национальных праздненств совершается в Праге и других славянских центрах. В настоящий день смерть одного из славянских апостолов вспоминает вся Россия… Тысячи народа, самого различного возраста и состояния, в церкви и школе, по всем городам, местечкам и селениям русским слушают в настоящий час рассказ о жизни и трудах славянских просветителей. Перед тысячами русских детей в настоящую минуту, может быть, впервые проносится многострадальная жизнь славянских братьев-апостолов и в детских сердцах, может быть, впервые пробуждается сочувствие и любовь к этим святым братьям… Тысячелетняя годовщина смерти одного из них невольно пробуждает и в нашей памяти целый ряд исторических воспоминаний, неудержимо вызывает перед нами всю историю тысячелетнего прошлого славян, так живо и ярко концентрируются в эпохе и обстоятельствах жизни славянских просветителей все те исторические факторы, которые являются действующими и во всей последующей политической истории славян.

В своем очерке я исключительно остановлюсь на этой далекой эпохе. Я ограничусь напоминанием вам важнейших факторов жизни свв. братьев и характеристикой величайшего труда их жизни – совершенного ими перевода Св. Писания на славянский язык. Иногда перечисление одних фактов может сказать очень многое.

Сведение о детстве и первой поре жизни славянских просветителей до прибытия их в Моравию в дошедших источниках кратки и сбивчивы. По своему происхождению они принадлежали к знатной греческой семье города Солуни и получили блестящее образование, особенно младший из них, Константин. Взятый после смерти своего отца, 15 лет родственником своим,–логофетом Феоктистом в Константинополь ко двору, Константин рос вместе с малолетним императором Михаилом, только что перед этим вступившим на престол, и вместе с ними имел наставниками лучших представителей тогдашней византийской науки, и в числе их – будущего патриарха Фотия… Мефодий был старший из братьев Сначала он служил в военной службе, и сделан был даже правителем одной славянской области, управлял ею около 10 лет; но потом, «узре многы молвы бесчисленны в житии сем, преложи земныя тьмы волею на небесныя мысли», оставил службу, удалился на гору Олимп, в одну из уединенных болгарских местностей, принял здесь иночество и весь отдался занятию науками. Вскоре пришел сюда и младший его брат, Константин. Блеск придворной жизни мало пленял его, и как только кончились годы учения, не взирая ни на какие блестящие предложения, покинул придворную сферу, принял сан священника и занял место библиотекаря столичной патриаршей библиотеки. Больше всего стремясь к уединенной, созерцательной жизни, он сделал было даже попытку скрыться в одном отдаленном монастыре; его долго искали, но все же нашли, и прежние придворные связи заставили его вернуться в столицу: ему поручили должность придворного философа – «учительский сан, учити философии своя земця и странныя». Философы причислялись тогда к придворным чинам. В это время он был еще очень молод – «юн возрастом», по замечанию его древнего биографа. Скоро однако, как было упомянуто, он совсем оставил столицу и ушел на Олимп к своему брату… «И начат жити, – говорит древнее житие, – и молитву творити беспрестанно к Богу, токмо книгами беседуя».

Наклонность к религиозной, созерцательной жизни, вероятно, положена была в будущих славянских просветителей еще с детства. По крайней мере, в Константине рано стало сказываться будущее призвание апостола. По свидетельству его древнего биографа, он рано стал выделяться в кругу остальных детей. В нем рано стала сказываться жажда знания и, еще ребенком, пристрастился к духовным книгам. Особенно увлекали его творения св. Григория Назианина (род. 326г., скончался в 389г.) – этого величайшего богослова, оратора и поэта христианской церкви. Еще юношей, начертив на стене своей комнаты крест, Константин пишет, обращаясь к своему великому наставнику: «Святитель Христов Григорий! Твои уста, подобно устам Серафима, прославляют Бога, и подавая правую веру, озаряют целый мир. Прими меня в число учеников твоих ради моей веры и любви; я весь тебе предан, – будь моим путеводителем и моим учителем»… Очень может быть, что творения св. Григория не остались без влияния и на старшего брата Константина – Мефодия. Может быть, уже здесь свв. братья почерпнули впервые идеал своей будущей апостольской деятельности. Для св. Григория Назианзина сфера науки и литературного труда всегда казалась лучшей сферой человеческой деятельности, высшей целью, вечным идеалом жизни и труда вообще. Он хотел служить Богу лучшим свойством человеческой природы – даром слова. «Сей дар приношу я Богу моему, – говорит он в одном месте, – сей дар посвящаю Ему; это одно, что осталось у меня и чем я богат; от всего прочего я отказался… Все, что не имел – я отдал за эту драгоценную жемчужину. Только словом владею я как служитель Слова. Никогда добровольно не хотел бы я пренебрегать этим богатством, я уважаю его, дорожу им, утешаюсь им более, чем другие утешаются сокровищами мира. Оно – спутник моей жизни, добрый советник и собеседник, вождь к небу, усердный помощник»…

Мы не будем говорить о различных миссионерских трудах, которые в эту первую, доморавскую, пору жизни славянских просветителей, поручались византийским правительством сначала одному Константину, а потом и обоим братьям. Но нельзя не обратить внимания на то, что уже очень рано в этих первых подготовительных трудах свв. братьев становятся заметными, – хотя по дошедшим источникам не совсем ясно и определенно, – их отношения к славянскому миру. Уже самое место их Родины – город Солунь – сплошь населен был славянским населением; некоторые источники (впрочем, позднейшие) даже самих братьев считают славянами. Славянский язык мог быть с детства их знаком, хотя полное знание его они приобрели, по-видимому, лишь впоследствии, особенно Константин, который рано был увезен в Константинополь. Мефодий мог гораздо раньше овладеть славянским языком; древнее житие его, сообщая о том, что он в продолжении 10 лет был правителем греко-славянской области, прибавляет: «сие же по смотрению Божию, да научится языка славянска»… Как бы то ни было, сближая дошедшие до нас исторические свидетельства о первом периоде деятельности славянских апостолов, нельзя не заметить, что уже очень рано славянские племена стали предметом их особых забот. По мнению некоторых исследователей, самое путешествие братьев в Хазарию имело своей основной целью проповедь среди жившего там славянского населения. Известно, что в IX–X вв. – в пределах Хозарского царства жили многие славянские племена. Что святым братьям в этом путешествии в Хозарию действительно для чего-то был нужен славянский язык, на это есть прямое историческое указание: в одном житии Мефодия, при сообщении об этом путешествии, замечается, что, отправляясь к хозарам, «Кирилл умоли брата своего Мефодия ити с собою, яко умеяше язык словеньск». В одном житии Константина сохранилось еще более ценное для нас указание. В житии сообщается, что еще гораздо раньше, еще до путешествия к хозарам, Константин уже занимался проповеданием христианства среди славян – на своей Родине, в Македонии, население которой было сплошь славянское; в памятнике точно указывается место этой начальной проповеди Константина, именно Брегальница, местность в Македонии, где протекает речка Брегальница, носящая до сих пор это название; в памятнике замечается далее, что вместе с устной проповедью македонским славянам Константин тогда же «написал им книгы словеньскиым езыком»… Чрезвычайно важным также историческим указанием является для нас глухое упоминание паннонских житий о встреченных славянскими апостолами на их пути в Хозарию Евангелия и Псалтыри, «руським письмены писаных». Факт настолько важен, что я приведу подлинные слова древнего памятника. Житие рассказывает, что на пути в Хозарию святые братья имели продолжительную остановку в Корсуни, и Константин «обрете ту Евангелие и Псалтирь руськыми письмены писано, и человек обрет глаголюща тою беседою, и беседова с ним, и силу речи приим, своей речи прикладая различныя письмена, гласныя и согласныя, и к Богу молитву творя, вскоре начат чести исказати»… До сих пор остается загадочными упоминаемые здесь «руськыя письмена». Что разуметь под ними? Исследователи приходили по этому поводу к самым различным предположениям и догадкам. Но, кажется. На дело надо смотреть несколько проще. Не мешает приведенное место древнего памятника сопоставить с другим свидетельством, столь же, если еще не более, древним. Разумею известное свидетельство черноризца Храбра: «Прежде оубо словене, – говорит он, – не имеху книг н чрътами и резами чьтяху и гатааху, погане сущи, крестивше же ся, римьскыми и гръчьскыми письмены нуждааху ся писати словеньску речь… потом же человеколюбец Бог, строяи вься и не оставляя человеча рода без разоума не вься к разоумоу приводя и спасению, помиловав род словеньск, посла им святаго Константина философа, нарицаемаго Кирила, мужа праведна и истинна, и сотвори им писмена три десяте осмь, ова оубо по чиноу гръчьскых письмен, ова же по словеньстей речи… Не есть ли «русьскыя письмена» паннонского жития – рунические черты и резы, о которых говорит Храбр? Славяне имели издревле рунические письмена, кроме свидетельства Храбра, об этих письменах упоминает Chronicon Pashale (Qui vero suas norunt literas, hi sunt Cappadoces… Sarmatae… skythae… ed. Bonn, I, 48. Гедеонов. Варяги и Русь, II, прим. 292). Арабские же писатели даже прямо говорят о русском письме («руссы… имеют письмо, которое нарезывается на дереве»…). Кто знает, может быть, какой-нибудь русин, живший в Корсуни, исповедовавший христианство и знавший греческий язык, сделал попытку лично для себя перевести с греческого несколько отрывков Евангелия и Псалтири (перевод отрывков легко мог быть принят автором «Жития» за полный перевод книг) – переложил их на свою родную русскую (славяно-болгарскую) речь и написал перевод известными ему и употреблявшимися тогда у славян руническими «чертами и резами»; при встрече с ученым миссионером, может быть, уже известным своей проповедью среди македонских славян, русин мог показать ему свой опыт?.. При общем знакомстве со славянской речью научиться «русьскым письменам» св. Константину было нетрудно, и не удивительно, что он «вскоре начат русьскыми письмены чести и сказати», но, с другой стороны, это дело все же требовало от него известного труда, чтобы «силу речи принять», сблизить ее с более известным наречием македонских славян, а также войти в дух употребленных «черт и рез»… Предание об изучении Кириллом «русьскых письмен» особенно дорого для нас, русских: оно указывает на раннее соприкосновение славянских просветителей не только с общеславянским, но и, в частности, с русским миром древнего юга России…

Как бы то ни было, все сейчас приведенные нами и разбросанные в источниках свидетельства и заметки ясно говорят нам, что мысль о христианском просвещении славян могла уже давно зародиться у свв. братьев, что проповедь христианства среди славян, перевод богослужебных книг могли сделаться для братьев-миссионеров уже давно главным делом жизни и что вообще путешествие их в Моравию и деятельность их среди моравских славян совсем не было для них каким-либо случайным фактом…

Отправление в Моравию было важнейшим моментом в жизни славянских апостолов. По возвращении из путешествия к Хозарам, свв. братья застали в Константинополе посольство от моравского князя Ростислава. «Ростислав, моравский князь, – читаем в древнейшем житии Константина, – Богом научаем, совет сотвори с князи своими и моравляны, посла к царю Михаилу, глаголя: людям нашим, поганьства ся отвергшим и по христианескися закон держащим, учителя не имамы таковаго, иже бы в свой язык истую веру христианскую сказал… Да посли ны, владыко, епископа и учителя таковаго». После совета с патриархом и духовенством царь избрал на это дело только что возвратившихся свв. братьев: «вы бое ста солунянина, – сказал им царь, – солуняне все чисто словеньскы беседуют»… Братья не без колебаний приняли новое поручение; очень возможно, что колебания происходили из боязни ожидаемых столкновений в новой сфере деятельности с западным духовенством, так как Моравская область давно уже находилась в официальном ведении римской церкви. Дальнейшая история жизни и деятельности славянских просветителей вполне оправдала эти колебания… Уступая убеждениям императора и патриарха, братья решили принять предложение и отправились в Моравию…

Прибытие моравского посольства в Константинополь и начало просветительной деятельности славянских апостолов в Моравии относятся к концу 862-началу 863 гг. Это было время, когда Моравия вела упорную борьбу с немцами за свою независимость и обещала быть могущественным славянским государством. Моравия становится известной с VIII века; в это время мы видим ее в ленных отношениях к немецкой империи. С первых годов IX века она открыто стремится к политической самостоятельности, и с этого момента начинается продолжительная борьба славянских моравских князей с немецким императором. Моравия IX века представляла довольно обширную площадь; она занимала пространство, ограниченное на севере Чехией и Силезией, на востоке – Карпатскими горами до Буга, на юге Морошью, Тиссой, Дунаем и Дравой, до впадения в нее Мура, на западе линией, ведущей от устья Мура на север к Пресбургу, захватывая Низердлерское озеро. Кроме того, к Моравскому же княжеству принадлежали: на севере область Нитранская, на юге – Паннонская. Столица Моравского княжества находилась на Девене, или Велеграде, нынешнем Градище. Начало политическому усилению Моравии положено было Моймиром в первой четверти IX столетия. Правда, за свою попытку отделения от немецкого владычества он потерял престол (846 г.), но преемники Моймира – Ростислав и Святополк – продолжили начатое им дело. Сделать моравский народ независимым, дать ему политическое могущество – Ростислав поставил задачей своей жизни. Он укрепил свою землю крепостями, завязал дружественные отношения с болгарами и объявил открытую борьбу немцам. Трудно было вначале предвидеть ее исход; но крайне неудачный поход в 855г. немецкого императора в Моравию решил дело; Моравия сделалась фактически независимой. Борьба еще не была совсем окончена, но моравские славяне могли уже теперь вздохнуть свободно… Для большего упрочнения политической самостоятельности, Ростислав решился и римское немецкое духовенство Моравии заменить природным славянским или, по крайней мере, более нейтральным греческим, которое бы знало славянский язык и могло преподать правила веры на родном, понятном для него языке. Найти такое духовенство в тогдашней Византийской империи, весьма густо населенной славянами, было нетрудно. С этой целью он и отправил в Константинополь упомянутое посольство, результатом которого было прибытие в Моравию Константина и Мефодия… Впрочем, помимо политических соображений посольство Ростислава в Константинополь могло вызываться и чисто церковными нуждами. Необходимо заметить, что христианство хотя и существовало в Моравии с давних пор, принесенное сюда немецким духовенством, которое не замедлило тотчас же устроить в новой стране и нужную духовную администрацию, но к народу прививалось вообще очень слабо. Немецкие патеры, не знакомые с туземным языком, мало приносили пользы народной массе, да, кажется, и мало заботились об этом. На Майнцком соборе, в 852 году, моравскому латинскому духовенству прямо ставится на вид его небрежение о пастве, христианство которой, – говорится а актах собора, – «грубо, невежественно».. Беззаботность духовенства была тем опаснее, что Моравию уже в это время стали наводнять последователи различных христианских ересей, окончательно смущавших и развращавших народ, почти совершенно незнакомый с христианским учением. «Суть в ны вошли, – говорит моравское посольство византийскому императору, – учители мнози хрестьяны из влах, и из грек, и из немец, учаще ны различь, а мы, словене – проста чадь и не имамы, иже бы наставил на истину и разум сказал» (Пан. житие Мефодия)…

Что касается до общих церковных отношений между Константинополем и Римом в эпоху деятельности в Моравии славянских апостолов, отношения эти были еще крайне неопределенны. Не было полного единодушия, но и не было открытой вражды. Правда, несогласия возникали все чаще и чаще, но все же это были частные несогласия, какие не раз случались и раньше, и никто не мог подумать, что в самом недалеком будущем они приведут к окончательному разрыву. Никто из современников, никакой отрицательный ум не мог предвидеть такого несчастного результата… Во всяком случае, пока церковное единство было еще не нарушено, и между Константинополем и Римом еще не было никакого догматического официального разделения. Христианские миссионеры должны были поэтому с одинаковым почтением-относиться как к Константинопольской, так и к Римской церкви. В таком именно положении и находились славянские просветители во время своей деятельности в Моравии: и константинопольский патриарх, и римский папа как высшие представители христианской церкви для них должны были быть одинаково священны… Само собою разумеется, это нисколько не мешало римской церковной администрации иметь иной взгляд на моравскую проповедь свв. братьев. Зарождавшееся соперничество двух первосвященников заставляло каждого из них ревниво оберегать сферы своего влияния. Моравия, как заметили, давно уже в административном отношении представляла область Римской церкви; уже с начала IX столетия моравские славяне находились в ведении двух немецких архиепископий – Зальцбургской и Регенсбургской. Неожиданная деятельность здесь новых греческих проповедников, присланных из Константинополя, константинопольским патриархом, самый характер этой деятельности, весьма отличный от того, какой практиковался Римской церковью, – введение богослужения на народном языке, перевод на народный язык Св.Писания, необычайный успех ее в народе – все это не могло на самых первых же порах не смутить римского первосвященника. Он не мог не увидеть в этом прямой опасности выпустить из своих рук обширную область; соперничество с Византией должно было заставить его принять все меры, чтобы новые проповедники не сделались орудием окончательного присоединения Моравии к Востоку… Что касается до местного латинского духовенства в Моравии, оно, разумеется, должно было иметь свои личные счеты с греческими пришельцами. Славянские просветители именно и были для него только «пришельцами», которые явились в чужую область, стали вводить в ней неведомую «ересь», нашли себе многих учеников и последователей и быстро увлекли за собою народные массы, подорвав влияние на них их прежних латинских священников.

Тотчас по прибытии, свв. братья занялись устройством Моравской церкви. Еще в Константинополе, собираясь в свой далекий путь, готовясь к новой деятельности в Моравии, св. Константин, по свидетельству паннонских житий, составил для славян азбуку и положил начало переводу Св.Писания на славянский язык; припоминая другое, приведенное нами, свидетельство о более ранних проповеднических трудах Константина в области Брегальницы, а также и о составлении им уже тогда некоторых книг «словеньскыим езыком», нельзя не видеть, что первые зародыши такого труда относились в действительности к несравненно более раннему периоду жизни и деятельности славянского апостола. Как бы то ни было, ко времени появления свв. братьев в Моравии труд перевода необходимых богослужебных книг на славянский язык, очевидно, был ими уже не только начат, но отчасти уже окончен, и потому первым делом их, по прибытии в Моравию, было рядом с устной проповедью введение в стране славянского богослужения и продолжение славянского перевода Св.Писания. Они перевели не достававшие богослужебные книги на славянский язык, для всех родов богослужения – утрени, часов, литургии, вечерни, и вместе с этим занялись приготовлением священников из природных, туземных славян. Ростислав помогал им в их трудах – приказывал собирать отроков и отдавать их в ученье… Вместе с этим, посещая города и села, Константин и Мефодий проповедовали св. учение, «и ради быша словене, – говорит древнее известие, – яко слышаша величие Божие своим языком».

Введение между моравскими славянами богослужения на народном языке было делом совершенно новым, особенно в пределах Римской церкви¹. В последней к VIII–IX векам окончательно укрепилось мнение, что языком, приличным для богослужения, может быть только или греческий, или латинский; это была общая практика Римской церкви. Константин вместе с братом Мефодием впервые открыто заявили мысль о народном богослужении, вполне осуществивши ее на деле. В этом была их величайшая заслуга. Но за свое нововведение славянским апостолам пришлось вынести тяжелую борьбу с латинским духовенством, борьбу, начавшуюся тотчас по вступлению их на моравскую почву, тянувшуюся всю их жизнь, не окончившуюся и после их смерти. Личные счеты, которые должны были иметь при этом против греческих нововводителей латинские патеры, делали борьбу особенно упорной, ожесточенной, часто сводя ее на почву подпольных интриг и козней.

Очень скоро, через какие-нибудь 3–4 года, эта борьба заставила моравских просветителей прервать свою деятельность и идти в Рим – для оправданий.

Путешествие в Рим относится к периоду времени с конца 867г. по конец 869г. Братья были вытребованы папою и, конечно, не могли не идти: Рим считался центром высшей церковной администрации над той областью, в которой они действовали. Славянские апостолы несли в дар Риму мощи св. Климента, и папа встретил их с особой торжественностью. Славянские проповедники были вполне оправданы, все обвинения на них рушились разом, с одним появлением их в Риме. Богослужения на народном славянском языке было торжественно одобрено папою; переведенные братьями и принесенные ими в Рим (на рассмотрение папы, с целью показать их правоверность) богослужебные славянские книги положен были, в знак канонизации, самим папою на престол в церкви св. Петра, сам папа отслужил над ними литургию, в самом Риме позволено было совершать литургию на славянском языке…На первый взгляд может показаться совершенно непонятною такая переменчивость в действиях папы по отношению к «варварскому», как тогда называли в Риме, славянскому языку. Римский папа не мог не разделять, конечно, общего взгляда, существовавшего во всей Римской церкви по вопросу о языке богослужения; паннонские жития рассказывают, что против славянского богослужения открыто восстали тогда многие в самом Риме. Но не надо забывать, что римские папы всегда отличались умением делать уступки вовремя – в этом мы еще будем иметь случай не раз убедиться и на других фактах отношений Рима к деятельности славянских просветителей. Боязнь потерять для себя Моравию заставляла римского первосвященника не раз и после делать уступки, заставила сделать ее и теперь, тем более, что ближайшая цель была достигнута: появление славянских проповедников в Риме достаточно указывало церковный центр для Моравии.

Св. Константину уже не суждено было вернуться из Рима: изнуренный непрестанными трудами, он заболел в Риме и 14 февраля 869г. скончался. Чувствуя приближение смерти, он принял за 50 дней до кончины иночество с именем Кирилла… Мефодий хотел взять с собою тело своего брата на родину, или, по крайней мере, в Моравию, но папа открыто воспротивился этому, и Кирилл торжественно был похоронен в Риме, в церкви св. Климента, мощи которого были принесены им в Рим. «Рим справедливо мог бояться, – замечает один из исследователей, – отпустить мощи св. Кирилла в Моравию, не надеясь на прочность связей ее с митрополией западной и опасаясь сблизить ее с ненавистным ему Востоком». Умирая, Кирилл умолял своего брата не покидать начатого дела просвещения славян: «се братие, – говорил он ему, – две супруга бяхове, едину бразду тяжаща, и аз на лесе падаю, свой день скончав, а ты любиши гору вельми (уединение на горе Олимпе), то не мози, горы ради, оставити учения своего. Паче бо можеши чем спасен быти?» (пан. житие Мефодия).

По смерти Кирилла к папе обратился один из мелких моравских князей – Коцель, князь Паннонский, с просьбою опустить в Паннонию «блаженного учителя» Мефодия для утверждения народа в вере. Папа с охотой согласился исполнить желание Коцеля. «Не тебе единому токмо, – писал папа в своем послании к Коцелю, – но и всем странам тем славянским шлю и учитель от Бога и от св. апостола Петра»… Самому Ростиславу, великому князю Моравскому, в это время (в конце 869 г.) было не до церковных дел. Неоконченная еще борьба с немцами опять возгорелась. Три армии немецкого императора только что перед этим с различных сторон вторглись в Моравское княжество, грозя ему совершенной гибелью. Страна вся была опустошена; сам Ростислав должен был спасаться в небольшом укрепленном замке… Но тем с большей свободой мог действовать князь Паннонский Коцель, как самостоятельный правитель небольшой области и не нарушавший еще дружественных отношений к германскому императору. Перед окончательным отправлением в Паннонию, Мефодий, по новой, отдельной просьбе Коцеля, был рукоположен папою в сан епископа.

Едва прибыл Мефодий в новую, порученную ему, область, как и здесь против него обнаружились те же неприязненные действия со стороны низшего латинского духовенства, какие он встретил и раньше, в Моравии. Политика Рима была очень хорошо известна латинским священникам, и внешнее расположение папы к славянскому апостолу нисколько их не смущало. Первым делом в Паннонии, как и раньше в самой Моравии, было введение богослужения на народном славянском языке. Для латинского духовенства это, разумеется, являлось прямым оскорблением обычаев Римской церкви, тем более, что вопрос о. славянском богослужении для очень многих из них мог быть вопросом об удержании за собою своих мест в Паннонской епархии, так как у Мефодия были уже ученики-священники из туземных славян. Мы не знаем подробности борьбы Мефодия с латинским паннонским духовенством; известно только, что очень скоро, по втором году прибытия Мефодия в Паннонию, на него воздвигнуты были разные догматические обвинения, его потребовали даже к соборному суду, но потом, не дождавшись суда, схватили тайно и заключили в тюрьму. «Заслаша в Швабы, – лаконически сообщает паннонское житие Мефодия, – держаша полтретья (два с половиной) лета»… Этот факт из жизни святого Мефодия не должен быть забыт славянскими племенами… Заключение продолжалось с осени 871 года до начала 874 года. Это было время, когда вместе со своим епископом страдал и весь моравский народ. В Моравии совершались события, которые грозили быстрой гибелью едва объединенному славянскому княжеству. Ростислав, с честью докончивший (в 870 г.) борьбу с немецким императором, изменнически был выдан немцам (в 871 г.) своим честолюбивым племянником Святополком, лишен престола, приговорен к смерти, которая заменилась ослеплением, и сослан в один из отдаленных немецких монастырей. Немцы опять стали хозяевами Моравии. Моравским князем, после Ростислава, назначен был Святополк; но его скоро заподозрили в новой измене, уже против немцев, схватили тайно и заключили под стражу. Святополку, однако удалось бежать из плена – он стал во главе народа, поднял против немецкого владычества всю Моравию и Паннонию и вступил в упорную борьбу со своими бывшими покровителями. В этой борьбе прошли 872 и 873 годы. Весной 874 года борьба закончилась миром, по которому Святополк признан был самостоятельным славянским князем... Политическая победа Моравии тотчас сказалась на судьбе Мефодия. Сам папа явился теперь его освободителем: в 874 году, по требованию папы, Мефодий был выпущен из тюрьмы и опять водворен в паннонскую епископию.

Но латинское духовенство не любит вообще отступать от раз намеченных целей: освобождение Мефодия из тюрьмы было для него только возобновлением его старой борьбы с его исконными врагами. Со стороны местных латинских духовных опять начались подпольные клеветы, что Моравский епископ – отступник от веры, что он унижает латинский язык, вводя славянское богослужение, что, кроме того, оно проповедует и в догматике какое-то «новое учение», не согласное с римским. Внутренне папа вполне сочувствовал латинскому духовенству. От 874 года сохранилось письмо папы к анконскому епископу Павлу: в письме папа открыто заявляет свое неудовольствие по поводу славянского богослужения, подтверждая мнение, что божественная служба должна совершаться лишь или на латинском, или на греческом языках. В 879г. особой папской буллой Мефодий был вызван в Рим; в булле, между другими обвинениями, прямо указывалось, что вот, папа услышал и о том, что «Мефодий поет литургию на варварском, (т. е. славянском) языке». Мефодий должен был совершить новое путешествие в Рим (в самом начале 880 г.). Результаты путешествия были самые благоприятные. В послании к кн. Святополку папа торжественно опровергает возведенные на Мефодия обвинения и признает вполне законным богослужение на славянском языке. “Litteras sclaviniscas.. guibus Deo lavdes resonent –произносит папа знаменитые слова – jure lavdamus… nes sanae fidei vel doctrinae aliqid obstat sive misses in cadem lingua sclavinica canere, sive sacrum evangelium… legere aualia horarum official Omnia psallere…”, т. е. «письмена славянские, которыми бы возглашалась хвала Богу, мы, – пишет папа, – по праву одобряем…; истинной вере и учению нимало не препятствует петь литургию на этом славянском языке, или читать божественное евангелие или воспевать все другие службы…». Эластичность папских решений невольно приводит на память справедливое замечание одного католического польского писателя: “Rzym obu jezykom lacinsckiemut i slovian´skiemu rovna daval opieke, gdys mu szlo o utrzymanie swego patriarchalnego prawa nad Morawa Ilrykiem I Bulgaria”, т.е. «Рим обоим языкам, латинскому и славянскому, давал одинаковую поддержку, когда дело шло об удержании его церковного права над Моравией, Иллириком и Булгарией». (Лавровский «Кирилл и Мефодий как православные проповедники у западных славян и пр.» Харьков, 1863. Стр. 415–416). Вместе с дозволением славянского богослужения, папа признавал и вполне истинным догматическое учение св. Мефодия, хотя в то же время фактически известно, что свв. братья исповедовали символ веры без filioque. (См. Калайдович: Иоанн, экзарх Болгарский. М. 1824, стр. 89. Филарет – Кирилло-Мефод. сборник – М., 1865, стр. 61–68; Лавровский – jb, стр. 425–429)

Вполне оправданный папою, Мефодий в 880 г. вернулся в Паннонию, но опять лишь для борьбы со своими прежними врагами. И в эти последние годы его жизни, с 880 по 885, борьба против него латинского духовенства, велась с той же силой, как и прежде, с первого момента деятельности славянских апостолов в Моравской области. Борьба эта сделалась еще тяжелее для Мефодия, еще несноснее: она окончательно сошла на почву интриг и подпольных происков. Во всеуслышание свидетельствуя о правоте Мефодия, наделяя его, перед отправлением в Паннонию, своими благословениями, папа почти одновременно с этим возвел в сан епископа Нитравского некоего Викинга, подчинивши его в административном отношении Мефодию. Новый подчиненный тотчас же стал орудием латинского духовенства против Мефодия. Это собственно и было задней мыслью при назначении. По свидетельству дошедшего до нас немецкого источника, Викинг, родом немец, был человек мятежный и честолюбивый, ненавистный и самим немцам, достигший епископства более насилием, прославившийся еще священником ненавистью к славянам. (Лавровский – jb, 433 sqq).

С назначением Викинга, Мефодий уже до самой своей смерти не имел душевного покоя… Единственным утешением теперь ему было сознание святости и великости предпринятого им и выполненного труда просвещения славян. Дело перевода Св.Писания на славянский язык теперь особенно занимало его. По свидетельству паннонского жития, полный перевод Библии относился именно к последнему периоду жизни Мефодия. Рассказавши подробно о «злобе» врагов против него, автор «жития» продолжает: «потом же отверг ся молвы и печаль свою на Бога возложь, прежде же от ученик своих посажь два попа-скорописца зело, преложи вборзе вся книгы исполнь, разве Маккавей, от греческого языка на словенск, шестию месяц, начен от марта месяца до двою десяти и шесте дьне октября месяца. Скончав же достойную главу и славу Богу въздаст, дающему таковую благодать и поспех… Псалтырь бо токмо и Евангелие с Апостолом избранными службами и церковными с Философом преложи первее. Тогда же и Номоканон, рекше закону правило, и отечьскыя книгы преложи…».

6 апреля 1885г. Мефодий скончался. Не прошло и года со времени его смерти, как его ученики, которых он собрал вокруг себя в Моравии и Паннонии, должны были все бежать отсюда. Они ушли в Болгарию и здесь своими литературными трудами положили прочное основание славянской литературе. Горазд, Климент, Лаврентий, Наум, Ангеларий, вместе со своими учителями Кириллом и Мефодием, известные под именем «св. седмичисленников», стали первыми общеславянскими писателями; их труды обошли все славянские литературы, под конец вошли и в нашу древнерусскую письменность… Между тем, в Моравии и Паннонии и вообще во всем католическом славянстве славянское богослужение было окончательно изгнано. Уже тотчас после смерти, в письме папы Стефана V (885–891 гг.) к кн. Святополку, Мефодий порицается – «за вздорность м службу на славянском языке». В 925г. папа Иоанн X в письме к сплетскому архиепископу, открыто восстает против тех, кто следует Мефодию, «которого, – замечается в послании, – нигде нет между святыми»… Наконец, через полтораста лет по смерти, на Сплитском соборе 1059–1064 гг., славянский апостол Мефодий уже прямо именуется от лица Католической церкви «некиим еретиком Мефодием»… ; собор безусловно запрещает службу на славянском языке и вместе с тем, пол страхом проклятия, издает повеление, чтобы «никто из людей славянского языка» не получал степеней священства, а об «еретике Мефодии» добавляется, что «за свое нечестие» он был, по повелению Божию, наказан внезапной смертью!

***

Величайшим делом свв. братьев было составление (или улучшение?) славянского алфавита и перевод Св. Писания на славянский язык. Не останавливаясь на первом, перехожу прямо ко второму. Остановимся сначала на тех лексикальных средствах, которые нашли для себя переводчики в славянском языке и которыми они могли располагать при своем труде. Насколько подготовлен был в их время славянский язык для передачи на нем высоких начал христианства, и что сделано было самими переводчиками для усиления в языке средств к этому?

Великие события в жизни народов всегда подготовляются задолго до самого факта их совершения. Общенародному принятию христианства, по большей части, всегда предшествовало «неофициальное» знакомство с ним. В массу народа проникали неясные отзвуки христианских идей; распространялись христианские понятия, обычаи, легенды; не мало являлось и отдельных представителей новой религии… Крещение болгар совершилось лишь в IXвеке, но христианство было известно среди них уже в V–VI вв. (Голубинский Краткий очерк истории православных церквей Болгарской, Сербской и Румынской. М., 1871. стр. 4, 17, 26). К еще более раннему времени относится первое распространение христианства среди моравских славян; уже в числе отцов первого никейского собора мы видим епископа Паннонского. (Небосклонов. Начало борьбы славян с немцами в Средние века. Казань, 1874. С. 20). В Древней Руси христианство также существовало задолго до князя Владимира… Знакомство народа с христианством, хотя и неясное, отрывочное, не могло не отражаться и на его языке. В языке славянских племен рано начали появляться слова нового, христианского значения, постепенно увеличиваясь в своем количестве, вместе с степенью распространения христианских понятий. Такие слова, как крьст, алтарь, цьрковь, поп и др. мы встречаем укоренившимися в славянском языке уже задолго до эпохи жизни славянских апостолов. Слово крест задолго до перевода Библии получило среди славян значение христианское; столь же рано образуются в славянском языке производные слова: крьстити, крьститеся, крьщение, крьститель, отличавшиеся по своему более высокому, отвлеченному значению от общенародных: купати, погружати, купало и т.д. Точно также слова цьркы, цьрковь, уже до перевода Библии, заключало в себе понятие, отличное от того, которое соединялось с чисто языческими словами: требище, капище и т.д. (Буслаев. О влиянии христианства на славянский язык. М., 1848. стр. 108, 113–115). Подобные слова «были уже всем понятны, совершенно ославянились, ходили в устах народа задолго до перевода Св. Писания, вытеснив собою соответствующие им понятия языческие...» Это были готовые слова христианского значения, «христианские первенцы славянского языка»… Такими христианскими словами переводчики прежде всего и воспользовались при своем труде. Эти слова представляли известного объема материал, накопившийся в языке под непосредственным влиянием на него христианства, еще в древнейшую, доисторическую эпоху.

Другим, весьма важным, элементом дохристианского славянского языка, оказавшим свою услугу славянским переводчикам, были слова, возникшие на почве древнейших, доисторических связей славянского мира с готским и древненемецким. На почве этих доисторических отношений в языке славянских племен очень рано образовалось немало слов, общих, по своему лексикальному строю, со словами готскими и древненемецкими. Такими, напр., были слова, образованные приставкой go (немецкое ge) и бывшие одинаково понятными и готам, и славянам, каковы: говеть, готов, горазд и т. п. (Буслаев. О влиянии христианства, 90–100, Шафарик в своих «Слав. Древ.» приводит целый ряд слав. слов, родственных языку готскому). Эти полуготские, полуславянские слова в дохристианском языке славянских племен, явились, повторяю, весьма важным элементом, которым не могли не воспользоваться переводчики. Особенное значение в этом отношении мог иметь готский перевод Св. Писания, сделанный еп. Улфилою еще в IV веке. Сравнивая этот перевод с переводом славянским, исследователи находят довольно сильное влияние первого на последний. В древнейшем, Кирилло-Мефодиевском переводе они находят очень много тех же самых готских слови выражений, и в тех же местах, как и в переводе Улфилы. (Невоструев. Записка о переводе Евангелия на славянский язык, сделанным Кириллом и Мефодием. Кирилло-Мефод. Сборник, М. 1865, стр. 255 sqq). Очевидно, славянские переводчики в известной степени пользовались при своем труде готским переводом Библии… С влиянием готского языка и перевода непосредственно соединялось влияние наречий древненемецких. Внесение в славянский перевод многих новых немецких слов, равно как и латинских, объяснялось самой обстановкой перевода. Главным образом Кирилл и Мефодий действовали в Моравии и Паннонии, издавна и политически, и церковным образом связанных с немецкой империей; здесь совершали они перевод Св.Писания и богослужебных книг, совершали для моравских и паннонских славян, уже ранее обращенных в христианство усилиями немецких епископов; в труде перевода могли принимать участие их туземные ученики, уже ранее познакомившиеся с христианством от римских миссионеров. Знаменитые «фрейзингенские отрывки», в рукописи IX-X веков, до сих пор служат памятником этого более раннего христианства у западных славян… Из слов древненемецкого происхождения, издавна вошедших в славянский язык и внесенных потом в текст славянского перевода Св. Писания, отметим: уже упомянутое ирьковь (црькы), также – пост, поп, мьних (от старогерманских fasta, phapho, minih и др.). Счет дней недели у славян, по мнению некоторых исследователей, также немецкого происхождения – по крайней мере, на это может указывать название среды, среднего дня недели. Прямой перевод немецкого Mittwoch; точно также название субботы некоторыми производится не от греческого σάββατον, а от старонемецкого sambaz (Miklosich: Die shristliche Terminologie der slavischen Sprache. Wien, 1875. Пыпин Об историческом складе русской народности. Вестн. Евр. 1884. Октябрь, стр. 706–720).

С очень раннего времени начали проникать в древнейший дохристианский язык славян элементы языков латинского и греческого. Так в очень отдаленную, дохристианскую пору перешло к славянам латинское слово acetum (ὄξοσ), принявшее форму оцьт, оцьтьн. Древнейшее значение, какое это слово имело даже в эпоху перевода, не говоря о времени более раннем, показывает выражение переводчиков (встречающееся в древнейших рукописях перевода) оцьтьно вино (έσμυρνισμένον οἶνον, в употребляемом ныне тексте: есмирнисмено вино), или в готском переводе: вино с смирной, т.е. вино, настоенное травами, смирною; такое вино римляне давали умирающим в пытке для облегчения их предсмертных страданий. (Буслаев О влиянии христианства, 116). Также с древнейшей поры перешло к славянам латинское слово paganus, в форме паганин, со значением чужестранца, язычника; уже упоминавшееся слово алтарь или олтарь (лат. altare), къмкати (лат. communicare) с христианским значением «причащаться Св.Таин», мьша (лат.missa); криж (лат. crux), скудель, скудельник, скудельнич (лат. scandula) и др. Кроме того, в славянском переводе Св.Писания встречаем следующие слова, о которых трудно сказать положительно, взяты ли они переводчиками непосредственно с латинского, причем может быть, некоторые из них проникли в славянский мир еще в дохристианскую эпоху, или внесены прямо с греческого, оставшись непереведенными: и в латинском, и в греческом они одинаково общеупотребительны и существовали издавна; таковы кесарь – καῖσαο, caeser; кустодиа – κουστοδία, custodia; легион – λεγεών, legio; претор – πραίτωριον, praetorium, сандалий – σανδάλιον, sandalium; соударь – σαυδαριον, sudarium; талант – ταλάντον, talantum; титло – τίτλος, titulus и т.п. Присутствие латинского элемента в дохристианском славянском языке и в самом переводе Св.Писания легко может быть объяснено и древнейшими историческими отношениями славян к римскому миру, и упомянутыми, современными переводу, связями моравских славян с Римской церковью.

Наиболее сильным и могущественным образом сказалось в славянском переводе влияние подлинника, греческого языка. И это, конечно, вполне естественно; и оригинал был греческий, и переводчики были греки. Путем перевода Св.Писания в славянский язык вошла целая масса греческих слов и оборотов; большинство слов настолько усвоились древнему славянскому языку, что из него перешли в современный русский. Отметим слова: аромат (ἄρωμα); ангел (ἄγγελος); апостол (ἀπόστολος), демон (δαίμων), диавол (διάβολος), ехидна (εχίδνα), иерей (ἱερεύς), лепта (λεπτόν), маммона (μαμονᾶς), миро (μύρον), порфира (πορθύρα), скиния (σκηνή), трапеза (τράπεζα), финик (φοίνιξ), хитон (λεπτόν), хламида (χλαμίς), эконом (οἱκονόμος), фимиам (θυιμίαμα) и мн.др.

Древнейшие христианские слова, образовавшиеся или проникшие в славянский язык еще в древнейшую, доисторическую эпоху влияния на него христианства, слова готские и древненемецкие, латинские и наконец масса слов греческих – таковы были лексикальные средства, которыми располагали переводчики при своем переводе и которые они еще более развили и усилили.

Общий характер кирилло-мефодиевского перевода и его высокое внутреннее достоинство хорошо уясняется через сравнение его с еще более древним переводом Св. Писания – с не раз упоминавшимся нами переводом готским, совершенным Ульфилою в IV веке.

С внутренней стороны, по верности и силе передачи христианской мысли, требующей широты взгляда и известной отвлеченности, славянский перевод несравненно выше готского. В готском переводе еще слишком живо чувствуется недавний языческий быт готского племени; к новому христианскому содержанию еще тесно примыкают только что оставленные предания языческого мира. «Перевод Ульфилы, – говорит Буслаев, – при первом взгляде поражает яркостью жизни действительной, непрестанно выступающей разнообразными намеками, проглядывающими сквозь идеи христианские; отвлеченность учения христианского низводится до обыденных, осязательных образов, заимствованных из действительности; чистота христианских идей омрачается намеками на язычество. Везде очевидно, что Ульфила прямо из уст язычника взял не очистившиеся молитвою слова и формы для выражения ими Св.Писания. (Буслаев. О влиянии христианства, 101). Славянский перевод, напротив, при всей своей ясности и точности, местами поэтической образности, в общем является несравненно более отвлеченным и во всяком случае совершенно чуждым прежнему языческому мировоззрению. Если «готский перевод Библии представляет резкий перевод от выражений мифологических к христианским и составляет поэтому любопытный факт в истории языка, сохраняя в себе предания языческие для выражения христианских идей», то славянский перевод Евангелия отличается чистотой выражения христианских понятий, вследствие отстранения всех намеков на прежний дохристианский быт. Буслаев. О влиянии христианства, 210). Приводим несколько примеров:

Греч. слово δαίμων в славянском переводе передается словом бес, в общем значении злого духа; в переводе Ульфилы слову δαίμων соответствуют unhulpo и Skohsl – название двух злых существ древнегерманской мифологии. (сл. Skohsl родственно, по Буслаеву, слав. кост, откуда – кощей),

ὀικουμέμη в славянском переводе соответствует вселенная – слово, являющееся прямым переводом греческого и чисто отвлеченного характера; в переводе Ульфилы mijungarde (= midjgard древней Эдды), т.е. дом или жилище в средине, в центре мира: по сказанию древней Эдды midjgard создан для жилища людей из бровей Имира и окружен морем (Буслаев, ib, 103). Слово готского перевода переносит нас в языческий мир древнегерманской мифологии,

μιστίριον: в слав. переводе тайна – слово отвлеченного характера; в готском runa, слово, от которого так и веет языческой древностью и в котором соединились понятия о ворожбе, пении, письме, таинстве и т.д.

σταυρός: в слав. переводе крест, слово, давно уже приобретшее христианское значение; в готском переводе σταυρός: переводится galga, словом, которое значит просто виселица, позорный столб и т.п.

Стремясь к отвлеченному выражению христианских идей, славянские переводчики иногда составляли новые слова взамен старых языческих, или употребляли из них такие, которые менее могли напоминать старые языческие понятия. Так, напр., коренные славянские слова: дедич, дедина переводчиками оставляются и заменяются новыми и совершенно отвлеченными: наследник, общник, наследие, достояние и т.п. «Переводчики не хотели, – замечает Буслаев, – воспользоваться народным понятием о владении вероятно потому, что дедина и дедин, заключая в себе память о древнеславянском предании, могли нарушить чистоту слова евангельского. Нет сомнения, что права на владение дединой были освящены древним верованием: деды чтились как существа высшие, божественные, и потому названием «внука» весьма естественно могло выражаться отношение современности к темной, мифологической старине (ср. в «Слове о полку Игореве» выражения: «жизнь Дажь-Божья внука», «в силах Дажь-Божья внука» и п.). По-чешски ded cowe – пенаты. Следственно, коренное славянское понятие о наследстве, выраженное словами: дедич, дедина, основанные на родственном отношении, а не на одном только понятии об имуществе, не могло войти в священный язык, потому что напоминало период мифологический. Памва Берында с намерением отличает дядко от дедко «аще бо неции обыкоша дьявола именовати». (Буслаев, ib. 161).

В употребляемом ныне тексте славянской Библии первичный кирилло-мефодиевский перевод является далеко не в подлинном виде. Современный славянский перевод Библии имеет, как известно, свою историю. Нам необходимо коснуться этой истории, чтобы показать отношение употребляемого ныне текста славянской Св.Писания к его древнейшему прототипу. Известно, что кодекс славянской Библии составлен был лишь в конце XV столетия. До самых последних годов XV века русской письменности, а равно и во всем славянском мире, не существовало канона библейских книг. Библейские книги, как и всякие другие книги, предлагались древнерусскому, и вообще славянскому читателю, в самых разнообразных по своему содержанию сборниках, – вместе и рядом с сочинениями отцов Церкви, поучениями, житиями святых, прологами, нередко с сочинениями прямо апокрифическими или даже светского характера. Одна рукопись XV в. Моск. Рум. музея – сборник библейских книг из собрания Ундольского, по его нумерации №1 может быть взята, как типичный образчик древнерусского библейского кодекса. Здесь сначала идут первые библейские книги – от Бытия до Притчей Соломоновых включительно, затем – отрывки из книги Премудрости Соломона, далее – уж отрывки из какого-то хронографа, а за ними прямо читаем: Житие и жизнь Александра, царя Македонского – «Александрию»!.. После новых отрывков из хронографа следует последнее видение пророка Даниила – если и Даниила, то во всяком случае не пророка: статья чисто апокрифическая… Далее – выписки из патерика, отрывок из какого-то слова Иоанна Златоустого, наконец, Апокалипсис Иоанна Богослова, весь сполна; затем – новые отрывки, и за ними Песнь песней, но уже в другом переводе, чем какой помещен выше, в числе первых библейских книг; за тем до конца рукописи – новые отрывки и заметки самого разнообразного содержания (в роде, например, статейки «о пророках и пророчицах», где в хронологическом порядке перечисляются ветхозаветные пророки и пророчицы; автор насчитывает 73 пророка и 9 пророчиц, между пророчицами последней оказывается «Святая Мария Богородица». Ориентироваться среди такого письменного хаоса, выделить чистый библейский текст из массы других сочинений, очистить его от разнообразных вставок и дополнений, которые так тесно с ним сплетались – было слишком трудно… На самом кануне XVI столетия, новгородский архиепископ Геннадий впервые выделил библейские книги из хаоса сборников, собрал их в один кодекс и таким образом положил первое основание современной славянской Библии, как мы ее имеем теперь. Кодекс Геннадия. однако, далеко не отличался единством текста со стороны языка; текст различных библейских книг, по своей древности, был весьма различен. Одни книги (Пятикнижие Моисеево, Псалтирь и книги пророческие) вошли в кодекс в древнейшем, может быть, даже первоначальном кирилло-мефодиевском переводе; другие книги (книги Иисуса Навина, Судей, Руфь, четыре книги Царств, Притчи, Екклесиаст, Премудрости Иисуса, сына Сирахова, книга Иова, Песнь Песней и Апокалипсис) вошли хотя и в древнем, но все же в значительно подновленном тексте; третьи (четыре Евангелия, Деяния и Послания Апостольские) помещены в кодексе не древнем, но исправленном и очень близким к нынешнему печатному тексту; наконец, некоторые книги (две книги Паралипоменон, три книги Ездры, книги Товита, Юдифи, Премудрости Соломона), вероятно, совсем не найденные Геннадием в тогдашней русской письменности, были переведены, по его поручению, прямо с латинского, с Библии Вульгаты, и переведены, заметим, недостаточно искусно, без хорошего знания как латинского, так и русского языков, а книга Есфирь даже непосредственно с еврейского (Горский и Невоструев: Описание слав. рук. Синод библиотеки, I, стр. 1–128. Митр. Макарий: Ист. Рус. Церкви, VII, стр. 177–190). При всем разнообразии своего текста, кодекс Геннадия составил эпоху в истории славянской Библии. Собранный им кодекс послужил основанием первому печатному изданию славянской Библии – Библии острожской, изданной в 1580–1581гг. Острожские издатели, получив из Москвы полный список геннадиевского кодекса, хотя и подвергли текст новому пересмотру и исправлению, сличая его с текстом греческим и латинским, но больше всего и чаще пользовались им целиком, без всяких изменений, до того, что кое-где удержали даже ошибки писцов. (Горский и Невоструев, ib. 1, стр. VIII; Митр. Макарий, ib. 7, стр. 190). Московское издание Библии 1663 года, так называемое первопечатное, за немногими исключениями, только повторило издание острожское. (Труды Киевской Духовной Академии, 1861, II, стр. 427). Первая наиболее серьезная критика текста славянской Библии была сделана в царствование Имп. Петра I. 14 ноября 1712 года указом императора «повелевалось архимандриту московского Заиконоспасского монастыря Феофилакту Лопатинскому и учителю эллино-греческих школ Софронию Лихуду с помощниками, бывшее до сего времени в употреблении первопечатное московское издание Библии 1663 года, сличив с греческим текстом LXX-ти исправить для вторичного печатного издания». (Предисловие к изд. слав. Библии 1751 года; Опис. слав. рук. Моск. Синод. Библ. I, 165). Славянский текст был подвергнут теперь значительному изменению. Исправление или, вернее, выправление состояло в замене слов, вышедших из употребления, непонятных или неточных, употребительными, более ясными и точными; в приведении речи в правильный грамматический порядок – в последнем отношении нельзя не отметить гонения, воздвигнутого исправителями против двойственного числа. Труд исправителей, в сущности, заключался в исправлении употреблявшегося славянского текста по подлинному греческому тексту. Впрочем, местами исправители следовали латинскому тексту Вульгаты (так по тексту Вульгаты исправлены были сполна книги Товита и Юдифи), а иногда принимали в соображение еврейский текст. Вместе с исправлением текста, исправители теперь впервые внесли в славянскую Библию разделение глав на стихи, разделение на стихи было заимствовано прямо из латинских изданий Вульгаты… Дело исправления продолжалось 12 лет. К началу 1724 года оно было окончено, и указом 5 февраля этого года Петр В. приказывал тому же Феофилакту Лопатинскому, бывшему в то время уже тверским архиепископом, и ученому греку Афанасию Кондоиди, архимандриту Спасского ярослвльского монастыря, прежде печатания исправленного текста еще раз «тщательно освидетельствовать оный», но на этом дело и остановилось. 28 января 1725 года Петр В. скончался, и дело издания Библии было забыто. О нем вспомнили лишь со вступлением на престол Елизаветы Петровны. Труд петровских исправителей был вызван на свет, еще раз пересмотрен, и наконец напечатан в Москве в 1751 году. Текст этого елизаветинского издания и есть тот текст, который мы имеем теперь в славянской Библии и который так. обр. есть собственно текст петровских исправителей 1712–1724 гг. Исправители елизаветинского времени приняли почти все исправления, сделанные их петровскими предшественниками, только изредка давая предпочтение перед ними первопечатному московскому тексту 1663 года (Горский и Невоструев Опис. слав. рук. Моск.Синод. библ, I, 165–180).

Мне нет нужды говорить много о великом просветительном значении труда, совершенного славянскими апостолами. В умственной истории каждого народа перевод Библии на народный язык всегда составлял эпоху; всегда и везде это событие было началом нового периода народной жизни, являлось моментом, когда «старое содержание народной жизни решительно отступало в прошедшее и начиналось господство новых идей и новых форм быта», более совершенных. В истории славянских племен момент этот неразрывно соединяется с деятельностью свв. Константина и Мефодия. Перевод Св. Писания на родной язык и для славян являлся эрой новой жизни. Перевод закреплял в их сознании христианские понятия, с которыми они только что знакомились, способствовал через это их внутреннему духовному развитию, расширял их мысль, делал народ более культурным. Славянские племена VIII – пол. IX в. только что начинали сознательную историческую жизнь. Мысль народной массы не шла дальше хаоса первобытной мифологии, блуждала во мраке доисторического периода. Проповедь христианства, перевод на родной язык Св. Писания разом поднимали народное самосознание, неизмеримо расширяя духовную область мысли, разом поднимали эту мысль на неведомую ей дотоле высоту, открывая перед нею безграничный мир новых чувств, идей, стремлений. Только этим путем, – путем богослужения и чтения Библии на родном языке, – высокие христианские идеи могли стать достоянием славянского языческого мира.

Но в труде перевода была и другая весьма существенная сторона. Славянский перевод Св.Писания был не только великим христианским подвигом, но и великим научным трудом. С подвигом апостольства соединялась здесь гениальная научная заслуга, гениальная не только по идее, но и по выполнению. Нужно принять в соображение тогдашнее состояние славянского языка, совершенную его стихийность и хаотичность, чтобы вполне понять и оценить всю громадность труда, взятого на себя славянскими апостолами, и столь гениальное его выполнение. Славянский язык VIII – начала IX века не знал ни литературы, ни письменности, у него не было даже общеупотребительного алфавита – писали «чертами и резами»… Под пером великих переводчиков славянский язык впервые делается языком литературным, вместе с этим – разом делаясь сильнее, богаче, крепче. Перевод Св.Писания вывел славянский язык из того хаотического, доисторического брожения, в котором он находился в VIII – начале IX века, готовый распасться на множество мелких местных наречий и говоров – перевод дал стихийной, не сформировавшейся еще славянской речи литературное единство и твердость, овладевши существовавшими в языке, но находившимися еще на стадии брожения, элементами, очистивши и упорядочивши их, усилив одни. Ослабив другие, перевод привел все эти давнишние материалы языка в соответствие и стройность, дал многим из них новое, боле широкое значение, обогатил язык массой совершенно новых слов и понятий, дал ему твердые фонетические, морфологические и синтаксические формы… Само собой понятно великое значение всего этого. Главнейшим признаком национальности служит язык. Он является той духовной связью, которая сохраняет в себе зародыш будущей национальности народа. Без отдельного языка нет и отдельной, самостоятельной народной жизни, нет народной истории. Язык – внешнее выражение народного самосознания; вот почему в древнем славянском языке язык и народ значат одно и то же… Славянские апостолы, работая над славянским языком, работая над народным самосознанием славянских племен. В этом заключалось и будущее историческое значение труда свв. первоучителей – значение в смысле политического объединения им всех славянских племен.

Современная наука преклоняется перед совершенством перевода, удивляется ему, готова даже заподозрить его возможность для сих двух человек. Но не надо забывать, что эти два человека были два великих, гениальных человека, всю жизнь отдавших своему труду и в совершенстве владевших всею современною их наукою. Они как нельзя лучше были подготовлены к этому делу. Окруженные на Родине с детства славянской речью, они – природные греки – могли скоро и легко в совершенстве изучить и славянский язык; язык подлинника и язык перевода могли быть для них одинаково родными. Всестороннее блестящее образование, особенно младшего из свв. братьев (о Мефодии имеется в источниках меньше сведений), постоянные научные занятия впоследствии дали переводчикам все необходимые для них средства… Труд перевода не исключал, конечно, и посторонней помощи. У славянских апостолов были многочисленные ученики, многие из них были природные славяне – труд перевода мог в известной степени облегчаться их участием и помощью…

Не нужно думать, однако, что перевод Св. Писания в том полном совершенстве, как мы его находим в древнейших, дошедших до нас, рукописях XI–XII веков – разом вылился таким из-под пера святых апостолов, разом вышел из их рук вполне готовым, не подлежащим никакому усовершенствованию. Перевод совершался постепенно, был делом всей жизни славянских проповедников, и еще при жизни их, при самом процессе его совершения, мог быть постоянно исправляем, улучшаем, и в целом и по частям. Что касается постепенности перевода в продолжение всей жизни славянских апостолов, – на это, при всей запутанности, скученности исторических данных, мы находим, в общей их массе, довольно ясные указания. Я уже упоминал об одном «житии» св. Константина, где начало его проповеди славянам и начало перевода для них необходимых богослужебных книг относится к самому раннему периоду его жизни, ко времени еще до путешествии в Хозарию; с другой стороны, в паннонском житии Мефодия прямо говорится. что сначала, при жизни Кирилла, переведены были братьями книги богослужебные, номоканон и некоторые отеческие, и только к концу жизни св. Мефодия был окончен новый перевод всей Библии, кроме книг маккавейских, которые Мефодий перевести уже не успел… При этой постепенности, улучшение перевода могло совершаться, повторяю, еще при жизни переводчиков, ими самими – могло происходить, в известной степени, и в ближайшее время после их смерти, руками их учеников. Сличая древнейшие рукописи, нельзя не видеть в них усиленной внутренней работы над исправлением и улучшением текста, которая, очевидно, шла и в ближайшее время после смерти самих переводчиков. «Теперь уже нельзя сомневаться в том, говорит проф. Ягич, что как глаголические, так и кирилловские тексты, дошедшие до нас, изображают результат усиленной литературной деятельности, продолжавшейся с конца IX и по XI столетие, в пределах древней Болгарии, Македонии, Сербии, Боснии, Хорватии и Далмации… Везде черты древнейшей паннонско-моравской эпохи сглаживались, малоизвестные формы и слова заменялись новыми, лучше известными, замечаемые ошибки и неточности в переводах, раньше сделанных, исправлялись, пробелы дополнились» (Ягич. Мариинское Четвероевангелие с примечаниями и приложениями. СПб, 1883, стр. 474).

Сравнивая древнейшие рукописи славянского перевода, нельзя вообще не видеть, какие громадные затруднения приходилось преодолевать переводчикам, и как постепенно изменялся, улучшался – под их же собственными руками или их ближайших учеников – их перевод. В самых древних рукописях еще нередко множество греческих слов остается по местам не переведенным, которые только позднее, в более поздних частях рукописи, и не вдруг заменяются соответствующими словами славянскими². Перед нами открывается как бы черновая работа переводчиков.

Заканчивая свой очерк, не могу еще раз не бросить последнего взгляда на жизнь и труды славянских апостолов. Вступая во второе тысячелетие исторической жизни славян и переносясь мысленно за тысяча лет назад, к эпохе жизни славянских просветителей, мы невольно проникаемся благоговением к их великой и святой деятельности. Всю жизнь свою свв. братья отдали в жертву славянам, их христианскому просвещению, их умственному и нравственному подъему, пробуждению и упрочению их племенного и национального самосознания. Их труды дали славянам средства к духовной христианской жизни, создали им национальный литературный язык, положили краеугольный камень национальной общеславянской литературе. Призывая славянские племена к широкой духовной жизни, давши им народное богослужение и Св. Писание на родном языке, свв. братья тем самым впервые заявили идею о религиозном единстве и политической самостоятельности славян. Недаром свв. братья всю жизнь вели борьбу за право славян читать Библию и молиться на родном языке: с этим правом соединялось право на народную самостоятельность в будущем!.. Труды славянских апостолов без пользы погибли для той страны, где они жили сами и трудились, но их дело не погибло для всего славянского мира. Обойдя все славянские земли, их великий труд достиг России – и лег в основание духовного развития и всей исторической жизни русского народа… И русский народ не забудет своих просветителей. С благоговением вспоминая об их святой деятельности, он всегда будет видеть в них своих апостолов веры, просветивших его и весь славянский мир светом Христовой истины, апостолов науки, культуры, первых славянских писателей, создавших славянам их национальный литературный язык и положивших основание их национальной литературе, наконец, он никогда не забудет в свв. братьях первых борцов за религиозную независимость славян, первых страдальцев за их духовную свободу.