«Забытый» Апостол в каноне и апокрифах

Мы уже обращали внимание на то, как, подчиняясь неким внутренним законам жанра, едва упомянутые в канонических текстах лица иной раз выдвигались на авансцену апокрифической традиции и становились центральными фигурами настоящих эпосов. Яркий пример такого рода дает фольклорная, а затем и литературная судьба апостола Варфоломея.

Позднейшие предания связывали его проповедническую деятельность с самыми разными регионами. Во всем христианском мире большой популярностью пользовались легенды о чудесах, сотворенных им при жизни и после смерти; сохранилось, как минимум, четыре очень непохожих друг на друга версии его мученической кончины. А вот в новозаветных текстах и древнейшей церковной традиции фигура этого апостола едва различима, о любом из учеников Иисуса там сказано гораздо больше. О каждом из них мы, по крайней мере, знаем, откуда он родом или чем занимался до встречи с Христом. Варфоломея же мимоходом, в числе прочих апостолов, только называют три первых Евангелия, и так же мимоходом он единственный раз упомянут в канонических «Деяниях»⁸⁰. В четвертом Евангелии это имя не встречается, хотя принято считать, что Варфоломей тождественен Нафанаилу из Каны Галилейской⁸¹, о котором, впрочем, в Евангелии от Иоанна тоже сказано совсем немного: Иисус однажды назвал его «истинным израильтянином, в ком нет лукавства»⁸². Православная богословская энциклопедия в статье, посвященной Варфоломею, констатирует: «О жизни и деятельности его почти ничего не известно»⁸³.

Отношение к Варфоломею как апостолу «второго ряда» долгое время сохраняла и церковная традиция: христианские авторы II-III вв. словно забывают об этом ученике Христа, а в дошедших до нас писаниях IV в. он упомянут только дважды – сначала Евсевием Кесарийским⁸⁴, а затем Иеронимом⁸⁵. Оба приводят одно и то же краткое сообщение о проповеди Варфоломея в Индии, где, по их словам, он оставил Евангелие от Матфея, написанное еврейскими буквами. Столь же кратко, но используя какую-то другую традицию, говорит о нем в начале V в. Ефрем Сирин: «Варфоломей дал индийцам Евангелие Матфея и был там епископом, и проповедовал в Ликаонии»⁸⁶. С Индией связывает Варфоломея и короткое упоминание о нем в «Церковной истории» Сократа Схоластика⁸⁷, написанной в конце 30-х гг. V в. Других сведений об этом апостоле раннехристианская традиция не содержит.

На этом фоне выглядит вполне естественным повышенный интерес к Варфоломею народных сказаний христианской древности и средних веков. Ведь апокрифы чаще всего возникали в результате стремления досказать «недосказанное» в Священном Писании, дать объяснение непонятному, устранить действительные или мнимые противоречия канонических текстов. Генезис народных сказаний, на основе которых очень часто создавались апокрифы, подчинялся парадоксальному правилу: чем меньше говорилось о тех или иных фигурах и эпизодах в Писании, тем больше внимания уделял им фольклор. Правда, при условии, что эти фигуры и эпизоды относились к числу ключевых. Апостол «из двенадцати», о котором не было известно ровным счетом ничего, был в этом смысле идеально привлекателен.

Но поначалу «второстепенность » Варфоломея в полной мере ощущалась и в апокрифах. В древнейших легендах он выступает только как «спутник», «помощник», «сотоварищ » других учеников Иисуса. Гностические «Деяния Филиппа» называют его не апостолом, а лишь «одним из семидесяти учеников Господа», хотя ни в одном новозаветном тексте такое лицо ни разу не упоминается, и напротив, – канонические Евангелия, говоря об апостоле Варфоломее, все три раза сопрягают его в одной паре с Филиппом. Сопровождающий Филиппа во фригийский город змеепоклонников Гиерополь, Варфоломей иной раз даже не удостаивается быть названным в этих деяниях по имени и вместе с сестрой Филиппа Мариам попадает в число «тех, кто с ним». Если самого Филиппа жители Гиерополя подвергли изощреннейшим истязаниям, то Варфоломея лишь поставили наблюдать за ходом казни, пригвоздив, правда, его ладони к вратам храма. Филипп, даже наказанный за жестокосердие и отстраненный Христом от благовестия, продолжает давать Варфоломею указания⁸⁸. Такая же его подчиненность видна и в другой древней легенде – «Деяниях апостола Матфея».

Облик литературного Варфоломея стал складываться задолго до появления его «персональных» деяний. Уже в III в. появились довольно подробные описания его внешности, которые мало чем отличаются от словесного портрета Варфоломея, данного демоном Бейретом (см. гл. 2 «Страстей Варфоломея»)⁸⁹. Постепенно формируется и апокрифическая биография апостола. В «Арабском евангелии детства» (гл. 30) сохранилась легенда о том, как тяжело заболевшего младенца Варфоломея мать принесла к Деве Марии и, чтобы исцелить его, положила в постель, где обычно спал отрок Иисус⁹⁰. Соединение Варфоломея уже в младенческом возрасте со Св. Семейством было призвано свидетельствовать об особом избранничестве этого апостола и выдвигало его на авансцену апокрифической апостолиады. Но с превращением Варфоломея в одну из центральных фигур христианского эпоса, остро стала ощущаться скудость сведений о нем. Их искали всюду, внимательно и даже пристрастно вслушиваясь в само имя Варфоломея. Для иудео-христиан оно звучало как «сын Талмая (или Фалмая)», не выделяя своего владельца из среды остальных учеников Иисуса, зато обращенные в христианство греки, римляне, египтяне слышали в нем указание на царственное происхождение апостола – «сына Птолемеев» – последней династии египетских фараонов. Возможно, в этом заключалась одна из причин его популярности у египетских христиан – коптов. О том, сколь велика она была, свидетельствуют сохранившиеся лишь на коптском языке фрагменты псевдоэпиграфического «Откровения Варфоломея». Писания такого рода христианская традиция связывала лишь с самым узким кругом наиболее чтимых лиц – Авраамом, Моисеем, Девой Марией, «любимым учеником» Господа Иоанном, «первоверховными» апостолами Петром и Павлом. Включение коптами в этот круг Варфоломея говорит об их совершенно особом отношении к нему. Существовало так же и псевдоэпиграфическое Евангелие от Варфоломея; его упоминал в IV в. Иероним Блаженный⁹¹, а в конце V или начале VI осудил Декрет папы Геласия⁹².

Легенды о царском происхождении Варфоломея долгое время бытовали и среди сирийских христиан. В них он представлен племянником бездетного сирийского царя, престол которого ему предстояло унаследовать. Прослышав об учении и чудесах Христа, юный принц пожелал стать Его учеником, однако смущаемый слухами о том, что ученики Христа бедны и ходят небрежно одетые, он написал Спасителю письмо: «Хотел бы учеником твоим стать, если согласишься оказать мне одну любезность: разреши мне в знак царственного достоинства моего всегда пурпурные одежды носить, и буду я следовать за тобой во всякий день жизни моей». Христос согласился с этим пожеланием, но потребовал, чтобы Варфоломей отказался от «верхней хламиды » и вообще одевался попроще, «ибо естественной одеждой человека является его кожа»⁹³. Так принц оказался в числе апостолов, но всю жизнь продолжал носить одежду, хотя и скромную, но все же помеченную знаками царственного происхождения. Их мы встречаем и в тексте «Страстей Варфоломея» – там, где говорится о его «подбитом пурпуром колобии» и белом паллии, украшенном по углам четырьмя пурпурными геммами.

Каноническая неопределенность Варфоломея и скудость данных о нем церковной традиции освобождали от излишней щепетильности при обозначении места его проповеднического служения. Как спутник Филиппа он действует в Малой Азии, вместе с Матфеем проповедует Евангелие на северном берегу Понта – в Боспорском царстве и «сопредельных землях»; согласно коптским легендам, подвизается в Верхнем Египте и принимает мученическую смерть в Эфиопии. Несторианское предание вновь переносит Варфоломея в Боспорское царство, древние армянские легенды отправляют его в Индию, а на обратном пути он благовествует в Персии, Вавилонии, Ассирии, Великой Армении, где и погибает в городе Абарнополе. В одних апокрифах ему отрубают голову, в других забивают палками, в третьих распинают, в четвертых заживо сдирают с него кожу. Есть и такие легенды, в которых Варфоломея подвергают сразу нескольким видам казни⁹⁴. Словом, ни с одним апостолом апокрифическая литература не обходилась так вольно, как с Варфоломеем, но и ни об одном из них не были созданы легенды, столь разнообразные по содержанию и географическому охвату.

В армянском «Гомилиарии» XI в., ставшем своеобразным компендиумом древних и раннесредневековых легенд о Варфоломее, последовательно описаны семь его разных путешествий: 1) «в Индию», 2) «в землю мидян и эламитов», 3) «в Нижнюю Сирию», 4) «в землю германцев», 5) снова «в землю парфян, мидян и эламитов», 6) «в страну персов и магов, 7) и, наконец, «в Голтон, область армян», где он и погиб мученически⁹⁵.

Примечательно, что в этой «варфоломеаде» совершенно нет сюжетных повторов, почти отсутствуют в ней и ситуации, постоянно тиражируемые в апокрифических деяниях других апостолов. Особенно интересен и богат «не клишированными» деталями рассказ о хождении Варфоломея в «Индию». Вместе с апостолом Фомой (который в дальнейшем больше ни разу не упомянут) он приходит в город Эдем и становится там свидетелем поклонения местных жителей необычному водному источнику, именуемому «Дочь Нила», вода которого чудесным образом ускоряла рост трав, растений и деревьев. Время от времени в его глубине начиналось бурление, раздавался гул, и над вскипавшей поверхностью вырывались языки пламени. Народ, стоявший вокруг, приходил от этого зрелища в неистовство: люди принимались вопить, подползали, «точно змеи или рептилии», к жерлу источника и бросали в глубину жертвоприношения золото, серебро, драгоценные ткани и камни. Возмущенный их «непристойными воплями и бессмысленными тратами» Варфоломей, сняв плащ, разостлал его на поверхности воды и, призвав имя Божье, велел источнику немедленно иссохнуть, что в мгновенье ока и произошло. А в ответ на завывания и довольно-таки сутяжнические жалобы обитавших в источнике демонов апостол велел им навсегда покинуть это место. Быстро распространившийся слух о чуде привлек в Эдем толпы любопытствующих. Стесненные и раздраженные этим, жители города решили побить Варфоломея камнями, но почему-то стали бросать их не в апостола, а друг в друга, так что около двадцати человек оказались убиты. Молитвой Варфоломея они были возвращены к жизни, что стало причиной огромного паломничества больных: «Принесли к нему второпях и больных, и недужных, и паралитиков, и расслабленных, томимых всякого рода телесными и душевными недугами, и слепых и хромых, и глухих и немых, и дебилов с лунатиками». Всех исцелив, апостол проповедал эдемцам Евангелие от Матфея, а потом «пошел за городскую окраину, к ровной площадке среди скал (курсив мой. – А. С.) и, преклонив там колени, возблагодарил в молитве Христа»⁹⁶. И тогда, сопровождаемое землетрясением и грохотом, напоминавшем раскаты грома, произошло еще одно чудо – забил новый, обильный и сладкий источник, в котором Варфоломей крестил сбежавшихся отовсюду горожан. А из числа воскрешенных им мужей он поставил пресвитеров и укрепил их в истинной вере.

Описание второго путешествия резко контрастирует с первым – оно занимает всего шесть строк. Здесь нет ни имен, ни событий. Миссия апостола в землях мидян и эламитов успеха явно не имела, «разве что немного совсем»⁹⁷.

Куда содержательнее третье – сирийское – его путешествие. Входя в город Бустр, Варфоломей повстречал погребальную процессию: хоронили двенадцатилетнего сына «славного бустрийского трибуна» Андроника. Среди всеобщих рыданий и траурной музыки трубачей и кифаредов апостол бросился к погребальным носилкам и повелел именем Иисуса Христа мертвому юноше подняться. Умерший повиновался, те же, кто нес его, «застыли на месте» от изумления. Многие при этом видели, как из уст Варфоломея изошел огонь и влетел в уста отрока. «И закричали тут все: «Явился Бог среди нас!» В течение трех дней Варфоломею едва удавалось удерживать бустрийцев от жертвоприношений в его собственную честь. Он проповедует им Евангелие от Матфея и крестит воскрешенного отрока, а затем самого трибуна Андроника, всех его домочадцев и знакомых. Под впечатлением чуда и примера городской элиты «без принуждения и охотно» крестились также и участники погребальной процессии. По приказанию Варфоломея трибун разрушил находившиеся в городе семь языческих алтарей, а драгоценности, украшавшие статуи Ареса и Ормудза, раздал бедным. В Бустре Варфоломей провел около шести лет, исцеляя больных, изгоняя демонов и воздвигая алтари истинной веры. «И переписал он им Евангелие от Матфея, которое имел при себе проповеди своей ради». Когда же сыну Андроника исполнилось восемнадцать лет, он рукоположил его своей апостольской властью, сам же отправился в земли германцев.

Это предание сохранило черты исторической реальности, причем среди них есть и такие штрихи, которые позволяют считать его памятником античного времени. Во-первых, вполне реален описанный в «хождении» город Бустр, чаще называемый в христианской литературе «Востра». Это лежащий на границе с Аравийской пустыней крупнейший (а после завоевания Траяном Аравии – главный) центр посреднической торговли Сирии с Югом и Востоком, через который проходили караванные пути к Персидскому заливу и Красному морю⁹⁸. Во II-III вв. Бустра считалась самым большим и роскошным городом всей Восточно-Иорданской области, а население ее достигало ста тысяч человек⁹⁹. Очень рано, уже во времена римского владычества, этот город стал местом пребывания епископа, таким образом, предание совсем не случайно связывает начало христианской проповеди там с именем апостола. Одна из реалий эпохи римского владычества отразилась и в титуле (или должности) Андроника, названного трибуном. Между тем именно в Римской Сирии (в отличие от других восточных провинций) названия имперских магистратур, как правило, не переводились на сирийский язык с помощью местного эквивалента (например, в грекоязычных областях: «проконсул» = «игемон»), а лишь транскрибировались¹⁰⁰. Сама сцена встречи у городских ворот похоронной процессии и воскрешения мертвого мальчика, безусловно, навеяна Евангелием от Луки (7:11–15), но примечательно, что в описание включены детали, свидетельствующие о знании этой стороны обихода эллинизированного общества позднеримской эпохи: за погребальными носилками следует оркестр трубачей и кифаредов¹⁰¹. Между тем известно, что сирийская знать в Ι-ΙΙΙ вв., стремясь к достижению магистратур и высокого социального статуса имперского масштаба, активно усваивала латинский язык, правовые и обиходные нормы римлян¹⁰².

По-видимому, есть даже возможность наметить хронологические границы, в пределах которых этот рассказ мог обрести письменную форму. Как мы помним, Ефрем Сирин, писавший в конце IV или самом начале V в. о местах проповеди Варфоломея, упомянул лишь Индию и Ликаонию, о предании же, связывающем апостола с его родиной, не сказал ни слова. Единственным объяснением этого может быть тот факт, что о сирийской проповеди Варфоломея ему ничего не было известно. И следовательно, на рубеже IV-V вв. памятник, скорее всего, еще не существовал в письменной форме. Такой вывод подтверждается и другим соображением. Малозначительное, на первый взгляд, замечание о том, что участники погребального шествия крестились «без принуждения и охотно», в действительности говорит о многом. Во-первых, оно укрепляет нас во мнении, что местом возникновения этого рассказа была Сирия. Ибо, близкий к нотариальной формуле, этот оборот совершенно необычен для греко- и латиноязычной апокрифики, но зато прекрасно вписывается в атмосферу интеллектуальных пристрастий и увлечений образованных слоев сирийского общества римско-византийской эпохи. В III-V вв. страсть к юриспруденции среди сирийской знати и сирийских интеллектуалов была всеобщей; именно из Сирии вышли крупнейшие римские юристы этого времени – Ульпиан, Папиниан, Павел¹⁰³, а юридическая школа, существовавшая в Берите, считалась одним из лучших питомников римского права. По свидетельству Григория Неокесарийского (213-ок. 270), тяга к правоведению была характерна и для тамошней христианской среды¹⁰⁴. И во-вторых: такая формула могла появиться лишь в эпоху принудительных обращений в христианство, которые в Римской империи не практиковались до Феодосия Великого, а точнее – до начала 90-х гг. IV в. После арабского завоевания (639 г.) она лишалась всякого смысла и потому могла лишь сохраниться в старых писаниях, но не появиться во вновь создаваемых. Иначе говоря, к этому времени памятник уже наверняка существовал в письменной форме. И еще одно соображение по поводу его датировки. Собранные в армянском Гомилиарии «деяния» Варфоломея явно были подвергнуты монофизитскому редактированию и потому изобилуют утверждениями, типа «Иисус Христос – истинный Бог, сотворивший небо и землю, и море, и все, что в них»¹⁰⁵. Однако в сирийском рассказе встречается раздельное именование Бога и Христа: убеждая бустрийцев не приносить ему жертвы, Варфоломей заявляет: «Я раб Господа всего сущего и Сына его Иисуса Христа и Святого Духа»¹⁰⁶. Такая формула не противоречит монофизитским взглядам, но и не характерна для христологии других частей Гомилиария. Это дает некоторые основания думать, что сирийское «хождение» было записано до раскола Церкви, последовавшего за Халкидонским собором 451 г., т. е. еще в первой половине V в.

Четвертое, «германское», путешествие Варфоломея, столь же богато событиями, но ни имен, ни топонимов в нем нет.

Почти сразу же по приходу Варфоломея в землю германцев он был схвачен и заточен, ибо слух о совершаемых им исцелениях настолько взбудоражил людей, что, бросив дела, они сидели на перекрестках дорог в надежде увидеть чудотворца. Заключив Варфоломея в тюрьму, король (гех) германцев собрал «трибунал» и пять дней совещался со своими «магнатами» и «знатнейшими вождями» о том, как следует с ним поступить. Посланные за Варфоломеем вернулись ни с чем, так как были испуганы ярким световым потоком, вырывавшимся сквозь дверь узилища, а также толпами стоявшего вокруг народа. Тогда разгневанный король вместе с трибуналом поспешил к месту заточения апостола, но, придя туда, все они были перепуганы внезапным громом и блеском молний и, попадав наземь, лишились рассудка. Выйдя из узилища и возложив на каждого из них руки, Варфоломей привел их в себя. В ответ на просьбы об исцелении ран и недугов, он произнес проповедь, обратил всех в веру Христову и крестил в ближайшей реке. А затем, воздвигнув в разных местах германской земли алтари, причастил новообращенных «хлебом небесным и кровью Сына Божия» и ушел благовестить «в других городах»¹⁰⁷.

Пятое «хождение» Варфоломей вновь совершает в землю парфян и мидян, и опять здесь лишь коротко сказано о его результатах – «многие из парфян к Господу обратились».

Оказавшись в пределах персов и магов, он проповедал, «по своему обыкновению», Евангелие от Матфея, отмечая попутно «все хорошее и полезное, что было у магов». А потом пришел в храм огня и, воздев руки к востоку, устроил солнечное затмение, сопровождаемое явлением посреди храма огненного столпа. Но, несмотря на все «поразительные чудеса», люди, привыкшие поклоняться Гелиосу и Сифо, Аресу и Пренаю¹⁰⁸, не отказались от почитания этих стихий (elementorum). «И просветил он и с собою увел всего только восемь душ из этого варварского и пропащего народа»¹⁰⁹.

Как и следовало ожидать, последнее, армянское, «хождение» Варфоломея по событийной насыщенности и конкретности повествования превосходит все остальные: здесь указываются «точные» даты событий, отмечаются ближние и дальние родственные отношения, называются имена главных и второстепенных персонажей.

«В двадцать девятый год царствования царя Санатруция, – сообщает Гомилиарий, – пришел св. апостол Варфоломей к армянам». Между тем апостол Фома «по праву своей верховной власти» написал Варфоломею, что ему не следует проповедовать в этих краях, так как их уже посетил Фаддей – один из семидесяти учеников Христовых. Это руководящее указание Варфоломей почему-то проигнорировал. У холма Арташат он повстречал еще одного «апостола из двенадцати» – Иуду Иаковлева. На месте своей встречи они воздвигли крест, а затем Иуда пошел «в свою область», Варфоломей же направился в область армян Гер Заревант, где совершил множество чудес и исцелений. Прослышав об этих чудесах, Огохи, «сестра царя Санатруция, который был сыном сестры Авгара»¹¹⁰, тайно отправилась к Варфоломею и под сильным впечатлением его проповедей «отказалась от мирской славы и, облекшись в одежды девственницы, стала ученицей апостола и последовала за ним». Узнав об этом, царь Санатруций «запылал от гнева, как железо раскаленное, и возжаждав крови, послал за апостолом трибуна Терентина с воинами его». Но страдавший проказой Терентин пощадил Варфоломея, а выслушав его проповедь, сам принял христианство. Во время крещения его накрыло светлое облако, и пораженная проказой кожа соскочила, «словно кора с дерева и листва с лозы виноградной». Услыхав об измене, царь послал другого приближенного с предостережением ни в коем случае «не слушать их речей». На этот раз Варфоломей, Огохи и Терентин были схвачены и приведены в трибунал. В течение часа шесть человек избивали апостола сучковатыми палками и, решив, что он мертв, выбросили его из города. Но через три часа Варфоломей пришел в себя и, окруженный большой толпой, произнес страстную молитву, в которой просил Бога «дать народу сему пастыря и вождя», а затем под грохот землетрясения отдал Богу душу. Царевну же Огохи, трибуна Терентина «и многих других, что с ними были», царь безжалостно убил мечом¹¹¹.

Итак, апостол, про которого в канонических текстах не сказано буквально и двух слов, с течением времени стал главным героем целого эпоса. А к VIII-IX вв. его статус в глазах определенной части христиан уже возвысился настолько, что церковные авторы восточно-христианского мира даже пытались использовать легендарную славу Варфоломея для борьбы с усиливавшимися притязаниями Римской курии на верховную власть в Церкви. И поскольку обосновывались эти притязания авторитетом апостола Петра, византийские писатели VIII-IX вв. (Иосиф Песнопевец, Феодор Студит, Никита Пафлагон) старались приравнять проповеднические заслуги и мученические подвиги Варфоломея заслугам и подвигам «перво-верховного» апостола¹¹².

Географический охват апокрифических «хождений» Варфоломея огромен – от Германии на западе до Персии или даже Индии на востоке. Насколько реален мог быть такой маршрут? И есть ли вообще в этих легендах зёрна исторической истины? Проще всего, конечно, сказать, что все в них от начала до конца – вымысел. Обратим, однако, внимание на то, что эти семь «хождений» заметно различаются по своему характеру: «индийское», «сирийское» и «армянское» повествования довольно конкретны: в них названы имена и топонимы, упомянуты особенности ландшафта и бытовые детали, тогда как в четырех остальных нет ни того, ни другого, ни третьего. Хотя между реальной Вострой и столицей Великой Армении Арташатой даже по прямой около тысячи километров (а если учесть, что маршрут апостола должен был повторять изгибы горных хребтов, то получится вдвое больше), оба эти места все же относятся к одному региону и связаны близкой историко-культурной традицией. Но как увязать с ними индийское хождение, рассказ о котором как в армянском Гомилиарии, так и в публикуемых ниже «Страстях Варфоломея», тоже изобилует конкретными деталями? Правда, они почему-то плохо увязываются с реалиями Индостана: волшебный источник в городе Эдеме называется не «Дочерью Ганга» или Инда, а «Дочерью Нила»; царь Полимий отправляется искать апостола не на слонах, как того требует индийская экзотика, а на верблюдах¹¹³. Никакого отношения к Индии не имеют и упомянутые в «Страстях» демоны: Ваалдат, Астарот, Бейрет – все это древнесемитские божества, следы их почитания народами Индостана до сих пор никому обнаружить не удалось. Да и собственные имена – Полимий, Псевстий – скорее греческие, чем индийские.

Не будем, однако, спешить с выводом о всецелой выдуманности «индийских» хождений Варфоломея, ибо указание древних авторов на Индию совсем не обязательно подразумевает Индостан. Обратившись к «Страстям Варфоломея», мы из первой же их фразы узнаем, что существуют целых три Индии и одна из них лежит где-то по соседству с Эфиопией... Скажем сразу: то, что их три, – не более чем риторический прием, обычный для латинской литературы¹¹⁴. На самом деле древние христиане называли так не три, а по меньшей мере четыре региона, обозначая терминами «Индия» и «индийцы» отдаленные южные страны и населявшие их народы¹¹⁵. При этом чаще всего словом «Индия» обозначались, во-первых, узкая прибрежная полоса Аравийского полуострова, протянувшаяся вдоль Красного моря, которую античные авторы именовали «Счастливой Аравией»; во-вторых, прилегающий к Персидскому заливу северо-восток Аравии; в-третьих, Кармания – приморские области на юге современного Ирана, откуда действительно открываются удобные равнинные проходы к территориям, некогда занятым Мидийской державой, и, наконец, собственно Индостан, считавшийся античными географами «краем этого мира»¹¹⁶. Говоря об индийской проповеди апостола, Иероним, Евсевий Кесарийский и Ефрем Сирин в принципе могли подразумевать любой из этих регионов. Но в дальнейшем, по мере того, как топоним все более однозначно указывал на Индостан, именно с ним стали связывать и проповедь Варфоломея. Автор «Страстей» уверяет, что туда-то и пришел его герой, однако слишком многое заставляют в этом сомневаться. Выше уже говорилось, что Индия как место проповеди Варфоломея была упомянута и в «Церковной истории» Сократа Схоластика. Этого писателя часто обвиняют в поверхностности и увлечении внешней стороной повествования, однако в данном случае он более точен, чем его предшественники Евсевий и Иероним, смысл же его сообщения как раз в том, что Индостан не был той Индией, где проповедал Варфоломей. «Когда апостолы, согласно выпавшему каждому из них жребию, отправились к народам, – пишет Сократ, – Фоме досталась Парфия, Матфею – Эфиопия, Варфоломею – сопредельная ей Индия. А Индия внутренняя (interior), населенная многими племенами варваров, говорящих на разных языках (курсив мой. – А. С.), была просвещена словом Христовым не прежде времени Константина»¹¹⁷.

Немецкий филолог-классик Р.Липсий, написавший в прошлом веке двухтомную монографию, посвященную историям и легендам об апостолах, был убежден, что речь в «Страстях Варфоломея» идет о Кармании. Тем не менее согласиться с этим трудно, т. к. уровень развития карма-нийцев в I в. н. э. совершенно не соответствовал изображенной в апокрифе цивилизации. «Нет у них ни одежды, ни плодов, ни скота, ни постоянных жилищ», – пишет об этом народе Помпоний Мела¹¹⁸.

Вопроса о том, в какой «Индии» проповедовал апостол Варфоломей, несколько раз касался в своих «Лекциях по истории Древней Церкви» В.В.Болотов, однако высказанные им суждения находятся в странном противоречии друг с другом. С одной стороны, он считал, что прототипом царя Полимия послужил властитель Понто-Боспорского царства Полимон II, бывший одно время иудейским прозелитом, а «инды», которых апостол Варфоломей мог встретить в Боспорском царстве, «были племенем «οι Σινδοι», жившим к югу от устья Кубани». «Но здесь, – продолжает автор, – разумеются инды в собственном смысле. Это были «счастливые инды», – поясняет он, – обитатели Аравии»¹¹⁹. Согласитесь, не очень ясно: «οι Σινδοι», «инды в собственном смысле» или «обитатели Аравии»?

«Можно думать, – пишет далее В.В.Болотов, комментируя свидетельство Евсевия Кесарийского, – что под Индией здесь разумеется Счастливая Аравия, или Йемен». Однако затем ввиду того, что «евреи здесь высоко поднимали свою голову» и «сплошная масса здешнего населения к IV в. оставалась языческою»¹²⁰, он отказывается от этого предположения. Отказ этот и плохо аргументирован, и слишком поспешен. Ведь именно на территории современного Йемена в первые века н. э. существовала цивилизация, удивительно похожая на страну царя Полимия. Благодаря торговле пряностями и благовониями, там процветали несколько крохотных царств – Саба, Майн, Катабан, Хадрамаут, Авсан. Греческий географ Страбон, в подробностях описавший этот регион, отмечал, что города названных государств «украшены пышными святилищами и царскими дворцами», и находил в тамошних постройках сходство с египетскими. «Убранство их домов, – писал он, – отличается роскошью: двери, стены и потолки домов инкрустированы слоновой костью, золотом и серебром с драгоценными каменьями»¹²¹. Судя по данным археологии, на это сообщение вполне можно полагаться. Археологи обнаружили в Йемене остатки многочисленных дворцов и храмов, украшенных первоклассными рельефами и круглой скульптурой. Найденные надписи (их сохранилось более пяти тысяч) указывают на большую роль в жизни южноаравийских государств в первые века н. э. института жрецов и храмовых оракулов и говорят о чрезвычайно развитой практике паломничества и жертвоприношений, один из месяцев даже носил название «паломнический». Хотя на культуру этих государств сильное влияние оказали иудаизм и христианство, в них долгое время сохранялся политеизм, а совокупный пантеон насчитывал более сотни богов, главным образом, древнесемитского происхождения (таковы и все боги-демоны нашего апокрифа – Астарот, Бейрет, Ваалдат). Возглавлял же все местные пантеоны Астар, которого под именем Астарота почитали и в Египте. Его символы среди прочих украшали и доисламскую Каабу в Мекке. Одним из них был лунный диск (в нескольких манускриптах, сохранивших «Страсти Варфоломея», дочь Полимия названа «лунатичкой»), но в первую очередь Астар выступал как олицетворение планеты Венера (не потому ли жрецы приносят ему жертвы «в первый час дня» – по современному исчислению суточного времени, в седьмом часу утра, когда эта планета находится в зените?). Появление же там таких имен, как Полимий и Псевстий, может быть объяснено сильной эллинизацией этих царств – монеты Сабы того времени были почти точной копией афинских. Кроме того, население южноаравийских царств говорило на диалектах семитского языка, а для письма использовало алфавит, состоявший из еврейских и арабских букв. Некоторые властители Сабы (и конечно же, их окружение¹²²) исповедовали иудаизм и, следовательно, читали по-еврейски. Апостолу, таким образом, имело смысл оставить им арамейское Евангелие, что было бы трудно объяснить, если бы речь шла о населении Индостана.

Если наши рассуждения верны, и в «Страстях Варфоломея» действительно речь идет именно об этом регионе, то следует иметь в виду, что царь Астриг, по всей видимости, не был родственником принявшему христианство Полимию: согласно данным эпиграфики, термин «брат» в контексте отношений двух южноаравийских властителей выражал не родственные связи, а равенство их социального статуса¹²³.

Тождественность Счастливой Аравии и той «Индии», где проповедал Варфоломей, находит косвенное подтверждение и в сообщениях Евсевия и Иеронима, по словам которых философ-стоик Пантен, «известный своей образованностью и многое улучшивший в Александрийском училище»¹²⁴, был послан в Индию епископом Деметрием и встретил там людей, уже знавших Христа, проповеданного им апостолом Варфоломеем»¹²⁵. Представляется маловероятным, чтобы епископ Деметрий, попечением которого огласительное училище превратилось в учебный и научный центр, создавший Александрийской кафедре высочайший авторитет, мог услать его ректора в многомесячное путешествие «на край этого мира». Логичнее думать, что упомянутой в данном случае «Индией» была находившаяся по соседству Счастливая Аравия. Контакты с ней жителей Египта были регулярны и многообразны, а поездка туда требовала значительно меньше времени.

Вернемся теперь к описанию «индийского» хождения апостола в армянском Гомилиарии и присмотримся к нему повнимательнее. «В начале своего благовестия отправился он вместе с Фомой в город Эдем, сопредельный индийцам». Что это за город? В первую очередь, он, конечно, ассоциируется с «Садом Эдемским», т. е. – раем, и потому воспринимается как категория мифологическая. Однако в книге пророка Иезекииля упомянут и вполне земной город с очень похожим названием – «Еден». Обращаясь к Тиру, пророк восклицает: «Дупцы из Сабы и Раемы торговали с тобою всякими лучшими благовониями и всякими дорогими камнями, и золотом платили за товары твои. Харан и Хане, и Еден, купцы сабейские¹²⁶, Ассур и Хилмад торговали с тобой» (27:22–23). Здесь перечислены не имена, как можно подумать, купцов, а топонимы. Интересующий нас Еден А.П.Лопухин в своих комментариях на книгу Иезекииля предположительно локализует на Евфрате¹²⁷. Однако, судя по номенклатуре перечисленных товаров и упоминанию сабейских купцов, искать его, скорее, следует в Аравии. И памятуя о совпадении имен демонов в «Страстях Варфоломея» с пантеоном доисламского Йемена, можно даже предположить, что это южноаравийский город Аден – нынешняя столица Йемена. Он был хорошо известен в античном мире как важнейший перевалочный пункт на морском пути к Индостану. Плиний Старший называет его «Атана» (Athana)¹²⁸, а Страбон подробно рассказывает о местах и способах добычи в тех краях самоцветов – смарагдов, бериллов, сапфиров¹²⁹. Иными словами, складывается впечатление, что и «Страстях Варфоломея, и армянской Гомилиарии речь идет об одном и том же регионе. Однако почему же Аден-Атана оказалась «сопредельна» индийцам, ведь, согласно тогдашним представлениям, этот город был столицей одной из «Индий»? Чтобы разобраться в этих «неувязках», обратимся снова к «Географии» Страбона.

Вслед за рассказом о южноаравийских царствах, он описывает область Счастливой Аравии, граничащую с Сирией и населенную в его время племенами набатеев и сабеев. «Главный город набатеев, – пишет Страбон, – называется Петра, так как он расположен на гладком и ровном месте, но защищенном со всех сторон скалой»; и далее отмечает наличие в Петре каких-то особых источников, вода которых была хороша «как для домашнего употребления, так и для поливки садов»¹³⁰. Во всей его «аравийской» книге подобных указаний мы больше не встречаем, а значит источники эти и впрямь составляли славу города.

Итак, город пограничный, окружен скалами и знаменит необыкновенно пригодными для полива растений источниками. Не туда ли, согласно Гомилиарию, пришел апостол, ведь совпадает все, кроме названия?

Туда! Ибо «Петрой» (Скалой) город называли греки и римляне, а ближневосточным народам на протяжении почти тысячи лет он был известен как столица государства Эдом! На рубеже ΙΙΙ-ΙΙ вв. до н. э. Петра-Эдом стала столицей арабского государства, созданного племенами набатеев и переживавшего расцвет как раз в 30–40-е гг. I в. н. э., то есть именно в то время, когда туда мог прийти с проповедью один из учеников Христа. Набатеи долго не имели своей письменности, и хотя говорили по-арабски, при письме, подобно населению южноаравийских царств, пользовались арамейским языком и графикой¹³¹.

Однако в какой именно из этих двух аравийских «Индий» побывал Варфоломей? Можно допустить, что в обеих. И все же указание армянского Гомилиария на Северную Аравию выглядит во многих отношениях более правдоподобным. Миссионерские маршруты апостола в этом случае оказываются объединены внутренней логикой, так как вытягиваются в одну линию, пролегающую вдоль границ Сирии. В этих районах арамейский язык, на котором, скорее всего, проповедовал Варфоломей, должны были понимать очень многие¹³², тогда как в южноаравийских царствах его знала лишь небольшая часть придворных. Чтобы добраться в Петру из Александрии, философу Пантену должно было понадобиться не более полутора недель, поездка же на юг Аравии была бы значительно более продолжительной. И, наконец, есть все основания думать, что географические утверждения «Страстей Варфоломея» представляют собой сознательную литературную мистификацию. Их автор, уверяя, что его герой пришел в Индию, которая «край света собою являет», на самом деле прекрасно знал, о какой «Индии» он пишет, и собирал в доступных ему источниках сведения об Аравии, ибо пролог к «Страстям» представляет собой ни что иное, как парафраз из уже упомянутых нами «Комментариев» римского грамматика IV в. Сервия Мавра к «Энеиде»: «Есть три Аравии – Нижняя, Каменистая и Счастливая...» Это пренебрежение историческими и географическими реалиями, очевидно, было намеренным. Автор сознательно подбирал и описывал такие реалии, которые больше соответствовали одной из главных задач его сочинения – борьбе с трудноискоренимой в христианских массах верой в целительную способность демонов, почитавшихся прежде «как боги». В «Страстях» она разоблачается трижды – устами автора, устами апостола и, наконец, устами самого демона Астарота. Это сочинение было, конечно, предназначено для латино- и грекоязычных христиан, грешивших иной раз (особенно в случаях смертельных недугов) обращениями за целительной помощью к своим «бывшим» богам. Поэтому адресованная им аллюзия требовала изображения таких культов, для которых был характерен сложный церемониал жертвоприношений и запросы оракулов, где были храмы, украшенные живописью и скульптурными изваяниями. Религиозный обиход южноаравийских царств вполне подходил для этой цели, примитивные же культы набатеев дорийской Петры – нет. Да и знали о них в латиноязычных областях Империи, где создавался этот памятник, значительно меньше, чем о культах и верованиях часто посещавшейся Атаны. Нельзя исключать, кстати говоря, и того, что имена Полимий и Псевстий были придуманы самим автором для усиления все той же аллюзии.

Память о том, что Варфоломей проповедовал в Счастливой Аравии, сохранялась и в средние века, но средневековые авторы уже не связывали этот факт с утверждением древнейшей церковной традиции о проповеди апостола «в Индии» и трактовали аравийское и «индийское» хождения апостола как две разных проповеднических миссии, совершенно забыв, что в античности Индией называли и Счастливую Аравию. Византийский историк IX в. Никита Пафлагон в панегирике, посвященном Варфоломею, говорит: «Ходил сей блаженный муж к арабам, которые «счастливыми» именуются, да и не только к ним, но и к индийцам, а потом восточным эфиопам Христа возвестил»¹³³. Что же касается средневековых легенд о Варфоломее, то здесь главную роль уже играли не путаница и забывчивость, а законы фольклора и полет фантазии, до неузнаваемости преображавшие любые эпизоды древних сказаний. Так, сцена крещения Варфоломеем трибуна Терентина, с которого, «словно кора с дуба», соскочила пораженная проказой кожа, трансформировалась в легенды о том, как кожу заживо содрали с самого апостола. И если в преданиях античного времени мы еще вправе искать следы реальных судеб учеников Иисуса, то найти их в средневековых легендах-сказках надежды нет. Они, конечно, тоже представляют собой источник исторической информации, но касается эта информация процесса развития христианской ментальности уже в следующий исторический период.