Современное развитие и значение утилитаризма

(Речь, сказанная 4 ноября 1879 г. преподавателем с.-петербургской духовной семинарии А. П. Мальцевым пред защитой им магистерской диссертации: «нравственная философия утилитаризма», историко-критическое исследование)

Преосвященнейший владыко, милостивые государи и милостивые государыни!

Пользуясь предоставленным мне правом речи, я не буду утомлять Вашего просвещенного внимания длинными объяснениями по вопросу о нравственной философии утилитаризма. Все, что я желал и мог сказать по этому предмету, сказано мной в самом моем сочинении, представляемом в настоящее время на Ваш просвещенный суд. В настоящую минуту, я позволяю себе, в немногих словах, обратить Ваше внимание во 1-х, – на то крайне широкое развитие, какое получил за последнее время принцип утилитаризма не только в жизни, но и в сфере теоретической и научной, и на те причины, которыми вызвано такое его преобладание, несомненно свидетельствующие о глубокой важности и современном интересе предмета, во 2-х, – на план, которому я следовал в моем сочинении, на приемы, которыми пользовался и задачи, к решению которых я стремился.

Едва ли нужно много наблюдательности, чтобы видеть, что переживаемое нами время, есть время очевидного и преимущественного преобладания воззрений и идеалов утилитарных. Начиная с отдельных и незначительных явлений частной и общественной жизни, и кончая самыми крупными и широкими предприятиями, кажется, каждый шаг в ней запечатлен по большей части чертами бессердечности, практичности и расчета. Истинные и высокие идеалы оказываются, как бы забытыми и редко кого воодушевляют к подвигам, неимеющим под собой практической почвы. И так, как сферы жизни и знания, деятельности и убеждений взаимно проникают и переплетают друг друга, то идеалы жизни находят себе отклик и со стороны теоретической мысли, со стороны науки. Последняя, санкционируя эти взгляды своим авторитетом, принимая их под свою защиту, несомненно оказывает и с своей стороны более или менее сильное влияние на умы людей. Такая солидарность и гармония между практическими стремлениями с одной стороны и теоретическими идеалами с другой, – в наш век достигла едва ли не последней степени своего развития, так что «утилитаризм», по справедливым словами одного французского моралиста, «в настоящее время носится в самом воздухе и под тысячами разнообразнейших форм и способов проникает в самую нашу кровь»¹.

Но остановиться на одном простом указании факта широкого развития утилитаризма в настоящее время, без указания причин этого развития, было бы недостаточно. Обращаясь к этой стороне дела, т. е. к выяснению причин повсюдной распространенности утилитарного принципа собственно в области научно-теоретической, мы находим, что на всем пути философского мышления, утилитаризм шел неразрывно с эмпиризмом в самом широком смысле этого слова и стоял в самой тесной связи с выработкой новых научных методов, и с тесно связанными с этим быстрыми успехами естествознания. Несомненно, что начиная с Бэкона, – этого великого организатора метода точных наук, – естествознание сделало настолько быстрые шаги по пути развития и оказалось для человечества таким множеством благодетельных результатов, что возбуждало и возбуждает, доселе, вполне заслуженное внимание. Поражаясь этим очевидным успехом наук физических, естественно было попытаться перенести метод и приемы последних и на область нравственных явлений. Известные средства, вызвавшие успех в одной области, должны сказаться столь же блестящим результатом и в другой, если последняя будет поставлена в те же условия. Надежды на новый метод были столь велики и увлечение успехами естествознания столь беспредельно, что в этом методе видели единственный залог успехов и в области нравственных наук. «В опытном методе», по прекрасному выражению д-ра Эттингена, «для всего теперешнего ученого мира, есть что-то особенно манящее, подобно тому, как для путника, утомленного зноем, оазис с его источниками»². Утилитаристы же всегда и при всяком случае выставляли себя, – верными последователями, а свои системы, – строгими выразительницами этого метода. И хотя подобные надежды, впоследствии, оказались обманчивыми и увлечение, – преждевременным, потому что природа нравственных явлений оказалась качественно несоизмеримой с природой явлений мира физического, но начатое дело, в силу первоначально данного толчка, всегда находило себе продолжателей и защитников.

Правда, доколе был жив и силен немецкий философский идеализм, высоко державший идею нравственного долга и соединенных с ней обязанностей, утилитарное направление находило в нем довольно сильное сдерживающее начало. Но за то, с окончанием эпохи процветания идеализма, открылся еще больший простор для развития и распространения опытно-утилитарного направления. На развалинах погибавшего идеализма теперь свободно стало воздвигаться новое здание современного, самого широкого утилитаризма. «В истории развития человеческого общества, – скажем мы словами одного из отечественных писателей, – часто сменяются два противоположных направления: человек или строит внешний мир по законам внутреннего мира, наблюдаемого им в себе самом, или наоборот, – законами внешнего мира стремится определить законы внутреннего мира. Если Шеллинг и Гегель объясняли все физические и химические явления мировой жизни путем логического процесса мысли, наблюдаемым ими в себе самих, то теперь наступило время, когда другие ученые пытаются свести все духовные процессы на физические причины, будто их обусловливающие»³. Нужно ли говорить, что утилитаризм, как нельзя удачнее примкнул к этому поворотному моменту в историческом развитии философской мысли? Вот почему позиция, заминаемая утилитаризмом, в настоящее время, слишком выгодна для него и в то же время, слишком неблагоприятна для его противника. Вот почему один из наиболее, повидимому, беспристрастных представителей утилитаризма прямо заявляет, что «спор между нравственностью, опирающейся на внешнюю мерку (утилитарной) и нравственностью, основанной на внутреннем убеждении (интуитивной), есть спор нравственности прогрессивной против неподвижной, разума и доказательства против обожания мнения и привычки»⁴. Нет ничего поэтому удивительного, если наиболее ревнивые приверженцы утилитарного принципа придают ему теперь столь важное значение, что сравнивают открытие его с открытием Архимедом основного закона гидростатики (Бэнтам) или с открытием Ньютоном закона тяготения (Саутвуд Смит).

Но как бы ни были широко распространены в настоящее время утилитарные воззрения, какой бы популярностью и почетом они ни пользовались, это отнюдь еще не говорит за их несомненную истинность, нормальность или абсолютность, подобно тому, как безмерность притязаний естествознания отнюдь не доказывает еще его зрелости. Углубляясь в свой внутренний мир, душа человека находит в нем такие стремления и требования, которые остаются мало или вовсе неудовлетворенными утилитарными идеалами. Человеческой природе всегда было свойственно более или менее сильное стремление к более достойным и высоким сторонам жизни, чем стремление к счастью, или пользе, всегда был присущ запрос на долженствующий быт порядок вещей, более идеальный чем тот, который дается непосредственной жизнью и ее влечениями. С этой стороны идеализм не только не похоронен современной наукой, но всегда жил, живет и будет жить в душе человека, как бы далеко он не уклонился от этого заветного идеала. Неполнота и односторонность утилитарного мировоззрения всего лучше доказывается тем искренним признанием, какое высказывает один из самых видных представителей современного утилитаризма. «Положим», – писал этот замечательный мыслитель, – «что все твои стремления осуществлены, что все реформы в учреждениях и мнениях тобой задуманные исполнены, но доставит ли тебе этот успех полную радость и счастье?» «Нет», – отвечал его внутренний голос и в этом искреннем «нет» сказалась, по его словам, «вся пустота и бесцельность той жизни, в которой высшие бескорыстные, альтруистические удовольствия невозможны, а эгоистические, – противны». «Единственная возможность достигнуть счастья заключается», по словам этого автора, «в том, чтобы считать не счастье, а что-либо другое целью жизни»⁵. И в самом деле, при достижении или осуществлении идеала «наибольшего счастья» или «пользы», не возникает ли неизбежный Лессинговский вопрос: «какая же польза самой пользы?»

Теперь, сознанием, с одной стороны, широкого господства в настоящий век утилитарного мировоззрения, с другой, – его внутренней ограниченности, неполноты и ненормальности определяется задача моего труда. Так как утилитаризм, как известная система, есть явление историческое, выросшее не вдруг и не сразу, но имевшее целые ряды представителей в различных веках и странах, то это обстоятельство повело меня к рассмотрению утилитаризма в истории, – что составило первую часть моего сочинения. Так, как далее эти утилитарные воззрения, как я сказал выше, односторонни и не чужды вообще более или менее крупных недостатков и промахов, то это вызвало критическую работу, составившую вторую часть моего труда. В частности, – задача исторической части состояла в том, чтобы представить картину постепенного генетического развития доктрины утилитаризма, начиная с самых элементарных ее выражений в древности и доходя до позднейших систем, выступающих под знаменем этого направления в настоящее время. Этой задачей объясняется выбор самих систем утилитаризма для исторического очерка. В этот очерк вошли только такие из систем, которые, въ порядке своего исторического развития, вносят какие-либо новые черты сравнительно с системами, им предшествовавшими, и которые, при своей типичности и оригинальности, отличаются наибольшей полнотой и законченностью. Начиная с учения греческих софистов, которое, по моему убеждению, нужно признать первоначальным зерном всего последующего утилитаризма, открывается в высшей степени сложная и цельная картина постепенного роста утилитарной доктрины. Выразившись сначала в системах самого грубого стихийного эгоизма, отвергшего всякую заботу о благе другого и сосредоточившего все стремления только на личных удовольствиях и наслаждениях, утилитаризм, мало-по-малу, покидает почву узкого и мелкого эгоизма, поставляя целью деятельности сначала пользу национальную (в лице Гельвеция), а затем и общую, или выражаясь точнее, – «наивозможно большего числа людей» Подобным же образом и мотив деятельности, воплощавшийся сначала в формуле: «все для меня самого и только для меня», сменяется более широким: «для других постольку, поскольку они для меня и наконец, в форме чувства благожелательности или симпатии переходит в более или менее бескорыстное служение благу другого лица. Чем дальше отстоят, по своей хронологии, утилитарные системы от своего первоначального исходного пункта, тем более они сглаживаются в своих крайностях и тем ближе подходят к системам нравственности интуитивной, так что уже система покойного Дж. Ст. Милля, заслужившая от некоторых западных критиков эпитет системы «синкретической» и все последующие за ней, представляют собой весьма не мало пунктов для сближения с интуитивным методом, конечно в менее крайних его формах. He предрешая того, насколько надежны и прочны эти пункты сближения в будущем, я позволил себе отметить здесь только простой факт их существования.

Переходя затем ко 2-й части моего сочинения, я должен был установить, прежде всего, сам принцип и задачу критической оценки. Всматриваясь в критические труды, которые даны по этому предмету западными писателями моралистами (как то Лекки, покойным Джоном Гротом, Бирксом, Блэкки, Флинтом, Карро, Гюйо (Guyau), Гарфэ, Штейном и др.), я увидел, что в одних из них более преобладал оптимистический взгляд, при котором почти все положения утилитаризма представлялись в идеальном свете и заслуживающими, в большинстве случаев, лишь одобрение; в других же, – была заметна противоположная точка зрения, с которой утилитаризм решительно осуждался на всех его пунктах, так что с этой стороны, в отношении утилитаризма, вполне оправдались слова Маколея, что «утилитаристов иногда порицали, как людей невоздержных, надменных, врагов религии, литературы, изящных искусств и прелестей домашней жизни, что их унижали за многое, в чем они действительно были виноваты, но в то же время, за многое, в чем они были совершенно невинны»⁶. Что касается сделанного нами критического разбора, то он вовсе не клонился к отвержению утилитарной системы, как безусловно негодной или излишней. Каждая система, при всей ее ошибочности, при всех ее промахах, может и должна служить ступенью, средством для достижения более полной, истинной и совершенной доктрины. He отрицая, за утилитарными нравственными системами, известного научного значения и признавая за ними многие, и весьма важные заслуги в деле развития науки нравственности, мы, тем не менее, старались отметить, и те стороны и положения, которые нам представлялись в них ошибочными, противоречивым или недостаточными. Словом, – «определить истинный смысл доктрины утилитаризма, указать соответствующее ей место и значение в общем развитии науки нравственности, оценить истинные и неотъемлемые заслуги, принесенные ей, а, вместе с тем, показать ее действительные промахи и недостатки», – такова задача, которую я преследовал в этой части моего труда. Выполнению этой задачи оказал большое содействие тот метод сравнительного исторического изучения систем, которому я следовал в первой части. Этот метод дал мне теперь ключ к разгадке истинного и действительного значения утилитаризма, к уразумению его внутренних основ. Он показал мне, что при всем кажущемся громадном различии между прежними и новыми системами утилитаризма, – различия, делающим эти системы, как бы не имеющими друг с другом ничего общего, они были на самом деле отдаленными звеньями одной и той же великой цепи. Благодаря этому методу, я увидел, что все лучшие, возвышенные и симпатичные стороны позднейшего утилитаризма не принадлежат ему по самой природе и не вытекают с необходимостью из его основного принципа, а заимствованы им из других и притом, совершенно не сродных с ним, нравственных систем. Наибольшая самобытность, целостность и последовательность утилитарного принципа проявлялась там, где связь позднейшего утилитаризма с прежним была ближе, всякое же уклонение от прежних форм его происходило вследствие сближения с другими системами. Отсюда и сама критика местами должна была по необходимости носить характер двойственности. To, что можно и должно было сказать о древних формах утилитаризма, то было бы неприложимо к позднейшим его видам, тем более, что в последних нередко выступают новые вопросы или вовсе не выступавшие в прежних системах, или же обращавшие на себя слишком незначительное внимание, таковы вопросы о генезисе нравственного чувства и соответствующих ему понятий, о доказательствах принципа и пр. Впрочем, во всех пунктах, как исторической части, так и критической, главное и преимущественное внимание мной обращалось на позднейшие системы, как более высокие и гуманные, как более популярные и близкие к современной жизни. Что касается до древних форм утилитаризма, то они излагались мной не так подробно и специально, потому что они были важны для меня, как исторический фундамент, на котором, впоследствии, воздвигнулось здание современных систем. Притом же, я думаю, что древние формы утилитаризма, как формы эгоизма по преимуществу, едва ли могут в настоящее время привлекать к себе чье-либо внимание, не говоря о симпатии к ним. Счет с этого рода системами, по справедливому замечанию английского профессора Сиджвика, «можно считать сведенным и они едва ли воскреснут, разве в моменты самого безнадежного и отчаянного пессимизма».

Общий план критической части моего сочинения обусловливался 4-мя вопросами, вытекающими из самой сущности каждой вообще нравственной системы, а следовательно и утилитарной. Эти вопросы: 1) откуда возникают сами понятия о нравственном, добродетельном и справедливом, равно как и соответствующие им чувства? 2) В чем полагается главный принцип доктрины? 3) Какие доказательства истинности этого принципа и что гарантирует его выполнение, иначе говоря, каковы его санкции? и наконец, так как в своем стремлении к универсальности утилитарная доктрина не может обойти такой высочайшей нравственности, какова христианская, то 4-й и последний вопрос, естественно, вытекал тот, – какое отношение утилитарной нравственности к христианской? Не резюмируя частнейшего содержания каждого из означенных отделов, так как это можно найти в представленных мной тезисах⁷, я скажу только несколько слов о последнем отделе, в виду его специального значения.

Ничем иным, как вышеуказанным мной особенно выгодным в настоящее время положением утилитаризма, можно объяснить себе его притязание не только на привлечение на свою сторону христианского нравоучения, но и на полное отожествление себя с последним, хотя подобное притязание никоим образом не оправдывается действительно содержащимися в нем началами. Полная несоизмеримость идеалов утилитарных и христианских, самое существенное и принципиальное различие, как в целом, так и в самих частностях и подробностях, представляется столь очевидным, что исключает необходимость распространяться об этом сколько-нибудь подробно. Широта и абсолютность христианства, и односторонность, и относительность утилитаризма не позволяют ставить их одно против другого, как воззрения сколько-нибудь соизмеримые и равноправные. Единственная сторона христианского учения, могущая, повидимому, дать некоторые, впрочем довольно, косвенные и чисто внешние данные к сближению этих доктрин, это учение о благах, оказалось также совершенно не сродным утилитарному учению о счастье, как по духу и пониманию, так и по своим приложениям. Касаясь нравственного учения христианства, я не имел в виду излагать целую систему христианского нравоучения, а лишь показать то, что нравственность утилитаризма не есть нравственность христианства. He отрицая того, что более подробный разбор утилитарных воззрений с богословской точки зрения был бы желателен, я не могу не заметить, что такая постановка предмета указала бы для меня иные задачи, потребовала равного, если только не гораздо большего труда и удалила бы от настоящей главной идеи моего сочинения, – исследовать доктрину, собственно, утилитаризма. Как система философская, утилитаризм требовал и критики, главным образом, на философской же почве. Взявшись за этот труд, имеющий лишь подготовительное значение для нравственно-богословской науки, мы хотели способствовать, по возможности, общему развитию нравственно-богословской науки, так как несомненно, что успехи последней в весьма значительной степени обусловливаются выяснением истинного значения собственно философских систем нравственности самих в себе и в отношении к христианству. И мы думаем и верим, что после настоящего тяжелого культурного момента снова наступит светлая пора идеализма, а с ним вместе возбудится, как то заглохнувший в настоящий век, интерес к столь важным вопросам, как вопрос религии и нравственности. Некоторые, хотя и слабые моменты приближения этого времени отчасти заметны уже теперь в сравнительно большем количестве выходящих в этом направлении сочинений, как переводных, так и самостоятельных, и выходящих притом из сфер, остававшихся доселе если не враждебными, то во всяком случае, индифферентными к подобным вопросам⁸. Насколько имеет значение в этом отношении мой настоящий труд, об этом скажут мои почтеннейшие оппоненты и вообще беспристрастная критика. С своей стороны, я желал и считал своим долгом внести, по мере возможности, в эту область и свою посильную лепту…

В заключение, считаю для себя приятным долгом выразить мою искреннюю благодарность достоуважаемым: о. ректору Академии, протоиерею И. Л. Янышеву и профессору Александру Емельяновичу Светилину за их постоянное участие и содействие во все время моих занятий по этому предмету.

А. Мальцев