Он хотел жить и умереть странником. Воспоминания об иеросхимонахе Алексии (Данилове)
Текст книги предоставлен издательством «Символик».
Издание 3-е, исправленное и дополненное
Книга представляет собой жизнеописание иеросхимонаха Алексия (Данилова), который много лет подвизался в горах Кавказа. С самого юного возраста в душе будущего монаха зрела любовь к уединению и молитве, которая привела его сначала в Киево-Печерскую Лавру, а затем, когда монастырь был закрыт советской властью, в уединенную келью в горах Абхазии, где он прожил около сорока лет в трудах и духовных подвигах. Особенно поразительно то, что описывается жизнь нашего современника – отец Алексий преставился в 2009 году. Прочтя книгу, читатель сможет увидеть, что и в наше время существуют необыкновенное подвижничество и непрестанная молитва.
Содержание
Предисловие Детские, юношеские годы жизни иеросхимонаха Алексия Духовный отец Начало монашеского пути В Киево-Печерской Лавре Хочется безмолвия Пустынножительство в горниле испытаний Тайный постриг Высоко в горах Духовное окормление в пустыне Светлое служение Чтобы уныние не нападало Страхи Суровые будни отца Мардария О плодах безмолвия Жил строго по Евангелию Батюшка В России Тяжелая болезнь Постриг в схиму Блаженная любовь Искушения цивилизации Рассудительность и прозорливость Евхаристия Прости нас, батюшка Воспоминания иеросхимонаха Алексия о сподвижнике по Киево-Печерской Лавре и пустыне схиархимандрите Феодосии Беседы и воспоминания об иеросхимонахе Алексии Пустыня – матерь добродетелей «Из него любовь прямо лилась» Иисусова Молитва Живое богословие Он готов был пострадать «за други своя» Игумен Григорий о пустынножительстве Наш старец В Абхазии На горе Сухопач Наставления монахам скита Духовный человек виден сразу Живые святые нашего времени, которых мы видели Смирение и прозорливость Жить рядом с подвижником «Главное, чему он меня научил, – меняться, и тогда ситуация изменится вокруг тебя» «Он не захотел обидеть отца отказом» «Господь дал нам батюшку в тяжелый период» По вере вашей да будет вам... На пути в задонск «Он пробудил во мне любовь» «Для него был построен скит» «Иеросхимонах Алексий – великий подвижник» Воспоминания о Кавказе Встреча в горах Абхазии Встреча в 2008 году в селе Юрьеве Прилетели голуби Электронные бесята С Божьей и врачебной помощью «Произошло чудо. Его вымолили» Молитвенник на небесах Советы батюшки Мое исцеление Начать с «генеральной» исповеди Он видел больше нас С ясным умом и совершенной памятью Прогнать страхи Подсказка, как вести себя с мужем Благословение О помощи местных жителей монахам Чудо исцеления моей души День тихой, светлой радости Матушки рядом с пустынниками Монахиня Ангелина Господи, благослови! Москва, прощай! Мученичество и блаженная кончина Послесловие Смиренная Василисса Монахиня Ольга, в схиме Виталия «Никто не видел, как она молилась» Приезд в Абхазию История с рисом Старица-утешительница Кончина праведницы «Матушка учила меня» Как я попал к матушке О просфоре Блаженный Леня Блаженный Борис Секрет матушкиной каши В горы Как матушка приехала в Сухум Трагическая смерть дочки Об отце Виталии Странноприимная инокиня Олимпиада Благочестивая, преданная монахиня Зосима (в схиме Мария) Ищущие да обрящут Вместо эпилога
Предисловие
В меру жития бывает истина.
Прп. Исаак Сирин
Цель составителей этой книги заключается в том, чтобы почтить смиренномудрие иеросхимонаха Алексия и вдохновить всех читающих живыми примерами современных нам подвижников, передать другим их опыт, что особенно важно среди всеобщей сумятицы и невежества. Живой пример обладает полной убедительностью. Однако пусть никто не сочтет себя способным описать жизнь духовного человека, даже если он хорошо его знал. Человек, душа которого опаляется Божественной любовью, мысль озаряется Божественным просвещением, тело непрестанно несет знаки всеобъемлющего самоотречения и погружается в страдание, которого требует строгая совесть, так что потоки слез становятся для него хлебом день и ночь, такой человек превышает меру естественных правил и законов, и его нельзя оценивать на основании обычных человеческих критериев. Апостол Павел указывает, что духовный судит обо всем, а о нем судить никто не может (см.: 1Кор. 2:15).
Нам известны жизнь и творения древних подвижников благочестия: Макария Великого, Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Ефрема Сирина и других святых отцов первых веков христианства. Но мало кому известны подвиги современных подвижников Кавказских гор. Одним из них был старец Мардарий (в схиме Алексий), который жил Евангелием, руководствовался духовной мудростью древних святых отцов. Когда о нем стали узнавать, батюшка настоятельно просил о нем ничего не рассказывать. «Богу это не нужно, – говорил старец, – я хотел жить и умереть странником».
Но получилось иначе. В последние годы жизни в пустыне батюшка полностью потерял зрение, а кругом скалы, пропасти, и одному ему там находиться стало опасно. К тому же сказано: «Не искушай Господа Бога твоего» (Мф. 4:7). Только тогда батюшка был вынужден дать согласие вывести его из пустыни. И всю оставшуюся жизнь, где бы он ни находился, тосковал о своем кавказском пустынножительстве.
Отчего старец покрывал завесой молчания свой подвиг? Думается, что были на то причины духовного характера, и прежде всего его абсолютное неприятие суетной мирской славы и нежелание выставлять напоказ жизнь своего внутреннего человека, который в суровых аскетических условиях духовно развился и окреп.
Мы дерзнули рассказать о батюшке, собрав воспоминания его духовных чад, близких, знакомых и тех, кому посчастливилось жить рядом с ним не один год, потому что очень многие, ранее общаясь с батюшкой, сейчас стали испытывать необходимость в духовном общении с ним. Надеемся, что эта книга станет капелькой елея как для тех, кто скорбит в разлуке с батюшкой, так и для тех, кто в повседневной жизни старается идти путем Христовых заповедей, вспоминая наставления, советы, жизнь иеросхимонаха Алексия.
Прости нас, батюшка.
†††
Странничество есть недерзновенный нрав, неведомая премудрость, необъявляемое знание, утаиваемая жизнь, невидимое намерение, необнаруживаемый помысл, хотение уничижения, желание тесноты, путь к Божественному вожделению, обилие любви, отречение от тщеславия, молчания глубины.
Прп. Иоанн Лествичник
О постриге в монашество и рукоположении в иеромонахи отца Мардария, который был совершен буквально перед закрытием Киево-Печерской Лавры, вспоминает монахиня Иулиания со слов самого батюшки, иеросхимонаха Алексия.
Так как в 1961 году Лавру закрыли и унесли неизвестно куда архивы и богослужебные книги, точные даты пострига и рукоположения батюшки и сведения о том, кто их совершил, пока остаются неизвестными.
Детские, юношеские годы жизни иеросхимонаха Алексия
Благо человеку, когда он несет иго в юности своей; сидит уединенно и молчит.
Иеросхимонаха Алексия (для большинства знающих его людей он известен как иеромонах Мардарий) в миру звали Михаилом Васильевичем Даниловым. Родился он 10 июня 1929 года в селе Богородицкое Ясеновского района Курской области. С детства посещал храм, который находился в ближайшем селе Горшечное. Семья Михаила состояла из восьми душ. Мать его, Мария, умерла, когда Мише было всего три года. Отец работал на мельнице. Вскоре после смерти матери по решению семейного совета отец стал жить с другой семьей, заботясь и о своих детях. Некоторое время Миша и его младший брат жили у сестры, у которой тогда было двое своих детей. Когда старшие уходили работать в колхоз, он оставался в доме: доил корову, готовил еду, убирал. Впоследствии батюшка вспоминал: «Работал по дому. Воду носил на коромысле по два ведра, десять литров в каждом. Бывало упаду, разолью и опять иду набирать. А зимой, пока донесу, вода превращалась в лед. Сестра ругала, что полные ведра набираю, а я думаю: “Чтобы в следующий раз не ходить”. Сестра уходила на работу, а я оставался за хозяина. Когда все приходили, прятался в вишневом саду. Зовут кушать, а я не иду. Потом прихожу. “Где был?” – спрашивают. А я места своего не открываю. Любил уединение с детства».
Однажды на улице Миша увидел человека в черном одеянии: то ли монаха, то ли священника, и вслед ему пропел смешную деревенскую частушку про попа. Этот человек обернулся и большим крестом перекрестил его. Михаил испугался и убежал, но этот случай остался у него в памяти на всю жизнь.
Когда подошел возраст, Мишу отдали учиться в первый класс, но школу он посещал нерегулярно. «Когда ходил, когда не ходил – дома дела», – вспоминал батюшка. Четыре класса начальной школы все же закончил, а в пятый класс нужно было идти в соседнее село за три километра от дома. Часто зимой, когда поднималась метель и дорогу заметало, занятия приходилось пропускать.
В годы гонений на Церковь в соседнем селе собирались разрушить храм. Люди приходили и забирали из храма все, что можно: иконы, покровцы. Сестра сказала Мише: «Беги и ты. Принеси святыню нам в дом». Побежал. Прибегает – так и есть. Люди разбирают святыни, так как церковь взрывать собираются. Какой-то мужик залез на иконостас и выбивает иконы с верхнего яруса, а они летят и падают на пол, разбиваются. Иконы, сохранившиеся целыми, сельчане забирают домой. «Смотрю, – вспоминал он, – летит большая икона. Бух об пол. Я хватаю: “Моя, моя!” Люди подошли, чтобы прочитать, какой святой изображен. А икона старинная, поэтому на ней буквы плохо видно. Так и не узнали. Потом уже в Киево-Печерской Лавре я видел такую же икону. Это был апостол Андрей Первозванный. Взвалил я ее на спину и пошел. Икона тяжелая, а до дома километра два было. Люди встречаются и говорят: “Смотрите, какой хороший мальчик, он икону домой несет”. Я, пока ее нес, очень устал. Хорошо, сестра на дорогу вышла и увидела меня, подбежала, помогла. Я еще покровец из алтаря принес. А вообще у нас дома были иконы, лампадка, правда, масла уже не было. Мы на лампадку покровец положили и перед этой иконой поставили».
Потом началась война. Старшие братья Михаила воевали, и все вернулись с фронта, возможно, уже тогда по молитвам батюшки. Уже после войны погиб одиннадцатилетний братик Алексей. Возвращаясь из школы, он на улице подобрал снаряд, который взорвался у него в руках.
В 1946 году в стране был страшный голод, и на селе жилось особенно трудно. «Сначала еще кое-что было, коровы ходили, а потом и того не стало», – вспоминал о том времени батюшка.
В 1948 году Михаила в добровольно-принудительном порядке забрали прямо с поля работать на шахту (отказался бы – судили). «Улица опустела без него», – вспоминал брат Андрей.
Михаил сам научился играть сначала на балалайке, затем на гармошке (почитаемый им святой Силуан Афонский тоже играл на гармошке). Для того чтобы купить гармошку, семье пришлось кое-что продать. И потянулась к Михаилу деревенская молодежь. Стали звать его играть на вечеринках. «Потом надо было девиц до дома провожать. Все радуются, а мне, если придется какую-нибудь девицу провожать, то я иду с ней молча. За руку не беру ее. До калитки доведу и бегу домой. Вот такой я жених был». Уже тогда Михаил находился в нравственном поиске. Всю свою жизнь батюшка прожил в чистоте и девственном целомудрии, строго соблюдая себя от всего, что может их нарушить.
Господь дал ему музыкальный талант, чтобы славить Бога. И впоследствии это помогло Михаилу с особым усердием служить Господу. С этим талантом связано и первое послушание. В храме Михаил начал петь на клиросе.
†††
Не все могут нести тяжкое бремя девства, потому оно предоставлено свободе желающих. Девство есть печать совершенства, подобие Ангелам, духовная святая жертва. Кто старается быть чистым во всех членах тела своего, кто истинно благочестив и удаляется того, что оскверняет тело, тот может сказать вместе с Давидом: «Вся кости моя рекут: “Господи, Господи, кто подобен Тебе?”» (Пс. 34:10). Такой человек обуздывает все чувства свои, не позволяет им господствовать над самим собою и возлагает на них иго Господне.
Прп. Антоний Великий
Хвалите Бога во святых Его, хвалите Его во утвержении силы Его. Хвалите Его на силах Его, хвалите Его по множеству величествия Его. Хвалите Его во гласе трубнем, хвалите Его во псалтири и гуслех. Хвалите Его в тимпане и лице, хвалите Его в струнах и органе. Хвалите его в кимвалех доброгласных, хвалите Его в кимвалех восклицания. Всякое дыхание да хвалит Господа.
Получать профессию Михаила принудительно направили в Ворошиловградскую область. Там его определили в фабрично-заводское училище, в надежде, что он станет работать шахтером. Правда, брат приезжал в училище ходатайствовать о переводе Михаила в Херсон, но ему отказали. Там, в Ворошиловградской области, он и остался работать по направлению. Однако, не проработав на шахте и года, истощенный голодом Миша заболел туберкулезом. Тяжелый труд под землей был ему не под силу. Пришлось все-таки уехать в Херсон к старшему брату. Устроился он на обувную фабрику, а оттуда направили его во время отпуска в санаторий на лечение. Так и выжил.
После санатория некоторое время жил у верующей женщины, что было редкостью в то время. Посещал богослужения в храме. Молился обычно за колонной – прятался от людских глаз. Но не заметить его было невозможно: пышные темно-русые волосы, большие голубые глаза, всегда смиренный, кроткий. Обратили на него внимание матушки и пригласили на клирос. Даже невесту ему нашли – регента Анну, которой он сразу сказал о своем намерении стать монахом. Через несколько лет у них была короткая встреча в Киево-Печерской Лавре. Анна тоже стала монахиней.
К тому времени у него появился духовник – отец Варсонофий (Юрченко), ныне прославленный в Херсоне исповедник.
Духовный отец
В то время после ссылки отец Варсонофий жил недалеко от Херсона у духовных чад, и Михаил часто ездил к нему по реке на катере. Своего духовного отца будущий батюшка глубоко почитал.
Незадолго до своей кончины, будучи тяжело больным и прикованным к постели, иеросхимонах Алексий попросил келейницу, монахиню Иулианию, увеличить иконку старца-исповедника и повесить у его изголовья. Всю жизнь отец Алексий держался завета своего старца: «Умри в Православии». Часто он рассказывал об этом удивительном подвижнике.
«Когда я был еще в миру, Господь послал мне духовного отца архимандрита Варсонофия, – вспоминал батюшка. – Что это был за человек – не передать! Шестнадцать лет строгого режима просидел он при Сталине как миссионер-проповедник. Тогда это коммунистами сильно преследовалось. По тюрьмам его таскали. В сибирском лагере был».
Однажды, более пяти суток подряд, старцу не давали заснуть, он все это время должен был стоять или сидеть под наблюдением насмехающихся часовых. Его избивали, держали в одиночках, инсценировали расстрелы, лишали пищи, а потом сытно кормили и не давали пить.
Старец Варсонофий говорил, что тюрьма была для него духовной школой. В лагере он отказывался от любой работы в воскресные и в праздничные дни. Он ни под каким предлогом не давал изменять свой облик, а его насильно остригали и сбривали ему бороду. Старец никогда не унывал, все время посвящая молитве, находя силы утешать и поддерживать других. Одухотворенное лицо и ласковое обращение всегда притягивали к нему многие сердца.
После многочисленных побоев к моменту выхода из лагеря он стал сгорбленным инвалидом, который мог передвигаться только при помощи костылей. Отец Павел, келейник старца Варсонофия, вспоминал: «В Саровском концлагере, когда избитого отца Варсонофия оставили в сарае при температуре минус пять градусов, Господь сподобил его великой милости внутреннего духовного озарения, утешая и согревая его». Позже старец Варсонофий скажет: «Господь сохранил мне жизнь, чтобы многих ныне привести ко спасению».
Как-то он сильно заболел, состояние было таким тяжелым, что его посчитали умершим и выбросили на улицу, а утром нашли сидящим среди трупов. Когда его выбросили, он был без сознания, а очнувшись, он почувствовал тепло. Свет озарил ночное небо, явился Сам Христос, Который протянул ему руку и сказал: «Дерзай, ты Мне еще нужен на земле для проповеди Евангелия».
В период гонений на Церковь старец Варсонофий двадцать пять раз подвергался арестам. На всех допросах вел себя бесстрашно, с достоинством. Ему пришлось отбывать сроки во многих лагерях: в Темникове, в Алатыре, на Колыме.
Отец Алексий рассказывал:
– С ним жила келейница Марфа, его родная сестра. Когда я к ним приезжал, она мне поведала один эпизод из лагерной жизни отца Варсонофия:
«Был он в тюрьме. На Пасху вывели его ночью на мороз босого, в одной рубашке и штанах: “Посмотрим, как твой Бог спасет тебя”. Смотрели в дверной глазок. Больше трех часов никто не выстаивал – замерзали и умирали. А отец Варсонофий простоял четыре часа. Во время пытки ему явился преподобный Серафим, и после этого отец Варсонофий стал весь красный. Снег под его ногами стал таять, и он потихоньку в него погружался. После стояния на морозе стражники забрали его и говорят: “Кто же ты такой, что не умираешь?” После этого руководство лагеря ходатайствовало о пересмотре его дела. В итоге отца Варсонофия освободили».
Но легче не стало. Бывало, что после очередного освобождения приедет в какой-нибудь город, обратится к уполномоченному для регистрации, а регистрацию ему дают только на один месяц.
– Чтоб тебя здесь не было, – говорят. – Иди, куда хочешь. Просрочишь, опять посадим.
Где он только не был! Наконец его прислали в Херсон. Там он и стал духовным отцом Михаила, который впоследствии вспоминал: «И тут мне наши прихожане сказали: “Михаил, у нас старец появился”. Так я попал к нему в духовные чада».
Пребывание в сталинских лагерях не могло не отразиться на здоровье отца Варсонофия. В последние дни своей жизни старец сильно болел. Ему был открыт день, когда Господь призовет его к Себе, и он готовился к смерти. В день своего Ангела, 17 октября 1954 года, после исповеди и причащения Святых Христовых Таин старец Варсонофий мирно отошел к Господу. Он похоронен на кладбище города Херсона у храма Всех святых.
Господь послал отцу Алексию такого старца, чтобы укрепить его веру и намерение идти по монашескому пути, к которому он был расположен с детства. Однажды Михаил осмелился поговорить об этом с батюшкой:
– Батюшка, я хотел бы быть пастухом, чтобы находиться в лесу или в поле. Уединение люблю.
Отец Варсонофий только улыбнулся:
– Пастухом, говоришь, хочешь быть? А ты знаешь, кто такой пастух? Вот станет жарко, корова хвост поднимет и побежит. Ты и не догонишь. Убежит куда-нибудь в посевы. Там «наворочает», вытопчет посевы, и будешь отвечать.
После этой беседы Михаил расстался с мыслью стать пастухом и начал спрашивать отца Варсонофия о монастыре, а тот ему и говорит:
– Монастырь – это, конечно, хорошо. Но и здесь бывает двое ворот: в одни входят, а в другие выходят.
– А я не пойму, как это «выходят»?
Тогда он пояснил, что когда бывает желание прийти в монастырь, это значит – входят. А потом некоторые поворачивают вспять, духовно не выдерживают – эти выходят.
«Я говорю:
– Нет, батюшка, я, если пойду, то вертаться уже не буду.
– Подожди, подожди. Тебе рано. Ты еще молодой.
Почти два года он меня испытывал. Не пускал. А мне хотелось поскорей».
Начало монашеского пути
И вот, наконец, отец Варсонофий благословил двадцатидвухлетнего Михаила на монашеский путь. Местом подвигов определил ему Киево-Печерскую Лавру. Но с фабрики его отпустили не сразу, так как он был передовиком производства, выполнял норму за двоих и активно участвовал в художественной самодеятельности. Пришлось Михаилу через суд увольняться. Однако, когда юный подвижник приехал в Киево-Печерскую Лавру, здесь его ждало неожиданное разочарование. Наместник владыка Нестор сказал, что прием в Лавру сейчас ограничен, так как с пропиской очень сложно.
«Я, конечно, огорчился. Но потом он вдруг говорит:
– А ты в других монастырях был?
– Владыка святый, нигде не был.
– Вот давай, сейчас поезжай, куда пожелаешь – в Почаевскую, в Троице-Сергиеву Лавру или в Глинскую пустынь. А я пока здесь буду прописку с уполномоченным улаживать. Когда решится, тогда тебя вызову.
И я сразу поехал в Глинскую пустынь. А в Глинской в то время какие старцы были!.. И отец Серафим (Амелин), и отец Серафим (Романцов), и отец Андроник (Лукаш), и отец Виталий (Сидоренко). Отец Виталий тогда, хотя и послушником был у отца Серафима, но принимал странников как отец милосердия, людей утешал и вел очень духовную жизнь
Первый раз об отце Виталии я услышал еще в Херсоне. В Глинской пустыни побывали паломники из нашего прихода и потом мне рассказывали: “Ой, Виталий глинский – это вообще человек неземной!” И вот я загорелся, думаю: “Как бы его увидеть?” А когда приехал в Глинскую пустынь и познакомился с отцом Виталием, тогда понял, что осуществил, наконец, свое желание».
В то время благочинным там был отец Андроник (Лукаш). Мудрый духовный наставник отец Андроник был наделен дарами прозорливости, утешения, молитвы. Он безошибочно провидел внутреннее состояние человека и указывал ему самый верный путь ко спасению. Его руководство отличалось особой мягкостью и добротой. Это привлекало к старцу братию и множество паломников. По молитвам отца Андроника исцелялись не только духовные раны, но и телесные болезни. В 1955 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия он был возведен в сан схиигумена. Отец Андроник проявил большое внимание к желающему встать на монашеский путь Михаилу.
«Увидев меня, сразу начал расспрашивать, откуда, что, как.
– Батюшка, я в Киево-Печерскую Лавру собираюсь поступать, но там с пропиской сложно.
– Давай, если желаешь, мы тебя здесь пропишем. У нас свободно.
Отвечаю ему:
– Батюшка, у меня благословение от моего старца отца Варсонофия в Киево-Печерскую Лавру идти.
– Ну, раз благословение... Мы, конечно, не можем этого изменить или нарушить, но если не получится с пропиской, тогда только к нам.
И забрал меня к себе в келью. В келье у него было две коечки: он – на одной, я – на другой. Тогда я еще совсем молодой был, и мне все было интересно. Бывало, ночью проснусь, смотрю, а батюшка уже стоит в схиме, молится. Тихо так. Только ляжет, чуть полежит и опять встает молиться, как преподобный Силуан Афонский, урывками. А я, хоть и уставший, трудился же весь день на послушании, но думаю: “Батюшка встает, и я встану”. Поднимаюсь и тоже стою тихонько. Батюшка оглянется, а я стою. А тут уже и четыре часа – подъем. И пошел батюшка с колокольчиком по коридору: весь монастырь просыпается, все встают на полунощницу. Около шести часов сна благословлялось. Отцы учитывали, что у молодых послушания, и им отдохнуть надо. А старцы спали мало: и отец Серафим, и отец Андроник».
Отец Андроник рассказывал: «Однажды в храме подошла ко мне какая-то женщина и со слезами сказала, что все церкви закрыты, колокола перестали звонить. Я ответил: Бог даст и зазвонят. За эти слова сослали меня в 1923 году на Колыму, на пять лет». В ссылке отец Андроник служил санитаром в тюремной больнице. Он ухаживал за больными с искренним состраданием и любовью. Все его любили, а заключенные узбеки называли его «мамой». Душа отца Андроника, очищенная многими скорбями, была преисполнена благодатных даров Святого Духа. Великодушно претерпев все страдания, он делом исполнил заповедь «любите врагов ваших» (Мф. 5:44) и стяжал в своем сердце величайший дар благодати Божьей христианскую любовь к ближнему. Смирение и кротость безраздельно царили в его душе, даже ходил старец всегда смиренно согнувшись. Ныне отец Андроник прославлен в лике Глинских святых.
«В монастыре я попал на клирос, потому что читал и пел еще в миру, когда ходил в свою приходскую церковь. Такая милость Божья! Отец Виталий на клиросе, и я с ним! И отец Андроник с нами! Такая благодать! Из Москвы приезжают паломники и говорят батюшке Серафиму (Романцову): “Батюшка, мы в Елоховском соборе бываем. Там Патриарх служит. Сорок человек певчих! Народа в храме пять тысяч вмещается, не протолкнуться. Пение там, конечно, замечательное! Но когда приезжаем в вашу Глинскую, как услышим ваши напевы, – будто крылья у нас вырастают, мы как на небесах себя чувствуем! Молиться хочется”.
Там, в Глинской, был слепенький отец Иакинф. И хотя один глаз у него совсем не видел, а другой был как зернышко и чуть-чуть открытый, он замечательно управлял хором. Обладая прекрасной памятью, наизусть знал Апостол, паремии, детально изучил церковный Устав. Старался скрывать свои дарования. Когда отец Иакинф выходил читать Апостол на середину храма, он брал с собой зажженную свечу. Иногда, пока он шел, свеча у него гасла, но он этого не мог видеть. Читал Апостол, потом начинал гасить свечу. Несмотря на слепоту, отец Иакинф все время был в трудах послушания и не только не роптал на свою участь, но благодарил Бога. Никогда не было в нем уныния и недовольства, наоборот, его бодрость, живая вера в жизнь будущую и стремление к этой жизни передавались окружающим. Вместе мы ходили на все послушания: и на клирос, и в поле, и на сенокос. Но особенно я дружил с отцом Виталием. Часто мы с ним о спасении говорили, в Илиодоровский скит вместе ходили. Помню, он все меня наставлял: “Смотри, Михаил, если в монастырь желаешь, то крепко держись этого пути. Если не в Киев, то сюда возвращайся”.
А я еще в Почаевской Лавре не был. И вот из Глинской поехал в Почаев. А там отец Кукша. Это ж такой старец! Оказалось, он тоже из нашей Лавры. Но я не застал его в Киеве, потому что позже туда пришел. Его кэгэбисты выслали оттуда в Почаев. Гнали, потому что за ним народ шел. Он чудеса совершал, прозорливый был. А чекисты-то следят. Вот и решили его отправить подальше. Приехал он в Почаев, и народ за ним. Потому что – где солнце укроется? Нигде».
Святой Кукша Одесский родился в семье крестьян в селе Абузинском под Херсоном 12 января 1875 года. В двадцать лет стал послушником на Афоне в русском Пантелеимоновом монастыре, а в тридцать лет был пострижен в монахи. В крещении он Косьма, при пострижении в рясофор Константин, при пострижении в монашество Ксенофонт. В 1931 году его постригли в схиму и дали имя в честь преподобного Кукши. Когда его спрашивали, не скучно ли ему одному в келье целый день, он отвечал: «А я не один, нас четверо – Косьма, Константин, Ксенофонт и Кукша».
Батюшка вспоминал: «Приезжаю, а он там. Я сразу к нему:
– Батюшка, я вот приехал в Киево-Печерскую Лавру поступать, а вас нет. Сложно там сейчас с пропиской.
– Все будет хорошо, все будет хорошо. Поступишь, – успокоил он меня.
Так и остался я пока в Почаеве. Но там народа тьма. Паломники едут и едут. Ведь какие святыни там: Матерь Божья Почаевская, Иов преподобный... Службы пышные. Посмотрел я на все это и говорю отцу Кукше:
– Что-то, батюшка, здесь народу много. Может, мне в скит?
А там Свято-Духов скит в лесу. Он взглянул на меня и все понял:
– Вижу, ты безмолвия хочешь. Благословляю. Иди.
И вот я поступил туда. Ой, хорошо! Братии там мало. Тихо. Полунощница в свое время служится. Правило монашеское все исполняется. А поскольку я читать мог и петь, то меня сразу на клирос взяли. И пошло. Побыл немножко, братия и говорят: “Оставайся!” Ну как я останусь? Мне же нельзя. Не могу нарушить благословения духовного отца. Наконец, звонят из Киева от владыки: “Срочно приезжай”. Я сразу же на попутную машину – и в Лавру. Пришел к владыке, а он говорит:
– Все. Давай документы. Участковый согласился на прописку.
И меня прописали. Было это в 1951 году».
В Киево-Печерской Лавре
По благословению отца Варсонофия в двадцать два года Михаил поступил в Киево-Печерскую Лавру и стал в ней послушником.
О древних Киево-Печерских холмах можно сказать словами Ветхого Завета: «Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3:5). Киево-Печерская Лавра во все века была священной школой истинного христианства. В то время там жил и подвизался старец архимандрит Полихроний (в схиме Прохор), и юный послушник, находясь там, стал окормляться у него. Сначала жить в самом монастыре не было возможности, и они с другим послушником, примерно месяц, жили на квартире у верующей женщины, которая с радостью и большим гостеприимством приняла к себе молодых насельников Лавры. У юных послушников сердце горело к монашеским подвигам: к молитве, посту, послушанию. Не понимая этой ревности к монашеской жизни, женщина в простоте сердца готовила послушникам обильные трапезы, думая этим угодить своим дорогим квартирантам. И когда они, желая воздерживаться, мало ели, она плакала и очень огорчалась, и этим заставляла их вкушать пищу до пресыщения. Послушники очень скорбели об этом и пошли к отцу Полихронию. Старец велел им оттуда уходить. И поселили их в Лавре. Михаил проходил разные послушания, но вскоре был взят на клирос, так как имел хороший голос.
Часто он ездил к своему духовному отцу. Его там всегда ждали и радушно принимали, особенно матушки. «Как-то я приехал к отцу Варсонофию и за обедом, а людей за столом было много, решил выслужиться перед ним. Стал говорить о бывшем батюшкином приходе: “Вот, когда вы были на том приходе, и людей было много, и храм строился, а сейчас и людей нет, и все стоит”. Батюшка Варсонофий молчал, молчал, слушал, а потом и говорит: “Сначала вынь бревно из своего глаза, а потом уж и сучок из глаза брата твоего. Какой мерой мерите, такой и Я вас отмерю” (см.: Мф. 7:5,2).
Как мне стало стыдно, страшно. И есть перестал, и заплакал. А после обеда пошли с келейником отца Варсонофия за водой, а он и говорит: “Вот ты такой кроткий, смиренный. Батюшка тебя так любит. Почему же ты плакал?” – “Стыдно стало”, – ответил я».
Для батюшки этого случая было достаточно, чтобы в разговорах о ближнем быть крайне осторожным. Если нам казалось, что мы рассуждали о ком-то, то он нас останавливал, дабы не впали в осуждение, ссылаясь на епископа Игнатия.
†††
Чтобы не осуждать ближнего, должно отказаться от суждения о ближнем. Потому-то в Евангельской заповеди, воспрещающей осуждение ближнего, предварительно воспрещено суждение о нем. «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены» (Лк. 6:37). Сперва люди позволяют себе суждение о делах ближнего, а потом невольно впадают в осуждение. Не посеем семени – и не возрастут плевелы. Воспретим себе ненужное суждение о ближних и не будет осуждения. Когда мы сходимся для дружеской беседы, часто, если не всегда, большая часть этой беседы заключается в пересудах о ближнем, в насмешках над ним, в оклеветании, уничижении, очернении его. Льются острые слова рекою; смех и хохот раздаются, как знаки одобрения; в это несчастное время самозабвения и самообольщения души наши приобщаются свойствам демонским и напитываются ядом лицемерства. Святое Евангелие и здесь преследует грех, ища нашего спасения... «От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12:37).
Находясь в Киево-Печерской Лавре, батюшка очень хотел рассказать о Боге своим родственникам и помочь им уверовать. Но это было время отступления от веры, и сестра, под воздействием брата коммуниста, написала ему: «Не приезжай!..» Больше они не встречались. Позже родные пытались его разыскать, но безрезультатно. В годы советской власти племяннице даже сказали, что на Днепре были оползни, и некоторые здания ушли под воду, а вместе с ними и монахи.
(Страшная трагедия обрушилась на Киев через два дня после закрытия Лавры. 12 марта 1961 года прорвало дамбу на реке Днепр, и мощные селевые потоки понеслись вниз на прибрежный район Куреневку, неся страшные разрушения и смерть. Погибло много людей... Может быть, это было Божьей карой за неразумие тех, кто посягнул в своей гордыне на Церковь Христову.)
Родственники весьма огорчились, но младший брат Андрей долгое время продолжал поиски. Его сердце чувствовало, что Михаил жив. И уже после смерти батюшки родственники узнали через келейницу, что последние годы своей жизни он жил и почил всего за двести километров от родной деревни! Когда она разыскала родственников, было много слез, печали и радости. Друг, с которым его забрали с колхозного поля в фабрично-заводское училище, долго смотрел на фотографию и плакал: «Эх, Минек, Минек (так звали в детстве и юности батюшку в деревне), мой дружок. Обещал, что встретимся». Видимо, не было воли Божьей батюшке встречаться со своими родственниками.
Когда Михаила прописали, владыка сразу взял его к себе келейником. Вторым же монастырским и любимым послушанием стал для него клирос, где он был и уставщиком, и чтецом, и певчим, и канонархом. Послушания нес с большим смирением и усердием. От природы имея кроткий характер, пребывал с братией в мире. Его смиренной и послушной душе скоро стала прививаться молитва, которой будущий пустынник посвятит всю свою жизнь. Исполняя различные послушания, он постепенно приучал себя к внутренней духовной жизни.
«В приемную ко владыке сердобольные матушки приносили разные выпечки, сдобы сладкие. Я тоже кушал с ним. У меня стали телесные беспокойства происходить. Я об этом рассказал духовнику, а он и спрашивает:
– А что ты кушаешь?
– Выпечки, сдобы, масло и сметану домашнюю.
– Да нет, братик, это ж нельзя молодому.
Так и наставил. Я совсем перестал есть скоромное, сладкое.
Владыка заметил и спрашивает:
– Ты что не ешь ничего?
– Да у меня желудок не принимает.
– Ну, тогда относи братиям в трапезную».
Вскоре Михаила постригли в мантию с именем Мардарий – в честь Киево-Печерского затворника.
Владыка Нестор настолько доверял своему келейнику, что не закрывал от него даже церковную кассу. «Владыка часто уезжал по делам, а я оставался один, – вспоминал батюшка. – Все открыто... А мне – только книжки... Какая библиотека у Владыки! Как открою: жития святых, “Добротолюбие”, патерики, святоотеческие творения! И начал я читать. Ай, пустыннички Антоний Великий, Макарий Великий, Исаак Сирин, Иоанн Лествичник!.. Как начитаюсь их книг и все думаю: сколько буду терпеть? Ведь к владыке народ без конца идет. Суета. Я с утра до вечера кручусь. Идут и государственные представители, и священство, и братия, и нищие. Всех надо принять, выслушать да владыке доложить. Вечером у меня клиросное послушание, а значит, я должен быть на службе. К тому же молодой еще был, а в Лавре кого только нет: и туристы, и молодежь – все на экскурсию едут. Хотел уйти. Желание у меня было – в пустыню. Поехал к своему духовнику. Тот выслушал меня внимательно и строго сказал: “Не вздумай! Оставайся. Никуда! Иначе будешь скорбеть”. И я остался».
Но Бог, видя благое расположение монаха, не оставил это желание безответным. Первая встреча отца Мардария с пустыней произошла следующим образом.
«Я ни разу не был в отпуске. Лет, наверное, восемь так прожил. И вот подхожу однажды к владыке:
– Владыка, благословите мне отпуск.
– Отпуск? Ну, хорошо. На сколько?
– На две недели.
– А куда?
– На Кавказ.
Он посмотрел на меня... Не знаю уж, что подумал, но все-таки отпустил. А я взял и... Ну, тоже ж сообразил! Я на клиросе пел и ирмос второго гласа “Процвела есть пустыня яко крин, Господи... в нейже утвердися мое сердце” – написал, приклеил на стенку, ушел в отпуск. Другой келейник пришел на время, прочитал – и к владыке:
– Владыка, иди-ка, посмотри, что там отец Мардарий написал.
Владыка посмотрел на листок: “Процвела есть пустыня яко крин, Господи... в нейже утвердися мое сердце”.
– Ну, все! Наверное, совсем удрал. Ох, если как отец Исаакий? Что будет?.. Ну, пусть только отец Мардарий попробует не вернуться вовремя!»
Хочется безмолвия
Батюшка рассказывал: «У нас в монастыре был один старичок, схииеродиакон Исаакий, который водил экскурсии по пещерам. Сам он образованный. В монастыре много лет прожил, но потом постарел, и никакого другого послушания ему нельзя было дать, кроме экскурсовода. А ему это тяжелым казалось.
На экскурсию все мирские идут, а он должен с ними объясняться. А он ведь схимник. Но никуда не денешься.
И вот он, бывало, придет ко мне (я у владыки келейником был):
– Отец Мардарий, что мне делать?
– А что, отче Исаакий?
– Да какое невозможное послушание!
– Ну, а какое же тебе еще дать? На просфорне ты не можешь работать, на поварне – тоже, потому что старенький. Потому тебе и дали послушание водить экскурсии. Чего уж проще? Объясни экскурсантам, проведи их по пещерам и все.
– Не могу, соблазн. Я ведь схииеродиакон. Мне нужно безмолвие.
– А чего ты хочешь?
– Хочу уйти в пустыню.
– Как уйти?
– Тайно.
Говорю:
– Слушай, как это тайно? Что ты? Матерь Божья прогневается. А преподобный Киево-Печерский какое завещание дал? “Аще кто до смерти пребудет в Лавре (в монастыре) и умрет на послушании, имам дерзновение пред Господом умолить, аще какие грехи случатся”. Ты пойди, отче, к преподобному, почитай: там у его мощей эта табличка висит. Так что, если уйдешь, могут быть большие неприятности.
Он послушает, вроде успокоится. Потом время проходит, и он опять подходит:
– Отец Мардарий, может, ты как-нибудь у владыки спросишь за меня?
А как я могу спрашивать? Какое я имею право? Говорю ему:
– Нет, ты подавай прошение. Вопрос серьезный. А то и тебе, и мне влетит. Как владыка на это отреагирует? Скажет: “Что это такое? Как за моей спиной такие вопросы решаются?!”
Но прошение тоже дело нешуточное. Боится отец Исаакий. Чувствует, что могут не отпустить. Ведь наш владыка должен с митрополитом решать. А в то время управляющим был митрополит Иоанн, очень строгий. Отец Исаакий подумал-подумал и кинулся к благочинному игумену Евмению:
– Отец благочинный, мне тяжело. Какое у меня послушание! Я схимник, а там девочки молодые, мирские, полуголые... Хоть я и старый, но все равно...
– А что бы ты хотел?
– Безмолвия хочется. Вот если б потихоньку мне уйти на Кавказ. Только благословение нужно, а я уже готовый, собранный. Все. У меня уже ничего в келье нет. Только осталось благословение получить.
– Ну, отец Исаакий! Как же я могу благословить? У нас наместник. Да еще митрополит. Это ж целая проблема.
– Да я бы... Мне бы только благословение, а там, ладно, уже я скроюсь, жить там буду.
Отец Евмений:
– Нет, нет, подожди.
И отказал.
Но через некоторое время идет отец Исаакий к благочинному опять. Он несколько раз подходил к нему, а благочинный ему и отвечает:
– Отец Исаакий, ты мне уже надоел. Подавай прошение владыке, а там видно будет.
Сколько-то времени проходит, отец Исаакий снова:
– Отец Евмений! Ой, душа моя томится! Хочу на Кавказе умереть. Благословите!..
Тогда тот вынужденно так:
– Ну, Бог благословит... – чтоб только не подходил больше.
Отец Исаакий принял это за Божье благословение и сразу в келью. С вечера собрался, а утром чуть свет мы – на полунощницу, а он – тихонько за ворота и ушел. Благочинный сразу: “Братия, а почему отца Исаакия нет?” – все должны на полунощницу являться. Пошли, смотрят: дверь в его келью открыта, никого нет, иконки забраны. Ну видно, что совсем ушел...
Сообщили наместнику, владыка расстроился: “Ах, Исаакий!.. Что он натворил? Меня подвел! Такой-сякой! Сейчас рапорт буду писать, что он сбежал без благословения”. Наместник ведь должен все докладывать митрополиту. Митрополит рапорт получил, и давай нашего владыку ругать: “Куда ты смотришь, что у тебя монахи бегут?! Какой же ты наместник?!” Досталось. А про отца Исаакия: “Все, из синодика вычеркнуть! Если вдруг вернется, ни в коем случае не принимать! Чтоб даже на порог монастыря не пускали! Все, нет его!”
Такой вот приказ дал митрополит Киевский Иоанн нашему наместнику епископу Нестору. А я все слышал. Болел душой, конечно, за отца Исаакия. Все думал: “Как он там на Кавказе?..”
И вот приезжаю в Сухуми, спрашиваю: “Где тут пустынники?” В соборе мне сказали: “На Сухой речке”. Разыскал, застал прозорливого восьмидесятилетнего старца Пахомия. А иеродиакон Онисифор увидел меня, обрадовался: “Из Лавры?! Ну, расскажи, как там? Я же сколько лет там прожил! На клиросе пел... А ты что приехал?”
– Я бы хотел совсем у вас остаться.
– Совсем?
– Совсем.
– А благословение есть?
– Да пока не получил.
– Ну, хорошо. Пойдем к старцу Пахомию, он на тебя посмотрит.
А там рядом, в пяти минутах ходьбы келья его стоит. Пришли, я поклонился, взял благословение. Отец Онисифор про меня ему немножко рассказал. Отец Пахомий говорит:
– Чадо, все хорошо. Мы приняли бы тебя: ты молодой, нам помощь очень нужна, а мы старенькие уже (они действительно старенькие: там и Христофор жил, и Сергий; человек пять их было). Мы не против. Но, знаешь, чадо... Возвращайся пока обратно в монастырь, пока не время тебе сюда. А через годик приезжай.
Духом провидел. Через год, в 1961 году, нашу Лавру закрыли.
Встречаю там и отца Исаакия. Он меня как увидел, обрадовался:
– Ой, Мардарий приехал! – Конечно, не терпится ему узнать, что в монастыре делается.
– Ну, как там за меня?
– Батюшка Исаакий, дорогой. Там за тебя гром и молния. Но ты не расстраивайся.
Промолчал он, ничего не сказав. Но видно было, что расстроился очень. Потом через некоторое время говорит:
– Отец Мардарий, я скорблю, что ушел. Хотел бы вернуться.
– Отец Исаакий, какое вернуться?! Митрополит категорически от тебя отрекся. Благословил, чтобы тебя из синодика вычеркнули как беглеца, чтобы даже к воротам не подпускали. Почему, дескать, самочинно? Ты успокойся, живи уж, как есть.
– Ну, раз так, то делать нечего.
А он строит келью на озере. Помочь некому, плачет... ничего нет, помощи нет. Говорю ему:
– Не переживай. У меня отпуск, я тебе помогу.
И давай помогать городить ему келейку...
Говорили, что после кончины отца Исаакия нашли у него в келье собственноручную записочку: “Когда я умру, мое тело не хороните до тех пор, пока оно не засмердит”. Так он смирялся. И кончина у него была мученическая, Господь попустил. Бандиты долго издевались над ним и напоследок сбросили его со скалы. Говорили, что когда отец Исаакий был еще жив, он часто долго молился: “Господи, накажи меня здесь, а там помилуй!..” Видать, совесть его была отягощена тем, что он своевольно ушел из монастыря. Не исполнил данного обета пребывать в обители до смерти. Потому он, скорбя душой, просил, чтобы Господь спас его неким образом. Через какое-то наказание. И Господь принял его покаяние...
С момента кончины до погребения прошло более четырех суток, но на теле так и не появилось никаких признаков тления...
И вот отпуск у меня заканчивается. Я приезжаю в Лавру. Иду к владыке, а он говорит:
– Если бы ты на день опоздал, то я бы на тебя рапорт написал, как на Исаакия, и сан с тебя снял. Десятого числа праздник преподобного Антония, канонаршить надо. Ну, если б как Исаакий...
– Нет-нет, владыка.
Я сделал вид, как будто ничего не знаю.
– А что на стенке написано?
– Это ирмос второго гласа.
Он улыбнулся:
– Все понятно. Хорошо, что успел, а то был бы тебе “ирмос”!»
Батюшка продолжал жить и нести послушание в монастыре, но тайно молился о пустыне. Находясь в Лавре, совершал подвиги ночной молитвы, боролся со сном. Как-то у него в келье завелись клопы. «Стою, бывало, на клиросе, – говорил батюшка, – а клоп ползет по мне. Братия увидят, сделают замечание. Я отвечаю: “Пусть ползет, никому не мешает”. Но братию это смущало. Ведь я архиерейский келейник. Рассказали о клопах владыке. И когда меня не было, владыка пылесосом их убрал. Прихожу, а Владыка смеется: “Твои благодетели пропали!” Они мне спать не давали, помогали в ночной молитве, потому и благодетели.
Однажды владыка одного брата снял с послушания. Наговорили на него. Я пришел и говорю: “Вы так весь клирос разгоните, некому петь будет. Что Вы брата так притесняете?” – “Ты за него заступаешься, теперь иди и живи с ним в одной келье”. – И отстранил меня от себя...
Через месяц ситуация прояснилась, и владыка опять меня взял.
Как-то раз приехал в Лавру отец Виталий (Сидоренко) с группой паломников. Встретились мы. Радости-то было!
– Отец Мардарий, ты уже келейник у владыки?
– Да, отец Виталий.
– Хорошо, подвизайся. А мы вот паломничаем.
Пошел я в келарню, набил торбы. Приношу отцу Виталию. “Хватит, хватит, – говорит, – мы не дотащим”. В общем, обеспечил как нужно. На этом мы с отцом Виталием и расстались. В следующий раз встретились уже на Кавказе».
Девять лет так прожил отец Мардарий. Незадолго до закрытия Киево-Печерской Лавры его рукоположили в иеромонахи. Вспоминал, что «особисты» его сильно притесняли. Устраивали гонения, как на келейника владыки.
Вот прощальная характеристика от владыки Нестора: «Отец Мардарий – смиренный, воздержанный, со всеми уживчивый благочестивый подвижник».
Наконец, отец Мардарий, после закрытия Лавры, получил благословение на свое сокровенное желание ехать на Кавказ, в пустыню.
Пустынножительство в горниле испытаний
И был Он там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаною, и был со зверями; и Ангелы служили Ему.
В горах Абхазии, где подвизался отец Мардарий, пустынножители появились давно. «Огромные горы, – пишет один современный исследователь, – среди которых человек кажется таким ничтожно маленьким, молча взирающие на проносящиеся мимо них столетия, возникающие и бесследно исчезающие города, племена и целые государства, – ничто не оставляет на них следа. Абсолютное, с трудом понимаемое не испытавшими его, белое безмолвие горных вершин, и тут же покрытые густыми лесами огромные долины и ущелья без всяких признаков обитания человека, настоящие пустыни, где легко можно затеряться, уйти из мира».
В начале шестидесятых при Хрущеве началась новая волна гонений против Церкви и верующих. В массовом порядке закрывались храмы и монастыри. Предъявлялись требования по сокращению монастырских штатов, ограничению прописки иногородних. Иноки и послушники, оставшиеся вне стен обителей, вставали перед выбором: либо жить в миру на нелегальном, гонимом положении, либо скрываться в удаленных местах от преследований. Наличие на Кавказе тайной монашеской жизни и опытных наставников притягивало гонимых. В горах вновь растет число скитов и келий. Монашеские общины обосновываются в Цебельде, Азанте, Амткеле, Двуречье, Псху и других местах.
Когда батюшка приехал в Сухуми, он не сразу пошел в пустыню, потому что услышал, что уже лет десять в подвале одного дома подвизается у благочестивых матушек в полной темноте затворник Александр. И только ночью выходит погулять. Никто из соседей даже не знал об этом. Время было такое.
Отец Мардарий узнал, где он живет, и поехал к нему. Поселился рядом, вдохновленный примером Александра, тоже решил попробовать затворничать. Матушки нашли для него полуподвальную комнатку, и он там целый год жил в затворе, испытывая себя. Никуда не выходил, только ночью гулял по палисаднику.
Из затворнической жизни у матушек отец Мардарий рассказал такой случай: «Слышу, одна матушка криком кричит, как будто режут. Что такое?! Прибегаю. А она пальцем себе глаз выдавливает! – “Ты что делаешь?!” – “Вот, в Евангелии написано, что если глаз тебя искушает, то лучше вырви его!”
Ну, я ее вразумил, но глаз у нее так и остался немного поврежденным».
Вскоре скончался затворник Александр. В еде он был неприхотливым, а тут попросил матушку, чтобы она напекла пирожков на завтра. Она напекла, а он уже умер. Как раз на поминки. Наверное, предвидел свою кончину.
Батюшка год пожил, потом решил ехать в горы. А кто идет в пустыню, должен обязательно обращаться к отцу Серафиму (Романцову).
«Увидел я старца. Побеседовали мы с ним, и он сказал: “Ну, хорошо. Направляю тебя к отцу Кассиану, он там главный, чтоб тебя приняли...”
Там в горах жили отцы Кассиан, Меркурий, Виталий, Ахилла.
И как раз проводник попадается. Батюшка Серафим говорит:
– Вот тут люди идут на озеро, иди с ними к матушке Ангелине. А туда уже приходят с гор братия. Там и встретишься с ними.
Пришли мы на озеро. Как раз Петровым постом, перед праздником Петра и Павла. Кончился пост. Я там матушке Ангелине с огородом помогаю, и вот спускаются: отец Пимен, отец Кассиан, отец Меркурий.
– Кто ты? Откуда?
– Вот, – говорю, – иеромонах Мардарий из Киево-Печерской Лавры.
Братия меня встретили, обрадовались, подумали, что я с ними буду жить. Но я сказал, что желаю одиночества. Мне было благословение на уединение, по преподобному Иоанну Лествичнику. Когда я еще в монастыре жил, то такие помыслы были: “Вот, если бы закрыли монастырь (Господи, прости!), то я бы сейчас же на Кавказ, в горы на уединение”. Я прочитал “Добротолюбие” несколько раз и начитался там про безмолвие.
†††
Безмолвие есть непрерывная служба Богу и предстояние пред Ним. Память Иисусова да соединится с дыханием твоим; и тогда познаешь пользу безмолвия.
Прп. Иоанн Лествичник
– Ну ладно, ладно. Есть у нас пустая келья, туда тебя отведем. А когда нужно будет исповедаться, послужить, мы за тобой придем, – так решили братия.
– Хорошо, я не против».
Каждый из поселившихся в горах монахов, по словам отца Мардария, был по-своему интересен и угоден Богу. «У каждого, безусловно, была своя неповторимая судьба, свой крест. Целое братство. Все они жили недалеко друг от друга. И отец Виталий тоже там жил. Ему сказали, что отец Мардарий приехал, и вот мы с ним увиделись. Радости-то было! Он упал мне в ноги. Я смутился.
– Что ты, что ты, отец Виталий?!
– Отец Мардарий... Сколько лет мы с тобой не виделись.
Говорю:
– Отец Виталий, дорогой, Лавру нашу закрыли, я теперь навсегда сюда приехал. Есть благословение жить здесь. И батюшка Серафим благословил.
– О, хорошо, хорошо!
И я сразу пошел в уединение. Так год или два прожил. И вот однажды, примерно в 1965 году, братия приходят ко мне, зовут:
– Отец Мардарий, на Троицу на службу приходи.
Сначала я ведь не служил, жил в той пустой келье, где они показали. Год, второй. А они видят, что никого нет. Отец Варсонофий отказывается служить, отец Амвросий куда-то ушел, батюшка Анемподист не хочет. Тут отец Виталий и отец Ахилла за мной и пришли».
Тайный постриг
Батюшка рассказывал: «У отца Виталия в то время такая скорбь была. Он инок был, а монашеский постриг батюшка Серафим никак ему не давал:
– Даже и не спрашивай! Я знаю, когда тебя постричь, и не подходи.
Как же бедный отец Виталий скорбел! Ко всему прочему, незадолго до Троицы, с ним случилась беда. Он пошел в селение, а речка уже поднялась, потому что наступил летний сезон. Перед Троицей как раз снег в горах тает. Надо переходить вброд, а там воды по пояс, а он еще с ношей. Как до середины реки дошел, так его течением и понесло.
– Господи, погибаю!!! Матерь Божья, спаси меня!!!
А вода его крутит. Рядом никого нет. Один. Он к берегу. Рюкзак, чтобы не тянул, как-то сбросил. Рюкзак унесло. А он с Божьей помощью выкарабкался просто чудом.
– Ой, слава Богу, живой еще остался! Ну, теперь все. Теперь, батюшка, как хочешь, а я монашество буду принимать. Хочу умереть монахом.
И вот на Троицу призвали меня служить там на поляне. Я пришел как раз перед Троицкой поминальной субботой. Закончилась служба. Вызывает меня отец Виталий на разговор в одиночку. Бледный после этого купания. Он ведь и так болезненный был.
– Отец Мардарий, у меня сильная скорбь. Раз ты прибыл сюда, то помоги мне.
– Отченька, если смогу, конечно, помогу. Какая?
Он рассказал, как чуть не утонул, и про постриг, что никак батюшка не соглашается.
– Вот, Мардарий, теперь все. Ты не бойся, я пострига хочу.
– Ну, а как?
– Хочу тайный постриг от тебя получить.
– А как батюшка? Отец Серафим? Как это?
– Это тайно будет. Ты только не бойся. Я все беру на себя. Ты только постриг соверши. (Дело в том, что отец Виталий был болезненным давно. Еще со времени странничества у него был туберкулез в стадии кровохаркания. А тут, когда упал в реку и дополнительно застудился, возникла смертельная опасность. Когда туберкулез принимает тяжелую форму, кровь идет горлом. Она может не остановиться, и человек просто захлебнется. Потому отец Виталий, чувствуя серьезность своего положения, решился на такой последний шаг (примеч. монаха К.)).
– Хорошо, давай соберем всю братию. Отцов Ахиллу, Меркурия, Кассиана, Петра, Василия схимника, чтобы сообща обсудить и решить это дело. Раз постриг, то братия все-таки будут знать.
Он говорит:
– Я согласен.
– Отец Виталий, только не подведешь?
– Нет, – говорит, – нисколько виноват не будешь.
И вот на Троицу все сошлись. Много было братии.
Отслужили службу. После литургии собрались, отец Кассиан и говорит:
– Ну, что ж? Батюшка уж столько лет тянет, а человек вот, смотри, больной, умереть ведь может. А каждому хочется монашества, ведь все-таки благодать такая.
Ну и решили его постричь тайно. А кому вести? Отец Меркурий был мантийным монахом, отец Кассиан еще не постриженный. Отец Ахилла, правда, был священником, но отец Виталий отца Меркурия избрал. Они по духу сходились. Ну и все. Постриг решили назначить на Троицу. О! А ему-то! Боженька! Он как на небе! И семь дней ему по уставу в церкви находиться. А ему это самое и нужно. Он бы совсем там жил. Свечки ставит, да один там молится. Ну, мы на службу приходим, потом расходимся, а он там пребывает семь дней.
При постриге отцу Виталию дали имя Венедикт. Я не от себя дал, а братию спросил:
– Какое, братия, имя назначите?
Отец Ахилла открыл календарь и начал по святцам смотреть.
– Вот, Венедикт. Этот святой состоит в лике преподобных.
А ему такое имя, кажется, и шло. Что-то схожее было у него с жизнью преподобного Венедикта. Виталий же и уставщик был, и певчий, и миссионер, и духовник.
Постригли. Все хорошо. Семь дней уже вышло. Братия решает.
– Теперь у нас будет выход на озеро.
А раз отца Виталия постригли, то значит каждый в своей грамотке (помяннике) записал: «Монах Венедикт». И когда служба, его поминают.
Прошло некоторое время. И вот как-то раз один из братии, Петр, оставил свою грамотку в приозерной келье. Келье тайной, спрятанной между огромными камнями, где служили литургии для причастия матушек. Положил ее на окно, мол, завтра надо будет опять поминать – тогда заберу, когда к себе пойду. А одна из сестер, такая проныра, заходит и видит его грамотку. “Ну-ка, посмотрю, что там у него: записал он меня или нет?” Смотрит, она записана, и все-все братия: отцы Кассиан, Ахилла, Меркурий и монах Венедикт. Она: “Что такое? А кто у нас такой монах Венедикт? Я ведь такая – всех знаю, кто ни придет”. Через нее все люди идут. Ладно. Положила грамотку назад. Приходит отец Петр. Она ему:
– Отец Петр, это ваша грамотка?
– Да, а что ты хотела в моей грамотке?
– Да я просто посмотрела, записал ты меня или нет. А кто у нас Венедиктом записанный?
– А тебе какое дело?
Он растерялся. Это ж тайна: “Ой, Боже! Помоги!”
– Где?!
– А вот, в грамотке написано.
– Да это... да это... Ну... – в общем, начал ей придумывать.
А она – ну такая проныра!
– Нет, кто-то у нас живет тайно. А мы не знаем. А почему? Мы должны же знать всех, продукты же надо носить.
Сколько-то времени прошло. Братия забрали ноши с продуктами и пошли по речке к себе. А она поехала в город, как батюшка велел. Потому что благодетели к нему продукты привезли, и их надо было переправить на озеро. Пришла она к батюшке и взяла благословение.
Батюшка Серафим спрашивает:
– Ну, как у вас там дела?
– Да только что братия были, все забрали.
– Хорошо. Вот еще давай бери. Нагружайте в автобус и везите, чтобы они всем были обеспечены.
Но тут она не вытерпела и говорит:
– Батюшка, я там у отца Петра взяла грамотку посмотреть, а там какой-то монах Венедикт появился. Откуда он, мы не знаем. К нам не приходит, может тайный какой-нибудь?
Батюшка:
– Монах Венедикт? Как без моего благословения мог там монах появиться? Только у меня монахи благословляются, больше никто не имеет права. Отец Кассиан без благословения не примет никого. Слушай. Бери продукты и поезжай. А как только придут братия, передай Виталию, пусть ко мне придет. Скажи, батюшка зовет.
Приходят с гор братия. Они тогда ноши носили. Как раз был сезон. Неделя пройдет, и опять идут. Пришли к матушкам отец Виталий и все остальные. Она и говорит:
– Отец Виталий, я была в Сухуми, от батюшки вам продуктов привезла. Батюшка просит, чтобы ты к нему пришел.
Отец Виталий, конечно, почувствовал, что что-то будет. Но уже только молился: “Господи, помилуй!”
Приезжает. Взял благословение, и бух в ноги батюшки. Раз, два, три...
Батюшка ему:
– Ну, ну. Все хорошо, все хорошо. Садись. Как вы там подвизаетесь?
– Да, батюшка, вашими святыми молитвами. Все хорошо, все благополучно.
– А что у вас там за Венедикт появился? Монах новый какой-то? Я его не знаю?
Отец Виталий молчит, молится. Батюшка смотрит. Отец Виталий начал меняться в лице.
– Что это такое с тобой случилось? Почему не отвечаешь? Какой Венедикт? Откуда он взялся? А ну, отвечай! – строго уже говорит.
А отец Виталий опять в ноги – бух!
– Батюшка, простите!
– Что простите?!
– Это я постриг принял.
– Какой постриг? Откуда? Кто благословил? Кто постригал?
– Батюшка, простите! Простите!..
– Ты такой, что только и знаешь, что простите! Что ты натворил? Кто благословлял? Я тебя не благословлял. Кто постриг? Мардарий? А кто благословлял Мардария постричь тебя?
Пошло дело. А я знал, чувствовал, что это рано или поздно откроется. Батюшка:
– Не признаю тебя как монаха, ни при каком условии! Виталий был, Виталий и есть. Все. Свободен. Езжай в пустыню.
У отца Виталия скорбь. Что же делать? Он тогда сразу к отцу Андронику в Тбилиси поехал. Приехал, плачет:
– Батюшка, вот такое случилось.
– Что?
– Вот так постриг принял.
– А кто постригал?
– Отец Мардарий.
– Отец Мардарий? Я его знаю, он у меня в келье ночевал. Хороший, келейником был у владыки Нестора в Лавре. Все это известно. Ну и что?
– Он постриг.
– А как?
– Так получилось, что без благословения отца Серафима. Я сколько лет прошу батюшку, а он все ни в какую. А у меня легкие больные – кровь горлом идет, прямо еле живу. Хочется в мантии умереть.
– Все будет хорошо, не беспокойся. На днях поеду в Сухуми к батюшке Серафиму и поговорю с ним. Все наладится, не переживай.
Приезжает батюшка Андроник к отцу Серафиму. Побеседовали они, а потом отец Серафим говорит:
– Отец Андроник, знаешь, что Виталий натворил? Самочинно постриг принял!
А отец Андроник это уже знает:
– Ладно уж, батюшка, не будем вспоминать. Раз принял, ладно. Ну, что теперь? Если бы провинился… А вообще, постриг (схима, монашество) не снимается, сан только снимается за грехи смертные, да епитимью дают. Прости его, батюшка, он будет подвизаться. Он послушный. Куда еще? Пускай остается.
Так утешил он батюшку Серафима. А тот и отвечает:
– Ну, ладно.
Вызывает он опять отца Венедикта-Виталия и говорит:
– Прощаю тебя.
Но на том не успокоился: “Отца Мардария знаю, он у отца Андроника в келье ночевал. Ко мне обращался. Послушный тогда еще был, не преступал. Но сколько времени прошло. А может, он под запрещением был? Вот я поеду в Чернигов (у батюшки там было много духовных чад) и узнаю у владыки”.
А владыку моего, когда закрыли Лавру, перевели в Чернигов.
– Владыка, отец Мардарий – это ваш келейник?
– Да.
– Иеромонах?
– Иеромонах.
– Он у вас под запрещением не был?
Владыка говорит:
– Он у меня такой келейник был, что я ему все доверял!
– Да вот он одного брата постриг без благословения.
– Ну, что ж, если такое случилось... А так никаких запрещений.
Привозит батюшка Серафим из Чернигова бумагу: под запрещением не был, все хорошо – послужной список, специальный такой документ. Присылает его в пустыню: “Передайте отцу Мардарию”. Слава Богу! С тех пор все наладилось.
Так совершился постриг, и пошел отец Виталий дальше служить Богу отцом Венедиктом. Вот уж как он этому рад был! Подвиги пошли, хотя он и так был подвижником, аскетом. Приехали к нему однажды две матушки. Вспоминает одна из них: он их встретил, упал на колени и ноги стал целовать, они смутились: “Что вы, что вы, батюшка”, – и в сторону стали отходить. А он всех так встречал. Потом пригласил на трапезу.
А отец Серафим смирял его довольно жестко, чтобы не дать повода к возношению и самомнению. Хотя уже сам постриг был отцу Виталию поводом к величайшему смирению. Оттого, что он, якобы, принял его своевольно. Это было для него сильным смиряющим обстоятельством на многие годы, до времени принятия им великой схимы. Напоминало ему, что он все-таки “своевольник”. Господь устроил все таким образом, что, с одной стороны, устрашил его смертью, а с другой – ослушанием старца отца Серафима. Отец Виталий оказался как бы между двух огней. Но, думается, что в этом совершился Промысл Божий для вящего его смирения».
Высоко в горах
Отец Мардарий поселился за озером Амткел, как он говорил, «в тупике». Его келья находилась на высоте около тысячи пятисот метров над уровнем моря, в очень труднодоступном месте. Нелегко было туда добираться. Многие знают, в горах летом хорошо, когда тепло, хотя редко кто даже летом добирался до тех мест, а уж зимой по горам и вовсе не пройдешь. Снега выпадает до пяти метров высотой. Вот как батюшка описывал опасности, с которыми приходилось постоянно сталкиваться: «Кругом скалы, пропасти. Если оступишься, костей точно не соберешь. Лезешь, трясешься (мышцы дрожат от напряжения!). Что ты! Бывает, что на коленях ползешь, так как стоя, в рост, передвигаться нельзя, подъем – семьдесят-восемьдесят градусов. Взбираешься, как на вертикальную стенку. А назад боишься оглянуться, потому что голова может закружиться. Так метров сто надо преодолеть, а потом уже становится проще. И так добираешься до кельи. Мы с собой веревки капроновые брали, метров по пятьдесят. Натянем одну и по ней забираемся, поскольку так было безопаснее. А от той веревки еще веревку...»
Был такой случай в горах во время гонений на пустынножителей. Вертолет летел за монахами, преследуя их как диких животных и постепенно прижимая к пропасти. А за пропастью был густой, непроходимый лес. И если каким-то непостижимым образом пустынники могли бы преодолеть эту пропасть, то совсем несложно было бы скрыться там между огромными старыми деревьями. Но перейти через пропасть было совершенно невозможно. Вертолетчик, предчувствуя близость развязки, стал резко приземляться. Монахи, считая, что все кончено, мысленно прощались с жизнью. И тут произошло чудо. Монах, идущий первым, перекрестил перед собой воздух, и все пошли через пропасть, словно под ногами у них была твердая почва.
Вертолетчика, собственными глазами видевшего, как идут по воздуху преследуемые им иноки, словно по невидимому мосту, бросило в жар. Трудно сказать, что пережил он в эти минуты, какие мысленные картины предстали перед его глазами, однако на базу он вернулся совершенно другим человеком.
Испытывая величайшее смятение, этот видавший виды сильный и решительный человек, после непродолжительных сомнений и колебаний, отказался от партбилета. Смело исповедал Господа, во всеуслышание заявив, что отказывается далее охотиться на невиновных безоружных людей. Со временем Господь, приняв его искреннее покаяние, щедро наделил его даром веры.
Духовное окормление в пустыне
Следует отметить, что при кажущейся свободе жизнь братии в горах Кавказа строго регламентировалась определенными келейными правилами, индивидуальными для каждого, и во всем была иерархичной. Все они находились в полном послушании у старца и отсекали перед братиями собственную волю. Не получив отеческого благословения схиархимандрита Серафима, насельники никого в общину не принимали, и также, не испросив предварительно совета духоносного старца, ничего самочинно не смели предпринять. Такое послушание приносило добрые плоды. Питаясь соками старческой молитвы, иноки успешно продвигались по духовной лестнице, постепенно освобождаясь от страстей и обучаясь умному деланию.
«Мы из пустыни выходили редко. Один раз пришли к батюшке Серафиму. Батюшка всегда нам был рад. Рыбку, гостинцев, денег даст и говорит: “Ну, теперь отправляйтесь в свои келии”. Жил он в Сухуми прямо в центре, недалеко от церкви. Многие приезжали к нему», – вспоминал отец Мардарий.
Старец Серафим был духовником сухумского кафедрального собора. Никогда до этого собор не был переполнен так, как при отце Серафиме. В последние годы своей жизни, удрученный многими подвигами, старец безропотно нес свой тяжелый крест пастырства. Он не только по-прежнему принимал людей, но и рассылал множество писем, отвечая на вопросы своих духовных детей. И никогда никто не слышал от него слова нетерпения или ропота, никто не видел его в унынии. Как пастырь, он жил во Христе, утвердился в истинной святости, был истинным мучеником, распинался со Христом ради паствы, был достойным носителем благодати Христовой. До конца жизни отец Серафим сохранил бодрость духа и ясность ума, крепкую веру в Бога и глубокую молитвенность. Он имел дар непрестанной Иисусовой молитвы.
Старцы окормляли пустынников не самочинно, а по благословению митрополита Зиновия, пребывавшего в то время в сане епископа и бравшего на себя всю полноту ответственности за молившихся в горах отшельников. Более того, и это следует особенно подчеркнуть, о пребывании в горах монахов было хорошо известно грузинскому Святейшему Католикосу Каллистрату, а затем сменившему его Патриарху Мелхиседеку, личностям необыкновенным и выдающимся. Общеизвестно, что они высоко ценили подвиг пустынножителей и молились за них. В значительной мере благодаря духовной чуткости этих великих перед Богом архипастырей владыке Зиновию удалось приютить на Кавказе опальных Глинских старцев.
Светлое служение
Пустыня возрождает девственность, говорил отец Мардарий. Если в пустыне правильно подвизаться, то можно сразу попасть в великую высь. Но это кому будет даровано не от природы, а от духа. Подвизаться надо строго: не только душой, но и телом. Много трудиться. Омывать тело монах может один раз в год, перед Пасхой. Но это если совершенный монах (батюшка это делал и того реже).
Пустыня – это «академия» монашества, нужно сначала пройти школу, институт (общежительный монастырь), а потом идти в академию. Если кого Бог благословит.
Иногда приходили к нему братья, просились на жительство рядом. Батюшка благословлял. Строили недалеко келии, но долго не выдерживали, уходили. А батюшка скорбел: «Куда от Бога, в мир...»
Путь до кельи батюшки был неблизкий. Если ему было необходимо спуститься в город, в обратный путь он выходил на рассвете и шел весь световой день, но ночь все равно заставала его в пути. Поэтому чаще всего приходилось ночевать в братской келье и только на следующий день продолжать путь дальше.
Отец Мардарий очень любил пустыню. В последние годы жизни он часто вспоминал время своего пустынножительства. Очень тосковал. «Пойду, бывало, в лесочек возле кельи, – вспоминал батюшка, – дровишек поднесу, и в это время Иисусову молитву читаю и духовно наслаждаюсь. Тишина кругом. Но приходилось и по келье что-то подделать, подремонтировать. А в праздники никаких дел. В праздники я всю ночь бодрствовал. С вечера на молитву становился – все по Уставу. Книги у меня были. Вечерню и утреню совершу... В девять часов ужинаю, все по графику. Потом надо ложиться, а в час ночи вставать. Впоследствии так привык, что всегда просыпался в это время. Даже часы не нужны.
Четыре часа сна, и просыпаюсь, думаю о Страшном Суде. При мысли о Страшном Суде приходили слезы. Затем начинал молитву Иисусову умом в сердце без помыслов. И так молитву держал до утра, а утром отдыхал. Днем читал часы».
Если подвижник старается держать обильную молитву без помыслов, то душа очищается. И батюшка, по благодати Божьей, стяжал эту чистоту. Молитва – свет для души. Один монах спросил, откуда у него всегда такое радостное состояние души, и он ответил: «Господь мне это дал, так как я в свое время потрудился». Говорил это без гордости и тщеславия.
Однажды иеромонаху Зиновию, ныне владыке, который приезжал к нему из России для духовных бесед и привозил продукты для братии, он открыл вот что. Братия обычно встречались для совместной молитвы в пустыннической церкви по субботам и воскресениям и служили всенощное бдение и литургию с вечера субботы до утра воскресения, потом причащались, трапезничали, беседовали и расходились по своим келиям. В очередное воскресение батюшка вернулся после службы в свою келию. Душа его была утешена, состояние благостное. Сел на коечку и стал молиться. Когда закончил, решил выйти на воздух. Смотрит, идет брат из гостиницы и говорит:
– Отец Мардарий, ты не заболел?
– Нет, слава Богу, а что?
– Да сегодня же суббота, мы тебя несколько часов ждем, а ты не приходишь на службу (а он должен был служить как священник), и мы решили проведать тебя, не заболел ли ты?
– Так я же был на службе.
– Но то было в прошлую субботу.
То есть с того времени прошла целая неделя, а он и не заметил, что несколько дней провел в молитве. Для него исчезло все окружающее, ибо благодать не знает ни места, ни времени. Целую неделю он не ощущал ни чувства голода, ни своего тела, ничего, окружающего его. Душа его пребывала в горнем, и ум его постигал горнее.
«Я был в состоянии, когда мне не хотелось ни пить, ни есть, ни отвлекаться ни на что», – вспоминал батюшка.
«Это, – говорит владыка, – меня потрясло. Я уже знал, что такое с ним бывало не раз. Он мог пребывать вне времени. И в этот раз он вышел из этого состояния именно тогда, когда брат подходил к келье. Ангел Хранитель, видно, позаботился об этом».
С такой большой ревностью батюшка нес свой пустыннический подвиг. Такая ревность – редкое явление в нашем поколении и является исключением. Промысл Божий устраивает, чтобы в каждом поколении находились такие подвижники, дабы и мы могли прочно стоять в вере православной. Они не вводят ничего нового, они хранят то же самое Предание Церкви.
В начале своего пустынножительства он делал по тысяче земных поклонов: по триста с перерывами. «Как мячик», – говорил батюшка. Но из-за помыслов тщеславия на некоторое время он оставил это количество и стал делать только двенадцать земных поклонов в день, понимая, что лучше делать немного, но со смирением. Для него сердечная чистота была важнее телесных подвигов. Вначале пробовал спать сидя, но почувствовал от этого большое телесное изнеможение, и стал спать лежа. Вообще батюшка старался идти средним путем, избегая крайностей. Пищу вкушал простую, однообразную, лишенную приятности и вкусности. У него была алюминиевая чаша, в которой он варил жидкую гречневую кашу. В обед съедал больше половины, на ужин – остальное. «Я однажды у него обедал, – вспоминает иеромонах Василий, – но не прошло и часа, как снова почувствовал голод. Добавлял он в разрешенные дни селедку, которая хранилась у него в алюминиевом бидоне, залитая подсолнечным маслом, но имела эта селедка дурной запах. Однажды я спросил у него: “Почему меня так борет чревоугодие?” Он ответил: “От того, что у вас в пище разнообразие. Вы можете себе позволить и консервы, и сгущенное молоко, а у меня одна и та же гречка со ржавой селедкой”».
†††
Поистине, достигший безмолвия не будет заботиться и о теле своем; ибо неложен обещавший попещись о нем.
Прп. Иоанн Лествичник
Чтобы уныние не нападало
Стремление к подвижнической жизни было у всех братий. Большая часть монахов поселились на реке Амткел.
«В то время наша братская община в лесу состояла из семи человек, в их числе были иеромонах Мардарий, я, монах Кассиан, монах Меркурий, отец Виталий, – вспоминает отец Аввакум. – Жили в основном в отдельных кельях, поодиночке, друг от друга метров на пятьдесят. И на два километра были. Мы старались друг друга поддерживать спасительными примерами. Были беседы братии, которые порой длились многие часы. Самая главная тема: как спастись? Как спасти душеньку? Все примеры – и спасительные, и погибельные брали из Священного Писания и наставлений святых отцов. Но, в основном, беседовали по праздникам, а также когда приходили гости».
У каждого из братий было свое келейное правило, состоявшее из молитвословий и Иисусовой молитвы. Построили большую келью – церковь, где собирались для богослужений.
Братия иногда забирали отца Мардария в церковь. Совершали всенощные, литургии – все по Уставу. Отец Виталий разбирался в пении, знал Устав, поэтому был за псаломщика. Все, кто мог, пели, отец Мардарий служил. «Церковь была простенькая, но благодать какая!..» – вспоминал батюшка.
Но, к сожалению, враг рода человеческого, ненавидящий монашеский подвиг, восставал на пустынников, и впоследствии безбожные власти воспрепятствовали их жительству в пустыне. Из-за этого многие меняли места жительства. Отец Мардарий тоже в разных местах пустыни жил.
В одно время пришли подвизаться в пустыню молодые матушки. И отец Мардарий кому-то из них уступил свою келью. Говорил: «Они же матушки и строить не могут». Но случилось искушение. Один брат хотел их выгнать. «Что это, они с нами по одной тропе ходить будут?» Нарвал крапивы: «Если еще придут, отхлещу». Они пошли, поплакались отцу Мардарию. Он их сторону принял и передал тому брату: «Вы можете ходить где угодно, вы можете себе кельи строить, а они не могут. Скажите ему, что брата такого-то я знаю, а монаха такого-то не знаю». И матушек оставили в покое.
Иеромонах Мардарий с иеродиаконом Аввакумом и монахом Меркурием переселились в место, называемое Двуречьем. Там ранее было построено монахом Меркурием три кельи. Прожили они там совместно несколько лет. По причине высокой влажности монах Меркурий перешел в другое место, так как у него были больные легкие. Он подыскал себе более сухой участок, а отец Мардарий и отец Аввакум еще несколько лет оставались там. Батюшка рассказывал, что они всю седмицу не общались – пребывали в молчании, а в субботу вечером сходились вместе и вычитывали воскресную всенощную. Вместе ужинали и беседовали о писаниях святых отцов, друг другу открывали помыслы, читали Иисусову молитву, а утром совершали воскресную полунощницу, часы и изобразительны. Затем обедали и опять расходились по своим келиям.
Отец Аввакум сделал себе гроб, чтобы иметь память смертную. Он был очень серьезный и строгий монах, не любивший многословия и празднословия. В пустыню пришел из Почаевского скита, где нес послушание плотника.
Про отца Аввакума рассказывали, что когда он Псалтирь читает, то с него хоть рубашку сними, не реагировал, в таком молитвенном состоянии был. Он всю Псалтирь на память знал, как мы «Отче наш».
«Помню, – рассказывал батюшка, – отец Аввакум не раз говорил: “Вот ты какой, тебе и будильник не нужен, чтобы ночью вставать на молитву”.
Как-то раз приходит он и спрашивает:
– Если я возле твоей кельи поселюсь, неплохо будет?
Я ему говорю:
– Думаю, что неплохо. С братом хорошо.
Ну и стали жить рядышком. Однажды он говорит:
– Как бы нам ночью вместе молиться? Днем-то я читаю Евангелие, Псалтирь, остальное монашеское правило. А ночью меня сон сильно борет. Просплю и скорблю. До пяти, до шести часов утра просплю.
– А чего ты хочешь?
– Давай сходиться ночью на молитву. Приходи ко мне в два часа ночи.
– Хорошо.
Он жил недалеко – минутах в двадцати ходьбы. Я к нему ночью ходил даже без фонарика. Он рад. А мне – что моя келья, что его – какая разница? Вот мы сходимся... Утренние молитвы. Лампадочка горит. Он начитанный, все на память знает. Это хорошо. Когда лампадку тушить надо, знает. Она отвлекает ум. Я раньше думал, что глаза надо закрывать, но глаза закрываешь – сон нападает. А надо, чтобы темно было. Он и говорит: “А теперь, отец Мардарий, мы лампадку тушим, и давай становиться на Иисусову молитву. Я сейчас сотню молча прочитаю – умом и сердцем только. И ты так твори”. Я говорю: “Хорошо”. А в конце сотни мы произносим вслух: “Молитвами святых отец наших...” Это значит, что сотня закончена, переходим ко второй. В начале сотни читаем три молитвы вслух, остальные молча. Садимся и так молимся. Так немного разгоняется сон. “А если один, то никак”, – говорит отец Аввакум. Он закончит свою сотницу, начинаю я, и так попеременно. Так у нас молитва и шла до утра. С двух и до семи. В основном сидя, но можно иногда стоя, если сон сильно нападает. Отец Аввакум очень довольный был. “Ну, – говорит, – отец Мардарий, ты теперь свободный, теперь можешь в свою келью идти”. Он потом у себя молится, а я – у себя: утешился он. “Хорошо, – говорит, – у меня теперь сна ночью нет, а то я как просплю, такая скорбь, такое уныние нападает”. Не мог он избежать искушений от уныния. Часто открывал это отцу Мардарию, который имел радостное состояние души. А для отца Аввакума это было ощутимой духовной поддержкой.
Один монах-пустынник рассказывал, что уныние в миру не сравнится с пустынническим. Муха пролетит, а ты думаешь: какая счастливая, может полететь и людей увидеть.
«А у меня, – говорил батюшка, – такого не было. В час ночи встану хоть летом, хоть зимой. Выхожу в сарайчик, там прохладно. Руки снегом потру, лицо потру, чтобы сон отогнать (так святые отцы делали). Потом захожу в келью и начинаю вслух Иисусову молитву петь. Василий Великий пишет, что вслух можно. И так пока сон не отойдет. А потом уже тихо молюсь, так как звук нарушает внимание: что-то услышишь и отвлекаешься. Всенощную молишься молча, по памяти, а остальное – по книгам. Но в основном – по памяти. Думаешь: “Когда же разговор услышу?” Однажды заговорил и даже перепугался – свой голос услышал».
Страхи
Однажды батюшку предупредили, что его хотят убить местные жители. Он жил высоко в горах и в полном уединении. Но был один охотник, который заходил к пустынникам, пил чай, беседовал. Однажды он зашел к пустыннику N., побыл немного и ушел. Через некоторое время N. услышал выстрел и, не придав значения, подумал, что это охотник стреляет, а оказалось, что за охотником следили и его убили. Когда узнали об этом сыновья охотника, они сразу решили найти убийцу и отомстить за смерть отца, по принятой у них традиции кровной мести. Убийцу не нашли, но недалеко от места убийства находилась келья пустынника N., и сыновья знали, что отец заходил к нему. Пустынника N. предупредили, и тот покинул свою келию. Ушел еще выше в горы и поселился в пещере, но настолько узкой и мелкой, что даже ноги не умещались в ней. И поскольку все время ноги находились вне пещеры – и под дождем, и под снегом, – вскоре у него началась гангрена. Благодетели, узнав, забрали его к себе и показали врачам. Те предложили операцию с ампутацией ног. Но пустынник отказался. И добрые люди оставили его у себя, начав лечить народными средствами. А сыновья убитого искали-искали пустынника, не нашли и решили убить отца Мардария. Батюшку предупредили, и он перебрался на жительство столь высоко, куда не только преследователи бы не дошли, вообще мало кто мог добраться до этого места. Но, к сожалению, это не остановило мстителей, и впоследствии они выбрали другую жертву. Был убит и сброшен в пропасть ни в чем не повинный монах-пустынник. Братия предположила, что это именно они его убили (так отомстили).
«Однажды идем мы по указанию карты, – рассказывал гость пустынников отец Серафим, – смотрим, а с горы катится какое-то большое колесо, словно кем-то брошенное. А оказалось, это удав. Растянулся прямо перед нами сантиметрах в двадцати и встал. То к одному тянется, то к другому – нюхает каждого. Представляете? Около двух часов мы стояли, боясь пошевелиться, только молитву про себя читали. А удав все вертел головой на уровне наших глаз. Потом вдруг снова свернулся колесом и дальше с горы покатился. Мы друг к другу:
– Ты живой?
– Слава Богу!
Страшная это была встреча. Когда опасность миновала, у нас слезы потекли. И опять пошли мы по компасу. Тут нам встретился отшельник – иеродиакон Аввакум. Он прозорливец был, знал, что нам удав попался и, видимо, по его молитве, тот оставил нас и укатился».
К сожалению, во время грузино-абхазской войны отцу Аввакуму пришлось покинуть Абхазию и уехать в Россию. Один из братьев-пустынножителей вспоминал: «Когда началась война в 1992 году, и недалеко проходила линия фронта, пришли военные к отцу Аввакуму и сказали: “Отец, если хочешь остаться в живых, то по-быстрому собирайся и уходи отсюда, потому что здесь будет проходить линия фронта. Ты находишься в смертельной опасности”. И ему пришлось уйти из пустыни».
Но до конца своих дней отец Аввакум не оставлял своего келейного монашеского правила, несмотря на то, что в последние годы своей жизни сильно болел. Правда, теперь уже свободное от молитвы время он посвящал своему любимому плотничьему делу – изготовлению крестов. И конечно, проводил время в беседах с приходящими к нему людьми. Преставился иеродиакон Аввакум 7 июля 2009 года на день святого Иоанна Предтечи, главу которого когда-то обрели в горах Абхазии близ Коман. После смерти отца Мардария не прошло и сорока дней! Вот такая между ними была духовная связь. Упокой, Господи, в селениях праведных его душу и нас помилуй и спаси его святыми молитвами.
Суровые будни отца Мардария
Покой и праздность – гибель душе, и больше демонов могут вредить ей.
Прп. Исаак Сирин
Утром батюшка обычно растапливал печку, варил еду. Это как «развлечение» – сон отходит, ведь ночь не спал. Трапеза в час дня.
«После обеда сажусь читать или иное что-нибудь делаю: иду в лес дровишек нарубить, что-нибудь подремонтирую... Вижу, что по времени хватит трудиться физически, пора отдохнуть. И бросаю. Около трех часов дня иду, ложусь. А сон – как после пасхальной ночи. Упадешь и мгновенно “отключаешься”. Проснулся – ага, полчетвертого. Еще полтора часа можно почитать. Беру книгу, а сон уже отошел. Сон – его надо перебить, и он отходит – пришел-ушел. Берусь за книгу – почитаю немного. Я любил читать, ох, как любил! Библию два раза прочитал. Серафим Саровский говорил, что кто прочитает Библию два раза, тот получит особую благодать – умиление. И уныние не будет давить. А тут уже и пять часов.
Будильника у меня не было, он мне не нужен был. А были карманные часики – братия подарили. В пять часов на вечерню становлюсь. И вот открыты Минеи, Следованная Псалтирь, “Благослови душе моя, Господа...” наизусть знал, а “Господи, воззвах” – там уже стихиры, надо из Минеи брать. А стихиры ведь такие умилительные, в них заложен такой смысл, такая глубина духовная! Все внимание там. Думаю: “Боже, какая это сила, какая благодать!..” Прочитывал умом. Боялся петь. Вообще пение у меня “выключалось”, потому что молитва не поется, а читается. Пение отвлекает, и тогда я молча молюсь. Стану на коленочки, а книги – передо мною, и про себя стихирки читаю. Потом дальше, дальше: вечерня, утреня. Я на коечку кладу подушку, покрываю ее чистым платком и на нее кладу книги, так и вычитываю. А когда кушаю, то на койку сяду, кашицу – на коленочки. Келья у меня маленькая была: два метра на полтора. Ни стола, ни стула – ничего не было».
Батюшкина жизнь вся была посвящена молитве: «Правило читаю, каноны вычитываю, Псалтирь. После каждой кафизмы – помянник. Ой, у меня столько помянников было! Как я любил поминать! Обычно, когда люди дают записки, какое-то время их почитал, и можно сжечь, а я не могу. Хоть раз в месяц, но всех помяну. Около двух часов читал я помянники за упокой и за здравие. Ну как оставлю? Как сожгу? Имена сожгу? Душеньки ведь...»
Беспредельная любовь старца к людям, которая изливалась на всех вокруг него и на весь мир, и выражалась, прежде всего, в непрестанной молитве. Тому, кто молится в духе и истине (см.: Ин. 4:23–24), дается во Христе любовь к ближнему. От большой любви он сам был готов пострадать за других, поэтому так молился Господу о прощении грехов.
И отцу Виталию было свойственно подобное отношение к поминальным записочкам. Отец Мардарий впоследствии вспоминал:
«Однажды один иеромонах наведался в пустынную церковку, принеся с собой огромную, хорошо переплетенную книгу, где чьей-то искусной рукой в три ряда на каждой странице каллиграфически были написаны имена, сообщенные ему доброхотными жертвовательницами. Отслужив всего лишь одну литургию, во время которой отец Виталий в алтаре прочитал все эти имена, иеромонах вновь отправился в город, навсегда оставив книгу в алтаре. Отец Виталий, этот абсолютный бессребреник, в течение целого года (!), после исполнения своего келейного правила, ежедневно стоял в алтаре и едва успевал за два часа прочитывать объемистый том, в котором насчитывалось не менее двадцати пяти тысяч имен».
Но вернемся к «суровым будням» отца Мардария. Батюшка, живя в пустыне, практически не знал, что такое уныние. Если и случалось отцу Мардарию унывать, то вот по какому поводу: «Я немножко унывал зимой, когда снега выпадало много. Пока покидаю снег, уже нет сил правило выполнять. Сижу. Ноги дрожат, руки трясутся, голова болит. Как лягу – и не помню, как засну, а правило же надо выполнять. Думаю: “Господи, значит так Тебе угодно”. Я же не рад, что снег так идет. По пять метров снега выпадало. Бывало, с гор лавина идет, а ты сидишь в келье и вдруг слышишь шум, гул... “Господи, помилуй, лавина пошла!” Чувствую, келью как будто прижало. Лавина прошла, а я смотрю и вижу, что окна и сараи завалены, дверь из кельи открыть не могу, так как ее придавило снегом.
Господи, помилуй!
Думаю: “Ну, все!.. Что делать?” Хорошо чурки большие среди дров были. “Пока снег рыхлый, буду пытаться что-то делать”. Беру чурку и этим поленом в дверь – бух, бух! Она чуть-чуть поддается. О! Двигается! Еще на четверть! Еле боком вылез. И давай кидать, кидать от двери этот снег! Так раза два в год бывает. А если нет лавины, просто идет снег, то это тоже опасно. Он все кругом заваливает – стена может не выдержать, или крыша может упасть. Келья-то стоит не на ровном месте, а на склоне, и если не откидывать снег со стороны склона, то спрессовавшаяся снежная масса может покосить или совсем разрушить келью. Тогда конец, считай, что все пропало. Поэтому работать приходилось по многу часов, суток не хватало. Я откидывал снег, чтобы очистить откос от склона горы до стены, чтобы на келью не давило. Вот так бывало зимой. И это меня немножко в уныние приводило. Думаю: “Что ж такое, Господи? Я думал, тут буду молиться, а что-то не то выходит”. Зато летом, когда снега нет – никаких проблем. А зимой – кидаю, кидаю. Но бывает, прекратится снегопад – вот милость Божья. “Ну, – думаю, – слава Богу, теперь откидывать нет нужды”. Вернусь опять за свое правило».
†††
Малый волос беспокоит око, и малое попечение губит безмолвие; ибо безмолвие есть отложение всех помышлений, не относящихся к делу спасения, и отвержение всех попечений, даже и тех, которые по-видимому основательны.
Прп. Иоанн Лествичник
Батюшка подвижничество свое тщательно скрывал. Но братья, иногда приходившие посетить старца, не могли не заметить его строгой жизни. Как впоследствии рассказывал один пустынник: «Живя на озере, отец Мардарий не пек себе хлеб, а пользовался сухарями, которые иногда ему приносили. В основном он заваривал одну муку в кастрюле и ложкой кушал этот кисель сине-серого цвета, который назывался “гомоло”, вместо хлеба. Мы оценили этот подвиг, потому что без хлеба, что бы ты ни ел, какую бы густую кашу или еще что-нибудь, но через два-три часа снова хочется что-то скушать. А батюшка нес такой подвиг довольно продолжительное время. Много лет. Кушал он в основном гречневую кашу. Самой большой “роскошью” и утешением была для него селедка, которая покупалась осенью, резалась на кусочки, складывалась в бидон и заливалась растительным маслом. Если осень была теплая, то эта селедка скоро приобретала характерный “душок” протухшей рыбы. Но отец Мардарий все равно употреблял ее по праздникам в течение нескольких месяцев. Положит несколько ложек гречневой каши в мисочку и туда же кусочек селедки. Это была для него праздничная трапеза. Чай он не пил. В основном употреблял теплую или холодную воду с сахаром или медом, которые иногда ему приносили. Ни борща, ни супа, ни тем более каких-либо салатов-винегретов или других блюд у него не было – только каша, в которую часто добавлял крапиву, ржавая селедка и мед. Это было его подкреплением и утешением в течение многих и многих лет.
Когда оставалась одна крупа, тогда батюшка добавлял в кашу только растущую поблизости съедобную траву, обычно ту же крапиву. Воду набирал из находившегося рядом источника. Зимой топил снег и на талой воде готовил себе еду. Как-то привезли батюшке из Краснодара чай. “Ну, – думает батюшка, – придут гости, угощу их и сам попью, попробую”. Но гостей долгое время не было, и он решил попробовать сам – говорили, что чай бодрость придает. Попил, и молитва пропала. “Нет, – решил батюшка, – такая бодрость мне не нужна”. А кофе никогда и не пробовал. Он нес особый подвиг, который не все могут понести».
О плодах безмолвия
Несмотря на суровые условия жизни, отец Мардарий очень любил свое уединение. Как часто он впоследствии вспоминал: «Никуда не хотелось выходить. Уединение любил! Месяц никого нет, второй... А зимой так вообще никого. Святые Дары есть, думаю: “Заболею – и ладно, причащусь и – в руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой...”»
Старец познал, какую огромную пользу приносит упражнение в безмолвии. Он не знал, что такое празднословие, при котором теряется благодать Божья, у него никогда его не было, он непрестанно творил Иисусову молитву.
Отец Мардарий говорил: чтобы получить откровение от Бога, нужно десять дней пожить в полном затворе, пребывая в непрестанной молитве. Без воды и пищи. И даже солнца не видеть. А потом через человека, через сновидение можно получить откровение от Бога.
Как-то батюшка сильно заболел. Ухаживать за ним пришел отец Константин. Сохранилось письмо, которое писал он схиархимандриту Феодосию на случай, если отойдет к Господу.
Отец Феодосий, благословите!
С земным поклоном к Вам монах Константин (пустынник). Пишу это письмо по просьбе отца Мардария, который теперь живет около нас. Он просит, чтобы ему постарались достать:
1. Схимнический куколь.
2. Схимнический параман (нарамник).
3. Воздух на лицо усопшему.
4. Клобук и скуфью 58 размера.
5. Разрешительную молитву.
Выражаем благодарность за всю Вашу прежнюю заботу и помощь. Господь да воздаст вам Своею благодатью и в сем, и в будущем веке.
Просим прощения и святых молитв.
Оставайтесь с Богом.
P. S. Обстановка у нас пока, слава Богу, спокойная. Если по какой-то причине не сможете приехать сами, то, может, через кого-то передадите.
Когда приходили братья из близлежащей пустыни к батюшке, он их радушно принимал. Мыл им ноги, сушил одежду, обувь, трапезой угощал. Но говорил: «Братия, вы бы лучше не приходили. Тропу протопчете. Увидят. Лучше по келиям молиться». Очень большая опасность в горах от охотников, от пришлых людей. Враг их сильно на пустынников натравливает. А батюшка любил свою пустыньку, уединение, богомыслие, молитву. Боялся, чтобы не нашли и не нарушили ничего. Церковная служба с тропарями и всем остальным хороша, но с Иисусовой молитвой несопоставима. Исихастская жизнь намного выше, чем церковное псалмопение, кроме литургии (литургия выше всего в мире), поэтому батюшка ночи и дни посвящал Иисусовой молитве и боялся ее потерять.
Однажды шли они с братом по пустыньке. Брат говорит:
– Так хлеба хочется!
– Хлеба хочется, да? – как бы тоже рассуждал батюшка.
Идут дальше, и вдруг видит брат – лежит между деревьями кусок свежего хлеба. Удивился он:
– Откуда здесь хлеб?
– Наверное, охотники положили.
«Нет, – думает брат. – Какие здесь охотники? Это батюшка помолился». (Этот брат еще жив, и когда это вспоминает, плачет.)
Господь хранил батюшку. Он уже тогда являлся утешением для многих страждущих людей, приходящих к нему. «Помню, – рассказывает один брат, – приходили мы к батюшке перед праздниками на службу. Читали вечерню, утреню. Утром часы, обедницу, исповедовались, причащались запасными Дарами, которые у него всегда хранились. После службы задавали ему вопросы. Однажды мы спросили о плодах безмолвия. И батюшка так живо, подняв руки к небу, ответил нам: “Вот когда сидишь в келье и никого не видишь, и никого не слышишь, только одно ощущаешь – рядом с тобой Господь. И вот, вот, Он рядом! Ты Его чувствуешь, только что не видишь”. Говорил он это так впечатлительно, так радостно, что хотелось стать монахом и жить по-монашески, хотя мы в то время были еще юными и не решались принимать монашество. А эта его тихость, его кротость, его простота очень благотворно действовали на нас, начинающих, будущих монахов».
Другой пустынножитель также вспоминал о том времени общения с батюшкой: «Как благодатно, как приятно было исповедоваться у отца Мардария! Он был и как отец, и как мать. Он утешал душу скорбящую, болящую, унывающую». На вопрос об унынии в пустыне, он отвечал: «У меня не было уныния. Только радость и ликование с Богом и Ангелами. У каждого свой путь, свой крест. У меня – пустыня. Только по благословению, пройдя послушание в монастыре, можно идти в пустыню. Сколько ни приходило ко мне по самоволию, всех принимал, но ничего у них не получалось. Уходили, приходили, опять уходили...»
Жил строго по Евангелию
Когда открыли Киево-Печерскую Лавру, братия стали звать отца Мардария вернуться в родную обитель. Батюшка, хотя и имел собственный духовный опыт, но по смирению привык разрешать свои недоумения, испрашивая волю Божью через старцев. Когда в очередной раз, приехав с благотворительной помощью, пришел к нему в келью отец Ахила (схиархимандрит Феодосий), батюшка задал ему волновавший его вопрос: «Отец Ахила, что мне делать? Меня зовут в Киево-Печерскую Лавру. Там еще есть монахи, которые знают меня. Как мне быть?» Отец Ахила сказал: «Доживай здесь. Ты теперь такой слабый. Там нужны сильные. Не надо уходить». Безоговорочно подчинившись благословению старца, отец Мардарий продолжал нести свой молитвенный подвиг в пустыне.
Когда началась грузино-абхазская война, она его непосредственно не коснулась. Боевые самолеты летали совсем рядом, бомбили так сильно, что вокруг все грохотало и взрывалось. Из-за боевых действий спускаться с гор было нельзя. У батюшки кончились продукты, хотя и до этого он ел совсем чуть-чуть. «Я так мало ел, что когда ходил, аж шатался, да за стенки держался». Ему было уже более шестидесяти лет. Но Бог миловал.
Поскольку грузинское духовенство свои приходы покинуло (на всю Абхазию в то время осталось лишь три-четыре священника) и с отступившими войсками вернулось в Грузию, верующий народ остался без пастырского окормления. Тогда из любви и жалости к страждущим людям с гор спустился отец Мардарий и около трех месяцев помогал в кафедральном соборе города Сухуми отцу Паисию (Уварову). Он служил, утешал, исповедовал, а кругом были беда, горе, смерть. Когда узнавали, что придет служить отец Мардарий, люди шли и шли к нему, часами не уходили из храма, чтобы получить от него утешение.
В 2001 году у отца Мардария стало резко ухудшаться зрение, обнаружились катаракта, глаукома. Да еще седалищный нерв воспалился, он не мог даже разогнуться. Спасался лишь ночными молитвами, да покаянными слезами. А тут и другая скорбь подошла – замучила аденома. Пришлось снова спускаться в город. Еле успели прооперировать в Сухуми. Еще бы немного, и он умер. Очень помог тогда отец Виссарион (Аплиаа). Он лично устроил отца Мардария в лучшую клинику и попросил врачей оказать батюшке самую быструю помощь. «Он нужен нашей Церкви!» – решительно тогда заявил этот авторитетный в Абхазии священник.
Около сорока лет батюшка подвизался в горах Кавказа и все оставшееся время земной жизни вспоминал: «Моя пустынечка! Ох, моя пустынечка...» Ему так ее не хватало. Он жил строго по Евангельским заповедям, по заветам святых отцов и своей жизнью показал нам, что основой для спасения всегда были и будут молитва, послушание и любовь к ближним.
†††
Богу угодно, чтобы мы подали Ему только малый предлог, и Сам уже делает все прочее для нашего спасения.
Прп. Нил Синайский
Батюшка В России
Если не увидим в себе плодов любви, мира, радости, кротости, смиренномудрия, простоты, искренности, веры, сколько должно великодушия и дружелюбия – то трудились мы без пользы.
Прп. Макарий Египетский
В пустыне батюшка ослаб физически, полностью потеряв зрение. Электричества не было, а читал он много, да все при свечах или керосиновой лампе «коптушке». Оставаться одному в пустыне старцу было уже опасно: скалы, обрывы. В любой момент он мог оступиться.
Некоторое время жил с ним иеродиакон Алипий, ныне почивший, который оставил о себе добрую память.
«Отец Алипий рассказывал о себе не много, – вспоминает раба Божья Наталия, его келейница, – подвиги свои он скрывал. Многие, знавшие иеродиакона Алипия, называли его батюшкой по его любви к нам, состраданию к людям. Рядом с отцом Алипием мы находились ближе к Богу, чувствовали себя уверенней, более независимыми от страстей мира».
Родился иеродиакон Алипий (в миру Аксенов Петр Андреевич) 25 февраля 1935 года на празднование Иверской иконы Божьей Матери (которую очень почитал) в Сибири, в Омской области, в многодетной семье, был самым младшим ребенком, пятнадцатым. В школе увлекался спортом, был солистом в хоре. Три года служил в армии в Германии. Потом поступил в Омский медицинский институт. Женился. На его несчастье жена была неверующая, венчаться не пожелала. Когда у них должны были родиться близнецы, родителей посетила скорбь. Один ребенок родился мертвым, а второй немного пожил и тоже умер. Часто к нему приезжал старший брат Иван и говорил: «Ты думаешь о спасении души?» Тогда-то Петр и решил посвятить свою жизнь Господу. В 1969 году он бросает институт, оставляет мир и едет в Псково-Печерский монастырь. Там он трудится, а спустя некоторое время становится послушником. Исправно несет послушание и посещает все богослужения.
Как-то на престольный праздник Успения Пресвятой Богородицы приехал монах с рюкзаком и много рассказывал о Глинских старцах, которые после закрытия пустыни перебрались на Кавказ... Послушнику Петру так пришлись по душе эти рассказы, что он тоже решил ехать на Кавказ. Некоторое время жил в селе Лыхны (Абхазия), где нес послушание в древнем храме Успения Пресвятой Богородицы. Настоятелем храма был известный многим в Абхазии митрофорный протоиерей Петр. Послушник с тем же именем Петр начал помогать ему сначала звонарем, потом пек просфоры, пел на клиросе, но горы Кавказа не давали ему покоя. И в 1972 году он все же ушел в горы. Там он и познакомился с отцом Мардарием. О своем пустынническом подвиге Петр ничего не рассказывал. Известно, что старцы ему в один голос говорили, что надо возвращаться в Псково-Печерский монастырь. И он не смог ослушаться старцев, поэтому и вернулся назад. В 1978 году рясофорного послушника Петра постригли в монахи с именем Алипий и в скором времени рукоположили в иеродиаконы. В 1988 году он опять уходит в горы Абхазии. Два года пустыннической жизни отец Алипий живет в дупле дерева (оно образовалось в стволе упавшей большой липы), где во весь рост и выпрямиться-то было невозможно. Но там он сильно заболел и в 1992 году ушел жить с братией на озеро Амткел. Там у братии был свой храм, где они причащались Святых Христовых Тайн. У отца Алипия была своя важная миссия – он часто ездил в Сухуми за продуктами, инвентарем, разной мелочью, и никогда не снимал подрясника, не прятал бороды и волос, а когда проходил с твердой верой и молитвой мимо милиционеров, они его как будто не замечали. Последний год пустыннической жизни он жил в одной келии с отцом Мардарием, который был уже слепеньким и без посторонней помощи не мог обходиться. Вот они друг за другом и ухаживали. Но когда отец Алипий совсем ослаб, его все же вынесли из пустыни. Некоторое время он не мог даже встать с постели, у него не действовали колени. Но его немного подлечили, и он стал ходить медленно с палочкой, правда, только на прямых ногах, и так до конца жизни. Вскоре его перевезли на лечение в Ростов, где он и жил до своей кончины. За утешением и помощью к нему приезжало много людей со своими скорбями, болезнями. Он за всех молился, утешал их и «побивал своей лечебной палочкой». Несколько раз он приезжал в Юрьево, куда в последние годы жизни переехал жить отец Мардарий, постриженный в схиму с именем Алексий.
Они тепло встречались и беседовали как близкие по духу старцы. И отец Алексий, бывало, направлял к нему людей.
Тяжелая болезнь
Но это было позже, а пока отец Мардарий не хотел оставлять свою пустыню, несмотря на слепоту и недомогание. Господь послал ему в помощь келейника, молодого и здорового, но сваны (грузины-горцы) забрали его в плен. И хотя его потом вызволили, но возвращаться назад ему было уже опасно. И батюшка, оставшись совсем один, вынужден был дать согласие на настойчивые просьбы братии вывезти его из пустыни в город Сухуми. Тем более, что ему требовалось срочное лечение.
Батюшку лечили, но здоровье его не улучшалось. Некоторое время он пожил в городе, хотя душа его тосковала по пустыне. О нем стали узнавать люди и один за другим приезжать за помощью. Батюшка всех с любовью принимал, поддерживал, молился, но всегда искал уединения. Очень скорбел, когда терялась молитва. Люди приходили с разными намерениями, и он, столько лет проживший в безмолвии, часто говорил: «Вот у отца Виталия и других отцов есть благословение жить среди людей, а у меня путь по преподобному Лествичнику – уединение, безмолвие».
†††
Что бывает с рыбою, вышедшею из воды, то бывает и с умом, который выступил из памятования о Боге и парит в памятовании о мире.
Прп. Исаак Сирин
Как же батюшка попал в Россию? В Абхазии после грузино-абхазской войны периодически возникали политические волнения, и многие пустынники полагали, что в случае опасности они могут уехать в Задонск, к владыке Никону, которого они знали и любили. Об этом батюшка рассказал монахине Иулиании, которая часто бывала у него в пустыне и в Сухуми, еще до ее пострига. «Они-то быстренько доедут, добегут. А как же батюшка, слепенький, тяжело больной? Как же он?» – скорбела она. И после крестного хода в день святителя Тихона Задонского она чудным образом попала на прием к владыке и рассказала ему об отце Мардарии. Владыка благословил перевезти батюшку в Задонск. Полгода батюшка молился, чтобы узнать волю Божью. Ведь человек предполагает, а Господь располагает. И Господь так определил дальнейшую судьбу отца Мардария.
Март 2007 года. Границу пересекли легко. Остановились на несколько дней в Ростове-на-Дону, где его уже ждали духовные чада. И многие получили от батюшки духовные советы. Затем отправились в село Юрьево, которое находится от города Задонска примерно в двадцати километрах.
В Юрьеве, на небольшой территории, располагалась монастырская пасека. Это тихое и уютное местечко батюшке сразу понравилось.
К сожалению, болезнь все настойчивее давала о себе знать, через некоторое время батюшке стало совсем плохо, и его по «скорой» отвезли в больницу. Владыка, как только узнал об этом, обратился за помощью к врачам Липецкой городской больницы и благословил батюшку на операцию, на чем настаивали врачи. Доктора сделали все, что могли. Но состояние здоровья батюшки было крайне тяжелым. С медицинской точки зрения он уже не должен был жить. Но произошло чудо. Любящие старца духовные чада его вымолили. Лечащий врач не мог этому поверить, сказал, что в медицине такого не бывает.
Постриг в схиму
Девять дней отец Мардарий находился в отделении реанимации. Легкие его три дня не дышали – вместо них работал аппарат. Через два дня после операции владыка Никон постриг батюшку в схиму. Схима, его собственные молитвы, молитвы владыки, молитвы его духовных чад помогли батюшке выжить. В день пострига он удивительно хорошо себя чувствовал, разговаривал, улыбался, хотя легкие еще не дышали.
Когда владыка предложил ему или оставить прежнее имя Мардарий, или назвать в честь Алексия, человека Божия, в день памяти которого происходил постриг, то батюшка сказал: «Алексия, Алексия, человека Божия! Я его так люблю!» Так он стал иеросхимонахом Алексием. На следующий день ему стало хуже, и он пробыл в реанимации еще шесть дней.
†††
Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие.
Несмотря на тяжелое состояние, Иисусова молитва не покидала батюшку.
«Но был момент, – вспоминал батюшка, – когда от боли молитва ушла. И я вдруг увидел, что кто-то, похожий на отца Виталия, стоит сзади и читает Иисусову молитву. И тут же все наладилось. Молитва вернулась!» Вот такая была у них духовная связь. Связь между небом и землей.
После реанимации батюшку перевели в отделении терапии. Когда в палату к нему заходили врачи и медсестры, спрашивая о состоянии его здоровья, он, преодолевая немощь, отвечал: «Ой, миленькие, хорошо. Слава Богу! Спаси вас, Господи!»
Постепенно он стал поправляться. За ним был хороший уход. Более месяца, после больницы, находился в Рождество-Богородицком мужском монастыре. Окреп и пожелал вернуться в Юрьево. И еще больше двух лет прожил батюшка в этом селе. За месяц до кончины приезжал врач-реаниматолог, который присутствовал на операциях, и удивлялся, что этот человек еще жив.
По святым молитвам владыки, молитвам батюшки, духовных чад и многих людей, знавших батюшку, произошло это чудо. Его просили: «Батюшка, поживите, вы так нам нужны, нужны ваши святые молитвы, утешение». И он по любви к людям, выполняя их просьбу и пожелание, молился, дабы Господь продлил его дни. К нему, так же как и в Сухуми, приезжали разные люди – священники и миряне, духовные чада и тяжелобольные, а он так хотел уединения. Отказать он никому не мог, и это отражалось на его слабом здоровье. Батюшка за всех молился, болел душой. Всех больных он благословлял начинать выздоровление с «генеральной» исповеди, вспоминая грехи от семи лет.
И в Абхазии о нем помнили, просили вернуться, но он говорил: «Мне здесь хорошо, как в раю. Здесь буду и умирать». О диагнозе болезни владыка не благословлял ему говорить. Врачи обнаружили раковую опухоль, из-за которой образовался перитонит. В течение трех месяцев он перенес три сложнейших операции. После операций на какое-то время его здоровье улучшалось. Владыка, близкие, врачи поддерживали его, приезжали домой, в больницу. Он был безмерно благодарен всем за такое внимание и заботу о нем.
Блаженная любовь
О батюшке можно сказать, что он был евангельское дитя. Так искренне он любил Бога, любил ближнего своего. Тот не верует во Христа, кто не любит Его. Тот не любит Его, кто не любит ближнего своего. И в последнее время, когда его болезнь обострилась, он не переставал заботиться о болящих, скорбящих. Как-то батюшку посетила старица Мария и с ней одна раба Божья. Увидев батюшку, старица сказала: «Он уже на небесах». Она попросила келейницу к нему никого не пускать, потому что «ничего земного ему уже не надо». А раба Божья все удивлялась: «Как он объял меня своей любовью! Сказал, чтобы еще приезжала». Ей показалось, что батюшка выделил ее из всех. Старица пояснила: «Разве ты не понимаешь, что он показал тебе и нам, как надо всех любить».
Та старица была в затворе много лет, и когда пожелала проехать по России, то увидела холод и голод духовный. «Матерь Божья плачет и скорбит о нас, а Господь милостив, ждет нас. Холодные сердца. Нет молитвы. А время-то последнее. Светильников мало, мало, мало». Это она говорила так строго, так сурово, и батюшка Алексий тоже это понимал, а потому днем и ночью воздевал руки и молился. Молился он всегда усердно, слезно, выпрашивая у Господа милости для всех. Достаточно было позвонить, рассказать ему через келейницу о своих немощах, скорбях, попросить помолиться, и многие получали утешение.
«А иногда побеседую с кем-нибудь, и теряется молитва, очень плохо мне тогда», – говорил батюшка.
Греческий старец Сергий говорил: «Придут к старцу, зададут сто вопросов и ни одного духовного: “Как спастись?” А проблемы у людей одинаковые: дети, братья, мужья-алкоголики, кто-то ушел в секту, кто-то разводится, болеет и так далее. Помоги, батюшка. А ведь все Богом попущено. Рассуждай, находи причину в себе и терпи. Непрестанно молись, кайся. Но мы маловерные, малодушные. Помоги нам, Господи».
В таких случаях батюшка старался меньше говорить «от себя», а приводил примеры из Евангелия, из житий святых, из поучений святых отцов. Он был «хотя и невежда в слове, но не в познании» (2 Kop. 11, 6). Простой подвижник может не знать риторики, но имеет духовное ведение благодати, которая обретена молитвой и аскетическим очищением. Батюшка боялся кого-либо осудить. Боялся нечаянно обидеть человека, беспокоился за каждую душу днем и ночью. Даже температура и давление поднимались. Некоторые, рассчитывая на его любвеобильное сердце, хотели получить благословение на сомнительные поступки.
Батюшка был воистину счастливым человеком, идущим узким путем и входящим тесными вратами в жизнь вечную. Главным богатством, которым одарил его Господь, была жертвенная, не имеющая границ любовь. Она светилась во всех его движениях, в разговоре, во взгляде. Многие, видя его, начинали плакать. Черствые сердца сразу же смягчались, чувствуя исходящую от него благодать. В его присутствии проходили скорби, все тяжелое на душе уступало место тишине, покою, блаженной радости. Таково было действие этой любви. Старец непрестанно пребывал в молитве. А когда благодать начинает действовать в душе молящегося, тогда умножается его любовь к Богу, так что он не в состоянии выносить того, что чувствует. Затем обращается эта любовь к миру и человеку, которого подвижник любит до такой степени, что хотел бы взять на себя всю человеческую боль и все горе, лишь бы другие избавились от этого. Он сострадает всякой скорби и нужде, сострадает и бессловесным животным, так что даже плачет, видя их страдания! Таковы свойства любви. Но приводит их в действие и вызывает их молитва. Потому и не переставал преуспевший в молитве батюшка молиться обо всем мире. Как бы ни казалось поразительным и дерзновенным это утверждение, но от таких старцев зависит само продолжение жизни на земле. Когда их не станет, наступит конец мира сего.
†††
В любви к Богу и любви к ближнему сосредоточивается весь Закон Божий, потому что любовь есть та добродетель, которая составляется из полноты всех прочих добродетелей. «Любовь... есть совокупность совершенства» (Кол. 3:14), по определению апостола.
Свт. Игнатий (Брянчанинов)
У батюшки была любовь не только к человеку и животным, но и к каждой былиночке. Говорил, что за одну кошку Господь может помиловать. В каждом творении видел Творца.
Соседская собака приходила.
– Вари кашу, корми. И псы собирают крохи под столом, – подсказывал батюшка.
Однажды пошел снег, было очень холодно. Батюшка волновался, как бы не замело снегом будку дворовой собаки Малыша. Утром попросил: «Иди, посмотри, залез он в будку или сидит под дверью?» Какова же была его радость, когда узнал, что Малыш залез и сидит в будке! И когда на следующий день пошел снежок, он сказал: «Вот хорошо. Малыш-то в будке сидит, его не заметет».
«Кошка бездомная к нам прибилась, – вспоминает келейница, – просил покормить, настелить ей в сарае тряпок побольше, чтоб не замерзла. Кормушку для птиц просил сделать, повесить и кормить каждый день семечками. Замечал и рассказывал разные тонкости о животных, которые не в каждой книге о животных найдешь. Наблюдал за ними в детстве и юности в деревне, потом – в пустыне. Например, что ласточки кормятся только на лету, с земли ничего не берут; вороны своих детей не кормят, а оставляют их в гнездах, и те, широко раскрыв рты, питаются насекомыми, которые туда сами залетают. Так Господь заботится о каждой твари».
Когда батюшка жил в пустыне, к нему в келью заползла змея. Убить ее он не мог и надеялся, что она уползет обратно. Но ей, видно, понравилась тихость батюшки, и она не торопилась уползать. Забралась под пол и жила там несколько дней, пока он все-таки не решился прогнать ее. Опасно все-таки.
Тогда же к келье приходили медведь, дикие козы, олени. Батюшка их подкармливал. Когда его увозили из пустыни, на горе стоял медведь и смотрел вслед. Прощался.
В последние годы, когда здоровье батюшки стало хуже, он думал, что это климат не подходит, и говорил келейнице: «Поедем в Адыши (горное селение в Абхазии). Пусть там шакалы поют (заметьте, не воют, а поют), а мы будем покупать корм и кормить их».
Батюшка говорил, что всякая тварь жила бы в свете и радости, если бы грехопадение Адама не изменило всей жизни мира, но в карающих печальных судьбах она подпала суете, нестроениям и страданиям. Мы и перед животными в неоплатном долгу. Животные-то перед Богом ни в чем не виноваты. К большому сожалению, греховная природа нынешнего человека такова, что он становится губителем всего живого на земле. Он видит в зверушках и птицах не душу, а исключительно мясо и шкуру. Но это еще полбеды. Зачастую на охоте и рыбалке он убивает животных не ради пропитания, а для развлечения. Человек, творящий такое и испытывающий удовольствие при виде страданий Божьей твари, – не христианин! И если он считает себя верующим, то его вера с христианством несовместима. Бог любит всех созданных Им существ.
Некоторое время в пустыне с батюшкой подвизался один иеромонах. Он рассказывал, что когда поднялся туда, пошел снег, тропы замело, и пустыня закрылась. И он остался там жить. Батюшка его заставлял дровишки рубить, что было ему трудно, так как он был городским человеком. Ноши носил. В пути попадались звери: медведи, косули, дикие козы, много змей. Он, когда видел их, глаза закрывал. А отец Мардарий говорил: глаза закрывать не надо, они монахов не трогают, потому что они молятся.
Каким должно быть отношение христианина к животным, видно в житиях православных святых.
Преподобный Серафим Саровский возле своей землянки кормил лесных зверушек. К нему приходили зайцы, лисы, белки и даже медведь. Он не был равнодушен и к их страданиям.
По молитве преподобного Сергия Радонежского был исцелен слепой медвежонок, которого к его избушке принесла медведица. Старец Герасим Иорданский извлек занозу из лапы льва. Зверь после этого всю жизнь смиренно трудился рядом со святым и скончался от печали на его могиле. Многие афонские старцы разговаривали с животными как с людьми. Любили даже пауков, змей.
Искушения цивилизации
Отец Алексий, как и многие старцы, с осторожностью относился к современным «благам цивилизации». И когда его спрашивали о нынешних днях, он с душевным порывом предостерегал: время сейчас гораздо страшнее годов репрессий. Тогда были открытые гонения на православных, сейчас же идет скрытая психологическая война.
В сегодняшнее время опасны две позиции – усыпление и кликушество, отчаяние. Две крайности. Нужно быть внимательными. Впереди – вечность. Нужно сохранить душу, сохранить верность Христу, не потерять Его.
Повсеместное распространение плодов прогресса – мобильных телефонов, компьютеров, телевидения и т. д. – способствует глобализации. Сегодня создается «новый мир», в котором все изменится – все будет единое, усредненное.
Установится тотальный контроль над всеми странами и народами, всем обществом. Страшный порядок, нечеловеческий. А единственной движущей силой станет мировое правительство, которое будет контролировать каждого человека, каждое государство. Попущено это в Промысле Божьем. Задача – подчинить, а значит, погубить как можно больше людей. Это явные признаки приближения Второго Пришествия Христа. Об этом писал апостол Иоанн Богослов в своем Откровении (гл.13:14).
Мы живем в то время, когда это реальность. Это вопрос спасения нашей души. Создаются многочисленные материальные удобства, а это будет способствовать поклонению антихристу. Произойдет пленение сердца материальными благами.
Если мы хотим быть со Христом, нам нельзя принимать этот порядок. «Погонят – пусть гонят, убивать будут – пусть убивают, наше Отечество на небесах. Главное – спасти душу, – говорил батюшка. – Мы не должны ничего бояться; надо страшиться только того, чтобы не отпасть от Христа. Цель жизни – не потерять Его, твердо стоять во Христе. Жить, радоваться, не унывать. Наша задача – быть в Духе Божьем, и нам все будет открыто».
†††
Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем.
«Упражняйтесь больше в Святом Писании, – советовал батюшка. – А что в этих всех современных книгах, зачем они? В мире сейчас много ученых приходят к вере. Они видят, что что-то не то. Приходилось и мне с такими встречаться. Они говорили, я – нужный человек, высокого образования, но неверующий. Я знаю, дескать, Бога нет (Господи, прости нас!). Но я, как умный человек, посмотрю на небо – солнце висит на воздухе, луна, звезды, в небе – зори огненные, земля вся украшена. Для кого? И только сейчас начинаю понимать. Для человека! Человеку все дано. Потому что он по образу и подобию Божьему создан. И вся Божья тварь только для человека. Вот человек вечный, а Божья тварь (звери, птицы, насекомые), все в землю уходят. А человек предстанет перед Страшным судом Господним и за все ответит».
Когда у батюшки спрашивали про царя: кто он – страстотерпец, мученик, искупитель? Батюшка отвечал: «А что нам об этом думать? Царь-батюшка, Богом помазанный. Он сейчас в раю. Пострадал за истинную веру православную, за Россию-матушку. И народ вел ко спасению. Если считаем себя верующими, то и мы должны отстаивать Православие, ни в коем случае не отступать, стоять до последнего. А кто служит Богу и мамоне, с них пример брать нельзя. Мы должны брать пример с истинных христиан, с истинных пастырей. А батюшка-царь заслужил себе кровью вечное спасение. Не поехал за границу. И дочерям предлагали выехать за границу – ни в какую. Мы пострадаем за веру православную, матушку-Россию. А вот что будет с теми, которые с ними так поступили?.. Ну, может покаются, Господь прощает все грехи. А где покаяние? Вот так, миленькие, будьте осторожны. Вы не думайте, что все так просто. Сейчас многие подделываются под христиан, в храм ходят, осеняют себя большими крестами, а что при этом думают? Зачем? Хотя некоторые молятся, и им открывается. Мы ж спастись хотим, ну а мир не думает о спасении. Он здесь хочет лишь красиво жить, царство здесь организовать. А Царство на небе. У Господа. И Господь все видит, все слышит, Сердцеведец Господь. Он дал человеку ум, свободу и волю. Никакой человек никуда не скроется. Сейчас много людей приходят в храм, вроде молятся, а в душе далеки от Бога, искренности нет. Обрядоверие».
Батюшка говорил, что последние монахи будут спасаться болезнями и скорбями. Монастырские послушания многие будут нести с ропотом и рваться к власти. Это падение духа.
«Очень многие миряне рвутся к власти. А они подумали, куда они пойдут после этой власти без Бога? Они что ли бессмертные на земле? Конечно, нет. Придет смерть, и куда они попадут? К дьяволу, в преисподнюю? Нам надо истину соблюсти, жить по заповедям Божьим и не делать дела антихристовы. А без воли Бога ничего не будет, волос с головы не упадет. Вспомните, от чего предостерегал апостол Иоанн Богослов – кто не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть антихрист (см.: 1Ин. 4:3). Спаситель не во времени, расстояния никакого нет. Мы сейчас сидим и беседуем, а Господь слышит каждое слово и радуется, что у нас духовная беседа. Укрепляем друг друга. Чтобы не попасть в ловушку».
Рассудительность и прозорливость
Батюшка все говорил и делал с рассуждением и нас к этому призывал. Считал, что рассуждение намного ценнее пророчества. Прозорливость и пророчество приносят пользу Церкви и отчасти созидают ее. Рассуждение же созидает и совершенствует прежде всего самого человека, обладающего этим даром, а затем он может принести пользу всем остальным, поскольку знает и противоборствующие стороны, и врага, и образ ведения брани. На нечто подобное указывает и святой апостол Павел, говоря: «Ибо нам не безызвестны его умыслы» (2Кор. 2:11).
О прозорливости батюшки, которой он не придавал никакого значения, можно узнать по многим свидетельствам. Вспоминается, как в Юрьево к батюшке из монастыря привезли продукты на ГАЗели. Было это ранней весной, дорога в это время практически непроезжая. С трудом братия добрались, а на обратный путь попросили у батюшки молитв и благословения. Батюшка им и говорит: «Езжайте. Езжайте смело. Вот только возле столба будьте осторожны». Братия поехали. Сначала все было хорошо, но у единственного в поле электрического столба машина основательно застряла в грязи. В это время чудом (еще работа на полях не началась), совершенно неожиданно в поле появился грейдер. Так их и вытащил. Откуда незрячий батюшка, не видевший никогда этой дороги, мог знать про этот столб? Тем более о том, что они застрянут?
И второй случай, открывающий батюшкину прозорливость. Рассказал о нем один иеромонах. Приехали к батюшке за духовными советами много братий, среди которых были монахи, послушники и сам этот иеромонах. Идет батюшка к ним. Останавливается возле него, единственного священника, и говорит: «Благословите, батюшка». И опять незрячий батюшка «увидел».
И немало было таких случаев прозорливости. Но так как сам старец этому не придавал значения, о других случаях рассказывать не будем. Он всех призывал к рассуждению, говоря, что это главная добродетель: «Будьте смиренными, и светильник рассуждения никогда не погаснет в вас, ведь поистине Бог “смиренным дает благодать” (Иак. 4, 6.)». И если потеряна благодать, требуются величайшие усилия, чтобы вновь ее обрести, когда она удалилась из-за противления человека Богу. Потому многие обрели благодать в начале пути, но не многие из лишившихся благодати стяжали ее вновь. «Не ищите прозорливых, ищите смиренных...»
Евхаристия
К Причастию батюшка относился очень строго. Он не был сторонником частого причащения, и сам, будучи иеросхимонахом, причащался раз в неделю, хотя некоторые священники предлагали ему, как схимнику, причащаться каждый день. Перед Причастием батюшка принимал постную пищу один раз в день, в обед. Вечером ничего не вкушал. Говорил, что после елеепомазания нельзя ничего ни пить, ни есть до принятия Святых Тайн. Даже в последние дни жизни, в каком бы состоянии он ни был, просил читать для него правило ко Причащению полностью. «Со страхом Божиим и верою» приступал к этому святому таинству. Будучи даже тяжело больным, делал перед Чашей поклоны... и просветлялся после Причастия. Глядя на него, всякий мог ощутить великую силу этого таинства.
†††
Как львы, дышащие огнем, так мы отходим от Святой Трапезы, став страшными для диавола, имея в себе и нашего Главу Христа, и любовь, которую Он нам оказал. Эта Кровь делает сияющим царский образ нашей души, рождает невыразимую красоту, не дает увянуть благородству в душе, орошая ее непрестанно и питая. Эта Кровь, достойно принимаемая, прочь гонит от нас бесов, привлекает же Ангелов, вместе с Владыкой Ангелов. Ибо бесы убегают, когда видят Владычнюю Кровь, а Ангелы собираются. Она – спасение наших душ, ею радуется душа, ею украшается, ею согревается, она делает наш ум светлее огня. Она делает нашу душу чище золота. Причащающиеся этой Крови стоят вместе с Ангелами и вышними силами, будучи одеты в ту же, что и у них, царскую одежду и оружие имея духовное. Но я не сказал еще о самом великом: причащающиеся одеты в Самого Царя.
Свт. Иоанн Златоуст
Так же отец Алексий относился и к таинству Соборования. Если человек не болеет, то он советовал ему обязательно собороваться один раз в год, желательно во время Великого поста. После тяжелых операций некоторое время батюшку соборовали и причащали каждый день. Это нужда, необходимость для укрепления здоровья духовного и физического. Батюшка очень боялся формального отношения к этим таинствам. В последние дни жизни он жаловался владыке: «Они заставляют меня причащаться каждый день». Владыка благословил: «Причащайся через день или через два».
Батюшка жил строго по Евангелию и заветам святых отцов. В последние дни, когда метастазы пошли в печень, келейница просила: «Батюшка, медок надо кушать, хоть ложечку. Печень любит сладенькое». А он отвечал: «Святой Исаак Сирин пишет, что мед увеличивает желчь, и человек становится жестче».
В последний Великий пост батюшка с келейницей вычитывали всю Постную Триодь. Когда была неделя о Страшном Суде, перед чтением он говорил: «Если бы люди знали, что мы сегодня будем читать! Какие слова! Как страшно!» После чтения менялся в лице, молчал и плакал. Так все это переживал.
Первую неделю последнего Великого поста строго постился, боялся нарушить устав. Когда келейница предложила ему оливки в первую неделю поста, он отказался: это лакомство.
Говорил келейнице: звони отцу Василию, как мне поститься? Она ему: зачем отцу Василию, как владыка благословит. Он в ответ: владыка благословит, как тяжелобольному, кушать все. Она позвонила отцу Василию, и он сказал: кушать все, его болезнь – это пост. Неудовлетворен был батюшка: «Тогда звони отцу Константину». Келейница отвечала: «Отец Константин еще не спустился с гор, там еще много снега». Батюшка подумал и говорит: «Святитель Иоанн Златоуст писал: если человек не нарушает поста по болезни и от этого умирает – сразу в рай, если нарушает и умирает – тогда не знаю, куда...»
Последняя пасхальная ночь прошла у него удивительно. Это пасхальное богослужение служил скитский иеромонах Антоний в батюшкиной келье. В пасхальную седмицу к нему приезжали и поздравляли братья и сестры из разных монастырей. Он радовался, как мог. Но телесные силы были на исходе. Он пребывал уже в некотором забвении. Боли были невыносимые. Стонал. Старался скрывать свою боль. И не принимал ни одной обезболивающей таблетки, ни одной.
Когда келейница спросила у него:
– Можно ли рассказать о Вас или написать, если по воле Божьей Вы раньше меня отойдете ко Господу?
Он разрешил:
– Ну что ж, можно.
Но потом, через некоторое время, говорит ей:
– Иди сюда, пока не забыл. Ничего обо мне не рассказывай. Не благословляю. Богу это не нужно, моей душе тоже. Я хотел жить и умереть странником, но вот так получилось.
– А если люди будут спрашивать о Вас?
– Как владыка благословит, – ответил он.
Прости нас, батюшка
Почил батюшка как праведник. Пребывал в молитве. Все время крестился. День и ночь просил прощения у всего мира. Молился за весь мир: «Господи, помилуй весь мир, всех православных христиан. Матерь Божья, не оставь меня. Помоги мне пройти мытарства. Я ведь был с Тобой всегда, служил Тебе, старался. Ты все видела, знаешь всю мою жизнь». И вдруг, как закричит: «Матерь Божья! Матерь Божья! Царица Небесная!» Или: «Господи, только с Тобой, только с Тобой!» А потом забудется... и: «Ах! Какая красота! Какое благолепие! Уму непостижимо!» Это продолжалось часами. Потом забвение. И опять: «Ах! Матерь Божья! Царица Небесная!..»
Ему было очень тяжело в последние дни, но он не жаловался. Кушал по две ложечки и продолжал вставать, преодолевая физические боли. Он, может быть, только недели две-три был лежачим. Всеми силами старался никого не обременять. Радовался: «Слава Богу. А ведь некоторые тяжелобольные лежат годами, бедненькие».
Помня о смертном часе (а он всегда о нем помнил), батюшка говорил: «Я всегда думаю, не обличает ли меня совесть?»
Когда владыка спросил его, где бы он хотел, чтобы его похоронили, он ответил: «Конечно в монастыре, если не в пустыне».
Отошел батюшка в 2 часа дня 4 июня 2009 года в день памяти святого мученика Василиска Команского1. Перекрестился и ушел как праведник. Спокойно, тихо вышел из него дух.
В день его кончины один батюшка, который окормлялся у отца Алексия, рассказал удивительный случай, который с ним произошел в этот же день. Он пришел в свой храм. Литургию должен был служить не он, а второй священник, который опаздывал. Батюшка возроптал на него и стал сам служить. На проскомидии, когда он вынимал частицу о здравии отца Алексия, у него произошло большое смущение. И по окончании Божественной литургии он тут же позвонил иеродиакону Феофилу в Москву (духовному чаду отца Алексия), спросив о здоровье батюшки, тот сказал все нормально, а буквально через два часа позвонила келейница и сообщила о кончине. Вот такая у них была духовная связь. Вот так батюшка молился и радел о каждом своем чаде.
Подвижник получает возможность вместе с Богоприимцем вздохнуть: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром...» И повторить апостольское слово: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил» (2Тим. 4:7). Смысл жизни для иеросхимонаха Алексия заключался в том, чтобы умереть со Христом и воскреснуть в неизреченно прекрасном Царствии Божьем.
Когда внесли гроб батюшки в Тихоновский храм Задонского монастыря, удивило то, что в нем было всего две большие настенные иконы: святителя Тихона Задонского и святителя Иоанна Златоуста. В житии святителя Иоанна Златоуста сказано, что когда его гнали в ссылку, то в Команах ему явился мученик Василиск и сказал: «Завтра будешь со мной». Так все и случилось: святитель Иоанн Златоуст почил в Команах, где его могила находится до настоящего времени. Можно предположить, что встретились души святителя Иоанна Златоуста, святителя Тихона Задонского, мученика Василиска и иеросхимонаха Алексия.
Когда выносили тело старца из храма, был тихий солнечный день. И вдруг внезапно началась сильная буря. А когда стали прощаться, полил дождь. «Небо плачет», – сказал один из священников. И появились над могилкой белые голуби. Когда же могилку покрыли землей и цветами, опять выглянуло солнце и настала тихость в погоде. Господь через природу показал людям Свое отношение к батюшке.
Трое суток непрерывно иеромонахи читали Святое Евангелие, служили панихиды. Сначала гроб стоял в храме святителя Тихона в монастыре. На третий день его перенесли в кафедральный Владимирский собор, где после Божественной литургии владыка Никон отслужил панихиду и сказал проповедь, после чего состоялось погребение. Была Троицкая родительская суббота. В проповеди владыка Никон отметил, что общаясь со схиархимандритом Виталием и с иеросхимонахом Алексием, он нашел полное духовное сходство. Они своей любовью приближали к себе людей. Характер у них был спокойный, тихий, отличались они большим милосердием.
«По молитвам таких старцев, как владыка Зиновий, отец Виталий, отец Алексий, у нас и у меня лично совершались чудеса, встречи с ними были удивительными. Это последние старцы, молитвенники за весь мир. Это столпы, а мы – ограда, столпы ушли, и мы падаем, и нет больше столпов, которые поддержали бы нас. Если есть еще на земле такие старцы, как отец Алексий, то они сокрыты от нас».
Могилка батюшки находится в Рождество-Богородицком мужском монастыре города Задонска. Горит неугасимая лампада. Братия, сестры и миряне приходят к батюшке за помощью и получают ее.
†††
Блаженны мертвые, умирающие в Господе: ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними.
Воспоминания иеросхимонаха Алексия о сподвижнике по Киево-Печерской Лавре и пустыне схиархимандрите Феодосии
Я познакомился со странником Александром в Киево-Печерской Лавре, куда он приходил на богомолье. Александр был знаменитым странником, строгим, ревностным и очень благочестивым. В своей жизни он много странствовал: был и в Дивееве у преподобного Серафима, и в Троице-Сергиевой Лавре... Какое-то время был семейным, имел сына. Однако, дожив до тридцати лет, решил отречься от мира и всю последующую жизнь посвятил этому великому и святому делу.
Воевал. Когда в Киево-Печерской Лавре был шофером, то говорил, что ему хорошо знакома эта работа. Как-то рассказывал, что приходилось ездить на машине, выполняя различные боевые задания.
В Лавру он попал по Промыслу Божьему. Однажды, после того как он поднялся из пещер, прямо у входа его забрала милиция, которая проверяла всех паломников, и тех, кто не имел постоянной работы и прописки, «наставляла» и выгоняла из Киева.
Однако в милиции заметили, что Александр – умный человек, и посоветовали ему остаться в монастыре и получить там прописку. Он ответил, что у него подвиг странника, и его сразу положили в психбольницу.
Сначала в больнице, провоцируя его, с ним затевали споры:
– Ты веришь в бытие Божье, а мы не верим.
– Я убежден, что все создано Богом: и земля, и небо, и человек, – мужественно отвечал исповедник.
Спустя некоторое время даже те, кто его преследовал, были вынуждены признать, что с психикой у него все в порядке. Поняв, что он не болен, его не стали подвергать принудительному лечению и даже предложили выписать, поставив условие, чтобы за него поручились в Лавре. «Пусть там прописывается», – сказали врачи.
Отец Захария, по благословению владыки Нестора, забрал его из больницы, и владыка, видя благочестие странника, предложил ему:
– Оставайся, чего тебе странствовать.
Тот согласился. Тогда отец Захария, который был по своему послушанию еще и паспортистом, прописал его, поехав для этого даже в Москву. В Киево-Печерской Лавре Александр стал послушником и проявлял великую ревность о Господе. Владыка, видя, как много он трудится, поставил Александра за свечной ящик.
Мы прожили с ним в одной келье девять лет. Я пел на клиросе, а он выполнял послушание за ящиком. Уже тогда было заметно, что Александр очень любил людей. Два часа отдохнет после послушания и спешит на ночное моление с народом. Он был неутомим. Днем беседовал с паломниками, наставлял их, а ночью молился. Очень любил читать и собрал в келье много книг. Чтобы подкреплять ум, он читал Евангелие, Псалтирь, Псалтирь Божьей Матери.
В Лавру он пришел уже в подряснике. В мантию его постригал владыка Нестор в Великий пост вместе с другими послушниками, а духовным восприемником был схиархимандрит Полихроний, пришедший из очень строгого Иоаннинского монастыря – духовник Киево-Печерской Лавры. Окормлял Александра схимонах Дамиан прозорливый старец, редко выходивший из своей кельи. У отца Дамиана было послушание переоблачать преподобных. Кроме того, он стоял возле иконы Успения Пресвятой Богородицы, а также, будучи известным старцем, принимал народ. Высокий, стройный, он выглядел очень благообразно. Александр, в постриге отец Ахила, был его келейником. Когда Лавру закрыли, отец Ахила получил благословение идти в пустыню на Кавказ.
В пустыне он поселился на озере. Вместе с ним подвизались отцы Виталий, Меркурий, Кассиан, Анемподист Я пришел туда позже, потому что некоторое время после закрытия Лавры подвизался в Киеве, однако потом получил благословение на пустынножительство в горах Кавказа. Хотел поселиться один, и братия отвели мне отдельную келью. Но поскольку я был в сане, мне нужно было служить литургию, и монахи специально приходили за мной для того, чтобы отвести к храму. Дорога к ним была трудной и долгой. Идти приходилось около шести часов. Церковь пустынники построили собственными руками. Окормлял нас схиархимандрит Серафим, без благословения которого никого не принимали. Он лично проверял послужные списки, беседовал с приходящими в пустыню иноками или послушниками прямо в Сухуми. Отец Ахила всегда руководствовался благословением отца Серафима и митрополита Зиновия, а также Глинского старца Андроника.
На Кавказе пустынножители подвизались в отдельных кельях. Первоначальниками обители были отец Аввакум, отец Пимен, отец Василий. В храме был свой антиминс, по мере необходимости ездили к епископу. Архиереи были сначала грузинские, потом и русские. Отец Ахила жил в пещере в скале, под кельей известного старца отца Исаакия. Когда отца Исаакия бандиты сбросили со скалы, он слышал, как старец летел в пропасть.
В своей отшельнической келье он жил, как птичка. К келье вела очень крутая тропа, и было опасно по ней подниматься. Не все братия знали, как к нему можно пройти, а он находился там на протяжении многих лет. Отец Ахила – настоящий аскет нашего времени.
Пустынножители питались и от своих трудов. Они имели огородики, сажали картошку, выращивали фасоль, клубнику, а также садовые культуры: яблоки, груши. Земля в этих местах плодородная и очень древняя. При ее возделывании пустынники находили странные «железки».
Со временем развели пчел и всем нуждающимся раздавали мед. В озерах водилась рыба, но на столе она была не всегда, так как многие держали строгий пост, зато плодами земледелия пользовались все. Отец Аввакум изготовлял кресты, отец Ахила был пчеловодом. Ноши носили практически все: и молодые, и старые. Отцу Ахиле было уже пятьдесят шесть лет, однако наравне с молодыми и в дождь, и в холод, и в зной он носил такие большие ноши, что все удивлялись. Воистину, у него была необычайная сила веры.
Отец Ахила отличался примерным великодушием. Будучи чрезвычайно строгим и требовательным по отношению к себе, он легко и охотно прощал другим их человеческие слабости, помогая избавиться от немощей и падений, поддерживая и укрепляя их добрым отеческим словом и теплой молитвой. Он всячески стремился собственным поведением не дать повода к осуждению, не смутить кого-либо неосторожным словом или поступком.
На трудности никто не жаловался. Друг другу помогали. Братию объединяла великая христианская любовь, как в раю. Жили скромно, питались в основном кашей. Главное, что ощущали братия: дух их был всегда бодр. Ночью вставали и до шести часов утра молились, а утром шли в огород, как будто и не было бессонной ночи. Будние службы в основном вычитывали по четкам, а праздничные – как положено, все по памяти. Если что-то приходилось сокращать, то вычитывали по четкам, чтобы ум был непрестанно занят только Богом. Отец Ахила привез с собой из Киева Минеи, акафисты, богослужебные книги и труды святых отцов. Он всегда очень боялся духа праздности. И всегда опасался, чтобы среди братии не появилась рассеянность. Пели все: отец Меркурий, отец Пимен, отец Виталий и отец Исаакий (когда-то был регентом). Он почитался как старец. За ним ухаживал отец Виталий.
Когда власти стали притеснять пустынножителей, выслеживая их на вертолетах, было благословлено покинуть горы. Церковь же, когда монахи разошлись, со временем разрушилась и совсем повалилась. Я тогда не попал под проверку и остался в горах. Отец Ахила ушел в Почаев: «Раз начались такие гонения, пойду я в любимую Почаевскую Лавру».
Позже, несмотря на свою любовь к пустынножительству, он не стал возвращаться из Почаева – любил народ, беседовал с людьми. Имея прекрасную память, он помнил много изречений из Святого Писания, но проповеди не произносил. А вот отец Виталий так говорил, что казалось, будто проповедь сама льется из его уст. Среди пустынников были знаменитые старцы, которые проповеди не говорили, однако были очень духовными. Отца Ахилу все любили: и монахи, и семейные. Многие приходили к нему из Сухуми. Все знали, что отец Ахила за веру, за истину постоит всегда.
Уйдя в Почаев, спустя некоторое время, он вернулся с монахами Адрианом и Стефаном. Когда владыке сообщили о том, что они ушли из Лавры, он благословил, чтобы они вернулись, пообещав простить: «Если не вернутся, – сказал он, – отправлю в запрещение. Вернутся – прощу».
Отец Ахила, переселившись по благословению Божьей Матери в Почаевскую Лавру, скорбел по оставленной им пустыне. И по мере сил и возможности неоднократно приезжал на Кавказ, помогая братии «хлебом насущным». Находясь в Почаевской Лавре, он говорил: «Это не пустыня, но какую-то пользу я здесь принесу, будучи с людьми».
Все знали, что он был постриженником Киево-Печерской Лавры. Братия, прихожане его очень уважали, следовали его советам. Без отца Ахилы не решались никакие серьезные вопросы. С ним считались, как с отцом Кукшей Одесским, с которым мне также посчастливилось быть знакомым.
Отец Ахила глубоко скорбел о тех гонениях, которым подвергались православные, и по мере возможности оказывал помощь народу, понимая, как люди в ней нуждаются, глубоко сочувствовал им.
Сейчас-то хорошо, свободно. Можно идти в любые монастыри, пустыни открыты. Можно все, слава Богу.
Мы встречались во время его последнего приезда в Абхазию, и он сказал, что ни о чем не жалеет: «Там наместник мною доволен. Я у иконы стою. Никак нельзя мне сейчас в пустыню». Он отслужил здесь всенощную, Божественную литургию, доставив всем несказанную радость. А мне сказал: «Отец Мардарий, идем к матушке Ольге. Там я тебе гостинцев привез, продуктов». После этого я с ним больше не встречался. Он обещал приехать, но не получилось, а чуть позже он был уже больным и немощным, так что посетить Кавказ уже не мог.
Отец Ахила часто говорил, что в последние времена будет очень тяжело. Раньше, в годы нашей молодости, несмотря на гонения, жизнь была более устойчивой, не то, что сейчас. А ныне каждые полгода, месяц или даже чаще происходят различные существенные изменения и не только в России, но и везде, по всей вселенной. Отец Ахила еще много лет назад предупреждал об этом, говоря, что наступают времена, о которых предсказано в Святом Писании. Однако надо терпеть, терпеть. Я помню его любимое выражение: «Только терпеть».
А претерпел он много. Это – аскет из аскетов нашего времени. Себе никогда покоя не давал, почти не спал, дремал на ходу, бедный. Ночью он сугубо любил молиться. А я, как приду, лягу и усну, даже кушать не хотелось. Он же читает, читает до полуночи, как Ангел во плоти. Молитвенник. Только заснет, храпнул, смотрю вскочил, уже на молитве стоит. Хотя ему это было и трудно, но он боролся со сном, с собой и побеждал. Господь с ним был. Он до ста лет прожил. Это же такая благодать. Какой подвижник! Попробуй сейчас найди такого.
Вот один случай. Приехал батюшка в Сочи и немного приболел. Когда приехали врачи, он спросил: «Зачем их вызвали?» Те же объяснили, что у него микроинфаркт и нужно принимать соответствующие меры. Однако когда ему хотели сделать укол, он отказался. Врачи прописали ему строгий постельный режим, но он и с этим не согласился. Когда они увидели, что он встал и пошел, то стали уговаривать его вернуться и лечь в кровать, увещевая: «Куда ты, дедушка, пошел? Тебе нельзя!»
В ответ на это старец с юношеским пылом возразил: «Это вам нельзя, а мне можно».
Таким он был всегда. Он не смотрел на внешнее, а говорил, что Бог – сила, и что у Бога – сила. А врачи и сами болеют и умирают. У отца Ахилы была крепкая живая вера, а это большая сила. Почил схиархимандрит Феодосий (отец Ахила) на девяносто седьмом году жизни 20 июня 2003 года.
Беседы и воспоминания об иеросхимонахе Алексии
Пустыня – матерь добродетелей
Встреча иеросхимонаха Алексия с архимандритом Зиновием (Корзинкиным) в селе Юрьеве
Батюшка наш, пустынничек. Помоги, Господи. (Обнимает батюшку, плачет, рассказывает.) Я вспоминаю Абхазию. Как мы с пасеки (место в горах, где пустынники делают остановку, отдыхают) вышли утром, а пришли уже ночью. Тащили на себе муку, сахар, а это мешки килограммов по семьдесят. Пришли, а батюшка Мардарий взял тазик с тепленькой водичкой и нам ножечки вымыл. Я помню, он нам говорит: «С дорожки, миленькие, отдыхайте». А мы как присели, так до утра батюшке вопросы задавали и какие ответы получали! Сейчас вспомнилось, что когда я сказал батюшке: «Как хотелось бы быть всегда рядом с вами», он ответил: «А я недалеко от тебя буду заканчивать свой земной путь». А я не поверил. Прошло много лет, и вот я теперь в Курской епархии, а батюшка здесь в Задонске. У меня сейчас послушание в университете с молодежью заниматься.
– Кто же такие студенты? Они верующие сейчас или как? – спрашивает батюшка.
– В основном верующие.
– Епископ Игнатий (Брянчанинов) пишет, что науки все хороши, но наука духовная – наука из наук. Светские, как ни бодрятся, ни гордятся, но наука из наук – это религия. Это надо понять, смириться и принять. Святые Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст – это такие светильники. И смирением победили все. Так и мы теперь. Вот один пустынник со мной подвизался. Прошел пустынный искус, приобрел плоды, как преподобный Серафим Саровский, вышел из пустыни и начал сеять. А в пустыне я выхожу из кельи в лес, подниму руки – и потекли слезы, и радость какая! Там на Небе дом Божий, там Ангелы славят Бога день и ночь непрестанно. А мы на земле и днем, и ночью, кто как может. Истинно сказано: «О, пустыня, – матерь всех добродетелей...» А теперь здесь. И это надо мне пройти.
– Батюшка, помните, вы рассказывали, что лежите на коечке. Темно. Смотрите – заходит в шали матушка Анатолия, которую вы постригали. Начали молиться. Она попятилась и исчезла. А однажды «пионеры» проходили, помните, батюшка? Не страшно было?
– Я не боялся. Они еще больше нападают, когда их боятся. Господи, помилуй! Как бы ни пугали, я никуда не собирался уходить. И так все годы.
Батюшка почти никогда об этом не рассказывал. А если кто-то начинал про бесов вспоминать, то обрывал. Наставлял: «Никогда о них не вспоминайте. С нами Бог! Нет никого сильнее Бога!»
†††
Ничто столько не доказывает победы над бесами, как лютые брани, которые они против нас воздвигают.
Прп. Иоанн Лествичник
«Из него любовь прямо лилась»
Через некоторое время после встречи с батюшкой в селе Юрьеве архимандрит Зиновий был назначен владыкой Калмыкским и передал для книги интересные воспоминания об отце Мардарии.
Подъем к отцу Мардарию был очень крутой, почти вертикальный. Все время вверх поднимаешься, на каком-нибудь уступчике (для отдыха) посмотришь вниз, а там все, как на отвесной скале. Высокий и опасный подъем. Мы с рюкзаками четыре-пять часов поднимались. Неподготовленным к такому подъему лучше не пробовать.
А назад еще тяжелее. Мы узнали, что была еще одна дорога – через горы. Батюшка нас предупредил, что другая дорога опаснее. Рассказал, что там есть такая вершина, которая называется «Седло». Редко кто был на ней. Именно там встретились ему «пионеры» (бесовские страхования).
Батюшка подумал, откуда же тут пионеры? Тут и людей не может быть. Начал молиться. Они и покатились вниз, в клубы дыма превратились. Но исчезли не сразу, еще и кулаками грозили.
И все же возвращаться мы решили через горы, несмотря на предупреждения батюшки. Молодые были, и все нам было интересно.
Собрались в обратный путь мы в четыре утра, стали подниматься по хребтику. С нами шел отец Василий. Он тоже обучался молитве у отца Мардария.
Мы шли и шли. Под ногами уже появился лед, хотя по склонам еще растения попадались, виднелся густой кустарник. Наконец перед нами появляется ровненькая площадка, площадью в один квадратный метр. А напротив, метрах в пятидесяти – гора.
С одной стороны – пропасть, с другой – пропасть, а между площадкой и той горой проходит острая, каменная перекладина. Это место и называлось «Седло». Впереди меня шел раб Божий Игорь, сзади – отец Василий.
И вдруг я слышу, Игорь застонал. Стоял на площадке, и у него, видно, голова закружилась. Он застонал от ужаса, потому что, когда стоишь, то видишь со всех сторон только пропасть. Пока по хребтику взбирались, вниз не оглядывались, цеплялись руками за редкие кустики, а когда все сузилось к самому пику, мы поняли, в каком опасном положении оказались. Батюшка чувствовал, в каком мы будем смятении, когда там окажемся, поэтому предостерегал, что в это время необходимо помнить, что Господь смотрит в наши сердца. И если нам трудно, Он нас поддержит и подкрепит. Он с нами рядом, об этом нужно всегда помнить. Когда я подполз к площадке, там уже сидел Игорь, вцепившись в землю. Оглянувшись, я сам прилип к земле. Мы с ним поползли-поползли... Потихонечку-потихонечку, и прямо по этой каменной «перекладине», обхватывая ее двумя руками и двумя ногами, как в седле. И так доползли!
Было это в августе.
Высота гор в том месте – выше трех километров, лед там никогда не тает. Нет троп, нет, соответственно, людей. Дикая природа.
Мы пошли по вершине этой горы. С левой стороны от нас – пропасть, кажется, что бездонная, внизу – облака. Идти можно было только вверх, потому что другой дороги нет. Если станешь спускаться, заблудишься. Отец Василий рассказывал, что однажды они с братом уже кружили по этим местам и долго не могли найти выход – попадали в тупики, где им дорогу преграждали то горы, то пропасти. Самое интересное, что совсем недалеко видны были речки, но подойти к ним было невозможно. Через два-три дня они стали чувствовать, что умирают от жажды.
Отец Мардарий, чувствуя, что им угрожает опасность, усиленно молился. Так, по его молитвам ко Господу, отец Василий с братом остались живы...
В то время ежевика уже была спелой. Кустарники обычно вырастают до метра в высоту, а в горах она вымахала до двух с половиной метров. И мы, когда попали на эту дикую плантацию ежевики и увидели, что она такая крупная, вкусная, стали рвать и есть ее. Вдруг отец Василий говорит: «Не одни мы любим ежевику, и мишки хотят полакомиться». – «Так, быстренько уходим!» – говорю я. И скорее-скорее оттуда. Не напрасны были наши опасения.
Батюшка рассказывал такую историю. Она произошла с кем-то из пустынников, которые видели медведя. Услышали треск ломающихся кустов, поняли, в чем дело, и давай удирать. Добежали до хребтика и стали наблюдать за тем местом, где оставили мешок с каштанами. Смотрят, это медведь. Подошел на задних лапах к их мешку, встал на четвереньки, обнюхал все вокруг. Отошел немножко в сторону и всеми четырьмя лапами начал быстро рыть яму. Вернулся к мешку, взял его. Потом встал на задние лапы, держа мешок зубами, а передними лапами его поддерживал. Мешок получился у него через плечо, с ним и пошел вперевалку. На это смешно было смотреть. Потом положил мешок в яму, быстро зарыл и стал замаскировывать: ветки подтаскивать и трамбовать. Все время ходил и оглядывался – видно, чувствовал запах человеческий, хотя пустынники были от него далековато. Если бы он увидел их, спастись было бы невозможно, потому что медведи не любят, когда узнают об их тайниках. Они поняли, что мешок с каштанами уплыл от них, и потихоньку-потихоньку – за хребтик, так и убежали.
В горы я шел все же не за экзотикой, а чтобы учиться у отца Мардария духовной мудрости. Батюшка всегда отвечал на мои вопросы. Они касались внутреннего духовного устроения: как бороться со страстями, как ту или иную страсть искоренить, как приобретать добродетели, разговаривали о своей воле и воле Божьей. При этом большой упор он делал на то, чтобы не увлекаться соблазнами своей гордыни.
Еще отец Мардарий говорил, что человека через глаза притягивает мир. Надо иметь большую осторожность. На что посмотрел, то и запечатлелось. Хочешь не хочешь, оно запомнилось и в голову лезет. На молитву становишься, а оно воздействует на твое сознание. Молитва человека, живущего мирской жизнью, очень отличается от молитвы пустынника, не соприкасающегося с миром. В миру – молитва рассеянная, впечатления прожитого дня могут всплывать и отвлекать человека от чистой молитвы.
Конечно, беседы с батюшкой тогда были для меня преждевременными. Рано для меня было это слышать, потому что он говорил о созерцательной молитве.
Прошло много лет. И сейчас я понимаю, насколько важны были для меня слова опытного старца. Конечно, я не знаю, можно ли вообще говорить о таком. Меня интересовало не просто, как молиться, а как молитву творить сердцем. Батюшка мне рассказывал и об этом. И я уже знал после совета опытнейшего подвижника, как поступить в той или иной ситуации во время молитвы, чтобы не попасть в ловушку неправильного делания. Таких людей особой духовной закалки уже немного осталось.
Батюшка много внимания уделял тому, как свое сознание держать в смирении. Это очень непросто. Нужно знать, чем ответить во время молитвенного делания на разные состояния и помыслы. Отец Мардарий мне дал самые сокровенные советы о борьбе с различными помыслами. Конечно же, этот разговор и эти ночи я не забуду никогда. Также меня интересовало, где грань между суждением и осуждением. И батюшка мне предложил почитать на эту тему святителя Иоанна Златоуста. Я потом нашел и прочитал. С того момента у меня не было желания вмешиваться в действия других людей.
У одного из старцев я спросил:
– Как научиться не осуждать?
Он ответил:
– На себя бы хватило времени, а что осуждать действия других...
А у кого времени не хватает на себя? У того, кто живет с Богом, исполняет Его заповеди и работает над собой. Когда человек идет по дороге, оценивает сам, где он идет, а не смотрит на себя глазами другого человека. Надо свой путь видеть и понимать!
Вспомнил батюшка об одном пустыннике, который всем про свою смерть говорил:
– Батюшка, помолись, я завтра должен умереть. Я всю свою жизнь прожил беспечно, и вот наступил момент идти к Богу на суд, а я не готов.
Батюшке так жалко его стало, начал за него молиться. А отец Василий позже разъяснил: «Это Михаил, он каждый день живет, как последний, у него такой подвиг». К каждому подходит и говорит, что завтра умрет.
С ним жил отец Дорофей, с которым случилась трагедия: с моста на Келасури упал и разбился. Хотя отец Мардарий предупреждал его, что не надо туда ходить. Но отец Дорофей не послушался и пошел. И вот плод непослушания... Через Келасури был протянут висячий высокий мостик, который раскачивался. На уровне пояса был натянут канат-перильце, чтобы можно было держаться. В тот день был сильный туман и изморозь. Отец Дорофей шел по этому мостику, поскользнулся и упал в реку. Его нашли через два дня и похоронили около кладбищенского храма в Сухуми.
†††
...Как-то мы с р. Б. Виктором приехали в горы и пошли в кельи к матушкам-пустынницам. Нас почему-то не встретили, что-то им помешало. Отнесли все вещи в похоронку (тайник), который был в четырех километрах от пасеки. Груз был тяжелый, килограммов семьсот-восемьсот, а нас всего было трое. С нами был еще р. Б. Симеон. Мы с Виктором решили прогуляться, поискать кельи матушек, думая, что сразу их найдем. Хотя меня Василий предупреждал, что их найти невозможно. Рядом будешь проходить и не увидишь. Они умели прятать свое жилье от всяких непрошенных гостей. Смотрим, тропиночка. Идем по ней, думаем – матушки проложили, а рядом еще одна тропинка. По одной из них пошли и вышли... к самой берлоге. В том месте обрыв крутой, а прямо у его подножия – хорошее, почти с метр, берложище. Смотрим – косточки всякие валяются, пух, мех, в общем, тогда мы поняли, чье это жилище, и давай удирать оттуда.
Интересные истории в горах происходили. У матушки Магдалины под порогом жила змея, и они друг друга не трогали. Матушка ее кормила, поила молоком, а змея за это ее не кусала, они друг друга жалели.
Много опасностей подстерегало монахов в их пустыннической жизни. Но они как-то приспосабливались: строили кельи под пихтами, чтобы зимой дым, по которому их можно было выследить, в пихте застревал и рассеивался. Под простым же деревом строить нельзя было, потому что зимой на них не было листвы и дым был бы виден. Пихта все же прикрывала. А надо было прятаться. Я видел, как за монахами шла охота, как их преследовали. Последний раз, когда мы убегали, смогли уйти от преследователей только по молитвам батюшки. Отец Мардарий волновался и молился за нас, потому что понимал, что будет опасность, что нас могут арестовать. Так вот, представляете: закрытый шлагбаум, мы подъезжаем, сидит пьяный милиционер на стуле, спит. Шлагбаум как раз на высоту нашей машины, мы остановились, мотор заглушили. А такая тишина в горах была, что я подумал: если сейчас заведем машину, его разбудим. Мы поставили машину на нейтральную скорость и начали сдвигать ее, толкать. Автомобиль прямо впритирку приподнял шлагбаум, насколько цепь позволила, мы разогнали машину и поехали. Смотрим, милиционер вскочил, заметался... Так и уехали.
Советские власти вели строгий контроль и наблюдали за священнослужителями и за монахами. Нас предупредили, что на каждом посту будут строго проверять и спрашивать, кто, зачем и куда едет. Но когда везли продукты пустынникам, проезжали незамеченными: то мы за машиной какой-нибудь пристроимся, то милиционеры как будто случайно отворачиваются, то какое-либо другое чудо происходило. Проезжали свободно, потому что за нас молились такие старцы, как отец Мардарий, отец Серафим (Романцов), отец Серафим (Марчук), отец Андроник (Лукаш), владыка Зиновий, у которого я окормлялся, ныне прославленные Глинские святые, и другие пустынножители.
Везли мы тогда полную машину продуктов для пустынников, а по инструкции в то время нельзя было больше пяти килограммов провозить. Когда из-под того шлагбаума выехали, нас около Сухуми все же остановили и давай обыскивать. А мы уже все выгрузили. Машина была пустая, и все были спокойны. На посту номер нашей машины был записан, и поэтому нас остановили:
– Вы нас задерживаете? Ну, задерживайте!
– Что вы везете?
– Ничего не везем.
– Да у нас написано, что везете.
– Да ничего нет, посмотрите сами.
Постовой посмотрел, а машина пустая. Вот так по молитвам пустынников в трудных ситуациях нас миловал Господь.
†††
Продукты старались доставить до наступления зимы. Зимой, когда выпадал снег и все тропы заметало, в пустыню дойти уже никто не мог. Меня особенно интересовало время, когда пустынножители оставались там совсем одни. В каком состоянии находится человек, который уединился, и у него нет никакой связи с миром, никаких мирских обязанностей и отвлечений? Он может распоряжаться своим временем как хочет: может молиться, изучать Священное Писание, труды святых отцов. А книги у них всегда были. Отец Мардарий был очень просвещенным человеком, у него в келье было с полсотни книг. А еще тайники с книгами были устроены в разных дуплах для того, чтобы, если кто-нибудь найдет тайник, все не забрали. Особенно тщательно хранили в потаенных местах Евхаристические Приборы.
Конечно, непостижимо было, как человек многие годы мог переносить полное одиночество. Батюшка говорил, что в то время, когда человек остается один на один с молитвой и с Богом, время меняется для человека. Он перестает понимать, долго оно движется или коротко. Отец Мардарий вспоминал, что однажды его завалило снегом так, что он не мог выйти из кельи. Было темно, только маленькая лампадочка горела. Не поймешь, час прошел или сто часов. Он тогда почувствовал смысл слов Писания – один час как тысяча и один день – как тысяча лет, или наоборот.
Время без меры. Тогда же он понял, что время – это состояние нашей земной жизни, причастности к земному миру, а когда чистая душа начинает обращаться к Богу, тогда она перестает ощущать время. Человек может потеряться вообще во времени. Вот это и есть вечность. Когда такое состояние наступает, человек уже не прислушивается к потребностям плоти: сколько покушать надо, когда спать, когда вставать – непонятно, все потребности пропадают. Батюшка рассказывал, что были такие отцы-пустынники, которые в неделю один раз кушали. Это не вымысел. Если ты находишься в молитве, то выходишь своим вниманием из внешнего мира и тело перестаешь ощущать, и не знаешь, сколько в таком состоянии ты находишься. Все процессы в это время замедляются. Думаю, поэтому пустынники так и постились для того, чтобы не отвлекаться, чтобы пребывать в молитве. Хотя подробно о таких состояниях батюшка не рассказывал, говорил просто, что так есть. Эта божественная тайна нам, связанным с миром, недоступна.
...Келья батюшки находилась примерно в полукилометре от так называемой гостиницы, куда братия сходились для совместной молитвы в субботу, на всенощное бдение. Отслужат всенощную до утра под воскресение, причастятся, немного друг с другом побеседуют о духовном, потрапезничают и расходятся. В тот раз отец Мардарий пришел домой после службы в воскресение и чувствовал особое молитвенное состояние, душа его была несказанно утешена. Сел на коечку и начал молиться. Когда закончил, подумал, что несколько часов прошло, пора бы выйти в лес, на воздух. Вышел, смотрит, идет брат-пустынник из гостиницы.
– Отец Мардарий, ты не заболел?
– Не заболел, слава Богу, а что?
– Да мы несколько часов тебя ждем, а ты не приходишь, вот мы и решили тебя проведать, что с тобой случилось?
Прошла ровно неделя, а батюшка думал, что провел в молитве всего несколько часов.
«Я был в таком состоянии, когда мне не хотелось ничего, не хотелось отвлекаться», – делился со мной старец. Это меня потрясло. Я уже знал, что с ним такое бывало. Он мог пребывать вне времени. Во время такой молитвы его ум с невообразимой и непостижимой скоростью летел ввысь и прикасался к тому, что превосходит вещественную природу.
Еще помню, как батюшка скрывал свои «болячки». Его уже много времени мучила грыжа. Пошли с ним к матушкам-пустынницам на пасеку. Идем, а он шаг за шагом, вприпрыжку... и уже далеко впереди нас. Мы, молодые, не успеваем за ним, отстаем и только просим: «Батюшка, не торопись!» А дорога не близкая. От кельи спускаешься по горе, переходишь через Сухопач, потом выходишь на тропу, по которой пастухи гоняют скот. Та тропа была совсем узкой, на машине не проедешь. С одной стороны скала, с другой – пропасть. Батюшка шел в таком темпе, что мы не могли его догнать. Как припустит... При этом, он еще и наши ноши нес, чтобы нам легче было.
Когда мы пришли к матушкам, он бодренько себя чувствовал, как будто и перехода длинного не было. Чаем нас напоил, что-то рассказал и, главное, всех утешил. Матушки всегда радовались, когда он к ним приходил. Все к нему тянулись, как пчелки к меду. Он мог человека размягчить, когда тот к Богу затвердеет.
...А как он ножки мыл!!! Ради того, чтобы батюшка помыл ножки, не то, что в горы, вокруг земного шара трижды обежишь!!! Счастье к такому святому человеку попасть. Из него любовь прямо лилась.
Многие думали, что он постоянно был таким. Ничего подобного! Чем заботливее отец, тем строже. В нем были и твердость, и такая непреклонность. И так мог взгреть! Отец Мардарий был всегда радостный и светлый в том, что направляло ко Господу, взыскательный и строгий – во всем, что не для Бога, тогда или замыкался, или мог «жару дать». Остерегался воли человеческой, его все склоняли «благословите вот так-то» или «я уже уезжаю, благословите». То есть просили благословения на свою волю, а не на волю Бога, которая открывалась через старца. Редко кто говорил: «Как Вы благословите». А потом использовали и говорили, дескать, старец благословил так-то и так-то.
Как-то ко мне подошел один незнакомец и говорит:
– Вы – советские монахи!
– Советские монахи? Да все наши отцы – пострадавшие, один отец Мардарий чего стоит! Все отцы пострадали от советской власти, но продолжали нести свой монашеский подвиг в пустыне. Они же наши мученики!
...В те годы я старался приезжать к старцу почаще, но не всегда получалось. Несколько лет подряд мы виделись примерно два раза в год. Батюшка всегда ждал меня, и я знал, что старец за меня молится. В последнюю нашу встречу в горах он сказал, что мы еще с ним увидимся. И вот мы встретились, но уже в Юрьеве. Какая радость была на его лице! За эти годы у меня многие были скорби. Но я уверен, что по его молитвам я мог их преодолевать. И в том, что Господь вывел меня уже на такое, более высокое, служение, думаю, помогли батюшкины молитвы. Они очень во многом мне помогли.
После нашей встречи в Задонске у меня открылось, можно сказать, «второе дыхание» покаянной жизни, появилась особенная тяга к молитве. И до этого я старался жить по заветам старца, но со временем притупилось мое стремление к подвижнической жизни, а в те молодые годы все было свежо, и я больше трудился, исповедовался у старца в пустыне. Когда же батюшка вернулся в Россию, я к нему приезжал и в Юрьево. И когда я уже здесь исповедовался у батюшки, ему стало очень тяжело. А у меня после исповеди как будто крылья выросли заново. Видно, мое состояние окаменелости, «замшелости», нерадения, которое развилось в душе от мирской суеты, стало непомерной ношей для духоносного старца, который умеет глубоко заглянуть в душу, увидеть твое состояние, дать умные советы. Все это действительно очень повлияло на восстановление моей духовной жизни. Это были не только слова, но и внутреннее проникновение. Я опять начал усердствовать в исследовании страстей своих, борьбе с ними, в обретении добродетелей, в исполнении заповедей. И после этого стал дорожить каждым днем, каждой службой, старался вникать в каждое слово.
Вспоминал подвиг батюшки и думал, как мы далеки от того пути, который проходил этот великий подвижник. И эта память до сегодняшнего дня помогает преодолевать многие трудности и борения на молитве. А такие трудности возникают у каждого человека. У кого нет преодоления, у того и трудностей нет. Мир приносит вред, и очень серьезный. Особенно в миру трудно сохранить духовное равновесие: чтобы не шатало, не подогревались страсти. Они же скрыты, внутри, а потом, когда начинают проявляться, человек даже не может осознать, что он подвергся такому нападению внутренних страстей. И если нет опытного духовника, то он может этого и не заметить. Мы у пустынников молитве, смирению обучались.
Мне вспомнился один замечательный подвижник с Валаама, схимник Иоанн, ныне почивший. Свой духовный путь он начинал у меня, когда я служил в селе Касторное, в Запорожье. Разумный, хороший был человек, но упертый. Когда ко мне пришел, спросил благословления у меня пожить. В это время выкорчевывали большие кленовые пни. Остался один пень. Я говорю ему: «Если этот пень выкорчуешь, останешься, а не выкорчуешь – не останешься. Тебе два дня и один пень». А он взялся и выкорчевал его. Пень был здоровенный, с тонну весил, трактором его вытаскивали, не вытащили. Вот такой был Иван. Если он за что брался, то обязательно доводил дело до конца. Мы его так и звали – упертый. Этот Иван что устроил? Проводил меня пару раз на Кавказ, запомнил этот путь и самостоятельно туда ушел. Пришел к отцам и говорит, что я его благословил. Батюшки ему поверили и приняли, раз он от меня. Дали место, где ему жить, и все, что ему было необходимо. А когда я рассказал старцу, что я его не благословлял в горы, тогда все и выяснилось, и батюшка ответил, что всегда чувствовал, что он здесь по самоволию. Это очень важный момент, потому что если ты по своей воле – это безблагодатно, чтобы ты там ни делал.
Один раз мы с батюшкой стояли в горах у обрыва, было лунное сияние... Мы застыли в умилении от такой красоты, мир в горах и тишина, над нами такие могучие деревья... Вот в таких местах подвизались великие старцы и несли свои подвиги.
...Как-то мы спустились с горы. Батюшка вышел с нами из пустыни, откуда много лет не выбирался. Он согласился проводить нас к матушке Олимпиаде, у которой останавливались пустынники. Остановились мы у нее на денек, решили прогуляться, пошли к морю. Это был дикий пляж, безлюдный. Как он обрадовался, когда увидел море: «Надо же, Господь дал мне увидеть простор!» Ведь он все время в горах был, а там, куда ни посмотришь, везде вершины гор и видны только горы, горы и горы. И вдруг он увидел морские дали, простирающиеся до горизонта. Я помню, он испытал такое чувство умиления и радости! Только его чистая душа могла так радоваться.
...Я как-то поинтересовался, как ему удается сохранять после Причастия в своем сердце Божью благодать. Батюшка отвечал: «Если бы мы умели получить ее, было бы что сохранять. Это нужно уметь, этому учиться надо». Основные наши беседы, конечно, касались внутреннего делания, потому что он много знал и имел огромный опыт. Многие, не имея духовного опыта, ищут каких-то состояний и утешений, а на самом деле этим ни в коем случае не нужно увлекаться, а надо уметь удерживать себя в смиренномудрии, стараться понять, что путь к состоянию, свободному от страстей, – это всегда подвижнический путь. Это великий труд. Тот же человек, который расслабляется и думает, что он свободен от страстей, как раз в них и пребывает, в блажь впадает. А тот, кто крепится, борется со своими страстями, удерживает себя, видит свои слабости, становится истинным православным христианином.
Иисусова Молитва
Воспоминания игумена Сергия из скита во имя прп. Исаака Сирина
Господь сподобил меня познакомиться с батюшкой Алексием, когда он по благословению владыки Никона переехал на постоянное жительство в село Юрьево, которое находится от нашего скита в шести километрах. И поэтому, когда в первое время необходима была какая-то помощь, я и наши монахи приезжали к нему, чтобы поучаствовать в благоустройстве территории. А в короткие перерывы между работой мы беседовали.
Что можно сказать о старце? В свое время я ездил ко многим русским старцам. Жил некоторое время на Афоне. Первое и главное впечатление от общения – это его внутренний духовный мир. Мир, который человеком приобретается, созидается за многие и многие годы упорного труда и духовного подвижничества. Такие старцы есть на нашей земле, но, к сожалению, их очень мало.
Вот Господь сподобил и нас беседовать с ним, слышать его рассказы о жизни на Кавказе, о жизни в пустыне. Конечно же, для монахов это великое утешение. Монахи ищут настоящих подвижников, практиков Иисусовой молитвы, которые за долгие годы внутреннего усердного подвига стяжали Иисусову молитву, стяжали Господа в своем сердце. Как говорил преподобный Серафим Саровский: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи». Примером приобретения такого духа и был перед нами отец Алексий, наверное, один из последних старцев, живших на русской земле.
Очень много духовного и полезного мною и монахами, живущими в нашем скиту, названном в честь святого Исаака Сирина, было услышано в беседах со старцем Алексием. Общение с ним оказало очень благоприятное воздействие на насельников нашего скита, которые также стремятся к приобретению Иисусовой молитвы. Есть кавказцы, которые знали его, когда он жил на Кавказе отшельником. Он, как я слышал, был один из тех немногих людей, которые имеют дар долгого уединенного отшельничества. Не у всех кавказских пустынников была такая усидчивость. Он мне сам говорил, что в семидесятые годы были периоды, когда он больше трех лет не видел человеческого лица. Это, конечно, дар Божий, когда человек все свои желания с напряжением, внутренней волей направляет на беседу с Богом, направляет на поиск, на встречу с Господом, – это такое подлинное, настоящее монашеское делание.
Благодарим Бога, что Он послал нам такого великого старца. Много добрых слов мы от него услышали. Самая отличительная его черта – это постоянное добродушие и некое постоянство во внутреннем устроении. Он никогда не говорил громко, никогда не проявлял раздражительности, у него всегда был мягкий, добрый голос даже во время его тяжелой болезни. Я слышал, и лечившие его врачи удивлялись, что тело буквально все было изъедено болезнью. По всем медицинским показателям он должен был умереть, но внутренний дух, закаленный многолетними бдениями и молитвой, до нужного времени не давал умереть этой тленной плоти.
Этот великий духовный старец Промыслом Божьим оказался рядом с нашей обителью и общался с нами очень близко более двух лет. По просьбе батюшки и по благословению владыки наш иеромонах Антоний служил последнюю пасхальную литургию в его доме.
«Он болел и поэтому почти все время лежал. Но какую радость и торжество выражало его лицо! Оно было как солнышко. Помню его “Воистину воскресе!” В ответ на пасхальное приветствие “Христос воскресе!” он, лежа, поднимал руки вверх и, словно видя воскресшего Спасителя, восклицал: “Воистину воскресе! Воистину воскресе!” Радовался батюшка как ребенок, очень сердечно и искренно. “Будьте... просты, как голуби”, – заповедал нам Спаситель (Мф. 10:16) и даровал эту чистую, ангельскую простоту батюшке Алексию для прославления Господа», – вспоминает отец Антоний.
На следующий день мы приезжали к нему всем скитом, пели пасхальный канон, чему он очень и очень радовался.
Я к нему приезжал побеседовать в основном о молитве. Видя перед собой человека, много лет проведшего в делательной, созерцательной молитве, стараюсь получить от него духовную пользу. Много того, о чем не написано в книгах, открыл старец мне и нашим братьям. Казалось бы, известные учителя созерцательной молитвы: Симеон Новый Богослов, Исаак Сирин, Максим Исповедник – все они о ней пишут, но о некоем таинственном духовном методе они умалчивают. А вот именно это мы слышали от старца.
У нас живет один схимник с Афона, много лет бывший отшельником в афонских пещерах. Он был очень удивлен, услышав рассказы старца о делании Иисусовой молитвы. И сказал: «Я подобного старца искал на Афоне, чтобы научиться этой молитве, а здесь, в маленькой российской деревеньке, встретил».
Вот что вкратце я хотел рассказать об удивительном нашем современнике, стяжавшим великую милость у Бога. Очевидно, что не без Промысла Божьего, после сорокалетнего подвига, старец спустился с гор. Кто, как не он, мог поделиться с нами богатым опытом аскетического и молитвенного делания, рожденным многолетней отшельнической жизнью?
Он рассказывал нам и о жизни в горах в шестидесятые годы, когда, по приказу безбожной хрущевской власти делали облавы на отшельников, стараясь их всех выловить. Был такой эпизод. Он забрался на такую гору, куда нужно было около километра добираться только ползком или на четвереньках – нельзя было выпрямиться, потому что можно было сорваться – очень крутая скала. Но вот прилетели вертолеты и тех монахов, которые жили у подножия этой скалы, а они уже и небольшие огороды устроили, забрали. О нем тоже знали, на то они и «органы», но так вышло, что один другому говорит: «Крутая гора. Я туда не полезу. У меня жена, дети». Другой ему отвечает: «И я не полезу. У меня тоже семья. Давай скажем, что его там нет». Вот сила молитвы. А старец и знать не знал, что идет такая облава, что отшельников отлавливают, выясняют личности, сажают, по той причине, что они не хотят строить со всеми социализм. Пустынники тогда приравнивались к «врагам народа». Такое было время. А какие они враги? Они, наоборот, добрые друзья, ангелы хранители нашего общества, молитвенники за весь страдающий мир. У политиков тех лет такого понимания не было. Слава Богу, сейчас понемножку приходит это осознание. Батюшка рассказывал, что когда однажды он спустился вниз, то увидел, что все хибарки, где жили отшельники, разбиты, разломаны и никого нет. Одного отца Виталия не поймали, он в это время на другой стороне озера был. А об операции «спецназовцев» ему рассказали деревенские. Ведь батюшка-то подвизался там годами.
Больше всего меня интересует духовное устроение человека, его внутренний мирный дух, который так редко встречается в наше время. К сожалению, и в Церкви тоже. Есть заповедь Божья, она есть и наша главная цель – стяжание этого внутреннего мира. Этого добиваются воистину единицы. Но у отца Алексия он был в полноте. Он был настоящий делатель Иисусовой молитвы, безмолвник, пустынник, человеколюбец. И я не перестаю благодарить Бога за то, что Он показывает Своих избранных и что, хотя и на короткое время, благословил наше общение с иеросхимонахом Алексием. Вечная ему память! Слава Богу за все!
Живое богословие
Беседа иеросхимонаха Алексия с игуменом Сергием и игуменом Киприаном (г. Задонск)
...Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
– Батюшка, Вы рассказывали, что по году и даже по два не видели лица человеческого?
– Да. Да, не выходил. Иногда отец Константин, иногда кто-нибудь из братии придет причаститься, исповедаться. Что-нибудь необходимое принесут, мне много не надо. У меня молитва, чтение «Добротолюбия», святого Исаака Сирина.
– А как же Вы питались?
– Я вижу, что мне нужно, и заказываю. Некоторые говорят, что хотят прийти, исповедоваться, причаститься. Я и попрошу, чтобы по пути принесли мне такие-то продукты. Они и несут. Я никуда не выходил, только сидел и сидел в пустыньке. Так привык. Такой вот образ жизни.
– Батюшка, а у Вас запасные Дары были?
– Да.
– А Вы литургию не служили у себя?
– Нет. Я не дерзал. Я по Василию Великому. Они тоже в пустыне жили. По правилу Василия Великого пустынники могут иметь запасные Дары. А литургию можно служить у себя только тогда, когда ересь в городе.
– А Вы, батюшка, запасали Дары на год или больше?
– На год, не больше. А потом опять новые и новые, более свежие.
– Батюшка, а братия приходили для жительства рядом с Вами?
– Приходили. Но вот никак не пойму: может, слабые духом были, поживут, поживут и уходят. Ну что же ты уходишь? Разве тебе с Богом плохо? Куда ты уходишь? Ведь от Бога уходишь... Пойду, пойду, говорит, в монастырь куда-нибудь. А я – никуда. Остаюсь один. Это потом уже, когда глаза заболели, ушел. Операции, плохо... Вот сейчас сюда попал, скорблю по пустыне очень.
– Батюшка, а у Вас какие-нибудь правила были?
– Да, были. Вовремя становился на правило. Не позволял себе, чтобы позже. У меня никакого уныния не было. Ночью встану в час, как Серафим Саровский, и до шести утра. И сна никакого. Святой Исаак Сирин советует даже не садиться, когда сон борет. Не садись, а то сразу же заснешь. Иди на улицу, ходи по свежему воздуху, не засыпай. Вслух пой, да Иисусову молитву читай. И так далее... Господь видит борьбу и тогда благодать Свою посылает – сон уже не так борет. И так до утра. Потом лягу, немножко подремлю. Думаю, все, хватит, надо вставать, обедницу читать. Читать полностью обедницу заканчивал в двенадцать часов и сразу затапливал печку. Сварю себе кашицу гречневую. Пью один кипяток. Пообедал, подкрепился, иду на улицу какую-нибудь работенку делать. Где-то надо крышу подправить, где-то подремонтировать. Солнце палит, тело все горит. Голова болит. Но все равно, думаю, буду продолжать. И так до трех. Думаю, не дам себе упасть и лечь спать, как свинья. Сяду, книжку почитаю, а голова уже склоняется. Сил уже нет, ничего не соображаю. Все. Закрываю и ложусь. А ровно в пять часов вечерня. Все совершал в епитрахили и с ектеньей. И так мне радостно было. В пять часов становился и около восьми часов заканчивал.
– А как Вы ровно в пять часов просыпались?
– Когда прихожу в келью после дневного труда, тогда читаю. Смотрю, а уже четыре часа. Дай, думаю, немножко отдохну. Но не успевал спать, просыпался, чтобы в пять часов на службу идти. Вот тебе и борьба со сном. А потом пошел, лицо водой побрызгал и сразу начинаю девятый час, вечерню. И пошло, пошло...
– Батюшка, Вы один жили, а животные не беспокоили вас? Медведи, волки, змеи? Зимой, например.
– Медведи приходили по нашим следам прямо под окно. Мы по снегу ходим кое-как. А ему по снегу легко идти. Смотрю, пришел, аж до кельи. Он только к окну подошел и пошел к себе куда-то. Бывало, он на нас смотрит, а мы на него. И расходимся. От нас порохом не пахнет. Он сильно боится, когда порохом пахнет, например, от охотников. А козы стоят прямо у окна и смотрят. Целое стадо. А я не выхожу, не пугаю их. Они траву ищут, листочки кушают. Стрельбы никакой нет, зимой я почти не стучу. Им это нравится. И вот в восемь закончил, надо немножко подкрепиться. От обеда остается чуть-чуть кашицы, я и доем, чтобы на утро не оставалась. До девяти еще полчаса. Сажусь за Иисусову молитву. Смотрю – девять часов. Читаю вечерние молитвы наизусть и ложусь спать. А в час ночи подъем. Как афонцы-святогорцы. У них так же заведено.
– А ночью Вы что читали?
– Встаю и сразу наизусть читаю утренние молитвы. Только одна лампадочка и светит. Прочитаю – и за Иисусову молитву. Потому что днем у меня случается то работенка с Иисусовой, то правило вечернее, а вот ночью тише, и только Иисусова молитва. И вот закончил утренние молитвы, затем несколько минут молюсь стоя, потом сажусь и стараюсь: ум – в сердце, ум – в сердце. Низкую скамеечку поставлю и творю молитву Иисусову. Надо садиться на низенький стульчик, чтобы голова была наклонена.
– Без поклонов?
– Поклоны у меня были помимо Иисусовой молитвы. Я много клал поклонов во время службы. Думаю: когда стариком стану, тогда уже не смогу. Так старался поклоны делать, что даже шишки на коленях образовались. Думаю, ладно, это не опасно, пройдут. А Иисусовой молитвой я молюсь без поклонов, без крестного знамения. Головку наклонил, и в сердце слова молитвы.
– А Вы Иисусову молитву без четок читали?
– С четками.
– И сколько у Вас получалось?
– Вот и я хотел проверить. Думаю: дай, проверю. Одна четка – двадцать пять минут. А иные монахи и тридцать минут тянут четку сотницу. Сел, закрыл глаза, беру четки и творю. Но творю только умом в сердце, не устами, не шепотком. Только умом в сердце. Конечно, она медленно идет. Творю, творю... И чувствую, молитва в сердце говорит. Сижу, не шевелюсь. Сердце молитву выговаривает. А я только слушаю. Ой, думаю, помоги мне, Господи! А шея-то устает. Видите, человек немощный, шея устает, плечи болят. Но, думаю, еще, еще...
– Батюшка, наверное, разные люди по-разному молятся: кто быстрее читает, кто медленнее?
– По-разному, да, да.
– Вот, батюшка, у нас здесь споры были об Иисусовой молитве. Техники разные, но общий вопрос такой: что в молитве является важнейшим, чтобы не попасть в прелесть? Нужно ли только покаянное чувство во время молитвы или что-то еще? Благоговейное чувство, например?
– Иисусова молитва – молитва покаяния. Иногда такие покаяньица бывают для того, чтобы мы в сердце место нашли. И если с покаянием творим молитву, тогда и благодать сходит. Прелести не бойтесь.
Сказано же: «Кто боится впасть в прелесть от Иисусовой молитвы, тот уже в прелести». Как это можно говорить, что Иисусова молитва приводит в прелесть? Конечно, когда дерзает неопытный и самочинный: скорей – сердечную, скорей – непрерывную, самодвижную, благодатную, тогда – Господи, помилуй! Святитель Игнатий (Брянчанинов) – делатель Иисусовой молитвы – пишет, что если ты даже пятнадцать лет занимаешься Иисусовой молитвой и не достиг чего-то, то не унывай, а ищи и твори, твори. Некоторые разочаровываются: «Не получилось! Брошу». И бросают. Вот и один пустынник молитву забросил. А почему? Голова начала болеть. Ну и что же? Поболит и перестанет. Да-а... враг не спит.
– Батюшка, вот есть «Рассказы странника».
– Да, есть такие.
– Много людей училось Иисусовой молитве по этим «Рассказам». Это вроде руководство такое к Иисусовой молитве. Я в Греции даже целые монастыри встречал, где по этой книжке учатся Иисусовой молитве.
– Сердце должно быть очищено от страстей. Это главное.
– Наверное, и сама молитва помогает очистить сердце. Это же Господь. Призывание имени Божия. Вот человек страстный – как он может достичь бесстрастия? Видимо, только через постоянное покаянное призывание имени Божьего. А если покаянное чувство еще и усвоится в какой-то момент, то благодать Божья, видимо, сразу входит. Не только в сердце, но и во все существо.
– Да-да.
– Батюшка, а если молитва творится без покаяния, механически?
– Ну, это ничего. Старайтесь. Она сама все и управит. Вы только призывайте имя Господне. Батюшка Кирилл (Павлов) говорил отцу Рафаилу, отцу Косьме: «Соберитесь в келию, и вот так молитесь...» И показывал, как именно: сядет, голову наклонит, потом начинает таким жалобным, просящим напевом Иисусову молитву нараспев творить, и... слезы потекли у батюшки Кирилла. Кому-то же нужно передавать свой дар. Смотрят они и думают: «Нужно в пустыню идти или в затвор». Батюшка Кирилл тогда уже мало выходил, все болел. Да, в затвор... Иисусову молитву самодвижную, сердечную в монастыре приобрести невозможно. Только трудовую. Он сам на себе это испытал. О ней и писал. Трудится и творит. А потом забывает о ней. Вспомнит и опять начнет: «Господи, Иисусе Христе...» и пошло. Только так, миленькие. Я еще в монастыре к Иисусовой молитве привыкать начал и понял, что без пустыни, без безмолвия невозможно ее приобрести. Хотел из монастыря уходить, но духовник мой сказал, что если уйдешь по своей воле, то молитвы не найдешь. Успокойся, будь на месте, и Господь Сам устроит. Я и не ушел. А пришло время – и оказался в пустыне. Мне там такая радость была! Пустынечка родная! По тропочке хожу, молитву себе творю...
– А на ходу можно читать Иисусову молитву?
– Можно. Она трудовой называется, когда идешь по делам. Можно, если никого нет рядом, даже шепотком. А если кто присутствует, то умом. И творите, творите – это очень полезно. Господь всегда видит труд и даст молитву.
– А за рулем?
– За рулем? Не знаю. За рулем она рассеянная.
– Батюшка, в Греции многие духовники дают мирянам такое правило: двадцать-тридцать минут каждый день уединяться и в тишине творить Иисусову молитву. Я от многих мирян и духовников слышал, что есть такая норма. И я начал здесь своим духовным чадам давать, некоторым даже заменять вечернее или утреннее правило чтением Иисусовой молитвы. Как Вы, одобряете?
– Ну, можно заменять Иисусовой молитвой псалмы. Ночью или днем, но занимайтесь Иисусовой молитвой. Это очень похвально, это очень хорошо.
– Очень многие, бывает, испытывают некую теплоту в сердце. Некое состояние умиления, умиротворенности. Это состояние естественно для Иисусовой молитвы?
– Да, да, теплота. Но не жар. Жар – это уже из другой области. Жар – это опасно. Надо прекратить, заняться чем-то другим.
– А чего, батюшка, нужно опасаться во время молитвы?
– Ни на что в особенности не надо обращать внимания. Враг хитрый. Он видит, что мы боимся, и делает больше нападений. Чего опасаться?
– Осипов пишет, что бывает экзальтация при Иисусовой молитве. Ссылается на «Рассказы странника». У странника бывало такое, что он не знал, где находится, терялись земные ориентиры, ему было так хорошо, что ничего больше не нужно было. И поэтому у него была одна цель – попасть в такое состояние. В погоне за такими состояниями можно ли нанести себе вред?
– Святогорцы пишут, что если во время Иисусовой молитвы почувствуешь что-нибудь, как то: восхищение ума или еще что-то, то скорее беги на исповедь. Желательно проходить Иисусову молитву под руководством. Если пришла мысль, и вдруг небо открылось, вдруг Матерь Божию видишь, то сразу: «Нет, я не хочу, я недостоин видеть Матерь Божию». Может случиться, что вдруг из икон разговор слышен – Матерь Божия или еще кто говорит.
– Батюшка, и страхования, наверное, разные бывают? У Вас было такое, что как бы бесы пугали?
– Всякое бывало. Слава Богу за все.
– У меня был такой же домик, как у Вас теперь. И как-то раз дом начал так трястись, что я думал, он развалится. Прямо все ходуном ходило.
– Это тоже вражье. Необходимо Иисусову молитву творить, Бога молить, Матерь Божию призывать. От Иисусовой молитвы они бегут, как от огня. Это мы знаем. И тем более, когда большое нападение; тогда и надо Иисусовой молитвой защищаться: «Иисусе, Иисусе...» Он поможет.
– Батюшка, если нападение идет, молитву Иисусову ночью творить надо?
– Когда на вас нападения какие-нибудь, укорения, оскорбления – это для смирения. «Господи, помоги мне!» – чтобы не разгневаться, любовь не потерять.
– Батюшка, Вы знаете, как уходил в горы отец Серафим (Брыксин), иеромонах. Он на проповеди про Клавдию Устюжанину рассказывал. Ему запретили говорить о ней. А он: «Господь нам такие чудеса показывает, а мы как камни». Его сразу раз – и в запрет. Он в пустыню ушел, три года жил на Кавказе.
– Как молчать?.. А помните, что синедрион говорил апостолам? Апостолы спрашивают: «Кого больше слушать – Бога или вас?» (см.: Деян. 4:19). Приказали вам молчать, а вы проповедуйте. Чего бояться? Посадят – пускай сажают. Камни возопиют. Всегда были смелые люди. Шли и на Голгофу, и в тюрьму. Россия всегда этим славилась. Я думаю, если сейчас что-то будет меняться, люди пойдут очень смело. Сейчас непонятно, что будет. Давление. Смута... А нам чего бояться? Погонят – пойдем, убивать будут – пусть убивают. Главное – это Бога не потерять. Главное – это быть со Христом до конца.
– Батюшка, у нас в России какое чудо происходит! Мне это рассказали исследователи новомучеников. Каждый год открываются имена новых мучеников. Собирают о них материалы, составляют описания, готовят потихонечку к канонизации. И каждый год открываются новые храмы.
– Помоги, Господи! Да, Россия со всеми святыми вопиет к Небу. А мы – отсюда. Я думаю, что «врата адова не одолеют» (Мф. 16:18).
– Батюшка, а сейчас можно совместить монастырский исихастирий и отшельническое дело? Паисий Афонский сделал же это в Суроти.
– Там не монастырь, там все-таки больше исихастирий. Монастырь-то, он в делах, рабочий, а эти сидят по кельям и Иисусову молитву творят.
– Батюшка, как легче спасаться: вдвоем, втроем или одному?
– Сказано, что когда двое-трое соберутся... (см.: Мф. 18:19), а единому – горе. Но вот святой Исаак Сирин – известный отшельник, безмолвник. Он один. Святой Макарий Великий тоже один. Святой Антоний Великий имел учеников, но жил один. Так что тут по устроению человека, главное – быть с Богом. Нападения на одинокого бывают очень сильные. У меня этого не было, но рядом со мною один брат подвизался. И вот как-то пошел он в селение по горам, а там бывают такие откосы, метров по сто, прямо стена. Он к одному такому месту подошел, смотрит в эту бездну, а там даже ничего не видно. И тут помысел ему говорит: «Вот прямо сейчас руки подними и полетишь по воздуху». Стоит он, думает: «Вдруг это Ангел хранитель?» Опыта-то еще нет. Стоял, стоял, да и назад. Думает: «Что это со мной? Зачем в бездну шагать? Там даже дна не видно». Вот видите, миленькие. И у меня, когда в пустыне жил, защита была – старцы. Святой Исаак Сирин пишет, что лучше по двое-трое жить, безопаснее. Это средний, царский путь. Демон уже не так борет. Брат для брата как гора. А на одного может напасть.
Например, некоторые просят: батюшка, благослови неделю не кушать. А потом заболеют или что-нибудь случится, а батюшка виноват. Был у нас в монастыре один заслуженный летчик. Он болел и пожелал поступить в наш монастырь. Я владыке доложил. «Ну, пусть зайдет ко мне». Летчик – это редкость. Пришел, побеседовали. А о пище, о здоровье владыка не спросил. Записали, приняли. Встречает он меня и говорит: «Вот, мне врачи прописали мясное кушать. Если не буду мясное кушать, то у меня обострение язвы начнется. Что делать?»
– Этот вопрос реши с батюшкой, – ответил я, так как был тогда послушником.
Батюшка ему говорит:
– Ты мирянин, вольнонаемный, кушай пока.
– Нет, батюшка, благословите не кушать.
– Но подожди, раз тебе врачи так посоветовали, то я не буду отменять.
– Да нет, батюшка, благословите. Я ж в монастыре теперь. Монахи не кушают, и я не буду.
Выпросил. Не стал есть. Открылась язва. Пошел он в больницу, а врачи говорят: «Ты что наделал, почему прекратил мясное кушать? Теперь не знаем, как это у тебя исправить».
Он пришел в монастырь и мне жалуется, что так получилось.
– Почему меня батюшка благословил, допустил?
– Ты ж не один раз просил благословения у батюшки, а значит, ты и виноват. Ты зачем так делаешь? Ты батюшку порочишь. Он тебя действительно не благословлял.
Заболел он, и сестра забрала его домой. Вот и такие могут быть благословения.
Осторожными надо быть всегда. А то надумаешь: «Ой, какой я святой стал». Вот тебе и святой. Но вот святой Исаак Сирин один жил в седьмом веке. И другие. И после них наш преподобный Серафим Саровский. Ему пищу из монастыря приносили. Потому что где двое-трое – там ум отвлекается. Батюшка Серафим знал, что если рядом хоть один брат, то ум будет отвлекаться от молитвы. Поэтому он всю жизнь один. И когда перешел в монастырь, то стал там в затворе прятаться. Не стал со всеми жить. Знал, что такое умно-сердечная молитва и как надо Богу молиться. Так и святой Исаак пишет.
– Батюшка, помыслы никак не дают сосредоточиться, борют.
– Отойдут. На них только не надо обращать внимание. У святого Силуана Афонского сказано, чтобы никакие помыслы не принимать. Они наглые, лезут, лезут, а видят, что не получается, и уходят. Только не обращать на них внимания. Не принимать, не рассуждать, не беседовать. Нет и нет.
– Батюшка, Вы в пустыне причащались ежедневно?
– Нет, я больше Иисусовой молитвой занимался. Хорошо почаще причащаться, но святые отцы по-разному советуют: одни – часто, другие – редко. Главное – умное делание. С Богом. В одном месте сказано – «духовное причастие». Святая Мария Египетская сорок семь лет не причащалась, а такой молитвы достигла, что на воздухе стояла. Но это только она могла.
– Батюшка, простите. Мне приходится много ездить. И Иисусова молитва как бы больше рабочая.
– Трудовая.
– Без плодов?
– Нет, нельзя сказать, что без плодов. Она идет, Ангел принимает.
– А вот у меня есть возможность причащаться ежедневно. Не служить, служить будут братия. Просто на литургии молиться, она у нас рано заканчивается. А потом ехать по делам обители что-то делать. Что посоветуете?
– Да, да. Но для этого надо быть полностью под Божественным покровом. Нельзя рассеиваться, а от Причастия – к Причастию. Причастился – вечером опять каноны читать. Какая благодать! Ночью вставать. И ни с кем, ни с кем, чтобы безмолвие было. Помните, как святитель Феофан Затворник. Он тоже каждый день в затворе служил. Ни с кем не виделся, не общался. А святитель Игнатий (Брянчанинов) не предлагает частого причащения. Это удел немногих. Возможно причащаться каждый день, но чтобы именно ощущать Причастие Христовых Тайн. Паисий Святогорец пишет: «Когда причащусь, то весь в духовном огне пребываю. Слезы сами текут. Не хочу, а сами текут». Но они никуда не выходят. Даже из кельи выйти считают невозможным.
– Вот, вроде, и с братией хорошо. Братия подобралась хорошая.
– Слава Богу! По духу.
– Мечта в уединение уйти.
– Вот преподобный Нил Сорский был настоятелем. Написано, что братия его не видела. Ходил к нему благочинный Никанор, получал «наряды», исповедовал братию. И лишь перед смертью преподобный благословил всех к нему собраться. А у преподобного Иосифа огороды. Вот урок. Видите, какие разные образы жизни? Вот и было между ними разногласие. У кого какое устроение. Мне Господь благословил как преподобному Нилу жить. Хотелось быть постоянно с Богом, быть затворником. Что делает затворник? Он весь с Богом. К Богу восхищен умом с Ангельскими Силами. А на Небе служба непрестанно идет. «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас...» Апостол вот на третье Небо был вознесен. И слышал глаголы неизреченные, Божественные. Эти глаголы выше пения ангельского. Трисвятое там непрестанно. Святой Исаак Сирин, как он описывает, сперва сподобился созерцания Ангельских Сил, а потом уже созерцания Святой Троицы. Вот не выходил, не рассеивался. Пост и молитва – два его крыла. В пост он вкушал лишь один сухарь. У него и живота-то не было, ров был вместо живота. Он пишет, что подвижник должен жить так, чтобы у него на животе был ров. Понятно, что от поста. Еще пишет: «Когда я один с Богом подвизаюсь и молюсь, то одного сухаря мне достаточно, больше и не хочу. А когда придет какой-нибудь посетитель – брат или монах посидеть, побеседовать, помыслы открыть, то после его ухода съем сухарь и еще хочется. Думаю, что ж такое? Почему? Да потому, что с братом поговорил, и желудок сильнее заработал. И еще надо сухарь добавить». Он писал, что такое для отшельников безмолвие. Но не всем благословляют его читать.
– Батюшка, а Вы сразу много молились Иисусовой молитвой?
– Не сразу. А Вы сколько можете: четку, две, три? Одна четка – тридцать минут, две четки – около часа. Сначала – по три четки. В честь Троицы. А потом почитаю что-нибудь аскетическое, богословское. Потом опять молитовка. Если меня никто не беспокоит, то закроюсь и читаю сколько смогу.
– Батюшка, как прибавлять молитву? По своему чувству? Иногда молитва идет, и все прямо поет. А бывает наоборот, никак не можешь уговорить себя помолиться. Вот вы говорите, что триста молитв – это норма для новоначального. Потом можно прибавлять и пятьсот, и тысячу. Что является основанием для прибавления молитвы? Только ли внутреннее чувство?
– Должно быть горение духа. Если хочется еще прибавить, то надо разуметь, не повредит ли это здоровью. Некоторые монастырские много работают. У вас тоже умственная работа. Значит – триста. Потом потихоньку – пятьсот. Сколько сможете. Но святые отцы не советуют торопиться. Один так молился, что у него пот лил. Подойдет брать благословение, а с него пот течет. По душе проверяйте. Прибавили и хватит. Совесть подскажет.
– А как же «странник»?
– Что «странник»? Он только ходил и ничего руками не делал. У него была одна цель – непрестанная молитва. Он уходил в поле и часами молился. Уже и во рту у него все потерлось, бедненького. Когда он пришел к Оптинскому старцу Амвросию, никому не открыл своего делания. Отец Амвросий сказал, чтобы он никому о своем способе не рассказывал. А то иные послушают, начнут подражать и могут погибнуть. Но не снял с него этого подвига. Иисусова молитва – это хорошо, но ведь дела еще есть. А то некоторые – за молитву, а дела запускают. Продукты портятся, картошка гниет. Все рушится. Молитва и труд, миленькие. Мы так и в пустыне. Ты молись, но дел своих не оставляй. В тропаре сказано, что трудом и молитвой в пустыне подвизался преподобный Серафим. Трудом и молитвой. Прибавляйте, прибавляйте потихоньку, а потом почувствуете, что хватит. И на этом остановитесь. Главное, не упускайте, не оставляйте того, что взяли. Святые отцы пишут: терпите, мужайтесь, но своего делания не оставляйте. Ну, если по болезни или какая-то серьезная причина, то послабление. А иначе не оставляйте. Это ваш меч духовный. Сила его в молитве Иисусовой. Бей супостата мечом духовным!
– Батюшка, а греки на Афоне сокращенную молитву читают: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя».
– Да, мы привыкли: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». Так нас учили наши святые отцы Серафим Саровский, Феофан Затворник, Игнатий (Брянчанинов). Здесь русские и греческие монахи имеют расхождение. Окончание «помилуй мя, грешнаго» прививает более покаянное чувство. Мы с матушкой читали одну афонскую книжку. Там было описано много старцев, которые полностью молитву вычитывают. И я убедился, что не все греки одинаково молятся. А мы немощны. Нашим русским монахам нужно восемь слов. Сказано: «Сила Моя совершается в немощи» (2Кор. 12:9), «и мы также, хотя немощны в Нем, но будем живы с Ним силою Божиею...» (2Кор. 13:4). Я полностью вычитываю Иисусову молитву.
†††
И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
Он готов был пострадать «за други своя»
Воспоминания игумена Григория (Хоркина)
Из всех знакомых старцев-пустынников у меня с отцом Мардарием были самые близкие духовные отношения. Первый раз я увидел его у матушки Ольги. Он был одним из самых уважаемых пустынников. Доброта, мягкость и, конечно, духовный опыт – таким был отец Мардарий. Он мог утешить в самую трудную минуту, поддержать словом, а главное, придя к нему, ты получал духовную радость.
Я был настоятелем храма Преображения Господня в Михайловке, когда отец Мардарий спустился с гор по болезни. Он был уже почти слеп и беспомощен и некоторое время жил при храме в пустыннической келье. В этой келье останавливались многие известные и духоносные старцы. Мы старались принять участие в обустройстве его жизни, за ним ухаживали сестры нашего прихода. Но ему сложно было после пустыни, люди все время приходили за советом, за духовной помощью. Ему общение это было в тягость, но он никому не мог отказать. Батюшка давал нужные советы, которые были насыщены его духовным опытом. Я жалею о том, что не общался с ним чаще, но когда такой человек рядом, думаешь, что так будет всегда.
Очень сожалею, что не записал одну беседу с ним. Я пришел к нему в ту пору, когда он уже жил в доме одной нашей прихожанки. У него был очень просветленный лик, видно было, что он пребывал в молитве. Когда я пришел, мы с ним завели разговор об Иисусовой молитве. В тот день он рассказывал о своей жизни, о своем духовном пути. Вспоминал, что когда жил в монастыре, мечтал о жизни в пустыне, а владыка его не отпускал. Но потом монастырь закрыли. В промежутке между монастырем и пустыней он молился и жил в сарайчике в какой-то деревне, и только потом приехал в Абхазию, в пустыню. Об этом периоде своей жизни он очень интересно рассказывал. А главное, он говорил о молитве. Сейчас таких делателей Иисусовой молитвы очень мало, и поэтому его опыт был очень ценен. К сожалению, по памяти трудно восстановить все то, что я слышал, много времени ушло, осталось общее впечатление от духовной беседы с отцом Мардарием.
Он был добрым, да, но не добреньким. Я знаю многих людей, которые были добрыми внешне и стали злыми, и наоборот. Это случалось даже с духовными людьми, которые пошли неправильным путем, хотя от природы имели дарования, но не смогли их развить, и дьявол их исказил. Надо работать над собой. Если человек от природы мягкого нрава, надо это сохранить в этом мире и приумножить, трансформировать во что-то духовное, более высокое, чем душевное качество. Вот это подвиг. Потому что если человек внешне добрый, а внутри кипят страсти, то это выльется наружу рано или поздно. А отец Мардарий трудился над собой пятьдесят лет. Одной доброты мало, у отца Мардария опытность была, и говорил он из опыта духовной жизни. Добреньких много, а он умел давать духовные советы, которые вели ко спасению.
Никогда не видел его рассерженным. У него была и ревность подвижническая. Мог очень однозначно говорить, когда дело касалось Устава, например: «Нет, только так, а не иначе». И в вопросах монашеского облачения или Устава мог быть даже жестким. В вопросах канонов был строг вплоть до исповедничества. Он мог исповедать свою веру в трудных житейских обстоятельствах, был сильным духовно. Были моменты, когда он – немощный внешне старик – заступался за монахинь и без страха говорил: если гонят их, то пусть гонят и меня. Он готов был пострадать «за други своя». Была в нем сила духовная и при всей его мягкости присутствовала ревность христианская.
Игумен Григорий о пустынножительстве
Я ИСКАЛ ТЕБЯ, ГОСПОДИ, В ДОЛГИХ МОЛИТВАХ,
Я ИСКАЛ ТЕБЯ, ГОСПОДИ, НА ВЫСОКИХ ГОРАХ,
Я ИСКАЛ ТЕБЯ, ГОСПОДИ, В УМНЫХ КНИГАХ,
Я ИСКАЛ ТЕБЯ, ГОСПОДИ, В БЕЗМОЛВНОЙ КЕЛЬЕ.
: БЫЛИ УДАЧИ, БЫЛИ ПОТЕРИ,
Я ШЕЛ, СБИВАЛСЯ, ПРИОБРЕТАЛ ОПЫТ,
: ОТЧАИВАЛСЯ, НЕ НАХОДИЛ,
: СТУЧАЛ В ОТКРЫТЫЕ ДВЕРИ.
: ПОСЛЕ ДОЛГИХ ПОИСКОВ,
: УСТАЛЫЙ И РАЗБИТЫЙ, ВЕРНУЛСЯ В СВОЙ
: МАЛЕНЬКИЙ ХРАМ.
: СТАЛ СЛУЖИТЬ ЛИТУРГИЮ.
ВОТ ХЛЕБ И ВИНО СТАНОВЯТСЯ ТЕЛОМ
И КРОВЬЮ ТВОЕЮ.
: ТЫ ВЕСЬ В МОИХ РУКАХ.
: ВОЙДИ В СЕРДЦЕ, СМОЙ ГРЕХОВНУЮ ЗАРАЗУ,
: ОСВЯТИ.
: ТЫ, ГОСПОДИ, ЗДЕСЬ, ТЫ СОВСЕМ РЯДОМ,
А Я ТЕБЯ ГДЕ ТОЛЬКО НИ ИСКАЛ.
†††
Отец Григорий был настоятелем кладбищенского храма, где похоронены отец Серафим (Романцов), ныне прославленный Глинский старец, и другие старцы. Вот что он рассказал о себе самом.
– Почти две трети года я проводил в пустыне. Зимой в пустыню я не поднимался – в горах выпадало много снега, и пройти туда было невозможно. К тому же мне надо было служить на приходе. Но у меня в селении был удаленный от мира домик, где я мог уединенно помолиться.
В пустыню я пошел, потому что там неподалеку жил отец Константин и другие, у которых можно было поучиться пустынножительству. В основном, я руководствовался у монаха Константина. Потому что он, на мой взгляд, имеет духовное рассуждение по многим вопросам. Также обращался к отцу Мардарию, когда он спускался к нам. Сам он жил гораздо выше в горах. Случилось так, что когда его спустили с гор по болезни, он некоторое время жил при моем приходе, и я продолжал у него окормляться. И многое приобрел в своем духовном развитии.
Что такое умная молитва? Человек совлекается всех воздействий мира и соединяется с Богом. Как этого можно достигнуть? В миру это сделать невозможно.
Существует три образа жизни для монахов – общежительный монастырь, скит и пустынножительство, то есть отшельничество. У монахов тоже есть такое понятие как «плох тот солдат, который не хочет стать генералом». Плох тот монах, который не хочет стать пустынником. Считается, что это высшая ступень монашества. Некоторые попробуют «вкусить» пустыннической жизни – и понимая, что это не их путь, возвращаются в общежитие. Осознают через реальный опыт, что это не их назначение. Надо сначала пройти общежительную жизнь, в ней победить страсти, а потом уходить в пустынножительство.
В пустыне по-разному бывает. Не всякий, кто в пустыню пришел, преуспевает, потому что в миру монах находится под постоянным контролем или духовника, или других духовных наставников. А здесь другое. Встречаешься напрямую с бесами, с искушениями. И бывает, некому подсказать, некому помочь. И поэтому – разные плоды, и разные состояния. Сколько было прельщенных пустынников, которые жизнь кончали самоубийством! Кто правильно подвизается, тот и правильно брань ведет. То есть, кто по благословению пришел в пустыню, кто там ведет правильную духовную жизнь, тот и живет по-Божьему. Спасает не пустыня, спасает праведная жизнь. Не для всех пустыня благоприятна. Это – как академия. Чтобы попасть в академию, надо сначала в ясли пойти, потом в школу, потом закончить институт, а потом – и в академию. Поэтому если ты ничего этого не прошел и влез сразу в академию, то и получишь соответственно. Например, вроде страсть затихла блудная или гневная, или другая – радуешься, вот, я уже бесстрастный. Только успокоился, и все... А гордыню-то не победил? И еще... Если ты страсть не переборол и думаешь: в пустыне она затихнет, никто тебя не трогает, тихо, спокойно, женщин рядом нет. А как только соприкасаешься с этим – через книгу, например, – то страсть сразу как навалится... У меня однажды был такой случай. Поднимаюсь, а мне навстречу пустынница идет – королева гор. Ну, думаю, все – можно завоевывать, мой трофей. И вдруг она улетела. Вот как напал враг!
Из письма отца Виталия: «Бог будет в тебе обитать и действовать на тебя Своей благодатью тогда, когда очистишь себя совершенно от плотских помышлений. Для тех, которые соглашаются с блудными помыслами и услаждаются ими, нет надежды спасения: минута нетерпения может расстроить годы и веки».
Некоторые приходят, не понимая и не зная ничего о пустыне. К примеру, до кельи надо часов пять, иногда десять – тащить ношу с необходимым. А в ней килограммов двадцать-тридцать груза. Что принесешь, то и будешь есть, тем и будешь пользоваться. Вот принесешь такую ношу в келью и тогда поймешь, каково это... И подумаешь, жить тебе в пустыне или уходить. Кто за тебя все это будет таскать? Да и кельи свободной нет, надо строить ее самому. А как же иначе? Строй сам. А я не умею. И вот начинается с элементарного: где жить, у кого окормляться? Я хочу жить сам по себе. Начинают жить сами по себе – естественно, начинаются и трудности. Там есть все – и бесы, и змеи, и медведи. И люди злые. В горах встретится тебе человек с ружьем, и как эта встреча закончится? Ведь и бандита можешь встретить, или пьяного, или наркомана. Им ничего не стоит пристрелить тебя или столкнуть в обрыв. Никто об этом и не узнает никогда. Пропал человек С пустыней надо осторожно, внимательно, надо жить под духовной защитой. Только по благословению и под руководством опытных духовников.
Сидишь в келье. Молишься – и вдруг тебе пришел помысел. От кого он пришел? Какое у тебя состояние духовное или от нечистого? Правильное оно или неправильное – кто тебе скажет? А если еще и «ангелов» будешь слышать, то уже понятно, куда ты пошел.
Серафим Саровский говорил же, что в монастыре бесы как голуби, а там – как леопарды.
Один брат десять лет прожил в пустыне без руководства. А потом, пройдя множество искушений, понял, что живет неправильно. Смирился и ушел в общежительный монастырь. Слава Богу, пришел к нормальному духовному выводу. А другие так и живут, не получая духовных плодов.
ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ СИЛЫ, ЧТОБЫ Я СМОГ
: ПОДНЯТЬСЯ.
: ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ СКОРБИ, ЧТОБЫ Я СМОГ
: СМИРИТЬСЯ.
: ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ СЛЕЗЫ, ЧТОБЫ ИМИ
: ОМЫТЬСЯ.
: ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ РАДОСТЬ,
: ЧТОБЫ БЫЛА НАДЕЖДА.
: ГОСПОДИ, СМЯГЧИ МОЕ СЕРДЦЕ,
: ЧТОБЫ ОТКРЫЛОСЬ ЛЮДЯМ.
: ГОСПОДИ, ПОКРЫЙ И ПОМИЛУЙ,
: ЧТОБЫ СПАСТИ МОЮ ДУШУ.
Наш старец
Воспоминания Николая Владимировича Карасикова, Генерального директора ОАО «Воронежоблгаз»
Мы познакомились с отцом Алексием за два года до его кончины. Я хорошо помню нашу первую встречу. Это было в августе. Я приехал по вопросам производственного характера к владыке Никону в Задонский мужской монастырь и, уже выходя из него, я увидел худенького, седого старичка, сидящего на диванчике вместе с матушкой. Узнав, что владыка направляется к нему, старичок встал и с радостной улыбкой на лице проговорил:
– Ой, владыченька, здравствуй!
Как позже выяснилось, старец только недавно был прооперирован. Увидев встречу владыки и батюшки, я понял, что это два родных по духу и чисто по человеческим отношениям брата. И в дальнейшем наблюдая их общение, я понимал, что эти люди глубоко связаны между собой именно на духовном уровне.
Владыка представил меня старцу – иеросхимонаху Алексию. Даже этого мимолетного знакомства было достаточно для того, чтобы понять – этот человек из тех старцев, которых на Руси остались единицы. Было видно, что он глубоко верит в Господа. Мы договорились с отцом Алексием встретиться в селе Юрьеве Задонского района Липецкой области, где он на тот момент жил вместе с матушкой, своей келейницей, в доме одного из послушников Рождество-Богородицкого монастыря.
Та благодатная радость, которая снизошла на меня после нашей первой встречи со старцем, произвела на меня неизгладимое впечатление, до сегодняшнего дня сохранившееся в моей душе и сердце. Мне очень сильно хотелось снова встретиться с батюшкой и пообщаться с ним более обстоятельно. И я при первой же возможности направился в село Юрьево. На пороге дома нас встретила матушка и провела в келью, где жил старец. В маленькой комнатке стоял топчан-кровать, а по стенам были развешены иконы и самотканые ковры с изображением Иисуса Христа и Божьей Матери. Комнатка была побелена, и у меня до сих пор, хотя прошло уже несколько лет, сохранилось ощущение вот того белого цвета, чистоты... Батюшка поднялся, оделся, сел, а я рядом – на скамеечку. Так мы с ним и беседовали.
О чем мы разговаривали? Я ему много рассказывал о своей жизни, производственных делах, о тех задачах, которые я ставлю перед собой. Конечно, я задавал много вопросов о Православии, так как душа моя тянулась к нему. Каждая наша встреча давала мне не только душевное успокоение, но и понимание сути многих вещей. Я все больше душой проникался теплым чувством к этому человеку и радовался тому, что в жизни мне выпала прекрасная возможность общаться с таким чудесным старцем! Старцем, который всю жизнь молился за нас, за Россию, за весь мир. Это действительно был человек необыкновенно высокого духа!
Я чувствовал, насколько велика в душе старца любовь к Богу, к природе и людям. Вознеся руки к небу, он часто молился и, болея душой за всех, просил:
– Матерь Божия, помоги нам в наших делах, скорбях и в нашей жизни!
А Спасителя, так ласково, даже отчасти по-домашнему, называл «Боженька».
Я видел, что он искренне полюбил благословенную задонскую землю. Однажды я приезжаю к нему и вижу, что он лежит на раскладушке под яблоней в саду. Вокруг кружатся пчелы, буйно растет зелень, птички поют (он, как правило, днем мог отдыхать, так как ночами подолгу молился). Было такое впечатление, что мы находимся в райском саду. Он мне и говорит:
– Николай Владимирович, как мне хорошо здесь, какой воздух чистый, свежий, как я себя хорошо тут чувствую.
Жаль, что он не мог видеть красоту нашей родной задонской земли, так как был уже незрячий. Хотя во время общения мне казалось, что он видит собеседника, а его взгляд пронзает, прожигает тебя насквозь.
Позже они с матушкой съехали в другой, приобретенный ими домик, там же, в селе Юрьеве. Мне посчастливилось участвовать в благоустройстве дома и территории. Специально для батюшки поставили беседку, заасфальтировали дорожки и сделали поручни, чтобы он мог гулять по саду, заходить в эту беседку. Иногда в церковные праздники после молитвы мы сидели со старцем в ней и подолгу разговаривали. Помню, что он очень сильно скорбел о том, что обострились отношения между Грузией и Россией. Он подробно меня расспрашивал о сути конфликта. Он также задавал вопросы о том, как Россия выглядит в мире после развала Советского Союза. Когда я рассказывал о тех политических событиях, которые происходили, после каждого предложения, которое я произносил, он молился. Просил Господа и Матерь Божью помочь нам, чтобы не было крови, чтобы не было горя, беды. И крестился, крестился, крестился.
Ох, а как у него болела душа за Россию, за наш народ! Преодолев многие тяготы жизни, в том числе и болезни, он смог сохранить твердость духа, совершив величайший подвиг отшельника, по три года не спускаясь с гор к людям. Разве могут представить себе современные люди, пользующиеся всеми благами цивилизации, как этот человек прожил около сорока лет в пустынном месте, в пещерах, молясь и служа Господу?
Мне кажется, неспроста он выбрал Липецкую область. Наверное, Господь подсказывал старцу, что ему надо остановиться именно в Липецко-Елецкой епархии, окормляемой владыкой Никоном. Именно здесь и встретились их родственные души. Уверен, что во многом благодаря молитвам старца идет восстановление епархии. То, что нам принес отец Алексий, и то, что сегодня в наши умы вкладывает владыка Никон, – это, наверное, все объединилось и привлекает в Задонский монастырь все больше и больше паломников.
Конечно, мне не так часто, как хотелось бы, приходилось ездить к старцу Алексию, но всегда, когда выдавалось свободное время, я старался к нему приехать. Потому что я знал, что его нужно поддерживать. Он не смотрел телевизор, не читал газет, не слушал радио, но все равно он не был равнодушным к тому, что делается в мире.
Отец Алексий умел общаться с людьми. Он и внука моего воспитывал. Я видел, как он с ним говорил. Я слышал в его голосе твердые нотки. Помню, как одна монахиня пришла к нему за советом, что делать со своим запойным братом, и он дал ей достаточно конкретные советы. Наставления его были серьезные и твердые. Человек притягивал к себе своей верой и пониманием жизни. Может быть, речь его была несколько архаичной, но понимание сути вещей было колоссальное. Общение с ним не раз убеждало меня, что он видит далеко вперед.
...В тот вечер у нас состоялся очень душевный разговор. Накануне Нового года мы, как правило, проводим корпоративные праздники на предприятии, подводим итоги года. И перед этим я решил заехать к отцу Алексию, поздравить его с Новым годом и испросить благословение. Хотел подарить подарок. Но вот вопрос – какой подарок выбрать? Он же монах, и ему ничего не надо. К тому же, как монах, он очень серьезно ограничивал себя в еде и других потребностях. Он мне всегда говорил, что у него один зуб. Он пожует, пожует, поваляет и проглотит. Я приехал, а он и говорит: «Матушка, покорми нас». Мы сели за стол. Матушка налила супа. Он, уступая моему настроению, говорит, что хотя и старенький, но, может быть, выпьет граммов тридцать настоечки. Я пошутил: если выпивать, то рюмки три, а он ответил тоже шутя: я столько не выпиваю.
Когда я приехал на наш корпоративный праздник, то вы не представляете, что было. Его благословение привело к тому, что у меня, наверное, открылся какой-то другой дар мышления, дар речи. Это был запоминающийся праздник, и когда он закончился, я был все равно как на крыльях. Он растормошил мою душу, нашел частичку любви к людям и в ней.
Каждый раз, когда я к нему приезжал и мы с ним разговаривали, у меня два-три дня было другое состояние души. На душу ничего не давило, не тянуло – я жил как будто с чистого листа.
Отец Алексий говорил, что надо делать добро, надо людей любить, уважать, и я это понимаю, может быть, я иногда что-то жестко делаю, и вроде бы все это ради дела... А потом за жесткость раскаиваюсь.
Я хочу сказать, что липецкая земля получила молитвенника. Старца с нами сегодня нет, но я уверен, что он молится за липецкую землю, за православную веру и за то, чтобы наш народ жил хорошо, с мирным духом.
В последнее время отец Алексий сильно болел и уже не вставал с постели. Когда я заходил к нему в келью, он, преодолевая боль, пододвигался на кровати и приглашал меня присесть рядом с ним. Хотя в период усиления болезни батюшка редко кого принимал.
Это человек чистой души, чистой веры. Он посвятил себя Господу и народу. Он был иеросхимонахом. Он молился перед Господом за народ, за его спасение, благополучие, за его счастье, за его здоровье, то есть он постоянно был в борьбе с врагом рода христианского, с дьяволом. Он был Божий человек. Я каждое утро поминаю отца Алексия в своей молитве.
Он часто размышлял над тем, как и куда пойдет Русская Православная Церковь, куда Патриарх поведет православный народ. К нему приезжало много священнослужителей. Старец действительно хотел, чтобы возрождалось Православие. Сегодня старца нет с нами, но мне кажется, что душа его успокоилась, так как Православие развивается, возрождаются храмы.
В нашем общении с отцом Алексием бывали порой такие моменты, которые я не понимал. Иногда он задавал мне такие серьезные вопросы, что я затруднялся отвечать на них. Я потом понял, что он обладает даром прозорливости. Все, что он говорил, сбывалось в моей жизни.
Расскажу один простой случай, которому есть свидетель. Когда мы батюшку перевозили из старого дома в новый, мне звонит водитель и испуганно-восторженным голосом говорит:
– Николай Владимирович, Вы не представляете, что случилось! Я начал перевозить отца Алексия, его посадили на заднее сиденье, загрузил в багажник вещи. Открыл ворота. Но когда подъехали к ним, то створка ворот захлопнулась. Чтобы выйти из машины, нужно было потревожить батюшку, могли выпасть вещи. Матушка обратилась к старцу: «Батюшка, помолись, воротина-то одна закрылась». А он спрашивает, а куда помолиться – направо или налево. Она отвечает, что прямо. И он, глядя туда, сказал: «Матерь Божия, помоги нам». И воротина открылась, хотя был полный штиль, ни ветерка.
Да, есть Божья сила, которая оберегает своих праведников, ведь ему всегда в жизни помогал Господь и Матерь Божья.
В Абхазии
Рассказ иеромонаха Игнатия (Команы, Абхазия)
Я узнал об отце Мардарии от ныне почившего отца Паисия, с которым они жили в горах. Не так уж много монахов в горах. Отец Паисий всех знал и часто рассказывал о них. В 1994 году, после грузино-абхазской войны, мы с отцом Паисием были на Новом Афоне. С ним же организовывали богослужение в Пицунде, в часовне. Вечерами отец Паисий рассказывал мне об отце Мардарии, с которым я встречался потом в Михайловке – один раз, другой, третий... Потом, так уже получилось, что отец Мардарий и исповедовался у меня несколько раз. Мне было как-то неловко, но я был вынужден, не мог отказать ему в исповеди. Батюшка исповедовался очень искренне, с сокрушением. Называл незначительные грехи, а сокрушался так, как будто это смертные грехи.
Был очень скромный и в одежде, и в поведении. Ходил всегда с маленькой тоненькой палочкой. Пальто не надевал, хорошую одежду не носил. Когда на остановке стоял, чтобы ехать в Михайловку на рынок, было такое ощущение, что он невидим для мира, для людей, что вижу его только я. Он шел по городу, как по пустыне, как будто вокруг никого нет. Я запомнил его добрым, мягким, улыбающимся, хотя он не проявлял малодушия. Мог быть и твердым. Он здраво рассуждал и сразу мог дать ответ. Это меня почему-то всегда удивляло. Посетуешь, а он сразу же даст духовное опровержение. Чувствовалось, что у него богатый духовный опыт. Я не знаю, был ли он прозорливым. Но он жил в горах, а это большой труд. Даже здесь, в Команах, сложная жизнь, а там, в горах, гораздо тяжелее. Поэтому я особенно не всматривался, кто он – прозорливец или чудотворец. Человек живет в горах, молится, совершает подвиг своего служения Богу, тем самым и подтверждает свое духовное звание. Видимо, у него было много духовных чад. Люди к нему все шли и шли, все его любили. Он всем улыбался, всем говорил: «Спаси, Господи», всех благословлял, всем кланялся – хорошее качество для священника. Старался перед всеми смиряться. И перед младшими священниками тоже. Никогда не говорил грубых, резких слов. Я никогда не видел, чтобы он с кем-нибудь ссорился.
В последние годы я виделся с ним все реже и реже, потому что он жил то в одном доме, то в другом. На службы он ходил в сухумский кафедральный собор, там исповедовался, причащался, хотя в последние годы сам уже не служил. Исповедовал людей, давал советы. К нему православный народ относился с особым теплом.
Выглядел он крайне болезненно, был очень худ. Мне кажется, что он весил не более сорока килограммов, но милостью Божьей двигался, молился, дожив до преклонных восьмидесяти лет. А ведь еще за десять лет до этого ему было совсем плохо. Тогда его положили во вторую городскую больницу в Сухуми, в отделение урологии. И мы вместе с протоиереем Виссарионом, навещая его, помогали достать медикаменты, говорили с главврачом, чтобы он оказал особое внимание батюшке (тогда ему сделали операцию). И потом старались, чтобы за ним был хороший уход. Состояние было тяжелым, и все думали, что он отойдет ко Господу, однако операция сказалась на его здоровье благотворно.
Когда отец Мардарий уезжал из Абхазии, он волновался, что его задержат на границе, так как у него не было никаких документов. А по состоянию здоровья он нуждался в срочной операции. Но необходимую операцию здесь не смогли бы сделать в связи со слабой оснащенностью больниц медицинской техникой. После сложных переговоров, благодаря усилиям отца Виссариона и близких отца Мардария, было разрешено перевезти батюшку через границу без документов. Я думаю, он, конечно, понимал, что сюда уже никогда не вернется. Провожали батюшку близкие ему люди, духовные чада из Ростова-на-Дону, священнослужители. Это было прощание.
На горе Сухопач
Из воспоминаний послушника Александра Давидова, подвизавшегося с батюшкой в горах Кавказа
Отец Мардарий жил на высокой горе Сухопач (три с половиной тысячи метров над уровнем моря), рядом с другими монахами. Они собирались на беседы, вместе молились. Батюшка же жил выше других пустынников. Он выбрал очень красивое, уединенное место.
Иеромонах Василий говорил ему:
– Отец Мардарий, какая все-таки здесь красота! У меня впечатление, как будто тут живет Серафим Саровский. Такие пихты, как ели! Удивительно красивое место!
– Да-да... Какую красоту Господь создал людям!
Отцы-пустынники, и в частности отец Мардарий, с миром не смешивались. Чистому все видится чистым. Батюшка и был именно таким. Жил чистой жизнью, чистой молитвой, боялся даже маленького греха. Никогда не возмущался ничем. Был ласковый, добрый, любезный со всеми. Когда трапезничали, старался каждому послужить, тарелочку подвинуть.
Был у него в гостях архимандрит Кирилл (Павлов), который часто посещал монахов-пустынников, помогал им. Но особенно любил он отца Мардария.
Отец Мардарий никогда не вступал в споры. Был он человек весьма тихий и кроткий, всегда сдержанный и смиренный. Любил верующих людей и монахов. Какой бы грех у человека ни был, всех жалел, никого не осуждал. С состраданием и любовью говорил: «Покается, покается...» О кающемся же человеке всегда радовался.
В пустыне батюшку сильно беспокоила грыжа, боли не прекращались ни на минуту, но он все равно не просил помощи у братьев, а носил все необходимое для пустынножительства сам. В горах необходимо иметь запасы. По своей любви к ближнему, он не хотел никого обременять своими заботами. Кто просил, брал записочки поминальные и молился о них.
†††
Сам отец Александр много пострадал от советской власти. Сидел в тюрьмах, где его жестоко били. Поэтому по состоянию здоровья вынужден был оставить пустыню и поселиться в селении у подножия гор, на территории России. Когда вспоминает о пустынножительстве и об отце Мардарии, по щекам его текут слезы. Одно из его стихотворений мы предлагаем нашим читателям.
Темной ночью в небесах
Город зажигается,
Лес дремучий, а в лесах
Старцы в кельях каются,
В небе – город неземной
Огоньками светится,
Скоро смерть придет за мной,
Там мы все и встретимся!
Много келий в небесах,
В них горят лампадки:
Души молятся за нас,
Их молитвы сладки...
Там, как Ангелы, поют
Праведные души;
Здесь земле их предают,
Смертью смерть разрушив...
Я паломником хотел
В небеса подняться,
Вдруг с кровати я слетел
Надо ж, сны как снятся!
Я паломником хотел
Долететь до братий –
Оказалось, что слетел
С собственной кровати.
Хорошо, что не упал
Вниз я прямо с неба...
Смертью смерть Господь попрал,
Плоть дал вместо хлеба.
Плоть я бренную ношу,
Милостивый Боже,
Где б Ты ни был, я прошу:
Будь со мною тоже.
И всегда меня храни,
Спящего на ложе,
И к Себе всегда мани,
Милостивый Боже!
Александр Давидов, москвич, родители его были дворянского происхождения. Отец погиб во время революции. Мама вышла замуж повторно за одного из партийных работников. Опасаясь репрессий, она отказалась от Александра. Дав ему небольшую сумму денег, попросила, чтобы он уехал из Москвы. Александр, до этого отсидевший в детской колонии, которая находилась на территории одного из московских монастырей, возражать не стал. Так он оказался в Абхазии. Паспорта он не имел, отказался от него по религиозным убеждениям. Так Господь открывал ему прямую дорогу в горы. Однажды Александр нес продукты отцу Мардарию. Закончился дождь, было скользко, и он упал с обрыва. Внизу текла горная речка. Стремительный поток понес его вниз. Чудом ему удалось схватиться за корни дерева, но, как ни пытался он взобраться вверх, у него ничего не получалось. С одной стороны – заросли лавровишни и рододендрона, с другой – крутой подъем по скользким скалам. Одежда его намокла, было холодно. Пять дней он не мог выбраться оттуда. И когда понял, что погибает, взмолился Царице Небесной: «Матерь Божья, оставь меня на покаяние!» Так и выбрался.
Во время грузино-абхазской войны было опасно находиться в пустыне, и он спустился с гор. Одно время был послушником в Оптиной пустыни. Прекрасно зная Устав, он был уставщиком в скиту Иоанна Предтечи. В настоящее время он проживает в Краснодарском крае под Ходыненском.
Наставления монахам скита
Беседа иеросхимонаха Алексия с игуменом Сергием (скитоначальником) и братиями скита во имя прп. Исаака Сирина
Игумен Сергий: Батюшка, расскажите, как себя вести трезвенно по отношению к братиям, к окружающему миру, к помыслам.
Батюшка: У каждого монашествующего должно быть свое келейное правило, которое надо точно исполнять, затем идти и заниматься своим послушанием в скиту. Ни с каким братом, ни с кем не надо разговаривать. Молиться или правило монашеское исполнять – и так до следующего послушания. Если в келии враг помыслами начнет нападать, то Силуан Афонский учил – помыслы сразу не принимай, не соглашайся, не сочетайся с ними. И враг покружится и уходит. Я это на себе испытал. Иисусова молитва отгоняет помыслы. Я никуда не хожу. И, слава Богу, ни помыслов, ни уныния не было, а то ведь и страшно.
Главное, чтобы в вашем скиту была любовь между братиями. Это первое. Любовь, любовь и любовь. Без любви никак – без любви к ближнему, без любви к брату. Оскорбил брата или не так что сказал – брат должен смолчать, не расстраиваться, а расстроивший должен сказать: «Прости, брат, я виноват». Должно быть единение между вами, чтобы вы были как одно целое, как одна семья. Это важно. Никакой зависти не должно быть. Один – в сане, другой – монах, третий послушник, никакой зависти, все одинаковые. Слава Богу! Самое основное – это единодушие и любовь. А в мир не надо выходить. Не надо видеть, не надо слышать ничего мирского. Только монашеское правило, служба, послушание, труд. Чтобы, когда за трапезу сели, как Ангелы были: не смотреть, кто сколько кушает. Один может и больше кушать, а другой меньше. Апостол Павел говорил: да никто не осуждает, да не укоряет... (см.: Рим. 14:3; Кол. 2:16). Вот так, миленькие, будете подвизаться, будете расти духовно.
А если какие помыслы между вами, то открывать их только настоятелю. Исповедоваться только у него. Все игумену доверять. Много было духовных людей в монастырях, а все равно все шли к игумену, потому что он – глава. Так поступали и Антоний Великий, и Пахомий. Братьев было много. И прозорливые были, старцы были по девяносто и по сто лет, и с сединами, а братья к ним не шли, а шли к игумену. Потому что на игумене – особая благодать, от Господа сходит вразумление, что говорить брату.
Остальных уважайте, особенно священнослужителей. Надо стараться, чтобы быть духовными, задавать себе вопрос – приобретаю ли я что? Вот столько-то я здесь прожил, кто месяц, кто год, кто два – смирялся ли я? Был ли послушным? Была ли от меня помощь другим? Была ли любовь к ближнему? Он мне то-то сказал, а я как-то с неохотой ответил – это же произошло не от любви. А без любви жить никак нельзя. Любовь есть Бог. Нужно ко всем относиться с любовью – иеродиаконам к батюшкам, послушникам к монахам, чтобы было взаимоуважение. Это самое важное для нашего спасения.
Игумен: Как приобрести благодатную молитву?
Батюшка: Игнатий Брянчанинов пишет, что в монастыре или на послушании трудно приобрести самодвижную, умносердечную молитву, надо уходить в пустыню, на безмолвие, в затвор. А если нет на это благословения, значит, нужно оставаться на послушании в монастыре, продолжая заниматься трудовой молитвой. Значит, люби, люби трудовую молитву. То есть, как выпало свободное время, сразу занимайся Иисусовой молитвой умом, не надо губами шевелить, чтобы враг не заметил.
Игумен: Батюшка, поясните, трудовая молитва в чем заключается?
Батюшка: Это когда молитва взаимосвязана с трудом. Трудишься – надо и молитву читать. Бывает, работает человек наедине – тогда он может даже вслух читать молитву; допустим, когда работает на пасеке, в огороде. Если в поварне готовит, то молитва иногда, конечно, прерывается, потому что человек следит, чтобы не подгорело и т. д. Тогда молитва отступает, а после послушания в келью заходят и молятся вслух. Некоторое время надо почитать вслух, а затем шепотком понемножечку-понемножку... Трудовая – это новоначальная молитва. Ее надо читать вслух сколько-то времени, чтобы привыкнуть, далее шепотком понемножку, а когда уже годы пройдут, – умносердечную. А сразу чтоб умом и сердцем – послушнику нельзя ни в коем случае.
Игумен: Батюшка, святые отцы называют богомыслием, когда имя Божие всегда присутствует как трудовая молитва, или богомыслие – это когда что-то еще особенное?
Батюшка: Богомыслие – это не Иисусова молитва. Это когда сидит отшельник совершенно один, молится, молится... Читает Псалтирь или что-то другое. А потом происходит восхищение ума, как мы читали, восхищение ума к Богу. Он оставляет Псалтирь, подымает руки, плач пошел, умиление, чувства к Богу, или богомыслие, или боговидение, или созерцание – это одно и то же.
Святые отцы учили, что Иисусову молитву нельзя держать только в уме. Поэтому, когда читают молитву устно (трудовую), то немножко должны и в сердце пропускать. Один святой писал: если будешь держать молитву в уме, то это неправильно. Ум у нас ускользает, бежит куда-то, а сердце – оно постоянно любит, схватывает, умиляется – это богомыслие. Иисус – Божие имя, и созерцание – это то, что в уме. Исаак Сирин пишет: «От ума все зависит». Если ум хранить от мирского, от суетности, если молиться ночью, то тогда Иисусова молитва к сердцу поближе. Он пишет: «Сойди умом в клеть сердечную, а оттуда узришь клеть небесную». «Клеть небесная» – это радость: молитва идет в сердце, оно закипело в духовной радости. Поднял руки и стоит человек, пока это пройдет вот это благодатное...
А вы, пока находитесь в монастыре, идите средним путем. Средний образ жизни святые отцы поставили выше всех образов: выше затвора, выше юродства, потому что в других образах жизни без духовного руководителя легко попасть во всякие бедствия (сколько таких людей пострадало на Старом Афоне), а в монастыре средний путь – царский, как говорят святые отцы. Враг не подойдет. Друг об друга, как камушки на море, обтираетесь и делаетесь такими духовными. Как видим, средний образ жизни – самый надежный. Не имейте помыслов, что, мол, мы не спасемся, мы неправильно живем – пусть эти помыслы уйдут, что, мол, где-то лучше. Не слушайте – это враг, а будьте в монастыре.
Я знал одного монаха, который был мучим этими помыслами. Он говорил: «В монастыре трудно, пойду в пустыню!» Пожил какое-то время в пустыне. Что-то не получается. «Пойду в другой монастырь». Ушел, туда приняли, начал там жить, потом опять что-то не устроило. Пошел к старцам. Они ему открыли: «Это тебя враг так гоняет. Успокойся, сиди в монастыре, на послушании и спасен будешь». Вот так и вы, миленькие. Обеты у вас монашеские, в монастыре оставайтесь до смерти. Будьте послушны игумену. Вот так и успокаивайтесь, так и успокоитесь. Когда же человек ходит туда-сюда, бывает помрачение ума. Никуда не уходите, это все от врага.
Игумен: Еще, батюшка, мир очень сильно влияет на неукрепившуюся душу, а у нас все неукрепившиеся, все из мира – что делать?
Батюшка: Тут уже нужно бороться с помыслами. Надо читать Никодима Святогорца «Невидимую брань». Уж если вы постриг приняли, значит, и умереть в монастыре надо за исполнением монашеских обетов. Какой теперь мир? Когда ты еще послушник, то тоже должен бороться, надо думать: «Не пойду в мир, там я погибну».
Сейчас много молодых монахов, иеромонахов. Как себя нужно вести в таком возрасте? Нужно молчать. Молчание – золото, молчание – таинство будущего века, вот что есть молчание. Говорить только там, где надо, а где не надо – не разговаривать, тогда безмолвие входит в тебя. Мудрый муж – тот, который безмолвен. Должен говорить только старец, а вам надо помалкивать. Но друг другу отвечайте. Нельзя промолчать, если брат спросил. Ответь, обязательно ответь, а то он может обидеться: «Почему ты промолчал? А, ты святой?!» Только кратко отвечай, когда тебя спросят. О мирском же между собой нисколько нельзя разговаривать, а то помыслы будут. Помыслы необходимо отсекать Иисусовой молитвой. Иоанн Лествичник говорит: «Бичуй демонов Иисусовой молитвой». Нужно следить за тем, чтобы, когда сходятся братия, ни о чем мирском не говорили: ни о родственниках, ни о чем. Спросит, например, брат: «Ну как там у тебя родители?» Нужно отвечать: «Все хорошо, все слава Богу». Не больше. Больше очень опасно. Без нужды и рот не надо открывать. Вы вот скитяне, а скитяне – это аскеты. Или, допустим, брат спросил: «Как ты в миру жил?» – Нужно ответить: «Прости, брат, а я уже забыл, как в миру жить». И этим отрезать повод к разговору. С вас ведь и больше спросится.
В монастыре народу много. Идут в монастырь все с бедами, с плачем. А у вас тут все другое. Все скитское. Нужно именно молчание. Но главное, где надо, отвечайте по необходимости. Вот на клиросе чтец читает, если ему непонятно, то он спрашивает у уставщика: какой канон, какой тропарь на часах читается? Также, если двое работают на поварне или послушание на двоих, по необходимости спроси у старшего. Скажи: «Благословите сказать». Феодор Студит писал, что раньше игумен мог строго наказать монахов, дать епитимию, если слышал, что монахи переходили на разговор о мирском.
В пустыньке я в безмолвии жил. Сил не было вслух говорить, и я молился про себя, умом – только умом, смотрел на иконы, а они, как живые, смотрели на меня. Затем я кончал правило и... «Слава тебе, Господи!» Кругом никого не было, тишина. Иисусова молитвочка потихонечку идет. Потом брался за другое. И так пребывал в безмолвии. Но вам пока этого не надо.
В монастыре нужно ценить настоятеля, живите тихонечко с батюшкой, ничего не скрывайте, никаких помыслов не утаивайте, думая, что это не важно. Нет, это очень важно, потому что может дойти до такого, что и грехи не будете говорить, думая, что это все не важно. Все открывайте, что беспокоит. А если нет, то зачем говорить?
Помыслил что-то против брата. Если отогнал помысел, то хорошо, а если не отогнал, получишь на второй день опять помыслы. Значит, надо идти к батюшке на исповедь: «Простите, вот на брата у меня такой-то помысел». Батюшка простит, а там и вы забудете.
Перед Причастием, как сказано, если на брата что имеешь в сердце (какое-то недовольство или еще что-то) – не причащайся. Иди, примирись, а потом только к Причастию подходи. Помысел лучше вовремя отбросить. Зачем на брата что-то мыслить? Надо думать – он лучше меня, он подвижник, и таким образом приглушить помысел. Так и святые смирялись.
Трудитесь в скиту, а когда бывает свободное время, то читайте святых отцов, их творения. Помогай вам Господь, миленькие!
Духовный человек виден сразу
Воспоминания иеромонаха Нектария (Абхазия)
Он любил Бога. И все, что касалось Господа, он почитал. И в человеке видел образ Божий.
Увидел я отца Мардария, когда впервые приехал в Абхазию, в Сухуми. Он жил при храме Преображения в Михайловке, в келье рядом с кладбищем. В Михайловке в тот момент находился послушник Иов, которому было дано послушание записывать на диктофон беседы с отцом Мардарием. Я заходил вместе с Иовом в келию, и когда он спрашивал отца Мардария про пустынническую жизнь, я, затаив дыхание, слушал в уголочке его рассказы. Я узнавал о жизни в пустыне, о том, какой был там распорядок, о жизни братии.
...Отец Мардарий покинул пустыню, потому что был почти незрячим. Но как он скучал по ней! Чувствовалось, что он рвался туда всей своей душой. Когда он рассказывал о пустыне, бывало, у него слезы показывались на глазах, он трепетал, менялся в лице. Иногда сложит молитвенно руки и о чем-то говорит, а душой весь там. Да, сердцем и душой он был в пустыне – ведь почти вся жизнь его прошла там. Но Господь сподобил, чтобы он спустился и открылся людям, помогал им.
В первую же встречу он произвел на меня сильное впечатление. Духовный человек виден сразу, даже неверующий при встрече с ним понял бы, что это не простой человек. Чувствовала душа, где благодать. Помните отрывок из Евангелия, когда Господь явился Клеопе и Луке? Он шел с ними, а они не понимали этого, но что-то чувствовали. А потом, когда Он преломил хлеб, они увидели Его и сказали: «Не горели ли наши сердца, когда мы шли с Ним?» (см.: Лк. 24:13–32). Они почувствовали Его благодать, хотя не узнали Господа телесными очами.
В то время я лично с отцом Мардарием не беседовал, только наблюдал за ним и слушал. Это потом уже, когда у меня возникли личные вопросы, я смог задать их. Но это случилось позже.
Однажды я пришел к отцу Мардарию, мне надо было решить важный для меня духовный вопрос, и он стал отвечать примерами из Святого Писания, из Ветхого Завета. Он провел параллель между двумя библейскими персонажами, которые совершили один и тот же поступок, и сопоставил их. Эти люди поступили одинаково, но в разных ситуациях, соответственно, и результаты были различные. Отец Мардарий не делал собственных выводов, просто пересказал историю. Этим он оставил мне право выбора.
Отец Мардарий напоминал мне отца Никифора из книги «Граждане неба». Если человек не созрел для исполнения воли Божьей, у него нет духовных сил, смирения, и он настаивает на своем, то старец Никифор отвечал ему обтекаемо: ну да, конечно, надо сделать так, как лучше. Отец Мардарий помогал духовным советом. Но в конечном итоге, по своему смирению, давал человеку самому решить, как поступить. Его молитва грела душу, ведь любовь согревает.
Бог дал ему дар прозорливости, который батюшка использовал только во благо.
Живые святые нашего времени, которых мы видели
Воспоминания послушника Василия Березы (Абхазия)
Мне было шестнадцать лет, когда я впервые с моим духовным отцом – иеромонахом Паисием (Уваровым) – посетил пустыню. И сразу познакомился с отцом Мардарием. Он был простым в общении, мягким, но на меня произвел большое впечатление его аскетичный образ. Он напоминал древних отцов.
В том месте, где мы должны были заночевать, раньше располагалась колхозная пасека, а отец Мардарий жил примерно в восьми часах ходьбы от пасеки. Надо было переходить через горную речку и подыматься по крутому склону в горы. Подъем был длительный, и монахи останавливались на ночлег в келье, в которой бывали только монашествующие. Эту келью построил иеромонах Гавриил, которого ласково называли «дедушкой Гавриилом». А когда он уехал в Россию, то за кельей закрепилось название «гостиница», потому что она выполняла функцию перевалочного пункта. В тот день все собрались на пасеке. Дело было перед снегом, осенью. Утром все со своими ношами разошлись по кельям – матушки, другие монахи, а на пасеке оставался только отец Мардарий. Там-то я его впервые и увидел. Все они – пустынножители – мне казались тогда Ангелами, я был очень молод, неопытен, все удивляло меня: и их лица, и образ жизни. Удивило, как они скудно питались перловкой с лопухами, сухарями, безвкусными лепешками, и в первые три дня я вообще не мог ничего есть. Я заметил, что пустынники очень трепетно относятся к продуктам и ни в коем случае не выбрасывают еду – это в пустыне преступление. Поначалу я безалаберно относился к еде, но отец Паисий меня приучил беречь монашеское пропитание.
Отец Мардарий был очень неприхотливым. У него была способность, выработанная долгой жизнью в пустыне, – он мог спокойно съесть испорченную еду. К примеру, другие и стоять рядом не могли с протухшей селедкой, а он ел и приговаривал: «Миленький-миленький». Отец Мардарий – пустынник с большим опытом, знал цену продуктам. Попробуй донести еду высоко в горы?! У батюшки ничего не пропадало. Когда он вышел из пустыни, отец Паисий принес по его просьбе селедку, которая там осталась. Чтобы сохранить ее, селедку обычно клали в ручей, но все равно она не выдерживала. Когда ее несли, она фосфоресцировала от того что разлагалась, но никто при этом не отравился. Монах довольствуется малым.
Келья у отца Мардария была небольшая, – рассказывал мне отец Паисий, – покрытая мешковиной, в которой здесь, в Абхазии, держат муку и сахар. Стройматериалы особо тащить было некому. Монахиня Анна, которая в Михайловке похоронена, рассказывала:
«Идем ему келью строить, взяли инструменты. Он выбрал место. Подходим с братией. И когда он начинал напевать отрывок из псалма о том, что наконец он обретет здесь покой, мы уже знали, что в ней он долго не проживет и оставит это место». Так и случалось, через некоторое время батюшка говорил: «Ой, миленькие, не подходит мне это место». В пустыне очень трудно место подобрать, сразу распознать, как там будет, а поживешь – и оно окажется то сырым, то с водой проблема, то оползни. И отцы помогали батюшке, так же как и люди, которые приходили к нему за советом.
Я знаю, что в духовные чада он никого не брал. Постригал, но в чада не брал.
После этой первой встречи на пасеке я несколько лет не встречал отца Мардария, он редко выходил в город, жил в келье, не спускался, и я его не видел. Отец Паисий носил продукты или поднимался по какому-нибудь делу, а я нет.
Позже я с ним сталкивался в Сухуми, когда он спустился по немощи жить в город. А в пустыне особых бесед не было. Если встретимся, то перекинемся несколькими фразами: «Как дела, как перезимовали?..» После того как он спустился по болезни в город, он какое-то время жил в келье при храме, и я заходил туда.
Мы вспоминали лес, пустыню, очень он тосковал по пустыне, о братии печалился. Вспоминал даже о бытовой стороне жизни в горах – этот мир был ему не близок. Батюшка всю жизнь прожил в пустыне, а в миру не мог адаптироваться. Но он приобрел духовные плоды, которые многие вкушали и радовались. Эту благодать он отдавал, а она преумножалась как хлеб, который разламывал Христос. Конечно, он уставал от нас, но и вместе с тем знал, что служит людям. Я иногда приходил не за советом, а просто поговорить со старым пустынником, закаленным и испытанным в духовной жизни, просто посидеть рядом и помолчать. Я же немножко притронулся к пустыннической жизни и уже был как бы «свой», «лесной». А люди иногда очень бесцеремонно к нему заходили, приезжали – и гурьбой бежали к отцу Мардарию. А он смирялся, терпел, жалел каждого. Конечно, когда они его видели, у них и духовные потребности появлялись. Он очень радовался, когда к нему приходили отцы – Паисий, Григорий, Константин, матушка Гавриила. Батюшка любил людей из той жизни, там, думаю, у него осталось сердце. Внешне он мне напоминал древних пустынников – сухонький, светлый. Сейчас таких нет, как отец Мардарий, отец Кассиан. Духовная радость в них была.
На меня действовал отец Мардарий, если так можно выразиться, как валерьянка. Скажет слово – и я спокоен. Когда я к нему заходил с проблемой, даже если она не разрешалась, то уже был спокоен. Проблема – это как ты к ней относишься, она не исчезает, но ты смотришь на нее по-другому. Пришел к батюшке, поговорил, проблема не разрешилась, но тебе уже легче – а может это вообще не проблема?
Воспоминания о нем остались самые светлые. Он не давил на человека, давал свободу самому сделать выбор.
Но, бывало, и предостерегал. Помню, был такой случай. Верующие ребята решили перейти через речку. Батюшка сказал: «Не приезжайте, речка разлилась». Отец Паисий тоже не велел, но ребята все молодые, уверенные в себе. Решили, что не такие реки проходили. Взяли веревку с крючками, все по уму сделали, профессионально. А вода большая была, мутная. Парень только зашел в реку – сразу сломал ногу, и вещи течением унесло. Пришлось им вернуться. В следующий раз они уже прислушались к совету отца Мардария, и все вышло благополучно. Горные реки неширокие, но бурные, особенно зимой и весной. Они очень опасны, и вброд их не перейти.
Монахи знали, что до времени они полностью отрезаны от внешнего мира, этого они и искали в пустыне, искали возможности полностью сосредоточиться на молитве. Отец Мардарий радовался духовному одиночеству. Он и Бог – и никого больше.
Как не стало отца Паисия, затем отца Мардария, чувствую – уже нет той защищенности. Паисий ушел раньше. Отец Мардарий, конечно, переживал его утрату, но у него была крепкая вера в то, что отец Паисий ушел в Царствие Небесное. А я очень скорбел, хотя понимал, что наша скорбь по утрате – это наш эгоизм. А отец Мардарий по-другому, духовно понимал и принимал смерть.
Отец Паисий, отец Мардарий, отец Кассиан... Ушли старцы, которых мы знали, живые святые нашего времени, которых мы видели и с которыми жили рядом. Ушли, но не оставили нас.
Смирение и прозорливость
Беседа с монахом-пустынником
Его отличительной чертой было строгое отношение к себе, его бережливость ко всему окружающему. Например, борщ летом прокиснет, а выливать он не благословляет. Сам доедает. «Это, – говорит, – Божие благословение. Эти продукты люди пожертвовали. Выкидывать нельзя». Мука у нас была старая, черная, аж горькая, но выкидывать ее отец Мардарий никому не благословлял. Сушили и кушали. Благодарю Бога, бережливости у него научился. Сейчас в монастыре живу, а навык остался. Не могу, чтобы кусок хлеба пропал: или птицам отдам, или людям, или лошадям.
Любил отец Мардарий траву, особенно крапиву сырую. Чай заваривал, в суп добавлял. Батюшка – чадо природы, всю жизнь прожил в лесу. Орешки собирал, травку ел.
Он строго постился, никогда не нарушал пост. Мне даже стыдно было. Пойдешь, дрова порубишь и поешь как следует. А он, как котенок, съест две ложки и все. Иногда просто сырой лук нарежет, кипятком зальет его и пьет. Это он чаем называл. Не каждый так сможет.
От чрезмерного поста у него сухотка развилась – не восстанавливались мышечные ткани. Тогда матушка Ламара стала смешивать для него безалкогольное пиво со сметаной – для восстановления мышц.
Хотя мы некоторое время жили вместе, но отец Мардарий вел затворнический образ жизни: сядет, закроется и молчит, каждый день суточный круг вычитывает, выйдет только покушать. Поговорит со мной коротко во время обеда и опять к себе в затворчик уходит. Когда братия приходили, то он смирялся, радовался, как дитя, всех обнимал. Очень любил службы. Я-то службу плохо знаю. Я читаю, а он поет. Когда какая-нибудь воскресная или праздничная служба, то он всегда радовался. Только просил, чтобы я ему святого, который в этот день поминается, напоминал, хотя он почти всех на память знал, кто за кем следует. Он на память тропари всем святым пел.
Рассказывали, что когда в пятидесятые годы начались гонения на монахов, его арестовали, отпустили, сказав, что в течение двадцати четырех часов он должен выехать из Абхазии. А он набрал продуктов, и три года с гор не спускался.
Да. Было такое. Многие так делали. Уходили и не спускались по году, по два.
К старцу из Ростова приезжали духовные чада. Обсуждали разные вопросы. Отец Мардарий, прежде чем отвечать, спрашивал: «А как Святейший Патриарх благословляет?» Ему расскажут. Он говорит: «Надо, как Патриарх. Надо, как Святейший. Его надо слушаться». Другой вопрос зададут, а он: «А что старцы по этому поводу говорят?» Ему отвечают: «Отец Кирилл так-то говорит...» Он: «Да. Надо, как старцы. Я тоже так говорю». Он не сразу свое мнение высказывал. Мне нравилось такое устроение.
У него были духовные дарования, но он скрывал их. Как-то говорит: «Надо у Петра Дамаскина посмотреть о видениях». Какое-то ему видение было: «Нахожусь одновременно в двух кельях. Глаза закрою, открою – опять две кельи».
Он очень строго относился к следованию церковным канонам. Помню, идет первая седмица Великого поста, а он болеет. Тяжело старчику терпеть, а он просфорки размачивает. «Нет, Церковь благословляет только хлеб и воду». Мне хочется пожалеть его: «Батюшка, ты бы рыбы поел. Ты весь больной, еле ходишь, зрение теряешь». Но он пост боится нарушать: «Мне отвечать придется». Еще боялся, что на Суде спрос очень большой будет. Такой страх Божий, страх Суда. Когда он постригал братий в монашество, боялся, что надо ответ держать за постриженника в день Суда.
– Я постригу, а они через полгода в мир уйдут. Чем они заниматься будут, я-то знать не буду. Жил бы он постоянно при мне, чтоб я видел... А так – пострижешь, а они разбегутся. На мне – грех.
Последования все вычитывал: «Давайте, миленькие, почитаем». Каждый день тропари святым читал. Какой святой в этот день празднуется, тому и читает. Он говорил, что у него любимая святая Мария Магдалина. Она такая ревностная. Первая ученица Господа. Такие труды понесла!
Отец Мардарий был прекрасным рассказчиком. Увидит, что у меня уныние или еще что, так начнет рассказывать жития святых. Я помню, как он рассказывал житие святого Мартиниана: «Он на острове подвизался, а море туда девицу и выбросило. Святой говорит: “Лучше мне в море погибнуть, чем тут с тобой жить”. И в море кинулся. А тут рыба подплывает большая, прямо как катер. И почти человеческим языком говорит ему: “Садись на меня скорей. Я тебя довезу, куда захочешь”. Раз – и через час его на берег». А я уже и смеюсь, уже и забыл, о чем скорбел.
Еще помню, как отец Мардарий проявил свою прозорливость. Когда мы жили вместе, я раз в неделю ходил с восьмилитровой емкостью к семье благодетелей Андреевых за молоком.
Видя, что я собираюсь за молоком, он всегда радовался, а однажды посмотрел и сказал: «Может, ты сегодня не пойдешь?»
Я удивился: «Ну, как благословите». И не пошел. Пошел через несколько дней, и выяснилось, что в тот день из Грузии приходили какие-то «спецназовцы». Пленили нескольких мирных жителей, двоих или троих убили. Я по времени сверялся – если бы пошел, то точно с ними бы встретился. Не пожалели даже пятнадцатилетнего армянского паренька, убили. Один из них пытался заступиться: «Зачем же убивать, он дите еще?» Но старший – такой яростный был. Сначала он ребенку руку прострелил, потом выстрелил в шею. Только благодаря отцу Мардарию я остался жив.
Жить рядом с подвижником
Рассказ монахини-пустынницы Рахили (Абхазия)
В пустыню с отцом Мардарием мы пришли в 1962 году. Мы с ним одногодки. Отец Серафим (Романцов) не благословлял, чтобы к отцу Мардарию женщины ходили. Но жить благословил ему недалеко от нас. А мы хоть и рядом жили, но по полгода друг друга не видели. Он среди монахов самым усидчивым был. На память знал вечерню, часы. В Киеве такой же был распев, как и в нашем монастыре, в Одессе. У нас с ним вообще много было схожего. Сейчас я старуха малограмотная, восемьдесят лет, что теперь могу?
Отец Мардарий очень скудно питался. Варил себе еду в мисочке. Этого, не видя, не понять. Понять может только тот, кто пожил здесь и хлебнул нашей жизни. Трудная дорога, проливные дожди, холодные ночи. Когда под деревом сидели, когда под кустом прятались. Всякое было. А рядом – эти охотники, пастухи... К примеру, дождь льет как из ведра. Сапоги резиновые, выльешь воду сначала из одного сапога, потом из другого, а придешь – даже кашля нет. Удивительно. Господь Свою милость посылал.
Нам по-хорошему завидовали. Ой, вы там с отцом Мардарием! А мы с ним и не видимся. Иной раз, когда какой-нибудь большой праздник, видим, он идет. Мы ему:
– Ты чего пришел?
– Да вот, пришел, давайте вместе помолимся.
– Знаешь, отец Мардарий, иди к себе в келью. Мы, чем дальше будем друг от друга, тем ближе будем. Не надо. А то ты нам скажешь, мы – тебе, мало ли что.
Он селедку очень любил. Атлантическую. Вот ее привезут, да пока мы спустимся за продуктами – уже все и разобрали. «Да это же отцу Мардарию селедку привезли». И давай ходить по кельям собирать. «Ну, неси соль, отец Мардарий!»
Приходят знакомые охотники, с винтовками, наганами, ножами, патронташами. Он им говорит: «Снимайте все с себя, кладите на печку, пусть посохнет». А они ему: «Ты что, хочешь, чтобы мы взорвались вместе с тобой? Ты в армии служил?» – «Нет». – «Ну и так ясно, что не служил». – «А вы к матушкам не ходите, не оставайтесь там. Тут, у меня будьте». Хотя келья-то у него совсем маленькая была.
Хотел хлеб печь, а у него никак не получается. Приходит: «Расскажите, как ставить опару?» Я говорю: «Отец Мардарий, твой хлеб ножом не разрежешь. Только топором рубить можно». – «Ну, ничего, – говорит, – я, если испеку хлеб неудачно, потом из него галушки варю».
Окормлялся у отца Серафима, который строго следил за всем. Но жил не среди братии, а все один оставался. А братия у нас тут жили, на поляне. Конечно, и церковь была, и подвизались. Потом ушел на другую территорию, а там и люди разные, и все по-другому. Почему так он жил?
†††
Сколько человек удаляется от собеседования с людьми, столько же удостаивается дерзновенного умом своим беседования с Богом, и в какой мере отсекает от себя утешение мира сего, в такой удостаивается радости Божией о Духе Святом.
Прп. Исаак Сирин
Были ли напасти от животных?
Один раз я спускаюсь по желобу, а рюкзак чего-то спину давит. Я сняла, разбираю, что там. Только поднялась – медведь стоит возле меня... Как он пришел, откуда?!! Ни одним камушком не грохнул. Стоит и смотрит на меня. Он на меня, я на него. Смотрим друг на друга. Почему-то ум как будто отключился. Хоть бы крестилась. Там ниже у нас есть многометровый водопад. Так он постоял, да и пошел в сторону водопада. И я повернулась и дальше стала на гору подниматься. Лишь потом стало доходить – это же зверь. Прихожу:
– Вот, отец Мардарий, я только что встретилась с медведем.
– Как? А куда он хвостом стоял?
– Это ж не теленок. Какой у него хвост? Не пугайся, он в сторону водопада пошел.
Ой, он так переживал! А так нет, животные не нападали. Мы очень далеко жили, очень далеко. Даже отец Серафим говорил: «Что вы в такую даль зашли?» Дальше нас никто не жил. Дорога трудная, высоко надо подниматься, вверх надо идти целый день. Потом вниз спускаться по желобу, по воде. Очень трудно. Но ниже, где матушки жили, и пастухи были, и охотники ходили.
Терпел ли батюшка нападения от охотников?
Нет. Те, которые приходили, его знали. Да и знали о нас только два армянина. Они иногда приходили. Но они как свои люди были. Им доверяли. Больше никто.
Мы вместе большие снегопады пережили, очень большие. По восемь месяцев нельзя было никуда выйти. Возле кельи вроде земля, а как желоб завалит от края до края, да ямы образуются, тогда ни вниз не пойдешь, не перепрыгнешь. Трудно было.
Внизу, у матушек, уже и огородики посадили, уже и зелень вышла, а у нас – все зима. Только на Троицу, порой, и могли выйти. Другой раз и на Троицу не выйдешь.
Я сейчас читаю Псалтирь за сестру, которая пятьдесят лет со мной прожила, умерла она уже. Они друг за другом почили: и отец Аввакум, и отец Мардарий, и мать Михаила. Это те люди, с которыми мы жили.
Смерти – нет.
Венец Христов прекрасен.
Церковь Православная ликует.
И отныне тлену не подвластен,
Он в небесном сонме торжествует...
«Главное, чему он меня научил, – меняться, и тогда ситуация изменится вокруг тебя»
Воспоминания Георгия (Астика Ардзинбы)
Мне посоветовал пойти к отцу Мардрию отец Григорий, который служил в Михайловке. Тогда у меня накопилось много проблем и вопросов, которыми я забрасывал отца Григория. Были и серьезные. «Иди к старцу», – напутствовал он меня. И я впервые отправился к отцу Мардарию как к старцу. У меня тогда были свои представления о старцах. Я думал, что это люди, которые все распишут, разложат по полочкам, как гадалки, а мне и думать не надо ни о чем... Я пришел к батюшке, он сидел на табуретке, а мне предложил стул. Так он обычно садился и смотрел на тебя снизу вверх. Он начал меня расспрашивать, и я рассказал свою историю. Сижу и жду, что он мне сейчас скажет, как надо жить, что нужно делать. А он вдруг ушел в воспоминания о войне. Война, Великая Отечественная, бомбили то там, то здесь... На том мы и расстались.
Встречаю отца Григория, а он спрашивает: «Ну как, сходил?» Я в ответ: «Я туда больше не ходок, он мне все о войне рассказывал, о том, как люди попадали в лагеря, как их мучили, как на мороз выводили на улицу, думая, что те погибнут. А они молились. И когда их заводили назад, они были теплые, мороз их не брал». Потом только я понял, что смысл его рассказа – о силе молитвы. Пошел я к нему в следующий раз, он мне опять рассказывает про войну, опять ту же историю – слово в слово. Но я был уже предупрежден отцом Григорием. Тот мне объяснил, что когда батюшка тебе толкует о войне, ты применяй это к своей жизни, проводи параллель. Вот так я научился понимать отца Мардария. Своими рассказами он как будто говорил: вот так иди, так тебе будет лучше, вот таким путем будет правильнее жить. И я понял, что человеку самому надо просить, молиться о прощении своих грехов и выходить из ситуации. Старцы, конечно, в помощь тебе, но твоего дела никто за тебя не сделает.
Если старец дает конкретный совет, его, не рассуждая, исполняй. Пройдет время, и ты поймешь, тебе откроется его правда. Я на своем опыте понял, что если ты в данный момент не понимаешь, но будешь прилежно исполнять волю батюшки, ты все поймешь. У меня была сложная ситуация, я размышлял: «Уехать из Абхазии или нет»? Я сомневался, был в растерянности. А когда пошел к отцу Мардарию, батюшка не дал мне конкретного ответа, хотя мне так нужен был именно определенный совет. Когда же я уходил, он с порога позвал меня, я обернулся. Батюшка смотрел прямо в мои глаза, и было такое впечатление, что он ясно видит, хотя он был незрячим. Он сказал: «Георгий, никуда тебе ехать не надо, все твои дела решатся здесь». Прошел день или два, и все мои дела, по молитвам батюшки, управились. Но он только в крайнем случае давал такие однозначные советы – когда видел, что это уже очень необходимо.
Как-то сидим мы у отца Мардария, заходит отец Григорий и с порога: «Батюшка, благослови!» – «На что?» – спрашивает отец Мардарий. «Еду покупать машину, благослови, чтобы я удачно купил машину». Отец Мардарий ему говорит: «Зачем ты ко мне пришел? Возьми мастера, поезжай с ним, пусть он посмотрит на машину, проверит ее, а я откуда знаю, какая машина тебе нужна?» Получилось, что вот так запросто приходим к старцу, чтобы узнать, какую машину купить! Вот такие мы! Один раз пришли – понравилось, пришли опять назавтра и зачастили. А батюшка мягко так намекал, что ему нужно уединение. Ведь старец – молитвенник, его не надо беспокоить по пустякам. Ходить надо в поворотные, критические моменты твоей жизни. А такие хождения ни к чему. Батюшка не хотел, чтобы мы отвлекали его от молитвы, ходили просто в гости, но в силу любви своей открыто об этом сказать не мог. Я думаю, что он был прозорливым, но никогда не открывался. Очень жалко, что он уехал и похоронен не здесь. Хотя это был Промысл Божий. Он мне очень помог в жизни. Он – старец, и главное, чему он меня научил, – меняться, и тогда ситуация изменится вокруг тебя. Учил тому, что не надо искать виноватых, не воспринимать жизнь и людей так, как будто зло исходит от них, а думать, что зло может исходить от тебя. Главное – меняться.
В нем была большая любовь, он боялся обидеть человека, сказать ему резкое слово, каким бы он ни был. Батюшка смотрел, что ты сам в силах или не в силах сделать. Потому что если сказать человеку в лоб, что вина в нем самом, он убежит, расстроится, а отец Мардарий деликатно и незаметно подводил самого человека к такому пониманию.
Любви его хватало нам всем. Она чувствовалась, хотя это было необъяснимо. Как бы ему ни было плохо, а он уже тяжело болел, но все равно всегда встречал тебя радушно, с улыбкой на лице. Он боялся обидеть человека.
«Он не захотел обидеть отца отказом»
Воспоминания рабы Божьей Марины (г. Сухуми)
Это было лет пятнадцать назад. Отец Мардарий тогда уже был слепеньким. Однажды он был у нас в гостях. А тут неожиданно домой вернулся мой папа. Он был невоцерковленным, не соблюдал посты, к священству относился без должного почтения, обращался запросто, как с мирскими. Папа увидел батюшку Мардария впервые, и его не смутило, что отец Мардарий – старец-пустынник и иеромонах. И он совершенно запросто предложил ему: «Выпьем по пятьдесят грамм?» Отец Мардарий отвечает: «Выпьем». – «И картошечки жареной?» – спрашивает отец. «Да, и картошечки», – соглашается отец Мардарий. «Таисия, – отец бросает матери, – давай быстро по пятьдесят грамм, жареной картошки и соленых огурцов». И мать без лишних слов пошла на кухню. В другое время мы бы услышали сто назиданий о том, как и что надо есть в среду и пятницу, но тут пришлось ей смириться. А отец Мардарий с любовью, по-простому, посидел с отцом, выпил чарочку, с удовольствием поел жареной картошки. И мой отец был совершенно очарован его добротой и простотой в общении. Он не захотел обидеть отца отказом, и отец это оценил. «Вот это батюшка! – любил он повторять. – Вот это я понимаю, вот это человек!»
Другой случай. Мой сын Антошка перед причастием съел курицу, дома началась паника – это был последний день Великого поста... Моя мама была в недоумении. Попыталась вытащить курицу изо рта, но Антон проглотил ее. Тогда ему было только пять лет. Почему-то мама и бабушка очень рассердились. Пошли на службу. Но сын поначалу не мог стоять, все время просился спать. А после того, как подошел под благословение к отцу Мардарию, сон пропал, и пятилетний ребенок простоял всю службу до утра. «Я рассказал батюшке, что съел курицу, – признался после службы Антон, – а батюшка мне ласково ответил: ну ничего, ты же больше не будешь?» Такая благодать исходила от отца Мардария, что ребенок за всю ночь ни разу не присел. «Я не хочу сидеть», – упорствовал Антоша.
Удивительный был старец, простой, благодатный, излучающий любовь.
«Господь дал нам батюшку в тяжелый период»
Воспоминания алтарника (г. Сухуми)
Меня благословил отец Виссарион на послушание в алтарь в кафедральный сухумский собор. Там я впервые увидел отца Мардария. Это был 1996 или 1997 год. Как сейчас помню, выхожу из пономарки – а там отец Мардарий. Он иногда спускался с гор, ведь священников после грузино-абхазской войны было мало, и он помогал служить. Позже я часто его встречал в Михайловке. Батюшка жил в келье при храме Преображения, и я туда приходил к нему. И всегда, когда его встречал, в душе появлялась радость.
Было у меня желание поехать учиться в духовную семинарию. Спросил батюшку об этом, но он не дал мне конкретного ответа и благословения и послал к отцу Виссариону. В то время также у меня решался вопрос семейной жизни, и по этому вопросу я обращался к старцам. Но меня не благословляли, и тогда я пошел к отцу Мардарию. Он тоже не благословил, но сделал это очень мягко, не навязывая свою волю. Я обратился именно к нему, потому что родственница моей невесты хотела, чтобы мы вдвоем пошли к батюшке и просили его благословения на брак. Отец Мардарий выслушал меня, потом выслушал мою девушку и говорит: «Смотрите, родненькие, время тяжелое...» Он говорил с осторожностью, предостерегая, ведь времена были действительно тяжелые. И мы выпросили благословение, тетя выпросила. Батюшка не настаивал на своем, он вообще никогда не настаивал, а молился и предавался воле Божьей. Так и получилось в конечном итоге, как он говорил. Прояснилась ситуация, появились новые обстоятельства, и мы не смогли пожениться. Девушка была верующей, жила в Ростове, пела на клиросе, но дома у нее была сложная обстановка, мама была психически больным человеком. Со временем у нас с ней начались трения. Хотя она и была церковным человеком, но не было воли Божьей. Это чувствовалось по ответу отца Мардария. Ведь я помнил, что он все время говорил о трудностях, предостерегал от чего-то.
Всегда в сложных жизненных ситуациях я приходил к нему. Было трудно после войны, работы не было, очень тяжело было жить. Батюшка всегда выслушивал с любовью мои признания, я открывал ему мои тайны и страсти и уходил от него всегда умиротворенным.
Был еще такой случай. У меня были неприятности после войны, большие неприятности – не могу до конца раскрыть это дело, настолько оно было опасным. Я пришел к отцу Мардарию за помощью: «Батюшка, помолись, у меня безвыходное положение, что мне делать?» Он начал молиться о том, чтобы злые силы отошли от меня. Я ходил к нему три раза, и вскоре те, которые меня преследовали, отстали от меня. Отец Мардарий говорил: «Терпи. Враг отойдет». И правда, все прошло. Впоследствии с этими людьми я был даже в добрых отношениях. Все – по молитвам отца Мардария.
Старые пустынники, которые прошли времена богоборчества, были закалены духом. Есть ли такие старцы сейчас? Нам, немощным, они нужны как хлеб духовный. Господь дал нам батюшку в тяжелый период. Но дал на время. А понимаем мы всю их значимость, когда теряем. Однако верим: они и там за нас молятся и не оставляют нас.
По вере вашей да будет вам...
Воспоминания иеромонаха Мефодия (Рождество-Богородицкий мужской монастырь, г. Задонск)
Отец Мардарий вдохнул в меня уверенность, сказав, что если я начну строить скит, то он будет построен. По его благословению скит теперь существует. В нашей часовне мы совершаем суточное правило, другие церковные службы.
С начала строительства и до его завершения мы чувствовали какую-то необыкновенную поддержку. Чудным образом появлялись песок, бревна, необходимые стройматериалы, приходили рабочие-специалисты. Я понял, что главное – не сомневаться в выбранном нами и благословленном деле, а принимать волю Божью, надеясь на молитвы старца. Что мы и делали: строили часовню, сажали огород, занимались другими хозяйственными делами, и все чудным образом получалось. Кратко говоря, старец молится, а ты смиряйся с тем, что тебе достается: хорошее или плохое, скорбное или радостное. Тогда неожиданно для себя ты и получишь результат. Это состояние и давал нам отец Алексий до самого последнего момента. Я старался не беспокоить его лишний раз вопросами, просьбами, мне было достаточно, что он помнит меня, молится. Частое посещение человека, находящегося в молитве, только отвлекает его от главного дела и, в общем, приносит всем ущерб.
Тяжесть своей болезни он скрывал от всех, показывая нам, монахам, примеры терпения предсмертных скорбей, упования на Господа. Этому мы у него наглядно учились. На последнюю Пасху мы были у него, поздравляли, пели пасхальный канон, и как он с нами радовался! Хотя уже не поднимался. Благодарим владыку за такого старца, за то, что мы с ним виделись, за то, что он нам помогал.
Сейчас это место надо сохранять, беречь, чтобы люди могли прийти, напитаться этим духом. Тело уходит, а дух вечен. Место, где жил подвижник, сохраняет его благодать. Это мы знаем потому, что когда посещаем келии и затворы святых угодников Божьих, чувствуем духовно и физически, что места эти особенные. Почему мы прикладываемся к мощам святых? Потому что там пребывает благодать. Особым духом напитаны все вещи, обстановка, где жил подвижник, все, с чем он соприкасался. Это надо беречь, об этом надо молиться.
На пути в задонск
Воспоминания рабы Божьей Ирины (г. Ростов-на-Дону)
Когда отец Мардарий по дороге из Абхазии в Задонск ненадолго остановился в Ростове, мы были несказанно рады встретиться с ним. С настоящим, одним из последних, старцем наших дней. Удивляла его теплота, внутренняя радость. Присутствие добра и мира. У нас не было каких-то конкретных вопросов, мы просто очень хотели чуть-чуть побыть с ним. Он посадил мужа рядом с собой, расспрашивал, как зовут деток. Младшей потрогал личико, и это ей очень понравилось. Он побеседовал с нами и дал много духовных советов. Это время общения было наполнено каким-то очень теплым, родственным духом, светом и радостью. Позже мы узнали, что все люди, общавшиеся с батюшкой, ощущали то же самое. Удивительно, что отец Мардарий, будучи сам тяжело болен, мог утешить такое количество людей. И они шли к нему за помощью, несли свою боль, надеясь на этого земного ангела.
«Он пробудил во мне любовь»
Воспоминание профессора Т. Л. Боташевой
Моя встреча с батюшкой была неожиданной. Мне позвонили и сообщили, что он едет в Задонск и будет проездом в Ростове-на-Дону, и что нужно посмотреть батюшке почки с помощью УЗИ. На следующий день батюшку привезли в НИИ акушерства и педиатрии. Провели ультразвуковое исследование и обнаружили очень неутешительное состояние почек и брюшной полости.
Иеросхимонах Алексий сразу произвел на меня необыкновенное впечатление. В кабинет вошел очень тихий, смиренный и светлый человек, который без чужой помощи не мог перемещаться, – он был незрячим. Я пригласила его сесть в кресло и подошла за благословением. Помню, с какой необыкновенной добротой, ощупывая голову и лицо, он перекрестил меня, предварительно узнав имя: «Танечка, вот хорошо. Спаси тебя Господь!» Меня поразило и буквально пронзило чувство огромной любви к человеку, исходившее от него. Я замерла и неожиданно испытала и стыд, и раскаяние... искреннее, настоящее, ничего общего не имевшее со страхом и смущением. Я заплакала. В этот момент меня вдруг озарило: «Для того, чтобы моя душа стала искренней, смиренной и покаянной, ей нужна любовь!» У батюшки была такая любовь. Рядом с ним появлялась возможность стать лучше, чище, видеть свою духовную немощь, чувствовать потребность в исцелении.
Прошло уже более трех лет со дня нашей первой встречи. Батюшки уже нет, но с нами по-прежнему остаются его любовь и его молитвы. Благодарим Господа за то, что Он дал на нашем пути встречу с батюшкой и это время удивительного ощущения Божьей любви.
«А теперь пребывают сии три», все связующие и содержащие: «вера, надежда и любовь; но любовь из них больше» (1Кор. 13:13), ибо ею именуется Бог.
Посему любящий Бога и говорит: «Возжада душа моя к Богу крепкому, живому...» (Пс. 41:3).
«Для него был построен скит»
Воспоминания раба Божьего Сергия (г. Екатеринбург)
С батюшкой я познакомился в 2004 году. По национальности я – азербайджанец. Долго шел к истинной православной вере. На протяжении двенадцати лет был оглашенным. Когда в 2003 году я крестился, сразу же начал искать себе духовного отца, ибо, как говорят некоторые святые отцы: есть духовный отец – есть спасение, нет духовного отца – нет спасения.
Я ездил по многим монастырям России, но не мог найти близкого себе по духу батюшки, которому мог бы полностью довериться. И вот в 2004 году, когда я отдыхал в Сочи, совершенно «случайно» увидел, что есть паломнические поездки в Ново-Афонский мужской монастырь. Приехав в монастырь туристом, я остался там трудником и прожил несколько недель. В один из тех дней ко мне подошел брат и сказал: «Сергий, здесь недалеко есть сокрытый старец. Его зовут отец Мардарий. Если ты читал книгу “В горах Кавказа”, то упоминавшийся там иеромонах, который причащал братию, и есть отец Мардарий. Если хочешь, поехали к нему вместе». Я согласился и, когда мы туда ехали, у меня появилась внутренняя уверенность, что это именно тот отец, которого я ищу.
Когда мы зашли к батюшке, я сразу же вспомнил преподобного Серафима Саровского, житие которого недавно прочитал. От отца Мардария исходили такое тепло, такая доброта и такая совершенная любовь к людям, которые были, наверное, у преподобного Серафима. Только преподобный Серафим всех приветствовал: «Радость моя!», а батюшка говорил: «Миленький, миленький, миленький мой». Глазки у него не видели, но во время разговора он всегда смотрел собеседнику в глаза.
В конце первой беседы я попросил у батюшки разрешения на следующий день опять приехать к нему и поговорить наедине. Но когда я поехал к отцу Мардарию, произошло вот что. Я вез батюшке гостинцы: аджику, еще кое-какое утешение с Нового Афона, и почему-то в автобусе мне пришел помысел, что раз я еду к такому старцу, то будет у меня искушение. Не прошло и пятнадцати минут после этого, как мы неожиданно проехали мимо дома отца Мардария без остановки, хотя я и просил водителя остановиться. Он же в ответ на мою просьбу лишь выругался и поехал дальше. Я раньше занимался боксом, и на следующей остановке у нас с водителем произошло искушение. Я не помню, как ударил его, как нанес телесный урон ближнему. В результате драки меня посадили в тюрьму. Молитвами старца Мардария, по милости Божьей, после моего примирения с потерпевшим, через неделю меня отпустили.
Когда я добрался до батюшки, он мне сказал: «Сереженька, миленький, страшно умереть не за Христа, а за свои страсти». После этого я к нему и прилепился.
Приехав к себе на родину в Екатеринбург, я пошел в Свято-Троицкий монастырь села Тарасково, где окормлялся. Этот монастырь известен тем, что на его территории находятся семь источников, два из которых чудотворные. Это источник преподобной Марии Египетской и очень известный источник в честь иконы Божьей Матери «Всецарица-Пантанасса». За исцелением туда приезжают со всей России.
В разговоре с игуменом нашей обители я предложил: «В Абхазии есть такой дивный старчик, отец Мардарий. Я его полюбил всем сердцем. У меня есть помысел, что если будет на то воля Божья, то нужно перевести его к нам в обитель». Он говорит: «Сергий, перевести, конечно, можно. Но если он пустынник и привык к отшельнической жизни, куда мы его переведем? Давай помолимся Божьей Матери. И если будет на то воля Божья, то он к нам переедет». Прошел месяц, и нам предложили в пятнадцати километрах от монастыря в заброшенной деревне место под скит. Мы решили, что это и есть воля Божья. Но без батюшкиного благословения строить пока не стали. Осенью я поехал на Кавказ и спросил: «Батюшка, благословите переезжать?» Он, помолившись, сказал так: «Там монастырь, над ним покров Божией Матери. Я с радостью туда перееду». Хорошо, что у меня был телефон, на него я и записал его следующие слова: «Да, благословляю, стройте скит. И как только построите, можете меня забирать. Там я приму схиму и с миром отойду в вечность».
Начали строить батюшке скит. Через год, когда он был уже построен, я поехал к батюшке. Он сказал: «Все, слава Богу. Все, слава Богу. Приезжайте за мной через месяц». Через месяц, когда я собирался уже выезжать в Абхазию, неожиданно узнал, что батюшка в тяжелом состоянии находится в Задонском монастыре в России. Я срочно поехал туда. Но сразу не мог с ним увидеться, так как он находился в крайне тяжелом состоянии. Батюшку я увидел лишь через две недели и сам убедился, что он чудом остался жив и что Господь управляет так, чтобы оставить батюшку в Задонске. Мы с отцами нашей обители поняли, что по нашим грехам мы не заслужили приезда такого старца в наш монастырь.
К батюшке я приезжал еще раз семь-восемь, когда ему стало лучше. Спаси, Господи, его чистую душу! Какие достоинства хотелось отметить у старца? Это удивительное терпение, удивительное смирение и удивительная любовь к людям.
Что меня больше всего поражало в батюшке, это то, как он мужественно переносил болезнь, как смиренно принимал все, предлагаемое Богом. Он терпел сильные боли, но никогда не жаловался, не показывал этого никому. Известно, что батюшка не пользовался обезболивающими препаратами. Терпел и говорил: «Достойно по своим делам приемлю». Особенно замечательно, что он это принимал с благодарностью. И «слава Богу» не сквозь зубы, а «слава Богу» – на устах улыбка. Для меня это образец несения скорбей, если Господь мне попустит. Конечно, не таких, как у батюшки. Таких я не понесу.
Однажды при мне приехала к батюшке монахиня Серафима и спрашивает его: «Вы незрячий, наверное, тяжело здесь?» А он отвечает: «А ты знаешь, миленькая моя, – он всегда так говорил, – так хорошо молиться. Ничего не отвлекает. Такая радость на сердце». Это было сказано так искренне, без всякой фальши и фарисейства, что я просто замер.
Мне казалось, что одно время у батюшки келейница была немножко строптива, и я однажды спросил у него: «Как у вас отношения с келейницей?» И вот что он мне ответил: «Миленький мой, она сущий ангел! Как она меня терпит?! Боже милостивый! Какая она милостивая ко мне! Терпит меня, нерадивого». Для меня это был хороший урок.
Про отца Мардария можно сказать, что у него были подвиги Антония Великого, а любовь – Серафима Саровского. Это мое твердое убеждение. Дар молитвы, дар прозорливости он скрывал, как мог. Однажды я его спросил наедине: «Почему вы скрываете свои дары?» Он со вздохом ответил: «Сергий, от меня больше толка, когда я молюсь, нежели, когда разговариваю». Потом узнали, что у батюшки была самодвижная умная молитва. Он никак этого не выказывал, внешне это никак не замечалось.
Как он относился к старцам? Часто вместо ответа на вопрос он переспрашивал: «А что по этому поводу говорит отец Кирилл (Павлов), или отец Николай Гурьянов, или отец Иоанн (Крестьянкин)?» Батюшка старался не говорить от себя, как Макарий Великий, а если и говорил, то с большой осторожностью. Практически никогда не говорил в категорической, утвердительной форме. А вот так: «Хорошо бы было...» И перечислял, что сделать. Когда проходило время, то получалось так, как говорил батюшка. Одному брату он сказал: «Хорошо бы тебе быть келейником у игумена, петь на клиросе. Бог даст, будешь и келейником, и клиросным». Так и случилось: этот брат сейчас и келейник, и регент.
Еще меня сильно воодушевляло то, что он в советское время ходил в подряснике, зная, что за это его в любой момент могут арестовать. Для советского времени это было исповедничеством. Знал, что за это его могут побить, но помнил слова одного святогорца: «Монах безряственный, видать, безнравственный». Батюшка был очень милосерден к людям и строг к себе. Это тоже для меня высокий духовный ориентир. Он не столько словами, сколько своей жизнью учил, как надо жить по-евангельски. У него были боли, но он никогда не отказывал в приеме людям, всегда принимал с улыбкой и радостью. Я знаю, что батюшка, принимая нас, грешников, после этого мучился и болел физически. Для меня старец Мардарий ассоциируется с понятиями «жертва», «жертвенный». Уверен, что он сподобился дерзновения молиться за нас перед Престолом Божьим. Я очень часто к нему обращаюсь. У меня перед его фотографией всегда теплится неугасимая лампадка. И когда мне плохо, я иду к нему. Скорблю, плачу, жалуюсь батюшке... И сразу же чувствую его поддержку и Божью помощь, сразу все выправляется. Я очень люблю его. Отче Мардарие, моли Бога о нас! Я, батюшка, очень тебя люблю. Прости меня.
«Иеросхимонах Алексий – великий подвижник»
Воспоминания раба Божьего Виктора (г. Липецк)
С иеромонахом Мардарием я познакомился в последние годы его жизни, когда он жил в селе Юрьеве. До встречи с батюшкой о старцах-пустынниках я знал немного, лишь из святоотеческих книг, и мое представление о них было как о каких-то особенных молитвенниках-небожителях, сокрытых от всего мира. И я благодарю Бога, что Он Своей великой милостью сподобил и меня, грешного, хоть и на короткое время, пообщаться с одним из таких людей. Иеросхимонах Алексий – великий подвижник.
Его подвиги, мне кажется, сравнимы лишь с подвигами древних аскетов четвертого века. Духовные дары, которыми украсил его Господь, многоразличны. Прежде всего, он имел дар любви, дар исцелений, пророческий дар, обладал даром видеть сердце каждого приходящего к нему человека, а также дар различения духов, дар рассуждения.
Приведу несколько примеров. У моего отца резко ухудшилось зрение, и врачи назначили ему операцию. Причем было сказано, что если в течение месяца не прооперировать, то он может ослепнуть. Я привез его к батюшке в Юрьево. Милостью Божьей батюшка его принял, посадил рядом с собой на коечку и стал задушевно с ним беседовать, называя Володенькой. Отец рассказал о своей болезни, на что батюшка ответил: «Знаешь, Володенька, а тебе операция не нужна. Все у тебя поправится, все будет хорошо». Отец, будучи человеком неверующим, ему не поверил. Но каково же было его удивление, когда после сдачи анализов и контрольного осмотра врачи сказали, что операция ему не нужна. И вот прошло уже больше двух лет, как у отца зрение в порядке.
Другой случай рассказал мне раб Божий С. Его сильно мучила блудная страсть, а шел Великий пост. И когда батюшка за него помолился, то на С. навалились такие скорби, что через неделю он о блуде и думать перестал.
Батюшка был горячим сторонником сохранения старого стиля (юлианского календаря) в Церкви.
Только в Православной Церкви сохраняется истина, сохраняется и старый стиль. Это на самом деле важный момент, потому что очень много знамений, подтверждающих истинность именно старого стиля, который хранит наша Русская Православная Церковь. Самое главное знамение – это схождение Благодатного Огня накануне Пасхи в Великую Субботу. Второе знамение – это облако, которое сходит на гору Фавор в праздник Преображения, который празднуется именно по старому стилю. Это очень явное свидетельство, потому что в Иерусалиме все лето безоблачно и только в этот день сходит облако.
В подтверждение Православия Господь являет нам знамения. Может, в последние времена их не будет, а пока для нашего укрепления Господь их посылает.
Одно время, после кончины батюшки, навалилось на меня такое уныние, что несколько дней даже ночевал в машине на автостоянке. Подъеду к стоянке поздно вечером, чтобы поставить машину, а выйти из нее и идти домой сил нет, так и сплю до утра. И вот в один из таких дней я «случайно» включил запись одной из бесед с батюшкой и почувствовал такое облегчение на душе, что все уныние как рукой сняло.
О старце можно рассказывать много, но словами все равно не передать ту благодать, которая ощущалась, когда находился рядом с ним. Все на душе становилось как-то по-другому. Например, когда читали в келье при жизни батюшки акафист в честь Пресвятой Богородицы, каждое слово «радуйся» действительно наполняло радостью. Но при всех необыкновенных дарах, которые стяжал батюшка Алексий своими молитвенными трудами, подвизаясь в горах Кавказа, внешне он ничем не отличался от простых людей. Трудно было даже представить, что перед тобой не просто монах и священник, но еще и человек, совершивший великий духовный подвиг.
В день памяти святого Алексия, человека Божия, мы приехали поздравить батюшку с днем Ангела (отметим, что в последний раз). Пропели тропарь, кондак, величание святому. Батюшка очень радовался:
– Спаси, Господи! Спаси, Господи! Алексий, человек Божий, какой святой угодник! Матерь Божия такое имя ему дала: «Человек Божий». Вот видите, какой он удостоился чести... Вот Великий пост сейчас идет. На этой неделе уже Великий канон, в четверг Мариино стояние, а там уже «похвальная» в субботу. А там Лазарева суббота. Вот вам и пост. А я вот все живу. Владыка благословил: «Кушай все». А я не кушаю. Не знаю, хорошо ли, плохо ли делаю? Боюсь я как-то. Никогда я в пост Великий скоромного не кушал. Не знаю... А весь таю, сохну, сохну, сохну. Еле ем, аппетита нет. Немножко осталось. А нарушить? Что-то как-то… Ну, владыка не обидится, что я благословение его не исполняю. Отец Константин сказал, чтобы я слушал владыку. Но все на волю Божью, на волю Божью. Да будет воля Божья. Владыченька сейчас только звонил с отцом Паисием из Липецка, разговаривали, поздравляли. Не может приехать, у него же прием сегодня.
Слава Богу, в монастыре пока тихо. Пост пока провести, а там Пасха, там радость, там огороды пойдут, пахать будут, сажать будут. Владыка за грибами будет ездить, вот какая радость. А до Пасхи пока еще духовно потрудиться надо. Слава Богу. В монастыре как в раю. Матерь Божия невидимо ходит, святитель Тихон невидимо ходит, помогают, потому что враг сильно нападает на монастырь.
Вот так, миленькие. Господь над нами. Что вы! Задонская обитель какая! Матерь Божия Владимирская, задонских угодничков сколько. Обитель святая. Вот так, миленькие. Помоги вам, Господи. Сколько радости! С Богом, только с Богом.
Воспоминания о Кавказе
По запискам рабы Божьей Миропии Агишевой (г. Ростов-на-Дону)
Встреча в горах Абхазии
Мы встретились с батюшкой в пустыне, когда привезли продукты. Добраться мы смогли только до матушек-чувашек. Это очень высоко. Крутые скалистые горы, внизу облака, пропасти, ущелья. Шли по очень узенькой тропинке, цепляясь руками за кусты, коренья, камни. Батюшка же жил намного выше матушек. К нему нам дойти было уже невозможно. Он спустился к матушкам специально для встречи с нами. Нас матушки уже поджидали: приготовили лобио из фасоли и самодельную халву (угощение только для гостей).
Вечером после трапезы мы долго сидели и беседовали, а рой комаров так и летал перед глазами. Они, что называется, съедали нас. Мы все чесались, дергались, вставали. А батюшка сидел спокойно, беседовал с нами. Когда я спросила: «Батюшка, как же Вы укусы комаров выдерживаете?» Он ответил: «Нервишки они лечат». И заулыбался. Матушки тоже спокойно на них реагировали.
Эти матушки подвизались в пустыне уже долгое время. Многие уже и почили о Господе: схимонахиня Нина, схимонахиня Феодосия, послушница Василисса и другие. Они окормлялись у отца Мардария. То он к ним спускался, то они к нему поднимались.
Батюшка однажды рассказывал, что они в первую седмицу Великого поста ничего не вкушали и не пили, а в субботу поднимались к нему для совместной службы, исповеди и причастия.
Ночевали мы у матушек и еле-еле вместились вчетвером в одной келье. Кельи у них маленькие: одна стенка – скала, остальные из досок и бревен они сложили сами. В маленьком окошке торчит ведро без дна – это труба для печки. На улице стоит большой пень – это стол, а маленькие пеньки – стулья. Место неровное и потому сидеть весьма неудобно.
Вот такой они несли подвиг! Зимой их засыпало снегом, они его подолгу отбрасывали. Ноши с продуктами доставляли сами. Часто медведи и мыши съедали их продукты, но Господь их не оставлял!
Встреча в 2008 году в селе Юрьеве
– Батюшка, когда Вы жили в пустыне, Вас искушение осуждением не касалось?
– Не-е-ет, откуда ему там? А если и приходили отец Константин с отцом Давидом, то они и сами знали, что осуждать нельзя-а-а. Беседы были духовные, книжечки читали. Там нет, не было такого искушения. Жили в любви и согласии.
– А в помыслах?
– И в помыслах никогда не было. Постоянно молитвы и чтение. Возьмусь за книгу, оторваться не могу. Часами читаю «Добротолюбие» и жития святых, Исаака Сирина, Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника, авву Дорофея. Да-а-а. О каких там чужих грехах думать-то?
– Батюшка, Вы много читали. Вот, наверное, глазочки и попортили?
– Читал много. Главное – не спать, со сном бороться. На улицу выходил. Освежусь, кругом лес, тишина. В лесу сон уходит.
– А птички в лесу круглый год пели?
– Конечно. Их там никто не трогает, они такие смелые. Дверь откроешь, а они залетают прямо в келью и прыг-прыг по полу. То зернышко найдут, то еще что-нибудь. Рябые такие птички, я их названия до сих пор не знаю. Зимой синички на кормушку прилетали, я им пшено подсыпал. Сядут на кормушку, а она качается, и так легонько: тук-тук, тук-тук. Вот и думаешь: «Пташки Божии. И красивые, и кормит их Господь, и порхают под небом, и песни беззаботные поют, и не осуждают никого, потому что всю жизнь к небу, к свету тянутся». Так и человек, если к Богу стремится, то осуждать ближних ему будет недосуг.
Прилетели голуби
Рассказ рабы Божьей Людмилы (г. Северодвинск)
Я встретилась с отцом Мардарием в 1995 году. У меня сильно заболела мама (уже перед кончиной). Я пошла в Сухумский собор и нашла одного батюшку, который согласился прийти. Но неожиданно начался сильный ливень, и он сказал, что нужно перенести посещение на завтра, а завтра придет уже отец Мардарий. Он сам с ним и договорился. На следующий день пришел отец Мардарий, пособоровал маму, причастил и рассказал мне, что у нее перед Причастием было видение. Батюшка стал о ней молиться. Так мы познакомились.
Когда я приехала на следующий год, знала, что он сильно болеет. Я приготовила обед и принесла ему передать. Он лежал после операции, и мы с ним долго беседовали. Я попросила его молитв, и после этой встречи у нас образовалась, можно сказать, духовная связь. При каждой новой встрече он принимал меня как малое дитя, которое надо утешить. После наших разговоров и его молитв у меня начался духовный подъем: я начала ездить по монастырям, стала исповедоваться, помогать в храме, прошла «генеральную» исповедь. Потом стала сюда чаще приезжать, чтобы пообщаться с батюшкой. Он тогда жил у р. Б. Ламары и говорил, чтобы я в любое время, когда есть возможность, приходила. Мы часто беседовали, в основном, он слушал, а я рассказывала о своих проблемах. Кроме его молитв, я ничего не просила, потому что мы не знаем, чего нам надо просить. Но потихоньку мои проблемы разрешались.
Он хотел переехать жить ко мне, так как там, где он жил, было слишком людно. И я просила подождать до времени моего окончательного переезда из Северодвинска. Своими молитвами он помог мне оформить квартиру без проблем. Но не дождался меня где-то годик всего. Я по его благословению привозила ему записки на требы от северных сестер. Они просили помолиться о них, и он им всем помогал. Батюшка был очень добрый, всегда принимал чужую боль как свою. Относился к тебе, как к ребенку, хотя и сам был, как дитя. Встречи с ним были незабываемы. По молитвам батюшки у меня многое в жизни изменилось.
Как-то мы приехали с батюшкой Александром Машковым и его матушкой. И они были очень довольны, так как он помог решить недоумение матушки в отношениях с ее духовным отцом. Батюшка сразу сказал, что надо молиться и уходить из этой общины, сразу дал ей верное направление. Она была очень благодарна. И еще – до этого у нее не было детей, но после той поездки, по молитвам батюшки, родила чадо.
У меня была очень большая проблема в отношениях с мужем, мы были не венчаны. Потом у мужа обнаружили рак. Батюшка молился о нас, р. Б. Ламара слышала это, и Господь совершил чудо. Мы повенчались. И муж живет уже третий год, хотя врачи давали полгода.
Другой случай связан с отцом Аристоклием. Отец Аристоклий – афонский игумен, похоронен на Даниловском кладбище. Я прочитала его житие и рассказала батюшке, что как-то была на том кладбище, читала там Псалтирь, и вдруг прилетел голубь и сел на крест. Сидел и слушал меня. А когда я стала после каждой «Славы» поминать своих сродников, то прилетела целая стая голубей. Я стояла просто счастливая и ушла очень довольная. Придя домой, перечитала житие и нашла там, что когда отец Аристоклий умер, голуби выстроились крестом и сопровождали его до самой могилы. Этот рассказ поразил отца Мардария, и он сказал, что это был святой человек и молитвенник, что за него надо молиться. Они с р. Б. Ламарой молились за отца Аристоклия. А вскоре, через год-два, его канонизировали.
Однажды я попросила благословения батюшки поехать на Крещение на Соловки. Он сказал: «Благословляю, я буду с тобой». Батюшка что-то говорил, что дух один, поэтому все открыто. В течение поездки я все время ощущала его присутствие. Приехала и ему рассказала, а он только засмеялся.
Во время разговора с ним и длительное время после – обязательно присутствовало какое-то спокойствие, какой-то мирный дух. Это ощутила и моя пятилетняя внучка. Батюшка ее благословил, дал ей пряничек. И когда возвращались от него ночью (обычно она боится в темноте ходить), она сказала: «Я не боюсь, потому что отец Мардарий с нами. Хорошо бы он с нами жил. Нам бы так было хорошо». И потом, когда я приезжала к нему, он всегда спрашивал о моей Насте.
– Говорят, что пустынники – это молитвенники, но как духовники они неопытны?
– Могу возразить. Я приходила к нему со своими проблемами, бедами. Мое сердце тянулось к нему. Я могла разговаривать с ним на любые темы. И что бы я ни делала, духовно ощущала, что сейчас он молится за меня. Он рассуждал вместе со мной: «А ты как думаешь? В Евангелии, например, вот так говорится или так...» Очень часто он говорил иносказательно. О грехе, который видел у меня, не говорил. Рассказывал какие-то случаи, примеры из житий святых, а я потом думала и это находила у себя сама.
Я иногда противлюсь, когда мне говорят что-нибудь делать. Послушания нет у меня. А батюшка видит, что мне нужно, и молится. И, слава Богу, мир в душе восстанавливается, я начинаю делать правильные шаги. Как-то я попросила его про одного человека, и батюшка помолился. Через некоторое время этот человек сам пришел к отцу Мардарию, хотя до этого боялся его и никак не хотел идти.
– Батюшка бывал строгим?
– Да. Когда что-то не входило ни в какие рамки, он мог быть строгим. Голос у него менялся, чувствовалось, что он это не приемлет. Тогда он говорил, что вот в Евангелии так сказано, или надо посоветоваться с отцом Рафаилом.
– Как батюшка переносил болезни?
– Смиренно. И благодарил, когда Господь давал возможность спуститься с гор для лечения. Приходил какой-нибудь человек и спускал его вниз, когда ему уже совсем было плохо. Но какое бы состояние у него ни было, он всегда с улыбкой встречал любого человека. К нему просто так никто не приходил, приводил к нему людей Господь. При внешней мягкости батюшка был очень мужественным. Он терпеливо переносил очень сильную боль. Даже врачи удивлялись.
Пустынники стараются меньше говорить о своей жизни в горах, потому что нам это просто по-мирскому любопытно. Поговорим и забудем. А для них это таинство. Я даже не спрашивала об этом, но читала много. Батюшка о себе мало рассказывал. Чего-нибудь спрошу, бывало, а он говорит: «Ты хочешь, чтобы я тебе пророчествовал?» И улыбается. Пророком никогда не хотел быть. Он был великим молитвенником. По его молитвам все исполнялось, потому что они были угодны Богу. Очень благодарна, что Господь свел меня с этим святым человеком.
Во время проводов в последний путь иеросхимонаха Алексия (отца Мардария) тоже прилетели голуби и крестообразно его провожали. Или встречали...
Электронные бесята
Воспоминания раба Божьего Андрея Непши (Абхазия)
Первое знакомство, беседа с отцом Мардарием, была недолгой. Позднее, когда уже был наслышан о батюшке, стал более внимательно его слушать. И до сих пор узнаю о нем много удивительного. Дары, которые Господь дал ему, он старался скрывать. А о том, что открывалось, просил никому не говорить. Иноку Всеволоду (автору православных книг) рассказывал о себе, но просил о нем не писать даже простой биографии. Смиренный был батюшка. Затворник, молитвенник, около сорока лет проживший в пустыне наедине с Богом, он хотел остаться там навсегда.
Темы осуждения, прощения и спасения в жизни батюшки были тесно взаимосвязаны. Он очень боялся искушения осуждением и всех приходящих к нему принимал с лаской и любовью. А когда разговор заходил об осуждающих, вспоминал святых отцов: «Не осуждай ближнего, – говорил авва Дорофей, тебе грех его известен, а покаяние – нет». А преподобный Анастасий Синаит, как очевидец, рассказывал, что видел одного брата нерадивой жизни при смерти, и как Ангелы за одну его добродетель – за то, что он никогда не осуждал, разодрали рукописание всех его беззаконий и исполнили его душу небесным веселием при исходе.
Кто-то с Нового Афона послал к старцу паломников. И стали к нему ехать люди за утешением. Старец обладал рассуждением и был опытным духовным воином. Причем много раз «битым» и много раз выходившим, благодаря Христу, победителем в духовных сражениях. Бывают важные моменты в жизни, которые мы не можем полностью охватить, правильно оценить, а он все видел и чувствовал. Многие стороны технического прогресса он раскрывал с духовной точки зрения. Ему все открывал Господь.
Он скорбел, что люди к нему приезжают. Когда спрашиваешь у старца – у Бога спрашиваешь. Бог дает ответ, и если человек так не поступает, то получается двойной грех. Лучше не спрашивать, если ты не уверен, что сможешь выполнить совет старца. Сейчас люди задают одни и те же вопросы, спрашивают советов и не выполняют их.
В Священном Писании сказано, что грех появился тогда, когда появился закон. Без закона нет греха (см.: Рим. 4:15; 5:13; 7:8). Знающий мало и не делающий так – бит будет мало; знающий много и не делающий так – бит будет много (см.: Лк. 12:47–48).
Как-то я приехал с друзьями из города и попросил: «Батюшка, мои друзья хотели бы пообщаться с вами». «Нет, нет. Эти городские здесь нагрешат, потом приедут домой и будут продолжать грешить». Я подумал: «Старец, а такое мнение о людях?!» Смутился. Но потом понял, что он это не от зла сказал, а из-за того, что очень о них скорбел.
Спустя два месяца я опять к нему приехал, и он говорит: «Андрей, на днях ко мне приезжал целый автобус с туристами. И каждый заходил, и с каждым мы беседовали, начиная от экскурсовода и кончая водителем, который ждал три часа».
Однажды мы разговорились о монашеской жизни, о советских временах и о том, как тогда жилось. Он рассказал про одного брата, который прибыл на Кавказ из Москвы. Непростая была у него судьба. Уверовав в зрелом возрасте, он тайно крестился. Его отец, еврей по национальности, занимал высокий пост. Когда он узнал о крещении, категорически был против и не захотел с этим смириться. Он делал все, чтобы сын отрекся от Христа, но тот был тверд. Тогда он сказал: «Ты мне не сын, я тебя сгною». И пошел к главному врачу психиатрической больницы. Врач говорит: «Мы можем сделать из него просто сумасшедшего. Обколоть – и все. Я не могу убить веру». – «Делай из него дурака». И отправил сына в «психушку». Его закрыли в отдельную палату и стали «лечить». Он сначала сопротивлялся, но понял, что бесполезно, и начал притворяться, что сошел с ума. Врачи смотрят: вроде подействовало. Начали меньше колоть, потом перестали. Стали выпускать гулять на свежий воздух. Спустя некоторое время Господь предоставляет ему возможность сбежать из закрытой «психушки». В советское-то время! В полосатой пижаме пройти незамеченным мимо охранника! И не просто сбежать, но еще дойти в такой одежде до вокзала и в поезд сесть. Без денег он доехал до Сухуми и там ушел в горы. Долго подвизался и впоследствии стал исповедником. Конечно, поразительный случай.
И вот я батюшку спросил: «Батюшка, в наше время сильное воздействие на человека идет через телевизор, компьютер. Очень тяжело от этого уберечься. А тогда лекарствами делали из здорового человека душевнобольного. Как он мог выдержать все это и не повредиться? Особые молитвы он читал, что ли?» Отец Мардарий ответил: «Он не молился. В таком состоянии нельзя молиться. Это физически невозможно. За него молилась старица его». И вот, по молитвам старицы, он смог выбраться из этих сетей, уехать, скрыться в кавказских горах, стать монахом и молитвенником за других людей.
Батюшкины беседы привели меня к осознанию сущности Церкви, церковной жизни. Церковь – тело, Христос – глава, а мы – члены Церкви. Насколько мы все вместе выполняем заповеди Божьи, настолько сильнее Церковь. Настолько мир сильнее «вскисает» на закваске любви Бога к человеку.
Батюшка всегда с осторожностью относился к церковным новшествам. Священство должно смирять свои личные чувства перед священноначалием, но нельзя мириться с нарушениями канонических правил. «Чтобы не пострадала Церковь и вера православная, – говорил батюшка, – вот что главное». Не одобрял он контактов с иноверцами, видя духовными очами исходящую от них прелесть. И приводил такое высказывание святых отцов: «Кто похвалил чужую веру, тот похулил свою». Он всегда помнил завещание своего духовного отца, преподобного Варсонофия: «Умри в вере Православной».
– Бывают, – говорил батюшка, – умные образованные богословы. Но вот их образование впрок не идет, а оборачивается суетным мудрствованием. Или еще хуже, откровенной ересью. Как, например, Арий. А ведь умный был богослов.
В то же время негативно относился он и к расколам, приводя в пример Украину: «В какую церковь бедному человеку идти? Во Владимировскую или Филаретовскую? Во-о-от. Народ-то простой за что страдает?»
К современной электронике, «помогающей» людям, батюшка относился настороженно. Телефон, телевизор, компьютер, видеосвязь, интернет и так далее при чрезмерном увлечении и доверии к ним становятся сетью, в которую человек сам стремится, будучи духовно поврежденным. Сетью, которая невидимо обволакивает человека, мешает его духовному пробуждению, отнимает время его жизни, сушит любовь, губит здоровье. Однажды в сердцах батюшка сказал: «Вы идете прямой дорогой в ад и не замечаете этого».
Вот рассказ батюшки о телевизоре. «Считаю, что ничего полезного для души там нет! Расскажу вам два видения, которые у меня однажды случились. Как-то мне пришлось заночевать в селе Азанта, у верующих матушек. Те смотрели новости по телевизору. Решил полюбопытствовать и я. И вдруг наяву вижу, как в воздухе рядом с экраном, сбоку от него, пляшут маленькие фигурки демонов!.. Прыгают, саблями друг на друга машут! Я в изумлении спросил у матушек: “Вы видели бесов у телевизора?” А они отвечают, что нет, ничего не видели.
В ту же ночь сплю и вижу сон, как будто хозяйка подходит к телевизору, открывает кинескоп как дверцу шкафа, а внутри телевизора видны прыгающие бесята. Вот так».
Когда я был на Афоне, один монах рассказывал мне про своего духовного сына, архимандрита, которому подарили ноутбук. Он начал писать диссертацию и одновременно учился на нем работать. Теперь он не может оторваться от компьютера. От этого очень часто предостерегал отец Мардарий, видя вещи реально, при этом излишне не пугая человека. Батюшка очень сокрушался, видя духовное угнетение людей, которому они подвергаются из-за своего легкомысленного пользования «благами» современного мира. Это духовное давление гораздо опаснее открытых гонений на христиан. У него было очень тонкое рассуждение и видение.
Напоследок расскажу случай, происшедший с моим знакомым, когда он помогал отцу Мардарию в горах. Он попросил благословения сфотографировать батюшку пленочным фотоаппаратом, а отец Мардарий не благословил. И уже перед отъездом, когда батюшка колол дрова, мой знакомый из-за кустов все-таки сделал несколько кадров. Вернулся, проявил пленку. Смотрит – идут кадры хорошие, а кадры, где должен быть батюшка, засвечены – ничего нет. Вот что значит благословение старца.
С Божьей и врачебной помощью
Воспоминания Галины Николаевны Провоторовой, главного врача Липецкой городской больницы № 1
Многое происходит в нашей больнице, в первую очередь в моей профессиональной деятельности, по благословению владыки Никона. Когда-то эта больница была освящена с Иверской иконой Божьей Матери. Сейчас эта икона хранится в отделении реанимации, там, где людям особенно нужна духовная поддержка. И действительно, там работают настоящие верующие люди. Встреча с батюшкой состоялась тоже по благословению владыки, и мы сразу же почувствовали, насколько этот человек дорог ему. Помню, как владыка сказал: «Это человек действительно святой жизни. И если бы люди знали о том, кто здесь сейчас находится, то очередь бы сюда была от Задонского монастыря». Но поскольку врачами в больнице прежде всего учитывается состояние больного, его физические немощи, то мы не могли позволить, к сожалению, обременять батюшку общением с людьми и с нашими сотрудниками. Батюшка вбирал в себя и горе, и страдания, молился, и это, конечно, сил ему не прибавляло. Многие люди чувствовали благодать, как только переступали порог палаты. И сейчас, когда батюшки с нами уже нет, вспоминаешь его неизменное смирение, постоянную благожелательность к каждому входящему, его желание утешить словом и молитвой.
Мне приходилось разговаривать с Юрием Павловичем, лечащим врачом батюшки, не только о том, как протекает заболевание, но и о необходимости проведения разных консультаций, поставки медицинских препаратов из федерального центра, из Москвы. Все, что необходимо было сделать, было сделано руками хирурга. Юрий Павлович – весьма уважаемый в медицинском мире высококвалифицированный врач, много лет трудившийся у операционного стола, однозначно, ни минуты не колеблясь, сказал, что впервые видит, чтобы такое заболевание, как у батюшки, разрешилось за сутки. Помню его слова, произнесенные без малейших сомнений: «Так не бывает, чтобы такое заболевание разрешилось за сутки. Как хирург, работающий больше двадцати лет, исходя из общих теоретических знаний и своего практического опыта, могу сказать, что такого в медицине не бывает. Его вымолили». Он несколько раз повторял эту фразу. Я еще задумалась о том, что по дороге в храм он делает только первые шаги, и о том, что владыка и батюшка – оба за него очень молятся. Позже Юрий Павлович говорил, что в 2007 году, во время лечения батюшки, в нашем отделении произошло много светлого. И те, кто работал в нашем отделении, отмечали, что когда батюшка был с нами, как-то легко работалось, получались отличные результаты.
Потом мы приезжали в дом, где жил батюшка в последнее время. Были у него и незадолго до кончины, и могу уверенно сказать, что такое не забывается. Мы видели его мирный дух и проявление великодушия к нам. Видели его смирение. Когда мы спрашивали его, как он себя чувствует, – батюшка нас благодарил, просил, чтобы Господь наставил нас и помог в нашей работе, говорил, что молится о нас. О себе в последнее время ничего не говорил. Я не помню ни одной жалобы, ни слова ропота. И мы, врачи, понимали, что Господь лучше знает, кому что нужно.
Я чувствовала, что вместе с батюшкой и благодать пришла в нашу больницу. Я с благодарностью думала, что владыка в очередной раз позаботился о нас, о нашем спасении, благословив нам батюшку. Сложные ситуации неизбежны в нашей работе, и посещение батюшкой нашей больницы не только оживило в нас какие-то глубоко скрытые духовные силы, но и позволило нам в трудные моменты обращаться с молитвой не только ко владыке, но теперь и к нашему батюшке – иеросхимонаху Алексию. Помолись, батюшка, и о нас.
«Произошло чудо. Его вымолили»
Воспоминания лечащего врача Юрия Павловича Латышева, Липецкая городская больница № 1
Батюшка поступил к нам в отделение в конце марта. Я осмотрел его в приемном покое. Он находился в крайне тяжелом состоянии: давление было очень низкое, тахикардия, сильные боли в животе. Мы госпитализировали его в реанимационное отделение, чтобы за несколько часов подготовить к оперативному лечению. Буквально через два-три часа с момента поступления мы уже готовили его к операции. При вводе наркоза у батюшки наблюдалась клиническая смерть: состояние его резко ухудшилось, давление почти не определялось, пульс был более ста восьмидесяти ударов в минуту. Усилиями докторов состояние было немножко стабилизировано; разрезали живот, сделали лапартомию. В течение операции у батюшки обнаружился рак селезеночного узла толстой кишки. При таком заболевании, по всем медицинским канонам, показано проведение операции, которая может спасти жизнь пациента. По методике лечения таких больных, через двадцать четыре часа после перфорации необходимо проводить санационную лапартомию. Живот во время первой операции зашивается в бантики, с той целью, чтобы повторно санировать брюшную полость для купирования прогрессирующего перитонита. И только после этого можно зашивать живот с надеждой на выздоровление. Каждая болезнь или проявление болезни четко вытекает из предыдущего состояния. Ну не бывает чудес в медицине! А вот здесь я, оказывается, столкнулся с чудом. Заметим, что батюшке шел уже семьдесят восьмой год! Поступил он в крайне тяжелом состоянии. В таких ситуациях, к сожалению, люди умирают. Поступил при наличии развернутого обостренного синдрома полиорганной недостаточности. Сосудистая система не работала; дыхательная система – одно название, только поверхностное дыхание; выделительная система работала плохо. Но главное, спустя сутки он был еще жив. У него нормализовалось артериальное давление. Но само чудо ждало меня в операционной, когда я снял у него швы с живота. При такой ситуации, в которой проходила первая операция, мне пришлось бы (я знаю из своего опыта), четыре-пять раз мыть живот. Но оказалось, что повторная операция была не нужна, ее можно было даже не делать!!! Я только снял швы, посмотрел и увидел, что у батюшки абсолютно чистый живот. На всякий случай помыли и благополучно зашили под наркозом. Батюшка в это время, естественно, не дышал. Я только помню, что в это время приходил и владыка, и другие верующие люди и молились, молились... Ни в коем случае не скажу, что это я смог сделать это за одну лапартомию, такого не бывает. Что-то произошло там в этот момент. В дальнейшем он у нас потихонечку выздоравливал. Примерно через месяц его выписали. Затем он пожелал для укрепления некоторое время побыть в Задонском мужском монастыре. Я приезжал на осмотр: опухоль в животе у него, конечно же, осталась. И, чтобы продлить ему жизнь, необходима была повторная операция по удалению опухоли и закрытию бластомы. В мае 2007 года мы снова положили его в отделение и прооперировали. Для него это было достаточно объемное оперативное вмешательство – для такого возраста и при такой патологии. Однако он очень неплохо его перенес. Выздоровел. Все, слава Богу, у нас получилось, все было не зря. После операций батюшка прожил еще больше двух лет.
Я его постоянно навещал в палате, следил за его состоянием здоровья. Был у него за несколько дней до его смерти. Потихонечку состояние его ухудшалось. Было понятно, что он умирает.
Мои личные впечатления о батюшке такие. Чрезвычайно чистый и чрезвычайно добрый человек. У меня сложилось впечатление, что он постоянно находился в диалоге с Богом. Ни о чем другом не размышлял, а постоянно думал только о Боге. Человек он очень терпеливый. Я никогда не видел никаких капризов; он мне не доставлял ни малейшего неудобства, несмотря на то, что находился под самым высоким покровительством. С батюшкой было очень приятно общаться. Он был в какой-то степени даже наивный, как ребенок. Восемьдесят лет, а никаких потаенных мыслей у него не было. О людях вообще плохо не думал. Всех встречал: «Миленький! Дорогой!» Очень радовался, когда меня о чем-то спрашивал, а я ему говорил: «Все будет отлично, с Божьей помощью». Когда я так отвечал, он просто в восторге был. Уезжая от него, я все время чувствовал, что прикасался к чему-то неземному, такому, чего в обычной жизни раньше не встречал. Духовно величественный. Все он знал, хотя и пытались от него скрывать. Все понимал. Он просто смиренно ждал нашего слова: или владыки, или моего. Чтоб сказали: «Да. Рак».
Сестры приходили поставить капельницу, сделать укол и воспринимали это не как обязанность по работе, а как прикосновение действительно к чему-то святому. Некоторые даже спрашивали: «Можно ли благословение взять?» Думаю, что они укреплялись его силой, ведь он молился за них. И до сих пор молится.
Воспоминание того, как батюшка в последний раз уходил из больницы, осталось у меня навсегда. Он шел такой красивый, величественный. Для него это нехарактерно, но тогда он так шел. Уходил от нас. Я всегда с благоговением буду его помнить. Спасибо тебе, батюшка!
Молитвенник на небесах
Воспоминания Анны Карасиковой (г. Липецк)
У батюшки мы бывали довольно часто – и в радости, и в горе. Низкий поклон и благодарность ему за утешение, поддержку и радость, которые всегда от него получали. Его любви, великодушию не было предела, потому что это была Божественная любовь, не вмещающаяся в рамки земного мира. Немало житейских, бытовых проблем разрешилось у нас по молитвам батюшки. Свет, который он излучал, чистый, мирный дух, который от него шел, – касались и нас. Уезжали мы от него всегда как из духовной лечебницы: спокойные, умиротворенные, благостные. Как жаль, что батюшка так мало с нами побыл. И утешает то, что у нас появился еще один молитвенник на небесах. Прости нас за все, батюшка! Помолись за нас!
Советы батюшки
Воспоминания раба Божьего (Абхазия)
У батюшки был дар молитвы. Однажды я приехал к отцу Мардарию со своим братом, у которого была травма головы. Как-то он возвращался с работы, и на него напали бандиты: обокрали, проломили череп. Он долго лежал в больнице. Сильно болела голова, и брат очень скорбел. Просил молитв за него. Батюшка потрогал голову брата и сказал: «Все будет хорошо». По молитвам старца мой брат выздоровел.
Есть такое мнение, что исихасты, молитвенники, живущие высоко в горах, плохие духовники, потому что у них нет опыта исповеди. Отец Мардарий сорок лет прожил отшельником в горах, и хотя не имел многочисленных духовных чад, был прекрасным духовником. Я общался со многими священниками. Каждый духовник, как чудесный цветок: по-своему благоухающий, по-своему красивый. Старцы наши, как Божьи нектароносные цветы. Другое дело, как мы к этому цветку относимся: вдыхаем ли его ароматы, любуемся ли его красотой, ухаживаем ли за ним? То есть, слушаем ли советы старца, выполняем ли их? Плод от совета старца будет лишь тогда, когда человек будет жить по этим советам, выполнять все сказанное. Кто-то на Афоне спрашивал: «Почему старцы есть, но сокрыты?» Господь закрыл им уста, вот старцы и молчат. Потому что люди не выполняют, не слушают их советов. И иногда нам нужно «палкой погрозить» для духовного наставления. Потому-то слова старцев и молитвы бывают недейственными, когда человек поступает по своей воле. Но если выполнять советы старцев, в том числе и отца Мардария, то это будет спасительно. Их устами говорит Господь. Старец – как пророк. И отец Мардарий был такой, потому-то он и ныне жив. Это может подтвердить каждый, попросивший с верой его молитв и заступничества.
Батюшка был милосердный. Смиренный. У него зла не было ни на кого. Только любовь...
Мое исцеление
Воспоминания рабы Божьей Татьяны (г. Задонск)
Батюшка мне так помог! Здоровье у меня неважное. Мне было очень тяжело. И на душе было скверно. Чувствовала себя очень слабой. А когда пришла к батюшке, то все как рукой сняло. Ушла от него без боли и с легкостью в сердце. Когда умер мой муж, я опять заболела. А нужно и дрова колоть, и по хозяйству управляться. У меня так болела спина, что не могла пошевелиться. Еле добралась до старца. Он посадил меня на кровать и «ушел» в себя. Думаю, наверное, он молился обо мне. Потом перекрестил мне спину. И все. Мы с ним поговорили немножко, и я ушла. Пришла домой и только там почувствовала, что спина-то у меня не болит, какую бы тяжелую работу я ни делала. Еще заметила, что, как приду к батюшке, посижу на его кроватке, так у меня все и проходит. И неделю точно ничего не болит. Сейчас, когда батюшки не стало, тоже стараюсь прийти, посидеть у него на кровати, помолиться в его келье. Он всегда всех приглашал посидеть на своей кроваточке. Говорил: «Садись ко мне на кроваточку».
А как он духовно мне помогал, этого даже не пересказать! Так укреплял! Время-то ныне лукавое, тяжелое. А он скажет два-три слова, и все отходит. А то бывает на душе какое-то смущение, раздвоение, тяжесть какая-то, не знаешь, что и делать, что предпринять. А батюшка всегда укрепит, утешит. Он и сейчас невидимо с нами. Всегда к нему обращаюсь и благодарю Бога, что встретилась с ним на моем жизненном пути.
Начать с «генеральной» исповеди
Воспоминания рабы Божьей Людмилы (г. Саранск)
К отцу Алексию я приехала в Абхазию со стульчиком, так как не могла ходить. Пришла к батюшке, он меня принял приветливо. Сколько вопросов ему ни задавала, на все отвечал. Спрашиваю: «Батюшка, можно мне в море купаться? У меня же спина болит, нога не ходит». – «Можно, можно. Соленая вода полезная». – «Батюшка, а я вылечусь?» – «Вылечишься». – «Батюшка, что мне делать? Я всех врачей прошла...» Он мне сказал, что нужно пройти «генеральную» исповедь с семилетнего возраста у любого батюшки (всем больным батюшка благословлял начинать лечение с «генеральной» исповеди, вспоминая весь жизненный путь с семилетнего возраста). Через некоторое время я стала ходить, благодаря благословению и молитвам старца Алексия.
Он видел больше нас
Рассказ матушки (г. Гудаута)
Отец Мардарий был такой простой, доступный.
Про медведей любил рассказывать. Рассказывал, что у него там «друзья» были. Я думала, что монахи приходили. А оказалось, нет – медведи. Он их кормил. Бывало, говорит, келью лапой потревожит, значит, есть просит.
И особенных скорбей не было. Он так говорил. Мне он рассказывал всегда только светлое, радостное.
Отец Мардарий был настоящий духовник. В этом для меня нет сомнений. Потому что имел в себе любовь. С ним был Христос. Все, что он ни говорил во время наших встреч, все было духовное. Он сразу понимал человека. И в каждом видел образ Божий. Он не оценивал человека, но чувствовал его нужды, скорби. Сколько он своими добрыми советами распрей умиротворил! Его хотели назначить духовником Абхазии, но он уехал. И это было печально для всех. Он никогда не говорил лишних слов, только то, что необходимо тебе. Но мог сказать и «нет».
Говорил это с большой любовью и, как правило, когда это касалось каких-то серьезных вещей. С молитвой и большой внутренней болью. Он действительно нес своих духовных чад и всех, кого знал. Никогда не забывал человека, которого видел хоть один раз. А видел он, будучи незрячим, больше каждого из нас. Я была у батюшки и в Задонске. И он мне три раза сказал: «Слава Богу за все». Ему и в Задонске нравилось, но, конечно же, он везде тосковал по пустыне.
С ясным умом и совершенной памятью
Из воспоминаний протоиерея Георгия (станица Кавказская)
Хочу рассказать случай, который поразил меня. Встреча с отцом Мардарием произошла, когда он только что спустился с гор в Ново-Михайловку близ Сухуми. Я туда ездил в паломническую поездку. После Нового Афона, Коман, мы приехали в Ново-Михайловку на кладбище, чтобы поклониться могилке Глинского старца отца Серафима (Романцова). Отец Феофил, сопровождавший меня в этой поездке, рассказал: «Здесь недалеко находится старец, кавказский пустынник, но всех паломников он принять не может. Если хочешь, могу провести тебя к нему, так как я в детстве исповедовался у него, и я его знаю».
И мы пошли. Келия, где он находился в то время, была простая, скромная, земляной пол. Печка топилась – влажный же климат. Отец Феофил даже не знал, что зрение у батюшки в ту пору было уже потеряно. Нас предупредили, чтобы долго мы не находились у него. Поэтому беседа была короткой. Старец нас духовно укрепил. И в конце я попросил: «Батюшка, помолитесь, пожалуйста, за маму, за матушку, за сестру...» Назвал пять имен. Попрощались. Проходит больше полугода. Первый раз мы были у него в октябре, а второй раз приехали уже в мае. Отец Мардарий говорит: «А я за вас молюсь». И назвал пять имен (матушка Александра, сестра Зинаида, Елена...). Представляете, он назвал все эти пять имен, за которые я попросил молиться. Я и не думал, что имена сохранятся у старца в памяти. Я даже в своем возрасте прошу, чтобы люди оставляли записочки, так как памяти своей не доверяю. Ведь та наша встреча длилась буквально три минуты.
Потом мы встречались несколько раз, и он всегда это говорил: «Я не забываю о вас, молюсь».
Также мне запомнилось, как отец Феофил во время той первой встречи спросил: «Восстановится ли монархия? Будет ли царь в России?»
А батюшка ответил: «Смотри, как было до революции. Вот рождается у царя Николая II первая дочка, вторая, третья, четвертая… Господь знал, что монархии не будет, и не давал наследника. А царь ждал наследника. И только по молитвам Серафима Саровского рождается царевич Алексий в утешение царю, но не для престола».
Вот так духовно, по-простому рассуждал батюшка.
И в последующие встречи батюшка поражал меня своим ясным умом и совершенной памятью, которая была только у святых отцов. Я удивлялся, что он мог рассказать жития святых точно, подлинно, по книгам. Батюшка много знал. Его многое интересовало. Он говорил: «Ты знаешь, вот “Добротолюбие”, такой-то том, такая-то глава, вот там написано то-то, а вот этот святой говорил так-то и так-то...» А ведь в последние годы он потерял зрение и не мог читать, но в памяти у него все отложилось. Конечно, все это ему давал Господь.
Вспоминается мне еще один интересный эпизод. Поехали к батюшке в деревню. Там он жил одно время в заброшенном домике. Это было в Абхазии. У келейника спрашиваем:
– Батюшка здесь?
– Да, проходите, он там, на первом этаже живет.
И представляете, отец Мардарий говорит: «О, отец Георгий! Заходи, заходи!» Он узнал меня прямо с порога, хотя я еще слова не сказал. А он уже не мог видеть меня из-за потери зрения.
Однажды я приехал к нему исповедоваться. Поразило его благодатное состояние духа. Настолько он преображался, душа его светлела. Все молитвы перед исповедью он читал по памяти. Решение некоторых вопросов не брал на себя, а благословлял решать с владыкой.
Вот насколько он почитал иерархию, священноначалие! Ничего мирского не говорил, только все по Евангелию и по советам святых отцов. Говорил о спасении, о молитве. Настолько просто и ясно мог сказать, что все было понятно и доступно.
После операции аденомы он какое-то время находился у одной рабы Божьей, она ухаживала за ним, и мы туда в Абхазию приезжали. Времена были во всех отношениях тяжелые, послевоенные, но, тем не менее, многие посещали батюшку и вели беседы на разные темы, желая узнать мнение старца. Эта раба Божья всегда пугалась, когда отец Мардарий открыто говорил правду, и прерывала эти разговоры. Говорила: «Молчи, иначе придут и просто убьют нас». Батюшка на это внимания никогда не обращал. Такая сильная у него была вера, ведь пострадать за истину – это милость Божья.
Прогнать страхи
Из воспоминаний рабы Божьей Наталии (Ростовская обл.)
Я узнала о батюшке через матушку Ольгу, которая с детства посещала старцев: отца Мардария, отца Аввакума, отца Виталия. Ее семья окормлялась у них. «А сейчас отец Мардарий болен, он в Задонске», – как-то сказала мне матушка Ольга.
Моя дочь в то время сильно страдала. Ее преследовал какой-то незнакомец. На нее нападал непонятный страх, и она с ним ничего не могла поделать. Поэтому мы решили поехать в Задонск. Первым делом идем к монастырю. На входе нас встречает монах, я его и спрашиваю об отце Мардарии.
– Вообще-то это меня так зовут, но, наверное, не я вам нужен. Вот его келейница – матушка Иулиания.
Как раз был праздник, и матушка была в монастыре на службе. Я попросила о встрече, но матушка Иулиания сказала, что он сейчас болен, после операции, и владыка Никон не благословляет никого к нему пускать, но матушка нас пожалела и добавила: спрошу его и позвоню тогда.
Вскоре она позвонила. Мы долго искали гостиницу, кружили часа полтора, боялись опоздать. Наконец нашли, и как раз матушка в это время вывела старца на прогулку. Какое это было счастье – видеть его, общаться с ним. Вообще даже объяснить невозможно... Батюшка был как светлый лучик, от него исходила необыкновенная любовь. Я помню даже тепло его рук, а голосочек его до сих пор сохранился у меня в памяти. «Миленькая», – говорил он все время. Дочь моя задала ему вопросы, и у нее появилось спокойствие, надежда и какая-то радость внутренняя. Потом она вспоминала, как начинала фразу, а батюшка ее продолжал. Все, что дочка хотела узнать, – узнала, батюшка на все ее вопросы легко ответил. И проблемы ушли.
Вот внученька моя, Серафимушка, появилась по батюшкиным молитвам. Мы тогда виделись минут двадцать.
Приехали второй раз, когда он жил уже в Юрьеве. Как нас можно было через окошко узнать? А он нас всех по именам назвал, приговаривая: «Езжайте, езжайте в Задонск, там матушка на службе».
По его святым молитвам дочка полностью излечилась от болезни. Человек, который нас преследовал, исчез. Мы даже про него и не вспоминаем. Чувствую, что в жизни пошел какой-то другой отсчет, все по-другому как-то стало. Счастье объяснить вообще невозможно, но я считаю, что счастье – это встретить в жизни такого человека, как отец Мардарий.
Подсказка, как вести себя с мужем
Из воспоминаний рабы Божьей Елены (г. Сухуми)
Я должна была встретиться с матушкой Иулианией в Сочи, чтобы поделиться своими воспоминаниями об отце Мардарии. Мне было плохо, мучили сильнейшие головные боли, так что даже встать не могла. Заснула, про встречу с матушкой забыла. Это можно назвать искушением, потому что враг сделал все для того, чтобы эта встреча не состоялась. И снится мне, что я должна идти на встречу. Человека я не видела, мне была видна только его рука, но я точно знала, что это батюшкина рука меня будила. И я услышала его голос: «Вставай! Иди! Ну что же ты? Тебя же ждут...» Проснулась, голова уже не болела, поехала на встречу.
Впервые мы встретились с батюшкой в сухумском кафедральном соборе. Я туда ходила на богослужения и пела в церковном хоре. Это был 1983 год, когда мы вернулись в Сухуми из Хабаровска. Отец Мардарий смиренно стоял около большой иконы Христа Спасителя. Я часто подходила к этой иконе, но никогда не оборачивалась. А тут обернулась. Он стоял и улыбался. Я даже не знала, священник он или нет, но сказала: «Батюшка, благословите!» Он благословил и сказал: «Ну вот, я ждал, когда ты подойдешь и благословления попросишь».
...К вере меня привел незадолго до этого иеромонах Павел (в миру его звали Андреем) еще в Хабаровске, куда он приехал из Москвы. Священник с непростой судьбой. Был наркоманом, художником, иконописцем, но у него такая сильная вера была! Он стольких людей, в том числе и меня, грешную, привел к Богу! Через большие скорби и испытания шла я к Нему.
Тогда у меня умер ребенок. Пришла домой после работы вечером, мне было страшно, приближалась ночь. А почти каждую ночь я видела нечисть, которая меня трясла и мучила. И приехал ко мне Андрей. Мы сидели и разговаривали с ним до четырех часов утра. Вот тогда я впервые познала Бога. Господь вел меня невидимо. Вначале я ходила и к баптистам, и к евангелистам, но истины у них не нашла. Андрей ответил мне на все вопросы, которые мучили меня. Как? Зачем? Почему все так со мной произошло? Он ушел, а я неделю ходила окрыленная, у меня такое было впечатление, как будто я отходила от земли. Это был первый шажок на пути к вере. Шаги по этому пути и привели меня впоследствии к отцу Мардарию.
Я спросила у батюшки:
– Почему мне тогда было так хорошо?
– Принимай каждого человека с радостью и с любовью, потому что ты не знаешь, в ком из людей к тебе придет Господь, – ответил батюшка.
Видимо, именно тогда меня посетил Господь.
Сейчас моему сыну, теперь уже рукоположенному в диакона с именем Феофил, трудно без батюшки. Отец Мардарий так заботился о нем, он любил его!
Часто с сыном мы ходили к матушке Олимпиаде – к ней приходили пустынники, когда спускались с гор. Мы там вместе молились. И у меня там такой случай произошел. Во время Великого поста...
Я же тогда была новоначальной, по пять часов стояла в храме, молилась и плакала... Каждое Причастие сопровождалось сильными эмоциями, волнением, прости меня, Господи. Муж мой, неверующий, молодой, правда, крещеный. Мы обвенчались. И вот пост. А тут плотские отношения между мужем и женой. Что делать?
Муж требует, тоже не знает, что делать. Я бегу к матушке Олимпиаде. Хорошо, что там как раз был отец Мардарий. Он выходит, я говорю: «Батюшка, родненький...» – и стою, реву белугой, не знаю, как объяснить монаху. И говорю ему обрывками: «Батюшка... Великий пост... Вот у меня муж... А я не знаю...» Он на меня посмотрел так и говорит: «Ты не имеешь права отказывать, потому что в блуд он пойдет. Ты будешь виновата».
– Как же мне тогда быть? Я не могу!
– Ты же обвенчанная, но если он не понимает, если человек не готов...
– Ну а как же быть?
– А как мертвые, вот так и ты будь...
Это меня так поразило, а он при этом плакал. Я рыдала, и он плакал. С ним только посидеть рядом, и все проблемы становились незначительными, отходили. Такая любовь от него исходила, такое утешение я получала. Сейчас без него тяжело. Не с кем посоветоваться. Некому меня поддержать. А когда старцы были рядом – и отец Мардарий, и отец Гавриил, они давали духовную поддержку, становилось легче. Они могли ничего не говорить, но их присутствие, теплота, молитвы – так могли утешить! Людям, которые только начинают ходить в храм и которые в пост попадают в такой же тупик в супружеских отношениях, я рассказывала о совете старца.
Как-то мы зашли к нему. Со мной были архидиакон Феофил (мой сын), протоиерей Георгий с Кавказской станицы, раб Божий Анатолий. Мужчины зашли к нему первыми, взяли у него благословение. Он уже был незрячим. Я зашла тихонько-тихонько, а он встал и говорит: «Игуменья зашла?»
Я думаю: «Какая игуменья?»
А он опять: «Игуменья зашла?»
Я помолчала и говорю: «Батюшка, благословите».
А он руку мою взял и говорит:
– Да... нервничаешь, переживаешь… не надо...
И говорит мне сокровенные вещи. Он знал мои помыслы.
– И с Феофилом будет все хорошо, и с остальными детками, не переживай.
Батюшка знал все наперед. По обрывкам фраз мог сразу понять состояние души человеческой. Он болел душой за нас. Деточек очень любил, никого не забывал, благословлял, ручку положит на голову и говорит: «Все у тебя будет хорошо». Детки потом исцелялись. Когда они болели или у них были какие-то трудности, я замечала, что после молитв батюшки детям становилось лучше, благодать такая была, что описать невозможно. Как же сейчас нам этих старцев не хватает! Я благодарю Бога за то, что мой сын при всех скорбях, искушениях получал утешение от этих старцев. Отец Мардарий говорил: «Такое зерно в него вложено, оно вырастет и даст свои плоды. А ты молись, мать, и не скорби, не надо, Господь тебя не оставит».
Благословение
Из воспоминаний иерея Сергия (пос. Балахта, 180 км от Красноярска)
У меня три встречи были с батюшкой. Первый раз, когда мы ездили с протоиереем Георгием в паломничество под Сухуми, в Михайловку. Там в бедной келеечке мы разговаривали один на один. До этого у меня уже был опыт общения со старцами. Я встречался с отцом Николаем Гурьяновым, с отцом Иоанном Мироновым, третьим старцем в моей жизни стал отец Мардарий. Когда я его увидел, трепет почувствовал необъяснимый. Мы с ним очень хорошо поговорили, он утешил меня.
Второй раз я ездил более подготовленным. Задавал ему духовные вопросы. Хотя в то время я не готовился к священству, но вышло так, что я поехал в Красноярск и там меня рукоположили в диакона. Сорокоуст прошел, и через два дня меня сразу рукоположили в священники. Думаю, по молитвам старца.
Я взял семью, и мы поехали в Сухуми. Батюшка успокоил, сказал, что все по воле Божьей. Я же очень скорбел, потому что я ни крестить, ни отпевать не умел. Меня бросили, как котенка, на приход. Когда приехал, увидел – там такая разруха! Все это пугало. Батюшка успокоил, сказал, что Господь пошлет мне помощника, что это Его святая воля. Как он сказал, так и случилось. Я приехал на свой приход. Каким-то чудесным образом появились помощники, можно сказать, ниоткуда. Конечно же, по святым молитвам батюшки. Старец сказал: «Все по воле Божьей, ты не переживай». Тогда он благословил меня на все это – как сказал, все так и идет.
В третий раз поехал и особенно почувствовал вот эту благодать, которая исходила от батюшки. Тем более я о нем уже многое узнал, прочитал книгу. Архимандрит Серафим (Брыскин) из Красноярска писал о нем, и протоиерей Валентин Бирюков из Новосибирска описывал эпизод про двух братьев, когда на них с горы скатился удав.
Я благодарю Господа за то, что он сподобил меня иметь общение с таким подвижником.
О помощи местных жителей монахам
Из воспоминаний рабы Божьей Марии (г. Сочи)
У моего отца была грыжа. Его прооперировали.
Попал он в одну палату с отцом Мардарием. Я приходила, ухаживала за ними. С больным человеком особенно не поговоришь, ему нужен покой. Потом отца выписали. Впоследствии мы с батюшкой виделись не очень часто, так как во время грузино-абхазской войны мне пришлось переехать в Сочи. В Сухуми я приезжала на квартиру, посмотреть за хозяйством, за пчелками – у меня там осталась пасека в горах. Когда видела Ламару, которая ухаживала в то время за батюшкой, то интересовалась его здоровьем, поклоны передавала. Все хотела к нему зайти, а житейские заботы мешали. Хотя тянулась к нему, как к солнышку.
Мои папа с мамой очень любили монахов, странников. Мама особенно была странноприимной. Очень любила мыть ноги странникам, этому и нас учила. К нам после службы приходили калеки. Раньше проще было, мы не боялись людей. Папа привозил нас из храма, где мы с сестрой пели на клиросе, и всегда сажал в машину странников, калек, больных – просятся же переночевать. А особенно мама за них просила: «Ваня, возьми, ведь больные же...» Для монахов и странников у нас был специальный флигелечек.
Монахов тогда преследовали, ловили, сажали во вшивые спецприемники вместе с пьяницами и бродягами. А папа брал рамочку меда (он пасекой занимался), шел к начальнику спецприемника и просил за них. Его там хорошо знали:
– А, Иван Кузьмич! Ну говори, кто тут твой монах?
Он называл имя монаха.
– Вот тебе мед, а ты мне давай монаха.
И так папа спасал их.
...Перед смертью папы к нам приезжал схиархимандрит Феодосий Почаевский, ныне почивший, который и причастил папу в последний раз.
Он приехал из Лавры с братиями, привез продукты для пустынников, услышал о папе, что он при смерти, и поспешил к нам. Священнослужителей в Абхазии в это время было мало. Слава Богу, успел его причастить, а через сутки папы не стало. Милость Божья какая была! Папа ухаживал за больными, помогал монахам, принимал странников и получил за это благодарность от Бога!
И брат мой Борис так же тепло к монахам и странникам относился, много помогал им. Братьям-пустынникам подвозил продукты в опасные горные места, куда больше никто не рисковал забираться. Он помогал им носить ноши в их кельи, принимал их у себя дома. Все его знали, любили и шли к нему за помощью.
Владыка Зиновий так вспоминает о моем брате:
«Боря Зимарин очень много помогал нам, подвозил в горы, носил ноши монахам. КГБ не боялся. Тогда же монахов воспринимали как врагов-антисоветчиков, их травили, за ними охотились. Когда мы приезжали за продуктами для пустынников, полностью заполняли либо его машину, либо ГАЗик матушки Ольги и отвозили на пасеку (последнее место, куда могла доехать машина).
Кельи матушек-пустынножительниц находились недалеко от пасеки, но несколько километров надо было подниматься в горы и знать к ним дорогу. Поблизости от их келий и было место – тайник, где мы оставляли мешки с провизией для пустынников. Чаще всего провожал нас туда именно Борис».
Как-то тайно привезли к нам послушника Василия. У него началась гангрена, он просто погибал, ногу хотели отнять. Брат сразу привез врачей, они оказали ему первую помощь, потом мы лечили его народными средствами. По Божьей милости, у него все прошло, его выходили. Я познакомилась с отцом Василием в другой раз, когда он лечился у Бориса – сильно обжег пятку о раскаленную печку во сне. Был очень слаб и прикован к постели. Мы за ним ухаживали.
†††
Здесь хочется дополнить рассказ Марии. Борис был охотником, ходил в том числе и на медведей, которые очень докучали пустынникам. Продукты для них прятали в земле, в специальных тайничках. А медведи их часто обнаруживали и съедали запасы. Однажды Борис расставил капканы на медведя и по неосторожности сам попал в один из них. Помощи оказать ему было некому, так как места эти были безлюдны. Он истек кровью. Нашли его через несколько дней мертвым. Узнав об этой трагедии, многие братия спустились с гор, чтобы помолиться об упокоении его души и проводить его в последний путь. На сороковой день одному иеромонаху приснился сон: «Сарай из досок, в нем много людей в рабочих грязных одеждах. А в конце сарая – Борис среди них. Там было почти темно, свет чуть-чуть пробивается в щели. Дверь закрыта. И вдруг она открывается, и появляется монах. Зовет Бориса. Он идет к нему через толпу. Слышатся голоса: “Да, Бориса монахи вымолили, а нас кто?”»
В своей земной жизни Борис творил много милостыни, добрых дел. А это избавляет от погибели душу.
Упокой, Господи, его душу в селениях праведных. Отец Мардарий его любил и молился за него как за благодетеля.
Чудо исцеления моей души
Воспоминания рабы Божьей Татьяны (г. Задонск)
Мои первые воспоминания об отце Мардарии относятся к концу 90-х годов. Тогда я еще ничего не знала о батюшке. Наши пути пересеклись случайно, однако впечатление от мимолетной встречи осталось на всю жизнь.
Мне вспоминается летняя паломническая поездка в Абхазию. В Новом Афоне я попала в монастырь святого апостола Симона Кананита, где в тот день был престольный праздник. Людей собралось много, и по окончании богослужения все начали разъезжаться кто куда. Многие, в том числе и я, пошли на железнодорожную станцию Псырцхи, расположенную недалеко от монастыря. Мы ждали электричку в Сухуми. Вся платформа была заполнена народом. Среди паломников были люди самые разные: и миряне, и священники, и монашествующие, и даже пустынники... Но чувствовалось какое-то оживленное единение – всех переполняла радость, в благодушно-приподнятом настроении все общались друг с другом, о чем-то беседовали.
Случайно мой взгляд упал на человека, который стоял чуть в сторонке от основной группы людей. Он значительно отличался от других – вся эта оживленная атмосфера, казалось, была не в состоянии нарушить его внутреннее умиротворенное уединение.
Потом я увидела, что он сел прямо на платформу и свесил ноги в железнодорожный пролет... Меня заинтересовал его облик, и я начала потихоньку наблюдать за ним. Это был пожилой человек с густыми, уже с проседью, пышными волосами. Вероятнее всего, монах. На нем был серенький, изношенный, застиранный подрясник. Нет, в облике его абсолютно не было ничего угрюмого или мрачного... Просто чувствовалась особая сосредоточенность – он словно ушел глубоко в себя. Было ощущение, что, находясь тогда среди нас, он одновременно пребывал где-то очень далеко...
«Не от мира сего...» – подумала я. Впечатление было настолько сильным, что я все же спросила одного из братий: «Кто этот человек?» Мне ответили: «Старец из пустыни, отец Мардарий...»
Вторая, уже более значимая для меня встреча с отцом Мардарием состоялась через несколько лет в кафедральном Благовещенском соборе города Сухуми. Батюшка был еще зрячий и иногда приходил в собор, чтобы помочь священникам исповедовать прихожан или совершить необходимые требы.
В тот период со мной случилось серьезное искушение. Дома мне приходилось общаться с человеком, в поведении которого время от времени проявлялась одна очень некрасивая черта – обидчивость. Терпеть это мне было довольно тяжело, а потому я возмущалась, от сердца осуждая «себялюбца». Думаю, за это Господь и решил преподать мне урок – ведь лишь изведав на опыте «что есть что», мы, самоуверенные и гордые, начинаем сострадать немощам ближних.
Однажды между мной и тем человеком случилось недоразумение, после которого последовал взрыв обиды. В результате – был потерян мир в душе.
Но это было лишь началом. Дальше, при одном только виде «обидчика», я начинала заводиться с полуоборота – внутри все переворачивалось...
Могла ли я представить, что такое когда-либо случится со мной?! Ведь прежде я была о себе гораздо лучшего мнения, считая, уж с кем с кем, но со мной подобного не произойдет! А потому испытывала двойное мучение: собственно от страсти и от необходимости смириться с новой, весьма неприятной, самооценкой. Начала бороться: молиться, исповедоваться, причащаться.
Надо сказать, к исповеди я приступала с четким осознанием греха – каялась, как мне казалось, искренне. Только сердце при этом отстояло «далече», не принимало участия в покаянии, несмотря на все мои усилия... Быть может, оно наказывалось «окаменением» за мою бессострадательность?..
Время шло, но ничего не помогало. Душу все чаще и чаще смущали помыслы: «Ведь я исповедуюсь – почему же нет облегчения?!» Пока, наконец, не поняла: то, что происходит, есть попущение Божье. Но это благое осознание я не смогла принять правильно, как подобает православной христианке, а потому погрузилась в глубокое уныние.
В таком скверном состоянии прошло около года. И вот наступило лето. Я вновь поехала в Сухуми.
Был какой-то праздник, я подготовилась к Причастию и на богослужение пошла в Благовещенский собор. Народу собралось много, я заняла очередь на исповедь...
Что за священник, к которому выстроилась очередь, было мне безразлично. Мне нужно было исповедоваться, хоть кому-нибудь, и только. Однако аналой, за которым принималась исповедь, стоял на солее, что давало возможность хорошо видеть, кто совершал таинство, а потому я успела рассмотреть батюшку. Это был седенький, худенький старчик, с каким-то неземным, «не от мира сего», лицом. Вряд ли тогда я вспомнила, что уже встречалась с ним. Но в тот миг, в соборе, весь его необыкновенный облик снова глубоко поразил меня. Я просто не могла оторвать глаз и не могла понять, что происходит со мной. Я вглядывалась в батюшку так, будто увидела перед собой неземное существо...
И вдруг я почувствовала: «Я этому человеку расскажу все! Подниму из глубин моего сердца все детали того бедствия, в котором нахожусь. Я расскажу, я буду плакать и рыдать! Я буду умолять, чтобы он помолился обо мне. И Господь поможет...» Мое сердце трепетало, оно раскрылось и загорелось огнем животворящей надежды. Я стояла, окрыленная приближением сокровенного момента, которого тогда уже так жаждала моя душа...
Но когда в очереди на исповедь оставалось всего несколько человек до меня, из алтаря вышел другой священник, он подошел к батюшке, что-то тихо ему сказал и подменил его, чтобы продолжить исповедь людей.
Когда «мой» батюшка ушел в алтарь, я почувствовала, как сердце, столь внезапно обретшее надежду, начало снова сворачиваться и закрываться. А ведь минуту назад я была полна решимости раскрыть всю глубину своих мучений! Увы, я почувствовала, что не скажу ни слова... Вернее, исповедуюсь как всегда...
Умом я не могла понять, почему вдруг произошли такие резкие перемены в моем сердечном состоянии. Ведь ни тот, ни другой священник мне не были знакомы. Я размышляла и сердилась на себя: «Ну какая разница? Благодать священства на всех одинаковая... Таинство Исповеди совершается, лишь бы мое сердце искренне каялось. Исповедь вообще принимает Сам Господь, а священник только свидетель...» Но сколько я ни ругала себя, а сердцу, как говорят, не прикажешь...
Удрученная такой неожиданной потерей, я уже вновь равнодушно наблюдала, как исповедовался стоящий предо мной человек, как наконец подошла моя очередь... И вдруг... Из алтаря вышел тот старец и снова занял свое место у аналоя. Тут же я почувствовала, как помимо разума, помимо воли мое сердце затрепетало, мгновенно раскрылось, и вновь прорвался покаянный плач...
Выслушал меня очень внимательно отец Мардарий и был немногословен. Но каждое его слово проникало в глубину моей души. В его простых и понятных словах не было ничего формального, ничего лишнего, но я чувствовала: они шли от сердца к сердцу, сокровенно – только для меня: «Деточка, я хорошо понимаю тебя. То, что ты несешь, – действительно очень тяжело. Эта страсть иссушает твое сердце, просто уничтожает его... Но ты не отчаивайся – Господь тебя исцелит». Затем он прочитал надо мной разрешительную молитву.
Это был потрясающий урок! Ведь для отца Мардария я была обычной исповедницей, чужой и незнакомой, и чисто по-человечески уделять мне такое сердечное внимание не было оснований. Как бы он мог поступить в обычном порядке? Промолчать. Или же провести беседу на тему «что такое хорошо и что такое плохо». Мог бы даже просто отругать, в конце концов.
Но он дал мне больше, чем можно было ожидать – живое сострадание. И какое оно возымело действие! В тот момент батюшка явил мне пример того, что такое любовь, заповеданная нам Богом...
Необыкновенное состояние, в котором я отошла от аналоя, помню до сих пор. Тогда, конечно, сразу я не могла понять, что произошло. Но когда понемногу начала приходить в себя, ясно ощутила, что страсть, терзавшая мою душу, отступила. Я почувствовала, что свободна!
И это было действительно так. Возвращаясь домой, я все же немного побаивалась, что при встрече с человеком, о котором не могла мирно даже помыслить, обида снова даст о себе знать. Но нет, я вернулась другой!
С тех пор общение с ним было вполне благодушным. Более того, со временем оно переросло в глубокое взаимопонимание.
Действительно, тогда – во время исповеди – по молитвам отца Мардария произошло чудо исцеления моей души. Такое проявление любви Божьей запомнилось мне на всю жизнь. И не просто запомнилось, но и имело важные для меня последствия, о которых умолчу. Скажу только о благодарности Богу за Его Промысл и о чувстве признательности человеку Божьему, через которого этот Промысл совершился.
Вечная тебе память, дорогой батюшка Мардарий!
Господь да помянет в Своих небесных обителях твою любовь, которая, воистину, есть прекраснейшая из добродетелей!
†††
Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем, как Он.
День тихой, светлой радости
Из воспоминаний иеродиакона Феофила (г. Сочи), записанных сразу после погребения батюшки
Отца Мардария я знаю с детства. Я родился в Абхазии и духовно окормлялся у этих великих подвижников: отца Мардария и отца Гавриила, ныне покойных. Мне было девять лет, когда меня в первый раз ввели в алтарь. И тогда благодатный луч света Христова коснулся моего детского сердца. После этого меня как будто на ладошках несли. Каждая встреча с пустынниками – это незабываемые впечатления. Когда батюшка спускался с гор и останавливался в доме монахини Олимпиады, я прибегал к матушке и встречался с ним. Мы вместе ужинали, общались, молились. Все это очень сильно трогало детское сердце. Моя первая исповедь у отца Мардария произошла в двенадцать лет. Я осознанно исповедовался в течение часа. На улице были тучи, а после исповеди выглянуло солнце, как сегодня, и все согрело. Я помню свое состояние, когда вышел из кельи, где происходила исповедь. Было ощущение, как будто у меня появились крылья... и стало очень легко на душе. Моя мама – тоже духовное чадо отца Алексия, но, к сожалению, она не смогла приехать попрощаться с батюшкой.
Говорить о нем можно много, но я думаю, что сегодня вы и сами были свидетелями необыкновенных знаков и знамений, происходивших во время выноса его многострадального тела, молитвословий, отпевания и погребения. Вы сами прекрасно все видели. Внутренняя жизнь этого подвижника, мне кажется, похожа на ту стихийную бурю, которая ныне неожиданно разыгралась. Сколько он перенес искушений, сколько нападений со стороны сил тьмы, живя в пустыне и в миру!
Батюшка был человек высочайшей духовной жизни. Он был необыкновенно добрым, нежным, чутким и ласковым, болеющим душой и молящимся за приходящих к нему людей. Сегодня и печальный, и в то же время какой-то трепетный, волнующий день тихой, светлой радости. Надеемся, что мы обрели нового молитвенника за нас на небесах. Сегодня даже природа подтверждает нам это.
†††
Пребывай на земле и в обществе человеческом как странник. Ты – странник. Земля – гостиница. Неизвестен час, в который будешь призван. Призыв неизбежен и неотвратим; отказаться или воспротивиться невозможно. Приготовь себя святой молитвой к радостному исшествию из гостиницы.
Свт. Игнатий (Брянчанинов)
Матушки рядом с пустынниками
Монахиня Ангелина
Краткая история жизни и мученической кончины, рассказанная ее сыном
Блажени, яже избрал и приял еси, Господи, и память их в род и род.
Из заупокойной службы
Господи, благослови!
Монахиня Ангелина, в миру Белова Александра Дмитриевна, родилась в 1928 году в Калужской области, Козельском районе, в деревне Восты. Мать ее Пелагея и отец Димитрий были крестьянами. В семье было еще два брата – старший Димитрий и младший Василий. В начале войны отец и старший брат были призваны на фронт и оба погибли.
Пелагея Севастьяновна была человеком набожным, старалась не пропускать ни одной службы в церкви. Воспитала так и своих детей. В семье была строжайшая дисциплина. Рано утром Пелагея будила всех детей. Те сползали с печи и долго и усердно молились. Неукоснительно соблюдались все церковные посты и правила. В деревне была очень красивая церковь, и пока ее не закрыли, каждое воскресенье и в праздники на богослужение ходили всей семьей. Как полагается, исповедовались, причащались. Никогда не забуду, с каким восторгом мама рассказывала, как они еще совсем в юном возрасте пекли жаворонков ко дню памяти сорока Севастийских мучеников, и как радовались празднику Пасхи. А потом наблюдали, как под горой река Жиздра несла бурным весенним потоком глыбы льда, круша и ломая все на своем пути.
В деревне в то время у каждой семьи было свое личное подсобное хозяйство. На своей земле пахали, сеяли овес, рожь, на огороде сажали картофель, капусту, свеклу, огурцы и прочее. Этим кормились весь год. Летом и осенью ходили в лес собирать грибы и ягоды, которые также заготавливали впрок на весь год. Вся деревня целое лето работала от зари до зари. Надо было успеть и сено покосить, и урожай собрать, и зерно высушить и обмолотить. В деревне было две мельницы, и каждый крестьянин знал, когда его срок молоть зерно. Зимой же с раннего утра занимались скотиной, а длинными вечерами под керосиновыми лампами женщины пряли и ткали. Ни о какой праздности не могло быть и речи.
Так продолжалось примерно до 1937–38 годов, когда советская власть добралась до нашей деревни. Всех поголовно стали загонять в колхоз. А кто сопротивлялся, обкладывали непомерным налогом, отбирали скотину и землю.
Непосильные налоги, давление и угрозы усиливались с каждым месяцем. Закрыли храм. Начались аресты неподчинившихся крестьян. Весной 1941 года, когда у семьи уже нечего было забирать (отобрали все зерно, увели корову и лошадь), поздней ночью пришли чекисты арестовывать и саму Пелагею Севастьяновну. Незадолго до этого она успела зарыть в землю сундучок с богослужебными книгами и святоотеческой литературой. Чекисты поставили детей на середину комнаты, проводя обыск, перевернули все вверх дном, однако не нашли ничего антисоветского. Обыск продолжался всю ночь.
Но рано утром все равно зачитали ордер об аресте и увели Пелагею Севастьяновну. Прощаясь, все рыдали – и мама, и братья знали, что расстаются навсегда. А 20 июня арестовали и бабушку. За день до начала Великой Отечественной войны. Мама потом часто вспоминала: успели!
Через месяц с небольшим так называемая «ежовская тройка» судила Пелагею Севастьяновну. Судили ее по 58-й политической статье – за неповиновение советской власти, за веру в Бога, за религиозное воспитание собственных детей. Повесили клеймо – «кулаки»! Статья грозила расстрелом, но на суде защитник указала на то, что у подсудимой трое детей и что она никогда не занималась антисоветской пропагандой и агитацией. Расстрел заменили десятью годами лагерей. Моей маме было тогда тринадцать лет.
Началась война. Линия фронта проходила прямо по Козельскому району. Всех взрослых призвали на фронт, а детей было решено эвакуировать в город Куйбышев. Везли в товарных вагонах. В Куйбышеве всех распределили на военный завод, поставили обтачивать на станках детали для автоматов. В общем, работали на фронт. Дневной паек был детский и настолько мизерный, что хватало его только на то, чтобы не умереть. Соли не было вообще. От нехватки соли у моей будущей мамы Александры выпали все зубы.
Под конец войны мама вернулась в родную деревню Восты, но на месте дома обнаружила только огромную яму. Фашисты сожгли всю деревню. Мама занялась поисками сундучка и нашла его в целости. Взяла старинные книги и с ними отправилась в Малоярославец, где жила ее родная тетя Федосья, которая и приютила ее у себя.
Несладко жилось в послевоенное время. Тяжелая работа, бедность. И через несколько лет мама перебралась в Москву. Там она устроилась на кирпичный завод. В ее обязанности входило возить вагонетки с кирпичами. В результате на ногах были отбиты все ногти падающими с вагонеток кирпичами. Но быт стал понемногу налаживаться. Маму приютила у себя в большом доме в Медведкове дальняя родственница. В этом доме она выделила маме шестиметровую комнату, а в дальнейшем ее туда прописала. Та родственница была совершенно неверующим человеком, а помогла ей потому, что приехавшая девушка была круглой сиротой. И мама, конечно, отвечала ей огромной благодарностью, помогая во всем по хозяйству.
Шли семидесятые годы двадцатого века. Мама Шура повзрослела, похорошела, превратилась в милую и добрую девушку. Ее христианское воспитание и строгое целомудрие удивляло многих парней, которые хотели ухаживать за ней. Одного она выбрала и вышла замуж – по любви. Родился первый сын – мой старший брат Николай, а потом появился на свет и я. В скором времени отец бросил маму из-за того, что она верила в Бога и ходила в храм. С Божьей помощью она одна стала растить нас двоих. Сколько было непосильного труда и молитв, сколько слез было пролито за нас, чтобы Господь нас сохранил и уберег от бед и напастей! Мама работала в двух местах, чтобы прокормить нас, чтобы мы не ходили в заплатках. И всегда находила время на храм. Молилась дома по ночам, читала каноны, акафисты, Евангелие, Псалтирь... Уже тогда она вела монашескую жизнь.
Сразу после войны мама начала наводить справки о моей бабушке Пелагее Севастьяновне – своей маме. Наконец ей удалось узнать, что та, промучившись несколько лет в лагерях, от невыносимых условий и тяжелых болезней умерла – где-то в Архангельской области. Думаю, что моя бабушка – новомученица и исповедница. По рассказам мамы, в последнем слове на суде она говорила «ежовской тройке»: «Господь Иисус Христос да сокрушит главу змия! Придет время, и безбожная ваша власть будет повержена!» Она была очень сильным, волевым и бесстрашным человеком, и в то же время люди ее запомнили простой, доброй труженицей. Царствие ей Небесное и вечный покой!
В конце 1960-х годов Москва стала быстро разрастаться, старые деревенские дома и бараки начали сносить, а людей переселять в многоэтажные новостройки. Подлежал сносу и наш старый дом. Мы об этом не жалели, ведь зимой там было очень холодно. Приходилось все время топить печь. Мама сама колола дрова и подбрасывала в печь, но в комнате все равно было так холодно, что вода в ведрах замерзала. Мама спала с нами, согревая нас своим теплом. Когда в конце 1969 года нам дали комнату в коммунальной квартире с общей кухней и двумя соседствующими семьями, мама была просто счастлива. Старший брат пошел в первый класс, а вскоре и мне пришло время записываться в школу. Помню, завуч меня спросила: «Когда ты родился?» А я по детской наивности говорю: «На Пасху». Завуч сразу заподозрила что-то неладное и еще раз переспросила конкретную дату. Мама, конечно, попала в разряд неблагонадежных родителей – в то время везде царствовало безбожие.
Однажды в школе на уроке физкультуры, когда мы переодевались, у меня увидели нательный крестик. Непорядок! Каждый раз, когда учитель видел мой крестик, он снимал его с меня, а мама дома снова его надевала. Так с семи лет я постоянно испытывал притеснения со стороны школы, которая навязывала всем веру в светлое коммунистическое будущее и убивала веру в Бога. Руководство школы знало, что мы с мамой ходим в церковь, молимся, что у нас дома на стенах висят иконы. Маму постоянно вызывали в школу на родительские собрания, укоряли, грозили отчислением ее детей. Так мы и жили – в постоянном страхе.
Для меня храм был родным домом, где все было понятно, все радовало сердце. Постепенно я стал интересоваться службами. Мне все церковное нравилось, особенно великопостные службы, чтение Великого покаянного канона, Пассии, Великая Страстная седмица и, конечно же, Святая Пасха – праздник праздников и торжество торжеств! У меня появилась тяга к церковному пению. Дома с мамой мы постоянно пели молитвы и акафисты. Мама, несмотря на гонения со стороны властей, никогда не унывала и не падала духом. Единственное, что ее огорчало, – это нежелание моего старшего брата ходить в церковь. Если до четырнадцати лет он еще участвовал в церковных службах, то потом у него появились совсем другие интересы.
Мама очень скорбела, и я заметил, что ее стали мучить сердечные боли. Я стал бояться, что мама умрет. Ведь мы были с ней единое целое. Часто, уходя в школу, я по детской простоте оставлял ей на столе записку: «Мамочка! Ты смотри только не умри!»
Пятая заповедь гласит: «Почитай отца твоего и мать твою, [чтобы тебе было хорошо и] чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исх. 20:12).
Шли годы. Ближайшим к нам приходом был храм Тихвинской иконы Божьей Матери. Настоятелем там был старенький митрофорный протоиерей отец Александр Солертовский († 1984), фронтовик, участник Великой Отечественной войны. Ему прислуживал иеродиакон Алексий (Тепляков, † 29 августа 1986), перед кончиной принял схиму с тем же именем, но в честь другого святого – Алексия, человека Божия. Все они давно уже почили о Господе. А алтарницей была монахиня Людмила – будущая схимонахиня Никодима, которая тридцать с лишним лет отдала храму и теперь покоится рядом с этим же храмом, на Алексеевском кладбище. Схимонахиня Никодима была очень открытым к людям человеком. Она с благоговением исполняла свое послушание, всех любила. Заметив в церкви маму со мной, она обратила на нас внимание, мы познакомились. Я стал проситься петь на клиросе, и она упросила регента принять меня в хор. Так я стал петь в церковном хоре. Счастью моему не было предела! Я старался. Бывало, приду – никого из певцов еще нет, достану все книги, которые нужны. Они приходят, а все уже готово. Только пой и молись! Регент (звали его Николай Павлович) радовался за меня. А я еще больше старался. Скоро запомнил все восемь гласов и другие песнопения, хотя и не имел никакого музыкального образования.
Схимонахиня Никодима, видя благочестие моей мамы, стала проявлять к ней все большее внимание и как-то обратилась к ней напрямую: «А ты никогда не думала принять монашество?» Мама от неожиданности заплакала: «Да, давно об этом мечтаю. Но я недостойна... Моя всецелая любовь – это Господь, и за Его крестные страдания, за нашего Спасителя я готова хоть сейчас умереть!» Эти слова были искренни, мама действительно была готова на это. Еще до принятия ангельского чина она молилась и исполняла монашеское правило, знала наизусть Псалтирь и множество акафистов. Церковь для нее была спасением и утешением.
Так они разговорились о монашестве. Схимонахиня Никодима рассказала, что ее постригал старец архимандрит Амвросий, который за свои убеждения сидел не один год в тюрьме. Старец этот жил в поселке Балабаново Калужской области. Матушка Никодима часто к нему ездила и однажды рассказала о моей маме. И батюшка благословил готовиться к постригу.
Поздней осенью 1974 года мы поехали в Балабаново. Архимандрит Амвросий отслужил всенощную, а после литургии совершил монашеский постриг. Дал маме имя Ангелина – в честь блаженной Ангелины, деспотиссы Сербской. Произошло это в день празднования Казанской иконы Божьей Матери, 4 ноября.
Мама осознавала всю меру ответственности монашеского звания. А еще надо было нас двоих кормить, растить и учить. Как же ей было тяжело! Она была хрупкой женщиной, небольшого роста, измученной войной, лишениями и скорбями. Но мама никогда не унывала. Закалку она получила от своей мамы – моей бабушки Пелагеи Севастьяновны...
Октябренком я не был. Но в пионеры меня заставляли вступать. И мама опять стала за меня сражаться. Вся школа ополчилась на нее. Моя первая учительница даже сама купила мне пионерский галстук, считая, что у мамы нет средств, не понимая, что дело не в деньгах, а в религиозном воспитании. Давление на нас продолжалось весь учебный год. Каждый месяц маму вызывали на родительское собрание, угрожая лишить ее родительских прав, а меня отправить в детский дом. Однажды меня вызвали к директору, поставили в центре кабинета и стали задавать провокационные вопросы. Например: «Белов! Ты в какой стране родился? Ты же родился в Советском Союзе!» Тогда, в 1974 году, Советский Союз был символом безбожной коммунистической власти. Но мама успела подготовить меня к «допросу». Так что на этот вопрос я ответил так: «Я родился не в Советском Союзе, а в России». С тех пор маму и меня стали называть «антисоветчиками». Маме удалось отстоять меня, и я не вступил в пионеры. Но после этого давление на нас только усилилось.
В эти годы начали менять старые зеленые паспорта на новые, с красной обложкой. Сейчас, конечно, мы относимся к этому спокойно. Но в то время среди православных было волнение и беспокойство – что бы это значило? Разговоры на эту тему открыто в храмах не велись. Но, слава Богу, можно было услышать проповедь с амвона, узнать о значении церковных праздников, о житиях святых... Это было огромным благом для верующих, жаждущих живого слова о Боге.
В середине зимы 1976 года, после Крещения, в нашем Тихвинском храме появилась незнакомая прихожанка в монашеском одеянии, и мама с ней познакомилась. Это была монахиня Вероника. Маме она понравилась, и мы стали приглашать ее к себе по праздникам на обед. Монахиня Вероника рассказывала нам об удивительной жизни пустынножителей Кавказа. Для нас, гонимых советской властью, эти рассказы открыли путь к новой жизни, возможность спасения от неминуемой беды. Ведь маме угрожали, что отберут меня и отдадут в детский дом. Мама решила оставить Москву, квартиру и ехать в Кавказ, в горы. Ехать на подвиг! Я был счастлив!
Все произошло очень быстро. Видимо, была на то воля Божья. Мама купила билеты на поезд до Сухуми, собрала кое-какие вещи, мы закрыли квартиру и поехали на Курский вокзал. Мама знала, что уезжает навсегда. А я еще этого не осознавал. Мама даже не сообщила в школу, что я больше не буду в ней учиться, не стала увольняться с работы. Московская жизнь для нас умерла. В миру маму постоянно унижали, оскорбляли. Даже соседи по дому говорили: «Вон пошла “подсвечник”». Она всегда ходила в длинных платьях, а тогда это не только было не модно, но и вызывало осуждение.
Москва, прощай!
Наш поезд несся на юг. Было это в 20-х числах февраля 1976 года. Спустя сутки мы заметили, как быстро меняется пейзаж за окном. Становилось все теплее, исчезли заснеженные леса и поля. До этого мы никогда так далеко не ездили. Правда, за год до отъезда из Москвы побывали в паломничестве по святым местам. Были в Киеве, Почаеве, Вильнюсе и в Рижской пустыньке у отца Тавриона. А чтобы выехать на юг, да на море?! К утру вторых суток, еще было совсем темно, я проснулся от непонятного шума. Эти звуки были какими-то особенными, необыкновенными, не такими, как в шумной Москве. Я вгляделся в окно и – Боже мой! – я увидел море. Наш поезд несся по берегу, а совсем рядом, за окнами, шумел прибой, плескались волны Черного моря. Я стал кричать: «Мама! Море! Ты видишь море?» Больше я уснуть уже не мог – прилип к окну и все смотрел, смотрел на новый, неведомый мне мир.
А когда рассвело, мы увидели, что над нами возвышаются горы. На склоне цвели необыкновенно красивые цветы, и вся дорога утопала в зелени. В первый раз мы увидели кипарисы и цветущие мимозы, стелющийся по земле и деревьям плющ. И – солнце! Как будто это был не конец февраля, а конец мая. Мы оказались в сказочной стране. Еще несколько часов езды – и мы вышли на перрон в Сухуми. А на улице двадцать градусов тепла!
Несколько дней мы жили у православных прихожан сухумского кафедрального собора. Ходили в храм. В то время Абхазскую епархию возглавлял митрополит Сухумско-Абхазский Илия – будущий грузинский Патриарх.
Через несколько дней мы выехали в горы. Автобус шел в Сванетию. К нашему удивлению, становилось все холоднее и холоднее. Если в Сухуми было лето, то тут везде лежал снег. Автобус поднимался все выше и выше, и снега становилось все больше и больше. Через четыре часа езды мы оказались в высокогорном селе Лата. Увидели снег двухметровой высоты. Но, невзирая на трудности, монахиня Вероника повела нас в горы. Мы шли по охотничьей тропе. Идти было тяжело, так как мы несли на себе свои вещи и все время проваливались в сугробы. Прошли мы примерно километров десять – точно уже не помню, пока не показались домики, стоящие прямо на крутых склонах гор. Нас приветливо встретили, накормили и уложили отдыхать. Я увидел матушек преимущественно преклонных лет. Ежедневно они вычитывали все церковные последования богослужебного круга. Молились с ними и мы. С нами из Москвы приехала раба Божья Лидия, с которой мы поселились в одной келии. Монахиня Вероника через некоторое время уехала в Москву, а мы остались и уже никуда не собирались уезжать.
Однако весной все изменилось: пришли местные жители и попросили нас покинуть это место. На выручку к нам неожиданно приехала монахиня Вероника. Она помогла нам собраться и сообщила, что теперь мы поедем в Георгиевку, добавив, что это греческое поселение, и там нам будет лучше, чем здесь. Лидия с нами не поехала, она серьезно заболела и впоследствии скончалась. Упокой, Господи, ее душу. Мне тогда было 12 лет.
До середины лета мы жили в Георгиевке. Греки нас приняли дружелюбно и даже некоторое время нам помогали. Отрадно было, что в селении открыты были два действующих храма – в честь Успения Пресвятой Богородицы и великомученика Георгия Победоносца. Георгиевку окружали очень живописные места. Горы, хребты и поляны казались как будто нарисованными, все утопало в зелени и цветах. Недалеко от селения жили матушки, а дальше, в горах, подвизались пустынники-отшельники – отец Василий, отец Кассиан и отец Павел. К тому времени они уже подвизались в горах около двадцати лет. Все жители были замечательными пчеловодами и огородниками. Благочестивые люди!
Через некоторое время мы перебрались из Георгиевки на одну из полян и обосновались примерно в десяти километрах от селения. Еще раньше, до войны 1941–45 годов, это место облюбовали монахи. У них там даже была построена небольшая церковь. Среди первопроходцев были иеромонах Савватий, схимонах Ермоген, монах Алексий и монах Петр. Отцы-монахи, основатели этого святого места, жили там много лет. Они расчистили поляну от кустарников и камней, и она стала пригодной для посадки культурных растений. Мы с мамой сажали картошку, фасоль, капусту и всякие огородные культуры. Еще раньше, до нас, монахи-основатели этой поляны посадили там много деревьев – грецкий орех, сливу, алычу, грушу. Не всякое дерево, конечно, давало хороший урожай, но с августа по ноябрь всегда какие-то фрукты были. И для нас это было большим подспорьем. В Георгиевске покупали мешками муку, из нее пекли хлеб. Покупали также крупу, масло, соль, сахар, рыбные консервы, а больше нам ничего и не надо было.
Зимы в горах очень снежные, с ноября по апрель нас заваливало снегом трехметровой толщины, так что никуда уже и не выйдешь. Запасались, конечно, дровами, которые тоже надо было на себе принести, распилить, уложить в штабеля... Когда из-за снега невозможно было из дома дойти до воды, топили снег. Никаких керосиновых ламп не было, освещение было лишь от лампадок, свечи берегли – их зажигали только на праздничные службы. Молились мы постоянно. Под воскресные и праздничные дни пели всенощное бдение (у нас ведь были богослужебные книги), а утром читали обедницу, акафисты, Апостол и Евангелие. Два раза в год мы с мамой выезжали в Сухуми, в кафедральный собор, чтобы исповедаться и причаститься Святых Христовых Тайн. Без Причастия нельзя. Но поездки эти были для меня невыносимыми, я всех боялся – отвык от мира, стал полудиким. К тому же у нас не было никаких документов, регистрации и прописки. Мы жили «на птичьих правах». А в то время даже на службу в собор приходила сухумская милиция и отыскивала пустынников и монахов. Были случаи, когда некоторых забирали в спецприемник, а туда попасть – не дай Бог...
На поляне была большая пасека. Хозяином ее был грек, который жил в Сухуми. Он позволил нам жить в его балагане (небольшом деревянном домике с обычным земляным полом). Этот грек научил меня пчеловодству.
Когда пустынножители – основатели этой поляны – выбрали это место, рядом находился так называемый «сухой ручей» – своего рода желоб, в котором не было воды. А через некоторое время в трех километрах выше из скалы забил неиссякаемый источник чистейшей воды. Монахи назвали это место «Сухая речка». Мы исследовали это место и сам источник. Он течет необыкновенно причудливо. То появляется в расщелинах скал, то исчезает, то кружит, то разливается, то опять пропадает. А потом с такой мощью вытекает из скальных недр! Потом опять от тебя убегает и устремляется вниз, впадая, в конце концов, в большую реку Джамбал. И дальше несутся речные воды примерно еще двадцать километров, пока не встретятся с еще более мощной рекой Кодори, а она уже примерно через пятьдесят километров впадает в Черное море.
Воду из этого источника мы носили коромыслом по два ведра до нашей келии – почти триста метров!
Вот так мы жили с Божьей помощью в горах, молились и трудились. Трудились все время. Без труда там не проживешь. Постепенно познакомились с другими, дальними, отцами-пустынножителями: отцом Василием Борганским (назван он так по месту пребывания на Борганах), отцом Кассианом – монахом-фронтовиком, выходцем из Почаевской Лавры, и иноком Павлом – специалистом на все руки. Он мог даже сделать деревянные наручные часы, не говоря уже о столах, стульях, кадушках, ульях и прочем. Для него не было ничего невозможного. В горах не было электричества, все приходилось делать обычным плотницким инструментом.
Отец Василий Борганский жил со схимонахом Серафимом, выходцем из Новоафонского монастыря. Когда в 1917 году большевики монастырь закрыли, всем монахам (а их там было около семисот человек) предлагали устроиться работать на гражданские объекты. А кто отказывался – того определяли в тюрьму. Схимонах Серафим сразу пошел в горы, не боясь смертельной опасности. Отец Серафим ушел в монахи еще при царе, и для него, кроме монархической, не существовало никакой власти. И он пошел в горы умирать, но не сдаваться. И прожил там на одних каштанах тридцать лет. Потом к нему пришел отец Василий на послушание (тогда он был еще молодым), они устроили пасеку, развели пчел, и у них появилась настоящая еда. Мед они обменивали на другие продукты.
Отец Василий двадцать лет прожил с отцом Серафимом в полном послушании и самоотречении, ухаживал за ним.
Монах Кассиан в пустыне прожил пятьдесят четыре года. Схиархимандрит Виталий (Сидоренко) постриг его в великую схиму в 1989 году. Он был его духовным отцом (а до этого пустынники окормлялись у схиархимандрита Серафима (Романцова)). Последние годы отец Кассиан жил в Параскево-Вознесенском женском монастыре, недалеко от Сухуми. Игуменья Серафима приютила его. Он искренне любил сестер обители, молился, заботился и духовно их окормлял. Говорил всем: «Палку, палку не забывайте. Носите все время с собой палку». Так он прикровенно напоминал им о необходимости все время молиться, творить непрестанно Иисусову молитву. И не только сестрам монастыря, но и женщинам-мирянкам. 1 февраля 2012 года (в день памяти преподобного Макария Египетского), после принятия Святых Тайн, он мирно отошел ко Господу. Отпевал его епископ, который незадолго до этого приехал в монастырь (об отце Кассиане можно прочитать в журнале «Задонский паломник»),
Я, недостойный, счастлив, что общался с такими замечательными людьми, подвижниками. Эти люди были настоящими «земными ангелами и небесными человеками». И Господь сподобил нас с ними общаться, пока мы жили в горах в течение десяти лет. От них я научился многому, особенно труду и молитве. Царствие Небесное и вечный покой им!
Мы с мамой всегда вспоминали основателей этого святого места, которые уже отошли ко Господу. Мы ходили на кладбище, где все они похоронены, и пели панихиды. Потом поставили им новые кресты взамен сгнивших, но теперь, наверное, и наши кресты постигла та же участь. Мама говорила: «Сынок! Когда я умру, похорони меня здесь, под этим огромным камнем». Она знала, что говорила. У мамы была вера в Бога как камень – «камень веры». Когда мама мученически скончалась, я выполнил ее наказ. Она покоится среди старцев-монахов под этим огромным камнем.
Хочу еще немного вернуться к нашей жизни на Сухой речке. Мы провели там почти десять лет – с 1976 по конец 1985 – в трудах и молитвах. Я брал святоотеческую литературу и с упоением читал, читал. Я повзрослел, стал юношей, а мама все больше и больше слабела. И вот случилось страшное. В начале зимы 1985 года охотники-греки пошли в дальние горы на охоту. Их было двое, обоим за шестьдесят. Что там с ними случилось, никто не знает, но они не вернулись. Сын одного из охотников возглавлял абхазский КГБ. Он занялся поисками пропавших людей. Как только их не искали! И с помощью вертолетов, и целые батальоны отправляли на прочесывание горных массивов. Но так никого и не нашли. А там, где мы жили, были такие пропасти, такие непроходимые леса по хребтам и ущельям, что тысячи людей могли пропасть без вести. Родственники пропавших охотников тогда ополчились на всех пустынников. Нас обвинили в том, что якобы мы видели, кто убил охотников, но скрываем это и тем самым становимся соучастниками убийства. Но нам нечего было скрывать, потому что мы никого не видели. Кроме того, помимо нашей поляны, были и другие, были охотничьи тропы, которыми, по всей видимости, они и пошли.
К делу подключился абхазский КГБ. Нас стали допрашивать, на каком основании мы вообще там живем – без документов, без прописки? Отца Кассиана не стали трогать, так как он был уже совсем старым. К тому же у него было свидетельство фронтовика. Стали гоняться за отцом Василием Борганским, у которого не было никаких документов. Его вообще собирались сдать в «психушку». Отец Василий в результате был вынужден оставить свое жилище и скрываться в дупле большой липы, а потом в пещере. После нескольких лет таких мытарств у него образовалась гангрена ног. А отец Павел к тому времени уже умер по старости. И остались только мы с мамой.
Что потом произошло с моей мамой, мне очень тяжело описывать. С тех пор прошло тридцать лет, а я все вижу, как будто это было вчера. Какой страх и ужас мы испытали, какие неимоверные мучения перенесла ни в чем не повинная монахиня – моя мама! Она всегда была готова пострадать за Христа. Но в момент трагедии у нее не было времени на рассуждение – только непоколебимая вера!
Мученичество и блаженная кончина
Это случилось в начале декабря 1985 года. Осень выдалась теплой и продолжительной. В горах еще не было снега. Поиски пропавших охотников продолжались. Однажды к нам явился сын одного из погибших охотников – сотрудник сухумской милиции. Явился абсолютно пьяным и в дикой злобе. Стал нас допрашивать, постоянно пугая, что убьет нас немедленно, если мы не признаемся в том, что мы знаем убийц и скрываем это. Это был громила, лишенный человеческого рассудка. Мама, монахиня Ангелина, видно почувствовала, что приближается ее час, и заранее надела на себя полное монашеское облачение. Весь вид ее показывал, что она не боится его угроз, как не боится и смерти. Бесстрашие хрупкой женщины перед остервеневшим опером еще больше разожгло в нем злобу. Вытолкнув меня за дверь, он стал избивать маму, нанося своими громадными кулаками тяжелейшие удары. Я дико кричал за дверью. Что со мной происходило в тот момент, я не могу описать. Я слышал, как полицай орал на маму: «Если вы такие честные и ты не виновата, я сейчас подожгу тебя, и все станет ясно». Мама, видимо, не сопротивлялась. А он все ждал, что мы, наконец, во всем сознаемся. А поджог – это последняя мера. Но маме не в чем было сознаваться, да и говорить она после сильных побоев уже не могла. Преступник поджег спичкой мамину мантию. Мама закричала. Пламя мгновенно охватило все ее тело. Я помню, что она еще какое-то время стояла и горела. Потом он позволил мне приблизиться к маме и затушить огонь, а сам быстро удалился. Но свое злодейское дело он уже сделал. Огонь мы смогли потушить, и сразу убежали в глухой лес, опасаясь, что он вернется и застрелит нас из нагана. Какой же терпеливой и выносливой была мама! Только в глухом лесу она застонала от боли. Когда мы вернулись домой и я помог ей скинуть с себя обгоревшее монашеское одеяние, – только тогда мы поняли, что произошло непоправимое. Обгоревший подрясник и хитон прилипли к груди и животу. На теле были сильнейшие ожоги. Она все сильнее стонала, мучась от невыносимой боли, а я был в шоке и не знал, что делать, чем ей помочь. Я помог ей лечь на деревянную кровать и начал рыдать. Я боялся, что от таких ожогов мама не выживет. Рыдал и смазывал маслом обгоревшие участки кожи. Поначалу показалось, что это немного помогло. Но мама продолжала стонать. Она еле говорила: «Ой, деточка, как же мне больно! Ты не представляешь, как мне больно и лихо. Я вся горю». А я стоял рядом и рыдал, и метался в поисках, чем бы ей еще помочь. Но людей и тем более врачей нигде в округе не было. До городской больницы десять километров по горной лошадиной тропе, а потом еще около шестидесяти километров на машине.
Конечно, маму немедленно нужно было спасать, но мы оба понимали, что попасть в больницу невозможно. И уповали только на волю Божью. Обгорели верхняя часть груди, шея и живот – это тридцать процентов кожи. Только потом, в больнице, я узнал, что с такими ожогами не выживают. Тем более в тех условиях, в которых мы оказались.
Мама лежала в таком состоянии в своей келии, я ее смазывал, делал холодные компрессы и все время рыдал. Ночами я не мог спать, земля и весь мир для меня померкли – я терял любимого, драгоценного человека. Есть я вообще не мог. Уже не помню, как кормил маму, и ела ли она вообще что-либо. Страдания и невыносимые боли усиливались. Так прошла целая неделя!
Георгиевские греки узнали о нашей трагедии – весть об этом распространилась далеко. Они испугались, потому что все там являются родственниками, многие стали ругать этого злодея. Решили, наконец, каким-то образом доставить маму в городскую больницу. Хотели сначала увезти ее на вертолете, но вертолет не мог приземлиться из-за того, что на поляне росли высокие деревья – грецкие орехи. Тогда решили по очереди нести маму на носилках все десять километров до дороги, по которой можно было доставить ее на машине до города, в больницу. Невозможно описать, как по горам и узким тропам несли мою страдалицу, как ей было невыносимо больно. А я шел за ними. Никогда не забуду, как ее голубые глаза, не отрываясь, смотрели на меня. Ее глаза стали небесными, лучезарными, неземными! Что мама чувствовала – не дай Бог никому это перенести. Эта горная дорога по камням – то вниз, то вверх, сплошная тряска на плечах четырех мужчин. Это настоящие мытарства.
Из села маму увезли на машине «скорой помощи». Ее положили в городскую больницу на улице Бараташвили. Это недалеко от сухумского кафедрального собора. За мамой нужен был постоянный уход, и мне позволили находиться рядом с ней все время лечения. Мама лежала в коридоре, и уже не могла самостоятельно есть и переворачиваться. Появились пролежни, от которых она страдала еще больше. Каждый день врачи делали ей так называемые перевязки – это когда с обожженных мест снимают, а вернее, отдирают присохшие бинты и марлю и накладывают новые, пропитанные мазью Вишневского. Эти каждодневные процедуры – как выдирание ногтей из пальцев. За сутки бинты присыхали к ожоговым ранам, их надо было отмачивать и потихоньку снимать. Думаю, каждый представляет, какая это адская боль. Раны начинали снова кровоточить, и все повторялось изо дня в день.
Когда старший брат Николай узнал о случившемся (а он уже был женат и жил в Москве), то хотел перевезти маму в столицу, положить ее в институт Склифосовского, но мама категорически отказалась от этого переезда. Я думаю, в Москве ее бы могли спасти – там все-таки и оборудование, и отношение врачей другое. В Сухуми же врачи практически ничего не делали, кроме этих пыточных перевязок. Как будто издевались над пожилым человеком. К тому же все знали, что она – монахиня, доставленная с гор, постоять за нее было некому. Я что-то пытался сделать, но что я мог? Сам запуганный, не знающий, как и с кем говорить. Брат, приехавший из Москвы, возбудил уголовное дело. Но мама отказалась что-то подписывать и вообще просила дело закрыть. Она знала, что если органы серьезно займутся расследованием, то это мне только навредит, меня могут реально убить. Она была права. К главврачу приходили родственники убийцы и через него просили передать маме, что если будет суд, то она больше своего сына не увидит. Я с мамой тоже беседовал на эту тему, и она мне говорила: «Сынок, ни в коем случае! Я всем все простила. Умоляю тебя, ради меня, чтобы не было никакого дела». И дело «замяли».
В сухумском соборе сразу же стало известно, что с гор привезли сожженную монахиню, что с ней находится сын и им нужна помощь. В больницу стали приходить верующие сестры, добрые люди, приносить еду, лекарства и перевязочный материал. Приходили каждый день. Мама всех благодарила, даже кое с кем разговаривала. Она была в своих страданиях как мученица первых веков гонений на христиан. Помню, первой пришла навестить маму инокиня Олимпиада (Агапова) – добрейшей души человек. Там я с ней познакомился и после маминой смерти полтора года жил у них в доме, пока меня не призвали в армию. Если бы не участие матушки Олимпиады, не знаю, был бы я вообще жив...
Две недели мама мучилась в больнице. Ничего не помогало, и врачи решили сделать ей пересадку кожи. На ожоговых поражениях кожа не нарастала, а если и нарастала тоненькая пленочка, то ее тут же отдирали во время перевязок, и все снова кровоточило. Это было сплошное страдание. Сейчас я думаю: неужели только так можно было лечить ожоги в конце двадцатого века? А может, они и не лечили вовсе, а лишь ставили эксперименты над беззащитной монахиней? Ведь ее даже в палату не положили, узнав, что она монахиня. Кто-то из посетителей отговаривал, а кто-то советовал согласиться на пересадку кожи, и мама дала согласие.
Пересадку кожи сделали, но это еще больше усугубило страдание мамы. Кожу снимали со здорового участка тела, но на новом она не приживалась. В результате вышло так, что кроме ожоговых поражений остались без кожи здоровые участки тела. Теперь их тоже нужно было лечить, смазывать, перевязывать и прочее, то есть мучения ее только увеличились. Страдания мамы невозможно описать, ей с каждым днем становилось все хуже. В скором времени пришел батюшка и причастил маму Святых Христовых Тайн. Матушки тоже приходили каждый день, старались духовно как-то поддержать маму и меня. За несколько дней до кончины маме было видение. Это был не сон, это было наяву, днем. К маме пришла святая великомученица Варвара. У нее в руках была маленькая чаша, и в ней совсем немного воды. Я в это время куда-то отлучился, а когда вернулся, она мне со слезами рассказала, что с ней произошло. «Вода – это жизнь. Мне осталось жить очень мало». Но плакала она не из-за того, что ей осталось мало жить, а от благодарности, что к ней пришла сама великомученица Варвара. Она показала маме, что та скоро избавится от земных страданий и уйдет в обитель Божью.
Я чувствовал, что маме ничего не помогает, но по-человечески все еще продолжал надеяться на лучшее. А мама уже исчерпала все свои силы. К тому же у нее было больное сердце, и оно больше не могло бороться за жизнь. Не говоря уже об изможденном постами и трудами теле.
Хотя я и старался время от времени поворачивать маму на бок, но у нее все равно начался застой в легких. В последний день жизни врачи даже не подходили к умирающей, а уборщица сказала, что маме осталось жить один день. Вечером мама впала в кому и в этом состоянии начала громко, строго кого-то бранить. Я старался разбудить маму, пробовал говорить с ней, но она уже меня не слышала. Это продолжалось несколько часов. Я все время бодрствовал. Но ближе к утру сон меня сморил, и я отключился буквально на час. Проснулся я от какого-то необъяснимого трепета и волнения. Словами это состояние трудно передать. В коридоре и во всей больнице воцарилась полная тишина. Я чувствовал, что мама здесь, но душой ощущал, что время исполнено. Подбежав к кровати, я коснулся руки самого дорогого и любимого человека. Она была еще совсем теплая. Я стал ее целовать, обнимать и рыдать. Но мама уже не принадлежала этому миру. «Многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь!» (Пс. 33:21). «Блажени, яже избрал и приял еси, Господи, и память их в род и род!» (из заупокойной службы).
Мама скончалась 30 декабря 1985 года. Благочестивые сестры меня уговаривали похоронить маму в Сухуми на Михайловском кладбище, но мама мне завещала упокоить ее на месте, где мы жили в горах, рядом с отцами-пустынниками. Под тем большим камнем. Ослушаться ее я не мог.
Отпевали маму на Михайловском кладбище, в Преображенской церкви. Чин монашеского отпевания совершил отец Иоанн – духовник Патриарха Грузии Илии. Мама лежала в полном монашеском облачении. Потом мы поехали на машине в Георгиевку, а оттуда снова греки несли маму на носилках десять километров, но уже почившую. Почти сутки мама находилась у нас дома (в своей келье). Со мной все время рядом был отец Кассиан. Он всячески меня поддерживал и успокаивал. Маму не бальзамировали и не замораживали. Со дня кончины прошло уже четверо суток, но никакого запаха или даже намека на это не было. Только при приближении к телу ощущалось легкое благоухание воска и как бы небольшое дуновение. Ночью мы с отцом Кассианом читали по маме Псалтирь, а на следующий день греки выкопали могилу. Погребли маму без гроба, как она и просила. Обложили могилу досками, как могли, и засыпали. Пустынник Геннадий сделал для мамы большой крест из акации. Вскоре и этого пустынника убили в горах, возможно, как свидетеля – он жил неподалеку от нас и знал о нашей трагедии.
Я еще некоторое время жил на поляне, в горах, и часто приходил на могилку мамы – мученицы монахини Ангелины. Но вскоре вынужден был выйти в мир, потому что находиться в горах было опасно – меня бы тоже убили как свидетеля. Мне шел двадцать второй год.
По милости Божьей у меня сохранился мамин монашеский кожаный пояс, обгоревший на ее теле, и платочек. Также сохранился мамин медный большой крест. Все это я храню как святыню. Вдыхаю мамин, родной до слез, запах!
Прошу у всех прощения.
Богу нашему слава во веки веков. Аминь!
Послесловие
Когда маму похоронили, меня приютила матушка Олимпиада, помогла мне сделать документы. По возвращении из армии я остановился опять у нее в Сухуми. Вскоре началась грузино-абхазская война, и мне пришлось оставить Абхазию и уехать в Москву.
Во время войны матушкам пришлось многое испытать – и стреляли, и бомбили, и минировали. Наступил голод. А после войны над одной из сестер матушки Олимпиады надругались бандиты, их грабили, и они тоже вынуждены были оставить Абхазию.
После маминой смерти пасека погибла: повадился медведь ходить за медом, переворошил все ульи, и пчелы погибли. Греки ставили капканы на медведя, но ничего не помогло. В нашей келье некоторое время жил монах, но он молодой был, неопытный, затосковал и ушел. Следом за ним какой-то гражданский человек жил, но тоже недолго. Я приезжал каждый год ухаживать за маминой могилкой и могилками упокоенных там старцев. И никогда не жалел, что мы с мамой уехали из Москвы.
Смиренная Василисса
Не так давно покинула этот мир одна из самых старых пустынниц – послушница Василисса. Больше двадцати лет она жила в пустыне (на Кавказе) и теперь упокоена на женском пустынническом кладбище. Проходя мимо келии, в которой она жила, диву даешься – как можно было тут жить? Войти в нее обычным способом нельзя – можно только пролезть на коленях. Окон тоже не было. Поэтому гостей Василисса не принимала. Да там их никогда и не было. Попали в ее келию «гости» только лишь после ее смерти. Влезли с большим трудом, чтобы вынести ее тело.
Из всех пустынниц, которые получали духовную поддержку и окормлялись у отца Мардария, самое высокое мнение у него было именно о ней, о Василиссе.
Ей не раз предлагали монашеский постриг, но она так и осталась послушницей. Отказывалась – видно, не хотела себе никаких чинов на земле. Она любила смирение и стремилась вырабатывать его в себе.
†††
Все сокровища заключены в смирении; все блага, все духовные богатства можно найти в нем. Сочти и перечисли их, потому что в смирении есть все... Смирение – стезя к Царству, дверь небесная, сад райский, трапеза сладостей, начало благ, источник благословения...
Прп. Ефрем Сирин
Она была из тех редких пустынниц, которые тщательно берегли свое пустынножительство. Пустынникам для поддержания своей жизни иногда приходится выходить в город за продуктами, инструментами и другими бытовыми вещами, а выходы в мир для них всегда сопровождаются духовными повреждениями. Так вот Василисса никогда не выходила в город. Была у нее для этого объективная причина – не могла она носить ноши: здоровье было слабое, болели ноги. На это она постоянно и ссылалась. Хотя на самом деле главной причиной было ее нежелание повредиться духовно. Потому что она знала: в пустыне открывается настоящий смысл жизни, знала, что он – в Боге, а не в мирских заботах. Часто из-за этого у нее бывали преткновения с другими пустынницами. Дело в том, что перенос нош является одной из самых трудных сторон пустыннической жизни. Современные пустынники уже не могут, подобно древним отцам, уйти в горы и питаться только одними продуктами леса. Хотя кавказский лес ими весьма богат и вполне бы мог прокормить пустынника – там растут и каштаны, и грибы, и лесные фрукты, и дикие ягоды, и травы. Но современным пустынникам, в основном, немощным, нужны для поддержания жизни хотя бы мука, сахар и соль, теплая одежда, топоры, пилы и другие подобные вещи.
Таскать ноши нужно в горы, и нести их приходится долго. Кроме того, нужно, чтобы кто-то тебе эту ношу дал, то есть найти благодетелей. Поэтому неспособность Василиссы участвовать в этом труде часто вызывала неудовольствие у матушек, живущих рядом с ней. Они, конечно же, делились с ней – ведь не могли оставить свою сестру без провизии, но и часто роптали на нее по своей немощи. Хотя она ни о чем их не просила, не опускалась в мирскую суету. Терпя все эти упреки, продолжала вырабатывать смирение. Она, как и все пустынножители, терпела и холод зимний, и летний зной, и всяческие неудобства, но всегда радовалась и благодарила Бога за все, пребывая в мирном духе и непрестанной молитве за весь мир.
†††
Внимай себе, добрая госпожа моя, и, сохраняя всегда молчание уст и безмолвие ума, непрестанно памятуй о Судилище и вечном мучении. Почитай себя уже умершею и не пекись ни о чем мирском. Об одном только ревнуй – чтобы всегда ходить по воле Божьей. Сидя в келье своей, в безмолвии и молчании, воздыхай и молись с усердием. Да будет всегда в уме твоем память о Боге и память о смерти, чтобы демоны не нашли места вложить в сердце твое лукавые помыслы.
Из собрания наставлений аввы Исаии
«Часто, направляясь к себе, – вспоминает иеромонах Григорий, – я останавливался у ее келии. Василисса почти всегда в это время читала Псалтирь. Но прерывала чтение, угощала меня теплым чаем, спрашивала, не развалился ли еще мир, радовалась тем небольшим гостинцам, что я ей приносил, а иногда и сама угощала меня лепешками собственного приготовления».
Когда перед смертью смиренную Василиссу посетили непрошенные гости из мира и спросили у нее: «Как же Вы, матушка, в таких тяжелейших условиях живете»? – Она ответила: «Бог терпел, и нам надо все терпеть», – и угостила их лепешкой.
Теперь она сменила свою келию на другую – постоянную. А та, временная, скоро рухнет, ведь в ней никто уже жить не сможет. Уходят старые пустынники, оставляя нам примеры своей жизни, чтобы и мы, смотря на них, совершали свое странничество на небо.
В послании святого апостола Павла к Галатам сказано: «...Нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3:28).
О Василиссе можно сказать: она питалась святой пищей смирения, чтобы пребывать в святом дому терпения.
†††
Дом души – терпение: потому что она живет в нем; пища души – смирение: потому что она питается им
Св. Илия Екдик
Монахиня Ольга, в схиме Виталия
Спускаясь с гор за необходимым, многие пустынники останавливались у матушки Ольги, которая жила в Сухуми на улице Казбеги. После ее кончины в этом доме поселились ее послушницы Валентина и Людмила. Они берегут место, где жила матушка. Они так же принимают людей и молятся о них. Вот что послушницы рассказали о монахине Ольге.
Познакомились они с матушкой, когда по благословению старца Ахилы приехали вместе с ним в Сухуми. Привезли из Почаева необходимые вещи для пустынников. Так как пустынники останавливались у матушки, послушницы тоже остались у нее в ожидании пустынножителей.
Матушка Ольга находилась в постоянном движении, всегда ее видели за работой: то она пирожки пекла, то лекарственные травы собирала и сушила, сама косила, умела выкладывать печи, хорошо вышивала, обшивала скатерти крючком... За что бы она ни бралась, все у нее спорилось. Ночью, чтобы не спать, выходила доить козу. И это в два-то часа ночи! Подвиги свои скрывала, говорила, что утром соседи принесли молоко. Козочку ей подарил отец Наум. Говорит: «Иди встречать подарок из Москвы», – и назвал номер вагона. Она вагон-то нашла, а он оказался багажным. «Ну что там может быть?» – подумала матушка. Открыли – стоит коза, проводники улыбнулись и сказали, что она всю дорогу молоком всех поила.
Матушка рассказывала, что во время войны ее сестру забрали в Германию. Три года ее не было, а когда вернулась домой, то ее не узнали – так она была измождена. Матушка Ольга тогда еще девочкой была и сидела на печи. Видит: открылась дверь и зашла в дом незнакомая девушка. Мама, посмотрев на нее, подумала, что это нищая пришла просить подаяние. Пыталась сообразить, что бы ей дать, спросила:
– Может, вы хотите поесть?
– Да, не откажусь, – ответила незнакомка.
– Так, может быть, вам и ночевать негде? Тогда оставайтесь у нас.
– Мама, так это же я, Валя.
Ей удалось бежать из плена, спрятавшись в бочке с навозом.
Еще матушка рассказывала, как святитель Николай помог ей купить этот дом на Казбеги. Переехали из Украины в Абхазию восемь или десять семей, сначала поселились в селении Мерхеул. Муж матушки тогда служил иподиаконом. В домах было сыро, поэтому все быстро разъехались. А матушка с семьей осталась. Она горевала, что детки ее были маленькими, часто болели, и усердно молилась святителю Николаю. И он услышал ее и во сне утешил: «Не скорби, я тебе дам такой дом, что все захотели бы в нем жить».
Отец Серафим (Романцов) и отец Кирилл (Павлов) благословили ей купить дом в Сухуми.
Приехав в город, матушка шла по улице, размышляя, у кого бы узнать, где можно купить дом. Какая-то женщина стирала на улице, матушка остановилась возле нее.
– Что стоишь, смотришь? – спросила грубым голосом хозяйка.
– Хочу дом купить. Вы не слышали, никто не продает?
– Я продаю, вот он, – сказала она. – Я хотела бы за него пять тысяч, а с тебя возьму девять, и ты их дашь мне.
Денег у матушки не было. Хатку в Мерхеулах они продали за бесценок. Отец Кирилл дал денег, сказав: «Срочно покупай. Этот дом тебя пять лет ждал». Она так и сделала. Дом оказался сухим, светлым, теплым, в пять окон – красота...
Матушка рассказывала, что, когда она жила на Украине, за ней все время ходил юродивый и говорил: «А я поеду в цветущую Грузию». Матушка никак не могла понять, зачем он повторял ей одно и то же. «Что ты мне это говоришь? Ну, езжай в свою Грузию, если тебе надо!» – ответила ему однажды. И лишь оказавшись в Абхазии, она поняла, что он имел в виду.
Приснился ей однажды сон – перед тем как она приняла монашество.
Сон был такой. Открылся алтарь, и из него вышел Красавец, весь светящийся. На полу лежала ковровая дорожка, она была такой мягкой, как пух, и ноги так и утопали в ней. Этот Красавец подошел к матушке и сказал: «Я – твой Жених, а ты – моя невеста». А у нее уже было двое детей и муж Григорий. Матушка спросила: «А как же Григорий?» – «И Григорий будет с нами». Вышли они на улицу, а там их ждала красивая карета с чудесными лошадьми. Села она в карету и поехала.
Впоследствии ее муж стал архидиаконом, а она монахиней.
Первым духовным отцом у матушки был схиархимандрит Серафим (Романцов). У матушки сохранилось предсмертное письмо отца Серафима своим духовным чадам.
Письмо:
«Возлюбленные отцы, братья и сестры. Я обращаюсь к вашей любви за молитвенной помощью вашей мне самому, так как приблизился конец моего жития с вами. Теперь имею великую нужду в молитвенной вашей помощи мне, отходящему от вас в путь далекий, предлежащий мне. Прошу вас, молитесь об оставлении многих моих грехов, да по милости Божьей благословение Его святое будет мне на новое жительство, да получу от Бога милость. Помяните любовь мою к вам, ради которой я пренебрегал собственною моею пользою, но всегда искал только вашу пользу. Во всем вам сострадал и во всякой скорби вашей сочувствовал вам. Но вместе с тем иногда по ревности ко спасению вашему грешил и гневом, укорял вас, хотя от чистой любви, желая спасения вашим душам. Но так как страсть незаметно примешивается ко всякому доброму делу, то могло быть, что иногда кого-либо и неправильно оскорбил или через меру укорил, или, как человек, кого чем-либо неправильно соблазнил. Потому прошу у всех вас прощения и усердных молитв ваших за меня грешного, чтобы безбедно переехать на новое место жительства, по Божьему соизволению. Я прощаю всех вас во всем, кто чем-либо оскорбил меня.
Ах! Отцы, братья, сестры мои возлюбленные, воздайте мне вашими слезными молитвами к Богу за мою любовь к вам, ибо вы все были в моем сердце. Я обо всех вас болезновал: со скорбящими скорбел, с воздыхающими воздыхал, с плачущими плакал. Вот приблизился ко мне тот день, в который я должен с вами разлучиться. Отцы, сестры мои дорогие во Христе, смиренно и усердно прошу вас, пролейте усердные моления ваши пред Богом о любящем вас, о грешном вашем духовном отце, недостойном Серафиме».
После кончины отца Серафима духовным отцом матушки стал схиархимандрит Виталий (Сидоренко).
Однажды у матушки случился гнойный аппендицит. Когда делали операцию, обнаружили еще и больной яичник, который тут же ей удалили. Перед тем как попасть в больницу, она испытывала невыносимые боли – такие, что однажды сказала: «Матерь Божья, кто бы взял шприц и вытянул из меня все это».
И приснился матушке сон. Пришла она в больницу, идет по коридору, а кругом полно людей. Она просит: «Пропустите меня, а то дома двое маленьких детей меня ждут». Ее пропустили. Заглянула она в дверь, а там сидит Женщина-доктор, вся в черном. Матушка пошла дальше. Обошла все кабинеты, но они закрытыми оказались, и она опять попала в тот кабинет. Сидит та самая Женщина, одетая во все черное. Взяв двадцатиграммовый шприц, уколола больную матушку и, вытянув, показала ей: шприц был весь заполнен гноем. После этого матушке сразу полегчало. Врач же сказала: «Я тебя приняла, и больше ни к каким врачам не ходи!» Матушка так потом и говорила: «Меня Матерь Божья приняла, и больше я ни к каким врачам не пойду».
Со временем у нее началась глаукома. Врач посоветовал ей: «Если сейчас не сделаете операцию, то ослепнете». И вот отец Иона благословил ее поехать в Одессу на операцию. Она знала, что не надо ехать, но не могла ослушаться старца. И во время операции она умерла. Сделали вскрытие, чтобы узнать причину смерти. Переворошили все органы и зашили – а наутро матушка ожила. Но так как все внутренние органы были нарушены, то всю оставшуюся жизнь она сильно болела.
Старец Кирилл благословил матушку ехать на обследование, и она съездила в Липецк. Профессор после осмотра сообщил ей, что у нее нет ни одного здорового органа, и чтобы ее вылечить, нужно все старые органы заменить на новые. Пошутил так. «Вот вам мой совет, – говорит затем, – никаких таблеток, никакой химии, лечитесь народными средствами, травками». После этого матушка прожила еще сорок с лишним лет. В больницу никогда не ходила, а лечилась сама. Собирала рецепты народной медицины. Лечилась сама и лечила приходящих к ней пустынножителей. Делилась этими рецептами со всеми нуждающимися.
Вот несколько ее полезных рецептов:
1) Когда мерзнут руки и ноги, кружится голова или при упадке сил.
Четверть стакана меда размешать с теплой водой 1:1, пить желательно в среду и пятницу, а еще лучше три-четыре дня подряд. После того, как выпьешь лекарство, лежать один час.
Вообще после каждого лекарства, она говорила, надо лежать 5–10 минут.
2) Для очищения крови.
Щепотку травы чистотела развезти в 1 л холодной воды, на медленном огне довести до кипения, через 15 минут процедить. Держать в холодильнике. Пить в подогретом виде по 100 грамм. Пить при любой болезни для очищения крови. Потом в течение часа не есть и не пить.
3) Когда болят ноги.
В выварку (бак, в котором кипятили белье) налить теплой воды, посолить по вкусу – так, как мы солим суп. Влить туда 1 большой пузырек йода, опустить ноги, укрыться одеялом так, чтобы открытым осталось лицо, и пропариться. Подержать так хотя бы 1 час. Потом полежать в течение часа. Так сделать раза два-три, и боли уходят.
4) От нарывов.
Кусок темного хлеба размять с сахаром, чтобы получилась лепешка. Месить ее надо один час, потом приложить к нарыву.
5) От кашля.
В мед насыпать муки, сколько возьмет мед, чтобы получилась тугая лепешка. Тонко раскатать ее, как бумагу, поделить на две части, приложить на спину, где легкие, чтобы лепешки зашли на 2 пальца на лопатки. Процедуру повторить 2–3 раза, и все пройдет.
6) При простуде.
Пить горячее вино с медом и лежать в кровати, накрывшись с головой одеялом не меньше часа.
7) От наружного рака.
К ране или опухоли прикладывать протертый синий лук, соединенный с перетертым на терке куском семейного мыла желтого цвета. 500 г лука + 1 кусок мыла.
8) От камней в почках, при болезнях печени и мочевого пузыря.
Пить отвар волокна льна.
9) От болезней почек.
Щепотку стеблей резеды растворить в 0,5 л воды, раствор поделить на три части и пить хорошо теплым по части в течение дня.
10) Для общего укрепления.
Клюква, мед, виноград, морковный сок.
11) При головных болях.
Жарко натопить русскую печку, прислонить голову и хорошо ее прогреть.
12) При болях в печени.
Прикладывать к печени грелку, а еще лучше стеклянную бутылку с горячей водой.
13) От болезней желудка.
Хорошо употреблять оливковое масло и маслины.
14) От язвы.
Пить бальзам Шестаковского.
15) От глистов.
Помогает гранатовый сок.
16) При сильных болях.
Настойка корня уревича: 50 г корня на 100 г водки. Настаивать 21 день в темноте.
17) При простуде, при болях в горле.
Эвкалипт уложить в баллон (банку) вместе с веточками, залить домашней водкой, поставить в темное место на 21 день, потом слить. Перед употреблением концентрат разбавить в пропорции 1:1 домашней водкой. Раствор по цвету должен напоминать тархун. Можно пить чай из эвкалипта: 10 листиков на 1 л воды; либо делать комнатные ингаляции – чтобы из чайника шел пар. Эвкалипт обеззараживает воздух, комары и мухи улетают – им не нравится запах этого растения.
Про эвкалипт матушка узнала перед самой смертью, когда лежала уже слепенькая. Говорила: он и раны заживляет. Один сочинский профессор писал, что им лечили солдат в Великую Отечественную войну, заживлялись даже старые раны. Об эвкалипте ей рассказала женщина, посетившая ее, родом из Белоруссии, а муж ее был коренным абхазцем.
Надо каждый день читать 40 раз 90-й псалом: «Живый в помощи Вышняго». Это хорошо помогает больным, особенно душевнобольным. Каждая мать может так молиться о своем ребенке. Читать можно и над спящим ребенком. При чтении псалмов и любых молитв нужно стараться соблюдать ударения и знаки препинания, читать точно как написано. Сорок раз прочитать эту молитву и тихонько покропить святой водой. А потом читать 150 раз «Богородице Дево, радуйся».
Сама мать Ольга лечилась так: читала «Живый в помощи» 40 раз, маслом святым пользовалась, соборовалась, причащалась. А еще – как советовал в одном из писем схиархимандрит Виталий, ее духовник. Он писал: «Лечиться так: 1 раз “Отче наш”, 1 раз “Богородице Дево, радуйся”, 1 поклон, выпить 1 чайную ложку крещенской воды. Вечером перед сном: 1 раз “Отче наш”, 1 раз “Богородице Дево, радуйся”, 1 поклон, потом святым елеем помазать больную грудь, говоря при этом: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь”. Совершать это 40 дней – и будешь благополучна. Это от всех болезней лекарство, говорил Иоанн Киевский, уча людей, как быть здравыми».
Матушка приходившим к ней людям говорила: «Ты знаешь, я врач, дай, я к тебе ухо приложу, послушаю. О, у тебя там хрипы», – говорила она одному. Другому: «О, у тебя там печень больна!» Или что другое надо лечить. Она безошибочно определяла, с какими проблемами пришел человек. Ей не нужен был рентген, она и так все видела.
Как-то мы пошли с матушкой на море. Пришли – а море бушевало так, что мы еле слышали друг друга. Мы почти кричали на ухо, а матушка отошла в сторонку и стала говорить морю: «Почему ты так разбушевалось?» – стояла и разговаривала с ним тихо и ласково так: «Ти-ти-ти... ти-ти-ти... ти-ти-ти...» И буквально через пару минут море утихло, стало спокойным. Матушка сказала: «И так со всеми надо быть тихими, ласковыми, всех успокаивать, тоже только: ти-ти-ти да ти-ти-ти». И сама она в жизни всегда была такой – голос ни на кого никогда не повышала, никого никогда не укоряла, никого ни в чем не обличала. От осуждения, говорила, нужно читать 12 раз «Боже, милостив буди мне, грешному(ой), и благослови всех, кого я осудил (а), и святыми их молитвами меня, окаянного(ую), помилуй». И придет любовь Божья. Всегда надо ставить свечку о здравии этих людей. И еще молитва: «Господи, дай благодати на врагов наших, и помилуй нас и их. Аминь». Читать три раза – утром и вечером. Учила перед всяким важным делом ночью поставить дома три свечи и прочитать три акафиста – Спасителю, Божьей Матери и Святителю Николаю; при проблемах с детьми обращаться к Матери Божьей «Взыскание погибших» и просить: «Матерь Божия, взыщи моих чад»; каждый день читать псалмы 26, 90, 50-й и 100 Иисусовых молитв – и пуля вас не возьмет. Когда с кем в ссоре, читать: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его, помяни (имя рек) и святыми его молитвами помилуй меня». К молитвам, читаемым после еды, она прибавляла следующую молитву: «Господи Иисусе Христе, Твоими судьбами, имиже Ты веси, спаси нас грешных и помилуй души всех грешных, представших пред Тобою днесь».
Еще она учила: если спрашиваешь, то внимательно слушай первые слова. Делай так, как тебе сказали вначале, запоминай хорошо первые слова, которые тебе скажут старцы. Потому что потом ты начинаешь говорить: «А может быть так и так». И тогда старец говорит тебе: «Хорошо, пускай будет так», – соглашаясь с тобой. По этому поводу был такой случай.
Вспоминает Валентина:
«Приехала ко мне внучка Таня. В Мерхеуле находился известный санаторий, где принимали грязевые ванны, и все мы собрались туда ехать. Но мать Ольга сказала: “А Танечка пусть не едет”. У Тани как раз в это время сильно разболелись голова и рука. Внучке же очень хотелось поехать со всеми:
– Матушка, у меня уже голова не болит, можно я поеду?
– Не надо ехать Тане, – повторила матушка.
– Да у меня уже ничего не болит, матушка, я хочу ехать.
– Нет, Танечка, не нужно тебе ехать.
– Матушка, ну...
– Пускай едет, – сказала матушка трижды.
А когда возвращались оттуда, Тане стало так плохо, что она сильно пожалела, что поехала.
– А я что тебе говорила? Нужно слушать первые слова, – сказала матушка.
К ней многие обращались, чтобы она помолилась. Звонит москвичка: “Матушка, помолись, а то мне уже надо быть в аэропорту, а я до метро еще не добралась. Что мне делать? Ехать или нет?”
– Конечно ехать. Билет же есть, – ответила она ей.
Та послушалась и поехала. Приехала с опозданием.
А самолет стоит, не улетел. А она так сильно опаздывала, что уже и в метро можно было не заходить – все равно не успевала.
Такой случай был и с Андреем, он тоже очень опаздывал на самолет. Спрашивает:
– Матушка, что мне делать?
– Езжай, самолет будет тебя ждать.
Чуть позже он позвонил:
– Я уже в самолете, теперь я его жду.
Недалеко от матушки жили два брата. Один часто приходил к ней, а другой редко. Однажды увидев его в храме, она как-то взяла его за руку и говорит: “Как меня побили!.. Так меня побили!.. Потом нож в спину воткнули”. А я думаю: “Как ее побили? Когда ее побили?” Молится в храме, никуда не выходила. А потом поняла, что это так матушке отомстили нечистые духи за ее молитву об одном из этих братьев».
Однажды Валентина читала полунощницу, и так ей захотелось спать, что она, читая, заснула. Матушка говорит: «Если бы ты видела, сколько “их” там тебе глаза закрывали».
Было часов двенадцать, в калитку зашел молодой человек, пакет на руке. Поговорил со мной и Людмилой. А матушка тогда уже слепенькая была. Об этом случае она так рассказывала: «Я помню, сижу один раз вечером. Идут четыре нечистых духа. Идут сюда. Стала я молиться. Двое упали на дороге, третий упал около камня, подняться не смог, а четвертый вошел во двор и разговаривал с вами. Вы были на веранде. Я молилась, и он ушел». Она все видела, все знала. Бывало, говорила: «Столько принесли, что не могу от них отбиться, читайте “Живый в помощи...”, кропите все святой водой».
До послушниц Валентины и Людмилы у нее был помощник Михаил. Как-то раз пошел он к соседям, у них во дворе жила злая собака, и она покусала его, успела сделать пятнадцать укусов. Хозяева стояли рядом, улыбались и даже не думали оттаскивать свою собаку. И бедный Михаил повредился. Когда он приходил домой, начинал кричать. Матушка с Борисом (мужем) читали «Живый в помощи...» и Евангелие по очереди; матушка читала Евангелие, а Борис «Живый в помощи», а потом наоборот. За три дня они, с Божьей помощью, исцелили его. Когда матушке было плохо, мы садились около нее и 40 раз читали «Живый в помощи».
Матушка не разрешала себя фотографировать. Раб Божий Боря решил: раз матушка слепая, значит, можно незаметно ее сфотографировать – она и не узнает. Сфотографировал.
– Боря, сотри, а то не выйдешь.
Боря промолчал.
– Боря, сотри, а то не выйдешь.
– Матушка, это вы о чем? – сделал вид, что не понял, о чем она сказала.
– Боря, сотри, а то не выйдешь.
– Ну, матушка...
Однажды матушка почувствовала, что внучке Нине плохо. Сказала: «Борис, поехали!» Приехали в город, а внучка лежит в больнице: заражение крови, рука посинела, ее хотели ампутировать. Матушка приложила лепешку из темного хлеба и сахара и все время молилась. Когда пришли врачи, то, увидев нормальную руку, в изумлении спросили:
– Что вы делали?
– Ничего. Вы же поставили капельницы, вот они и помогли, – сказала матушка.
После ночной службы на Пасху Борис довез матушку из храма до дома. Машина попала под калитку, и колеса съехали в ров. «Вот я и попался», – подумал он. Думал, что без трактора не обойтись – руками машину никак не вытащить. Расстроился, потому что хотел разговеться дома: там был накрыт стол и ждали близкие. Матушка говорит:
– Подожди, Боря, сейчас я выйду.
Не было ее минут пятнадцать, вышла с гнилой доской.
– На, Боря, подкладывай ее.
Он посмотрел на нее и подумал, что матушка уже совсем «того», что не может хорошую доску от гнилой отличить.
– На, Боря, подкладывай. Ну, подкладывай.
Боря послушался, подложил гнилую доску под колесо, и машина, как птичка, вылетела из ловушки и поехала.
Вот еще один случай. Ехали в скит к матушке Херувиме. Дорога к ней шла круто вверх и была очень скользкая. Перед ними возник небольшой бугорок, который они никак не могли преодолеть. Машина туда-сюда – а вверх никак не может проехать.
– Все, Боря, не трудись, – она вышла из машины, отошла от нас, ручки подняла к небу и минут пятнадцать молилась. Села в машину: «Все, Боря, поехали». Он завел машину и легко поехал вверх.
В горном селении Псху одна раба Божья занималась стройкой. Надо было поехать за стройматериалами. В машине сидело шесть человек, в их числе и она. Вдруг задние колеса так сильно занесло, что они оказались над пропастью. Водитель это увидел и понял, что все, конец. И вдруг – как будто бы кто-то взял и переставил колеса. Она потом пришла к матушке:
– Вот, хочу рассказать...
– Что? Как машину переставляли?
– Матушка, а вы откуда знаете?
– Так я же с тобой была.
– Как же ты была? Ты же слепая лежишь на кроватке. Как ты со мной была?
– Я была там, ты же просила святителя Николая, он тебе и помог, чего же ты еще хочешь?
Все наши души видела она.
Один батюшка приехал к ней и спросил, что делать, когда молитва уходит. Она ответила, что тогда молитва будет, когда ты будешь в послушании у своего послушника.
В монашество ее постригал схиархимандрит Виталий (Сидоренко). Он сказал: «Вставай, будем в монашку принимать», – и пошутил: «Сейчас мы будем тебя принимать в игуменью всей Абхазии». Матушка серьезно ответила: «Пока вы не снимете такое благословение, я не могу, ведь отец Серафим (Романцов) является игуменом всей Абхазии».
К ней приходили многие – и священники, и игуменьи, и она им помогала, хотя и говорила: «Я – бабка, что вы хотите? Я ничего не знаю», – так она скрывала свой дар.
Приезжали люди, говорили: «Я от отца Иоанна, я от того-то».
– Скажите всем, – говорила она, – что я бабка, совсем ничего не понимаю, что вы до бабки идете? Бабка сама хочет, чтобы ей кто-нибудь помог.
Своим послушницам говорила:
– Я благословляю, говорите: она такая-сякая, ничего не знает, не ходите к ней...
Она молилась о том, чтобы Господь, как Сам знает, помог просящим. У нее было великое смирение, а смиренным Господь дает благодать. Человек приходил к ней, беседовал. Она потом просила оставить ее одну и серьезно молилась. Иногда ждущий человек не выдерживал.
– Ну что там, матушка?
– Все хорошо, и у вас все будет хорошо.
Народ к ней шел и шел, иногда приезжало человек по пятнадцать, и всем она была рада, всех утешала, всем говорила: «Ты моя радость, ты моя любовь, я тебя люблю». Все для нее были Ангелами. Любил к ней приходить и отец Мардарий, когда спускался с гор за провизией и другим необходимым для жительства в пустыне. У них была духовная связь, и они друг за друга молились. Матушка заранее заготавливала продукты и хозяйственные предметы для всех пустынножителей. Она всегда была в хорошем расположении духа, хотя у нее все болело. От каких только болезней она ни страдала – головные боли сильнейшие, такие как и у отца Виталия. Поэтому она всегда ходила с перевязанной головой. Головные боли мучили матушку постоянно – ни одной секунды не было, чтобы не болела голова. Так же терпеливо и безропотно она переносила тяжелейшие боли, когда болела раком, отказавшись от лекарств. Один батюшка хотел облегчить ее страдания, накупил полный кулек дорогих лекарств, принес ей. Но она терпела все ради Господа и поэтому лекарства эти не приняла, даже сердито откинула пакет. Когда было невыносимо больно, просила: «Матерь Божья, помоги; Матерь Божья, укрепи». Однажды стала кричать, пришел отец диакон и сказал:
– Ну что ты кричишь? Заработала, терпи...
И она терпела.
К ней часто заходил один раб Божий. Как-то он попросил:
– Матушка, дай мне почувствовать твою боль, что ты терпишь.
– Ты не выдержишь.
Просыпается он среди ночи от невыносимой боли в животе – так матушка дала ему почувствовать свою боль.
При сильных болях матушка могла себе позволить глоточек эвкалипта, а утром немного настойки корня уревича. Этот корень притупляет боль часа на четыре. Это редкое растение растет высоко в горах и, в частности, на Псху. Его тяжело найти. Пастухи, когда пасут скот, встречают его. Матушка еще до болезни раком слышала о нем и мечтала его увидеть. И вот, когда совсем стало тяжело, Господь послал ей это растение.
За полторы недели до смерти пришел к ней один послушник. Он упал, повредил колено, и надо было срочно делать операцию. Ему посоветовали: пойди к матушке, возьми у нее благословение. А у матери Ольги в тот момент были сильнейшие боли. Чтобы ее не беспокоить (она уже не могла говорить), Валентина сказала: «Сергей, приходи попозже».
Приходит он через день:
– Вы спросили?
– Так не у кого уже спрашивать.
– Как не у кого спрашивать?
– Да матушка же сильно больная.
– Сколько раз я с батюшкой приезжал, она никогда не была больная. Как она так быстро заболела?
– Она всегда больная была.
– Нет... да вы что?
– Она никогда виду не показывала.
– Я же около нее недавно три часа сидел и не видел.
– Потому что она от всех скрывала свои болячки.
Уже перед смертью она говорила: «Когда помру, никому ничего не говорите, прямо отсюда отнесите меня в Михайловку». Она хотела уйти тихо, скромно, без почестей. Говорила, что уже так плохо себя чувствует, что не может ни с кем разговаривать. Но к ней приехала женщина из Москвы, очень хотела ее увидеть. Матушка, какие бы сильные боли ее ни мучили, преодолевала их, садилась и разговаривала с человеком. Разговор мог продолжаться 3–5 часов. Келейница заглядывала и спрашивала: «Матушка, вы не устали»?
– Нет, ничего. – И никакого виду не подавала, что она больная.
Когда же человек уходил, она падала, как мертвая, и начинала кричать, так как боль невозможно было выдержать. В последние дни она уже никого не принимала, не могла уже скрывать своей боли. А тут приехала раба Божья Лена.
– Я же из самой Москвы, мне надо обязательно увидеть ее, – и стала настаивать на встрече.
Тогда келейница говорит:
– Ты бери стульчик, садись возле стеночки и мысленно разговаривай с матушкой, вслух ничего не говори.
И она целый день сидела, затем пришла на следующий день, а потом ей уже уезжать нужно было. У нее очень сильно пил муж. Когда мысленно она разговаривала, мужа своего «золотушкой» назвала, говорила: «моя золотушка». И вот мы сидим с ней за столом, разговариваем. Слышим, матушка зовет:
– Золотушка моя!
– Матушка, я здесь! – удивилась Лена.
– Я через два дня выздоровлю, и тогда ты ко мне придешь, через два дня все приходите, всех приму.
Она не поняла, что матушка говорила о своей кончине. Она ото всех скрывала день своей смерти. Все любящие ее в один голос просили: «Матушка, только не умирай». Отец Виссарион сказал: «Я не благословляю умирать». Когда стало совсем плохо, матушка Ольга сказала келейнице: «Беги к отцу Виссариону, пусть снимает благословение». Отец Виссарион удивился: «Я пошутил, но беги, скажи, что я снимаю благословение».
Проходят два дня, приходит Лена – «золотушка»:
– Я пришла лечиться. – Она не предполагала, что матушка могла уже умереть. Однако келейница ей сообщила, что матушка уже умерла.
– Как умерла? – Она долго не могла поверить страшному известию, потому что матушка лежала как живая, казалось даже, что она дышит.
После похорон пошел дождь. На могилке горело много свечей. Шел дождь – а свечи горели как ни в чем не бывало.
Кто что мог несли на общий стол, целую ночь варили, готовились к поминкам. Поминки проходили на Михайловском кладбище, народ сам их организовал. Оградку такую хорошую ей сделали – на всем кладбище такой не было, потому что все ее очень любили, а она была сама любовь.
Мужа матушки, архидиакона Григория, похоронили на ее сороковины. Так она позаботилась, чтобы не было лишних затрат. Еще при жизни она говорила: я не выдержу, если он раньше умрет. Он давно бы уже умер, ведь у него был сильно травмирован череп. Но она просила Матерь Божью, выпрашивала у Господа, чтобы продлил ему жизнь. Отец Григорий часто говорил: «Мне надо туда, но Боженька меня не берет». Матушка же говорила: «Если он раньше умрет, то я не выдержу».
Матушка после кончины продолжает помогать страждущим людям своей молитвой на небесах. Она всегда рядом с нами. Царствие ей Небесное и вечный покой.
«Никто не видел, как она молилась»
Рассказ р. Б. Валентины (г. Сухум), записанный в июле 2015 года
– Расскажите о матушке, о ее жизни…
– Есть стихотворение у Сергея: никто не знает подвигов ее. Я никогда не видела, чтобы она молилась. Она всегда была только в работе – пекла, варила… И всегда были люди.
Общее молитвенное правило было на первом этаже. По десять-двенадцать человек приходило вечером – те, кто жили в домах по соседству. Правило кончалось – все расходились. После правила матушка ложилась тут же спать. А часа в четыре поднималась и шла наверх – к себе в келью. И оставалась там до восьми, девяти часов. Это все, что я знаю. Я козочку доила, приду в восемь часов наверх посуду мыть – у нее еще закрыты двери. Я постучу – она откроет. А как она молилась – никто никогда не видел. И четок у нее в руках никто не видел. И нам она говорила: «Чтобы четок в руках никто не видел».
А чтобы она днем молилась или Псалтирь читала – никто никогда не видел. Когда матушка постриг приняла, отец Виталий сказал ей: «Правило будешь исполнять в уборной». Правило небольшое ей дали – потому что по сорок-пятьдесят человек всегда было в доме, каждый день она четырехведерную кастрюлю борща варила.
После войны столько людей уже не приезжало. А когда матушка слегла, то я стала варить борщ – уже не четырехведерную, а двухведерную кастрюлю.
Так и отец Виталий – никто не знал, как он молился. Бывало, лежит – едва дышит. «Отец Виталий, вы больны?» – «Нет, я здоров», – встал и пошел дрова носить.
Отец Виталий в горах жил с другими отцами, а когда отец Серафим (Романцов) умер, их с гор вызвали в Сухум – служить в храме.
Однажды привели четверо мужчин женщину бесноватую – к иконе Матери Божией подойти не может, рвет все на себе. Отец Виталий был на хорах, спустился, положил руку ей на плечо, говорит: сейчас отец Николай придет, молитвы почитает (отец Николай тогда в храме служил). А сам уже бесноватую эту исцелил. А все думали, что отец Николай ее исцелил – сколько он служил, все подарки ему возили… Отец Виталий никогда не выдавал себя, не выказывал своих подвигов и добродетелей. Читает Евангелие – глаза закроет, по памяти…
Так точно и матушка. Никто не знал ее подвигов – как она молилась, какие подвиги несла.
Духовным отцом ее был вначале архимандрит Серафим (Романцов), а когда отец Серафим скончался, тогда взял ее в духовные чада отец Виталий. Многие говорили о себе: «духовное чадо», «духовное чадо». Тысячи людей приходили к отцу Виталию, и он давал им советы. А матушке говорил: «Не то духовное чадо, кто меня нашел, а то, кого я нашел. Я тебя сам нашел. Ты меня нашла, и я тебя нашел».
Отец Виталий всегда носил большую икону Божией Матери на груди – потому говорили, что у отца Виталия живет Матерь Божия.
Схиму ей дал отец Рафаил (Берестов) и стал ее духовником. Матушка начала плакать: «Отец Виталий от меня отказался, потому что я от него отказалась». И попросила отца Рафаила, чтобы он передал ее назад отцу Виталию. Тогда только она успокоилась.
Как-то жил у нас архиерей. Сидит он со своими прислужниками в трапезной, а матушка берет кастрюлю с остатками каши и начинает при них пальцем вылизывать. Ей прислужники говорят: «Матушка, что вы делаете, владыка же!» Она: «Ну, а что такое я делаю?» Потом ее спрашивают: «Мать! Что они тебе там говорили?» – «Да ругали меня… А что я делала? Кастрюлю пальчиком вылизывала – каша там была или что». – «Мать, больше они тебе ничего не скажут». Любила немного поюродствовать. Такая была у нас матушка.
Раз говорит мне: «Выйди, потому что мне надо помолиться – тот-то просил. Тут серьезное дело». Бывало, зайду в комнату – она сразу четки прячет. А то потеряет четки: «Найди мне четки». Найду – она сразу их спрячет. В руках у нее четок никогда не видели.
Тут и литургии совершались, у матушки был антиминс. Перед тем как принять схиму, она отдала его отцу Иоанну. Хранился у нее в комнате, где икона Божией Матери. Была дароносица, запасные Дары.
Когда матушка жива была, я вообще никуда не ездила. Родственники приезжали – ночевали в доме у Натальи. Пойду к ним, матушка вслед: «Недолго, а то я буду плакать…»
Как-то отец Иона благословил матушку приехать в Одессу, чтобы глазки полечить. Но было уже поздно. Она говорила: «Я знала, что мне ничего не поможет, но благословение старчика надо было исполнить. Знала, что я уже не буду видеть».
Приезд в Абхазию
– А как в то время люди приезжали в Абхазию? Например, как вот матушка – с Украины в Абхазию?
– Пути Господни неисповедимы… Матушка говорила: «Приду в храм, а там юродивый все приговаривает: “Я поеду в цветущую Грузию”. Потом собралось десять семей и отправились в Абхазию (которая тогда была частью Грузии). Приехало десять, а осталось только две семьи – все остальные вернулись назад.
Как-то матушка, тогда еще не матушка, а девочка, заболела – ничего ей стало не надо. Взяла молитвослов, Евангелие и говорит: «Господи, если я тебе нужна, то Ты мне приснись». Ночью снится ей: открывается дверь и входит Господь. Она кричит: «Мама, мама, к нам Бог пришел!» – А матушка веселая была, любила шутки. Господь и говорит ей: «Ты не угадывай, и все будет хорошо». А она нитку брала и гадала, сколько жить будет.
Матушка родом из Черниговской области, Бахмачский район, село Мечанки. И супруг ее, отец диакон, родом из Черниговской области, из того же района, только села разные. А познакомились они в Луганске – он там служил, а она работала.
Так и жили они в Луганске, и было у них уже двое детей. Построились, дом такой большой выстроили – внизу сарай, курятник… А сюда приехала, когда уже уверовала. Сначала в Мерхеуле жили они пять лет на квартире, а потом купили этот дом.
Григорий сначала работал на грейдере. Потом стал иподиаконом, а потом диаконом. Голос и дикция у него были замечательные. Служил в соборе. И за все время, пока служил, ни разу не сел. Когда был уже парализованный, отец Пантелеимон пришел его соборовать. Читает Евангелие – отец Григорий пытается встать, хотя и не может. Пришлось ему смириться.
Бывало, матушка ему говорит: «Да сядь, что ты стоишь». – А он: «Хорошо, хорошо, сяду, сяду». А сам за плечами у нее продолжает стоять (он больной уже был, а матушка уже не видела).
История с рисом
Во время войны (грузино-абхазской, 1992–93 гг.) у матушки был необыкновенный рис – такой белый, длинненький, красивый. И вот этот рис не убывал, пока шла война. Возьмем сколько-то, в следующий раз приходим – а рису не убавилось. И так питались эти рисом всю войну. Когда же война кончилась, матушка насыпала этого рису в двухлитровую банку – чтобы сохранить как реликвию.
Жил неподалеку в затворе отец Пантелеимон, ему надо было занести продукты. Посылает матушка за рисом, приносим, открываем банку, смотрим – а рис в банке испортился.
Как манна, которую Господь заповедал есть в волю, но только в течение дня (см.: Исх. гл. 16), как и у вдовы в Сарепте Сидонской не убывала мука и масло по молитвам пророка Илии (см.: 3 Цар. гл. 17), так и с этим рисом – пока была нужда и его употребляли в пищу, он не убывал, а как уже было, что кушать, и рис стали просто хранить, он и испортился.
Отец Виталий говорил матушке, а она нам: «Неоскудение обители». Не может быть оскудения этой обители.
Старица-утешительница
– А к матушке можно было прийти побеседовать?
– Матушка уже не видела, но еще выходила сама во двор – знала все ходы-выходы… Однажды пришел Сергий. Матушка говорит: «Я не могу его принять, у меня сил нет». Передаю ему: «Сергий, матушка не может тебя принять». Он уходит удрученный, как туча, приговаривает: «Ветром гонимый, солнцем палимый, никому я не нужен…» Только вышел за калитку – матушка вышла из дома: «Где он? Верни его». Вернулся, побыл у матушки три минуты или пять, вышел – как на крыльях летит: «Мы еще увидимся…» – «Матушка, а что Вы ему такое сказали?» – спрашиваю. «Сказала только: езжай домой, к семье (а у него семья была – жена, дети, и он оставил их, чтобы спасаться, так как жена была неверующая), ты не спасешься, если уйдешь от семьи, надо спасаться вместе с семьей. Иди домой, к жене, к детям, и спасайтесь вместе». Дала она ему своей любви немного – и он полетел как на крыльях.
Так и всегда было – приходили к ней разбитые, унылые, а уходили цветущие.
Приходили и такие, которые не могли долго говорить с матушкой – дух не тот. Немного посидят с ней и порываются уже уходить: «Ну все, матушка, я уже пошел». А она: «Хорошо, хорошо». А сама держит за руку и не пускает. «Матушка, я уже вас утомил», – а она все молится. Потом говорит: «Ну все, можешь идти», – значит, уже успокоился.
А молодежь – придут, все свои секреты расскажут: кто кого любит, кто что хочет. Она всех утешала. Пришел один молодой человек, абхаз: «Матушка, помолитесь, я в армию иду. Чтобы моя девушка замуж не вышла, потому что я ее люблю». – «Ну если она твоя, то дождется, а если не твоя…» – «Матушка, помолитесь, потому что я не переживу, если она выйдет замуж за другого». Пошел он в армию. Месяца через четыре девушка замуж вышла. «Матушка, я же вас просил молиться». – «Я же тебе говорила, что если она твоя, то будет ждать тебя, а если не твоя, то как может ждать?» Женился он в 34 года. Матушка сказала ему, что невеста появится у него невзначай – не будет искать и найдет. Так и получилось. Поехал в Москву к родственникам, там у двоюродной сестры была подруга. Говорят ему: «Такая девушка хорошая, давай познакомим». Познакомились – и поженились, и уже сынок есть, Матвей. Мама украинка, а отец абхаз.
– А матушка по-украински говорила?
– Нет, по-русски с украинским акцентом.
– А людей она принимала – это благословение такое было у нее, или так само собой получалось?
– Люди шли – то один батюшка направит, то другой, то отец Иоанн, то отец Игнатий... Да и просто люди слышали, что есть матушка такая, приходили и беседовали – иногда по часу-два-три… Как-то пришел Николай из Эшеры, сидит с матушкой, разговаривает. А мы должны были пирожки печь (каждый день пекли пирожки, или через день – кто их ел, не знаю…). Тесто уже переваливается через верх, кричу: «Матушка, матушка!» – А она все беседует с ним – он никак не поддается, не может вылить души своей. Беседовали они, беседовали, потом матушка приносит бутылку, наливает ему сто грамм. Мы ропщем – тесто переливается, а матушка сидит с каким-то Николаем. А она видела, что с ним что-то происходит, а высказать не может. Налила ему сто грамм – у него язык и развязался, и он открыл, что хочет покончить жизнь самоубийством – что-то у него случилось. Что уж она ему сказала – только он вылетел как на крыльях.
– Так бывает, когда к старцу идешь…
– Да, ничего не спрашиваешь, ничего не говоришь, а выходишь – все проблемы решены… Звонят потом: «Матушка, все хорошо, спаси Господи!» – А она: «Да я-то при чем, я ничего, это тот-то помолился…» – «Да, да, матушка, хорошо знаем, кто помолился».
Кончина праведницы
Матушка умерла 21 октября 2012 года. Сразу после похорон все, кто ее знал, говорили: чувствуется, что матушка рядом.
Перед смертью, дня за два, приехала из Москвы одна раба Божия, Золотушкой ее называли. А матушка уже никакая – говорить не может, ничего не может. Я приехавшую не пускаю, а она: «Я же специально к матушке приехала из Москвы». Говорю ей: «Садись на табуретку и мысленно говори с матушкой». Сидит она и сильно ропщет, что мы ее не пускаем. А сама мысленно к матушке обращается. Вдруг матушка: «Золотушка!» – «Матушка! Я тут». Матушка говорит ей: «Через два дня я выздоровею, и ты придешь ко мне». А она через день или два уже должна уезжать, пришла опять, села на табуретку и опять с матушкой мысленно беседует. И опять слышит: «Через два дня я выздоровею, и тогда приходите ко мне все». – Она знала, когда умрет…
Я не могла поверить, что матушка может умереть.
– А как она умерла?
– Тихо, спокойно, ночью с субботы на воскресенье. Двадцать минут первого было. Мы были при матушке – я и Людмила. Матушка раньше говорила: «Надежду (монахиню) призовешь и вместе с ней меня облачите». Я позвонила Надежде. Она: «Что там?» – «Да ничего, призвала матушка тебя уже». И мы вместе с ней матушку облачали. А панихиду служил отец Нектарий. Он целую неделю тут был, соборовал ее, причащал. В пятницу причастил, в субботу хотел причастить – но она уже не могла проглотить частичку. Хотел было ехать к матушке Серафиме на службу, говорит: «Я рано приеду». Но не поехал. И матушка в эту ночь умерла.
Сейчас, приехав в Сухум, можно побывать на могиле матушки на кладбище в Михайловке, с северной стороны Преображенской церкви. В оградке две могилы – матушки и ее мужа архидиакона Григория, скончавшегося на 37-й день после своей блаженной супруги.
На крестах надписи:
«Монахиня Ольга (Мищенко), в схиме Виталия. 18.02.1928 – 21.10.2012»
«Архидиакон Григорий (Мищенко). 27.04.1932 – 27.11.2012».
«Матушка учила меня»
Воспоминания протоиерея В. (Владимирская область), записанные в июле 2015 г.
Как я попал к матушке
Я крестился в 1982 году, в 30 лет. Первое время продолжал вести мирскую жизнь, а в храм-то стал ходить только через год, первое время не знал даже, в чем исповедоваться. А спустя еще год, когда я еще больше в Бога уверовал, решил ехать в горы к старцам, чтобы поучиться вере – куда же за этим еще ехать? Мне рассказывали, что на Кавказе в горах есть подвижники, молятся, подвизаются, а что, кто, – об этом у меня никакого понятия не было. Собрался уже так просто ехать, искать – я был мастером спорта по туризму, по горам бегал, и абхазские горы мы и за горы не считали. Один знакомый, который бывал в Сухуми, сказал мне, что есть там такое место на улице Казбеги, где могут показать, куда нужно идти. Это произошло дня за четыре до выезда – а то ведь собрался ехать вообще в никуда. А дня за два другой знакомый говорит: «Пойдем, у отца Кирилла благословения спросишь». Провел меня в алтарь Успенского собора (в Троице-Сергиевой Лавре). «Вот так и так, – говорю, – поеду на Казбеги». А старец отвечает: «Ну хорошо, поезжай, поезжай, поможешь там. А дальше как получится». А я-то думал – сразу по горам. Ан нет – вот так. Так по слову старца и оказалось.
Было это в 1984 году. Приезжаю к матушке Ольге. У матушки как раз места не было, и она меня отправила через дом, где жили два семинариста. А читал-то я в основном только аскетику – Лествицу прочел, авву Дорофея, у меня только такие были понятия. Спрашиваю их – а они вообще не знают об этом. Я и думаю: как с ними жить, если они ничего не знают, ничего не читали? А матушка мне и говорит: «Василий, я тебя отправила, и у меня всю ночь сердце о тебе болело. Иди сюда, вот тебе диванчик на входе, спи здесь». И я на этом диванчике спал.
Мы с матушкой и печки клали, и чего только ни делали… Целый день – то одно, то другое – до вечера.
Вместе читали утренние молитвы, вечерние. Молилась матушка по-простому. Наизусть очень много молитв знала. Знала Иисусову молитву – ее научили молитве Глинские старцы. Она говорила: «Вот мне говорили то, меня учили так…» Ко мне матушка прониклась доверием и учила меня.
О просфоре
А у меня тогда еще такие приблизительные понятия были о благочестии – кто тогда нас учил? В храм я почти что не ходил. Я, например, считал, что просфору можно есть перед каждой едой. И вот как-то вечером спрашиваю: «Матушка, можно просфорку?» А она: «Ты что, вечером просфорку ешь?» Я-то считал, что так можно. А она: «Ну, ну, ну». Она обычно, если говорила, то не повторяла много раз. Раз скажет – если человек воспримет, хорошо, нет – что ж. Она меня так отучила ногу на ногу класть. Раз сказала, потом стала спотыкаться о мою ногу, а потом, когда я уже освоился, стала палкой бить, и после палки отучился, наконец!
И вот однажды она спустилась из своей келейки, где-то час уже был, глаза заплаканные, говорит: «Пойдем, посмотришь, что я тебе покажу». В тот день она с утра возилась – что-то делала по дому, готовила еду, и только в час стала читать утренние молитвы. Налила воды, замочила просфору – червертушку. Пока читала молитвы, просфорка размачивалась. Читает утренние молитвы, и у нее на глазах края просфоры по разрезам покрылись кровью на миллиметр – совершенно красными стали. Позвала только меня и отца Григория, показывает и говорит: «Вот – хочешь?» Я отвечаю: «Я с утра уже что-то поел». Тогда я сразу понял, для кого это было показано. После этого у меня вопросов никаких не было. У меня была привычка всегда спрашивать: что, где, когда, как… Должен был со своим разумом согласовать, я же все-таки физик-теоретик. А тут у меня все вопросы прекратились.
Блаженный Леня
Когда я в первый раз был у матушки Ольги, у нее жил Леня – инвалид от рождения, ножками он не ходил, а возили его на коляске. Был он блаженным, и часто его предсказания сбывались. И матушка, бывало, спрашивала у него. Жил он на первом этаже, и была у него в келейке натянута веревочка, а на ней висели колокольчики. Один раз утром мы с матушкой пошли в храм, а Леню она закрыла в комнате (она не всегда брала его с собой в храм). Когда мы вернулись из храма, оказалось, что колокольчики пропали. Матушка спрашивает Леню: «Где колокольчики?» Он отвечает: «Тут мальчишки какие-то прилетали и забрали». Он ругался на них, а матушка сказала, что это были Ангелы.
Блаженный Борис
Приезжал к матушке с Украины р. Б. Борис, также от рождения калека – ручки и ножки короткие у него были, так что ни ходить сам не мог, ничего не мог сам делать. Молитв много он знал наизусть, даже целые службы, голос хороший был у него. Матушка про него рассказывала, что один раз он молился и изливал скорби свои перед Богом: «За что мне такие мучения?» Ему явился Христос и говорит: «Борис, Я могу хоть сейчас сделать так, что ты будешь с руками и ногами, но тогда ты не сможешь быть со Мной в раю. А если ты с благодарностью претерпишь, то со Мной навеки будешь». Борис ответил: «Благодарю, Господи, пусть я останусь, какой я есть».
Секрет матушкиной каши
Кормила матушка очень много народу. Раз к ней приехали с Украины, из других мест. Она сварила огромную кастрюлю рисовой каши – на два ведра. А варила она рисовую кашу очень простую: вода, соль, рис и чуть-чуть сахара. Вот едят все и расхваливают. Спрашивают: «Матушка, скажи рецепт». Она молчит, а мне на ухо говорит: «Я, когда воду наливаю, крестом наливаю и говорю: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа”, и когда рис насыпаю, тоже крестообразно и с той же молитвой, и когда соль, и сахар». Вот и весь секрет вкусной каши.
В горы
В тот раз я у матушки полтора месяца пробыл, за это время только два раза видел море. И в горы ходил два раза. Там разного странного народа было – сколько хочешь. Матушка потом говорила: «Я тебя очень долго боялась пускать в горы. Боялась, что ты посмотришь на все это и вообще отойдешь от веры». Матушка так настроила меня: «Люди разные там…» А у меня тогда ревность большая была – первичная благодать. Но – поскольку мне было интересно, благословила и в горы… Первый раз меня так нагрузили – даже на плечах от лямок вмятины остались. Рюкзак килограммов на пятьдесят, а сверху еще линолеум – какой-то монахине надо было покрыть келью. Если бы я сел, то уже не встал бы. Здоровье-то было… Матушка говорит: «У нас такой еще Василий был, он тоже ноши носил, а теперь у него ноги болят». Когда я второй раз пошел, то с этим Василием встретился у отца Гавриила.
Как матушка приехала в Сухум
Замечательная история ее приезда в Сухум. Она приехала из Луганска. Там какой-то юродивый ей говорил, что, вот, Матерь Божия тебя ждет в Сухуме. А она такая решительная была. У них в семье был матриархат. Муж был у нее в полном послушании, да двое детей. Характер у матушки очень сильный был. Вот она и говорит: «Все, собираемся, поехали!» Куда, как – непонятно. Вещи в контейнер загрузили, отправили, сняли жилье. Живут какое-то время – работы нет, деньги кончаются (а отец Григорий шахтером был раньше). Делать нечего – пошла матушка заказывать контейнер, чтобы ехать назад. Приходит – на калитке висит письмо, в котором написано примерно так: «Ольга, тебе нет благословения уезжать из Сухума, оставайся здесь». Подпись: «Архиепископ Зиновий». А она тогда еще не знала, что это был почерк отца Виталия, еще не была с ним знакома и вообще ни разу не видела его, а познакомилась с отцом Виталием позже. «Вот так я познакомилась с отцом Виталием», – говорила. Она еще про него ничего не знала, а он уже, узнав, что она хочет уезжать, письмо ей написал.
Трагическая смерть дочки
Она рассказывала еще, как у нее дочка погибла – Надежда. Погибла у нас тут, в Костино (под Москвой, близ современного Королева). Она училась в медицинском техникуме и пела в первом хоре в Лавре, у отца Матфея, – у нее голос был хороший. И захотелось ей замуж выйти. А матушка хотела, чтобы она монахиней была. Надежда говорит: «Я хочу, как вы – пожить, а потом уже и в монахини». Матушка говорила потом: «Это из-за меня она погибла», – она молилась, чтобы дочка была монахиней… В то утро Надежда пела в хоре, поисповедовалась, а днем ее машина сбила. А матушке было видение, она рассказывала: «Вижу, будто я иду по крыше и держу за руку дочку. Крыша крутая, и вдруг она у меня выскальзывает из руки и падает вниз – уходит от меня. Я начинаю кричать, молиться Матери Божией – и вдруг она опять возвращается во мне в руку». Матушка считает, что она ее смогла вымолить. И когда отпевали Надежду (в Михайловке), певчие почему-то, сами не зная почему, пропели монашеское отпевание. Причем было слышно два хора, хотя пел один. Ангельский хор пел.
Был еще у матушки сын, Алексий. С ним у нее не было такой близкой связи.
Об отце Виталии
Тогда в Сухуме было огромное количество монахинь, монахов. Кого-то власти разыскивали, кого-то ловили… Среди монахинь отец Венедикт (схиархимандрит Виталий) был большим авторитетом: «Вот отец Венедикт сказал то или то…» В общем, была такая в то время романтика.
Когда я ездил к матушке Ольге, отец Виталий был уже в Тбилиси. Она к нему ездила и все хотела меня взять к нему. Но мне не довелось его увидеть.
Матушка Тихона, которая сейчас живет на Псху, очень много рассказывала про отца Виталия. Она была келейницей у будущего Патриарха Илии в течение десяти лет, когда он был митрополитом Сухумским (и Патриархия была в Сухуме). Как раз тогда и отец Виталий находился в Сухуме и служил в соборе…
Матушка Тихона рассказывала: «Придет отец Виталий в Епархиальное управление, сядет и молчит. Сам не разговаривает никогда. “Почему не разговариваете?” – “Потому что они меня ни о чем не спрашивают”. Он немножко юродствовал. Раз залез на дерево и стал в одну сторону водой брызгать. Все смотрят, удивляются: зачем он это делает? “Ничего, так надо…” А потом говорили, что в той стороне пожар был, и вдруг – раз, и погас».
Был такой Алексий, теперь иеромонах в Троице-Сергиевой Лавре. Он как-то сорвался и ногу повредил, и его послали к отцу Виталию. Он там прожил месяц. Рассказывал интересный случай. У отца Виталия ванная была, где он омывался. Однажды омылся, а воду не спустил. В это время его послушницы (Мария и прочие) привезли прокаженного и в эту ванную опустили – и у него проказа прошла. После этого отец Виталий всегда спускал воду.
Отец Виталий говорил Алексию: «Что вы все там читаете (газеты), у меня есть четки, и я знаю все, что в мире происходит».
Странноприимная инокиня Олимпиада
Матушка Олимпиада рассказывала: «Батюшка отец Мардарий готов был отдать все для других – такая любовь у него была. Любому человеку мог пожертвовать все, лишь бы другому было хорошо. Я впервые встретила такого настоящего православного христианина.
Сорок лет мы общались с ним – с 1962 года. Мы приехали в Сухуми почти одновременно. Правда, отец Мардарий так высоко забрался в горы, что мы туда никогда и не ходили. Знали, что до него не дойдешь. Даже от отца Гавриила, который так же высоко жил, его келия была в десяти километрах. И все для того, чтобы пребывать в одиночестве. Он взбирался на десятиметровую скалу по веревке: привязывал ее к дереву, а конец опускал вниз, и по ней взбирался. Только волновался, что по веревке охотники могут его обнаружить.
Но Господь его хранил. К нам батюшка приходил раз в год из пустыни за продуктами. Спускался по этой веревке с десятиметровой высоты, потом шел десять километров, потом еще и еще – долго шел...
Когда пустынники собирались у меня, то любили петь, была у них любимая песня про разбойника. Отец Мардарий обладал красивым баритоном – он же клиросом управлял в Киево-Печерской Лавре. А из Лавры он уехал, потому что власти выманили оттуда монахов обманным путем, сказав, чтобы освобождали келии для ремонта. Отцу Мардарию некуда было идти. Услышал батюшка, что через Сухуми можно выйти на пустынножителей, которые скрывались в горах. Приехал сюда, кто-то дал ему наш адрес, потому что к нам все заходили: и монашествующие, и простые верующие. Рядом с нами он жил у одного странника, потому что у нас отдельной келии для него не было. И заходил к нам на молитву. У нас познакомился с пустынножителями и сказал им, что хочет в горы. Отцы его и забрали.
Построили в пустыне для него келию. В пустыне прожил около сорока лет, пока не заболел.
Смирения у отца Мардария было до зела... Он был великий молитвенник, больше любил молчать. Четки в руках – все время молился.
После грузино-абхазской войны 1992–1993 годов мне негде стало жить в Абхазии, и квартиру я купила по его святым молитвам, по его благословлению, в России. Сама бы я никогда не решилась, а когда увидела свое новое жилье, – было такое впечатление, будто я тут всю жизнь жила. Вот что значит благословение старца. У меня не хватало денег на покупку квартиры. Батюшка сказал: “Не скорби, покупай, а я недостающую сумму попрошу тут у одного батюшки”. Вот так он обо всех заботился и болел душой. Он сам мог остаться голодным, а другому отдаст последнее».
С великой скорбью матушка Олимпиада оставила дом, в котором в течение тридцати лет принимала пустынников и их благодетелей из Москвы, Краснодара, Сочи, Ростова-на-Дону... Она очень заботилась о пустынниках. К их приходу заготавливала продукты, солила рыбку...
Инокиня Олимпиада (Агапова Анастасия Евдокимовна) родилась в 1937 году в Мордовии в селе Малышево. В те годы там была страшная засуха и голод. Родители с детьми решили переехать в Новосибирск, к сестре. Переехали – так и выжили. Анастасии тогда было два года. В хрущевские времена матушка Олимпиада подвизалась в Вознесенском соборе города Новосибирска. Там же работала и ее старшая сестра, монахиня Антонина, в течение пятнадцати лет убирала храм. А Анастасии удалось поработать в храме всего четыре года. Она продавала свечи и скудную (в те времена мало что производили) церковную утварь, тайно принимала заказы на требы, беседовала со страждущими людьми. Целые дни она проводила в храме. Когда людей не было, читала с трудом добытую духовную литературу. Однажды в храм зашел участковый. Анастасия в это время читала книгу Иоанна Кронштадтского «Проповеди на Евангелие» и настолько увлеклась, что не заметила вошедшего человека. Он подошел к ней и спросил, что она читает. Взяв книгу, сказал, что такая литература под запретом и он должен изъять у нее эту книгу. Через день вышел указ: изгнать из церкви Анастасию и ее сестру монахиню Антонину. Приказ был выполнен. Это произошло 25 июля 1962 года. Матушка навсегда запомнила эту скорбную дату.
Духовным отцом обеих сестер был иеромонах Серафим (Брыскин), он же и постригал их – Анастасию в иночество, а Антонину – в монашество. Позднее отец Серафим принял схиму с именем Ириней. В дальнейшем схиархимандрит Ириней переехал в Красноярск, где тяжело болел, но продолжал духовно окормлять Благовещенский женский монастырь. Его молитвами и держались сестры монастыря. Но это было позже, а в 1962 году он был изгнан из епархии местным епископом за обличение настоятеля, не выполняющего церковные требования. Ему выдали документы с запретом на служение в каком-либо другом приходе епархии. Отцу Серафиму был тогда 31 год, а его брату, иноку Варсонофию, который прислуживал пономарем в Новосибирском кафедральном соборе, – 28 лет.
Они с братом решили уйти в пустыню, но куда идти, не знали. Заехали в Москву – и прямиком в Богоявленский собор, на поклонение чудотворной Казанской иконе Божьей Матери и мощам святителя Алексия. Одеты они были в подрясники, что в то время запрещалось, кроме как во время богослужения. На них обратила внимание одна раба Божья, которая убирала храм. Такие молодые – и в подрясниках! Смело... Отец Серафим рассказал ей о своем положении и о том, что желает переселиться на жительство в пустыню, но не знает, куда можно уехать. Тогда женщина с радостью сообщила, что знает монахиню Николаю и монаха Феодосия, которые живут в горах за Сухуми. Монахиня Николая часто спускается в город за продуктами. Там у нее есть комнатка, и она может дать ее адрес. Братья сразу же поехали в Сухуми и вскоре встретились с матушкой Николаей. Та, не раздумывая, повезла их в горы. Первым делом отец Серафим задумал построить келью и церковь для богослужений. Монахиня помогала, чем могла. Ведь до той поры в пустыне не было иеромонахов и не было церкви. Но враг напал, и произошли серьезные искушения. Отец Серафим с братом вынуждены были оставить пустыню и уйти в город.
Был праздник Успения Матери Божьей. К батюшке Серафиму подошел странник (он был священником) и определил их на ночлег к знакомым людям. Они разговорились. Было решено купить жилье на окраине Сухуми. Купили хатку, состоящую из одной комнатки в 16 квадратных метров, хатка находилась на склоне горы. Тогда это стоило тысячу рублей. Брат отца Серафима вернулся в Новосибирск, и таким образом все узнали, где находится отец Серафим. Прожил он там ровно год. В это время в Новосибирске поменялся епископ. Узнав, за что изгнали иеромонаха Серафима, новый владыка в архиве поднял документы и, поняв его невиновность, срочно вызвал телеграммой в Новосибирскую епархию. Владыка назначил отца Серафима духовником женского монастыря.
Так как у матушки Олимпиады и ее сестры в то время не было жилья (их выгнали не только из церкви, но и из церковного дома), отец Серафим благословил их выехать в Сухуми, оформить на себя хатку и там поселиться.
Когда отец Серафим жил в Сухуми, он познакомился с пустынниками, и все отцы, приезжая за продуктами, приходили к нему на ночлег, а также за утешением. А когда он уехал, пустынники продолжали заходить в хатку, где впоследствии жили матушка Олимпиада и ее сестры-помощницы. Отец Серафим во время своего недолгого проживания построил во дворе еще один бревенчатый домик с маленькой комнатой. Впоследствии брат матушки Олимпиады Михаил его перестроил, и через два года там появился уже двухэтажный дом. Материальную помощь для его строительства оказал архимандрит Кирилл (Павлов). Он очень любил посещать пустынножителей, особенно любил подниматься к отцу Мардарию, посвящая долгие часы духовным беседам. Они были единого духа.
В 1970 году приехал иеромонах Гавриил из Лавры преподобного Сергия, где он закончил семинарию, принял монашество и священство. Кто-то дал ему адрес матушки Олимпиады. Она его приютила, обогрела, утешила, рассказала о пустынножителях, объяснила, где живут пустынники, и он ушел в пустыню. Всякий раз, спускаясь в Сухуми за продуктами и необходимой утварью, отец Гавриил останавливался у матушки Олимпиады. А случалось это довольно часто, так как его келейник отец Василий в пустыне жил безвыходно – его разыскивала милиция и по всем вокзалам и многолюдным местам висели его фотографии. А отцу Гавриилу приходилось поднимать запасы продуктов в горы для себя и для своего келейника. Кроме того, к нему часто приезжали его духовные чада, и он спускался ради встречи с ними. Это происходило у матушки Олимпиады, где подолгу они беседовали о пустынническом подвиге, об опасностях в пустыне, о страхованиях.
Однажды он рассказал следующий случай:
«Решил я пойти в город пешком и, поднявшись на одну гору, увидел, что дальше вперед пройти невозможно. Посмотрел в другую сторону – увидел поляну и пастуха со стадом овец. Удивился – ведь никогда здесь в горах не было ни овец, ни пастухов. Пастух манил меня рукой – мол, иди ко мне». Отец Гавриил осенил его крестным знамением, и пастуха с овцами не стало. Приглядевшись внимательно, он увидел, что если бы он сделал хоть один шаг, то упал бы в глубокую пропасть, где костей не соберешь.
Еще рассказывал такой случай.
Однажды он шел к своей келье, и на него выскочили две громадные собаки с лаем, явно стремясь его разорвать. Он, хотя и испугался, но о силе креста не забыл и перекрестил их. Они остановились как вкопанные, замолчали и, постояв немного, пошли назад.
В отличие от отца Гавриила отец Мардарий редким людям рассказывал истории о страхованиях в пустыне. А если кто-то начинал об этом говорить, он тут же мягко останавливал: «Молчи, молчи, об этом лучше не вспоминать». Считал, что немногие лишь могут правильно воспринять подобные рассказы, люди впечатлительные могут повредиться.
Отец Гавриил прожил в пустыне 28 лет. Почил он на своей любимой высокой горе, возвращаясь от матушек-пустынниц, после того, как исповедовал и причастил их. Это было в октябре 2009 года, в это время в горах как раз выпадает снег. До своей кельи он не дошел. Искали его долго, нашли охотники лишь весной, когда растаял снег. Он сидел с рюкзачком на плечах, уже почивший. Монахи из Почаева, находившиеся в то время у пустынников, узнав скорбную весть, поднялись на эту гору, отпели и похоронили его там же.
Матушка Олимпиада позже переехала на Кубань, в станицу Темижбегскую. Ее уже очень сильно мучили болезни.
Благочестивая, преданная монахиня Зосима (в схиме Мария)
Матушку Зосиму постриг в монашество отец Власий, старец Глинской пустыни, в 1983 году.
Она приехала на Кавказ в 1973 году из Ставрополья – убежала от родителей, так как они хотели выдать ее замуж, а она мечтала о монашестве. На Кавказе приютил ее отец Петр Лыхнинский (служивший в Лыхны). Батюшка обета монашеского не давал, но жил как монах, у него была целибатная хиротония. Мама его была монахиней – она и стала для матушки Зосимы духовной матерью. Отец не был монахом, но был человеком кротким и смиренным. Семья отца Петра приехала в Сухуми в 1930-е годы, спасаясь от голода в России. Так как средств на жилье не было, вырыли землянку. Постепенно в семье родились шестеро детей, семья всегда была благочестивой. Жили они бедно.
Отец Петр сначала служил в Сухуми в Михайловке. Обо всех он беспокоился, всех жалел. Как-то приютил у себя отцов Геронтия, Антония, Иеронима и Леонтия. Они, немного пожив у него, решили уйти в горы. Через неделю соседи сообщили отцу Петру, что видели «старцев» – они в темнице сидят. А отец Петр в горы их не благословлял, они ушли по своеволию. Развели там костер, дымок пошел. А время было опасное для верующих. Мимо пролетал вертолет, увидели дым, вертолет опустился, и их забрали. Батюшка пошел на выручку. По его святым молитвам и с помощью его связей удалось их вызволить, и он опять привез их к себе. Отец Антоний говорил: «Что отец Петр скажет, то мы и будем делать – хоть корнями вверх растения сажать, – мы его будем слушать. Братья, не смотрите, что он молодой, он благочестивый и высокодуховный». И братья стали послушными. Батюшка скажет: «Отец Антоний, ты должен столько-то поклонов сделать». Братья: «Да ты что, батюшка, так много?» Отец Антоний строго: «Молчите, мы должны все исполнять, что скажет батюшка».
Отец Антоний никогда не обижался, а наоборот, с радостью все принимал. А отец Петр слушал, что говорили ему отцы. Так и жили друг у друга в послушании. Отец Антоний говорил, что батюшка жил строго по канонам Церкви. Отец Леонтий помогал ему, сослужил с ним.
Затем батюшку перевели в старинный храм Успения Матери Божьей, который находится в поселке Лыхны (в четырех километрах от Гудауты), и там он прослужил пятьдесят лет, всю оставшуюся жизнь. Отцов этих батюшка любил как родных детей. Когда они отошли в вечность, похоронил их на Михайловском кладбище, рядом со своими родителями.
Батюшка был строгим, прежде всего, по отношению к себе. Боялся, чтобы не погибнуть и чтобы души рядом с ним находящихся тоже не погибли. Он не молчал, обличал грешников. Приходившим в храм говорил, чтобы с накрашенными губами к иконам не прикладывались, чтобы короткие юбки и с большими разрезами не носили, чтобы волосы были спрятаны под платком... Боялся Господа, говорил: «Вот на ответ к Богу приду, Он с меня все спросит». И батюшка, и вся его семья были добродушными, странноприимными, с любовью ко всем относились, последнее отдавали. Мама отца Петра постоянно помогала пустынножителям продуктами и всем необходимым.
Матушка Зосима неотступно следовала за отцом Петром. Ухаживала до кончины за своей духовной матерью, мамой отца Петра. Прислуживала батюшке в храме Успения Божьей Матери. Была и алтарницей, и на клиросе пела, и стояла у свечного ящика. Во время и после грузино-абхазской войны матушка одна исполняла все послушания, так как людей не хватало. Ей и за отцом Петром пришлось ухаживать. В то время он жил при храме, поскольку во время войны его дом в Сухуми разбомбили.
В 87 лет отец Петр неудачно упал и сломал шейку бедра. Четыре года лежал из-за этой травмы. От лечения отказался, сказал: «Если Богу будет угодно, то буду жить, а если нет, то Он сразу заберет». Лечился он святой водой иорданской, святым маслом да молитвой, и больше ничего не делал. Когда приходили врачи к нему, он их не принимал. Только просил, чтобы священники его причащали. В день смерти его причастили и пособоровали. Что удивительно, как только священник закончил первое помазание, стал читать неожиданно молитву на исход души. Матушка Мария: «Как же! Батюшка еще разговаривает. Что вы делаете»? А батюшка вмиг и отошел. В церкви на отпевании батюшка лежал беленький, руки были теплыми, мягкими, как будто уснул и вот-вот, казалось, проснется.
А матушка Зосима до сих пор живет и прислуживает в храме Успения Матери Божьей в абхазском поселке Лыхны. Она приняла великую схиму с именем Мария.
Ищущие да обрящут
После блаженной кончины иеросхимонаха Алексия с людьми, обращавшимися к нему за помощью, стали происходить события, которые нельзя истолковать как случайные. Мы расскажем о некоторых из них.
Заканчивался учебный год. Девочка-подросток не успела подготовиться к серьезному экзамену. Пошла на могилку к батюшке и просила помочь, чтобы не провалиться на этом экзамене. На следующий день пришла в школу и узнала, что экзамен состоится позже, его по какой-то причине перенесли на несколько дней. Счастливая школьница успела подготовиться и сдала экзамен хорошо. Рассказала родителям и знакомым о ниспосланной помощи. С тех пор все они не один раз обращались к батюшке за помощью и получали ее.
Монахиня В. сильно заболела, ничего не могла делать. Но ведь надо исполнять неотложные послушания – а как, при невыносимых-то болях? Кто-то посоветовал ей купить лекарства – благо, аптека находится рядом с монастырем. Послушала, с трудом вышла в аптеку, купила лекарства и положила их в карман. А на обратном пути решила зайти на могилку батюшки. Зашла и усердно, слезно помолилась, попросила о помощи. Отходя от могилки услышала рядом с собой какой-то звук, оглянулась – а на земле лежат все купленные лекарства. Как они могли выпасть из глубокого кармана? И тут же ей полегчало. Монахиня поняла, что лекарства принимать ей теперь не надо. Она забыла о болях и стала трудиться.
Приехал из города Дудинки Красноярского края (близ Норильска) к батюшке в келью в село Юрьево участник грузино-абхазской и чеченских войн Анатолий. Он был контужен, полностью потерял зрение, кроме того, у него была ампутирована рука до локтя. После тяжелых испытаний обратился Анатолий к Богу. Понимая свои грехи и ошибки, совершенные в молодых годах, он серьезно задумался о своей дальнейшей судьбе. В Дудинке с Божьей помощью он построил небольшой православный храм (до тех пор там не было ни одной церкви) и стал его прихожанином. Как-то служащий в этом храме священник, который бывал у старца иеросхимонаха Алексия, посоветовал Анатолию посетить келью почившего старца. Тот приехал к батюшке с надеждой решить свою тяжелую проблему. Помолился в келье и из-под батюшкиной подушки на кроватке, где старец почил, достал иконочку святителя Тихона Задонского. А под подушкой много образов находилось. После чего поехал в Задонский Рождество-Богородицкий монастырь. У ворот монастыря неожиданно встретился с владыкой Никоном, у них началась беседа. Владыка, увидев его физические недостатки, спросил, откуда он и чем занимается. Анатолий рассказал все, как есть. Владыка говорит: «Не надо тебе ехать на Север, место твое здесь». Вот так батюшка Алексий через владыку Никона определил его дальнейший путь. В Липецке он встретил благочестивую девушку Наталию, которая вышла за него замуж. Они повенчались.
А вот рассказ монахини Антонии.
Часто хожу я к батюшке на могилку. Однажды, подходя к ней, я услышала крик. Там лежала девочка и дико кричала. С ней случился приступ беснования у могилки батюшки. Рядом стояла ее сестра и пыталась девочку успокоить, но у нее ничего не получалось. Я предложила вместе помолиться. Она согласилась, и мы вместе стали просить помощи у батюшки Алексия. Девочка стала успокаиваться и, наконец, совсем успокоилась. Встала, и мы пошли в храм благодарить Бога и ходатая нашего иеросхимонаха Алексия.
Такие события происходят на задонской земле, люди получают помощь, когда обращаются к старцу Алексию. И в этом нет ничего удивительного – ведь у нас появился новый ходатай пред Богом, иеросхимонах Алексий.
Вместо эпилога
В настоящее время в нашем отечестве отшельничество в безлюдной пустыне можно признать решительно невозможным, а затвор очень затруднительным, как более опасный и более несовместный, чем когда-либо. В этом надо видеть волю Божию и покоряться ей. Если хочешь быть приятным Богу безмолвником, то возлюби молчание и со всевозможным усилием приучись к нему. Не позволяй себе празднословия ни в церкви, ни в трапезе, ни в келье; не позволяй себе выходов из монастыря иначе, как по самой крайней нужде и на самое краткое время; не позволяй себе знакомства, особливо близкого, ни вне, ни внутри монастыря; не позволяй себе свободного обращения и пагубного развлечения; веди себя как странник и пришлец и в монастыре, и в самой земной жизни – и соделаешься боголюбезным безмолвником, пустынником, отшельником. Если же Бог узрит тебя способным к пустыне или затвору, то Сам, неизреченными судьбами Своими, доставит тебе пустынную и безмолвную жизнь, как доставил ее блаженному Серафиму Саровскому, или доставит затвор, как доставил его блаженному Георгию, затворнику Задонского монастыря.
Святитель Игнатий (Брянчанинов)
* * *
Могилка мученика Василиска находится в горах Абхазии, в Команах.