О происхождении Псалтири

Книга Псалмов по содержанию своему составляет как бы сокращение всего Священного Писания, изложенное в виде молитв и благоговейных песнопений. «Закон повелевает, история поучает, пророчества предвозвещают тайны царствия Божия, нравоучение назидает и убеждает, а Книга Псалмов соединяет в себе все это, и есть некоторая полная сокровищница спасения человеческого¹». «Она пророчествует о будущем, воспоминает о прошедшем, предписывает правила жизни, указывает что должно делать²», и как воздерживаться от худого». «В ней, как в раю, насаждено все, что по частям содержится в других священных книгах, и» всякий, читающий ее, может найти в ней всё, что для него нужно и полезно. В ней ясно и подробно изображена вся жизнь человеческая, все состояния духа, все движения ума, и нет ничего в человеке, чего бы не содержала она в себе. Хочешь ли ты каяться и исповедоваться, постигла ли тебя скорбь или искушения, гонят ли тебя, уныние ли и беспокойство овладело тобою, или что-нибудь терпишь, стремишься ли к добродетели и преуспеянию в ней и видишь, что враг препятствует тебе, желаешь ли хвалить, благодарить и славословить Господа? – в божественных псалмах найдешь наставление для всего этого³«. При такой важности своего содержания и особенной близости его к душе человека, Книга Псалмов с первых же времен Христовой Церкви получила в ней особенно широкое употребление, сравнительно со всеми прочими книгами Св. Писания, и сделалась, можно сказать, ручною книгою высшей премудрости как для церкви вообще, так и для каждого из сынов ее в особенности. Сам Господь наш Иисус Христос примером своим освятил богослужебное употребление Псалтири, пением псалмов заключив последнюю свою вечерю с учениками⁴; а следуя Своему Божественному Учителю и Апостолы, как сами славили Бога пением псалмов⁵, так заповедали и всем верующим назидать себя и вразумлять друг друга псалмами, воспевая в сердцах своих Господу^6. По примеру Господа и Апостолов Св. Церковь Христова изначала приняла псалмы в состав своего Богослужения, и, с постепенным его развитием, распространила употребление их на все свои службы не только общественные, но даже и частные, совершаемые по разным нуждам отдельных верующих так, что в настоящее время нет почти ни одного церковного последования^7, в которое бы не входили или целые псалмы, или отдельные из них изречения, и нет ни одного дня в году, когда бы Псалтирь совершенно не употреблялась при Богослужении. Кроме этого богослужебного употребления, по тому же примеру и завещанию Апостольскому псалмы так же рано заняли почетное место и в частной жизни верующих, – в быту их домашнем. Пением псалмов первенствующие Христиане услаждали печальные дни гонений и возбуждали себя к мужественному перенесению тяжких страдания мученичества, а в мирное время воодушевлялись в подвигах благочестия; псалмы же, заменяя светские народные песни, служили им приятным отдохновением во время различных трудов и занятий и назидательным развлечением во время отдыха. Путешественнику христианского востока во времена бл. Иеронима нередко вместо светских песен слышались псалмы, раздававшиеся на полях и виноградниках. «Земледелец, пишет он из Св. земли к Марцелле⁸, идя за плугом, поет аллилуиа, покрытый потом жнец развлекается псалмами, и виноградарь, срезывая кривым ножом виноградные ветви, поет что-нибудь из Давида. И это – любимые песни, как говорит народ. Они – покрикивание пастуха, они – орудие земледелия». «Путешественники, дополним это описание словами Св. Григория Нисского, и плывущие морем, или провождающие жизнь сидячую за какими-либо занятиями, и вообще все мужчины и женщины всякого состояния, здоровые и больные – почитают потерею для себя, когда не имеют в устах своих возвышенных поучений Давидовых. Даже на пиршествах и брачных торжествах принимают веселящиеся философию Давидову, как одну из принадлежностей веселия»⁹. Такая любовь христиан первых веков к Псалтири и особенная ревность их к употреблению в своем домашнем быту с течением времени значительно охладела, но, с принятием христианства в России, она опять с новою, еще большею силою и горячностью возобновилась в нашем русском народе, и чрез ряд веков продолжает сохраняться в нем отчасти и до настоящего времени. Справедливо можно сказать, что ни одна книга не была в таком большом употреблении и не имела столько влияния на образование и жизнь древнего русского человека, как Псалтирь. Мы не говорим уже об употреблении ее при Богослужении, которое наша Русская церковь вместе с святою верою приняла от православной Церкви Восточной и во всей широте его сохраняет до настоящего времени. Кроме этого собственно церковного употребления, Псалтирь с первых же пор принятия Христианства употреблялась у нас как книга учебная, изучение которой долгое время ограничивался весь круг образования большей части русских книжных людей; – вообще как книга назидательная для чтения домашнего, нередко сопровождавшая наших предков даже в их путешествиях, и как книга спасительная в некоторых особых случаях жизни, как напр. для чтения над тяжкими больными, особенно же над умершими, и даже для суеверного гадания, чтоб разрешить свои недоумения и т. п.^10. Развитие Западно-Европейского образования в последнее десятилетия текущего века значительно изменило отношение к Псалтири в нашем русском обществе; тем не менее исчисленные нами различные виды древнего употребления их, хотя и не в таком широком развитии, как это было в древности, остаются и доселе в многочисленнейшей среде русского народа, и если в образованных его классах Псалтирь не употребляется уже более не в качестве учебной книги для чтения, и тем более для суеверного гадания, то и здесь для людей Христиански – образованных и благочестивых она не перестала и, конечно, никогда не перестанет быть молитвенною, назидательною и душеспасительною книгою. Многочисленные, быстро распространяющиеся издания Псалтири и частые переложения псалмов на стихотворную речь, непрекращающаяся до настоящего времени, служат наглядным доказательством того, что в русском обществе, не исключая и образованных его классов, продолжает жить особенная любовь к Псалтири и потребность разнообразного ее изучения, а постоянное употребление ее при Богослужении представляет надежное ручательство, что такая любовь к ней сохранится в сердцах русских людей и навсегда, пока Россия останется, как и была, Православною Россией.

Такое широкое и разнообразное употребление Псалтири в Православной Церкви вообще и в нашей Русской в особенности естественно предполагает наиболее полное и многостороннее ее изучение сравнительно с другими книгами Св. Писания. Не совсем так оказывается на деле. Обращаясь к древним временам Христовой Церкви, мы действительно находим, что отцы и учителя церковные 3-го, 4 и 5-го веков, известные как толкователи Св. Писания, особенно любили останавливаться на Псалтири и редко кто из них не оставил нам кратких или обширных писаний, если не о всех псалмах, то по крайней мере о некоторых из них. После Оригена из обширных трудов которого по исправлению текста и изъяснению псалтири дошли до нас только незначительные отрывки^11, над изучением книги псалмов трудились: Евсевий Кесарийский¹², Афанасий Александрийский¹³, Василий Великий¹⁴, Григорий Нисский¹⁵, Иоанн Златоуст¹⁶ , Бл. Феодорит Кирский¹⁷ также на западе: Иларий Поатьерский¹⁸, Амвросий Медиоланский¹⁹, бл. Иероним²⁰ , бл. Августин²¹ не говоря уже о многих других, которых писания о Псалтири не сохранились до настоящего времени²². Само собою разумеется, что в трудах этих отцов и учителей Церкви нельзя искать полного и всестороннего, а тем более научного исследования о Псалтири. Соображаясь с действительными современными нуждами и потребностями верующих, они имели в виду почти исключительно практическую цель – назидание, и потому в своих трудах о Псалтири большею частью ограничивались простым разъяснением содержания псалмов, – именно раскрытием их смысла буквального или таинственного, догматического или нравственного, не заботясь при этом о строго научном изложении своих толкований и не вдаваясь в учебные библиографические и филологические изыскания. В основании их толкований обыкновенно лежит употребительный между тогдашними христианами Греческий текст 70 или, как у западных толкователей текст древнего латинского перевода, впрочем также составленного по 70; лишь только не многими из отцов и учителей Церкви сделаны были попытки к сравнительному изучению текста Псалтири по различным переводам и Еврейскому его подлиннику, как это видим отчасти в сличениях различных чтений у Евсевия, св. Златоуста²³ и особенно у бл. Иеронима²⁴ и в самостоятельных переводах Псалтири с Греческого и Еврейского у этого последнего. А что касается библиографических сведений о Псалтири, или отдельных ее песнях, то они большею частью ограничиваются общим изложением содержания и указаниями отношений его к различным состояниям верующих, или же общими похвалами Псалтири, и только в немногих толкованиях мы находим по местам более или менее научные, краткие исторические и другие заглавия, относящаяся собственно к области библиографии²⁵, так что краткие исагогические сведения о Псалтири в Синопсисе Св. Писания, приписываемом Св. Афанасию²⁶, можно признать последним результатом изучения Псалтири в этом отношении за весь рассмотренный период. Не смотря, однако, на неполноту и недостаточность изучения Книги Псалмов в писаниях отцов и учителей Церкви 3–5 веков, здесь собственно и оканчивается самостоятельное ее изучение в Православной Церкви. В последующие века мы мало встречаем литературных трудов по изучению Псалтири и те немногие представляют более или менее удачно сгруппированные собрания и компиляции трудов, предшествующих ее толкователей, таковы изъяснения псалмов на западе: М. Авр. Кассиодора (6 в)²⁷, Беды Достопочтенного (8 в)^28, на востоке: Максима Исповедника (7 в)^29, Анастасия Синаита (7 в.)³⁰, Фотия патр. Константинопольского (9 в)^31, Никиты Митр. Ираклийского (11 в.)^32, и Евфимия Зигабена (12 в.)³³. Не более того сделано для изучения Псалтири и в нашей русской церкви. Мы уже очень рано имели на своем отечественном языке толкования псалмов Св. Афанасия и бл. Феодорита³⁴ и этими двумя толкованиями почти до половины 16 века ограничивалась вся наша литература по изучению Псалтири. Преподобный Максим Грек обогатил ее переводом Толковой Псалтири, извлеченной из лучших толкователей древней восточной церкви^35. При этом в своем послании к В. Князю, заменявшем предисловие к переводу, он впервые научным образом ознакомил русских с различными способами толкования, каким следовали встречающиеся там толкователи^36, и кроме того оставил нам несколько собственных оригинальных сочинений, относящихся к изъяснению некоторых псалмов и отдельных изречений Псалтири^37. В то же время ученик и сотрудник Максима, его толмач Димитрий Герасимов, перевел другую Толковую Псалтирь, составленную на западе Брюноном Еп. Вюрцбургским в 11 веке по лучшим западным толковникам: Иерониму, Августину, Григорию В.^38, Беде и Кассиодору. Это толкование снабжено предисловиями, заимствованными, по всей вероятности, из той же Псалтири, в которых изложены общие сведения о Псалтири и псалмах, их надписях, краткие сказания о тех толковниках, которыми пользовался Брюнон, сказание о переводчиках Ветхого Завета с Еврейского на Греческий язык, о способах толкования, употреблявшихся в Западной Церкви в средних веках, – историческом, тропологическом, аллегорическом, анагогическом^39. В этих двух Толковых Псалтирях Русская Церковь получила на своем отечественном языке большую часть того, что сделано было по изучению Псалтири в древние времена Христовой Церкви на востоке и на западе, и это драгоценное наследие древней вселенской Церкви, – с прибавлением небольшого числа экзегетических сочинений Преп. Максима, Киевских изданий Псалтири с краткими объяснительными замечаниями, – в одних на полях, извлеченными из святоотеческих толкований, как полагают Св. Димитрием Митр. Ростовским (†1709)⁴⁰. В других – в самом тексте пред каждым псалмом, составленным наместником Киевопеч. Лавры. Варлаамом Голенковским⁴¹, и еще немногих, большею частью неисправных переводов Псалтири на современный язык, – долгое время, далее половины прошлого столетия, составляли для русских людей единственный источник, пособие и руководство к изучению этой, так любимой ими книги Свящ. Писания – Самостоятельные труды по изучению Псалтири за весь этот длинный период времени заключались у нас только в исправлениях первоначального ее, славянского текста и составлении в замен или объяснение его новых переводов на современный язык с Еврейского и Греческого, иногда с Вульгаты и даже с немецкого перевода. Как исправления, так и переводы, имевшие целью устранение допущенных вначале или вкравшихся впоследствии погрешностей и более ясное и понятное изложение мысли священного текста, с ранних пор и неоднократно с большим или меньшим успехом предпринимаемы были попечительными пастырями нашей Церкви, князьями и даже простыми верующими, пока наконец не получили своей относительной законченности, первые – в изданном в половине прошлого столетия (1751), вместе с прочими книгами Св. Писания, нынешним славянским тексте Псалтири, последние в употребляющихся теперь русских ее переводах – изд. Бывшего Библейского Общества 1822 г. И изд. Святейшего Синода 1871 г.⁴² Но с половины прошедшего столетия, около времени окончания последнего исправления славянской Библии, наступает у нас новая эпоха для изучения Св. Писания, а в частности и для изучения Псалтири. Распространение образования в среде нашего духовенства, особенно развитие языкознания и знакомства с результатами богословской науки на западе пробуждают самодеятельность мысли в кругу наших богословов, вызывая с одной стороны критическое отношение ко вновь проникавшим в наше общество религиозным взглядам и выводам иноземной науки, а с другой сознательную поверку и собственных, традиционно-унаследованных убеждений и верований. При этом взгляд тогдашних представителей нашей Церкви естественно всего более останавливается на лучшем, основательнейшем изучении самых источников вероучения – Св. Писания и его истолкования – Церковного Предания⁴³. С лучшим устройством духовно-учебных заведений и введением в них более правильных методов преподавания, древний способ изучения Св. Писания, состоявший в механическом заучивании на память разных мест и даже целых священных книг вместе с существующими святоотеческими толкованиями, по большей части без надлежащего их разумения, постепенно уступает место сознательно разумному и более или менее научному усвоению содержащихся в них божественных истин^44. Вскоре под влиянием новых начал образования Московская Академия дает нам целый ряд экзегетов, которые в многочисленных своих толкованиях Св. Писания обнаруживают уже значительную долю самостоятельности. Большая часть трудов их по изучению Священного Писания относится к книгам Нового Завета, как основания христианского вероучения; но в то же время не мало было сделано и для изучения Псалтири. В сохранившихся до нас рукописных трудах ректоров московской академии из второй половины прошлого столетия, – Гавриила (Петрова, 1761–63) впоследствии Митроп. С.– Петербургского^45, в толковании на все Свящ. Писание Феофилакта (Горского, с 1769 до 1774) и в записках по классу чтения Св. Писания Афанасия (Иванова с 1786 до 1788)⁴⁶, – значительная доля посвящается изъяснению книги Псалмов. Но особенно много потрудился в изъяснении ее бывший наставник той же Моск. Академии, а впоследствии Архиеп. Псковский Ириней (Клементьевский). Составленное им обширное толкование на Книгу Псалмов существует в двух различных изданиях, из коих в первом (Москва 1791 г.) он, пользуясь западным толковником Беллярмином, главным образом объясняет иносказательный и таинственный смысл; во втором (1807 г.), а также и других последующих изданиях, – преимущественно излагает смысл буквальный, при чем пользуется Еврейским текстом, изданным в Вене с приложением латинского парафраза, перевода 70 толковников и с подстрочными примечаниями⁴⁷.Объяснения его в обоих изданиях большею частью правильны и основываются на церковном Предании, в изложении отличаются простотой, ясностью, логическою последовательностью, и, по крайней мере, во втором издании, не страдают схоластикою предшествовавших ему толкователей. Поэтому толкование Преосв. Иринея, с первых же пор одобренное Св. синодом, и доселе составляет почти единственное полное и лучшее толкование Псалтири. Но оно еще очень далеко от совершенства. Сообразно со своим назначением для общенародного употребления оно не имеет строго научного характера и занимается почти исключительно положительною стороною книги, с целью дать простейшее изложение мысли свящ. текста в том виде, как он употребляется при Богослужении. Поэтому при своих объяснениях Преосв. Ириней обыкновенно следует славянскому тексту Псалтири и обращается к еврейскому подлиннику лишь тогда только, когда первый представляет затруднение к пониманию. По той же самой причине довольствуясь простейшею передачею мысли, какая заключается в букве текста, или какая указывается в нем Церковным Преданием, он вовсе опускает общие библиографические сведения о Псалтири, редко и только мимоходом касается вопроса о писателях псалмов⁴⁸ и мало останавливается на точнейшем определении исторических обстоятельств их происхождения, которыми большею частью обуславливается их содержание, равно как не входит в критические исследования, которые бы оправдывали его объяснения, по крайней мере важнейших догматических мест, против нападений экзегетов-рационалистов. Эти недостатки исторических исследований лишают его объяснения надлежащей основательности и иногда приводят к ошибкам, с первого взгляда, быть может, незаметным, но очень важным в своих последствиях, каково напр. допущенное им без всякой критической оценки мнение о Маккавейском происхождении псалмов 43-го и 78-го, которое в своем развитии может вести и действительно направляется рационалистами к подрыву учения о богодухновенности Псалтири. Само собою разумеется, что многие погрешности в этом, во всяком случае, замечательном труде могли произойти от поспешности его составления; но с другой стороны они были естественным следствием совершенного недостатка в то время научной разработки священной библиографии. Первый опыт несколько научного введения в кн. Св. Писания является у нас только в 1799 г.; это – «Руководство к чтению Свящ. Писания В. и Н. Завета» Преосв. Митр. Амвросия, составленное им в бытность его ректором москов. Академии по западному руководству Гофмана^49. Но в первом издании этого руководства почему-то опущен был трактат о Псалтири, и первое введение к этой книги мы получили только уже при 2 изд. В 1803 г. Оно сообщает краткие библиографические сведения о Книге Псалмов и знакомит с содержанием, как целой книги вообще, так и каждого псалма в отдельности; но как в первом опыте подобного рода, конечно, в нем еще очень многого недостает для полноты обозрения Псалтири, а сообщаемые библиографические сведения страдают неопределенностью и недостатком научной критики. Говоря напр. о писателе Псалтири, составитель введения сообщает лишь относительно того различные противоположные мнения, не произнося никакого решительного суждения, и в подробном изложении содержания псалмов старается обходить лице писателя, хотя по местам и проглядывает сочувствие издавна ходячему у нас мнению о принадлежности всех псалмов одному Давиду⁵⁰. Тоже мнение уже прямо высказывается и доказывается и в составленном, без сомнения, около того же времени предисловии к переводу Псалтири с еврейского на церковно-славянский Москов. Митр. Амвросия (Зертис Каменского 1771 г.)^51. Несмотря впрочем на эту привязанность к обычному мнению нашей старины, составитель этого предисловия, которому, вероятно, принадлежит также составление некоторых замечаний и в самом переводе⁵², делает шаг вперед в изучении Псалтири, как по сравнительной научности изложения тех сведений об этой книге, какие изложены в предшествующем его опыте, так и потому, что обогащает библиографию ее новыми исследованиями о надписании псалмов и переводах Псалтири в нашем отечестве.

С преобразованием наших духовно-учебных заведений в 1808 г. изучение Св. Писания должно было получить у нас новые успехи. С этого времени чтение книг Св. Писания введено было и в семинарские курсы, в которых оно доселе не считалось обязательным, а для академии начертана была новая программа преподавания его с строго научным характером. Псалтири в этой программе давалось особенно важное положение между ветхозаветными книгами Свящ. Писания и на нее обращалось особенное внимание преподавателей. Псалтирь, по новому уставу академий, должна была заключать чтение книг Ветхого Завета, «потому что она есть как бы некоторое сокращение Ветхого Завета: в ней есть история, поучения и пророчества; она относится ко всем временам Ветхого Завета: ибо содержит песни Моисея, Давида, Соломона и прочих свящ. писателей, живших как прежде, так и после пленения Вавилонского, когда полагается печать на писания Ветхого Завета. Ее особенному употреблению в Церкви Христианской должно соответствовать особенное понимание к ее изъяснения⁵³». Замечательно при этом, что уже в самом определении нового академического устава об научении Псалтири высказывается и общий взгляд относительно состава и происхождения этой книги Св. Писания, во многом существенно отличный от взглядов на нее, какие высказывались нашими толкователями предшествующего времени. Этот взгляд на Книгу Псалмов с того времени мало по малу и начинает делаться у нас господствующим, вытесняя собою прежние ненаучные воззрения, и полагается в основу последующего затем изучения этой свящ. книги в наших духовно-учебных заведениях, хотя при этом надобно сознаться, что изучение ее подвигалось вперед слишком медленно и до сих пор еще не достигло того совершенства, какое предполагалось уставом академий 1808 года. Началом и первым образцом нового научного изучения Псалтири послужило «Руководство к познанию Кн. Псалмов, особенно систематическому и богословскому⁵⁴», составленное вскоре по введении реформы, в 1811 г., бакалавром первого курса СПб. Д. Академии Иеромонахом Филаретом Дроздовым, – впоследствии известным Митрополитом Московским. Оно предназначалось быть учебником для студентов академии и потому, конечно, представляет лишь краткий конспект несохранившихся до нас более пространных чтений В. Преосв. Филарета о Псалтири, в котором он, с свойственною ему систематичностью и сжатостью, сгруппировывая в одно целое исагогические сведения о Псалтири, изложенные прежде него частью в Руководстве к чт. кн. В. И Н. З. Митр. СПб. Амвросия (Подобедова), частью в предисловии к переводу Псалтири с евр. Митр. Амвросия (Зертис-Каменского), проверяет их в некоторой степени критическим анализом и пополняет новыми сведениями о внутреннем порядке в составе отдельных псалмов (15–16) и в расположении частей целой Псалтири (9–10), и изложением содержащегося в псалмах учения о Христе и Церкви (11–14). Само собою разумеется, что это первое научным образом составленное введение в Кн. Псалмов, при всех достоинствах научного изложения, обыкновенно отличавших все труды В. Преосв. Филарета, еще очень далеко от совершенства. Многих, и весьма важных библиографических сведений о Псалтири в нем еще совсем недостает, каковы напр. сведения о древней свящ. поэзии и музыке и в частности о псламопении евреев, о различных родах песней, содержащихся в Псалтири, о времени и обстоятельствах происхождения их и образовании настоящего собрания псалмов. Из сообщаемых же сведений не все передаются с надлежащею полнотой, ясностью и основательностью: одни из них, – как сведения о надписаниях псалмов и о писателях, – слишком кратки и недостаточны определенны; другие, – как напр. взгляд на сынов Кореевых, Емана и Ефана, происхождение некоторых псалмов (напр. 104 и 95) и на некоторые из надписаний (напр. Псс. 36 и 64, 119 и проч.) и т.п., – недовольно проверены критикой; некоторые, – как предполагаемое, будто бы более правильное деление Псалтири на 7 частей, – представляют собою бесполезные для изучения Псалтири схоластические умствования; иные, – как мнение о внутреннем порядке Псалтири и пророческом смысле некоторых псалмов, – заметно отзываются входившим тогда у нас в моду мистическим направлением. – Но как ни были несовершенны эти первые академические уроки о Псалтири, положенное ими начало изучения этой свящ. книги вскоре уже дало прекрасный плод, много обещавший в будущем. Уроки эти расположили к изучению Псалтири даровитейшего из студентов первого курса СПб. Д. Академии, впоследствии профессора ее и СПб. Университета и заслуженного Протоиерея Герасима Петровича Павского, и к концу его академического образования (1814 г.) вызвали его ученый труд о Псалтири: «Обозрение Книги Псалмов, опыт археологический, филологический и герменевтический⁵⁵», значительно пополнивший пробелы в обозрении этой книги у его знаменитого учителя. Предметом своего исследования Павский избрал те именно стороны в изучении Псалтири, которые были или совершенно опущены или недостаточно рассмотрены в руководстве к познанию Кн. Псалмов Филарета, как и вообще в трудах его предшественников, – это вопросы о происхождении и составе Псалтири, которые он подразделяет на следующие четыре: о писателях псалмов, о содержании или предметах песней Псалтири, о языке их и, как важнейшей части содержания Псалтири, о псалмах пророческих, предваряя при этом все исследование кратким очерком истории свящ. ветхоз. поэзии и псалмопения. В рассмотрении избранных вопросов он вообще держится того взгляда, какой высказан был об этом предмете в уставе академии; но, при своей зависимости от готового взгляда, труд его отличается всеми достоинствами самостоятельного ученого исследования. Конечно, рассматривая его в настоящее время, при нынешнем состоянии науки, мы не можем не указать в нем многих недостатков. Сообщаемые им сведения о Псалтири, при всей их научности, слишком кратки и не полны^56, не везде довольно основательны⁵⁷, и особенно страдают недостатком критических исследований, которые бы оправдывали его положения и выводы против господствующих у западных толкователей рационалистических взглядов на книгу Псалмов, стремящихся низвести ее в ряд обыкновенных человеческих произведений европейской поэзии. Последнего рода исследования представляли, как и до настоящего времени представляют, тем большую нужду и важность, что уже в самом толковании псалмов Иринея Архиеп. Псковского, пользующемся у нас авторитетом церковного критерия в деле толкования Псалтири⁵⁸, дается, как мы выше заметили, повод к подобным рационалистическим выводам его гипотезою о существовании псалмов Маккавейского происхождения; между тем Павский, находя нужным опровергать ходячий у нас неверный, но безвредный взгляд о принадлежности всех псалмов одному Давиду, на этот раз ограничивается лишь кратким категорическим замечанием, что Книга псалмов «во времена Ездры довершилась и во времена Маккавеев уже хранилась во Святилище⁵⁹». Но, во всяком случае, своим Обозрением Кн. Псалмов Павский сделал весьма важный шаг вперед в деле только что еще начинавшегося у нас научного изучения Псалтири и оказал ему великую услугу: он первый из наших соотечественников смелою ногою вступил на новый, указанный уставом академии путь изучения этой свящ. книги, первый прошел его со светочем науки и, по справедливости, замечательным для того времени образом осветил его своими историческими, филологическими и экзегетическими изысканиями.

Положенное с таким успехом в первые же годы по введении духовно-учебной реформы начало новой эпохи в изучении Псалтири естественно подавало надежду на еще больший и лучший успех в дальнейшем продолжении начатого дела. Но эта надежда, поддержанная на первых порах появлением в 1822 г. русского перевода Псалтири (изд. Росс. Библ. Общ.), составленного также Прот. Павским^60, вследствие различных, сложившихся обстоятельствами времени неблагоприятных условий для развития духовной науки, не оправдалась на деле. После рассмотренных нами трудов по обозрению Псалтири В. Преосв. Филарета и Прот. Павского, в течении более чем полустолетия у нас не появлялось ни одного научного исследования о Псалтири, и эти первые, еще, так сказать, недозрелые плоды совершенной тогда реформы оставались единственными у нас учеными трудами по библиологии Псалтири до времени недавно совершившегося вторичного преобразования наших духовно-учебных заведений⁶¹. Незадолго до этого последнего преобразования, в 1864 г., одним из членов общества распространения полезных книг, А. Невским, в составленном им «жизнеописании царя Давида», сделана была попытка к изучению псалмов, в связи с историей их происхождения, – что, конечно, при дальнейшем развитии и научной постановке дела могло бы внести много света в экзегетику Псалтири; – но эта прекрасная сама по себе попытка, сообразно с ближайшею целью сочинения дать назидательное чтение для народа, а не научное исследование, сделана была без всяких претензий на научность, ограничившись лишь краткими, голословными и, при отсутствии критики, нельзя сказать, чтобы везде правильными указаниями поводов к написанию тех или других псалмов из истории Давида, и, к сожалению, до настоящего времени не получила никакого дальнейшего движения и практического применения. Еще по экзегетике Псалтири время от времени появлялись некоторые труды, но и те большею частью проповеднического, а не научного характера, и притом обыкновенно ограничивавшиеся объяснением какого-либо одного или нескольких отдельных псалмов, или же, всего чаще, нескольких стихов из которых-нибудь псалмов, а не обнимавшие собою целой Псалтири и даже в общей совокупности своей, за весь более чем полувековой период, не составившие собою толкования и на половину этой свящ. книги. Весьма значительная часть и притом лучших трудов этого рода опять-таки принадлежит перу В. Преосв. Филарета, которым положено было начало и научного обозрения Псалтири. Так еще в бытность ректором С-Петербургской Духовной Академии в 1814 г. Напечатано было им замечательное в то время по учености толкование на 67-й Пс.⁶²; а впоследствии подобного же рода толкование составлено было еще на Пс. 2-й⁶³. Кроме того во все время своей жизни, в своих многочисленных проповедях он очень часто останавливался на различных местах тех или других псалмов и оставил в них весьма много прекрасных, редких по глубине, новости и оригинальности мысли объяснений на разные места Псалтири⁶⁴. За ними первое место между толкованиями псалмов бесспорно принадлежит «Толкованию на первые 26 Псалмов» В. Преосв. Арсения, Митроп. Киевского. Этот обширный труд, более чем в 600 стр., только лишь год тому назад появившийся в печати, состоит из бесед на псалмы, говоренных В. Преосв. Арсением в Варшаве, в бытность его Варшавским Архиепископом (1848–1860 гг.). Чтобы в кратких словах дать о нем возможно близкое понятие, мы, кажется, не ошибемся и не преувеличем дела, если скажем, что этот высоконазидательный труд во всех почти отношениях представляет собою, в переложении на современный русский язык, свободное, но в тоже время близкое воспроизведение бесед на псалмы св. Иоанна Златоустого, примененное по возможности к нуждам и потребностям времени и слушателей, для которых оно предназначалось, и восполненное толкованиями других св. отцов и учителей Церкви. Как на отличительные особенности бесед на псалмы В. Преосв. Арсения, сравнительно с беседами св. Иоанна Златоустого, можно указать на то, что высокопочтенный автор их, конечно вследствие пользования толкованиями других отцов и учителей Церкви, заметно более, чем св. Иоанн Златоуст, склоняется к аллегорическо-таинственному смыслу⁶⁵, а с другой стороны, заботясь не столько о научной правильности объяснения, сколько главным образом о назидании, менее св. отца придает значения уяснению исторических обстоятельств происхождения объясняемых псалмов⁶⁶ и не останавливается, подобно ему, на объяснении буквального значения отдельных слов и выражений в псалмах с помощью еврейского текста и других различных переводов, ограничиваясь изложением смысла объясняемых мест лишь в целом их составе и исключительно по тексту славянскому. Но за исключением этих особенностей, вообще можно сказать, что беседы В. Преосв. Арсения заключают в себе все достоинства подобных же бесед св. Иоанна Златоустого и таким образом, с одной стороны, как бы популяризируя их для своего времени, а с другой восполняя место утраченных между ними бесед на целые 16 пс. из числа первых 26-ти⁶⁷, представляют весьма важное приобретение и для экзегетики Псалтири, и для церковного проповедничества, и вообще для назидательной христианской литературы. Из прочих трудов по изъяснению Псалтири за рассматриваемое время особенного внимания заслуживают объяснения псалмов: 1-ю и 2-ю Преосв. Иннокентия, Еп. Пензенского^68, 2-го псалма иеромонаха Феодора⁶⁹, песней степеней в Воскр. Чтении за 1856–7, 5-го и 7-го псалмов – Писарева в Душ. Чт.⁷⁰, и 136-го пс. Архиеп. Игнатия⁷¹. Сюда же можно отнести еще и систематический обзор Мессианских псалмов впрочем довольно схоластичный по изложению, в статьях Воскр. Чт., под заглавием: «пророческое учение о Обетованном Искупителе, содержащееся в псалмах"⁷². Если к этому присоединить еще не поименованные нами поучения, размышления и заметки на некоторые псалмы и преимущественно на разные места из псалмов, помещавшиеся в свое время в дух журналах, особенно в Воскр. Чт.^73, то мы будем иметь полный список того, что сделано у нас для изучения Псалтири за рассматриваемый, более чем полувековой период от первого преобразования духовно-учебных заведений в 1808 году.

После недавно совершившегося вторичного преобразования наших духовно-учебных заведений, в изучении Псалтири заметно происходит у нас особенное оживление. Появлению ученых трудов, конечно, независимо от произведенной духовно-учебной реформы, предшествует появление в 1869-м году двух стихотворных переложений Псалтири: надв. сов. П. Носовича, и различных русских поэтов с приложением кратких объяснений исторического, таинственного и нравственного смысла псалмов, изд. Спб. книгопр. Шигина⁷⁴, которые, не отличаясь поэтическими достоинствами, тем не менее, представляют не бесполезный труд, как для возбуждения в народе внимания и расположения к этой свящ. книге, так и для уяснения ее смысла, в славянском тексте для многих теперь мало понятного. Затем следует появление в свет одного за другим нескольких новых переводов Псалтири на русский язык. Как бы предвестником такого явления служит издание в 1868 г. при Душеп. Чтении (кн. Янв., Февр., Апр. и Май) исправленной особенною комиссией при Московской Дух Академии (1865 г.) второй половины русского перевода Псалтири Павского (76–150 пс.). Вслед за тем в 1869 году, в исполнение еще Павским и после архим. Макарием (Глухаревым) высказанной мысли о необходимости отдельного перевода Св. Писания на русский язык с греческого, известным нашим ученым, Епископом Чигиринским Порфирием (Успенским) сделан первый у нас опыт перевода псалмов (1–25) с греческого текста⁷⁵, доведенный теперь до 75 псалма включительно^76; а спустя год после того в 1871 г появились три русские перевода Псалтири: а) так называемый буквальный перевод с еврейского кандидата Спб университета Л. И. Мандельштама, б) перевод с еврейского же, исправленного по местам по греч 70, – Поневежского раввина Пумпянского и в) переводе изд Св. Синода^77. Одновременно с этими последними переводами в составл. наставником Киевской Дух Сем Х. Ордою: «Руководстве к последовательному чтению учительных книг Ветх Завета» мы получили, наконец, и новое библиологическое обозрение Псалтири (стр. 41–151). Происхождением этого обозрения Псалтири мы обязаны уже собственно реформе дух семинарий. Оно составлено приспособительно к утвержденной Св. Синодом программе преподавания Св. П. в преобразованных семинариях и предназначалось в учебное руководство для воспитанников. При таком назначении своем оно, конечно, не могло представлять и не представляет какого-либо ученого библиологического исследования о Псалтири; но в предположенных им себе пределах оно делает значительный шаг вперед: так как кроме общих библиологических сведений о Псалтири, которые в нем пополнены двумя новыми, не встречавшимися в прежних обозрениях статьями: об употреблении Псалтири в Прав. Церкви и о музыке и музыкальных инструментах Евреев, употреблявшихся при псалмопении, мы находим уже в нем краткое, но в тоже время вполне достаточное для последовательного чтения Псалтири изложение содержания каждого псалма в отдельности, предваряемое притом и сопровождаемое при большей части псалмов различными историческими и экзегетическими замечаниями, относящимися к уяснению смысла то целых псалмов, то отдельных мест из них, или некоторых надписаний. Из всего обозрения, особенно же из этих последних замечаний ясно видно, что автор его хорошо знаком с древне-церковною письменностью о Псалтири, и что ему достаточно известны также и новейшие ученые исследования об этой книге, и хотя, при заметной поспешности в составлении своего труда, в некоторых частях его он не избегает замеченных нами уже в прежних обозрениях недостатков, – неполноты, неясности и неопределенности псагогических сведений⁷⁸ и самого их изложения, и даже по местам не чужд довольно грубых ошибок и противоречий с самим собою⁷⁹, тем не менее, труд его составляет пока наиболее полное и лучшее из существующих у нас обозрений Псалтири и, не только в качестве руководства для воспитанников семинарий, но и вообще, как пособие к вразумительному чтению Псалтири для всякого любителя Слова Божия, по справедливости может быть назван дорогим приобретением в нашей духовной литературе⁸⁰. Менее чем год спустя после этого обозрения появилось в свет и новое «толкование на псалмы» Преосв. Палладия, Еп. Сарапульского (М. 1872 г.)⁸¹. Но это толкование не составляет приобретения для науки, так как не имеет ни малейшей претензии удовлетворять современным научным требованиям экзегетики, и хотя составлено с целью дать своим соотечественникам «сколько-нибудь удовлетворительное руководство к объяснению псалмов» (Предисл. стр. 5) взамен существовавших у нас толкований, которые и «мало известны и не могут быть признаны вполне удовлетворительными» (стр. 2), тем не менее, по сравнению с некоторыми из таких толкований, напр. толкованием Преосв. Иринея, Архиеп. Псковского и особенно В. Преосв. Арсения. Митр. Киевского, должно быть признано во многих отношениях гораздо менее удовлетворительным. Справедливо признавая, что «толкование Св. П. и в частности толкование псалмов при одних пособиях науки, хотя бы и современной, дело весьма смелое и опасное» (стр. 4), Преосв. Палладий чтобы избежать опасности заблуждений, поставил себе задачею совсем не обращаться к опасным пособиям науки, и особенно современной⁸², а ограничиться лишь «извлечением толкований на псалмы из сочинений знаменитых Отцов и Учителей Церкви», как самых верных и надежных руководителей в предпринятом им деле, и представляющих своим учением голос Св. Церкви, обязательный для всех верующих православных христиан на все времена» (стр. 3 и 4). Сообразно с такою задачею, толкование его представляет собою не что иное, как опыт сокращенного издания на русском языке средневековых катен, или, так сказать, словарь святоотеческих толкований на Псалтирь, но только словарь далеко не полный; так как в нем некоторые места псалмов, вероятно казавшиеся автору достаточно ясными, оставляются без всякого объяснения и притом извлечения толкований делаются не из всех Отцов и Учителей Церкви, занимавшихся объяснением Псалтири, а только из тех, которых толкования на псалмы ко времени его составления существовали в русском переводе (стр. 5). Кроме того и самый метод, какому следует автор в составлении своего святоотеческого толкования Псалтири, не отличается удобствами для предположенной им цели. Обыкновенно он выписывает стих за стихом славянский текст объясняемого псалма; за ним помещает краткий перифраз выписанного стиха или приводит русский перевод с еврейского, поясняя его иногда перифразом или же другими переводами греческими; затем делает краткие выписки из толкований одного или нескольких Отцов, – Василия Великого, Афанасия Алекс., Иоанна Златоустого или бл. Феодорита, по существующим русским переводам их творений, сопоставляя без всяких объяснительных замечаний нередко весьма несходные и даже противоположные между собою мнения, и, наконец, к составленному таким образом толкованию присоединяет по местам в подстрочных примечаниях свои собственные объяснения непонятных слов и выражений, состоящие большей частью в переводе или перифразе соответствующих им выражений еврейского или греческого текста и в сопоставлении их с текстом Вульгаты. При выборе из Отцов толкований автор заметно отдает предпочтение толкованием иносказательным мессианского характера и изъяснение буквального смысла псалмов поставляет далеко не главною своею целью: потому у него очень мало дается, а часто и совсем не дается места для указания исторических поводов к написанию того или другого псалма и для буквально-исторического объяснения, не делается предварительного изложения как общего содержания псалма, так и частных его отделов, и весьма мало встречается указаний связи и последовательности в течении мыслей. От этого толкование его является как то отрывочным, бессвязным, и сообщая читателю разнообразные объяснения отдельных слов, выражений и мыслей, не дает ясного отчетливого представления о целом содержании псалмов, их характере и последовательном развитии мысли; «вследствие же дословного приведения отеческих мнений, нередко несходных между собою и выраженных притом не всегда приспособительно к нашему образу понимания, по справедливому замечанию рецензента Воскресного Чтения, и понимание отдельных выражений не всегда легко дается», так что в этом отношении толкование Преосв. Палладия много уступает даже древнему толкованию Евфимия Зигабена, в котором отеческие объяснения передаются в связной речи, без дословных выписок^83. Нельзя также не заметить и того, что сопоставление несходных между собою, а тем более противоположных одно другому мнений Отцов, не сопровождаемое указанием точек зрения или оснований, послуживших к их образованию, и вообще никакими примиряющими объяснениями, очень легко может, совершенно вопреки намерению автора, вести к унижению высокого авторитета отеческих мнений, подрывая доверие к ним, как общеобязательному голосу Церкви, которая как единая и нераздельная, не может противоречить себе. Впрочем, не смотря на все указанные и некоторые другие недостатки, труд Преосв. Палладия – все же труд полезный и справедливо может быть назван не малою услугою Церкви⁸⁴; так как он может служить хорошим пособием к ознакомлению с представляемыми в нем в извлечении святоотеческими толкованиями Псалтири для того значительного большинства православных и даже не православных наших соотечественников, которым недоступны творения Отцов в полном их составе, ни в подлиннике, ни в русском или другом каком переводе. В тоже время, кроме рассмотренных нами трудов, обнимающих собою всю Псалтирь, в наших духовных периодических изданиях появилось не мало различных, более или менее обширных статей, относящихся к изучению Псалтири, частью по разным исагогическим вопросам, каковы напр. еще почти впервые появляющиеся в нашей литературе исследования: о древнееврейской музыке и пении⁸⁵, и о рифме и метре ветхозаветной поэзии⁸⁶ А. Олесницкого, и об употреблении Псалтири в древней Христ. Церкви А. Благовещенского, частью же экзегетического содержания по изъяснению тех или других отдельных псалмов, из числа которых помещенные в Воскр. Чтении за 1872-й год объяснения мессианских псалмов 2-го и 8-го и из восемнадцатой кафизмы псал. 1119–123-го, по редкому уменью соединять с научным характером краткость, ясность и простоту изложения, можно назвать прекрасными образцами общедоступного объяснения Псалтири, в каком всего более и чувствуется потребность в наше время. Сверх того в чт. Общ. Люб. Дух. Просвещ. в 1872 и в 1873 гг. начато печатание отдельными статьями и двух обширных, капитальных трудов по исследованию слав текста Псалтири: Свящ. М. Боголюбского, под заглавием: «Замечания на текст Псалтири по переводу 70 и славянскому«⁸⁷ и Архим. Амфилохия, под заглавием: »Замечания на древне-славянский текст Псалтири 13–14 в. с греческим текстом из толковой Феодоритовой Псалтири 10 в. по древним памятникам»⁸⁸. Первый из этих трудов филолого-экзегетического характера и имеет своею задачею подготовить материал для исправления или, по крайней мере, для научного объяснения славянского текста Псалтири, который, по своему церковному, а также по домашнему употреблению, будучи столько любим и уважаем нашим народом, представляет по местам много неясного и неудобнопонятного, в чем сознавались в свое время и сами исправители славянской Библии, установившие существующее чтение слав текста. Последний труд – историко-филологического характера и имеет в виду представить состояние славянского текста Псалтири в 11–16 вв. и его изменениями в различных списках объяснить постепенное образование настоящего славянского текста Псалтири. Сообразно с такою целью составитель этого последнего труда ограничивается лишь объективным сличением, или, точнее сказать, простым сопоставлением разностей текста различных списков славянской Псалтири 11–16 вв. и сравнением их с текстом древних списков греческих⁸⁹; между тем как автор первого труда, выписывая одно за другим неясные места и выражения из нынешней славянской Псалтири и сличая их с текстом 70, по разным его спискам, Вульгатою и другими древними, преимущественно греческими переводами, особенно же с объяснениями Отцов и Учителей Церкви, а также и с существующим еврейским текстом, – к которому, впрочем, относится с большим недоверием, – выводит из этого сличения предполагаемый им правильный смысл и значение неясного места или выражения и сообразно с тем, в заключение каждого из замечаний, проектирует, – и, как кажется нам, большею частью весьма удачно, новый ясный и понятный перевод рассмотренного места в замен существующего перевода неясного. До настоящего времени труды эти не вышли еще на половину, но, уже, судя по началу, оба они, особенно труд о. Боголюбского, обещают пролить много света на изучение и изъяснение славянского текста Псалтири, и поэтому каждый из любителей этой священной книги может от души пожелать им скорейшего окончания и практического применения.

В виду начавшегося в последние годы особенного оживления в изучении Псалтири, при котором, как мы видели, каждый год наша литература по этой свящ. книге обогащается новыми и новыми, более или менее обширными, более или менее ценными трудами, есть основание надеяться, что скоро мы дождемся и еще новых, как ученых, так и общедоступных трудов о Псалтири, и по ее библиологии, и по экзегетике. Но до того времени, пока эта надежда не достигла своего осуществления, в заключение обзора существующей у нас литературы о Псалтири мы должны еще сказать, что изучение у нас этой книги далеко не соответствует тому широкому употреблению, какое она имеет и при Богослужении, и как назидательная книга для домашнего чтения. Мы не говорим уже о том, как далеко наше изучение Псалтири отстало от современной науки на Западе, где еще в 1-й половине прошлого столетия разных сочинений об этой свящ. книге насчитывали до тысячи⁹⁰; но мы не можем не заметить того, что оно много отстало от развития нашей собственной науки по другим отраслям Богословия. Между тем религиозная жизнь нашего народа, почерпающая пищу из этой богодухновенной книги, требует глубокого и серьезного всестороннего изучения ее, и уже упомянутые выше популярные издания стихотворных переложений Псалтири служат очевидным свидетельством сознаваемой в нашем обществе этой потребности. Это сознание послужило и для нас побуждением из книг Св. Писания избрать для исследования эту всем известную священную книгу.

Из множества вопросов о Псалтири, ожидающих своего рассмотрения и решения, мы останавливаемся на самом первом вопросе о ее происхождении, так как на решение его, как мы выше дали заметить, основывается и правильное решение вопроса о свящ. авторитете Книги Псалмов, ее богодухновенности, а с другой стороны и надлежащее, основательное ее разумение. Без руководства истории даже и преданный сын Церкви, человек вполне благочестивый, любящий и ищущий истины, всегда находится в опасность впасть в заблуждение⁹¹, если только не предотвратит от него этой опасности особенная благодать Божия. Без светильника истории, он и простое место Писания найдет темным и, без нужды, умножит число мнимых аллегорий, к явному подрыву смысла аллегорий действительных⁹²; а поставленный в необходимость учить других, придет в необходимость учить, так называемым, благочестивым обманам, выдающим за истину то, что только кажется непротивным благочестию, на самом же деле вовсе не истина; или, в более правильном порыве благочестивой души своей, он ограничится молитвою. Какое же поле превратных мнений, безумных глумлений и безвыходных споров откроется, и часто открывается, за незнанием истории, для такого толкователя, который и Церкви не чтит, и совести благой и веры нелицемерной не имеет? Чтобы разумение Писания было сколько возможно правильное, для этого недовольно воспитать в себе дух благочестия, недовольно быть сведущим в Предании Церковном и даже в подлинном языке Писания, хотя и все это совершенно необходимо⁹³: нужно еще, сколько возможно, большее знакомство с положением вещей, современным писателю и первоначальным читателям той или другой свящ. книги. Только с ним вместе прочие условия толкования проливают должный, не обманчивый свет на постижимую для разумения сторону откровения; ибо сторона его непостижимая навсегда и остается непостижимою. Только с историческим знанием и можно приблизиться к истине и вместе к истинному назиданию; ибо одно то назидание истинно, которое основано на истине^94.

Так как Книга псалмов представляет собою сборник свящ. песней ветхозаветных разновременного происхождения, то и вопрос о ее происхождении в нашем исследовании естественно подразделяется на два вопроса собственно о происхождении или написании псалмов и собрании их в одну книгу. Но как происхождение каждого отдельного псалма, кроме частнейших исторических условий ближайшей эпохи, имеет еще условия, общие ему с другими явлениями жизни народа Божия и управляется общими законами Одного и Того же Духа Божия, действующего вся во всех, и таким образом история отдельных псалмов представляет только звено в целой непрерывной исторической цепи развития ветхозаветного свящ. псалмопения, из которой не может быть выделена без ущерба в надлежащей ясности и связи; то мы и постараемся прежде представить общий связный очерк истории ветхозаветного псалмопения, а потом уже перейдем к исследованию о писателях и времени происхождения отдельных псалмов.

Происхождение поэзии у всех народов обыкновенно предшествует происхождению письменности. Человек по природе поет задолго прежде, чем начинает писать и собирать свои поэтические произведения: есть народы, у которых изустные песни доселе служат почти единственным выражением внутренней их духовной жизни взамен неразвившейся еще письменности. По тому же закону история и священного ветхозаветного псалмопения, плодом и памятником которого служит для нас Книга Псалмов, начинается задолго до происхождения не только самой Книги Псалмов, но и самой ранней из входящих в состав ее песней. Как непосредственное выражение религиозного чувства человеческого, озаренного силою Духа Божественного, псалмопение по своему началу, конечно, должно быть современно происхождению Богооткровенной религии и в своем развитии близко совпадает с развитием и состоянием ее в человечестве. Чем живее в человеке чувство о Боге, чем глубже в нем сознание отношения своего к Богу, тем скорее, чаще и сильнее сердце его изливается в звуках священных песней; чем выше состояние религиозного духа в народе, тем обильнее в нем дары священного поэтического гения и вдохновения, и наоборот, как скоро охладевает религиозное чувство и его место заступает равнодушие, или как скоро начинается в народе деморализация, с тем вместе падает и поэтическое вдохновение священных певцов, священный гений псалмопения как бы вымирает в народе, так что, не смотря на свою национальную способность и достаточно высокую степень развития, он становится тогда не в состоянии производить песни, достойные имени священного псалмопения. Таким образом, времена высокого возбуждения религиозного духа в ветхозаветном обществе верующих являются периодами процветания священного псалмопения, равно как времена упадка первого представляют периоды упадка и последнего. Но так как истинная религия зиждется на откровении, и возвышении религиозного духа в Церкви Божией на земле совершалось чрез возбуждение силою действующего в ней Духа Божия, глаголавшего чрез пророков; то мера священного поэтического дарования и вдохновения псалмопевцев естественно должна сообразоваться с мерою сообщения божественных откровений и степенью возбуждения духа пророческого. Мы, конечно, далеки от того, чтобы утверждать и проводить полную параллель между развитием откровения и в частности пророчества и развитием псалмопения; тем не менее, не можем отрицать близкого отношения их между собою. Псалмопение в большинстве случаев служило отголоском великих откровений Божиих человечеству в природе и истории, в законе и вещаниях пророков; в них весьма часто, как в своем источнике, оно черпало свой священный поэтический восторг и из них заимствовало материю для своего содержания⁹⁵. С другой стороны псалмопение, представляя собою наилучшую форму для предсказаний и речей пророков, нередко само возвышалось до степени пророческого созерцания. Во всяком случае развитие пророчества и псалмопения происходило в одних пределах времени, и часто оба дара сходились в одних и тех же лицах, которые в равной степени являлись и пророками и псалмопевцами; по крайней мере у пророков нередко встречаются вдохновенные песни (как напр. Ис.2, Авв.3, Ион.2 и проч.), а в псалмах находятся ясные пророчества. В этом смысле и Свящ. Писание некоторых псалмопевцев называет пророческим именем «прозорливцев»⁹⁶, равно как и самое псалмопение соединяет с пророчеством в одном общем понятии אבָּנִ ⁹⁷, как выражение одного и того же сверхъестественного дара вдохновенного провещания.

Как первое начало откровенной религии и Церкви Божией было в раю, то там же надобно искать начала и священного псалмопения. Первым опытом его, без сомнения, было первое выражение религиозного сознания, чувства хвалы и благодарности новосозданного человека своему Творцу и Господу, когда Он благоволил открыть Себя ему и вступить с ним в блаженный завет Свой. Всякое затем новое откровение свойств и совершенств Божественных, каждое новое познание красот и совершенств в прекрасной новосозданной природе, возвещавших славу Творца, должны были служить для человека обильным источником молитв или духовных песней. Грехопадение и следовавшее за ним наказание Божие, вместе с первообетованием о семени жены, естественно должны были вызвать в душе первых людей глубокие чувства раскаяния и радостной надежды будущего избавления, и эти чувства, без сомнения, имели соответственное себе выражение в словах молитв и песней. Каковы были эти первые опыты священной поэзии первых людей, конечно, мы не знаем; но довольно заметные следы поэтической формы речи в радостном восклицании Адама при виде новосозданной жены⁹⁸, и даже в аллегорических именах жены и детей первых людей (3, 20, 4, 1–2 и 25), дают нам основание предполагать возможность выражения их в поэтической форме, близкой к той, какая впоследствии усвоена была в священной поэзии или псалмопении Евреев⁹⁹. Вероятно в подобных же молитвах или начальных опытах духовных песней состояло и то призывание имени Господа Бога, какое, по сказанию Бытописателя, вскоре началось в благочестивом племени Сифа¹⁰⁰. Изобретение музыки в потомстве Каина, именно в доме Ламеха, и торжественная песнь этого последнего, представляющая первый и единственный памятник довольно развитой уже мирской поэзии людей этого времени¹⁰¹, дают нам основание заключать, что первобытная священная поэзия, у всех народов обыкновенно предшествующая поэзии мирской, к концу первого мира достигла уже довольно значительной степени развития. Доказательством этого может служить пророчество Ноя о судьбе потомства сыновей его¹⁰², в котором мы находим достаточно выработанную поэтическую форму речи, составляющую собственную принадлежность священной поэзии¹⁰³. Со времени призвания родоначальника избранного племени – Авраама и при следующих за ним патриархах Исааке и Иакове, частные явления и откровения Божия, возбуждая чувство веры и благочестия этих святых мужей, служили для них источником призываний имени Господа¹⁰⁴, т.е. молитв, хвалений и благодарений Господу, которые впоследствии дали свое имя различным псалмам¹⁰⁵, и, без сомнения, имели с ними некоторое сходство по своему содержанию и священно-поэтическому характеру. Это показывает уже те немногие, сохраненные Бытописателем, краткие, но сильные и вдохновенные отрывки молитвенных призываний имени Господа и изречений патриархов, а также некоторых домочадцев их, при различных обстоятельствах их жизни, особенно по случаю явлений и откровений Божиих. Таково изречение Иакова после видения им лествицы¹⁰⁶ и его молитва пред свиданием с Исавом (32:9–12); таковы слова Агари после явления ей Господа в пустыне (16, 13) и молитва раба Авраамова, когда Господь благоволил указать ему невесту для Исаака в доме брата господина его (24, 27). Даже вне избранного племени, среди мира языческого, в эти времена раздавались не одни только песни мирского, чувственного характера, существование которых подтверждается прямым свидетельством Писания¹⁰⁷, но из уст остававшихся там еще чтителей Бога вышнего и хранителей первоначальных преданий о Нем слышатся также звуки и духовной, озаренной благодатью поэзии, пример которой Бытописатель представляет нам в благословении Мелхиседека Аврааму по возвращении его с победы над царями, захватившими в плен Лота¹⁰⁸, и в словах родственников Ревекки, которыми они напутствовали ее при отправлении из дома родительского для вступления в супружество с Исааком (24, 60). Все эти примеры, и особенно высокая вдохновенная поэзия пророческих благословений патриархов Исаака¹⁰⁹ и Иакова (48:15, 16,20, 49:2–27) сынам своим не оставляют сомнения в возможности существования священных песней в период патриархальный. Можно сказать даже, что в книге Иова мы имеем самые образцы священных песней этого периода. Таковы приводимые в речах Иова и друзей его три отрывка древних песней, по содержанию и языку своему справедливо заслуживающие имя псалмов, так как в двух из них (8:11–19; 15:20–35) воспевается непрочность счастья нечестивых, а в третьем (12:13–24) – свободно действующие в мире всемогущество и премудрость Божия, точно также как эти предметы изображаются во многих псалмах, и притом в очень сходных образах и выражениях¹¹⁰. Эти отрывки песней, по замечаниям самой книги Иова, излились из сердца древних мудрецов, отличавшихся особенным долголетием¹¹¹, коим одним дана была земля и среди коих не проходил еще чужестранец (15:19): – черты, свойственные временам патриархальным, – а если справедливо предположение о происхождении книги Иова около времени Моисея, то не подлежит сомнению, что указанные отрывки представляют собою остатки священных песней или псалмов патриархального периода^112.

Следовавшее за смертью патриархов время пребывания избранного племени в Египте было для него временем тяжкого рабства со всеми его бедствиями и даже с опасностью заразы от идолопоклонства и нравственной порчи своих поработителей, тогда как откровения Божественные, так частные в период патриархов, надолго прекратились и Бог как бы забыл данные им Свои обетования¹¹³. Правда, в этой школе испытаний Евреи не потеряли веры в истинного Бога и Его обетования, но это была уже далеко не та твердая вера, какою одушевлялись Авраама и патриархи. Когда Бог посылает Моисея для их освобождения от рабства, они признают его божественное посланничество и ожидают избавления, но при виде новых гонений и озлоблений падают духом, теряют надежду на освобождение¹¹⁴, не доверяют обещанию Божественного посланника и вместе с тем могуществу Бога, именем и силою которого он действует. Такое состояние Евреев не могло благоприятствовать развитию среди них священной поэзии, хотя, конечно, и в это время она не прекращалась совершенно и, быть может, на ее вдохновенном языке раздавались те вопли и стенания, которыми Евреи взывали к Богу о помощи¹¹⁵. Во всяком случае известно, что у Египтян поэзия и музыка имели преимущественно религиозное значение^116, а Евреи заимствовали от них музыкальные инструменты и отчасти усвоили употребление песней при религиозных празденствах¹¹⁷. Но со времени освобождения Евреев из Египта наступает для них новая эпоха самостоятельного существования, под непосредственным правлением Божественным. При горе Синае Бог торжественно объявляет сонм сынов израилевых Своим народом и священным царством, а Себя Царем его и дарованием закона возводит его в благоустроенное состояние в отношении жизни нравственной, церковной и гражданской. Вместе с этим началом новой жизни Израиля и для священной лирики должен был наступить новый период развития, который можно назвать периодом происхождения собственно еврейской священной лирики, из которой возникла потом и Книга Псалмов. Величественное событие освобождения от рабства египетского, с сопровождавшими его чудесными обстоятельствами, воскресило упавший дух Евреев, оживило в них веру и упование на Бога, пробудило и обновило все подавленные рабством благородные силы, а с тем вместе ожила сила и священного поэтического творчества. На берегу Чермного моря, чудесным переходом чрез которое завершился великий факт освобождения Евреев из Египта и рождения их в самостоятельный народ, Моисей и сыны израилевы воспели восторженную песнь хвалы и благодарности Богу – Спасителю Своему¹¹⁸. Священный восторг поющих мужей обнимает и жен израилевых: руководимые пророчицей Мариамной сестрой Моисея, они образуют собою не менее вдохновенный хор и, ударяя в тимпаны с ликованием, вслед за мужами радостно вторят словам священного гимна (ст. 20 и 21). Такое религиозно-поэтическое возбуждение еврейского народа не было скоропреходящим порывом минуты, но, как плод религиозного и политического возрождения, продолжалось и после сего события, – во время странствования по пустыне и занятия им земли обетованной. Чудная судьба Израиля в настоящем и великий его жребий в будущем являются предметом вдохновений пророчественной песни даже в устах иноплеменного прорицателя Валаама, призванного враждебными Израилю народами из языческой страны, чтобы проклясть его¹¹⁹. Тем более в самом Израиле, при обилии в нем даров духовных и благодатного озарения¹²⁰, чудные действия попечения Божия не могли не возбуждать певцов к прославлению имени Иеговы и величественных дел Его. Чувства благоговения, радости и благодарности, наполнявшие сердца народа при новых опытах благодеяний Божиих к нему, естественно должны были изливаться и изливались в торжественных хвалебных песнях. Число таких песней уже во времена Моисея было настолько велико, что из них составился целый сборник песней под именем «Книги браней Господних«¹²¹; а при его преемнике Иисусе Навине и в следующие за тем времена мы встречаем и другой подобный сборник под именем »Книги Праведного»¹²². Судя по сохранившимся до нас незначительным отрывкам из этих сборников, можно полагать, что в них содержались песни в прославление благодеяний Божиих к еврейскому народу¹²³ и особенно одержанных им, при помощи Божией, славных побед над врагами¹²⁴, а также песни в похвалу некоторых мужей, прославивших свое имя какими-либо геройскими подвигами¹²⁵. Быть может героическо-мирской характер этих последних и был причиною того, что оба названные сборника не дошли до нас, подобно как большая часть писаний Соломона мирского характера и содержания; но очень вероятно, что они не остались без влияния на происхождение некоторых песней Псалтири, для коих они могли служить и образцами и источниками^126. К числу песней же торжественного хвалебного характера можно отнести и пророчественное благословение Моисея, которым он, подобно умирающему патриарху Иакову, пред своею смертью благословил сынов израилевых, предвозвестив каждому колену судьбу его и то призвание и положение, какое, по вступлении в землю обетованную, должно занять оно в отношении к Богу и окружающим народам (Втор.33).

С другой стороны в жизни Израиля, за описываемое время, как и во все продолжение дальнейшей его истории, кроме счастливых и радостных событий, чудных дел милости к нему Иеговы и величественных обетований о будущей судьбе его, – словом, кроме событий, служивших предметом торжественных, хвалебных и благодарственных песней, были также события и обстоятельства печальные, каковы многократные случаи непокорности Иегове, нарушения Его завета и следовавших затем наказаний Божиих. Уже при подножии Синая, где совершилось вступление в завет с Иеговою, едва только умолкли трубные звуки и громы, сопровождавшие Его явление, вероломный народ поклонился золотому тельцу, совершив ему языческий праздник, и за такое вероломство едва не подвергся совершенному истреблению по суду правды Божией. В виду земли Ханаанской, которую Бог обещал дать Евреям во владение и в которую Он так чудесно вел их из Египта, неблагодарный народ, забывши все благодеяния; все чудеса могущества и попечения Божия о нем, водимый одним страхом человеческим пред силою жителей Ханаанских, выказывает совершенное неверие обетованиям и открытое сопротивление намерениям Иеговы, чем навлекает на себя грозное осуждение Его на сорокалетнее странствование в пустыни, в течении которого должен был умереть весь непокорный и мятежный род еврейский, начиная с двадцатилетних юношей¹²⁷. Но и после такого осуждения, во время самого странствования, Евреи не переставали прогневлять Бога своею неблагодарностью и непослушанием Ему, неверием и уклонением в идолопоклонство и пороки языческие, каждый раз вызывая на себя праведный гнев Божий¹²⁸. Верные рабы Иеговы, священные певцы Израилевы, не оставались безмолвными и при этих печальных обстоятельствах, но песни их принимали тогда характер скорбно-молитвенный или обличительный и поучительный. Это были или излияния чувства скорби о грехах неблагодарного и непослушного народа, глубокой печали о постигших его Божиих наказаниях и молитвенных воплей о помиловании, или строгие обличения грешников с увещаниями возвратиться от пути погибельного на правый путь служения Иегове. От первого рода песней этого времени сохранился до нас 89-й Псалом, – «Молитва Моисея, человека Божия», где он, в виду исполнения над народом еврейским грозного осуждения Божия, когда погибал в пустыне мятежный род, исшедший из Египта, прославляя вечность и величие Божие, оплакивает кратковременность и суету жизни человеческой и молит Господа умилосердиться над рабами своими и превратить скорбь их в радость, дабы они возвещали славу Его. От песней второго рода мы имеем обличительную песнь Моисея¹²⁹, где он, призывая небо и землю во свидетели, обличает народ еврейский в неблагодарности Богу за Его благодеяния и нарушении завета Его, и с одной стороны страхом наказаний, с другой – обещаниями милостей Божиих увещевает его пребывать в верности своему Господу, исполняя все слова закона Его.

Наконец, новое устройство богослужения в народе еврейском в описываемый период в свою очередь также послужило основанием к происхождению новых богослужебных песней, частью молитвенно-просительного, частью хвалебного характера, образцы которых представляют нам сохранившиеся в книге Чисел – священническое благословение¹³⁰ и слова Моисея, произносившиеся им при воздвижении и поставлении ковчега¹³¹.

Относительное обилие, разнообразие и внутреннее поэтическое достоинство вполне или в отрывках сохранившихся до нас, или же только упоминаемых в Свящ. Писании произведений священной поэзии Моисеева периода, с присоединением к нему бывшего непосредственным продолжением его времени И. Навина, – свидетельствуют о значительно высокой степени развития только что начавшейся с Моисеем собственно еврейской свящ. лирики. Мы встречаем уже здесь образцы всех родов свящ. песней, какие впоследствии находим в Книге Псалмов, – хвалебно-благодарственных, элегически-молитвенных и пророчественно-дидактических. Правда, все эти песни отличаются еще первобытною простотой и безыскусственностью, не имеют еще правильного строфического разделения и соразмерности, но по высоте озаренного благодатью поэтического вдохновения, чистоте, живости и силе чувствований, священной важности языка, при своей краткости и сжатости, изобилующего богатством прекрасных возвышенных образов, – представляют настолько совершенные образцы свящ. еврейской поэзии, что совершенство их в такую раннюю пору истории еврейского народа решительно изумляет собою беспристрастных ученых исследователей и вынуждает к заключению, что «история Израиля и его литература подчиняются иному закону, отличному от закона постепенного развития от низшего к высшему¹³²». Высокая личность Моисея, – освободителя, вождя и законодателя еврейского народа, великое, бессмертное в истории этого народа значение событий его времени, имевших решительное влияние на происхождение и содержание означенных песней, еще более возвышало их цену и важность, делая их величественными, классическими образцами или прототипами для всех времен развития священного псалмопения^133. Оттого отголоски песней Моисеева времени раздаются во всей Псалтири до песней самого позднего происхождения¹³⁴; а собиратели Псалтири даже прямо внесли молитву Моисея в число псалмов¹³⁵, и таким образом ясно засвидетельствовали, что Моисей положил начало священного псалмопения Евреев и в частности – происхождению Книги Псалмов, более чем на пять веков предупредил главного виновника ее, «сладкого певца Израилева»¹³⁶.

Следующее за правлением преемника Моисеева И. Навина время Судей, известное в истории Евреев крайним упадком религиозно-нравственным и политическим, с неоднократными и продолжительными угнетениями и порабощениями от различных Хананейских народов, – не могло, конечно, благоприятствовать развитию священной поэзии и непосредственно не представляет ничего для собрания псалмов. То было время, когда с утратою субъективных начал священного творчества, иссяк и внешний, общий ему с пророчеством объективный источник благодатного озарения свыше и непосредственного откровения Божественного, когда, по замечанию св. историка, «слово Господне было редко и видения были нечасты»¹³⁷. Впрочем однажды и в эту печальную эпоху из уст пророчицы Деворы слышится торжественная победная песнь¹³⁸, по высоте священного поэтического вдохновения и величественной красоте своей достойная гораздо лучшей поры свящ. псалмопения, и в свою очередь послужившая образцом для некоторых песней Псалтири (напр. Пс.1, 7, 67, 96 и проч.). В ней уже мы находим искусственное строфическое расположение и деление^139, свидетельствующее о ранней обработке формы священных песнопений Израиля. Другая священная песнь раздается уже в самом конце судейской эпохи, на границе возвещаемого ею лучшего будущего; – это благодарственная молитва Анны, матери того, кто помазал в цари Псалмопевца Израильского.

С Самуилом наступают для Израиля предсказанные в пророчественной песни его матери лучшие времена. Этот великий и верный служитель Иеговы, последний из судей и величайший из пророков после Моисея, во все время своего управления Израилем сильно боролся против идолопоклонства и пороков, разрозненности колен между собою и других общественных зол. Своими действиями, поучениями и обличениями, ежегодными путешествиями по израильской земле, наконец, учреждением пророческой школы и вообще своим могущественным влиянием ему удалось возбудить религиозный дух народа, поднять его нравственность и даже умственное состояние, восстановить и закрепить надорванные в предшествующее время связи национального единства и таким образом возвратить еврейскому народу утраченную им политическую силу и дать ему наиболее прочное и обеспеченное положение среди постоянно враждебных ему народов языческих. Такое религиозно-нравственное и вместе политическое возрождение еврейского народа оживило в нем едва не угасшую силу священного поэтического творчества и подготовило наступивший с Давидом цветущий, золотой век священной еврейской поэзии. Особенную важность в этой подготовке имело Самуилово учреждение пророческих школ, где молодые люди под руководством самого великого учредителя, в удалении от мирских забот и тревог, среди благочестивых упражнений, – изучения Закона Божия, размышления, общественной молитвы, музыки и пения, – развивали и воспитывали в себе внутреннюю восприемлемость к внушениям Духа Божия, и таким образом подготовляли себя к принятию пророческого духовного помазания^140. При тесном взаимоотношении и связи между пророчеством и псалмопением, равно как при свойственной тогдашним временам нераздельности поэзии от музыки и пения и сочетании этих искусств большею частью в одних и тех же лицах¹⁴¹, очевидным становится высокое значение пророческих школ для развития и процветания священной израильской лирики, тем более, что не подлежит сомнению сильное влияние этих учреждений на возвышение в Израиле духовной жизни вообще, – религиозной, нравственной и умственной. Одно уже простое вступление в круг пророческих учеников, пророчествовавших с музыкою и пением, производило неотразимое и потрясающее впечатление на душу человека, возвышая его самого до пророческого вдохновения¹⁴². И Самуил пророк, помазав Саула в цари над Израилем, прежде открытого, и всенародного вступления его на царство, посылает его на «Холм Божий» к сынам пророческим, чтобы огнем священного вдохновения согреть и обновить его холодное сердце для будущего высокого служения¹⁴³.

Ранним сношениям с Самуилом и основанною им пророческою школой, без сомнения и Давид обязан, если не первоначальным возникновением, то во всяком случае развитием и образованием своего поэтического дара, как и вообще духовной своей жизни, от которой нераздельно его образование. Конечно, Давид от природы был музыкант и поэт, соединяя при этом с природным своим дарованием сердце полное благочестия. Рука его касалась струн уже тогда, когда еще слишком слаба была для военных подвигов и борьбы, когда он еще в нежном, почти детском возрасте пас на Вифлеемских пажитях стада отца своего, между тем как старшие братья его находились уже в войске. «Юнейший в доме отца моего, говорит от лица Давида неизвестный писатель псалма, помещенного в греческой и нашей славянской Псалтири после 150 псалмов, я пас овец отца моего. Руки мои сделали орган, персты мои настраивали Псалтирь» (ст. 1–2), – и очень вероятно, что тогда уже в мирной тишине дружественной природы он играл и пел не одни только чужие песни, но слагал и свои собственные. Во всяком случае большая часть прекрасных, заимствованных из природы чувственных образов, которые в таком изобилии встречаются почти в каждом из его псалмов, обязаны своим происхождением уже этому раннему впечатлительному периоду пастушеской жизни певца на долинах и горах Вифлеема. С помазанием в цари над Израилем совершилось и высшее посвящение его в псалмопевца Израилева. Дух Божий, почивший с сего времени на помазаннике, оживляет, возвышает и освящает богатые его природные дарования¹⁴⁴, которые теперь, под благотворным влиянием помазавшего его Первосвященника-Пророка и в общении с сынами пророческими, а также, вероятно, и священниками, получают возможность развиться полнейшим и всесторонним образом. В благочестивом семействе отца своего еще с детства, конечно, наставленный в истинах веры и благочестия, Давид, без сомнения, лишь в этом, начавшемся со времени помазания своего сообществе пророков и священников уразумел всю ширину, глубину и высоту Закона Божия, здесь научился совершеннейшим образом познавать Бога Творца и Промыслителя и бесконечные совершенства Его в прекрасной величественной природе и судьбах жизни человеческой, – что так прекрасно он воспел потом во многих своих песнях. Мы не имеем прямых исторических свидетельств о сношениях Давида с Самуилом, равно как и с пророческою его школою и священниками, в период времени от помазания его до начала гонений его от Саула. Но нам известно, что при первых покушениях Саула на жизнь его, он укрывается в обществе сынов пророческих в Навафе, в Раме, и открывает Самуилу о замыслах против него Саула¹⁴⁵; в другой раз он находит себе доверие и покровительство у священника Ахимелеха в Номве¹⁴⁶, и под его защиту убегает сын этого священника, по умерщвлении отца его Саулом¹⁴⁷. Все эти обстоятельства предполагают уже предварительное существование близкой связи и дружественных отношений между Давидом и пророком Самуилом, равно как и его пророческою школою и священниками, – что в свою очередь подтверждает достоверность важного и благотворного влияния таковых отношений и связи на развитие молодого помазанника в будущего сладкого певца Израилева, имевшего слово Иеговы на языке своем¹⁴⁸.

Некоторые ученые с уверенностью утверждают, что первые псалмы Давида написаны им лишь во время гонений его от Саула^149, и песней из периода пастушеской жизни так же мало в Псалтири, как в Новозаветном каноне-писаний апостольских из времени до Пятидесятницы, или в Евангелях – дел и речей Господа до крещения Его на Иордане^150. Мы тоже того мнения, что в Псалтири нет Псалмов Давида прежде его помазания, и что лишь с того времени, как вместе с помазанием в царя израильского почил на нем Дух Божий, воспеты были им псалмы, образовавшие одну из составных частей священного канона; но нет оснований отвергать происхождение некоторых из его псалмов и ранее гонений его от Саула, в тот не совсем короткий промежуток времени^151, какой судя по историческим сказаниям, должно предположить между началом гонений и временем помазания. Давид и после своего помазания не тотчас оставляет дом отца своего и отзывается от стад его к царскому двору, чтобы своей игрой на арфе разгонять уныние и успокаивать возмущенный дух отверженного Богом Саула¹⁵². Призванный ко двору царя, он несколько времени служил при нем, успел снискать его благоволение и сделался его оруженосцем (ст. 21–22). Затем мы снова видим его в доме отца его, при прежних пастушеских занятиях¹⁵³, и вероятно, довольно прошло времени до новой встречи его с царем, так как царь почти уже забыл бывшего своего музыканта и оруженосца и после поражения им Филистимлянина спрашивает его: «чей ты сын юноша?»¹⁵⁴. Равным образом и после славного единоборства с Голиафом до начала открытых преследований от Саула не мало прошло времени, в которое Давид успел приобрести известность пред народом в качестве благоразумного и храброго военачальника¹⁵⁵; совершил несколько отважных военных подвигов по поручению царя (ст. 5:25–27), и за свою отважность получил в супружество дочь его Мелхолу (ст. 26–27). И только после этого супружества, когда любовь Мелхолы к своему храброму супругу, расположенность народа и особенно слава новых подвигов его в возобновившейся войне с исконными врагами – Филистимлянами еще более раздражили зависть и подозрительность в омраченной душе Саула, он открыто становится врагом Давида и преследует его до своей смерти¹⁵⁶. Странно было бы представить, что весь промежуток времени до начала этих печальных обстоятельств, в которой через ряд знаменательных событий совершается постепенное возвышение Давида из низкой пастушеской доли до высокого звания приближенного к царю, военачальника Израильтян и зятя царского, прошел бесследно для Псалтири, что благочестивый и вдохновенный молодой певец, при стольких побуждениях прославлять Бога, во весь этот период ни разу не воспел хвалу Ему за чудный промысл Его в своей жизни, пока, наконец, скорби и страдания не разрешили язык его. История свидетельствует, что Дух Божий почил на Давиде со дня его помазания¹⁵⁷, а этого уже было вполне достаточно, чтобы от природы певец и музыкант, прославивший вскоре своим искусством даже при дворе царя, тогда же мог сделаться и псалмопевцем. Уже вскоре после помазания игра его производит благодетельное действие на отверженного Саула, прогоняя мрачное влияние на него злого духа, чего нельзя объяснить одним простым успокаивающим свойством музыки, не приписывая музыке Давида особенного влияния в ней Духа Божия^158; а если это справедливо, то, конечно, подобное же благодатное влияние следует допустить и в тогдашних песнях его, которые, без сомнения, соединялись с его музыкою^159. Равным образом, если уже с детства он отличался благочестием, которое привлекало к нему Божие благоволение, и в юношеском возрасте его слова пред единоборством с Голиафом дышат такою силою веры и упования на Бога, какая впоследствии открывается в его песнях зрелого возраста¹⁶⁰; то нет причины сомневаться и в его внутренней, субъективной способности и готовности в то время к псалмопению. Во всяком случае нет оснований происхождение первых псалмов Давида относить лишь ко времени его гонений, а скорее должно приписать их следующему за его помазанием времени пребывания его у стад отца или при дворе Саула^161; и если нельзя несомненно доказать существование таких псалмов в Псалтири, то естественнее предположить утрату их, чем отрицать самую возможность их происхождения. Но с другой стороны надобно сознаться, что так же невозможно с несомненностью и отвергнуть существование в Псалтири псалмов Давида из названного нами времени; по крайней мере нельзя этого доказать относительно двух Давидовых псалмов 8-го и 143-го. Содержание псалма 8-го, в котором псалмопевец высказывает благоговейное изумление пред величием Творца и крайним снисхождением и благоволением Его к ничтожному падшему человеку, коего Он поставляет господином над делами рук Своих, – всего более идет ко времени пребывания Давида у стад отца, вскоре после помазания, которым он, по Божию благоволению, из низкой доли пастуха призывается к высокому званию царя над Израилем. Самый образ дарованного Богом господства человеку, заимствованный из области пастушеской жизни, говорит уже в пользу этого предположения. А о псалме 143-м в греческом надписании его сохранилось до нас, вероятно от 70-ти, древнее предание, подтверждаемое халдейским парафрастом и талмудистами¹⁶², которое относит написание псалма ко времени после единоборства Давида с Голиафом, и, судя по содержанию, как это мы увидим далее, очень вероятно, что он есть благодарственная песнь Богу за дарование победы над грозным исполином, и вместе с тем молитва о поражении всех врагов еврейского народа и благоденствии его.

Очень может быть также, что, кроме двух названных псалмов, есть в Псалтири и еще некоторые хвалебно-благодарственные песни, относящиеся по своему происхождению к одному с ними периоду, хотя, по общности их содержания и недостатку индивидуальных особенностей времени, а еще более по недостатку внешних свидетельств о их происхождении, нет возможности доказать это с достаточной вероятностью. Во всяком случае, число песней этого периода не могло быть значительно: не должно забывать, что здесь только начало истории священного псалмопевца и следовательно время происхождения лишь первых опытов его псалмопения; полное же развитие его священно-поэтического дара бесспорно принадлежит последующему затем времени его гонений от Саула.

Гонение и страдание есть великая школа образования, в которой развиваются и крепнут духовные силы и отдельных личностей и целых народов, если только нравственные силы людей, подвергаемых испытанию, не слишком расслаблены чувственностью и еще способны крепнуть и возвышаться. При таких условиях в школе скорбей и страданий, по свидетельству Апостола, научают терпению, духовной опытности, упованию¹⁶³, словом, возрастают и укрепляются в вере и добродетели. Посему горькими опытами различных скорбных посещений воспитывал Господь народ Свой к предназначенной ему цели; путем страданий и скорбей возводил избранных Своих к предуказанному им назначению; тем же тернистым путем испытаний восходит на высоту своего призвания и св. Псалмопевец. Безвестный юноша-пастырь, благодаря искусству своему играть на арфе, призванный от стад отца своего ко двору Саула, сделавшись победителем Голиафа и удостоенный от народа торжественной встречи, возбуждает к себе зависть царя¹⁶⁴, которая со дня на день быстро возрастает по мере возвышения и новых подвигов Давида в звании военачальника, и скоро переходит в жестокую непримиримую ненависть и вражду против него (ст. 29). Расположенность народа к молодому даровитому победителю и полководцу¹⁶⁵, дружба сына царского, ходатайствующего пред отцом за своего невинного друга (гл. 18:1–4, 20:30–33), любовь царской дочери, сделавшая его зятем царя (гл. 18:20–21,28, 19:17), во всем особенное благоволение Божие к нему, не укрывшееся от Саула (гл. 18, 12, 28), – не только не укрощают, но еще больше разжигают в душе его злобу против Давида, и тем быстрее подготовляют открытое его преследование (19:1,11 и д.). Напрасно Давид думает найти безопасное себе убежище у Самуила и преданных ему людей, среди своего народа, еще так недавно к нему расположенного: при множестве рассеянных по городам сыщиков Саула¹⁶⁶ трудно скрывать от него свое местопребывание, а жестокое мщение всякому, кто бы осмелился давать убежище или содействовать гонимому¹⁶⁷, делает его пребывание среди населения родной земли своей решительно невозможным. Даже жители пустыни Зиф считают за лучшее выдать его Саулу (23, 19 и д. 26, 1 и д.) и граждане Кеили, только что избавленные им от опасности со стороны Филистимлян, не решаются укрыть его в стенах своего города от преследования его гонителя (23:1–12). Таким образом, будущий царь Израиля до самой смерти Саула должен был вести скитальческую жизнь, то укрываясь за пределами отечества у врагов своего народа – Филистимлян (21:10 и д., гл. 27) и Моавитян (22:3), то стараясь найти себе убежище в отдаленных необитаемых местах земли иудейской, в лесах (22:5, 23:15, 19), пустынях (23:14, 15, 24, 24:2, 25:1), в неприступных горах – жилищах диких серн (23:14, 26 гл. 24:3 и проч.), или в горных ущельях и пещерах, служивших только временным пристанищем для стад пустыни, (22:1, 24:4). Но и здесь он не был в безопасности от своего гонителя, который с войском ищет его всюду по горам, лесам и пустыням (23:14 и д. 24:3 и дал. 26:3 и д.), гоняется за ним, по выражению Давида, «как гоняются за куропаткою» (26:20), и только одному Божественному Промыслу, неусыпно бодрствовавшему над избранным Своим помазанником, нужно приписать сохранение его жизни (23:14, 26 и 27, 24:4 и д.).

Мы привыкли представлять себе страждущих героев с каким-то невозмутимым хладнокровием, с стоическим умением владеть своими сердечными движениями и не обнаруживать внутренних своих страданий¹⁶⁸: в отношении к Давиду, благочестивому герою Израиля, такое представление не вполне приложимо. Во время своих гонений он не стыдится проявления человеческих чувствований страха, скорби и страдания, не скрывает своих слез и вздохов и открыто высказывает пред Богом свои жалобы на бедственность своего положения. Но при этом он не падает духом: печаль его далека от всякой нетерпеливости и отчаяния и жалобы его чужды всякого малодушного ропота. Видя свое одиночество и беспомощность своего положения среди окружающего мира, вооружившегося против него всеми враждебными своими силами, он живо чувствует, что сам Господь его помощник и избавитель, его спасение, щит и скала, на которой он безопасен¹⁶⁹. Посему на Господа он возлагает все упование свое и в этом безусловном уповании сосредотачивается теперь вся духовная жизнь его¹⁷⁰. Но если Господь один его помощник и избавитель, когда весь мир оставил его и вооружился на него, то не Он ли и виновник всех его несчастий, не Он ли попустил врагам преследовать его? «Почто Ты оставил меня?¹⁷¹ доколе будешь забывать меня; доколе будешь скрывать лице Твое от меня»?¹⁷² с стесненным сердцем спрашивает он Иегову при этой мысли, и взор страдальца невольно обращается к себе, чтоб в своем сердце и в своей жизни отыскать причину оставления своего Господом¹⁷³. Но и по строгом самоиспытании, подобно праведному Иову, он не находит в себе преступления, которое могло бы навлечь на него столь тяжкий гнев Божий: потому что не уклонялся от путей Господних, отвращался беззакония, самым врагам своим делал добро и не платил злом притеснителю¹⁷⁴. Но не ропот возбуждает в нем сознание своей невинности и незаслуженных страданий, а чувство безграничной преданности Промыслу, которому угодно было подвергнуть его испытаниям; не горькие жалобы пред Богом на свое оставление, а пламенные мольбы о помощи, в которых сквозь мрак печали и сетований светится радостная надежда лучшего будущего и среди воплей раздается голос благодатного ликования Богу-спасителю. По временам душа праведника возмущается представлениями несправедливости и злобы своих гонителей и, в порывах благочестивого негодования, изрекает на них страшные проклятия; но он не ищет погибели врагов своих и чувство мщения далеко от него; самому Богу предоставляет он суд и воздаяние и в Боге успокаивается душа его. «Если Господь возбудил тебя против меня, говорит он Саулу, то да будет это благовонною жертвою»¹⁷⁵. «Да рассудит Господь между мною и тобою и да отомстит тебе Господь за меня; но рука моя не будет на тебе» (24:13).

Когда мы ясно представляем себе тяжесть и силу тех страданий, какие приходилось испытывать Давиду во время гонений его от Саула, и понимаем внутреннее состояние души гонимого, то понятно становится и то влияние, какое могли производить описанные гонения на развитие Давидова дара псалмопения. Музыка и пение, уже по общему признанию того времени, служившие наилучшим средством разгонять тоску и уныние¹⁷⁶, и для Давида бывшие еще с детства любимым его занятием и развлечением в пустынном уединении у стад отца, конечно, теперь должны были получить особенную цену в глазах его и сделаться необходимым и почти единственно доступным ему средством утешения и успокоения удручаемой скорбью души его. Напрасно возражают, что в опасностях гонения Давиду было не до песней¹⁷⁷: возражение это может иметь значение лишь в приложении к искусственным произведениям поэтов, чуждых истинного вдохновения, которых песни не оставляют непосредственного излияния их чувств. Напротив «жизнь истинного поэта есть его поэзия¹⁷⁸» и грустные песни его во время тяжелых испытаний жизни столько же естественны^179, как наши слезы и жалобы на горькую судьбу свою, когда нас тяготят несчастья и наше сердце полно горьких печальных чувствований. Это тем более должно сказать о нашем гонимом Псалмопевце, которого скорбное сердце полно при этом глубоких религиозных чувствований и жаждет излиться пред Богом в словах пламенной молитвы, и в устах которого вдохновенные слова молитвы пред «Святым, живущим среди славословий израилевых» (לארָשִׂוִ תיִלּחִתּֽ בשָׁוי Пс. 21–в евр. 22, 4), как бы невольно становятся славословием, песнью (חלָּחִתּ). Среди тяжелых испытаний разнообразные чувства, то мрачные, печальные, то более светлые, отрадные, – наполняют душу Псалмопевца; но чем полнее и обильнее источник его чувствований, тем чаще и сильнее изливается он в священных песнях, так что во время Давидовых гонений от Саула, равно как впоследствии время возмущения Авессалома, относительно самое богатое псалмами время, как это уже показывают сохранившиеся до нас над некоторыми псалмами исторические надписания (7, 33, 58, 51, 53, 55, 56, 141)^180. В песнях Давид изображает пред нами тяжесть и глубину незаслуженных страданий гонения; песнями он успокаивает себя в страхе, облегчает скорбь свою, утишает справедливые порывы гнева и негодования при мысли о несправедливости к нему и злобе людей, которым он не сделал никакого зла; в песнях он изливает пред Богом глубокую печаль свою и умоляет Его о помощи; песнями он окрыляет дух свой к безропотному перенесению страданий, укрепляет себя в уповании на Иегову-помощника и воссылает Ему хвалу и благодарность за непрестанное Его попечение и охранение среди опасностей; песнью же наконец он оплакивает смерть своего гонителя Саула вместе с сыном его, своим другом Ионафаном, чем и окончилось его гонение¹⁸¹. Словом, духовные песни Давида сопровождают собою все важнейшие моменты обстоятельств его гонений от Саула, и раскрывая пред нами внутреннее состояние псалмопевца, таким образом пополняют самую историю гонений в 1 кн. Царств, которая дает нам только внешний очерк событий. При этом нередко, от изображения собственных страданий и надежды избавления, гонимый псалмопевец в пророческом духе переносится в песнях своих в отдаленное будущее и созерцать другого великого страдальца – Мессию, в невинных страданиях Которого провидит всемирную победу над злом и открытие нового царства правды, имеющего обнять собою все и не ведущие Бога народы земные.

Достигнув трона, Давид не оставил любимой своей арфы, которой обязан был первоначальным призванием своим от стад к царскому двору и которая потом сопровождала и утешала его во время бегства от Саула. Прекрасное гармоническое сочетание гениальных способностей певца и музыканта с высоким благочестием ревностного чтителя Иеговы, необыкновенного проницательного ума с мужеством и неустрашимостью героя, – замеченное в Давиде еще в бытность его Вифлеемским пастухом¹⁸², открывается в нем еще с большей ясностью когда он становится царем Израиля. Псалмопение по прежнему остается для Давида средством излияния души его пред Богом в различных обстоятельствах его жизни, только теперь оно получает более широкую и богатую сферу для своего развития; так как со времени вступления на царство с личною судьбой его тесно и неразрывно связана многознаменательная судьба целого народа Божия. Многочисленные и разнообразные дела и предприятия его царствования к обеспечению и возвышению внешнего положения Израиля среди постоянно враждебных ему окружающих народов, к улучшению и упрочению его внутреннего благосостояния и особенно к возвышению и утверждению первой и главнейшей силы народа – его веры и благочестия, – представляли вообще обильную материю для псалмопения, а успех великих дел и предприятий царственного певца, самым очевидным для всех образом свидетельствовавший об особенном благоволении Божием к нему и его царству, при его высоком благочестии, служил для него неотразимым возбуждением к излиянию своих благочестивых чувствований пред Богом – благодетелем в новых и новых священных песнопениях. При отправлении на войну против каких-либо врагов Израиля, или по одержании славной победы и расширении пределов своего царства¹⁸³, равно как при мирном стечении народа на Сионе, по случаю перенесения ковчега завета в новоустроенную скинию¹⁸⁴, или для празднования Пасхи¹⁸⁵ – словом, при всяком деле, по свидетельству премудрого сына Сирахова, царственный певец Израиля «приносил благодарственное песнопение Святому, всем сердцем свои воспевал Всевышнему слова хвалы и любил Творца своего»¹⁸⁶.

С другой стороны псалмопение, после вступления Давида на престол, становится для него одним из лучших и действительнейших средств высокого его служения Израилю. Как слово поучения и обличения в устах пророков, так псалмопение в устах царственного певца, в котором говорил Дух Божий¹⁸⁷, является могучим органом общения его с народом, живою действенною силою для проведения в массу народа мудрых его планов, желаний и намерений, к возбуждению духа веры и благочестия¹⁸⁸, национального единства¹⁸⁹, мужества¹⁹⁰, справедливости¹⁹¹ и прочих гражданских добродетелей. Псалмы Давидовы служили для народа верным зеркалом души славного царя его; в псалмах он слышит всю программу его царствования и узнает, чего желает его царь, чего можно от него надеяться и в чем должно его бояться (таков особенно Пс. 100)^192.

Величественное обетование Божие Давиду о вечном, непоколебимом престоле дома его было для него новым непосредственно Божественным побуждением к прославлению Боа в песнях своих. Обетование это представляет неисчерпаемый источник вдохновения и возвышеннейший предмет песнопений и речей для всех последующих пророков и псалмопевцев; тем более оно должно было являться таковым Давиду, для которого служило величайшим доказательством особенного благоволения Божия к нему и роду его. Мало того, теперь пророчественный взор царя – пророка на будущую судьбу его царства проясняется и расширяется. В возвышении израильского царства, с видимым обитанием Иеговы на св. горе в городе мира, где царил некогда священник Бога Вышнего, он созерцает теперь образ вечного священного царства Мессии, которого исповедует Предвечным Сыном Божиим, называя себя рабом Его; а в своих победах над окружающими народами он видит поражение врагов Мессии и всемирное расширение Его владычества, и в торжественных веспах возвещает будущую славу царства Его¹⁹³.

Грехопадения Давида и следовавшие за ними наказания от Бога в семейных его и общественных несчастиях, омрачают на время славу его царствования, но не лишают нас прекрасных песней сладкого певца Израилева. Глубокое, чистосердечное раскаяние, которым падший праведник спешит загладить вину свою пред Богом, дает удобный случай его дару псалмопения раскрыться в новой форме прекрасных покаянных псалмов, которые с того времени навсегда сделались незаменимыми образцами молитв для всякого кающегося грешника¹⁹⁴. Равным образом тяжелые семейные и общественные несчастья, какие, по воле Божией должно было испытать псалмопевцу за свои грехопадения, становятся новым обильным источником целого ряда трогательных элегических песней, свидетельствующих о происходившей в душе его жестокой борьбе человеческих чувствований скорби и страдания с сознанием заслуженности гнева Божия и святыми чувствами веры и упования и преданности Промыслу. Такого рода песнями особенно богато время Авессаломова возмущения: для псалмопевца, и вместе с тем для псалмопения, в то время повторились обстоятельства Саулова гонения, только в гораздо большей мере и значении, – потому что теперь отец – преклонный старец спасает жизнь свою от собственного сына и людей, которых почитал друзьями и осыпал благодеяниями, бежит в пустыню царь, прославленный и возвеличенный, из столицы царства, самим им завоеванной, устроенной и посвященной в жилище Иеговы, к Которому всегда так пламенно стремилось его сердце. Правда, сохранившееся в надписаниях псалмов древнее предание относит к Авессаломову восстанию только три песни¹⁹⁵, но, судя по содержанию, с достаточною вероятностью следует отнести к тому же времени и многие другие¹⁹⁶.

Вообще, прообразовательно сложившаяся жизнь Давида весьма богата была превратностями, которые вызвали его то к хвалебным гимнам, то к скорбным элегиям и пламенным молитвам. Пример царя, на котором очевидно для всех почивало Божие благоволение, конечно, не мог остаться без влияния в его народе, не вызывая, по крайней мере, лучшие, более развитые его натуры к подражанию. И история свидетельствует, что как личная храбрость и мужество Давида вызвали ему из среды народа многих храбрых людей и из числа их трех неустрашимых героев-полководцев¹⁹⁷; так псалмопение его возбудило целый ряд искусных певцов и музыкантов, из которых трое Асаф, Еман и Ефан с искусством пения и музыки соединяют в себе дар и вдохновенного священно-поэтического творчества¹⁹⁸.

Особенно сильное влияние на возбуждение в еврейском народе музыкальных и поэтических способностей и на развитие псалмопения во всей его красоте и совершенстве имело сделанное Давидом внесение музыки и пения в состав еврейского богослужения, с учреждением при скинии постоянного хора певцов и музыкантов. Хотя начало употребления священных песней при богослужении, подобно как и употребление музыки, впрочем сперва почти под исключительною формою трубного звука при некоторых священных торжествах¹⁹⁹, восходит к более ранним временам, но употребление это было только временное, внешнее, привходящее, случайное, между тем как сущность богослужения составляла сторона его обрядовая, символическая. Великий реформатор судейского периода пророк Самуил, – первый прямо и решительно высказавшись о неудовлетворительности одних животных жертв без внутреннего сердечного расположения²⁰⁰, внесением музыки и пения в число благочестивых занятий в устроенных им пророческих школах²⁰¹ уже подготовляет путь к внесению этих искусств и в состав богослужения, как внутренней, сердечной жертвы хвалы и исповедания Господу. Замечание 1 кн. Паралипоменон (15, 16), что Давид, еще прежде преобразования богослужения, при перенесении ковчега завета на Сион «приказал начальникам Левитов поставить братьев своих певцов с музыкальными орудиями, чтобы они громко возвещали глас радования», дает основание думать, что он застал уже левитское пение и музыку и для совершенного им устройства богослужения воспользовался еще до него подготовленными средствами. Но во всяком случае музыка и пение при Давиде в первый раз получают общественно-богослужебный характер и значение. Утвердившись на престоле и сделав завоеванный им от Иевусеев Иерусалим столицею своего царства Давид совершает торжественное перенесение ковчега завета из Кириаф-Иарима в новоустроенную на Сионе скинию. Это торжество перенесения в столицу царства национальной святыни, почти забытой во времена Саула, имевшее важное значение для возбуждения в народе духа веры и благочестия, служивших всегдашнею основою и гражданского его могущества и славы, конечно, представляло для Давида прекрасный случай и побуждение еще послужить Церкви Божией своим вдохновенным даром пения, тем более, что уже Моисей каждое поднятие и поставление ковчега завета сопровождал благочестивыми изречениями²⁰². В Книге Псалмов мы имеем под именем Давида две песни²⁰³, которые, по содержанию их и основанному на нем мнению почти всех толкователей, написаны именно на случай перенесения ковчега на Сион. Но при этом важно не столько написание Давидом песней, которыми он обыкновенно славил Господа при всех случаях своей жизни, но то обстоятельство, что перенесение ковчега на Сион совершается при звуке неслыханного до сих пор целого оркестра музыкальных орудий, причем, без сомнения, пелись и упомянутые, а может быть и еще другие песни Давида. Этим положено было начало общественно-богослужебного употребления музыки и пения, вслед за которым употребление это делается всегдашним и получает определенный порядок и устройство. Совершенное в первый раз несение ковчега завета с музыкою и пением с сего времени становится образцом для всех последующих шествий Евреев с своей святынею. «Впереди, обыкновенно, или поющие, позади играющие на музыкальных орудиях, в средине девы с тимпанами»^204. Но мало того, музыка и пение, однажды употребленные при богослужении, делаются теперь постоянною, неотъемлемою его принадлежностью²⁰⁵. Из 38 тысяч левитов, Давид избрал четыре тысячи певцов и музыкантов для служения при скинии на Сионе²⁰⁶ и отчасти в Гаваоне, где оставалась скиния Моисеева²⁰⁷, и «заповедал им воспевать святое имя Господа, с раннего утра возглашать во святилище»²⁰⁸, и вечером славословить Его²⁰⁹. Этот огромный четырехтысячный хор подчинен был управлению названных выше искуснейших в музыке и пении благочестивых представителей трех левитских фамилий того времени: Асафу, Еману и Ефану²¹⁰, и разделялся на 24 меньшие хора для очередного служения, из коих в каждой чреде было по 12 начальствующих и вместе с тем учителей, составлявших из себя отборный хор певцов и музыкантов в 288 человек²¹¹. Понятно, при таком учреждении и прежние и новые священные песни Давида находят себе достойное место и постоянное широкое употребление, становятся вечною собственностью и величайшим богатством народа Божия, распространяя свою чудную силу и освящение на всю духовную жизнь его. Давид с этого времени в полном смысле становится «сладким, любимым, певцом Израиля»²¹², а псалмы его делаются всегдашними образцами подражания для всех израильских певцов и духовных и мирских песней^213. Слушая вдохновенные песни царя своего при своих священных торжествах, равно как при каждом ежедневном богослужении, народ еврейский воспитывает в себе любовь и способность к священному пению, которые никогда его не оставляют²¹⁴: и после Давида он продолжает славить Господа по установлению Давида словами песней его и других вдохновенных певцов²¹⁵, и во все времена своей истории имеет певцов и песни, как в эпоху наибольшего своего величия, так и самого глубокого унижения.²¹⁶

Само собою разумеется, что пробужденная и воспитанная Давидом в народе еврейском любовь к священной музыке и пению всего сильнее и плодотворнее должна была проявиться при жизни самого Давида, под непосредственным его влиянием и руководством. А нами уже было замечено, что еврейская музыка и пение имели ту особенность, что оба эти искусства почти всегда соединялись в одних и тех же лицах, а лучшие из музыкантов и певцов при этом еще соединяли в себе дар вдохновенного поэтического творчества^217. Пример такого троякого соединения мы видим на самом Давиде; тоже самое обнаруживается и в поставленных от него троих начальниках хора, равно как в целой фамилии певцов сынов Кореевых. Асафа, Емана и Идифума Св. Писание прямо называет пророками и прозорливцами и приписывает им дар вдохновенного провещания²¹⁸; а этого было вполне достаточно, чтобы, занимаясь под руководством Давида переложением на музыку и исполнением песней его при богослужении и национально-религиозных празденствах, они и сами явились затем самостоятельными псалмопевцами. В этом отношении первое место между ними занимает Асаф из левитского племени Герсона²¹⁹, которого поучительные песни строгого пророчественно-проповеднического характера²²⁰, вероятно, уже при Давиде употреблялись при общественном богослужении, почему и в последующие времена ставились наравне с Давидовыми²²¹. За ним следует поставить сынов Кореевых из левитского племени Каафа, к которому принадлежал и Еман, – потомок Корея²²², приобретшего себе печальную известность своим возмущением против Моисея и Аарона²²³. Это – нежные, элегические певцы, глубоко проникнутые искренним патриотизмом, живою верою и упованием на Бога, привязанностью к святому жилищу Его Сиону и Иерусалиму, избранному народу и царю, Его помазаннику²²⁴, от лица которого воспеты и некоторые их песни²²⁵. Св. Писание не сообщает нам имен их и не называет их пророками, подобно как начальников певцов Давидовых, но их содержания приписанных им песней ясно видно, что это также были мужи богопросвещенные, обладающие высоким даром пророческого созерцания, которые в своих песнях, по выражению одного из последующих певцов той же Корейской фамилии, являлись тростью в руках книжника скорописца – Духа Божия²²⁶. Очень вероятно, что и прозорливцы Еман и Ефан также не ограничивались только музыкальным исполнением песней Давидовых, но составили и собственные песни²²⁷, хотя в Книге Псалмов от каждого из них сохранилось до нас по одной только песни, о которых притом мы не можем сказать с определенностью, в какое именно время и при каких исторических обстоятельствах они были написаны^228.

При сотрудничестве таких даровитых и богопросвещенных мужей боговдохновенный творческий гений Давида возвел псалмопение на такую высокую степень процветания, какой оно никогда более не достигало. Но это цветущее состояние псалмопения окончилось со смертью Давида. Правда, современные ему псалмопевцы пережили его²²⁹ и даже передали отличавший их дар псалмопения в наследие своим потомкам, так что и после них, в продолжение всего периода царства иудейского и даже после плена, во времена второго храма не переставали существовать певцы, а также и являться самостоятельные псалмопевцы из фамилии Корея²³⁰ и особенно Асафа²³¹; но ни сами певцы Давидовы, ни их потомки при всех своих естественных и сверхъестественных – благодатных дарованиях, не могли заменить собою отца Псалмопения и даже сравниться с ним. Давид с своим богатым всесторонним гением псалмопения был и остался для всех последующих певцов высоким идеалом псалмопения^232, к которому можно было только стремиться, но которого не мог никто достигнуть.

Уже Соломон при всей мудрости и славе своего царствования не мог поддержать того цветущего состояния псалмопения, в какое оно приведено было отцом его. Высокая мудрость этого знаменитого царя, которою он славился между жителями всего Востока и Египта и превосходили самых известнейших мудрецов израильских, была более рассудочного свойства, сродного скорее философии, чем поэзии, источником которой служит сердце и непосредственное ощущение. С другой стороны поэзии псалмов требует глубокого проникновения духом веры и благочестия, погружения в себя и внутреннюю духовную жизнь человека; а мудрость Соломона обращена была не столько к себе и душе, сколько к предметам внешнего окружающего мира, к благоустройству общественной и частной жизни в сфере более мирской, нежели духовной и религиозной. «Он говорил о деревах от кедра, что на Ливане, до иссопа, вырастающего из стены, говорил о животных и птицах, о пресмыкающихся и о рыбах», т.е. заботился более о том, чтобы распространять сокровища многосторонних знаний своих в народ для общего пользования, нежели о воспитании духа веры и благочестия, и если до своего падения он вообще отличался благочестием и в книге Притчей и Екклезиаста старается научить людей богопочтению и страху Божию, то нельзя не заметить, что и здесь он нередко отступает от главной своей цели и преподает уроки обыкновенного житейского благоразумия и благопристойности, хотя ни мало непротивные требованиям закона Божия и добродетели. Таким образом по особенному характеру своей мудрости Соломон является не псалмопевцем, а творцом особенного рода священной дидактической поэзии, известной под именем Притчей. Правда, по свидетельству 3Цар.4:32, он написал также 1005 песен²³³: но в священном каноне находятся под его именем только два псалма, 71 и 126, и драматически-таинственная Песнь Песней, и этим ясно показывается, что поэзия его большей частью мирского содержания и характера и более обращена к царству природы, нежели к царству благодати. Впрочем в первой половине своего царствования Соломон отличался благочестием и не только заботился о сохранении того устройства богослужения, какое оно получило при Давиде, но и старался придать ему еще большую торжественность^234, чем естественно содействовал к поддержанию цветущего состояния псалмопения, судьба которого со временем Давида была тесно связана с богослужением. Во все это время, сперва при Скинии, а потом при построенном им храме Иерусалимском продолжали существовать учрежденные Давидом левитские хоры певцов для славословия Господу²³⁵, и раздаваться свящ. гимны, составленные Давидом и его певцами²³⁶, а по поводу некоторых, особенно торжественных обстоятельств царствования составлялись также и некоторые новые песни, каковы были например упомянутые выше Соломоновы псалмы 71 и 126 и вероятно псалмы: 44-й сынов Кореевых, воспетый, как полагают толкователи, по случаю брака Соломонова с дочерью царя Египетского, и 131, не обозначенный именем писателя, но очень может быть составленный самим Соломоном на освящение новоустроенного храма^237.

Но Соломон не сохранил до конца жизни благочестивой своей ревности к служению Иегове, а с падением мудрейшего царя израильского пало благочестие и в народе, всегда отличавшемся склонностью к увлечению языческими заблуждениями и пороками. В свою очередь упадок веры и благочестия в народе не мог не отозваться неблагоприятно на псалмопении, которое, как мы уже заметили, будучи тесно связано с богослужением, всегда являлось как плод верующего благочестивого сердца и служило к выражению и распространению в народе веры и благочестия. Но гораздо сильнее обнаружилось это после смерти Соломона, когда возбужденное им под конец его царствования недовольство в народе, еще более увеличившееся вследствие отказа его сына Ровоама – удовлетворить народные требования, произвело разделение царства еврейского, оторвав от дома Давида, – отца псалмопения, – наибольшую часть его. Царь, избранный отложившимися десятью коленами, опасаясь, чтобы подданные его, ходя в Иерусалимский храм на поклонение, не возвратились под власть наследника Соломона, решился окончательно разорвать единство народа, и на место единой Иерусалимской святыни, религиозного центра всей нации, устроил в двух концах своего государства две новые святыни, где народ покланялся не невидимому Творцу неба и земли, а двум золотым тельцам. Почти ни один голос не поднялся в Израиле против этого безнравственного дела. Ведь сам Соломон, мудрейший из царей, построил идолопоклоннические жертвенники на горе пред Иерусалимом, в виду храма Господня, и таким образом приучил народ к подобному зрелищу. Прежние священники, учители народа, были удалены и бессмертные гимны Давида и певцов его перестали раздаваться в Израиле. Прежние праздники, к которым собирался весь народ в центральной святыне, чтобы наслаждаться чудными псалмами левитов, были отменены и заменены новыми, во время которых служили жрецы – невежды²³⁸. Напрасны были все старания великих посланников Божиих – возвратить Израильское царство к служению Иегове; напрасна была возникавшая по временам или лучше возбуждавшаяся пророками оппозиция язычеству со стороны уцелевших там чтителей истинного Бога: язычество, поддерживаемое правительством, подавило всякое сопротивление ему и уничтожало добрые плодов усилия святых ревнителей истинного богопочитания. Таким образом, Израильское царство навсегда погибло для истории псалмопения²³⁹, для существования и развития которого исключительным поприщем становится со времени разделения царства одна Иудея, где еще продолжала царствовать Давидова династия.

Иудея не падала так низко, как отделившееся от нее царства десяти колен; но и в ней не много было благочестивых царей, которые являлись хранителями истинной веры и благочестия, любили благолепие дома Божия и величественное богослужение, сопровождавшееся пением псалмов Давида и певцов его. Большинство преемников Давида на престоле царства Иудейского не были достойны своего великого предка, но предавались идолопоклонству и нечестию, которые старались распространить и между своими подданными. В городе Давидовом умножались идольские капища и курились идольские жертвы, а храм Иеговы постепенно пустел и – было время, когда он стоял совершенно пустым, был затворен, ограблен для украшения языческих капищ и осквернен устроением в нем идольских алтарей²⁴⁰. Понятно, что в эти времена упадка истинного Богопочтения не могли являться псалмопевцы и даже не слышны были певцы древних песней Давидовых. Псалмопение, так быстро развившееся и достигшее высокой степени процветания во времена, предшествующие разделению царств, – вслед за разделением с такой же быстротой склонилось к своему падению. Впрочем падение это не было совершенное и окончательное, как не было совершенным и окончательным в царстве Иудейском падение истинной веры, и благочестия и торжество идолопоклонства и нечестия. В продолжении 370-ти летнего существования Иудейского царства псалмопение еще три раза, хотя и не на долгое время, снова пробуждалось и опять возвышалось до значительной степени процветания. Так было в правление благочестивых царей Иосафата, Езекии и Иосии. Эти три царя, отделенные один от другого довольно длинными промежутками времени, с рядом нечестивых, идолопоклоннических царей, ревностно заботились о восстановлении истинной веры и благочестия, и, благодаря их усилиям, величественное богослужение храма Иерусалимского, после своего упадка, снова являлось во всей полноте своего благолепия по установлению Давидову. В доме Господнем опять поставляемы были хоры левитских певцов из сынов Каафовых, Кореевых и Асафовых, с кимвалами, псалтирями и цитрами, чтобы славить Господа словами Давида и других вдохновенных певцов его²⁴¹. Торжественные празденства в Иерусалиме по случаю восстановления истинного богопочтения, а также и другим важным событиям, на которые были созываемы не только все Иудеи, но приглашались даже и отчуждившиеся от священного центра еврейской нации Израильтяне, как это было при Езекии, и которых празднование, кроме принесения установленных жертв, соединялось еще, как при Иосии, с чтением закона, наставлениями и всенародными обетами – хранить его, – все это, вместе с давно неслыханным величественным пением бессмертных гимнов древних вдохновенных певцов, естественно, должно было производить сильное религиозное возбуждение, снова соединившее весь народ во едино, как в лучшие времена царствования Давидова²⁴². Чтобы еще более развить и упрочить в народе такое пробуждение национально-религиозного сознания, благочестивые цари старались поднять уровень религиозно-нравственного сознания народа. Иосафат сам обходил все пределы своего царства, чтобы обратить отпадших к Господу Богу отцов их и всюду внушить своим поданным страх Божий и сознание долга, честности, справедливости²⁴³, и кроме того учредил из князей, левитов и священников миссионерское общество проповедников и учителей, которые обходили все города Иудеи с книгою закона Божия и учили народ вере и благочестию²⁴⁴. Езекия прилагал особенное попечение о собрании и сохранении памятников древней священной письменности и с этою целью образовал особенное общество просвещенных мужей, трудами которых, как несомненно известно, была собрана значительная часть книги Притчей²⁴⁵ и вероятно также собраны были и многие из древних псалмов^246, которым тогда снова дано было литургическое употребление, а можно полагать, и некоторые священно-исторические памятники – летописи царей, веденные современными пророками и государственные записи, – послужившие впоследствии к составлению 3 и 4 книги Царств и Паралипоменон. Такому попечению царей о вере и религиозно-нравственном, а вместе с тем и умственном образовании народа Иудейского, без сомнения, содействовали своею вдохновенною проповедью и высоким нравственным влиянием чрезвычайные посланники Божии – пророки, которыми особенно богато это время, сравнительно со всем остальным временем царства Иудейского²⁴⁷. Все это вместе не могло не содействовать к пробуждению в народе даров священно-поэтического творчества и к возрождению псалмопения, тем более, что многие пророки рассматриваемого нами времени с тем вместе были и вдохновенные певцы, как Иозиил при Иосафате²⁴⁸, Исаия²⁴⁹ при Езекии, Иеремия^250, а может быть и Аввакум²⁵¹ при Иосии, и сам царь Езекия, как показывает гимн его²⁵² по случаю чудесного выздоровления²⁵³, тоже был поэт, конечно, больше подражательный, нежели производительный-оригинальный. Кроме того при Иосафате и Езекии совершились такие великие и многознаменательные для Иудеев чудесные события, которые одни, помимо всех других обстоятельств, долженствовали разом вызвать их к новой духовной жизни и, так сказать, мгновенно пробудить подавленный в предшествующее время, но не заглохший совершенно, природный поэтический гений к молитвенным хвалебным и благодарственным песням Господу сил, защитнику Богу Иаковлеву. Таковы были: при Иосафате предсказанное Иозиилом низложение многочисленных соседних народов, грозивших Иудее совершенным опустошением и порабощением²⁵⁴, при Езекии предвозвещенное Исаей чудесное истребление страшного войска Сеннахиримова под стенами Иерусалима²⁵⁵. Впрочем, пробуждение псалмопения, вызванное этими обстоятельствами, равно как и всею деятельностью царей Иосафата и Езекии с современными им пророками, пробуждение хотя живое и сильное, не было глубоко и продолжительно: преемники этих царей действовали вопреки их благочестивым намерениям, стараясь подавить в народе истинную веру и благочестие, и тем снова заставляли замолкнуть только что заговоривший гений псалмопения. Оттого-то это время, не смотря на живость возбуждения, осталось довольно слабо отмеченным в истории псалмопения. В Кн. Псалмов мы имеем несколько весьма живых и вдохновенных песней, большею частью Асафовых и Кореевых^256, которые не смотря на отсутствие у них исторических надписаний, тем не менее должны быть отнесены ко временам Иосафата и Езекии, так как своим содержанием ясно указывают на обстоятельства их царствования и особенно на совершившееся тогда чудесное избавление от нашествия на Иудею страшных врагов; но число этих песней очень незначительно в сравнении с числом песней предшествующего и последующего времени.

Гораздо продолжительнее было пробуждение и оживление псалмопения при Иосии, которое не только переживает его, но проходит чрез весь период вскоре наступившего затем плена Вавилонского и даже продолжается после плена, до времени восстановления Иерусалима и храма. И на этот раз не благочестие царей, преемствовавших Иосии, и не религиозное возбуждение народной массы давало жизненную силу пробудившемуся при Иосии дару псалмопения. Преемники Иосии, подобно преемникам Иосафата и Езекии, не следовали его примеру ни в соблюдении истинного богопочтения, ни в управлении государством. Служение Иегове вытеснено было идолослужением, которое в самое короткое время так усилилось и распространилось, что, по словам Иеремии пророка, «сколько было городов в Иудее, столько Иудеи имели богов, и сколько площадей находилось в Иерусалиме, столько там было алтарей в честь срамного Ваала»²⁵⁷. В свою очередь идолопоклонство, с его гнусными, отвратительными обрядами, служило источником нравственной порчи²⁵⁸ в народе иудейском, больше и больше расслаблявшей душевные и телесные силы его. Только незначительная лучшая часть Иудеев осталась верною святому служению Иегове, и в этом-то святом семени продолжал еще, как нам кажется, жить и проявляться священный дар песнопения, пробудившийся в благочестивое царствование Иосии. Со смертью этого царя, когда завоевательные стремления Египта с одной стороны, и возраставшее постепенно страшное могущество Вавилона с другой, грозили поглотить нравственно и политически расслабленное царство Иудейское, для всех лучших людей Иуды ясно стало, что Иудея стоит на краю своего политического существования, что уже наступает для нее исполнение грозных пророчеств великого Исаии, повторявшихся после него всеми последующими пророками. Близость ожидаемого бедствия вызывает из их сердца молитвенные вопли к Богу о помиловании, а предчувствие неизбежности его побуждает искать утешения в древних непреложных обетованиях Божиих Израилю и в возвещаемом ему пророками помиловании и откровении нового славного царства, которое обнимет собою все народы земные. Таким образом, в виду приближающейся халдейской катастрофы голос предвещавших ее духовных стражей Израиля вызывает отголоски из среды лучшей, внимательной к нему части народа, пророчества сопровождаются целым рядом вдохновенных песней, в которых слышится лирическое изложение и повторение того, что высказывалось в них под формою строгих обличений, увещаний и угроз, или светлых созерцаний и ожиданий будущего избавления. В Книге Псалмов находится не мало таких песней, представляющих собою ясные отголоски пророческих предсказаний о плене и будущем избавлении, особенно из последней части книги пророка Исаии, которые с вероятностью следует отнести к периоду времени от Иосии до плена Вавилонского, когда, как мы уже заметили, близость и неизбежность его больше и больше выяснялись пред взором внимательных к божественным откровениям истинных чад Израиля, которые не хотели, подобно неразумной и развращенной толпе с ее недостойными правителями, намеренно скрывать от себя опасность своего положения^259.

Вскоре наступило и падение царства Иудейского, о котором предсказывали пророки и вслед за ними возвещали псалмопевцы. Навуходоносор царь Вавилонский, уже дважды при преемниках Иосии поражавший и подчинявший его своей власти, наконец, совершенно разрушил его и положил конец его существованию. Иудейская страна была опустошена, Иерусалим взят и разрушен, храм сожжен, сокровища его унесены в Вавилон, священники, старейшины и вельможи большей частью умерщвлены мечем и голодом, народ, за исключением самого бедного класса, отведен в плен и обращен в рабство. Псалмопевцы, может быть те самые, которые заранее предчувствовали и возвещали гнев Божий на Иудею, вслед за пророком Иеремией²⁶⁰, оплакали теперь в молитвенных песнях своих пред Богом жестокие несчастья, постигшие избранный народ Его, погибель святого храма и города Давидова²⁶¹.

Впрочем, с концом политического существования народа иудейского и началом его плена, как мы уже заметили, не оканчивается история его псалмопения. Грозный, карающий суд Божий, потрясая все основы народной жизни Иудеев, производит на них нравственно-отрезвляющее и вразумляющее действие, возбуждая с одной стороны раскаяние и отвращение к идолопоклонству и тем преступлениям, в которых опомнившееся сознание указывало тайную причину всех постигших несчастий, с другой – возбуждая особенную горячность к потерянному благу и готовность на все жертвы для его сохранения и возвращения. Стеснение свободы вероисповедания и открытые восстания язычества против служения Иегове, которое в своем отечестве Иудеи охотно меняли на служение Ваалу и другим мерзостям языческим, в плену Вавилонском только сильнее пробуждают и укрепляют религиозное чувство, производят между ними исповедников религии, готовых за нее на смерть и всевозможные мучения и навсегда излечивают их от глубокой и застарелой наклонности к идолопоклонству. В Иерусалиме, во дни нечестивых царей, Иудеи равнодушно проходили мимо храма Иеговы в языческие капища и холодно смотрели на опустевший храм и заключенные двери его: но из Вавилона горячие молитвы пленников неслись в ту сторону, в которой стоял Иерусалим и глубоко трогались сердца воспоминанием о храме, теперь разрушенном, о благолепии и священной торжественности совершавшегося в нем богослужения. Теперь и сионские песни, в сопровождении музыкальных инструментов оглашавшие некогда слух их в потерянном отечестве, получают в их глазах особенно высокую цену и вместе с пророчествами, которым прежде не внимали и от которых отвращались, становятся наилучшим и единственным средством утешения и ободрения, и уже не для одних только избранных, как во времена предшествующие плену, а для всего вразумленного несчастиями народа иудейского. «На реках вавилонских сидели Иудейские пленники, повесив на ивах арфы свои, и плакали, вспоминая сионские песни»²⁶², которые, если они не могли петь вслух своих поработителей для их праздного развлечения и удовольствия, то конечно, не переставали петь в удалении от них в своих сонмищах для собственного утешения и назидания. При этом из возбужденной души вдохновенных певцов вслед за сионскими песнями изливались и собственные их молитвенные вопли к Богу о помощи, выражении живого упования на будущее избавление, или слова утешения и вразумления для пленных соотечественников, так что, если нельзя вполне доказать, что некоторые из древних псалмов во время плена получили соответствующие обстоятельствам прибавления²⁶³, то во всяком случае не подлежит сомнению, что к этому времени относится происхождение нескольких находящихся в Псалтири песней, каковы напр. Псалмы 101, 104 и 105.

Еще больше написано было песней после возвращения из плена. Чувство возвращенной свободы, сознание себя опять нацией и церковью Иеговы, многознаменательные события восстановления Иерусалима и храма и торжественное освящение их, равно как торжество восстановления завета с Богом и законного Богослужения; а с другой стороны при этих торжествах всюду еще следы недавнего разрушения и опустошения и вследствие того еще продолжающаяся борьба с различными недостатками и нуждами, а всего более недоброжелательства и открытые враждебные действия со стороны соседних народов, которые старались помешать национальному возрождению Иудеев, – все это такие обстоятельства, которые попеременно вызывали из сердца возвратившихся в отечество пленников то чувства скорби и глубокого сожаления о грехах, то благодарной радости и ликования пред Богом и возбуждали между ними вдохновенных певцов петь новые, то скорбно-молитвенные, то торжественные, хвалебно-благодарственные песни Господу. Кто были вдохновенные псалмопевцы этого времени, мы не знаем, как не знаем певцов их времени пред наступлением и в продолжении плена. Можно, впрочем, догадываться, что это были потомки древних левитских фамилий, еще во времена Давида прославившихся даром псалмопения, которые потом продолжали существовать в период царства иудейского и из которых свящ. историки после пленного периода упоминают о сынах Асафовых²⁶⁴, хотя нельзя при этом не заметить, что сохранившееся в надписаниях псалмов древнее предание охотнее приписывает многие из песней этого времени жившим тогда пророкам Аггею и Захарии. Во всяком случае поэтическое возбуждение в народе Иудейском было тогда весьма живое и сильное, уступавшее по своей производительности только временам Давида, но за то далеко превосходившее все последующие времена возрождения священной лирики, так что в Псалтири насчитываем мы столько же псалмов, относящихся своим происхождением ко времени после плена, сколько их приходится на весь более чем 370 летний период существования царства Иудейского, даже со включением и 70 лет плена Вавилонского^265.

Только это время не было продолжительно как вообще не бывает продолжительно время сильного возбуждения чувства или усиленно-напряженной деятельности. Восстановление и освящение стен города было последним великим побуждением петь новую песнь Господу. Вскоре затем великая реформаторская деятельность Ездры и Неемии, державшая только что возродившийся народ Иудейский в постоянно-напряженном религиозном состоянии, прерывается их смертью. В тоже время прекращается в Израиле и чудное пророческое служение: Малахия своею проповедью дает народу последнее завещание пророков помнить закон Моисеев и божественные обетования и – с тех пор не раздается более в обществе Израиля тот живой небесный голос, божественною силою которого оно было основано в начале и руководимо во все трудные времена. Следовавшие затем правители и представители народные не шли по следам Ездры и Неемии, занимаясь более своими личными, нежели общественными национальными интересами, а учители и руководители народные, заступившие место богодухновенных учителей-пророков, были чужды духа пророческого; их внимание останавливалось на одной внешности, на одной мертвой букве закона, далее которой они ничего не хотели или не могли видеть, а потому и деятельность их ограничивается стремлением оградить закон Моисеев от нарушения одними внешними предписаниями, определяющими каждый шаг Иудеев, но в сущности своей противными духу закона и не только не ограждающими, а прямо разоряющими заповедь Божию²⁶⁶. Естественно при этом, что и духовная жизнь в Иудейском народе падает и получает неправильное направление, высокое религиозное возбуждение постепенно слабеет и святая ревность по Боге и благоугождение Ему уступает место холодному, больше формальному и наружному, нежели внутреннему и искреннему, служению букве закона. С тем вместе и священно-поэтический восторг души и дар псалмопения, также как и дар пророчества, всегда в большей или меньшей степени живший и проявлявшийся в народе еврейском, начиная с древнейших патриархальных времен, прекращается с проповедью ветхозаветного пророка Малахии. Отсюда начинается время естественной человеческой письменности и изучения того, что изречено и воспето было Духом Божиим чрез Его орудия в те времена, когда в народ еврейский проникало выше-человеческое одушевление и когда в нем жило благодатное пророческое помазание. Конечно, народ Иудейский и после сего не лишился своих духовных дарований, и всегда отличавшие его поэтические способности сохранились в нем даже до настоящего времени^267. Равным образом, в последующие за описанными времена его истории не было недостатка и в высоком одушевлении, доходившем иногда, как во времена Маккавеев, до геройского самоотвержения: но эти способности были естественные, человеческие и воодушевление было больше народно-патриотическое, нежели теократически-национальное. Словом, народу Иудейскому недоставало теперь того благодатного озарения, которое в нем жило и прекратилось с пророческим служением; а без этого озарения одни человеческие способности, при всем своем возбуждении, не могли произвести что-либо высшее естественного-человеческого, достойное занять место на ряду с Писаниями Божественными. Поэтому, если и по прекращении пророческого служения в народе Иудейском еще продолжали являться даровитые песнописцы и, по подражанию древним вдохновенным псалмам, составлялись новые духовные песни, не лишенные, конечно, поэтических красот и своего религиозно-национального значения, то эти песни существовали отдельно от свящ. песней пророческого периода, составляя особенные сборники в роде древних сборников «Книги Браней Иеговы» и «Книги Праведного» «или позднейших, – Псалтири Соломона^268, и богослужебных песней нынешних Евреев²⁶⁹; но ни сами писатели, ни последующие собиратели никогда не дерзали присоединять таких песней к составленному, вероятно, уже Ездрой сборнику Псалмов, или к Псалтири, подобно тому, как никто не осмелился присоединить к священному канону, так называемых, книг неканонических, не смотря на все уважение, каким они всегда пользовались и пользуются в Христианской Церкви и у Иудеев^270.

Некоторые ученые прошлого и нынешнего столетия старались, впрочем, и стараются доказать, что псалмопение продолжалось и после Ездры и Неемии и во времена Маккавеев достигало даже цветущего состояния, так что к этому будто бы времени относится, если не большая, то значительная часть песней Псалтири, приписываемых обыкновенно древнейшим богодухновенным писателям: мнение решительно противоположное высказанному нами и потому требующее от нас более или менее подробного критического разбора. Но так как решение вопроса об основательности или неосновательности этого мнения находится в тесной связи, или правильнее сказать, зависит от решения вопроса о писателях и времени происхождения песней Псалтири, а также времени собрания их в Книгу Псалмов, то, не останавливаясь здесь на разборе его, мы прямо перейдем к этим последним вопросам и уже после, на основании их решения, постараемся высказать о нем свои заключения.

В представленном очерке истории ветхозаветного псалмопения мы уже касались отчасти вопроса о писателях и времени происхождения песней Псалтири, как главного и единственного сборника ветхозаветного псалмопения; тем не менее посвящаемое ему настоящее исследование не будет излишним повторением: так как там мы имели в виду выяснить лишь общие условия и указать главные исторические моменты развития ветхозаветной священной лирики и потому касались этого вопроса только в общих чертах, по отношению к целому, более или менее обширному циклу священных песней того или другого периода, не останавливаясь на частнейшем применении его к отдельным песням Псалтири, происхождение которой и составляет предмет нашего исследования. При том же изложенные нами в истории псалмопения общие положения о времени и условиях его развития, сами по себе твердые и несомненные, какими и были признаваемы всегда, в отношении к происхождению Псалтири обыкновенно подвергались и подвергаются сомнениям и, подобно там же высказанному положению о времени прекращения ветхозаветного священного псалмопения и связанного с ним заключения Псалтири, могут получить свою твердость и значение доказанных положений только после подробного исследования о писателях и времени происхождения песней, входящих в состав Псалтири. К числу таких положений следует отнести даже и то самое общее, что Книга Псалмов есть собрание священных песней различных писателей, живших в разные времена и при различных обстоятельствах: потому что издавна существовало и еще доселе сохраняется другое мнение, что она есть произведение одного только пророка и царя Давида и что следовательно время происхождения всех существующих псалмов ограничивается лишь непродолжительным периодом жизни и царствования этого единственного псалмопевца. С рассмотрения этого мнения мы и начнем наше исследование о писателях и времени происхождения песней Псалтири.

Относительно того, кем написана была Книга Псалмов, издавна существуют два мнения: одним из них все псалмы приписываются Давиду; по другому предполагаются различные писатели. В числе представителей как того, так и другого мнения, кроме позднейших богословов и толкователей Псалтири, мы встречаем многих древних известнейших отцов и учителей Церкви²⁷¹. Так, первое мнение, что все псалмы принадлежат Давиду, высказывали: св. Григорий Нисский, св. Амвросий Медиоланский и св. Иоанн Златоуст, бл. Августин и бл. Феодорит, также Кассиодор, Евфимий Зигабен, Филястрий и некоторые другие учители и писатели церковные; другого мнения о нескольких различных писателях псалмов держались: Ориген, св. Иларий Пиктавийский, св. Афанасий Александрийский, св. Василий Великий, бл. Иероним, Евсевий Кесарийский и некоторые другие. Если обратить внимание на то, что Давид был в полном смысле отцом священного псалмопения Евреев, что он возвел его на высшую степень процветания, какой оно ни прежде, ни после никогда не достигало, и первый дал ему важное богослужебное употребление, не только сохранявшееся во все времена существования ветхозаветной Церкви и сохраняющееся у нынешних Евреев, но и перешедшее в Церковь Христианскую, что наконец Давиду действительно принадлежит большая часть прекраснейших песней Псалтири, которые послужили образцом для всех остальных песней и современных ему и последующих писателей; – если принять все это во внимание то, конечно, Давида бесспорно можно назвать виновником и творцом целой Псалтири, или лучше всего Священного Псалмопения Евреев. В этом то смысле, уже в священных книгах Ветхого Завета, излагающих историю времен после Давида, в повествованиях об употреблении свящ. песней при богослужении, большею частью ставится имя одного только из псалмопевцев – Давида, именно как учредителя богослужебного употребления и преимущественного писателя такого рода песней²⁷²; в этом же смысле и в Новом Завете в послании к Евреям (4:7) псалмы приводятся под именем Давида как главного и как бы единственного их писателя. Отсюда же произошел очень древний и доныне сохраняющийся обычай Церкви называть псалмы именем Давида или Псалтирью Давидовою^273. Но этот основанный на библейском словоупотреблении обычай Церкви – называть Псалмы именем Давида – и послужил впоследствии для названных выше отцов и учителей Церкви основанием признавать одного Давида писателем всей Псалтири: следуя ему, как и всегда большая часть верующих, без исследования действительных его причин и оснований, они приняли и отнесли к Давиду в полном и буквальном смысле слова то, что на языке Св. Писания и Церкви придавалось ему только по преимуществу, а potiori. При этом немаловажное значение имело и то еще обстоятельство, что многие Псалмы, не имеющие в еврейских кодексах Библии надписаний, а также некоторые из надписанных именами других писателей, в греческом переводе 70 и в некоторых других переводах надписываются именем Давида: некоторые из защитников мнения о принадлежности всех псалмов Давиду вывели отсюда благоприятное для себя заключение, что первоначально все псалмы имели в подлиннике те надписания, какие им придаются у 70 и подобных тому переводах, и настоящий недостаток их в еврейском тексте объяснили или ненамеренною утратою с течением веков, или даже злонамеренным опущением со стороны Иудеев^274. Но очевидно, что такие основания далеко недостаточны для выводимого из них заключения, которое прямо опровергается многими другими, более ясными свидетельствами. Заметное и не для филологов, и не только в еврейском подлиннике, но и в переводах, различие, или точнее превосходство языка псалмов, надписанных в еврейском тексте именем Давида, пред всеми остальными, особенно пред теми, в надписаниях которых в переводе 70 встречаются имена одних позднейших пророков: Иеремии, Аггея и Захарии; встречающиеся в содержании псалмов, ненадписанных именем Давида или надписанных другими именами, ясные указания на времена позднее Давида, каковы времена последующих царей иудейских, разрушения Иерусалима, плена Вавилонского и возвращения из оного; самые надписания псалмов, в которых, кроме имени Давида, встречаются имена и других лиц – Моисея, Соломона, Асафа, Ефама и сынов Кореевых в грамматических сочетаниях совершенно одинаковых с сочетанием имени Давида, так что нет никакого основания придавать им значение отличное от значения сего последнего; наконец несомненное свидетельство 2 кн. Пар. 29:30 ²⁷⁵, самым очевидным образом показывающее, что во время Езекии кроме песней Давида существовали еще песни Асафа, прозорливца, который наравне с песнями Давида употреблялись при богослужении во храме и следовательно, как по своему происхождению от пророка, так и по употреблению, имели не меньшее их право на внесение в Книгу Псалмов, где мы действительно находим несколько псалмов надписанных именем Асафа: все это говорит против мнения о принадлежности всех псалмов Давиду, как писателю, и служит сильным доказательством другого противоположного мнения о многих писателях Книги псалмов. Силу этих доказательств чувствовали уже сами отцы и учителя Церкви, – защитник пер<…>²⁷⁶

Так же мало основательны и столько же произвольны, как и самое мнение, для которого они придуманы, во многих случаях они, по сознанию самих изобретателей, оказывались на столько недостаточными для предположенной цели, что побуждали для подтверждения их прибегать к тому единственному, послужившему исходным пунктом рассмотрения мнения, основанию, что «ни Господь, ни Апостолы нигде не упоминают ни о каком другом писателе которого-нибудь псалма, кроме Давида»²⁷⁷. При всем том противоречие этого мнения с надписаниями и самым содержанием некоторых псалмов представлялось иногда так велико, что сами его защитники чувствовали невозможность устранить его и решались лучше уступить своим противникам. Так бл. Феодорит, собирая доказательства принадлежности всех псалмов Давиду, в заключении соглашается допустить вероятность мнения тех, которые, кроме Давида, приписывают некоторые псалмы Асафу, сынам Кореевым и другим^278. И св. Златоуст, приписывая вообще всю Книгу Псалмов одному Давиду, высказавши мнение, что все песни степеней²⁷⁹ составляют пророчества его о возвращении из плена Вавилонского^280, вслед затем в беседе на Пс. 131-й, в виду ясной несообразности содержания его с лицом Давида, как писателя, находит себя вынужденным отнести написание его к какому-либо другому псалмопевцу из потомков Давидовых^281. Не смотря впрочем на очевидную несостоятельность, признанную отчасти даже такими авторитетными представителями его, каков св. И. Златоуст и бл. Феодорит, мнение о принадлежности всех псалмов Давиду, еще в прошлом столетии находило себе горячих защитников между учеными богословами и толкователями Писания, как нашей православной, так и западной римской и протестантской Церкви, которые усиливались подтвердить и обосновать его научным образом^282. Но усилия их особенно в виду возбужденной отрицательным направлением ученой разработки богословской науки, не могли достигнуть желаемого результата. В настоящее время мнение это продолжает и, вероятно, еще долго будет жить только в незнакомой с научными основами и приемами свящ. библиографии и толкования Писания массе простых верующих, которые держатся его, конечно, не в силу каких-либо твердых доводов, а главным образом и, можно сказать, единственно основываясь на принятом издревле и освященном библейско-церковным словоупотреблением обычае – называть Книгу Псалмов Давидом, или Псалтирью Давидовою, не входя в исследование самого обычая. Что же касается более или менее богословски-образованной среды и особенно ученых богословов и толкователей Писания, то они почти²⁸³ все согласно признают постепенное происхождение Псалтири от многих различных писателей и мнение о написании ее Давидом в целом составе если и находит себе место в их исследованиях о книге Псалмов, то только как исторический памятник постепенной разработки вопроса о писателях Псалтири в нынешнем его виде со стороны отрицательной.

Другое столь же древнее, как и первое мнение, что Книга Псалмов состоит из песней различных писателей, живших в разные времена, основывается с одной стороны на свидетельствах надписаний псалмов, в которых называются имена их писателей или указываются обстоятельства их происхождения и употребления; с другой – на свидетельствах содержания и языка псалмов, сообразных или несообразных с характером и обстоятельствами жизни тех или других предполагаемых писателей их, или известной исторической эпохи, к которой думают относить их написание. Только о немногих псалмах мы имеем несколько внешних свидетельств из других книг и мест Св. Писания, которые впрочем не всегда отличаются ясностью и определенностью. Но не все псалмы в еврейском тексте имеют такие надписания, по которым бы можно было определить писателей или время их происхождения; надписания же, встречающиеся в греческом переводе 70, а равно и других переводах за исключением впрочем большею частью сходного с еврейским текстом перевода халдейского, не редко отличаются сбивчивостью и представляют явные несообразности и противоречия с некоторыми из еврейских надписаний, – что естественно порождает недоверие к надписаниям переводов, и отчасти и самого еврейского текста. В обоих указанных случаях при определении писателей и времени происхождения псалмов, как не имеющих надписаний, так равно и имеющих сомнительные, естественно приходится довольствоваться большею частью одними внутренними свидетельствами, заимствуемыми от их языка и содержания. Между тем свидетельства этого рода вообще, как известно, не отличаются ясностью и определенностью и всегда представляют обширное поле догадкам различных ученых исследователей. В отношении же псалмов это можно сказать по преимуществу. Написанные первоначально на языке еврейском, представляющем сравнительно с другими языками особенную трудность в точном определении мало отличающихся один от другого периодов его развития, а потому, конечно, и в определении времени происхождения тех или других памятников его письменности, – псалмы при этом, по самому своему назначению для употребления при общественном богослужении, большею частью общего назидательного содержания, и мало заключают в себе ясных индивидуальных особенностей и признаков времени жизни и обстоятельств или характера их писателей. Мало того, нередко в содержании и языке псалмов, при недостатке несомненных данных для решения вопроса о их происхождении, представляются еще некоторые более или менее важные противоречия с их надписаниями, и этим в глазах многих толкователей совершенно подрывается вера в достоинство их надписаний, как положительных свидетельств о писателях и вообще о времени написания псалмов; а сходство одних исторических событий и обстоятельств с другими, нередко определенными от первых значительными промежутками времени, при неопределенности исторических указаний в содержании псалмов, служит источником разногласий или нерешительности в определении времени их происхождения. Отсюда уже и названные выше древние отцы и учители Церкви, державшиеся мнения о многих писателях, вообще, будучи согласны между собою в этом мнении, не сходились в определении писателей и времени написаний отдельных псалмов. Еще более разногласия в этом отношении произвела отрицательная критика между новейшими толкователями Псалтири, так что об них без преувеличения можно сказать: Quot capita, tot sensus. Все это достаточно ясно показывает, какими трудностями сопровождается для толкователя более или менее точное решение вопроса о писателях или времени написания псалмов, как не легко при этом отыскать твердую точку опоры, чтобы суметь в разнообразных мнениях толкователей отделить истинное, или, по крайней мере, более вероятное от вымыслов, часто остроумных, но тем не менее по большей части относящихся к области фантазии. Мы, впрочем, не считаем нужным и особенно полезным для цели нашего исследования пускаться в бесконечный лабиринт разнообразных предположений и мнений различных толкователей о писателях и времени происхождения псалмов, с целью определить относительную их вероятность и достоинство. Заметим только, что все вообще новейшие толкователи псалмов, следующие началам отрицательной критики, в своих исследованиях по этому вопросу не отличаются беспристрастием, какого требует здравая основательная критика, или лучше сказать, прямо забывают настоящую цель всякого исследования – беспристрастное решение данного вопроса, наперед задаваясь мыслью доказать позднейшее происхождение псалмов. Только из этого предзанятого мнения и может быть объяснена большая часть высказываемых ими сомнений в подлинности и достоверности надписаний, часто без достаточного к тому основания, – большая часть отыскиваемых ими противоречий и несообразностей между надписаниями и языком или содержанием псалмов, или же между теми и другими свидетельствами и историческими событиями времен древнейших, с явным желанием везде и во всем отыскать признаки происхождения позднейшего. При таком направлении своих исследований о псалмах новейшие толкователи впадают в другую крайность, противоположную той, в которую вдавались защитники мнения о происхождении всех псалмов от одного Давида^284; но, как и эта крайность далека от истины, видно уже из полного несогласия их между собою в определении времени происхождения псалмов, простирающегося нередко до решительных противоречий, которыми они взаимно исключают и опровергают друг друга^285. Очевидно, что верное или в некоторых случаях, по крайней мере, более близкое к истине решение вопроса о писателях и времени происхождения псалмов может быть достигнуто только средним прямым путем, чуждым крайностей и увлечений предубеждения, на основании всех вместе доступных нам свидетельств о псалмах, и внутренних и внешних, при осторожном и благоразумном пользовании ими без всяких предзанятых мнений, на началах здравой и беспристрастной критики. Мы с своей стороны, при решении этого вопроса, считаем за лучшее и более надежное, прежде всего, держаться свидетельства надписаний еврейского текста^286, везде, где только таковые находятся, пользуясь впрочем и надписаниями перевода 70, а равно и других переводов, когда это возможно без насилия и противоречия надписаниям еврейским, а также и другим более ясным признакам происхождения псалмов. При этом все прочие, как внешние, так и внутренние свидетельства при согласии с надписаниями послужат подтверждением достоверности этих последних; но преимущественно мы будем останавливаться на них в тех случаях, когда какими-либо толкователями усмотрены в них противоречия и несообразности с надписаниями, подвергающие сомнению их подлинность и достоверность, чтобы при строгом критическом разборе, как самых свидетельств, так и выводимых из них противоречий и несообразностей, показать, на сколько такие выводы основательны или неосновательны. Само собою разумеется, что относительно псалмов, вовсе не имеющих надписаний, по необходимости нужно будет довольствоваться теми признаками и указаниями, какие представляются в содержании и языке псалмов, или другими сохранившимися о них свидетельствами.

***

По тексту еврейскому две трети (100) псалмов имеют в надписаниях указания их писателей, называя имена: Моисея, Давида, Соломона, Асафа, сынов Кореевых, Емана и Ефама. Из остальных 50-ти псалмов, только у очень немногих (6–7 псалмов) можно с достаточною вероятностью определить их писателей; все же прочие должно отнести к числу писаний неизвестных писателей, относительно которых мы можем только приблизительно определять время и обстоятельства происхождения. Правда из числа анонимных по еврейскому тексту псалмов в различных переводах очень многие имеют в надписаниях имя Давида, а также имена сынов Ионадавовых и пророков: Иеремии, Иезекииля, Аггея и Захарии. Но соединение нескольких из этих последних имен в одних и тех же надписаниях²⁸⁷ и особенно сопоставление их с именем Давида²⁸⁸ даже в надписаниях тех псалмов, которые приписываются ему как писателю и в тексте еврейском²⁸⁹, дают основание думать, что имена эти, за исключением только одного имени Давида, поставлены переводчиками в надписаниях анонимных псалмов не в смысле указания писателей, но как свидетельства предания о литургическом употреблении тех псалмов названными в их надписаниях лицами и их современниками, как это особенно ясно видно в надписаниях псалмов 64 и 70-го, из коих в первом после имен Иеремии и Иезекииля, а в последнем после сынов Ионадавовых, поставляемых вслед за именем Давида, упоминаются еще в одинаковом с теми именами грамматическом сочетании «люди переселения» и «первые пленники», которые, конечно, могли быть только певцами, но не писателями означенных псалмов. Что же касается псалмов, приписываемых в переводах Давиду, то происхождение их от Давида только не во многих из них, именно 5 псалмах, подтверждается другими внутренними и внешними свидетельствами, как это покажет ближайшее их рассмотрение.

Моисею приписывается в Псалтири один только псалом 89 (евр. 90), который и в еврейском тексте и в переводах носит надписание: «Молитва Моисея человека Божия». Наименованием «человека Божия», какое придается здесь имени Моисея, ясно показывается, что по смыслу надписания писателем псалма следует признавать великого законодателя и вождя еврейского народа пророка Моисея, по преимуществу отличаемого в книгах Священного Писания таким почетным наименованием²⁹⁰, и устраняется мнение тех, которые предполагают другого соименного пророку писателя псалма из числа Давидовых певцов, или сынов пророческих, или других каких позднейших левитов^291. В этом случае одно уже имя величайшего из ветхозаветных пророков в надписании псалма служит весьма сильным ручательством достоверности надписания, устраняя возможность подлога: потому что, при глубоком уважении Евреев к Моисею и его писаниям, и с тем вместе при существовании прямого повеления ничего не прибавлять к тому, что заповедано им²⁹², трудно представить, чтобы кто-нибудь, по крайней мере, в библейский период, решился свое или другое чье позднейшее произведение выдать за писание великого законодателя. Этому ни мало не противоречит и выставляемое некоторыми толкователями²⁹³ действительное существование разных подлогов у еврейских раввинов-талмудистов; так как самое раннее происхождение таких подлогов и извращений писания, ради самоизмышленных преданий, во всяком случае будет позднее последнего собрания Книги Псалмов и заключения ветхозаветного канона, к какому бы позднему периоду этих последних не относили мы. Но сильнейшее подтверждение достоверности свидетельства надписания о происхождении псалма, бесспорно, составляет его содержание, в котором при должном внимании нельзя не распознать голоса древнего законодателя. Величественное изображение вечности и могущества Творца и Промыслителя вселенной²⁹⁴ и совершенного пред ним бессилия и ничтожества перстного, тленного человека со всем его самым продолжительным течением жизни и истории²⁹⁵, грозного величия божественного гнева, карающего преступников²⁹⁶, и бесконечной благости и милосердия Господа к прибегающим к Нему рабам Его²⁹⁷; в частности – мысли о творении и промысле Божием²⁹⁸, о падении человека и смерти его, как наказании за грех²⁹⁹ пророчественно-важный тон певца, который сам, пребывая в милости Божией, ходатайствует пред Богом за преступный народ свой, много лет уже поражаемый Его правосудием³⁰⁰, и в тоже время, как учитель этого преступного народа, старается из самого наказания его извлечь и преподать ему урок спасительной мудрости и страха Божия³⁰¹; наконец и самый образ выражения псалма 89-го³⁰²: все это вместе представляет ясные следы одинакового происхождения его с обличительною песнью Моисея³⁰³, а также с его торжественным гимном по переходе чрез Чермное море³⁰⁴ и благословением соблюдающим и проклятиями нарушающим закон³⁰⁵, пророчественным благословением его по племенам пред его смертью³⁰⁶ и вообще со всеми речами или лучше со всеми писаниями Моисея, равно как с его характером и историей еврейского народа его времени. И это сродство псалма с писаниями Моисея тем разительнее, что в своих характеристических особенностях он имеет мало себе параллелей в других псалмах и стоит среди их одиноко. Посему мы ни мало не сомневаясь признать справедливость свидетельства о происхождении псалма, представляемого его надписанием, и, согласно с древними и лучшими из новейших его толкователей³⁰⁷, отнести написание его к пророку и законодателю еврейского народа Моисею, и именно к концу 40-летнего странствования в пустыне, когда, по силе божественного осуждения, вымерла в глазах его уже большая часть преступного народа, исшедшего с ним из Египта, и умирали последние поколения его, едва достигая 70 или 80 лет своей жизни³⁰⁸. Последним предположением опровергается уже и даже прямо устраняется и то возражение против происхождения псалма от Моисея, что в его время жизнь человеческая была продолжительнее 70 и 80-летнего периода, какой указывается для нас в стихе 10; так как сам он жил 120, а И. Навин 110 лет^309. Вообще же все возражения против Моисеева написания 89 псалма чрезвычайно слабы и совершенно ничтожны пред указанным нами аргументом разительного сходства его с Моисеевыми писаниями, которого нельзя, конечно, объяснить просто случайностью, также как и намеренною подделкой позднейшего писателя, что уже выше мы признали невозможным и относительно надписания псалма. По нашему мнению самое сильное возражение против Моисеева написания псалма состоит в том, возможно ль допустить, чтобы подлинная песнь или молитва великого пророка и законодателя еврейского народа – Моисея не внесена была в состав его писаний в Пятокнижии, и как она могла при этом сохраниться до времени внесения ее в Книгу Псалмов. По совершенному отсутствию свидетельств нельзя, конечно, дать вполне удовлетворительного объяснения причины, по которой молитва Моисея могла остаться не внесенною в состав прочих Моисеевых писаний, но тем не менее возможность такого невнесения не подлежит сомнению. Это нам фактически доказывает, хотя и не совсем понятное, но тем не менее не беспримерное и, следовательно, вполне возможное явление, что некоторые писания пророков и других богопросвещенных писателей Ветхого завета не вносились в состав их писаний или других свящ. книг, сохранившихся до нас в свящ. каноне, как не вошла в состав писаний пророка Иеремии плачевная песнь его на смерть благочестивого царя Иосии³¹⁰, как не были внесены в состав свящ. книг и потому не сохранились до нас подлинные писания пророков Нафана и Ахии Силомлянина, Гада, Самея и Адды-прозорливцев и других пророков, на основании которых составлены были книги Паралипоменон и 3 и 4-я кн. Царств³¹¹, и многие другие писания. Но как названная песнь Иеремии, вероятно по своему особенному назначению, была вписана только в существовавший у Евреев сборник плачевных песней, а не вошла в состав писаний пророка, сохранившихся в св. каноне; как песнь Давида на смерть Саула и Ионафана, и некоторые другие песни»^312, заслуживавшие внимания и уважения со стороны таких пророков, как Моисей и И. Навин, и удостоившиеся занять место в канонических книгах Св. Писания, не были внесены в число песней Псалтири, а сохранялись в других сборниках религиозно-национальных песней Евреев, каковы: «Книга браней Иеговы» и «Книга Праведного» так точно возможно допустить, что и молитвенная песнь пророка Моисея, по особенному ее назначению для общенародного употребления (что совершенно ясно видно с первых слов ее: «Господи! Ты нам прибежище из рода в род…» и во всей песни от начала до конца), осталась не внесенною в книгу Закона^313, но только записана была в один из существовавших тогда сборников песней народа Божия, вероятно в Книгу Праведного, в которой, конечно, и могла сохраниться до времени внесения ее в Книгу Псалмов^314. Таким образом, и с этой стороны нет ни малейшего препятствия признать Пс. 89-й молитвенною песнью пророка Моисея, о чем так ясно свидетельствует нам его надписание и содержание.

Некоторые из древних Иудейских раввинов, по свидетельству Оригена³¹⁵ и следующие 10 псалмов от 90 до 99, не имеющие в подлиннике надписаний, также приписывали Моисею, принимая при этом за правило, что ненадписанные псалмы следует относить к тем писателям, которых имена находятся в псалмах предшествующих. Мнение это, равно как и самое правило, на котором оно основывается, принимали и св. Иларий и бл. Иероним^316. Но нельзя не заметить, что такое правило, придуманное, очевидно. С тою целью, чтобы безымянные псалмы приписать известным писателям, и, может быть, в других некоторых случаях действительно пригодное, не совсем годится в приложении к определению писателей Псалтири, которая прямо начинается двумя безымянными псалмами, а в настоящем случае опровергается содержание псалмов 96 и 98, из коих в первом говорится (ст. 8) о Сионе (слыша и возвеселился Сион и возрадовашася дщери иудейския ради судеб твоих Господи), а в последнем упоминается о Самуиле (Моисей и Аарон во иереех Его и Самуил в призывающих имя Его), и именно в смысле историческом, а не пророческом, как хотят понимать эти места названные нами церковные учители^317.

После Моисея древнейшим писателем псалмов является Давид. Ему, по свидетельству надписаний еврейского текста, принадлежат следующие 73³¹⁸ псалма: 3–31; 33–40; 50–54^319; 55–64; 67–69; 85, 100, 102, 107–9; 121, 130, 132 и 137–144. Но прежде чем приступим к рассмотрению и решению того, действительно ли все эти псалмы принадлежат Давиду, усилия новейшей отрицательной критики заподозрить самое существование псалмов Давидовых в Псалтири и отнести происхождение, если возможно, всех ее песней к позднейшим временам политического существования еврейского народа, – побуждают нас предварительно заняться вопросом, сохранились ли до нас псалмы Давидовы и возможно ли искать их в нынешней Псалтири?

Что Давид был писателем псалмов и вообще псалмы Давидовы существовали, – это не подлежит сомнению. Священная история, как мы видели уже, представляет Давида музыкантом и поэтом от природы, который уже в юношеские годы, еще в бытность вифлеемским пастухом, приобрел себе при самом дворе царском известность искусного игрока на гуслях³²⁰ и впоследствии столько прославился во всем израильском народе своим искусством музыки и пения, что получил от современников своих почетное название «сладкого певца» или «псалмопевца Израилева»³²¹, сделавшееся затем на все последующие времена синонимом, или как бы собственным именем его, а самое его искусство осталось навсегда образцом подражания для всех музыкантов и певцов, как народного мирского, так и религиозного характера³²². Правда, мы не имеем точных сведений о том, как много песней составлено было Давидом: его историк сообщает нам только четыре песни, – две народного характера: на смерть Саула и Ионафана³²³ и на смерть Авенира (3:33–34), и две религиозного, которые собственно только и могут быть названы псалмами, – это благодарственный гимн Иегове по избавлении от всех врагов (гл. 22) и пророчественная песнь его, известная под именем последних слов Давида (23:1– 7). Тем не менее, бессмертная слава Давида, как певца Израилева, самое наименование псалмопевцем, усвояемое ему преимущественно пред всеми прочими певцами еврейского народа, и сообщаемое Иисусом сыном Сираховым всегдашнее и общее иудейское предание, что «Давид при всяком деле приносил благодарственное исповедание Святому и всем сердцем воспевал Всевышнему слова хвалы» (47:9–10), дают нам право заключать, что число песней его вообще, и особенно религиозного содержания, или псалмов, было очень велико. Нет также оснований сомневаться и в возможности сохранения псалмов Давида до настоящего времени. Что они существовали в течении всего библейского периода, – это подтверждается несомненными историческими свидетельствами. Уже при жизни самого Давида одни из его песней народного характера, вошли в народное употребление и были внесены в существовавшие тогда сборники народных песней, какова напр. была Книга Праведного, откуда была заимствована его историком песнь на смерть Саула и Ионафана³²⁴; другие же религиозные, или собственно псалмы, после утверждения Давида в Иерусалиме и устроения Сионской скинии, им самим введены были в богослужебное употребление³²⁵, которое они удержали за собою и после построения храма Соломонова (2Пар.5:12–13, 7:6, 8:14–15), и удерживали во все последующие времена царства Иудейского. Если временное вторжение язычества при нечестивых царях Иудейских и заглушало пение священных песней Давидовых, то при следовавших за ними царях благочестивых оно опять было восстановлено во всей полноте первоначального установления. В повествовании о Езекии, жившем около 300 лет спустя после Давида, прямо говорится, что восстановляя упадшее при его предшественниках законное богослужение, он «поставил в доме Господнем левитов с кимвалами, псалтирями и цитрами по уставу Давида, царя Израилева и повелел им славить Господа словами Давида и Асафа прозорливца»³²⁶. Равным образом в повествованиях о восстановлении богослужения при Иосии и потом после плена Вавилонского при Ездре и Неемии упоминается о пении священных песней, «по установлению Давидову«³²⁷, при чем кроме псалмов позднейшего происхождения, так называемых: аллилуйя³²⁸, пелись и древние песни самого учредителя псалмопения, или по выражению книги Неемии: »осанна во дни Давида и Асафа установленные песни Богу хвалебные и благодарственные»³²⁹.

В последующие времена, в относящихся сюда неканоннических писаниях, мы не встречаем более ясных свидетельств о богослужебном употреблении псалмов Давидовых. В книге Премудрости И. сына Сирахова, и особенно в книгах Маккавейских, везде, где идет речь о богослужении, упоминается только о пении песней, псалмов и гимнов, но без указания их писателей, так что при этом имя Давида ни разу не встречается³³⁰. Тем не менее, это молчание о псалмах Давидовых нельзя еще считать признаком того, что в Маккавейский период они уже не употреблялись при богослужении, но всего скорее, как и вообще умолчание о писателях тогдашних богослужебных песней, следует объяснять краткостью и общим характером повествования и, вероятно, также принятым уже тогда обычаем обозначать все свящ. песни не по именам их писателей, а преимущественно по родовым наименованиям, дошедших и до нас в надписаниях псалмов רישׁ, רומום, חלָּחִת, отчего и целое собрание псалмов стало известно под именем םילִּחִתּ или Ψαλμοί³³¹. Постоянное употребление их при богослужении со времени Давида и до второго храма, в течении более нежели 5 столетий, представляет уже надежное ручательство за сохранение такого употребления их и в последующее время: по крайней мере мы не видим, да едва ли и может кто указать основательную причину изъятия их из богослужебного употребления. Всегдашнее, никогда не прекращавшееся между Иудеями и доселе еще продолжающееся, высокое уважение к Давиду, именем которого обыкновенно просили себе милостей у Бога³³², на племени которого покоились народные надежды будущего избавления и славы³³³, и которого образ служил идеалом ожидаемого обетованного Царя-Избавителя³³⁴; такое высокое уважение не могло допустить изъятия песней Давида из богослужебного употребления, особенно когда установленное им псалмопение вообще продолжало существовать и, следовательно, когда продолжали бы петься псалмы, составленные лишь по образцу Давидовых. Но если б даже и возможно было допустить, что после Ездры псалмы Давидовы почему-либо вышли из богослужебного употребления, то, во всяком случае, нельзя допустить того, чтобы с тем вместе они могли совершенно утратиться. Продолжительное употребление их при общественном богослужении в предшествующее время предполагает уже обширную известность их в народе; непрерывное преемственное сохранение и обращение их в многочисленном левитском хоре, продолжающем свое существование и во времена позднейшие³³⁵, и особенно распространение их в значительном числе списков и сборников, – чего необходимо требовало одновременное исполнение их в целом хоре, как то обыкновенно делалось в большие праздники: все это представляет надежные средства продолжительного их сохранения и устраняет возможность скорой утраты даже и в том случае, если бы они и потеряли прежнее свое значение и употребление. Но, что всего важнее, по древнему, весьма вероятному преданию, согласно принимаемому не только Иудеями, но и знаменитейшими отцами и учителями Церкви Христианской, уже при Ездре и Неемии, когда псалмы Давидовы, как видели мы, еще употреблялись при богослужении, стараниями этих богомудрых мужей, совершенно было собрание божественных писаний в один священный канон³³⁶, в состав которого, по ясному свидетельству 2 кн. Макавейской (2:13), вместе с историческими и пророческими книгами, внесены были и писания или псалмы Давидовы³³⁷. Отселе судьба их тесно и неразрывно связывается с судьбой закона Моисеева, пророческих и прочих священных писаний, иначе говоря, с судьбой вообще всего священного канона, и таким образом они навсегда уже ограждаются от всякой возможности утраты и даже повреждения. По древнему иудейскому преданию уже сами составители канона священных книг озаботились изысканием средств к сохранению его в первоначальной целости и не поврежденности своим учреждением постоянного союза ученых мужей³³⁸, получившего впоследствии название великой синагоги, одну из важнейших обязанностей которой составляло именно охранение и ограждение целости закона³³⁹, и которая, как свидетельствует история последующего времени, действительно была строгою хранительницею каждой буквы Священного Писания. И мы не имеем оснований сомневаться в том, что церковь иудейская вполне сохранила вверенное ей слово Божие³⁴⁰ и во всей целости и полноте передала его Церкви Христианской. Дошедшие до нас не многие сведения о в заветном каноне в церкви иудейской в период времени от Ездры и Неемии до пришествия Христова представляют его нам, относительно состава, или содержащихся в нем писаний, существенно в том же самом виде, в каком мы находим его во времена Христа Спасителя и какой он сохраняет до настоящего времени³⁴¹. В книге Премудрости И. сына Сирахова, написанной почти за 200 л Р. Христова³⁴², упоминаются те же составные части канона: закон Всевышнего, данный чрез Моисея, пророчества и мудрые изречения и песни³⁴³, какие указываются в словах Христа Спасителя³⁴⁴: «подобает скончатися всем написанным в закон Моисеов и пророцех и псалмех о Мне», а также в свидетельствах современных Ему иудейских писателей Филона и И. Флавия³⁴⁵, и какие различаются в заветном каноне до настоящего времени. Самое расположение священных писаний в каноне, по крайней мере книг пророческих, во времена И сына Сирахова представляется совершенно сходным с расположением их в нынешнем еврейском каноне; так как, прославляя в своей книге великих мужей иудейских, он называет пророков Исаию (48:22–28), Иеремию (49:7–9) и Иезекииля (ст. 10–11), и вслед затем упоминает о двенадцати пророках, не исчисляя их поименно (ст. 12), т.е. в таком же точно порядке, в каком располагаются писания пророческие в нынешнем еврейском каноне священных книг, в котором вслед за книгами Исаии, Иеремии и Иезекииля стоят писания малых пророков под общим именем двенадцати. Те же составные части: закон, пророки и писания (τοῦ νόμου καὶ τῶν προφητῶν καὶ τῶν ἄλλων πατρίων βιβλίων) различаются в еврейском каноне священных книг и в предисловии к переводу книги И. сына Сирахова на греческий язык, составленному внуком писателя ее, вероятно 40–60 лет спустя после него. Кроме того, тот же переводчик книги Премудрости И сына Сирахова, испрашивая у читателей снисхождения к некоторым неточностям своего перевода, указывает в свое извинение на замеченные им несходства с подлинником в существовавшем уже в его время переводе Священного Писания на греч. языке, и в этом переводе называет те же самые три части канона: закон, пророчества и прочие писания, какие были выше названы им в еврейском его подлиннике (ἀλλά καὶ αυτός ὁ νόμος καὶ αί προφητεῖαι, καὶ τά λοιπά τῶν βιβλίων ου μικράν ἔχεί τήν διαφοράν ἐν ἐαυτοῖς λεγόμενα). – Нет сомнения, что упоминаемый в приведенных словах греческий перевод Св. Писания был не иной, как греческо-александрийский перевод, так называемый 70 толковников (Sepluaginta), который, как известно, предпринят был при Птоломее Филадельфе ок. 270 г до Р. Хр.³⁴⁶: так как кроме этого перевода никакого другого в столь раннюю пору не знает история. Поэтому из приведенного свидетельства мы должны заключить, что существовавший во времена греческого переводчика книги И сына Сирахова (за 132 г до Р.Х.) греческо-александрийский перевод Св. Писания, представляя некоторые неточности в передаче еврейского текста, подобно как это замечается и в существующем у нас греческом переводе, известном под именем 70, по составу своему точно также соответствовал тогдашнему еврейскому свящ. канону, как этот последний в свою очередь соответствовал, как мы видели, тому же канону времен древнейших, а равно и всего последующего времени христианской эры, от начала ее и доныне. Такое заключение тем вероятнее, что в кн. И. сына Сирахова встречаются заметные указания на разные события, установления и изречения, или же прямо приводятся места почти из всех писаний Ветхого Завета³⁴⁷, какие, судя по указаниям в новозаветных писаниях, находились в каноне во времена И Христа и Апостолов³⁴⁸ и какие находятся в нем и в настоящее время, и что при этом приводимые в ней места из разных книг Св. Писания, относительно употребления в них греческих слов, а также периодического построения и связи мыслей, обыкновенно мы находим переведенными применительно к существующему у нас греческо-александрийскому их переводу³⁴⁹. Очевидно, что все цитируемые в книге Прем. И. сына Сирахова книги Св. Писания Ветхого Завета находились уже как в еврейском свящ. каноне, какой имел под руками составитель этой книги, так равно и в греческо-александрийском его переводе, каким пользовался греческий переводчик ее, и след греческо-александрийский перевод, по содержащимся в нем писаниям, был одинаков с еврейским своим подлинником и оба в свою очередь, разумеется за исключением последующих прибавлений к греческому переводу неканонических писаний, – одинаковы как с Палестинским, так и Александрийским каноном времен И. Христа, а равно и настоящего времени. К этому можно бы присоединить еще целый непрерывный ряд свидетельств из всех веков существования Церкви Христианской в доказательство постоянного сохранения в ней в заветного канона священных книг в первоначальной целости и полноте, в какой она приняла его от церкви иудейской³⁵⁰; но и приведенных свидетельств мы считаем совершенно достаточным для того, чтобы признать сохранение до настоящего времени и, следовательно, существование в нынешнем в заветном каноне всех тех писаний, какие были внесены в него при окончательном его образовании. Вместе с тем мы приходим к заключению, что в нынешнем в заветном каноне должны находиться и находятся те самые «писания» или «псалмы Давида» (τά τοῦ Δαυίδ), которые по приведенному выше свидетельству 2 кн. Маккавейской (2:13), при составлении книгохранилища священных книг, собраны были Неемиею. Это тем несомненнее, что и в каноне свящ. книг времени И. сына Сирахова, который, как мы видели, по составу своему был тот же самый, что и нынешний в заветный канон, не только находились псалмы Давидовы, но их-то преимущественно и следует разуметь под упоминаемыми в его книге священными песнями; так как высказав при этом намерение восхвалить священных певцов, изобревших напевы музыкальные и составивших письменные песни (44:1,5), далее он из всех певцов еврейского народа, восхваляет только Давида (47:9–12) и Соломона (ст. 19). Как бы они были по преимуществу священными певцами и им всего более принадлежали «письменные песни», находившиеся в каноне Священного Писания³⁵¹. Наконец мы имеем и положительное доказательство, что псалмы Давидовы в нынешней Псалтири действительно находятся: историк псалмопевца во 2 кн. Царств приводя некоторые образцы его песней, сообщает благодарственный гимн его по избавлении от всех врагов, который мы потом встречаем и в Псалтири под именем псалма Давида (Пс. 17, по евр. 18). Это дает нам право заключать, что есть в Псалтири и другие песни из составленных Давидом, и что их прежде всего следует искать между псалмами, надписанными в еврейском тексте его именем, – к этим псалмам мы и обратимся теперь, чтобы определить, на сколько вероятны свидетельства их надписаний о их Давидовом происхождении.

Из дошедших до нас памятников древней восточной письменности и особенно поэзии видно, что у восточных поэтов и вообще писателей всегда существовал обычай выставлять в начале, в заглавии своих произведений свои имена, нередко сопровождали их своими родословиями или указаниями различных обстоятельств места или времени написания произведений³⁵². Существование того же обычая замечается и в книгах Св. Писания Ветхого Завета с древнейших и до позднейших времен, и даже в писаниях Новозаветных. Только здесь рядом с обычаем писателей обозначать свои имена в своих писаниях мы замечаем также обычай указания имен писателей современными им или последующими за ними историками, или собирателями их писаний. В некоторых случаях указания имен писателей целых книг,³⁵³ или отдельных в них частей, пророчеств³⁵⁴ или песней³⁵⁵, находясь большей частью в тесной связи с дальнейшим течением речи обозначаемых ими книг или частей, как вступление к ним, не оставляют никакого сомнения в принадлежности их самим писателям; подобно как, наоборот, некоторые другие указания писателей, очевидно не относящиеся к составу обозначаемых ими писаний, каковы напр. надписания песней Деворы³⁵⁶, Езекии царя иудейского³⁵⁷ и самого Давида на смерть Саула и Ионафана³⁵⁸ и после побед над врагами³⁵⁹, а также подобные указания в кн. Притчей (25:1) и в Псалтири³⁶⁰, с первого взгляда ясно дают понять, что они принадлежат не самим писателям, а или, как первые четыре из приведенных надписаний, историкам того времени, или же, как два последние, последующим собирателям обозначаемых ими писаний. Большая же часть других подобных указаний не представляют никаких оснований для определения их происхождения, так что мы не можем сказать, которые из них принадлежат самим писателям и которые только их историкам или собирателям их писаний. К этому то последнему роду и принадлежат указания писателей, находящиеся в еврейских надписаниях псалмов. Но если эти указания, по невозможности определить их происхождение, и нельзя принимать за подлинные и потому несомненные свидетельства самих писателей о происхождении их песней; то, конечно, и нельзя при этом безусловно отвергать существование между ними такого рода свидетельств и, во всяком случае, ничто не мешает считать их достоверными историческими свидетельствами. Так большею частью и смотрели на них толкователи Псалтири до половины прошлого столетия; но после этого времени, именно с появления в свет сочинения Vogelя: inscriptions Psalmorum serius demum additas videri (1767), сделалось обыкновенным отрицать принадлежность надписаний не только самим писателям псалмов, но и древнейшим их собирателям, и прямо утверждать, что они вовсе не основываются на исторической традиции, а лишь по догадке приложены были к псалмам при позднейшей их редакции³⁶¹. Имя Давида, как древнейшего писателя, всего чаще встречающееся в надписаниях псалмов, естественно при этом всего больше подвергается нападениям, и вот главнейшие основания, какие до сих пор приводятся в опровержение достоверности его, а также и имен других писателей, указываемых в надписаниях.

Свидетельства надписаний о писателях псалмов почти ограничиваются именами Давида и певцов его, между тем как Давидово время обнимает собою лишь только часть всего продолжительного периода, в который произошло образование Книги Псалмов. Не следует ли поэтому, заключают противники достоверности надписаний, название писателей только древнейших и умолчание о позднейших, но тем не менее несомненно участвовавших в составлении Псалтири и даже обнимающих собою, сравнительно с первыми, гораздо больший промежуток времени, объяснять предвзятым намерением какого-либо позднейшего собирателя псалмов – придать им высший авторитет, украсив их именами самого отца псалмопения или певцов его³⁶²? Мы ответим на это: конечно, нет. Потому-то в надписаниях псалмов именами Давида и певцов его и нельзя предполагать благочестивого обмана, что у псалмов, очевидно, позднейшего происхождения таких надписаний вовсе не имеется, между тем как, допустив подобное предположение, но логической последовательности, у этих то псалмов и нужно было ожидать такого рода надписаний. Отсутствие надписаний с именами позднейших писателей так же мало дает права отрицать достоверность надписаний с именами писателей древнейших, как вообще существование целых свящ. книг неизвестных писателей не дает основания отрицать достоверность свидетельств о писателях других священных книг, в которых они прямо названы по имени. И разве отрицание названных по именам писателей псалмов лишь потому только, что существуют анонимные псалмы, поможет нам открыть писателей этих последних, или по крайней мере разрешит недоумение, возбуждаемое молчанием о них?!... Молчание это – не беспримерное явление в Свящ. Писании: в исторических свящ. книгах также не приписывается участия в составлении священных песней никому после Давида, Соломона и певцов Давидовых: но из того нельзя, конечно, заключать к недостоверности свидетельства свящ. истории о том, что Давид, Соломон или певцы Давидовы действительно были псалмопевцами. В обоих случаях молчание о других певцах позднейших объясняется тем, что Давид, как псалмопевец, с сонмом певцов своих, в сознании Израиля стоял так высоко, что подле его имени, соединенных с ним его певцов и знаменитого его преемника на царстве, – не могло уже стоять никакое другое лицо, и никто из позднейших псалмопевцев не осмеливался назвать себя по имени. Безымянность псалмов, не принадлежавших Давиду, идет здесь рука об руку с другими фактами, – именно с тем, что ни один из этих псалмов не носит индивидуального и личного характера, что во всех их певец выступает, как орган народа, что позднейшие псалмы являются по большей части только подражаниями псалмам, приписываемых Давиду, и многое заимствуют из них в мыслях, выражениях и самой внешней форме, так что вся позднейшая свящ. поэзия справедливо может и должна быть названа отголосками поэзии Давидовой. Даже из певцов Давидовых не все отдельные писатели псалмов осмеливаются выступить с своим именем и скрываются под общим именем целого хора или племени певцов, как певцы из племени сынов Кореевых. Прямо называются по именам только главные начальники певцов Давидовых: Еман и Ефан, в надписаниях двух псалмов, и пророк Асаф, которого имя и история ставит на ряду с Давидом; но в свою очередь и за именем Асафа также скрывались некоторые позднейшие члены его фамилии, как это показывает содержание некоторых псалмов, надписанных его именем.

Последнее обстоятельство решает нам или устраняет и другое возражение против достоверности надписаний, основанное на том, что в содержании, тоне и характере многих песней заключается значительное различие, так что невозможно считать их за произведения одних и тех же писателей, которых имена они носят в своих надписаниях. Если мы допустим, что псалмы, надписанные именем Асафа, принадлежат не одному Асафу времен Давида, но и другим певцам Асафовой фамилии, сокрывших имена свои под именем своего великого предка; то указываемое в приведенном возражении различие ограничится только псалмами, надписанными именем Давида. Но что касается Давида, то, конечно, он и не достиг бы того высокого положения прекрасного певца Израилева, не сделался бы на все времена и для всех последующих певцов образцом и учителем псалмопения, если бы не отличался особенною широтою и многосторонностью священно-поэтического гения, если бы его дар псалмопения был односторонен и он не мог бы разнообразить своего голоса. К Давиду, в отношении к псалмопению, с полною справедливостью можно применить то, что и сам Евальд, которому между прочим принадлежит рассматриваемое возражение, нашел себя вынужденным сказать о пророке Исаии³⁶³: «У Исаии нельзя, как у других пророков, указать какого либо особенного свойства, или любимого колорита в изложении всех его проповедей. Он не есть по преимуществу ни лирический, ни по преимуществу ораторствующий, ни увещательный, или обличительный пророк; но, смотря по предмету, у него употребляются все роды речи». «В обличениях и угрозах, скажем словами другого ученого, он строг и силен; в утешениях и наставлениях он тих и проникает в сердце; в собственно пророческих речах он исполнен огня и парит как орел над потоками времен»³⁶⁴. Так и Давид проявил себя в самых разнообразных родах священной поэзии, – в песнях покаянных или скорбно-молитвенных, в псалмах поучительных или обличительных, в хвалебных и благодарственных гимнах и в возвышенных пророчественных песнях, где он, подобно прочим пророкам, живет в созерцаниях будущего царства Божия. И каждый из этих родов песней, а нередко и отдельные песни одного и того же рода естественно носят у него свой особенный отпечаток, и по внутреннему их характеру, и по внешнему изложению, отражающий собою ту или другую сторону его обширного поэтического гения, ту или другую черту его высокого характера, то или другое движение его великой души. Впрочем, при всем видимом разнообразии, чрез все его псалмы проходит нить единства, все многочисленные особенности гармонически соединяются и примиряются в одной великой личности Давида, и нет в его песнях ни одной выдающейся чреты, которая не находила бы себе объяснения в его истории, как это мы увидим далее при ближайшем сопоставлении его псалмов с историческими обстоятельствами их происхождения.

Гораздо труднее объяснить выставляемое против достоверности надписаний то обстоятельство, что 70 в своем переводе опустили имя Давида, встречающееся по нынешнему еврейскому тексту в надписаниях некоторых из так называемых песней степеней именно в Пс. 122, 124, 131 и 133 (у нас – 121, 123, 130 и 132), равно как и имя Соломона в надписании Пс. 127-го (126), – из чего противники достоверности надписаний думают выводить заключение, что во времена 70-ти еврейский подлинник Псалтири вовсе не имел еще указаний имен писателей, и что все такие указания суть прибавления позднейшего происхождения³⁶⁵. Мы с своей стороны не беремся представить несомненно верное объяснение такого явления, но во всяком случае заметим, что выводимое из него заключение гораздо обширнее своих посылов и вовсе из него не следует³⁶⁶. Конечно, очень, возможно, предположить, что еврейский экземпляр Псалтири, которым пользовались Александрийские переводчики, не имел в надписаниях вышеозначенных псалмов имен Давида и Соломона, как и вообще имен писателей, и это в свою очередь можно объяснить другим предположением, что песней степеней заимствованы были в этот и другие подобные экземпляры Псалтири из особого богослужебного сборника этих песней, где место отдельных надписаний заступало общее его заглавие תילעַמַּֽת רישִׁ. Возможно и другое предположение, что сами 70, по своим особым соображениям и побуждениям, намеренно опустили имена Давида и Соломона в надписаниях означенных песней степеней³⁶⁷, подобно тому, как в надписаниях других псалмов, наоборот, они прибавили имя Давида и некоторых других позднейших пророков, хотя таких прибавлений в еврейских списках не имеется. Но вообще, как бы то ни было, нельзя допустить, будто во времена 70-ти этих имен в надписаниях песней степеней вовсе не было ни в каких еврейских списках псалмов, и тем более нельзя отсюда заключать к не существованию и всех вообще надписаний псалмов с именами их писателей; так как все, дошедшие до нас еврейские списки Библии и древний перевод халдейский имеют в вышеозначенных песнях степеней имена Давида и Соломона³⁶⁸, а в указаниях писателей прочих псалмов Псалтири и вообще в надписаниях псалмов и 70-ть не только большею частью сходятся с названными списками и халдейским переводом, но неясностью и неудобовразумительностью в их переводе некоторых из надписаний, как мы увидим далее, показывают даже, что эти надписания по своему происхождению значительно древнее их, так что к их времени могли уже утратить первоначальное свое значение.

Некоторые указывают также на положение псалмов к концу Псалтири и вообще в двух последних частях ее, как на решительное препятствие к тому, чтобы, согласно с надписаниями, признать их Давидово происхождение³⁶⁹. Допуская относительную хронологическую постепенность образования Псалтири, как и вообще каких бы то ни было литературных сборников, нельзя не признать за этим мнением известной доли справедливости, – именно, что произведения более раннего происхождения, действительно, должны занимать в сборнике положение преимущественно в начале его, а позднейшего происхождения – наиболее к концу, и не могут стоять в самом его начале. Но при этом нельзя не заметить, что начало естественной, относительной постепенности собрания, если не допустить в нем участия позднейшего систематически-научного построения, не на столько строго и неумолимо, чтобы произведение самого раннего происхождения не могли занимать места не в начале сборника, а в середине или в конце его; потому что в этом случае положение их в сборнике определяется не временем происхождения, но временем внесения их в этот сборник, которое может быть и очень поздним. Так точно и собрание псалмов в Псалтири, если и представляет некоторую относительно-хронологическую последовательность, заключая, по свидетельству надписаний, в первых своих книгах преимущественно псалмы древнейшего, а в последних – наиболее позднейшего происхождения: то эта последовательность далека от научного хронологического порядка и, по свидетельству тех же надписаний, не выдерживается даже в одновременном собрании псалмов одного и того же писателя³⁷⁰, но есть не более как следствие постепенного равномерного образования Псалтири и потому ни мало не исключает возможности и обратного положения в ней псалмов древнейших после позднейших: так как при каждом из последующих собраний, после внесения в состав Псалтири многих позднейших псалмов, опять могли вноситься в нее псалмы древнейшие, которые не вошли в состав ее при собраниях предшествующих³⁷¹.

Но главное основание противников достоверности надписания דוִרִל, равно как и вообще названия в надписаниях псалмов их писателей, составляет открываемая ими несообразность псалмов по их содержанию и характеру, или по языку и изложению, с временем, характером и обстоятельствами жизни псалмопевца, особенно же с теми историческими поводами к написанию псалмов, какие указываются в некоторых надписаниях вместе с именем Давида. К рассмотрению этого основания мы и перейдем теперь, показав предварительно в упомянутых исторических и других указаниях самых надписаний подтверждение их свидетельства о писателе.

Из 73 псалмов, надписанных именем Давида, большая часть³⁷², кроме его имени, имеют в своих надписаниях множество других еще, частью исторических и преимущественно археологических указаний, которые в свою очередь представляют более или менее ясные и определенные, прямые или непрямые свидетельства о их Давидовом происхождении. Так в надписаниях 14 псалмов, кроме имени Давида, как писателя, находятся еще более или менее подробные указания исторических поводов к написанию псалмов из обстоятельств жизни и царствования Давида. Каковы по хронологическому порядку указываемых событий надписания следующих псалмов: 58-го: «когда Саул послал стеречь дом, чтобы умертвить его» (Давида)³⁷³; 55-го: (молитва) «когда Филистимляне захватили его в Гефе»³⁷⁴, и 33-го: (благодарение) «когда он пред Авимелехом притворился безумным и, быв изгнан от него, удалился»³⁷⁵; 51-го «когда пришел Доиг Идумеянин и донес Саулу, что Давид пришел в дом Ахимелеха»³⁷⁶; 56-го: «когда он (Давид) убежал от Саула в пещеру», и 141-го: «молитва, когда он был в пещере»³⁷⁷; 53-го: «когда пришли Зифеи и сказали Саулу: Давид скрывается у нас»³⁷⁸, и 7-го: «относительно Куша из племени Вениаминова», под которым обыкновенно разумеют Саула или кого-либо из единоплеменных ему коварных слуг его³⁷⁹; 59-го: « когда он (Давид) воевал с Сирие Месопотамскою и с Сириею Цованскою, и когда Иоав, возвращаясь, поразил 12 тысяч Идумеев в долине Соляной»³⁸⁰; 50-го: «когда приходил к нему пророк Нафан, после того как он вошел к Вирсавии»³⁸¹; 3-го: «когда он (Давид) бежал от сына своего Авессалома», и 62-го: «когда он (во время этого бегства был в пустыне Иудейской»³⁸²; 17-го: «когда Господь избавил его от руки всех врагов его и от руки Саула»³⁸³, и 29-го: «при обновлении дома», под которым, по всей вероятности, следует разуметь освящение места для будущего храма после избавления от моровой язвы³⁸⁴. Такие надписания составляют исключительную принадлежность одних только псалмов, надписанных именем Давида, и все вполне согласны с историей его жизни и царствования, так что, если вообще существование песней Давидовых в Псалтири не подлежит сомнению и справедливо свидетельство премудрого сына Сирахова, что песни его имели отношение к разным событиям и обстоятельствам его жизни³⁸⁵, то содержащиеся в этих надписаниях указания поводов к написанию псалмов из событий жизни Давида с первого взгляда уже представляются очень вероятными.

Обращаясь далее к вопросу о происхождении таких исторических надписаний, мы находим не мало оснований в доказательство достоверности представляемых ими свидетельств о происхождении надписанных ими псалмов. В этом отношении не маловажное значение имеет то уже обстоятельство, что содержание псалмов, отмеченных историческими надписаниями, по большей части очень обще и так мало имеет ясных отношений к указываемым в надписании событиям и обстоятельствам, что без помощи таких указаний было бы трудно или, вернее, невозможно определить означенные поводы и побуждения к их написанию. При этом не может уже иметь места предположение некоторых новейших критиков о привнесении исторических надписаний в Книгу Псалмов, на основании извлеченных из их содержания догадок какими либо из позднейших собирателей: так как, в противном случае, они всего скорее и естественнее должны бы явиться у псалмов более индивидуального характера и содержания, представляющих потому более места догадкам, каковы напр. псалмы: 19, 20, 23, 31, 60, 61, 67, 100 и др.; между тем как у этих последних они вовсе не находятся. Посему в объяснение существования их, у псалмов слишком общего содержания, остается допустим одно из двух, – или происхождение их от самого писателя псалмов, или же составление их на основании исторических преданий о происхождении означенных псалмов, сохранявшихся в каких-либо письменных памятниках древности и, может быть, в самых древнейших собраниях псалмов. Если принять во внимание упомянутый выше³⁸⁶ обычай древних восточных поэтов и вообще писателей отмечать свои произведения своими именами и другими историческими указаниями, – и то, что этот обычай мы находим весьма распространенным у библейских писателей и что ему следовал и Давид, от которого во 2 кн. Царств мы имеем пророчественную песнь, начинающуюся несомненно ему самому принадлежащим указанием его собственного имени (23:1–7)³⁸⁷ то с вероятностью можно допустить, что некоторые из исторических надписаний псалмов, обозначенных именем Давида, вместе с этим последним, могли произойти от самого писателя. Во всяком случае, происхождение их из достоверных исторических преданий не может подлежать сомнению. Самая форма этих надписаний совершенно одинакова с формою надписаний над песнями Давида и других писателей, приводимыми в священных книгах в исторической связи^388; сходство большей их части не только в содержании, но и в выражениях с соответствующими им повествованиями исторических книг свящ. Писания³⁸⁹, а с другой стороны и некоторые сравнительно с ними особенности, устраняющие мысль о позднейшем заимствовании их из этих книг³⁹⁰: особенно же, наконец, почти буквальное повторение всего псалма 17-го вместе с его надписанием во 2-й кн. Царств (гл. 22): – все это вместе представляет достаточное ручательство того, что они вместе с самыми псалмами извлечены собирателями из исторических памятников, может быть, из цитируемых писателем Паралипоменон записей современных Давиду пророков Самуила, Нафана и Гада³⁹¹, или других каких летописей, во всяком случае, не менее древних и так же достоверных, как и соответствующие им исторические книги Свящ. Писания с сохранившимися в них некоторыми песнями Давида и других писателей. Не говорим в частности о надписании Псалма 17-го, относительно которого следует заметить, что только склонность к сомнению может заподозревать историческую достоверность его, ясно засвидетельствованную в двух независимых один от другого свящ. письменных памятниках.

С другой стороны и содержание рассматриваемых псалмов, если и не представляет само по себе совершенно ясных отношений к указанным в их надписаниях обстоятельствам жизни Давида, то не представляет также и никаких решительных противоречий этим обстоятельствам, а тем более происхождению их от Давида. Все усилия новейших критиков отрицательного направления отыскать в содержании псалмов какие-либо противоречия и несообразности с их надписаниями оказываются совершенно напрасными; так как указываемые ими относительно некоторых, и притом очень немногих псалмов мнимые противоречия и несообразности, при надлежащем взгляде на дело, оказываются не более, как простыми недоразумениями, основанными преимущественно на предубеждении, на неправильном понимании характера и истории Давида, или же на отрывочном, не сообразном ни с контекстом речи, ни с параллельными местами Писания объяснении тех мест псалмов, которых они касаются. Так говорят³⁹², что в 58-м псалме речь будто бы идет не о преследовании писателя псалма от соплеменных врагов, которых одних только и можно разуметь по надписанию псалма, но о нападении каких-то неприятельских народов (םיִונ ст. 6 и 9) и об осаде ими одного из городов еврейских (ст. 7–15), а в псалмах 3 и 62-м упоминается лишь просто о врагах, злоумышляющих на жизнь певца, но нисколько не видно отношений Давида, как отца к сыну своему Авессалому, – чего бы следовало ожидать по надписаниям этих псалмов. Но оба возражения, касающиеся впрочем только исторического повода, а не писателя псалмов, сами собою падают, если обратить внимание на то, что язычники (םיינ) псалма 58-го не более как «беззаконные отступники» (ст. 6) или язычески-мыслящие враги псалмопевца из его соотечественников, злоумышляющие против души его (ст. 4), вооружаясь клеветою и злословием (8:13), и мнимое нашествие неприятелей скорее потому есть поэтический образ преследования Давида подосланными от Саула, вероломными его приверженцами, которые подобно своре голодных псов, а не так как осаждающие, ходят вокруг города, где он находился, и стерегут свою добычу (7:15–16); а кажущаяся несообразность псалмов 3 и 62-го на самом деле всего сообразнее с историею отношений Давида к сыну своему Авессалому, которого он и во время самого восстания не переставал любить как сына, и не считал врагом своим, возлагая всю вину на его коварных подстрекателей³⁹³. Не более говорят против Давидова происхождения употребляемые в некоторых псалмах выражения: «исхитил меня»³⁹⁴, «извлек меня из вод великих»³⁹⁵, «извел из ада душу мою»³⁹⁶ и т.п., – так как это обычные образные выражения мысли об избавлении из глубины страданий и смертной опасности³⁹⁷, вовсе не требующие непременного заключения псалмопевца, подобно Иеремии, в темницу или цистерну; равно как и высказываемое иногда, будто бы вовсе несвойственное Давиду самооправдание псалмопевца³⁹⁸: потому что такое самооправдание гонимого псалмопевца есть не что иное, как выражение сознания своей невинности и правоты своего дела пред гонителем, какое Давид, по свидетельству истории, высказывает не раз и самому Саулу³⁹⁹. Равным образом не противоречит Давидовому происхождению и употребление имени его в заключении Пс. 17-го (ст. 51), потому что название себя по имени в молитвах своих к Богу, очень обычное у нас доселе, встречается и в других местах Писания и, что особенно замечательно, дважды именно в молитвенных воззваниях Давида⁴⁰⁰. Нельзя наконец признавать безусловно неуместною в устах Давида и заключительную просьбу псалма 50-го: «да созиждутся стены Иерусалимския» (ст. 20), так как по этимологическому значению слова חנִבִּ такая просьба не предполагает еще необходимо разрушения и не требует низведение псалма ко времени восстановления Иерусалима после плена, но может быть понимаема и просто о создании, утверждении и божественной защите святого города и вообще царства Иудейского, расстроенного в последние годы Саулова царствования, и даже имеет буквальное исполнение свое в построении Соломоном стен вокруг Иерусалима⁴⁰¹. И вообще в содержании псалмов, при более внимательном рассмотрении их, не только не оказывается никаких противоречий с их надписаниями, напротив, при указании этих последних, по крайней мере, в некоторых из псалмов, открываются такие частнейшие стороны сходства и согласия с теми историческими обстоятельствами, в каких приписываются они, что не остается более сомнений в действительном отношении их именно к этим обстоятельствам, и исключаются все попытки – относить их к каким-либо другим позднейшим событиям. Так в 58-м псалме, как мы уже отчасти заметили, при указании надписания, довольно живо рисуется не ускользнувшее от внимания Мелхолы, опасное положение Давида в Гиве, после данного Саулом приказания тайно умертвить его⁴⁰². В образе голодных псов, которые бродят по ночам вокруг города, напрасно выжидая свою жертву, чтобы схватить и растерзать ее, нам ясно представляется, как недоброжелательные к Давиду, продажные слуги Сауловы, действовавшие против него клеветою и злословием, разжигая подозрительность царя, зорко теперь следят за своим соперником и, рассеявшись по городу, особенно в ночное время, сторожат все входы и выходы, чтобы где-нибудь незаметно захватить его и нанести ему смертельный удар. Так, в Пс. 3-м отдельные черты изображений псалмопевца: поношение его, как отверженного Богом (ст. 3), опасная ночь (ст. 6), множество врагов (ст. 2) и выступившие против него вооруженные толпы народа (ст. 7), и, наконец, особенно отношение его к народу, на который он призывает благословение Господне (ст. 9), – все эти черты уясняются для нас, сливаясь в один цельный исторический образ, когда мы, при указании надписания псалма, представим себе положение царя Давида во время Авессаломова восстания, после той опасной ночи, в которую Ахитофел советовал сделать на него нападение, и когда в следующий день выступил против него с Авессаломом весь мятежный народ израильский⁴⁰³. Так изображаемое в пс. 59-м политическое состояние еврейского народа вполне соответствует времени Давидова, и именно только Давидова царствования, потому что только тогда еврейский народ нераздельно владел всем пространством земли Ханаанской, – и в Сихеме и Сокхофе, т.е. по обе стороны Иордана (ст. 8), и соединяя в себе все колена, – и Манассию, и Ефрема, и Галаад с коленами Рувимовым и Гадовым под скипетром Иуды⁴⁰⁴, вел отважные и победоносные войны со всеми окрестными враждебными ему народами, – Моавитянами, Идумеянами, Филистимлянами⁴⁰⁵, между тем как в следовавшее затем мирное царствование Соломона, также господствовавшего над всем Израилем, никакие народы не осмеивались нарушать его спокойствия, а при сыне Соломоновом Ефремово колено само присвоило себе царственный скипетр и, отделившись от Иуды никогда уже более не соединилось с ним⁴⁰⁶. При этом и положение псалмопевца, который, по изображению псалма, после понесенного народом его поражения от Идумеев⁴⁰⁷, изливает скорбь свою пред Богом, и, как предводитель своего народа, намереваясь преследовать врагов в их укрепленных городах⁴⁰⁸, на основании обетований Божиих Израилю (ст. 8–10), молится о помощи и Божием содействии ему в предпринимаемом отмщении врагам (ст. 11–14), – такое положение также всего более соответствует вождю всего Израиля Давиду⁴⁰⁹, которому повторено было обетование об избавлении чрез него Израиля от всех врагов его⁴¹⁰, и именно при обстоятельствах, указываемых в надписании псалма, когда, во время Аммонитско-Сирийской войны, он со всем войском победоносно сражался с многочисленными союзными врагами на севере своего царства, а в то же время с юга в безоружную страну вторглись Идумеи и произвели ужасное опустошение⁴¹¹. Подобным образом в Пс. 17, в изображении верного раба Иеговы, невинно гонимого сильными и жестокими врагами, но силою божественною торжествующего над их злобою, отважного воина и могущественного царя победителя, пред которым преклоняются иноземные народы и трепещут непокорные, – мы видим как бы краткую автобиографию Давида, совершенно соответствующую подробной его истории в книгах Царств и Паралипоменон.

И в содержании прочих рассматриваемых нами псалмов⁴¹², хотя не видно таких ясных отношений к указываемым в их надписаниях событиям, но нельзя не согласиться, что внутренний образ псалмопевца, выражение движений души его, чувств, мыслей и желаний, – везде соответствуют как характеру Давида, так и особенностям тех положений его жизни, к каким псалмы относятся по надписаниям. Таким образом, если соответствие содержания псалмов, как и вообще письменных памятников, с характером известных лиц или событий составляет необходимое условие действительного отношения их по своему происхождению к тем лицам и событиям; то, в приложении к рассматриваемым нами псалмам, на сколько возможно при общности их содержания, условие это совершенно выполнено, так что с этой стороны не представляется препятствий к тому, чтобы признать достоверность свидетельства надписаний как о писателе, так и о поводах к их написанию. Мало того, следуя приемам самих новейших критиков, с полным правом можно сказать, – мы имеем здесь прямое подтверждение достоверности этих свидетельств: так как, если принять во внимание, что соответствие содержания псалмов или других письменных памятников каким-либо историческим лицам и событиям вообще может служить основанием, и обыкновенно приводится для подтверждения в решении вопроса о писателях и поводах к их написанию; то в настоящем случае основание это приобретает тем большую важность и значение, что содержание рассматриваемых нами псалмов, как мы уже заметили, одновременно представляет достаточное соответствие и лицу писателя, и поводам к написанию, которые притом указываются нам свидетельствами во всяком случае древнего предания, а не изыскиваются из истории самими позднейшими толкователями, на основании разноречивых догадок и более или менее остроумных соображений. Усилия некоторых новейших толкователей Псалтири, не смотря на все это, заподозревать достоверность исторических надписаний и на место указываемых ими писателей и поводов к написанию псалмов подыскать в позднейшей еврейской истории другие лица и события, на основании того же, в первом случае непризнаваемого сродства их с содержанием псалмов, обнаруживает странную логическую последовательность, которую можно объяснить только слепым предубеждением против древнего происхождения песней Псалтири и желанием низвести их к возможно позднейшим временам. Такое предубеждение еще заметнее выступает у них при решении вопроса о писателях псалмов на основаниях филологических. Здесь каждое новое слово или выражение, не встречавшееся доселе или редко встречавшееся в древнейших писаниях, но часто употребляемое в писаниях позднейших, всякая особенность строфического построения сравнительно с песнями предшествовавшего времени, – как например алфавитное расположение псалма, – сходство в выражениях с какими-либо другими псалмами, не только позднейшими, но и такими древними, как Пятокнижие Моисея, – все это и подобное тому выставляется как признак позднейшего происхождения псалмов и, во всяком случае, после Давида. Между тем с первого взгляда не трудно заметить, как мало в этих признаках того, что думают усматривать в них защитники позднейшего происхождения псалмов для предположенного заключения. Употребление слов, выражений или оборотов речи новых, неизвестных или малоупотребительных в древнейших писаниях, составляет естественное выражение развития языка и само по себе скорее свидетельствует в пользу, нежели против Давидова происхождения псалмов. Каждый писатель, хотя бы с посредственными дарованиями, имеет что-нибудь особенное в выражениях и, в большей или меньшей степени, обогащает язык новыми словами: потому, наоборот, было бы странным и непонятным явлением, если бы песни прекрасного певца Израилева, послужившего образцом для всех последующих псалмопевцев, не представляли собою ничего для развития и обогащения языка словами и оборотами речи. Иное дело если бы новые слова и словосочетания служили выражением понятий несомненно позднейшего происхождения, не свойственных цветущему периоду Давидова времени и характеризующих собою эпоху упадка и вырождения языка, как это замечается в писаниях халдейского периода; но ничего подобного не замечается в рассматриваемых псалмах, так как язык их, не смотря на привнесение новых слов и выражений, по общему сознанию лучших филологов-гебранстов, отличается классическою чистотой и свежестью поэзии, и вообще содержит в себе все качества древнего стиля лучшей цветущей эпохи развития какою справедливо признается образцовое в истории псалмопения время Давидово⁴¹³. Этому нисколько не препятствует ни разнообразие строфического построения псалмов, ни алфавитное расположение Пс. 34-го (у нас 33-го), точно также как довольно искусственное развитие параллелизма членов и строфического расположения частей в песни Деворы и других несомненно древних песнях не требует непременного низведения их к позднейшим временам: замечаемая в том и другом случае искусственность представляет лишь новую ступень естественного развития формы в области свободного поэтического творчества, а не внешнее только украшение, в замен истинного поэтического вдохновения, свойственное тому времени упадка поэзии, когда она перестает быть плодом живого творческого духа народа, и возделывается только лишь искусственно. Что касается сходства в мыслях, образах и выражениях с другими писаниями, то свободное пользование древнейшими из них, особенно Моисеевыми писаниями, свидетельствует только о глубоком уважении к ним писателя псалмов, а не может, конечно, служить признаком несвойственного Давиду недостатка свободного поэтического творчества или оригинальности, так как ни в одном из рассматриваемых псалмов не видно никакого рабского подражания, характеризующего собою более позднюю эпоху; а параллельные места в позднейших псалмах и также пророческих и исторических писаниях, выставляемые новейшею отрицательною критикой за доказательства того, что псалмопевец пользовался этими писаниями, как источником, при ближайшем рассмотрении и сличении тона, языка и характера тех и других писаний, еще более дают основания к обратному заключению, что псалмы наши служили образцом для этих писаний и, следовательно, древнее их по своему происхождению. Достаточно обратить внимание на подражательный, репродуктивный характер большей части позднейших псалмов, песни Ионы, а также Иеремии пророка^414, в которых встречается не мало параллельных мест с нашими псалмами, чтобы за этими последними признать первоначальность и более раннее происхождение сравнительно с теми позднейшими писаниями. Вообще же стоит только допустить, согласно с надписаниями этих псалмов, происхождение их от Давида, тогда сами собою исчезают и все сомнения, возбуждаемые сходством некоторых мест их с позднейшими писаниями. «Муж, поставленный высоко, помазанник Бога Израилева»⁴¹⁵, а главное начинатель царства обетования и живой образ обетованного Мессии⁴¹⁶, – Давид на все последующие времена приобрел в глазах ветхозаветного Израиля не менее высокое уважение, как и вождь и законодатель его Моисей, при котором и при посредстве которого совершилось рождение его в народ Божий; удивительно ли после этого, если псалмы Давида, вошедшие в состав установленного законом Моисеевым богослужения, сделались для всех последующих псалмопевцев и пророков образцом подражания, наравне с писаниями великого законодателя? И почему не допустить, что и величественный Исаия, у которого так много сходных мест с псалмами, надписанными именем Давида⁴¹⁷, в речах своих свободно пользовался его песнями, когда мы знаем, что в тоже время, по повелению благочестивого царя Езекии и, без сомнения, с согласия и одобрения пророка, песни Давида и Асафа пелись левитами во славу Господа при общественном богослужении⁴¹⁸. Иначе, допуская вместе с некоторыми новейшими критиками зависимость наших псалмов от тех писаний, с которыми они имеют сходство, мы должны будем допустить совсем невероятное предположение, что Давидовы псалмы, не смотря на священное и бессмертное для иудейского народа имя его писателя и на свое употребление при общественном богослужении, утратились для нас бесследно, уступив свое место позднейшим песням, из которых самые ранние едва восходят к веку Исаии пророка, хотя незадолго пред тем при жизни этого пророка, по приведенному свидетельству истории, и пользовались еще глубоким уважением.

Таким образом, многие вполне вероятные основания происхождения надписаний, если не от самого писателя псалмов, то от древнейших его историков, и с одной стороны общность содержания псалмов, устраняющая возможность подделки таковых надписаний, с другой – соответствия содержания, а вместе с тем и языка псалмов с лицом и характером Давида, равно как и с обстоятельствами жизни, какие указываются в надписаниях, и при этом совершенное отсутствие между теми и другими каких-либо противоречий и несообразностей, и вообще очевидная несостоятельность оснований, приводимых в доказательство их позднейшего происхождения, – все побуждает нас признать совершенную достоверность двойного свидетельства надписаний рассматриваемых нами псалмов, не только относительно как писателя, но и тех поводов, какие указываются в надписаниях. В последнем случае мы, конечно, далеки от того, чтобы утверждать, будто все эти псалмы в настоящем их виде произошли непременно в те самые моменты, какие указываются в их надписаниях⁴¹⁹; мы полагаем только, что они служат точным выражением чувствований, мыслей и желаний псалмопевца, какие наполняли его душу в те моменты, хотя некоторые из них в свой настоящий вид могли быть приведены им лишь впоследствии, при воспоминании о пережитых им событиях и углублении в многознаменательное свое прошедшее, с определенною целью всем истинным Израильтянам дать возможность принять участие в молитвах веры и преданности Промыслу, низводивших к нему божественную помощь, утешение и укрепление^420. Быть может, позднейшею обработкой и приспособлением для общенародного и, тем более, богослужебного употребления, и объясняется их общий характер содержания и в некоторых из них совершенное отсутствие индивидуальных отношений (как в Пс. 33), какие бы, казалось, были неизбежны, если допустить вполне законченное излияние их из души поэта непосредственно за обстоятельствами, указываемыми в их надписаниях⁴²¹. Во всяком случае, эта ранее или позже законченная обработка их в настоящем их виде, как и первоначальное возникновение их в душе певца, конечно, должна вполне, принадлежать Давиду; так как вообще всецелая принадлежность ему всех этих псалмов по их происхождению, при совокупности так многих оснований за нее, представляется столь несомненною, что можно, ни мало не колеблясь, применить к ним во всей силе то заключение, к какому Гитциг, при своей беспощадной критике, вынужден был в отношении к Пс. 17-му: «если бы который нибудь из этих псалмов был не Давидов, то необходимо было бы предположить, что он написан от лица Давида и совершенно в его духе и характере: но кто же бы мог быть этот вполне равный ему псалмопевец⁴²²?». А чтобы не оставалось при этом места предположению о подражании⁴²³, прибавим от себя как бы в ответ на заключительный вопрос Гитнига, что из современных Давиду псалмопевцев не было таких искусных подражателей, которых бы песни нельзя было отличить от его песней: псалмы Асафа, Емана, Ефана и сынов Кореевых, при всем подражании их песням Давида, как отца и руководителя псалмопения⁴²⁴, при очевидном даже желании некоторых из Корейских певцов петь именно от лица Давида⁴²⁵, тем не менее, носят на себе заметный отпечаток своего особенного духа и характера, отличающий их от псалмов Давидовых. Еще менее вероятно предположить в последующие, позднейшие времена существование таких псалмопевцев, которые бы, почерпая свое вдохновение из дошедших до них песней и истории Давида, так могли войти в его дух и характер, тон и язык, что вполне воспроизводили бы в себе древнего певца Израилева. В книгах Свящ. Писания мы видим множество примеров подражания позднейших свящ. писателей писаниям своих предшественников, но не находим примера такого подражания, где исчезало бы всякое различие с оригиналом: этого не могли достигнуть ни писатель Премудрости Соломоновой, ни писатель 3-й книги Ездры, не смотря на свое желание и старание преподать своим современникам учение от лица Соломона и Ездры, в духе и характере этих мужей. Таким образом, если не подлежит сомнению, что песни Давида служили предметом подражания на все последующие времена для всех позднейших псалмопевцев; то также остается несомненным, что подражание это, как и вообще подражание в письменных, особенно поэтических произведениях, всегда имело и имеет свои пределы и не может восходить до совершенного тожества с своим оригиналом; признанием такого тожества в рассмотренных нами псалмах, по надписанию Давидовых, само собою исключается вероятность и возможность другого заключения, кроме того, что все эти псалмы действительно принадлежат Давиду.

Признав Давидово происхождение псалмов, в надписаниях которых с именем Давида соединяется указание поводов к их написанию из истории жизни и царствования этого псалмопевца, мы имеем уже ключ к положительному разрешению вопроса о написании Давидом и всех прочих псалмов, надписанных его именем. דוִדָלְ В надписаниях этих псалмов не подтверждается, подобно как у первых, указаниями обстоятельств их происхождения из истории Давида; но этот недостаток теперь заменяется для нас множеством других археологических указаний и замечаний относительно их религиозно-богослужебного, поэтического или музыкального характера и назначения, которые по большей части общи им с теми псалмами, несомненно Давидовыми. Все такие замечания надписаний, за исключением только наименований псалмов: молитва, песнь и хвала или славословие, חלָּפִתִּ (молитва) רישִׁ (песнь) חלָּחתִּ (хвала или славословие) употреблявшихся одинаково во все времена еврейской свящ. письменности, носят в себе несомненные признаки глубокой древности. Очевидным доказательством этого служат самые означенные надписания, если только сопоставить их с древним греческим, нашим славянским и русским, а также некоторыми другими их переводами и объяснениями. Так: םתָּכְמִ ⁴²⁶ писание⁴²⁷, 70 στηλογραφία или είϛ στηλογραφίαν⁴²⁸ (столпописание); ליכשׂמַ учение, т.е., поучительная песнь⁴²⁹, 70 συνέσεωϛ или είϛ σύνεσιν (слав. разума, в разум); חַצנַמלַ начальнику хора⁴³⁰, 70: είϛ το τέλοϛ (в конец)⁴³¹, ויתידי־לעַ или ןיתידילִ⁴³² начальнику хора Идивумова, или Идивуму (Пс. 39 и 62), 70: τῷ Ἰδιθούν или ὑπέρ Ἰδιθούν; תוֹנינִנִבִּ (Пс. 4, 6, 54, 55) или תנֵינ־לעַ (Пс. 61) на струнных музыкальных орудиях, 70: ἔν ὔμνοις (в песнях)⁴³³; תיליחִנְחַ־לאֶ – на духовых музыкальных орудиях⁴³⁴ (пс. 5). 70: ὑπέρ τῆς κληρονομούσης (о наследствующем)⁴³⁵; תיתִּינִתַ־לעַ на Гефском музыкальном орудии, или по Гефскому напеву (Пс. 8), 70: ὐπέρ τῶν ληνῶν (о точилех)⁴³⁶; תינִימשִׁחַ־לעַ (Пс. 6 и 12) на осмиструнном музыкальном орудии, – по другим: низким голосом, октавой, 70: ὑπερ τῆς ὁγδόης (слав. о осмом-ый)⁴³⁷; תלַחַמַ־לעַ (Пс. 53) на духовом орудии (в перев. Библ. Общ. и новом Синод. изд., т.е. сходно с переводом תוֹליחִנִחַ־לאֻ), 70: ὑπέρ Μαελέθ (о Маелене)⁴³⁸; םינִּשַׁשׁ־לעַ (Пс. 69, ср. 60 תוּדעֵ ןשַׁוּשׁ־לעַ) на музыкальном орудии Шошаним, 70: ὑπέρ τῶν ἀλλοιωθησομένων (о изменшихся или о изменитися хотящих)⁴³⁹; ןבֵּלַ תומ־לעֵ (Пс. 9) по смерти Лабена, 70: ὑπέρ τῶν κρυφίων τοῦ υἰοῦ (о тайных сына)⁴⁴⁰; רחַשַׁתַ תלֱיאַ־לעַ (Пс.22) при появлении зари, 70: ὑπερ ἀντιλήψεως εὠθινῆς (о заступлении утреннем)⁴⁴¹ и תחַשְׁתַּ־לאַ Пс. 59, ср. 57 и др., не погуби, 70: μή διαφϑείρης (да не растлиши)⁴⁴²; а также музыкальный знак חלָסֶ в греческом: διάψαλμα⁴⁴³, переводимый у нас: возвышение⁴⁴⁴, или просто: перемена тона (там же Пс.9:17)⁴⁴⁵ и наконец самое название псалом – רוֹמזמ, перев. в греч. ψαλμός, а иногда ᾠδή (Пс. 38)⁴⁴⁶, особенно же в сопоставлении с словом רישׁ – песнь: רישׁ רימזמ. Ψαλμός ᾠδῆς⁴⁴⁷ или רומזמִ רישׁ, Ὠδή ψαλμοῦ⁴⁴⁸. Представленное сличение этих надписаний по еврейскому тексту и существующим переводам их и объяснениям с древним переводом греческим показывает, что уже ко времени происхождения этого перевода, которое полагают около 270 лет до Р. Хр., большая часть их были также темны и непонятны, какими остаются и до настоящего времени. Конечно, это одно не дает еще права возводить их вместе с псалмами, у которых находятся, непременно ко времени Давида, но во всяком случае позволяет заключать, что происхождение их теряется в глубокой ревности, на столько превышающей древность перевода 70-ти, что ко времени составления его входящие в состав их термины успели не только выйти из употребления, но и совершенно утратили свое значение, так что никакое, ни устное, ни письменное предание не сохранило его до переводчиков. Такая утрата предполагает громадный период времени, далеко превосходящий не более как полутораста летний промежуток между Ездрой (в начале 5 в пред Р. Хр.) и переводом 70-ти и, если допустить вместе с некоторыми толкователями, что большая часть надписаний псалмов сделаны во время Ездры, или самим Ездрой, а многие из псалмов с такими надписаниями, носящие над собою имя Давида, написаны лишь после плена Вавилонского, то было бы совершенно непонятно, каким образом смысл этих надписаний мог не сохраниться до времени переводчиков, тем более, что во весь этот промежуток не прекращалось ни пение свящ. песней при богослужении, ни преемство певцов, которые вместе с наследственным искусством музыки и пения естественно не могли бы и должны были сохранять и передавать последующим поколениям вместе с песнями своего времени и соединенные с ними различные технические, особенно же музыкально-вокальные термины. Не совсем ясный у 70-ти перевод надписаний 15-ти псалмов (120–134) תילעַמַּֽהַ רושׁ (в Пс. 121 חולעַמַּֽלַ) словами ᾠδή τῶν ἀναβαϑμῶν (слав. песнь степеней), не смотря на позднее происхождение такого надписания, – не раньше времен Ездры или возвращения из плена, – представляет в этом случае только по-видимому исключение: потому что замечаемая неясность перевода 70-ти существует лишь по отношению к нам, а сами переводчики, как можно думать, согласно с обще иудейскими, а частью и христианскими преданиями, соединяли с ᾠδή τῶν ἀναβαϑμῶν точное и определенное значение о пении означенных 15 псалмов на ступенях второго храма Иерусалимского при богослужении⁴⁴⁹, без сомнения соответствовавшее действительному тогдашнему их литургическому употреблению. Если же, как с вероятностью полагают многие толкователи, такое значение было изменением первоначального исторического смысла надписания, означавшего «песни восхождений»⁴⁵⁰ в Иерусалим частью при возвращении из плена Вавилонского⁴⁵¹, частью во время предписанных законом Моисеевым⁴⁵² путешествий для поклонения пред лицом Владыки Господа в три годовые праздника⁴⁵³; то изменение это, могло быть сделано не вследствие утраты первоначального исторического смысла означенных 15 псалмов, а с целью приспособить название их, указывавшее на редкие лишь и исключительные случаи их употребления, к более частому и обыкновенному употреблению их при богослужении в храме, подобно тому как и в настоящее время многие толкователи древних богослужебных установлений и обрядов изъясняют их смысл и значение применительно к существующей церковной практике и современному состоянию и потребностям верующих. Нельзя того же сказать о вышеприведенных надписаниях, из которых одни, как мы видели, оставлены без перевода, другие большею частью переведены невразумительно, по ближайшему буквальному значению слов без ясного понимания настоящего смысла, или с усвоением им не всегда ясного смысла иносказательного. Притом же из числа этих надписаний 70 не могли объяснить настоящего смысла даже и таких терминов, которые встречаются в книгах Паралипоменон и Ездры, написанных во время сего последнего и, может быть, самим же Ездрою, каковы слова: חַצנַמ⁴⁵⁴, תוֹמלָעַ־לעַ и תינִימִשְׁתַ־לעַ (ст. 21). Это последнее обстоятельство показывает, что ключ к разумению этих, равно как и других надписаний потерян был гораздо ранее и что при написании означенных книг они не существовали уже в живом языке Евреев; вошли же в них, как обновленные в то время древние, технические термины путем традиционных, или скорее чрез простое заимствование их от древних песней, которые тогда опять введены были в богослужение⁴⁵⁵. Таким образом, происхождение этих непонятных надписаний чрез времена плена, которые, конечно, и послужили главным образом к утрате их значения, отодвигается назад ко временам царей, и как естественный плод и свидетельство развития свящ. музыки и пения, бесспорно, должно быть отнесено к какой-либо цветущей эпохе псалмопения, богатой дарами свободного творчества. Но если для определения такой эпохи нам следует сделать выбор между образцовым в истории псалмопения временем Давида и непродолжительными периодами возрождения псалмопения в последующее время царей Иудейских, – при Иосафате, Езекии и Иосии; то мы, конечно, в этом случае должны отдать предпочтение первому. При Давиде псалмопение достигло высшей степени своего развития; Давид был и учредителем богослужебной музыки и пения Евреев и творцом всего их устройства на все последующие времена, так что и лучшие цветущие эпохи их, как время Езекии, в отношении к псалмопению, по ясному свидетельству свящ. историка, были не более как подражаниями времени Давида, стараясь действовать по его чину и установлению⁴⁵⁶: естественно, что в это преимущественно время и при непосредственном участии венчанного певца Израилева должна была получить свое развитие и обработку музыкально-вокальная или поэтическая терминология, образцы которой представляют нам псалмы, надписанные именем Давида. Употребление тех же терминов во времена позднейшие, как в песни Езекии⁴⁵⁷, или в молитве Аввакума (гл. 3), не только не опровергает, но даже подтверждает наше заключение о их Давидовом происхождении: так нам обе названные песни носят на себе очевидные следы подражания псалмам, надписывающимся именами Давида и певцов его⁴⁵⁸, показывая тем, что и надписания их, и вообще встречающиеся в них музыкальные и поэтические термины не первоначального происхождения, но также заимствованы ими из псалмов древнейших обыкновенно приписывающихся Давиду или его певцам, как בתָּכמּ Езекии⁴⁵⁹ из Пс. 16, или 56–60 (евр), חלָּפִתּ Аввакума (3, 1) из Пс. 17, תוֹניֹנשִׁ־לעַ – из Пс. 7 חַצנַמלַ יתָֹנינִּנבּ (ст. 19), – из Пс. 4 и 6, равно как חלָס (ст. 3, 9, 13), которое, за исключением двух анонимных псалмов – 66 и 67 (евр.), встречается только в псалмах, обозначенных именами писателей, и именно Давида и певцов Давидовых. При этом нельзя опустить из виду и того обстоятельства, что вообще все вышеперечисленные надписания находятся именно у псалмов с именами Давида и певцов его, и что у первых из псалмов они гораздо многочисленнее, полнее и разнообразнее, тогда как у последних гораздо реже, отрывочнее и, – за исключением трех только תךֹיךִיְ רישִׁ (Пс. 45–»песнь о возлюбленном«), תומלָעַ־לעַ (Пс. 46)⁴⁶⁰ и תונּעַלֽ Пс. 88 »для пения«, ср. Исх.32:18 ⁴⁶¹, в соединении впрочем с другими, встречающимися в первых словами и выражениями, – составляют повторение надписаний из псалмов, обозначенных именем Давида. Не служит ли это наглядным подтверждением того, что сам Давид действительно был первым изобретателем встречающихся в надписаниях технических терминов, и что пример его нашел себе подражателей прежде всего, естественно, между его певцами, которые пели по его указанию и под главным его руководством⁴⁶², и для которых именно и назначалась эта непонятная нам терминология? С Давидовым же временем, именно с первоначальным устройством богослужебных хоров при Давиде, соединяется и упомянутое выше употребление некоторых из этих терминов у писателей Паралипоменон⁴⁶³: ясный знак, что и по несомненным свидетельствам древних исторических памятников, какими пользовался писатель этих книг, изобретение таких терминов, как и все вообще устройство богослужебной музыки и пения, всецело принадлежит тому же отцу псалмопения – Давиду⁴⁶⁴. Что же касается мнения некоторых ученых представителей отрицательного направления⁴⁶⁵ о позднейшем их происхождении или, по крайней мере, внесении их в надписания псалмов будто бы при последней редакции Псалтири, то оно достаточно опровергается уже упомянутою выше весьма раннею утратою их смысла, восходящей, как мы видели, далеко за времена Ездры, которому обыкновенно приписывается эта редакция. Притом же и чрезвычайно пестрое разнообразие надписаний – вовсе не редакционного характера; да и самое их содержание, касающееся преимущественно или поэтических особенностей песней, или же особенностей богослужебного их исполнения, скорее требует относить их происхождение или к самому писателю, или ближайшим к нему собирателям псалмов и исполнителям их при богослужении, которые, по своему отношению к псалмопевцу и его псалмам, могли знать и имели побуждение означить в надписаниях подобные особенности: но едва ли можно тоже допустить в отношении к позднейшим собирателям псалмов и редакторам Псалтири, руководившимся, по мнению самих же отрицателей подлинности надписаний, одними собственными, больше или меньше произвольными догадками. Вообще с какой бы стороны мы ни рассматривали содержащиеся в надписаниях псалмов, обозначенных именем Давида, различные археологические указания и замечания, – везде находим вероятные основания в пользу их весьма древнего, и именно Давидова происхождения. Для нас это тем несомненнее что те же, и другие⁴⁶⁶ подобные же им указания и замечания встречающиеся и у псалмов с историческими надписаниями, которые мы уже признали за псалмы Давидовы. Посему соединение таких археологических замечаний с именем Давида и в надписаниях всех других псалмов, как вполне гармоническое сопоставление с временем и лицом этого псалмопевца таких особенностей псалмопения, какие, как мы видели, всего более и лучше идут к его времени и лицу, – служит подтверждением подлинности и, во всяком случае, достоверности надписаний псалмов, и таким образом подтверждает свидетельство их о том, что псалмы эти действительно написаны Давидом.

Содержание псалмов с такого рода надписаниями, в котором как мы выше заметили, думают видеть главное основание против их происхождения от Давида, не представляет решительно ничего такого, что не согласовалось бы с характером, временем или историческими обстоятельствами жизни этого псалмопевца. Чрезвычайное разнообразие предметов содержания, тона и характера псалмов, или внешнего их строя, обыкновенно соответствующего внутреннему настроению певца, в этом случае ни мало не препятствует единству писателя. Надобно помнить, что Давид представляет собою не какого-нибудь посредственного, подражательного поэта, но единственного в истории гения псалмопения, которого развитие совершилось в великой школе собственной его жизни и потому естественно должно быть так же широко, многостороннее и богато, как многостороння и богата превратностями разнообразно сложившаяся жизнь его. Потому-то в очерке истории псалмопения мы и старались сколько возможно выяснить главные стороны и обстоятельства жизни Давида, под влиянием которых происходило и совершилось многостороннее развитие его гения псалмопения, и если, рассматривая содержания псалмов, мы будем иметь в виду хотя эти главные моменты, тогда для нас будет понятно, что чрезвычайное разнообразие их есть совершенно естественное следствие и как бы отражение разнообразно сложившейся жизни псалмопевца, и что нет нужды для объяснения его приписывать эти псалмы многим различным писателям. В одних из псалмов мы видим выражение мягкой, нежной, чувствительной души, которую легко трогают и величественные картины природы, и превратности человеческой жизни, и собственные радости или несчастия; в других – нам рисуется образ мужественного, неустрашимого героя веры, который силою своего Бога сокрушает полчища, перескакивает стену и не боится тем народа, отовсюду ополчившихся против него; там псалмопевец является нам в образе невинного, но кроткого и терпеливого страдальца, не воздающего злом за зло врагам своим, но Богу предоставляющего свое отмщение, в Нем полагая свой покой и блаженство; здесь выступает он строгим поборником благочестия и праведности, обличителем нечестия и грозным судиею и карателем преступлений, готовым истреблять от града Господня всякого делающего беззаконие; а иногда и его самого мы видим в образе кающегося грешника, со слезами умоляющего небесное правосудие о помиловании. Язык псалмов, обыкновенно легкий, чистый, живой, нередко быстрый, стремительный (напр. в Пс. 8, 10, 11, 12, 28, 60 и др.) становится иногда, особенно в изображении страданий, элегически растянутым (напр. в Пс. 21, 30, 68); мягкий, нежный, задушевный, с выражением какой-то детской простоты и искренности, там, где псалмопевец говорит о врагах своих и молитвенно призывает или пророчески возвещает им суд Божий, – делается жестким, мрачным, неровным, то переходит в какой-то глухой шепот, то, учащая суффиксы וֹמֹ, וֹמ־ָ , וֹמיַ- , раздается подобно раскатам грома в ночном мраке облаков⁴⁶⁷. Но столько же разнообразия представляет нам и история Давида, – то нежного юноши, пастыря овец, с поэтическою душою, проникнутого в то же время духом мужества и неустрашимости, то храброго воина-героя, наводившего страх на соседние народы, и в то же время человека кроткой, нежной, любящей души; то всеми оставленного невинно-гонимого страдальца, то славного царя, который твердою рукою держал скипетр царства и, умея прощать свои личные обиды, неумолимо казнил насилие, – мужа по сердцу Божию и праведника, но не чуждого и слабостей человеческих, только умевшего заглаждать грехи свои покаянием и снова преклонять на милость небесное правосудие. Таким различием состояний и соответствующего им внутреннего настроения достаточно объясняется и различие языка и тона псалмов, приписываемых одному и тому же Давиду. Что разнообразие это произошло не от различия писателей, видно уже из того, что нередко в одних и тех же псалмах замечается различие в языке и соединение даже противоположных один другому тонов и настроений души певца. Так иногда среди самого вопля молящегося псалмопевца из души его вдруг вырывается голос радостного ликования⁴⁶⁸, или из глубины скорби и уныния душа его постепенно, строфа за строфою, как бы по ступеням лестницы, воспаряет к радостному настроению и песнь, начавшаяся с самого низкого, плачевного тона, переходит к концу в торжественный гимн⁴⁶⁹; так же точно иногда тихая, ясная, спокойная, ровно льющаяся речь, вследствие какого-то внутреннего водоворота, вдруг как бы обрывается, становится жесткою, шероховатою, отрывочною, несется мрачным и бурным потоком⁴⁷⁰.

Чтобы сказанное нами о согласии содержания и языка псалмов, надписанных именем Давида, с характером и обстоятельствами времени и жизни этого псалмопевца не показалось простыми loci topici, не имеющими силы убедительности, мы сделаем возможно краткое сопоставление содержания отдельных псалмов или целых однородных групп их с историей Давида, чтобы в этой последней показать основу и начало их происхождения. Мы не берем при этом на себя задачи для каждого из псалмов указать действительный, исторический его повод, для каждого изображения – точно и несомненно исторически соответствующее ему состояние из времени жизни и царствования Давида. Такая задача невыполнима: потому что содержание псалмов, как было замечено о псалмах с историческими надписаниями, сообразно с их назначением для богослужебного употребления и религиозно-нравственного назидания, по большей части очень общего характера и слишком мало заключает в себе индивидуальных особенностей, чтобы можно было с точностью определить действительные исторические обстоятельства их первоначального происхождения. Мы не сомневаемся, что все эти надписанные именем Давида молитвы к Богу-помощнику, «благодарственные исповедания Святому и слова хвалы Всевышнему», равно как строгие обличения современного нечестия и нравственно-религиозные поучения и наставления, – все это возникло по поводу различных обстоятельств жизни Давида; но обстоятельства эти, составляющие исторический фон и основу песней, обыкновенно скрываются за развитием возбужденных ими чувств и мыслей певца, как и самое лице его по большей части отступает на задний план, сливаясь с общим образом верующего раба Иеговы, или народа Его – Израиля. С другой стороны и история жизни Давида, как она излагается в исторических книгах Св. Писания, довольно коротка и далеко неполна подробностями, чтобы можно было по общим и неясным указаниям содержания псалмов с точностью определять лежащие в их основе исторические события и не смешивать их с другими подобными. Отсюда происходит то, что всякая попытка, без помощи прямых исторических свидетельств, по одному содержанию псалмов, определить исторические поводы к их написанию, не может восходить далее предположений и догадок, более или менее вероятных, но не имеющих еще несомненной достоверности. Таким образом и наша попытка указать исторические основания такого или иного содержания различных псалмов из истории времени и жизни Давида, естественно, ограничится рядом вероятных предположений и догадок, которые, быть может, далеко не всегда будут соответствовать действительности и указывать настоящие исторические поводы и обстоятельства происхождения тех псалмов, но во всяком случае покажут, что при решении этого вопроса, как и вообще при определении писателей и времени происхождения псалмов, нет никаких разумных оснований выходить из исторических границ, определенных свидетельством их надписаний, так как не подтверждаемые никакими внешними свидетельствами остроумные догадки ученых и делаемые ими приспособления псалмов к позднейшим событиям представляют еще менее оснований своей вероятности и сообразности с действительностью.

Содержание Пс. 8-го, который даже Гитциг не решается оспаривать у Давида, живо напоминает нам раннюю пору юности этого псалмопевца когда, он вскоре после помазания пророком Самуилом еще продолжал пасти стада отца своего. Читая его, невольно представляешь себе, как в одну тихую, торжественную ночь, каких Давиду в пастушеской его жизни не мало, конечно, приходилось проводить на Вифлеемских пажитях на страже у своего стада⁴⁷¹, взор его поражается прекрасною картиною необъятного свода небесного с сияющей на нем луною и бесчисленными звездами, и эта картина, глубоко проникая в душу, возбуждает его к прославлению величия всемогущего и премудрого Творца вселенной. Но при этом, обращаясь к себе, юный псалмопевец не может не сознавать, как слаб еще его голос для такого возвышенного хваления; а сравнивая себя с необъятностью созерцаемой им картины природы, не может не чувствовать, как ничтожен человек пред величием Творца. Но с другой стороны, озаряемый благодатным веянием Духа Божия⁴⁷², он в собственном недавнем опыте предпочтительного его помазания пред братьями находит себе одобрение в своем намерении хвалить Господа. «Из уст младенцев и грудных детей Ты устрояешь себе хвалу, вопреки враждующим против Тебя, чтобы сделать безмолвным врага и мятежника»⁴⁷³, – многознаменательно и пророчески говорит⁴⁷⁴, он Господу, явно применяясь к словам его Самуилу пророку о старшем брате псалмопевца: «не смотри на вид его и на высоту роста его; Я отринул его; Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце»⁴⁷⁵. С тем вместе особенно попечение о нем Господа, из безвестной доли пастуха предизбравшего его вождем народа Своего, Израиля⁴⁷⁶, во свете божественного откровения переносит его от настоящего ничтожества падшего человека к высокому назначению его быть владыкою природы и он духом созерцает полное осуществление такого назначения в образе малым чем умаленного в страданиях своих пред ангелами, но затем прославленного и возвеличенного пред всем миром Искупителем человечества⁴⁷⁷. В самом образе господства человека, или предвозвещаемого Мессии, над природою прежде всего выступают черты из пастушеской жизни, которые всего скорее и могли прийти на мысль Давиду-пастырю, среди дружественной природы окруженному мирными стадами, и в тоже время силою своего Господа умевшему господствовать даже и над дикими, кровожадными зверями⁴⁷⁸: «(Ты) поставил его (человека) владыкою над делами рук Твоих, все положил к ногам его, овец и волов всех, и диких зверей, птиц небесных и рыб морских»⁴⁷⁹. – Впрочем нет сомнения, что и во многих других псалмах Давида, написание которых следует относить к более поздней поре его жизни, большая часть заимствованных из природы прекрасных чувственных образов также обязаны своим происхождением пастушеской его жизни на долинах и горах Вифлеема, каков напр. в Пс. 22 образ Господа-пастыря, который покоит избранника своего на злачных пажитях и водит на тихие воды, каково в Пс. 28 изображение величественно-грозного гласа Господа в грозе и в буре, или картина восходящего солнца в Пс. 18 и т. под.

Близкий к 8-му по некоторым сходным мыслям и выражениям псалом 143-й, по содержанию своему также относится к ранней эпохе жизни Давидовой. Это благодарственная песнь Богу за одержанную псалмопевцем победу над врагами с молитвою о благоденствии его народа, живо напоминающая положение Давида после победы над Голиафом. С первых же слов псалма легко заметить, что это голос не Давида – мужа браней, искушенного в воинских подвигах, но еще недавно мирного пастыря, – Давида, еще не привыкшего к сражениям и только в первый раз с надеждою на помощь Божию поднимающего руку свою на врага отечества. И здесь, как в Пс. 8, в изображении народного благополучия выступают те же пастушеские образы⁴⁸⁰; но он уже знаком теперь и с городскою жизнью и даже с строением царских чертогов (ст. 12–14), – что естественно предполагает его пребывание при дворе Сауловом; и теперь он высказывает тоже смиренное сознание человеческого ничтожества⁴⁸¹ и не смеет еще, как впоследствии в Пс. 17 (51), называть себя помазанником⁴⁸², но уже в своей победе над врагом видит начало предназначенного ему возвышения к престолу, к подчинению ему Израиля (ст. 2), что со страхом и завистью предчувствовал и Саул, слыша торжественные клики народа, встречающего победителя⁴⁸³. В обращении к Богу, и в благодарении и в молитве, слышится тоже выражение твердой веры и упования на Бога-помощника, какое Давид высказывал Саулу пред своим единоборством⁴⁸⁴ и в своем ответе гордому Филистимлянину⁴⁸⁵. Самое описание характера врагов⁴⁸⁶ также всего лучше идет к исконным врагам еврейского народа – Филистимлянам, на слова и обещания которых, заявленные напр. в условиях единоборства с Голиафом⁴⁸⁷, невозможно было полагаться и для усмирения которых недостаточно было одной победы, а требовался целый ряд побед, нужно было совершенное их разъяснение и истребление: оттого вслед за выражением благодарности своей Богу за дарованную над ними победу, следует молитва о новой победе над ними⁴⁸⁸. Словом, все вообще содержание псалма прекрасно идет к Давиду после его победы над Голиафом, и не смотря на возражения отрицательной критики против его происхождения от этого псалмопевца⁴⁸⁹, все убеждает в справедливости надписания его: «Давидов» (דוִדָלִ), так равно и сделано в переводе 70-ти прибавки к нему: «против Голиафа» (πρός τόν Γολίαθ), как это согласно было признаваемо и другими древними переводами и толкованиями⁴⁹⁰.

Во многих других псалмах заметно выдаются отношения ко времени Сауловых гонений против Давида. Таковы псалмы: 11-й, 12, 13, 15, 16, 21, 30, 34, 35, 68 и 108-й⁴⁹¹. Все они изображают псалмопевца в состоянии невинно гонимого страдальца, окруженного множеством злобных врагов, которые, то клеветою и злословием, то открытыми преследованиями ищут его гибели, оставленного всеми, даже самыми близкими людьми, принужденного влачить жизнь свою между ненавистными почитателями идолов⁴⁹², беспомощного, изнемогающего под гнетом тяжких страданий и только в Боге одном обретающего подкрепление, утешение, защиту, и в уповании на Него – свой покой и блаженство. Эти черты изображения гонимого, конечно, слишком общи, но по местам они пополняются некоторыми подробностями и оттеняются такими штрихами, которые напоминают те или другие состояния Давида во времена Саулова гонения, или описываются в таких словах и выражениях, которые представляют как бы перифраз собственных слов Давида, сказанных им при том или другом случае. – «Отовсюду окружают меня словами ненависти, вооружаются против меня, без причины», – говорит псалмопевец, выражая сознание своей невинности пред гонителями⁴⁹³. «Ищущие души моей»⁴⁹⁴, «без вины скрыли для меня яму-сеть свою, без вины выкопали ее для души моей»⁴⁹⁵. Почти теми же словами высказывает сознание своей невинности пред гонителем и Давид, когда напр. говорит Ионафану: «что сделал я, в чем неправда моя, чем согрешил я пред отцом твоим, что он ищет души моей?»⁴⁹⁶. Или когда он говорит самому Саулу: «зачем ты слушаешь речи людей, которые говорят: вот Давид умышляет зло на тебя? Узнай и убедись, что нет в руке моей зла, ни коварства; я не согрешил против тебя, а ты ищешь души моей, чтобы отнять ее»⁴⁹⁷. Следующие за приведенным выражением сознания своей невинности слова псалмопевца: «за любовь мою они враждуют против меня; воздают мне за добро злом⁴⁹⁸, сиротством душе моей»⁴⁹⁹, – прямо не встречаются истории Давида, но, если принять во внимание, сколько добра делал Давид Саулу⁵⁰⁰, с каким глубоким уважением, с какою любовью относился к нему даже и тогда, когда ясно видел в нем своего жесточайшего врага и гонителя⁵⁰¹, и какою черною неблагодарностью отплатил ему Саул за все его добро, за всю любовь его; то нисколько не удивительно, что и эти слова, как выражение действительных отношений между Саулом и Давидом, могли вырваться из души этого последнего. Даже слова: «и в болезни их (гонителей) одевался во вретище, изнурял постом душу мою и молитва моя возвращалась в недро мое⁵⁰²», – совершенно естественны в устах Давида и выражают глубокое сочувствие его к Саулу, страдавшему припадками мрачного уныния, для врачевания которых он и призван был первоначально к царскому двору. Это болезненное состояние Саула, составлявшее, конечно, главную причину его подозрительной раздражительности и жестокости, могло быть очень хорошо понятно для Давида и, при его всегдашнем уважении и любви к Саулу, без сомнения, не раз вызывало из души его глубокое сожаление и горячие молитвы к Богу за отверженного помазанника. – В истории гонимого Давида находят свое первоначальное основание и прообразовательно-пророческие слова псалмопевца о Христе Спасителе: «ради Тебя (Боже) несу и посрамление и стыд покрывает лице мое; ибо ревность по доме твоем снедает меня и злословия злословящих Тебя нападают на меня»⁵⁰³. По свидетельству истории действительно главным образом божественное изображение Давида и особенное к нему благоволение Господа делало его страшным для Саула, и даже вызвало к гонениям против него: «стал Саул бояться Давида, потому что Господь был с ним, а от Саула отступил. И увидел Саул, что Господь с Давидом и сделался врагом его на всю жизнь»⁵⁰⁴. Тоже благоволение Божие к Давиду, из низкой доли пастуха приблизившее его к царскому престолу и сделавшее любимцем народа, конечно, было главною причиною неудовольствия и зависти к нему со стороны многочисленным придворных Саула, видевших в нем опасного соперника. С другой стороны не могло им нравиться и благочестие и богобоязненность Давида: действуя из видов корыстолюбия и честолюбия, бесчестные льстецы и ласкатели, они всегда могли опасаться в Давиде сильного своего обличителя и, в случае восшествия его престол, по справедливому замечанию Саула, не могли рассчитывать на его благосклонность, чувствуя себя скорее заслуживающими наказания⁵⁰⁵. Это делало для них Давида еще более ненавистным и побуждало своими клеветами и злословием пред царем искать его погибели. С этой стороны Давид справедливо мог называть врагов своих восстающими против десницы Божией⁵⁰⁶ и говорит в своей молитве Господу: «ради Тебя несу я посрамление», – за мою любовь к Тебе и Твоему закону, и за Твое благоволение ко мне я терплю клеветы, злословия и преследования от врагов моих. Несомненно также, что Саулу очень не нравилась в Давиде и его ревность к дому Божию и богослужение, естественно поставлявшая его в сношения с пророком Самуилом и священниками, которые заметно отшатнулись от Саула со времени отвержения его Господом. Мы видим из истории, что каждое известие об участии Давида в религиозных празденствах⁵⁰⁷, особенно сношение его с местом богослужения и священниками, все больше и больше раздражает Саула и усиливает нерасположение его к Давиду. Представления Ионафана, что Давид отлучился от царского двора для участия в жертвоприношении всего родства его, приводят Саула в страшное негодование, в котором он едва не делается убийцею своего сына⁵⁰⁸; узнав о пребывании Давида в Раме, он тотчас шлет за ним к Самуилу одно за другим три посольства, и даже с нетерпением и гневом сам решается отправиться за ним к пророку⁵⁰⁹; донос Доига о пребывании Давида в Номве у первосященника Ахимелеха, несмотря на все справедливые представления этого последнего в свою защиту, оканчивается смертною казнью его со всем его домом, избиением всех священников Иеговы со всеми их семействами и опустошением целого города. Все эти и подобные им случаи неуважения Саула к дому Божию и законному богослужению, должны были болезненно отзываться в сердце Давида, и нет сомнения, что особенно последний кровожадный поступок Саула с священниками, обнаруживший в нем крайнее пренебрежение ко всему служению Иегове, поразил Давида глубокою скорбью о доме Божием, осиротевшем, оставшемся без служителей, и эта скорбь, в сознании некоторым образом его собственной, хотя и неумышленной виновности в таком поругании святыни его гонителями, естественно могла выразиться в таком исповедании Господу: «ревность по доме Твоем снедает меня, и злословия злословящих Тебя падают на меня», так как бы я был главным виновником их нечестия и поругания Твоего имени. Тяжело для меня переносить такое глубокое их заблуждение; «я плачу, пощусь душой моею: но и то ставят в порок мне»⁵¹⁰. Далее опасение жестокого мщения со стороны Саула за всякое выражение сочувствия или покровительства гонимому Давиду, естественно, должно было отшатнуть от него всех, даже самых близких и преданных ему людей, которые не хотели подобно ему испытать на себе гонение или подвергнуться участи Ахимелеха и священников. Мы видим из истории, что Ионафан, сын Саулов, любивший Давида как свою душу, только украдкой видится с ним в лесу, укрепляя его единственно упованием на Бога⁵¹¹; родители, братья и родственники Давида не только не видят с своей стороны возможности оказать ему какое-либо содействие в его несчастном положении, но и сами себя находят не довольно безопасными в своем отечестве и вместе с ним ищут себе убежища в пустынной пещере и в неприятельской стране⁵¹². Само собою разумеется, что те из братьев и родственников Давида, которые оставались в своем отечестве, должны были для своей безопасности совершенно отказаться от Давида, и удаляться от всякого свидания с ним, чтобы не быть заподозренными в сношениях с ним. Такое именно положение гонимого и представляется у псалмопевца: «от всех врагов моих я сделался поношением даже у соседей моих, и страшилищем для знакомых моих; видящие меня на улице бегут от меня⁵¹³. Чужим стал я для братьев моих и посторонним для сынов матери моей⁵¹⁴». Но не находя себе сочувствия, сострадания или утешения в своем несчастном положении⁵¹⁵ даже между самыми близкими и родными из своих соотечественников, гонимый Давид, с своей загадочною судьбой, то неизвестный пастырь, то победитель Голиафа, то любимый оруженосец, военачальник и зять царя, то страшный, ненавистный враг его, против которого предпринимаются военные походы, как против враждебных неприятельских народов, Давид в своем преследовании от Саула, по естественному порядку вещей, должен был обратить на себя всеобщее внимание, сделаться самым обычным и современным предметом разговоров и всевозможных толков народных, – и в семейном быту или при встрече между знакомыми, и в общественных собраниях у городских ворот и в какой-нибудь пирушке за чашей сикеры. А так как высказывать сочувствие гонимому царем было опасно, то само собою понятно, что большая часть толков были не в пользу Давида, направлены были к его осуждению, унижению, осмеянию и т.п.^516. В таком именно положении и представляется во многих псалмах гонимый псалмопевец: «я сделался поношением даже у соседей моих⁵¹⁷; увидев меня, кивают головами своими⁵¹⁸. Я сделался притчею; о мне толкуют сидящие у ворот, поют в песнях пьющие сикеру»⁵¹⁹. Впрочем, если Давид и не встречал от своих соотечественников ничего, кроме выражения холодности и оскорблений и, казалось, по выражению Анхуса царя Филистимского, «опротивел народу своему, Израилю»⁵²⁰, тем не менее сердце его обращено было к родному наследию Господа. Сам в нужде и опасности от гонителя, он всегда готов был на помощь своим соотечественникам, как и помог жителям Кеиля во время нападения на них Филистимлян⁵²¹, и при первой возможности спешит выразить им свое расположение, посылая напр. дары из добычи взятой у врагов Господних⁵²². Напротив того, находясь среди Филистимлян и пользуясь их покровительством, он, как истинный Израильтянин, не мог победить своего отвращения к язычникам и сделаться, как полагал Анхус, слугою его во век⁵²³. Подобную мысль о своей привязанности к народу Божию и отвращении своем к язычникам выражает и псалмопевец, – и в Пс.15 выражает ее в таких словах, что в них слышится как бы ответ Давида на злобную, но бессильную насмешку врагов его, какую напоминает он в речи своей Саулу: «сыны человеческие изгнали меня ныне, чтобы не принадлежать мне к наследию Господа, говоря: ступай, служи богам чужим»⁵²⁴. Но это изгнание, как бы так отвечает на это псалмопевец, все-таки не изменило ни любви моей к Богу и привязанности к истинным чтителям Его, ни отвращения к идолам и нечестивым поклонникам их: «ненавижу почитателей суетных идолов»⁵²⁵. «Во святых, которые на земле, и в великих», т.е. верных почитателей Иеговы, которых Он благоволил возвеличить и возвысить в народ свой⁵²⁶, «все утешение мое. Пусть другие умножают идолов своих, бегут к богу чужому; я не возливаю им кровавых возлияния их и не положу имен их во уста мои. Господь есть моя доля наследия и чаши; Ты возносишь жребий мой»⁵²⁷. Подобным образом изъявление своего упования на Господа и Ему предоставления возмездия гонителям, встречающееся в каждом из рассматриваемых псалмов и высказываемое в более или менее сходных выражениях, в Пс. 34 доходит почти до совершенного тожества с словами Давида, которыми он в речи своей с Саулом призывает Господа стать судьей между ним и его гонителем. «Да рассудит Господь между мною и тобою, и да отомстит тебе Господь за меня. Господь да будет судьей и рассудит между мною и тобою. Он рассмотрит, разберет дело мое и спасет меня от руки твоей»⁵²⁸. Почти теми же словами молится и псалмопевец в Пс. 34, так что весь псалом таким образом представляет как бы их молитвенно-лирическое развитие: «Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною. Возьми щиты и латы, и восстань на помощь мне, скажи душе моей: «Я спасение твое!... Подвигнись, пробудись для суда моего, для тяжбы моей, Боже мой и Господи мой! Суди меня по правде Твоей и да не радуются обо мне враги мои»⁵²⁹.

Вполне соответствует характеру Давида и положению его во время Сауловых гонений и то обстоятельство, что почти все относимые нами к этому времени псалмы его, представляя собою скорбные, хотя, конечно, исполненные упования, молитвы к Богу о помощи и избавлении, вслед за излияниями скорби и мольбою, обыкновенно переходят к выражению полной уверенности в божественной помощи⁵³⁰ и даже в излиянии благодарности за избавление⁵³¹: потому что, как ни тяжки, как ни продолжительны были гонения Давида, как ни велики и многочисленны были опасности, каким он подвергался тогда, они не могли поколебать в гонимом праведнике его упования и преданности воле Божией, а с другой стороны и промысл Божий, подвергавший Давида такому испытанию, не переставал бодрствовать над ним, охраняя его в опасностях, и каждый раз, по-видимому, не оставалось никакой надежды на спасение от гонителя, неожиданно посылал ему избавление, претворяя плачь его в радость и вопль мольбы переменяя на зов хвалы и благодарности за избавление. Равн. обр. находит себе соответствующее положение в истории Давидовых гонений от Саула и кратко упоминаемый в 30 Пс. Случай божественного избавления псалмопевца от опасности в укрепленном городе: «Благословен Господь, что явил мне дивную милость Свою в укрепленном городе! В смятении моем я думал: отвержен я от очей Твоих; но Ты услышал голос молитвы моей, когда я воззвал к Тебе⁵³²». Гонимый Давид, после продолжительных скитаний по пустыням и укрывательства в лесу или в ущельях гор, когда уже внутренний голос начинал внушать ему опасение, что рано или поздно ему не избежать руки Саула⁵³³, по особенному покровительству Промысла Божия действительно нашел себе, наконец, безопасное убежище в Филистимском городе Секелаге⁵³⁴где и пребывал до смерти Сауловой⁵³⁵. Кроме того, многочисленность врагов окружающих псалмопевца, которые сравниваются с множеством волос на голове⁵³⁶; характер этих врагов, которые приближаются, как люди преданные миру и удовольствиям своего чрева⁵³⁷, хитрые льстецы, коварные клеветники⁵³⁸, жестокие и кровожадные притеснители народа⁵³⁹, как свирепые львы, готовые терзать свою невинную жертву⁵⁴⁰; продолжительность и тяжесть страданий гонения, неоднократно грозивших псалмопевцу смертью⁵⁴¹: – все это хорошо соответствует истории гонимого Давида, который в продолжении нескольких лет от множества врагов своих не находил себе безопасного убежища не только между своими соотечественниками, но и в необитаемых пустынях, и между иноземными народами. То придворные Саула преследуют его своими доносами, клеветами и злословием; то сам Саул с отрядом войска ищет его по всем пределам Израильским, а соотечественники Давида, частью из угодливости царю, частью из боязни его мщения, не смеют дать гонимому убежища; то Зифеи и вероломные жители Кеила хотят выдать его гонителю; то грозит ему опасность со стороны Филистимлян, которые узнают в нем ненавистного им победителя Голиафа. Характер гонителей живо напоминает развращенных придворных Саула, из личных своих нечистых расчетов, подобно Довгу, готовых на всякое предательство; равно как сражение их, то с тучными тельцами и буйволами⁵⁴², то с свирепыми и кровожадными львами, подобно представлению божественной защиты под образом неприступной горы или скалы, напоминает всегдашнее пребывание псалмопевца в пустынях, где паслись стада, в лесах, где обитали хищные звери, среди гор и скал, служивших ему убежищем от гонителя. Мы не утверждаем, чтобы жалобы порчу нравов и образ нечестивых особенно в слишком общих по содержанию Пс. 11, 13 и 35, заимствованы были исключительно из времени Саулова гонения; псалмы эти, подобно как и многие другие, могли произойти впоследствии, во время царствования Давида, и тогда, конечно, многие черты изображения могли быть приведены в них из позднейших наблюдений псалмопевца под современною ему порчею нравов, и особенно из времени Авессаломова восстания; но это еще нисколько не мешает им носить в себе и сходные черты из более раннего времени преследований от Саула. Может показаться странным, что в изображении врагов псалмопевца, нигде не выдается образ Саула, главного гонителя Давидова; так как и в Пс. 105 черты изображения врага⁵⁴³ скорее идут к Донгу или подобным ему врагам Давида из поданных Сауловых, нежели к самому царю Саулу. Но история отношений Давида к Саулу показывает также, что он всегда щадил своего гонителя, уважая в нем помазанника Божия, и главным образом вину своих преследований возлагал на недостойных подстрекателей его. В речи своей к Саулу Давид прежде всего упрекает его в том, что он слушает клеветы и доносы злых людей и, предоставляя свое отмщение в отношении к Саулу праведному суду Божию, только на этих последних изрекает проклятия Господа; зачем ты слушаешь речи людей, которые говорят: вот Давид умышляет зло на тебя? Господь да будет судьей и рассудит между мною и тобою⁵⁴⁴. И если Господь возбудил тебя против меня, то да будет это от тебя благовонною жертвою; если же сыны человеческие, то прокляты они пред Господом»⁵⁴⁵. С этой точки зрения ничего нет странного, а напротив, совершенно сообразно с историей и характером отношений Давида к Саулу, если он в псалмах своих не выставляет прямо своего гонителя, но выражает справедливое негодование только против злобных и коварных слуг Сауловых, и на них одних изрекает страшные проклятья, которые таким образом представляют лирическое развитие произнесенной на них клятвы в речи его к Саулу.

Замечательно, что все псалмы рассматриваемой нами группы очень сходны в содержании и даже в выражениях, как между собою, так и с 8-ю псалмами, которые историческими надписаниями приписываются различным обстоятельствам жизни Давида из времени его гонений от Саула: во всех одинаковое состояние невинно-гонимого; такие же изображения коварства и жестокости врагов, сравниваемых с тельцами, псами и кровожадными львами; те же образы ископания ямы, поставления сети или обуревания водами; те же выражения надежды на Бога-помощника и представление Его под образом горы или скалы; одинаковые призывания на врагов праведного мщения Божия, доходящие до страшных проклятий и проч. и проч. Такое сходство, с одной стороны, как обыкновенное, вероятное основание для заключения об одном писателе псалмов и сходных обстоятельствах происхождения; с другой – совпадение его с свидетельствами надписаний о действительном единстве писателя и исторических обстоятельств написания, в отношении к рассматриваемой группе псалмов может служить доказательством того, что показанное нами соотношение их содержания с характером и историей Давидовых гонений от Саула, не есть случайное и произвольное, но составляет естественное следствие действительного происхождения их из обстоятельств этого времени, и что все они на самом деле принадлежат одному писателю Давиду, которого именем надписываются.

Не мало впрочем сходства представляется в содержании этих псалмов с историей и молитвами пророка Иеремии, которого потому и думают многие⁵⁴⁶ признавать их писателем. Подобно псалмопевцу, пророк Иеремия, за свою ревность по Боге и богоугождении, и за свои смелые обличения современных пророков и нечестия, был предметом ненависти и преследований своих современников, терпел насмешки, ругательства, грубые и жестокие оскорбления и не раз подвергался даже опасности смерти. Всеми гонимый, не имея покровителей и защитников, многострадальный пророк, точно также как и псалмопевец, только в Боге находит утешение и подкрепление в своих страданиях, от Него ожидая праведного возмездия своим притеснителям, и в своих молитвах к Богу нередко буквально сходится с воплями и мольбами, какие особенно слышатся в псалмах 21, 30, 34, 68 и 108⁵⁴⁷. Но на это следует заметить, что сходство молитв Иеремии с рассматриваемыми псалмами, и тем более сходство исторических обстоятельств его жизни с положением псалмопевца, при совершенном отсутствии всяких других свидетельств, еще нисколько не доказывает, что писателем этих псалмов был Иеремия, а не Давид, также находившийся в подобном бедственном положении гонимого и в устах которого эти псалмы не менее уместны. Сходство положений производит одинаковое душевное настроение, причем позднейший страдалец естественно может молиться Богу словами подобного же ему страдальца предшествующего времени: отсюда происходит то, что много сходного с рассматриваемыми скорбными псалмами, кроме Иеремии, находим мы в книге Иова, и в изображении страждущего раба Иеговы у пророка Исаии, и даже в молитвах Ионы пророка; между тем как отсюда еще нисколько не следует, да и никто не выводил заключения, чтобы псалмы эти принадлежали писателю книги Иова, Исаии или Ионе⁵⁴⁸. Понятно отсюда, что если содержание псалмов представляет одинаковое сходство с историей нескольких лиц, то в решении вопроса о писателе их, следует отдать преимущественно тому, на стороне которого и внешнее свидетельство, каково напр. свидетельство надписаний. Но такое преимущество единственно на стороне Давида. Другое дело, если бы при внешнем свидетельстве о Давиде. Как о писателе, содержание псалмов представляло решительные несообразности с его временем, лицом и характером, которые все могли бы примириться только в другом историческом лице, напр. Иеремии. Но усилия отыскать такие несообразности оказываются несостоятельными, потому что даже самые главные из таких несообразностей, в которых думают полагать всю силу возражения против Давидова происхождения псалмов, – это замечаемые в Пс. 13⁵⁴⁹ и 68⁵⁵⁰ намеки на времена плена, – также как и в Пс. 50 (ст. 20–21)⁵⁵¹. Если не могут быть объясняемы, как литургические прибавки к Давидовым псалмам, сделанные во времена плена, то удобно устраняются вполне естественным предположением, что в обоих означенных местах псалмов образно высказываются молитвы к Богу. В первом – об освобождении истинного Израиля от господства нечестия, какое псалмопевец испытал на самом себе⁵⁵², во втором – об утверждении и устроении Сиона и вообще царства Иудейского, расслабленного и расстроенного в последнее время царствования Саулова, когда одни из городов много пострадали от неприятельских нападений, другие как Номва⁵⁵³ подверглись опустошению от самого Саула⁵⁵⁴. Другие две мнимые несообразности⁵⁵⁵ еще менее противоречат Давидову происхождению псалмов, таковы: а) высказываемые в Пс. 68:31–32, будто бы принадлежащая Иеремии⁵⁵⁶ мысль, что внешние, обрядовые жертвы, без внутренней сердечной жертвы послушания и преданности воле Божией, неугодны Богу: потому что такая мысль ясно была высказана уже Самуилом⁵⁵⁷ и вслед за тем встречается у Давида⁵⁵⁸ и современника его Асафа⁵⁵⁹, а потом с подробностью развивается у Ис.1:1 и дал., жившего задолго до Иеремии; и б) указание на элегический, свойственный будто бы Иеремии стиль этих псалмов, – что, как мы уже замечали, объясняется одинаковым положением и настроением Давида и Иеремии во время гонений, тем более что и вообще они оба представляют много духовного сродства в своих благородных, нежно-чувствительных, любящих душах. Если же замечают, что Иеремия мягкостью и нежностью превосходит Давида, то это скорее служит к подтверждению Давидова происхождения псалмов, потому что в проклятиях врагам гонителям псалмопевец доходит по местам до грубости и жесткости, какие не встречаются в писаниях Иеремии.

Есть правда, в рассматриваемых нами псалмах между многими сходными чертами и такие, которые не представляют полного соответствия с лицом Давида или со временем и обстоятельствами его гонений от Саула; но черты эти одинаково не подходят и к Иеремии, равно и ко всякому другому ветхозаветному лицу. Так напр. картина всеобщего нравственного повреждения в Пс. 13⁵⁶⁰ с ожиданием от Сиона избавления пленного Израиля, переходит далеко за пределы простого исторического изображения порчи нравов, усматриваемой Давидом в развращенной толпе гонителей, или Иеремией в большей части его современников, и, по изъяснению Апостола⁵⁶¹, есть пророческое созерцание поврежденного и плененного грехом рода человеческого, чающего искупления во Христе Спасителе. Равным образом, многие черты страданий псалмопевца, особенно в Пс. 21 и 68, лишь только в общем и несобственном смысле могут быть применены к гонимому Давиду⁵⁶², между тем как, по свидетельству Евангелистов, с буквальною точностью исполнились на Христе Спасителе и с живописною верностью изображают пред нами Его крестные страдания, – поругания Его воинами, разделяющими одежды Его и бросающими жребий о Его хитоне⁵⁶³, мучительное положение Распятого, растяжение членов обнаженного тела Его, томительную, палящую жажду⁵⁶⁴, для утоления которой мучители Его предлагают уксус, смешанный с желчью⁵⁶⁵, насмешки и ругательства проходящих, и особенно книжников и старейшин иудейских, высказываемые прямо словами псалмопевца⁵⁶⁶, которые в отношении к нему самому, очевидно, имеют только общее значение. Так точно и клятвы псалмопевца на врагов своих, имеющие в отношении к врагам Давида только общее значение молитвы об отмщении, буквально исполнились на Иуде предателе и на врагах Христовых⁵⁶⁷. На Христе Спасителе, в воскресении Его из мертвых, а не в Давиде получила буквальное исполнение свое и надежда псалмопевца на избавление его из самых уз смерти, из области тления⁵⁶⁸. Ко Христу Спасителю, и только к Нему, могут быть отнесены и те надежды, какие псалмопевец соединяет с своим избавлением, приписывая ему великое мировое значение, – каково обращение к Господу всех племен и народов, дотоле неведующих Его и устроение на земле одного вечного царства Божия⁵⁶⁹. Но все эти и другие встречаемые в псалмах черты несходства с историей Давида, имеющие полное отображение свое в одном Лице Христа Спасителя, нисколько не нарушают общей сообразности их с лицом Давида и указанными выше обстоятельствами его гонений от Саула, чтобы можно было усомниться в их происхождении от этого псалмопевца. Не должно опускать из виду, что муж по сердцу Божию, Давид, был прообразом Христа Спасителя и в своей жизни типически предизобразил Его уничижение и прославление, и в то же время был пророком, издалеча созерцавший тайны царства Мессии⁵⁷⁰. Но между образом и прообразуемым не может быть совершенного равенства или сходства во всех отношениях⁵⁷¹, а потому и Давид, в самом себе пророчески созерцая будущего Мессию, созерцает в Нем и такие состояния уничижения и прославления, какие лежат за пределами его собственной прообразовательной истории. Понятно, что где прообразуемое в духовном созерцании пророка переступает за пределы своего исторического прообраза, там уже нельзя искать полного соответствия его с этим последним; здесь уже кончается область исторической действительности и пророк от первоначального своего исторического типа, – будет ли это он сам или другое лицо и событие, – путем поэтической идеализации восходит в область чистых пророческих созерцаний. Так происходит и с Давидом. В пророческом созерцании с своими воплями он нисходит в глубину, лежащую за пределами его собственных страданий, и с своими надеждами восходит на высоту, которая недосягаема для высоты его собственной награды за страдания; его собственный, исторически-прообразовательный тип постепенно теряет свой исторический элемент и становится идеальным, а этот идеальный – пророческим. Но этот последний, как мы уже видели, нисколько не противоречит первому, а, проистекая из него, согласуется с ним в общем его значении и характере. С этой стороны пророческий элемент псалмов нисколько не мешает соответствию их с лицом Давида и историческими обстоятельствами его жизни; напротив того с помощью новозаветного откровения, указывающего нам исполнение пророчеств во Христе Спасителе, он становится для нас новым доказательством происхождения этих псалмов от Давида, которому они приписываются в надписаниях: так как новозаветные писатели, приводя пророческие места из этих (15, 68 и 108-го) и некоторых других псалмов (как 109-го и 2-го), прямо замечают, что они изречены были Давидом, или устами Давида Духом Божиим. Противник псалмов Давидовых думают ослабить это важное свидетельств тем предположением, что в Новом Завете имя Давида, приводимое при указаниях мест из псалмов, употребляется не в смысле писателя, а в общем значении Книги Псалмов, по преимущественному участию Давида в развитии псалмопении издавна называвшейся «Псалом» или "Книгой Псалмов Давидовых». Предположение это отчасти находит себе подтверждение в посл. к Евр.4:7, где Апостол под именем «Давида» цитирует место из 94-го псалма, без сомнения, позднейшего происхождения. Но в этом случае и самое выражение: εν Δαβίδ λεγων, показывает что, приводя место из 91-го Пс., именем Давида он называет не писателя псалма, а книгу, в которой этот псалом находится, без отношения к ее писателю, что совершенно равносильно выражению: говорящая в Давиде (ср. в нашем слав.: в Давидовом глаголе), т.е. в книге, называемой Давид ( ἐν βίβλῳ Δαβίδ или что тоже, – в Книге Псалмов (ἐν βίβλῳ ψαλμῶν) как в Деян.1:20⁵⁷². Между тем о других псалмах имя Давида в новозаветных писаний употребляется в таком грамматическом сочетании, что и не может быть понимаемо иначе, как в смысле указания писателя, каковы именно свидетельства книги Деяний о псалмах 68 и 108, о которых замечается, что они изречены Духом Святым устами Давида – διά στόματοϛ Δαβίδ,⁵⁷³ и о Пс. 15, о котором прямо сказано, что в нем говорит Давид – Δαβίδ λέγει⁵⁷⁴. В том и другом случае выражение, в каком поставляется имя Давида, не имеет ничего общего с выражением Евр.4:7 и не оставляет ни малейшего сомнения в том, что означенные в них псалмы – 15, 68 и 108 относимы были Апостолами к Давиду, именно как писателю. Если же о других псалмах рассмотренной нами группы мы не встречаем в Н. Завете таких же свидетельств о их Давидовом происхождении, то тесная связь их между собою в содержании, выражениях и пророческом значении, вместе с другими основаниями, достаточно ручается нам, что новозаветные свидетельства о некоторых из них имеют отношение и ко всем, – что они принадлежать одному и тому же писателю Давиду.

Другая, еще большая группа псалмов, надписанных именем Давида, напоминает своим содержанием обстоятельства, следовавшие за его падением, – покаяние его пред Богом и Божие наказание за грех, какое испытал он в восстании сына своего Авессалома. Что касается первого обстоятельства, то после 50-го псалма, который в самом надписании своем отмечается как памятник сокрушенного покаяния, принесенного Давидом Богу во грехе своем после обличения его пророком Нафаном, Св. Церковь из числа Давидовых псалмов издавна считала покаянным (Psalmi poenitentiales) псалмы: 6, 31, 37 и 142-й. Имелось ли при этом в виду их историческое отношение к покаянию Давида, подобно как такое отношение всегда признаваемо было за Пс. 50, мы не знаем; во всяком случае несомненно, что Церковь признавала за этими псалмами преимущественное приличие их состоянию кающихся⁵⁷⁵, хотя бы то и с целью практического их употребления; но, при сопоставлении их с псалмом 50-м и надписании именем Давида, и это уже дает некоторое право предполагает относительное соответствие их и состоянию кающегося Давида. В свою очередь содержание этих псалмов, с присовокуплением не упоминаемого между ними, но тем не менее заслуживающего с таким же правом занять место в ряду покаянных – Пс. 38-го, совершенно оправдывает такое предположение, представляя полное соответствие с характером и историей кающегося Давида. Изображение в Пс. 31 мучительного состояния грешника, снедаемого угрызениями совести, и чувства внутреннего мира и блаженства в сознании прощения грехов своих, получаемого чрез покаяние и сокрушенное исповедание их пред Богом, как нельзя более идет к Давиду, который, после своего грехопадения, около года отлагая свое покаяние, пока не был вызван к тому обличением пророка Нафана, собственным опытом изведал всю тяжесть состояния нераскаянного грешника; а получив от Бога прощение грехов, после принесения сердечного раскаяния, тем живее познал и восчувствовал высокую цену блаженного состояния внутреннего мира с Богом и с своей совестью⁵⁷⁶. Так свидетельствуют о писателе этого псалма и Апостол Павел, который, приводя в послании к Римлянам (4, 6–8) начальные слова его, замечает, что именно «Давид называет в них блаженным человека, которому Бог вменяет праведность». Потому, если не подлежит сомнению, что Пс. 50-й есть плод сердечного сокрушения Давида во грехах своих, после обличения его Нафаном пророком, то Пс. 31-й бесспорно составляет выражение чувства радости и благодарности пред Богом за получение прощения грехов. Такое соотношение псалмов подтверждается и тем еще, что в 50 Пс., испрашивая у Бога прощения грехов и возвращения внутреннего мира и радости духовной, кающийся псалмопевец дает обещание научить беззаконных путям Божиим (ст. 15), а в Пс. 31, по получении просимого, он действительно исполняет свое обещание, из собственного опыта предлагая грешникам урок не медлить покаянием и обращением своим к Господу⁵⁷⁷. Прочие покаянные псалмы – 6, 37, 38 и 142 – составляют собственно молитвы к Богу об избавлении от гонителей, в которых псалмопевец сознает праведное наказание Божие за грехи свои, и потому молит небесное милосердие о прощении и помиловании. Такие чувства псалмопевца очень идут к состоянию Давида, гонимого Авессаломом; почему, за исключением Пс. 6-го, во многом впрочем почти буквально сходного с 37-м, большая часть и древних и новых толкователей относили эти псалмы к Авессаломову восстанию⁵⁷⁸, почему также в надписании одного из этих псалмов, – 142-го, в греч переводе после имени Давида издавна, и, может быть, самими переводчиками сделана была объяснительная прибавка относительно времени происхождения псалма: «когда он (Давид) гоним был сыном своим Авессаломом⁵⁷⁹. После принесения раскаяния, Давиду хотя и было возвещено прощение от Бога, но тот же пророк объявил ему, что он все же должен будет понести за свой грех наказание, – что Бог воздвигнет против него зло из его собственного дома, возбудит врагов из среды ближних его и тайный грех его обнаружит пред всем Израилем⁵⁸⁰. Посему восстание Авессалома, когда большая часть близких доверенных людей и друзей Давида перешли на сторону мятежника, а недоброжелатели его, как Семей, не стеснялись уже злословить его, открыто заявляя о его тайных преступлениях, – все это как буквальное исполнение угрозе пророка, живо приводило ее на память Давиду, и возбуждая в нем сознание виновности своей пред Богом и заслуженности наказания, естественно должно было снова вызвать из души его покаянные вопли к милосердию Божию о прощении грехов и помиловании. – Отдельные мысли и выражения рассматриваемых псалмов также вполне соответствуют тогдашнему состоянию Давида, или напоминая собою те или другие обстоятельства этого времени, или же представляя как бы поэтический перифраз тех немногих слов Давида, какие сохранила до нас история. Выражение глубокой скорби и внутренних терзаний души в сознании всей тяжести заслуженного бегства⁵⁸¹, напоминают отчасти картину мучительного состояния грешника в Пс.31:3–4, становится вполне понятным в лице Давида, преступного отца, наказываемого за свой грех восстанием против него любимого его сына. С другой стороны и эта смиренная покорность карающему правосудию Божию, жалеющая грешника, оставленного искренними друзьями и преследуемого множеством коварных врагов⁵⁸², находит свой вполне соответствующий образ в Давиде, предательски ославленном его друзьями, гонимом собственным сыном его, когда он в сознании заслуженности своего наказания пред Богом, в смиренном и терпеливом молчании выслушивает злословия Семея, не позволяя окружающим себя наказать ругателя. «Я сознаю вину мою, сокрушаюсь о грехе моем», говорит псалмопевец Господу⁵⁸³. «Я стал нем и не открываю уст моих, потому что Ты соделал это⁵⁸⁴. Я как человек, который не слышит и не имеет в устах своих оправдания, ибо на Тебя, Господи, уповаю я, Ты услышишь⁵⁸⁵. Господи Боже мой⁵⁸⁶». В таких словах нельзя не узнать Давида, который безмолвно выслушивая злословия Семея, говорит своим слугам на их желание наказать дерзкого ругателя. Что мне и вам? Оставьте его, пусть он злословит; ибо Господь повелел ему злословить Давида… Может быть Господь призрит на уничижение мое, и воздаст мне Господь благостью за теперешнее его злословие⁵⁸⁷«. Вообще из числа этих псалмов, совершенно сходных между собою по содержанию и даже выражениям, только в Пс. 37, и то одна черта смущала некоторых толкователей, возбуждая сомнение в отношении его к Давиду, – это изображение страданий псалмопевца в ст. 8–12, сходное с изображением страданий праведного Иова⁵⁸⁸, дававшее потому повод предполагать в лице его какого-то страдальца, пораженного проказою⁵⁸⁹. Но очевидно, что сомнение и выводимое из него предположение основываются на неправильном, буквальном понимании некоторых выражений указанного места, между тем как в Священном Писании, и в частности в псалмах, слова: болезнь, язва, струпы и т.п. очень часто употребляются в переносном смысле для обозначения всякого рода страданий и скорбей⁵⁹⁰, и в настоящем месте, как видно из дальнейшего контекста речи, означают страдания от гонителей⁵⁹¹, увеличиваемые сознанием заслуженности их пред Богом, которое естественно вызывает еще мучительнейшие угрызения совести⁵⁹². Но все это, как видели мы, нисколько не противоречит, а вполне соответствует положению Давида во время гонения его от Авессалома⁵⁹³.

К этому же времени, кроме означенных покаянных псалмов, очень подходят по содержанию своему и многие другие из надписанных именем Давида, которые все вместе, при известном более или менее хронологическом расположении, можно назвать как бы лирическим изложением истории Авессаломова восстания. Одни из таких псалмов, как: 5, 10, 25, 40, 54, 57, 63, 139⁵⁹⁴, в отношении к самому началу истории Авессаломова восстания, именно, к возникновению и постепенному развитию заговора, представляют даже некоторые новые черты и особенности, которые впрочем нисколько не противоречат общему ее характеру, но, как кажется нам, значительно уясняют происхождение этого печального явления и отношения к нему Давида. Нужно заметить, что во 2 кн. Царств, где излагается история Авессаломова восстания, эта сторона его совсем опущена, и начало возмущения представляется слишком отрывочно, как-то вдруг, без всякой почти исторической завязки или подготовки фактов. Из обстоятельств, предшествовавших открытому восстанию, мы узнаем там только о старании Авессалома своею обходительностью и мнимым попечением о правосудии вкрасться в любовь и доверие народа, в тоже время возбудив в нем недоверие и нерасположение к отцу своему Давиду; но отсюда еще далеко до открытого восстания и переход к нему представляется совсем неясным. Каковы бы ни были усилия Авессалома приобрести себе любовь народную, но если в этом случае он действует один, без содействия многочисленных сообщников, как это представляет нам история; то остается непонятным, каким образом в непродолжительное время, не более 4-х лет⁵⁹⁵, притом же оставаясь неотлучно в Иерусалиме, мог он приобрести себе такую громадную популярность во всех концах царства Давидова, что по одному слову: «Авессалом воцарился», народ, оставляя еще недавно любимого царя своего, толпами стекается к мятежнику. Непонятно и то, каким образом сам Авессалом, после попыток расположить к себе народ, сделанных в одном только Иерусалиме, мог смело перейти к открытому восстанию против царя, с полною уверенностью, что сердце Израильтян уклонилось на его сторону и что жители Хеврона, древнейшего царственного города Давидова, куда он отправляется провозгласить себя царем, тотчас же не выдадут его отцу его Давиду, как дерзкого мятежника. Еще менее понятно, каким образом Ахитофел, – если, по буквальному смыслу исторического сказания 2 книги Царств, не допустить предварительного соглашения его с Авессаломом, – Ахитофел, еще недавний советник и друг Давида, по одному приглашению Авессалома, сделанному уже из Хеврона, мог, не колеблясь, оставить Давида, и принять участие в составленном против него заговоре? – как сам Авессалом, без предварительного соглашения с Ахитофелом, в такую важную для своего замысла минуту, каково пребывание его в Хевроне, решился обратиться к такому человеку, который, как ближайший доверенный советник и друг Давида, мог тотчас же расстроить весь созревший уже план мятежника и вместе с его жизнью положить конец его замыслам, и отчего Авессалом не предпочел в этом случае скорее обратиться к Иоаву, который и раньше являлся его заступником пред отцом его? Для разрешения таких недоумений необходимо предположить, что заговор против Давида составился не в Хевроне только, по буквальному выражению истории⁵⁹⁶, – потому что туда Авессалом прибыл уже объявить себя царем, и следовательно для исполнения совсем уже составленного плана, – но что такой заговор задолго до того веден был уже в Иерусалиме, что в нем принимала участие многочисленная партия недовольных Давидом сообщников Авессалома, которые в разных концах царства старались возбуждать народ против царя и располагать в пользу его мятежного сына, что наконец и Ахитофел давно уже стоял на стороне Авессалома и руководил его преступными замыслами. Но предполагая существование заговора против Давида в самом Иерусалиме, еще задолго до обнаружения его в Хевроне, мы встречаемся с недоумением, ужели оно могло укрыться от глубокой проницательности Давида, от которой несколько ранее того не скрылось тайное ходатайство Иоава за Авессалома⁵⁹⁷, и возможно ли, чтобы никто из довольно многочисленных верных слуг Давида также нисколько не подозревал почти на их глазах возраставших преступных замыслов мятежников, дабы заблаговременно известить о том царя своего? Внезапная перемена в отношениях Иоава к Авессалому, ничем не объясняемое в истории охлаждение его в прежнем своем сочувствии к этому последнему⁵⁹⁸, кажется нам, дает некоторое основание догадываться, что он рано понял преступные планы покровительствуемого им царского сына и, желая оставаться верным царю, отшатнулся от него, как от опасного государственного изменника. Но если эта догадка близка к истине и таким образом не невероятно, что и до царя доходили слухи о существовании против него заговора, то возникает новое недоумение, отчего Давид не принял надлежащих мер к благовременному обнаружению и подавлению его в самом начале, но допустил ему развиться до открытого восстания? – Все такие недоумения, возникающие при чтении повествования 2 кн. Царств о начале Авессаломова восстания разрешаются для нас, как скоро согласимся признать, что исчисленные выше псалмы действительно принадлежат Давиду, которому приписываются в надписаниях. Содержанием своим они очень идут к этой не совсем ясной в истории эпохе, и именно сходятся с теми предположениями, какие мы нашли необходимым допустить для ее разъяснения. Именно, они дают нам заключать, что заговор Авессалома, прежде обнаружения его в Хевроне, веден был тайно⁵⁹⁹ и тогда уже, когда Давид еще не видел необходимости удаляться из Иерусалима⁶⁰⁰, но еще с полною свободою пользовался милостью Господа – покланяться во святом доме Его⁶⁰¹. Мы видим также, что Давиду очень рано стали известны коварные замыслы врагов его, клонившиеся к низвержению установленного Богом правительства⁶⁰²; равно как давно было известно и то, что для достижения своих преступных целей враги его действовали клеветою и ласкательством⁶⁰³, стараясь возбуждать против него неудовольствие народа, а к себе привлекать его расположение; но сознавая правоту свою и совершенную свободу от несправедливо возводимых нареканий, и в то же время, с твердою верою в правосудие Божие, почти убежденный в безуспешности безумных предприятий⁶⁰⁴, он не предпринимает еще никаких мер против мятежников, кроме молитвы к Богу о защите и кроткого обличения и вразумления, какие находим мы в его песнях. В виду обвинений в жестокости⁶⁰⁵ и недостаточной заботливости о справедливости и правосудии, возводимых на него заговорщиками, он подвергает испытанию пред Богом и собственною совестью внутренние свои расположения и стремления, свою жизнь и деятельность, и это самоиспытание представляет ему, что он не уклонился от правого пути милости и истины и потому молит Господа – не дать ему погибнуть наравне с людьми, действительно заслуживающими такого рода обвинений, неправедными, мздоимцами и кровожадными злодеями⁶⁰⁶, но, вопреки несправедливым порицаниям врагов, руководствовал его в правде своей, которой он всегда старался следовать в своей жизни⁶⁰⁷. С другой стороны, обращаясь к своим обвинителям, хвалившимся своею любовью к истине и справедливости, он находит, что они сами именно заслуживают тех обвинений и порицаний, какими хотят поколебать народную к нему любовь и доверенность. «Подлинно-ли правду говорите вы, сильные, и справедливо судите, сыны человеческие?» – кротко обращается он к ним в 57-м Пс., как бы прямо отвечая на коварные слова Авессалома и, без сомнения, его сообщников к идущим на суд к царю, будто у царя нельзя найти справедливости и что только они одни могли бы быть достойными представителями безукоризненного правосудия⁶⁰⁸. И чтоб с одной стороны вразумить безумных, с другой – предостеречь народ от увлечения их мнимой любовью к истине и справедливости, далее он прямо разоблачает перед ними действительную низость их души и коварство их замыслов: «напротив»⁶⁰⁹, т.е. похваляясь мнимою заботливостью о правосудии, «беззакония составляете в сердце, кладете на весы злодеяния рук ваших на земле. С самого рождения отступили нечестивые; от утробы матерней заблуждают, говорят ложь…»⁶¹⁰. Далее Пс. 40-й представляет еще новую черту для пополнения и уяснения истории этого времени, именно, что развитию заговора много содействовала продолжительная болезнь Давида, без сомнения давшая Авессалому случай открыто разыграть пред народом роль рачительного и беспристрастного судьи, и тем еще больше вкрасться в его любовь и доверенность. Видно, что заговор тогда достиг уже громадных размеров, и, к увеличению скорби больного Давида, к партии заговорщиков пристал уже и его советник и мнимо преданный друг Ахитофел, прообраз новозаветного Иуды предателя⁶¹¹; но заговорщики не начинают открытого восстания, надеясь спокойно достигнуть своей цели со смертью больного царя. «Слово Велиара пришло на него⁶¹²; он слег; не встать ему более», – с злобною радостью мечтают заговорщики во время болезни Давида⁶¹³, и с притворным участием посещая больного, в то же время в развращенных душах своих с нетерпением ждут его смерти: «когда он умрет, и погибнет имя его (ст. 6–7)?». Между тем Давид, глубоко потрясенный дошедшими до него известиями о замыслах и намерениях заговорщиков, не теряет надежды, что Господь восставит его от одра болезни и даст ему возможность отмстить врагам своим: «Ты, Господи, помилуй меня и возставь меня, и я воздам им» (ст. 11 и дал.), говорит он в молитве своей к Богу⁶¹⁴. Молитва его была услышана и, вопреки злорадным ожиданиям врагов, он восстал от болезненного одра; но только у него не достало мужества и решимости воздать врагам своим, – силою подавить беззаконное их предприятие, прежде чем оно успело возрасти до открытого восстания. Сознание своей виновности пред Богом и заслуженности Его гнева и праведного наказания⁶¹⁵, которое, по предсказанию Нафана пророка, должно было возникнуть именно из его собственного дома, вместе с любовью к Авессалому, отнимало у него решимость энергически действовать против мятежников и побуждало с молчаливою покорностью Промыслу предоставить Его Божественному правосудию и милосердию исход на своих глазах созревшего заговора⁶¹⁶. Таким образом, он не только дает ему полную возможность созреть и развиться до открытого восстания, но даже не решается принять благовременно меры к собственной безопасности. Когда все уже было «кончено, предприятия обдуманы»⁶¹⁷ и ежеминутно готово было вспыхнуть пламя открытого мятежа, приближенные Давида советуют ему бежать в горы⁶¹⁸; но он отклоняет этот совет, утешаясь всевидящим оком Иеговы, праведного отмстителя нечестивых⁶¹⁹: «на Господа уповаю; для чего говорите душе моей: улетай на нашу гору, птичка? Ибо вот нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем⁶²⁰». Только с началом восстания он решается последовать предлагаемому совету⁶²¹, когда и сам с скорбью и страхом замечает обнаружение его в самой столице своей, Иерусалиме. Нечестивые «возводят на меня беззаконие, и преследуют меня с яростью», говорит он тогда в молитве своей к Богу; «Страх и трепет нашел на меня и ужас объял меня. И я сказал: кто бы дал мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы; далеко удалился бы я, и поселился бы в пустыне; ибо я вижу насилие и распри в городе; днем и ночью ходят они кругом по стенам его; злодеяния и бедствие посреди его. Посреди его пагуба; обман и коварство не сходят с улиц его».⁶²². С этим совершенно согласно и повествование истории, которая представляет нам Давида в таком же смущении и страхе, когда он, с получением известия о начале открытого восстания, решается бежать из столицы и, описывая самое бегство его, замечает, что он именно удалился в пустыню. «Встаньте, убежим», говорит он приближенным своим, «ибо не будет нам спасения от Авессалома; спешите, чтобы нам уйти, чтобы он не застиг нас и не захватил нас, и не навел на нас беды, и не истребил города мечем… И вышел царь и весь дом его за ним, и народ (из Иерусалима) … и пошел по дороге в пустыни»⁶²³.

Подобным образом и с дальнейшею историей Авессаломова восстания в псалмах, надписывающихся именем Давида, заключается не мало весьма близких соотношений, побуждающих видеть в них произведения этого именно псалмопевца, вызванные обстоятельствами со дня бегства его из Иерусалима до окончательного усмирения мятежников. Таковы следующие десять псалмов: 4:22, 24, 26, 27, 36, 60, 61, 85 и 140. По большей части это молитвы псалмопевца об избавлении его от множества злобных и коварных врагов, очень сходные как между собою, так и с выше рассмотренными псалмами 3 и 62, равно как и с покаянными: 6, 37, 38 и 142, из которых первые приписываются этому времени в самых надписаниях подлинника, а последние, по своему содержанию, с ясными намеками на ругательство Семея, издавна относимы были сюда и относятся многими толкователями. Только три из них разнятся от прочих по своей форме, каковы: 22-й изображающий пастырскую попечительность Господа в судьбе преследуемого врагами псалмопевца, 61 и особенно 36, составляющие поучительные уроки для всех верующих, извлеченные им из обстоятельств своего преследования и конечно гибельной участи своих гонителей. Но, не смотря на эту разность, во всех исчисленных псалмах, в изображении псалмопевца и особенностей его положения, находим черты совершенно сходные с лицом царя Давида и обстоятельствами вышеозначенного времени Авессаломова восстания. С большею или меньшею ясностью мы видим в лице псалмопевца – гонимого праведника, который сознает свою невинность пред гонителями⁶²⁴, но в то же время чувствует, что он привлек на себя гнев Божий тяжким своим преступлением⁶²⁵. И это не простой гонимый смертный, а человек прославленный и возвышенный⁶²⁶, но которого враги умыслили свергнуть с высоты и затмить славу его⁶²⁷; это человек, с судьбой которого связана судьба целого народа, помазанник Божий и царь Израилев⁶²⁸, которому открыт завет Господень, что потомство его будет обладать землей⁶²⁹ и царство его будет вечное⁶³⁰; но он оставлен теперь самыми близкими ему людьми⁶³¹, находится в изгнании, вдали от дома Божия, к которому так сильно стремится сердце его⁶³², от конца земли с глубокой скорбью взывает к Господу о помощи⁶³³ в удалении от Его жертвенника приносит Ему свою молитву вместо курения фимиама, и возношение рук своих вместо вечернего приношения⁶³⁴. Но в твердом уповании на Бога, который милостью Своею и прежде избавлял его от опасностей⁶³⁵, он терпеливо, с полною покорностью Промыслу переносит гонения от врагов своих⁶³⁶ и не боится многочисленных ополчений, с какими они выступили против него⁶³⁷. И Господь дивно хранит святого Своего; как заботливый пастырь печется о нем; в виду врагов его уготовляет ему трапезу⁶³⁸; среди самой крайней опасности ниспосылает ему помощь, утешение и подкрепление⁶³⁹, а врагов его, надеявшихся на преобладание, хищение, суетную человеческую силу, поражает, низлагает и обращает в ничто их коварные замыслы⁶⁴⁰.» Видел я, говорит псалмопевец, нечестивого грозного, расширявшегося, подобно укоренившемуся многоветвистому дереву; но он прошел, и вот нет его; ищу его и не нахожу»⁶⁴¹. Это ясный образ погибели Авессалома⁶⁴². Страшного, могущественного мятежника, который, казалось, почти успел уже захватить под свою власть все еврейское царство, как правосудие Божие внезапно ужасным образом исторгло его из среды живущих, не оставив ему потомства, чтобы сохранилась память имени его»⁶⁴³. Вообще все черты изображений псалмопевца, рассеянные в рассматриваемых псалмах, совершенно идут к лицу царя Давида и обстоятельствам истории Авессаломова восстания, и в своей совокупности представляют нам довольно полную и ясную картину его внутреннего состояния в означенное время, подобно как 2-я кн. Царств дает нам внешнее фактическое описание этого события. Это как бы две стороны одной и той же истории, – внутренняя психическая и внешняя фактическая, которые, нисколько не противоречат одна другой, а гармонически сходятся между собою, и – в первой мы находим указания, хотя и очень краткие и не везде довольно ясные, на те же факты, которые в последней излагаются в подробности, и, наоборот, встречаем там полное, подробное развитие внутренних душевных движений, чувств и желаний одного и того же героя истории, Давида, которые здесь, при внешнем изложении фактов, передаются слишком сжато, в отрывочных изречениях, или же совсем опускаются и только подразумеваются. Так история почти ничего не говорит нам ни о глубокой скорби, какая тогда наполняла душу Давида, ни о молитвах его к Богу, ограничиваясь только краткими замечаниями: «шел (он) и плакал»⁶⁴⁴, «взошел на вершину горы (Елеонской), где покланялся Богу» (ст. 32); молитву его против Ахитофела передает нам только в четырех словах: «Господи, разрушь совет Ахитофела» – (ст. 31): псалмы напротив представляют нам самый плач Давида и подробное излияние его скорбных молитвенных чувствований пред Богом. История лишь только однажды, и то в немногих словах, высказывает о желании Давида скорее возвратиться к дому Божию⁶⁴⁵; а рассматриваемые нами псалмы почти все проникнуты этим желанием, и оно составляет первый и главный предмет молитв его к Господу. В истории ни слова нет о благодарности Давида Богу и вообще о том, с какими чувствами он принимал в то время явления ему помощи божественной, хотя при этом она дает нам заметить, что в разрушении Ахитофелова совета и особенно в поражении многочисленного войска мятежников даже окружающие и современники Давида видели опыты особенной к нему милости Божией⁶⁴⁶: между псалмами находятся такие, которые, как 22, 27:6–9, 36, 61, восполняют этот пробел истории, представляя нам частью в молитвах, частью в поучительных уроках трогательное и высоко-назидательное изображение попечения Божия о гонимом праведнике и вполне достойное благочестивого царя Израилева выражение глубокой благодарности Господу за его чудное промышление. Правда, все указания рассматриваемых нами псалмов на исторические факты, к которым мы относим содержащиеся в них молитвы и благодарения Господу, слишком кратки и не настолько ясны и определены, чтоб устранялось всякое сомнение в действительности такого отношения; но они таковы же и в других вышеисчисленных сходных псалмах, которые относятся к обстоятельствам этого времени и надписаниями и древними церковными преданиями; притом же ведь они нисколько не выиграют в ясности и определенности, если мы вместе с представителями отрицательной критики без всяких других оснований, кроме одного случайного сходства, станем объяснять их о других событиях и приписывать эти псалмы другому времени и другим писателям. Сами по себе такие указания, конечно, не могут служить решительными, несомненными основаниями для определения писателей и времени происхождения псалмов; но мы и не думали выставлять их как такие основания. Мы имели в виду показать, что содержание рассмотренной группы псалмов нисколько не противоречит, а вполне согласно с одною из эпох царствования Давида, которому они приписываются в своих надписаниях, и таким образом нет оснований, вопреки свидетельству этих последних, приискивать для них каких-либо других писателей, – и полагаем, что сказанного нами для этой цели вполне достаточно.

Подобным образом другие псалмы из надписывающихся именем Давида представляют своим содержанием близкое соответствие военным подвигам этого псалмопевца, которыми так богато было его царствование. Так псалом 9-й, которого принадлежность Давиду не отрицает даже и Гитциг⁶⁴⁷, представляя соединение двух сродных между собою песней, – благодарственной по случаю славной победы над враждебными народами⁶⁴⁸ и просительной об избавлении от угнетений вторгнувшихся в землю Иеговы гордых и жестоких язычников⁶⁴⁹, – очень идет к обстоятельствам войны Давида с Сирийцами, во время которой он с своим войском на севере одерживает славные победы над врагами и расширяет пределы своего царства⁶⁵⁰, между тем как на юге в безоружную страну вторгаются хищные отряды Идумеев и производят страшное опустошение⁶⁵¹. При таком историческом положении становится понятным соединение в одном псалме торжественного гимна в начале с скорбно элегическою песнью в конце его. Правда, на основании такого различия в содержании, в еврейской Библии этот псалом разделен на два; но тесная связь их обоих во многих мыслях и выражениях⁶⁵² и даже во внешней форме построения, – так как во втором из них заметно одинаковое строфическое построение и продолжение того же алфавитного порядка, какой представляется в первом⁶⁵³, – а также и отсутствие надписаний в последнем, оправдывают соединение их в один псалом в переводе 70-ти, давая основание предполагать, что во всяком случае оба они близки один к другому по времени и обстоятельствам происхождения, и очень вероятно, что начатая Давидом благодарственная песнь Богу за дарованные ему победы в войне с Сирийцами прервана была печальным известием об опустошительном вторжении в беззащитные пределы его царства Идумеев и, прошедши сквозь призму возбужденных такою вестью скорбных чувствований, вслед за тем излилась из души священного поэта новою уже песнью, в которой, при сохранении прежней поэтической формы и тожестве мыслей и выражений веры в божественный Промысл о избранных Его, прежние светло-торжественные звуки радости и благодарности сменяются скорбно-молитвенными воплями о помощи. Псалом ни в первой, ни во второй своей части не называет определенно языческих врагов, – ни тех, которые уже были побеждены⁶⁵⁴, ни тех которые явились новыми угнетателями в земле Божией⁶⁵⁵; видно только, что все это происходило, когда Господь уже царствовал на Сионе⁶⁵⁶, т.е. по перенесении ковчега завета в Иерусалим⁶⁵⁷, что псалмопевец был муж испытанный скорбями и опасностями и на себе самом видевший спасающую руку Божию (ст. 14), и в то же время воинственный царь, одержавший славные победы над врагами народа Божия и разрушивший города неприятельские⁶⁵⁸, но еще не успевший довершить своих военных подвигов окончательным их поражением⁶⁵⁹, как новое угнетение еще более жестоких врагов постигает царство Божие⁶⁶⁰. Все это, кончено, не совсем ясно и определенно, но тем не менее очень подходит к указанным историческим обстоятельствам; тем более, что жалобы на оставление Господом и мольбы к Нему во второй половине псалма⁶⁶¹ звучат почти так же, как в происшедших при тех же обстоятельствах псалмах: принадлежащем Давиду же 59-м⁶⁶² и 43-м сынов Кореевых⁶⁶³, из коих первый самым надписанием своим⁶⁶⁴ приписывается ко времени идумейского нашествия⁶⁶⁵. Справедливо замечают⁶⁶⁶, что в изображении врагов во второй половине псалма мы видим слишком общий образ грубого жестокого нечестивца, притеснителя слабых, – образ обыкновенно употребляемый для изображения внутренних домашних врагов и нарушителей общественного спокойствия; но нельзя не признать, что тот же образ хорошо идет, и даже в первой же части псалма прилагается⁶⁶⁷ и к внешним врагам еврейского народа, неведующим Бога, гордым и надменным язычникам⁶⁶⁸, а тем более такой образ идет к Идумеям, которые по характеру своих хищнических набегов на израильскую землю, скорее походили на внутренних разбойников и грабителей, нежели на неприятельский народ, ведший более или менее правильные войны с Евреями. Подобные же изображения хищнических идумейских племен мы встречаем и в книге Иова⁶⁶⁹, а в настоящем случае и название этих угнетателей народа Божия язычниками в заключении псалма⁶⁷⁰, – точно так же, как называются враги его, о поражении которых говорится в первой половине псалма⁶⁷¹, – показывает уже, что общность изображения не мешает разуметь под ними внешних врагов Израиля, и именно Идумеев.

В свою очередь избавление от опасности, какою грозило Израилю внезапное нашествие Идумеев, с вероятностью можно считать поводом к написанию псалма 125-го⁶⁷², представляющего благодарственную песнь Богу за избавление израильского народа от восстания каких-то врагов, грозившего им неминуемою гибелью. Враги Израиля, о восстании которых говорится в этом псалме, так же как и в рассмотренном 9 псалме. Не называются по имени; но за то образы, под которыми представляется их восстание, и описание опасности, грозившей при этом Израилю, решительно сходятся с обстоятельствами нашествия Идумеев. Занятые войною с Сирийцами, Израильтяне опрометчиво сосредоточили все свои войска исключительно на севере, оставив южные пределы свои совершенно беззащитными. При таком положении вторжение идумейских орд с юга, внезапно застигнувшее их, как неожиданное наводнение, угрожало не только опустошением их стране, но даже самому войску их поражением и истреблением. Увлекшиеся своими победами, Израильтяне неожиданно оказались теперь в положении птички, неосторожно попавшейся в сеть, будучи с обеих сторон окружены врагами, которые, если бы на то была воля Божия, при взаимном согласии и правильном ведении войны, могли бы истребить всю их армию, отрезать ей всякую возможность отступления. Поэтому, избавившись от грозившей опасности, Израильтяне справедливо должны были сказать: «если бы не было Господа с нами, когда восстали на нас человеки: то живых поглотили бы они нас; потопили бы нас воды, покрыли бы душу нашу воды бурные. Благословен Господь, что не отдал нас на растерзание зубам их. Душа наша избавилась, как птичка от сети ловящих; сеть расторгнута, и мы избавились (ст. 2–7)». Такое сходство содержания псалма с обстоятельствами вторжения Идумеев, при отсутствии других прямых указания на это событие, если и не исключает возможности происхождения его и при другом подобном же вторжении врагов, каких вообще немало было в Давидово царствование⁶⁷³; то во всяком случае прямо показывает, что в содержании псалма нет оснований сомневаться в действительности написания его царем Давидом, которому он приписывается в надписании в еврейском тексте, в халдейском переводе, у бл. Иеронима и в некоторых латинских кодексах⁶⁷⁴. За Давидово же происхождение ручается и живой сильный язык псалма, исполненный любимыми образами и выражениями сладкого певца Израилева⁶⁷⁵. Что же касается положения его в Псалтири между песнями степеней, из которых значительная часть после-пленного происхождения, то оно объясняется простым лишь благочестивым употреблением его во время и после возвращения из плена, когда Господь снова даровал Израилю избавление от опасности погибнуть в плену и избавил его от многочисленных бедствий, встречавших его в опустошенном отечестве, и таким образом нисколько не мешает признавать писателем его Давида царя, как это показывает и самое сопоставление надписаний תוֹלעֲמַּֽחַ רָיִשִׁ и דוִֹדָלְ и в еврейском тексте и в вышеупомянутых древних переводах. Такого же в сущности взгляда на этот предмет держались и древние толкователи из отцов и учителей Церкви: св. И. Златоуст, бл. Феодорит, Иларий, которые согласно признавали, что 123-й псалом принадлежит Давиду, но только, в объяснение положения его между песнями степеней и главным образом соответствия его состоянию возвратившихся из плена, прибавляли, что он есть пророчество Давида о возвращении Иудеев из плена и обстоятельствах первого пребывания их в своем опустошенном отечестве, – что впрочем нисколько не исключает указанного нами исторического смысла и прямого отношения псалма ко временам Давидовым: так как пред взором пророков нередко образы настоящего служили прообразом отдаленного будущего⁶⁷⁶.

Гораздо яснее отношение к войнам Давида в другой паре рядом стоящих и сходных между собою псалмов 19 и 20. Это – молитвы народа к Богу за царя своего, просительная пред отправлением его на войну и благодарственная по возвращении с победы. В обоих псалмах ясно выступает образ славного и могущественного царя⁶⁷⁷, победителя⁶⁷⁸, господствующего над народом Божиим, когда Иегова имел святилище свое на Сионе (19:3), возлюбленного Его помазанника (19:7), удостоившегося получить обетование вечного царства (20:5,7): – образ ясно представляющий нам царя Давида, которого имя стоит в надписаниях псалмов; а враги этого царя представляются как воинственный народ, владеющий конницею и вооруженными колесницами (19:8–9), каковы во времена Давида были Сирийцы, в войне с которыми он, по свидетельству истории, однажды взял тысячу колесниц и семь тысяч всадников и 20 тысяч пехоты⁶⁷⁹, в другой раз истребил семь сот колесниц и 40 тысяч всадников⁶⁸⁰. К Аммонитско-Сирийской войне буквально подходят и другие частнейшие образы псалма 20-го, как-то: упоминаемое в ст. 4 возложение на голову царя-победителя венца из дорогих камней и в ст. 10 изображение погибели врагов под образом сожжения в разженной печи. История повествует нам, что Давид по взятии Раввы Аммонитской «взял венец царя Аммонитского с головы его, а в нем было золота талант и драгоценные камни и возложил его на свою голову: а народ, бывший в городе, вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, и бросил их в обжигательные печи. Так поступил (Давид) и со всеми городами Аммонитскими»⁶⁸¹. Все это делает вероятным, что рассматриваемые псалмы относятся ко времени Аммонистко-Сирийской войны, и составлены – один пред отправлением на сражение, другой по возвращении с победы⁶⁸². Обыкновенно только сомневаются в том, чтобы сам царь Давид мог составить такие молитвы народа за царя, о котором везде говорится в третьем лице, и потому охотнее думают относить написание их к какому-либо неизвестному нам современнику Давидову⁶⁸³. Но ужели же царь не может от лица народа составить церковной молитвы о благополучном управлении своего царства? И кто же всего скорее мог являться истолкователем чувствований народа Божия, как не Давид, который всегда жил в народе и с народом, с любовью входил в его состояние, заботился о его потребностях и всегда служил ему поэтическим даром своим? И в других своих псалмах Давид позволяет себе иногда говорить о самом себе в третьем лице⁶⁸⁴; таким образом, изложена почти вся его благодарственная молитва к Богу по получении обетования, имеющая много сходного с 20 псалмом⁶⁸⁵; таким же образом, как мы увидим далее, написана и молитва Соломона (Пс. 71): почему же не допустить, что и в этих псалмах от лица народа говорит сам же Давид, как то дают нам заключать их надписания?

Та же, может быть, Аммонистко-Сирийская война, или точнее победа Давида над Аммонитянами и торжественное возвращение победителей в Иерусалим в предшествии ковчега завета, послужила историческим поводом к написанию псалма 67-го, в типическо-пророчественном смысле представляющего победный гимн восходящему на небеса победителю греха и смерти Христу Спасителю⁶⁸⁶. Новейшие толкователи-рационалисты, полагающие своею задачею, вопреки свидетельству надписаний, отрицать существование псалмов Давидовых, опровергая один другого, относят происхождение его к различным временам еврейской истории от Соломона до Маккавеев⁶⁸⁷; но уже указание на то, что после воспеваемой здесь славной победы над могущественными врагами, в полученной от них богатой добыче принимают участие и противящиеся тому, чтобы Господь обитал на Сионе (ст. 19)⁶⁸⁸, переносит нас во времена близкие к завоеванию Сионской крепости от Иевусеев, из которых, конечно, многие, как Орна, или другие иноземцы, сделались потом верными подданными и храбрыми воинами Давида⁶⁸⁹, и к перенесению ковчега завета из Кириаф-Иарима в Иерусалим, что неохотно приняли сочувствовавшие Сауловой династии колена дома Иосифова⁶⁹⁰, которые между тем принимают потом участие в победоносных войнах Давида и получаемой при них добыче. Кроме того, торжественное шествие с ковчегом завета в Иерусалим (ст. 19, 25–30), напомнившее псалмопевцу чудную историю шествий Господа в своем народе и с народом от горы Синай до того времени, когда Он нашел себе место постоянного обитания на св. горе Сионской (ст. 2–17), между тем как после плена возвратившиеся в отечество Иудеи не имели уже у себя этой национальной святыни⁶⁹¹; участие в религиозно-победном торжестве всего Израиля, еще в полном составе колен своих (ст. 25–28), тогда как после разделения царства никогда все колена не присутствовали вместе при богослужении, не исключая и времени Езекии, когда лишь только некоторые из колена Асирова, Манасиина и Завулонова согласились принять участие в праздновании Пасхи в Иерусалиме⁶⁹², после же плена не могло быть и речи о коленах прежнего царства Израиля, из которых возвратились лишь отдельные лица; изображение Израиля воинственным и победоносным народом (ст. 18–24), показывающее, что он еще не испытал тогда внутренних и внешних политических потрясений, какими так обильна его история со времени разделения царства; наименование Египта, как представителя мирового владычества (ст. 31–32), свидетельствующее, что во времена псалмопевца еще не могло быть могущественных азиатских царств – Ассирийского и Вавилонского; – все это вместе достаточно показывает, как произвольны и несообразны с содержанием 67-го псалма различные мнения о времени его происхождения, неоснованные на свидетельстве надписания, и как напротив все черты его хорошо согласуются с временем Давида, которому надписание приписывает его, как писателю. Мы не утверждаем, что именно победа над Аммонитянами, а не другая из многочисленных побед Давидовых, могла послужить поводом к написанию этого псалма; заметим только, что лишь в повествовании об одной Аммонитской войне упоминается о пребывании в шатрах ковчега Божия⁶⁹³, с которым, по описанию в псалме, возвращаются победители, хотя вообще нельзя отрицать возможности того, что ковчег завета носим был и в другие важные походы Давидовы. Во всяком случае, нет основания заподозривать Давидово происхождение 67-го псалма, и надобно согласиться, что мы имеем в нем торжественный, победный гимн на случай возвращения победителей с ковчегом завета в Иерусалим после одной из славных побед Давидовых⁶⁹⁴.

Есть также несколько псалмов с именем Давида, в содержании которых заметно отношение к обстоятельствам перенесения ковчега завета в Иерусалим в новоустроенную скинию Сионскую и к учрежденному в ней богослужению. Существование такого рода песней Давидовых естественно предполагать уже по самому образу перенесения ковчега завета, совершавшегося с музыкою и пением, равно как и потому, что вслед затем музыка и пение введены были в состав постоянного богослужения, так что, судя по этим обстоятельствам, казалось бы даже, что мы имеем в псалтири слишком мало песней, прямо относящихся к религиозным празденствам царствования Давидова, если бы только этот недостаток не восполнялся песнями общего религиозно-нравственного содержания и другими составленными при различных исторических обстоятельствах, с приспособлением для общенародного религиозного употребления. Более ясные отношения к перенесению ковчега завета в Иерусалим выступают в содержании псалмов 100-го, 23 и 14-го. Первый из них, как можно полагать, воспет был еще пред перенесением ковчега из дома Аведдарова, последние два – на самое его перенесение в скинию Сионскую⁶⁹⁵. Известно, что предпринятое Давидом перенесение ковчега завета из Кириаф-иарима в Иерусалим в первый раз прервано было неожиданным поражением Озы, неосторожно и, конечно, без должного благоговения прикоснувшегося к святыни Господней. Опечаленный и устрашенный таким несчастным событием, Давид не решается везти далее ковчег завета в свою столицу и оставляет его на пути в доме Аведара Гефянина. Однако такое положение святыни Господней не давало сна очам Давида и веждям его дремания⁶⁹⁶. «Как войти ко мне ковчегу Господню», говорит он в смиренном сознании своего недостоинства пред Святейшим Господом; но удерживаемый страхом от перенесения Его святого ковчега в Иерусалим, в то же время сгорает нетерпением скорее увидеть в своем городе этот видимый образ невидимого присутствия Господа. В Пс. 100 мы видим, как он с томительною тоской спрашивает Господа: «когда Ты придешь ко мне» (ст. 2)⁶⁹⁷, т.е. когда Ты позволишь перенести Твой святой ковчег завета в мой царственный город и сделаешь его Своим святым городом? (ср. ст. 8) и – успокоенный известием, что благословение Божие почило над домом Аведдара за его любовь к святому ковчегу Божию, решаясь снова приступить к перенесению его в Иерусалим, он дает в этом псалме твердый обет очистить и освятить себя и свой город к достойному принятию Господа, украсить себя всеми царственными добродетелями милости, правосудия и совершенной чистоты и непорочности, и уничтожить всех злых в Иерусалиме, чтобы сделать его угодным Господу жилищем святыни Его. Сообразно с таким обетом, чтобы достигнуть очищения и освящения своего царственного города в достойное жилище Господа, в псалмах 14 и 23 он старается внушить всем Израильтянам, что для достойного восхождения на гору Сионскую, вместе с ковчегом завета, и для поклонения Господу в новоустроенной скинии, равно как и для самого пребывания в Иерусалиме, который с перенесением в него святыни Господней становится жилищем Господа, нужно стараться удерживать себя от всякого порока и нечестия, и стремиться к добродетели и нравственному совершенству. «Кто взойдет на гору Господню? И кто станет на святом мест Его⁶⁹⁸? Господи, кто может пребывать в скинии Твоей? Кто может обитать на святой горе Твоей (Пс.14:1)? – спрашивает псалмопевец, и в ответе его слышится тот же голос царственного пророка, который в Пс. 100 дает Господу обет чистоты и непорочности: «тот, кто поступает непорочно, чистосердечно, справедливо, не делает ближнему зла ни словом, ни делом, тверд и верен в словах, чист и безкорыстен в поступках, кто благоговеет пред именем Господа и уважает боящихся Его»⁶⁹⁹. Как вопросы, указывающие на восхождение на гору Господню и всего более уместные при начале, или при первом установлении новых отношений к национальной святыне, так и ответы, совершенно сходные с приведенным выше обетом царственного псалмопевца, в ожидании им пришествия Господа, – дают уже вероятные основания предполагать, что оба эти псалма назначены были для пения при шествии на гору Сионскую с ковчегом завета и освящении царственного города Давидова его вступлением в святое жилище Господа⁷⁰⁰. Еще яснее показывает это следующее далее в Пс. 23 обращение к воротам Сионской крепости с требованием поднять верхи свои, чтобы открыть и расширить вход для вступления царя славы, Господа воинств, как любил называть Господа царь Давид, Его силою одержавший множество побед над врагами Израиля и прославивший царство свое⁷⁰¹. Такое обращение, выражающее сознание псалмопевца, что врата Сиона, справедливо называемые им вечными, – так как происхождение их теряется в глубокой древности, может быть еще времен Мелхиседека, – слишком низки и тесны, пред величием вступающего в них Господа, естественно и уместно при первом вступлении в них Господа, а не тогда, когда бы Он и раньше того входил ими; точно так же, как и Соломон подобное же сознание крайней ограниченности и ничтожества его храма для вездесущего и всенаполняющего собою Бога, было высказано не позже, как при посвящении его в жилище Божие⁷⁰². Даже двукратное повторение обращения к воротам, так же как и повторение вопроса. Кто сей царь славы? – и ответа: «Господь сильный в брани, Господь воинств», имеющие, конечно, целью возбудить в народе особенное внимание и благоговение к вступающей на Сион святыне, всего более приличествует первому перенесению ковчега завета на Сион, после того как он до того времени долго находился в пренебрежении и забвении⁷⁰³. Словом, все в рассматриваемых нами псалмах прекрасно идет к совершенному Давидом перенесения ковчега завета в новоустроенную им Сионскую скинию в Иерусалиме, и все таким образом убеждает, что не напрасно носят они Давидово имя в своих надписаниях. Древние отцы и учители церкви, согласно признавая Давидово происхождение этих псалмов, 14 и 23-й из них обыкновенно объясняли в смысле таинственном, – о вознесении Христа Спасителя на небо и восхождении верующих в Него в духовный Иерусалим в обителях Отца небесного⁷⁰⁴; но этот таинственный смысл нисколько не отрицает, но предполагает собою указанный нами смысл исторический: потому что в Ветхом Завете, служившем сенью грядущих благ⁷⁰⁵, богопросвещенные мужи обыкновенно в настоящих событиях своей истории усматривали будущее, и в видимом и чувственном созерцали невидимое, духовное. Так и здесь вдохновенный псалмопевец в горе Сионской созерцает небо, в возносимом на гору ковчег завета – грядущего на небеса прославленного победителя смерти Господа, в восходящих с ковчегом на гору – спасаемых во Христе верующих в Него, в хоре певцов, сретающих ковчег в воротах Сиона пением: «кто сей царь славы», – лики небесных воинств, сретающих возносящегося на небеса Господа⁷⁰⁶: словом, в основе пророческих созерцаний псалмопевца везде лежит историческое событие перенесения ковчега завета в Сионскую скинию, которое и следует признавать поводом к написанию этих песней.

Очень вероятно также, что обстоятельства, сопровождавшие перенесение ковчега завета, именно упреки Мелхолы Давиду, будто он унизил свое царское достоинство, позволив себе скакать пред ковчегом и притом в короткой, не царской одежде, послужили для Давида поводом к написанию псалма 130-го. Эта краткая песнь, представляющая выражение смиренного сознания своего недостоинства пред Господом и тихой преданности Его благому Промыслу, составляет как бы перифраз ответа Давидова на упреки Мелхолы. «Как отличился сегодня царь Израилев, обнажившись пред глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-либо пустой человек»! говорила Мелхола. В ответ на это Давид высказывает ей, что пред Господом достоинство и слава не в гордом самовозвышении пред низшими себя людьми, но в смиренном сознании своего недостоинства пред Ним и в самоуничижении; ибо Господь унижает гордых и надменных, как унизил отца ее Саула, и возвышает смиренных, как и возвысил его, поставив вождем народа Своего, Израиля; потому он не ищет иной чести пред Господом, кроме той, которая состоит в смирении и унижении себя в глазах своих, чтобы не надмеваться и пред последним из рабов своих. «Пред Господом играть и плясать буду. И я еще больше уничижусь и сделаюсь еще ничтожнее в глазах моих, и со служанками, о которых ты говоришь, – с ними я буду славен» (2Цар.6:20–22). Тоже самое, хотя и другими словами, в Пс. 130 исповедует псалмопевец пред Господом, преподавая урок подражания народу своему Израилю: «Господи! Не надмевается сердце мое и не возносятся очи мои, и я не вхожу в великое и в то, что выше меня. Истинно, я покоен и тих душою моею, как отнятое от груди дитя подле матери своей, как дитя, отнятое от груди, душа моя во мне⁷⁰⁷» (ст.1–2), т.е. в смиренной и всецелой преданности Господу и в чувстве общения с Ним находит полное свое довольство и не знает мучительных стремлений самолюбия и честолюбия, которые испытывают люди гордые и надменные. Те же чувства смиренного упования и преданности Господу внушает он к народу своему, Израилю, предостерегая его от гордого самомнения, в сознании своего собственного призвания или своего могущества и славы пред другими народами: «Да уповает Израиль на Господа, отныне и во век» (ст. 3). – Впрочем надобно заметить, что указанные обстоятельства представляют не единственный случай в жизни Давида, который мог послужить ему поводом к написанию рассматриваемого псалма. Глубокое смирение и безусловная покорность водительству Промысла составляют постоянную отличительную черту в характере Давида. Помазанный на царство пророком Самуилом. Он не стремится к своему возвышению, и видимо возвышаемый Господом, не домогается престола, но терпеливо проходит долгий путь глубокого унижения, пока рука Божия не возводит его к высокому его предназначению. И на высоте своего царского величия, принимая обетование вечного царства в роде своем, он смиренно сознает свое недостоинство пред Господом; славный победитель многочисленных и сильных врагов еврейского народа, он смиренно и с покорностью выслушивает обличения своих человеческих слабостей со стороны посланников Божиих, сознает свои грехи и не стыдится открыто исповедывать их пред Господом; грозный каратель преступлений, он безнаказанно позволяет Семею злословить себя в присутствии народа и щадит самых злобных врагов своих, признавая в них орудие карающего правосудия Божия за свои собственные преступления. Естественно при этом каждый опыт новых милостей Божиих служил для Давида достаточным побуждением к исповеданию своего недостоинства, смирения и преданности воле Божией. Но кроме того, не смотря на свое всегдашнее смирение, Давид неоднократно слышал несправедливые обвинения и укоризны в гордости, надменности и властолюбия, даже со стороны собственных братьев своих⁷⁰⁸, особенно же со стороны Саула и многочисленных его приверженцев⁷⁰⁹. Каждое из таких обвинений могло представлять новое побуждение исповедать пред Господом, что сердце его далеко от всякого высокомерия и надменности, и что он невинен в тех властолюбивых притязаниях, какие несправедливо приписывают ему⁷¹⁰. Вообще, в жизни Давида не мало было обстоятельств, которые делают совершенно естественным в устах его такое исповедание своего смирения и преданности воле Божией, какое мы имеем в Пс. 130, и если не упреки Мелхолы послужили действительным поводом к его написанию, то во всяком случае нельзя отрицать принадлежности его Давиду, которому приписывается он в еврейском тексте. Этому нисколько не мешает положение его между песнями степеней, в числе которых действительно есть песни, составленные во время или вскоре после плена Вавилонского, и которые вообще по своему употреблению относятся к после-пленному периоду⁷¹¹. Основанием для преимущественного употребления его после плена могло послужить преподаваемое в заключении его наставление Израилю уповать на Господа, весьма уместное при тогдашнем печальном положении Израиля в опустошенном отечестве, когда упование на милость Божию служило ему единственным утешением и укреплением; но тоже наставление, преподаваемое в псалме в предостережение от увлечений гордости и высокомерия напротив показывает, что он есть произведение не печальных времен после плена, которые сами собой внушали Израилю смирение, но времени счастливого и цветущего его состояния, каково особенно время блистательных побед Давидова царствования, когда действительно могла представляться опасность подобных увлечений, которой, как известно, не избежал и сам Давид⁷¹². Нужно ли после всего этого отрицать указываемое надписанием Давидово происхождение 130-го псалма, чтобы вместо того отнести его к неизвестному писателю несообразного с его содержанием времени после плена или тем более времени Маккавеев, как того хотят его толкователи-рационалисты?⁷¹³

Близки, кажется, своим происхождением ко времени же перенесения ковчега завета в Иерусалим и псалмы 121 и 132, надписывающиеся в еврейском тексте именем Давида⁷¹⁴. Подобно 130-му, оба они поставлены в числе песней степеней, и неудивительно. По своему содержанию, представляющему выражение горячей любви псалмопевца к св. городу Иерусалиму, и к совершающимся в нем всенародным праздничным собраниям, псалмы эти очень естественно могли сделаться любимыми песнями, как возвращавшихся из плена Иудеев, так и путешествовавших в Иерусалим в три годовые праздника, почему и были внесены в состав образовавшегося со времен сборника песней, употреблявшихся при таких случаях. Но понятно, что такое употребление их и положение вместе с песнями после-пленного происхождения еще не составляет доказательства, что они и написаны были не ранее этого времени, подобно как в нашем богослужении употребление древнейших песней на ряду с позднейшими нисколько не унижает древности первых в глазах беспристрастного историка. Содержание их еще лучше идет ко времени Давида, которому они приписываются в еврейском тексте, между тем как многие черты, особенно в Пс. 121, несообразны с временем после плена Вавилонского. Описание Иерусалима, как великолепно устроенного, укрепленного и украшенного дворцами города⁷¹⁵, представление израильского народа, еще в разделении на колена восходящего по закону Израилеву в Иерусалим славить имя Господне⁷¹⁶, упоминание о престоле дома Давидова⁷¹⁷ и полном благословения и мира пребывании Господа на Сионе⁷¹⁸: – все это вполне идет ко времени Давида и представляется анахронизмом после плена Вавилонского, когда Иерусалим стоял в развалинах, престол Давидов оставался праздным, когда весь возвратившийся Израиль⁷¹⁹ состоял лишь из остатков двух колен Иудина и Вениаминова⁷²⁰ с присоединением к ним священников и левитов и разве только отдельных лиц из 10 колен бывшего царства Израильского, а история пребывания возвратившихся в своем отечестве представляла печальную картину внутреннего неустройства и несогласия и почти беспрерывных притеснений и опасностей со стороны внешних врагов. Чтобы устранить такую несообразность защитники после-пленного происхождения этих псалмов прибегают к предположению, что псалмопевец, обрадованный позволением возвратиться из плена в отечество, или быть может уже после возвращения, при виде восходящих в Иерусалим к какому-либо празднику многочисленных поклонников, переносится мыслью к прошедшим временам славы Иерусалима, когда в нем стоял царственный престол дома Давидова и когда действительно стекались в него все колена еще единого нераздельного царства Израилева⁷²¹. Но подобное объяснение не имеет вероятности, так как изображение Иерусалима и восходящих в него колен Израилевых до того живо и картинно, что требует предположить в писателе псалма очевидца, а не человека, отделенного веками от изображаемой действительности. Конечно, можно предположить, что писатель его был человек, переживший пленение Вавилонское и в молодые годы свои видевший Иерусалим в прежнем его величии⁷²²; но во всяком случае не мог уже видеть восхождение колен Израилевых, которое прекратилось со времени разделения царства Еврейского⁷²³, почти за 4 века до плена, и, за исключением малоуспешной попытки Езекии⁷²⁴, никогда не восстановлялось более. А стих 7-й совершенно устраняет и такое предположение, показывая, что Иерусалим не в воспоминании только псалмопевца, но в настоящей своей действительности представлялся ему укрепленным и украшенным дворцами городом: вы противном случае мог ли бы он выразить свое благожелание Иерусалиму в такой форме: «да будет мир в стенах твоих, благоденствие в чертогах твоих», когда бы ни стены, ни чертоги не существовали, а только рисовались в его воображении? Не гораздо ли естественнее и сообразнее с действительностью⁷²⁵ было бы возвратившемуся или возвращавшемуся пленнику, вспоминая о прежнем великолепии и укреплении Иерусалима, желать своей разоренной столице скорейшего ограждения и украшения чертогами?⁷²⁶ Да и самый радостно-торжественный тон псалмов не соответствует воспоминанию о прежнем величии Иерусалима при настоящем его печальном положении. Воспоминание о великолепии первого храма Соломонова при закладке второго храма, как и представление настоящих бедствий опустошенного Иерусалима, одинаково вызывали у Иудеев слезы и вопли⁷²⁷: не иные, нам кажется, должны бы быть и чувства псалмопевца при воспоминании о прежнем великолепии Иерусалима. Правда, находят в тех же псалмах и некоторые несообразности с происхождением их от Давида, но несообразности только мнимые, кажущиеся, которые легко устраняются при внимательном рассмотрении содержания псалмов и сличении их с историей и другими писаниями Давида. Так не представляет ничего несообразного с лицом Давида, как писателя, если во 2 ст. Пс. 121-го псалмопевец представляет себя в числе богомольцев, пришедших в Иерусалим для поклонения; так как псалом этот, подобно некоторым другим псалмам Давида⁷²⁸, воспет им для народа и от лица народа, с сонмом которого впрочем и сам он восходил в свой столичный город при перенесении ковчега завета⁷²⁹ и, без сомнения, нередко ходил в дом Божий для поклонения Господу, особенно во дни великих праздников⁷³⁰. Народным же характером песни объясняется и то, что в ст. 5 того же псалма говорится в 3-м лице о престолах дома Давидова731. Что же касается самого выражения: «дом Давидов», то оно нисколько не странно в устах Давида, так как он на самом деле основал новый царственный дом вместо дома Саулова⁷³², чего, конечно, он не мог не сознавать, как и действительно сознавал и неоднократно высказывал со времени получения обетования о вечном царстве его рода⁷³³. Еще менее препятствует считать его писателем псалмов упоминание о доме Божием⁷³⁴, под которым некоторые думают разуметь храм Соломонов; потому что название дома Божия придавалось не только храму, но и скинии, как древней Моисеевой, так и новой Сионской, и даже просто какому-либо месту, ознаменованному особенным явлением Божиим⁷³⁵, и такое название очень употребительно во многих псалмах Давидовых⁷³⁶. Подвергают, наконец, сомнению существование в Давидово время упоминаемого здесь обычая путешествовать в Иерусалим для поклонения Господу по установлению Израилеву⁷³⁷; но известно, что установленный законом Моисеевым обычай сходиться в три годовые праздника к святилищу⁷³⁸ соблюдался Евреями даже во времена крайнего упадка веры и благочестия, в период Судей⁷³⁹, и если в последнее время царствования Саула, очень подозрительно смотревшего на сношения с священниками⁷⁴⁰, не обращались к ковчегу Божию⁷⁴¹, то с перенесением ковчега в столицу, имевшем именно целью положить конец прежнему забвению святыни Господней, и с восстановлением богослужения в новой, более торжественной и величественной форме, естественно должны были возобновиться и религиозные путешествия для поклонения Господу. Само собою разумеется, что с перенесением ковчега в Сионскую скинию местом таких религиозных путешествий, вместо прежнего Силома или Гаваона должен был стать Иерусалим, сделавшийся в то же время и гражданскою столицею царства Еврейского⁷⁴². Правда, и после того, во все время царствования Давида и даже при Соломоне, Моисеева скиния оставалась в Гаваоне и время от времени была посещаема благочестивыми Израильтянами⁷⁴³: но это не делало излишним путешествий в Иерусалим; так как главною святынею и символом видимого присутствия Божия был ковчег завета, и к посещению места пребывания этой именно святыни относилось предписание закона – «три раза в году являться пред лице Господа»⁷⁴⁴. Можно полагать, что Давид оставлял Моисееву скинию в Гаваоне, щадил народную привязанность к этому издавна освященному месту богослужения; но совершенно невероятно, чтобы при ревностной заботливости об исполнении закона Божия и устроении богослужения в Иерусалиме, он мог оставить без исполнения приведенное предписание закона, имевшее при том весьма важное значение для возвышения его столицы в политическом отношении, – что также составляло один из первых предметов его заботливости. Напротив того, собрание представителей всего народа к празднованию перенесения ковчега завета в Иерусалим показывает, что Давид желал сделать свою столицу центром всенародных религиозных собраний и – это первое собрание можно потому считать образцом для предписанного законом совершения великих годовых праздников и в последующее время Давидова царствования, тем более, что в Соломоново время существование религиозных путешествий к Иерусалимскому святилищу в установленные праздники не подлежит сомнению: так как известно, что воцарившийся после Соломона над отделившимся от его дома 10-ю коленами Иеровоам принимает уже меры против путешествий в столицу Иудейского царства на праздники, установляя свои религиозные центры и новые празденства в противоположность и подражание совершавшимся там законным праздникам⁷⁴⁵. Вообще, наибольшая вероятность на стороне существования религиозных путешествий в Иерусалим в Давидово царствование; отсутствие же положительных свидетельств об них истории этого времени не может служить доказательством несуществования их: потому что история точно также умалчивает об них и в Соломоново время, между тем как упомянутые нами меры против них первого царя 10-ти коленного Израильского царства ясно показывают, что они были тогда во всей силе. Но если даже существование таких путешествий в Иерусалим в Давидово царствование мы и признаем делом сомнительным, по крайней мере, недоказанным; – во всяком случае, указание на собрания народа в Иерусалиме или путешествия к нему колен Израилевых в Пс. 121 и 132, подобно как другие приведенные нами мнимые несообразности, не представляют ничего несвойственного времени Давида: потому что не подлежит сомнению, что Иерусалим был уже тогда столицею и политическим центром царства еврейского, что в него не раз собирались представители всех колен Израилевых746, равно как сходились все искавшие верховного суда царского Израильтяне⁷⁴⁷. Таким образом, все вообще вероятные основания за Давидово происхождение этих псалмов и нет никаких решительных побуждений придумывать для них другого писателя⁷⁴⁸. Вероятность происхождения их от Давида еще более возвышается, если мы предположим, что они написаны были на случай какого-либо из праздничных собраний в Иерусалиме вскоре после перенесения ковчега завета в Сионскую скинию, когда с тем вместе Иерусалим должен был сделаться религиозным центром народа Еврейского. Содержание обоих псалмов всего лучше объясняется из побуждений этого именно времени. Руководившее Давидом в перенесении ковчега завета в Иерусалим желание, с одной стороны, восстановить должное благоговение к главнейшей национальной святыне, остававшейся в небрежении и забвении в Саулово царствование, с другой – возвысить в глазах народа значение вновь избранной им столицы царства, весьма естественно требовало возбудить и поощрить установленные законом всенародные собрания пред перенесенным в Иерусалим ковчегом завета, так и вообще расположить и приучить народ к новой столице и новому месту святилища, вопреки недовольству и обычному предубеждению некоторых против подобных изменений и нововведений. А что недовольство или предубеждение против перемещения столицы и особенно ковчега завета действительно существовало в народе, не смотря на то, что оно совершено было Давидом в согласии старейшин народных, это можно заключать из псалма 77-го, где современный Давиду псалмопевец Асаф пророк заметно старается оправдать пред народом перенесение ковчега завета и столицы царства в Иерусалим⁷⁴⁹. При таких обстоятельствах и побуждениях составление песней в прославлении Иерусалима, как прекрасного и благоустроенного религиозного и политического средоточия народного, или в похвалу братского согласия народа, выражающегося в многочисленном собрании его на Сионе, где Господь благоволил утвердить благословение и жизнь на век, – представляется, как нельзя более естественным и целесообразным⁷⁵⁰. С этой стороны надписание 121 и 132 псалмов именем Давида в еврейском тексте, при отсутствии в их содержании каких-либо несообразностей с лицом и временем Давида, получает силу вполне достоверного свидетельства о их писателе и времени происхождения.

Сказанное о псалмах 121 и 132 имеет отчасти отношение и к псалму 64-му, представляющему благодарственный гимн Богу за Его благодатные действия на Сионе и благодеяния народу Своему, являемые в плодородии земли и даровании побед над иноземными народами. Здесь также между прочим высказывается столь свойственное Давиду стремление к дому Божию (ст. 5) и упоминается о богослужебных собраниях народа к Сионскому святилищу (ст. 2–3). Другие черты в содержании псалма, – упоминание о допущенных псалмопевцем тяжких грехах и о прощении их Богом (ст. 4), и о чудных победах над восставшими против Израиля иноземными народами, во своей земле прославивших имя Иеговы (ст. 6–9), – также идут к лицу Давида и ко времени его царствования. Потому очень вероятно, что и этот псалом написан был Давидом по случаю всенародного празднования на Сионе одного из великих праздников, может быть, пасхи, ко времени которой поспевала жатва в Палестине. Судя по упоминаемому избавлению от нападений враждебных народов (ст. 8) и изображению мирного состояния Израиля (ст. 9–14), можно предполагать, что это было в последние мирные годы Давидова царствования, когда внешние и внутренние враги были усмирены и народ мог спокойно посвятить себя мирным занятиям земледелия и пастушеской жизни. Такое предположение отчасти подтверждается сходством 64 псалма с 17-м⁷⁵¹, который, по ясному и несомненному свидетельству истории, воспет был Давидом в это именно мирное время, «когда Господь избавил его от рук всех врагов его»⁷⁵². Более точного определения времени его происхождения, по недостатку исторических указаний, сделать нельзя⁷⁵³; но неопределенность эта не так велика, чтобы из-за нее можно было усомниться и в самом писателе псалма. Правда, в надписании его, рядом с свидетельством о Давидовом происхождении, в нашей славянской Библии мы читаем прибавление, встречающееся также в некоторых греческих списках⁷⁵⁴ и в Вульгате: «песнь Иеремиева и Иезекиилева, людей преселения, егда хотяху исходити». Но не говоря уже о том, что такое прибавление позднейшего происхождения и не находится ни в еврейской Библии, ни в древнейшем тексте 70-ти, приводимом в экзаплах Оригена, ни в переводах сирском и халдейском⁷⁵⁵, между тем как свидетельство о написании псалма Давидом обще всем известным спискам и еврейского подлинника и различных переводов, не трудно видеть, что оно не может быть принимаемо за свидетельство происхождения псалма в эпоху плена Вавилонского, опровергающее свидетельство первой древнейшей части надписания: «псалом Давидов». Строгое единство развития мыслей, поэтического характера и языка в псалме не может допустить более одного писателя, а соединение имен пророков Иермии и Иезекииля с народом, возвращавшемся из плена в смысле указания времени происхождения псалма, представляет очевидную историческую несообразность: потому что Иеремия и Иезекииль никогда не были вместе во время плена: первый после отведения народа в плен оставался в разрушенном Иерусалиме и никогда не был в Вавилоне⁷⁵⁶, последний со времени первого переселения находился в плену⁷⁵⁷, и ни тот, ни другой пророк не дожили до возвращения из плена и не видели «людей преселения, егда хотяху исходити»⁷⁵⁸. Да и содержание псалма в буквально-историческом смысле большею частью не может быть применено к возвращавшимся из плена Иудеям; так как, по справедливому замечанию бл. Феодорита, «по возвращении из плена, ни плодородия, ни обильных дождей», ни, прибавим от себя, славных побед над враждебными народами, «ничего подобного не было и Иудеи долгое время жили в великой бедности, как это показал Ездра»⁷⁵⁹. Поэтому бл. Феодорит полагает, что «надписание», указывающее будто бы на происхождение псалма во время или после плена, «прибавил кто-нибудь, не вникнув в смысл псалма и не изучив истории»⁷⁶⁰. Мы с своей стороны, желая лучше избежать подобного строгого приговора над неизвестным нам составителем означенной прибавки в надписании псалма, полагаем, что он не имел в виду означить в этой прибавке писателя или время происхождения псалма; но признавая писателем его Давида, согласно свидетельству древнейшей части надписания, которую потому и оставил неприкосновенною, хотел только указать время преимущественного употребления псалма в истории народа Божия и, вероятно, в своем указании основывается на каком-либо предании. На сколько древне и достоверно предание, служившее ему основою, того, конечно, никто теперь сказать не может; но нет ничего удивительного и невероятного, если песнь Давида, изображающая особенное благоволение Господа к народу своему, благоговеющему пред святилищем Его в Сионе, могла сделаться любимою песнью Иеремии, оплакивавшего несчастья народа и опустошение Сиона за небрежение к его святыням⁷⁶¹, или Иезекииля и пленников, которых взоры и молитвы обращены были к Сиону⁷⁶², равно как возвращавшихся и может быть даже возвратившихся из плена⁷⁶³, то со скорбью воспоминавших о прежней славе и величии своего царства и Иерусалима, то утешавших себя надеждою на будущее свое возвышение⁷⁶⁴. Изображаемая в псалме картина прошлого величия Иерусалима и благоденствия Израиля, со времени отведения его в плен и опустошения священной столицы его царства при Иеремии пророке, на все последующие времена его истории должна была сделаться обличительным и поучительным уроком, внушающим сознание своей виновности в драгоценной утрате и научающим ценить и стараться возвратить потерянное благо⁷⁶⁵, в то же время с другой стороны, представляя просвещенному взору прообразовательно-пророческое изображение будущей славы и блаженства нового Израиля в благодатном царстве обетованного семени Давидова⁷⁶⁶. С этой точки зрения сопоставление имен различных пророков в прибавлении к надписанию 64-го Пс. перестает быть анахронизмом или историческою несообразностью, и самое прибавление не только не опровергает свидетельства древнейшей части надписания о Давидовом происхождении псалма, но, рассматриваемое в связи с его содержанием, даже подтверждает такое свидетельство, предполагая древнейшего писателя из времен славных побед над внешними врагами и внутреннего благоденствия Израиля, какого писателя мы и узнаем в лице указываемого надписанием венчанного певца Израилева.

Получение Давидом величественного обетования о вечном продолжении царствования в его потомстве, на которое более или менее ясные указания мы не раз уже встречали в различных псалмах, написанных по разным обстоятельствам его жизни⁷⁶⁷, также не осталось неотмеченным в Псалтири особенною песнью. Таковым из надписанных именем Давида псалмов по всем вероятным признакам следует признать псалом 39. Проникнутое духом глубокого сердечного умиления, радостно-скорбное, благодарственно-молитвенное содержание этого псалма как нельзя более соответствует обстоятельствам получения Давидом обетования, когда, с одной стороны, многократно облагодетельствованный Господом и полный упования на Его милости царь-псалмопевец глубоко огорчен был объявленным ему чрез пророка запрещением построить столько желанный им постоянный храм в Иерусалиме, которым он хотел принести благодарную жертву Богу за Его благодеяния и вместе с тем надеялся тверже объединить все колена израильского царства и упрочить в своем доме царственную династию, а с другой стороны вслед за тем еще в большей степени был обрадован сообщенным ему чрез того же пророка обетованием, что желанный им храм будет построен сыном его и, всего важнее, Господь утвердит его царство в его потомстве и престол его будет непоколебим до века. В применении к такого рода обстоятельствам нам становятся понятными не объяснимые при других случаях быстрые смены разнообразных чувствований псалмопевца в 39 псалме, и все части, все стихи этого псалма, представляющиеся, по видимому, отрывочными, бессвязными между собою, легко объясняются в совершенно естественной логической связи и последовательности. Новое явление милости Божией, немедленно вызвавшее из души Давида полную глубокого смирения и преданности благодарную молитву к Господу благодетелю⁷⁶⁸, естественно должно было вложить в уста его и новую песнь хвалы и благодарности Господу⁷⁶⁹. Но как это новое явление милости Божией представляло собою лишь новое звено в длинной, непрерывной цепи Божиих милостей к Давиду, и как потому пророк Нафан, приступая к сообщению величественного обетования, от имени Господа напоминает сперва о прежде явленных ему Божиих благодеяниях⁷⁷⁰; то, соответственно сему, и псалмопевец новую свою песнь к Господу начинает благодарным прославлением прежних явленных ему милостей и благодеяний, особенно во время его гонения от Саула и до утверждения на царстве. «Твердо уповал я на Господа, и Он приклонился ко мне, и услышал вопль мой. Извлек меня из страшного рва, из тинистого болота (как обыкновенно называл Давид опасности Саулова гонения, – ср. Пс.68:2–3, 15–16, 17:17 и др.); и поставил на камне ноги мои, и утвердил стопы мои; и вложил в уста мои новую песнь, – хвалу Богу моему… Много соделал Ты, Господи, Боже мой: о чудесах и помышлениях Твоих о них хотел бы я проповедовать и говорить; но они превышают число⁷⁷¹». Воздавая благодарность Господу за дарованное Им величественное обетование⁷⁷², Давид при этом с кроткою покорностью воле Божией приемлет и прискорбное ему запрещение построить в Иерусалиме вместо скинии постоянный, благолепный храм Господу⁷⁷³. Следующая за вышеприведенными словами псалма и представляют нам выражение такой готовности Давида исполнить прискорбную для него волю Божию. «Жертвы и приношения Ты не восхотел, всесожжения и жертвы за грех Ты не потребовал⁷⁷⁴», т.е. говоря языком истории, не хотел принять от меня в благодарственную жертву за Твои милости ко мне дом жертвоприношений, в котором бы, по выражению Соломона, исполнителя желания Давидова, «возносились всесожжения, утром и вечером, в субботы, и в новомесечья, и в праздники, как навсегда заповедано Израилю»⁷⁷⁵; «Но Ты открыл мне уши»⁷⁷⁶, т.е. сообщил величественное обетование о вечном продолжении моего царства, внушающее мне беспрекословное повиновение воле Твоей, или, как почти буквально сходно, но с большею определенностью выражается Давид в благодарственной молитве своей к Богу по случаю получения обетования: «Ты, Господь Саваоф, Боже Израилев, открыл ухо⁷⁷⁷ рабу Твоему, говоря: устрою тебе дом»⁷⁷⁸. «Тогда я сказал, – продолжает псалмопевец, – вот иду; в свитке книжном написано о мне»⁷⁷⁹, т.е. готов исполнить то, что определено о мне в Твоем божественном совете, возвещено Твоим пророком и начертано в свитке его пророчества. «Я желаю исполнить волю Твою, Боже мой, и закон Твой у меня на сердце»⁷⁸⁰. Далее история свидетельствует нам, что Давид, смиренно покоряясь определению воли Божией относительно построения постоянного храма в Иерусалиме, не скрыл о нем от своего народа, но как о новом явлении милости Божией в дарованном ему обетовании вечного царства, так и об этом определении правды Божией, открывающем недостоинство его пред Богом, чистосердечно возвестил пред многочисленным собранием представителей от всех колен народа израильского, при чем объяснил даже и невысказанную прямо пророком Нафаном причину, по которой Господь не соблаговолил на исполнение его желания, сказав, что он, как человек воинственный, проливший много крови, недостоин воздвигнуть храм Богу мира⁷⁸¹. А в следующих за приведенным нами выражением покорности воле Божией словах псалмопевца мы находим именно соответствующее такому обстоятельству исповедание его пред Господом, что он не скрывал в своем сердце о Его праведном определении, равно как не утаивал о милости Его, но и о том, и о другом возвещал в многочисленном собрании. «Я возвещал правду Твою в собрании великом; я не возбранял устам моим: Ты, Господи, знаешь. Правды Твоей не скрывал в сердце моем; возвещал верность Твою и спасение Твое; не утаивал милости и истины Твоей пред собранием великим⁷⁸²». Следующая за этим исповеданием молитва псалмопевца о продолжении к нему милости Божией в постигшем за его грех несчастии и особенно об избавлении от многих торжествующих при этом врагов его⁷⁸³, по видимому, всего ближе идет ко времени Авессаломова восстания⁷⁸⁴, и, может быть, действительно в это печальное время вторично излилась из души певца, составив таким образом для нас отдельный 69-й псалом; но в тоже время эта молитва не представляет ничего неестественного и несообразного и в положении Давида после получения им обетования. Бесспорно, великая милость Божия возвещена была Давиду в дарованном ему обетовании, но исполнение сего обетования должно было последовать лишь в отдаленном будущем; между тем в настоящем объявлено было ему, что Господь не благоволит к его дарам и жертвам, а это естественно вызвало в душе его сознание виновности своей пред Богом и в тоже время подвергало его посмеянию со стороны многочисленных врагов его, всегда готовых, подобно известному Семею, радоваться его неудачам и несчастьям и почерпать в том для себя надежду на совершенное отвержение его Господом⁷⁸⁵. Обогащенный обещанием великой милости Божией в будущем, в своем настоящем Давид действительно, по выражению псалма, являлся «беден и нищ» (ст. 18), нуждался в попечении и помощи Божией против злобных, издевавшихся над ним врагов его, а в таком положении, конечно, всего естественнее ожидать от него именно такой молитвы, какою и заключается рассматриваемый нами псалом: «Не удерживай, Господи, щедрот Твоих от меня; милость Твоя и истина Твоя да охраняют меня непрестанно. Ибо окружили меня беды неисчислимые; постигли меня беззакония мои, так что видеть не могу… Благоволи, Господи, избавить меня… Да постыдятся и посрамятся все, ищущие погибели душе моей!... Да смятутся от посрамления своего говорящие мне: хорошо! Хорошо!... Я беден и нищ да попечется о мне Господь!⁷⁸⁶ Ты помощь моя и избавитель мой; Боже мой, не замедли». Подобные мольбы о продолжении милостей Божиих в устах Давида после получения им обетования представляются нам тем вероятнее, что они имеют себе некую аналогию в том благодарственном исповедании Давида, какое, по свидетельству исторических книг, изречено было им пред Господом непосредственно за получением обетования: так как и там, после выражения хвалы и благодарности Господу за величественное обетование и другие многочисленные милости Его, в заключении исповедания мы тоже находим молитву о том, чтобы Господь утвердил на веки слово Свое, которое Он изрек о рабе Своем и о доме его, и не замедлил ниспослать обещанное ему и его дому Свое благословение⁷⁸⁷.

В греческом переводе, известном под именем 70-ти, хотя и не во всех его списках, а также в посл. Ап. Павла к Евр.10:5–7, где приводятся 7–9 стихи 39-го псалма, выражение 7-го стиха: «Ты открыл мне уши», на которое мы указывали, как на имеющее себе почти буквально соответствующее выражение в благодарственном исповедании Давида после получения обетования⁷⁸⁸, – переводится словами: уготовил мне тело (σῶμα δέ κατηρτίσω μοι)». Но это разночтение, образовавшееся, без сомнения, совершенно случайно из первоначального чтения 70-ти: ὦτία δέ κατηρτίσω μοι (может быть вследствие того, что в одной древней рукописи, писанной без разделения слов и знаков и потом послужившей оригиналом для позднейших, к слову ΩΤΙΑ отнесено было конечное Σ от предшествующего слова ἠϑέλησαϛ, а слог ΤΙ ошибочно прочитан был за Μ⁷⁸⁹, и потом употребленное Апостолом, на том конечно основании, что это чтение, не изменяя сущности смысла приводимого места, наиболее соответствовало выраженной им мысли о единой угодной Богу и спасительной жертве тела Иисус Христова (διά τῆς προσφορᾶς τοῦ σώματος Ιησοῦ Χριστοῦ ст. 10), не только не противоречит высказанному нами мнению относительно повода к написанию псалма, но даже, после данного Апостолом мессианско-пророческого объяснения, служит еще в некоторой степени подтверждением ему, показывая, что такой псалом мог быть написан именно при подобном указанному нами обстоятельстве жизни Давида, когда Господь, не благоволив принять от него жертв и приношений, открыл ему тайну воплощения от его семени Сына Божия, и когда сам псалмопевец всецелою покорностью своею воле Божией прообразовал крайнее послушание обетованного ему великого Потомка Отцу небесному, явленное Им в принятии на себя человеческого естества и в принесении Себя в жертву за грехи мира. Такому обстоятельству написания псалма как нельзя более соответствует и употребляемое Апостолом выражение: входя в мир глаголет⁷⁹⁰, которым он влагает приводимые далее слова псалма в уста Иисусу Христу: потому что именно с возвещением Давиду обетования, по поводу которого, по нашему предположению, и был изречен им рассматриваемый псалом, Христос, в лице указанного обетованием ближайшего и важнейшего родоначальника Своего по плоти, и входил в мир сей, – становился, как обыкновенно называли Его, сыном Давидовым⁷⁹¹. Что же касается изъявляемого некоторыми богословами сомнения о том, сообразно ли с достоинством Апостола употребление в приводимом месте из псалма не первоначального, а так или иначе измененного чтения; то оно, по нашему мнению, достаточно устраняется тем, что св. Апостол Павел, подобно как и другие св. новозаветные писатели, приводил свидетельства из ветхозаветных писаний не столько по букве, сколько по мысли⁷⁹², а употребленное им в приведенном месте измененное чтение, как мы уже заметили, по мысли не противоречит чтению первоначальному, а только, оставляя буквальную, историческую сторону представляемого последним образа – послушания Давида откровенной воле Божией, сообразно с его целью⁷⁹³, останавливает внимание читателей исключительно на другой, внутренней и сокровенной стороне того же образа, раскрывая всегда прообразовательно содержавшуюся в нем мысль о высочайшем послушании Отцу небесному обетованного Давиду Христа Спасителя, какое Он явил в Своем воплощении и страданиях⁷⁹⁴.

Заметно также отношение на дарованному Давиду величественному обетованию вечного царства в надписываемых его именем псалмах 137 и 169, хотя из содержания их и нельзя с большею или меньшею точностью определить время, в которое, и случай, по которому они были написаны. Псалом 137-й есть благодарственная песнь Господу за Его благоволение к псалмопевцу, спасительную помощь в опасностях во время гонений жестокими врагами и особенно за возвещенное ему величественное откровение, имеющее некогда обратить к Господу все народы земные. Псалмопевец прямо не говорит о себе, кто он; но из того, что в речи о будущем обращении к Господу язычников, он упоминает только о царях земных (ст. 4), можно догадываться, что и сам он – благочестивый царь народа Божия (ср. ст. 1–2). Во всяком случае, очевидно, что он человек, из низкой доли возвышенный Господом за свое смирение (ст. 6), испытавший притом много опасностей в гонениях от жестоких врагов, но по молитве своей всегда избавлявшийся от них помощью Божией (ст. 3 и 7). Он не говорит также, в чем состояло полученное им божественное откровение, превышающее славу всех прежних великих дел Божиих (ст. 2); но ожидание обращения к Господу всех царей земных, когда они услышат это божественное слово Его, показывает, что оно касалось главнейшего в истории Израиля обетования о Мессии, имевшем сделаться Господом и царем всех царствующих. Если ко всему этому прибавить сходство 137-го псалма с благодарственною молитвою Давида по получении обетования о вечном царствовании его потомства⁷⁹⁵, и с другими Давидовыми псалмами, особенно в которых упоминается о том же обетовании⁷⁹⁶; то не остается сомнения, что и этот псалом также написан Давидом после получения им обетования⁷⁹⁷. Некоторые впрочем из новейших ученых⁷⁹⁸, опираясь на греческое надписание псалма именами Аггея и Захарии⁷⁹⁹, принятое и в нашу славянскую Библию, а также на сходство ожидаемого в псалме обращения царей языческих с предсказаниями означенных пророков⁸⁰⁰, из коих некоторые обращены к лицу Зоровавеля⁸⁰¹, думают относить составление его ко времени Аггея и Захарии, и именно самого Зоровавеля считать его писателем. История, однако, не дает нам оснований с такою же непринужденностью применить к Зоровавелю указанные выше черты личного изображения псалмопевца, с какою применяются они к лицу Давида. Притом же, если на Зоровавеля, как наследника величественного обетования Давидова, и обращены были взора народа и современных ему пророков, тем не менее, везде и во всем он является и действует вместе и нераздельно с первосвященником Иисусом; с ним разделяет он унижение плена и власть над возвратившимися в отечество, заботы и труды по восстановлению храма и устройства церковного и гражданского, равно как и опасности, грозившие народу от враждебных ему соседей; с ним же делает он и пророческие обетования особенной милости Божией и будущего прославления Израиля⁸⁰²; поэтому странно и неестественно считать его писателем благодарственной песни с таким единоличным характером, какою представляется нам псалом 137-й. но главное, защитники такого мнения совершенно игнорируют древнейшее надписание псалма по еврейскому тексту, приписывающее его Давиду, и особенно то обстоятельство, что это надписание оставлено неприкосновенным и после греческой прибавки к нему имен Аггея и Захарии, между тем как это последнее обстоятельство прямо дает понять, что сделавшие такую прибавку не отрицали Давидова происхождения псалма и следовательно сделали ее с иною целью, нежели указание писателя или времени написания псалма⁸⁰³. Очень вероятно, что цель эта была одна и та же, с какою напр. в надписании Пс. 64 прибавлены имена пророков Иеремии и Иезекииля, или с какою некоторые из Давидовых псалмов названы в надписании песнями степеней, – именно: указать время наиболее широкого церковного их употребления. Содержание 137 псалма вообще благоприятствует предположению, что он был любимою и очень употребительною песнью во время Аггея и Захарии. В это время, – как и вообще в печальные времена политического упадка народа иудейского, – псалом напоминающий о древних благодеяниях Божиих к нему и особенно о величественном обетовании вечного престола в Давидовом потомстве, естественно должен был сделаться утешением для униженного и угнетенного Израиля, представляя ручательство веры, что «Господь не оставит дела рук своих», но «совершит» слово свое, которое Он изрек Давиду рабу своему⁸⁰⁴, что падший род его, а с ним и народ, снова восстанут в прежней своей славе и величии. Подобные утешительные предсказания, как выше замечено, находятся и в писаниях самих Аггея и Захарии, – что тоже подтверждает вероятность церковного употребления рассматриваемого нами псалма во времена этих пророков, а быть может вместе с такого рода употреблением послужило отчасти и к надписанию его их именами⁸⁰⁵.

Что касается псалма 109-го, то составление его царем Давидом, как это указывается в надписании его, выше всякого сомнения. Оно подтверждается ясным свидетельством Самого Иисуса Христа и апостолов, и было признаваемо за несомненное всею современною их Иудейскою церковью. «Что вы думаете о Христе? Чей Он сын?» – спрашивал однажды И. Христос собравшихся около Него фарисеев. Они отвечали Ему: «Давидов». Тогда Иисус Христос сказал им: «как же Давид по вдохновению называет Его Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? И так если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему⁸⁰⁶» – Вопрос И. Христа основывается сколько на Мессианском содержании псалма, столько же, с другой стороны, на его Давидовом происхождении, и следовательно, как то, так и другое, по Его божественному признанию, одинаково несомненно. Нельзя предполагать, чтобы имя Давида употреблено было Господом только в общем обширном значении Книги Псалмов, а не в строгом теснейшем смысле писателя псалма; так как это ясно видно из самого образа выражения: «Давид по вдохновению называет Христа Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему ⁸⁰⁷, – да и по самой сущности вопроса не может быть понимаемо иначе. Равным образом нельзя думать и того, чтобы, называя Давида писателем 109-го псалма, Иисус Христос применялся в этом случае только к обычному взгляду на этот предмет современных Иудеев⁸⁰⁸, потому что в противном случае вопрос Его терял бы догматическую важность и свою существенную цель и значение, – дать плотским Иудеям понять неправильность и односторонность их взгляда на происхождение и достоинство ожидаемого Мессии, – и обращался бы в какое-то кичливое, софистическое совопросничество, недостойное Божественного Учителя; между тем известно, что в том же догматически-мессианском смысле понимали и изъясняли этот псалом и богопросвещенные истолкователи учения Христова, Его Апостолы⁸⁰⁹, которые этим точно также со всею ясностью исповедали, что Давид был его писателем. «Давид не восшел на небеса», замечает Св. Апостол Петр в объяснение пророчества Давидова о Мессии в Пс. 15-м, и затем прибавляет: «но сам говорит (λέγει δε αὐτόϛ…): сказал Господь Господу моему: седи одесную меня…⁸¹⁰». Не может быть наконец оставлено без внимания и согласное убеждение современников Иисуса Христа в том, что приведенный Им псалом действительно написан был Давидом. Так как вопрос, предложенный Господом, основывался с одной стороны именно на таком происхождении псалма, и должен быть сам собою пасть, как скоро оно будет отвергнуто; то совопрсоники Христа Спасителя, книжники и фарисеи, прилагавшие все старание, чтобы уловить Его в словах⁸¹¹, конечно, не упустили бы удобного случая посрамить своего обличителя, если бы составление 109-го псалма Давидом не имело за себя твердых оснований и если бы только представилась хоть малейшая возможность подвергнуть его сомнению. И однако же составление псалма царем Давидом для фарисеев, и, конечно, для всех тогдашних иудеев, которых они были представителями и учителями, казалось столько же достоверным и несомненным, как и происхождение Мессии из потомства Давидова, так что, не признавая божественного достоинства Мессии, – по которому Он будучи и потомком Давида по человеческому происхождению от него, в то же время, как Сын Божий и Бог, мог быть и был его Господом, – они не могли ни слова отвечать на вопрос Христа Спасителя⁸¹². После приведенных свидетельств казалось бы излишним искать каких-либо других доказательств Давидова происхождения 109 псалма; но в наше время находятся ученые, которые не признают священного авторитета древних свидетельств, в достоверности которых не смели усомниться иудеи, современники И. Хр., и, на место свидетельств даже Самого Божественного Основателя нашей веры, охотнее ставят соображения собственного разума и самоизобретенные мнимые исторические аналогии с содержанием псалма. Мы не считаем нужным входить в подробное изложение и разбор разнообразных мнений таких ученых о времени и происхождении и писателе 109 псалма⁸¹³, но только укажем для них на то, что содержание псалма представляет наилучшую и самую естественную аналогию с временем, лицом и историей Давида, которая таким образом подтверждает вышеприведенные внешние свидетельства о написании его Давидом и делает излишними и неуместными все произвольные предположения и догадки о других его писателях. Содержание псалма составляет обетование Иеговы об избранном Его наместнике, имеющем соединить в себе звание царя с достоинством первосвященника и силою Иеговы поразить всех врагов Его царства: очевидно, что писателем такого псалма мог быть только пророк, удостоенный слышать и сообщать людям божественные откровения⁸¹⁴. Таков и был называемый в надписании псалма и новозаветных свидетельствах писатель его царь Давид, – муж поставленный высоко, помазанник Бога Израилева⁸¹⁵, удостоенный неоднократных откровений Божиих и в своих изречениях и песнях прямо сознававший себя орудием Духа Божия. «Дух Господень говорит во мне и слово Его на языке у меня», так говорит он о себе в последней пророчественной песни своей⁸¹⁶. Начало псалма: «сказал Господь Господу моему», также довольно близко совпадает с названною последнею песнью Давида, в которой после замечания о самом себе, следуют слова: «сказал Бог Израилев, говорило мне скала Израилева» (ст. 3). И в самом предмете псалма подобное же сходство с песнью Давида, в которой также изображается обетованный царь, «владычествующий над людьми в страхе Божием» (ст. 3) и истребляющий нечестивых, как выброшенное терние (ст. 6–7). Равным образом и частнейшие стороны и черты изображения обетованного царя всего лучше объясняются из истории Давида. Для кого из псалмопевцев ближе и естественнее мог представляться образ царя-священника⁸¹⁷, как не для царственного певца Израилева, Давида, который столько прилагал попечения о лучшем и торжественнейшем устройстве богослужения⁸¹⁸, который при перенесении ковчега завета в Иерусалим, в сопровождении многочисленных отборных представителей Израиля, шествовал пред ним в священнической одежде, сам совершал жертвоприношения и преподавал народу священническое благословение⁸¹⁹? Притом и перенесение столицы царства и святилища в Иерусалим, находившийся на месте древнего Салима⁸²⁰, естественно воскрешало пред царем Давидом и многознаменательный образ древнего царя Салимского (םלִשָׁ ךלמ) Мелхиседека, который в то же время был и священником Бога Всевышнего⁸²¹, – и этот величественный образ его он переносил в духе на будущего, обещанного ему царя мира (םילשָׁ=םלשָׁ Быт.33:18, 34:21), которого царство будет вечное⁸²². Самый образ сидения обетованного царя одесную Иеговы (ст. 1) живее и нагляднее мог представляться во времена Давида и самому Давиду, который, совмещением столицы царства и святилища с ковчегом завета в одном Иерусалиме, видимым образом поставил царский престол народа еврейского рядом с престолом сидящего на херувимах Господа Бога Израилева⁸²³. Еще ближе для Давида был образ могущественного царя, силою Иеговы ниспосылаемою с Сиона, славно господствующего среди врагов своих, поражая царей и истребляя полки неприятельские⁸²⁴. Это был собственный образ Давида, в котором преимущественно представляет нам его история, и в каком нередко сам он изображает свои военные подвиги в благодарственных песнях своих к Богу по избавлении от врагов своих⁸²⁵. При этом изображение победы обетованного царя над враждебными ему царями и народами языческими (в ст. 6) очень много напоминает собою знаменитые и особенно кровопролитные победы Давида над союзными царями во время продолжительной Аммонитско-Сирийской и Идумейской войны, окончившейся завоеванием Раввы (חבָּרַ), столицы Аммонитской⁸²⁶, – на что, быть может, и намекается в псалме выражением: «сокрушить главу на земле обширной – חבָּרַ ץרֶאְ в которой эпитет можно переводить и собственным именем: «в стране Раввы, или в земле Аммонитской»⁸²⁷. Наконец можно думать, что и образ уничижения Мессии и следующего затем прославления Его в заключении псалма (ст. 7) также заимствован из военно-походной жизни Давида. Во всяком случае очень вероятно, что Давиду, часто разделявшему все трудности военной жизни с своими полководцами и воинами, в многочисленных его войнах с различными врагами Израиля, особенно во время их преследования, не раз приходилось, забывая удобства царской жизни, освежать и восстановлять утомленные силы свои, утоляя жажду свою из какого-либо встречающегося на пути мутного потока⁸²⁸; потому созерцая обетованного Мессию, как царя победителя, он в духе прилагает к Нему и этот знакомый ему образ из трудной военной жизни: «из потока на пути будет пить, и потому вознесет главу», т.е. подобно полководцу, из мутного потока на пути утоляющего жажду свою, чтобы с освеженными силами довершить поражение врагов своих, он испиет горькую чашу страданий, и путем глубокого уничижения достигнет славы победителя над врагами царства Божия⁸²⁹. Вообще в содержании и характере 109 псалма довольно резко выдаются черты известного Давидова типа, и в основании вдохновенных пророческих созерцаний его ясно лежат события Давидова царствования: перенесение ковчега завета на Сион с сопровождавшими его обстоятельствами, победоносные войны Давида с соседними народами, особенно с Сирийцами и Аммонитянами, и дарование ему обетования о вечном царе из его потомства; между тем как за исключением употребления двух-трех грамматических форм из позднейшего периода, нечуждых впрочем и писаниям древнейшим⁸³⁰, ничто не говорит о позднем происхождении псалма. Таким образом, все внутренние основания, также как и приведенные выше внешние свидетельства, ведут к одному и тому же заключению, что 109 псалом действительно есть песнь царя Давида, и в своей совокупности служат достаточным опровержением всех разнообразных догадок о позднейшем его происхождении. Правда, история не говорит нам о получении Давидом обетования о вечном царе – священнике по чину Мелхиседекову, имеющем воссесть одесную Иеговы и владычествовать над всеми царями и народами, и мы не можем прямо указать момента времени из царствования Давида, к которому бы относилось написание псалма: но точно также подобного обетования не встречаем мы и в позднейшей истории, и вообще история не говорит нам о многом другом, как напр. не говорит ничего о многих пророках и о времени получения различных откровений, какие мы находим в сохранившихся под их именем писаниях, – и тем не менее мы признаем существование таких пророков и подлинности их писаний. Так и в настоящем случае незнание времени и повода к написанию рассматриваемого псалма, или молчание истории о получении Давидом такого обетования, какое мы имеем в этом псалме, не дает еще основания отрицать его происхождение от Давида, тем более, что нет ничего невероятного предполагать, что возлюбленный помазанник Бога Иаковлева, говоривший Духом Его, действительно имел такое откровение Божие⁸³¹ и не замедлил возвестить его людям в такой песни, подобно как возвещал в песнях о других откровениях и явлениях ему милости Божественной⁸³².

Таким образом, в большей части псалмов, надписанных именем Давида, при всей общности их содержания, мы замечаем некоторые, хотя и недовольно ясные, индивидуальные черты, указания и намеки на события жизни Давида и вообще исторические обстоятельства его времени, которые однако, в совокупности своей с другими признаками древности и достоверности надписаний, и подкрепляемые при этом несколькими прямыми и ясными свидетельствами других писаний Ветхого и Нового Завета о действительном Давидовом происхождении тех или других псалмов, могут служить достаточными основаниями для того, чтобы, согласно с надписаниями, признавать писателем их Давида, вопреки произвольным догадкам новейших толкователей-рационалистов. Эта признанная достоверность большей части надписаний в свою очередь может служить ручательством достоверности их и в остальных немногих псалмах, приписываемых Давиду, в содержании которых не представляется никаких специальных отношений к событиям Давидова времени и вообще к каким-либо историческим обстоятельствам, по которым можно бы было догадываться о времени их происхождения и писателе. Разумеем псалмы 18, 28, 102, 138 и 144, представляющие собою общие хвалебно-благодарственные гимны благочестивого раба Иеговы своему Господу, как премудрому и всеблагому Творцу и Промыслителю вселенной и преимущественному Защитнику и покровителю народа своего Израиля. Во всяком случае совершенное отсутствие в этих псалмах специальных отношений к историческим событиям Давидова времени, при полной вероятности Давидова происхождения большей части других псалмов с таким же надписанием: דִודָלְ не только не может быть принято за признак недостоверности их надписаний, а напротив скорее служит к подтверждению их достоверности, давая видеть, что в этих псалмах надписания основываются не на каких-либо неясных исторических указаниях, извлеченных из содержания псалмов позднейшими их собирателями, а исключительно на древнем предании о их писателе, с каким они сохранились в левитском хоре певцов, и с которыми внесены были в сборник священных песней, составивший со временем настоящую Книгу Псалмов. Признаком позднейшего происхождения оно могло быть в том лишь случае, когда бы содержание и дух или язык рассматриваемых псалмов представляли очевидную несообразность с лицом и временем Давида, или когда бы другие не менее древние и вероятные свидетельства каким-либо образом подрывали вероятность свидетельств о писателе псалмов, представляемых их надписаниями. Но что касается содержания и характера означенных псалмов, то в этом отношении не представляется в них ничего несвойственного «рабу Господню» Давиду⁸³³, и с этой стороны никто не высказывал возражений против достоверности их надписаний именем Давида. Сочувственное отношение к окружающей видимой природе и благоговейное созерцание бесконечного величия Божия в различных ее явлениях, еще большее удивление пред величественными явлениями премудрости, всеведения, благости, правосудия и других бесконечных совершенств божественных в управлении миром нравственным, в истории избранного народа и в частности в высоком совершенстве богодарованного ему закона, а также в опытах собственной жизни псалмопевца; живое опущение всегдашней близости своей к вездесущему Промыслителю и глубокое сознание своей крайней человеческой ограниченности своего недостоинства и греховности пред Ним, успокаивающееся в чувстве полнейшей преданности Его святой воле и уповании на Его беспредельное милосердие; эти и другие подобные мысли и чувства, равно как самый образ выражения, дышащий силою и свежестью первоначального, неподдельного одушевления лучших времен священной поэзии, все это вполне идет к Давиду и встречается во многих других псалмах, которых принадлежность ему доказана и из коих некоторые, как 8, 10, 11, 17, равно как благодарственная молитва после получения обетования во 2Цар. 7 гл., не оспариваются у него даже самими рационалистами⁸³⁴. Равным образом и в отношении к языку рассматриваемые псалмы не представляют никаких особенных препятствий к тому, чтобы признавать их песнями Давида. Если же по местам и встречается в них, особенно в Пс. 102, 138 и 144 (по евр. 103, 139 и 145) употребление грамматических форм и слов арамейского происхождения⁸³⁵, то оно не на столько значительно, чтобы необходимо требовало низводить эти псалмы в ряд писаний позднейшего периода, когда еврейский язык, вследствие неизбежных сношений с Ассириянами, Вавилонянами и другими народами, принял в себя много элементов арамейских и сиро-халдейских, но объясняется, подобно как и в других древних песнях, напр. в песни Деворы, и особенным свойством еврейской поэзии, всегда отличавшейся предпочтительным употреблением слов, грамматических форм и оборотов речи наиболее редких, мало употребительных в языке разговорном, прозаическом и заимствованных из других сродных наречий, особенно арамейского⁸³⁶. Во всяком случае, сомневаться в Давидовом происхождении рассматриваемых псалмов на основании лишь нерешительных свидетельств языка и потому уже неосновательно, что древняя иудейская церковь, без сомнения, всегда хранившая в хорах своих певцов предания о происхождении исполняемых ими священных песней и которой, как по ее хорошему знакомству с языком всего Священного Писания, так равно по живому языку своему, можно было гораздо ближе и вернее определить эпоху появления той или другой песни, всегда верила в достоверность свидетельства надписаний об их писателе и не изъявляла сомнений в составлении их действительно Давидом. 70-ть делают в надписании некоторых из этих псалмов прибавки, содержащие в себе указания относительно времени преимущественного употребления их при богослужении, как в надписании 28-го псалма: «при окончании праздника кущей»⁸³⁷ и 138-го: «Захария, во время рассеяния», т.е. певшийся во времена Захарии, когда еще многие Иудеи находились в рассеянии между различными народами; но при этом оставляют в надписаниях как этих, так равно и прочих из рассматриваемых псалмов, имя Давида, ясно показывая тем, что, не смотря на свидетельствуемое ими богослужебное употребление некоторых из этих псалмов в позднейшую эпоху церкви иудейской, они вполне признавали их песнями древнего псалмопевца Израилева, царя Давида. Равным образом и церковь христианская, в лице своих представителей св. Отцов и учителей церковных, всегда признавала писателем этих псалмов Давида, которого имя имеют они в своих надписаниях⁸³⁸. Принимая все это во внимание, и мы с своей стороны не видим оснований сомневаться в достоверности свидетельства их надписаний о их писателе и придавать какое-либо значение произвольным и разноречивым догадкам некоторых из новейших хитроумных толкователей о позднейшем их происхождении⁸³⁹.

Что касается наконец остальных трех псалмов с надписание: «Давиду», – 52, 69 и 107-го, – то они представляют собою почти буквальное повторение уже рассмотренных выше Давидовых псалмов: 52-й – псалма 13-го; 69-й – последней части псалма 39-го, ст. 14–18; 107-й – конца псалмов 56-го, ст. 8–12 и 59-го, ст. 7–14. Из сличения текста тех и других, особенно из сложного состава 107 Пс., не трудно видеть, что Пс. 52, 69 и 107-й представляют позднейшую измененную редакцию тех Давидовых псалмов, из которых они составлены; но изменения, допущенные в этой редакции, ограничиваются лишь переменою имен Божиих: חוָֹחיְ (Сущий, Вечный, в слав. – Господь. Ср. Пс.14:2, 4, 6 и 7 и Пс.40:14 и 17) и ינָדֹאֲ (Господь, Владыка в Пс.40:18) на םיחִלֹאֲ (Бог, Всемогущий ср. Пс.53:3, 5, 6 и 7 и Пс.70:2, 5 и 6), и наоборот: םיחַלֹאֲ (Пс.40:18) и ינֶדֹאֲ (Пс.57:10) на חוָֹחיְ (Пс.70:6; Пс.108:4), также опущением (חצֵרְ Пс.40:14; דחַיַ и חּתָוֹפּסְלִ ст. 15; יבִּלִ ןוֹכנָ Пс.57:8), или вставкой некоторых слов (דחַפַ חיָחָ ־אֹל Пс.53:6), или же замена их другими созвучными синонимическими (ובושׁיָ Пс.70:4 на וּמּשְׁוָ Пс.40:16, נסָ וֹלּכִּ Пс.53:4 на רסָ לבֹחַ Пс.14:3 Ср. особ. Пс.14:5–6 с 53:6), так что псалмы остаются существенно те же самые, как и рассмотренные нами, из которых они составлены, и таким образом, кому бы ни принадлежала такая измененная редакция их, не перестают быть псалмами Давидовыми. Но судя по употреблению в надписаниях их древних технических терминов, сверх употребленных уже в надписаниях тех псалмов, из которых они составлены (ליבִּשְׂמַ תלַחַמַ־לעַ Пс. 53, ריבְּוחַלְ Пс. 70; רוֹמְומִ רישִׁ Пс. 108), без сомнения, эта измененная редакция их относится к очень древнему времени и, может быть, даже принадлежит самому Давиду: потому что вообще нет ничего невероятного или недостойного для его гения псалмопения, чтобы он с особенною целью богослужебного употребления изменил состав прежних своих песней и составил из них новые. Так как Давид, следуя примеру Моисеевых писаний, в одних из своих псалмов любил называть Бога почти исключительно именем Елогим и Адонай, в других только именем Иегова⁸⁴⁰, то очень вероятно предположить с его стороны желание, чтобы некоторые из песней его употреблялись различно, и с тем и с другим именем Божиим, чтобы таким образом одними и теми же песнями славить Бога и как Всемогущего Творца, и как Бога завета, хранителя и осуществователя обетований, дарованных избранному народу Его Израилю⁸⁴¹.

Таким образом из 73 псалмов, надписывающихся в еврейском тексте именем Давида, мы не находим ни одного, которого бы нельзя было с полною вероятностью приписать этому псалмопевцу, как писателю, или который с большею основательностью следовало бы отнести к позднейшим временам плена Вавилонского и следующим за ним, включительно до Маккавейского периода, как того хотят толкователи псалмов рационалисты. Основания, представляемые в доказательство позднейшего происхождения их, по большей части не выдерживают критики и прямо исключаются очевидными и положительными данными за составление их Давидом; в других же случаях хотя имеют некоторый вид основательности, но сравнительно стоят ниже оснований в пользу Давидова происхождения, а если иногда и равняются с ними в представляющейся вероятности, то и тогда на стороне этих последних остается значительное преимущество в ручательстве представляемого надписаниями древнего предания, какого не имеют за себя догадки новейших толкователей и которое потому и должно дать перевес в решении вопроса о писателе. Но кроме псалмов приписываемых Давиду в еврейском тексте, есть вполне вероятные основания отнести к нему и некоторые из псалмов, не имеющих надписаний в подлиннике и надписывающихся его именем только у 70-ти и в других древних переводах, каковы псалмы: 1, 2, 32, 70 и 103-й.

О псалме 2-м мы имеем прямое и ясное свидетельство новозаветного откровения, что он есть пророчественная песнь Давида о Мессии. Апостолы в общей молитве своей к Богу, жалуясь словами этого псалма на восстание людей против Мессии Иисуса, единодушно исповедуют, что так возвести Бог «устами праотца Давида раба Своего, – сказав Духом Святым: что мятутся язычники и народы замышляют тщетное?»⁸⁴². Нет нужды доказывать, что в приведенных словах Апостолов заключается прямое указание вдохновенного писателя псалма; потому что если вообще и справедливо, что иногда на языке Свящ. Писания слова: «песнь Давида» и «псалом» – слова синонимические, то в настоящем случае самое выражение: «сказал Бог устами Давида раба Своего», настолько ясно и определенно, что понимание его в несобственном общем смысле простого указания Книги Псалмов – представляется очевидно натяжкою и извращением действительного его значения. Нельзя, конечно, отрицать того, что называя Давида писателем второго псалма, Апостолы в этом случае повторяют древнее предание церкви Иудейской, сохранившееся и доселе в надписании псалма в переводе 70-ти и у замечательнейших из иудейских толкователей; но это нисколько не уменьшает важности и достоверности свидетельства их: потому что никаким образом нельзя предполагать, чтобы богопросвещенные проповедники откровенной истины сообразовались в этом случае с ошибочными взглядами и понятиями своих современников, или как-либо несознательно повторяли ошибочное верование их в Давидово происхождение псалма, которому они в своей проповеди о Христе придавали особенно важное значение. Но непререкаемое в самом себе свидетельство Апостольское должно иметь для нас полную силу доказательства Давидова происхождения 2-го псалма и потому уже, что и содержание псалма всего ближе подходит к Давиду и Давидову царствованию. Псалмопевец созерцает в этом псалме восстание народов и князей на Бога и Его Помазанника (ст. 1–3), слышит гнев Иеговы и глас Его, нарекающий Помазанника царем Сионским (4–6); слышит глас самого Помазанника, возвещающего славное о себе определение Иеговы, – определение, как о Сыне Божием и царе народов (7–9), и обращаясь к непокорным царям и народам, увещевает их благоговеть пред Сыном Божиим (ст. 10–12). С первого взгляда легко заметить, что подобные созерцания, рассматриваемые в связи между собою, вовсе не исторического, а пророческого характера, и что черты изображаемого здесь Помазанника Божия в целом своем составе не могут быть приложены ни к одному из царей еврейского народа, кроме обетованного Мессии, который один только есть истинный и собственный Сын Иеговы⁸⁴³, Помазанник Его⁸⁴⁴ и царь Сиона, владычествующий над царями и народами во всех концах земли⁸⁴⁵, сокрушающий мятежников как сосуды горшечника⁸⁴⁶ и дарующий блаженство преданным Ему⁸⁴⁷. В пророчественном смысле о славном царе Мессии изъясняло его и древнее предание церкви Иудейской⁸⁴⁸; о Христе Спасителе объясняет его нам и новозаветное откровение⁸⁴⁹. Но с другой стороны и пророчества, происходя во времени, имеют исторические поводы и от современных исторических событий заимствуют образы для представления предвозвещаемых ими событий будущих. Поэтому исторический элемент в большей или меньшей степени находится во всех пророчествах и тем уместнее в пророчествах псалмопевцев, которые по преимуществу отличаются субъективным характером и объективные истины откровения любят сообщать форме, заимствованной от своих личных отношений и обстоятельств своего времени. С этой точки зрения второй псалом, рассматриваемый как прямое пророчество о царе-Мессии, предполагает исторические поводы, возвысившие псалмопевца к пророчественному созерцанию Мессии, и отношения его к тем или другим событиям тогдашнего времени, сообщавшим ему настоящий образ и форму выражения. То и другое представляется нам в истории именно Давидова времени. Давиду чрез пророка Нафана возвещено было Божие обетование, что по нем восстанет семя его, которого престол управлен будет до века, которому сам Иегова будет Отцом и которое Ему будет Сыном⁸⁵⁰ и сделается первенцем превыше царей земли⁸⁵¹. Вот начало и основа содержащихся во 2-м псалме пророческих созерцаний о Мессии, как Сыне Божием и вечном царе, владычествующем над всеми царями и народами. С другой стороны, царствование Давида известно многочисленными восстаниями внутренних и внешних врагов и почти беспрерывными войнами, в которых он силою Иеговы одерживал славные победы, усмиряя мятежников, истребляя непокорных и подчиняя своей власти враждебных царей и народов⁸⁵². Эти обстоятельства объясняют нам происхождение того образа Мессии, в каком изображает его псалмопевец во 2-м псалме. Возвышаясь верою к своему обетованному потомку, имеющему некогда устроить вечное царство в Израиле, Давид естественно переносит на него в увеличенном размере свои собственные отношения, созерцая духом с одной стороны восстание против него царей и народов земли, а с другой – торжество его над всеми своими противниками, как избранного Помазанника и Сына Божия, господствующего над миром божественною силою и властью. После Давида ветхозаветная история не знает другого царствования, в котором бы соединялось столько данных для объяснения содержания и характера псалма. Царствование Соломона, ко времени которого относят некоторые происхождение второго псалма⁸⁵³, было царствование мирное и потому не могло служить образом для представленного в этом псалме царства Мессии в борьбе Его с непокорными и мятежными царствами земными и народами. Если же к концу царствования Соломона история упоминает о некоторых возмущенных⁸⁵⁴, то мятежники его были и незначительны по своей силе, и не находились в союзе между собою. Притом же чрез них сам Господь наказывал согрешившего царя, тогда как в псалме Бог могущественно вступает против мятежников за царя Сионского, как своего возлюбленного сына (ст. 7 и 8). Что же касается преемников Соломона на царстве Иудином, то они большею частью были или слабые, или нечестивые, которые потому самому не могли служить для пророков прообразом праведного царя Мессии. Если же некоторые из них, как Иосафат или Езекия, и были верными чтителями Иеговы и в тоже время вели удачные войны с соседними народами, то все же в царствование их не представляется ничего подобного соединенному восстанию прежде находившихся под их властью каких-либо царей и народов, как это мы видим в изображении царства Мессии в псалме 2-м⁸⁵⁵. Но кроме того за Давидово происхождение псалма говорит и близкое сходство с другими пророчественными песнями Давида о Мессии, как-то: последнею его песнью о Владыке Израилевом во 2Цар. 23 и псалмом 109-м, который и в Новом Завете поставляется на ряду с Пс. 2-м, как свидетельство о Мессии-Иисусе, вечном Первосвященнике и Сыне Божием⁸⁵⁶. Все эти песни представляют развитие одного и того же дарованного Давиду обетования о Мессии (во 2Цар.7) и почти совершенно сходятся между собою в изображении его, как праведного и могущественного царя Сионского, божественною силою владычествующего над царями и народами земли, покоряя и истребляя всех противящихся Ему. Особенно же сходство между псалмами 2 и 109-м представляется до такой степени близким и в образах, и в самых выражениях, что было бы неестественно относить их к различным писателям и, приписывая один из них Давиду, признавать другой только позднейшим подражанием ему. Почему и 70-ть, признавая близкое соотношение между обоими псалмами, которое они ясно засвидетельствовали тем, что 3-й ст. 109-го псалма перевели не по нынешнему мазоретскому чтению («как роса из чрева зари, так у тебя юношество твое»⁸⁵⁷, а согласно с мыслью и выражением ст. 7 во 2 Пс.: «из чрева прежде денницы я родил тебя»⁸⁵⁸, не усомнились в прибавленном при этом ими надписании приписать 2-й псалом Давиду⁸⁵⁹, подобно как приписывается ему 109-й псалом в надписании подлинника. Не сомневались, конечно, в Давидовом происхождении его и древнейшие собиратели Псалмов, которым принадлежит последняя редакция Псалтири, так как невероятно, чтобы они поставили его в начале длинного рода Давидовых псалмов только по одной связи его с первым псалмом, отличающимся общим, пригодным для вступления характером. Равным образом позднейшие иудейские толкователи нашей христианской веры, решившись «для противоречия еретикам» (т.е. христианам) отрицать признававшийся издревле Мессианский смысл псалма, никогда не отвергали и не отвергают отношения его к Давиду и его времени⁸⁶⁰. Таким образом, все вообще внутренние основания и внешние свидетельства предания с древнейших времен сводятся к одному заключению, что писателем которого псалма следует признавать царя Давида, как, согласно с вышеприведенным свидетельством Апостолов, и признавала всегда церковь христианская, и как признает значительная часть лучших из новейших ученых толкователей Псалтири⁸⁶¹. Самого момента из времени Давидова царствования, к какому относится составление псалма, по недостатку прямых указаний, конечно, нельзя определить с точностью. Несомненно только то, что он написан после перенесения ковчега на гору Сионскую, соделавшего ее горою Святою (Пс.2:6) и сосредоточением Феократии, и после получения Давидом обетования о происхождении от него Мессии. К этому можно прибавить, как вероятную догадку, что ближайшим поводом к написанию его была союзная Сирийско-Аммонитская война, в которой Сирийцы, уже прежде покоренные Давидом⁸⁶², соединились с Аммонитянами и другими сирийскими племенами, чтобы свергнуть с себя ненавистное иго израильское⁸⁶³, но силою Иеговы посрамлены были. Приведены в смятение⁸⁶⁴ и должны были снова покориться Его помазаннику⁸⁶⁵. Сходство обстоятельств этой войны с изображенным в псалме восстанием царей и народов против Мессии, Сына Божия, поражения их и покорения Его власти силою Иеговы, делает весьма вероятным, что псалом воспет был пророком Давидом вскоре после указанных событий, когда образ их еще живо предносился пред пророческим взором его; а судя по обращенному к царям и судиям земли увещанию пророка вразумиться и покориться Господу и его помазаннику (ст. 10–12), кажется, можно полагать, что псалом написан не в последнее мирное время Давидова царствования, но когда войны с иноземными народами продолжались еще и между соседними царями и народами оставались еще такие, которые не смирились пред силою Давида, подобно царям Сирии⁸⁶⁶, но продолжали беспокоить его царство своими нападениями. Впрочем, повторяем, это не более, как вероятные догадки, основанные на предположении может быть преувеличенной нами субъективности в пророческом изображении царя Мессии в настоящем псалме, между тем как на самом деле псалмопевец – пророк мог гораздо менее ограничиваться субъективными образами от современных ему предметов и событий, но, простирая взор свой в отдаленное будущее, созерцать его более определенно от своего настоящего, а таким образом и в своем увещании к царям и судиям земли мог, независимо от враждебных народов своего времени, разуметь таких царей и народов земли в царстве Мессии, с которыми не вело борьбы и которых не знало в своих сношениях царство Давидово.

Признавая писателем 2-го псалма царя Давида, мы тем самым уже произносим решение и относительно писателя псалма первого. По древнему преданию, одинаково распространенному в Церкви Христианской и между Иудеями, оба эти псалма считались за две составные части одного целого. Во многих древних греческих списках Нового Завета, в Деян.13:33, о приводимых там словах второго псалма: «Сын Мой еси Ты"… ст. 7) замечается, что они находятся ἐν τῷ πρώτῳ ψαλμῷ, как это место читали уже Иустин мученик (во 2 Апол.), Тертуллиан (contra Marcion lib 4) и некоторые другие из древних отцов и учителей церкви. Подобным образом между Иудеями с древнейших времен сохраняется предание, что первый псалом и начинается, и оканчивается, т.е. в Пс.2:12, упоминанием о блаженстве⁸⁶⁷, или, как замечается в талмуде, 1 и 2 Пс. составляют одно целое (חשרף אדח)⁸⁶⁸. И действительно во многих древних еврейских и греческих кодексах Ветхого Завета второй псалом соединялся с первым, считаясь с ним за один первый псалом. De Rossi насчитывает до семи таких списков⁸⁶⁹, и о существовании их упоминается уже у Оригена⁸⁷⁰, известного знатока древнего священного текста, и у других древних церковных писателей⁸⁷¹. Мы не думаем этим доказывать, что оба псалма следует считать за один, так как каждый из них сам по себе достаточно округлен и закончен, чтобы можно было считать за отдельный псалом. Тем не менее в обоих псалмах представляется очень много такого, что наводит на мысль о ближайшем их соотношении между собою. Занимая положение один подле другого, в начале Псалтири, пред длинным рядом псалмов Давидовых, оба они развивают сходную мысль о двух противоположных состояниях и жребиях праведных и нечестивых, с тою только разницею, что в первом псалме она излагается в общих чертах, представляя как бы фон и общую основу для второго, между тем как в этом последнем она раскрывается в особенном применении к царю Мессии, в восстании против Него представляя картину борьбы двух противоположных царств добра и зла. При этом оба псалма соприкасаются между собою и в развитии своей мысли, и в самом образе выражения. Псалом первый начинается прославлением блаженства праведников (ונו שׁיאִחֶ ירשׁאַ ст. 1): тою же мыслью и тем же выражением второй псалом оканчивается (וֹב וסֵוֹח־לכָּ ירַשִׁאַ ст. 12); и наоборот первый заключается возвещением божественного суда над нечестивыми (ст. 4–6): второй начинается с этого пункта и продолжает его развитие (ст. 1, 4, 5, 9); в псалме первом, изображая последнюю судьбу нечестивых, псалмопевец говорит, что «путь нечестивых погибнет» (דבאֹתּ םיעִשָׁרִ ךְרדּ ст.6), теми же словами в Пс. 2 он угрожает непокорным и мятежным царям земным, если они не покорятся Мессии, Сыну Божию: «почтите Сына, чтобы Он не прогневался, и чтобы вам не погибнуть в пути вашем» (ךרִר ודּבִאֹתוִ ст.12). Наконец самое изображение мятежных замыслов против Мессии в Пс. 2: «племена замышляют тщетное» (ст. 1), получает больше силы и значения, когда рассматривается в противоположении с размышлением праведных о законе Господнем, о чем говорится в 1 Пс. ст. 2 и притом в одинаковом выражении (חנֶחִיֶ Пс. 1:2 и Пс.2:1). Такое близкое соприкосновение обоих псалмов и в мыслях, и в тоже время в словах и выражениях странно было бы представлять явлением случайным, не имеющим никаких разумных оснований. По нашему крайнему разумению, оно должно быть естественным следствием или тожества писателя обоих псалмов, или преднамеренному подражания писателя одного из них другому. Последнее предположение о подражании, после того как мы уже признали писателем второго псалма царя Давида, естественно возможно только в отношении к псалму первому: потому что иначе мы должны бы были или возводить его происхождение ко временам древнее Давида, или же самого Давида считать подражателем кому-либо из его современников. Понятно, что общее содержание первого псалма, одинаково свойственное всем временам существования царства Божия на земле, само по себе нисколько не препятствует считать его позднейшим подражанием кого-либо из певцов после Давидова времени; только в этом случае происхождение его следует относить ко времени прежде Иеремии: так как в одной из речей этого пророка, любившего пользоваться пророчествами и изречениями своих предшественников, мы встречаем уже распространенный несколько перифраз первого псалма⁸⁷², не оставляющий сомнения в том, что во времена Иеремии псалом этот не только существовал, но в качестве священной песни пользовался известностью и уважением, что только и могло служить для пророка побуждением включить его в состав своей речи. При таком отношении к писаниям Иеремии становится очевидно неосновательность попытки низвести его происхождение ко временам Ездры⁸⁷³, и даже к Маккавейскому периоду, как того хотят новейшие толкователи из западных рационалистов⁸⁷⁴. Но с другой стороны, по той же общности содержания подражательное отношение его к Пс. 2-му представляется совершенно неестественным. Мы уже заметили, что псалом 1-й представляет общую основу или как бы введение для второго псалма, составляющего частнейшее развитие его мысли в применении к царству Мессии, а это предполагает уже обратное отношение обоих псалмов и зависимость второго от первого. Таким образом, представляется гораздо лучше принять другое предположение, что псалом 1-й принадлежит одному со 2-м псалмом писателю Давиду и составляет с ним двух-частное целое произведение или соединенную пару псалмов, подобно как такого рода пары представляют псалмы 19 и 20, 41 и 42 или соединенные у нас в один (9-й), но разделенные по еврейскому тексту псалмы 9 и 10. Предположение это вполне объясняет нам и взаимоотношение обоих псалмов, и положение их одного подле другого в начале длинного ряда псалмов Давидовых, и в тоже время не заключает в себе ничего невероятного⁸⁷⁵: так как первый псалом по всем внутренним и внешним признакам вполне достоин царя Давида, и по своей возвышенной и благородной простоте, своему спокойному и в тоже время живому характеру, тесно примыкает к несомненно Давидовым псалмам, каковы например 8, 14, 22, 30, из которых особенно с последним он имеет много сходного и в самом образе выражения. Да и самые противники Давидова происхождения первого псалма никогда не представляли, и едва ли представят когда, довольно сильные возражения, которые могли бы возбудить основательные сомнения в достаточной его вероятности. При этом, принимая во внимание, что предположение о Давидовом происхождении 1-го псалма принималось уже древними греческими переводчиками, которые точно также, как и псалом 2-й, надписали его именем Давида, и что, наконец, во все времена оно признаваемо было Христианскою Православною Церковью и никто из отцов или учителей ее не изъявлял сомнения в совершенной достоверности его⁸⁷⁶, мы имеем, таким образом, все вероятные основания с не меньшею уверенностью относить этот псалом к Давиду, чем и псалмы, надписанные его именем в еврейском тексте.

Подобными вероятными основаниями подтверждается принадлежность Давиду и прочих указанных нами псалмов – 32, 70, 103 – из числа ненадписанных в еврейском тексте, но усвояемых этому псалмопевцу в надписаниях 70-ти и других древних переводов. Все они точно также, как 1-й и 2-й, или в еврейском тексте Пс. 10, занимают в псалтири место около или между псалмов Давидовых: П. 32-й стоит среди длинного ряда псалмов (3–40), надписанных именем Давида и несомненно принадлежавших ему; 70-й заключает группу псалмов Давидовых (67–69); 103-й следует за псалмом Давидовым (102). Равным образом, как первый псалом, по содержанию своему, характеру и образу выражения, тесно примыкает к следующему за ним второму псалму, или как по еврейскому тексту анонимный 10-й псалом соединяется в одно двухчастное целое с предшествующим ему Давидовым Пс. 9-м; так и все рассматриваемые нами псалмы тесно примыкают каждый к своему предшествующему псалму, представляя вместе с ними пары псалмов, соединенных между собою не случайным или подражательным сходством некоторых выражений, а имеющих между собою внутреннюю, так сказать, органическую связь, которая вполне удовлетворительно может быть объяснена только тожеством их писателя. Так псалом 32-й начинается с призывания праведных торжествовать и радоваться о Господе, которым оканчивается предшествующий ему 31-й, и представляет не случайное только повторение заключения его, но естественное и необходимое продолжение его и развитие. В радостном сознании прощения грехов своих псалмопевец естественно желает, чтобы радость его о Господе разделяли все верные Израильтяне, и потому благодарственно-поучительную песнь свою о блаженстве получивших прощение грехов заключает обращением к праведникам радоваться о Господе. Но такое обращение, вытекая непосредственно из чувства псалмопевца, а не из содержания псалма, в отношении к этому последнему представляет слишком резкий и не совсем естественный переход от частного к общему, и оставленное без всякого развития, как оно находится в заключении 31 псалма, не могло бы быть ни понятным, ни убедительным для тех, к кому оно относится, и не могло бы потому производить на них желаемого впечатления. Нет сомнения, что и сам псалмопевец, останавливаясь спокойным взором на произведения своего религиозного вдохновения, не мог не сознавать, что испытываемое им чувство святой радости о Господе не могло быть достаточным побуждением к такой же радости для всех сынов Израиля, и потому естественно было ожидать от него или изменения заключительной мысли 31-го псалма, или же ее уяснения и развития. Псалом 32-й, начинаясь с этой заключительной мысли, и представляет ожидаемое ее объяснение и развитие, указывая для Израиля в величественных свойствах Божиих и делах творения и промышления о мире и особенно о нем самом, как избранном народе, такие побуждения, которые действительно могут располагать к духовной радости о Господе и к прославлению Его. И если Пс. 32 представляет развитие заключения Пс. 31-го, то Пс. 70-й составляет продолжение решительно одной и той же молитвы гонимого праведника о помощи, какая содержится в Пс. 69, и вообще оба псалма так тесно соприкасаются между собою в содержании, характере и языке, и в частности в некоторых повторяющихся в них выражениях (ср. 69:2–3 с 70:12–13 и 24), напоминающих собою повторительные стихи, составляющие особенность некоторых псалмов⁸⁷⁷, – что многие ученые считают 69-й псалом введением к Пс. 70-му, и мы с своей стороны никак не признали бы их отдельными псалмами, если бы находили их раздельными в Книге Псалмов. Такое близкое, доходящее до тожества, сходство этих псалмов подтверждается и тем еще обстоятельством, что оба они представляют измененное несколько, свободное воспроизведение сходных по содержанию Давидовых псалмов из времени гонений Саула и Авессаломова восстания⁸⁷⁸. Подобным же образом и Пс. 103-й близко сходятся с Пс. 102, как по тожественному им обоим началу и заключении⁸⁷⁹, так равно и по своему живому, высоко-поэтическому характеру и самому содержанию; потому что в обоих псалмах прославляется премудрость и благость Божия, с тем только различием, что в Пс. 103 псалмопевец созерцает величественные свойства Божии в творении и сохранении мира видимого, а в Пс. 102–в управлении миром нравственным и в преимущественном промышлении об избранном народе Божием, Израиле⁸⁸⁰. Вообще близкое взаимоотношение рассматриваемых псалмов с предшествующими им псалмами настолько ясно и очевидно, что его не отвергают даже ученые отрицательного направления⁸⁸¹, а напротив, на основании его утверждают, что каждая такая пара псалмов принадлежит какому-либо одному писателю. Потому, признавая, что 31, 69 и 102 псалмы, согласно с их надписаниями, принадлежат Давиду, мы имеем таким образом основание относить к Давиду же и парные с ними ненадписанные псалмы 52, 70 и 103. Очень вероятно, что собиратели псалмов потому именно и оставили их без надписания имен писателей, что при тесной связи их с предшествующими псалмами, в надписаниях которых указаны уже их писатели, повторение подобных указаний, подобно как и у Пс. 10 (с евр.) и 42, представлялось излишними вставками, которые, не прибавляя ничего для их современников, только бы прерывали непосредственную последовательность каждой такой пары псалмов, как двухчастного целого, или по крайней мере взаимосвязанного произведения одного и того же писателя. Но какова бы ни была действительная причина того, что в еврейской Библии псалмы эти остались не надписанными, древнее предание церкви Иудейской, засвидетельствованное греческими надписаниями этих псалмов в переводе 70-ти, и непрерывное убеждение Церкви Христианской в лице ее богопросвещенных пастырей и учителей, занимавшихся изъяснением псалмов, – всегда были согласны за их Давидово происхождение, и для нас не представляется никаких достаточных побуждений не следовать в этом случае голосу церковного предания. Ни в содержании, ни в характере, ни в языке псалмов не представляется ничего такого, что было бы не сообразно с лицом или временем царя Давида; а напротив того в Пс. 32 и 70 есть даже такие черты, которые всего лучше объясняются из истории его царствования. Упоминание о враждебных для Израиля замыслах народов, ниспровергаемых Иеговою-защитником его⁸⁸², и сознание ненадежности для спасения одной человеческой силы без помощи божественной, – будет ли это сила могущественного царя, храброго исполина или вооруженной конницы (ст. 16–17), – все это очень хорошо идет к царствованию Давида, известному двумя неудавшимися коалициями против Израиля соседних языческих народов⁸⁸³ и славному неоднократными своими победами над Сирийцами и Филистимлянами, из которых первые славились в то время своей конницей⁸⁸⁴, а последние – своими исполинами⁸⁸⁵. Из времени Давидова же царствования исторически объясняется и происхождение мысли, что Господь во время голода пропитает боящихся Его (ст. 19); так как, по свидетельству истории, во дни Давида был в земле Израильской трехлетний голод, когда боящиеся Господа действительно могли испытать на себе упоминаемую здесь милость Его. И в Пс. 70-м образ благочестивого старца, от юности преданного Господу, которого он славит на псалтири и гуслях, много испытавшего в своей жизни и великих бед, и еще больших милостей Божиих, прославленного и возвышенного, но теперь гонимого беззаконными врагами, которые советуются погубить его, – такой образ, по многим чертам своим уже знакомый нам из других псалмов Давидовых, вполне идет к лицу царя Давида во время Авессаломова восстания, когда он почти уже семидесятилетним старцем должен был спасаться бегством от преследования мятежного сына своего и его сообщников⁸⁸⁶. – Старцем называет себя Давид и в другой своей песни из того же времени, составленной, как можно полагать, по случаю печальной участи мятежников⁸⁸⁷, с целью преподать современникам урок – твердо держаться пути добродетели и не завидовать обманчивому счастью порочных: «я был молод и состарился и не видел праведника оставленным»⁸⁸⁸. – Псалом 103 не представляет никаких исторических признаков времени его происхождения: содержание его есть вдохновенный плод глубокого познания закона Божия, видимой природы и промыслительных в ней действий Творца и Мироправителя, и одинаково свойственно всем временам ветхозаветной церкви, когда только существовали богопросвещенные мужи, разумевающие тайны естественного и сверхъестественного откровения Божия. Но потому самому не представляется оснований оспаривать его и у Давида, мужа Божия любившего дни и ночи поучаться в законе Божием, и хорошо знакомого с видимой природой, с которою он уже с детства находился в непосредственном обращении, и в которой он в годы мужества, в продолжительный период гонений своих от Саула, изучал величественные действия всеуправляющего Промысла, – тем более, что царь Давид действительно любил воспевать величие Божие в видимой природе и в Книге Псалмов оставил нам не мало вдохновенных гимнов Творцу и Промыслителю вселенной, имеющих много сходства с 103 псалмом⁸⁸⁹. Одно только «аллилуиа», которым заканчивается псалом в нынешнем еврейском тексте и нашем русском переводе, может наводить на мысль о позднейшем его происхождении; так как об этом хвалебном восклицании в первый раз упоминается только в книгах Паралипоменон⁸⁹⁰ и Ездры (3:11), написанных уже по возвращении из плена Вавилонского, и потому обыкновенно полагают, что оно вошло в употребление не ранее этого времени. Но а) очень возможно допустить, что «аллилуиа» не принадлежит к первоначальному составу псалма и прибавлено было к нему позднейшим собирателем псалмов на основании богослужебного употребления его во времена второго храма с такою заключительною формулой⁸⁹¹, подобно тому как в псалмах 40, 71 и 88, на том же основании прибавлена другая заключительная формула: «аминь. Аминь» (слав. «буди, буди»), точно также не относящиеся к первоначальному их составу. А б) с другой стороны очень вероятно, что «аллилуиа» в нынешнем еврейском тексте только ошибочно отнесено к концу 104-го (у нас 103) псалма и должно на самом деле составлять надписание или начало следующего 103 ( у нас 104) псалма, – что было бы гораздо сообразнее с законом однородности или внутренней аналогии (lex homogeneitatis vei analogiae internae), по которому, как замечают⁸⁹², расположены псалмы в Псалтири; потому что в таком случае два рядом стоящие псалма 104 и 105 (евр. 105 и 106) и начинались бы и оканчивались словом: «аллилуиа». Такого именно мнения и держится древний греческий перевод 70-ти, Вульгата и наш славянский перевод, равным образом и все древние церковные толкователи псалмов, отцы и учители церкви, которые все согласно относят «аллилуиа» к началу 104-го псалма⁸⁹³, и таким образом устраняют сомнение в древнем происхождении предшествующего ему псалма 103. Еще менее можно сомневаться в древности происхождения псалма 70-го на том основании, что во многих списках перевода 70-ти, а равно и в нашем славянском, в надписании его вслед за именем Давида прибавлено: «сынов Ионадавовых (Рихавитов, см. Иер.35:1–11) и первых пленшихся»; потому что приведенная прибавка, как указывающая на целое общество лиц, очевидно не имеет ничего общего с указанием писателя, но, точно также как прибавочное надписание вслед за именем Давида в Пс. 64 («Иеремии и Иезекииля с народом переселенным»), должна быть понимаема в смысле указания времени преимущественного употребления этого псалма, и таким образом нисколько не противоречит приводимому в том же надписании имени Давида. Без сомнения сделавшие такую прибавку хотели чрез нее обозначить только то, что этот Давидов псалом был любимою песнью благочестивых сынов Ионадава и других Иудеев, плененных при Иоакиме. По своему скорбно-молитвенному содержанию псалом действительно очень хорошо подходит к положению Вавилонских пленников, и потому мог, конечно, сделаться их любимою песнью. Если же это и не дает еще нам объяснения, почему он по преимуществу усвоен был Рихавитами; то с другой стороны из предполагаемой надписанием особенной любви их к этой песни еще никак не следует отрицать всякое значение упоминаемого в том же надписании пред их именем имени Давида и вместе с Деличем выводит заключение, что псалом принадлежит Иеремии, на том лишь основании, что в его книге упоминается о Рихавитах и что они всего скорее, будто бы, могли усвоить себе песнь названного пророка в признательность к нему за то, что он похвалил их за ревность в исполнении преданий родоначальника их Ионадава, сына Рихавова⁸⁹⁴.

Кроме исчисленных 78 псалмов у 70-ти, а за ними и в других древних переводах, приписываются Давиду и еще многие псалмы из числа ненадписанных в евр. тексте и частью приписывающихся другим писателям⁸⁹⁵. Но судя по содержанию и характеров таких псалмов, а также и по некоторым другим основаниям, с большею вероятностью следует относить их к другому времени и к другим писателям, как мы и постараемся показать это в дальнейшем исследовании.

Кроме царя Давида, которому, как мы видели, принадлежит наибольшая часть песней Псалтири, между указываемыми в надписаниях псалмов писателями их в евр. тексте мы встречаем имя другого славного царя Израилева, – сына и преемника Давидова Соломона. Ему приписываются в еврейском тексте два псалма 72-й (у нас 71) и 127-й (у нас 126). Но в надписании последнего в переводах 70-ти и нашем славянском, как и вообще в надписаниях песней степеней, к которым он принадлежит, опущено имя писателя; у первого же надписание читается в измененном виде: «о Соломоне, псалом Давиду», – так как бы это был псалом не Соломонов, а Давидов, только воспетый им в отношении к Соломону, или по случаю вступления на престол сына его Соломона.

Мнение о происхождении 71-го (или по евр. 72) псалма от Давида вслед за 70-ю толковниками повторяют и все другие древние переводы, а также и древние церковные толкователи⁸⁹⁶ за исключением только перевода халдейского и из толкователей – Евсевия Еп. Кесарийского, которые, согласно с еврейским надписанием, приписывают псалом Соломону. Главнейшим основанием такого мнения и для переводчиков, и для толкователей одинаково служит помещенное после заключительного славословия псалма замечание известного нам собирателя псалмов: «кончились молитвы Давида, сына Иессеева»⁸⁹⁷. Понимаемое в строго-буквальном смысле такое замечание очевидно ведет к заключению, что все предшествующие ему псалмы собрания принадлежат Давиду, а следовательно и заканчивающий это собрание Пс. 71-й также следует считать произведением царя Давида. Отсюда далее естественное следствие, что находящееся в надписании этого псалма указание חמֹלשְׁלִ, надобно понимать не о писателе псалма и переводить не τῷ или τοῦ Σαλωμών – псалом Соломонов, как обыкновенно понимали и переводили דוִדָל или указания других собственных имен в надписаниях священных песней, но в значении указания предмета псалма, как песни о Соломоне, или относящейся к Соломону – εἰϛ Σαλωμών, in Salomonem. Однако же на самом деле такое основание Давидова происхождения 71-го псалма далеко не представляет достаточной основательности. Не видно никакой причины, почему бы замечание: «кончились молитвы Давида» … следовало понимать непременно в строго буквальном смысле, а надписание חמֹלשִׁל в несобственном, по крайней мере в совершенно необычном значении и вообще в книгах Священного Писания при подобном же грамматическом сочетании собственных имен, так в частности и в этом самом собрании псалмов, – будем ли распространять его на всю вторую часть Псалтири от 41–71 Пс., или же ограничим только одними псалмами с именем Давида от 50–71 Пс. Напротив того уже самая необычность употребления собственных имен в соединении с לֽ в надписаниях различных песней в каком-либо ином значении, чем указание писателей тех песней, ведет к обратному заключению, что скорее замечание об окончании псалмов Давидовых следует понимать не в строго-собственном значении. К тому же заключению побуждает и то еще, что в самой второй части Псалтири от 41–71 Пс., – если только она тожественна с собранием, к которому относится означенное замечание, – находится несколько псалмов, надписанных именем сынов Кореевых (41, 43–48) и один именем Асафа (Пс. 49), которые по тону и характеру заметно отличаются от песней Давидовых и вообще не представляют оснований к тому, чтобы оспаривать их у названных писателей. Но нельзя на основании указанного замечания приписывать все псалмы собрания Давиду и в том даже случае, если оканчиваемое таким замечанием собрание следует начинать только с 50-го псалма⁸⁹⁸, откуда идет ряд песней, большею частью надписанных именем Давида; потому что и в этом ряду все же есть четыре песни⁸⁹⁹ без имени Давида, из коих у трех⁹⁰⁰ отсутствие имени этого псалмопевца представляло бы совершенно необычное явление. Если бы они принадлежали ему, а не другому писателю. Надобно заметить, что в отношении указания писателей псалмов, в первых трех книгах Псалтири, предание было скорее слишком щедро, нежели скупо, и, – если не считать двух первых ненадписанных псалмов, которые вероятно присоединены были к древнейшему собранию псалмов Давидовых в качестве введения к нему и к целой Псалтири, при позднейшей уже ее редакции, – оно обыкновенно оставляло без надписаний только те псалмы, которые по тесной связи с предшествующими надписанными псалмами, соединяясь с ними как бы в одно двухчастное целое произведение, естественно не нуждались в отдельных указаниях писателей, каковы псалмы 10⁹⁰¹. Нельзя указать подобных оснований для опущения имени Давида в надписаниях псалмов 65, 66 и 71, и это представляется тем более странным и непонятным, что такое опущение очевидно противоречит цели нашего собирателя, если он, по смыслу заключительного замечания (71, 20), имел в виду дать своим современникам собрание именно псалмов Давидовых. Нельзя думать, чтобы собиратель не осмеливался делать в надписании Давидовых псалмов какие-либо собственные замечания и указания и помещал их в собрании своем с теми лишь надписаниями, с какими находил их в свое время; гораздо вероятнее предположить противное, – что большая часть надписаний принадлежит именно собирателям псалмов; – но если даже и возможно допустить такое маловероятное предположение, то и тогда по цели собирателя требовалось по крайней мере в надписании 71-го псалма прибавить имя Давида, как это сделано в надписаниях предшествующих ему псалмов 38 и 61, где также встречается собственное имя другого лица – Идифума, не бывшего их писателем: оставлять его с одним именем Соломона значило как бы намеренно возбуждать сомнение к принадлежности его Давиду или поставлять своих читателей в неразрешимое недоумение, – чему больше следует верить, – надписанию ли псалма или следующему за ним заключительному замечанию, и кому таким образом приписывать псалом, – Соломону ли на основании свидетельства первого, или Давиду – по утверждению последнего?! Все это ведет к заключению, что помещенное после 71 псалма замечание об окончании псалмов Давидовых не может быть понимаемо в строго-буквальном смысле; иначе сказать, оно не заключает в себя мысли, будто все предшествующие ему псалмы собрания принадлежат Давиду, подобно тому как не доказывает, что после него нет или не может быть псалмов Давидовых⁹⁰². Сами 70-ть, а также и другие переводчики, как кажется, не отрицают того, что в рассматриваемом собрании псалмов могут быть псалмы и не принадлежащие царю Давиду; по крайней мере принадлежащий к этому собранию псалом 65 они не надписывают именем Давида⁹⁰³ по примеру прочих анонимных в еврейском тексте псалмов, чего бы в случае признания его псалмов Давидовых тем естественнее было ожидать от них, что у остальных, не надписанных именем Давида псалмов того же собрания (66, 70 и 71), они не забыли сделать такое надписание. Если же таким образом замечание: «окончились молитвы Давида», вообще не исключает собою возможности существования в заканчиваемом им собрании и псалмов не Давидовых; то очевидно, на основании его одного, без других каких-либо более прямых внутренних или внешних оснований, нельзя псалом 71-й приписывать Давиду, извращая для этой цели общепринятый смысл его надписания, свидетельствующий о принадлежности его Соломону. Между тем псалом не дает никаких других оснований, по которым бы можно было с большею вероятностью приписать его Давиду, нежели Соломону. По содержанию своему он есть вдохновенная молитва о том, чтобы Бог даровал царю мудрость и правду, дабы он судил народ свой разумно и справедливо (ст. 1–4), чтобы царствование его было продолжительно и счастливо (ст. 5–7), чтобы власть его простиралась на самые отдаленные народы (ст. 8–11), в пределах царства его господствовали бы мир и довольство (ст. 12–16) и все благословляли имя Его (ст. 17). В выражении просьб своих пред Богом и благожеланий царю псалмопевец нередко переступает за пределы естественной человеческой возможности (см. ст. 5, 7, 11–12, 17), так что полного осуществления их нельзя искать ни в одном земном царе, кроме обетованного царя Мессии; тем не менее нельзя сомневаться, что первым и ближайшим предметом молитвы был царь Соломон⁹⁰⁴, частью осуществивший, частью прообразовавший в своем лице и царствовании то, чего просит и что созерцает в пророческом взоре молящийся псалмопевец⁹⁰⁵. Но кто же этот псалмопевец? Так как вся молитва от начала до конца приносится в 3-м лице и псалмопевец ни разу не дает заметить, что он молится о себе, и в себе самом видит прообраз обещанного Мессии, что Соломон, или царь и сын царев, составляющий предмет его молитвы, – одно с ним лицо; то представляется естественным считать его за какое-либо другое лицо, отличное от Соломона, и с этой точки зрения получает вероятность предположение, что псалом есть пророчественная молитва Давида, изреченная им при воцарении сына его Соломона о мирном и благополучном его царствовании. Но с другой стороны и молитвы о самом себе, приносимые как бы от другого лица, равно как подобные же созерцания в своем лице и времени пророчественных предуказаний лица и времени обещанного Мессии, не представляют у псалмопевцев, как и у пророков, какое-либо необыкновенное и беспримерное явление. И у Давида, которому хотят приписать этот псалом, находятся в таком же роде молитвы о царе, которые он возносит о самом себе от лица народа, каковы его Пс. 19 и 20, и есть также пророчественно-мессианские псалмы, в которых он от обстоятельств своей жизни, – несправедливых гонений и своего возвышения или своих побед над врагами народа Божия, – возвышается к лицу Мессии, то страждущего, то прославленного, и к победному торжеству его царства над всеми враждебными ему сынами мира, как это особенно видим в его Пс. 15, 21, 39, 67, 2, 109 и мн. др. Поэтому не будет неестественным и странным допустить, что и в Пс. 71-м подобным же образом молится о себе сам Соломон; но только как посредник между Богом и своим народом, имеющий в виду не свою собственную славу, а прежде всего народное счастье и благоденствие, он влагает эту молитву в уста самих своих подданных: потому что судьбы их в его руках и от его способностей к управлению царством зависит их счастье и благоденствие. Равным образом ничего нет странного и неестественного в том, если Соломон, при озарении премудрости свыше, созерцавший вечную Ипостасную Премудрость Божию (Притч.8–9), подобным же образом и здесь в своей молитве о правосудном и мирном, счастливом царствовании своем проразумевал в нем прообраз будущего блаженного царства праведного Князя мира. Таким образом, если первое предположение о составлении псалма Давидом и представляется вообще возможным и вероятным, то с другой стороны оно вовсе не требуется, как необходимое и неизбежное, и вызывается исключительно только замечанием собирателя, которое, как видели мы, не исключает существования в собрании псалмов и не Давидовых. Напротив того, второе предположение, что псалом написан Соломоном, прямо требуется по буквальному смыслу надписания псалма и, в отношении к содержанию при частнейшем рассмотрении его и сопоставлении с историей Соломонова царствования, является гораздо более естественным и непринужденным, нельзя первое, что он принадлежит Давиду. Не станем в этом последнем отношении указывать на то, что от Соломона в исторических книгах мы действительно имеем молитву⁹⁰⁶, в сущности очень сходную с содержанием псалма, которая таким образом, вместе с следовавшим за оною обетованием Божиим⁹⁰⁷, и могла послужить ему материей для настоящей песни, между тем как от Давида история не сохранила нам подобной же молитвы; потому что, не смотря на молчание истории, все же такая молитва в существе своем естественна и весьма прилична в устах умирающего царя Давида при воцарении избранного им наследника престола, напоминая собою молитвенно-пророческие благословения древних патриархов Исаака и Иакова. Но нельзя того же сказать в отношении к Давиду об упоминаемом в псалме принесении воспеваемому царю даров царями Фарсиса и островов, Шевы и Савы (ст. 10 и 15). Называемые здесь страны ни разу не упоминаются в книгах Священного Писания до времени Соломона, и история не дает нам решительно никаких оснований заключать, чтобы уже Давид царь или его подданные находились в каких-либо сношениях с ними. Только при Соломоне в первый раз упоминаются Фарсис, как один из главных пунктов предпринятой им морской торговли, откуда вывозимы были дорогие металлы и другие редкие произведения⁹⁰⁸, и Шева, – народ счастливой Аравии, царица которого с многочисленной свитою и богатыми дарами предпринимала путешествие в Иерусалим, чтобы лично удостовериться в мудрости и славе знаменитого царя Израильского⁹⁰⁹; и лишь после Соломонова времени у пророка Исаии страны эти являются в синекдохическом значении всех вообще отдаленнейших царей и народов земных, имевших некогда вступить в царство обетованного Мессии⁹¹⁰. Поэтому как бы ни объясняли мы приведенное место псалма, – в значении ли исторического намека на события Соломонова царствования, прообразовательно указывавшие на будущие события царства Христова, или же в прямом пророческом смысле, как образно-поэтическое обозначение чрез известные при Соломоне отдаленнейшие страны мира всех вообще самых крайних границ беспредельного, всемирного царства Христова, – во всяком случае это место псалма не может быть с непринужденностью приписано Давиду, потому что, при всей непосредственности пророческого созерцания, исторический и тем более географический кругозор пророка, откуда он заимствовал свои образы будущих созерцаемых им событий, обыкновенно оставался в пределах современной ему или прошедшей, вообще известной в его время истории и географии, и нет примера, когда бы пророк называл пред своими слушателями такие страны, которые до того времени не были им известны по каким-либо историческим обстоятельствам или отношениям. Кроме того преобладающий, объективный характер псалма и более искусственный, какой-то рассуждающий тон, в замен свойственного Давидовым псалмам непосредственного излияния чувства, равно как афористическое, характеризующее именно Соломоновы писания изложение каждой мысли большею частью в двух параллельных полустишиях, – все это вместе решает вопрос в пользу предположения о написании псалма Соломоном⁹¹¹. Без сомнения это – вдохновенное, поэтическо-пророческое воспроизведение молитвы, которою Соломон в Гаваоне испросил себе у Бога мудрость и вместе с нею величие и силу своего царствования, – воспроизведение, сделанное им для общественного богослужебного употребления, чтобы повторением пред Богом молитвы своей от лица народа упрочить за собою и царством своим богодарованные дары, необходимые для блага и счастья народного, и вместе с тем испросить совершение их в вечном и всемирном царстве обетованного царя Мессии, в котором благословятся все народы земные (ср. ст. 17).

Подобным образом и псалом 126-й, – на основании вышеупомянутого нами опущения в переводе 70-ти имени Соломона в его надписании, а главным образом вследствие его особенного положения в Псалтири между песнями степеней, употреблявшимися по преимуществу во время и после возвращения из плена Вавилонского, откуда, без сомнения, и произошло у 70-ти опущение в надписаниях этих песней имен их древних писателей, – очень многие древние и новые толкователи оспаривают у Соломона и относят его происхождение ко временам после плена⁹¹²; другие же если и соглашаются признать писателем его премудрого царя Израильского, то все же при этом смотрят на него, как на пророчество о создании второго храма Иерусалимского⁹¹³. Содержание псалма, представляющее развитие мысли, что успех всякого человеческого предприятия, в созидании ли дома, или в охранении города, равно как вообще в устроении благосостояния семейного и гражданского, всецело зависит от Бога, а не от человеческих усилий, – действительно идет ко времени после плена Вавилонского. По возвращении в отечество Иудеи с ревностью приступили к восстановлению храма и города, но вскоре встретили себе сопротивление в Самарянах и других соседних народах: Моавитянах, Аммонитянах, Аравитянах, которые всеми мерами старались препятствовать их предприятию. Посему, чтобы обезопасить себя и свое предприятие от нападения враждебных соседей, они поставили вооруженную стражу, которая должна была стеречь город, и под прикрытием ее с оружием в руках производили работы с раннего утра до позднего вечера⁹¹⁴. При таких обстоятельствах весьма уместно было предложить Иудеям урок, чтобы они не были самонадеянны и не слишком полагались на принятые ими меры и усилия, а просили бы при этом и ожидали себе помощи от Господа; потому что от Него одного, а не от собственных усилий человека зависит и безопасность от врагов и успех всякого созидания и предприятия человеческого⁹¹⁵. Но такое близкое соответствие содержания псалма положению Иудеев при восстановлении Иерусалима и храма, послужившее, конечно, причиною причисления его к употреблявшимся тогда песням степеней, не только не исключает происхождения его от Соломона, которому он приписывается в еврейском надписании, но даже не требует при этом непременного объяснения его в пророческом смысле о временах после плена Вавилонского. Еще с большею близостью содержание его соответствует и обстоятельствам Соломонова царствования, представляя собою благодарственно-поучительное исповедание премудрого царя пред Богом и народом, что совершенное им и стоившее стольких забот и трудов построение величественного дома Божия в Иерусалиме, равно как мир и безопасность от внешних врагов, и внутреннее благоденствие и возрастание могущества Израиля, отличавшие его царствование, не плод человеческих усилий его и его подданных, так как все возможные человеческие усилия без воли и помощи Божией совершенно напрасны и бесполезны, – а единственно дело благости Господа, без всякого труда, во сне ниспосылающего все потребное своему возлюбленному. Не на основании только возможности и целесообразности мы приписываем Соломону такое исповедание; мы его слышим в молитвах Соломона при освящении построенного им храма Иерусалимского, сохранившихся до нас в двух исторических памятниках 3 кн. Цар. и 2 Пар. Не себе и своим стараниям приписывает премудрый царь израильский совершение этого храма, а Иегове, Богу Израилеву, исполняющему чрез него слово Свое, которое изрек Он рабу Своему Давиду, отцу его; и не своей мудрости усвояет мир и благоденствие, отличающие его царствование, а благости Господа, верного Своим обетованиям, какие даровал Он народу Своему Израилю. «Благословен Господь Бог Израилев, который сказал Своими устами Давиду отцу моему и ныне исполнил рукою Своею⁹¹⁶. Благословен Господь Бог, Который дал покой народу Своему Израилю, как говорил! Да будет с нами Господь Бог наш, как был Он с отцами нашими, да не оставит нас, да не покинет нас⁹¹⁷». И что исповедал Соломон, тоже вслед за тем подтверждает ему и Сам Господь в ночном видении, возвещая, что могущество и благоденствие Израиля зависит от верности его завету Иегову и что ничто не сохранит народ еврейский от тяжких бедствий и ужасов падения, если своею неверностью завету он навлечет на себя праведный гнев Божий⁹¹⁸. Таким образом и собственное сознание Соломона, в виду беспримерного для того времени внешнего величия и внутренней особенной важности для еврейского народа воздвигнутого им храма Иерусалимского, и при этом внушение от Господа, – в верности Его завету полагать свое счастье и благоденствие, – все располагало премудрого царя израильского предложить такого рода исповедание для общенародного употребления, и, нам кажется, что только предзанятое мнение о происхождении псалма в период после плена не позволило бл. Феодориту замечать такое близкое соответствие содержания его со временем и характером Соломона и вызвало с его стороны прямо противоположное тому заявление, что «пророческое слово (псалма) приличествует не Соломонову построению, но совершенному Зоровавелем по возвращении» (т.е. Иудеев из плена Вавилонского⁹¹⁹). Между тем, кроме показанного общего соотношения, в рассматриваемом псалме заметны еще черты ближайшего соответствия с историей Соломона, чего не представляет история восстановления Иерусалима и храма при Зоровавеле. Так, во 2-й половине 2-го стихопсалмопевец говорит: «тоже самое», т.е. чего вы напрасно домогаетесь своими трудами и усилиями, «Господь подает возлюбленному своему во сне (ст. 26)»⁹²⁰. По отношению к возвратившимся из плена Иудеям слова эти заключают в себе не более, как только общую мысль о благоволении Господа к уповающим на Него, но в применении к Соломону они получают особое значение фактического подтверждения такой мысли, как прямое указание на описанное в истории Соломона⁹²¹ событие в Гаваоне, когда Господь, внемля молитвам благочестивого юноши-царя, в сонном видении даровал ему премудрость и знание, а с ними и все то, что так возвысило и прославило его царствование. При этом и употребленное здесь имя возлюбленного Иеговы – חוָֹחְי דידִיִ – (ст. 2) прямо соответствует имени Соломона חָירְידִיְ, какое по слову Господа наречено было ему при рождении прор. Нафаном (2Цар.12:25), и таким образом подтверждает вероятность нашей догадки, что в приведенных словах псалма заключается намек именно на лице Соломона. Нельзя не заметить также, что псалом представляет не мало и внутреннего и внешнего сходства с писаниями Соломона. Главная мысль нашего псалма, что человеческие усилия без помощи Божией напрасны и что успех всякого дела зависит от благости Божией, – есть одна из любимых мыслей Соломона, которую он неоднократно повторяет и развивает в различных отношениях в книге Притчей и Екклезиаста. «Благословение Иеговы, только оно обогащает, а труд ничего к нему не прибавит»⁹²²; «сердце человека обдумывает дорогу его, но шествием его управляет Иегова»⁹²³. «Все труды и заботы человека, которыми он изнуряет себя под солнцем – суета»⁹²⁴. «Существенное одно: это – бояться Бога и заповеди Его хранить» (12, 13). «Человеку, который угождает Ему, Он дает мудрость и знание и радость (2:26). И если какой человек ест и пьет и наслаждается благами от труда своего, то это – дар Божий» (3:13 ср. 5:18). То же самое только в других словах внушает и псалмопевец: «Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города: напрасно бодрствует страж. Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб в изнурении; тоже Он подает возлюбленному своему во сне. Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева» (ст. 1–3). Впрочем и в образе выражений Пс. также довольно много сходного с книгою Притчей⁹²⁵, а форма изложения до того отличается приточным характером, что кажется, с большим удобством можно бы поместить его в состав названных выше писаний Соломона, нежели в Книге Псалмов; по крайней мере наверное можно сказать, что если бы он помещен был не в числе песней степеней, а где-нибудь в составе кн. Притчей или Екклизиаста, то никто бы не заподозрил его не подлинности и не стал, как теперь, оспаривать принадлежность его писателю названных книг, Соломону. Все это вместе достаточно показывает, что הוֹמלֹשִׁלִ в евр. надписании псалма не есть случайная и ошибочная прибавка, на которую будто бы не должно обращать внимания, равно как не есть типическое название восстановителя Соломонова храма Зоровавеля, как думает бл. Феодорит⁹²⁶, но точно также, как и דיִרָל, или употребление других собственных имен в надписаниях псалмов в подобном же грамматическом сочетании, есть сохраненное древним преданием имя писателя псалма; – и что псалом действительно принадлежит Соломону, премудрому царю израильскому⁹²⁷. Напротив того не представляется никаких достаточных оснований, чтобы не признавать достоверности надписания псалма и отрицать его Соломоново происхождение; те же основания, на которые ссылаются защитники позднейшего происхождения псалма, имеют лишь только вид основательности и нисколько не доказывают защищаемой ими гипотезы. Довольно близкое соответствие содержания псалма обстоятельствам восстановления Иерусалима и храма после плена Вавилонского есть не более как случайное совпадение их в некоторых отношениях с историческими поводами составления псалма и удачное приспособление его к позднейшему времени, а положение его среди песней степеней есть непосредственное следствие такого приспособления и общенародного, богослужебного употребления его в период после плена. Что же касается опущения имени Соломона в переводе 70-ти, то обстоятельство это, не смотря на кажущуюся его важность в решении вопроса о писателе псалма, при совершенном отсутствии других данных против его происхождения от Соломона, само по себе не дает еще права утверждать, что 70-ть переводчиков не признавали Соломона писателем рассматриваемого псалма и относили его, как и все вообще песни степеней, ко временам по возвращении из плена. Гораздо последовательнее, а потому и правильнее думать, что в отношении к песням степеней 70-ть остановили все свое внимание исключительно на известном в их время богослужебном употреблении этих песней и вовсе не касались вопроса об их писателях и времени происхождения: иначе чем объяснить совершенное отсутствие в их переводе в надписаниях этих песней каких бы то ни было замечаний по этому вопросу и исключительное, какое то упорное ограничение одним только Ὠδή τῶν ἀναβαθμῶν, тогда как вообще заметно, что в других случаях они любили обозначать в ненадписанных псалмах имена их писателей или время написания⁹²⁸, а в надписаниях прибавлять другие имена или делать свои замечания и поправки в случае, если почему либо не соглашались с свидетельствами евр. текста (как в Пс. 71, 41, 44–18 и др.)? Между тем, если таково действительно было отношение 70-ти переводчиков к песням степеней, тогда неудивительным становится, что они опустили все встречающиеся в еврейских надписаниях этих песней имена писателей и нигде не сделали никаких замечаний по вопросу их происхождения, исключительно ограничиваясь одним только названием их песнями степеней, которым именно обозначалось тогдашнее их богослужебное употребление. При этом может быть, как мы уже выше заметили, что они заимствовали эти песни для своего перевода из какого-либо богослужебного сборника, где они находились под одним только общим заглавием песней степеней без всяких других надписаний, не относящихся к богослужебному употреблению; подобный выбор оригинала для перевода, в виду предполагаемого нами отношения их к песням степеней, является вполне естественным и законным. Но каковы бы ни были действительные причины опущения имени Соломона в надписании 126 Пс., во всяком случае распространение подобного же опущения имени писателя на все песни степеней, где только указываются писатели, и совершенное отсутствие каких-либо замечаний о времени их написания и т.п. – показывают, что 70-ть во всех этих случаях только игнорировали указания писателей псалмов, а не отрицали достоверности таких указаний, и таким образом חמֹלשְׁלִ в надписании рассматриваемого нами псалма должно иметь для нас значение вполне достоверного свидетельства о его писателе.

К Соломону же по всем вероятным основаниям следует отнести и еще одну из песней степеней, только не имеющую в надписании имени писателя, – Пс. 131-й. Мнения древних и новых толкователей о его происхождении очень расходятся между собою. Одни⁹²⁹ считают его молитвою пленных Иудеев к Богу об исполнении обетований Его дарованных царю Давиду; по мнению других⁹³⁰ это – молитва Иудеев по возвращении из плена об устранении препятствий и Божием содействии к совершению предпринятого ими восстановления храма и Иерусалима; иные⁹³¹ относят его к освящению второго храма, а некоторые из новейших ученых⁹³² думают даже приспособить его к событию торжественного вступления Симона Маккавея в Иерусалимскую крепость после очищения ее от остававшихся там сирийских войск и с ними иудейских вероотступников⁹³³. Но содержание псалма в целом его составе не благоприятствует ни одному из этих мнений. По ходу и развитию мыслей совершенно ясно видно, что главный предмет, около которого группируются все составные части псалма, это – торжество по случаю отыскания постоянного жилища Господу, и именно места пребывания святого ковчега Его (ст. 7–8). Псалмопевец начинает воспоминанием о Давиде, о многотрудных и неусыпных заботах, с какими этот благочестивый царь израильский старался устроить прочное жилище ковчегу Божию (ст. 1–5), и отсюда переходить к воспоминанию о странствованиях ковчега завета с одного места на другое, пока не было избрано и устроено место для него постоянного пребывания (ст. 6). Но не трудно видеть, что все эти воспоминания вызваны в душе певца современным ему событием, которым положен конец прежним странствованиям ковчега завета, в котором совершилось то, чего так пламенно желал Давид, что не давало сна очам его и веждям его дремания. Это – обретение места Иегове, жилища крепкому Богу Иакова, к торжеству которого псалмопевец вслед затем приглашает своих современников, вместе с ними умоляя Господа, чтобы Он благоволил вступить в новое жилище Свое. «Пойдем к жилищу (Господа), поклонимся подножию ног Его. Встань, Господи, на место покоя Твоего, Ты и ковчег могущества Твоего» (ст. 7–8). Но как с устроением дома Божия в обетовании, дарованном Давиду, соединялось еще обещание особенных милостей Божиих к его потомству и главным образом вечного утверждения престола в его роде⁹³⁴; то совершившееся теперь, давно ожидаемое событие водворения святого ковчега Господня в новоустроенном ему жилище дает псалмопевцу дерзновение напомнить Господу Его обетования и молить Его – ради благочестия раба своего Давида совершить на помазанном его преемнике и его царстве обещанные ему милости Свои (ст. 9–18). Нельзя, конечно, отвергать того, что сами по себе мольбы об исполнении обетований, дарованных Давиду, весьма приличны были Иудеям и во время или после плена, как и вообще во время ослабления или упадка престола Давидова (ср. Пс.88); но в рассматриваемом нами псалме они являются вовсе не как следствие предполагаемого падения царства и Давидова⁹³⁵, а напротив называются, как видели мы, исполнением одной части обетований Божиих Давиду, которая естественно должна была напоминать собою соединенные с нею прочие обетования. При этом торжественный тон псалма вовсе не дает предполагать бедственного положения тогдашних Иудеев. Но что всего важнее, предположение о падении царства и дома Давидова решительно опровергается содержанием псалма. В 10-м и следующих стихах псалмопевец умоляет Господа – ради Давида и дарованных ему обетований не отвратить лица от помазанника Своего. По связи мыслей и самому образу выражения этой молитвы ясно видно, что называемый в ней помазанник не есть кто-либо из первосвященников, которые после плена были единственными помазанными⁹³⁶ представителями верховной власти в еврейском народе⁹³⁷, не есть вообще царский сан или царственный род⁹³⁸, или же самый избранный народ Иудейский⁹³⁹, по отношению к которым в Писании никогда не употребляется имя помазанника⁹⁴⁰; очевидно также, что под именем его нельзя разуметь и самого Давида, который в сознании народном действительно являлся всегдашним ходатаем пред Богом за народ свой и своих потомков⁹⁴¹, равно как и обетованного Мессии, хотя Ему по преимуществу принадлежит имя помазанника⁹⁴²; а должно в прямом и собственном смысле разуметь царя-помазанника из потомства Давидова, не представляемого только, воспоминаемого из времен прошедших или ожидаемого в будущем, но действительного, настоящего, существующего, «того, как соглашается и св. Златоуст, кто тогда был помазан, управлял и стоял во главе народа»⁹⁴³, и именно того, кто происходит от Давида и восседал на престоле его⁹⁴⁴. Таким образом, псалом решительным образом переносит нас в период царей Иудейских, потому что со времени плена, когда отнят был у Иудеев последний помазанник Господа (חוָֹחיְ חַישִׁמְ Иер. Плч.4:20) из народа Давидова, престол Давидов более не восстановлялся, и самое имя помазанника – חַישִׁמָ – сделалось именем одного только обетованного царя Мессии, ожидаемого восстановителя и устроителя вечного царства Давидова⁹⁴⁵; бывшие же после плена правители Иудеи, даже самые известнейшие из них и пользовавшиеся справедливым уважением всех современных Иудеев, как Зоровавель или Симон Маккавей, которых некоторые из толкователей и хотят разуметь под упоминаемыми в 10 ст. помазанником⁹⁴⁶, также как Неемия и другие, обыкновенно назывались только חדָוחיִ תחַפַּ⁹⁴⁷ правителями, областеначальниками или пашами Иудеи⁹⁴⁸, но никогда не назывались священным именем помазанников. С другой стороны нельзя не признать также некоторого соответствия содержания рассматриваемого псалма с событием построения и освящения второго храма, когда Господь снова вступал в избранное Им и возлюбленное жилище свое (ст. 8, 13, 14): но в тоже время нельзя не видеть, что поводом к написанию его послужило не это, а какое-либо другое более ранее событие; потому что под водворением Господа в своем жилище, о котором говорится в псалме, очевидным образом, разумеется, поставление ковчега завета на новоустроенном для него месте, в Сионе (ст. 8 и 13–14), между тем как ковчег завета ко времени разрушения храма был утрачен безвозвратно и во втором храме его уже не было⁹⁴⁹. Судя по изложенному выше развитию мыслей в псалме, воспеваемое в нем событие (ст. 7–8) по времени своему было близко к пребыванию ковчега завета в Кириаф-Иариме, – потому что вслед за упоминанием о пребывании ковчега в этом городе (ст. 6) псалмопевец приглашает уже своих собратий праздновать водворение Господа в новом постоянном жилище Его (ст. 18); но это не есть событие совершенного Давидом перенесения ковчега завета из Кириаф-Иарима в Сионскую скинию: потому что эта скиния не была еще прочным местом покоя для Господа и потому перенесение в нее ковчега не удовлетворяло вполне задушевных желаний и неусыпных стараний благочестивого царя – устроить постоянное жилище крепкому Богу Иакова, о которых вспоминается в начале псалма (ст. 1–5), и не могло дать основания для выражаемых далее псалмопевцем надежд на исполнение дарованного Давиду обетования о вечном утверждении его престола в семени его (ст. 10 и дал.). Как то, так и другое мы видим лишь в построении храма Соломона. Только с устроением храма обретено было место покоя и вечного пребывания для Господа, что так давно лежало на сердце Давида; а с исполнением этого благочестивого желания Давида, согласно с дарованным ему обетованием, подавалась надежда, что Господь исполнит и все то, что вместе с обетованием о создании храма изрек Он рабу своему. Поэтому всего вероятнее думать, что рассматриваемый нами псалом воспет был по случаю перенесения ковчега завета из скинии Сионской в воздвигнутый Соломоном храм Иерусалимский⁹⁵⁰. Вероятность этого предположения подтверждает нам и близкое сходство псалма не только в мыслях, но даже в самом изложении их, с началом благодарственной молитвы Соломона, произнесенной им при освящении новоустроенного храма, после поставления в нем ковчега завета. Соломон также начинает свою молитву воспоминанием о Давиде и, благословляя Господа за исполнение чрез него желаний благочестивого царя-отца своего, переходит затем к мольбе об исполнении и прочих дарованных ему обетований об утверждении престола царства его. «Я построил храм в жилище Тебе, место, чтобы пребывать Тебе во веки», говорит он Господу… «У Давида, отца моего, было на сердце построить храм имени Господа Бога Израилева…, и Ты исполнил рабу Твоему, что говорил ему; что изрек Ты устами Твоими, то в сей день совершил рукою Твоею… И ныне, Господи, исполни рабу Твоему Давиду то, что говорил Ты ему, сказал: не прекратится у тебя пред лицо Моим сидящий на престоле Израилевом, если только сыновья твои будут держаться пути своего, ходя предо Мною так, как ты ходил предо Мною»⁹⁵¹. Такое сходство псалма с молитвою Соломона, подтверждая вероятность предположения о написании его по поводу перенесения ковчега завета в храм Соломонов, в то же время дает еще вероятное основание предполагать, что он написан был по этому поводу именно самим Соломоном. В подтверждении как того, так и другого предположения мы имеем и прямое свидетельство древнего предания во 2 кн. Паралипоменон. Писатель этой священной книги, которым, по наиболее принятому и вероятнейшему мнению, признается живший около времени создания второго храма Иерусалимского известный ученый и богодухновенный священник Ездра⁹⁵², 8-й, 9 и 10 стихи рассматриваемого псалма вносит в состав вышеприведенной молитвы Соломона на освящение новоустроенного им храма Иерусалимского⁹⁵³, и таким образом ясно показывает, что, не смотря на употребление этого псалма вместе с другими песнями степеней при богослужении второго храма, он и его современники не считали его произведением времени этого храма, как полагают многие из позднейших толкователей, а признавали молитвенною песнью Соломона на освящение первого храма Иерусалимского. Думают впрочем ослабить свидетельство книги Паралипоменон тем предположением, что писатель ее вовсе не имел в виду нашего псалма, и приводимые под именем Соломона слова, сходные с 8, 9 и 10-м ст. псалма, заимствованы им не из этого последнего, а из какого-то другого источника, которым точно также пользовался и псалмопевец⁹⁵⁴. Но предположение это не изменяет только что высказанного нами заключения, потому что и тогда не представляется никакого основания отрицать, что означенные слова действительно принадлежат Соломону; признавая же принадлежность их Соломону, по тесной связи их с целым содержанием псалма, мы должны вместе с тем признать, что и весь псалом принадлежит тому же писателю. Что же касается другого, в связи с предшествующим высказываемого предположения, которым стараются оправдать несообразность содержания псалма с обстоятельствами времени второго храма, будто бы писатель этого времени употребил по отношению к торжеству освящения второго храма без всякой перемены слова из молитвы Соломоновой при освящении первого храма⁹⁵⁵; то хотя заимствование соответственных образов и представлений из прошедшего для изображения событий настоящих вообще и возможно (ср. напр. начало 67 Пс.), но в данном случае оно не может иметь места, потому что относится к словам, которые упоминают о ковчеге завета и о царствующем помазаннике из рода Давидова, т.е. иначе сказать, заключают в себе представления, решительно несоответствующие предполагаемой эпохе писателя. При том же нельзя допустить такого заимствования образов прошедшего, чтобы за ними совершенно исчезало настоящее и не оставалось ни одной черты, ни одной отличительной особенности, по которым бы можно было по крайней мере догадываться о действительном предмете песни или времени, к которому она относится; между тем в содержании рассматриваемой песни решительно все переносит нас ко временам Соломона и нет ничего, что представляло бы хотя неясный намек на позднейшую эпоху ее происхождения⁹⁵⁶. Наконец нельзя оставить без внимания и того, что слова псалма, которые думают считать заимствованными из молитвы Соломона, находятся в такой тесной органической связи со всем содержанием псалма, что решительно исключают всякую мысль о заимствовании. Иное положение их в кн. Паралипоменон, носящей на себе ясные следы репродуктивного происхождения, где они стоят не в непосредственной логической связи и последовательности, а только внешним образом присоединяются в молитве Соломоновой через соединительное חתָּעַוְ⁹⁵⁷. Поэтому гораздо вероятнее предположить, что писателем Паралипоменон они заимствованы были из нашего псалма, в составе которого имеют первоначальное свое происхождение, и присоединены к молитве Соломоновой, как изречение одного с нею писателя и притом сказанное им по одному и тому же обстоятельству⁹⁵⁸. Во всяком случае по всем вероятным основаниям следует признать, что псалом 131-й есть песнь Соломона, воспетая им по случаю перенесения ковчега завета из скинии Сионской в новоустроенный им храм Иерусалимский⁹⁵⁹. Но без сомнения, тот же псалом впоследствии времени вместе с другими песнями древних писателей воспеваем был при освящении второго храма Иерусалимского, которое естественно должно было напоминать собою Иудеям торжество освящения первого храма Соломонова⁹⁶⁰. Этим обстоятельством и объясняется положение его между песнями степеней, известными по своему употреблению во время и после возвращения из плена Вавилонского, которое в свою очередь многим толкователям подало повод и самое его происхождение относить к позднейшей эпохе, ко времени плена или восстановления храма Иерусалимского и т.п.

Двенадцать песней Псалтири: а именно: псалмы 49-й и все от 72-го до 82-го включительно, по свидетельству их надписаний, принадлежат Асафу (ףסָאָלְ τῷ Ἀσάφ)⁹⁶¹. Кто был и когда жил этот псалмопевец, – ни надписания, ни самые псалмы не дают на это определенных указаний; но из четырех лиц с именем Асафа, упоминаемых в различные эпохи ветхозаветной истории, под именем Асафа-псалмопевца обыкновенно разумеют Левита, сына Берехии из племени Гирсонова, одного из трех начальников хора при Давиде⁹⁶². Вместе с четырьмя сыновьями своими он начальствовал над чредами певцов Давидовых, и, играя по наставлению и под непосредственным руководством самого царя Давида⁹⁶³, является главным распорядителем священной музыки и пения пред ковчегом завета в Сионской скинии⁹⁶⁴. Но при этом он был не исполнителем только песней Давида или других певцов, но и сам вместе с отцом псалмопения участвовал в составлении псалмов для церковно-богослужебного употребления. Св. Писание называет его пророком (חוֹֻח) и свидетельствует, что песни его и в последующие времена всегда пользовались глубоким уважением Евреев наравне с песнями Давида, на ряду с этими последними употреблялись при богослужении⁹⁶⁵ и, без сомнения, подобно им, как песни одного из главных певцов, служили образцом для последующих псалмопевцев, которые, по замечанию Писания, всегда следовали установлению Давида и Асафа пророка с прочими знаменитыми певцами Давидова времени⁹⁶⁶. При таком глубоком уважении со стороны Евреев и, в частности, священных богодухновенных писателей, и при постоянном богослужебном употреблении, песни Асафа пророка, не смотря на отдаленную древность их происхождения, естественно могли и должны были сохраниться и до времени образования священного канона и занять место в его составе, точно также как и псалмы Давида, вместе с которыми они употреблялись при богослужении. Внесение их в состав Псалтири наравне с песнями Давида тем несомненнее, что Давид и Асаф составляют как главы свящ. певцов (םירִדְשֽׁמּהַ ישִׁארָ) Израиля уже в кн. Неемии (12:46), происхождение которой относят ко времени окончательного образования канона, – и о песнях этих певцов по преимуществу упоминается в книгах Паралипоменон, писателя которых обыкновенно признают священника Ездру, которому приписывается и составление св. канона, а следовательно и окончательное собрание песней Псалтири. Уже это одно дает нам основание с несомненностью полагать, что в Кн. Псалмов, непрерывно и неизменно сохранившейся в свящ. каноне со времени его образования, вместе с псалмами Давида должны были находиться псалмы и современного ему певца, Асафа пророка. И так как Священное Писание нигде не называет нам другого псалмопевца Асафа, кроме одного только современника Давидова, то надписания псалмов именем Асафа, представляющие собою древнее предание о их происхождении, мы можем принимать, как доказательство того, что во времена последнего собирателя псалмов и составителя свящ. канона существование в Псалтири песней пророка Асафа действительно признавалось, и что древнее предание указывало их в числе псалмов, которые надписываются именем Асафа.

Все псалмы, надписывающиеся именем Асафа, носят на себе какой-то особенный тип, заметно отличающий их от псалмов без надписаний или надписанных именами других писателей⁹⁶⁷. Вообще они отличаются тоном увещательно-пророческой настойчивости, и не только там, где псалмопевец поучает или обличает своих современников⁹⁶⁸, но и там, где он славит и благодарит Бога за явленные Им милости и благодеяния к народу своему (как в Псс. 74, 75, 80), или умоляет о помощи и избавлении его от постигших несчастий⁹⁶⁹. С другой стороны во всех родах этих псалмов заметно преобладание исторически-повествовательного элемента. Описывая в том или другом отношении современное положение Израиля, псалмопевец любит обращаться ко временам прошедшей его истории, и то извлекает отсюда уроки благочестия и богоугождения для блага и счастья народного⁹⁷⁰, то, на основании прежних чудесных опытов божественного водительства, тем с большею настойчивостью веры и упования молит Господа не оставлять народа Своего милостью и в настоящем его положении⁹⁷¹. Кроме того, в Асафовых псалмах замечаются и некоторые другие более или менее общие им характеристические особенности, таковы: часто встречающиеся картинные изображения явлений Бога – Судии и свойственный по преимуществу пророческим писаниям обычай говорить от лица Божия⁹⁷²; очень частое сравнительно со всеми прочими псалмами упоминание об Иосифе или коленах Иосифовых⁹⁷³; попеременное употребление самых разнообразных наименований народа Божия и особенно любимое представление отношений к нему Бога под образом Пастыря и стада⁹⁷⁴. Такие общие отличительные особенности Асафовых псалмов естественно предполагают близкое соотношение их между собою по своему происхождению и делают вероятными надписания их одним и тем же именем Асафа. Тем не менее, не смотря на близкое соотношение этих псалмов в тоне, характере и образе выражений, нельзя их все двенадцать относить к одному и тому же писателю – пророку Асафу, современнику Давидову. Судя по содержанию, ему могут и должны быть приписаны из числа их только пять псалмов: 49-й, 72, 77, 80 и 81-й.

Псалом 77 представляет в своем содержании ясные признаки происхождения его во времена царя Давида или не позже, как в первое время царствования Соломона, а потому писателем его, следуя свидетельству надписания, должно признавать именно пророка Асафа, современника Давидова, который, как можно видеть из 2 кн. Паралипоменон (5:12), жил еще и при преемнике Давида Соломоне и вместе с прочими певцами участвовал в торжестве освящения воздвигнутого им храма Иерусалимского. По роду своему содержания он есть поучительная песнь, в которой псалмопевец, рассмотрением древнейшей истории народа Израильского от времени исшествия из Египта до царствования Давида, старается предостеречь своих современников от неверия и непослушания отцов своих и побудить их к надежде на Бога и соблюдению закона Божия. Но вникая ближе в содержание этой поучительной песни, нельзя не заметить, что она имеет при том еще особенную цель – оправдать перенесение святилища из колена Ефремова, из Силома, вместе с царскою властью в колено Иудино, на Сионе, и удержать недовольные таким перенесением колена Израильские от предусматриваемого псалмопевцем отпадения их от Давида, или от дома Давидова и законного святилища Сионского. Этою особенною целью псалма и объясняется, почему писатель его по преимуществу останавливается на отвержение Силома и колена Ефремова (ст. 60–67) и на избрании вместо него Сиона и колена Иудова, а из сего последнего – царя Давида, повествованием о чем, как главною своею мыслью, и оканчивается псалом (ст. 68–72). Здесь же заключается причина, почему он и в истории древнего неверия и непослушания Евреев также преимущественно пред всеми коленами преступного и мятежного народа называется именно сыном Ефремовых (ст. 8–10), как бы прямо тем показывая, что предлагаемое им наставление из всех современников его особенно относится к коленам дома Иосифова, которые все еще не вразумились примером предков своих. Некоторые из толкователей такое преимущественное обращение обличений псалмопевца к Ефремлянам объясняют как следствие совершившегося уже отпадения 10 колен от дома Давидова и следовавших за тем враждебных отношений между царствами Иудейским и Израильским, и потому происхождение псалма относят к различным пунктам времени после разделения царств⁹⁷⁵. Но в таком случае будет совершенно непонятно, почему псалмопевец останавливается на изображении грехов Ефрема только до времени Давидова царствования, и нисколько не упрекает его за отпадение от богоизбранного царственного рода Давидова и, упоминая о неверности его Богу во времена Судей, ни слова не говорит о постыдном служении идолам во времена Иеровоама, между тем как эти последние грехи Ефрема, казалось бы, должны быть, как и были для многих пророков и других благочестивых людей того времени⁹⁷⁶, предметом преимущественного обличения. Оканчивая же свои обличения временем Давида и умалчивая об отпадении от его рода и уклонении в идолопоклонство 10 колен царства Ефремова, псалмопевец тем самым показывает, что эти печальные события в его время не совершились еще, но что Ефрем, утративший свое святилище в Силоме, продолжал еще оставаться верным Иегове, и не смотря на недовольство свое избранием Иудова колена, все еще оставался под скипетром богоизбранного пастыря, царя Давида. Он только еще предвидит эти печальные события и своими обличениями и предостережениями хочет предотвратить их от Израиля. Действительно во времена Давида, особенно в последние годы его царствования, представлялось не мало поводов сомневаться в верности и преданности ему колен дома Иосифова, к которым мы относим и колено другого сына Рахили – Вениамина, вследствие ли своего теснейшего родства по происхождению, или по чему-либо другому, но только ближе, чем с другими коленами сходившегося с ними в своих политических стремлениях⁹⁷⁷. Воинственное и богатое Ефремово колено уже во времена Судей не раз заявляло свои притязания на особое уважение к нему пред прочими коленами (Суд.8:1 и дал., 12:1 и дал.), а гордые своею силою и храбростью сыны Вениаминовы отважились даже однажды вооружиться против всех колен еврейского народа, не желая подчиниться совершенно справедливому решению их о наказании виновных жителей Гивы, одного из городов Вениаминовых (Суд.20). С воцарением Саула, происходившего из Вениаминова колена, честолюбивые стремления сынов Иосифова дома достигли своего удовлетворения (1Цар.22:7); но, с восшествием на престол Давида, они естественно должны были лишиться своих преимуществ и потерять свое особенное политическое значение в народе израильском. Перенесение в новую столицу религиозного центра, – святилища Иеговы, прежде находившегося то в Ефремовом, то в Вениаминовом коленах, лишало эти колена и еще одного из преимуществ. Само собою понятно, не легко было примириться с такими потерями. Притом же Иудино колено, в которое теперь перешла царская власть и главная святыня, по своему особенному положению внутри земли обетованной, изолированное от сношений с иноземными народами, кажется, наиболее разнилось от прочих колен строго-патриархально замкнутою жизнью. Это в свою очередь также могло не мало затруднить для прочих колен, и тем более для колен дома Иосифова, примирение с новою царственною династией. Поэтому в продолжении 7 лет только одно колено Иудино признавало Давида. Но и после того, как Авенир привел в покорность ему и все прочие колена, в доме Иосифовом продолжали еще оставаться искры недовольства новою династией и зависти к колену Иудину, которые нередко разгорались до опасных размеров. В этом то недовольстве и зависти колен, особенно Ефремова и Вениаминова, скрывается начало разделений и партий в народе, даже открытых возмущений, какие мы видим в Давидово царствование. Им следует приписать первое возникновение и дальнейший успех Авессаломова восстания⁹⁷⁸; отсюда же, по усмирении мятежников, возникло и новое возмущение Савея Вениамитянина⁹⁷⁹. Может быть и то обстоятельство, что Иоав не производил счисления народа в Вениаминовом колене⁹⁸⁰, также имело свое основание в сопротивлении этого последнего. Эти и подобные им обстоятельства достаточно могли дать псалмопевцу понять, какою опасностью для царства Давидова грозило такое враждебное настроение колен дома Иосифова, а вызванные тем опасения естественно представляли ему побуждения для вразумления недовольных колен показать в своей песни, что они справедливо и по своей вине отвержены, а Иуда призван господствовать; потому что, пока святилище находилось в Силоме, в колене Ефремовом, Израиль должен был терпеть великое поругание, так что самый ковчег завета попал в руки неприятелей, доколе наконец Господь, как бы пробудившись от сна, не умилосердился над своим народом и снова даровал ему победы над врагами, а вместо Ефремова колена избрал колено Иудино и поставил Давида раба своего пасти наследие Свое, Израиля (ст.60–72). Что эти и подобные мысли вполне свойственны временам Давида, можно указать и на то, что мы встречаем их отчасти уже у самого отца псалмопения. В Пс. 67, изображая победное возвращение ковчега завета на гору Сионскую, он довольно ясно дает заметить, что от него не укрылись завистливые взоры, какие бросали на эту богоизбранную гору соседние высокие и холмистые горы, которых однако не избрал Господь в жилище себе, – и подобно Асафу, обличает их неразумную зависть указанием на особенное божественное избрание Сиона в жилище Божие и на то, что это избрание благодетельно для самих же завидующих ему; так как и они пользуются дарами побед, одерживаемых силою обитающего на Сионе Господа. – «Что вы завистливо смотрите, горы высокие на гору, на которой Бог благоволил обитать, и будет Господь обитать вечно!... Ты взошел на высоту, привел пленных, принял дары для человеков, даже и для противящихся тому, дабы обитал Ты здесь, Господи Боже! (ст. 17 и 19)»⁹⁸¹. Нет сомнения, что эти завидующие Сиону и противящиеся избранию его в жилище Божие горы холмистые, между прочим суть те же самые колена Иосифова дома⁹⁸², которых обличает и пророк Асаф, и называются горами за их надменность и высокомерие⁹⁸³, а также вероятно и потому, что такой образ и по внешней стороне гораздо характеристичнее обозначает эти колена, как обитавшие в гористой местности, славившиеся многими особенно высокими горами⁹⁸⁴, и уже в пророчествах Иакова и Моисея о судьбе колен Израилевых отличаемые от других благословениями гор древних и холмов вечных (Быт.49:26, Втор.33:15). Впрочем о царствовании Давида, которым, как мы заметили, и оканчивается в нашем в псалме обозрение истории Израиля, псалмопевец выражается в прошедшем времени: «Избрал (Господь) Давида раба своего,… и он пас (Израиля) чистым сердцем и водил мудрыми руками» (ст. 70, 72). Это, по видимому, побуждает к заключению, что псалом написан был уже при Соломоне, намек на царствование которого видят некоторые еще в выражении ст. 69: «устроил (Господь) святилище Свое, как горние Свои селения»⁹⁸⁵, хотя эта последняя догадка, быть может, и неосновательна; так как не только Соломонов храм, но и скиния Давидова, устроенная на горе Сионской, в сравнении с древним Силомским святилищем, могла казаться, как горние селения Иеговы. Но кажется гораздо вероятнее полагать, что он был написан еще при жизни Давида, во время его старости, когда на царствование его можно уже было смотреть, как на прошедшее; так как это время, при слабости правления дряхлого старца-царя и существовании партий внутри его семейства, – разумеем партии Соломона и Адонии, – представляло псалмопевцу наиболее оснований опасаться возбуждения сепаративных стремлений со стороны колен, недовольных династией из дома Иудина. Кажется, что и самая краткость и скромность похвалы Давидову царствованию (ст. 72) также ведет к заключению, что она высказана была псалмопевцем еще при жизни похваляемого царя⁹⁸⁶. Но так или иначе, во всяком случае – это песнь Асафа пророка, одного из главных певцов царя Давида, и нет достаточных оснований сомневаться в достоверности древнего предания, которое надписало ее именем этого пророка.

С псалмом 77-м имеют ближайшее сродство и остальные четыре псалма, которые мы вместе с ним приписали пророку Асафу, современнику Давидову. Из всех псалмов, надписанных именем Асафа, эти псалмы по преимуществу отличаются внушительно-проповедническим тоном, показывающим, что их писатель по преимуществу пророк (הוֻח) между псалмопевцами, и только одни из числа их – поучительного содержания, тогда как все прочие или молитвенно-просительного, или благодарственного. Такое ближайшее сродство между собою естественно предполагает принадлежность их одному и тому же писателю, с чем соглашаются отчасти даже защитники позднейшего их происхождения⁹⁸⁷. Правда, кроме Пс. 77-го ни один из прочих псалмов, приписываемых нами древнему пророку Асафу, не имеет в своем содержании исторических признаков, которые бы с большею или меньшею ясностью указывали на время жизни этого псалмопевца; но за то, с другой стороны, они не заключают в себе и ничего такого, что не сообразовалось бы с лицом или временем знаменитого певца Давидова⁹⁸⁸. Предметы поучительного содержания их вполне идут ко времени Давида и очень удобно объясняются из различных событий его царствования. Так в Пс. 49-м псалмопевец от лица Самого Бога, Которого он изображает с Синайскою славою грядущим от Сиона, чтобы произнести Свой суд над народом Своим, со всею строгостью обличает лицемерное благочестие тех, которые все богоугождение полагают в одном лишь устном исповедании предписаний закона и наружном исполнении его обрядовых постановлений, внушал им, что Богу не угодны и многочисленные животные жертвы, без духовной жертвы благодарного исповедания сердца и благоговейной молитвы к Нему, и что проповедание закона одними устами, без деятельного исполнения его в жизни своей, – грех пред Господом. Что такая пророческая проповедь об истинной приятной Богу жертве и богоугождении, которую напрасно считают свойственной лишь временам упадка веры и благочестия в период служения Иеремии⁹⁸⁹, или в которой хотят видеть голос утешения для вавилонских пленников, с потерею отечества лишившихся возможности приносить законные жертвы во храме Иерусалимском⁹⁹⁰, не менее уместна и целесообразна и во времена благочестивого царствования Давида, – это видно из того уже, что она часто слышится и в песнях самого благочестивого царя⁹⁹¹. Неправильное понимание истинного богопочтения в народе еврейском, в большей или меньшей степени свойственное всем временам его существования, замечено было уже пророком Самуилом, еще задолго до воцарения Давида возвестившим царю Саулу, что «послушание Богу лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов»⁹⁹². Тот же неправильный взгляд на богопочтение, может быть еще более развившийся в последние годы царствования Саула, естественно оставался в народе и во времена Давида. Почему при восстановлении и новом устройстве богослужения, когда оно по внешней своей обстановке являлось в новом блеске и торжественности, вполне уместно и необходимо было позаботиться о возвышении внутреннего его значения и возбуждения в народе духа веры и истинного благочестия, тем более что и самая торжественность богослужения представляет опасность увлечься исключительно внешнею его стороною в ущерб внутренней его сущности. И когда сам Давид, вполне сознавая такую необходимость возбуждения и возвышения в народе духовного служения Богу, не упускал случая, чтобы напомнить ему в своих песнях, в чем должно состоять это служение и кто может достойно восходить на гору Божию⁹⁹³; то удивительно ли если современник благочестивого царя, пророк Асаф, также возвышает вдохновенную свою проповедь о бесполезности одного внешнего богопочтения, и не скорее ли напротив мы и должны были ожидать такой проповеди от этого певца-пророка, «игравшего по наставлению царя»⁹⁹⁴ и разделявшего с ним все труды по восстановлению и устройству богослужения?

По тем же побуждениям вполне естественно и справедливо приписать пророку Асафу, современнику Давидову, и псалом 80-й, представляющий пасхальную песнь995, в которой после приглашения к торжественному празднованию великого праздника с пением и звуками священной музыки (ст. 2–5), псалмопевец напоминает об исторических обстоятельствах его установления, освобождения из Египта и следовавшем за тем странствовании (ст. 6–8), и, подобно как в Пс. 49, даже отчасти в одинаковых выражениях⁹⁹⁶, от лица Самого Бога увещевает Израильтян пребывать верными завету Его, чтобы за то побеждать врагов своих и наслаждаться спокойствием и благоденствием (ст. 9–17). А что касается мнимых признаков позднейшего происхождения псалма около времени возвращения из плена⁹⁹⁷, или во времена Маккавейские⁹⁹⁸, какие думают видеть в предостережениях Израилю от уклонения в идолопоклонство (ст. 10) и в намеках на притеснения от врагов, ненавидящих Иегову, (ст. 15–16); то они с не меньшим, если еще не с большим, удобством применяются и ко времени Давида; потому что тогда в Еврейском народе еще более скрывалось остатков прежней его наклонности к идолопоклонству, нежели со времени плена, – как то со всею ясностью доказала последующая история, – равно как не мало было и временных притеснений от соседних языческих народов, войны с которыми наполняют почти все продолжительное Давидово царствование⁹⁹⁹. Из высказываемых в псалме обетований за верность завету Иеговы видно, что во времена Псалмопевца Евреи вообще пользовались плодородием и благоденствием, только для пользования этими благами не имели прочных оснований в будущем, и если были притесняемы иногда иноплеменными врагами, то вообще побеждали их, но только не в состоянии были скоро и вполне привести в покорность себе, – что могли бы совершить при неуклонном послушании завету Божию. «Я скоро смирил бы врагов их; ненавидящие Господа раболепствовали бы им, а благоденствие их продолжалось бы навсегда. Я питал бы их туком пшеницы, и насыщал бы их медом из скалы» (см. 15–17). Все это очевидно гораздо лучше идет ко времени Давида, нежели к какому-нибудь из предполагаемых позднейших пунктов времени, когда Евреи вообще не пользовались независимостью, спокойствием и благоденствием.

Подобным же образом и содержание псалмов 81-го и 72-го вполне объясняется из времени Давидова царствования. Первый из них представляет обличительную пророческую проповедь против неправедных судей, и мог быть вызван теми злоупотреблениями некоторых судей Давидовых, которые подали Авессалому повод возбуждать в народе сомнение в правосудии отца своего и недовольство всем его правлением¹⁰⁰⁰. Последний, на основании долговременных размышлений и собственного опыта псалмопевца, дает верным Израильтянам предостережение от увлечения и соблазна видимыми преимуществами и счастьем нечестивых; потому что все их преимущества и счастье непрочны и обманчивы, а истинное блаженство человека только в Боге и в ближайшем общении с Ним, которое приобретается чистотой сердца и совершенной преданностью воле Божией. Такой нравственный урок мог быть извлечен псалмопевцем и из недавней истории незаслуженных гонений со стороны отверженного царя Саула против благочестивого избранника Божия Давида, окончившихся гибелью гонителя и торжеством невинно-гонимого, и еще лучше из обстоятельств временного успеха Авессаломова восстания и следовавшей за тем печальной участи мятежника, тем более что эти последние обстоятельства и самому Давиду подали повод в двух своих песнях¹⁰⁰¹ предложить подобные же уроки о непрочности счастья нечестивых¹⁰⁰². Защитники позднейшего происхождения псалмов, конечно, игнорируют подобные поводы из времени Давида и охотнее ищут их то во временах плена¹⁰⁰³, то еще более позднего Маккавейского периода¹⁰⁰⁴, когда Иудеи, с потерею гражданскою свободы и независимости, принуждены были терпеть много притеснений, насилия и даже открытых преследований от нечестивых языческих своих правителей и их наместников, и в тоже время, видя благоденствие своих притеснителей, могли приходить к сомнению в благости и правосудии Иеговы к почитателям Его и ради земных выгод склонились даже к отпадению в язычество. Содержание псалмов действительно представляет некоторую аналогию с указываемыми обстоятельствами; но само собою понятно, что аналогия, на которую с одинаковым правом опираются различные мнения, не может ни для одного из них служить достаточным основанием. Еще можно бы было признать за подобными догадками некоторую степень вероятности, если бы рассматриваемые псалмы в каком-либо отношении представляя очевидные признаки позднейшего происхождения. Но в Пс. 81-м и сами защитники позднейшего происхождения псалмов не указывают таких признаков ни в содержании, ни в форме или словоупотреблении, и относят его к позднейшему времени лишь потому, что он занимает положение между псалмами, которые они решили приписывать позднейшим писателям¹⁰⁰⁵. А в Пс. 72-м указываемые в этом отношении признаки ограничиваются лишь сходством мыслей с книгою Иова, которое обще ему с некоторыми Давидовыми псалмами (36 и 61-м), и употреблением нескольких, впрочем очень немногих, слов, или вообще малоупотребительных, или же редко встречающихся в древнейших писаниях¹⁰⁰⁶, и очевидно нисколько не говорят о позднем происхождении псалма, а только показывают, что писатель его не чуждался следовать древнейшим образцам песней, напр. книги Иова, но в тоже время далек был от рабского им подражания и отличался своеобразным языком и образом выражений. Притом же в содержании рассматриваемых псалмов, при замечаемой в них некоторой аналогии с позднейшими событиями, представляются и явные несообразности с этими событиями, решительно не позволяющими допустить, чтобы псалмы имели к ним какое-либо отношение. Так напр. в Пс. 72-м незаметно ни одной черты, которая бы давала заключать, что псалмопевец имеет в виду не просто опасность свойственного всем временам увлечения примером счастливых нечестивцев, а именно опасность уклонения в язычество; напротив того из ст. 17-го мы ясно видим, что в то время свободно можно было входить во святилище Божие, чтобы найти там в молитвенном общении с Богом и откровенном слове Его разрешение своих недоумений о жребиях праведных и нечестивых, и таким образом естественно должны заключить, что происхождение псалма не может быть отнесено ни ко времени плена, когда святилище уже не существовало, ни ко времени религиозного гонения в период Маккавеев, когда, по выражению историка того времени, «святилище стояло как пустыня, жители же Иерусалима бежали и он сделался жилищем чужих, а свои сыны оставили его»¹⁰⁰⁷. Очевидно также, что и в Пс. 81-м, под судиями, которых обличает псалмопевец, нельзя разуметь языческих правителей или их наместников; потому что усвояемое им в псалме имя богов и сынов Вышнего в Свящ. Писании Ветхого Завета никогда не дается языческим владыкам, и в настоящем случае, без сомнения, оно заимствовано из Пятокнижия¹⁰⁰⁸, где относится к одним только Израильтянам. Притом же и обличения псалмопевца исключительно направлены против дурного судопроизводства, пристрастия к нечестивым, отказа в правосудии бедным и т.п., что гораздо ближе относится к собственным Израильским судиям, нежели к языческим правителям Иудеев, тем более что подобные же обличения и наставления встречаются отчасти уже в Пятокнижии¹⁰⁰⁹, слышатся в речи благочестивого царя Иосафата¹⁰¹⁰ и повторяются у многих пророков¹⁰¹¹, и везде одинаково обращены к собственным судиям Еврейского народа, почему и в настоящем псалме не представляется основания относить их к иноземным властителям Иудеев или их наместникам. Таким образом, если рассматриваемые нами псалмы и не представляют в себе ясных и определенных признаков происхождения во времена Давида, то, при совершенной сообразности их содержания и языка с этим временем и очевидной несостоятельности предпринимавшихся доселе различными толкователями попыток отыскать в позднейшей истории ближайшие поводы к их написанию, или по крайней мере доказать их позднейшее происхождение, все же остается более основательным и вероятным признать, что они принадлежат славному певцу Давидову, пророку Асафу, именем которого надписываются и с песнью которого (Пс. 77-м), как мы выше заметили, имеют наибольшее сходство.

Остальные семь псалмов, надписывающиеся именем Асафа (73–76, 78, 79 и 82), как мы уже заметили, не принадлежат пророку Асафу, современнику Давидову. Содержание их представляет довольно ясные признаки происхождения в различные эпохи последующей истории Иудейского царства от времени Иосафата до плена Вавилонского. Кто были их писатели – определить нельзя. Впрочем очень вероятно, что они были из племени Асафа певца Давидова, почему и старались подражать ему в своих песнях и свои имена скрыли под его именем, подобно как певцы из племени Кореева, не имея у себя столь знаменитого певца-родоначальника, скрыли свои имена под общим племенным названием сынов Кореевых. Во всяком случае исторически известно, что фамилия певцов, потомков Асафа пророка, существовала во все эпохи, к которым, судя по содержанию и другим признакам, следует относить происхождение рассматриваемых семи псалмов¹⁰¹². Во времена Иосафата из числа сынов Асафовых история называет Иозиила пророка, который предсказал царю и народу победу над соединившимися против Иудеев многочисленными соседними народами¹⁰¹³. Нет сомнения, что и в другие эпохи были в этой фамилии подобные же вдохновенные пророки и певцы, но только имена их не сохранила до нас история. К числу этих-то вдохновенных потомков Асафа, конечно, и принадлежали писатели семи псалмов, надписывающихся его именем.

Псалом 82-й, по мнению некоторых, мог быть написан и пророком Асафом, современником Давида царя, по поводу его войн с Аммонитянами и другими соседними народами¹⁰¹⁴. Другие же полагают, что поводом к написанию его послужили враждебные действия Самарян и других соседних народов против возвратившихся из плена Иудеев при Зоровавеле и Неемии¹⁰¹⁵; а любители Маккавейских псалмов утверждают, что он воспет был по поводу войн Иуды Маккавея с окрестными народами, которые тогда, в виду успехов Иудеев в борьбе за свою независимость, как бы по данному знаку, со всех сторон поднялись против них, чтобы воспрепятствовать их политическому возвышению и утверждению своей самостоятельности¹⁰¹⁶. По содержанию своему псалом есть молитва к Богу об избавлении Его народа от страшного нашествия многочисленных языческих народов, соединившихся для совершенного истребления Израиля, и действительно представляет некоторую аналогию с каждым из указанных исторических событий, в которых разные толкователи думают видеть поводы к его написанию. Но каждое из этих событий, при незначительном сходстве с описанными в псалме историческими обстоятельствами, представляет так много непримиримых с ними несообразностей, что оставаясь беспристрастным, невозможно ни которого из них признать действительным поводом к написанию псалма. Изображаемый в них враждебный союз многочисленных языческих народов против Израиля далеко не походит на враждебные союзы времен Давида, или восстановления Иерусалима после плена Вавилонского, равно как и на неприязненные ополчения окрестных народов в правление Иуды Маккавея. В составе этого союза называются псалмопевцем десять различных народов: Идумеи, Измаильтяне, Моав и Агаряне, Гевал и Аммон и Амалик, Филистимляне с жителями Тира и Ассур, из которых во главе союзного войска стоят сыны Лотовы (ст. 6–9), т.е. Моавитяне и Аммонитяне¹⁰¹⁷. Между тем, если во главе одного из враждебных союзов при Давиде мы и видим сынов Лота, – Аммонитян, то вместе с ними воевали тогда против Евреев только различные племена Арамеев или Сирийцев¹⁰¹⁸, о которых вовсе не упоминается в псалме; из прочих же исчисленных в нем народов ни один не принимал в этом союзе никакого участия. В составе двух других враждебных Евреям союзов в Давидово царствование находились исключительно только различные племена Сирийцев¹⁰¹⁹, не называемые в числе союзных врагов Израиля, о которых говорится в псалме. Правда, Давид вел также войны с Филистимлянами¹⁰²⁰, Моавитянами¹⁰²¹, Идумеями¹⁰²² и Амаликиктянами¹⁰²³, которые принимали участие в описанном у псалмопевца союзе против Израиля; но все эти народы при Давиде делали нападения на Евреев каждый отдельно, не вступая в союз между собою, или с какими-либо другими народами, тогда как во времена писателя рассматриваемого псалма они «сговорились единодушно, заключили союз против Господа; стали мышцею для сынов Лотовых»¹⁰²⁴. При том же в псалме в числе врагов Израиля называются жители Тира, между тем как, по свидетельству истории, Тиряне во все времена царствования Давида и сына его Соломона были друзьями Евреев и находились с ними в мирных торговых сношениях¹⁰²⁵. Еще менее соответствия в содержании псалма с враждебными действиями некоторых соседних народов против Иудеев при восстановлении ими Иерусалима и храма после плена Вавилонского. В это время главными врагами Иудеев были Самаряне¹⁰²⁶, о которых ничего не говорится в псалме и которых нет никакого основания разуметь под именем Ассириян или какого-либо из других названных в нем народов, как произвольно предполагают это некоторые толкователи¹⁰²⁷. При Неемии выступают против Иудеев и сыны Лотовы, – Аммонитяне¹⁰²⁸; но они занимают во враждебном союзе только второстепенное положение, как союзники Самарян, действуя по мысли и под главным управлением Самарийского сатрапа Санаваллата¹⁰²⁹. Вместе с ними в союзе против Иудеев принимали участие еще Аравитяне и Филистимляне, или собственно Азотяне, жители филистимского города Азота¹⁰³⁰; но участия прочих названных в псалме народов, как-то: Идумейских племен, Моавитян, жителей Тира и Ассириян, – решительно не видно из истории. Напротив того о Тирянах известно, что во времена Неемии они мирно вели торговлю с Иудеями и особенно с столицею их, Иерусалимом¹⁰³¹, а что касается Амаликитян и Ассириян, то предполагать участие их вместе с Самарянами в союзе против Иудеев было бы непозволительным анахронизмом, явно изобличаемым несомненною историей. Оба эти народа еще задолго до времени означенного враждебного союза покончили свое политическое существование. «Уцелевшие» от поражений при Сауле и Давиде «остатки Амаликитян», державшиеся в горе Сеир, еще в царствование Езекии окончательно истреблены были Симеоновым коленом, и с того времени самое имя Амалика исчезло из истории¹⁰³². Подобным образом и Ассирияне, еще до пленения Иудеев покоренные Вавилонянам и Мидянам¹⁰³³, вместе с этими последними вошли потом в состав Персидского царства¹⁰³⁴, и если после этого времени у священных писателей употреблялось иногда имя Ассура (רושׁאַ), то оно означало не Ассириян в собственном смысле, а заступивших их место победителей их, Персов¹⁰³⁵, которые, как известно, не только не были врагами Иудеев, а напротив, в лице своих государей, всегда являлись им покровителями и защитниками¹⁰³⁶. Тот же исторический анахронизм является и в применении псалма к войнам Иуды Маккавея с окрестными языческими народами¹⁰³⁷. Напрасно думают устранить очевидную несообразность с Маккавейским временем упоминания об Амалике тем предположением, что истребление Амалкитян при Езекии было не полное и часть их продолжала существовать до позднейших времен¹⁰³⁸, или же, что имя Амалика употребляется в псалме не в собственном смысле слова, но как поэтическое название древних врагов Израиля¹⁰³⁹: первая догадка не имеет никакого основания в истории и противоречит совершенно ясному смыслу вышеприведенного сказания кн. Паралипоменон¹⁰⁴⁰; последняя опровергается общим историческим смыслом псалма, где все другие имена народов признаются историческими и, судя по ходу речи и по образу выражения (особ. ст. 9), так особенно по сопоставлению их с воспоминаниями о прежних несомненно исторических событиях (ст. 10–12), не могут быть понимаемы иначе, как только в собственном, строго-историческом значении. Также несостоятельна попытка примирить с историей Маккавейского времени и упоминание об Ассирии. В основании ее обыкновенно полагается предположение, что именем Ассирии псалмопевец называет господствовавшее в то время в большей части юго-западной Азии Сирийское царство Селевкидов. Действительно у некоторых языческих писателей этого и последующего времени имена Сирии и Ассирии употребляются иногда смешанно, одно вместо другого¹⁰⁴¹, и нынешний квадратный шрифт еврейский называется в Талмуде ירושׁאַ בתָכּ, т.е. Ассирийским шрифтом, тогда как по исследованиям некоторых новейших ученых местом происхождения его были Сирия царство Селевкидов¹⁰⁴². Но ни то, ни другое не ведет к желаемому заключению, будто под именем Ассирии в псалме следует разуметь Сирию: потому что замечаемое у некоторых языческих писателей смешение названий двух различных стран Сирии и Ассирии, имеющее свое основание главным образом в созвучии обоих названий на греческом и латинском языках не имеет ничего общего с словоупотреблением Священного Писания Ветхого Завета, на языке которого Сирия всегда отличается совершенно особенным названием Арама¹⁰⁴³, или с прибавлением к нему других отличительных имен: Арама рек¹⁰⁴⁴ или Падан-Арама¹⁰⁴⁵, т.е. Месопотамии или плоской Сирии, и Арама Цованского¹⁰⁴⁶ и Арама Дамасского¹⁰⁴⁷; а потому правильнее думать, что и название Ассирийским еврейского квадратного шрифта, производимого некоторыми учеными из Сирии, основывается не на этом происхождении его и следовательно не на смешанном употреблении имен обеих стран одного вместо другого, но на древнем предании, которое первоначальным отечеством названного шрифта считало Ассирию, откуда вероятно и заимствовали его сперва Сирийцы, а потом чрез этих последних и Евреи¹⁰⁴⁸. Впрочем если бы даже и можно было допустить употребление на библейском языке имени Ассура для означения Сирийского царства Селевкидов, то и тогда бы содержание псалма одинаково не соответствовало историческим обстоятельствам Маккавейского периода; потому что при участии в союзе против Иудеев могущественное в то время царство Сирийское должно бы было занимать первенствующее и господствующее положение между союзными, большею частью зависимыми от него народами, между тем как в псалме Ассур занимает второстепенное и подчиненное положение, являясь помощником Моавитян и Аммонитян: «Ассур пристал к ним (союзным народам); они стали мышцею сынов Лотовых» (ст. 9). Нельзя наконец не заметить и того, что по описанию псалмопевца все исчисленные им народы состояли в союзе против Израиля; между тем во времена Иуды Маккавея многочисленные враги Иудеев, если по своим именам и совпадают большею частью с врагами, названными в псалме¹⁰⁴⁹, то почти все они действовали против них отдельно, не вступая в союз между собою, и отдельно были отражаемы и усмиряемы Иудою¹⁰⁵⁰. Таким образом, ни одно из трех приведенных мнений о происхождении 82-го псалма, не смотря на кажущуюся с первого взгляда некоторую вероятность, не выдерживает здравой исторической и логической критики. По сличению описанного в нем враждебного союза с описаниями других подобных союзов против Израиля в его истории, наиболее сходства и отсутствия исторических несообразностей представляет враждебный союз против Иудеев, бывший в царствование Иосафата¹⁰⁵¹, который потому кажется всего вероятнее признавать историческим поводом к написанию псалма¹⁰⁵². Правда, в истории этого события, во 2 кн. Паралипоменон, упоминаются далеко не все народы, которые называются в числе врагов Израиля в союзе, описанном у псалмопевца; их упоминается здесь даже значительно менее, чем сколько упомянуто в истории войн Иуды Маккавея, но происходящие отсюда трудности в примирении этого события с содержанием псалма удобно можно устранить, не впадая в анахронизмы и другие исторические несообразности, чего напрасно стараются достигнуть в применении псалма к Маккавейскому времени и другим историческим событиям¹⁰⁵³. Именно, из десяти различных народов, исчисленных в псалме, в истории враждебного союза против Иудеев в царствование Иосафата называются прямо только главные враги Иудеев: Моавитяне и Аммонитяне; а что касается союзников их, то они не исчисляются подробно, как в псалме, но обозначаются лишь вообще по месту пребывания их, как жители «страны Моанитской»¹⁰⁵⁴ и далее как «обитатели горы Сеир» (10:22 и 23). Но в горе Сеир обитали многие Идумейские племена, а в том числе и те из них, которые называются между союзными врагами у псалмопевца, как-то: Идумеи в теснейшем смысле слова, Амаликитяне¹⁰⁵⁵, а также и Гевал, обитавшие, как полагают, на северном склоне Сеирского хребта, на юг от Мертвого моря¹⁰⁵⁶. Подобным образом под Маонитами, обитавшими в соседстве с Идумеями на востоке от гор Сеирских¹⁰⁵⁷ в северо-восточной части нынешней Аравии, и которых Иосиф Флавий прямо считает за Аравитян¹⁰⁵⁸, можно разуметь и называемые в псалме Аравийские имена Измаильтян и Агарян. Таким образом остается сомнение лишь относительно участия в союзе против Иосафата Филистимлян, Тира и Ассура. История этого события совершенно об них умалчивает; но только молчание это в настоящем случае нельзя считать равносильным отрицанию: потому что оно могло быть естественным следствием общего характера повествования, по которому историк точно также не исчисляет поименно и других союзников, и тем более уместно в отношении к этим трем народам, так как и в псалме, при подробном исчислении союзников, они занимают последнее место, как второстепенные помощники сынов Лотовых, представлявшие собою на всякий случай, так сказать, резерв союзного ополчения и, быть может, оказывавшие им свое содействие¹⁰⁵⁹, не выходя в поле сражения. Во всяком случае предположение участия их в союзе против Иосафата не представляет исторических несообразностей. Филистимляне были всегдашними врагами Иудеев и нередко делали нападения на них в союзе с Идумеями, Аравитянами и др. народами, как это мы видим и в царствование сына и преемника Иосафата Иорама¹⁰⁶⁰. И Тиряне после разделения царств изменили прежней дружбе своей с Евреями и нередко соединялись против них с исконными их врагами Филистимлянами и Идумеями и другими народами, за что пророки и возвещали им разрушение и опустошение их богатых владений¹⁰⁶¹. Ничто не препятствует предполагать в союзе против Иосафата и Ассириян, тем более, что второстепенное положение их между союзниками соответствует тогдашнему политическому состоянию Ассирии, еще не достигшей верховного владычества в западной Азии, как это было спустя одно столетие после времени Иосафата. Все прочие отличительные черты неприятельского союза, бывшего при Иосафате и описанного в псалме, вполне совпадают между собою. Там и здесь во главе союза стоят сыны Лотовы: Моавитяне и Аммонитяне, а прочие народы присоединяются к ним, как их помощники; там и здесь делают нападение с одной целью, – не с тем, чтобы получить только добычу, или чтобы ослабить Израиля и воспрепятствовать его возвышению, как при Неемии и Иуде Маккавее, но чтобы совершенно истребить его из числа народов и самим занять его владения¹⁰⁶²; там и здесь действуют тайно с хитростью, так как, по словам псалмопевца, враги Израиля «составляют коварный умысел, совещаются против хранимых» Богом (ст.4), и в истории нашествия на Иудею союзных врагов при Иосафате мы видим хитро обдуманный план, по которому неприятели неожиданно вторгаются в Иудею с юга, откуда менее можно было опасаться нападения, и притом с такою быстротой, что весть об их набеге дошла до Иерусалима тогда только, когда они уже стояли у Энгадди, не более как в двух днях пути от столицы Иудеи¹⁰⁶³. Кроме того и исторические воспоминания псалмопевца о неприятельских нашествиях на Израиля при Деворе и Гедеоне и ниспосланных тогда от Бога чудесных избавлениях от врагов (ст. 10–12), также, кажется, гораздо ближе подходя к обстоятельствам подобного нашествия при Иосафате; потому что с одной стороны мы видим здесь отчасти тех же врагов, различные племена Идумеев и Аравитян¹⁰⁶⁴, а также без сомнения и Хананеев, к которым принадлежали Филистимляне¹⁰⁶⁵ и Финикияне (Авд. 20), – с другой и здесь и там Сам «Господь приводит врагов в замешательство»¹⁰⁶⁶ и «меч одного обращает против другого», так что союзное войско погибает в междоусобной войне¹⁰⁶⁷. Наконец и надписание псалма именем Асафа тоже замечательно согласуется с названным событием Иосафатова царствования; так как в то время действительно действует один из потомков Асафа пророк Иозииль, который во время всенародной молитвы к Богу об избавлении от врагов воодушевляет Иудеев надеждою на помощь Божию, предсказывая им на следующий день чудесную победу без всякого сражения¹⁰⁶⁸. При таком обилии сходных отношений в содержании псалма с историей нашествия на Иудею различных союзных народов при Иосафате, не смотря на некоторые, впрочем удобовосполнимые недостатки и трудности в применении его к этому событию, кажется, не будут произвольным и невероятным предполагать, что он написан был именно по случаю этого события и есть молитвенная песнь пророчествовавшего тогда Иозиила, левита из сынов Асафовых, которою певцы хвалили Господа, выступая впереди Иосафатова войска на встречу неприятелям¹⁰⁶⁹. Конечно, в виду вышеупомянутых, хотя и немногих и не непреодолимых препятствий к полному соглашению псалма с историей указанного события при Иосафате, такое мнение о его писателе и обстоятельствах написания не может быть названо вполне и несомненно доказанным; но во всяком случае нельзя не согласиться с тем, что оно пока есть вероятнейшее из всех доселе высказанных мнений о происхождении псалма.

Другие два псалма из надписанных именем Асафа, 74-й и 75-й, по всей вероятности принадлежат кому-либо из потомков Асафовых времени царствования Езекии. Последний из них уже во многих списках древнего греческого перевода имеет в своем надписании прибавку: «πρόϛ τόν Ἀσσύριον» (слав. «ко Ассириянину»)¹⁰⁷⁰, указывающую на отношение его к бывшему пр. Езекии Ассирийскому нашествию на Иудею. И если подобное замечание древних переводчиков, или же только следовавших за ними других каких-либо древних издателей греческого текста, может иметь для нас некоторое значение по отношению к вопросу о происхождении псалма; то его с одинаковою степенью основательности следует относить и к предшествующему 74-му псалму: так как оба эти псалма, и по характеру, и по содержанию своему и даже по образу выражений, представляют теснейшую связь между собою, предполагающую единство писателя и времени их происхождения¹⁰⁷¹. Псалом 75-й есть, так сказать, естественное историческое продолжение предшествующего 74-го, представляя собою торжественное, лирическое описание совершения над гордыми врагами Иудеи того праведного суда Божия, который там возвещается им и ожидается. Но и независимо от приведенного внешнего свидетельства о времени и обстоятельствах происхождения, оба псалма так много имеют внутренних, очень ясных признаков отношения к обстоятельствам Сеннахиримова нашествия на Иудею и во многом так как близко соприкасаются с историей этого события, как она изложена в 4 кн. Царств (18:17–19 гл. 37 ст.), 2Пар.32:1–2 и у пророка Исаии (гл. 36 и 37), что некоторые даже из ярых защитников Маккавейских псалмов соглашаются признать это событие историческим поводом к их написанию, не решаясь вместе с другими защитниками Маккавейских псалмов, отстаивать невероятную гипотезу об отношении их к победам Иуды Маккавея над Аполлонием и Сироном, военачальниками Антиоха Епифана¹⁰⁷². Предмет содержания псалмов действительно составляет избавление народа Иудейского от врагов, которые приходят от севера¹⁰⁷³, где находилась Сирия. Но это не Сирийцы времен Давида, как полагали некоторые¹⁰⁷⁴, и не Сирийцы последующего времени царств Иудейского и Израильского; потому что они до времени царства Селевкидов не представляли господствующего народа западной Азии, между тем как по описанию в псалме, враги Иуды – могущественный народ, поколебавший многие окрестные народы и царства земные, который потому надмевается своими победами и самонадеянно говорит осажденным, что ни от востока, ни от запада, ни от пустынных стран юга, – ни откуда нельзя им ожидать себе помощи и избавления¹⁰⁷⁵. Но это и не Сирийцы могущественного царства Селевкидов, некоторое время действительно представлявшие собою победоносную и господствующую в Азии нацию: потому что господство их падает на то время, когда пророчество в народе Иудейском давно уже безмолвствовало¹⁰⁷⁶, между тем как в Пс. 74-м приводится ясное пророчественное обетование, непосредственно от лица Самого Бога изрекающее скорое совершение праведного суда Его над гордыми врагами Его избранного народа (ст. 3, 4, 11), и притом оба псалма дышат такою первоначальною свежестью поэзии, что было бы совершенно неестественно считать их лишь позднейшими отголосками и подражаниями древнего уже замолкнувшего пророческого слова. Кроме того псалом 75-й представляет и ясные положительные признаки отношения его к нашествию Сеннахерима. Мы видим здесь, что грозные и гордые своим могуществом северные враги Иудеи разом и окончательно низлагаются силою Бога Иаковлева пред жилищем Его в салиме: «там сокрушил Он стрелы лука, щит и меч и брань» (ст. 4); но свящ. история, как заметил уже Раши, не знает другого примера низложения врагов пред Иерусалимом, и притом низложения совершенного исключительно божественною силою, без участия силы человеческой, величественного и решительного, разом положившего конец войне, – другого такого низложения не знает история, кроме одного чудесного низложения Ассирийского Сеннахеримова войска под стенами иудейской столицы, бывшего в царствование Езекии. Нельзя не заметить при этом, что и самый образ выражений, в каких псалмопевец представил низложение врагов, удивительно совпадает с предсказанием Исаии пророка о поражении Ассириян под стенами Иерусалима. «Так говорит Господь о царе Ассирийском, предсказывал Исаия: не войдет он в сей город, и не бросит туда стрелы и не приступит к нему со щитом и не насыплет против него вала¹⁰⁷⁷». И псалмопевец как бы подражает изречению пророка, когда, изображая совершенное Господом поражение врагов, выражается вышеприведенными словами: «Там, т.е., пред Своим жилищем или Иерусалимом, сокрушил он стрелы лука, щит и меч и брань», – и следующий затем у псалмопевца образ низложения врагов также заметно намекает на историю чудесного истребления Сеннахеримова войска. «Крепкие сердцем стали добычею, уснули сном своим, и не нашли все мужи силы рук своих. От прещения Твоего, Боже Иакова, вздремали, колесница и конь (ст. 6–7)». Что это за сон, чрез который могущественное и славное своею конницею и колесницами войско могло пред Иерусалимом лишиться своей силы и сделаться добычею других, кого оно считало побежденными? – История Сеннахеримова нашествия и – только лишь эта история дает нам разрешение такого поэтического образа, когда повествует, что большая часть осаждавшего Иерусалим Ассирийского войска в одну ночь погибла от меча Ангела Господня, предавшего смертному сну «всех храбрых, и главноначальствующего и начальствующих», причем уцелевшие от истребления не могли уже решиться поднимать более своего оружия против Иерусалима, но в страхе и со стыдом должны были бежать обратно в свою землю, оставивши свой лагерь в добычу осаждаемым¹⁰⁷⁸ – Такое постыдное поражение могущественного Ассирийского войска, имело значение не для одних только Иудеев, но и для всех окрестных народов, которым также грозило его нашествие. Оно остановило завоевательные стремления Ассирийских царей и дало окрестным царствам и народом возможность успокоиться на время от ожидавших их страшных политических потрясений и опустошения; потому многие тогда из них, в чувстве радости и благодарности за неожиданное избавление, присылали в Иерусалим дары Богу и поздравительные подарки царю Езекии¹⁰⁷⁹. На все это мы также находим довольно ясные намеки в 75-м псалме, так как вслед за изображением необыкновенного поражения врагов в нем говорится, что совершившимся судом Божиим избавлены были все угнетенные земли (ст. 10), укрощен дух владык и царей земных (ст. 13) и возмущенная земля была успокоена (ст. 9), а потому все избавленные и призываются совершить обеты и принести дары Господу избавителю (ст. 12). Не лишен впрочем довольно ясных признаков отношения к той же истории Сеннахеримова нашествия и Пс. 74-й, хотя усматриваемые в нем признаки приобретают полную свою очевидность только при рассмотрении их в связи с содержанием следующего Пс. 75-го. Таково в нем обличение гордости и самохвальства врагов (ст. 5–6), как бы указывающее на тщеславные речи Ассирийских полководцев к Иудеям под стенами Иерусалима¹⁰⁸⁰; таково же следующее затем выражение сознания ненадежности и бессилия человеческой помощи против врагов, откуда бы она ни подавалась, – с востока ли, от запада, или со стороны пустыни, с юга, – и изъявление упования единственно на помощь Божию¹⁰⁸¹, – напоминающие молитву Езекии¹⁰⁸² и представляющие как бы ответ верующей души на угрозы Ассириян Иудеям, старавшихся внушить этим последним, что они ни откуда не могут ожидать себе помощи против могущественных победителей, так как и Египет, представлявший между соседними народами, по-видимому, наиболее надежного союзника, на самом деле не более как трость надломленная, на которую нельзя безопасно опереться (18:19–22); таково и пророческое возвещение скорого праведного суда Божия над гордыми нечестивцами к возвышению праведника и славе Божией¹⁰⁸³, составляющее как бы отголосок пророчества Исаии о чудесном низложении Ассирийского войска и избавлении от него Иерусалима¹⁰⁸⁴. Все это вместе делает вполне вероятным высказанное нами в начале предположение, что оба псалма 74-й и 75-й написаны были в царствование Езекии по случаю избавления Иерусалима от бывшего тогда Ассирийского нашествия¹⁰⁸⁵. Впрочем первый из них прославляет Бога Иаковлева только в ожидании скорого суда Его над беззаконными и потому, без сомнения, воспет был еще прежде самого совершения чудесного избавления Иерусалима, вслед за предсказанием о том Исаии пророка, представляя таким образом как бы лирический отголосок его пророчества и свидетельство живой веры, с какою оно принято было тогда народом. Но что касается последнего, то с первых же слов его очевидно, что он воспет был в благодарность Богу за совершенное им чудесное истребление пред Иерусалимом могущественного Ассирийского воинства (ст. 2–4), и есть один из тех хвалебно-благодарственных гимнов, о которых незадолго пред тем Исаия предсказывал Иудеям, что поражение Ассура «будет сопровождаться (у них) тимпанами и гуслями» и «будут (у них) песни, как в ночь священного праздника»¹⁰⁸⁶

По свидетельству предания, сохранившегося в переводе 70-ти и древнем латинском, к истории же столкновений Израильского народа с Ассириянами имеет отношение и другой Асафов псалом 79-й. Подобно Пс. 75-му в названных переводах он имеет надписание: «против Ассирии» или «в отношении к Ассириянам» (ὑπέρ τοῦ Ἀσσυρίου, pro Assyrio, in Assyrios)¹⁰⁸⁷. Впрочем историческое положение Израильтян в Пс. 79 также как еще в Асафовом псалме 76-м, с которым он имеет ближайшее сходство, совершенно иное, нежели как оно представляется в рассмотренных нами псалмах 75 и 74-м. Там мы видели Израиля в опасности от могущественных врагов, без надежды человеческой помощи со стороны каких-либо союзников, но сильного своим упованием на Бога и торжествующего над врагами своими Его чудесною силою: здесь напротив он находится в печальном состоянии оставления от Бога, терпит нападения и опустошения от всех своих соседей, будучи не в силах им противиться и не видя себе помощи божественной, и до того подавлен множеством и продолжительностью постигших его несчастий, что приходит даже к вопросу сомнения: «неужели навсегда отринул Господь, и не будет более благоволить? Неужели навсегда престала милость Его, и пресеклось слово Его в род и род¹⁰⁸⁸? Перенесенный из Египта виноград Божий, некогда прекрасный и цветущий, простиравший ветви свои до моря и отрасли свои до реки, величественно расширявшийся как кедры Божии и покрывавший тенью своею горы», т.е. иначе сказать, простиравший границы свои от Средиземного моря до Евфрата и от знаменитого своими кедрами Ливанского хребта до гор Аравийской пустыни¹⁰⁸⁹, ко времени писателя 76 и 79-го псалмов стоит уже пожженный и обсеченный, с разрушенною оградою, обрываемый всеми проходящими по пути, подрываемый лесным вепрем и полевым зверем объедаемый¹⁰⁹⁰. Каких именно врагов разумеет псалмопевец под этими аллегорическими названиями, и вообще к какому времени относится описанное бедственное положение Израиля, мы не имеем на то никаких определенных указаний. Несомненно впрочем, что это было уже после разрушения и пленения Израильского царства Ассириянами, когда после падения этой передней ограды Израиля со стороны могущественных завоевателей Азии, та же участь грозила и Иуде; потому что этим только обстоятельством и объясняется совершенно необычная при существовании обоих, почти всегда соперничествовавших друг с другом царств, молитва псалмопевца к Господу, чтобы Он воздвигнул силу Свою пред Ефремом, Вениамином и Манассией¹⁰⁹¹, которые обыкновенно признавались представителями царства Израильского, подобно как Иуда является всегда представителем царства Иудейского¹⁰⁹². Этим же, кажется, объясняется и греческое надписание 79-го Пс.: «против Ассирии», потому что далее при описании бедствий, постигших виноградник Божий, псалмопевец не останавливается на одних каких-либо врагах его, которых бы древний составитель надписания и мог признать за Ассириян, но говорит о нападениях и опустошениях со стороны многих различных соседних народов (ст. 7, 13, 14), не выделяя никого из них особенно, и таким образом не представляет более никакого повода к означенному надписанию. Однако же нельзя полагать, чтобы описанное бедственное положение народа Божия относилось ко времени царствования благочестивого Езекии, в шестой год которого совершилось падение царства израильского; потому что, если вскоре после того Ассирияне произвели опустошения также в царстве Иудейском и даже грозили самой столице его, то тем не менее, не смотря на понесенные при этом потери, все еще Иудея представляла тогда довольно сильное и цветущее царство, и не только не имела поводов жаловаться на оставление от Бога, а напротив даже многими событиями того времени ясно свидетельствует об особенном к ней благоволении Божием. С другой стороны не подлежит также сомнению, что оплакиваемое положение было еще прежде плена Вавилонского¹⁰⁹³; потому что виноградник Божий если и является уже лишенным прежнего своего величия, забытым и оставленным на запустение, то все же он находится еще в святой земле и не исторгнут из того места, где насадила его десница Божия. Притом же из содержания псалмов не видно, чтобы писатель их пережил разрушение св. города и храма: потому что иначе он не мог бы не упомянуть об этом, одном из самых главных бедствий для каждого верного чтителя Иеговы: напротив того и назначение псалмов: «начальнику хора», т.е. для исполнения при общественном богослужении, чего мы не видим в надписаниях псалмов из времени после разрушения храма, как в Пс. 73 и 78, – тоже ведет к заключению, что храм в то время еще существовал, и вместе с тем продолжало совершаться в нем законное богослужение, с священным пением и музыкою «по установлению Давида и Асафа пророка»¹⁰⁹⁴. Воспоминание же о рабстве Египетском, равно как и неоднократно повторяющееся в Пс. 79 молитвенное воззвание: «Боже! Восстанови нас» (собственно – возврати нас ינבֵישִׁחַ ст. 4, 8, 20), – не представляют еще достаточного побуждения относить псалмы ко времени плена Вавилонского, как полагают некоторые из толкователей: потому что то и другое могло быть вызвано отведением в рабство 10 колен Израильского царства и близкою опасностью плена, при описанных печальных обстоятельствах, неминуемо грозившею и царству Иудейскому. Еще менее имеет основания догадка об отношении их ко времени Маккавеев¹⁰⁹⁵, так как она опирается почти единственно на предвзятом, неправильном и не раз уже опровергнутом нами мнении, что вся группа Асафовых псалмов (72–82) – Маккавейского происхождения¹⁰⁹⁶. Что же касается предполагаемого при этом указания на прекращение пророчества в приведенной выше жалобе псалмопевца: «неужели пресеклось слово Господне в род и род?»¹⁰⁹⁷, то предположение это не подтверждается контекстом речи, по которому приведенные слова заключают в себе гораздо теснейший смысл о продолжительном прекращении не вообще пророчества, а только милостивых обетований Божиих. И кроме того, если предположить Маккавейское происхождение псалмов, то было бы непонятно, почему псалмопевец, исчисляя прежние милости Божии к избранному народу и вспоминая об освобождении его из рабства Египетского, нисколько не упоминает о ближайшем к его времени Божием благодеянии, – освобождении из плена Вавилонского, как это видим мы в других псалмах после-пленного происхождения (напр. в Псс. 105, 106, 135). Еще непонятнее было бы тогда упоминание об Иосифе и коленах Иосифова дома, Ефреме, Вениамине и Манассии, которые, как мы уже заметили, всегда считались представителями давно уже и навсегда разрушенного Израильского царства, и за исключением Вениамина, – насколько он входил в состав царства Иудина, – никогда не назывались и не были в составе Иудейского народа со времени его политического возрождения по возвращении из плена Вавилонского¹⁰⁹⁸. Таким образом по всем представленным соображениям можно с несомненностью полагать, что описанное в рассматриваемых псалмах положение Израиля не восходит далее периода времени между царствованием Манассии и окончательным падением царства Иудейского при Седекии, и есть то самое бедственное положение, которым Господь угрожал Иудеям при нечестивом Манассии, говоря, что Он «отвергнет остаток удела Своего, и отдаст их в руку врагов их, и будут на расхищение и на разграбление всем неприятелям их¹⁰⁹⁹». В большей или меньшей степени оно относится ко всему этому периоду, который справедливо можно назвать периодом постепенного падения царства Иудейского. Во все это время одни народы за другими нападают на Иудею и производят в ней опустошения; при Манассии ее опустошают Ассирияне, которые и самого царя постыдным образом отводят в плен¹¹⁰⁰; при Иосии и его преемнике – египетский фараон Нехао¹¹⁰¹: далее при Иоакиме и Иехонии – Вавилоняне с толпами Халдеев, Сирияне, Моавитяне и Аммонитяне¹¹⁰², пока наконец при Седекии Навуходоносор, царь Вавилонский, в новом своем нашествии не довершил ее опустошения, положив вместе с тем конец политическому существованию народа Иудейского¹¹⁰³. К которому именно из этих опустошений относится написание псалмов, – нельзя решить. Судя по тому, что псалмопевец жалуется на продолжительность бедствий и множество врагов, кажется вероятнее относить составление их ко времени Иоакима. В этом случае, быть может, жалоба на то, что виноградник Божий «обрывают все проходящие по пути»¹¹⁰⁴, представляет исторический намек на недавнее двукратное опустошение Иудеи фараоном Нехао, когда он проходил чрез нее на войну с царем Ассирийским и обратно в свою землю. В частности относительно псалма 76-го некоторые ученые полагают¹¹⁰⁵, что он древнее песни пророка Аввакума (в 3 гл. его кн.) и послужил образцом при составлении ее. Сходство псалма с означенною песнью действительно не подлежит сомнению¹¹⁰⁶; только, по нашему мнению, трудно решить, пророк ли подражал псалмопевцу, или наоборот – псалмопевец старался воспроизводить звуки лиры пророческой. Но если принять первое, то нужно будет предположить, что псалом написан был не позже Манасии, потому что вскоре после него, или даже уже под конец его царствования, выступил и Аввакум на свое пророческое служение.

Остальные два псалма из надписывающихся именем Асафа, 75 и 78-й, по содержанию своему относятся ко времени нашествия на Иудею и особенно на Иерусалим каких-то жестоких и кровожадных врагов, которые все предали поруганию и истреблению и произвели страшное опустошение и кровопролитие. Какие это были враги Иудеев и к какому времени относится оплакиваемое в этих псалмах ужасное нашествие, – на это мы не имеем прямых и точных указаний; но за то псалмопевец с подробностью рисует пред нами печальную картину постигшего его соотечественников тяжкого бедствия. «Язычники пришли в наследие Божие, осквернили святой храм Божий¹¹⁰⁷, рыкают среди собраний Господа и свои знаки поставили на место Его знамений (Пс.73:4); все разрушили во святилище (73:3), все резьбы в нем в один раз разбили секирами и бердышами, самое святилище предали огню и сожгли все места собраний Божиих на земле (73:6–8); опустошили жилище Иакова¹¹⁰⁸ и Иерусалим превратили в развалины (78:1); трупы рабов Божиих отдали на съедение птицам небесным и зверям земным, пролили кровь их, как воду, вокруг Иерусалима и некому было похоронить их (78:2–3)», а оставшиеся в живых находятся в состоянии «узников, обреченных на смерть» (78:11), «сделались посмешищем у соседей своих, поруганием и посрамлением у окружающих» народов (78:4); Господь видимо оставил народ Свой, который Он издревле избрал в достояние Себе¹¹⁰⁹, и попустил врагам «хулить имя Свое¹¹¹⁰»; не видно стало знамений Его присутствия, – «нет более пророка» и вообще никого, «кто бы знал, доколе это будет (73:9)». Такое описание постигших Иудею бедствий дает нам отчасти ключ к разрешению вопроса о времени происхождения псалмов. Сходные с описанными бедствия мы видим три раза в иудейской истории, – при разрушении Иерусалима Халдеями ок. 589 г. пред Р. Хр., во времена жестокого правления Селевкидов, особенно Антиоха Епифана и одного из ближайших его преемников Димитрия Сотера между 170 и 162 гг. пред Р. Хр., и наконец при разрушении Иерусалима и рассеянии Иудеев Римлянами в 70 г по Р. Хр.¹¹¹¹. Но слишком позднее время последнего несчастного события, относящегося уже к нашей христианской эре, когда появляющиеся вновь иудейские писания, подобно осужденным от Иисуса Христа человеческим преданиям, собранным впоследствии в Талмуде, не могли уже получить у христиан авторитета Свящ. Писаний и войти в состав священного канона, – делает решительно невозможным высказываемое некоторыми предположение, что рассматриваемые нами псалмы написаны были по поводу именно этого события¹¹¹². Притом же из псалма 78-го и даже по греческому переводу его, приводятся 2-й и 3 стихи в 1-й кн. Маккавейской (7:17), которая, по всей вероятности, написана была около времени правления Иоанна Гиркана (104 пред Р. Хр.)¹¹¹³, а ко времени разрушения Иерусалима Римлянами существовала уже в греческом переводе, в котором и пользовался ею живший тогда известный иудейский историк Иосиф Флавий¹¹¹⁴. Таким образом, нам остается сделать выбор только между двумя историческими событиями – разрушением Иерусалима и храма Навуходоносором и обстоятельствами жестокого правления Селевкидов, – Антиоха Епифана и Димитрия Сотера.

Большинство толкователей новейшего времени стоят за отношение рассматриваемых псалмов к обстоятельствам правления Селевкидов и признают его настолько очевидным и несомненным, что на эти псалмы, также как еще на один из Кореевых, Пс.43-й, указывают, как на доказательство существования в Псалтири псалмов Маккавейского происхождения¹¹¹⁵. В подтверждение такого мнения в самом содержании этих псалмов указывают много таких особенностей, которые будто бы объясняются исключительно лишь Маккавейским их происхождением и прямо говорят против отношения их к халдейской катастрофе. Главнейшие из таких признаков Маккавейского происхождения следующие: а) указание на прекращение пророчества (в Пс.73:9: «нет уже пророка"…), составляющее отличительную особенность Маккавейского времени¹¹¹⁶; б) ясный намек на существование особенных мест собраний Божиих (לא־ידֵעַומ ст. 8), или синагог, которые особенно умножились во времена гонений Антиоха Епифана и вовсе не упоминаются в истории около времени плена Вавилонского; в) по преимуществу религиозный характер описываемой войны, опустошений и жестокостей со стороны вторгнувшихся тогда в Иудею язычников¹¹¹⁷, именно свойственный времени религиозных гонений, каковы и были Антиоховы гонения¹¹¹⁸; г) название умерщвленных во времена писателя благочестивых рабов Божиих именем םידִיסחֲ¹¹¹⁹, составлявшем отличительное наименование благочестивых ревнителей веры и закона Божия, исповедников и мучеников Маккавейского времени¹¹²⁰, и д) наконец прямое свидетельство 1-й Маккавейской книги (7:17), в которой 2-й и 3-й стихи 78-го псалма приводятся в подтверждение повествования о бывшем в правление Димитрия Сотера вероломном избиении первосвященником Алкимом 60-ти Асидеев¹¹²¹, чем естественно предполагается уже отношение и всего 78-го псалма к этому событию или по крайней мере к близким к нему по времени обстоятельствам того же Маккавейского периода. Однако же эти мнимо-очевидные признаки отношения псалмов к событиям Маккавейского времени еще не ведут к заключению о несомненности такого отношения. При рассмотрении с другой точки зрения, они легко теряют свою исключительно-Маккавейскую особенность и не только удобно примиряются и с обстоятельствами разрушения Иерусалима Навуходоносором, но даже гораздо более говорят за отношение псалмов к этому последнему событию. Так: а) мнимое указание на свойственное Маккавейским временам прекращение пророчества с большею естественностью и основательностью можно разуметь как жалобу псалмопевца только на временное лишение пророческих утешений о скором изменении современных ему печальных обстоятельств на лучшее будущее, не имеющую ничего общего с мыслью о совершенном прекращении служения пророческого. Уже самое выражение: «нет уже пророка, и нет с нами, кто знал бы доколе (это будет)», – показывает, что сущность его составляет не то, что вообще не стало пророков или совершенно прекратилось служение пророческое, но только отсутствие таких пророков, которые бы могли утешить Иудеев предсказаниями, долго ли будет тяготеть над ними постигшее их бедствие, и именно отсутствие их там, где находился в то время псалмопевец (с нами ונתָּאִ). В этом смысле жалоба псалмопевца, что «нет уже пророка"… весьма удобно примиряется и со временем разрушения Иерусалима Навуходоносором и пленении вавилонском. Хотя в то время и оставался еще в живых пророк Иеремия, а в самом плену пророчествовал Иезекииль¹¹²²; но тем не менее она могла быть вполне уместна и естественна в устах псалмопевца, если с одной стороны примем во внимание, что в речах тогдашних пророков больше раздавались плач (кн. Плача Иеремии) и горе¹¹²³, а мало слышно было ожидаемых утешений о скором избавлении от постигших бедствий; с другой – допустим предположение, что рассматриваемые нами скорбные песни воспеты были на развалинах Иерусалима в то время, когда Иеремия толпою Иудеев увлечен был в Египет и когда таким образом опустошенная страна иудейская действительно надолго оставалась без пророков. Правда, еще до наступления плена и разрушения Иерусалима, пророком Иеремией предсказано было, что Иудеи 70 лет будут находиться в плену Вавилонском¹¹²⁴, и нет сомнения, что благочестивому псалмопевцу не безызвестно было такое предсказание; но 70 лет – почти столетие, и когда в печальном настоящем и в ближайшем будущем не видно было оснований надеяться на лучшее положение, то очень естественно, что этот продолжительный срок тяжкого испытания для большинства Иудеев казался загадкой без разрешения (Дан. 9 гл), а потому неудивительно, если и при существовании пророчества о времени окончания плена из души псалмопевца вырывается жалоба: «нет с нами, кто знал бы, доколе (это будет)». Тяжесть бедствия и глубокая скорбь нередко вызывают из души страдальцев такие вопли, которые нельзя принимать в строго-буквальном смысле; тем естественнее в тогдашнее время приведенная жалоба псалмопевца, что она составляет лишь отголосок вопля самого Иеремии¹¹²⁵, которому принадлежит пророчество об окончании плена чрез 70-ть лет, а также изречений других прежних и современных пророков, которые время пребывания в плену Вавилонском обыкновенно изображали, как состояние без царя, без богослужения, без пророков или откровений пророческих¹¹²⁶. Таким образом, с этой точки зрения жалоба псалмопевца на отсутствие пророков и предсказаний пророческих об окончании постигших Иудею бедствий, в применении к обстоятельствам разрушения Иерусалима Навуходоносором и пленениями Иудеев, не только не представляет в себе странности или исторической несообразности, а напротив является наиболее естественною и сообразною для того времени, чем в какое-либо другое время и при других событиях. Б) Так же мало основательным оказывается и другой из признаков Маккавейского времени, – мнимо-ясный намек на существование во времена псалмопевца синагог в 8 ст. 73-го псалма: «сожгли (враги) все места собраний Божиих на земле» (ср. также ст. 4). Мы не можем с точностью сказать, какие именно места собраний Божиих разумеет здесь псалмопевец под именем לא־ידִעַוֹמ. Одно из слов в Свящ. Писании по преимуществу употребляется в значении определенных священных времен, или праздников¹¹²⁷, и праздничных и вообще религиозных собраний, откуда и скиния, при которой были такие собрания, получила название скинии собрания¹¹²⁸, также как впоследствии Иерусалим, как главный центр религиозных собраний народа, назывался иногда городом собраний¹¹²⁹. С прибавлением эпитета «Божий» слово это употребляется еще только в кн. Плача Иеремии и, судя по контексту речи, в значении храма Иерусалимского (2, 6а)¹¹³⁰. Но в рассматриваемом нами месте לאִ־ידעֲוֹמּ заметно отличаются от храма; так как упоминаются с определением словами לבָּ «весь» и ץרִאָבָּ «на земле» или «в стране», показывающими их множественность, неуместную при единстве храма, и при том о сожжении их говорится вслед за тем, как в предыдущем стихе уже сказано было о сожжении святилища Божия, или храма (ст. 7), и когда таким образом, при тождестве их с этим последним, говорить это об них было бы совершенно излишним повторением¹¹³¹. Посему из представленного словоупотребления и контекста речи можно и должно заключать лишь только то, что это были какие-то отдельные от храма места благочестивых собраний Иудеев, которые также были сожжены неприятелем; но были ль это освященные какими-либо божественными откровениями и священными воспоминаниями места собраний благочестивых Иудеев для общественной молитвы, каким, например, долгое время после устроения скинии и затем храма в Иерусалиме был Гаваон, – местопребывание древней скинии Моисеевой, или же это были какие-нибудь особенные дома, в виде ли древних пророческих школ или позднейших синагог, куда собирались для молитвы и поучения в законе Божием, – нельзя сказать с определенностью. Правда, история последних царей Иудейских не упоминает о существовании каких бы то ни было мест религиозных собраний, а существование синагог во времена Маккавеев подтверждается прямыми историческими свидетельствами¹¹³²; но это не дает еще основания заключать, что в рассматриваемом месте псалма разумеются именно синагоги Маккавейского времени. Молчание истории об известном явлении еще далеко не равносильно отрицание ею, тем более, что в настоящем случае непрерывность служения пророческого и особенное усиление его пред временем плена ведут к предположению непрерывного поддержания и продолжения в народе иудейском древних пророческих школ или существования других каких-либо подобных учреждений для благочестивых упражнений и религиозного просвещения Иудеев. С другой стороны история, свидетельствуя о существовании синагог в Маккавейское время, точно также молчит о времени и образе первоначального их возникновения, между тем как очень вероятно, что начало их скрывается во временах предшествующих плену, или, если они в определенном своем виде и возникли в плену уже, как обыкновенно полагают,¹¹³³ то не какое новое учреждение, а именно из тех и по примеру тех благочестивых собраний, какие существовали во времена предшествующие. Вообще, не смотря на молчание истории, нет ничего невероятного предполагать, что и пред временем плена существовали в том или другом виде определенные места благочестивых собраний для слушания пророков и поучения в законе Божием, а следовательно также нет ничего невероятного и в том предположении, что эти-то именно места благочестивых собраний и следует разуметь под לא־ירִעֲוֹמ в словах псалмопевца. Но что всего важнее, самая общность и неопределенность названия לאֵידֵעֲוֹמ говорит именно в пользу предположения об отношении его к благочестивым собраниям какого-либо времени, предшествующего окончательному образованию синагог, – каково и предполагаемое нами время разрушения Иерусалима Навуходоносором, – и напротив того представляется странною и непонятною в применении к синагогам Маккавейского времени. К этому последнему времени синагоги получили уже окончательное свое образование, а потому естественно должны были отличаться какими-нибудь определенными названиями, которые не могли не быть известны современникам или не сохраняться по крайней мере в ближайшем потомстве. Тоже следует предположить и относительно имени לאֵ־ידֵּעֲוֹמ, если только если оно действительно было именем синагог Маккавейского времени. Между тем в значении синагог оно в первый раз встречается только во 2-м веке по Р. Хр., и притом исключительно лишь в переводах Акилы и Симмаха¹¹³⁴, тогда как другие переводчики и толкователи до последнего времени не придавали ему такого значения. Так древнейшие из переводчиков, – составители известного под именем 70-ти Александрийского греческого перевода Псалтири, жившие, по сознанию самих защитников Маккавейского происхождения псалмов во времена ближайшие к предполагаемому этими последними времени написания рассматриваемых псалмов¹¹³⁵, явно показывают, что им неизвестно было подобное название синагог: так как оно переводят его словами: τάϛ ἑορτάϛ τοῦ Θεοῦ – праздники Божии¹¹³⁶, не смотря даже на то, что такой перевод видимо не сообразовался с значением управляющего глагола: «сожгли» (וּפרֽשָֽׂ = κατακαύσουσι или в 1-м лице: κατακαύσωμεν¹¹³⁷), и потому потребовалось заменить его другим более соответствующим глаголом: «упразднили» (καταπαύσωμεν, слав: «отставим»). Последующие затем переводчики, не исключая составителя и древнейшего после 70-ти халдейского перевода Псалтири (Таргума),¹¹³⁸ который в настоящем случае может иметь для нас особенно важное значение, – так как он произошел из предлагавшихся в самых же синагогах перифрастических изъяснений или переводов на халдейский язык тех или других отделений Св. Писания, предварительно читавшихся на еврейском,¹¹³⁹ – большею частью буквально или только с незначительными отступлениями следуют 70-ть, разумея под לאֵ־ידֵעַוְֹמ праздники или праздничными собраниями, но не называют их синагогами¹¹⁴⁰. Равным образом и в церковно-богослужебном языке последующих Евреев синагоги не называются לאֵ־ירעַוֹמ тогда как, казалось бы, это имя, в качестве библейского имени синагог, – если бы только оно действительно было их именем в период Маккавеев, – должно бы было, подобно многим другим библейским терминам, занять почетное место в священной библейской терминологии. Между тем обыкновенное, принятое в Талмуде и в живой речи название синагог издавна составляется у них תסֶנֶכּֽחַ יתּבָּ ¹¹⁴¹и только разве более редкое название דעַוַ יתֵּבָּֽ ¹¹⁴² можно считать жалким подобием לאֵ־ידֵעֲוֹמ – так как דעַוַ и דעֵיֹמ слова сходятся между собой по словопроизводству от одного общего им корня. Таким образом, судя по этим данным, кажется гораздо вероятнее думать, что в псалме разумеются места благочестивых собраний Иудеев, которые предшествовали окончательному образованию синагог в том виде, как они являются нам в Маккавейское время. Во всяком случае, догадка о существовании синагог в этом виде во времена писателя псалма представляется слишком сомнительною и не только не может служить основанием для заключения о Маккавейском происхождении псалма, а сама напротив нуждается в основаниях и может получить вероятность под тем только условием, когда предварительно с несомненностью будет доказано Маккавейское происхождение псалма. – в) Что касается указания на религиозный характер описываемых в псалмах войн, опустошений и жестокостей со стороны вторгнувшихся язычников, то это еще менее может служить признаком исключительно Маккавейского времени. Для Израиля, которого Господь избрал и отделили от прочих народов, положив разделение и вражду с этими последними, всякая война с иноплеменным народом была религиозною войною, как это достаточно показывают уже его войны с хананейскими и другими соседними народами при занятии земли обетованной¹¹⁴³. С другой стороны, если нынешние просвещенные христианские народы нередко отличаются крайнею религиозною нетерпимостью в отношении к обрядам другого христианского же исповедания и во время войн с каким-либо народом иного исповедания позволяют себе оскорблять святыни этого последнего, грабить его храмы, или превращать их в стойла и казармы; то для древних, неразвитых языческих народов в их враждебных отношениях к другим иноверным народам и особенно к Иудеям, которые наиболее редко отделялись от них своею религией, подобный образ действий и, конечно, в еще более грубой форме, представлялся совершенно естественным и законным, и был почти обыкновенным образом действия победителей в отношении к побежденным, или вообще нападающего народа в стране, подвергшейся нападению. Таким образом, все вообще известные в истории Евреев нашествия на них языческих народов представили собою восстания против Иеговы и в большей или меньшей степени отличались характером религиозного гонения. Таковы же по преимуществу были и нашествия Навуходоносора; потому что во время этих нашествий главная святыня Иудеев, – Иерусалимский храм, неоднократно подвергался разграблению, оскверняем был кровопролитиями и наконец, лишенный всех своих священных принадлежностей, сосудов и дорогих украшений, был сожжен и разрушен, а первосвященник и священники отведены были в плен, где многие из них были умерщвлены, и страна иудейская надолго осталась без установленного законного богослужения¹¹⁴⁴. Этими обстоятельствами, без всяких других предположений, вполне объясняются жалобы псалмопевца на поругание язычниками имени Божия, и мольбы его к Господу, чтобы Он восстал и защитил Свое дело¹¹⁴⁵. Равным образом и выражение: «поставили (враги) знаки свои вместо знамений наших»¹¹⁴⁶, – вовсе не требует для объяснения своего непременно видеть в нем указание на бывшее в гонение Антиоха Епифана запрещение иудейских обрядов и насильственное введение вместо них обрядов языческих, или на поставление в храме Иерусалимском, на самом алтаре Иеговы, алтаря и идола Юпитера Олимпийского¹¹⁴⁷: потому что оно с не меньшею ясностью и основательностью объясняется и о Халдеях, которые уже самым разграблением и разрушением святилища Божия на место прежних знамений Божия владычества и благоволения в народе иудейском поставили знаки своего владычества над ним и, без сомнения, выразили это и внешним образом в поставлении, может быть, в самом храме Иерусалимском до его сожжения своих трофеев и вообще военных и религиозных знаков¹¹⁴⁸. – г) употребление имени םירִסִחֲ об умерщвленных язычниками рабах Божиих¹¹⁴⁹ также само по себе не может служить признаком Маккавейского происхождения псалма. Имя это, подобно как םירִשָׁיִ или םיקִידִּצַ издавна употреблялось в писании в общем значении благочестивых или верных Израильтян¹¹⁵⁰, иногда же в преимущественном смысле усвоялось священникам и левитам¹¹⁵¹, как служителям веры и благочестия, а также и всему иудейскому народу¹¹⁵², как призванному и, в силу своего призвания, долженствовавшему быть народом благочестивым и святым¹¹⁵³, и хотя со времени религиозных гонений Антиоха Епифана получило более тесное значение отличительного названия выступивших тогда на защиту истинной веры благочестивых ревнителей закона Божия (Асидеев, Ασιδαίων), в противоположность нечестивым отступникам, стремившимся к введению в народе языческой цивилизации¹¹⁵⁴, но в приведенном месте и вообще в целом содержании псалмов нет никакого более или менее прямого указания на употребление его в последнем теснейшем значении, или на ближайшее отношение ко временам Маккавеев. Мало того, древнейший греческий перевод рассматриваемого места, а вслед за ним и все другие переводы явно не благоприятствуют пониманию слова םידִיסִחֲ в теснейшем значении: все они обыкновенно переводили его в общем библейском смысле: «святые», «преподобные» ὃσιοι, sancti, и нет ни одного, в котором бы оно переводилось собственным именем: «Асидеи», как это принято было греческими писателями и переводчиками во времена Маккавеев¹¹⁵⁵, и чего бы следовало ожидать в случае Маккавейского происхождения псалма, особенно от древнейших его переводчиков, время жизни которых в этом случае естественно должно бы было очень близко совпадать со временем Маккавеев. Поэтому предполагаемое указание псалма на Ассидеев не представляет вероятности: напротив того ничто не мешает, и не представляется гораздо вероятнее понимать слово םידִיסחַ в обыкновенном, общеупотребительном библейском значении и относить его к Иудеям, умерщвленным при Халдейском нашествии, между которыми, без сомнения, были и благочестивые в собственном смысле этого слова, а также находились первосвященник и священники, которые, как мы заметили, иногда по преимуществу отличались таким названием¹¹⁵⁶. – д) Что касается наконец указания на 2-й и 3-й стихи 78-го псалма в 1 Маккавейской книге применительно к описываемому там событию вероломного умерщвления лжепервосвященником Алкимом 60-ти Асидеев¹¹⁵⁷, то и это обстоятельство само по себе не представляет еще доказательство Маккавейского происхождения псалма. Значение такого доказательства оно могло бы иметь в том лишь только случае, когда бы предварительно было доказано, что цитируемое в 1 Мак. кн. место псалма приводится там в качестве свидетельства современника описываемому событию, подобно тому как Моисей и некоторые другие священные писатели при описании тех или других событий ссылались иногда на свидетельства современных песней или других писаний, в которых описывались такие события¹¹⁵⁸. Но чтобы оно приводилось в таком именно смысле, – доказать этого решительно нельзя. Рядом с обычаем ссылаться в подтверждение сообщаемых исторических сказаний на какие-либо современные писания, мы видим у ветхозаветных писателей и другой еще обычай – приводить места из древнейших священных писаний, особенно же изречения пророков, в которых они видели предсказания о современных им событиях, и этот последний обычай, проистекая из самой сущности богооткровенности религии, именно, основываясь на вере в божественный авторитет Св. Писания, является еще в большем развитии, проходит чрез всю историю ветхозаветного откровения и не только не прекращается с прекращением пророческого дара, но делается общим достоянием всех последующих иудейских писателей и переходит в наследие Церкви Новозаветной. Писатель 1 Маккавейской книги также не чужд этого обычая и, подобно другим ветхозаветным писателям, нередко с большею или меньшею буквальностью приводит места из древних священных писаний¹¹⁵⁹, хотя и не обозначает своего заимствования особым указанием в роде того, какое делает он, ссылаясь на слова из 78-го. Впрочем выражение: «по слову написанному» (κατά τόν λόγον, ὅν ἔγραψεν –¹¹⁶⁰⁾, т.е. вероятно Ἀσάφ, как у Евсевия, или ὁ προφήτηϛ, как в сирском переводе, которым он обозначает приводимые им слова псалма, одинаково может идти и к словам современного певца, и древнейшего писателя, и даже чаще употребляется в последнем, нежели в первом значении^1161. Посему очень вероятно, что писатель 1 Маккавейской книги ссылается на слова 78-го псалма лишь в смысле пророчества или прообразовательного указания на описываемое им событие, хотя они на самом деле сказаны были по другому случаю, и в прямом историческом смысле относились и относятся к другим древнейшим обстоятельствам, подобно тому как в Новом Завете нередко приводятся в отношении к Иисусу Христу такие изречения и ветхозаветных писаний, которые в историческом смысле относились к другим лицам или даже к целому народу Израильскому¹¹⁶². Таким образом, мнимое доказательство Маккавейского происхождения псалма, какое думают видеть в указании на слова его писателем 1 Маккавейской кн., на самом деле представляет не более, как сомнительную гипотезу, с не меньшею вероятностью допускающую и другое объяснение, которое прямо ведет нас к противоположному заключению о древнейшем происхождении псалма. Мало того, есть основания за этим последним объяснением признавать наибольшую вероятность, нежели за первым. Мы уже видели, что цитируемое в 1 Мак. Кн. место псалма древнейшие греческие переводчики понимали и переводили вовсе не в Маккавейском смысле по отношению к Асидеям, к умерщвлению которых лжепервосвященником Алкимом применяет его историк Маккавейского времени. Не в Маккавейском же смысле приводится оно и в древнейшем из известных нам греческом тексте 1 Маккавейской книги, который впрочем считают переводом с первоначального еврейского. Не смотри на применение в упомянутом умерщвлении благочестивых ревнителей веры, которых в описываемое время принято было называть и которые только что пред этим и названы были Асидеями¹¹⁶³, в приводимом вслед за тем месте псалма слово םידִיסִחֲ переводится не в этом частнейшем тогдашнем смысле, т.е. собственным именем: «Асидеи», но, согласно с греческим переводом 70-ти, в общем библейском значении этого слова – нарицательным именем: «святые» или «преподобные» (ὅσιοι – ст. 17). Не есть ли это ясное свидетельство, что как древние греческие переводчики псалма не относили его к Маккавейскому событию умерщвления Асидеев, так и греческий переводчик 1 Мак. книги смотрел на приводимое в ней место псалма не как на свидетельство современного певца, но как на свидетельство древности, в котором признавал пророчество об описываемом событии Маккавейского времени? В таком же смысле древнейшего пророческого предсказания понимали указание Маккавейской книги на слова 78-го псалма и большая часть других древних переводов и толкователей церковных¹¹⁶⁴, хотя они и не сходились во мнениях о времени написания псалма. Но понимаемое в этом последнем значении указание Маккавейской книги на слова псалма будет уже прямым свидетельством против его Маккавейского происхождения, показывая, что он древнее того Маккавейского события, к которому приспособляют его, что своим происхождением восходит он еще ко времени существования пророков, в период Маккавеев составлявших уже предмет одних только воспоминаний и желаний народных¹¹⁶⁵, и следовательно относится к другому из двух указанных пунктов иудейской истории, к которым может относиться по своему содержанию, – именно ко времени Халдейского нашествия.

И так все вообще доказательства Маккавейского происхождения 73 и 78 псалмов, при правильном и беспристрастном рассмотрении, или оказываются слишком слабыми, недоказательными, и с одинаковою вероятностью допускают и такое и иное объяснение, и pro и contra доказываемой гипотезы, или даже скорее и основательнее объясняются в пользу мнения о составлении их по поводу разрушения и опустошения Иерусалима и всей Иудеи во времена Халдейского нашествия. Но кроме того в обоих псалмах находятся и такие черты, которые прямо говорят в пользу этого последнего и не могут быть с непринужденностью соглашены с гипотезою о Маккавейском их происхождении. Такова в особенности в псалме 73 жалоба псалмопевца пред Богом, что враги «предали огню святилище» Его (ст. 7). Выражение ее настолько просто, ясно и по ходу речи естественно и последовательно, что нельзя сомневаться в том, что речь идет о храме Иерусалимском и именно о совершенном его сожжении, и что это выражение, как и всю вообще картину разрушения в псалме, следует понимать не иначе, как в прямом, буквальном, историческом смысле, а не в каком-либо иносказательном или гиперболически-поэтическом. Это подтверждает и ближайший контекст второй параллельной половины того же стиха, в которой, по свойству еврейского параллелизма членов, мы и должны ожидать развития и объяснения мысли, заключенной в первом полустишии. Здесь мы читаем, что «враги» «совсем» – буквально с еврейского: «до земли», т.е до совершенного низложения и превращения в прах земной¹¹⁶⁶, – «осквернили жилище имени Божия» (ст. 7); а такое осквернение жилища Божия или храма именно предполагает окончательное разрушение его, или совершенное сожжение, как это и говорится прямо в первой половине стиха. Но ветхозаветная история не знает другого сожжения храма, кроме бывшего при Халдейском нашествии. Во времена гонений Антиоха Епифана, по ясному свидетельству истории, «святилище было опустошено, жертвенник осквернен (языческими жертвоприношениями. – 2Мак.6:5, 1Мак.1:54), ворота сожжены и в притворах, как в лесу или на какой-либо горе, поросли растения, и хранилища были разрушены»¹¹⁶⁷; но кроме упоминаемого в приведенном свидетельстве сожжения ворот храма, о котором дважды упоминается и во 2Мак.кн (1:8 и 8:33), никакого другого сожжения во храме, а тем более сожжения и разрушения целого храма не было, а потому и в псалме этого времени также не могло быть речи о подобном сожжении и разрушении. Правда, в псалме 78 упоминается лишь только об осквернении храма (ст. 1), а ничего не говорится о его сожжении; но этого нельзя считать свидетельством в пользу Маккавейского происхождения псалма: потому что здесь вообще не говорится, в чем именно состояло осквернение храма, между тем как, по совершенному тожеству предмета этого псалма с псалмом 73-м, и здесь, как и там, под осквернением храма в частности следует разуметь вступление в него язычников и поставление их трофеев и других знаков на месте священных знамений служения Иегове, разграбление и разрушение всех украшений храма и наконец всецелое его сожжение и разрушение¹¹⁶⁸. Об отношении к Халдейскому же нашествию свидетельствует и молитвенное обращение псалмопевца к Богу: «подвигни стопы твои к вековым развалинам»¹¹⁶⁹; так как выражение: «вековые развалины» предполагает, что ко времени написания псалма Иерусалим и вообще земли иудейские несколько лет уже, и по крайней мере хотя одно десятилетие, находились в состоянии опустошения, как это могло быть и было только после Халдейского нашествия, но чего вовсе не было после нашествия Антиоха Епифана и его полководцев, когда Иерусалим и другие города иудейские, благодаря мужеству и благоразумию своих защитников и правителей, Маккавеев, не оставались долго в развалинах¹¹⁷⁰. Равным образом и название Иудеев узниками, обреченными на смерть¹¹⁷¹, также гораздо лучше идет к состоянию их после Халдейского нашествия, когда большая часть их отведены были в плен и частью умерщвлены, частью обращены в рабство и таким образом в буквальном смысле слова представляли собою узников, обреченных на смерть, как нередко и называются в других местах Св. Писания¹¹⁷²; между тем как такое название не употребляется и с меньшею естественностью и непринужденностью может быть усвоено Иудеям во время гонений Антиоха Епифана, когда они, под предводительством храбрых вождей своих, Маккавеев, мужественно и с успехом боролись против гонителя. В связи с указанными признаками преимущественного отношения рассматриваемых псалмов ко времени и обстоятельствам Халдейского нашествия немало важное значение имеет и то, что оба эти псалма не только в мыслях, но и в образе выражения нередко до буквального тожества сходятся с писаниями современного Халдейскому нашествию скорбного пророка Божия Иеремии, и вообще в языке своем носят колорит, свойственный писаниям этого времени¹¹⁷³. Обстоятельство это, вместе со многими другими признаками и основаниями, подтверждая вероятность отношения 73 и 78 псалмов к Халдейскому нашествию, показывает кроме того, что здесь разумеется не отношение в несобственном, пророческом или прообразовательном смысле¹¹⁷⁴, в каком они могут быть применяемы, как и применяются писателем 1 Маккав. кн. и последующими толкователями Церкви Христианской, к событиям жестоко правления и религиозных гонений Антиоха Епифана и его преемников, или даже к обстоятельствам последнего разрушения Иерусалима и храма Римлянами¹¹⁷⁵, но отношение в прямом, буквальном, в историческом смысле, – иначе сказать, показывает, что означенные псалмы написаны были около времени Халдейского нашествия, и именно по поводу этого события¹¹⁷⁶. Впрочем уже судя по строгому соответствию их истории, и кроме того в Пс. 73 по особенному обилию подробностей в описании бедствий, постигших Иудею при Халдейском нашествии, в также по замечательной живости скорбно-молитвенных чувствований псалмопевца, какие он изливает пред Богом от лица страждущих своих соотечественников, нельзя сомневаться, что псалмы эти, подобно песни Плача Иеремии, принадлежат кому-либо из современников и очевидцев описываемого печального события. Кажется, что писатель их, подобно Иеремии пророку, воспел их после опустошения Иудеи и разрушения Иерусалима и храма, оставаясь на развалинах своего несчастного отечества и, так как оба псалма надписываются именем Асафа, то, без сомнения, это был кто-либо из благочестивых певцов многочисленной фамилии Асафа, непрерывно продолжавшей свое существование до времени и после плена Вавилонского и ставшей потом во главе хора певцов второго храма Иерусалимского¹¹⁷⁷. Некоторые впрочем полагают, что псалмы эти могли быть воспеты кем-либо из других благочестивых мужей или певцов того времени, только по образу псалмов Асафовых¹¹⁷⁸; но какие же мужи всего более могли ценить и предпочтительнее пред другими древними священными песнями избрать за образцы себе псалмы Асафа, если не потомки этого славного певца Давидова?

Вместе с пророком Асафом, именем которого надписываются и которому отчасти принадлежат рассматривавшийся пред этим двенадцать песней Псалтири, во главе многочисленного хора певцов Давидовых стояли, как известно, еще два богопросвещенные левита-прозорливца: Еман из племени Каафа и Ефан (70 и слав. Ефам) из племени Мерари, иначе называемый Идифуном¹¹⁷⁹. В Книге Псалмов мы также встречаем две песни, из коих одна, Пс. 87-й, надписывается именем Емана, а другая, Пс. 88-й, приписывается Ефану, но только здесь оба эти певца называются Езрахитами (יחרָזְאֶחָ)¹¹⁸⁰, тогда как певцы Давида никогда в истории не упоминаются с таким наименованием. Отсюда естественно возникает вопрос, кто такие были писатели 87 и 88-го псалмов, Езрахиты Еман и Ефан – были ли они одни и те же лица с левитами Еманом и Ефаном, певцами Давида, или же это были отдельные от них, и только соименные им певцы какого-либо другого времени? История не дает нам достаточного ясного решения этого вопроса. Нет сомнения, что писатели этих псалмов те же самые Езрахиты Ефан и Еман, какие упоминаются в 3-й кн. Царств вместе с Халколом и Дардою, сынами Махола¹¹⁸¹, в числе знаменитых мудрецов, которые поставляются в сравнение с Соломоном¹¹⁸²; но при этом упоминании не говорится, когда жили такие мудрецы и были ли они отдельные лица или одни и те же с соименными им прозорливыми певцами Давида. Неопределенность эта подала повод к различным догадкам относительно личности и времени жизни Езрахитов Емана и Ефана. Писатель 1 кн. Паралипоменон, без сомнения, на основании словопроизводства прозвания יחִרָזְאֶ от имени חרַוְ = Зара, которое носил один из сыновей патриарха Иуды¹¹⁸³, считал их, равно как и упоминаемых вместе с ними в 3 кн. Царств других двух мудрецов, потоками Иуды и прямо вносить их в родословие колена Иудина под именем сыновей Зары¹¹⁸⁴. Из позднейших же ученых изыскателей и толкователей псалмов одни отожествляли их с известными, вышеупомянутыми начальниками певцов Давида, стараясь только придумать какие-либо более или менее вероятные объяснения для наименования их Езрахитами; другие прямо отличали их от соименных им левитов, певцов Давида, и относили к колену Иудину, к потомству Зары. Но при этом как из представителей первого мнения многие не соглашались признавать Давидовых певцов Емана и Ефана писателями псалмов, надписывающихся их именами и относили эти псалмы то ко времени пред наступлением плена Вавилонского¹¹⁸⁵, то к еще более позднему времени Мак.авеев¹¹⁸⁶; так и представители второго мнения расходились в определении времени жизни предполагаемых ими соименных певцам Давида потомков Зары, и некоторые считали их современниками Соломона¹¹⁸⁷, который сравнивается с ними по своей мудрости в 3 кн. Царств; иные же относили ко времени жизни писателей 3-й кн. Царств или 1-й кн. Паралипоменон, которые будто бы и упоминают об них именно потому, что это были известные мудрецы и знаменитости их времени¹¹⁸⁸. Мы с своей стороны прежде всего заметим, что нельзя указать достаточного основания, почему бы название имен Емана и Ефана в надписаниях 87 и 88 псалмов следовало понимать не в собственном и обыкновенном смысле указания писателей этих псалмов, и потому считаем себя не вправе отделять вопроса о личности и времени жизни Емана и Ефана Езрахитов от вопроса о времени происхождения псалмов, надписывающихся именами этих мудрецов. С этой точки зрения само собою очевидно, что Емана и Ефана Езрахитов нельзя в собственном смысле считать сынами Зары, сына патриарха Иуды, как называет их писатель 1 кн. Паралипоменон, потому что в этом случае нужно бы было допустить, что они древнее Моисея и жили в первое время рабства Египетского, тогда как содержание псалма 88-го прямо указывает на время царствования кого-то из потомков Давидовых¹¹⁸⁹. Потому же самому нельзя относить Емана и Ефана или приписываемых им псалмов и ко времени написания книг Паралипоменон, а тем более к Мак.авейскому времени. В это последнее время царствование дома Давидова было только предметом ожиданий и надежд иудейского народа, равным образом и происхождения кн. Паралипоменон не восходит ранее Ездры¹¹⁹⁰ и следовательно падает за пределы существования царства Иудина, между тем как из Пс. 88-го ясно видно, что при написании его царство Иудино еще существовало и имело на престоле своем помазанника из рода Давидова, хотя впрочем униженного и обесславленного от каких-то могущественных победителей (ст. 38 и дал.)¹¹⁹¹. Судя по этому состоянию бесславия и унижения помазанника из дома Давидова, более вероятным казалось бы происхождение рассматриваемых псалмов полагать около времени последних царей Иудейских Иехонии и Седекии; или около времени происхождения 3-й и 4-й книг Царств, которое, по всем вероятным основаниям, относится не позже, как к началу второй половины плена Вавилонского¹¹⁹². Но если бы догадка эта была справедлива и таким образом писатели рассматриваемых псалмов Еман и Ефан Езрахиты действительно были современниками писателя 3-й кн. Царств или по крайней мере в его время известными и настолько знаменитыми мудрецами, что их можно было ставить в сравнение с Соломоном; то странно было бы представить, чтобы такие мудрецы, к какому бы племени они не принадлежали, – к Иудину или Левиину, – ко времени Ездры, которому обыкновенно приписывают составление книг Паралипоменон, и следовательно не более как чрез два или три поколения, могли быть забыты своими потомками, тогда как известно, что Иудеи высоко ценили и с особенным старанием хранили свои родословия¹¹⁹³ и во время Ездры, за исключением рабов и пришельцев, нашлись лишь очень немногие из отдаленных поколений священнических, которые не могли подтвердить своих прав на принадлежность к священству родословными записями¹¹⁹⁴. Между тем из 1 кн. Паралипоменон совершенно ясно видно, что писатель ее решительно не знал ни происхождения, ни времени жизни приводимых в 3 кн. Царств в сравнение с Соломоном знаменитых мудрецов Емана, Ефана, Халкона и Дарды, и не только не считал их современниками или близкими ко времени писателя означенной книги, а напротив, на основании названия первых из них Езрахитами, относил их к слишком древним, патриархальным временам, признавая их сынами Зары, внуками патриарха Иуды¹¹⁹⁵. Напрасно думают прибегать к перетолкованию этого места родословия и стараются придать ему такой смысл, что будто бы «писатель книги Паралипомеон, не входя в родословие Зары, именует только из его племени живших в свои времена мудрецов»¹¹⁹⁶. Настоящий смысл этого места настолько прост и ясен, что не допускает другого понимания кроме того, что означенные четыре мудреца писателем Паралипоменон называются сынами Зары в прямом и собственном смысле слова: так как и прежде и после упоминания об них он ведет родословную патриарха Иуды совершенно в прямом, буквальном смысле, согласно с изложением ее в древнейших писаниях¹¹⁹⁷ и, приступая к исчислению сынов Зары, прежде всего упоминает действительного его сына Зиири или Завдия, к которому присоединяет потом означенных четырех мудрецов, и заключает исчисление прибавлением: «всех их», т.е. сыновей Зары, «пятеро», а вслед за тем упоминает о внуке Зары Харми и правнуке Ахаре, которых, конечно, он не стал бы ставить после лиц своего времени. Очевидно, что писатель 1 кн. Паралипоменон вовсе не знал о происхождении и времени жизни Емана и Ефана и прочих мудрецов и только лишь на основании названия их Езрахитами, с каким они упоминаются в 3 книги Царств, вывел заключение, что они были сыны Зары, почему и внес их в родословие сего последнего, заимствованное им из кн. И Навина. А отсюда естественное следствие, что они точно также не были современниками или близкими и ко времени писателя 3 кн. Царств, из которой, быть может, или с которою из одного источника имена их были заимствованы в кн. Паралипоменон, и что он приводит их в сравнение с Соломоном, вовсе не потому, что это были известные мудрецы в последнее время Царств, но без сомнения потому, что такое сравнение находилось уже в первоначальной «истории Соломона»¹¹⁹⁸ или «ежедневных летописях царей»¹¹⁹⁹, которыми он пользовался при составлении своей книги. А так как названная «история Соломона» и другие первоначальные исторические записи ведены были современниками описываемых лиц и событий¹²⁰⁰, то вместе с тем мы приходим к заключению, что Еман и Ефан Езрахиты, так же как и другие два упоминаемые с ними мудреца, были современниками первоначального историка Соломонова, или что тоже, современниками самого премудрого царя Израильского. Но в таком случае время жизни этих мудрецов-псалмопевцев совпадает с временем жизни соименных им Давидовых певцов и начальников хора Емана и Ефана, так как они, подобно Асафу-пророку¹²⁰¹ и вместе с ним, жили и стояли во главе богослужебных хоров и в царствование Соломона¹²⁰². Сходятся они с этими последними и по другим важнейшим отличительным признакам: и те и другие носят одинаковые имена; одни представляются как известные мудрецы, достигавшие богодарованной мудрости Соломона, и другие описываются как мужи богопросвещенные, – «прозорливцы, по словам Божиим»¹²⁰³; первым приписывается составление двух названных выше песней Псалтири, и последние вместе с пророком Асафом, по самому своему служению, были и известны как замечательнейшие певцы и устроители богослужебной музыки и пения, что естественно дает предполагать в них, так же как и в пророке Асафе, не простых только исполнителей, но и самостоятельных составителей священных песней¹²⁰⁴. Таким образом, разница между теми и другими ограничивается лишь тем только, что Еман и Ефан, певцы Давида, известны как левиты; современные же им мудрецы Соломоновы того же имени не называются левитами, а носят прозвание Езрахитов. Но разница эта не представляет непреодолимого препятствия к тому, чтобы и тех и других считать одними и теми же лицами. С целью устранения встречающегося при этом затруднения придумано не мало различных объяснений наименования певцов Давида Езрахитами. Всего бы легче и естественнее, конечно, устранялось затруднение, если бы можно было объяснить это наименование из родословия самих певцов Давидовых; почему некоторыми толкователями псалмов и сделаны были попытки объяснить его словопроизводством от имени Азарии, одного из предков певца Емана¹²⁰⁵, или от имени Зераха, одного из родственников обоих певцов, только по другой родовой линии от Гирсона, предка Асафова¹²⁰⁶. Но имя Азарии, предка Еманова, мало имеет отношения к Ефану, принадлежавшему к другой родовой линии, и притом по еврейскому написанию היָרוַּעֲ настолько отличается от יחִרָזְאִ, что производство от него этого последнего совершенно немыслимо; производство же от имени левита Зераха – חרַזֶ хотя грамматически и совершенно правильно¹²⁰⁷, но в отношении к Еману и Ефану не представляется достаточно основательным; так как решительно не видно причины, почему бы такие знаменитые певцы могли быть названы по имени очень дальнего и мало известного их родственника, и притом по другой родовой линии, тогда как и прямые его потомки, напр. Асаф пророк или сыновья его, никогда не назывались Езрахитами. Поэтому гораздо вероятнее, кажется, принять другое словопроизводство этого прозвания, – от имени Зары חרַזֶ, сына патриарха Иуды, как это мы видели уже у писателя кн. Паралипомеон; только при этом нельзя, подобно писателю названной книги, полагать, что Еман и Ефан, певцы Давидовы, были действительными потомками Зары, сына Иудина, но будто бы потом за свое искусство в музыке и пении были перечислены в колено Левиино¹²⁰⁸: так как предположение подобного перечисления в другое колено мало находит себе подтверждения в истории Израиля, а в настоящем случае прямо опровергается сообщаемым в 1 кн. Паралипомеон совершенно ясным и полным левитским родословием обоих певцов. Достаточно предположить, как это делают другие исследователи Писания, что наименование Езрахитов получили они не вследствие своего происхождения из рода Зары от колена Иудина, а потому что долгое время жили в колене Иудином среди потомков Зары, подобно тому как левит Цуф, один из предков Самуила, называется Ефремлянином (יתִרָפֽאֶ)¹²⁰⁹ от места жительства своего в горе Ефремовой¹²¹⁰, или как о левите, упоминаемом в кн. Судей в повествовании об идолослужении Михи, говорится, что он из колена Иудина (חדָוֹחיִ תחַפַּשֽׁמִּמִ) на том основании, что жил в Вифлееме иудейском¹²¹¹. Но кроме указанных, вполне вероятных внешних признаков тожества писателей псалмов Емана и Ефана Езрахитов с левитами-певцами того же имени, мы имеем и прямое свидетельство о том в самом надписании псалма 87-го, в котором, кроме частнейшего указания собственного имени писателя псалма Емана Езрахита, находится еще более общее указание в качестве писателей – сынов Кореевых (יחִרָזִאֻחָ ןמָיתִלִ...חרַֹק יֵנבִלִ), и таким образом ясно показывается, что называемый Езрахитом писатель этого псалма Еман принадлежал к фамилии сынов Кореевых, или, что тоже, был одно и тоже лицо с начальником хора Еманом, который, как показывает его родословие, именно был Кореянин¹²¹²: почему доказывающие различие псалма от начальника хора Давидова и стараются обыкновенно или заподозрить подлинность которой-либо части надписания псалма¹²¹³, или извратил естественный, общепринятый смысл его каким-либо натянутым, искусственным переводом¹²¹⁴, но без достаточного на то основания. Что же касается внутреннего и внешнего характера и содержания псалмов, приписываемых Еману и Ефану Езрахитам, то в них не представляется ничего такого, чего нельзя бы было согласить с временем жизни знаменитых певцов Давидовых. Построение речи и вообще язык псалмов, по общему признанию наиболее компетентных судей по этому предмету¹²¹⁵, вполне сообразны с временем если не Давида, так Соломона, при котором они ясно упоминаются в описании торжества освящения новоустроенного храма Иерусалимского¹²¹⁶. На тоже время указывает отчасти и близкое сходство 87-го псалма во многих мыслях и выражениях с некоторыми псалмами Давида и с современным ему 41 псалмом сынов Кореевых, а также и многочисленные соприкосновения обоих псалмов с книгою Иова¹²¹⁷, нынешняя редакция которой, по крайней мере по литературной обработке ее, по всем вероятным основаниям восходит к Соломонову времени¹²¹⁸. Правда, содержание обоих псалмов Емана и Ефана очень мрачного настроения, по-видимому не совсем гармонирующее с богатым светлыми чертами временем Давида или Соломона. Но Пс. 87 носит на себе по преимуществу индивидуальный характер и, может быть, относится к какому-либо неизвестному нам эпизоду собственной жизни псалмопевца, представляя собою скорбно-молитвенное излияние его личных чувствований под гнетом каких-либо нравственных страданий и тяжкой борьбы, которые он мог испытать, конечно, и в самую счастливую пору царствования Давида или Соломона. Но с другой стороны и в царствование Давида были и печальные события, которые исторгали из души его самые тяжелые вопли к Богу о помощи, каковы были его гонения от сына его Авессалома. Не радостным же характером отзывается и последнее время царствования Соломона, когда, с упадком веры и благочестия в Израиле, то внешние враги его, то внутренние возмутители производили беспокойства в стране и грозили разрушить мир и благоденствие, приобретенные столькими трудами и усилиями предшествующего времени царствования. Как те, так и другие печальные события для царя и царства также естественно могли подать прозорливцу царскому повод к подобному излиянию пред Богом глубокой скорби, каков именно его псалом 87-й¹²¹⁹. Труднее согласить с тем же временем 88-й Пс. Ефана, где псалмопевец оплакивает пред Богом лишение прежних Его милостей и нарушение Его обетований, дарованных Давиду, о вечном и непоколебимом утверждении его престола в семени его: потому что престол царствующего помазанника из дома Давидова разрушен сильными врагами, венец его повержен на землю, ограды его разрушены и крепости его превращены в развалины, сам он безвременно состарился от скорби и вместе с своим народом сделался посмешищем врагов и всех соседей своих. Подобное несчастное состояние царства и царя еврейского народа, очевидно, не подходит ко времени Давида, так как речь идет прямо об одном из его преемников; равным образом не находит оно соответственного положения и в истории царствования Соломона, хотя в последние его годы не мало уже обнаружилось печальных задатков скорого наступления бедствия, подобных описанным у псалмопевца. Но вскоре после смерти Соломона едва удержавшееся за домом Давидовым двухколенное царство Иудейское действительно испытало такого рода бедствия. В 5-й год царствования сына Соломонова Ровоама двинулся на Иудею с многочисленным и сильным войском египетский царь Сусаким (или Сесонхис, первый из фараонов 22-й династии), овладел укрепленными городами ее, вторгнулся в столицу царства Иерусалим, ограбил храм и дворец царский, захватив с собою все их сокровища, собранные Соломоном, и только смиренное раскаяние Ровоама и всего народа пред Богом, по замечанию священных историков этого времени, спасло их и царство Иудейское от конечной гибели¹²²⁰. Событие это, как вообще по своему печальному характеру, так и по частнейших его отличительным особенностям, вполне сходится с оплакиваемым в псалме Ефана. Поэтому, если допустить совершенно вероятное предположение, что Ефан начал свое служение при Давиде в звании начальника хора еще в молодых летах и пятью-шестью годами пережил Соломона, так что был еще очевидцем описанного печального события при Ровоаме, то ничто не мешает нам видеть в его псалме плачь пред Богом по поводу этого события¹²²¹. Может быть, впрочем, как полагают некоторые¹²²², что псалмопевец и не видел еще на самом деле оплакиваемых им печальных событий, но, как прозорливец, только пророчески изобразил их пред своими соотечественниками, чтобы предостеречь их от уклонения в нечестие и идолопоклонство, следствием некоторых обыкновенно были все несчастия Израиля, – хотя живость скорбных чувствований и настойчиво молитвенный тон псалма, особенно же его жалобы пред Богом, что он забыл свои обетования, скорее дают предполагать отношение псалма к настоящим, нежели к будущим событиям. Но как бы то ни было, если мы и не можем определить исторических поводов к написанию 87 и 88 псалмов и указать в жизни признаваемых нами за их писателей певцов Емана и Ефана такие пункты времени, к которым бы относились они по своему происхождению; то, во всяком случае, возможность происхождения их из времени жизни этих певцов не подлежит сомнению. Поэтому имея в виду вышеизложенные многочисленные признаки и основания тожества означенных певцов с называемыми в надписаниях рассматриваемых псалмов писателями их, Езрахитами того же имени, из многих более или менее вероятных мнений о времени происхождения этих псалмов мы находим более вероятным признать, что псалмы эти принадлежат начальникам певцов Давидовых Еману и Ефану¹²²³, и по своему происхождению относятся к Давидово-Соломонову времени. Что до ближайшего определения времени происхождения этих псалмов, то с вероятностью можно сказать лишь только то, что из них Пс. 88-й, если бы даже мы понимали его не в историческом, а пророческом смысле, никак не мог быть написан ранее царствования Соломона, – так как в нем идет речь ясно о помазаннике от семени Давидова, – и притом не ранее последнего времени этого царствования, которое только и могло послужить первым поводом к пророческому изображению угрожающей в будущем, еще более печальной судьбы царственного потока Давидова. Псалом же 87-й мог быть написан гораздо ранее, – еще в царствование Давида, в котором, из всех известных нам событий, наиболее может иметь отношения к печальным обстоятельствам восстания Авессалома. Последний же самый крайний предел, до которого впрочем только особенно близкое сходство псалма 88-го Сусакимовым нашествием при Ровоаме позволяет нам продолжить жизнь писателей рассматриваемых псалмов и с тем вместе время для написания последних, – это первые пять-шесть лет царствования Ровоама. В дальнейшем царствовании злосчастного сына Соломонова мы не видим таких событий, которые бы своим сходством с каким-либо из псалмов давали достаточное побуждение считать их преимущественными поводами к написанию его, а потому возводить происхождение того или другого псалма далее указанного времени, продолжая для этой цели и без того уже очень продолжительную жизнь певцов Емана и Ефана, кажется нам совершенно произвольным и невероятным.

Мы уже видели, что в надписании Пс. 87-го с именем писателя его Емана соединяется еще наименование целой фамилии сынов Кореевых, в которой принадлежал этот псалмопевец. С таким же наименованием в надписаниях, только без прибавления собственных имен писателей, мы находим в Псалтири и еще 10 псалмов: 41-й, 43–48, 83, 84 и 86-й. сыны Кореевы были левиты из племени Каафа, называвшиеся там по имени Корея, внука Каафова, известного в истории по возмущению против Моисея и Аарона и постигшему его за то наказанию Божию (Чис.16). Постоянное ли народное воспоминание о печально-поучительной участи Корея дало им такое наименование, или же они сами усвоили его себе в научение и вместе с тем, чтобы иметь возможность своим усердным служением царству Божию искупить в себе имя злополучного своего предка, – история не дает нам на это никакого решения. Во всяком случае из употребления имени сынов Кореевых в Священном Писании не видно, чтобы оно когда-либо ставилось в укоризну носившей его левитской фамилии; напротив того мы видим, что фамилия эта, не смотря на печальную судьбу своего родоначальника, с древнейших времен пользовалась в иудейской церкви почетным положением и известностью. «Кореяне, по делу служения своего, как замечается в кн. Парал., издавна были стражами у порогов скинии, а отцы их охраняли вход в стан Господень¹²²⁴». То же древнее призвание стражей и охранителей входа в жилище Господа остается наследственным в Корейской фамилии и после того, как на место скинии воздвигнут был Соломоном постоянный храм в Иерусалиме¹²²⁵. В звании привратников и стражей дома Божия мы видим наконец Кореян и после плена Вавилонского, но создание второго храма Иерусалимского¹²²⁶. Но таким образом, постоянно сохраняя за собою древнее свое призвание, уже со времени Давида сыны Кореевы выступают еще в новом служении при самом святилище в качестве певцов и музыкантов. Это-то собственно служение и поставляет их в отношение к предмету нашего исследования. Первоначальную подготовку к нему сыны Кореевы получили, вероятно, под руководством происходившего из их фамилии пророка Самуила в основанных им школах пророческих. Этим-то, конечно, обстоятельством объясняется и раннее сближение их с царственным псалмопевцем Израилевым, Давидом, который Самуилом же был помазан на царство и точно также сношениям с этим пророком и пророческими школами обязан был развитием природного своего дара псалмопения. Впрочем с другой стороны и самая близость их к Давиду в то время, когда он гонимый от Саула лишь только в песнях своих почерпал утешение и воодушевление для себя и для своих сподвижников, также не мало могла влиять на возбуждение и развитие в них музыкальных и поэтических способностей. Но так или иначе, во всяком случае во время гонений от Саула мы видим сынов Кореевых в числе усерднейших приверженцев и сотрудников Давида, которые делили с ним все опасности и лишения тогдашнего бедственного положения и готовы были мечем защищать его от гонителя¹²²⁷; а из сотрудников в борьбе с опасностями гонения они сделались потом столь же ревностными его сотрудниками в устроении богослужебной музыки и пения. В составе учрежденного Давидом многочисленного хора свящ. певцов и музыкантов они имели преимущество пред другими, составлявшими его левитскими фамилиями из племени Гирсона и Мерари в том отношении, что после трех главных начальников хора, избранных Давидом по одному из всех трех левитских племен, большинство второстепенных начальников над 24-ми очередными отделениями хора, именно 14-ть были из Кореевой фамилии (14 сыновей главного начальника Емана), тогда как из остальных двух фамилий вместе было лишь 10 таких начальников (4-ро сыновей Асафа и 6 Ефана)¹²²⁸.Что касается главных начальников хора, то первенство между ними принадлежало, по-видимому, Асафу из племени Гирсона¹²²⁹, а не Еману, который был из племени Каафова, т.е. из сынов Кореевых¹²³⁰; но за то этот последний отличается в истории именем «прозорливца царского, по словам Божиим, чтобы возвышать славу его¹²³¹». Это показывает, что Еман находился в особенно близких отношениях к царю Давиду и в воспеваемых им песнях по преимуществу восхвалял милости и благодеяния Господа к избранному Его помазаннику, чтобы тем возвышать славу царства обетования. После Давида о сынах Кореевых в качестве священных певцов упоминается только в истории царствования Иосафата¹²³², да еще при Соломоне в повествовании об освящении храма вместе с другими начальниками хора, в числе поющих и играющих, называется Еман с сыновьями и братьями¹²³³, которые, как известно, все были Кореяне. Но так как установления царя Давида во все времена признавались священными и непременно обязательными¹²³⁴: то, без сомнения, и звание певцов в Корейской фамилии, подобно как и древнейшее звание привратников и стражей дома Божия, сделалось наследственным и сохранялось в ней во все времена существования ветхозаветной церкви.

В надписаниях исчисленных выше псалмов по еврейскому тексту имя сынов Кореевых везде стоит в таком грамматическом сочетании, какое обыкновенно употребляется для обозначения писателей песней (с לְ ayctoris – חרַקֹ־ינֵבְלִ , подобно как חשִׁמלְ , דוִדָלְ , ףסָאָלְ , ןתָיאֵלְ , ןמָּיחֵלְ и проч.). Но 70-ть, а вслед за ними и другие переводчики псалмов, так же как и наш славянский перевод, считали сынов Кореевых. Только певцами, а не писателями псалмов, почему при имени их в надписаниях некоторых псалмов и поставили имя Давида в значении писателя¹²³⁵. Принимая во внимание с одной стороны неопределенность указания вообще на сынов Кореевых, а не на известное из них лице, с другой – то обстоятельство, что в истории они называются только певцами и никому из них, за исключением Емана, не приписывается каких-либо песней или способности к самостоятельному священно-поэтическому творчеству, многие древние и новые толкователи также следовали мнению древних переводчиков, что сыны Кореевы не были писателями псалмов, и что псалмы, надписанные их именем, только назначены были им для пения и музыкального исполнения или найдены были собирателем в их хоре¹²³⁶. Нет, конечно, ничего невероятного в том, что псалмы, надписанные именем сынов Кореевых, пелись и хранились в хоре этих певцов; но предположение это представляет еще большую вероятность, когда с тем вместе, согласно буквальному смыслу надписаний, будет допущено, что они и написаны были первоначально кем-либо из лучших певцов того же хора сынов Кореевых. Как ни древне мнение, отвергающее такое происхождение псалмов, и как ни благовидно кажется оно с первого взгляда, тем не менее мы не видим достаточных оснований, чтобы принять его. Общность и неопределенность указания писателей именем целой фамилии могла произойти и от того, что все псалмы Корейских певцов, подобно песням степеней, первоначально составляли отдельный сборник под общим названием «песней сынов Кореевых», или другим подобным тому заглавием, которое потом при составлении полного сборника Псалтири перенесено было в надписание каждой отдельной такой песни; а может быть в кругу Корейских певцов, по авторской ли скромности, или из желания возвысить имя злополучного своего предка, существовал фамильный обычай скрывать собственные имена за усвоенным ими общим фамильным именем, подобно тому как псалмопевцы Асафовой фамилии скрывали свои имена под именем своего предка Асафа, знаменитого певца Давидова. Если же история называет сынов Кореевых только певцами и ничего не говорит о составлении ими каких-либо собственных песней, то это еще не ведет к заключению, что они не были или не могли быть писателями псалмов; потому что лучшие певцы ветхозаветной церкви вместе с дарами музыки и пения по большей части соединяли в себе и дар самостоятельного поэтического творчества и такие певцы-поэты существовали во все времена ветхозаветной церкви, между тем как история прямо упоминает только о песнях самого Давида и его современника Асафа, а в последующие времена говорит лишь вообще о певцах-левитах и богослужебном пении, не упоминая о составлении самостоятельных песней и их составителях. При том же все песни, надписанные именем сынов Кореевых, не смотря на разнообразие предметов содержания и очевидное отношение к различным временам истории Израиля, свидетельствующее о разновременности их происхождения, тем не менее заметно носят на себе один и тот же отличительный характер, все одинаково отличаются особенностью, им только свойственною мягкостью и элегическою нежностью чувствований¹²³⁷, живостью и быстротой течения мыслей, высоким полетом пророческо-поэтического вдохновения; все дышат высокою силою веры и упования на Бога, глубоким религиозно-патриотическим чувством привязанности к своему народу и царствующему помазаннику, особенно же к Иерусалиму и Сионскому святилищу, как избранному величественному жилищу Божию; все сходятся в прославлении Бога, Господа сил, как вышнего Царя Израилева, имеющего престол свой в Иерусалиме, и показывают какое-то преимущественно близкое отношение певцов их к Сионскому святилищу и богослужению. Во всем этом, конечно, есть много сходного с характеристическими особенностями псалмов Давида, которому, быть может, поэтому и приписывали некоторые из Кореевых псалмов древние переводчики; но в тоже время заметен в них преобладающий оттенок особенной мягкости и нежности и вместе с тем высоты и силы возбуждения духовного, каких мы не видим в псалмах певца Израилева¹²³⁸. К тому же псалмы сынов Кореевых, как мы заметили, по многим ясным признакам относятся своим происхождением к различным временам, и многие из них указывают на исторические обстоятельства гораздо позднее царствования Давида: очевидно поэтому, что общее и близкое сходство их между собою никак не может быть объясняемо отношением всех их к Давиду, как и вообще к какому-нибудь одному писателю или даже к нескольким писателям одного времени. Таким образом, чтобы понять, откуда могло произойти такое сродство Кореевых псалмов, при их разновременном происхождении, естественно следует допустить, что они, как и псалмы, надписанные именем Асафа, принадлежат целому классу певцов одной и той же фамилии, живших в различные времена, но в силу принадлежности своей к одной фамилии и особенного уважения к первым, происшедшим из нее образцам священных песней, усвоивших себе в псалмопении особенный тип, которым и отличаются все псалмы их фамилии, кем бы из них и когда бы ни были они составлены. Но тоже самое свидетельствует нам и буквальный смысл надписаний рассматриваемых псалмов, по которому все они принадлежат писателям одной фамилии сынов Кореевых. Равным образом и внутренние признаки, которыми характеризуются писатели этих псалмов в самом их содержании, также более подходят к певцам Кореевой фамилии, которые, как известно, отличались особенною привязанностью к царю Давиду и от которых потому естественнее, чем от других певцов, ожидать в их песнях выражения сочувствия к помазаннику, в котором не трудно видеть Давида, или к царственному роду Давидову, так равно и ко всем учреждениям Давидовым, из коих ближайшие к ним и вместе с тем важнейшие в религиозно-политическом отношении бесспорно составили избрание Сиона и Иерусалима в жилище Господу и установление там торжественного общественного богослужения. Кроме того, между неоднократными выражениями стремления к Сиону, дому Божию или ко дворам Господним, и близкого отношения писателей псалмов к общественному богослужению в скинии или храме, вообще указывающими в них участвовавших в богослужении певцов-левитов¹²³⁹, в одном из псалмов мы встречаем еще довольно ясный намек на особенное служение его писателя «у порога в доме Божием»¹²⁴⁰, т.е. в звании привратника, а это звание, как мы видели, с давних пор и по преимуществу принадлежало Кореевой фамилии¹²⁴¹. Таким образом, все вообще вероятнейшие основания и признаки сходятся к тому, что псалмы, надписанные именем сынов Кореевых, согласно буквальному смыслу выражения חרַקֹ־ינבלִ, действительно написаны были жившими в разные времена благочестивыми певцами фамилии сынов Кореевых, скрывшими имена свои под общим своим фамильным наименованием, подобно как певцы Асафовой фамилии скрыли свои имена под именем знаменитейшего из певцов своего рода, Асафа пророка. Само собою разумеется, что при совершенном отсутствии каких бы то ни было частнейших и личных указаний писателей мы не можем назвать ни одного из сынов Кореевых, которого бы по преимуществу следовало считать писателем того или другого псалма из числа надписанных именем их фамилии; но за то содержание этих псалмов достаточно богато признаками, которые дают нам возможность с вероятностью определить время и обстоятельства, при которых они были написаны.

Древнейшие из псалмов сынов Кореевых по всем вероятным основаниям относятся, как и следовало ожидать, ко времени царя Давида, когда они, вместе с левитами других фамилий, в первый раз выступили в качестве священных певцов при общественном богослужении. Таковы псалмы 41, 43, 48 и 83-й. К числу их следует отнести и не имеющий надписания псалом 42-й, как по содержанию своему, так и по форме поэтического построения и образу выражения совершенно сходный с предшествующим 41-м и ясно составляющий продолжение его или третью и последнюю строфу одного целого псалма, заключающуюся теми же словами упования и преданности воле Божией¹²⁴², как и две предшествующие строфы¹²⁴³. Мнение о таком соотношении 41 и 42 псалмов мы находим уже у Евсевия¹²⁴⁴, а древний иудейский Митрашь и некоторые из древних иудейских и христианских списков Псалтири прямо соединяли их в один псалом¹²⁴⁵.

Относительно времени и обстоятельств происхождения 41 и 42 псалмов новейшая критика развертывает пред нами целую картину разнообразнейших гипотез, которыми они возводятся к различным печальным событиям иудейской истории и преимущественно позднейшего времени. Одни полагают, что это скорбно-молитвенная песнь левитов, изгнанных из отечества Гофолиею¹²⁴⁶; по мнению других псалмы эти воспеты были во время отведения Иудеев в плен¹²⁴⁷ – царем их Иехониею¹²⁴⁸, или кем-либо из плененных с ним левитов, когда они при отправлении в Вавилон проводили ночь в стране Ермонской¹²⁴⁹; иные относят ко времени правления Птоломеев или Селевкидов, думая видеть в писателе их кого-либо из священников, увлеченного неприятелями во время тогдашних войн из Иерусалима по направлению к Сирии¹²⁵⁰, и т.п. Все эти и подобные догадки основываются на том, что писатель псалмов изображает себя в каком-то насильственном удалении от Сионского святилища в стране Иорданской при горах Ермонских, где он, окруженный врагами своими, которые издеваются над оставлением его от Бога, утешает возмущенную, жаждущую возвращения душу свою крепкою надеждою на скорую помощь Божию. Конечно, предположение существования при котором-либо из указываемых толкователями печальных исторических обстоятельств какого-нибудь левита или другого благочестивого певца в удалении от святилища – само по себе не представляет ничего неестественного или невозможного; но только эта естественность и возможность не находит для себя никакого фантастического подтверждения в истории и с одинаковою степенью вероятности может быть распространяема и на всякое другое время религиозных гонений или неприятельских нашествий, не ограничиваясь только теми обстоятельствами, какие указываются в приведенных гипотезах. В царствование Гофолии история не знает ни о каких изгнаниях левитов, и вообще ни при одном из указанных исторических обстоятельств не упоминает о существовании каких-либо левитов или других благочестивых мужей, которые бы принуждены были пребывать в удалении от дома Божия и св. горы Сионской в стране Иорданской на Ермоне. Если же при отведении в Вавилон, или в печальное время Египетско-Сирийского владычества над Иудеей, и могли находиться в названной стране какие-либо благочестивые изгнанники или пленники, то едва ли можно допустить, что предполагаемый из числа их писатель псалмов, тоскуя о своем отчуждении от святилища Божия и жалуясь на свои личные оскорбления и насмешки от врагов, позволил себе совершенно умолчать о тогдашних осквернениях и разграблениях святилища, опустошений всей Иудеи и разрушении святого города, об ужасных кровопролитиях, поругании и рабстве, каким подвергались тогда как многие рабы Божии¹²⁵¹. Молчание обо всем этом служит явным свидетельством, что оплакиваемые в псалмах гонения имели более частный или личный характер, не простирались на весь народ иудейский или исповедуемую им религию и не касались св. города и его святилища. Притом же самая чистота языка, живость и свежесть поэзии, свойственные лучшей классической поре псалмопения, также говорят за более раннее происхождение псалмов, чем времена плена и тем более времена Маккавейские. Туда же, к классическому времени священной поэзии, возводит происхождение рассматриваемых псалмов и история. Только в истории царствования Давида, и именно в этой одной истории, мы находим соответствующее описанному в псалмах изображению благочестивого певца, всегда горевшего любовью к Богу и к святому жилищу Его¹²⁵², в многочисленном сонме торжествующего народа, ходившего в дом Божий, чтобы там пред жертвенником на гуслях воздавать славу всегдашнему своему Заступнику и Спасителю, Богу радости и веселия своего¹²⁵³, но который, при совершенной безопасности от внешних врагов и вполне цветущем религиозном и гражданском состоянии Израиля, подвергается гонению о внутренних, личных врагов, от человека лукавого и несправедливого, от народа недоброго¹²⁵⁴, так что находит себя вынужденным бежать из святого города¹²⁵⁵ и, преследуемый их оскорблениями и ругательствами¹²⁵⁶, укрывается за Иорданом при горах Ермонских¹²⁵⁷. Это сам царь Давид, который во время восстания сына своего Авессалома, должен был удалиться из Иерусалима и пребывать вдали от жилища Божия в восточной заиорданской стране, в Маханаиме¹²⁵⁸, – левитском городе¹²⁵⁹ Галаадской области¹²⁶⁰, примыкавшей северною своею границею к юго-восточным оконечностям хребта Ермонского¹²⁶¹. Правда, главная возвышенность Ермонская лежала далее к северу на границе Палестины и Сирии¹²⁶²; но в виду особенно-близкого сходства описываемого в псалмах благочестивого изгнанника с Давидом, мы не находим побуждения в словах псалмопевца к Богу: «вспоминаю о тебе с земли Иорданской, с Ермона»¹²⁶³, разуметь не применимое к Давиду местопребывание его на северной возвышенности Ермона при истоках Иорадана, как этого хотят защитники происхождения псалмов из времени Египетско-Сирийского владычества, тем более, что разумеющая здесь часть Ермона вслед затем отличается названием горы Мицар¹²⁶⁴, что значит малой горы (70: ὃρουϛ μικροῦ), а такое название, конечно, всего скорее идет к которой-либо из вершин не очень высоких юго-восточных отраслей хребта Ермонского, но никак не к главному северному кряжу великого Ермона, особенно славившегося своею высотою (до 12 тыс. футов над поверхн. моря), почему он иначе и назывался у Евреев Сионом (ןאֹישׂ Втор.4:48), т.е. высокой горой¹²⁶⁵. Может показаться странным, что псалмопевец для обозначения пребывания в Маханаиме указывает на более отдаленные от этого города юго-восточные оконечности Ермона преимущественно пред ближайшими к нему горами Галадскими; но эта странность исчезает, если принять во внимание, что на ту же часть Ермона, в противоположении возвышающегося параллельно ей на западной стороне Иордана горе Фавору, указывает нам и другой псалмопевец Давидова времени Ефан для обозначения восточной заиорданской страны или востока¹²⁶⁶, из чего видно, что подобное обозначение восточной стороны было тогда в употреблении. В настоящем же случае такого рода указание могло быть предпочтительно избрано псалмопевцем и потому еще, что оно в тоже время выражало отдаленность убежища преследуемого Давида от столько вожделенного ему святилища на святой горе Сионской; так как те же Ермонские горы в своем дальнейшем протяжении были и самые отдаленные из гор Палестины и составляли крайнюю ее границу на севере. Во всяком случае достаточно сравнить эти псалмы с псалмами Давида из времени его бегства от Авессалома, особенно 25, 26, 27, 60, 62, чтобы убедиться в том, что и те и другие относятся к одному и тому же времени. Все жалобы и надежды, какие псалмопевец высказывает здесь пред Богом, звучат совершенно так же, как жалобы и надежды Давида во время Авессаломова восстания. Та же глубокая скорбь об удалении от дома Божия, та же томительная жажда боголюбивой души благочестивого изгнанника скорее видеть силу и славу Божию, созерцать красоту Господню и посещать святой храм Его, и то же успокоение в Боге Спасителе и в уповании на помощь Его. Образ действий и черты характера врагов также и там и здесь одинаковы; есть даже некоторое сходство и в обозначении тогдашнего местопребывания благочестивого изгнанника; потому что как Давид говорит Господу: «от конца земли взываю к Тебе в унынии сердца моего»¹²⁶⁷, так и здесь мы слышим скорбно молитвенный зов псалмопевца: «унывает во мне душа моя; посему я вспоминаю о Тебе с земли Иорданской с Ермона»¹²⁶⁸, т.е. тоже, что с конца земли, так как горы Ермонские, как выше было замечено, простираясь по восточной стороне Иордана, составляли в то же время и крайнюю границу земли обетованной на севере. Неудивительно после того, что 70 прямо приписывали эти псалмы самому Давиду (см. надпис.). Но так как эти псалмы, как мы уже заметили, при всем своем сходстве с Давидовыми псалмами, имеют свой особенный типический характер, свойственный только псалмам сынов Кореевых, именем которых и надписываются Пс. 41, то мы не сомневаемся, что писателем их был кто-либо из преданных Давиду певцов-левитов Кореевой фамилии, сопровождавших его в изгнании, который по примеру скорбно-молитвенных песней самого изгнанного царя, всегдашнего руководителя своего в псалмопении¹²⁶⁹, и воспроизводит пред нами наполнявшие тогда его душу мысли и чувствования¹²⁷⁰.

Что сказали мы о происхождении псалмов 41 и 42, тоже самое следует сказать и о происхождении псалма 85-го1271. Псалом этот весьма близко сходится с ними не только в содержании и мягком, задушевном элегическом тоне и характере, но и в самом образе выражения1272, и потому бесспорно принадлежит одному и тому же певцу-левиту из племени сынов Кореевых, который здесь заметно намекает на свое левитское служение во дворе святилища (ст. 3 и 11), а не в самом святилище, и на особое призвание сынов Кореевых быть стражами у порога дома Божия (ст. 11)¹²⁷³. Предмет псалма – общий всем псалмам из времени бегства от Авессалома, это глубокая скорбь об удалении от Сионского святилища и горячая молитва о скорейшем возвращении к нему. Псалмопевец здесь не указывает нам, как в 41 псалме, места удаления благочестивого изгнанника, но взамен того дает нам более ясное и определенное понятие о лице его, прямо называя его помазанником (ст. 10). А так как имя помазанника в прямом и ближайшем своем смысле обыкновенно означало царя и в таком именно смысле почти исключительно употреблялось со времени помазания первого царя Израилю¹²⁷⁴, с другой же стороны не видно никакого побуждения в настоящем псалме понимать его как-либо иначе, – напр. в значении избранного народа, как того хотят защитники Маккавейского происхождения псалмов¹²⁷⁵, – тем более, что в одном параллельном месте другого псалма подобного же содержания оно прямо заменяется именем царя¹²⁷⁶; то это название удаленного от святилища раба Божия, в связи с другими указанными признаками времени происхождения рассматриваемого псалма, представляет нам новое свидетельство за отношение его к царю Давиду во время его бегства от Авессалома, устраняя различные более или менее остроумные догадки некоторых толкователей о позднейшем его происхождении¹²⁷⁷, потому что история Израиля не знает кроме Давида другого благочестивого царя, который бы находился когда-либо в насильственном удалении от святилища. Что же касается бывших в таком удалении, именно находившихся в плену нечестивых царей Манасии¹²⁷⁸, Иоахаза¹²⁷⁹, Иехонии¹²⁸⁰ и Седекии (ст. 18–25:7), то, конечно, они по самому своему нечестию, за которое обличали их все пророки того времени, не могли возбуждать к себе сочувствия какого-либо благочестивого певца и быть предметом такой или тому подобной священной песни¹²⁸¹, и к тому же в их время псалмопевец не мог бы умолчать о бывших тогда опустошительных неприятельских нашествиях на Иудею и на самую ее столицу Иерусалим, где находилось святилище, по котором так томилась и к которому так пламенно стремилась благочестивая душа его¹²⁸².

Очень может быть также, что вскоре после Авессаломова восстания написан был и еще один псалом сынов Кореевых, – 48-й. Это поучительная песнь, изображающая суетность счастья и особенно богатства нечестивых, так как ничто не может избавить их от смерти и они должны будут все свои сокровища оставить другим, между тем как Бог освобождает душу праведников от преисподней и приемлет ее к Себе. Псалмопевец извлекает предполагаемые наставления из постоянного жизненного опыта и, по-видимому, из каких-то важных исторических событий того времени, которые возбуждали и обращали на себя всеобщее внимание его современников (ст. 2–3). Сходство содержания с Давидовыми псалмами 36 и 61 и Асафовым 72, которые по многим вероятным признакам написаны были по поводу Авессаломова восстания, дает основание думать, что и для этого псалма историческим поводом послужило то же восстание, временный успех которого и следовавший за тем печальный исход для мятежников, особенно ужасная смерть главного виновника восстания, Авессалома, естественно наводили внимательного к путям Промысла благочестивого певца на мысль о непрочности счастья нечестивых и вызывали его преподать своим современникам урок предосторожности от увлечения обманчивыми призраками такого счастья. Правда, за исключением общего соответствия с характером названного печального события, содержание псалма не представляет каких-либо более или менее определенных указаний ни на Авессалома, ни на обстоятельства его восстания; но это могло быть следствием того, что псалмопевец, зная о горячей любви Давида к мятежному своему сыну, намеренно ограничивался в своем описании нечестивых только общими чертами, чтобы не растравлять еще свежие душевные раны любимого царя. Впрочем общие отличительные черты характера нечестивых, которых имеет в виду псалмопевец, – гордость, тщеславие, самонадеянность, – точно также видим мы и в характере Авессалома. Мало того, мы замечаем в нем сходство с описываемыми в псалме нечестивцами даже в одном совершенно случайном проявлении тщеславия, – в желании обессмертить свое имя в каком-либо историческом названии. Чтобы увековечить свое имя, тщеславные нечестивцы, по словам псалмопевца, «земли свои называют своими именами» (ст. 12); так по свидетельству истории поступил и Авессалом, который, чтобы «сохранить память своего имени, еще при жизни поставил себе памятник в царской долине и назвал его своим именем»¹²⁸³. Во всяком случае в содержании псалма нет ничего такого, что не сообразовалось бы с указанными обстоятельствами Давидового времени, или что вело бы к предположению о более позднем времени его происхождения. Внешний характер псалма, – его чистый классический язык, смелая форма изложения и даже самое положение его в одной из древнейших частей Псалтири рядом с псалмами Давидова времени (49, 50 и дал.), – все говорит за древность его написания, что признавали уже и древние греческие переводчики, которые в своем надписании прямо приписывали его самому Давиду¹²⁸⁴. Таким образом, если и нельзя вполне доказать, что он был написан во времена Давида по поводу Авессаломова восстания, то все же предположение это, очевидно, следует признать вероятнейшим из всех возможных предположений о времени и обстоятельствах его происхождения¹²⁸⁵.

К Давидову же времени следует отнести и еще псалом сынов Кореевых 43-й. По содержанию своему он есть скорбная молитва Израильтян к Богу о помощи после постыдного и жестокого поражения от каких-то враждебных соседей, понесенного ими в то время, когда они пребывали верны завету своему с Богом и не уклонялись к идолопоклонству и нечестию. Вспоминая о прежних милостях Божиих к Израилю и о чудесном Божием содействии в завоевании земли обетованной (ст. 2–9) и, представляя при этом настоящее положение Израильского народа, псалмопевец с глубокою скорбью жалуется пред Богом, что он оставил народ Свой и не выходит с войсками его, но обратил его в бегство от врага и предал на разграбление, поругание, умерщвление и рассеяние между окрестными народами (ст. 10–17) и, в сознании его верности пред Богом и незаслуженности всех постигших его бедствий (ст. 18–23), молит Господа, чтобы Он вспомнил угнетенных рабов Своих и ниспослал бы им Свою помощь и избавление (ст. 24–27). Но при этом псалмопевец не называет самых врагов, от которых соотечественники его потерпели оплакиваемое поражение, и не указывает с определенностью времени, когда, – и обстоятельств, при которых совершилось такое печальное событие. Эта неопределенность и послужила причиною разнообразных мнений о времени и исторических поводах к написанию псалма, из коих значительная часть издавна склонялась к признанию за ним Маккавейского происхождения. Уже древнейшие церковные толкователи Свящ. Писан. св. Златоуст и бл. Феодорит, не отрицая прямо древнего происхождения этого псалма, полагали, что он по содержанию своему относится ко времени Маккавеев и представляет собою пророчественное описание бывших тогда жестоких гонений от Антиоха Епифана и других царей Сирийских и Египетских¹²⁸⁶. То же подтверждает и сохранившееся в Талмуде древнее иудейское предание, которое свидетельствует, что во времена Маккавеев псалом этот был обычною молитвенною песнью при ежедневном богослужении. Левиты, сообщает это предание, каждый день тогда восходили на возвышение (ןכֵוּדּ), находившееся при входе во двор священников, и возглашали словами этого псалма: «восстань, что спишь Господи (ст. 24)!». Но впоследствии эти скорбные воззвания левитов отменены были первосвященником Иохананом, т.е. Иоанном Гирканом, который нашел их несообразными с своим временем: потому что говорить: «что спишь, Господи», – прилично лишь при бедственном состоянии Израиля, когда в то же время другие народы наслаждались спокойствием и благоденствием¹²⁸⁷. Конечно, богослужебное употребление псалма во времена Маккавеев и тем более пророчественное отношение его к тому времени сами по себе очень мало имеют общего с мыслью о Маккавейском его происхождении; тем не менее многие из известных позднейших ученых исследователей и толкователей Свящ. Писания, исходя из того же самого начала, соответствия содержания псалма Маккавейскому времени, при одностороннем взгляде на дело, пришли именно к тому заключению, что псалом воспет был по поводу какого-либо из событий Маккавейского периода¹²⁸⁸. В общих чертах жалобы псалмопевца на угнетение и посрамление со стороны враждебного народа действительно соответствуют характеру событий этого периода; но в определении исторического повода к написанию псалма нельзя ограничиваться только общими чертами сходства его с каким-либо событием; потому что иначе он одинаково хорошо может подходить и ко многим другим событиям неприятельских нашествий, неудачных сражений, угнетений и порабощений соседними народами и тому подобным событиям, которыми так богата история Израиля. Что же до частностей, в которых собственно и заключаются отличительные исторические признаки времени и обстоятельств написания псалма, то они представляют не мало разностей, которых никак нельзя согласить с событиями Маккавейского времени. Так, само собою очевидно, что псалом не может относиться просто только к религиозным гонениям на Иудеев Антиоха Епифана или других царей Сирийских и египетских; потому что, по совершенно ясному, буквальному смыслу псалма, Израиль занимает в нем не страдательное только положение гонимого, но вместе с тем и действующее положение воюющей стороны и все несчастия, какие оплакивает псалмопевец, являются следствием того, что Господь не выходит с войсками народа своего (ст. 10 и дал.), т.е. иначе сказать, следствием неудачного сражения и поражения его от неприятелей. Но он не может также относиться и к войнам, которые вели мужественные Маккавеи в защиту своего гонимого исповедания; так как оружие их постоянно было победоносно и Иудеи не могли тогда жаловаться Господу: «Ты отринул нас и не выходишь с войсками нашими». Правда, среди славных побед этого времени известны нам и два поражения Иудеев: одно во время войн Иуды Маккавея с окрестными языческими народами, нанесенное Сирийским военачальником Горгием отряду иудейского войска, находившемуся под предводительством Иосафа и Азарии и стоившее Иудеям потери двух тысяч человек¹²⁸⁹, – другое при сражении Иуды Маккавея со многочисленным Сирийским войском под предводительством Вакхида и Алкима, которое стоило жизни самому храброму вождю и защитнику Израиля¹²⁹⁰. Но оба эти поражения были следствием самонадеянности иудейских вождей, неосторожного увлечения их славою предшествующих побед и самолюбивым желанием снискать себе еще большую славу, и таким образом произошли по собственной вине Иудеев, между тем как то, которое оплакивает псалмопевец, представляется незаслуженным испытанием Божиим Израилю, постигшим его в то время, когда он не уповал на лук и меч свой и его сердце не отступало от пути Божия (ст. 7, 18, 19). Притом же поражение Иосифа и Азарии, при множестве славных побед самого Иуды Маккавея, не было особенно чувствительно для Иудеев и, судя по описанию в 1Мак.5:61–62, скорее возбуждало в них справедливое негодование против понесших такое поражение неосторожных искателей славы, нежели вопли и жалобы к Богу об оставлении их своею помощью, как это мы видим в псалме. Иное значение имело для Иудеев поражение самого Иуды Маккавея; оно лишало их лучшего вождя и защитника и совершенно предавалось их в руки их угнетателей, потому произвело «великое сокрушение в Израиле, какого не было с того дня, как не видно стало у них пророка»¹²⁹¹. Но «сокрушались и плакали тогда Израильтяне» не вообще о поражении, а именно о смерти вождя своего Иуды Маккавея. «Зачем пал сильный, спаситель Израиля», – вот что составляло сущность их скорби и плача (ст. 20 и 21). Того же естественно ожидать и в псалме, воспетом по случаю этого поражения. Но в нашем псалме мы видим вообще только скорбь о поражении и следовавших затем бедствиях народа, и ни слова, ни одного намека не встречаем о потере какого-либо славного вождя и защитника Израилева; а это уже ясно показывает, что предметом псалма служит какое-либо другое поражение Израиля, но не поражение Иуды Маккавея. Кроме того, нельзя еще не заметить и того обстоятельства, что во времена Маккавеев и в народе Иудейском не мало было отступников от веры, стремившихся к введению языческой цивилизации, которые, по свидетельству истории, и были главными виновниками тогдашних смут между Иудеями, гонений и нашествий со стороны их Египетских и Сирийских правителей¹²⁹². Описывая печальные последствия смерти Иуды Маккавея, историк этого времени замечает, что такие «беззаконные люди» и «делатели неправды» явились тогда «во всех пределах Израильских», а чрез них, во время бывшего тогда голода, и «вся страна впала в отступничество»¹²⁹³. Само собою понятно, мог ли после этого псалмопевец того времени жаловаться на незаслуженность тогдашних бедствий своего народа и говорить от лица его Господу: «все это пришло на нас; но мы не забыли Тебя, и не нарушили завета Твоего, не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего» (ст. 18–19). Не забудем наконец, что против Маккавейского происхождения псалма говорит также и новозаветное свидетельство Ап. Павла, который в словах его (ст. 23) видит пророчество о гонениях на христиан¹²⁹⁴ и следовательно, явно относит его к древнейшему времени существования пророков, так как история Маккавейского времени прямо и неоднократно сознается, что пророков тогда не было. – Но и во времена древнейшие до самого времени царствования Давида мы не находим ни одного обстоятельства, которое бы более или менее не стояло в противоречии с содержанием нашего псалма и могло быть признано историческим поводом к его написанию. Прежде всего в этом отношении обращают на себя внимание обстоятельства несчастных войн и опустошительных неприятельских нашествий пред наступлением плена Вавилонского¹²⁹⁵ и затем такого же рода обстоятельства в предшествующее время существования царства Иудейского¹²⁹⁶; но из всех подобных обстоятельств, за исключением Ассирийского нашествия при благочестивом Езекии¹²⁹⁷ и поражения Египетским фараоном Нехао столько же благочестивого Иосия¹²⁹⁸, мы не знаем ни одного такого несчастия, которое бы не было прямым наказанием Божиим за нечестие Иудеев и отступление их от завета Божия, или при котором можно бы было по крайней мере сказать: «мы не забыли имя Бога нашего и не простерли рук наших к Богу чужому» (ст. 21). Что же касается двух упомянутых неприятельских нашествий при благочестивых царях Езекии и Иосии¹²⁹⁹, то и к ним содержание нашего псалма также не может относиться, – к первому потому, что оно решительно не сообразно с духом тех утешительных речей, с какими тогда Езекия обращался к своему народу¹³⁰⁰, и притом Езекия вовсе не вступал с Ассириянами в сражение и следовательно не мог жаловаться на обращение свое в бегство или на то, что Господь не предводительствует войсками его; – к последнему потому, что в псалме, написанном по этому случаю, прежде и более всего естественно ожидать выражения скорби и сожаления о безвременно павшем любимом царе, которого, по свидетельству истории, оплакивал плачевною песнью пророк Иеремия и все певцы иудейского царства¹³⁰¹, между тем в нашем псалме мы видим только скорбь о пораженном врагами и бедствующем народе еврейском, и нет ни слова, ни намека о том, что должно бы было составлять главный предмет его, – о смерти Иосии. Только лишь в царствовании Давида мы находим наиболее соответствующее и удовлетворительное объяснение содержания рассматриваемого псалма. Обстоятельство послужившее поводом к написанию его с совершенною ясностью указано нам в надписании и содержании сходного с ним, как по мыслям и характеру, так и по самому образу выражений, принадлежащего самому Давиду псалма 59-го¹³⁰². Это было внезапное вторжение в Иудейскую землю с юга Поумеев в то время, когда Давид со всем своим войском находился на севере и занят был войною с Адриазаром, царем Сузским и его Сирийскими союзниками. Таким образом, подвергавшаяся нападению страна находилась в беззащитном положении и неожиданно застигнутые им, не успевшие приготовиться к какой-либо обороне мирные ее обитатели, действительно, походили, по выражению псалмопевца, на овец, обреченных на заклание (ст. 23), которым только в бегстве оставалось единственное средство к спасению (ст. 11). Идумеи разграбили беззащитную страну и произвели в ней страшное кровопролитие (ср. ст. 23), так что посланный против них военачальник Иоав нашел ее наполненною трупами и должен был на некоторое время остаться там для погребения убитых¹³⁰³. Без сомнения, Идумеи захватили с собою и множество плененных Иудеев, с тем, чтобы за какую-нибудь ничтожную плату распродать их в неволю между соседними народами; так как они, подобно Финикиянам, Филистимлянам и Аравитянам, издавна и во все времена вели торговлю плененными Израильтянами¹³⁰⁴. Этим, конечно, и объясняются жалобы псалмопевца Богу: «Ты рассеял нас между народами, без выгоды продал народ свой, и не возвысил цены его» (ст. 12–13). Само собою понятно, что Израильтяне чрез это поражение и подобную продажу в рабство должны были сделаться предметом насмешек и поругания между окружающими иноплеменными народами, на что вслед заметим и жалуется псалмопевец (ст. 14–17). Некоторым впрочем кажется, что жалобы псалмопевца на поражение врагами слишком уже велики для того очень незначительного сравнительно с победами Давида поражения, какое потерпели тогда Иудеи при вторжении Идумеев. Но на это нужно заметить, что в еврейском народе неудачи в войне с язычниками мерились по иному масштабу, нежели обыкновенный. Проникнутый живым сознанием своего божественного избрания и основанной на том необходимости всегдашнего божественного покровительства и защиты, народ еврейский все и незначительные неудачи в войне слишком принимал к сердцу, обращаясь к Богу с пламенною молитвою о помощи. Что например было незначительнее поражения Израильтян при городе Гае? И однако от него, по выражению Писания, «сердце народа растаяло и стало как вода»¹³⁰⁵ и мы знаем, что по поводу его И. Навин обращается к Богу с глубоко-скорбною молитвою, которая, нужно заметить, по своему характеру имеет немалое сходство с молитвенными жалобами нашего псалма¹³⁰⁶. Внезапное же нашествие Идумеев на Иудею, если бы они вздумали продолжить наступление к северу в тыл Давидову войску и действовать согласно с Сирийскими союзными войсками, не только могло остановить все доселешние успехи Давида, но, как выше мы уже имели случай заметить, могло даже решительно изменить весь ход войны его и поставить недавнего победителя в опасное положение от неприятелей, отрезав ему всякое отступление¹³⁰⁷. Представляли себе такую опасность, псалмопевец невольно приходит к мысли, что Господь оставляет отселе Израиля Своею помощью, не выходит более с войсками его, и предает их на посрамление (ст. 10), а эта мысль в свою очередь естественно вызывает из души его вопли: «Восстань, что спишь, Господи! Не отринь навсегда. Для чего скрываешь лице Твое, забываешь скорбь нашу и угнетение наше?» (ст. 24, 25 и дал.). С другой стороны скорбь псалмопевца увеличивало его глубокое сознание верности его народа завету Божию и незаслуженности тех несчастий, какие он тогда испытывал (ст. 18–22), а такое сознание, готовое подвергнуть себя испытанию всеведущего правосудия Божия, – сознание, подобное которому находим мы только в пророческих изображениях страждущего Мессии и в лице великих Его ветхозаветных прообразов, Иова, Давида, Иеремии, – представляет нам новое свидетельство за отношение псалма ко времени Давида: потому что его только царствование и еще первая половина царствования Соломона представляют в истории Израиля такое время, когда народ в целом его составе мог назваться верным Господу и свободным от иноземного языческого культа. Конечно, изображение незаслуженных страданий народа Израильского в нашем псалме имеет, по изъяснению Апостола¹³⁰⁸, значение пророчественного предуказания гонений на Церковь Христову; но смысл прообразовательный основывается на историческом и точно также ведет нас ко времени Давида, потому что только верный Иегове народ, как достойный представитель царства обетования, мог во время своих незаслуженных испытаний послужить для вдохновенного певца прообразом гонимой Церкви Христовой. Таким образом все вообще содержание псалма всего лучше и естественнее объясняется из времени Давида и именно из обстоятельств бывшего в его царствование опустошительного Идумейского нашествия. И так как при этом он имеет еще близкое сходство с написанным по поводу того же обстоятельства 59-м псалмом Давида, то становится вполне вероятным, что он воспет был кем-либо из современных Давиду Кореевых певцов точно также по случаю Идумейского нашествия и составляет отголосок песни самого царя Давида.¹³⁰⁹

Остальные шесть псалмов сынов Кореевых принадлежат различным временам истории Израиля после царствования Давида. Но как имя сынов Кореевых в последний раз встречаем мы в истории первого времени по возвращении из плена, – в книгах 1-й Пар. (9:17–19) и Неемии (11:19), так и самый поздний из псалмов, надписанных их именем, каким почти все толкователи согласно признают псалом 84-й, не восходит далее времени Нееми. Прочие же по всем вероятным признакам относятся по своему происхождению к древнейшим временам Израильской истории, которые известны наибольшим процветанием священной поэзии, – именно псалом 44-й ко времени Соломона; 45, 46 и 47-й – ко времени Иосафата, 86-й – ко времени Езекии.

За происхождение псалма 44-го на времена Соломонова царствования ясно говорит уже заметное сродство его с Соломоновыми писаниями, – псалмом 71-м и книгою Песнь Песней, особенно же близкое и несомненное отношение содержания его к историческому образу царя Соломона. С первого взгляда очевидно, что в основании 44-го, также как и 71-го псалмов лежит одно и тоже дарованное Давиду обетование о вечном и непоколебимом престоле семени его, и оба они одинаково имеют предметом своим обетованного Давиду славного и могущественного царя, с кроткою и мудрою справедливостью непоколебимо царствующего над всеми народами земными. С другой стороны, подобно Песни Песней, 44-й псалом воспевает супружеский союз этого славного царя, с той впрочем разницей, что избранная им невеста и царица представляется здесь не как пастушка, но как дочь царская, которая в богатом украшении, в сопровождении ликующих подруг своих вводится в чертог царя, чтобы стать его супругою. Уже из сделанного нами общего указания предмета псалма достаточно видно, что образ воспеваемого вечного царя, а вместе с тем, конечно, и образ его царственной супруги не могут находить себе полного соответствия в истории давно уже несуществующего царства Израилева. Полное осуществление такого образа находим мы только в лице Царя Мессии и в Его вечном духовном союзе с предобрученной Ему невестой, – Его святою Церковью. В таком пророческом смысле о Мессии понимали этот псалом уже 70 и другие древние переводчики, которые все согласно имя םיֹחִלֹאֱ в 7 и 8 ст., приличное одному Богу, прямо и непосредственно относили к лицу изображаемого царя¹³¹⁰, и тем ясно показывали, что признавали его за лице Божественное, а парафраст халдейский и некоторые иудейские толкователи прямо говорили, что изображаемый в Пс. «прекраснейший из сынов человеческих есть Царь Мессия¹³¹¹». Такое же объяснение дает нам новозаветное откровение, в котором, в посл. к Евр. 7-й и 8 ст. этого псалма приводятся именно как ясное пророчество об Иисусе Христе, «Сыне» Божием (πρόϛ τόν υἱόν Евр.1:8 и 9). Тем не менее напрасно некоторые из наших и иностранных богословов¹³¹², в силу этого пророчественно-Мессианского значения 44-го псалма, усиливаются отрицать всякое его ближайшее историческое отношение. Как ни ясно носился пред взором вдохновенного певца образ обетованного Царя Мессии и Его Церкви, но достаточно только всмотреться в начертанное в псалме его изображение, – в целом ли то, или только в частностях, чтобы прийти к тому же заключению, какое приняли мы уже относительно сходного с нашим Пс. 71-го и других пророческих псалмов, – именно, что пророк созерцал свой божественный образ сквозь призму современных исторических отношений, в них находил повод к пророческому созерцанию и от них заимствовал черты и краски, в которых представил нам этот образ в своем пророчестве. Но все такого рода отношения, черты и краски, составляющие естественную историческую основу богооткровенного образа Царя Мессии, бесспорно сосредотачиваются в истории одного только Соломона и его царствования, как это издавна составляло убеждение большинства толкователей¹³¹³. Делавшиеся некоторыми попытки отыскать в истории Израиля какой-либо другой более соответствующий воспеваемому в псалме образ царя, послуживший для вдохновенного певца прообразом Мессии, сравнительно с образом Соломона почти не заслуживают никакого внимания: так как указывающиеся при этом исторические образы представляются или совершенно недостойными лица Мессии, или очень мало представляют соответствия с содержанием псалма, ограничиваясь слишком незначительными случайными совпадениями, которые не могут вести к какому-либо выводу¹³¹⁴. Не таков образ царя Соломона. Сын обетования Божия¹³¹⁵, названный при рождении пророческим именем Иедидия¹³¹⁶, т.е. возлюбленного Господом, Соломон всегда был предметом особенного благоволения Божия¹³¹⁷, а потому ему с его возлюбленной царицею¹³¹⁸ более чем всякой другой чете прилична «песнь о возлюбленных» (תֹדידִיְ רישִׁ), как называется 44-й псалом в своем надписании. Далее приличны Соломону и его супруге и все другие черты, которыми псалмопевец изображает воспеваемого царя и царицу. Благословенный Богом царь его – прекраснейший из сынов человеческих и благодать изливается из уст его (ст. 3): и Соломона всеобщее убеждение всех времен, подтверждаемое свидетельством хотя также прообразовательной по своему содержанию кн. Песнь Песней (5:10–16), обыкновенно представляло идеалом царственной красоты, а по свидетельству истории, из уст его изливалась такая мудрость и красноречие, которые изумляли всех мудрецов того времени¹³¹⁹. Воспеваемый царь любит правду и ненавидит беззаконие и потому удостаивается от Бога благодатного помазания преимущественно пред всеми соучастниками своими (Пс. ст. 8): и о Соломоне известно, что он до падения своего любил Господа и хранил завет Его, удалялся от неправды и строго карал нечестие и беззаконие¹³²⁰, а равно, как известно также, что он был помазан на царство по особенному Божию избранию предпочтительно пред всеми своими братьями¹³²¹, хотя некоторые из них, как Адония, по старшинству рождения, могли усвоить себе преимущественное право на наследие престола отца своего¹³²². Точно также, подобно воспеваемому в псалме царю, Соломон был знаменитейший и могущественнейший из царей своего времени, владел многочисленною конницею и множеством вооруженных колесниц и потому был страшен для всех прежде враждебных Израилю царей и народов, так что они не смели восставать против него¹³²³; но в тоже время он преимущественно пред всеми царями Израиля отличался миролюбием, и строгое правосудие растворял мудрою снисходительностью, управляя таким образом обширным своим царством именно, как выражается псалмопевец, «в истине, кротости и правде»¹³²⁴. Изображение царицы, как царской дочери из чуждого Израилю народа, который она должна забыть сделавшись супругою царя, и при этом упоминание о многих других девах и царских дочерях в чертогах царя между почетными его¹³²⁵, – также напоминают царя Соломона, в многочисленном гареме которого вероятно были и дочери некоторых окрестных царей или князей¹³²⁶, но из всех жен которого история особенно отличает одну, – дочь Фараона, царя Египетского¹³²⁷, без сомнения имевшую первенство пред прочими его женами и которой потому по преимуществу принадлежало звание царицы¹³²⁸. Равным образом описание богатства царя¹³²⁹ и великолепие его чертогов¹³³⁰, упоминание о множестве дорогих благовоний¹³³¹, об офирском золоте¹³³², о богатых дарах от Тира¹³³³, – все это также хорошо идет к Соломону и его царствованию. Не желающие признать историческое отношение псалма к Соломону указывают впрочем в содержании его некоторые несообразности с историей премудрого царя Израильского, как то: упоминание о чертогах из слоновой кости (ст. 9), тогда как в истории о подобных чертогах в первый раз упоминается только при Ахаве¹³³⁴; приглашение псалмопевцем воспеваемого царя к оружию и вообще употребление о нем некоторых выражений, свойственных воинственному герою-победителю (ст. 4–6), тогда как царство Соломона известно нам как царство мира, равным образом усвоение этому царю многих царственных предков и предвозвещение еще более славных сынов, которых он поставит князьями по всей земле (ст. 18), между тем как Соломон имел одного лишь царственного предка, своего отца Давида, а из детей его история знает одного только сына Ровоама который едва удержал за собою одну меньшую часть из наследованного им обширного царства Изарильского¹³³⁵. Но все эти несообразности представляются такими только с первого взгляда, на самом же деле весьма легко примиряются с историей Соломона и ни в каком случае не стоят с нею в противоречии. Так упоминание о чертогах из слоновой кости и при совершенном молчании о них истории Соломонова времени никак еще не может считаться в отношении к этому времени историческим анахронизмом: так как устроение подобных чертогов Соломоном вполне соответствует необыкновенному богатству и роскоши его двора, молчание же о них истории нельзя принимать за отрицание их существования, потому что история умалчивает также и о некоторых других замечательных произведениях искусства и роскоши двора Соломонова, напр. о богатых носилках, или так называемом одре Соломоновом¹³³⁶, и о столпе из слоновой кости¹³³⁷, существование которых однако не подлежит никакому сомнению. Если же потом в дальнейшей истории мы встречаем замечание о построении дома из слоновой кости Израильским царем Ахавом, то уже самый характер замечания, сделанного совершенно мимоходом, показывает, что здесь речь идет не о каком-либо совершенно небывалом, но о более или менее известном сооружении, которое впрочем заслуживало внимания читателей или по своей редкости или, быть может, потому что в Израильском царстве представляло еще первое явление. Но если бы даже и можно было доказать, что у Соломона не было в собственном смысле дворца из слоновой кости, то и в этом случае не мог ли псалмопевец с полным правом употребить название его о существующем дворце Соломоновом, в котором находились большой престол и столп из слоновой кости¹³³⁸ и без сомнения не мало было и других украшений из слоновой кости, которая тогда вместе с дорогими металлами и разными редкостями в изобилии привозима была из Офира¹³³⁹? – Еще менее несообразно с лицом Соломона и характером его царствования в усвоении воспеваемому царю некоторых свойств воинственного героя, пред которым преклоняются враждебные народы (ст. 4–6): потому что и Соломон был могущественнейший из царей того времени и деятельно заботился о лучшем устройстве военных сил и укреплении пределов своего царства¹³⁴⁰ и только под тем условием и мог быть царем мира, что пред его могуществом с покорностью преклонялись все прежде враждебные Израилю цари и народы от реки Евфрата до земли Филистимской и до пределов Египта¹³⁴¹, и никто не смел ему противиться¹³⁴². А с другой стороны и псалмопевец, призывая воспеваемого царя к оружию и предвозвещая ему покорность народов, нисколько не отрицает при этом мирного характера его царствования, а напротив самое вооружение его представляет условием охранения мира и господствования над враждебными народами. «Препояшь себя по бедру мечем твоим, сильный… Поспеши, воссядь на колесницу ради истины и кротости и правды!... Падут пред тобою народы», потому что иначе противникам и непокорным угрожает строгое отмщение: «остры стрелы твои; они в сердце врагов царя» (ст. 4–6)¹³⁴³. Что касается наконец предсказания псалмопевца о великой славе потомков воспеваемого царя, имеющей превзойти славу его предков: «вместо отцов твоих будут сыновья твои; ты поставишь их князьями по всей земле (ст. 17)»; то и это предсказание удобно примиряется с лицом Соломона, если под отцами его разуметь старейшин или князей колена Иудина, которые издавна уже занимали первенство в ополчениях сынов Израилевых¹³⁴⁴, или если все это предсказание понимать в том смысле, что недостаток царственных предков восполнят для него славные сыны прообразуемого им Мессии, которые в лице Апостолов и других проповедников Евангелия распространили Его царство между всеми народами¹³⁴⁵ и сделались, по выражению Апокалипсиса, царями и священниками Богу своему. Чтобы царствовать на земле¹³⁴⁶. В последнем случае, конечно, мы ограничиваемся одним только пророчественным Мессианским смыслом; но ведь в смысле буквальном рассматриваемые слова псалмопевца одинаково не применимы к какому бы то ни было из царей Израильских или имевших отношение к народу Израильскому. Нельзя забывать, что кого бы ни признали историческим предметом псалма, во всяком случае он был для псалмопевца только прообразом Мессии и, как прообраз, не может представлять полного соответствия или равенства с прообразуемым, но уже то одно обстоятельство, что воспеваемый царь является в псалме прообразом обетованного Давиду Царя Мессии, ведет нас к заключению, что это Соломон: потому что из всех известных в еврейской истории царей после Давида Св. Писание не знает никакого другого прообраза Мессии, кроме Соломона, который именно и служил ближайшим прообразом Царя Мессии в обетовании отцу его Давиду¹³⁴⁷ и с тех пор на все последующие времена развития обетований о Мессии оставался прообразом Его до самого Его пришествия¹³⁴⁸. Все это вместе не оставляет никакого сомнения, что 44-й псалом действительно имеет ближайшим предметом своим царя Соломона и был воспет кем-либо из современных ему Кореевых певцов по поводу бракосочетания его, вероятно, с дочерью царя Египетского; но только водимый Духом Божиим певец, подобно самому премудрому царю Израильскому, в его 71 псалме и Песни Песней, смотрел на него во свете дарованного Давиду обетования, как на ближайшего наследника обещанного ему вечного престола и живой прообраз имевшего воссесть некогда на этом престоле Царя Мессии, а потому и в брачном его союзе созерцал образ духовного союза Мессии с церковью и всякою душой верующею¹³⁴⁹.

Не менее очевидным и несомненным представляется, что следующие затем три псалма сынов Кореевых 45-й, 46 и 47-й составлены были кем-либо из певцов этой фамилии во времена Иудейского царя Иосафата. Все они очень сходного содержания и представляют собою хвалебно-благодарственные гимны Богу, Господу сил, крепкому, заступнику Иаковлеву, за избавление народа Его и святого жилища Его в Сионе от нашествия многочисленных царей и народов. При этом они так много имеют сродства между собою в языке и в образе выражений мыслей¹³⁵⁰, что нельзя сомневаться в том, что они составляют плод религиозного вдохновения одного и того же певца Кореевой фамилии, вызванного одним и тем же событием чудесного избавления Израиля от неприятельского нашествия. Событие это, как можно заключать из содержания псалмов, относится к лучшей поре в истории народа Божия, когда Иудейская страна представляла не какое-либо жалкое, опустошенное жилище низверженного народа, в каком виде описывается она пред наступлением плена, во время его и после возвращения из него или во времена Маккавеев¹³⁵¹, но представляла собою славное наследие Божие, величественную красу возлюбленного Иакова¹³⁵²; – когда Иерусалим являлся еще прекрасно устроенным и укрепленным городом Божиим¹³⁵³, и в нем существовал еще храм Божий со всею торжественностью его богослужения¹³⁵⁴, и Господь, как Царь Израиля, во образе ковчега завета видимо восходил и нисходил с народом Своим при громких восклицаниях, пении и гласе трубном¹³⁵⁵. При таких обстоятельствах мы знаем о двух неприятельских нашествиях на Иудейскую страну, окончившихся чудесным поражением врагов и избавлением Израиля от грозившей опасности. Это нашествие соединенных народов Моавитян, Аммонитян и Идумейских племен при Иосафате¹³⁵⁶ и еще грозное опустошительное нашествие Ассирийского царя Сеннахерима при Езекии¹³⁵⁷. Частое обращение псалмопевца к Сиону и святому городу, по мнению некоторых толкователей¹³⁵⁸, говорит более за отношение псалмов к последнему событию, так как тогда опасность прямо грозила Иерусалиму и именно во граде Господнем, под стенами своей столицы, видел Израиль свое чудесное избавление¹³⁵⁹. К тому же располагает и некоторое сходство их с псалмом 75, а также с некоторыми образами и выражениями в речах пророка Исаи, относящихся к бывшему при Езекии Ассирийскому нашествию¹³⁶⁰. Но только эти особенности не представляют какого-либо важного препятствия относить рассматриваемые псалмы и к нашествию соединенных народов при Иосафате потому что и при этом случае враги находились уже при Оское¹³⁶¹, т.е. в нескольких часах пути от Иерусалима¹³⁶², и следовательно столице Иудейской также грозила большая опасность, а сходство с мыслями и выражениями у Исаиии и псалмопевца времен Езекии могло быть следствием подражания этих последних песням Иосафатова времени, так как они воспеты были при подобных же обстоятельствах. Между тем в содержании этих псалмов мы находим и такого рода черты, которые, вполне соответствуя обстоятельствам нашествия союзных врагов при Иосафате, не могут с непринужденностью относиться к Ассирийскому нашествию в царствование Езекии. Так в псалмах 45-м (ст. 7) и 47-м (ст. 5) говорится, что двинулись против Израиля народы и царства, сошлись многие цари, но прошли все мимо; в Пс. 46-м изображается торжественное шествие Бога, т.е. видимого Его образа – ковчега завета после чудесного поражения врагов при пении, восклицаниях и трубном звуке¹³⁶³, а в Пс. 47-м упоминается о крушении кораблей Фарсийских (ст. 8). Все это вполне идет ко времени Иосафата. При нем действительно соединились против Израиля многие народы – Моавитяне и Аммонитяне, а с ними некоторые из страны Маонитской и другие обитатели горы Сеира¹³⁶⁴, Израильтяне же выступали против них, равно как и возвращались в Иерусалим после чудесного их поражения, в торжественном шествии с трубами и другими музыкальными орудиями, славословием и восклицаниями¹³⁶⁵, при чем, без сомнения, несен был и ковчег завета, с которым издавна существовал обычай выступать на войну против неприятелей¹³⁶⁶. Известно также и то, что Иосафат в союзе с Охозией построил было корабли для отправления в Фарсис, но что они были разбиты бурею, еще не выходя их Ецион-Гавера¹³⁶⁷. Ничего подобного не видим мы в истории царствования Езекии. Тогда не только не было никакого враждебного союза царей и народов против Израиля, напротив того всем окрестным царям и народам Азии наравне с Израилем грозила общая опасность от одного могущественного непобедимого народа Ассирийского, и от одного только воинственного царя его Сеннахерима¹³⁶⁸. Равным образом во время Ассирийского нашествия, как тогда, когда Сеннахерим с своим войском брал один за другим укрепленные города иудейские, так равно и во время осады Иерусалима, Иудеи заботились только о том, чтобы крепче запереться в городских стенах и отнять у неприятеля средства продовольствия, чтобы таким образом заставить его снять осаду¹³⁶⁹; но ни разу не выступали против них с оружием и история этого времени не знает ни о каких военно-религиозных процессиях с священным пением и музыкою при несении ковчега завета, который все время оставался в доме Божием в Иерусалиме¹³⁷⁰. Точно также история Езекии ничего не знает и о крушении кораблей Фарсийских, с которым псалмопевец сравнивает воспеваемое им чудесное поражение врагов Израиля, и едва ли можно допустить, чтобы такое сравнение заимствовано было псалмопевцем из истории не ближайшего к нему настоящего, а отдаленного прошедшего времени; так как при множестве других различных опытов всемогущества Божия в поражении врагов Израиля, которые бы еще с большим удобством могли идти в сравнение с воспеваемым событием¹³⁷¹, мы не видим никакого побуждения приводить в сравнение такое менее относящееся к предмету песни и более случайное событие, если только воспоминание об нем не было вызываемо особенной его близостью ко времени писателя псалма и наибольшей известностью его современникам. Нельзя наконец не обратить внимания и на то, что самый образ нашествия и избавления от врагов в 47 псалме гораздо ближе соответствует известному событию при Иосафате, нежели при Езекии. «Вот сошлись цари, и прошли все мимо; увидели и изумились, смутились и обратились в бегство» (ст. 5–6). Здесь все говорит об особенной быстроте и неожиданности нашествия враждебных царей на израильскую землю и в то же время в его непродолжительности, безвредности для подвергшейся ему страны, и чрезвычайной поспешности удаления врагов, как это именно и было при Иосафате, когда союзные враги внезапно появились вблизи иудейской столицы, но, не успевши еще причинить Иудеям какого-либо вреда, с такою же быстротой и внезапностью погибли в междоусобной войне, а остатки их обратились в бегство, так что выступавшее против них иудейское войско нашло только трупы в оставленном ими лагере¹³⁷². Но едва ли тоже самое можно сказать о многолетних завоевательных походах Ассириян, которые опустошили иудейскую страну, овладели многими укрепленными городами¹³⁷³ и довольно долгое время держали Иерусалим в осаде¹³⁷⁴, если же после чудесного истребления многочисленной части их войска под стенами Иерусалима и должны были снять осаду и со стыдом возвратились в свою страну, то все же это отступление мало имеет общего с обращением в бегство, о котором говорится в псалме. По всем этим признакам, кажется, гораздо естественнее и непринужденнее, а потому и вероятнее полагать, что из двух событий чудесного избавления Израиля от нашествия враждебных народов при Иосафате и при Езекии, к которым только и может быть приспособляемо содержание псалмов 45–47, историческим поводом к их написанию послужило первое событие¹³⁷⁵. Когда же таким образом ко времени последнего события они уже существовали, то нисколько не удивительно, если, при тожестве предмета и характера обоих событий, они могли уже служить образцами для новых песней тогдашних пророков и псалмопевцев, чем и объясняется их сходство с некоторыми писаниями времен Езекии¹³⁷⁶.

Но есть, как мы выше заметили, между Кореевыми песнями один псалом, который, по всей вероятности, воспет был во время Езекии, по случаю чудесного избавления от Ассирийского нашествия. Это псалом 86-й. По содержанию своему он представляет торжественно-хвалебный гимн возлюбленному и охраняемому Господом Сиону, предвозвещающий будущее вступление язычников в царство Божие. Но, подобно большей части других пророков, вдохновенный псалмопевец созерцает будущее величие и славу Сиона с точки зрения настоящего прославления Господом Его святого города и, изображая будущее всемирное царство Божие, называет между сынами его современных представителей языческого мира: Раава, т.е. Египет¹³⁷⁷, Вавилон, Ефиопию, Тир и Филистимлян (ст. 4). Это и дает нам основание заключать, что псалом составлен был именно при указанных обстоятельствах во время Езекии: так как ни раньше, ни позже Езекии нельзя указать в истории Израиля какого-нибудь события, которое бы возбуждая пророческий взор псалмопевца к созерцанию будущей славы духовного Сиона, давало ему право называть означенные в псалме народы в числе духовных чад грядущего всемирного царства Мессии. До времени Езекии священная история ничего не знает о Вавилоне и не представляет никакого повода, по которому бы псалмопевец мог упомянуть о нем, как одном из представителей языческого мира для изображения будущего вступления язычников в царство Божие. В более раннюю эпоху псалмопения, – во времена Давида, представителями мира в этом отношении служили Египет и Ефиопия¹³⁷⁸; в Соломоново время к ним присоединяются еще известные тогда своим богатством царства: Тир¹³⁷⁹, Фарсис, Аравия и Сава¹³⁸⁰, с которыми премудрый царь Израильский находился в дружественных сношениях. О Вавилоне же в первый раз упоминается только в истории времени Езекии и в писаниях современных ему пророков Исаии (гл. 13–14, 21, 39, ст. 6–7) и Михея (4:1–8), когда посольство Вавилонского царя Меродаха Валадана к Езекии и неумеренная доверчивость к нему со стороны последнего подали пророкам повод раскрыть пред Иудеями будущую судьбу Вавилона и его отношений к настоящему и грядущему царству Божию. Но с другой стороны точно также нельзя низводить 86 Пс. и ко времени позднее Езекии¹³⁸¹: потому что со времени его царствования и не только до наступления плена, но и во все последующие времена по возвращении из плена, иудейская история не знает уже более таких величественных явлений благоволения Божия к Сиону, которые бы прославили его между всеми окрестными народами. И название Египта именем Раав, что значит гордость, упорство¹³⁸², также не идет к позднейшему времени; потому что вскоре за царствованием Езекии наступило для Египта предсказанное пророком Исаиею (гл. 19) время междоусобий и анархии, в которое древнее могущественное царство постепенно клонится к падению, а вслед затем немного спустя в сражении при Кархемисе¹³⁸³ нанесен был уже решительный удар, которым упорство его было сломлено и гордость его навсегда унижена. Лишь только впоследствии под чуждым, – греческим владычеством Птоломеев Египет снова на некоторое время возвышается до степени сильного государства; но в то время едва ли уместно было на ряду с ним упоминать о Тире, который незадолго перед тем был окончательно разрушен Александром Великим, и особенно о Вавилоне, давно уже лежавшем в развалинах, которого и имя совершенно не упоминается в иудейских писаниях того времени. Нельзя не заметить также, что после Езекии, со времени падения эфиопской династии в Египте, и имя Эпиофии в значении народа или царства ни разу не встречается у священных писателей, и в истории иудейского народа не представляется никакого повода к тому, чтобы упоминать об нем. Только одно время Езекии с совершившимся тогда чудесным избавлением Иерусалима от Ассирийского нашествия дает нам полное и непринужденное объяснение как главной мысли псалма; так и частностей ее развития. В тогдашнем избавлении Иерусалима действительно очевиднейшим образом открылось, по выражения псалмопевца, что «любит Господь врата Сиона более всех селений Иакова» (ст. 2), потому что в то время единственно лишь врата Сиона остались замкнуты для врагов, тогда как все другие, подвергшиеся нападению города иудейские взяты были и опустошены неприятелями¹³⁸⁴. Нимало не преувеличенными в отношении к этому явлению особенного покровительства Божия Сиону представляются и следующие затем выражения псалмопевца о распространении славы Сиона между окрестными народами: «славное возвещается о тебе, град Божий (ст. 3)!... О Сионе будут говорить:… Сам Всевышний укрепил его» (ст. 5). Совершившееся тогда чудесное избавление Иерусалима имело спасительное значение не для одних только Иудеев, но и для всех других окрестных народов, которым также грозило Ассирийское нашествие, а потому слава об нем действительно быстро распространилась во всем окружающем языческом мире, так что, по свидетельству истории, «многие тогда приносили дары Господу в Иерусалим и дорогие подарки Езекии, царю Иудейскому, который очень возвысился в глазах всех народов»¹³⁸⁵. А так как чрез это чудесное явление помощи Божией общий главный враг тогдашнего мира был побежден, другие же народы приходили в Иерусалим с дарами Господу, то это естественно возводило пророческий взор псалмопевца ко временам обетованного царства Мессии, когда все племена и народы обратятся к истинному Богу и сделаются чадами духовного Сиона, – св. Церкви Его. Называемые при этом языческие народы (ст. 4) также вполне соответствуют времени Езекии, так как все они не только существовали в то время, но и находились в ближайшем отношении к Езекии и совершившемуся тогда избавлению Иерусалима от Ассирийского нашествия. Египет в то время был союзником Иудеи, и под управлением храброго и воинственного царя своего из эфиопской династии – Тиргаки представлял еще и могущественное царство, так что вполне заслуживал имени Раава, – т.е. гордости, упорства, – как и называл его тогдашний пророк Исаия¹³⁸⁶, и не без основания обращал на себя надежды Иудеев¹³⁸⁷. Когда Сеннахеримово войско находилось под стенами Иерусалима, Тиргака выступил против него на помощь Иудеям и заставил неприятелей на время отступить от осажденной иудейской столицы¹³⁸⁸. Но тем не менее самому Египту и соединенной с ним Эфиопии грозила в то время большая опасность; так как с завоеванием Иудеи Ассирияне приобретали себе беспрепятственный доступ в эти Африканские страны, которым они, подобно как впоследствии Навуходоносор царь Вавилонский, без сомнения и не замедлили бы воспользоваться. Та же участь, как показали завоевательные походы Навуходоносора, грозила Ассириянам и сопредельным с Иудеей странам Финикии, незадолго перед тем опустошенной уже Салманассаром¹³⁸⁹, и Филистимлянской земле, завоевание которой также началось уже при предшественнике Сеннахерима взятием Азота, одной из сильных крепостей на границе с Египтом¹³⁹⁰. Поэтому чудесное поражение ассирийского войска под стенами Иерусалима, неожиданно принесшее всем этим народам избавление от грозившей им опасности, естественно должно было вызвать с их стороны благодарное сочувствие к Езекии, Иерусалиму и Богу иудейскому, совершившему такое спасительное событие. Без сомнения эти-то народы и были первые из тех многих, которые «тогда приносили в Иерусалим дары Господу и дорогие подарки Езекии царю Иудейскому», а это в свою очередь вероятно и дало вдохновенному псалмопевцу повод назвать их в числе чад будущего благодатного царства Мессии¹³⁹¹. А что касается названия в числе их Вавилона, то повод к этому ясно представлялся тогда в известном посольстве к Езекии тогдашнего Вавилонского царя Меродаха Валадана, который вскоре после чудесной погибели Ассирийского войска под стенами иудейской столицы искал союза с царем Иудейским, вероятно с тем намерением, чтобы при помощи его освободиться от своей зависимости от Ассирии¹³⁹². Те же самые народы, обращение которых к истинному Богу предсказывает псалмопевец, называются и в пророчествах современного Езекии пророка Исаии, который, после возвещения грозного суда Божия за их нечестие, точно также предсказывает им обращение к Господу¹³⁹³. И вообще в рассматриваемом нами псалме не только в существенном его содержании, но и в самом образе выражений, очень много общего с пророчествами Исаии о будущей славе царстве Мессии и вступлении в него язычников. И там и здесь предвозвещенное всемирное царство Божие представляется под образом Сиона, или Иерусалима, – возлюбленного города Божия, а вступавшие в него язычники являются, как новорожденные чада Сиона, торжествующего пред Господом свое прославление¹³⁹⁴. Там и здесь один и тот же образ переписи для означения предопределенного в предвечном спасительном совете Божием числа новорожденных чад духовного Сиона¹³⁹⁵; там и здесь обилие спасительной благодати Божией в царстве Мессии обозначается одинаково под образом источников Сионских¹³⁹⁶. Способ указания спасаемых чад Сиона в псалме чрез троекратное повторение: «сей и сей родился там» (ст. 4, 5, 6), также есть очевидное подражание известному изречению в подобном же пророчестве Исаии: «сей речет: Божий есмь, и сей возопиет о имени Иаковли, и другий (הזְוִ) напишет рукою своею: Божий есмь, и о имени Израилеве возопиет (гл. 44:5)». По всему видно, что псалмопевец как-то особенно близко стоял к пророку Исаии и воспел свою песнь живым впечатлением его пророчеств о будущей славе всемирного царства Мессии, а это, в виду указанных многочисленных признаков отношения псалма ко времени Езекии, служит новым подтверждением высказанного в начале мнения, что он составлен был кем-либо из современных Езекии Кореевых певцов, по случаю чудесного избавления Иерусалима от Ассирийского нашествия, которое, с предшествующими ему и последующими событиями, послужило поводом к изречению и многих пророчеств Исаии об обращении язычников и будущей славе Сиона¹³⁹⁷.

Что касается наконец остального из Кореевых псалмов, – 84-го псалма, который мы признали самым поздним из песней этих писателей, то с первых же слов его очевидно, что он воспет был вскоре по возвращении Иудеев из плена Вавилонского, когда еще живо было в душе певца чувство недавно тяготевшего над народом наказания Божия, и потому тем живее сознавалось величие милосердия Божия в ниспослании ему избавления¹³⁹⁸. «Господи! Ты умилосердился к земле Твоей, возвратил плен Иакова; простил беззаконие народа Твоего, покрыл все грехи его, отъял всю ярость гнева Твоего, отвратил лютость гнева Твоего» (ст. 2–4). – Правда, выражение: «возвратил плен» (תוֹבשְׁ בושׁ) употребляется иногда у свящ. писателей и в общем абстрактном значении избавления от каких бы то ни было несчастий¹³⁹⁹; но так как в настоящем случае оно полагается в основание всего дальнейшего развития мыслей, в качестве определения сущности милосердия Господа к земли Его, и само определяется в следующих затем параллельных выражениях, как избавление от жесточайшего наказания Божия за грехи народа, то нельзя сомневаться, что его следует понимать не иначе, как в буквальном значении об освобождении из плена Вавилонского, который по преимуществу был и называется в Свящ. Писании жесточайшим из наказаний Божиих за грехи народа, когда-либо постигавших землю Израилеву¹⁴⁰⁰. То же самое подтверждает и дальнейшее содержание псалма. Оно вполне соответствует состоянию Иудеев в первое время по возвращении из плена, когда они, избавившись от бедствий угнетения и рабства в чужой неприятельской стране, и в своем родном отечестве продолжали еще испытывать на себе остатки гнева Божия, принуждены будучи много терпеть от недостатка и бедности, от внутренних беспорядков¹⁴⁰¹ и внешних враждебных отношений к ним окружающих языческих народов¹⁴⁰². Как при заложении второго храма Иерусалимского чувства радости народной сменялись и подавлялись скорбными воспоминаниями о великолепии прежнего храма Соломонова¹⁴⁰³, и как благочестивый Неемия при известии о печальном состоянии возвратившихся из плена в своем отечестве повергается пред Господом в слезной молитве о помощи¹⁴⁰⁴; так и радостно-благодарные чувства певца, исповедующего милосердие Божие к Его народу в даровании прощения грехов и освобождении его из плена, при мысли о печальном состоянии возвратившихся пленников в своем опустошенном отечестве, естественно переходит в горячую молитву, чтобы милосердный Господь совсем оставил гнев свой и даровал рабам своим совершенное спасение. «Восстанови нас, Боже, спасения нашего, и прекрати негодование Твое на нас. Неужели вечно будешь гневаться на нас, прострешь гнев Твой от рода в род? Неужели снова не оживишь нас, чтобы народ Твой возрадовался о Тебе?» (ст. 6–7). Но Господь и прежде уже обещал, и после возвращения из плена, в то время, когда возносились к Нему подобные скорбные молитвы, не переставал чрез рабов своих пророков утешать народ Свой обещаниями даровать ему мир и благоденствие, если только сам он пребудет в верности завету Божию¹⁴⁰⁵. Псалмопевец с верою приклоняет слух свой к божественным вещаниям: «Послушаю, что говорит Господь Бог. Он изрекает мир на народ Свой и на святых Своих, только не возвращались бы к безрассудству» (ст. 9)¹⁴⁰⁶. И таким образом, внимая обещаниям Божиим, он утешается надеждою на близость помощи божественной и в духе созерцает полноту спасения, которая должна некогда излиться над Сионом. «Так, близко к боящимся Его спасение Его, чтобы обитала слава в земле нашей! Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются. Истина возникнет из земли и правда приникнет с небес. И Господь даст благо, и земля наша даст плод свой. Правда пойдет пред Ним и поставит на путь стопы свои» (ст. 10–14). Вообще, в целом своем составе псалом наш представляет как бы сокращение молитвы возвратившегося из плена Иудейского народа и бывших к нему увещаний и утешений тогдашних пророков Аггея, Захария и Малахии. Правда, за исключением показанного нами общего соответствия его характера и содержания с состоянием тогдашних Иудеев и с сущностью пророческих писаний того времени, мы не можем указать в нем никаких особенных признаков специального отношения ко времени по возвращении из плена Вавилонского; но так как с другой стороны нельзя указать в его содержании и никаких решительно побуждений, по которым бы употребленное в начале его выражение о возвращении плена Иаковлева следовало понимать не в собственном буквальном смысле об освобождении из плена, а как-либо вообще в абстрактном значении избавления от какого-нибудь другого несчастия в более раннее или более позднее время иудейской истории¹⁴⁰⁷, то, в связи с таким указанием на после-пленную эпоху, и вообще соответствие его характера и содержания с сею эпохою получает силу доказательства, что он действительно относится ко времени вскоре по возвращении из плена Вавилонского. Такое заключение имеет для нас тем большую вероятность, что в Псалтири находится еще одна песнь подобного же содержания и совершенно с такими же выражениями о возвращении плена Сионского, (когда возвращал Господь плен Сиона… возврати, Господи пленников наших…), – псалом 125 (евр. 126 см. ст. 1 и 4); а отношение его ко времени возвращения из плена Вавилонского подтверждается самым его надписанием: «песнь восхождения» (תוֹלֹעֲמַּֽחַ רישׁ), которое, по общепринятому вероятному объяснению, указывает на употребление его при восхождении Иудеев из плена в свое отечество или при последующих затем их путешествиях в Иерусалим в три годовые праздника¹⁴⁰⁸. К какому именно времени после плена следует отнести составление рассматриваемого нами псалма, с точностью определить, конечно, нельзя. Судя по обещанию мира и особенно плодородия земли от Господа, представляющему много сходства с подобными же обещаниями у после-пленных пророков, особенно Аггея и Захарии¹⁴⁰⁹, можно полагать, что писатель его внимал вещанием этих пророков и, может быть, воспел эту песнь в то время, когда Иудеи за свое нерадение о скорейшем восстановлении храма, по предсказанию пр. Аггея, наказаны были от Господа засухою и бесплодием¹⁴¹⁰. Во всяком случае надобно признать, что он не позднее последнего из ветхозаветных пророков; потому что псалмопевец еще внемлет вещаниям Божиим (ст. 9), а со смертью Малахии живое пророческое слово Божие замолкло и не раздавалось более во времена ветхозаветные.

За исключением рассмотренных нами псалмов, писатели которых с большею или меньшею определенностью указываются в их надписаниях, или, при недостатке такого рода указаний, с достаточною вероятностью открываются по другим внешним или внутренним признакам, все остальные затем псалмы, занимающие почти целую треть Псалтири¹⁴¹¹, должны быть отнесены к числу песней неизвестных писателей, так как ни содержание их, ни история или предание не представляют никаких более или менее вероятных оснований к определению, кто именно были, или, по крайней мере, к какому разряду лиц в народе иудейском принадлежали их писатели. Многие, правда, из числа этих псалмов в переводе 70-ти, равно как в нашем славянском и других древних переводах, надписываются именем Давида¹⁴¹², а иные именами пророков: Иеремии¹⁴¹³, Аггея и Захарии¹⁴¹⁴; другие же некоторые в самом Свящ. Писании приводятся под именем Давида¹⁴¹⁵: но ближайшее рассмотрение таких псалмов обыкновенно показывает, что они не могут принадлежать Давиду или тем пророкам, которым приписываются, да и самые означенные свидетельства о них, вообще допуская возможность объяснения их не в смысле указания писателей, в некоторых случаях, как при соединении двух различных имен или других несообразных по времени указаний в одном и том же надписании¹⁴¹⁶, явно обнаруживают употребление называемых в них имен Давида или пророков не как писателей псалмов, а совершенно в другом значении. Впрочем неизвестность писателей всех этих псалмов не лишает нас возможности более или менее приблизительно определить время, когда они были написаны или, по крайней мере, указать эпоху, ближе или далее которой нельзя относить их происхождение.

Из числа псалмов неизвестных писателей первое место по времени происхождения с наибольшею вероятностью можно приписать псалмам 65 и 66-му. Оба они представляют довольно сходные между собою благодарственные песни Богу, – первый за избавление народа от какого-то великого бедствия, по молитве псалмопевца или другого благочестивого раба Божия, от имени которого воспевается псалом; – последний за ниспослание обильной жатвы, с молитвою о всегдашнем продолжении милостей Божиих, причем как в том, так и в другом псалмопевец призывает все народы земные к прославлению Господа, как своего Владыки и благодетеля, величественного в делах Своих над сынами человеческими. О древности этих псалмов свидетельствует уже самое положение их в древнейшей части Псалтири между псалмами Давидовыми, равно как употребление в них древнего музыкального знака הלָסֶ ¹⁴¹⁷ и их надписания с столь же древними музыкально-поэтическими терминами חַצִנַמֽלַ (начальнику хора, – в обоих Пс.) и תנֹיִנִנבִ (на струнных орудиях в Пс. 66 евр. 67), которые, как и חלֲסִ, встречаются в Псалтири исключительно лишь в псалмах Давида и певцов его школы¹⁴¹⁸. О том же свидетельствует чистота языка и живость изложения, по которым они, не смотря на свой подражательный характер, не уступают многим псалмам Давидовы¹⁴¹⁹. Этих свидетельств достаточно, чтобы видеть всю несостоятельность мнения тех, которые думают относить эти псалмы к такому позднему периоду иудейской истории, как времена Египетско-Сирийского владычества¹⁴²⁰, когда и смысл употребляющихся в них музыкально-поэтических терминов был уже утрачен Иудеями. Но с другой стороны и древность их нельзя возводить слишком далеко ко времени Давида, которому по примеру 70-ти и других древних переводов¹⁴²¹, приписывают их многие древние и новые толкователи¹⁴²². Что они не принадлежат Давиду, это показывает уже отсутствие в их надписаниях по подлинному еврейскому тексту имени Давида, так как в противном случае подобное опущение имени писателя в том древнейшем собрании Псалтири, в котором находятся эти псалмы, представляло бы, как выше мы имели случай заметить¹⁴²³, совершенно необычное и необъяснимое явление: потому что в обеих первых книгах Псалтири, за исключением первого и второго псалмов, вероятно уже впоследствии присоединенных к древнейшему собранию в качестве введения к Давидовым псалмам и к целой Псалтири, встречаются без надписания имен писателей только такие псалмы, которые, по тесной связи с предшествующими надписанными псалмами, составляя с ними как бы одно двухчастное целое произведение, как Псс. 10 (по евр.) 32, 42 и 70, естественно не нуждались в отдельных указаниях имен их писателей. Но нельзя того же сказать о рассматриваемых нами псалмах, которые, при всем своем сродстве с предшествующими Давидовыми псалмами ясно отличаются от них и своим содержанием и своим подражательным характером. Притом же в них между подражаниями Давиду и другим древнейшим писаниям, как напр. словам древнего священнического благословения¹⁴²⁴, представляются также довольно ясные следы подражания и писаниям, явившимся уже после Давида как то: некоторым псалмам из времени Иосафата¹⁴²⁵ и пророческим песням Исаии¹⁴²⁶. Равным образом и мысль об обращении к Господу всех народов земных, в том виде, как она излагается в этих псалмах, тоже свидетельствует о времени позднее не только Давида, но и Соломона. Возвещенная первоначально еще в обетованиях древним патриархам¹⁴²⁷, в славное царствование Давида и Соломона она действительно начинает выступать с наибольшею ясностью, но не восходит далее надежд, осуществление которых представлялось еще в более или менее отдаленном будущем¹⁴²⁸. Между тем в рассматриваемых псалмах вдохновенный певец как бы созерцает уже начало самого осуществления ожиданий Израиля о наступлении всемирного царства Божия и призывает все народы к хвалению Господа¹⁴²⁹. На этой степени развития мысль об обращении язычников впервые проявляется только со временем Иосафата, когда в чудесном поражении выступивших против него многочисленных языческих народов видимым образом открылось могущественное владычество Божие над всеми царствами земными¹⁴³⁰; а во всей полноте и ясности раскрывается только в пророчествах великого Исаии, после того, как другое чудесное поражение страшного ассирийского войска обратило взоры и надежды многих народов к Иерусалиму и Богу Израилеву¹⁴³¹. Таким образом, судя по указанным признакам, древность рассматриваемых нами псалмов не может восходить ранее века Исаии пророка, или времени избавления Иерусалима от Ассирийского нашествия в царствование Езекии. Так как в Пс. 65, говоря о чудесных явлениях особенного покровительства Божия Израилю в ст. 9–12 псалмопевец изображает бедствия рабства, от которых избавил Господь народ свой, совершенно теми же чертами, какие там и здесь встречаются у пророков и псалмопевцев в изображении бедствий плена Вавилонского¹⁴³², то многие толкователи считали этот, а по связи с ним следующий 66 псалом благодарственными песнями за освобождение Иудеев из плена Вавилонского¹⁴³³. Но такое мнение очевидно несообразно с дальнейшим содержанием того же псалма; так как в следующих затем стихах (13–20) речь идет не от целого народа, а от отдельного лица самого псалмопевца, который дарованное Богом избавление приписывает своей собственной молитве, а успех своей молитвы усвояет своей праведности: «Я воззывал к Богу устами моими и превознес Его языком моим. Если бы я видел беззаконие в сердце моем, то не услышал бы меня Господь» (ст. 17–18). Между тем народ иудейский, как во время плена, так и после него, всегда живо чувствовал свою греховность пред Богом и заслуженность такого наказания Божия, и свое избавление из плена приписывал исключительно благости и милосердию Божию¹⁴³⁴, а потому и в тогдашних молитвах его к Богу, даже в устах действительных праведников, как Даниила пророка и Неемии, слышится существенно другое сознание, нежели какое высказывает о себе и о своей молитве псалмопевец: «Тебе Господи, правда, нам же стыдение лица, и царем нашим и князем нашим, и отцем нашим, иже согрешихом Тебе… и не на наша правды уповающе, повергаем моление наше пред Тобою, но на щедроты Твои многия, Господи¹⁴³⁵». И вообще в ближайшее время после-пленного периода, которое, пожалуй, можно бы было признать крайним пределом для составления рассматриваемых нами псалмов, история, не знает никакого чудесного избавления Израиля от какой-либо опасности по молитве какого-нибудь из его праведников. Таким образом, как в определении крайней границы, далее которой нельзя возводить древность этих псалмов, мы остановились на чудесном избавлении Иерусалима от Ассирийского нашествия при Езекии, так и следуя обратным путем в определении другого крайнего предела, далее которого нельзя низводить их происхождение, мы опять таки, по крайней мере в отношении к Пс. 65-му, придвигаемся к тому же чудесному событию царствования Езекии; потому что в указанных границах времени до плена Вавилонского событие это представляет единственное избавление иудейского народа от одной из величайших опасностей, действительно совершенное силою Божией по молитве праведника, благочестивого царя Езекии, который, по свидетельству истории, при нашествии Ассириян повергся пред Господом в пламенной молитве об избавлении народа от угрожающего бедствия и тогда же чрез пророка Исаию получил утешительное извещение, что молитва его услышана¹⁴³⁶. С этим событием, как мы не раз уже замечали¹⁴³⁷, всего лучше согласуется и призывание всех народов земных хвалить и благословлять Господа; потому что могущественное царство Ассирийское, уже покорившее себе многие царства и народы¹⁴³⁸, грозило поглотить собою все страны тогдашнего мира от Средней Азии до Египта, и потому поражение пред Иерусалимом, поставившее его в необходимость оставить свои завоевательные стремления, естественно должно было обрадовать и обрадовало все как покоренные, так и угрожаемые им народы, так что многие из них, как бы отзываясь на призывы вдохновенных певцов иудейского народа, приносили тогда в Иерусалим дары Господу¹⁴³⁹. Отнесение псалма к такому событию естественно может вести к заключению, что писателем его был сам царь Езекия; так как псалмопевец благодарит Бога за совершенное Им избавление от своего лица и самое избавление приписывает своей молитве (ст. 13–20). Но в этом нет ничего неестественного и невозможного, что мешало бы вероятности нашего предположения о времени происхождения псалма; потому что Езекия, как известно, покровительствовал псалмопению¹⁴⁴⁰ и сам составлял свящ. песни¹⁴⁴¹, – и с другой стороны не менее возможно допустить, что псалом воспет был от лица Езекии и кем-либо из других певцов его времени, подобно как некоторые из певцов Давидовых пели от лица самого Давида¹⁴⁴². Во всяком случае высказанное нами предположение о времени происхождения 65-го псалма представляет наибольшую вероятность сравнительно со всеми другими догадками о нем и в свою очередь ведет нас к предположению, что к тому же времени следует относить и составление соседнего с ним 66-го псалма, так как псалом этот, как видели мы, имеет очень много сходных с ним признаков времени и вполне сходится в призывании народов к прославлению Господа, а кроме того своею молитвою во 2 и 3 ст. («Боже! Будь милостив к нам… дабы познали на земле путь Твой, во всех народах спасение Твое») он даже по самому выражению напоминает слова молитвы Езекии при нашествии Сеннахерима: «Господи, Боже наш, спаси нас от руки его! Да знают все царства земные, что Ты, Господи, Бог один¹⁴⁴³!». Предположение это представляется тем вероятнее, что если мы допустим, при нем другое сродное предположение, что ближайшим временем написания 66-го псалма была весна третьего года после Ассирийского нашествия, с предсказанным Исаией плодородием¹⁴⁴⁴, то для нас очень удобно объясняется и благодарность псалмопевца Богу за ниспослание плодов земных во второй части псалма (ст. 7). Имея за собою недавнее чудесное спасение Израиля и всех народов тогдашнего мира от Асссирийского владычества, а перед собою, согласно предсказанию пророка, опять поля с созревающей жатвою, благочестивый псалмопевец в это время естественно более, чем когда либо, мог чувствовать в себе возбуждение возблагодарить Бога за ниспосланное Им благословение и призывать все народы к прославлению имени Его.

Может быть к тому же времени царствования благочестивого Езекии или же ближайшего к нему времени принадлежат и псалмы 90 и 91-й. В содержании обоих развивается одна и та же, общая всем временам мысль об особенном покровительстве Божием праведнику; но в раскрытии этой мысли, особенно в 90 псалме, указываются такие черты, которые почти все замечательным образом идут к лицу Езекии и обстоятельствам его времени. Праведник во всех трудных обстоятельствах своей жизни возлагает надежду на Господа¹⁴⁴⁵, взывает к Нему в скорби своей и Господь внемлет ему, – избавляет его от всех опасностей и прославляет его¹⁴⁴⁶. Под охраною Всевышнего он безопасен и при нападении многочисленных врагов¹⁴⁴⁷, «не боится ужасов ночи, стрелы, летящей днем, и язвы, ходящей во мраке»¹⁴⁴⁸. На его глазах враги его гибнут, падают тысячами, десятками тысяч¹⁴⁴⁹, и рассыпаются все делающие беззаконие¹⁴⁵⁰, а ему «не приключается зло и язва не приближается к жилищу» его¹⁴⁵¹. Охраняемый Ангелами Господа во всех путях своих¹⁴⁵², он цветет как пальма, возвышается подобно кедру на Ливане¹⁴⁵³, и благословляя Господа, своего защитника и благодетеля, счастливо достигает долголетней старости¹⁴⁵⁴. Кто знаком с историей благочестивого царя Езекии, тому совершенно ясно, что в приведенном изображении праведника мы имеем поэтическое ее переложение¹⁴⁵⁵. Напрасно было бы утверждать, что это – общий отвлеченный поэтический образ охраняемого Господом праведника, в котором все случаи избавления взяты псалмопевцем совершенно произвольно, без всякого исторического отношения и который столько же идет к Давиду, сколько к Езекии и ко всякому другому праведнику. Уже неоднократное упоминание об избавлении праведника от язвы (ст. 3, 6, 10), истребляющей десятки тысяч нечестивых (ст. 7–8), ведет к заключению, что псалмопевец не случайно указал на подобный пример избавления, но в обстоятельствах своего времени имел особенное фактическое побуждение говорить о таком избавлении. Конечно, справедливо, что образ праведника кроме Езекии хорошо идет и к Давиду; но сходство это не есть естественное следствие отвлеченной поэтической общности представленного образа, – потому что в таком случае он так же хорошо должен бы был походить и на многих других праведников, с которыми однако очень немного имеет общего, – но происходит от того, что история Езекии представляет некоторое сходство с историей Давида, который также во всех путях своих охраняем был Господом, не раз испытывал Божию помощь в избавлении народа от многочисленных врагов и по своей молитве видел сохранение себя и Иерусалима от страшной язвы, истребившей 70 тысяч его подданных¹⁴⁵⁶. Но если таким образом представленное псалмопевцем изображение праведника и не лишено сходства с Давидом, то в тоже время нельзя не видеть, что вполне оно соответствует только историческому образу Езекии: потому что о нем только можно сказать, что он видел истребление язвою десятков тысяч врагов в возмездие за их нечестие (ср. ст. 7–8), так как при Давиде пали от язвы не враги его, а по его же вине непричастные его греху поданные¹⁴⁵⁷, – и едва ли можно допустить, чтобы в пример охранения праведника от язвы псалмопевец мог избрать Давида, который своим собственным преступлением пред Богом навлек на народ свой такое страшное бедствие. Вообще отношение рассматриваемых псалмов, особенного 90-го, к истории Езекии не может подлежать сомнению, и вопрос собственно в том только, был ли писатель их современником Езекии, или же он жил в позднейшие времена и воспевал благочестие этого царя и Божие покровительство ему на основании лишь дошедших до него исторических повествований о его царствовании? Положительного ответа на этот вопрос, по недостатку каких-либо более или менее определенных данных для его решения, дать нельзя; но кажется вероятнее принять первое предположение, что псалмы написаны были еще при жизни Езекии, под живым впечатлением тогдашних современных событий, или по крайней мере недолго спустя после него, когда вслед за его смертью начавшийся упадок благочестия и вместе с тем перемена дел к худшему естественно обращали внимание благочестивого певца к недавнему прошлому и требовали оживить его в памяти современников для их назидания. Во времена позднейшие, когда в глазах псалмопевца были другие ближайшие примеры благочестия (Иосии, Даниила, Мардохея, Неемии), а в современных обстоятельствах не представлялось ничего подобного бывшему при Езекии чудесному охранению Иерусалима от губительной язвы и истреблению от нее Ассирийского войска, на что в псалме 90 всего более обращается внимания, едва ли возможно указать какое-либо основательное побуждение для псалмопевца из многочисленных примеров благочестия в израильской истории остановится именно на одном из отдаленнейших от его современников – примере Езекии. Точно также нельзя указать и других каких-либо признаков позднейшего происхождения. Надписание 91-го псалма: «песнь на день субботный», принимаемое некоторыми как свидетельство его последнего происхождения¹⁴⁵⁸, и употребление в 1Мак.9:23 выражения, сходного с 8 стихом этого псалма, на которое защитники гипотезы о Маккавейских псалмах указывают в доказательство принадлежности его к Маккавейскому периоду¹⁴⁵⁹, свидетельствуют только лишь о том, что псалом этот во времена второго храма находился уже в богослужебном употреблении¹⁴⁶⁰, и что, подобно 78 псалму¹⁴⁶¹, был известен писателю 1 Мак. книги, но, точно также как и замечаемые в обоих псалмах подражания древнейшим песням и другим священным писаниям¹⁴⁶², нисколько не говорят против нашего предположения о времени происхождения. Чистота языка, богатство и свежесть образов, легкое и живое поэтическое изложение этих псалмов, свойственные лучшей эпохе псалмопения, также не позволяют низводить их далее века Исаии.

Следующие затем 8 псалмов, 92–99, по содержанию своему представляют как бы поэтическое переложение пророчеств Исаии о вечном, всемирном царстве Божием (гл. 40–66). Это сходные между собою утешительно-хвалебные песни Господу, всемогущему, страшному и праведному Владыке вселенной, предвозвещающие приближающееся откровение славного царства Его над всеми, дотоле враждебными Израилю народами земными, и призывающие все концы земли и всю неразумную природу торжествовать наступающее спасение Иеговы и славить святое имя Его. Как далеко простирается сходство их между собою и как близко отношение их к пророчествам Исаии, можно видеть из того, что все они излагают одни и те же мысли пророка и часто буквально или почти буквально повторяют его слова и выражения. «Господь царствует»¹⁴⁶³; «Он облечен величием и могуществом»¹⁴⁶⁴. «Воспойте Господу новую песнь»¹⁴⁶⁵; «воздайте славу имени Его»¹⁴⁶⁶: «ибо Он явил спасение Свое, открыл пред глазами народов правду Свою»¹⁴⁶⁷; «все концы земли видели спасение Бога нашего»¹⁴⁶⁸. «Да веселятся небеса, да торжествует земля; да шумит море и что наполняет его; да радуется поле и все, что на нем, да ликуют все дерева дубравные»¹⁴⁶⁹; «да рукоплещут реки, да ликуют вместе горы пред лицом Господа»¹⁴⁷⁰: «ибо идет судить землю; Он будет судить вселенную по правде и народы по истине Своей»¹⁴⁷¹. – И вообще, все эти псалмы, составляли поэтическое изложение мыслей Исаии пророка о вечном всемирном царстве Иеговы, до того переплетаются между собою буквально или близко сходными с употребляемыми у него образами и выражениями, что, – если некоторые из этих и других образов и выражений и встречаются в других древнейших или позднейших писаниях, – во всяком случае не может подлежать сомнению, что все они принадлежат одному времени и писателю и были составлены им под влиянием пророчеств Исаии и по подражанию им. Отсюда естественно следствие, что они не могли быть написаны ранее времени Исаии пророка, или точнее говоря, – ранее происхождения последней части его пророчеств (40–66 гл.), и таким образом сама собою очевидна несостоятельность мнения как тех из древних толкователей, которые, следуя раввинскому преданию, что псалмы без надписаний принадлежат писателям, названным в надписаниях предшествующих им псалмов, вместе с 90 и 91 псалмами приписывали их писателю 89-го псалма, пророку Моисею¹⁴⁷², – так равно и мнения тех, которые вместе с 70-ю приписывали их Давиду¹⁴⁷³, может быть первоначально на том основании, что некоторые из образов и выражений, заимствованных по нашему мнению ближайшим образом у Исаии пророка, встречаются уже в псалмах Давида и следовательно самого Давида имели первоначальным своим источником и писателем¹⁴⁷⁴. Последнее, впрочем, мнение заслуживает особенного внимания: так как в подтверждение достоверности его указывают на два, по видимому, прямые свидетельства самого свящ. Писания: а) на свидетельство св. Апостола Павла в посл. к Евреям, где приводятся из 94-го псалма последние четыре стиха¹⁴⁷⁵ с такого рода замечанием, что так «в Давиде Дух святой глаголет (ἐν Δαβίδ λέγων, т.е. τό Πνεῦμα τό Ἄγιον, как 3:7 или: ὁ Θεός, (ὃς) τινά ὁρίζει ἡμέραν и проч. как 4:4. 7): и б) на свидетельство 1 кн. Парал., в которой (16:23–33) 95-й псалом читается как составная часть песни, данной Давидом для славословия Господу после поставления ковчега завета в новоустроенной скинии в Иерусалиме¹⁴⁷⁶. Но относительно первого свидетельства мы уже имели случай заметить, что, по точному, буквальному его смыслу и принятому в новозаветных писаниях словоупотреблению, оно совершенно равносильно выражению: «говорит Бог или Дух святой в книге, называемой Давид» (ἐν βίβλω καλουμένη Δαβίδ), или что тоже: «в Книге Псалмов» (ἐν βίβλῳ ψαλμῶν, как в Деян.1:20), и если в этом смысле и может быть указываемо, как доказательство того, что вообще большая часть песней Псалтири изречены были царем Давидом, то в частности, в приложении к вопросу о писателе цитируемого 94-го псалма, само по себе ничего не говорит и не доказывает¹⁴⁷⁷. А что касается свидетельства 1 кн. Паралиеп., то более или менее подробный разбор еврейского, или даже не еврейского, а какого-либо переводного текста приводимой там под именем Давида песни и сличение ее по таковому же тексту с входящими в состав ее песнями Псалтири, – Пс. 104-м¹⁴⁷⁸, 95-м¹⁴⁷⁹ и 105-м¹⁴⁸⁰, даже и неглубокому знатоку филологических и других тонкостей построения ветхозаветных поэтических произведений ясно дают понять, что это не есть первоначальная цельная песнь, из которой будто бы позднейшим собирателем выделены были названные нами псалмы, как три отдельные песни, а напротив того сама представляет позднейшую композицию из трех последних песней, части которых соединены лишь внешним образом и легко различаются при чтении¹⁴⁸¹. Конечно, составление одной новой песни из двух или трех прежде составленных песней само по себе еще ничего не говорит ни за, ни против принадлежности каждой из них порознь, или всех вместе царю Давиду, под именем которого приводится такая песнь в кн. Паралипоменон, тем более, что подобного же рода песни, составленные из прежних, существуют между псалмами несомненно Давидовыми¹⁴⁸². Но дело в том, что в песни, приводимой в кн. Пар., мы видим ясные следы позднейшего ее происхождения. Таковы богослужебные формулы славословия Богу: «аллилуиа» (ст. 36) и «исповедайтеся Господу: ибо Он благ, ибо вечна милость Его» (ст. 34), – из которых о первой самые ранние свидетельства находим мы только в кн. Паралипоменон и Ездры, а о последней – в тех же книгах и еще у Иеремии пророка (33:11), и которых происхождение поэтому все ученые исследователи иудейских древностей не возводят раннее последнего времени существования Иудейского царства пред наступлением плена Вавилонского¹⁴⁸³. Особенно же таково молитвенное обращение псалмопевца к Богу в заключении песни, ясно указывающее на пребывание Иудеев в плену, в рассеянии между народами: «спаси нас, Боже, Спаситель наш! Собери нас и избавь нас от народов, да славим святое имя Твое, и да хвалимся славою Твоею» (ст. 35)! Очевидно, что песнь с подобного рода хронологическими указаниями никак не может принадлежать царю Давиду, а равно и всякому другому писателю, жившему ранее наступления плена Вавилонского. Новейшие рационалисты обыкновенно пользуются этим выводом для доказательства недостоверности книг Паралипоменон и совершенного произвола древних иудейских писателей в определении писателей и времени происхождения псалмов. Мы, конечно, далеки от подобного рода заключений и скорее готовы сознаться, что не знаем настоящего смысла того выражения писателя. Паралипоменон, в котором видят свидетельство о принадлежности следующей затем песни царю Давиду. Очень может быть, что словами: «в этот день (т.е. перенесения ковчега завета в Сионскую скинию) Давид, в первый раз, дал (псалом) для славословия Господу чрез Асафа и братьев его» (ст. 7), – писатель Паралипоменон хотел выразить только мысль, что с того дня Давид установил пение хвалебных и других священных песней при богослужении в скинии и таким образом на все последующие времена положил начало развитию священного псалмопения, в пример которого далее и привел наиболее известные в свое время песни, как непосредственный плод того же Давидова установления и выражение сущности обязанной ему своим происхождением, без сомнения, приходившей уже тогда к к концу, целой «Книги Хвалений Господу»¹⁴⁸⁴. Быть может также, приведением в пример установленного некогда Давидом псалмопения священных песней из своего времени, которые, или подобные которым недавно еще пелись при подобном описываемом торжестве освящения второго храма¹⁴⁸⁵, историк имел в виду дать своим современникам возможность по этому знакомому примеру живее представить себе описываемое отдаленное от них торжество освящения Сионской скинии, когда в первый раз раздались не прекращавшиеся уже потом песни хвалы и славословия Господу. Справедливы или нет наши догадки, во всяком случае не подлежит сомнению, что приведенные нами слова писателя Паралипоменон: «в этот день Давид в первый раз дал (псалом) для славословия Господу», – нельзя понимать в смысле свидетельства о том, что следующая за ними песнь написана была Давидом. Это показывает нам уже совершенно необычное в других случаях отсутствие всякой грамматической связи их с последующею песнью, и особенно отсутствие в них после управляющего глагола: «дал (ןתַנָ)» определяющего имени: «песнь» или "псалом», и указательного к нему местоимения: «сей» (дал сию песнь или псалом – תאֹזּחַ חרָישׁח־תַא ןתַנָ ¹⁴⁸⁶), чего бы непременно нужно было ожидать, если бы следующая далее песнь принадлежала Давиду, и как это признают все переводчики и толкователи, думающие приписывать ее Давиду, обыкновенно читая для этой цели вышеприведенные слова Паралип. не иначе, как с дополнением недостающего определения: «в тот день Давид в первый раз дал эту или следующую песнь для славословия Господу»¹⁴⁸⁷… Тоже подтверждают нам и 70-ть и другие древнейшие переводчики, которые, не смотря на допускаемое ими надписание 95 псалма именем Давида, переводит вышеприведенные слова Паралипоменон вне всякой связи их с последующею песнью, как бы в них заключалась только мысль об учреждении Давидом священной музыки и пении при богослужении в скинии, и не делают ни малейшего намека на то, чтобы приводимая далее песнь принадлежала Давиду или что она была воспета при описываемом событии¹⁴⁸⁸. Особенно же это следует заключать из того, что содержание песни, приводимой в кн. Паралипоменон, как выше было показано, так ясно указывает на времена плена, а писатель названной книги так близко жил к этому времени, что ошибочное усвоение ее столь раннему писателю, как царь Давид, представляется решительно невозможным. Таким образом, мнимо-ясные свидетельства Писания о том, что псалмы 94 и 95 написаны были Давидом, на самом деле вовсе не заключают в себе и мысли о их писателе или времени происхождения, и мы должны остаться при выше высказанном мнении, что они, как и все прочие сродные с ними псалмы, 92, 93 и 96–99, по времени своего написания не восходят ранее происхождения пророчеств последней части книги Исаии пророка. Однако свидетельство книги Паралипоменон, не доказывая более раннего происхождения 95, а вместе с ним и всей группы сродных с ним 92–99 псалмов, имеет для нас то важное значение, что яснейшим образом опровергает попытки тех толкователей и ученых, которые хотят низводить составление этих псалмов к позднейшему Маккавейскому времени¹⁴⁸⁹. Мы видим из него, что при написании книг Паралипоменон, обыкновенно и по всем вероятным основаниям приписываемых после-пленному священнику Ездре¹⁴⁹⁰, – псалмы эти уже существовали и находились в богослужебном употреблении. Это подтверждает нам и сохранившееся в переводе 70-ти надписание 95 псалма: «внегда дом создашеся по пленении (ὃτε ὁ οἶκος ᾠκοδομεῖτο – в других: ᾠκοδόμηται μετά τήν αἰχμαλωσίαν)»¹⁴⁹¹, показывая в тоже время, что 95 Пс. существовал и употреблялся при богослужении уже несколько ранее написания книги Паралипоменон, именно вскоре по возвращении из плена, при создании и освящении второго храма Иерусалимского, как об этом отчасти можно догадываться из того уже, что писатель Паралипомеон приводит его между избранными им песнями своего времени по поводу описания подобного же, хотя и древнейшего события, – освящения Сионской скинии. Поэтому следует предположить, что рассматриваемая нами группа псалмов составлена была или вскоре после плена в благодарность Богу за дарование свободы, или же в продолжении самого плена, или наконец в предшествующий ему промежуток времени от написания последней части пророчеств Исаии, в ожидании предвозвещенного пророком наступления всемирного царства Божия. Торжественно-хвалебный тон псалмов, по видимому, наиболее гармонирует с временем возвращения из плена¹⁴⁹², когда Иудеи, освободившиеся, хотя и не вполне, от рабства язычникам, в сознании себя теократическою нацией и царством Иеговы, действительно могли говорить о себе: «опять Господь царствует; Он Бог наш, и мы – народ паствы Его и овцы руки Его: вспомнил Он милость Свою к Иакову, и верность Свою к дому Израилеву; явил (нам) спасение Свое, открыл пред очами народов правду Свою¹⁴⁹³. Но среди прославлений Иеговы, как великого Царя и Владыки вселенной, там и здесь довольно ясно видно, что прославляемое всемирное царство Его еще не наступило, а составляет только предмет ожиданий и надежд в более или менее отдаленном будущем, которое если в очах вдохновенного певца и является как бы совершившееся или настоящее, то не как действительное, существующее, а только идеальное, созерцаемое. Прославляя всемирное царство Иеговы, псалмопевец в тоже время дает заметить, что царство это не открылось еще, что Царь вселенной не пришел, но только придет еще судить вселенную по правде, и народы по истине Своей¹⁴⁹⁴; восхваляя простирающееся на все концы земли спасение Божие, в тоже время он представляет Израильтян еще только на пути к покою, пророчески увещевая их к достойному принятию даруемого спасения¹⁴⁹⁵; призывая все народы и весь мир к ликованию пред лицом Господа, Владыки вселенной, он незаметно дает при этом понять, что изображаемое им всемирное торжество наступит еще только в будущем: «да ликуют тогда…»¹⁴⁹⁶. Напротив того в настоящем, не смотря на созерцаемое всеобщее совершение спасения и славное владычество Господа над всею вселенною, мы видим еще враждебное устремление языческого мира против царства Божия, угрожающее попрать и истребить наследие Божие, осквернить святыню дома Божия и на месте святого праведного престола Иеговы утвердить престол губительства и нечестия¹⁴⁹⁷. Но если устремление языческого мира и грозило продолжению святыни дома Божия¹⁴⁹⁸, то в тоже время видно, что дом Божий в Сионе не только существовал еще тогда со всею полнотой и торжественностью законного богослужения¹⁴⁹⁹, но что и Господь восседал еще на херувимах и на святой горе совершалось поклонение подножию ног Его¹⁵⁰⁰, т.е. иначе сказать, в Иерусалимском храме находился еще тогда ковчег завета, изображавший собою царственный престол Господа, сидящего на херувимах¹⁵⁰¹, и подножие ногам Его¹⁵⁰², как согласно понимали приведенные выражения почти все древние отцы и учители церкви и как объясняют их большая часть и последующих толкователей, не смотря на разногласие во мнениях относительно времени происхождения, самых псалмов и других писаний, в которых такие выражения встречаются¹⁵⁰³. Все это вместе естественно ведет к заключению, что рассматриваемые нами псалмы не могли быть написаны по возвращении из плена Вавилонского, когда Иерусалим и храм только еще возникали из своих развалин, а ковчег завета совсем уже не существовал и когда, не смотря на недоброжелательство и козни Самарян и некоторых персидских областеначальников, при покровительстве царей персидских, не представлялось для Иудеев ничего подобного описываемым в псалмах опасностям порабощения со стороны языческого мира; равно как не могли быть написаны и во время самого плена, когда престол губительства стоял уже в наследии Господа, Иерусалим и храм лежали в развалинах, а удаленные из отечества Иудеи в чужой, Вавилонской стране не смели более петь торжественных песней Сионских. Судя по тому же торжественно-хвалебному тону псалмов, а равно по представляющемуся в их содержании весьма утешительному тогдашнему состоянию веры, благочестия и богослужения в иудейском народе и наконец по совершенному отсутствию каких-либо намеков на опустошение Иудеи, разрушение Иерусалима и храма, кровопролития или пленения, – нельзя также сомневаться и в том, что они не могут относиться и ко времени последних нечестивых царей Иудейских от Иоахаза до Седекии и бывших тогда почти непрерывных опустошений Иудейского царства Египтянами, Халдеями и другими народами, пока наконец при последнем из названных царей не был положен конец его существованию¹⁵⁰⁴. Если при этом предположить, что последняя часть пророчеств Исаии, по подражанию которым составлены рассматриваемые псалмы, написана была пророком в старости его, в последнее время царствования Езекии или при Манасиии, то составление псалмов, в виду вышеуказанных признаков времени происхождения, следует полагать или в последние годы царствования Манасиии¹⁵⁰⁵, когда он по возвращении из постыдного плена своего в Вавилоне, куда отведен был вторгнувшимися в его царство ассирийскими военачальниками, отвергнув прежнее идолопоклонство и нечестие, восстановил служение истинному Богу¹⁵⁰⁶, или же в царствование благочестивого Иосии, когда совершенно было полное восстановление завета с Богом и законное богослужение опять явилось во всей своей торжественности, как оно устроено было царем Давидом и Соломоном, сыном его¹⁵⁰⁷. К какому именно из двух пунктов времени следует относить составление этих псалмов с определенностью решить нельзя, но кажется вероятнее полагать, что они воспеты были в царствование Иосии. К этому располагает с одной стороны то, что Иосия, по свидетельству истории, гораздо более, чем раскаявшийся Манассия, прилагал попечения и имел успех в восстановлении истинного богопочтения¹⁵⁰⁸, – при чем особенное обращал внимание на приведение богослужебной музыки и пения в первоначальное их состояние, в какое они поставлены были царем Давидом¹⁵⁰⁹, и тем, конечно, не мало содействовал развитию в его царствование псалмопения, как об этом можно судить по упоминанию в истории его времени о певцах и певицах, которых плачевные песни на смерть благочестивого царя, наравне с такою же песнью Иеремии пророка, еще во времена писателя Паралипоменон находились в употреблении у Израиля¹⁵¹⁰. С другой стороны время Иосии представляло собою наибольшую потребность в подобного рода утешительных песнях. В виду постепенно возрастающего могущества и завоевательных стремлений с одной стороны Египта, с другой – Вавилона, при нравственно-политическом расслаблении царства Иудейского, лучшие и внимательнейшие представители сего последнего не могли не чувствовать приближения вполне заслуженного их соотечественниками угнетения и порабощения со стороны языческого мира, нечестию которого подражали они. При пробудившемся сознании своей виновности пред Богом и начавшемся религиозном возбуждении, такое предчувствие приближающейся опасности естественно могло в некоторых более робких сердцах переходить в тяжелое, подавляющее чувство страха наказания Божия, нуждающееся в особенном божественном утешении. В таком именно состоянии история и представляет нам царя Иосию. После прочтения забытой прежде книги закона, он приходит в ужас пред страшными казнями, какими угрожает Бог преступникам Его закона, и старается снискать утешение себе и своему народу в откровении воли Божией. «Пойдите, вопросите Господа за меня и за оставшихся у Израиля и за Иуду о словах книги (закона); потому что велик гнев Господа, который воспылал на нас за то, что не соблюдали отцы наши слова Господня, чтобы поступать по всему, написанному в книге сей»¹⁵¹¹. Понятно, что при таком состоянии более, чем когда-либо, уместно было напомнить Иудеям утешительные пророчества Исаии о вечном и всемирном царстве Божием, в виду которого для верных чад Израиля не страшны враждебные стремления языческого мира¹⁵¹²; потому что пришествие Судии и Царя-Господа страшно лишь для непокорных¹⁵¹³, а для любящих Его оно – радость и веселие, в которых и должны некогда принять участие все народы и царства земные¹⁵¹⁴. Такое напоминание являлось тем необходимее для Иудеев, что, вместе с утешением, оно послужило им уроком и предостережением в виду предстоящего испытания не следовать непослушанию отцов своих, как в день искушения в пустыне, чтобы избежать грозного, пламенного гнева Божия, пожирающего всех врагов Его, а не лишиться участия в покое и веселии, которые уготованы в грядущем царстве Иеговы для любящих Его¹⁵¹⁵. На сколько подобные напоминания свойственны были времени Иосии, видно уже из того, что почти те же мысли утешения и вразумления слышатся и в ответе пророчицы Олдамы на вопрос царя Иосии, какая судьба ожидает его и народ его в будущем. Она также возвещает, что «гнев Божий воспылал» на землю Иудейскую за беззакония ее «и не погаснет»; но благочестие царя предотвращает на время угрожающее наказание Божие и «глаза его не увидят того бедствия, которое наведет Господь» на царство его¹⁵¹⁶. Если еще принять во внимание, что около того же времени пророк Аввакум с поражающей ясностью предызобразил угрожающее Иудеям наказание Божие в опустошительном нашествии Халдеев и в тоже время пророчески воспел грозное для нечестивых и спасительное для верующих величественное явление Господа, как Царя и судии всего мира; – что подобные же мысли мы встречаем и у другого современного Иосии пророка Софонии, и что наконец оба эти пророка в некоторой, хотя и меньшей степени, подобно рассматриваемым нами псалмам, и по мыслям и по выражению напоминают собою Исаию пророка¹⁵¹⁷: то становится вполне вероятным, что и наши псалмы принадлежат тому же времени царствования Иосии, представляя собою вполне естественный и сообразный с тогдашними обстоятельствами лирический отголосок и повторение того, что еще задолго до того изречено было Исаей, но что потом не раз повторяемо было современными ему пророками в утешение и назидание иудейского народа, быстрыми шагами шедшего на встречу своему политическому падению и тяжких страданий порабощения язычниками¹⁵¹⁸.

Заключение относительно времени происхождения 95 и сродных с ним псалмов, выведенное нами из рассмотрения песни, приводимой писателем кн. Паралипоменон по поводу описания торжества освящения Сионской скинии, естественно имеет полную свою силу и при решении вопроса о времени происхождения и двух других, входящих в состав этой песни псалмов 104 и 105-го. Как известные и находившиеся в богослужебном употреблении во времена написания 1 кн. Паралипоменон, оба эти псалма, точно также как и Пс. 95, конечно, могли и должны были произойти на сколько-нибудь ранее, а никак не позже написания названной книги¹⁵¹⁹, а с другой стороны, по употреблению в них позднейших богослужебных формул славословия Богу: «славьте Господа, ибо он благ; ибо милость Его вечна»¹⁵²⁰ и «аллилуиа»¹⁵²¹, о которых не упоминается раньше времени царей иудейских, не могут быть возводимы к более ранней поре Иудейского царства и тем более ко времени Давидова царствования¹⁵²². Других более определенных признаков времени написания в содержании 104-го Пс. не находится, так что, при рассмотрении его отдельно от Пс. 105-го, мы и должны бы были ограничиться сделанным нами приблизительным указанием границ, ранее или позже которых нельзя возводить его происхождения. Но псалом 104 по своему поучительно-историческому содержания и характеру, равно как по образу выражения, находится в теснейшей связи с Пс. 105, который очевидно составляет продолжение прерванного в первом изложения древней истории Евреев от исхода их из Египта до плена Вавилонского¹⁵²³, так что нельзя сомневаться в принадлежности обоих их одному писателю и времени написания. Что же касается псалма 105, то из содержания его ясно видно, что он относится ко времени, когда народ иудейский находился в плену, в рассеянии между язычниками, в ожидании своего избавления; так как псалмопевец, после упоминания о состоянии Иудеев во время плена, сказавши, что Господь «призирал на скорбь их, когда слышал вопли их, и возбуждал к ним сострадание во всех пленивших их»¹⁵²⁴, обращается за тем с молитвою к Господу о возвращении их в свое отечество: «спаси нас, Господи, Боже наш, и собери нас от народов, дабы славить святое имя Твое, хвалиться Твоею славою» (ст. 44–47). Выражение псалмопевца настолько ясны и определенны, что нельзя сомневаться в том, чтобы речь в них шла о плене и рассеянии Вавилонском, а о каком-нибудь другом подобном бедствии¹⁵²⁵. Поэтому отрицать происхождение псалма во время плена представляется возможным разве в том только случае, если бы можно было допустить предположение, что приведенное молитвенное обращение псалмопевца не принадлежит к первоначальному составу псалма и составляет позднейшую прибавку от времени плена Вавилонского¹⁵²⁶, точно также как следующее за ним заключительное славословие (ст. 48) составляет прибавку собирателя псалмов, подобные которой находятся в заключении и других частей Псалтири, за исключением последней, где она заменяется целым, хвалебным 150-м псалмом¹⁵²⁷. Но это молитвенное обращение находится в такой тесной связи и последовательности со всем содержанием псалма, что решительно не допускает мысли о позднейшем его привнесении в текст псалма. Оно предполагается уже по самому началу псалма, где псалмопевец, после призывания к прославлению Господа, умоляет «посетить его своим спасением, дабы он мог видеть благоденствие избранных Божиих, веселиться веселием Его народа, хвалиться с наследием Его» (ст. 4–5). Поэтому без такого молитвенного обращения в заключении псалма содержание его представлялось бы не полно, отрывочно и самая цель воспоминания о древних благодеяниях Господа к Его народу затемнялась и терялась бы из виду; между тем как чрез него начало и конец псалма приводятся к единству и гармонии и не только этот, но и предшествующий ему псалом получает полную законченность, завершаясь мольбою о даровании сынам Израиля возможности прославлять святое имя Господа, с призывания к которому начинаются псалмы. Во всяком случае, если бы и можно было это молитвенное обращение выделить из содержания псалма, как позднейшую прибавку, то и тогда не устранялась бы вполне мысль об отношении его ко времени плена Вавилонского; потому что в этом случае псалом оканчивался бы указанием на то, что Господь возбуждал к Иудеям сострадание в пленителях их, а это, в связи с молитвою о благоденствии народа в начале псалма (ст.5), вело бы к заключению, что народ в то время находился еще в плену, хотя и пользовался сочувствием своих поработителей. И вообще надобно заметить, что все содержание обоих псалмов вполне идет ко времени плена Вавилонского. Воспоминание и размышление о прежних благодеяниях и милостях Господа к Его народу, постоянном чудном водительстве Божием во все времена предшествующей истории, Божиих наказаниях за неблагодарность и непослушание, и всегдашнем милосердии Его к обращавшимся к Нему с раскаянием и молитвою о помиловании – представляли для пленников наилучшее средство утешения и возбуждения веры в непреложность Божиих обетований и упования на неизменное милосердие к кающимся грешникам. Такой именно характер имеет и молитва пророка Даниила (9:4–19) об освобождении Иудеев из плена Вавилонского; в таком же роде имеющая близкое отношение к плену и молитва священника Ездры, произнесенная им в день покаяния народа вскоре по возвращении его в отечество¹⁵²⁸. Поэтому нельзя сомневаться, что Пс. 104 и 105 воспеты были в утешение и ободрение Иудеев во время плена Вавилонского, может быть кем-либо из находившихся там певцов Асафовой фамилии¹⁵²⁹, которые, по примеру своего родоначальника, знаменитого певца Давидова Асафа пророка, любили извлекать уроки веры и благочестия из прежней истории Израиля¹⁵³⁰. Судя по тому, что псалмопевец находится в ожидании избавления Израильтян из плена¹⁵³¹, и говорит о возбуждении Господом сострадания к ним со стороны пленивших их (ст. 46), следует полагать, что псалмы написаны были около времени окончания плена, вероятно по переходе всемирного владычества от Вавилонян к Персам, когда положение пленников значительно улучшилось. К такому заключению располагает нас и вышеупомянутое сходство их с молитвою Даниила об освобождении из плена, происхождение которой, как известно, относится к началу Мидо-Персидского владычества¹⁵³².

К тому же времени плена Вавилонского следует отнести и написание псалма 101-го. По содержанию и характеру своему он сходится отчасти с скорбными псалмами гонимого Давида и, подобно Давидовым псалмам, имеет довольно подробное надписание с указанием повода и обстоятельств его написания: «молитва страждущего, когда он унывает и изливает пред Господом печаль свою» (ст. 1). Это обстоятельство давало некоторым основание полагать, что это – молитва Давида, составленная им на случай каких-либо несчастий народа и каждого верного Израильтянина¹⁵³³. Но при ближайшем рассмотрении этой молитвы нельзя не видеть, что она точно также не мало имеет сходства с песнью Плача Иеремии¹⁵³⁴ и другими песнями позднейшего происхождения¹⁵³⁵, а во второй своей части содержит ясные указания на пророчества Исаии о вечном всемирном царстве Божием, «когда соберутся народы вместе и царства для служения Господу»¹⁵³⁶; главное же что предмет ее составляет не вообще мольба об избавлении от какого бы то ни было несчастья, а именно мольба о восстановлении Сиона, лежащего в развалинах (ст. 14–15 и 17), и избавлении псалмопевца и народа, изнывающего на чужбине (ст. 4–8, 12), в удалении от лица Божия (ст. 29), среди злобных врагов (ст. 9), в состоянии обреченных на смерть, беспомощных узников, только от Господа ожидающих своего разрешения, чтобы «возвещать на Сионе имя Его и хвалу Его в Иерусалиме» (ст. 18–22). Такое положение Иудейского народа и св. города естественно переносит нас во времена плена Вавилонского¹⁵³⁷: потому что, если впоследствии под Египетско-Сирийским владычеством, из обстоятельств которого некоторые думают объяснить происхождение псалма¹⁵³⁸, Иерусалим и подвергался неприятельским нашествиям, то никогда не доходил до изображаемого в псалме состояния совершенного разрушения и превращения в развалины¹⁵³⁹, и не оставался долгое время в запустении; а равным образом и народ иудейский, если и принужден был тогда терпеть гонения от своих языческих правителей, то все же оставался в своем отечестве и притом под предводительством храбрых вождей своих, Маккавеев, мужественно и с успехом боролся против своих гонителей¹⁵⁴⁰. Особенно же к такому заключению располагает нас то, что по совершенно ясному выражению ст. 14-го оплакиваемое в псалме тогдашнее бедственное состояние Сион происходило по особому определению Господа, предвозвестившего известное время для наказания Своего народа, истечение которого и дает псалмопевцу основание надеяться на скорое помилование: «Ты восстанешь, умилосердишься над Сионом; ибо время помиловать его; ибо пришло время». Но ветхозаветная история не знает никакого более заранее определенного от Господа времени наказания Иудейского народа и запустения Сиона, кроме предвозвещенного Иеремией пророком семидесятилетнего продолжения плена Вавилонского, во все времена которого Сион должен был оставаться в развалинах¹⁵⁴¹. Исполнение этого времени наказания Божия действительно давало Иудеям надежду на скорое их избавление и восстановление Иерусалима, возбуждая благочестивых из них к молитве, чтобы Господь не замедлил исполнением Своего обещания, как это мы и видим в примере пророка Даниила, который, на основании скорого окончания предназначенных в пророчестве Иеремии семидесяти лет запустения Иерусалима, усердно молил Господа отвратить праведный гнев Свой от народа Своего и святого Сиона, где призывалось святое имя Его¹⁵⁴². Поэтому нельзя сомневаться, что и рассматриваемая нами молитва благочестивого страдальца о помиловании и воссоздании Сиона, также как и молитва Даниила, принадлежит ко времени пред окончанием плена Вавилонского¹⁵⁴³. Если же в мольбах псалмопевца находятся и такие черты, которые не могут быть объяснены из обстоятельств освобождения из плена Вавилонского и относятся лишь ко времени создания нового духовного Сиона, в каком смысле некоторые слова этого псалма и приводятся в послании к Евреям¹⁵⁴⁴; то это нисколько не мешает относить его к означенному времени¹⁵⁴⁵. Еще задолго до наступления плена в пророчествах Исаии мысль о возвращении пленников и восстановлении Сиона идет рука об руку с мыслью о наступлении вечного, всемирного царства Мессии¹⁵⁴⁶, и с того времени у всех пророков¹⁵⁴⁷ и псалмопевец¹⁵⁴⁸ мысль о прекращении тяжких испытаний Израиля обыкновенно соединяется с надеждою видеть пришествие Мессии, избавителя и открытие Им видимого царства Божия на земле. Без сомнения также надежда на пришествие Мессии одушевляла и пророка Даниила, когда он молил Господа призреть на запустение Его святого города, почему Господь в ответ на его молитву и дает ему откровение не столько об освобождении из плена и восстановлении Иерусалима, сколько о времени открытия на земле благодатного царства Христова и совершение искупления человечества¹⁵⁴⁹. Нет потому ничего удивительного или неестественного в том, что и в рассматриваемой нами молитве об избавлении из плена и восстановлении Сиона надежды псалмопевца не ограничиваются ближайшим избавлением Израиля, а простираются гораздо далее, в царство обетованного Мессии, когда соберутся все царства и народы для служения Господу. Но во всяком случае, если бы даже, вопреки ясному, ближайшему историческому смыслу псалма, и нужно было ограничиться одним только Мессианским его значением, и под образом освобождения пленников и восстановления Сиона разуметь искупление человечества и устроение благодатного царства Христова; то и тогда бы мы должны были принять предположение, что он воспет был во время плена Вавилонского, когда Сион лежал в развалинах: потому что только это время и могло дать основание для образов, под которыми созерцается здесь совершение дела искупления и устроения благодатного царства Христова.

Ко времени же плена Вавилонского (εἰς τήν αἰχμαλωσίαν), по греческому надписанию, относится и Пс. 136-й. Но уже обыкновенное, несообразное исторически соединение с этим указанием надписания имени Давида или, по другим спискам, еще имени Иеремии («Давиду», т.е. посвященный или в подражание составленный – «Иеремием» – по слав¹⁵⁵⁰⁾, и все вообще содержание псалма, ясно представляющее собою воспоминания о плене, как о прошедшем уже событии, – «провозглашают», по резкому выражению бл. Феодорита, «неразумие надписавших псалом; потому что Иеремия» и тем более, прибавим, Давид, «не был отведен с пленными в Вавилон», а «посему прилично ли Иеремии или Давиду» сказать: «на реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом»?¹⁵⁵¹. Конечно, если понимать псалом в смысле не исторического, а пророческого описания состояния Иудеев в плену Вавилонском, то, пожалуй, можно допустить и то, что он воспет был Иеремиею пророком, вовсе не бывшим в плену¹⁵⁵², или Давидом, т.е. еще за несколько столетий до плена Вавилонского¹⁵⁵³. Но содержание псалма, как признавал уже бл Феодорит, а также и другие древние толкователи¹⁵⁵⁴ очевидно историческо-повествовательного характера. В нем «отведенные в плен и потом возвратившиеся рассказывают то, что было в Вавилоне», (бл. Феодорит) и нет никаких оснований понимать это повествование в смысле пророческого предречения о плене Вавилонском. Предсказания Иеремии об этом тяжком для Иудеев наказании Божием совершенно другого характера: они обыкновенно представляют его как будущее, угрожающее Иудеям бедствие и, ограничиваясь лишь моментом наступления этого бедствия, – опустошением Иудеи и Иерусалима и отведением Иудеев в рабство царю Вавилонскому, почти вовсе не касаются состояния пленников во время пребывания их в Вавилоне¹⁵⁵⁵. Если же поэтому нельзя предполагать, чтобы писателем 136-го псалма был пророк Иеремия, то тем менее возможно приписывать его царю Давиду; потому что Вавилонское царство в первый раз вступает в отношения к иудейскому народу лишь только со времени Езекии и только в это время у Исаии мы читаем первое пророчество о будущем пленении Иудеев Вавилонянами¹⁵⁵⁶. Но с другой стороне, принимая согласно с бл. Феодоритом и прямым буквальным смыслом псалма, что содержание его представляет собою воспоминание Иудеев о пребывании в плену Вавилонском после возвращения их в свое отечество, нельзя также низводить его происхождение и к слишком позднему времени после-пленного периода, как того хотят защитники гипотезы о Маккавейских псалмах^1557. В молитвенном обращении Неемии к Богу об отмщении врагам Иудеев, препятствовавшим восстановлению Иерусалима: «помяни, Боже мой, Товию, и Санаваллата по делам их"…¹⁵⁵⁸ – слышится уже некоторое подражание молитвенному обращению нашего псалма об отмщении Идумеянам: «напомни, Господи, сынам Едомовым день Иерусалима…» (ст. 7); а это ведет к предположению, что во времена Неемии псалом наш уже существовал и принадлежал к числу известных молитвенных песней Израиля. Но если мы и допустим, что сходство между приведенными молитвенными обращениями совершенно случайное и подражания между ними на самом деле не существует; то уже выражения: «седохом и плакахом, внегда помянути нам (וּנרִכוָבּ וּניכבְּ־םנַּ וּנבשַׁיָ) Сиона; на вербиих обесихом органы наша» (וניתיֹרנּכּ וּנילִתָּ), и вообще изложение повествования о плене от первого лица, – заставляют предполагать в псалмопевце кого-либо из числа Иудеев, бывших в плену. Главное же, – воспоминания о плене еще так свежи, нисколько не ослаблены впечатлениями новых страданий от других врагов, как это было впоследствии, и образ пленников Вавилонских со всеми наполнявшими их души чувствами еще так живо рисуется пред взором псалмопевца, что нельзя сомневаться в том, что мы имеем в этом псалме рассказ еще недавнего очевидца событий плена, а никак не отдельного историка, пишущего по чужим рассказам. Но так как псалмопевец в заключение псалма желает Вавилону жестокого отмщения, в котором бы не было пощады и его младенцам (ст. 8–9), то надобно полагать, что он написан был еще прежде взятия и опустошения Вавилона Персидским царем Дарием Истаспом в 6-й год его царствования, когда желаемое псалмопевцем отмщение исполнилось уже над Вавилоном с ужасающей буквальною точностью: потому что, по свидетельству историка того времени, еще во время бывшей тогда продолжительной осады его Персами сами Вавилоняне из опасения голода удушали своих жен и детей, а после его взятия в свою очередь персидское войско, раздраженное долговременным упорным сопротивлением и предшествовавшими тому частыми возмущениями Вавилонян против Персидского владычества, не давало пощады ни полу, ни возрасту и произвело в некогда славной столице могущественного Вавилонского царства ужасные опустошения¹⁵⁵⁹. Таким образом, из представленных оснований следует заключить, что написание 136-го псалма и надобно полагать в 20-ти летний промежуток времени от возвращения Иудеев из плена при Кире в 537 году до Р. Хр. И до завоевания и опустошения Вавилона Персами в 6-й год Дария Истаспа, – в 517 году до Р. Хр., и следовательно прежде окончания и освящения второго храма Иерусалимского, бывшего в конце этого же года царствования Дария¹⁵⁶⁰. Ближе определить время его написания с точностью нельзя. Можно впрочем догадываться, что это одна из ранних песней по возвращении из плена Вавилонского и, может быть, относится ко времени первоначального восстановления богослужения¹⁵⁶¹ и вместе с тем священной музыки и пения; потому что при таком обстоятельстве всего уместнее представлялось для псалмопевца напомнить своим соотечественникам о том, что в бытность свою в Вавилоне они лишь только плакали, не смея открыто петь своих Сионских песней, чтобы таким образом дать им живее почувствовать и выше оценить дарованное им по милости Божией настоящее их состояние в своем отечестве, когда они снова свободно могут петь и играть пред Господом. С этим временем хорошо согласуются и выражаемые далее псалмопевцем желания и мольбы об отмщении разрушителям святого города Вавилонянам и подстрекавшим их к разрушению сынам Едома (ст. 7–8); потому что повсюду представлявшиеся развалины еще не восстановленного тогда Иерусалима естественно приводили на память несчастный день его разрушения и в душе каждого благочестивого Израильтянина возбуждали чувства и желания отмщения разрушителям.

Ко времени после возвращения Иудеев из плена Вавилонского бесспорно принадлежат и все прочие псалмы неизвестных писателей: 106-й, 110–120, 122, 124, 125, 127–129, 133–135 и 145–150. Репродуктивный, подражательный характер этих псалмов, особенный колорит языка их, изобилующего позднейшими арамейскими словами, грамматическими формами и оборотами речи¹⁵⁶², самое положение их в последней части Псалтири при совершенном отсутствии каких-либо внешних или внутренних признаков древнейшего происхождения, надписание большей их части по еврейскому или греческому тексту и в других переводах хвалебным, богослужебным воззванием: «аллилуия»¹⁵⁶³, которое, как выше видели мы, в первый раз встречается только в песнях от времени плена Вавилонского^1564, и кроме того многократное употребление того же хвалебного воззвания и еще другой почти так же поздней богослужебной формулы: «славьте Господа, ибо Он благ; ибо милость Его вечна», в самом составе многих псалмов¹⁵⁶⁵, наконец и в содержании значительной их части там и здесь рассеянные более или менее ясные указания на времена плена и освобождения из оного¹⁵⁶⁶, на пребывание иудейского народа в чужой, враждебной стране¹⁵⁶⁷, в состоянии продолжительного унижения и рабства от ненавистных врагов¹⁵⁶⁸ и на разрешение его от уз рабства¹⁵⁶⁹, собрание из рассеяния между народами¹⁵⁷⁰ и возвращение к жизни после угрожавшей ему смертной опасности¹⁵⁷¹, – на воссоздание Иерусалима¹⁵⁷² и восстановление мира и благоденствия Израиля после тяготевших на нем продолжительных бедствий¹⁵⁷³: – все это вместе, при близком взаимном сродстве всех выше исчисленных псалмов между собою, как по мыслям, так и по образу выражения¹⁵⁷⁴, не оставляет никакого сомнения в том, что они принадлежат ко времени не прежде возвращения Иудеев из плена Вавилонского. Отношение к тем или другим обстоятельствам около этого времени в некоторых из числа означенных псалмов замечали уже и те из древних церковных толкователей, которые, как св. И. Златоуст или бл. Феодорит, вообще держались мнения, что все псалмы принадлежат Давиду, почему они и старались такого рода псалмы объяснять как пророчества Давида о состоянии Иудеев во время или после возвращения из плена Вавилонского¹⁵⁷⁵; но так как при рассмотрении таких псалмов не представляется никаких побуждений к предположению древнейшего их происхождения, и усвоение их Давиду, кроме обычного названия всей Псалтири именем этого псалмопевца, не имеет для себя никакого другого основания, то в настоящее время почти все ученые исследователи и толкователи псалмов согласны в том, что рассматриваемые нами анонимные псалмы пятой кн. Псалтири по своему происхождению не восходят ранее после-пленного периода. Таким образом вопрос о их происхождении в настоящее время собственно в том, к какому времени после-пленного периода следует относить их написание.

Новейшие исследователи Псалтири отрицательного направления, как бы в противоположность мнению древних отцов и учителей Церкви о принадлежности всех или большей части рассматриваемых анонимных псалмов царю Давиду, обыкновенно низводят их к позднейшей поре после-пленного периода, – ко времени Маккавеев, стараясь в истории этого времени подыскать какие-либо обстоятельства и поводы к их написанию¹⁵⁷⁶. Но если некоторые из числа этих псалмов по общности своего содержания действительно очень удобно применяются к тем или другим обстоятельствам Маккавейского времени; то такое приспособление нисколько не исключает возможности и других подобных приспособлений к историческим обстоятельствам другого времени, и потому само по себе, без других внешних или внутренних оснований, не может служить доказательством происхождения псалмов из того времени, к событиям которого они приспособляются. Между тем защитники Маккавейского происхождения рассматриваемых псалмов, за исключением общего соответствия некоторых из них тем или другим событиям Маккавейского времени, не могут указать никаких других оснований в подтверждение своей гипотезы. Однажды в истории Маккавейского времени, именно – в повествовании о победе Иуды Маккавея над Георгием, упоминается о прославлении и благодарении Господа небесного, что Он благ и что во век милость Его¹⁵⁷⁷, – из чего можно, конечно, заключать, что в то время существовали и находились в богослужебном употреблении некоторые из псалмов, содержащих в себе славословие: «славьте Господа, ибо Он благ, ибо в век милость Его»; но употребление священных песней с такого рода славословием, известное уже во времена пророка Иеремии (33:11), вместе с употреблением других сродных с ними хвалебных песней: «аллилуиа», составляло между прочим отличительную особенность торжества закладки второго храма Иерусалимского¹⁵⁷⁸ и вообще является обыкновенным и господствующим в богослужении во времена написания книг Ездры и Паралипоменон¹⁵⁷⁹. Таким образом, если нельзя отрицать, что псалмы с славословием: «славьте Господа"… известны были и находились в богослужебном употреблении во времена Маккавеев, то в тоже время мы должны признать, что подобного рода псалмы, вместе с псалмами: «аллилуиа», существовали уже во времена написания книг Паралипоменон и Ездры и след по своему происхождению восходит к первому времени по возвращении Иудеев из плена Вавилонского. Правда из указанных нами свидетельств кн. Паралипоменон и Ездры, также как и 1 кн. Маккав., не видно, какие именно хвалебные псалмы разумеются в них, а потому одни эти свидетельства, конечно, не дают еще основания выведенное из них заключение относительно времени происхождения подобного рода псалмов прилагать непременно к псалмам этого рода, сохранившимся до нас в Псалтири; но мы имеем на это несомненные основания частью в содержании некоторых из этих псалмов, частью во внешних свидетельствах вполне вероятного древнего предания. Так содержание Псалма 106-го, при очевидной внутренней его связи и внешнем сопоставлении с предшествующим псалмом¹⁵⁸⁰, заключающимся молитвою к Господу об избавлении от плена и рассеяния между народами, с обещанием славить святое имя Его¹⁵⁸¹, не оставляет никакого сомнения в том, что это хвалебно-благодарственная песнь возвратившихся из плена, «которых избавил Господь от угнетения и рабства от руки врага и собрал от стран, от востока и запада, от севера и моря¹⁵⁸², – вероятно воспетая ими вскоре по возвращении в отечество, может быть при первом же всенародном собрании (ср. ст. 32) в Иерусалиме в праздник новолетия, когда сооружен был жертвенник Господу и совершенно восстановление законного богослужения (ср ст. 22), «а храму Господню, по замечанию историка, еще не было положено основания»¹⁵⁸³; так как везде в псалме речь только об избавлении народа, устроении города, страны и восстановлении благосостояния народного (ст. 36–41), но нисколько не упоминается о храме, и притом чрез весь псалом проходит одно только светлое, радостное настроение, изливающееся в чувствах живейшей благодарности пред Господом за избавление, и ни мало еще неомраченное скорбными воспоминаниями о прежнем, невозвратно-потерянном благоденствии народа, как это вскоре обнаружилось потом при закладке второго храма, когда клики радости сливались уже с воплями плача народного¹⁵⁸⁴. Равным образом содержание Псалма 117-го, в целом его составе, так хорошо объясняется из события торжественного празднования освящения второго храма Иерусалимского, с предшествовавшими тому обстоятельствами его построения, что нельзя сомневаться в том, что псалом этот написан был именно на случай означенного празднования. Из расположения частей и указаний содержания псалма ясно видно, что это – праздничная песнь (ст. 24), певшаяся антифонно между двумя левитскими хорами и народом¹⁵⁸⁵ в торжественном шествии, – в роде описанного у Неемии при освящении стен Иерусалима (12:31, 38, 41), – направлявшемся к храму для прославления в нем Господа, которое и останавливается при воротах храма, обращаясь к встречавшим его при входе священникам и левитам с пригласительным воззванием: «отворите врата правды, войду в них, прославлю Господа» (ст. 19). Уже это воззвание с следующим на него ответом: «вот врата Господни, праведные входят в них» (ст. 20), явно представляющие подражание известным обращениям к воротам в 23 Пс. (ст. 7–10), какие возглашаемы были певцами при торжестве освящения Сионской скинии, дают основание предполагать, что поводом к написанию 117-го Пс. послужило празденство, подобное тому, по случаю которого воспет был Давидом псалом 23-й. А следующий далее многознаменательный образ камня, отвергнутого строителями, но который по дивному устроению Господа сделался главою угла (ст. 22–23), еще более подтверждает и уясняет такое предположение. Как бы мы ни объясняли этот, образ, – в ближайшем ли значении символического представления того, что угнетаемый и презираемый тогдашними устроителями мировых судеб, могущественными языческими народами, Израиль, по дивному промыслительному смотрению Господа, опять занимает высокое историческое положение и становится краеугольным камнем устрояемого Промыслом величественного здания царства Божия на земле, – или же в дальнейшем, таинственно-прообразовательном смысле об ожидавшемся тогда Мессии, Господе нашем Иисусе Христе, Который был отвергнут строителями церкви иудейской, но после своего уничижения до смерти крестной был превознесен и соделался основанием нового здания церкви искупленных¹⁵⁸⁶, – во всяком случае избрание псалмопевцем такого образа, и притом вслед за изображением вступления торжественной процессии во врата храма, необходимо требует предположить особенную близость его к тогдашним представлениям псалмопевца и народа и какое-либо более или менее близкое отношение его к храму, или к только что описанному пред тем вступлению в него торжественной процессии. Иначе сказать, избрание такого образа и особенно непосредственный переход к нему от изображения вступления во храм тогда только могут быть вполне понятны и естественны, когда мы признаем, что поводом к написанию псалма послужило празденство освящения второго храма Иерусалимского. При этом случае радостное вступление во врата нового храма естественно обращало мысль каждого Иудея к прошедшей истории его построения, а там уже при самом начале слышится глубоко-скорбное сознание крайней бедности предполагаемого храма, сравнительно с величием первого храма Соломонова¹⁵⁸⁷. Таким образом, полагающее основной камень нового храма выражают уже некоторое небрежение к нему, а вскоре затем, при встретившихся препятствиях к продолжению построения, и большая часть Иудеев обращаются к своим домашним занятиям и выказывают полное равнодушное и небрежение к предпринятому ими священному делу, так что даже самые бедствия, посылаемые Богом, не пробуждают в них первоначальной ревности¹⁵⁸⁸. Но не смотря на все препятствия, по действию Божественного Промысла, храм уже совершен; презренный, отверженный некогда основной камень его теперь пред глазами торжествующего народа является уже во главе угла, – поддерживающим целое здание. «Это от Господа, и есть дивно в очах наших», – невольно должны были сказать теперь все, кому только известна была история построения освящаемого храма: «сей день», – день празднования освящения, – «сотворил Господь: возрадуемся и возвеселимся в оный!». Что таков именно первоначальный, буквально-исторический смысл многознаменательного образа отверженного камня, и что на нем-то именно основывается и дальнейший символический его смысл в отношении к истории еврейского народа и совершению домостроительства спасения мира, – на это мы имеем несомненное доказательство в свидетельстве жившего при построении второго храма пророка Захарии, который, предсказывая об устранении препятствий к построению храма и об окончании его Зоровавелем, употребляет подобный же образ основного камня и существенно в тех же выражениях предизображает тогдашнюю радость народа («будут громко восклицать: благодать, благодать ему!» – Зах.4:7 и дал. ср. 3:9), как это выражает и наш псалмопевец («О, Господи, спаси же! О, Господи, споспешествуй же!» – ст. 25), так что нельзя не признать, что рассматриваемый нами псалом написан был им под живым впечатлением исполнившегося пророчества Захарии. – наконец представленное нами историческое отношение 117-го Пс. к освящению второго храма подтверждает нам и то еще, что и все остальные, менее ясные и определенные его части также хорошо объясняются из тогдашних исторических обстоятельств, в смысле указаний частью на предшествующие празднования события плена, освобождения из него (ст. 17–18) и построения храма, – как-то: ненадежность обещаний и вероломство Персидских царей¹⁵⁸⁹, враждебные действия Самарян, старавшихся всеми мерами препятствовать построению храма и ниспровержения их замыслов помощью Божией¹⁵⁹⁰, – частью же как указания на обстоятельства, сопровождавшие самое освящение храма, каково принесение многочисленных жертв Господу на новоустроенном Ему во храме жертвеннике¹⁵⁹¹. Все это вместе представляет таким образом целую, законченную поучительную картину создания второго храма, – от времени возвращения из плена, когда только что дано было еще позволение на его построение, до совершения освящения его при радостных, хвалебно-благодарственных восклицаниях священников и народа и многочисленных жертвоприношениях, так что при рассмотрении содержания псалма в полном его составе и последовательной связи, не остается никакого сомнения в том, что мы имеем пред собою песнь на освящение второго храма Иерусалимского¹⁵⁹².

Содержание прочих псалмов со славословием: «славьте Господа» и «аллилуиа», не представляет таких ясных и определенных указаний, по которым бы с несомненностью можно было заключать, что и они, подобно 106 и 117-му псалмам, также относятся к первому времени по возвращении из плена Вавилонского, не позже написания книг Паралипоменон и Ездры. Впрочем и относительно этих псалом нельзя не признать за несомненное, что вообще они по своему содержанию очень подходит к тем или другим обстоятельствам означенного времени и не представляют никаких несообразностей с ним или признаков отношения к более позднему Маккавейскому периоду. Так содержание 112-го псалма, представляющее собою возбуждение к прославлению Господа, который, владычествуя с пренебесного своего престола над народами, нисходит для благодетельного попечения об угнетенных и несчастных; подобно как и содержание 106-го псалма, вполне идет к состоянию Иудеев по возвращении из плена Вавилонского, когда они еще раз в продолжении своей истории и самым делом познали всемирное владычество Господа над царствами и народами¹⁵⁹³ и на самих себе испытали благодетельное действие Его промышления к избавлению от угнетения и бедствий¹⁵⁹⁴. Но возвращение из плена в отечество, естественно напоминавшее собою Иудеям о древнем подобном же освобождении их из рабства Египетского, еще не возвратило им прежней, потерянной ими свободы и благосостояния. И в своем отечестве они продолжали находиться под властью языческих правителей, принужденные при этом терпеть от коварства и насилия полуязыческих своих соседей, – Самарян. Начатое было по указу Кира воссоздание храма Иерусалимского, служившего в народе иудейском видимым образом существования гражданственности и феократии, по проискам последних, вскоре было остановлено вооруженною рукою¹⁵⁹⁵, а вызванные происшедшим вследствие таких препятствий охлаждением народной ревности к продолжению строения храма Божия наказания засухою и бесплодием¹⁵⁹⁶ еще более увеличивали бедственное состояние только что возродившегося иудейского народа. Такое положение возвратившихся из плена, в виду прежних чудных явлений промышления Божия, естественно должно было каждого благочестивого Израильтянина возбуждать к молитве Господу о помощи, чтобы в противном случае язычники, видя их бедственное состояние и приписывая свое благополучие и успехи своим идолам, не стали издеваться над могуществом Бога Израилева¹⁵⁹⁷. А такую именно молитву и имеем мы в псалме 115-м, где псалмопевец, после воспоминания о древних Божиих благодеяниях к еврейскому народу, явленных в избавлении его от Египетского рабства и чудном водительстве на пути в землю обетованную¹⁵⁹⁸, с глубоким смирением и верою в Божественное милосердие, усердно просит Господа ради славы имени Его не допустить язычников хвалиться своими идолами и говорить: «где Бог их» (ст. 9–10); ибо у Него только сила и могущество (ст. 11), а идолы язычников – бездушные изображения, и также бессильны и надеющиеся на них (ст. 12–16), а потому в заключение псалма и приглашает всех верных Израильтян возложить все упование на Господа, который один только может извлечь их из опасности и дать им возможность прославлять святое имя Его (ст. 17–26).

Подобным же образом следующие далее псалмы 114–116 ничто не мешает признать благодарственными песнями Господу за избавление Иудеев из тех затруднительных обстоятельств, в каких находились они при построении второго храма Иерусалимского. Этого отчасти даже требует от нас близкое соответствие благодарности 114-го псалма с предшествующею ему молитвою Пс. 113-го¹⁵⁹⁹, который мы отнесли ко времени означенных трудных обстоятельств; а псалом 114-й по содержанию своему находится в тесной связи с Пс. 115-м, так что в еврейском тексте оба они обыкновенно соединяются в одну песнь под именем псалма 116-го. В предшествующем псалме псалмопевец молил Господа избавить народ свой от постыдного, унизительного положения его между язычниками и даровать ему свободную, самостоятельную жизнь, дабы он мог всегда благословлять святое имя своего Избавителя¹⁶⁰⁰, и вот Господь услышал молитвенный голос его¹⁶⁰¹: данное Дарием повеление о беспрепятственном продолжении постройки храма возвратило отчасти Иудеям мир и благоденствие и дало им надежду на полное восстановление прежнего феократического устройства и свободного служения Господу¹⁶⁰². Сила лжи отвратила от Иудеев благосклонность царей Персидских¹⁶⁰³, и это естественно приводило псалмопевца к сомнению вообще в человеческой верности: «я сказал в опрометчивости моей: всякий человек ложь»¹⁶⁰⁴; но тем живее и искреннее является затем благодарность его Господу, которому он обещается принести благодарственные жертвы и во дворах дома Его совершить обеты свои (ст. 3–10), как бы указывая тем на ожидавшееся скорое окончание храма Иерусалимского. Вместе с этим ожиданием, при улучшении внешнего положения возрождавшегося народа иудейского, естественно оживали в нем соединявшиеся с именем Сиона и храма Иерусалимского древние надежды на обращение к Господу всех народов земных¹⁶⁰⁵, тем более что уже и в настоящем повеление языческого царя о создании храма в Иерусалиме, не смотря на все противодействие тому соседних с Иудеями языческих народов, невольно возвышало их в глазах этих последних и вызывало сознание могущества и величия Бога Израилева¹⁶⁰⁶. Отсюда естественно возникал тот торжественный зов псалмопевца: «хвалите Господа все народы, прославляйте Его все племена», – какой слышится в кратком, многознаменательном 116-м псалме, которого и потому уже нельзя относить к позднейшему Маккавейскому времени, что он, по свидетельству Апостола, содержит в себе пророчество о всеобщем призвании язычников в церковь Христову¹⁶⁰⁷, и следовательно не может нисходить далее времени после-пленных пророков, закончивших собою пророческое служение в ветхозаветной церкви иудейской¹⁶⁰⁸.

С не меньшею вероятностью псалмы 134 и 135 можно считать выражением благодарности возвратившихся из плена Иудеев к Богу после окончания постройки храма и, может быть, даже по случаю его освящения. Псалмопевец не высказывает прямо, что было главным и ближайшим предметом выражаемой им хвалы и благодарности Господу. Возбужденный к благодарному прославлению Господа, он не останавливается особенно ни на одном из явлений милости Божией, а проводит длинную цепь различных милостей и благодеяний Божиих к Израилю со времени освобождения его из Египетского рабства до наследования земли обетованной и бывшего потом избавления его от продолжительного угнетения враждебными народами, под именем которого, судя по ходу обозрения Израильской истории и по сравнению с подобным же обозрением в Пс. 105¹⁶⁰⁹, без сомнения, следует разуметь освобождение Евреев из плена Вавилонского¹⁶¹⁰. Но принимая во внимание, что Пс. 134, по ясному указанию 2 ст., воспет был уже при существовании храма Иерусалимского, когда сыны Израилевы стояли во дворах дома Бога своего, и находится в особенно близком отношении к псалму 113-му, буквально повторяя, только в другой последовательности речи, высказанные в нем мысли о ничтожестве идолов и величии и могуществе Иеговы¹⁶¹¹, – весьма естественно заключать, что этот, а также и следующий, совершенно сродный с ним Пс. 135-й, написаны были в то время, когда по милости Божией устранены были печальные обстоятельства, вызвавшие 113-й псалом, или точнее говоря, когда с окончанием постройки храма, не смотря на все противодействия тому со стороны язычников, которые в виду своих успехов готовы уже были поносить Бога Израилева¹⁶¹², самым делом открылось для Иудеев, что «велик Господь Бог их, превыше всех богов, что Он творит, что хочет на небесах и на земле», а идолы язычников бездушные изображения, которые бессильны оказать какую-нибудь помощь надеющимся на них. Ближайшим временем к выражению таких чувств псалмопевца после окончания постройки храма, конечно, могло быть празднование освящения храма. Торжественный тон обоих псалмов, частое повторение в одном из них: «аллилуиа», в другом: «славьте Господа, ибо Он благ», а также антифонное расположение 135-го псалма вполне соответствуют такому празднованию¹⁶¹³; и так как при этом заключение 134-го псалма (ст. 19–20) почти буквально сходится с началом воспетого при освящении второго храма Иерусалимского псалма 117-го (ст. 2, 4), то, кажется, не будет невероятным предполагать, что рассматриваемые псалмы 134 и 135-й, так же как и 117-й псалом, написаны были на случай празденства освящения второго храма Иерусалимского.

Точно также удобно объясняются из времени вскоре по возвращении из плена и три алфавитные псалма – «аллилуиа»: 110, 111 и 118, хотя они сравнительно с прочими псалмами того же рода и отличаются несколько особенным, приточно-поучительным характером. Наставление страху Божию и благочестию, похвала закону Божию прославление блаженства благочестивых хранителей закона, составляющие существенное содержание этих псалмов, вообще очень идут ко времени выступивших вскоре после плена благочестивых руководителей иудейского народа, Ездры и Неемии, которые при неусыпном попечении о внешнем благоустройстве возвратившихся из плена, главною своею заботою поставляли то, чтобы распространить в народе знание закона Божия, искоренить в нем особенно распространенные пороки и внушить ему страх Божий и любовь к соблюдению заповедей Божиих¹⁶¹⁴. В частности псалом 110-й по самому началу своему: «славлю Тебя, Господи… в совете праведных и в собрании» (ст. 1), – напоминает собою о времени Ездры и Неемии, когда, по свидетельству истории, довольно часто созываемы были народные собрания для поучения в законе Божием, которые обыкновенно начинались и оканчивались прославлением Господа¹⁶¹⁵. А образ богобоязненного мужа в псалме 111 во всех характеристических чертах своих представляет разительное сходство с историческим образом самого благочестивого Неемии. Богобоязненность и любовь к исполнению заповедей Божиих¹⁶¹⁶, награждаемые от Господа благословением этого мужа обилием внешних благ¹⁶¹⁷; деятельное попечение его о просвещении призванного к праведности иудейского народа светом боготкровенного учения¹⁶¹⁸; особенная щедрость и благотворительность, побуждающая его употреблять свое богатство на вспоможение бедным и нуждающимся¹⁶¹⁹; твердость и неустрашимость характера при исполнении его благих намерений, не смотря на клеветы и коварные замыслы завистливых врагов его¹⁶²⁰; – все это черты, которые мы видим в характере и образе деятельности благочестивого Неемии, так что в виду такого сходства, кажется, не будет невероятным предположение, что писатель псалма жил во времена Неемии и хотел в его лице представить своим современникам высоко-нравственный образец для подражания¹⁶²¹. Некоторое сомнение в принадлежности тому же времени Ездры и Неемии может еще возникать при ближайшем рассмотрении содержания псалма 118-го. Это песнь в похвалу закона Божия, или же точнее – молитва одного благочестивого Израильтянина об избавлении угнетения и преследований истинных почитателей закона Божия от нечестивых и вероломных нарушителей его, особенно же от враждебного истинной религии языческого правительства, при чем псалмопевец утешается сознанием спасительного действия наказующей руки Промысла и поучением в законе Божием. Неоднократное при этом указание на враждебные отношения к Иудеям языческого правительства (ст. 23, 46, 161) и довольно ясно выражаемое различие в самом иудейском народе благочестивых чтителей Иеговы (ст. 74, 79, 165) и враждебных им, нечестивых, вероломных отступников (21, 53, 69, 70, 150, 158), – естественно могут наводить на мысль о происхождении псалма во времена гонений на Иудеев от Антиоха Епифана или других Египетско-Сирийских правителей¹⁶²², когда в иудейском народе ясно обнаружились две противные партии, – благочестивых охранителей иудейской религии, Асидеев, и нечестивых отступников от истинной веры, из угождения языческим своим владыкам, стремившихся к введению между своими соотечественниками языческой цивилизации. Однако же нельзя сказать, чтобы ничего подобного не представлялось в положении Иудеев и во времена Ездры и Неемии, когда они находились под Персидским владычеством. При всей благосклонности Персидских царей, и в это время Иудеям нередко приходилось терпеть явные насилия и притеснения от персидских сатрапов и эти притеснения по преимуществу направляемы были против благочестивых чтителей Иеговы, заботившихся о церковном и гражданском благоустройстве иудейского народа, как это видим в истории самого Неемии¹⁶²³, и иногда прямо принимали характер религиозного гонения, каковы например были совокупные с Самарянами старания некоторых персидских областеначальников остановить постройку храма¹⁶²⁴, особенно же каковы были угнетения Иудеев персидским военачальником Вагозом в царствование Артаксеркса 3 Оха¹⁶²⁵, когда в течение 7 лет самые жертвоприношения во храме Иерусалимском обложены были пошлиною¹⁶²⁶. И вообще как ненадежна была благосклонность к Иудеям Персидских государей достаточно видно из того, что они часто изменяли свои обещания и даже известный особенною своею благосклонностью к Иудеям Артаксеркс 1 Лонгиман¹⁶²⁷, по клеветам одного из приближенных своих царедворцев, позволил себе в одно время выдать повеление об истреблении всех Иудеев по всем областям царства Персидского¹⁶²⁸. Равным образом из свидетельств И Флавия и самой кн. Неемии видно, что и среди самих Иудеев, даже из числа знатнейших из них, были в то время многие такие, которые из угождения персидским областеначальникам и из личных своих видов, готовы были изменить отеческим преданиям и явно стать гонителями истинных чтителей закона Божия¹⁶²⁹. В виду такого рода обстоятельств, составление псалма 118-го во времена Ездры и Неемии является вполне возможным и вероятным, тем более что выражение стремления к живому и деятельному познанию закона Божия, прославление его совершенств и важности его хранения, составляющие существенное содержание псалма, прекрасно соответствуют сознанной тогда потребности изучения закона и ревностного соблюдения его, между тем как за исключением вышеуказанного совпадения исторических признаков этого времени с временем Маккавеев, в содержании псалма не представляется никаких других побуждений относить его именно к последнему времени¹⁶³⁰.

Из времени же Ездры и Неемии удобно объясняются и остальные псалмы «аллилуиа», 145–150, оканчивающие собою Книгу Хвалений (םילִּהִתִּ רפְסִ), или хвалебных песней израилевых. Благодарность Господу за избавление и возвышение Израиля среди народов, в связи с указаниями на устроение Иерусалима и укрепление ворот Сиона и радостными надеждами на утверждение царства Божия на земле, и вообще торжественный, ликующий тон этих псалмов, – все это как нельзя более идет к празденству освящения стен Иерусалима, в восстановлении которых Иудеи видели залог своего национального возвышения и потому праздновали это событие с особенною радостью и торжественностью¹⁶³¹. Рассматриваемые по отношению к такому празденству, все эти псалмы представляют как бы один. Разделенный на несколько частей торжественный гимн, в котором псалмопевец, внушая торжествующему народу тот благочестивый взгляд на совершившееся пред ним радостное событие, какой имел на него и сам виновник торжества Неемия, – именно, что все это есть дело «благодеющей руки Промысла»¹⁶³², возбуждает его, а с ним и весь духовный и вещественный мир к благодарному прославлению Господа-благодетеля. Псалом 145-й, с предлагаемым им наставлением не полагаться на князей земных, а уповать на Господа, в отношении к целой группе вместе взятых псалмов, представляет как бы вступление, вполне приличное и целесообразное при названном нами праздновании. Восстановление стен Иерусалима, совершившееся ближайшим образом благодаря благосклонности и содействию Артаксеркса¹⁶³³, естественно к нему обращало взоры и надежды плотских Иудеев; но недавние события восстановления храма ясно показывали, как мало можно полагаться на благосклонность и обещания Персидских государей, которые то являлись покровителями их, то, внимая клеветам на них, препятствовали им в восстановлении храма¹⁶³⁴; потому что при праздновании освящения стен святого города и нужно было предложить таким Иудеям наставления не увлекаться ложными надеждами на благосклонность земных своих покровителей, а возлагать все упование на Господа, единственно-верного помощника нуждающихся в помощи¹⁶³⁵. «Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою; в тот день исчезают все помышления его (ст. 3–4)». Так со смертью Кира забыты были и едва совершенно не погибли для Иудеев его благодетельные планы и намерения: такая же, конечно, участь ожидает и того земного покровителя, в благосклонности которого они, в виду уже оказанного им содействия к восстановлению Иерусалима, думали бы полагать залог будущего своего благосостояния. «Блажен только тот, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его» (ст. 5), Творца и Промыслителя вселенной, Освободителя плененных, всегдашнего Защитника и Покровителя несчастных, угнетенных (ст. 6–9), который один лишь вечно неизменен в Своих обетованиях (ст. 6б) и «будет царствовать в Сионе в род и род» (ст. 10). Отсюда естественное заключение, что Господу единому принадлежит хвала и благодарность за торжествуемое восстановление Иерусалима, равно как и за все те блага, какие получили Иудеи от благоволения царей Персидских в возвращении из плена и благоустроении в своем отечестве. С этой именно мысли и начинает псалмопевец следующий 146-й псалом и развивает ее в прочих четырех псалмах, призывая освобожденного Израиля, новосозданный Иерусалим, а вместе с тем духовный мир и всю неразумную природу к благодарному прославлению Господа: «хвалите Господа, ибо благо петь Богу нашему, ибо это сладостно, – хвала подобающая. Господь созидает Иерусалим, собирает изгнанников Израиля»¹⁶³⁶. «Хвали Иерусалим Господа; хвали, Сион, Бога твоего, ибо Он укрепляет вереи ворот твоих, благословляет сынов твоих среди тебя; утверждает в пределах твоих мир; туком пшеницы насыщает тебя»¹⁶³⁷. «Он возвысил рог народа Своего, славу всех святых Своих» (148:14). «Да веселится Израиль о Создателе своем; сыны Сиона да радуются о Царе своем»¹⁶³⁸! Сопоставление создания Иерусалима с собранием изгнанников Израиля в приведенном месте 146-го псалма, особенно в связи его с нераздельным с ним по содержанию псалмом 147-м¹⁶³⁹, где говорится об укреплении ворот Сиона, не оставляет сомнения в том, что псалмы эти относятся к тому именно созданию Иерусалима, которое происходило вслед за возвращением из плена и состояло в восстановлении стен святого города с их воротами и запорами, т.е. которое совершенно было при Неемии¹⁶⁴⁰. С этим временем и событием вполне согласуются и все другие, исчисляемые псалмопевцем благодеяния Господа к боящимся Его, – уврачевание скорбей¹⁶⁴¹, избавления от унижения¹⁶⁴², утверждение мира в их пределах и благословение обилием плодов земных¹⁶⁴³, потому что совершившееся тогда восстановление стен Иерусалима устраняло всего более опечаливавшее возвратившихся из плена, беззащитное, бедственное положение святого города¹⁶⁴⁴, возвышало их в глазах соседних языческих народов и тем подавало надежду на упрочение мира в их стране¹⁶⁴⁵, и в то же время, сопровождаясь обильным урожаем их полей¹⁶⁴⁶, после не раз испытанных в предшествующее время бедствий засухи и бесплодия¹⁶⁴⁷, естественно давало псалмопевцу, повод поставлять в непосредственной связи с ним и это благодеяние Божие. Псалом 148-й, представляющий торжественное призывание к прославлению Господа всего видимого и невидимого мира, разумной и неразумной природы, и Псалом 149-й, приглашающий сынов Сиона воспеть новую песнь Царю своему, имеющему воздать отмщение враждебным им народам земным, очевидно составляют подражание пророчественным песням Исаии пророка о царстве Мессии¹⁶⁴⁸ и без сомнения, подобно этим песням, в духовном смысле относятся к последующему торжеству Церкви Новозаветной¹⁶⁴⁹. Но принимая во внимание, что с восстановлением Иерусалима после плена в предсказаниях пророков обыкновенно соединяется мысль об откровении вечного всемирного царства Иеговы и о суде Его над непокорными народами¹⁶⁵⁰, вполне естественно предположить, что празднование ближайшего исполнения таких пророчеств, – восстановление святого города, могло и должно было переносить взор благочестивого псалмопевца к более отдаленному будущему, когда, по дальнейшему смыслу тех же пророчеств, Иегова придет наконец совершить суд Свой над народами и утвердить царство Свое во вселенной; а при таком пророчественном воззрении на восстановление Иерусалима празднование этого события естественно могло вызвать такие же хвалебные гимны, какие по пророчеству Исаии, должны раздаваться по откровении вечного, всемирного царства Божия, после пришествия Мессии. Впрочем высказываемые в Пс. 149 надежды на отмщение царям и народам земным могли возникнуть в душе псалмопевца по случаю восстановления стен Иерусалима и помимо высших стремлений и ожиданий наступления всемирного царства Мессии, по обыкновенным человеческим чувствам и соображениям. Уже тогдашние языческие народы сознавали, что с восстановлением Иерусалима должна начаться для Иудеев новая лучшая эпоха политической жизни, с надеждою на полное освобождение от зависимости иноземным государям¹⁶⁵¹, почему и старались всеми мерами противодействовать им в исполнении предпринятого ими восстановления стен святого города¹⁶⁵². Нельзя полагать, чтобы и сами Иудеи не соединяли подобных же надежд с своим предприятием, а потому встречаемое со стороны языческих народов противодействие к исполнению его должно было возбуждать в душе их только большее желание скорейшего отмщения противникам¹⁶⁵³, которое очень естественно и нашло себе выражение в благодарственной их песни своему Создателю и Царю, когда они с восстановлением Иерусалима, увидев достижение ближайших своих стремлений, получали отсюда основание надеяться на исполнение в будущем и тех опасений, какие оно возбуждало в язычниках. Нельзя при этом не заметить, что самый образ выражения, в каком высказывается желание отмщения враждебным народам: «да будут славословия Богу в устах их, и меч обоюдоострый в руке их для того, чтобы совершать мщение над народами (ст. 6)», как нельзя более идет к указанному случаю, напоминая собою положение Иудеев при восстановлении стен Иерусалима, когда они с молитвою в устах и с мечем в руке должны были производить работы¹⁶⁵⁴. – И вообще во всех псалмах представление собравшегося в Сион празднующего народа, непосредственное отношение празднования к Сиону¹⁶⁵⁵, тожественный характер празденства с антифонным пением славословий Господу¹⁶⁵⁶, и наконец исчисление в Псалме 150-м употреблявшихся при этом музыкальных инструментов (ст. 3–5), – все вполне соответствует празднованию освящения стен Иерусалима, которое действительно происходило при стечении всего народа в Иерусалим¹⁶⁵⁷, с антифонным пением славословий Господу (ст. 31, 40), при звуке почти всех тех орудий, какие упоминаются в псалмах (ст. 27, 35, 36) и отличалось особенно радостным и торжественным характером, так что, по выражению историка, «веселились тогда и жены и дети¹⁶⁵⁸ и веселие Иерусалима далеко было слышно¹⁶⁵⁹».

Таким образом все вышеисчисленные псалмы: «аллилуиа» и «славьте Господа» по содержанию своему или прямо указывают на время после возвращения из плена и восстановления храма и Иерусалима, или удобно объясняются в применении к различным обстоятельствам этого времени, и во всяком случае не заключают никаких несообразностей с ним или указаний на времена позднейшие. Конечно, возможность применения каких-либо писаний к известному времени, равно как и отсутствие в них признаков другого времени, делая вероятным отношение их к первому, сами по себе не могут еще служить доказательствами действительного исторического отношения их к тому времени, применительно к которому они объясняются; но в отношении к рассматриваемым псалмам, как выше было замечено, этот недостаток восполняется внешними свидетельствами древнего предания, которыми они приписываются тому же времени по возвращении из плена, как это дает предполагать и их содержание. Именно, в древнем греческом переводе 70-ти псалмы 145–148, а также, хотя и не во всех списках, псалмы 110, 111, 112 и 150 надписываются именами после-пленных пророков «Аггея и Захарии» и даже, как псалмы 110 и 111, с определенным указанием на время их пророческого служения после возвращения из плена Вавилонского: «Аллилуиа возвращения Аггея и Захарии»¹⁶⁶⁰. Выше мы уже имели случай заметить, что такого рода надписания и самым соединением в них имен двух лиц, и особенно тем, что встречаются еще и при таких псалмах, которые в еврейском тексте, а вслед за ним и в переводах, приписываются и по всем вероятным основаниям принадлежат Давиду (см. Пс. 137 и 138), ясно показывают, что они не имеют значения указаний писателей обозначенных ими псалмов и могут быть понимаемы не иначе, как только в смысле свидетельств о времени, в какое эти псалмы наиболее пользовались известностью, или точнее о времени богослужебного употребления их, именно – в период служения тех пророков, именами которых означены они в надписаниях¹⁶⁶¹. И с этой точки зрения мы не находим никаких оснований заподозревать достоверность их свидетельства. Чтобы отказать им в достоверности и таким образом иметь право обозначенные псалмы относить к позднейшему, напр. Маккавейскому времени, как того хотят защитники Маккавейской гипотезы, для этого нужно предположить в них или ненамеренную ошибку, или же намеренный обман со стороны их составителя. Но первое предположение представляется возможным и вероятным в том только случае, если допустим, что между составителем надписаний и писателем обозначенных ими псалмов прошел настолько значительный промежуток времени, что первоначальное достоверное предание о времени происхождения или употребления тех псалмов успело уже утратиться и уступило место сомнительным догадкам, из коих одна и могла быть занесена потом в собрание псалмов. Наоборот, чем короче промежуток времени, отделяющий составителя надписаний от писателей псалмов, тем менее может быть места предположению со стороны первого каких-либо сомнительных догадок о времени происхождения псалмов, взамен достоверного о том предания. Еще менее, конечно, может иметь при этом вероятности предположения каких-либо преднамеренных несправедливых указаний в времени происхождения псалмов, с целью возвести их в какой-либо более известной в истории эпохе или усвоить каким-либо авторитетным писателям. Но чем к позднейшему времени мы будем низводить происхождение тех или других псалмов, тем они ближе будут стоять ко времени составления их греческого перевода и нераздельно с тем их греческих надписаний, и следовательно тем меньше будет вероятности заподозревать эти последние в сообщении о надписанных ими псалмах каких-либо неверных сведений. Так, если следуя господствующему мнению о происхождении греческого перевода Псалмов и нераздельно с ним греческих надписаний около времени перевода других книг Свящ. Писания при Птоломее Филадельфе (ок. 271 до Р. Хр., допустим при этом, что вышеозначенные псалмы, надписанные в греческом переводе именами Аггея и Захарии, произошли позднее времени служения этих пророков; то между их первоначальным происхождением и составлением перевода и надписаний будет слишком незначительный промежуток времени для того, чтобы можно было с вероятностью предположить ко времени составления перевода совершенную утрату всех исторических сведений об этих псалмах, под условием которой единственно и возможно было для переводчиков на основании своих догадок ошибочно отнести их к другому, древнейшему времени. Еще менее вероятным представляется предположение подобной утраты верных сведений и происхождения взамен их ошибочных догадок, если согласно с защитниками Маккавейской гипотезы допустим, что вышеозначенные псалмы принадлежат Маккавейскому времени. Мы не говорим уже о том, что принятие такой гипотезы возможно лишь под тем условием, когда предварительно будет принята другая, не более вероятная гипотеза, что греческий перевод Псалтири сделан был значительно позднее перевода других книг Св. Писания, и именно так, что прежде его происхождения успели войти в состав образовавшегося при Ездре собрания псалмов многие позднейшие песни Маккавейского происхождения¹⁶⁶². Допустим на время, что все это совершенно вероятно и вполне доказано, во всяком случае и при этом условии несогласные с Маккавейской гипотезою греческие надписания рассматриваемых псалмов не могут быть объяснены ошибкой переводчиков, допущенною ими в следствии утраты достоверных исторических сведений об этих псалмах. Как бы ни позднее было происхождение греческого перевода Псалмов, во всяком случае оно раньше начала христианской эры; ибо у Филона, родившегося ок. 20 г до Р. Хр., вместе с другими книгами Свящ. Писания цитируются и псалмы по этому переводу, а во времена Иисуса Христа мы видим его в широком употреблении не только между еллинистами, но и палестинскими Иудеями¹⁶⁶³, да и сами защитники гипотезы о Маккавейских псалмах соглашаются признать, что его нельзя низводить позднее половины последнего столетия пред Р.Хр.¹⁶⁶⁴ Но в этом случае переводчики псалмов естественно приходятся почти современниками некоторых из предполагаемых Маккавейских псалмопевцев, как Александра Ианнея († 75 до Р. Хр.), и вообще будут отделяться от них очень незначительным промежутком времени¹⁶⁶⁵, и потому совершенно невероятно, чтобы они не могли иметь достоверных сведений о написанных ими псалмах и должны были ограничиваться своими ошибочными догадками. Такая скорая утрата исторических сведений о псалмах Маккавейского времени тем невероятнее, что самый характер этого времени с его патриотически-геройским возбуждением, важное национальное значение событий, к которым применяются предполагаемые Маккавейские псалмы, громкая слава предполагаемых писателей. – словом, все требовало, чтобы воспетые тогда песни получили себе особенную известность между современниками и надолго остались в памяти потомков, как живые свидетельства славного прошедшего. При таких условиях скорее следовало ожидать, что если бы переводчиками в прибавленных ими надписаниях псалмов и была каким-либо образом допущена ошибка, то она скоро бы была замечена и исправлена их современниками. А при этом, конечно, невозможным становится предположение и намеренного обмана со стороны составителей надписаний. Впрочем, в отношении к рассматриваемым надписаниям, решительно не представляется и побуждений прибегать к подобному обману. Единственное, что могло располагать к нему составителя надписаний, это – желание придать надписываемым песням авторитет священной древности и тем возвысить их значение в глазах современников; но в таком случае следовало бы приписать их не позднейшим после-пленным пророкам, а скорее, наравне с Пс. 89-м, древнему пророку и законодателю Моисею, или другому какому-либо из древних великих пророков, или же, наконец, самому отцу псалмопения Давиду. А с другой стороны, если большая часть Маккавейских псалмов принадлежала благочестивым и мужественным защитникам веры и отечества, братьям Маккавеям, избавившим Израиля от угнетения иноземных языческих правителей и прославившим его между народами; то для глубоко признательного им Израиля¹⁶⁶⁶, в виду живых еще свидетельств о их геройских подвигах, при общем сознании всей высокой важности таких подвигов для блага отечества, казалось бы, и их авторитета было вполне достаточно, чтобы упрочить значение составленных ими песней, и во всяком случае было бы несообразно с признательностью Иудеев и вообще неблагодарно отнимать у них славу – быть, подобно Давиду, не только победителями врагов и благоустроителями церковного и гражданского порядка, но вместе с тем и певцами Израиля. Таким образом, все располагает нас признать, что греческие надписания псалмов именами после-пленных пророков Аггея и Захарии вовсе не плод каких-либо намеренных или ненамеренных, но во всяком случае несообразных с историческою истинною самоизмышлений греческого переводчика Псалтири¹⁶⁶⁷, а выражение сохранявшегося в его время предания о том, что во времена означенных пророков такие псалмы уже существовали и находились в богослужебном употреблении. А так как эти псалмы, как выше было показано, по всем несомненным внутренним и внешним признакам не могут восходить ранее времени возвращения из плена; то, признавая их существование и церковное употребление в период пророческого служения Аггея и Захарии, вместе с этим мы естественно приходим к тому же заключению, к которому пришли при рассмотрении их содержания, – именно, что они по своему происхождению относятся ко времени, в которое или около которого жили и проходили свое служение названные пророки. Принимая же во внимание, что из числа этих псалмов 145–150, соответственно их положению в Псалтири, всеми древними и новыми исследователями об этой свящ. книге, – за исключением, конечно, толкователей, которые считали ее всецело Давидовым произведением, – согласно признаются, и по всем вероятным признакам должны быть признаваемы, позднейшими из всего собрания свящ. песней, очевидно следует признать, что и все предшествующие им вышеисчисленные анонимные псалмы: «славьте Господа» и «аллилуиа», хотя и не имеющие в греческом переводе надписаний с именами Аггея и Захарии, также не восходят далее времени служения этих пророков, и следовательно должны быть относимы к тем именно обстоятельствам по возвращении из плена Вавилонского, какие были указаны нами при рассмотрении их содержания.

Если псалмы 145–150 справедливо признаются самыми поздними из песней Псалтири, то выведенное отсюда заключение относительно времени происхождения предшествующих им анонимных хвалебных псалмов, естественно, должны иметь полную свою силу в отношении и ко всем прочим из перечисленных выше анонимных псалмов, каковы необозначенные именами писателей песни степеней: Псс. 119, 120, 122, 124, 125, 127–129 и 135-й. Помещенные между после-пленными хвалебными псалмами, при довольно ясных внутренних и внешних признаках того, что они также, как и эти последние, не восходят ранее времени возвращения из плена, очевидно они, подобно тем же хвалебным псалмам, не могут быть низводимы ко времени позднее заключительных псалмов Псалтири, и следовательно по своему происхождению падают на промежуток времени между возвращением из плена и составлением означенных заключительных псалмов, или временем восстановления Иерусалима при Неемии. Заключение конечно, слишком общее, и в отношении к названным псалмам слишком внешнее; тем не менее мы не можем сомневаться в его достоверности; так как оно находит себе полное подтверждение и в общепринятом значении наименований этих псалмов в еврейском тексте «песнями восхождения» – תוֹלעַמַּֽח ירַישִׁ – и в самом их содержании.

Выше¹⁶⁶⁸ мы уже имели случай заметить, что под именем упоминаемых в надписаниях этих псалмов «восхождений» – תוֹלעַמַּֽח – согласно употреблению этого слова в Священном писании и мнению большинства древних и новых толкователей псалмов, всего вероятнее следует разуметь возвращение Иудеев из плена Вавилонского в свое отечество и следовавшие затем путешествия их в Иерусалим в великие праздники, – а потому под песнями восхождений должно разуметь песни, воспетые первоначально по случаю возвращения из плена и певшиеся потом толпами Иудеев при ежедневных религиозных путешествиях их в Иерусалим для поклонения Господу. Правда, существующее в переводе 70-ти, а также в Вульгате и нашем славянском, наименование этих псалмов «песнями степеней» – ᾠδαί τῶν ἀναβαθμῶν, cantica graduum, – не подтверждает предложенного объяснения еврейского их названия, и, по изъяснению древних иудейских и христианских писателей, указывает на пение этих псалмов на ступенях второго храма Иерусалимского. Но если 70, а за ними и другие переводчики, своим переводом надписания תוֹלעֲמַֽח רישִׁ и действительно хотели указать на существовавший в их времени обычай петь псалмы с таким надписанием на ступеньках храма, то это не более, как созвучное с древним историческим их названием (т.е. вместо ἃσματα τῶν ἀναβάσεων, как Феодот, или εἰς τάς ἀναβάσεις, как Акила и Симм) песнями восхождения применение сего последнего к настоящему их обычному богослужебному употреблению и никак не может считаться равносильным отрицанию первоначального смысла такого их названия¹⁶⁶⁹.

Впрочем, если указанный нами, как первоначальный, смысл надписания рассматриваемых псалмов может еще считаться не вполне доказанным, то недостаточность его свидетельства в отношении к вопросу о времени происхождения этих псалмов достаточно восполняется внутренними свидетельствами о том самого их содержания. Так псалом 125-й своим содержанием со всею ясностью указывает на первое время возвращения Иудеев из плена Вавилонского, когда другая, большая часть их оставалась еще в земле пленения. Утвердившиеся уже на родной земле сыны Израиля воспоминают в нем то состояние, в каком находились они при возвращении из Вавилона. «Когда возвращал Господь плен Сиона, мы были как бы видящие во сне. Тогда уста наши были полны веселия и язык наш – пения; тогда между народами говорили: великое сотворил Господь над ними! Великое сотворил Господь над нами: мы радовались» (ст. 1–3). Но отрадные воспоминания о своем возвращении из плена естественно должны были возбуждать в них сожаление о том, что далеко еще не все сыны Сиона воспользовались дарованным от Господа избавлением, но что очень многие из них, не смотря на позволение возвратиться в отечество, по привязанности ли к своему стяжанию и по недоверию к выгодам возвращения, или же по другим каким обстоятельствам, продолжали еще оставаться в Вавилоне¹⁶⁷⁰. Поэтому в радостном сознании полученного благодеяния Божия, они молят Господа, чтобы Он возвратил и последних пленников, хотя бы они сами и не хотели того по малодушию. «Возврати Господи пленников наших, как потоки на полдень» (ст. 4), т.е. как на жаждущую после летнего зноя полуденную пустыню с наступлением зимы опять возвращаешь напаяющие ее плодотворные дождевые потоки. «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью. С плачем несущий семена возвратится с радостью, неся снопы свои» (чт. 5–6). – Как сеющий, особенно при тогдашнем состоянии иудейской страны с нередко повторявшимися неурожаями, с печалью и воздыханием бросает в землю семена свои, потому что не знает, будут ли они возвращены ему, но за то в какой радости бывает, когда вместо немногих зерен приносит домой целые снопы: так и эти остающиеся пленники с сожалением и скорбью оставят прибытки и связи в чужой стране, но будут обрадованы, когда увидят родную землю и благословение Божие в ней¹⁶⁷¹. Подобными же образом в псалмах 119 и 122-м Израиль изображается в таком состоянии, в котором не трудно узнать его положение вскоре по возвращении из плена, когда он по милости Божией¹⁶⁷², только что избавившись от бедствий продолжительного пребывания в чужой стране, между надменными, недружелюбными язычниками¹⁶⁷³, и в самом отечестве своем продолжал оставаться в великом озлоблении и поношении¹⁶⁷⁴, принужденный жить в соседстве с ненавистными Самарянами и другими враждебными народами¹⁶⁷⁵, которые своими клеветами старались отвратить от него благосклонность Персидских государей и вообще всеми мерами препятствовали его стремлениям к благоустроению в своем отечестве¹⁶⁷⁶. Такое положение, естественно обращало взор Израиля к Живущему на небесах¹⁶⁷⁷ и вызывало из глубины души его молитву: «Господи! Избавь душу мою от уст лживых, от языка лукавого»¹⁶⁷⁸. «Помилуй нас, Господи, помилуй нас; ибо довольно мы насыщены презрением. Довольно насыщена душа наша поношением от надменных и уничижением от гордых»¹⁶⁷⁹. Равным образом и прочие песни восхождения, если и не указывают прямо на возвращение из плена и первое время пребывания возвратившихся в своем отечестве, то во всяком случае очень удобно применяются к этому времени и не представляют никаких противоречий и несообразностей, которые бы могли возбуждать сомнение в действительном отношении их к тому времени. Так псалом 120-й, где Израиль возводит взоры свои к горам святого города, откуда обитающий на Сионе Господь¹⁶⁸⁰ ниспосылал и ниспосылает ему помощь Свою, очень хорошо выражает чувства радостного упования Иудеев на милостивую защиту Божию и охранение от всякого зла, когда они при возвращении своем из плена увидели священные горы своего отечества¹⁶⁸¹. Но и по возвращении в отечество, на той земле которую Господь дал отцам Иудейского народа, чтобы «питаться ее плодами и ее добром», по молитвенному выражению того времени, Иудеи должны были еще находиться, «в великом стеснении», оставаясь в рабской зависимости от иноземных языческих правителей¹⁶⁸², которые то являлись их покровителями, то, внимая клеветам враждебных им соседних народов, вместе с этими последними противодействовали их усилиям к восстановлению Иерусалима и храма и утверждению своего благосостояния. В это смутное тяжелое время, в продолжительной борьбе с препятствиями, нуждами и лишениями, в наиболее слабых верою сердцах очень естественно могло возбуждаться сомнение в близости Божественной помощи и вообще в праведном мздовоздоянии благочестия и добродетели¹⁶⁸³, а это в свою очередь не только ослабляло усердие к святому делу восстановления Иерусалима¹⁶⁸⁴, но и вообще производило холодность и равнодушие к делам веры и благочестия¹⁶⁸⁵, место которых заступали обычные житейские заботы об устроении внешнего благополучия¹⁶⁸⁶, часто с совершенно-безразличным отношением к выбору средств для достижения своекорыстных целей своих¹⁶⁸⁷, так что некоторые из Иудеев из личных своих видов не стыдились открыто становиться на сторону врагов своих¹⁶⁸⁸. В виду усиливающейся таким образом опасности для нравственного состояния только что начинавшегося возрождаться Израиля, конечно, как нельзя более уместно и нужно было возможно-частое напоминание о том, что только надежда на Господа и благоговейное хранение закона Его могут служить опорою благоденствия и ручательством за безопасность от врагов, что Господь не допустить верных рабов своих оставаться в угнетении и рабстве, но как прежде неоднократно являлся их защитником и покровителем, так и ныне ниспошлет им Свою помощь и благословение, между тем как беззаконные и все враги Сиона подвергнутся заслуженному наказанию. – Все эти и подобные мысли составляли один из главных предметов наставлений после-пленных пророков Аггея¹⁶⁸⁹, Захарии¹⁶⁹⁰ и Малахии¹⁶⁹¹; к раскрытию их в народе и словом и делом стремились и тогдашние руководители Израиля Ездра и Неемия¹⁶⁹²: очень естественно, конечно, было ожидать выражения их и в песнях тогдашних псалмопевцев; а в числе рассматриваемых нами песней восхождения псалмы: 124-й, 127 и 128-й и составляют именно краткое, но сильное выражение такого рода мыслей¹⁶⁹³. «Надеющийся на Господа, поучает Пс. 124-й, как гора Сион, не подвигнется. Горы окрест Иерусалима, а Господь окрест народа Своего отныне и во век. Ибо не оставит Господь жезла нечестивых над жребием праведных, дабы праведные не простерли рук своих к беззаконию. А совращающихся на кривые пути свои да оставит Господь ходить с делающими беззаконие (ст. 1–3 и 5)». В противоположность же с ожидаемым здесь наказанием нечестивых и чтобы представить сильнейшие побуждение к благочестию и упованию на Господа, в Пс. 127-м псалмопевец живыми красками рисует пред глазами Израильтян прекрасную, идиллическую картину семейного счастья праведника. «Блажен всяк боящийся Господа, ходящий путями Его. Ты будешь есть от трудов рук твоих; жена твоя как плодовитая лоза в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей. Благословит тебя Господь с Сиона и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей; увидишь сыновей у сыновей твоих (ст. 1–3, 5 и 6)». Но как настоящее состояние Израиля и для людей благочестивых мало представляло утешительного, то в Пс. 128 псалмопевец обращает взор Израиля к прошедшей его истории, где представлялось множество ясных доказательств всегдашнего благоволения Божия к рабам своим, которые со всею несомненностью удостоверяли, что и ныне Он не оставит их Своею всесильною помощью. «Много теснили меня от юности моей, да скажет Израиль; много теснили меня от юности моей; но не одолели. На хребте моем¹⁶⁹⁴ орали оратаи, проводили длинные борозды свои; но Господь праведен; Он рассек узы нечестивых». Так и ныне «да постыдятся и обратятся назад все ненавидящие Сион; да будут как трава на кровлях, которая, прежде нежели исторгнута, засыхает, которую жнец не наполнит руки своей"… (ст. 1–7)¹⁶⁹⁵.

Не менее соответствует тому же времени и покаянная молитва Израиля к Господу, какая представляется в следующем 129 псалме. Нравственная порча, от которой предостерегали после-пленного Израиля его тогдашние учители и руководители, успела уже довольно глубоко проникнуть в его среду. Это со скорбью сознавали все еще не совсем развратившиеся Израильтяне¹⁶⁹⁶; а в сознании своей виновности пред Богом, конечно, не смотря ни на какие уверения в покровительстве Господа Своему народу, они не только не могли надеяться себе скорого явления милостивой защиты Божией от врагов или того благословения, которое ниспосылает Господь боящимся Его, но скорее должны были ожидать себе еще более тяжкого наказания Божия. «Беззакония наша стали выше головы, и вина наша возросла до небес… Ты, Боже наш, пощадил нас не по мере беззакония нашего, и дал нам такое избавление… Но не прогневаешься ли Ты на нас даже до истребления нас, так что не будет уцелевших, и не будет спасения¹⁶⁹⁷?» – Вот что от лица народа исповедовал тогда пред Богом Ездра и что могло говорить внутреннее сознание и каждого Израильтянина. Поэтому Израилю прежде всего нужно было смиренно молить Господа, чтобы Он простил грехи его и по великому Своему милосердию не подверг бы его еще большим наказаниям за беззакония его. Таковы и были покаянные молитвы благочестивого Ездры¹⁶⁹⁸; так без сомнения молились тогда и все сыны Израилевы, когда во дни общественного покаяния «постящиеся и во вретищах, и с пеплом на головах своих исповедовались пред Богом в грехах своих»¹⁶⁹⁹. Такую именно молитву представляет собою и псалом 129-й. Подобно благочестивому Ездре, псалмопевец живо чувствует всю глубину нравственного повреждения Израиля и в сознании того, что он не только недостоин милостей Божиих, а заслуживает гнева и наказания Божия, возносит молитвенный вопль к Господу, чтобы Он не был строгим судиею и карателем его преступлений, но по Своему милосердию, ради обещанного от Него помилования кающимся грешникам, даровал ему прощение всех беззаконий его. «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! Услышь голос мой… Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония; Господи! Кто устоит? Но у Тебя прощение… Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю. Да уповает Израиль на Господа; ибо у Господа милость и многое у Него избавление и Он избавит Израиля от всех беззаконий его (ст. 1–8)»¹⁷⁰⁰. – Нельзя впрочем оспаривать и другого мнения, что рассматриваемый псалом воспет был первоначально еще во время плена Вавилонского, а потом уже, подобно некоторым древнейшим песням Давида и Соломона¹⁷⁰¹, принят был в число песней, которые пелись Иудеями во время и после возвращения в свое отечество¹⁷⁰². Состояние в плену Вавилонском не меньше, если только не гораздо больше, чем последующие затем бедствия, пробуждали в Иудеях сознание своей виновности пред Богом и вызывали покаянно-молитвенные вопли о помиловании¹⁷⁰³. И тем живее и сильнее пробуждались в сердцах пленников покаянно-молитвенные чувствования, чем ближе приходил к концу предсказанный Иеремией 70-летний срок для продолжения пленения, а между тем еще не видно было наступления обещанного от Господа избавления¹⁷⁰⁴. В это-то время в числе многих горячих молитв о прощении грехов страждущего народа и избавлении его от наказания очень могла произойти и та покаянная молитва, какую представляет собою рассматриваемая нами песнь восхождения. Такое предположение кажется нам тем вероятнее, что эта песнь не только в существенном своем содержании, а отчасти и в самом образе выражений очень сходится с относящеюся к означенному времени плена покаянною молитвою пророка Даниила¹⁷⁰⁵ и почти буквально повторяет слова из молитвы Соломона¹⁷⁰⁶, которыми премудрый царь Израильский умоляет Господа быть внимательным к молитве Своего народа, именно во время его пленения¹⁷⁰⁷. Правда, относительно сходства с словами молитвы Соломоновой некоторые¹⁷⁰⁸ полагают, что не писатель нашего псалма заимствовал из нее молитвенное обращение к Господу, а наоборот писатель Паралипоменон, свободно передавая содержание молитвы премудрого царя Израильского, воспользовался для нее выражением из нашего псалма, подобно тому как дальше пользуется для той же цели словами другой, принадлежащей Соломону, песни восхождения¹⁷⁰⁹, и именно следующей за тою, из которой только что пред этим заимствованы были выражения. Если бы можно было с несомненностью доказать такое предположение, то мы имели бы из него очень важное заключение для целого состава песней восхождения, – именно, что во времена писателя Паралипоменон эти песни находились уже в особенном сборнике, где были расположены в том же последовательном порядке, в каком следуют одна за другою в нынешней Псалтири, и следовательно по своему происхождению они никак не восходят далее времени Ездры и Неемии, как это мы и стараемся доказать в настоящем о них исследовании. А в то же время предположение это нисколько не уменьшает значения нашего указания на сходство молитвенного обращения нашего псалма с словами молитвы Соломона; потому что, допустив, что эти слова заимствованы писателем Паралипоменон из нашего псалма, а не наоборот – этот последний из подлинной молитвы Соломона, мы в то же время естественно приходим к предположению, – не потому ли писатель Паралипоменон для молитвы премудрого царя Израильского о том, чтобы Господь внимал покаянным молитвам пленного Израиля, – не потому ли именно и заимствовал некоторые выражения из нашего псалма, что считал его по его предмету тожественным с указанным предметом молитвы Соломона, или, что то же, признавал его покаянною молитвою Израиля об избавлении его из плена Вавилонского?

Что касается наконец последнего из песней восхождения псалма 133-го то, по ясному указанию его содержания, происхождение его следует полагать не ранее, как во времена существования второго храма Иерусалимского, когда рабы Господни, – священники и левиты, – стояли уже в доме Господнем, отправляя обычные ночные стражи свои¹⁷¹⁰, и воздевали руки свои к святилищу, благословляя Господа¹⁷¹¹; но это нисколько не противоречит общепринятому пониманию его названия песнью восхождений, в смысле песни возвратившихся из Вавилона иудейских пленников, и нисколько не требует низводить его к более или менее отдаленным от возвращения из плена временам существования второго храма Иерусалимского¹⁷¹². Относительно его литургического назначения и употребления существуют различные мнения. Одни, на основании выражаемого в нем призывания стоящих в храме рабов Господних к прославлению Господа во время ночи (ст. 1), полагают, что это песнь левитских стражей храма, которою они при своих сменах возбуждали друг друга к бодрствованию и благоговейному исполнению своей должности¹⁷¹³; другие же, применяясь к известному понятию о восхождениях, как религиозных путешествиях в Иерусалим, считают его песнью прибывающих ко храму иудейских богомольцев, которой они призывают священников и левитов к совершению их служения¹⁷¹⁴. Но какое бы мы ни допустили мнение, во всяком случае должны признать, что как то, так и другое богослужебное назначение и употребление псалма нисколько не менее идет и к первому времени после построения второго храма, или вскоре по возвращении из плена Вавилонского, чем и во всем последующим временам существование второго храма, когда только Иудеи пользовались свободою отправления в нем богослужения. Кажется даже, что к первому времени по восстановлении храма Иерусалимского приглашение священников и левитов к исполнению своих служебных обязанностей при храме идет гораздо более, чем ко всякому последующему времени. С построением второго храма для священников и левитов опять восстановляется давно уже не существовавший род служения при храме, из которого, сравнительно с их служением при отсутствии храма, конечно, наибольшую особенность представляло постоянное пребывание на страже при дверях храма, не только днем, но и в продолжение ночи. При вступлении в отправление такого давно уже не существовавшего рода служения, конечно, как нельзя более уместно и нужно было напомнить священникам и левитам о возлагаемых на них обязанностях и о их святом долге проходить их во всем сообразно с предписаниями закона Божия. Потребные при этом наставления и напоминания, без сомнения, и даны были в свое время первосвященником Иисусом, или кем-либо из современных пророков¹⁷¹⁵, но очень вероятно предположить, что вслед за голосом первосвященника или пророков, чтобы глубже напечатлеть их наставления в памяти служителей Господних, возвышает свой голос и чуткий к современным религиозным потребностям псалмопевец, кратко повторяя их в своей песни, которою бы, как народ, так и сами священники и левиты могли взаимно возбуждать друг друга к неуклонному, благоговейному исполнению вновь возложенных на них обязанностей. Предположение это является тем вероятнее, что вновь начавшееся служение священников и левитов при храме производило на народ особенно отрадное впечатление. По замечанию книги Неемии (12:44–45), «Иудеям радостно было смотреть на стоящих священников и левитов, которые совершали службу Богу своему, и были певцами и привратниками по установлению Давида и сына его, Соломона». А такое чувство радости народной псалмопевец вполне естественно и прилично мог выразить обращенным от лица народа к левитам и священникам такого рода возбуждающим к служению воззванием, какое мы имеем в рассматриваемом псалме. «Благословите ныне Господа все рабы Господни, стоящие в доме Господнем во время ночи. Воздвигните руки ваши к святилищу, и благословите Господа»¹⁷¹⁶. Нельзя не заметить, что и самое выражение: «благословите ныне» (הנִּהִ вот, ἰδού δή или как в слав.: «се ныне»), дает предполагать, что рабы Господни, стоящие теперь в доме Господнем, до того времени не благословляли Господа во время ночи и не воздевали рук своих к святилищу, и что ко времени происхождения псалма только что положено было начало этого рода служения Господу; а это в свою очередь ведет к заключению, что псалом относится к первому времени после построения второго храма Иерусалимского, или точнее к открытию в нем богослужения, когда священники и левиты опять поставлены были по чередам их, чтобы содержать и днем и ночью обычные стражи при дверях храма и совершать установленное законом служение во святилище¹⁷¹⁷.

Таким образом, вообще нужно сказать, что содержание рассматриваемых нами анонимных песней восхождения или прямо указывает на время возвращения из плена и обстоятельства, ближайшие к нему и тесно связанные с этим событием, или же, если и не дает прямых и ясных указаний, то вполне естественно и непринужденно объясняется из обстоятельств того времени; а это, при тожестве языка и характера и близком сходстве мыслей и выражений всех этого рода псалмов между собою, также может иметь значение положительных признаков отношения их ко временам возвращения из плена, тем более, что ни в одном из них мы не видим никаких более или менее ясных признаков происхождения позднее времени Ездры и Неемии. Нельзя не обратить внимания и на то, что и из древнейших песней Давида и Соломона причисляются вместе с этими псалмами к песням восхождений именно такие, которые говорят об избавлении Господом Израиля от истребления врагами¹⁷¹⁸ и располагают к смиренному упованию на помощь Божию¹⁷¹⁹, или которые относятся к устроению Иерусалима¹⁷²⁰ и храма¹⁷²¹ и имеют целью возбудить в сынах Израилевых любовь к св. городу и дому Божию и расположить их к благочестивым собраниям в установленные дни на поклонение Господу пред избранным жилищем Его¹⁷²², – словом те, которые по содержанию своему всего ближе подходят к положению Иудеев, только что возвратившимся из плена и занятых восстановлением храма и святого города. Это также располагает нас признать, что рассматриваемые нами песни, согласно издавна утвердившемуся мнению о значении названия их песнями восхождений, относятся по своему происхождению ко времени восхождений Иудеев из плена Вавилонского в свое отечество и соединенных с тем событий после-пленной их истории. Каково бы ни было впоследствии употребление этих псалмов, – были ли они любимыми песнями иудейских богомольцев при их ежегодных восхождениях или путешествиях в Иерусалим на великие праздники¹⁷²³, или же пелись левитами на ступенях второго храма Иерусалимского, – это нисколько не уменьшает вероятности высказанного нами заключения относительно времени их происхождения, а в некоторой степени даже служит подтверждением его. Надеемся, никто не будет спорить, что такое употребление песней восхождения, по видимому достаточное для объяснения некоторых из них¹⁷²⁴, или по крайней мере их названия песнями восхождения, во всяком случае не есть употребление первоначальное, которое бы совпадало с побуждением и целью их написания; так как в большей части псалмов оно не вытекает непосредственно из их содержания и даже не может быть с непринужденностью поставлено к нему в какое-либо отношение¹⁷²⁵. Поэтому если и допустим, что указанное нами употребление песней восхождения около времени составления греческого перевода Псалтири, ли же во времена Маккавеев, действительно существовало, то, имея в виду не непосредственное, не первоначальное происхождение его, составление самых песней мы естественно должны относить к другому более древнему времени, обстоятельства которого давали бы достаточные основания для объяснения как содержания этих песней, так и происшедшего потом их употребления. А таким образом от времени Маккавеев или времени происхождения греческого перевода Псалтири мы естественно придвигаемся к первому времени по возвращении из плена, к которому и отнесли происхождение означенных песней. Это время с своими обстоятельствами, как мы видели, дает нам вполне естественное и непринужденное объяснение и названия и содержания рассматриваемых песней восхождения; из него же, кажется, всего естественнее и непринужденнее можно объяснить и указанное нами последующее их употребление. Как живые памятники радостного восхождения из плена Вавилонского в свое отечество¹⁷²⁶, – восхождения, которым полагалось начало возрождению и дальнейшему историческому существованию иудейского народа, песни восхождения естественно потом приходили на память Иудеям при каждом последующем восхождении их к св. городу, и таким образом могли со временем сделаться любимыми песнями иудейских богомольцев при их ежегодных восхождениях, или путешествиях в Иерусалим на великие праздники. А так как песни эти предлагаемыми в них молитвами и утешениями, наставлениями и увещеваниями имели целью возводить новый Израильский народ к нравственному совершенству и материальному благополучию; то они могли быть также назначены впоследствии для пения на ступенях храма Иерусалимского, чтобы чрез этот внешний символический образ сильнее возбуждать внимание молящихся к внутреннем значению преподаваемых уроков и тем успешнее располагать к деятельному их исполнению¹⁷²⁷. Едва ли возможно подыскать в позднейшей истории Израиля такое время для происхождения рассматриваемых песней восхождения, которое могло бы дать столько же естественное и непринужденное объяснение и их содержания и вместе с тем позднейшего их употребления; по крайней мере защитники позднейшего происхождения песней восхождения, которые считают их песнями путешествовавших в Иерусалим иудейских богомольцев (Die Lieder der Festreiso, или Wallfahrtslieder) Маккавейского периода¹⁷²⁸, подыскивая из истории этого времени различные поводы для их написания, до сих пор не объяснили, почему тогдашними иудейскими богомольцами избраны были именно эти песни, большею частью по содержанию своему не представляющие никакого отношения к их благочестивым путешествиям, хотя в то же время существовало не мало псалмов, которые по содержанию своему, казалось бы, могли быть в данном случае несравненно более пригодны¹⁷²⁹.

К числу псалмов неизвестных писателей следует отнести и находящийся в заключении Псалтири в нашем славянском неканонический¹⁷³⁰, или так называемый «особо писанный псалом, и вне числа 150-ти псалмов» канонических. Он написан от лица Давида и представляет как бы краткую его автобиографию от дней его детства, когда он пас овец отца своего, до времени победы его над Голиафом. Повествование дышит верою и детскою преданностью Божественному Промыслу и отличается какою-то особенною, привлекательною простотой и безыскусственностью изложения, так что со стороны содержания и изложения не представляется препятствий, чтобы признать его произведением Давида¹⁷³¹, коему он приписывается в находящемся при нем надписания, которое гласит, что «сей псалом особ писан Давидов, и вне числа 150-ти псалмов, внегда единоборствоваше на Голиафа»¹⁷³². Давиду же приписывали его и некоторые из древних отцов и учителей церкви, – св. Афанасий¹⁷³³, неизвестный составитель приписываемого тому же св. отцу Синопсиса¹⁷³⁴, Вигилий Тапсийский, Евфимий Зигабен¹⁷³⁵. Но его нет в еврейском тексте и ни ветхозаветная, ни новозаветная церковь не приняла его в число писаний канонических. Поэтому, не смотря на приведенные свидетельства, нельзя считать его произведением Давида и вообще приписывать ему священной древности писаний канонических. Конечно, нельзя вообще отрицать возможности внесения в канон некоторых писаний и таких мужей, которые известны своею богодухновенностью и которых другие писания находятся в числе канонических; но оно может быть допущено лишь в двух только случаях, или по причине преобладающего мирского характера и содержание писаний, как не имеющих прямого отношения к учению веры и деятельности, или к истории царства Божия на земле, или же вследствие каким-либо образом происшедшей утраты писаний во время составления канона. Без сомнения, на первом основании между прочим не были приняты в канон многие писания Соломона, поучавшие, как замечается в истории, о деревах от кедра до иссопа и других предметах видимой природы¹⁷³⁶, плачевная песнь Иеремии пророка на смерть царя Иосии¹⁷³⁷, равно как изобиловавшие многими излишними для Свящ. Писаний историческими подробностями летописи пророков о царях Иудейских и Израильских, на основании которых составлены были книги Царств и Паралипоменон¹⁷³⁸. Но рассматриваемый псалом, как мы уже заметили, отличается религиозно-поучительным характером и по предмету своему имеет ближайшее отношение к истории царства Божия¹⁷³⁹, и следовательно с этой стороны не представляет никакого препятствия к внесению его в число писаний канонических, как это и показывает позднейшее присоединение его к Псалтири в греческом, сирском, арабском, в некоторых списках латинского и в нашем славянском переводах. Что же касается последнего предположения, об утрате его ко времени составления канона, то оно устраняется уже самым сохранением его в древних переводах, так как в противном случае пришлось бы допустить совершенно невероятное предположение, что с давних пор и до времени составления канона псалом сохранялся где-то в неизвестности, что он, не смотря на свое богодухновенное происхождение и богослужебное употребление, никогда не был вносим в какой-либо сборник песней и продолжал существовать как-либо на отельном листке, почему и мог легко затеряться и долгое время оставаться незамеченным, или же что он сохранялся в каком-то совсем забытом сборнике или неразобранном архиве; но при немногочисленности еврейской литературы, глубоком уважении к богодухновенным писаниям и особенной ревности к собиранию их во времена Ездры и Неемии¹⁷⁴⁰, к которым относят составление канона, очевидно, что все это решительно не может быть допущено. Тем невероятнее предполагать забвение или утрату, если бы псалом действительно был произведением Давида: глубокое уважение, каким во все времена пользовались в иудейской церкви псалмы этого сладкого певца Израилева, и почти непрерывное употребление их при общественном богослужении, предполагающее с одной стороны хранение их в хоре певцов, с другой – большую или меньшую известность в народе, решительно устраняют всякую мысль о возможности продолжительного их забвения или утраты, тем более, что рассматриваемая нами песнь своим содержанием прямо указывает на принадлежность ее Давиду и тем самым естественно должна была возбуждать к себе особенное внимание. По всему этому надобно признать, что он произошел позднее заключения ветхозаветного канона. Но так как мы находим его в переводе 70-ти и при том под именем псалма Давидова, и, судя по строю речи, есть основание думать, что он представляет собою не оригинальный текст, а перевод с еврейского¹⁷⁴¹; то надобно полагать, что он написан был на еврейском языке еще довольно задолго до составления греческого перевода Псалтири, так что к его времени, на основании своего содержания, пользовался уже в народе известностью, как один из псалмов Давидовых, – что, конечно, и послужило побуждением перевести его на греческий язык и присоединить к канонической Псалтири. В одной рукописной славянской Псалтири 16 века псалом этот поставляется не в конце Псалтири, как обыкновенно помещается, а в начале ее и называется «предисловием Давида пророка на Псалтирь»¹⁷⁴². Сообщенные им исторические сведения о Давиде, о первом проявлении в нем дара псалмопевца и о божественном избрании его, засвидетельствованном пред народом чудесною победою его над Голиафом, а также и о происхождении имени Псалтири, – действительно все как нельзя более идут для предисловия к псалмам Давида и целой Псалтири, издавна уже известной под его именем, и, как по предмету содержания, так и по форме изложения от лица писателя о самом себе, совершенно напоминает собою те исторические предисловия, которыми начинается большая часть книг пророческих¹⁷⁴³. Поэтому можно догадываться, что рассматриваемый нами псалом составлен был кем-либо из благочестивых левитских певцов или других благочестивых мужей, может быть, вскоре после заключения собрания псалмов, с тою именно целью, чтобы, в соответствие книгам пророков; восполнить его недостающими в нем предварительными сведениями о лице пророка Давида, под именем которого известно было собрание.

***

Мы указали и рассмотрели по возможности те основания, на которых обыкновенно заключать, и на которых с наибольшею вероятностью можно заключать о писателях и времени написания отдельных песней Псалтири, и в конце концов должны были прийти к тем же выводам, которые предварительно изложили в общем историческом очерке ветхозаветного псалмопения. Сущность их в том, что история происхождения Книги Псалмов проходит чрез всю историю образования ветхозаветного канона и обыкновенно идет рука об руку с развитием пророчества, так что ни в начале, ни в конце своем не выступает из его пределов, или точнее сказать, – и в начале, и в своем заключении совершенно совпадает с его пределами. Первая и древнейшая из песней Псалтири есть песнь первого великого пророка и писателя древнейших книг Свящ. Писания – Моисея; наибольшая часть псалмов (88 Псс.) относится ко времени венценосного пророка Давида, получившего развитие своего дара псалмопения под руководством пророка Самуила, с которого собственно и начинается период непрерывного пророческого служения в церкви ветхозаветной¹⁷⁴⁴; равным образом из остальных песней большая часть падают на особенно выдающиеся эпохи усиленного развития пророческого дара, на времена Иосафата, Езекии, Иосии, наступления плена и возвращения из оного, и служат отголосками возвещавшихся чрез пророков откровений божественных; самые поздние песни не восходят далее времени служения последних пророков: Аггея, Захарии и Малахии, совпадая таким образом с происхождением последних книг ветхозаветного канона. К более позднему времени относится только один прибавочный псалом 151-й, происшедший в промежуток времени между заключением канона и составлением греческого перевода Псалтири; но этот псалом по самому его надписанию не входит в число принятых в канон 150 псалмов, составляющих Псалтирь, и следовательно ни мало не нарушает общего заключения о ее происхождении. Но из всего состава собственно Псалтири, из числа 150 псалмов, мы не нашли ни одного, который бы с достаточною вероятностью можно было отнести ко времени Маккавеев, или другому какому-либо пункту времени после прекращения в иудейской церкви пророческого служения, и таким образом должны признать совершенную несостоятельность очень распространенной между новейшими учеными толкователями псалмов гипотезы о существовании в Псалтири песней из Маккавейского и вообще после-пророческого периода иудейской истории. Но выводы наши относительно Маккавейской гипотезы и времени происхождения позднейших псалмов могут получить полную свою твердость только лишь после рассмотрения и решения вопроса о времени окончательного собрания отдельных разновременных песней в одну известную нам Книгу Псалмов, происхождение которой из отдельных псалмов и составить предмет дальнейшего нашего исследования.

Известное у нас под именем Псалтири собрание псалмов в полном своем составе, конечно, могло произойти не ранее, как только после происхождения позднейших его песней, и следовательно никак не ранее восстановления стен Иерусалима после плена Вавилонского (445 г. до Р. Хр.), к торжеству освящения которых мы отнесли позднейшие, заключительные песни Псалтири. Но в этом случае, если мы и допустим, что полное собрание псалмов совершенно было непосредственно вслед за происхождением названных последних песней, то и тогда оно от происхождения главнейшей составной части своей, псалмов Давидова времени (1060–1020 до Р. Хр.¹⁷⁴⁵), будет отделяться громадным, шестивековым промежутком времени. Уже это одно достаточно показывает, что настоящее собрание псалмов, какое представляется в Псалтири, не есть собрание первоначальное, непосредственно принадлежащее одному или нескольким лицам одного времени, а представляет лишь последнюю дополненную редакцию нескольких предшествующих собраний, относящихся к различным эпохам истории псалмопения: так как, принимая во внимание всегдашнее высокое уважение Евреев к своим священным песням¹⁷⁴⁶ и особенно непрерывное со времени Давида богослужебное употребление¹⁷⁴⁷, решительно нельзя представить, чтобы такого рода песни оставлены были в течении столетий обращаться в народе в виде отдельных листков до времени предпринятого наконец общего собрания их в составе известной нам Псалтири, или книги хвалебных песней Израилевых. Правда, ветхозаветные писатели, не смотря на неоднократные их замечания о важности и богослужебном употреблении псалмов Давида и других священных писателей, ни разу не упоминают о существовании каких-либо собраний таких песней. Самое первое и, можно, сказать, единственное прямое свидетельство о собрании псалмов во 2 кн. Маккавеев (2:13) относит его лишь ко времени Неемии, к которому мы отнесли происхождение позднейших заключительных псалмов Псалтири, т.е. именно, как мы заметили, не ранее, как спустя около шести столетий после происхождения псалмов Давидова времени, занимающих почти две трети всего собрания псалмов. – Подобная небрежность не допускалась у Евреев даже в отношении к хранению памятников и не священной, а обыкновенной мирской письменности. Нам известно, что у них с ранних пор уже существовали сборники национальных песней, которые от времени до времени были пополняемы вновь составлявшимися песнями. Так уже у Моисея упоминается сборник песней под именем «книги браней Господних»¹⁷⁴⁸, содержащей в себе, как можно судить по приводимым из него отрывкам, песни в прославлении побед еврейского народа и других радостных событий во время его странствования по пустыне; а во времена Иисуса Навина существовал и другой подобный сборник под именем «книги праведного»¹⁷⁴⁹, в состав которой, по свидетельству 2Цар.1:17–18 и дал., внесена была и песнь Давида на смерть Саула и Ионафана. Точно так же в последующие времена известен был еще особенный сборник так называемых «плачевных песней», в который между прочим вписаны были надгробная песнь Иеремии пророка и такого же рода песни других певцов и певиц на смерть царя Иосии¹⁷⁵⁰. В виду такой заботливости Евреев о собрании своих песней мирского содержания и характера, имевших лишь значение литературно-исторических памятников, нельзя, конечно, допустить, чтобы они до времени Неемии не позаботились о собрании священных своих песней, к тщательному хранению которых, кроме литературно-исторического значения, обязывало их и уважение к богопросвещенным писателям священных песней, и их богослужебное употребление.

Рассмотрение состава Псалтири также требует признать, что прежде этого полного собрания псалмов существовало уже несколько меньших собраний, которые и послужили для его составления. Не трудно заметить, что расположение псалмов Псалтири следует вообще, хотя не в строгом смысле, порядку времени, подчиняясь в то же время порядку однородности предметов. В начале Псалтири помещаются псалмы древнейшие, за которыми в большей или меньшей, хотя в не строгой постепенности, следуют позднейшие, при чем как те, так и другие располагаются группами, большею частью по принадлежности их одним и тем же писателям. В виду такого основного закона расположения псалмов, если бы собрание их всецело принадлежало одному лицу, казалось бы, следовало ожидать, что псалмы каждого из называемых в нем писателей будут сопоставлены все вместе, представляя собою целые, нераздельные группы, и никак не должны дробиться на несколько мелких групп, разделяемых одна от другой группами других писателей, иначе говоря, – нужно было ожидать, что псалмы Давида все будут собраны в одну большую группу, за которою будут следовать точно также целыми группами псалмы, надписывающиеся именами певцов Давидовых и других неизвестных писателей. Между тем в составе нашей Псалтири мы не видим, чтобы все псалмы каждого из называемых в ней писателей стояли вместе целыми, нераздельными группами, а напротив они являются нам в виде нескольких рассеченных по собранию групп, отделяющихся одна от другой группами псалмов других писателей. Так псалмы Давидовы, вместо того, чтобы стоять одною целою группою, представляют нам пять, очень неравномерных между собою, рассеянных по всему собранию групп (1–40, 50–64, 67–70, 107–109, 137–144), отделяющихся одна от другой большими или меньшими группами псалмов других писателей и другого времени происхождения. Точно также и псалмы сынов Кореевых расположены не одною, а двумя группами (41–48 и 83–88, за исключ. 85 Давидова Пс.), между которыми помещаются две довольно большие группы псалмов Давидовых (50–70) и Асафовых (72–82). Такая дробность и разрозненность групп псалмов одних и тех же писателей, при очевидном стремлении к сопоставлению их между собою, не может быть объяснена из того, что собиратель не строго следует принятому им основному началу расположения псалмов по времени и принадлежности одним и тем же писателям: потому что, если при этом и замечается по местам преимущественное сопоставление псалмов по близкому сродству предметов содержания, – как, может быть, поставлен Асафов 49 псалом между Кореевым 48 и Давидовым 50 и Давидов 85 между Кореевыми, или как сопоставляются Давидовы Псс с позднейшими в группе псалмов 100–106¹⁷⁵¹, – или по однородности литургического их употребления, – как сопоставляются древнейшие и позднейшие псалмы между песнями восхождения, Псс. 119–133¹⁷⁵²; то подобные отступления от основного порядка расположения псалмов слишком незначительны и почти незаметны в целом составе Псалтири, и, во всяком случае, никак не требуют замечаемого в нем нарушения целости групп псалмов одних и тех же писателей. По наблюдениям новейших ученых, совместно с указанным нами основным началом расположения псалмов в Псалтири по порядку времени и по принадлежности одним и тем же писателям, замечается еще другой порядок расположения по употреблению в псалмах имен Божиих Иегова (חוָֹחיְ в слав. Господь) и Елогим (םיתִלֹאֱ в слав Бог), по которому в начале (Псс. 1–41 по евр.) и в конце Псалтири (Пс. 85 по евр. – 150) помещаются псалмы, в которых исключительно или по преимуществу употребляется имя Иегова, или псалмы Иеговические, а средину Псалтири (Псс. 42–84 по евр.) занимают псалмы с преимущественным употреблением имени Елогим, а также Елъ (לאֵ), Адонай (ינָֹדאַ) и сложных имен Божиих תוֹאבָצְ םיהִלֹאֱ Господь сил, в слав. Господь Саваоф, הוָֹהיְ תוֹאבָצְ םיחִלֹאֱ Господь Бог сил, в слав. Саваоф), или псалмы елогимические¹⁷⁵³. Но этот порядок расположения псалмов, как частнейшее применение одного общего в расположении псалмов начала однородности, вполне и совершенно удобно мог бы быть соблюден при самой строгой группировке псалмов по их писателям¹⁷⁵⁴, а потому ни мало не может служить к оправданию замечаемой в Псалтири разрозненности групп псалмов одних и тех же писателей, тем более, что такая разрозненность замечается и между псалмами одного и того же Елогимического (как Давидовыми Псс. 50–64 и 67–70 и Кореевыми 41–48 и 83) и Иеговического отдела (как разрознены Давидовы Псс. 107–109 и 137–144), которые уже в силу этой последней однородности должны бы, казалось, стоять целыми отдельными группами. Вообще, ни в содержании или в других каких-либо свойствах псалмов, ни в особенностях расположения их, нельзя указать оснований, которые бы объясняли происхождение указанной разрозненности псалмов. Единственное, чем можно объяснить такое явление, это предположение, что в основе настоящего полного собрания псалмов лежит несколько прежде него существовавших меньших собраний¹⁷⁵⁵. Конечно, при этом нужно допустить что составителем Псалтири, при пользовании им существовавшими уже сборниками псалмов, удержан был существенный состав этих последних; но подобное отношение к памятникам древности у священных писателей не представляет ничего невероятного. Ветхозаветные священные писатели, при пользовании древнейшими источниками, обыкновенно старались как можно ближе держаться подлинника, и заимствуемые ими сведения большею частью передавали со всеми теми подробностями и в том порядке, как находили их в первоначальных записях. Такого рода отношением к древнейшим памятникам и объясняются отчасти встречающиеся в свящ. исторических книгах по местам отступления от последовательного порядка и повторения, только с большею или меньшею полнотой, одни и тех же сведений, – каковы напр. неоднократные повторения одних и тех же родословных таблиц¹⁷⁵⁶ и списков лиц, служивших при Давиде¹⁷⁵⁷, также как некоторые, неуместные во времена позднейшего писателя замечания, в роде встречающегося во 2Пар.5:19 замечания, что носила (шесты) ковчега завета и после поставления его во храме Соломоновом оставались в кольцах его «до сего дня», хотя известно, что 2 кн. Пар. написана была уже тогда, когда ковчег завета вовсе не существовал¹⁷⁵⁸. Потому же самому совершенно естественно допустить, что и позднейший собиратель псалмов и составитель нашей Псалтири, пользуясь древнейшими собраниями псалмов, если в расположении их вообще и старался следовать известному определенному порядку хронологической последовательности и сродства псалмов между собою, то тем не менее не решился сделать в составе этих собраний каких-либо существенных изменений и соединял их между собою в один целый сборник большею частью только внешним образом; а естественным следствием такого рода пользования древнейшими собраниями Псалтири и должна была произойти та разрозненность групп псалмов одних и тех же писателей, какая замечается в Псалтири.

Существование нескольких меньших собраний псалмов, прежде составления одного полного сборника, подтверждается наконец свидетельством сохранившегося после 71-го псалма (евр. 72) замечания древнего собирателя псалмов: «кончились молитвы Давида сына Иессеева» (ст. 20). Мы не можем сказать, кому или какому времени принадлежит такое замечание, но, во всяком случае, оно ясно показывает, что те части Псалтири, к которым оно имеет прямое отношение, принадлежат иному составителю, а не тому, которым собраны последние части Псалтири, или которому принадлежит составление целого собрания. По прямому, буквальному смыслу этого замечания следует заключить, что псалмом 71-м заканчивалось собрание псалмов по преимуществу Давида, и в то время, когда произошло такое замечание, в собрании псалмов после 71-го не было более псалмов Давидовых. Тому ли или другому собирателю принадлежит собрание следующей непосредственно за приведенным замечанием части Псалтири¹⁷⁵⁹, и ему ли или же кому другому принадлежит составление самого замечания; во всяком случае то обстоятельство, что в этой части помещаются целыми непрерывными группами только псалмы Асафовы и сынов Кореевых и, за исключением одного только 85-го Пс., который можно считать вставкой, сделанною при позднейшей редакции Псалтири, вовсе нет псалмов Давидовых, дает основание заключать, что составитель этого собрания понимал означенное замечание в прямом буквальном смысле, как указание конца собрания псалмов Давидовых. Между тем в дальнейших частях Псалтири мы опять встречаем 17-ть псалмов с надписанием Давиду, из которых притом большая часть (11 псалмов) расположены группами¹⁷⁶⁰, так что не могут считаться позднейшими вставками. Такое очевидное противоречие состава последних частей Псалтири с вышеприведенным замечанием об окончании псалмов Давида естественно никак не позволяет думать, чтобы и первые части Псалтири, до 71 и 88 псалмов, и последние, от 89 до 150, собраны и приведены были в настоящий состав одним и тем же лицом: потому что, какой бы ни был этот собиратель, во всяком случае решительно нельзя представить, чтобы он стал продолжать собирание псалмов Давидовых, когда за несколько псалмов пред тем заметил, что окончились псалмы Давида, или чтобы позволил себе сделать такое замечание, когда имел в виду в том же самом сборнике представить и представил еще довольно значительную коллекцию псалмов Давидовых. Конечно, противоречие между составом последних частей Псалтири и замечанием об окончании псалмов Давидовых после 71 псалма не устраняется совершенно и в том случае, когда мы признаем, что эти части собраны и присоединены были к древнейшему собранию другим позднейшим собирателем. Если при этом нельзя сказать, что собиратель впал в противоречие с самим собою, то с другой стороны нельзя не упрекнуть его за то, что он не исключил из принятого им в состав Псалтири древнего собрания псалмов такого замечания, которое стоит в противоречии с дальнейшими частями составленного им полного сборника. Но допущение подобного противоречия со стороны Псалтири вполне объясняется вышеуказанным нами обычаем древних священных писателей приводить заимствуемые ими из древнейших писаний места с буквальною точностью, со всеми их подробностями, хотя бы некоторые из таких подробностей, в роде приведенного выше из кн. Паралипоменон замечания о носилках ковчега завета, вовсе не сообразовалось с временем этих писателей. Некоторые из новейших ученых¹⁷⁶¹, во избежание представляющейся несообразности рассматриваемого нами замечания об окончании псалмов Давида с составом последних частей Псалтири, придумывают такого рода объяснение, что будто бы оно, не исключая возможности существования и после него псалмов Давида, имеет своим назначением только отделять обширнейший цикл поставленных в связи между собою и не смешанных с другими псалмов этого псалмопевца от области прочих его песней, рассеянных между псалмами других писателей. Но такого рода объяснение, кроме своей натянутости, представляет очевидную несообразность с составом следующей непосредственно за объясняемым замечанием части Псалтири (72–88), которая, как мы заметили, отсутствием в ней псалмов Давида говорит именно за признание действительного окончания с предшествующей частью псалмов по преимуществу этого писателя. Но, что всего важнее, при подобном объяснении замечание: «кончились молитвы Давида"… решительно теряет всякий смысл и является какою-то бесцельною, совершенно излишнею прибавкой. Напрасно стараются подтвердить это объяснение аналогией объясняемой заметки собиратели псалмов с подобным же замечанием книги Иова: «кончились слова Иова» (31, 40), после которого Иов однако же еще два раза является говорящим¹⁷⁶². Если сравнить эти последние слова Иова с предшествующими его речами, после которых поставлено означенное замечание, то ясно становится, что замечание это не просто лишь служит к отделению главнейшей массы речей Иова от последующих кратких его ответов, а действительно в прямом и собственном смысле слова означает конец защитительных речей Иова; так как в последующих кратких ответах этого праведника на речь Иеговы слышится лишь выражение глубочайшего смирения пред Промыслом и решительный отказ говорить что-либо пред Ним в свою защиту. Между тем в Псалтири, как предшествующие рассматриваемому замечанию, так и последующие за ним псалмы Давидовы в своем содержании и характере не представляют такого различия, по которому бы следовало или можно было отделить их одни от других подобного же рода формулой: окончились… Нет основания к такому разделению и в расположении псалмов той и другой части Псалтири: потому что и в этом отношении между теми и другими нет существенного различия; так как и первые не чужды смешения с псалмами других писателей¹⁷⁶³, и последние, при всей своей разбросанности между другими псалмами, все же большею частью стоят заметно отделяющимися от них группами¹⁷⁶⁴. Притом же, если бы составителю Псалтири хотелось отделить группу несмешанных с другими псалмов Давида, то такое разделение, конечно, следовало бы обозначить после псалма 40-го, которым действительно заканчивается собрание исключительно псалмов Давидовых. Но чтобы разделять между собою, как нечто особенное, такие части Псалтири, которые различаются между собою единственно только количественным содержанием псалмов Давидовых, решительно нет никакого разумного основания. Генгстенберг, которому между прочим принадлежит разбираемое объяснение, старается напротив доказать неосновательность и неуместность замечания об окончании псалмов Давида при действительном их окончании, так как, по его мнению, «совершенно излишне обозначать конец особенною заключительною формулой, когда он и без всякого обозначения дает знать о себе». Но если подобное обозначение конца какого-либо писания и может представляться излишним, тем не менее оно с древнейших и до последних времен было в обычае у очень многих писателей, а также употребляется и в ветхозаветных писаниях, как в кн. пророка Иеремии (51, 64) и отчасти в вышеприведенном месте кн. Иова (31, 40). Поэтому, при кажущемся своем излишестве, оно все-таки никак не может считаться невозможным и невероятным и со стороны древних собирателей псалмов; тогда как напротив решительно уже невероятно, чтобы какой-либо собиратель псалмов или другой какой писатель стал обозначать особенною формулою: «конец псалмам Давида», там, где на самом деле нет никакого конца и не представляется никаких оснований для подобного обозначения. Таким образом, не смотря на усилия некоторых из новейших ученых объяснить сохранившееся в Псалтири после 71 псалма замечание: «окончились молитвы Давида сына Иессеева», в не собственном значении разделительной формулы, – наибольшая вероятность, согласно с мнением большинства толкователей, остается на стороне понимания его в прямом, буквальном смысле и побуждает признать, что прежде нашей Псалтири существовали меньшие собрания псалмов, из которых в одном после псалма 71 действительно не было более псалмов Давидовых.

Но не сомневаясь, что прежде составления Псалтири существовало несколько меньших собраний псалмов, мы не можем с определенностью решить, каковы были и в какое время или какими лицами составлялись такие собрания. Не мало различными учеными сделано было попыток в настоящем расположении псалмов отыскать возможно полное разрешение этих вопросов; но сделанные ими в этом отношении открытия не восходят дальше более или менее остроумных догадок, которые тем меньше имеют вероятности, чем больше, по-видимому, отличаются определенностью¹⁷⁶⁵. Группообразное расположение псалмов по принадлежности одним и тем же писателям или одному времени и т.п., как остаток древнейших собраний псалмов, действительно представляет нам некоторые данные к решению этих вопросов. Но только далеко не точные, не решительные. Различая группы в каком-либо отношении сродных между собою псалмов, мы не имеем при этом твердых оснований к определению границ, где оканчивается одно и откуда следует считать другое собрание: так как одинаково возможно допустить, что псалмы Давидовы (1–40) и Кореевы того же времени (в группе Псс. 41–49) или Асафовы (72–82) и Кореевы (83–88) принадлежали к одному собранию псалмов, или же признать, что каждая из групп этих псалмов составляет отдельное собрание. Нельзя даже с решительностью определить, где следует полагать конец и того собрания, в котором мы читаем известную заключительную формулу: «окончились псалмы Давида"…; так как формула эта, свидетельствуя о различии того собрания, к которому принадлежит заключаемая ею группа псалмов Давида, от собраний, в которых мы опять встречаем псалмы того же писателя, не может в то же время считаться несомненно точным указателем границы между двумя различными собраниями, потому что, будучи весьма уместна в заключении отдельного собрания псалмов Давидовых, она не менее могла бы быть уместна и в том случае, если бы следующие за нею псалмы Асафовы и других певцов принадлежали к одному собранию с предшествующей ей группою псалмов Давидовых. Но с другой сторона, если бы и возможно было в настоящем собрании псалмов провести точные границы между заключающимися в нем древнейшими собраниями, то и тогда мы не могли бы более или менее решительно указать приблизительное время происхождения каждого из таких собраний. В составе некоторых групп псалмов, – как напр. Кореевых и Асафовых, между древнейшими псалмами Давидовыми мы видим не мало также псалмов позднейшего происхождения, которые притом располагаются не в хронологическом порядке, но, как нужно полагать. По ближайшему сродству их между собою в мыслях и в образе выражения¹⁷⁶⁶. Очевидно, что составление этих и подобных им групп псалмов в настоящем их виде мы не можем приписать никакому определенному времени, а должны предположить, что они составились или уже после происхождения позднейших из входящих в них псалмов, или же образование их совершалось постепенно, по мере происхождения составляющих их псалмов, которые таким образом мало по малу вносились в состав древнейшего сборника. Наконец, если справедливо, что составителем Псалтири удержан был отчасти существенный состав дошедших до него древнейших собраний псалмов, то с другой стороны, составляя из отдельных разновременных собраний одно целое, расположенное по известному определенному плану, он естественно не мог не допустить в составе их некоторых изменений и дополнений, которых однако мы не в состоянии указать в настоящее время, и потому легко можем относить к первоначальному или древнейшему составу собраний псалмов то, что сделано лишь при последней редакции Псалтири. По всему этому мы находим решительно невозможным дать сколько-нибудь точное решение вопроса о древнейших собраниях псалмов и постепенном образовании Псалтири до происхождения ее в настоящем ее составе и должны ограничиться лишь несколькими общими вероятными предположениями. Так, принимая во внимание, что наибольшая часть песней Псалтири имела прямым своим назначением богослужебное употребление и очень многие из них прямо надписываются: «начальнику хора» т.е. для исполнения, или имеют другие надписания, свидетельствующие о древнем богослужебном их употреблении, – надобно предположить, что древнейшие собрания псалмов получили свое образование с богослужебною целью в хорах левитских певцов, и в первый раз, без сомнения, при Давиде, вскоре после введения псалмопения в богослужебное употребление; а так как самыми первыми богослужебными песнями были псалмы Давида, то конечно, и самыми первыми сборниками псалмов должно признать сборники псалмов Давидовых. Так это мы видим отчасти и в составе нашей Псалтири. Впрочем, если в составе нашей Псалтири некоторые из псалмов Давидовых занимают место в конце ее, на ряду с песнями позднейшего происхождения, то такое положение их в Псалтири нельзя считать признаком очень позднего их собрания. Высокое уважение к Давиду и всему, что носило имя Давида, не позволяет допустить, чтобы при внесении его песней в собрания между ними делался выбор по личному вкусу собирателя и, чтобы одни из псалмов вносились в собрания, другие же до позднейших времен оставались не внесенными. Напротив скорее должно предположить, что песни Давида, какие мы имеем в Псалтири, все были внесены в те или другие сборники еще при жизни самого псалмопевца, вскоре после того, как они были переданы им для употребления при богослужении. Но эти первоначальные собрания, без сомнения, очень мало имели общего с теми группами Давидовых псалмов, какие представляются в настоящей Псалтири. Составляемые в левитских хорах певцов с целью богослужебного употребления они, конечно, заключали в себе те песни, какие поручались этим хорам для исполнения и богослужебного употребления. Но нам известно, что во времена Давида, и даже некоторое время после него, хоря левитских певцов различались по месту своего служения, – одни при новой Сионской скинии в Иерусалиме^1767, другие – при древней Моисеевой в Гаваоне (ст. 39 и 41), и если во дни великих праздников обыкновенно сходились все вместе и сливались в один общий голос к восхвалению и славословию Господа¹⁷⁶⁸; то в прочее время не всегда получали одни и те же песни для исполнения, но одни из песней назначались напр. для хора Идифунова¹⁷⁶⁹, а исполнение других поручалось Асафу¹⁷⁷⁰ или другим певцам. Поэтому надобно предположить, что одновременно в различных хорах певцов существовало несколько собраний псалмов Давида, содержавших частью некоторые особенные песни, назначенные для исполнения в том хоре, которому принадлежало собрание. Само собою понятно, что такие первоначальные собрания псалмов, как заключавшие в себе много одних и тех же песней, должны были значительно изменить свой вид при внесении их в состав одного общего собрания Псалмов или Псалтири. Вероятнее впрочем, думать, что они не прямо и не непосредственно послужили к составлению Псалтири; но что из них с течением времени составлены были более или менее обширные общие собрания псалмов Давида, которые собственно и легли в основу нашей Псалтири, и остатки которых мы видим в настоящих группах псалмов Давида. Подобно песням Давида, в каждом хоре певцов в тоже время собираемы были в отдельные сборники и песни других богопросвещенных мужей, какие поручаемы были тому или другому хору для исполнения¹⁷⁷¹, особенно же песни богопросвещенных певцов и начальников того самого хора, в котором составлялись собрания. И эти богослужебные собрания песней, пополняясь с течением времени новыми песнями, составлявшимися, или же употреблявшимися в известном хоре, с течением времени присоединяемы были к сборникам песней Давидовых и составили известные под общим именем песней Асафа, или сынов Кореевых группы псалмов, какие мы находим в составе Псалтири. Между тем различные исторические обстоятельства, располагая богодухновенных мужей к составлению новых песней, в тоже время возбуждали иногда особенное внимание к некоторым из песней древнейшего происхождения, которые по содержанию своему в каком-либо отношении соответствовали потребностям времени, и тем вызывали усиленное употребление их при тогдашнем богослужении. Естественным следствием этого, конечно, должно было произойти что эти песни, в свое время уже вошедшие в состав первоначальных богослужебных или последующих более общих сборников, опять были приняты в состав новых богослужебных собраний псалмов и уже в сопоставлении с этими позднейшими псалмами вошли в состав последнего общего собрания псалмов. Так, без сомнения, следует объяснять положение некоторых Давидовых и Соломоновых псалмов между песнями степеней, большинство которых после-пленного происхождения¹⁷⁷²; так с вероятностью объясняется и положение целых групп Давидовых псалмов (100–109; 137–144) к концу Псалтири на ряду с псалмами позднейшего происхождения. Таким образом, допустив, что древнейшие собрания псалмов вызваны были практическим назначением этих последних для богослужебного употребления, мы можем с вероятностью предположить, что древнейшими их собирателями были певцы-левиты, или, общее говоря, левитские хоры певцов, которым те или другие песни поручались для исполнения. А так как большая часть песней составлялись прямо для богослужебного употребления, по поводу тех или других исторических обстоятельств¹⁷⁷³, и вообще введение псалмов в богослужебное употребление следовало вскоре за их составлением; то отсюда надобно заключить, что и время происхождения древнейших собраний псалмов вообще близко совпадает, или по крайней мере следует вскоре за временем их происхождения, и следовательно таким временем прежде всего нужно считать время Давида, после введения им пения псалмов в богослужение, и время преемника Давидова Соломона, когда еще оставались в живых известные певцы Давидовы, а затем известные эпохи пробуждения священного псалмопения в царствование благочестивых царей иудейских Иосафата, Езекии и Иосии, а также время пред наступлением, во время и после плена Вавилонского. Без сомнения, к тем же временам следует отнести и соединение этих первоначальных собраний псалмов в более или менее общие, систематические сборники, остатки которых мы находим в составе нашей Псалтири; так как эти времена по преимуществу отличались религиозным возбуждением и соединенным с тем усиленным богослужебным употреблением и древних и новых священных песней¹⁷⁷⁴ и кроме того эти времена в истории священной письменности особенно известны своею ревностью, как в составлении новых писаний, так и в собрании древних памятников священной письменности¹⁷⁷⁵.

Но для цели нашего исследования не столько важно определение способа и времени происхождения древнейших собраний псалмов, сколько решение вопроса о том, кому или какому времени принадлежит последнее собрание псалмов и составление известной нам Псалтири. Древнее церковное предание, сохранившееся в писаниях Оригена¹⁷⁷⁶, бл. Иеронима¹⁷⁷⁷, бл. Феодорита¹⁷⁷⁸, в Синопсисе, приписываемом св. Афанасию¹⁷⁷⁹ и всегда признававшееся нашею Церковью¹⁷⁸⁰, обыкновенно приписывает последнее собрание псалмов в одну книгу известному после возвращения из плена Вавилонского, ученому, богодухновенному священнику Ездре, под именем которого известна нам одна из книг Свящ. Писания, излагающая историю восстановления храма Иерусалимского и вообще церковного и гражданского порядка в иудейском народе после возвращения из плена. Предание это находит себе подтверждение в другом еще более древнем и еще более распространенном и в Иудейской и в Христианской Церкви предании, что весь вообще ветхозаветный канон получил окончательное свое образование в царствование Персидского царя Артиксеркса¹⁷⁸¹, и именно составлен был Ездрой, при содействии Неемии и живших в те времена пророков¹⁷⁸². Но оно имеет и ближайшее подтверждение себе в составе самой Псалтири и свидетельствах ветхозаветных книг Св. Писания. Книги Псалмов, несмотря на свое образование из нескольких древнейших разновременных собраний псалмов, следы которых мы замечаем в ее составе, носит на себе печать одного упорядочивающего духа, представляя собою единичное, более или менее стройное целое. В составе ее ясно различаются следующие пять книг или частей: Пс.1–40, 41–71, 72–88, 89–105 и 106–150, из которых первые четыре заключаются очень сходными между собою славословиями, оканчивающимися в трех книгах словами: «аминь и аминь» (слав. буди, буди см. Пс.105:48); в последней же место такого заключительного славословия, конечно, занимает псалом 150, как полнозвучный финал целого собрания. Нет нужды доказывать, что указанное разделение Псалтири произошло не случайно, вследствие соединения в один сборник пяти разновременных собраний псалмов, или что оно есть только кажущееся, потому что встретились псалмы, оканчивающие упомянутыми славословиями¹⁷⁸³: но близкое буквальное сходство заключительных славословий, отличающихся притом характером благословений из времени второго храма¹⁷⁸⁴, ясно показывает, что они были делом не разновременных писателей или собирателей псалмов, а какого-либо одного после-пленного собирателя, и этот позднейший собиратель, при составлении такого рода славословий, конечно, не просто только руководился желанием обозначить границы имевшихся у него под руками древнейших сборников псалмов; так как в этом случае, он не преминул бы отделить подобными же славословиями от предшествующих и последующих псалмов и так называемые песни степеней¹⁷⁸⁵, которые, без всякого сомнения, составляли отдельное богослужебное собрание псалмов, – а также и группу псалмов певцов Давидовых, Пс.41–49, от последующих псалмов самого Давида, которую, казалось бы, естественнее было считать продолжением первого, нежели началом второго собрания псалмов, с тем чтобы второе собрание опять начать псалмами главного виновника псалмопения, за которым следовали и которому подражали прочие псалмопевцы Израилевы¹⁷⁸⁶. И самое число частей Псалтири, – пять, – соответствующее числу частей Закона Моисеева, устраняет мысль о случайном происхождении разделения ее, тем более, что четвертая из составных ее частей или книг¹⁷⁸⁷ начинается скорбною песнью ветхозаветного Законодателя о кратковременности жизни человеческой¹⁷⁸⁸, представляли таким образом соответствие четвертой кн. Закона, – Чисел, повествующей о сорокалетнем странствии Евреев в пустыне, в продолжении которого по суду Божию должен был вымереть весь непокорный род еврейский, вышедший из Египта, а начало пятой книги¹⁷⁸⁹ обличением неверности и неблагодарности Евреев Богу-благодетелю много напоминает собою пятую книгу Моисееву, – второзаконие, существенное содержание которой также составляют увещательно-обличительные речи Законодателя¹⁷⁹⁰. По всему этому надобно заключить, что пятичастное деление Псалтири, как догадывались и некоторые из древнейших иудейских и христианских учителей, с намерением сделано было последним собирателем псалмов, в соответствие пятичастному делению Моисеева Закона, вероятно для того, чтобы чрез это выразить мысль, что Псалтирь есть как бы эхо Моисеева Закона, раздающееся из сердца Израиля, – что она есть Пятокнижие народа в отношении к Иегове, подобно как Закон есть Пятокнижие Иегова в отношении к народу¹⁷⁹¹. Но признавая, что пятичастное деление Псалтири принадлежит к окончательной ее редакции, мы должны вместе с тем признать, что редакция эта совершена уже была ко времени написания 1 книги Паралипоменон: так как писатель этой книги (16:8–36), приводя некоторые из употреблявшихся в его время богослужебных песней, вместе с последними стихами 105 псалма приводит и то заключительное славословие (ст. 36), которым в настоящем составе Псалтири оканчивается четвертая часть ее¹⁷⁹². Но выше мы уже имели случай заметить, что написание книг Паралипоменон обыкновенно относят ко времени Ездры и даже самого Ездру считают их писателем¹⁷⁹³. Поэтому надобно заключить, что настоящее пятичастное собрание псалмов, согласно с вышеприведенным церковным преданием о времени его происхождения, действительно не восходит дальше времени Ездры и, судя по своему соответствию пятичастному делению Закона Моисеева, кажется, что из числа упоминаемых в истории благочестивых мужей этого времени, всего лучше приличествует самом Ездре, как преимущественному ревнителю и богопросвещенному учителю Закона Моисеев¹⁷⁹⁴. Времени и лицу Ездры наиболее приличествуют и те заключительные славословия, которыми оканчиваются первые четыре части Псалтири: так как из свидетельств книги Неемии видно, что в то время было в обычае возглашать подобные славословия Господу¹⁷⁹⁵, и сам Ездра, приступая к изъяснению закона, обыкновенно «благословлял Господа, Бога великого», на что весь «народ отвечал: аминь, аминь»¹⁷⁹⁶, как это почти буквально слышится в заключительных славословиях, особенно в приводимом в книге Паралипоменон заключении четвертой книги Псалтири: «Благословен Господь, Бог Израилев, от века и до века! И да скажет весь народ: аминь! Аллилуиа» (105:48)! Правда, Свящ. Писание нигде не называет Ездру собирателем псалмов, как и вообще умалчивает о его трудах по составлению ветхозаветного канона; но в виду, того что древнее предание Иудейской и Христианской Церкви настойчиво приписывает ему заслугу окончательного собрания в один состав ветхозаветных Священных Писаний, и приведенных нами вероятных оснований достаточно, чтобы признавать именно Ездру составителем нашей Псалтири.

Впрочем, как вообще в составлении ветхозаветного канона вместе с Ездрой обыкновенно усвояют участие известному благочестивому сподвижнику его в устроении Иудейской Церкви – Неемии и пророкам того времени: так, без сомнения, нужно признать участие и содействие этих богопросвещенных мужей и в составлении Псалтири. Относительно участия Неемии мы имеем прямое свидетельство во 2 кн. Маккавейской^1797, где на основании записей и памятных книг Неемии говорится, что он, «составляя библиотеку собрал писания о царях», т.е. книги исторические, «и о пророках», – книги пророческие, «и писания Давида», т.е. псалмы, по имени основателя псалмопения и преимущественного их писателя обыкновенно вообще называвшиеся Давидовыми¹⁷⁹⁸. По буквальному смыслу этого свидетельства Неемия представляется даже как бы исключительным собирателем псалмов, как и вообще книг ветхозаветного священного канона: но это только по видимому. На самом деле этим ни мало не исключается в составлении ветхозаветного канона и в частности Псалтири деятельное участие Ездры, так же как на основании сохранившегося о том же самом предании в 3-й неканонической книге Ездры, где составление ветхозаветного канона приписывается одному Ездре¹⁷⁹⁹, нельзя исключать участия и содействия в том и Неемии. Вероятно, писатель 2 Маккавейской кн. в приведенном месте указывает на Неемию в качестве главного уполномоченного Персидским царем иудейского правителя¹⁸⁰⁰, почему все, совершившееся в его правление, естественно приписывается только ему, хотя бы в строгом смысле и было совершено не им непосредственно, а только с его ведома и при его участии. С другой стороны нужно принять во внимание и то еще, что деятельность Ездры и Неемии в восстановлении Иерусалима, при единстве цели и единодушном образе их действования, вообще представляет собою одно предельное целое, одинаково принадлежащее обоим деятелям, а потому позднейшие писатели, при рассмотрении частностей в их деятельности, и не считали нужным проводить различие между тем и другим, и имя одного могли употреблять вместо другого¹⁸⁰¹. Но если нужно более строгое разграничение между деятельностью Ездры и Неемии, то, на основании их же собственных писаний, мы должны признать, что церковная и книжная деятельность, куда по справедливости следует отнести и составление канона Свящ. Книг, принадлежит по преимуществу Ездре, хотя совершалась при деятельном участии и содействии Неемии¹⁸⁰²; между тем как последний был собственно восстановителем разрушенного Иерусалима и устроителем гражданского порядка, хотя также действовал при участии и содействии Ездры¹⁸⁰³. Поэтому, следуя точному смыслу свидетельств Писания о деятельности Ездры и Неемии, и в приведенном месте Мак. книги приписываемое Неемии собрание книг Св. Писания, и в частности составление Псалтири, мы должны относить преимущественно к Ездре, только признавая при этом, что он совершил это дело при участии и содействии Неемии, бывшего в то время, в качестве персидского наместника, гражданским правителем Иудеев. Вместе с этим мы должны признать, что в составлении свящ. канона и в частности Псалтири принимали участие и жившие тогда пророки. По свидетельству Иосифа Флавия, пересмотр и новая редакция книг Св. Писания, и тем более внесение в канон новых писаний обыкновенно совершаемы были у Иудеев священниками под руководством пророков; потому, как замечает он далее, писания, происшедшие после времени Артаксеркса, когда прекратилось преемство пророков, и не могли быть присоединены к числу писаний, признаваемых за божественные¹⁸⁰⁴. В виду такого обычая, кончено, необходимо признать, что и собрание свящ. песней Псалтири, особенно внесение в состав их новых, еще недавно написанных псалмов, не могло совершиться без руководительного участия пророков: так как ни Ездра, ни Неемия, хотя и признавали себя сведущими в Законе Божием и чувствовали над собою руку Иеговы¹⁸⁰⁵, но тем не менее никогда не усвояли себе призвания и авторитета пророческого и потому, естественно, не могли непосредственно принять на себя дело, издавна принадлежавшее пророкам и требовавшее авторитета пророческого¹⁸⁰⁶. Таковыми пророками, без сомнения, были три последние пророка: Аггей, Захария и Малахия¹⁸⁰⁷, из коих первые двое, начавши свое пророческое служение во время восстановления храма Иерусалимского еще в очень молодых летах, по всей вероятности еще оставались в живых и продолжали свое служение и в первые годы правления Ездры и Неемии¹⁸⁰⁸, а последний, судя по сходству изображаемого в его книге состояния народа с описанием его в последней главе книги Неемии¹⁸⁰⁹, надобно полагать, пророчествовал во время второго пребывания Неемии в Иерусалиме и был деятельным его сотрудником¹⁸¹⁰. В книгах Св. Писания ничего не говорится об участии этих пророков в составлении свящ канона, как не говорится и о трудах в этом деле Ездры и Неемии и вообще об окончательном образовании канона; но, по сохранившемуся у Иудеев преданию, они представляются в числе учрежденного Ездрой великого собора (הלָוֹדנְּהַ תסֶנֶכְּ), или синагоги¹⁸¹¹, которой, по другому талмудическому преданию, и усвояет составление канона¹⁸¹². Равным образом очень вероятно, что сделанное в переводе 70-ти надписание некоторых псалмов пятой части Псалтири именами пророков Аггея и Захарии между прочим также служит свидетельством об участии этих пророков в составлении Псалтири¹⁸¹³, особенно последней ее части, составлявшейся преимущественно из новых, недавно написанных псалмов, для внесения которых в число свящ. песней требовалась потому предварительная пророческая санкция.

Так как Книга Псалмов в настоящем своем составе, с пятичастным делением, существовала уже ко времени написания книг Паралипоменон, которое, по всем вероятным основаниям, не восходит далее времени Ездры и Неемии, то нет сомнения, что собрание псалмов, приписываемое в вышеприведенном месте Мак. книги Неемии и, как мы сказали, вероятно совершенное Ездрой при содействии Неемии и пророков того времени, было не иное, как та же пятичастная Псалтири, т.е. в том полном, законченном своем виде, в каком мы имеем ее в настоящее время. К такому заключению отчасти приводит нас и то, что Маккавейский писатель в перечислении писаний, собранных Неемией, или, по нашему объяснению, Ездрой и Неемией, называет нам те же самые части ветхозаветного канона: книги исторические, пророческие и псалмы, какие с древнейших времен различали и доселе различают в его составе¹⁸¹⁴, и таким образом дает предполагать, что в то время совершено было полное, законченное образование ветхозаветного священного канона, в котором следовательно и Псалтирь имела тот же вид, какой она имеет в нынешнем каноне. Но некоторое из новейших ученых¹⁸¹⁵, соглашаясь, что Книга Псалмов во времена Ездры, при бывшем тогда собрании псалмов, приведена была в настоящий законченный вид с пятичастным делением, тем не менее допускают возможность пополнения ее некоторыми новыми песнями и во времена последующие, хотя впрочем и высказывают при этом ограничение, что число таких песней не могло быть значительно, так как их приходилось вносить уже в правильно-расположенное и законченное собрание. Подтверждение такого предположения думают находить отчасти в том, что по иудейскому преданию¹⁸¹⁶, принимаемому и некоторыми из древних христианских писателей¹⁸¹⁷, окончательное заключение ветхозаветного канона, а след и Псалтири, принадлежит великой синагоге, о существовании которой прямые исторические свидетельства относятся лишь к Маккавейскому времени¹⁸¹⁸; но главным образом его хотят основать на свидетельстве 2 кн. Маккав., где, вслед за приведенным нами замечанием о собрании книг Свящ. Писания при Неемии, подобное же собрание Священных Книг приписывается и Иуде Маккавею: «подобным образом и Иуда (т.е. Маккавей), затерянное по случаю бывшей у нас войны все собрал, и теперь оно есть у нас»¹⁸¹⁹. Но относительно первого из оснований следует заметить, что иудейское предание о составлении ветхозаветного канона великою синагогою не только ни мало не противоречит вышеприведенному нами и наиболее распространенному иудейскому же и христианскому преданию, которое составителем канона почитает Ездру, а напротив того еще подтверждает его: так как по другому подобному же талмудическому преданию и самое учреждение великой синагоги приписывается Ездре и одновременно и вместе с Ездрой усвояется ей составление свящ. канона¹⁸²⁰. А это последнее предание, не смотря на высказываемые многими учеными сомнения в его достоверности¹⁸²¹, находит себе отчасти подтверждение в Свящ. Писании. Так в кн. Ездры и Неемии вместе с Ездрой, первым книжником¹⁸²², представляется уже целое общество священников и левитов, которые занимаются чтением и изъяснением закона¹⁸²³ и подобно ему называются книжниками¹⁸²⁴; а такое общество книжников, разделявших с Ездрой его труды по изъяснению закона Божия, без всякого сомнения, разделяло с ним и труды по составлению канона и, как служившее началом образовавшейся из него впоследствии великой синагоги, в позднейшем предании очень могло быть прямо названо великою синагогою. Что же касается свидетельства 2 книги Маккав., то оно, по точному буквальному смыслу приписывает Иуде Маккавею собрание не каких-либо новых, не бывших прежде в каноне Свящ. Писаний, но только затерянных или рассеявшихся (τά διαπεπτωκότα, по др. чт. διεσκορπισμένα) по случаю бывшей войны, следовательно тех писаний, которые уже были собраны при упомянутом пред тем собрании, приписываемом Неемии (ст. 13), но во время бывших войн и особенно гонений Антиоха Епифана, когда, по свидетельству Флавия, священные книги были изыскиваемы и сожигаемы гонителями¹⁸²⁵, очень естественно могли рассеяться и требовали потому возобновления собрания¹⁸²⁶. Таким образом предположение, что Иуда Маккавей, восстановляя древнейшее собрание священных книг, вместе с тем пополнил его внесением в состав его некоторых новых писаний, а также в частности пополнил и прежнее собрание псалмов некоторыми новыми, дотоле не бывшими в нем песнями, представляет очевидную натяжку, никак не вытекающую из прямого смысла приводимого в основание его исторического свидетельства. Что мы нисколько не преувеличиваем нашего вывода, это со всею очевидностью подтверждается из известного нам с древнейших времен состава ветхозаветного канона, и в частности Псалтири. Во времена Иуды Маккавея (167–161 г. до Р. Хр.) существовали уже некоторые благочестивые, назидательные писания, которыми желавший пополнить древнейшее, составленное во времена Ездры и Неемии собрание свящ. книг мог бы воспользоваться для внесения в состав ветхозаветного канона. Таковы были: книга Премудрости Иисуса сына Сирахова, написанная, без сомнения, в промежуток времени между 192–172 гг. до Р. Х¹⁸²⁷, и книга Премудрости Соломоновой, происшедшая никак уже не позже времени царствования в Египте Птоломея Фискона (145–117 г. до Р. Хр.)¹⁸²⁸, обе по высоте своего религиозного-нравственного учения и весьма близкому сходству с каноническими писаниями Соломона, – кн. Притчей и Екклезиаста, по видимому, вполне заслуживающие внесения в число писаний канонических¹⁸²⁹. Таковы же были вероятно уже существовавшие в то время и исторические книги Иудифи и Товита, которые, как кажется, во всех отношениях нисколько не ниже других исторических писаний, содержащихся в каноне. Таковы в частности из числа псалмопения были молитвенные, хвалебные и благодарственные песни Богу, содержащиеся в названных нами неканонических писаниях¹⁸³⁰, из коих некоторые, как молитвенное благословение первосвященника Симона в кн. Сираха 50:24–26 и хвалебно-благодарственная песнь Иудифи 16:1–17), вероятно, употреблялись и при общественном богослужении. Таковы же были и псалмы так называемой Псалтири Соломоновой, составленные вероятно во времена гонений Антиоха Епифана и, как по содержанию своему, так и по образу выражения, очень близкие к древним каноническим псалмам и писаниями пророческим¹⁸³¹. Между тем ни одно из исчисленных нами писаний, не смотря на их высокое достоинство и церковно-национальное значение для иудейского народа, никогда не находилось, как и доселе не находится, в составе ветхозаветного канона. По свидетельству И. Флавия в его время, т.е. во второй половине 1-го века нашей христианской эры, ветхозаветный канон содержал в себе «только 22 книги, справедливо почитаемые за божественные», и именно заключался писаниями «времени Персидского царя Артаксеркса, преемника Ксерксова», т.е., иначе сказать, писаниями времени Ездры и Неемии и последних пророков Аггея, Захарии и Малахии, а «со времени Артаксеркса» и до дней самого историка «хотя также все случавшееся заключено было в письмена, но эти писания уже не пользовались таким уважением, как прежние 22 книги»¹⁸³², т.е. не были почитаемы за божественные, или, что тоже, не входили в состав ветхозаветного священного канона. Таким образом ясно, что Иуда Маккавей, при восстановлении составленного при Ездре и Неемии, но время бывших потом войн рассеявшегося опять сборника Свящ. Книг, не вносил в него никаких новых писаний, которых бы до того времени не было в его составе, а следовательно и восстановленная им Псалтирь, как в целом своем составе, так и в частях своих, была та же самая, какою она вышла из рук Ездры и Неемии и их богоспросвещенных сотрудников. Мало того, разъясняя причины ограниченного у Иудеев числа книг Священного Писания, приведенный нами иудейский историк ясно показывает нам, что иное, менее строгое отношение к составу известного от времен Ездры собрания Свящ. Книг со стороны Иуды Маккавея, или какого-либо другого восстановителя свящ. сборника, – если такие восстановители существовали, – было решительно нравственно не возможно. По его словам, на которые мы уже имели случай ссылаться, право обнародовать писания о вере принадлежало исключительно «только пророкам, кои знали древнейшие происшествия по вдохновению от Бога и писали историю своего времени с величайшею точностью», а потому со времени Артаксеркса, или иначе последних пророков, происхождение новых канонических писаний естественно должно было прекратиться; «потому что прекратилось преемство пророков»¹⁸³³. Но сознание этого священного права пророков не менее живо было в иудейском народе и во времена Иуды Маккавея или последующие времена предхристианского периода, как и во времена И. Флавия, или как оно живет в нем и до настоящего времени. Во времена Иуды Маккавея, которому приписывается восстановление прежнего священного канона, при обновлении оскверненного язычниками храма Иерусалимского, Иудеи не осмеливаются принять на себя решение, как поступить с камнями оскверненного жертвенника и слагают их до времени на горе храма, пока придет пророк и даст ответ о них¹⁸³⁴; тем более, конечно, в составе священного своего канона, составлявшего основание всей иудейской религии, никто из Иудеев не мог позволить себе изменять как-либо границы, положенные пророками, и привнести в него какие-либо писания, не освященные авторитетом пророческим.

Наконец надобно заметить, что прежде Иуды Маккавея и следовательно прежде, чем предпринят был первый пересмотр составленного при Ездре и Неемии священного канона, когда в первый раз открывался удобный случай к внесению в него некоторых новых, еще не бывших в нем писаний, в царствование в Египте Птоломея Филадельфа, ок. 270 г. до Р. Хр., совершен был перевод Священного Писания на греческий язык, известный под именем перевода 70-ти толковников. Правда Филон и Флавий утверждают, что в то время переведены были только книги Моисеевы; но если это свидетельство и справедливо, то все же надобно признать, что перевод прочих книг Свящ. Писания, и в частности Псалтири, последовал вскоре же за переводом Пятокнижия¹⁸³⁵: ибо, как выше нами было показано, в предисловии к греческому переводу кн. И. сына Сирахова, сделанному ок. 132 г до Р. Хр., упоминается уже о существовании в греческом переводе всего Священного Писания, в полном его составе, и притом упоминается вскользь, без всяких распространений, как о деле общеизвестном предполагаемому переводчиком кругу его читателей, и кроме того переводчик кн. Сираха сам заметно пользовался переводом 70-ти для переложения на греческий язык встречавшихся ему в переводимой книге разных мест Свящ. Писания не только из Пятокнижия, но и из книг пророческих, а равным образом и из Псалтири^1836. Прибавим к этому, что в подтверждение существования греческого перевода Псалтири в рассматриваемое время можно указать еще и на то, что, подобно переводчику кн. Сираха, около того же времени им пользовались переводчики и других неканонических писаний, кн. Товита и Иудифи, и несколько позже – 1 Мак. Книги¹⁸³⁷. При существовании же греческого перевода Свящ. Писания, или так называемого канона Александрийского, конечно, всякое изменение или пополнение, сделанное в еврейском тексте Свящ .Писания, или в Палестинском каноне, должно было производить большие или меньшие разности его с переводом 70-ти: так как невозможно представить, чтобы внесение каких-либо новых писаний в состав канона производилось всегда одновременно и в подлинном его тексте и в переводе, тем более что первый по преимуществу употреблялся между Палестинскими, а последний между Александрийскими Иудеями. Между тем в составе еврейской и греческой Библии, за исключением лишь допущенного в последней прибавления писаний неканонических, не представляется никакого различия. Точно также в частности и в Псалтири все различие ее состава по еврейскому и греческому тексту ограничивается лишь соединением в первом некоторых псалмов (114 и 115, 146 и 147 по греч.), которые в последнем стоят раздельно, и разделением других (9 и 10, 114 и 115 по евр.), которые в последнем являются соединенными, и наконец прибавлением в последнем некоторых надписаний и одного неканонического псалма вне числа 150-ти. Отсюда естественно следует заключить, что при восстановлении древнего собрания книг Свящ. Писания при Иуде Маккавее, или других каких-либо пересмотрах этого собрания, бывших впоследствии, состав его по тексту еврейскому оставался всегда неприкосновенным в том виде, какой он получил во времена Ездры и Неемии; внесение же новых книг, или каких-либо прибавлений в прежние писания, если в некоторой степени и было допускаемо, то исключительно лишь в греческом переводе, но оно, можно сказать, вовсе не имеет места в Псалтири: так как о прибавленном в заключении греческой Псалтири псалме прямо замечается в его надписании, что он стоит вне числа 150 псалмов, составляющих Псалтирь, или в строгом смысле не принадлежит к Псалтири.

Таким образом, как происхождение позднейших псалмов мы отнесли ко времени Ездры и Неемии и последних после-пленных пророков, так и происхождение последнего собрания псалмов, или настоящей Псалтири, должны отнести к тому же времени. Это последнее наше заключение дает нам право еще раз и с большею уверенностью сказать, что Книга Псалмов вся от начала до конца – произведение пророческого периода церкви ветхозаветной, что все ее песни – непосредственный плод священного вдохновения глаголавшего чрез пророков Духа Божия, и самый внешний состав ее, с напоминающим о Законе пятичастным делением, есть произведение богопросвещенных учителей Закона Божия в иудейском народе, действовавших под руководством последних его пророков. Понятно, что при этом не может быть и мысли о псалмах Маккавейского и вообще после-пророческого происхождения, какие думают отыскать в Псалтири некоторые из ученых новейшего времени; потому что если вообще подобные песни и существовали, то они, как произведения одного человеческого вдохновения, хотя и отличавшиеся религиозным характером, не могли уже найти себе места в числе 150 богодухновенных песней, составляющих Книгу Псалмов.