Письма Филарета, архиепископа Черниговского к А.В. Горскому

Любезный мой!¹

Ныне отправляюсь в путь. Книг еще нет. Не знаю, когда пришлют. О. казначею² отдано поручение прислать их к Вам в Академию, когда сюда оне привезены будут. Потрудитесь сказать о. эконому³, чтобы он приставил к нашей квартире⁴ служителя верного и исправного по делу своему, и также чтобы поберегли цветы, а для того поливали бы их каждый день понемногу, но непременно.

Жар – чрезвычайный. Не знаю, каким доеду до Владимира. Теперь не довольно исправен бываю по утрам.

Прости, любезный мой. Христово благословение да будет с тобою во всех делах твоих.

Напиши мне во Владимир в понедельник; без сомнения, я еще пробуду вторник там.

Прости.

С любовию к тебе

грешный А. Филарет

1839

4 июля.

Р. S. На дороге экипаж наш задерживал нас, а наконец должен был я идти пешком от Сретенского монастыря до своей обители. Теперь починили⁵.

Любезный Александр Васильевич! Вот я и в Своей келье. Приехали сюда в час пополуночи. Дорога была худа, особенно в начале⁶.

Ныне (в понедельник) утром был у митрополита. Он покоен. Советовал не заниматься делами, чтобы отдохнуть и посоветоваться с доктором. Не знаю, что буду делать. Но не делать не могу. Так привык к книгам и бумагам, что без них скучно.

Вчера взял я в руки Аммона и принужден был вскоре бросить, как мерзость запустения. Кажется, препровожду его в печку.⁷ Пришлите мне biblische Theologie von Cölln; хочется посмотреть⁸.

Рассуждение доселе не готово. Остается сделать вот что: поспешите прислать сюда сочинения, и я, когда принесен будет один экземпляр, вложу в тюк. Можно даже отделить для препровождения сюда сочинения первых семи человек, а прочие отослать прямо из Академии⁹.

Простите.

Христос с Вами.

С любовию к Вам

грешный Филарет

Хотя Митрополиту не говорил я о поездке в Иосифов монастырь, но нет причин сомневаться в том, чтобы он не позволил ехать. С другой стороны, мне хочется скорее отсюда уехать, между тем как в Академии дел нет. Итак, соберитесь, как только получите письмо и приезжайте сюда. Митрополиту ныне же буду говорить об отъезде, если только что-нибудь не помешает.

Возьмите пожалуйста: а) тетрадь, в которой с синодальной рукописи записаны церковные писатели, коих сочинения есть на славянском; б) описание рукописей Графа Толстого; в) Калайдовичевы памятники XII в. и Экзарха Болгарского.

Христос с Вами да будет.

Грешный Филарет

1840

Июль

В Иосифов Волоколамский монастырь Филарет ездил в 1840 году с А.В. Горским для ознакомления с тамошними рукописями. Настоятелем этого монастыря был тогда ректор Вифанской Семинарии, Архимандрит Агапит.

Письмо Ваше и с бумагами получил. Христос да спасет и помилует Вас.

Записку Вашу о древнем положении Лавры отдал Митрополиту; при мне он не читал ее, быв занят делами, и я у него пробыл не более 10 минут. Записка оставлена им¹⁰.

Спрашивал его о Симбирской Семинарии. Касательно списывания бумаг он сказал тоже самое, что Вы писали, т. е. чтобы предписать Казанскому Семинарскому Правлению, дабы оно изготовило копии для нового правления, для какового труда может употребить учеников, пользующихся вакантным отдыхом, или кончивших курс. Пункт предположений по сему предмету назвал вздорным и еще упомянул, что Академическому Правлению и потому не нужно принимать на себя сей работы, что в случае опущения какой-нибудь бумаги, пожалуй, обвинят при случае Правление.

О составлении каталога книг для новой Семинарии сказал, что Учебное Управление взваливает труды на чужие плечи, тогда как в Академии и без того все заняты поручениями. Спросил, в какой библиотеке семинарской лучшие собраны. Я указал на Вифанскую и Казанскую, и он сказал: предписать семинарскому Вифанскому Правлению, чтобы поручило составить каталог нужных книг библиотекарю под смотрением ректора¹¹. Пришлите мне сюда экземпляров 6 рассуждения Поспелова на веленевой бум. в переплете французской бумажки, – просил Митрополит, – и еще экземпляров 10 в простой бумажке.

Велите разослать известия о продаже новых рассуждений; цена рассуждения о миропомазании 28 коп. сереб., другому 45 к. сереб.¹².

О смотрителе забыл говорить. Пришлите сюда представление, не показывая в нем имени того, кто назначается. Думаю, что можно назначить иеромонаха Иону. Но так ли положит Митрополит, неизвестно¹³.

Прощайте.

Грешный Филарет

Андрей Иванович¹⁴ пишет об утверждении Синода издавать журнал при нашей Академии; вид журнала еще не утвержден.

1840

Август.

Весьма благодарю тебя за письмо. Мне так хотелось видеться с тобою на письме. Оно получено мною спустя четыре дня по приезде в Тамбов; и чем более было ожиданий, тем приятнее было читать.

Не знаю, что за обстоятельства дела не важного (об учениках), показавшиеся Митрополиту важными? Мне бы хотелось их узнать, дабы объяснить самое дело Митрополиту.

Но вот и другое письмо твое. Странно, как оно поспело с ответом на некоторые мои сомнения. Господу так угодно.

Пиша сии строки, я не совсем покоен. И теперь даже стал несколько покойнее, чем во всю ночь и утро. С о. Адрианом у нас происходило состязание. Странный человек. Я не думал, чтобы он был до такой степени странен. При известной слабости ума он до того упорен в своих мнениях, что нет сил преодолевать упорство его¹⁵. Но Господь милостив и к грешникам.

Ныне после служения намерен выехать из Тамбова. Скучился и измучился. Семинария – премноголюдная.

Не знаю и я вместе с Вами, почему Высокопреосвященному угодно передать дело об учениках калужских конференции? Но гадаю, что это будет к пользе учеников и нас грешных. Хорошо было бы, если бы дело сие скорее окончилось¹⁶.

В Тамбове нашел я много новостей. Некоторые странны. Но что делать? Господь всеми владеет. Да будет святая воля Его и с нами грешными!

Ты конечно поймешь, что мне очень хочется возвратиться с возможною поспешностью в Академию и к книгам. Здесь ничего нет. Что взял с собою, тем и пользуюсь. Впрочем, надобно сказать и то, что свободного времени у меня доселе почти не было. Бывал у родных, какие есть в Тамбове, – вместо отдыха от тяжких заседаний.

Не могу не заключить тем, что отягчаюсь пребыванием у о. Адриана и сожалею, что переехал к нему, тогда как прежде того приехал было к о. инспектору и пробыл у него более суток.

Прости любезный мой.

Грешный Ф.

На дороге в Воронеж¹⁷.

Июль. 1841.

Вот я готов в путь и из Москвы¹⁸. Что-то скучно. Доселе был покоен и равнодушен, не видел и не чувствовал тяжелого; а теперь скучаю, не хочется так далеко ехать и надолго расставаться с своими. Что делать? Митрополит встретил меня тем: не отказаться ли тебе за болезнию? Но я промолчал в той мысли, что о невозможном говорить нечего. Он много дал советов, рассказал ход дела, обратив внимание на трудные пункты дела. Господь спасет его! За всем тем надежды мало, чтобы скоро я мог возвратиться под теплое крыло Преподобного. Да, пока живешь на одном месте, не чувствуешь, что можно и скучать по месту. Не то случается, когда приходится испытывать на деле разность мест.

Здесь я только у Митрополита и был, хотя времени довольно прошло. Да вчера вечером был у меня о. Евстафий¹⁹, и увлеченный его рассказом я вечером же был у него и смотрел найденную им рукопись пергаменную, на которую доселе не обращали внимания. Это выбор из толкований Златоуста, частию же из Пелусиота на недельные Евангелия, сделанный «Константином Пресвитером». О. Евстафий думает, что это Константин ученик св. Кирилла. Письмо древнее, по крайней мере не позже, как XIII в. На первом листе изображен св. Борис. О. Евстафию хочется видеть в сем Борисе Бориса – Михаила Болгарского. Но едва ли правду видит он. Приступ и заключения каждого слова принадлежат Константину. Самые беседы в сокращенном виде. Мне что-то представляется, будто был какой-то другой Константин переводчик. – Справьтесь в выписке из Синодального перечня писателей, или в перечне Строева и напишите мне что найдете²⁰.

Простите Христос Господь да благословит Вас.

Грешный Филарет

18 Сентября.

1841.

Р. S. Михайла²¹ говорит, что у нас остались, яблоки кушайте их, чтобы иначе не пропали без употребления.

Любви ради скажите Феодору Александровичу, что по возвращении – Бог даст – имею намерение спросить Митрополита, представлена ли ему ревизия Вифанская²².

Благословит Господь дела и начинания Ваши! От души благодарю Вас за письмо; До Симбирска доехал и безбедно; приехал сюда утром в день Преп. Сергия; когда Вы торжествовали праздник Угодника Божия, мне оставалось только издали смотреть на Ваше торжество, как отчужденному грешнику. Так надобно по моему недостоинству! Да будет воля Господня и над грешником!

Дела идут здесь неспешно. Ректору предложены вопросные пункты, но ответов еще не скоро дождусь; разве числа 5-го не пришлет ли? Вчера весь день отбираемы были ответы от бывшего эконома, который вызван сюда. От прочих пока еще немного получено ответов, потому что прежде получения ответов от архимандрита Гавриила не о чем спрашивать. Ответы эконома представляются искренними; он на все отвечает почти одно, т. е., что он сам почти ничего не делал, ничего не имел в руках, а все оставалось в руках ректора. Вчера, получивши некоторые неблагоприятные сведения о богословском классе, был на испытании и почти получил подтверждение слуху. Не знаю, что откроется далее²³.

Здесь теперь большое затруднение в том, кем заменять на время сменяемых начальников. Преосвященный²⁴ вызывал одного Архимандрита, но тот за болезнию отказался. Поручить сторонним, не принадлежащим Семинарии, – опасно. Думаю, убеждать Владыку, чтобы должность ректора поручена была старшему наставнику Г. Смирнову, бывшему инспектору.

Симбирск – город не богатый, чтобы не сказать бедный, хотя народонаселение простирается за 12 тысяч. Все еще не устроено.

Я теперь витаю то в Семинарии, то в доме Владыки: но у последнего и для самого помещение скудное, – дом деревянный, одноэтажный.

Инженерного офицера, вероятно, еще не скоро дождусь. Он назначен, вероятно, со стороны, потому что здесь доселе не нашли его²⁵. Архитектор, прикомандированный к свидетельствованию, – человек больной; сам себя называет не только глухим, но даже не всегда крепким в уме. Болезнь расстроила его и тело, и душу. Не знаю, что из сего выйдет?

Случилось частным образом осмотреть главный корпус. Кажется, придется сказать, что, хотя стен разбирать нет нужды, но новую стену или две внутри придется поставить; деревянные же переборки, полы и потолки надобно выломать и новые поставить. Впрочем, это пока гадание. Владыка, узнав такие мысли мои, восскорбел: но что ж делать? Когда бы Господь помог устроить дела без шуму!

Письмо, о котором Вы пишете, что было оно, вероятно, распечатываемо, изумило меня. О. Иоанн, Инспектор Костромский²⁶, пишет, что посылает 70 рублей для уплаты долга, но в письме не нашлось ничего. Потрудитесь известить его о том; мне отсюда писать к нему неудобно по многим причинам.

Вы ныне празднуете Покров Владычицы; и мне грешному вздумалось отслужить вместе с Преосвященным в его монастыре.

Простите. Поклонитесь от меня о. наместнику, о. инспектору, Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу²⁷.

Любящий Вас грешный Ф.

1 октября

1841 г.

Пишите ко мне пожалуйста чаще, каждую почту. Странное у меня чувство на душе. Другое письмо Ваше принесло мне вот какую весть: Матушка моя скончалась²⁸!

Если о. Арсений²⁹ еще в Лавре: поклонитесь ему.

От души благодарю Вас за письмо Ваше. Оно – утешение и отдых для меня теперь. Здесь дел так много и они так интересны, что для малодушия моего нужно отдохновение.

Письмо Ваше так богато содержанием. Вот, напр., одна весть о журнале³⁰. Тут есть о чем подумать. Готовьте друзья Христовы, готовьте пищу для искупленных Христовых. О Боже мой, – Боже мой! как мы грешны пред Тобою! И как немощны! Надобно творить угодное пред Тобою для себя и других. А что у нас? куда дела наши? Скажут ли они что-нибудь в защиту нашу? Найдется ли что полезное для братий? Господи, Господи! Ты сердцеведец. Ты управляешь сердцами людей; Ты ведаешь полезное для душ! Ты и пылинкою двигаешь горы. А что мы? О! грешно и вспомнить о себе, когда думаешь о Твоем величии, о Твоей святости. И тогда, как поставляешь себя вблизи других, и тогда стыд покрывает лицо за свое ничтожество пред другими; и тогда чувствуешь грусть и уныние души, подавляемой силою дел других, при моей пустоте. Безответен я, Господи, пред Тобою. Безответен я пред братиями моими. Безответен я пред самою землею, которую попираю ногами, сам достойный попрания всеми.

Вероятно, не скоро еще дождетесь вы меня, хотя любовь Ваша и ждет участия бессилия моего. И дела не скоро отпустят меня отсюда. Да и нечего ждать меня или от меня. Пустота, пустота! Нет, друзья, потрудитесь сами.

Между делами изыскания грехов чужих (очень прилично это занятие для грешника!) пересматриваю и поправляю тетради, бывшие у Митрополита³¹. Кое-что пересмотрел и кое-что переписали. Но что-то все не нравится; и то не хорошо и другое недостаточно; и с той стороны видны грехи, и с другой на виду лохмотья. Что из всего того выйдет, не знаю.

О здоровье моем Вы спрашиваете? Оно прежнее. В иные дни очень слабое, в другие достает его для дел.

Вчера вечером окончены допросы после письменных и устные, по крайней мере главным действователям и по крайней мере вчерне. Ныне, еще будут допросы по одной и самой важной статье, – по употреблению суммы, выданной самовольно. Дай Бог, чтобы дело это окончилось без неприятностей для следователя. Правда – колет глаза. А здесь она так горька, так черства, что до беды доводит. Буди воля Господня! Вам известны бестолковые мои правила, т. е. делать дела до упаду. Почти тоже и здесь творится со мною. Не браните меня грешного, а помолитесь о мне Преп. Сергию.

И я прошу Вас грешною моею просьбою, поспешите окончить описание Лавры. Преп. Сергий воздаст Вам за труд Ваш наградою вечности. Пишите и поправляйте, имея в виду пользу вечную, пользу своей души, пользу тех, которые будут читать написанное Вами. Что делать, если иногда и встречают нас очень неласково? Быть может, что впоследствии признают что-нибудь и доброе в труде немощи, в труде грешника, но труде искреннем. А если же увидят люди, Он – Сердцеведец узрит. А если и того не будет: что ж удивительного, что у грешника все худо?

Вот уже две недели, как я витаю в Симбирске. А сотрудник мой, – инженер, – еще не являлся сюда. Вы присылаете новых дел и обещаете еще того же: с кем же буду делать? Подумайте и пожалейте о моем положении. Теперь, конечно, пока есть еще дела другие: но, кажется, они скоро покончены будут. И тогда занятие у меня будет одно – ждать.

Простите.

Обнимаю и благословляю Вас по желанию Вашему, ищущему благословения от грешника.

Грешный Филарет

8 Октября

1841 г.

Не знаю, что сказать о проповедях Преосвященного Саратовского³². Что сами найдете нужным сделать, то и сделайте.

Еще и еще прошу Вас: готовьте нужное для журнала. Господа ради потрудитесь.

Вы утешаете меня своими письмами. Здесь живу я в такой глуши, что голос из родной Лавры и Академии для меня очень дорог. Живу здесь, кажется, но мало времени – три недели; но не видно еще конца пребывания в Симбирске. Когда-то приедет мой инженер? Я очень благодарен Вам и за то, что Вы по крайней мере какое-нибудь сообщили сведение о нем. Пусть это сведение не совсем такое, какого требовали бы обстоятельства дела; но оно успокоительно для меня тем, что теперь я хотя что-нибудь да знаю о Г. инженере: иначе – согласитесь – три недели ждать, и ничего не знать, что́ впереди ждет, довольно неловко душе. Но – так надобно по грехам моим.

Так надобно по грехам моим, чтобы и в Академии случились вещи, о которых Вы пишете. Грех мой обличен; кажется, об этом иначе не надобно думать. Пусть так! Воля Господня да будет! Он – Сердцеведец. Правда правда, от грешника чего ожидать, как только грехов. Господи! не вниди в суд с рабом Твоим. Накажи, но и помилуй. Накажи здесь, но помилуй там – в вечности. Нужно наказание, необходимо нужно; я много забылся, много растерялся, многое оставил, чего не надлежало бы оставлять, ко многому привык, к чему не надобно привыкать. Умножились грехи мои, как вода при таянии снегов. Умножились нечестия сердца, как волосы на диком воле. Помилуй меня, помилуй меня, Господи. Научи мя творити волю Твою.

Не знаю, что́ бы о себе сказать Вам. Жизнь моя здесь однообразна. Вчера в первый раз был я в здешнем городском соборе; он недавно окончен и освящен; состроен на иждивение Губернского дворянства. Собор в новейшем вкусе, великолепный! Живопись – Академика, но – признаюсь – и не я один – плохая. Собор по внешнему виду – величественный! Его хотели, как можно замечать, или сам он дает знать, сделать изящным в новом вкусе: но сообразно с размерами его для него многое еще надлежало сделать, много употребить капиталов, – а сих-то вещей и не стало. Вчера же был в здешней женской обители, где храм также считается соборным по его почтенной древности; но обитель бедна, по бедности, – как сказали мне, – усердия здешних обитателей.

Обыкновенное житье мое таково: по желанию Преосвященного живу я постоянно в Семинарии, а обедаю часто – у Владыки, иногда в своей комнате; с субботы на воскресенье ночую у Преосвященного – для слушания службы. Митрополит давал мне совет – просить при самом прибытии сюда позволения остановиться где-нибудь у Преосвященного. Так и было сделано, но оказалось, что он сам живет в скудных деревянных и тесных покоях. И вот я теперь витаю в доме, где иногда приходит на ум опасение, не быть бы задавлену, или ушибену чем-нибудь. Впрочем, опасение это можно назвать лишним. Мой покой – покоен.

О делах Семинарии и доселе не могу сказать ничего определенного: это – тогу вабогу³³.

Поклонитесь от меня достопочтеннейшим о. наметнику, о. инспектору, Феодору Александровичу, Петру Спиридоновичу, о. Платону, о. Агафангелу и о. Евгению, равно Василию Сергеевичу и Александру Сергеевичу, и всей учащей братии³⁴; всем желаю любви Господней и для себя прошу того же.

18 Октября 1841 г.

Грешный Филарет

Р. S. Прилагаю счет, присланный для о. Платона Преосв. Арсением; присовокупляю только то, что рассылкою книг заведывал по воле покойного протоиерей, обещавшийся и сам писать.

Господь да вознаградит тебя за любовь твою ко мне грешному. Странное дело! Известие твое много возбудило во мне дум и скорбей. Но – воля Господня да будет. Много хотел писать: но – обстоятельства и на этот раз не велят поступать так, как думал я прежде сделать. Странное дело! Одно могу сказать. Ты помнишь, друг мой, как часто говорил я тебе в последний раз о скуке душевной, которой объяснить не мог. Несколько раз начинал я говорить тебе об одном чувстве или предчувствии: но каждый раз останавливался при мысли, что чувства или предчувствия бывают иногда тоже, что ветры – движения воздуха. Теперь видно, что чувство или предчувствие мое не было пустое движение души. Вот в чем дело. В последнее время постоянно душа чувствовала, что я как будто чужой в Академии. И чувство это было так сильно так подавляло меня, что никак не мог прогнать его. Много мне надобно делать усилия над собою, чтобы сколько-нибудь на время заглушить его. Пустота, отчуждение от всего, окружающего меня, отчуждение всего от меня постоянно оставались в душе. Надобно было бороться с собою, чтобы воскрешать в себе известный тебе пламень любви к своей Академии, к ее делам, к ее положению. Скорби, огорчения, которые в последнее время так дружно следовали для меня одна за другою, оставляли одно только чувство во мне: я чужой здесь; все говорит мне, что я чужой. Едва на часы мог с насилием возбудить в себе теплоту любви к студентам, как к своим родным, к делам Академии, как моим собственным, как опять в душе тоже чувство: ты чужой и все здешнее для тебя чужое. И товарищи трудов академических, которых всех прежде так близко к душе держал я, казалось, говорили мне: ты чужой. Вот, друг мой, какое чувство тяготило грешную душу мою. Теперь тебе понятно почему и искреннее твое слово, искренний твой упрек в моих ошибках и слабостях, то слово любви, которое прежде потрясало всю душу мою, в последнее время, как замечал ты мне и сам, мало будили меня. Что делать было с собою? Видно в душе есть свои уставы, которых воле трудно переиначить.

Последние мои письма могли показать тебе, как тяжко было мне в последнее время. Грусть и томление духа, или же совершенная пустота душевная – давила меня. Но – Господня воля да будет!

Сейчас приехал офицер инженерный, а Митрополит писал, чтобы по получении известия (конечно формального) о перемене я не медлил в Симбирске и оставил дела в том положении, в каком застанет известие. Известие, конечно, не замедлит. Что ж потом делать?

Прошу тебя, друг мой, от искренней души – постарайся устроить дела мои в Академии; делайте все, что только нужно делать для меня в настоящем положении. Мне теперь взошло на мысль только следующее: а) приготовить отчет в расходах; б) приготовить к сдаче библиотеку; в) приготовить и устроить дела о покупке книг, еще несданных в библиотеку; г) отобрать у меня казенные книги в одно место.

Потрудись, друг мой, сделать услугу любви, которою так много, очень много наделял ты меня и которую грешный Филарет постарается соблюдать в душе пред Господом.

Обнимаю душу твою.

грешный Филарет

25 Октября

1841 г.

Письмо писано по получении от Митрополита Филарета и А.В. Горского известия о назначении Филарета Епископом Рижским, инкарием Псковским.

Вот я и собрался в путь! Оставляю наконец Симбирск. Довольно, очень довольно пожил. Пять недель здесь пробыл³⁵.

Как-то я доеду в Лавру. Помоги Господи. Путь ни зимний, ни летний. Сделали сани для помощи, но бросили. Решилися ехать на колесах, а снегу довольно.

Вчера был со мною незначительный обморок после бани, – следствие обыкновенной моей болезни. Теперь не совсем еще оправился. Решился побывать на родине, поклониться гробу матушки. Да будет воля Божия. Начальству повиновение, а родным любовь! То и другое – долг! Господь видит сердца. О своем намерении пишу только к тебе, к Митрополиту не писал.

Христос спасет тебя, что трудишься и поспешаешь отправить меня в путь. Любви ради позаботься о сем. Пусть будет все приготовлено. Пусть будут обнаружены и грехи мои, чтобы после не нужно было по крайней мере отыскивать их. Нужно бы очистить книгу успехов. Нельзя ли ее приготовить, записав по 10 человек за главные предметы, по 8 за второстепенные, по 4 за языки³⁶?

Препровождаю дела прямо отселе. Читайте пока, чтобы по приезде можно было вместе кое о чем подумать и поговорить. Быть может, что нечто сделано не так, как бы следовало. Надобно еще мне скрепить подписом кое-что; или кажется довольно и без того писано?

Ну, любезный мой! Как-то мы с тобою простимся. Мне все еще не верится, чтобы я должен был так скоро оставить Академию. Мне все представляется сном и бредом. Если же это действительность: воля Божия да будет! Махну рукою и поеду.

Пожалуйста поклонись от меня о. инспектору (пред которым виноват в молчании, но теперь не радость), о. наместнику, о. ректору, Феодору Александровичу, Петру Спиридоновичу, Василию Сергеевичу, Александру Сергеевичу, Петру Козмичу³⁷ и прочим всем любезным товарищам.

Прости, любезный мой. Прости, друг любезный.

Помолись о мне грешном Преп. Сергию, чтобы он не отверг меня.

30 Октября

1841 г.

Наконец доехал я до Петербурга. 3-го декабря утром были мы уже в великолепном городе. Прямо заехал я к своему Митрополиту. Он принял весьма ласково, с любовию отца, – оставил у себя в тесном своем доме, – впрочем до усмотрения. После того ездил к Владыке Серафиму³⁸: он принял с старческою любовию, преподал добрые старческие советы касательно того, как надобно вести себя с людьми, рассказал кое-что из своих опытов. Был у Прокурора, но его уже не застал – он уехал в Синод. Остальное время дня и вечер провел частию в беседах с Владыкою, частию в своей комнате. Ныне надобно ездить к разным лицам Синода, начиная с Прокурора.

Вам уже известно, когда и как выехали мы из Москвы, но неизвестно, как ехали за Москвою. Вот каков был наш путь: напротив Петровского дворца лошади стали в тупик от тяжести езды на зимнем ходу. Бились долго и наконец ямщик должен был ехать назад в Москву, чтобы нанять еще пару лошадей за двойные прогоны. Припрягли пару: но и шесть лошадей едва-едва могли дотащить до Всесвятского, за 5 верст от Москвы. Оставалось снимать карету с зимнего хода и ставить на колеса. Ночь прошла в хлопотах за этою работою; сани привязаны были сзади частию в надежде на лучший путь зимний. Но надежды продолжение пути ни малейшей не показывало. Едва могли довезти их до Твери; чем дальше от Москвы, тем менее снега, а за Тверью к Петербургу совсем нет его. Сани брошены в Твери, где ночевали мы у о. Макария³⁹, и был я у Преосвященного Григория. Достопочтенный Архипастырь изумляет ныне ласковостию обращения, какой прежде, года за три, не было в нем. За Тверью, кроме остановок на перевозах, три раза останавливались для починки экипажа. В Новгороде гостил я у Преосвященного Феодотия⁴⁰, который принял меня чрезвычайно радушно; ездил со мною в Юрьев монастырь и там сам все показывал; там имели мы и трапезу 2-го Декабря. Жаль, очень жаль, что не имел я достаточного времени для хорошего осмотра Софийской Библиотеки. При самом беглом обзоре мне попадались весьма редкие и любопытные рукописи; напр., я видел там список поучений Фотия; едва имел я времени для того, чтобы кое-как записать оглавление их. В сем же списке помещены послания Митрополита Даниила и два послания – чьи бы Вы думали? Знаменитого священника Сильвестра к Казанскому наместнику. Мне не было времени читать содержание их, но для меня это – новость. Думаю, что и Г. Погодину неизвестны эти послания. Постараюсь достать себе что-нибудь из сей рукописи в списке. Число рукописей простирается до 1500: но самая большая часть их состоит из служебных книг; много взято в экспедицию, много – в Синодальную Библиотеку. Видел знаменитое Евангелие св. Архиепископа Моисея: но оно кажется мне списком с другого Софийского же Евангелия 12-го или 13-го века и не совсем исправным списком. Видел знаменитый белый клобук П. Сильвестра: украшения на нем несомненно поздние; о материи судить трудно, – это что-то особенное и невиданное мною, не шерстяное и не льняное, и не бумажное, но вещь сия для мена грешного показалось священною, а не простою. Крещатые ризы не сделали на меня особенного впечатления. Замечательны священнические ризы Святителей Новгородских. В Софийском соборе мощи седми прославленных Угодников Божиих: Нифонта, 5-го Епископа Новгородского, князя Владимира, построившего Софийский собор в 12 веке, князя Феодора, – брата св. Александра Невского, Иоанна, знаменитого по особенностям Епископа Новгородского, князя Мстислава, княгини Анны. Софийский Новгородский собор во многом походит на Константинопольский Софийский собор, но в нем только одни хоры. На хорах замечательны тайные погреба; назначение их понятно. Что сказать о Юрьеве? Богатство изумительное. Пять престолов из кованого серебра. Алмазов так много, так много на иконах, что цена их прострется за миллион; жемчугу мало; других дорогих камней очень – очень много. И все это от одного и чрез одного. Пение, – столповое и оно мне весьма понравилось. Новая колокольня в древнем вкусе. Образа все иконописного искусства и писаны хорошо.

4-е и 5-е числа – в разъездах здесь с визитами. Что было со мною у разных лиц, – это довольно некороткая история. Когда-нибудь расскажу. Теперь только о том упомяну, что мне здесь еще долго жить: праздник проведен будет здесь. Такова – участь. Сперва велят спешить, потом велят ждать. Но что ж? Велят другие, а не сам желаю – и того довольно. Чем меньше простора, тем лучше.

Из Риги трех священников и эконома архиерейского привезли сюда. Трое первые оправданы и определены здесь. Эконом еще не окончил своего дела. Их еще не видал и не знаю Риги.

Посвящение назначают в 14 Декабря.

Простите. Христос с Вами да будет.

Посылается ныне бумага об о. ректоре Евсевие⁴¹. Прошу Вас засвидетельствовать ему от меня искреннее поздравление и желание благоуспешности. Слава Богу, что дела так устроились.

Напишите мне обо всем академическом, пишите больше, – больше. Здесь тяжело, сыро, душно; холодно.

Завтра отправлены будут академические дела. Митрополит не захотел смотреть Симбирских. Книги не согласился подписать⁴². Остается продолжить начатую. Касательно ошибки, кажется, можно составить или журнал с определением считать ошибкою писца или просто надписать, что это ошибка писца. Первое – кажется вернее. Надобно еще иметь в виду то, чтобы писать книгу как можно чаще: это для того, чтобы пришлось записать материал только нынешнего года в новой книге. Продолжение книги утвердит Митрополит, но не иначе согласен, как тем числом, когда она ему будет представлена. Что делать? Порядок, порядок, порядок. Таково время! Время форм! А содержание?

Еще раз простите. Еще и еще обнимаю Вас.

Ныне был в образцовой Академии: но точную правду скажу, что в коридоре – вонь. На дворях – чистота. Солдат на часах. О прочем что-то не хочется говорить.

1641

Декабря 5.

Ныне послал к тебе письмо и ныне же посылаю другое. Митрополит кое-что посмотрел о Симбирске. И он же сказал: Обер-Прокурор желает, чтобы дело представлено было сюда прежде, нежели уеду отселе, – и сказал, чтобы академическое правление поспешило. Вот и работа Вам тяжелая и даже более тяжелая в некотором отношении, нежели какова она была для меня. Постарайтесь исполнить волю высших. Как это сделать, – думайте и решайте. А я спешу с своей стороны передать Вам то, что сказано.

Простите. Господь-Помощник Вам. Он – упование.

Грешный Филарет

5 декабря

1841 г.

Вот и еще несколько строк тебе, любезный Александр Васильевич. Андрей Николаевич Муравьев просит выписать для него из его хронографа о том явлении собора Святителей Московских и Преп. Сергия, когда первые явились оставляющими Москву за ее грехи, а Преп. Сергий, кажется, с преп. Варлаамом Хутынским умолили их возвратиться. Помнится, что сие явление описано во Временнике, напечатанном в Синодальной типографии. По крайней мере в какой-то печатной летописи читал я о сем. Прикажите списать описание и прислать сюда без промедления времени.

В прошедший раз упомянул я о своем здешнем житье и обещал сказать еще что-нибудь. Самое замечательное для меня, что надолго останется в памяти, было посещение графа Протасова⁴³. Более часа продержал он меня у себя и все время прошло в разговорах: но ото было испытание, или лучше, пытка. Вопросы предлагаемы были самые тяжкие для души: напр. каков такой-то Архиерей, такой-то секретарь Консистории? Поймете сами, что о ректорах и семинариях еще более было допросов. Признаюсь, я вышел от него в большом смущении и большою тяжестию на душе. Он сам после сказал другим, что пытал меня. Да, легко пытать, но каково быть в пытке? Пусть будет воля Божия! Я и теперь не умею ничего сказать об этой беседе, или точнее, о ее последствиях. К добру ли, или к худу поведет она, не знаю. Одно известно мне теперь, что с этими людьми говорит не легко, очень не легко.

Ты спросишь, что я теперь делаю? Сказать трудно, потому что не на что указать. Впрочем, и не замечаю как идет день за днем. События мелочные, но их довольно. Много времени прошло в визитах. Затем то тот придет, то другой.

Здесь довольно шума наделал о. Афанасий⁴⁴ тем, что запретил Карпову⁴⁵ читать философию по его запискам, а дал в руки Винклера⁴⁶. Едва ли эта история еще ее продолжится. Киевский защищает киевского⁴⁷.

Собираюсь побивать в Императорской библиотеке. Митрополит обещал говорить Оленину о свободном обзоре ее.

Братскую любовь и сердечную память засвидетельствуйте о. наместнику, о. ректору Евсевию, о. ректору Агапиту, о. Платону, о. о. протоиереям Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу, о. Агафангелу, о. Евгению, Василию Сергеевичу, Александру Сергеевичу и всем прочим братиям.

Старице Феодосье Степановне поклонись от меня.

О Феодоре Александровиче действительно было рассуждаемо в Синоде, и первый предложил о нем Митрополиту Граф. Митрополит говорил с Кутневичем, не забывая обстоятельств Феодора Александровича, и обстоятельства остановили ход предложения⁴⁸.

Простите; Будьте со Христом Господом, и Он да будет с Вами.

Грешный Филарет

P. S. О посвящении еще не решено; по крайней мере оно не будет 14-го, а разве 21-го.

Я ищу тебя и в Костроме⁴⁹! Хочется поговорить с тобою, так как надеюсь, что и ты готов слушать без скуки хотя несколько слов. Благодарение Господу! вчера совершено посвящение. Совершал посвящение Киевский митрополит, участвовали в посвящении два митрополита (наш и Иона), Архиепископы Гавриил, Иосиф и Венедикт⁵⁰. Благодарение Господу, что посвящение пришлось в день Московского святителя Петра: это для меня знак, что Московские святители еще – помнят о мне грешном и не отвергают меня в молитвах своих.

Нарушил столетний устав: не давал обеда по посвящении. Это, как поймете, произвело шумный говор. Но Господь устроит все, на Него надежда. Где ж мне взять денег на такие траты? надобно было бросать тысячу рублей, а для того наперед надобно было занять ее. Долги, долги, долги – длинная история и тяжелая. На мне и без того тяжестей много. А теперь еще прибавилось тяжести довольно, очень довольно.

Был я в Императорской Публичной Библиотеке, был и в Румянцевском музее. Слов Серапиона не нашел. В одной рукописи Румянцевской видел одно слово (самое первое из наших)⁵¹ Серапиона с именем Златоустого: но самое слово показывает, что писец не понимал что писал, называя Златоустовым то слово, которое говорит о Златоусте. Слова или строки, которые передавал Михаил Петрович⁵², читаются в рукописи: но имени Серапиона нет над ними, и я не знаю, почему Погодин сочел или хотел представить за слова Серапиона. Описание рукописей Румянцева я читал более двух суток: весьма любопытно и весьма хорошо составлено. Остается напечатать только указатель. Печатание останавливалось по обстоятельствам типографии. Востоков сказал, что в Марте выйдет в свет. Постарайтесь достать: богатый запас сведений!

Слышанное о философии в петербургской академии, к сожалению, правда, точная правда. Вы знаете отвагу о. Афанасия. К тому присоединилась, как видно, сильная охота сделать угодное людям века. Господь да простит нас грешных. Жаль, очень жаль. Надобно еще прибавить, что эта отвага многим не понравилась. Да и как понравиться? Не правда ли, что не спросясь броду, не бросаются в воду.

О. Афанасий представил в свою конференцию, а конференция в Синод, – герменевтику. Она очень коротка. Нашему Митрополиту она не поправилась⁵³. Не знаю, чем это кончится: но теперь, конечно, не велят напечатать ее, а разве дадут исправить. Это, конечно, было бы еще милостию.

Простите.

С любовию к Вам.

Филарет Епископ

22 декабря

1841 г.

Благословит Вас Бог на решимость оставить дела секретарские;⁵⁴ они много отнимают времени, а пищи для духа немного.

Не думаешь-ли, друг мой, что я теперь в Риге? Нет, не думай. И доселе в Петербурге. Что ж делать? Так Господу угодно! От чего это так? Не могу тебе объяснить. Это дело выше глаз.

Что делаю я в Петербурге? Тоже, что в Лавре. Пишу, пишу, пишу. Пока еще остаюсь с прежнею привычкою, с прежними делами. То пишу, то читаю; то читаю, то пишу. Хотелось бы окончить историю Отцев.⁵⁵ Приближаюсь к концу. Имен остается немного, до которых бы еще не касался. Но понятно само по себе, что о многом еще надобно сделать справки, которых здесь нельзя сделать. Тебе известно, что я с собою немного взял запаса книжного. В здешней Академии брал книг 8; о Филофей,⁵⁶ спасет его Господь, подал помощь. Но тем не менее здесь все чужое. О. ректор⁵⁷ что-то так кажется занятым! Так наполнен чем-то, что не знаешь, есть ли куда положить что-нибудь из моего. Да, не на своем месте все как-то неловко. И можно ли здесь делать то, что в Академии? Бывало раздетый – в библиотеке на всем приволье. А если свои ноги не совсем послушны: готов ко всему любезный мой Александр Васильевич. А здесь и с людьми во всем чужими: чего ожидать? Чего надеяться? Скучно?

Прошу тебя с любовию и для любви не откажись оказать помощь. Прилагаю теперь заметки, что мне нужно бы было знать и подучить к сведению из библиотеки нашей! Потрудись по-прежнему сотворить любовь. Напиши поболее в ответ на каждый вопрос.

1. О патриархе Николае Мистике что-то говорится в Deliciae eruditorum Т. 9 р. 156. Что такое? Заметить кратко.

2. О Никоне Черной горы: списать жизнь его из 4 Тома Coll. vet Auct. Maii p. 155–160.

3. О Фотие патриархе. У Мая о сочинениях его – сделать выписку, так как это новость; и если достанет терпения, заметить лучше in quaest. Amphilochianis.

4. О Феодоре Едесском: чти сказано у Ассемана Т. 3. С. 1. р. 143. Р. 2. р. 325. 231. 370. Не знаешь ли сам что-нибудь о его жизни, о его писаниях? У меня здесь о нем ничего.

5. О Иеремии, патриархе Константинопольском, (ⴕ 1578): а) что пишут Deliciae eruditorum T. 9 p. 171–182. 191, 299–301. б) что Лекен – Oriens christ. Или же в) нет ли чего своего о нем.

6. О Иоакиме патриархе Александрийском: что Лекен о жизни его? Or. christ. Маii соlléс. vet. auct. 1. XXXI. б) или нет ли своих каких-либо сведений?

7. О Феодосие Печерском: в статье Коркунова (Кубарева?) о Патерике (в журн. Министерства), конечно, показано, какие научения преп. Феодосия взошли в состав Патерика? Или нет ли в Несторовом рукописном жизнеописании преп. Феодосия о том, какие поучения к братии, какие послания к Святополку и к Изяславу писал Феодосий? Хорошо бы записать начальные слова поучений Феодосия. Списать начальные слова поучения его, напечатанного в 1-м томе Временника, изд. 1820 г. в Москве стр. 170.

8. О Симоне, Епископе Владимирском. В статье Коркунова, конечно, сказано, какие статьи в Патерике принадлежат Преп. Симону? Или же описать их с рукописи, хранящейся в академической библиотеке. Что лишнего о Самом Симоне против словаря м. Евгения и словаря святых?

9. Были бы благодарен, если бы заметили академические рукописи, в которых есть повествования Нестора а) о Борисе и Глебе; б) о начале Печерского монастыря; в) о жизни Преп. Феодосия; г) о перенесении мощей Преп. Феодосия. В первом повествовании заметить бы кратко начало и конец.

О Серапионе Владимирском справиться, нет ли в рукописном перечне Святых Российской церкви, что в академической Библиотеке? Нет ли также имени Кирилла III митрополита?

О Неофите Затворнике Критском (Кипрском) есть что-то у Котельера Mon. Graec. Т. 2 р. 457. 680. Также у П. Нектария в его ответах Латинянам.

Многого ожидаю; прости слишком большим надеждам. Надеясь на любовь, ожидаю. Впрочем, буду благодарен любви и за немногое, что сделает любовь.

Владыка готовит к печати все Московские проповеди. И на мою долю досталось читать дела великана. Просил измерять шаги великана? Смешное дело! С моими ли шагами спешить по следам его? Да, друг мой! Как у него скоро ходят ноги! Все проповеди писаны за один раз, в несколько часов. Это видно по подлинникам. Погодин вызвался ему напечатать их. И с сего-то получил он мысль печатать. Но успеет-ли выполнить? У него такие кучи дел, такие громады бумаг! Боже упаси!

Ты желаешь знать, для чего выписывал я тетради? Изволь слушать: Граф непременно желал, чтобы я выписал их и занялся приготовлением Догматики. О сем последнем были предложения, лишь только попал я в Петербург. Но понятно, что эти предложения льстивы для самолюбия, но не льстивы для благоразумия, внимательного к положению дел. Я и теперь еще не касаюсь сего дела; пусть откроет Господь, что грешному начинать, куда склонить выю. Да, довольно, почти насытился мечтами. И то правда, кто ж виноват, что гонялся за мечтами? Каждому надобно знать свой путь. Бреди по тому, который указан. Пойдешь по чужому? Не прогневайся, если натолкают в шею.

Пожалуйста пиши ко мне чаще. Мне скучно.

Надобно упомянуть и о том, друг мой, что и Митрополит и Карасевский⁵⁸ спрашивали меня не раз о Симбирском деле. Потрудись скорее прислать.

Ты писал, что хочешь оставить секретарскую должность. Мне грешному кажется, что для духа немного в ней пищи. Не лишнее получать помощь для житейского обихода? Правда. И знаешь ли? Мне думается, что месяца два можно бы тебе удержать ее за собою, чтобы разделаться с книжными нашими долгами. А потом попросил бы и я тебя оставить эту кучу хлопот. Довольно, – потрудился, и за труд благодарение Господу!

Да поможет Господь Бог твоему братцу нести тяжкое иго, которое лежит теперь на нем. Тяжко жить на чужбине.⁵⁹

Ты знаешь скорби несчастного брата моего; оне до того увеличились было, что двух детей его хотели отдать в солдаты. Несколько часов, не более двух, и они были бы с бритыми лбами; Владыка наш принял на себя заботы о сем, просил здесь тестя Нарышкина и тот писал об освобождении. Теперь дело зa деньгами. Четыре тысячи внесено, а четыре еще надобно внесть; брат теперь здесь. Надобно помогать. Да, – и татарин не отказался бы от помощи в подобном случае. Буди Святая воля Его!

Прости, любезный мой друг, прости. Обнимаю тебя очень крепко в душе моей.

Да, – забыл. Только это секрет. Сюда прислан тайный донос (в трех экземплярах) на литографированный перевод Библии. Начались движения. Дело идет к Государю. К Вам Владыка хотел писать, чтобы добровольно присланы были к нему экземпляры, какие есть в Академии. Дело в том, что здесь уже разглашают о том, будто из нашей Академии многие подписывались на получение экземпляров. Мне грешному кажется вот что! Если подлинно вести здешних доброжелателей справедливы, если действительно кто-либо из находящихся теперь при Академии выписывал сам: то лучше не скрывать дела, дабы впоследствии не вышло чего-либо худшего. Пусть же видят, что худого не хотят держать в руках, а готовы бросить в печку. В других случаях, кажется, благоразумие христианское потребовало бы не сорить пылью глаза других. Скажите об этом о. ректору, чтобы секретно и без промедления приведены были дела в ясность; надобно собраться с духом, чтобы отвечать без ошибок. Sat sapienti.⁶⁰

Еще просьба другого рода. К новой шкуре требуются новые принадлежности. Нужна печатка. Прилагаю форму печати Преосвященного Виталия⁶¹. 3а исключением имени чужого и со включением моего хотелось бы иметь такую же печать. Думаю, что – если о. ректор не возьмет на себя написать о помощи к делу, и можешь попросить какого-нибудь тульского студента, чтобы заказал сделать поисправнее. Последнее кажется проще и потому надежнее. Впрочем, как хочешь, только потрудись устроить дело, чтобы не замедлилось. Ты знаешь, что я неразборчивый человек; буду покоен, когда будет необходимое.

19 Генваря

1842 г.

Несколько слов, а хочется сказать дорогому другу. Обнимаю и целую тебя о Господе. Как хотелось бы посидеть у тебя в комнатке! А еще более полежать! Прошлого не возвратить. Пусть так!

Несколько слов сказал я о. ректору о Симбирске, чтобы напомнить о старом. Потрудитесь.

Сижу я за историею. Никуда не выезжаю, да и дорого стоят выезды.

Я кажется не писал тебе о соборе учебных заведений: превосходный Храм! Какое великолепие! какая красота! какая легкость! Чудный человек Растрелли. Необыкновенный человек! Внутри отступили от его плана. И едва ли вышло лучше? Вернее – в половину убавлено величие у иконостаса, который теперь не достигает высоты, назначенной для него в плане Растрелли.

Видел рисунки иконостаса, назначенного для Исакиевского собора. Наружность не раз глазами видел в натуре. Будет очень хорошо: но того, что у Растрелли, не будет. Правда, того и невозможно сделать при определенных условиях. А потому Монферран в своем роде великий архитектор. По богатству этот храм будет чудо! Столько колонн громадных на воздухе? Столько барельефов лучшей работы из дорогого материала! Тот, кто взялся поставить в таком положении такие громады, без сомнения, не из ряду обыкновенных людей!

Заговорился об архитектуре. А о делах ученых? Остается сказать, что жду от тебя помощи. Как хочешь, но помогай в моих крайних обстоятельствах.

Если бы мог ты сделать мне еще другую услугу – прислать догматику Клея⁶² и Аммона, также отыскать у кого-нибудь мои записки по Догматике (я скоро возвратил бы их): это была бы такая услуга, за которую расцеловал бы тебя. Поверь, положение мое очень странно! Благословляю и целую тебя, друг мой.

27 января

1842.

Господь Иисус да воздаст тебе своею благодатию за любовь твою ко мне грешному. Как я обрадовался письму твоему! Добрый друг мой! Ты любишь меня грешного по-прежнему и по-прежнему выполняешь докучливые мои желания. Спасет тебя Господь. Как томимый жаждою и голодом, напал я на твои замечания и все принял к сердцу, всем воспользовался. Так я здесь скуден, так нуждаюсь в душевной пище, или лучше в пище для ума. О. Филофей не отказывался мне служить: но я и сам брал каталог и посылал к нему требования и оказалось, что очень – очень многого нет у них, чтобы не сказать более. По крайней мере для меня слишком многого нет. Знаете ли, чего нет в библиотеке академической? Не угадаете. Памятников, Русской Словесности 12-го века. Посему разумейте и о прочем. Старое и изветшалое – в довольном изобилии; а нового не спрашивайте.

Они боятся ереси. Конечно это опасение дело святое, но в каком Случае? Христос с ними.

Тетради мои, на которых делал я заметки, – в Риге. Русская История при таком положении моем может ли так быть описана, как думалось описать? Воля Господня; Что мог написать – написал. Остается сделать дополнения и окончание. Многого жду я от твоей помощи. Утоли жажду души, помоги в нужде.

Еще прибавляю новое. Сделай милость, посмотри в нашем академическом списке сочинений преп. Нила Сорского – сочинения его, какие есть лишние против печатных. Там есть, помню, письма его. Нельзя ли из них извлечь каких-нибудь сведений о его жизни, о его характере? У Евгения слишком скудны сведения.

Ты пишешь, друг мой, чтобы поговорить с Владыкою об умерении резких отзывов касательно неправославия. Не знаю, как это сделать. Если Господу угодно что-нибудь сделать, готов, грешный. Ты упоминаешь об отзыве касательно утверждения Синода. Но в этом случае не надобно забывать нынешних обстоятельств. Понимаете ли, что иногда бьют по оглоблям, не успевая достать хлыстом лошади? Какая польза из того? Есть польза и довольно значительная. Лошадь услышит удар и прибавит шагу. Иначе она, пожалуй, вовсе станет в пень, или слишком зашалит. Да, это правило выгодное. Что делать с обстоятельствами? Лучше было бы хлыстать самую глупость, родительницу глупостей. Но видите, она высоко несется и еще слишком упряма. Потому и хотят, да и необходимо задавать ей страх по временам издали, так, чтобы она и не имела причин бунтовать, да и могла понимать, что кнут готов. Вы скажете, что есть закон, утвержденный закон, по которому идут настоящие деда. Словами его буду отвечать: Церковь страдала и в прежние времена, страдает и теперь; Церковь в прежние времена страдая оставляла до времени тяготеть несправедливым волям, коль скоро оне еще не нарушали основных правил Церкви; тоже и теперь делает она; как прежде, так и ныне, при случаях она дает чувствовать, что только по любви ко кресту снисходят слабостям человеческим.

Довольно ли? Для истины надобно и терпеть.

Владыке очень понравилось жизнеописание св. Григория⁶³. Я желал бы, чтобы пребывание и дела в Константинополе показаны были яснее, т. е. что и когда было сделано или терпел Григорий. Но благодарение Богу и за сделанное для Его славы.

Меня особенно обрадовало сведение о. книге Фотия о Святом Духе. Это клад, дорогой клад. Не сказано, ли, как начинается сочинение и где оно хранится, кроме Ватикана? И одно ли сочинение о Святом Духе приписывается Фотию, иди Майо знает и другие о том же предмете? Помнится, при греческом переводе tractatus de processione Spiritus s. Zernicav, по изданию Булгара напечатаны и другие сочинения. Скажите, пожалуйста, какие именно? Вы знаете, что сочинения Марка Ефесского и других защитников истины показываются у Фабриция только по рукописям.

Скажите, какое Германово сочинение в Амфилохиях Фотия?

Господа ради прошу любовь твою не поскучай моими докуками; мне платить тебе не чем; я нищий. Господь милосерд.

Продолжу еще писание, но о другом. И без того много согрешил.

О Фотие мне бы желательно узнать, нет ли у Майо в каком-нибудь томе его collectionis veterum auctorum или classicorum auctorum каких-нибудь изданных сочинений Фотия, кроме Амфилохий? Мне что-то помнится похожее на то, что где-то или напечатан отрывок толкований его на писание, или в предисловиях где-то говорено еще о сочинениях: Фотий так велик, что обращает душу к себе, исполненную благоговения. И потому хотелось бы узнать о нем еще что-нибудь.

О Николае Мистике. О каких письмах его говорится у Барония ad. an. 813. II. 20? Т. е. к кому и о чем писаны они? Их, как пишете Вы, 200. Это очень много: пересматривать их недостает времени, да и вовсе нет нужды в том: по крайней мере сказать бы несколько слов беглых о содержании тех, какие попадутся на глаза.

П. Иоакимом, верно, я обманулся: не знаю с чего прежде написал я в конспекте, что он писал исповедание веры. Не могу ни припомнить того видел ли я где-нибудь исповедание, ни найти указания. У Фабриция не нахожу ничего.

П. Иеремия – пастырь, заслуживающий уважения. Кажется, он сделал какие-то учреждения в Киеве.

За Феодора Эдесского очень благодарен. Ожидаю окончания.

О Симеоне новом Богослове: В 22. т. М. Biblioth. Patrum. Lugdun. изданы его сочинения: не определите ли точнее время жизни его и какие-нибудь обстоятельства его жизни?

Февраля 4,

1842 г.

Написал письмо и думал, что давно отправил; собрался писать другое и увидал грех забывчивости. Прости, друг мой!

Ты так много для меня делаешь, что не знаю, как благодарить тебя. Известия твои ученые с жадностью читаю. Так много в них пищи для меня. Ты пишешь, друг мой, о Платоне и по доброте своей скорбишь за него. Не умею, что сказать или что сделать по желаниям доброй души твоей. Дело о нем давно решено? И я даже думал, что давно получена Вами бумага. В той уверенности, что бумага получена Вами, я что-то и писал к о. ректору. Признаюсь тебе душевно, что, как кажется, о. Платону скорбеть не о чем. Известно, что Казанская семинария всегда была между семинариями первая, а не последняя. В нее посылаемы были в ректора – ректора́, служившие в других семинариях. Конечно обстоятельства требуют, чтобы там был человек с дарованиями и опытностью. Но в сей-то мысли и посылают туда о. Платона, как долго служившего⁶⁴. Оправдать доверенность зависит от искреннего усердия служащего. Сил потребуется много для того, чтобы исполнить то, чего ожидают. Но Господа Бога надобно просить о помощи. Смирение получает ее. Предадим Господу души и дела наши грешные.

Владыка озабочивается теперь тем, кого избрать в бакалавры. Теперь в Академий нет двух наставников. Он говорил было, чтобы написать о. ректору о сем, равно и о том, не годится ли инспектор Тамбовской семинарии⁶⁵? Но я сделался не совсем здоров; я к тебе пишу только для того, чтобы облегчить душу в беседе с душою твоею. Потрудись сообщить мысли, написанные о. ректору. Время точно требует, чтобы озаботиться избранием бакалавров, между прочим и потому требует, что иначе пришлют к Вам таких, которым и очень будете не рады. Притом дел у Вас теперь много.

Дело о литографированном переводе приняло оборот очень неприятный. Верно так надобно по грехам нашим. В Академиях: и нашей, и здешней, и киевской наряжены будут комиссии следственные для разыскания, кто, почему, когда выписывал экземпляры и от кого получил? Казалось бы, не о том надлежало спрашивать. Но предоставим все Господу. Удивительны наши немощи! Господи! прости мой грех осуждения. Скажу тебе и для тебя. Здесь Карасевский разыскал допросами на бумаге, что в нашу Академию вытребовано до 70 экземпляров. И в Казанскую выписали, по показаниям, 20 экземпляров. В донесении же Карасевского сказано об экземплярах, вытребованных в нашу Академию; не умолчано даже о том, что какой-то певчий Московского Митрополита взял для себя экземпляр, а умолчано об числе экземпляров, вытребованных в Казанскую Академию. Дела идут странным образом. Наш Митрополит ожидал, что Киевский по получении посоветуется с ним, что надобно предпринять в таком важном церковном деле? Поехал к нему для советов и получил в ответ, что он уже отослал экземпляр свой к Прокурору. Далее, когда начались дела, от Владыки скрыт был весь ход дела до тех пор, дока не предложили дело сделанным в Синоде. На вопросы о ходе дела Киевский отвечал каждый раз: не знаю. А дела теперь показали, что ход дела происходил под его ведением. Господи! прости меня грешного и вразуми слепоту мою.

Сходите к о. наместнику и засвидетельствуйте ему искреннее душевное мое почитание и присную память пред Господом; попросите у него молитв за меня грешного. Ему можете прочесть о ходе дел, дабы он по любви своей помолился о мире Церкви святой; ибо мира очень мало, а искренности еще менее. Душа что-то ослабла и писать не хочется, а надобно бы написать к нему, обильному любовию ко мне грешному. Бедному о. Филофею едва ли не придемся потерпеть неприятностей не в малой мере.

Февраля 11.

1842 г.

Давно хотел написать, но забывал написать доселе о ревизии, Феодора Александровича. С самого начала, как только приехал я сюда, Митрополит говорил мне о сем деле, изъявляя скорбь о медленности; я удивлялся тому, что Митрополит очень помнит сам по себе о сем деле; а ещё более удивился, когда услышал, что и прочие здесь очень помнят о сем деле. Теперь новый случай, подобный ревизии, напомнил о ревизии? Митрополит в отношении к Графу об отчетах Дмитровского училища защищает с отеческою любовию Федора Александровича: но опять с большою скорбию вспомнил о ревизии. Господа ради просите и упрашивайте Федора Александровича, чтобы как можно скорее представил отчет. Дело в том, что подобные грехи наши вредят не только лицам, но самому ходу дел духовных. Вы видите, что ныне выискивают грехи наши, чтобы ради их забирать дела правления в свои руки и Церковь сделать ареною честолюбивых подвигов. Поверьте, Господа ради, что пишу правду, хотя правда эта слишком горька. Надобно же пощадить свою душу и Церковь, искупленную Господом. Тяжело отвечать за свою душу. Каково же отвечать за страдания церкви Христовой. Много, мог бы говорить Вам о сих делах: но поймите сами из немногого многое и горькое. Прошу Вас от всей души, – просите Федора Александровича, чтобы ни одного дня не медлил сделать то что так давно надлежало сделать. Не давайте отдыха ни себе, ни ему, выражусь просто, пока дело, не сделается. Не могу скрыть и того, что Федор Александрович доведет себя до того, что и защищать его не будут иметь возможности⁶⁶. Вы не можете представить себе течения дел, каково оно теперь. Будем молить Господа, чтобы Он управил Сам делами нашими, когда грехи наши повергли дела Церкви в такое положение.

Возвращаю Вам догматику Клея. А другую прислали Вы конечно для того, чтобы подвергнуть ее участи, какой давно хотелось ее подвергнуть, т. е. бросить в печку; более никуда не годится она. Зачем сеять соблазны? И без того много у нас грехов. Мне прислали из Риги книжек шесть нужных.

Не знаю, что будет со мною здесь? Положение мое таково что я не умею, как назвать его. Боюсь судить о нем, так как близорукому трудно судить о том, что, делается по распоряжению Власти, поставленной Господом. Верно тому надобно быть по грехам моим. Когда бы только уметь сколько-нибудь воспользоваться уроками во спасение. Иначе того смотри, что повторять о мне недостойном и бесчувственном и сие слово: бил еси их и не болеша.

Простите. Помолитесь о мне грешном.

Как, друг мой, трудно здесь жить! Дай Бог силы, и помощи тем, которые по долгу живут здесь так долго!

Не знаю, что написал Вам Владыка о журнале. Он читал вместе со мною некоторые статьи и некоторыми был доволен.⁶⁷ Потерпите, Господа ради, если Он требует многого. Таковы обстоятельства, что иначе и действовать нельзя. И сам я грешный прежде много грешил нетерпеливостию безрассудною. Теперь нельзя не сознаться, что я тяжко грешил. Господи! прости меня слепого и безрассудного.

1842

Февраля 20.

Господь да спасет тебя за любовь твою ко мне грешному. Я читаю и перечитываю твои письма. И пользуюсь ими для своего дела. Сведения твои много, очень много помогли мне. Спешу к берегу, но все еще не вижу берега. И там остров вместо берега, и здесь отмель вместо пристани. И то не окончено, и другое необделано, или даже не тронуто.

Что-то скучно. Господи, спаси меня грешного.

Кажется, я не сказал Вам, что я подал отзыв о книгах. Ответа доселе никакого не слышу. Вероятно, ищут, за что бы задеть крючок. Отзывы кратки; но, – как казалось, ответы даны на вопросы. Господь да устроит и да восполнит мои недостатки: что-то Вы будете отвечать о расходах по библиотеке⁶⁸.

Вы писали, что Гетшель прислал Вам еще книг. Мне кажется, что Вам не худо бы или прямо сказать Гетшелю, чтобы более не присылал книг, или, по крайней мере, удержаться на довольное время от сношений с ним. В здешнюю Академию решительно ни одной книги не выписывают вот уже целые шесть или семь лет. Конечно это крайность, но с одной стороны так велят наступать обстоятельства, а с другой нужно смотрение и за своею душою, чтобы не было в ней чего-нибудь похожего на страсть. По крайней мере себя грешного не могу оправдать, потому что не оправдали следствия.

Вчера случилось мне быть на экзамене в Смольном институте. Между наставниками лучший – профессор истории Ахматов⁶⁹; это человек, знающий свое дело почти как нельзя лучше; ловкий, способный заставить слушать себя и с сведениями обширными. Девушки отвечали очень хорошо по истории. Мне было даже весело смотреть, что так умеют учить. Впрочем, о нем отзываются, что по превосходному уменью его преподавать, он принят во многих учебных заведениях. В глаза бросается особенно то, что отвечают очень свободно, и он рассуждает с ними как бы в обыкновенном разговоре. Ошибся бы я, если бы сказал, что это вертлявый франт. Нет, ничего похожего на то нет в нем. Напротив, он человек довольно суровый или по крайней мере не веселый. Напр. он не подумал об оскорблении правил светской вежливости, когда вдруг останавливает одну и говорит: «послушайте, порядок – душа дела; а вы перемешали события и многое выпустили.» Дай Бог, чтобы доброе было между всеми нами!

Надобно молиться. Таково время! Верно, грехи наши призвали на себя наказание.

Простите, меня грешного.

Желаю. Дам вступить в святый пост с святыми расположениями сокрушения сердечного.

Грешный Филарет

P. S. Я не читал бумаг Симбирских частию и потому что, как думал, теперь уже поздно исправлять, частию же потому, что когда спросил их у Владыки, большая часть их была отослана, и мне случилось увидеть только некую часть. Господь да исправит грехи наши!

Февраля 27 дня.

1842 г.

Жалею душевно о твоей болезни. Христос Иисусе Спаситель душ и телес да исцелит немощь твою. Будем молить Его, чтобы совершилась над нами воля Его. Мне пришли две мысли при сем; не знаю, как оне покажутся душе твоей. Первая та, чтобы более и чаще душа твоя беседовала в молитве с Господом. Иначе, – с одной стороны излишнее наше с тобою книжное трудолюбие, – нельзя не сознаться, – есть страсть, а страсть, какова бы она не была, не может не производить вреда душе. С другой, молитва облегчала бы утомляемую книжными трудами душу твою и, оживляя душу, восстановляла бы свободное развитие жизни органической, и, следовательно, молитва, как мне кажется, была бы прекрасным лекарством для истощающегося здоровья твоего телесного. Правду ли говорю я грешный, имеешь разум испытать и волю – поверить опытом мысль мою. А мне кажется, что правду пишу я, хотя и худо, очень худо исполняю ее. Другая мысль та, не принять ли тебе на себя должность по библиотеке⁷⁰.

Мне кажется, что занятия в ней не будучи тяжкими, были бы полезным упражнением для той же ослабленной физической жизни твоей; они заставляли бы по временам делать порядочные движение телесные, а это нужно и целительно было бы для тела, не делая вреда душе. Впрочем, за эту мысль менее, чем за первую, стою. Христос Господь Сам да положит в сердце твоем полезное и нужное.

Прости меня грешного, в чем когда-либо согрешил пред душею твоею. Попроси за меня и для меня прощения от всех братий наших – от о. ректора, от Федора Александровича, от Петра Спиридоновича, от Александра Сергеевича и Василия Сергеевича и от всех других.

Здесь теперь пока молчание по официям. А мое дело – долго ждать. Беккендорф, возвратясь из Риги, донес, что нужно оставаться войскам в Риге⁷¹. Прости. Прилагаю и еще желания:

1) Феодор Эдесский. В Волок. Сборн. 1563 г. игумена Евфимия сделана выписка «от книги Феодора Эдесского: «Иные убо инако судят. Зань же трегубое аллилуиа, а четвертое слава тебе Боже являет триипостасного Божества и Единосущного, а сугубое аллилуиа являет в две естестве едино Божество. Ино како не молвит человек тою мыслию, тако добро.» Любопытно бы узнать: а) точно ли такие слова есть у Феодора Эдесского? б) в какой связи и речи они стоят, если только есть они в книге о Феодоре?

2) О Николае Мефонийском: какие сочинения его показываются в Маттеевом описании Синод, библ. р. 30, 166, 231. § 237, 252. Cod. 13, 160, 260, 353, 355, 394? И нельзя ли прислать мне на время журнала: Studien und Kritiken, где статья о сем Николае и Зигабене? Потрудитесь записать и начальные слова каждого сочинения Николаева, какое только есть в Синодальной библиотеке. Запишите также, что пишет Бандини in Catal. Bibl. Laurentii р. 407, s. и еще в каталоге ркп. св. Марка cod. 150, 575, р. 83, 106. Можно было бы сии рукописи иметь в виду при рассмотрении московских списков, чтобы только цитовать иностранные, разве только есть у Бандини показание содержания, или исторические замечания о Николае.

3) О Неофите, Затворнике Кипрском: что такое есть из сочинений его in catalogo cod. S. Marci, Venet. p. 304 (кроме сочинения о взятии Кипра), cod. 576 in catal. cod. Taurinensis reg. Bib. p. 353, 503, cod. 166.

4) О Григории Синаите: какие сочинения его указывает Маттей in cod. Synod. 332 p. 210 in cod typog. 46 p. 324 notitiae? Лямбез lib. 5 p. 156. Монфокон in Biblioth. Coisliana p. 584. Те же ли это, что напечатаны в Добротолюбии? Кажется, нет. Нужны заглавия и начальные слова.

5) Нил Кавасила: помнится какие-то сочинения его издал Маттей в одном из собраний, недавно купленных. И нет ли чего-нибудь исторического?

6) О Григории Паламе: какие сочинения его у Маттея in cod. 278 p. 179. Cod. 302 p. 197 in cod. 71 p. 61. Маттей in Lectionibus Mosquens vol. 2 p. 7. издал один разговор против Паламы. Не потрудитесь ли кратко показать содержание его?

7) Да научите меня а) в чем состояли мнения Варлаама? б) чем опровергал их Палама? в) как вы думаете о сем споре? Я право доселе не знаю, что это значит? У Петавия (de theolog, dogmatibus T. 1. lib. 1 c. 12, 13) есть о сем рассуждение (разумеется латинского манера): но мне и того не случалось видеть. Думаю, что о сем предмете что-нибудь говорят два новейшие писателя: Гейнрот и другой, которого имени не помню; помню только, что он Мюнхенский профессор и едва ли не Баадер. Последнего сочинение в 2 томах недавно нами получено.

Если труд слишком будет хлопотлив для вас, а найдете в одной какой-либо книжке хорошие суждения: то не лучше ли прислать книжку? Но скажите что-нибудь и от себя. Теперь главным образом остается написать мысли об эпохах и периодах учения отцев. Да пожалуйста пришлите листики мои с общими мыслями об отцах церкви; если годятся они для журнала, оставьте копию

Р. S. И еще повторю грешное желание молитвы.

1 Марта

1842 г.

Вот Вам тот несчастный брат мой, о котором знаете. Примите его с любовию. Пусть он и сын его помолятся Угоднику Божию. Им приклонить головы там, конечно, негде, как разве у твоей любви. Пригрей их с любовию. Они жили здесь довольно долго, но мало или не все нужное для нужд своих получали. Надобно терпеть. Поговорите с ними и покажите сбитую Лавру. А еще одна просьба в том: ссудите им на дорогу рублей 25. У меня теперь нет; живу кое-как, что́ имел, отдал им. Упование на Господа Бога. Постараюсь воздать, любви твоей любовию.

В сем письме не пишу тебе о своих делах, потому что за долгим путем странников моих ты, конечно, не скоро получишь его и может быть прежде того получишь другое.

Разве вот о чем сообщить.

Усердие мое к о. Евгению едва не послужило к скорби о. Евгения. Говорил я об нем сперва Митрополиту, потом довольно говорил Графу. Последний принял слова мои, но думал, что очень хорошо будет сделано, если такого достойного и способного человека пошлют в миссию в Константинополь, куда требуют настоятельно хорошего и образованного человека. Он принялся было с жаром за эту мысль. Когда Владыка передал мне это, – едва-едва успели отстоять о. Евгения. Любопытны следующие мысли Графа: на слова Митрополита, что о. Евгений нужен для Академии, которая недавно лишилась нескольких, он отвечал: Академия желает его удержать у себя потому только, что он свой. Митрополит отвечал: «Нет, по милости Божией Академия бережет только свое благосостояние, а не так, как у Вас делается ныне, по просьбам определяют людей. «Много монахов ученых⁷². Много, но не много способных. Но в каждом курсе идут в монашество люди с одинаковыми дарованиями, а потому не каждого монаха можно рекомендовать для Академии». «Заключение: «ну теперь вижу и верю, что Академия» справедлива». Примите любопытное, чтобы сделать из него полезное.

После Вашего письма я остаюсь в молчании относительно Тамбовского инспектора⁷³; с своей стороны не знаю подобных мыслей о нем: но мало ли неизвестного каждому из нас? И не глупо ли стоять за свое? В сем расположении молчащего пробыл я и тогда, как Владыка говорил о письме О. ректора; говорил только, что точно он косноязычен и в следующем курсе могут быть способные для бакалаврской должности. Господь Иисус да хранит всех нас.

Простите.

С любовию душевною к Вам

грешный Филарет

Марта 6

1842 г.

За подарок любви с любовию благодарю. Печать – богатая⁷⁴.

Когда Вы писали, что отправляетесь в Саввин монастырь, то приходила мысль, не найдет ли добрый мой Александр чего-нибудь и на мою долю? Но – надежда не сбылась, потому что и нередко надежды наши бывают мечтаниями. Таковы дела человеческие!

Радуюсь тому, что Вы чувствуете себя несколько лучше в здоровье. Путешествие для ученого –лучший рецепт.

Фотиево сочинение о Св. Духе выписывают в Синод. Жаль, что мне не пришло на мысль спросить Вас нет ли двух экземпляров сего сочинения? Но одному разбирать будет трудно, кто бы ни стал разбирать. Теперь более убеждаюсь в нужде попросить Вас прислать мне Маттеев каталог. Хотя и был он смотрен, но Удина, где были деланы отметки, со мною нет⁷⁵.

Когда писал я об Аммоне, то имел в виду латинскую догматику его. Ошибка от меня зависела и состояла, очевидно, в том, что не написано, какая именно нужна догматика. Теперь уже прошло желание видеть Аммона⁷⁶. Я все еще не разделаюсь с историей. Думаешь, что вот близок берег, а он – все еще далек.

Потому-то вынуждаюсь еще предложить несколько вопросов любви твоей.

1) О Стефане Пермском. Не известно ли Вам что-нибудь лишнего о переводах его против сказанного М. Евгением? Посмотрите у Строева в Софийском Временнике и у Арцыбышева в своде летописей. Или нет ли чего в продолжении Новгородской Летописи?

2) О Иларионе Митрополите Р. Потрудитесь прочесть послание Илариона в послании царя Иоанна Грозного к игумену Козьме и скажите, можете ли Вы согласиться с Царем, что сие послание точно принадлежит Илариону великому 4-го века или же не принадлежит ли оно одному из двух других известных – Илариону Митрополиту России и Илариону Меглинскому? Если ни того, ни другого, ни третьего нельзя принять: останется заключить, что оно выдумано у нас в то время, как происходили споры об имуществах монастырских. Препятствием сей последней мысли будет разве только содержание умное и слог довольно чистый.

3) О Патриархе Иеремии. Здесь не мог я достать ни описания Софийского храма, ни описания Лавры. Потому прощу Вас выписать, что Вы хотели выписать, о действиях патр. Иеремии в России.

4) Пришлите мне последнюю часть Неандровой истории о 9–11 веках.

Вы пишете с сожалением о молчании наших генералов. Ах! друг мой! если бы Вы посмотрели здесь на положение наших генералов, Вы бы пролили слезы о них. Таково положение их! Дела в таком положении, что едва-едва можно бывает по временам делать отражение натисков. Иначе –приходится только встречать пули в бок и лоб и стоять не морщась. Да, – точно таковы дела. О вылазках, или наступательных действиях и думать нельзя. Вам известны мои прежние мысли и чувствования; известно, как иногда терзалась душа нерассудительная мыслями о бездействии генералов. Теперь вижу, что надобно молить Господа, дабы дал им твердость и решимость выдерживать осаду. Силы истощены, средства отобраны; осталось одно, – упование на Господа Иисуса. Когда бы Господь, благоволивший пострадал за нас, не лишил за наши грехи и той милости, чтобы сохранялась твердость оставаться в оборонительном положении, не щадя последних капель крови. А надобно признаться, что много, очень много нужно твердости оставаться и в этом положении, когда нападения столько жестоки и столько часты, а средств нет.⁷⁷ Господи Иисусе, Спасителю грешников! спаси нас не ради грехов наших, а ради крестной любви Твоей к нам грешным.

Простите, друг мой.

С любовию к Вам

грешный Филарет

11 Марта

1842 г.

Сколько ни бился я для того, чтобы не тревожить Вас из-за Гизелера и Неандера, но, наконец, стал в тупик. И потому прошу покорнейше, как можно скорее, прислать мне ту и другую историю, за исключением тех частей, которые говорят о первых четырех веках.

Прошу также, как хотите, составить мне сведение о Исихие, пресвитере Иерусалимском 5-го века. О нем можете найти in Actis ss. ad 28 Martii.

Касательно Китайских миссионеров я забыл тогда сказать Вам, что только один о. архимандрит поспешил приехать из Кяхты; прочие же остались там дожидаться лучшего пути.

Христос да спасет Вас.

Грешный Филарет

18 марта

1842 г.

Поздравляю тебя с светлым праздником дорогой мой Александр Васильевич! Воскресший Спаситель да обрадует душу твою святою, чистою, светлою своею радостью. Пожелайте и грешному скитальцу того же. В прошлый год мы вместе с тобою ночью ожидали светлого утра. А теперь где я? С кем? Для чего? И откуда? Тяжко, друг мой! Но велел Он терпеть. Так надобно по грехам моим. Наслаждайся тихою безмятежною радостию, ангел Божий! Да благословляет тебя Господь от Сиона более и более своим миром и тихою радостию! Не забывай и о мне грешном, в минуты молитвы тихой и тихих утешений.

Поздравьте от меня всю братию нашу, начиная с о. ректора. Его поздравляю еще и с настоятельством над обителию Богоявленскою⁷⁸. Дай Бог, чтобы явления любви Христовой не переставали изливаться на душу его. Богоявленская обитель тиха; в ней мирно и приятно бывать по временам. О. наместника поздравьте от меня. Письмом его я много утешился.

Ты мне ничего не написал, что говорили, что привезли тебе о братце из Китая. Напиши, пожалуйста, о всем. Мне хочется знать о братце.

Как ни нелегко жить мне здесь, но чувствую, что не такие скорби ждут меня впереди. Недавно прислали мне сюда журналы Рижского Правления. Тогда-то увидел я отчасти, что обещает мне Рига. Какими заботами, какими страданиями душевными хочет наделить она меня. Но буди во всем воля Божия!

Давно хотел просить тебя, но по беспамятству забывал просить о том, чтобы ты выпросил для меня у о. ректора два экземпляра истории ересей русских, 3 экземпляра рассуждений о миропомазании и о путешествиях. Первое надобно послать в благодарность Александру Христофоровичу Востокову, которому я много одолжен за доставление некоторых книг и даже рукописей. О миропомазании рассуждения просила у меня одна Англичанка, довольно странная, но желающая присоединения к православию. И так как мне совестно утруждать тебя пересылкою: то пожалуйста для облегчений души моей пошли к Екатерине Ивановне Мухановой с Филиппом⁷⁹, чтобы она доставила ко мне по почте; я пишу к ней о том.

Обнимаю тебя, друг мой, любовию душевною.

Скажите мне, отчего о журнале Вашем ничего не слышно и не видно? Митрополит меня спрашивал, а я не знаю, отчего так долго нет движения. Конечно теперь заняты Вы приготовлением к экзаменам. Да поможет Вам Господь Бог!

С любовию душевного к тебе

грешный Филарет

Да по той же забывчивости своей забываю доселе спросить Вас, что прислал Вам Гетшель? Вы писали давно о его присылке.

16 Апреля

1842.

Живя здесь, я дошел до какой-то странной беспечности. Шум и Треск, вопль и гам страстей людских как бы довел меня до бесчувствия. День идет за днем, и я живу без забот о себе. Давно надобно было написать к тебе и получить от тебя несколько слов о деле по переводу. Не знаю, знаете ли Вы, что Епископу Агапиту и Архимандриту Донскому⁸⁰ поручено сделать исследование в нашей Академии относительно перевода⁸¹. В чем состоять должно сие исследование, угадать трудно, а узнать еще труднее. Вероятно, будут спрашивать: у кого есть экземпляры, от кого они получены, а всего прежде знало ли начальство Академии о вытребовании экземпляров. Последний пункт, если где, то в нашей Академии особенно будут преследовать со всею строгостию. Таков порядок дел нынешних. Странное дело! Я по совести говорил Митрополиту, когда еще только что было прислано тайное донесение, что я в своей Академии у студентов не видал экземпляров. И по совести буду говорить, что я вовсе не слыхал о том, что студенты выписали экземпляры. Надобно же найти на душу мою такому состоянию в последнее время, что мне ни за что Академическое не хотелось приниматься. Даже не помню, чтобы в последний или предпоследний год был я десять раз у студентов в комнатах. Но что делать? Все, что известно мне было и о чем говорил я Митрополиту, состояло в том, что когда-то говорили Вы мне, что братец⁸² предлагал Вам, не угодно ли Вам и кому-либо другому выписать экземпляры, на что ни Вы, ни кто-либо другой, сколько известно, тогда не изъявили желания. Без сомнения, дойдут и до меня с вопросами и, без сомнения, не поверят ответам. Но пусть будет то, что будет угодно Господу. Хотя вполне уверен я, что тайные донесения писаны кем-то из обучавшихся в нашей Академии, даже почти не сомневаюсь и в лице писавшего их, хотя имя в донесении не поставлено, а известно только, что прислано из Владимира: тем не менее грешному Филарету придется поплатиться скорбями за дела эти. В этом сомневаться трудно при настоящих обстоятельствах. Господи! Тебе только, Господи, известны помышлении и расположения сердечные! Грешен я и достоин наказаний всякого рода. Да будет святая воля Твоя!

Владыке нашему поручено Государем убеждать Павского в признании и открытии советов души; хотят, чтобы он был в глазах других не столько виновен, как оказалось в первый раз. Поручение странное и тяжелое! Дай Бог, чтобы это дело повело другие дела к миру. Но думают, что окончится все тем, что людей почти безвинных, но не значащих или не нравящихся, подвергнут строгому наказанию, а главные действователи останутся в стороне. Так обыкновенно бывает на свете! Это не первый пример! Утешимся же по крайней мере тем, что есть другой Суд! Поспешите пожалуйста сообщить мне, что у Вас происходило и происходит, или что думают делать по сему делу и исследованию. Мне нужно знать.

Одно только лежит у меня на душе, о чем я вспомнил в недавнее время, перебирая жизнь академическую: это то, что пред отъездом в Симбирск о. Агафангел⁸³ присылал мне печатный экземпляр, тогда как я просил у него только письменного. Когда я говорил несколько раз с Митрополитом, мне совсем не приходил на память этот экземпляр, и потому я каждый раз отвечал, что не видал я у бакалавров несчастного перевода литографированного. Теперь не знаю, как разделываться с делом этим. Что до студентов, и доселе память мне ничего не вызывает из прошедшего, что не было бы согласно с прежней моею уверенностью. А этот обойденыш, вызванный так поздно, признаюсь, смущает меня и поставляет меня теперь в большое затруднение. Скажите мне пожалуйста душевный совет Ваш. Признаюсь, натерпевшись горя, душа не хотела бы навлекать на себя новых скорбей; и без того она у меня уже отупела, – да, именно отупела. Господи! не остави меня ожестелого!

23 Апреля.

1842 г.

Давно не писал я к тебе. По крайней мере так чувствую в душе. Теперь взялся за перо, сидя на постели больного. Петербург дарит меня наконец и лихорадкою; он наделил меня по любви своей многим, очень, многим; но доставало еще болезни; вот и ее послал. Но благодарение Господу за все.

Теперь все разъезжаются из Петербурга, а я еще остаюсь. Странно; но верно так Господу угодно! Надобно терпеть в молчании. Впрочем, обещают отпустить и меня в конце мая. Исполнят ли обещание – это другой вопрос.

По твоему совету недели две назад тому отправил я к графу историю девяти веков⁸⁴. Что-то с нею будет? Не ожидаю хорошего. Остальное хотя и готово, но остается в покое, и мне не хочется брать его в руке. Так все наскучило! Какая-то грусть и онемение в душе!

Хотя и со стесненным сердцем, но хочу обеспокоить любовь твою – взглянуть: нет ли в присланных журналах чего-либо относящегося до учителей церкви? Помнится, когда записывал их в реестр, имел я в виду между прочим интерес для истории учения и учителей. Много я здесь искал, но напрасно, Schaffarick Serbische Lesekörner, где издано что-то из писаний св. Саввы Сербского. Богемских памятников не помню; желал бы видеть хотя один перечень их. Не прислана ли история Солунской Церкви?

Вы писали о намерении на счет Константинополя. Друг мой! оставь и мысль об этом. Тебе дело это представилось совсем не в том виде, в каком оно есть на самом деле. Ты думаешь найти там пищу для благочестивой любознательности или для благочестивых подвигов в преподавании истины Христовой. Нет, не того ожидают от того, кого хотят туда послать. Там надобно жить при посольстве, в одном угле, нередко запершись. Там хотят иметь орудие политики для переговоров, видеть человека, который бы имел в виду расчеты земных властей, а после того, если угодно, и расчеты по жизни духовной. Имеют нужду в ловком светском человеке, который бы умел под черною одеждою скрывать намерения земной мудрости. Мы с тобою не рождены для подобной жизни; она убьет нас. Если бы тебе пришлось здесь только неделю пожить, то ты понял бы, что не только для такого места, каково место при посольстве Турция, но и место здешнего приходского священника опутывают сетями интриг земных. На вид кажется, что хлопочут о деле веры, о деле православия; даже только и слов с человеком незнакомым, чужим, что православие и вера; а все это на языке сердца означает: наше дело политика, все прочее дело стороннее. Боже мой, Боже мой! как тяжело смотреть на такое положение дел! Как странно жить среди таких людей! Боишься и страшишься за свою душу, не унесли бы и ее бури помышлений в погибельную пропасть суеты земной. Ныне и завтра, сейчас и в следующий час об одном заставляют думать; то думать о том, как бы не запутали тебя в какую-либо интригу, то судить и даже осуждать интриганов, ставящих веру и святыню на какую-нибудь ленту, а часто и на улыбку знати высшей. Жизнь такая – мучение. Господа ради прошу тебя, оставь всякое помышление о Константинополе. Не скрою от тебя, что и мне приходила подобная мысль при одном случае. Когда здесь сделалось известным, что Англичане отправили в Иерусалим Епископа с деньгами короля Прусского, и здесь громко заговорили, что и нам нужно сделать что-нибудь подобное в ограждение православия, тем более, что с востока требовали даже какого-либо пособия: то и мне пришла было мысль вызваться на миссию. Мысль эта несколько дней была в душе моей; Митрополиту хотелось, чтобы кто-нибудь нашелся, кто бы решился на тяжкий подвиг. Но Митрополит же сознавался, что такой подвиг требует необыкновенных усилий. Мне также пришла мысль, как и тебе, будут ли даны какие-либо пособия. Впоследствии увидел я, что кроме внутренних пособий душевных, какие от Господа и от труда можно получить, от людей наших нельзя ожидать ничего подобного. Для Константинопольской миссии, конечно, отпускаются суммы и лицу духовному дается довольно значительное жалованье: но это только как лицу политическому, которое, повторю опять, должно быть орудием политики. Для себя я решил сомнения тем: безопаснее идти путем, который Господь назначил, чем избирать самому путь, хотя бы он казался и более близким ко спасению; могу ли я быть уверен, что моих сил достанет для такого великого подвига, когда вижу, что так мало делаю и на пути теперь назначенном? Да, друг мой! Будем трудиться на пути, по которому идем. Право, как ни думаю я, а нахожу, что не для тебя эта дорога; ты умрешь на ней и душой и телом. И как я обрадовался бы, как возблагодарил бы Господа, когда бы услышал, что ты наконец решился облечься в святое иноческое одеяние под кровом Преп. Сергия! Господа ради послушайся, оставь напрасные твои сомнения, ты будешь полезен церкви святой; она ждет тебя давно, очень давно. Зачем так долго оставляешь ее только с ожиданиями? Сомнения твои напрасны. В том нет сомнения, что без Господа Иисуса, без благодати Его святой ничего истинно доброго никто еще не делал и не может делать. Но сомнение твое не в том и состоит, а касается только того, что ты боишься опасностей, против которых Господом даны тебе средства в душевных силах. Как обрадовал бы ты меня грешного, когда бы, несмотря на мою греховность, всем известную, послушался меня и с молитвою ко Господу вступил на путь спасительный, на путь, предназначенный для тебя и рождением и образованием. Благодать Господа Иисуса да будет с тобою.

10 Мая.

1845 года.

Благодарю за показания содержанию статей в журналах; мне любопытны и краткие показания статей. Жаль, очень жаль, что Тафеля о Солуне нет; а он мне, как вижу из Вашего описания, очень нужен. Беда моя та, что не могу нигде увидать точного заглавия сочинению; так я здесь скуден! Иначе можно было бы поспешить написать к Гетшелю, чтобы непременно достал сочинение. Неандер и Гизелер в настоящем положении моем мне много помогли. Если бы хотел я что-нибудь прочесть с особенным удовольствием в журналах, Вами осмотренных: то это статью Studien und Kritiken 1831 г. 4. 734–776 über Andreas u. Arephas. Это лица самые темные в истории. Когда они жили? Что делали? С кем имели дело? Вопросы, на которые доселе нигде не видел я ответов. Если в статье, Вами указанной, есть ответы хотя на один из сих вопросов, потрудитесь выписать для меня с дипломатическою точностью. Я буду рад, как находке интересной.

Вы спрашиваете о двух вещах: как здесь смотрят на дело о переводе? Как смотрит Митрополит? И надобно ли, чтобы сказал Митрополиту об имени своем доносивший? Здесь история наделала много шума и повлекла за собою много, очень много бед. Теперь стало тише, по крайней мере до сего времени с конца поста не было движений. На сей неделе началось опять кое-что. Граф отношением спрашивал непосредственно Директора Пажевского корпуса (литографирование происходило здесь): с позволения ли содержатель литографии производил литографирование? И кто именно отдавал в литографию тетради? Директор еще прежде на словах говорил графу, что за литографию отвечает содержатель ее в силу заключенного с ним договора. Мне показывали записку, писанную Платоном о том, что тетради: введение в Богословие и Theologia fundamentalis дозволяется литографировать. Содержатель представляет ее в ответе, как доказательство, что ему дозволено было литографировать уроки Академии, и если ему представили вместе с указанными тетрадями еще другие, то он по незнанию содержания принимал их за те же и в ответе должны быть обманувшие его; примут ли в уважение ответ сей, это дело другого рода. Знает ли содержатель имена отдававших тетрати, еще не знаю я: Митрополит наш принял дело это, разумеется, не в духе раскольническом. Сперва он желал, чтобы по сему случаю начать дело об издании русского перевода. Но так как вопль раскольников поднялся такой неистовый против русского перевода, что думать о переводе не было и возможности, притом его самого стал оглашать граф начальником и сеятелем мыслей, заключающихся в переводе: то принята была другая мысль очень умеренная: напечатать заглавия главам с замечаниями или хотя бы одни заглавия. Это предложение предательски взято было у него и обращено в громкое бесчестие лицу его и всему Синоду, за исключением старика, потерявшего смысл⁸⁵! Вот Вам ход истории очень мрачной и тяжелой. Подробностей было очень много. Но Бог с ними.

Другой вопрос довольно труден. Но мне грешному кажется, что Пастырю и Отцу и надобно открыться, и нужно открыться; можно было бы начать с того, чтобы искренно попросить прощения, что дело, сделанное не с злым умыслом, наделало столько скорбей и бед в целой церкви. Потом попросить отеческого наставления: нужно ли открывать свое имя в формальных ответах. Последнего, по всей вероятности, не присоветует он. Но первое нужно. Пусть по крайней мере Владыка знает, что в Академии, существующей под его ведением, никогда не любили мыслей, противных вере, а напротив желали, чтобы их нигде не имели. Не думаю, чтобы эта откровенность, добрая по внутреннему своему свойству, могла запутать в какие-либо неприятные положения внешние. Разумеется, что Митрополит будет спрашивать, откуда ему стал известен литографированный перевод? Кто доставил? Ходил ли перевод по рукам? Был ли общеизвестным? Вообще по свойственному его расположению не останавливаться на поверхности дел, а проникать в глубину предмета, он пожелает узнавать о многом. И, однако ж, призвав в помощь молитвы Преп. Сергия и поручив дело Господу, можно решиться на дело святое само по себе. Тем не менее мне кажется, что нужна большая осторожность. И особенно надобно отклониться от того, чтобы признания совести не вводить в дела внешнего права. Последнее, забыв о совести, Бог знает, к чему поведет дело. Могут довести до таких искушений, которые не в силах душа будет выносить. А смирение требует не брать на себя дел, слишком тяжелых, но делать дела те, какие попадутся на глаза, или точнее, какие Промысл Божий, пекущийся о спасении душевном, представляет Сам в обстоятельствах ежедневных. Господь да управит сердцами нашими!

Повторяю, что Владыка не таких мыслей, чтобы стал гневаться на обличение неправых мыслей перевода или смотрел бы на мысли сии так, как смотрят раскольники в штанах. Цель – при открытии о доносителе должна быть одна – раскаяние в неосмотрительной ревности.

Простите. Грешный Филарет с любовию к Вам

Р. S. Будьте Господа ради осторожнее в ведении дела пред комиссиею. Вы знаете мысли членов ее; знаете, что в одном не много благоразумия и частию чистоты намерений, а в другом – почти и вовсе нет здравого смысла. Поймите, что таких членов избрал граф с особенными видами, чтобы как-нибудь, но обесчестить Академию для своей славы. Бога ради имейте осторожность и обдумывайте каждое слово. Взойдите в тесное сношение с студентами, но в сношение тайное, и давайте им наставления.

Здесь студенты уже раскаиваются в том, что увлечены были внушениями Афанасия и открыли грязное дело во всей его наготе. Боже мой – Боже мой! Буди защитников уповающих на Тебя Единого.

1842 г.

20 Мая.

Господь Иисус, владеющий сердцами, да управит путями жизни нашей. Кийждо да извествуется своею совестию: вот мысль и верная, и полезная, и утешительная! В трудных, сомнительных случаях жизни всего лучше, всего надежнее утешаться ею. Ты опечалился, что я сказал на твои мысли: да! Но – друг мой! бывают обстоятельства, бывают расположения душевные, о которых все лучшее, что только можно сказать, заключается в следующем: не знаю. Это столько же искренно, столько же верно душевному состоянию, сколько и успокоительно и для меня, и для другого. Если же возьмусь в сем случае произносить решительный суд: то возьмусь за дело и не умное, и не полезное. Не правда ли? Кийждо да извествуется своею совестию. Пусть будет так до времени. Не забудем только об одном: будем молиться друг о друге; будем просить Господа один за другого, чтобы благодать любвеобильного Спасителя нашего вела нас по пути, им же сама весть, спасала нас ими же весть судьбами, очищала и исправляла слабости наши, исцеляла раны наши, как сама премудро знает. Что человек? Слепец, готовый споткнуться на каждом шагу. Там, где думает видеть добро, встречает опасность для души. Аще не Господь созиждет дом душевный, всуе труждается зиждущий. Истинно, истинно так. Скажи ми, Господи, путь Твой, в онь же пойду. Недостойны мы Твоей милости.

То, что Вы пишете об искренности ответов, данных некоторыми студентами, не совсем порадовало меня. Но Господня воля. Сказав о наставниках, они не развязали узла, а затянули его и крепко затянули. Дай Бог, чтобы мысли мои были несправедливы и опасения напрасны. К сожалению ход дела ныне таков, что заставляет опасаться многого. Да, прекрасное дело откровенность детская. Но и для нее есть случаи, когда она может быть непрекрасною, так как велено вам быть не только простыми простотою голубиною, но и мудрыми подобно змее. Студенты, добрые студенты мои, ошиблись; они еще не знают жизни. Если спрашивает меня судья благонамеренный, судья с христианскою совестию, судья такой, который искренно хочет заботиться и о грехе моем, и о душе моей; я готов, я должен открыть ему душу. Но если вижу, что судье моему нужна не душа моя. а нужен только грех, если вижу, что судья мой сам сильно болен страстями, ищет пищи для страстей, готов словам давать значение, которого они не имеют, оставлять без внимания значение, которое принадлежит им в душе моей: скажите, не обязывает ли меня самая любовь к больному судье моему не говорить ему того, что может раздражить страсть его, не говорить неправды, но и молчать о подробностях правды? Тем более не говорить о том, что для меня самого сомнительно, было ли это или нет? Но оставим дела эти. Жаль, очень жаль.

Вот Вам и образец того, как готовы толковать искренности! – разговор, бывший дни за три пред сим:

Граф: Митрополит пишет к мне, что стал известен питавший безименное доношение; это – инспектор Агафангел.

– Да я догадывался, что это так.

– Почему же?

– Во-первых, по содержанию доношения; мысль и дух тех, кто в Академии, мне известны; во-вторых, по месту, откуда прислано доношение.

Граф: Митрополит пишет, что это обстоятельство показывает, каких мыслей Академия. Но я еще не знаю, как думать о доносителе. Мне придется вызвать его сюда для личных допросов. Надлежало или тогда сказать об имени, или не говорить теперь. Безыменный донос не одобряется.

Это испугало меня. Я сказал: мне кажется, что дело это так сделалось. Когда увидел он, что неосмотрительный поступок его повлек за собою столько смущений и тревог: совесть его отягчилась, и он решился сказать об имени, дабы, если так будет; подвергнуть себя добровольно карательным посещениям.

Граф. Что сделано донесение о беспорядке, это хорошо. Но зачем безыменный донос? – Он монах, не ищет ничего, как только душевного спасения (следовало распространение той же мысли).

Судите же теперь, какие будут выведены заключения из откровенности студентов. Да, остается молить Господа, чтобы не во гневе Своем наказывал нас.

Может быть я вижу страх, где нет страха; любовь твоя да покроет немощь мою. Сказать ли о. Агафангелу о разговоре, предоставляю твоему рассуждению благоразумному. Мне кажется, что угроза останется только угрозою.

Если бы получил я письмо твое днем раньше, может быть о многом иначе говорил бы я с Графом.

От души благодарю за сообщенные сведения о соборе Мануила. Он очень любопытен. Странное дело! Как в греческой Церкви дела шли запутанно пред падением империи. Брались судить и рядить о вере люди, которых дело – тесак и ружье.

Относительно Илариона виноват я; не сказал, что не разумею, о котором верный суд сообщен Вами прежде. Я разумел то послание Илариона Митрополита, которое нашли мы с Вами, кажется, в Волоколамской рукописи, либо в Лаврской Златой Чепи. Но оставим и это.

Мне остается собираться в Ригу, несчастную Ригу, но достойную меня. Около 12 числа Июня надеюсь выехать отселе. В понедельник представляться к Государю, а там в путь.

Прости, любезный друг; обнимаю и благословляю тебя. Прошу тебя, пиши ко мне в Ригу чаще; мне там будет очень тяжело и очень скучно; это уже мне известно:

Болезнь моя еще не совсем рассталась со мною; не знаю, что будет дальше, а теперь чувствую себя довольно неисправным. Книги отселе будут отправлены к тебе.

Христос да будет с Вами! Если Митрополит прислал требование о переводе Библии⁸⁶, то надобно сказать, что теперь уже не время скрывать его. Здесь отыскали список всех лиц, которые требовали или желали получить литографированный перевод. Делать более нечего, как отдать худое туда, откуда оно взято. Жаль, что и наша Академия очернилась. Признаюсь, я доселе не знал, что студенты выписывали себе экземпляры. Что делать?

Да теперь узнал я, что точно Митрополит писал уже к Вам. Пожалуйста не сделайте той неосторожности, чтобы скрывать дурное. Соберите все, что есть, и отдайте. Бакалавр греческого языка⁸⁷ требовал два экземпляра. Пусть отдаст на жертву. Халколиванов⁸⁸ был действительно главным. Жаль!

Спешу Вам писать об этом. И потому не могу собрать мыслей, чтобы писать о других предметах.

Вот о чем еще непременно сказать надобно. Пришлите ко мне сюда поскорее одну из статей, приготовлявшихся к давнему нашему журналу⁸⁹, статью о последних главах пророческой книги Исаии. Митрополит желает ее видеть и велел прислать скорее. Скажите о сем о. Ректору.

Господь да покроет тебя Своею десницею, дорогой мой друг.

Я здесь увяз. Не знаю, когда освобожусь. Требуют, чтобы я непременно занялся составлением догматики именно здесь. Подумайте, как это удобно. У меня здесь нет даже моих тетрадей. Прислали только трактата три. Прочее, не знаю и сам, – где теперь. Из Москвы книги отправлены в Ригу. А как теперь достать из Риги? что сказать о пособиях, необходимых для сего дела? У меня нет даже Нового Завета. Бог знает, как быть с сим делом!

Еще и еще прошу тебя, друг мой, доставь мне те сведения об Отцах, о которых просил я тебя. И это дело теперь в странном положении. Согласитесь, что если надобно чем-нибудь заняться, то, конечно, наперед окончанием давно начатого и в половину сделанного. Между тем более, нежели половина тетрадей и все книги опять в Риге. Как прикажете поступить в таком положении? Господь наказывает меня за грехи мои. Достоин, Господи, достоин гораздо бо́льшего, чем терплю. Так много грехов, так много беззаконий, так много нечистоты, лености, самозабвения, ожесточения, невнимания к себе и к воле Твоей святой, Господи. Прости, прости и помилуй по великой Твоей милости.

Обнимаю тебя, друг мой, и благословляю с душевною любовию.

Грешный Филарет

Спб. 1842.

Р. S. Если Митрополит не спешит движением журнала, то тесное время требует того, – время, которое заставляет зорко смотреть за каждым шагом. Господи, помилуй нас грешных! Господа ради подвизайтесь с ревностию для славы имени Христова. Труд ваш там будет оценен.

С каким удовольствием читаю я каждое письмо твое! Ты, живя в прежней тишине блаженной, не можешь представить себе здешнего положения дел, а вместе и моего положения. Брошенному в самую темную атмосферу, где, кажется, бродят и кружатся одне тени, конечно отрадно получить голос из любимого места душ живых и дышащих о Господе. Да, это правда, и такая правда очень тяжка для души.

Вы пишете об о. Евстафие⁹⁰. Признаюсь, то, что Вы пишете, довольно изумило меня. Или верно ныне такие времена, что ничему не надобно изумляться. О времена-времена! О рукописи я говорил Владыке в первые дни своего приезда; читал он и описание рукописи. И недолго после того предлагал Свят. Синоду, чтобы вытребовать ее сюда. Потому-то, повторяю, слова Ваши не в порядке, как кажется, вещей: но опять повторяю, что ныне все дела идут маршем рака, т. е. таким, над которым иногда приходится посмеяться, а иногда и поплакать. Вы конечно не поймете тут ничего и дай Бог, чтобы покой Ваш не был нарушаем знакомством с теми делами, которые мутят душу, не доставляя никакой пользы.

Мне бы хотелось сказать Вам несколько слов о недавних здешних событиях: но они так черны, так грязны, что лучше молчать о них. Вероятно, Вы узнаете о них от Владыки. Много быть может грешил я, осуждая нынешнее течение дел. Но недавнишние дела бритых раскольников⁹¹ до того грязны, что о них трудно было бы и гадать, прежде нежели обнаружились. Теперь одною только мыслию успокаивается душа, тою мыслию, что дела сами открыли людей, казавшихся дотоле похожими на ревнителей добра; теперь несомненно для каждого, что из бездонной грязной ямы выходят их дела. И потому остается с твердостию следовать тем правилам, которых они не одобряют; а еще с большею любовию молить Господа, чтобы не оставил своею помощию нас грешных. Их же дело остается предать суду Правосудного и Всевидящего. Теперь-то для меня несомненно стало и то, что Владыка наш страдалец. Дай Бог, чтобы он не изнемог – под тяжестию своих страданий. Столько лет борьбы и столько лет огорчений самых тяжких! Прежде только соображениями надлежало доходить до той печальной уверенности, что ему тяжело жить и действовать. А теперь это пред глазами. Недавние дела показали тоже самое, даже многим из тех, которые сами по временам подбавляли горечи к жизни его. И они увидели, что нужно единодушие, нужно согласие с ним, чтобы иначе не погубить и себя, и благосостояния последнего церкви.

Что сказать тебе об Афанасие?⁹² Прежде скажу о любезном о. Евгение,⁹³ что пусть он успокоится. В здешнюю Академию вызывают на должность бакалавра догматики из Киева братца нашего Амфитеатрова⁹⁴. А о. Афанасий? О! великий Афанасий! Но, да простит мне Господь, великий на такие дела, о которых не хотелось бы никогда и слышать. Признаюсь, что хотя и прежде не были светлы дела его, но – теперь? Боже мой! Боже мой! до чего доводят нас страсти? До чего доводить может оскорбленная дикая гордость? Человек будет жечь людей на костре, будет отдавать святыню на поругание и, однако, будет оставаться в полууверенности, что он делает все это на пользу человечества. Нещастный человек! Как жаль, что таков теперь Афанасий. Прости меня, друг мой, что я назову его Иудою. Слишком жестоко? Но если согрешил я, Господи, прости меня. Друг мой! я чувствую, что пишу тебе только о своих чувствах и не показываю дел. Но что ж мне делать с своею душою? Она так возмущена, что иначе не может говорить, не может не называть вещей их именем, отягченная чернотою имен. Афанасий, да, Афанасий, а не другой кто, проповедует: для меня исповедание Могилы и Кормчая все – и более ничего. Афанасий, а не кто другой, орудие и действователь отчаянный по видам и воле бритых раскольников иезуитов. Что им нужно делать, все готов делать и делает. Боже мой! спаси нас. Да, наши грехи довели нас до такого положения. Господи! даждь ми зрети моя согрешения. Нещастный человек! Язва для своей души, язва опустошительная для целой церкви. Но Вы скоро сами увидите некоторые из дел его, а меня оовободите от тяжести говорить о его делах.

Избави Бог всякого жить в нынешнее время в Петербурге. Сибирь холодна, но для тела, и там свободно делают для Господа.

Вы спрашиваете о моем труде. Не знаю, что сказать о нем. Мне что-то стало страшно жить в нынешнее время. Душе так тяжело, что не знаешь, как и что делать. Я продолжаю доводить дело до конца: но боюсь оканчивать, а показывать высшим еще и не думал. Владыка понемногу читает то, что написано. Половина или даже более половины прочитана, или точнее он выслушал: но что затем будет, не знаю. Господи! не остави меня. Прости грехи мои. Их так много, так бесчисленно много, что каждый шаг грех. Даждь мне слезы сокрушения о грехах моих! Пошли свет и истину Твою, чтобы видеть грехи свои и плакать о них. А делать право не знаю что. Да и сил нет, вовсе нет. Все валится из рук. Все гнило, изъедено страстями. Душа опустела, опустошенная заботами и помыслами многомятежными. Единого на потребу нет в виду, нет душе.

Как хочешь сердись на меня, но не могу не сказать тебе искренней душевной благодарности за твое участие в докучливых моих делах. Твои труды употреблены все, или почти все, в дело. Без них очень многого не мог бы сделать. Остальное в воле Божией!

Прости друг мой. Помолись о мне грешном.

Что Федор Александрович⁹⁵? Чудное дело! Как не тяжко отягчать стольких людей, целое общество своими погрешениями? Ужели нет Бога, на Которого бы можно было возложить упование, решаясь на дело, кажущееся опасным (хотя на деле только одному воображению).

С любовию к тебе

грешный Филарет

5 Апреля

1842.

O. Ректору и о. Наместнику засвидетельствуйте любовь мою о Господе.

Владыка говорил, чтобы Вы все с осторожностию и особенным вниманием приготовляли сочинения студентов. Скажите об этом о. Ректору. Мною дано было предложение о пророческих местах по переводу 70. Не знаю, кому достанется читать сие рассуждение. Но если бы оно было хорошо обработано, оно в нынешнее время было бы очень полезно.

P. S. Потрудитесь доставить письмо по адресу; думаю, что Мухановы там же, где покойник их успокоивается. Иначе попросите о. Савватия, чтобы он без замедления отослал куда знает. Письмо нужное⁹⁶.

Вчера получил я письмо твое. Не знаю, что сказать тебе о твоих намерениях на щет жизни твоей. Рад только тому, что ты оставил намерение относительно Константинополя.⁹⁷ Да, – эту мысль надлежало оставить. Можно было бы согласиться на если бы открылся случай быть в Вене, в Риме, в Венеции, только не в Париже. По моему грешному рассуждению в Константинополе нечего делать, а в Париже столько может быть дел, что едва ли достанет сил, чтобы беречь душу при добрых расположениях искреннего христианина. Ты указываешь, друг мой, на мой собственный опыт тому, как трудно жить ученому монаху. Если дело касается до моего опыта: то, призвав Господа в помощь, искренно скажу тебе, что доселе, при содействии неизреченной милости Господа Иисуса, мне не приходило и на мысль жалеть о моем монашеском положении. Грехов моих бездна, беззаконий моих необозримая бездна, а монашество едва ли не в одном имени: тем не менее благодарю Господа моего, что Он, не взирая на нечистоты души моей и прошедшие и настоящие, не отвергнул принять меня под кров иночества. Благодарю за то, что Он оградил меня от волн мира и его губительных правил, приличий, обычаев. Живя здесь, еще более могу видеть, что значит жизнь мира, что значат его правила и примеры; могу видеть, как он освящает, часто бессознательно, самые гибельные дела, самые несообразные с христианскою жизнию правила. Попытайтесь поговорить с миром о подобных делах: он вам представит тму извинений и оправданий им, и вы останетесь только с тою уверенностию, что нещастен мир, запутавший сам себя в дела языческие, в правила, противные христианской совести. Да, иначе нельзя закончить размышлений о многом, что совершается в мире. Как же не благодарить Господа, что Он избавил душу от тяжких и бесполезных трудов – расчитываться с обычаями мира, что Он дал душе свободу – употреблять время и силы на дела, столько приближающие душу к Нему Единому, Которому все кости мои должны служить и возвещать. Господи! Господи! Кто подобен Тебе? О скорбях же жизни иноческо-ученой ни слова: оне могут быть тяжки: но Он направляет их в славу Свою. Подумайте!

Вот Вам несколько вопросов на решение!

1) Кто был главным действователем на Соборе, рассуждавшем при Мануиле Комнине о словах: Отец мой болий Мене есть, изданном у Мая in nova collectione auctorum? Не упоминает ли Майо о Николае Мефонийском? И в чем состояли деяния Собора?

2) Скажите содержание сношений с Армянами при Мануиле, о которых говорится у того же Майо.

3) Какие сочинения Евстафия Солунского недавно изданы и куплены для нашей библиотеки? Кем и в каком году?

4) Потрудитесь сделать для меня выписку из Георгия Амартола об Оскольде и Дире, т. е. о нападении на Византию, по нашему Академическому списку. Говорят, что есть разность в сем месте по спискам Амартола. Строев печатал выписки в Трудах общества истории и древностей.

5) Не остался ли у Вас список послания митрополита Илариона? Если есть, пришлите.

6) Скажите мне мысли Ваши, нужно ли мне в истории Отцев помещать митрополитов Леонтия, Иоанна, писавшего правила, Илариона, Епископа Нифонта Новгородского, Зиновия Отевского? Мне хотелось бы поместить первых потому, что они были первыми устроителями нашей церкви; последнего потому, что у него есть многое против лютеранских мыслей. Нифонта не хочется с другой стороны помещать потому, что многие правила довольно грязны по предмету, да и записаны не Нифонтом. Кстати не узнали ли Вы, кто такой Савва, чьи главы помещены в числе правил Нифонта? Во всяком случае пришлите мне на время Ваши замечания на правила Иоанна Митрополита. Пишите Ваши мысли, как дело представится спокойному размышлению. Надобно прибавить Вам, что ход истории и частию положение памятников греческой церкви, доселе не разобранных, принудил меня не слишком быть строгим в выборе имен для истории Отцев средних времен. Еще одна мысль и сомнение о наших учителях: с половины 16 века и до конца истории у меня доселе помещены только три имени – Петр Могила, св. Димитрий и Тихон. Признаюсь искренно, что Могила мне очень не нравился по образу мыслей и некоторых дел; да и почти ничего нет у него своего собственного, а все, что названо его именем, принадлежит не ему. Потому мне очень не хотелось бы, чтобы дано было ему почетное место между учителями и просветителями Церкви. Папистический энтузиазм или фанатизм не дает права на такое звание. Впрочем, обдумайте и скажите мне Вашу мысль.

Вообще мне хотелось бы, если Господу угодно, дело мое окончить так, чтобы по крайней мере совесть моя была покойна и могла бы сказать о Господе: кажется ты делал все, что было нужно. Если люди (чего и надеюсь по настоящему ходу дел), если люди будут недовольны трудом и отвергнут его: пусть они сами отдадут отчет Господу.

Митрополит раз сказал мне: всего бы лучше тебе напечатать на свой счет историю и потом представить им, если бы только были у тебя средства напечатать. Как тебе это кажется? Едва ли не придется исполнить эту мысль со временем.

Прости, друг мой. Обнимаю и благословляю тебя.

Мая 23

1842.

Грешный Филарет

Р. S. Я забыл сказать тебе о моей болезни. Лихорадка была у меня жестокая: два пароксизма столько были сильны, что опасался за расстройство головы и умственных сил. Теперь, благодарение Господу, кажется она совсем оставила меня, хотя ныне я чувствую себя довольно худо.

Р. S. О себе ничего еще не могу сказать решительного: дела в положении нерешимости⁹⁸.

Как идут дела и труды твои?

У нас нового только то, что ныне получен список книг, предававшихся на суд. Вы помните, что их считали 177 номеров; а на деле оказалось теперь только 53 сочинения. Как же это так? скажете вы. – Отгадайте сами; или, пожалуй, скажу Вам: изволили считать не только число экземпляров, но и число книжек частиц журнальных, и вот образовалось число грозное 177. Господи! даждь ми зрети моя согрешения и не осуждати брата моего⁹⁹.

Прости. Христос с тобою.

Я начинаю поправляться

31 Мая

1842.

33¹⁰⁰

Ты меня забыл в дали немецкой. Так давно ничего не слышу о тебе! Так давно ни слова от тебя! Вероятно, ты был у родных в это прошлое время. Тем не менее мне хотелось бы, чтобы и для меня ты отделил час для письма. Не правда ли, что я не многого желаю? А из любви к любящему тебя ты поспешишь исполнить мое желание. Напиши мне о всем, что происходило с тобою в Академии? Мне хочется знать о всем Вашем, о всех Ваших. Хотел бы сказать: о моем, о моих. Но Вы скажете: ты уже не наш. Что делать? Надобно молчать и повиноваться.

В Риге я другой месяц и почти уже два. Прибыл сюда 19 Июня. Видел, смотрел Ригу и Рижское. Рига – многолюдный город и наполнен иностранцами разных сортов. Здесь всех можно видеть: и Англичанина, и Испанца, и Француза, и Португальца, и Итальянца, и Венгерца; о Немцах ни слова; они оседлые жители. В числе 100 тысяч главные – купцы, и торговцы; Двина привозит и отвозит много произведений и природы, и искусства. Странно, что здесь такая дороговизна на все, какой нет не только в Москве, но и в Петербурге Испортившиеся Немцы возвысили цену причудливою жизнию; какой-нибудь кузнец не живет без кофея и чаю ни дня. При всем на все цехи: есть цех Кузнецов, есть цех коновалов и т. д. От того также прибавка дороговизне.

Ты пожелаешь узнать о способах книжных? Здесь не многим легче могу я получить новую книгу немецкую, как и Вы в Москве. Немцы – расчетливы; они выписывают только то что прикажете, или что надеются сбыть с рук. Библиотеки чтения открыты: но так как и в Москве, только романы и подобная дрянь, что обыкновенно читает праздная бальная челядь. Особенная же скудость в русских книгах: их надобно выписывать из Москвы, или из Петербурга. А здесь в отношении к ним пустыня. Немцы доселе не читают и не хотят читать русского; для них русское – чужое и не стоящее внимания.

Грешно было бы жаловаться, если бы я стал жаловаться на недостаток любви здешней паствы к пастырю. Нет, паства обрадовалась, увидав давно жданного пастыря, обрадовалась тем более, что нещастные обстоятельства, взволнованные Немцами, заставляли думать о невозможности быть здесь пастырю. Между купечеством есть очень добрые души.

К несчастию раскольники здешние очень злы; это что-то в роде уродов. Вы не можете вообразить себе состояния их. До чрезвычайности упорны в том, чтобы считаться раскольниками. И до чрезвычайности упорны в том, чтобы быть людьми развратными. Здешние раскольники тоже, как мусульмане, и разнятся от сих только тем, что не имеют вдруг по семи жен, между тем берут одну за другою до семи же наложниц; с одной поживет года четыре и берет другую, а там третью и так далее. Брошенные девки отдаются в разврат, а дети их известны здесь под именем карманщиков, потому что единственный способ пропитания их – путешествия по карманам; их ходят по улицам толпы. Можете представить себе, что выйдет из таких мальчишек? Вы скажете: что ж смотрит полиция и гражданское правительство? Оно смотрит на то, как получить тысячу рублей от одного и другую от другого раскольника, а более ничего ему не нужно.

Простите. Господь да благословит Вас в Ваших трудах.

С любовию благословляю и обнимаю тебя.

Грешный Филарет Епископ

Рига.

5 Августа

1842 г.

Как я рад твоему письму. Очень рад был читать известия о любезных студентах, о христианском экзамене.

Много бы надобно писать к Вам, но повремените. Я теперь в тяжком испытании. Господа ради прощу всех любящих и помнящих меня помолиться о. мне грешном. Вы не можете понять, какое тяжкое для меня теперь испытание. Господа ради помолитесь Пр. Сергию, отслужите молебен за меня грешного. Писать о сущности дела пока не могу.

Простите

10 авг.

1842 г.

Мир Тебе о Господе Иисусе.

Письма твоего долго ждал я, и тем более обрадовало оно меня; я здесь пустынник, пустынник в толпе людей. Все чужое, а свое, так близкое к душе, далеко, очень далеко от меня. Потому-то так приятно мне услышать знакомый голос и без того приятный. Благодарение Господу, что труды Ваши окончились мирно, Студенты свершили течение так покойно! Господь да благословит Вас итти по прежнему благословенному пути, а их по новому, и также спасительному. О! когда бы Господь Бог, не взирая на грехи наши, удостоил нас видеться там, пред радостным лицем Его.

Вы удивляетесь назначению любезных наших Ивана Алексеевича и Федора Васильевича!¹⁰¹ Назначение довольно особенное, впрочем, естественное! Пусть Московская Академия для воспитания детей дает питомцев своих, так долго живших под ее крылами. Меня просил и Граф, просил и Карасевский подумать о сем предмете; последний приходил довольно поздно и от того вышло затруднение. Карасевский прежде всего указал на Федора Васильевича и Платона Ивановича Капустина¹⁰². Я с своей стороны, хотя и с сожалением о своей любезной Академии, указал на Г. Смирнова, показав достоинства и дарования его такими, каковы они есть; этому очень обрадовались. Другим при свидании положен Федор Васильевич; но на дороге за 6 верст от Петербурга я вспомнил о положении Федора Васильевича и ту же минуту послал письмо Карасевскому, изъяснив ему супружескую связь Федора Васильевича и отрекомендовал Симбирских наших питомцев¹⁰³; но – верно на это уже не согласились и поступили по-прежнему. Вот объяснение случаю, удивившему Вас! Если виноват я: простите меня. Впрочем, если бы Федор Васильевич захотел спросить моей мысли: я бы грешный сказал: опасно отказываться от призвания Властей, Господом назначенных!

Я готов выбирать для вас книги и не буду терять из внимания недостаточности средств ваших, известных для меня. При всем том, что Немцы за долг считают искать комиссий, они выписывают книги и по своим надеждам. Вот напр. надеюсь, что и ты, и Федор Александрович¹⁰⁴ обрадуетесь такому сочинению, каково новое сочинение Иделера о Египетской литературе: тут есть многое для истории; объяснены иероглифы, разумеется ex parte.

Пришлите мне пожалуйста рассуждения Покровского и Ундольского¹⁰⁵ о крестном знамении; для вас они, конечно, не очень нужны, но здесь они с пользою могут быть прочтены для раскольников, которых здесь чрезвычайно много: более 10,000. Я их прикажу списать и возвращу Вам. Пришлите также, но на время для списания, рассуждение Петра Кузмича о переводе Славянской Библии¹⁰⁶.

Несколько вопросов Вам:

1) Какие сочинения Исихия Иерусалимского издал Майо, и что говорит он о нем в своих изданиях 1,34. 4,238?

2) Что Вам известно о премудром Епифание¹⁰⁷ относительно жизни, образования, занятий подвижнических и ученых? Вы писали историю Лавры и знакомы с ее мужами; обогатите меня своими запасами.

3) Мне очень досадно, что не знаю, как случилось, но не находятся у меня Ваши исторические записки о Русской церкви и о 4 веке Христианском. Пожалуйста спросите о них о. Ректора, которому засвидетельствуйте о моей душевной памяти пред Господом и любви о Господе. Как хотите, но поскорее пришлите, особенно записки о Русской церкви.

4) Ожидаю с нетерпением новых плодов занятий Ваших и студенческих – рассуждений.

5) Кто такой пр. Никифор, празднуемый Апреля 19? Когда и чем известен был? Посмотрите in Actis Sanctorum. В Добротолюбии есть статья Никифора; не того же ли?

Ничего не пишу Вам о своих скорбях, потому что еще не кончились; дело касается Латышей; оно началось слишком невыгодно, а чем кончится – не знаю; Господня воля да будет! На время – в забывчивости, пока вдали от меня дело исследывают и преследуют.

Поклонитесь от меня всей во Христе братии: о. Ректорам, о. Инспектору Агафангелу, о. Евгению, о. Протоиереям Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу и всем прочим.

С любовию обнимаю тебя.

Грешный Филарет

28 авг.

1842 г.

Так долго ничего не получал я от тебя! Я уже начинал думать, не имеешь ли нечто на меня за какую-нибудь мою глупость? (А глупостей и грехов так много у меня, что не знаю, куда деваться с ними.) Наконец вот и письмо! Оно писано 5 сент., а получено 17 сент. Это, конечно, от того, что посылка не могла придти сюда раньше.

Благодарю тебя за все твое.

Я посылал к Вам и не раз, а два, книги, частию старые, т. е. которые присылали или давали мне по милости в пособие, частию новые, взятые здесь в Риге. Недавно послана Иделерова история гиероглифики. Эта книга чрезвычайно заняла меня; я ее так прилежно читал, что – извините – растрепал и помял довольно, но вы простите и переплетете. И новость предмета, и ученость автора завлекают внимание так далеко, что все забывал я за этою книгою; оставил у себя несколько выписок, хотя дотоле не был охотником до подобных занятий. Следую вашему замечанию. Гетшель¹⁰⁸ много присылал мне книг, но очень немного отобрал я для вас.

Вы спрашиваете меня относительно удобств, какие могут быть для предназначенных Синодом в Ригу питомцев ваших, и пишете с душевною скорбию. Конечно, вы не сомневаетесь, что и я грешный озабочен сим делом по любви к питомцам Пр. Сергия. Но не думайте, прошу вас, так невыгодно о здешних местах, как думаете вы. Вы полагаете, что здешние священники вовсе ничего не получают от прихожан (кроме жалованья). Нет, здешние прихожане очень любят священников; довольно сказать, что они состоят из купцов и мещан; а вы знаете, что купечество наше, благодарение Господу, набожно; здешнее таково же, и даже более привержено к церкви, чем в некоторых других местах; это зависит и от того, что, живя среди иноверных, оно самым иноверием и особенно его враждой против православия располагается любить православие и православных. О раскольниках ни слова; они здесь разве потому должны быть взяты во внимание, что ожидают благочестивых и умных священников. Доход священника при лучшей здешней церкви (кроме жалованья) простирается до 1200 рублей: а кто приобретет любовь истинно–пастырским поведением, которого с жаждою отыскивают здесь в священнике, – тот без сомнения будет получать больше. Вот вам очевидный пример любви здешней паствы к духовнику: одного священника, долго здесь жившего скромно, назначил Синод вывесть из Риги. До 500 купцов послали просьбу в Синод на Высочайшее имя, прося оставить его в Риге. Он был духовником очень многих здесь, хотя, надобно сказать, особенного в нем, кроме скромности и старости ничего нет, а есть даже и слабости довольно значительные. Чтобы еще сказать что-нибудь об удобствах, напомню об известном и для вас: теперь назначается прибавка жалованья. Жалованье прибавляется не столько по бедности здешних приходов (и особенно Рижских), сколько из желания поставить здешнее духовенство на видные места, чтобы иноверие не могло указывать на недостатки жизни в упрек православию. Преосвященный Псковский¹⁰⁹ прямо писал в Синод, что Рижское духовенство более имеет удобств, чем какой-либо приход в Псковской епархии, и отказывался прибавлять жалованье. Но грешный раб ваш снова повторил просьбу, и просьба не отринута. Еще слово: магистры и кандидаты Псковской семинарии, оставляя службу, обыкновенно ищут местов в Рижской епархии. Но доселе их здесь только двое; от чего это – не знаю. Господа ради прошу Вас, прошу всю братию, прошу о. ректора – пришлите питомцев ваших; истинно говорю, что это будет несомненным благом для церкви. Я уже писал о сем о. ректору и объяснял положение здешнее. Признаюсь вам искренно, что я очень обрадовался, услышав о распоряжении Синода, хотя – повторяю – понимаю и чувствую, что для студентов покажется дико и неприятно это назначение. Опыт покажет, что они будут довольны назначением. От души прошу тех, которых вы выберете, не тяготиться жребием; сколько достанет сил и средств постараюсь при помощи Божией успокоить их положение.

Да, забыл упомянуть: квартиры для духовенства здесь казенные, т. е. приобретенные прихожанами для церкви. Это, конечно, не малость, особенно на первый раз.

Жаль, что давно не писал я подробнее о положении здешнего духовенства; мне очень будет тяжко, если вы не уделите от своих питомцев трех юношей пр. Сергия. Вы, конечно, понимаете, почему мне хочется именно из нашей Академии видеть здесь пастырей. Видел я грешный воспитанников Питера? Христос с ними! Господом прошу – не откажите в милости.

Простите меня и любите меня грешного.

Филарет

Сентября 20.

1842 г.

P. S. Повторяю покорнейшую просьбу списать для меня ваши лекции а) о четвертом веке; б) о русской церковной истории. Я не понимаю, где оне остались: им негде быть, кроме как в комнатах, где жил я. Здесь я уже несколько раз перерыл все бумаги и нигде не вижу. Пришлите также описание старопечатных книг Ширяева, оставшееся там же; подобные книги мне теперь нужны для сношений с раскольниками.

Читали ли вы статьи в Москвитянине об осаде Лавры? Больно, что так унижен Палицын, больно тем более, что многое не более, как недоказанные ничем оскорбления. Не писал ли их Голохвастов, столько усиливающийся обелить Голохвастова?¹¹⁰ Надобно, однако, сказать, что замечания его о хронологии должны быть взяты во внимание в истории Лавры. Разве уже не напечатана ли она?¹¹¹ Иначе там допущены ошибки между прочим и мною грешным, когда кое-что марал я при пересмотре истории вашей. О Голицыне верно ли? Он 40 лет был в тюрьме у Поляков: зачем же так бесчестить страдальца, родоначальника обширнейшего рода Голицыных (см. Сборник Долгорукого)? Бог не благословляет людей худых. Пожалуйста, если можно, сообразите эти статьи с вашею историею, чтобы не было стыдно нам.

Благодать Христова да будет с тобою. Посылаю продолжение Оригена. Здесь столько теперь трудов и скорбей! Немцы со всем ожесточением восстали против дела православия. И происки, и клеветы – все в ходу. Бедных крестьян волнуют и мучат. Волнуют и высшее начальство сомнениями, чиновники летают из Петербурга в Ригу для поверок. Следствия за следствиями.

Помолись Господу Богу за грешного Ф. Помолитесь Божией Матери и Пр. Сергию о защите невинных и св. православия.

Рад бы писать. Но нет времени.

Любящий Вас искреннею душею Е. Ф.

Октября 15.

1842 г.

С удовольствием, с большим удовольствием прочел твою статью о св. Кирилле и Мефодие¹¹². Сделал кое-какие замечания. Мне кажется, что временем статьи надобно положить конец X века. Это так и по известию об Адальберте, и по выпискам Нестора. Что касается до мысли, что будто слова о русском Евангелии вставлены русским, то она мне не совсем представляется близкою к правде. У нас вставок не делали, да и некому было делать. Правда, в летописях это случалось. Но о жизни святых едва ли можно утверждать ту же мысль. Мне кажется, что мысль о русском Евангелии и замечание о начале русской грамоты просто мысль не дальноумного жизнеописателя. В том нет сомнения, что жизнеописатель точен в своем повествовании, выставляет обстоятельства, которых исторической верности опровергать нельзя; он имел и средства говорить истину. Но согласитесь и с тем, что он не великий философ и не глубокий богослов; он не многим стоит выше современных ему писателей легенд темного запада. Присовокупите к тому и ту вероятную мысль, что он имел в виду защищать достоинство славянского письма от нападений злых псов немцев. По крайней мере мысль о сверхъестественном происхождении русской грамоты отзывается этим недальновидным благочестием. До того ему дела нет, что в другом месте сам же проговаривается он, что у Славян пет письма. Это вещь сторонняя, нужная дня другой беседы.

Другая мысль, не высказанная в замечаниях, относится к тому, чтобы как можно чаще и точнее говорить словами жизнеописателей. Да и нигде не опускать указания на жизнеописание. Мне кажется, что Вы очень много заботились о краткости и сжатости. Фразы легенд – лишняя пристройка; их прочь. Но пожалуйста не опускайте ни одного самого малого обстоятельства, сколько бы оно ни было частно. Вы знаете, что энтузиасты старины слишком дорожат каждою щепочкою старины. Да и нельзя иногда винить их в том. Не важное для нас важным быть может для других.

Кажется, не худо было бы, если бы жизнь разделена была на эпохи или отделения, чтобы яснее вышло изложение предмета.

Прибавьте еще, что можно для объяснения хронологии жизни.

Не знаю, какую подать тебе мысль о месте, где напечатать исследование. Конечно для Вашего журнала это очень приличная статья. Как не сказать о славянских просветителях в журнале славянского просвещения духовного? Но критика Митрополита слишком привязчива. Хорошо, если бы можно было наперед узнать мысли его о сем предмете. Иначе можно поставить себя в затруднение. Что касается до Москвитянина, то нет сомнения, что он примет статью с восторгом. Подумайте, как поступить. А жаль лишать и Ваш журнал такой приличной статьи.

Пожалуйста напечатайте статью об Авраамие. Не думаю, чтобы Погодин отказался¹¹³. Он благороден и для лица не пожертвует правдою. Напишите ему и от меня, что amicus Plato, sed magis amica veritas.

Благодарю тебя любезный мой за записки об истории. Как я растерял многое при своих переездах и изгнании из любезной Академии. Того нет, другое забыто, третье оставлено за поспешностию и не обдуманностию.

Очень жаль, что студенты наши отказываются от Риги. Теперь еще более вижу, что им было бы очень выгодно жить здесь. По собранным недавно сведениям верным здесь ни один священник не получает менее 2000 рублей. Теперь же еще назначается по 200 руб. сереб. в год. Да и жизнь для них покойная. Другое дело жизнь грешного Филарета. Но воля Господня да будет.

Если бы Вы списали для меня в Ваших немецких книгах православный чин исповеди, Вы бы большую услугу оказали мне. Поверите ли Вы, что немецкий катихизис Митрополита здесь истребляют? Каковы немцы!

Что-то будет с моими записками об отцах церкви? Слышу, что отданы в Петербургскую Конференцию Vade liber, fortasse pereas.

Вы мне так мало писали об Академии, что я с изумлением читал известие Андрея Ивановича¹¹⁴ об определении о. Агафангела в Харьков¹¹⁵, о. Филофея в Вифанию¹¹⁶, о. Евгения в инспектора Академии. Поздравьте от меня с любовию моею о. Филофея и о. Евгения. Желаю им обрести покой и совершать службу с пользами вечными.

Простите.

Грешный Филарет Е.

Октября 23

1842 г.

Р. S. Посылаю Вам письмо преосвященного Ситхинского¹¹⁷.

Не откажите пожалуйста в просьбе. Посылаю несколько книжек.

Давно жду от тебя, любезный мой друг, письма твоего. Тебе, конечно, не приметно, как много разнится нынешняя жизнь моя от прошедшей. Ты остаешься под тем же покровом пр. Сергия. Ты водворяешься в той же обители поучения заповедям Христовым. А бедный Филарет далеко, очень далеко от места прежнего; он далеко от тех людей и занятий, с которыми более пол жизни, а может быть почти всю жизнь провел. Да, разность очень ощутительна для меня. Чтобы не прогневать Господа неблагодарностию, должен сказать, что много благ для грешной души и здесь готово от десницы Отца Небесного. Но многого, очень многого, что было прежде со мною, теперь уже нет.

Прошу любовь твою сделать мне услугу. Купи мне пожалуйста поболее финифтяных образков пр. Сергия, посещаемого Материю Божией, Спасителя, Свят. Николая, Предтечи Господня, изображения Матери Божией, именуемого: утешение печальных. Если не встретятся Ростовские продавцы, купи у доброго знакомого Конькова¹¹⁸. Потом непременно положи на мощи пр. Сергия и пришли с почтою из Канцелярии в Канцелярию; не думаю, чтобы последним был учинен грех. Купи же, пожалуйста, и побольше, – образков до 20 или 25, – ценою от 1 р. до 4 р. и 6 р. асс. В замену пришлю Вам книг. Я бы теперь послал Вам напр. Thenius Comment, uber Bücher Samuelis, Zachariae anecdota (Theodore breviarum novellarum Iustiniani). Но опасаюсь, понравятся ли. Thenius для меня дорог особенно потому, что защищает текст 70 на книги Самуила и во многом предпочитает тексту Мазоретов, хотя и не во всем. Издание Захарии очень важно для юристов и много интересного заключает для церковного историка. Со дня на день я здесь более и более обогащаюсь книгами; почти каждый месяц книгопродавец присылает мне новых, и я уже так много накупил, что не только вознаградил все оставленное в Академии, но много получил нового. Если по каталогам найдете что-нибудь для себя интересного, пришлите мне записку, и я, пересмотрев ее, выпишу полезное и отменю не полезное, ибо почти все новое по богословской литературе присылают ко мне то книгопродавцы, то здешние ученые, которых здесь много, и таким образом, пожалуй, я буду для Вас Издателем Literaturblatt.

О себе могу сказать разве то, что вот уже неделя, как я не выхожу вон из комнаты по нездоровью. Теперь стал поправляться. Какой-то странный напал кашель. Погода здешняя чрезвычайно переменчива по положению места при море. Ты знаешь, что в это время я и прежде не бывал здоров.

Дело послано в Петербург к министру внутреннему и в виде худом для меня. Да будет воля Господня!

Слышно ли, что Владыка наш решился издать свои проповеди, или опять он отложил до времени свое намерение благое?

Я жду Вашего описания Лавры¹¹⁹.

Если Вы читали сочинение Григорьева о ярлыках ханских в пользу Русского духовенства, скажете мне, каково это сочинение, и что в нем содержится интересного для церковной истории?

Надеюсь доставить Вам некоторые сведения о сочинениях относящихся до китайской империй. По крайней мере мне обещали доставить удобство к тому.

Что у Вас известно о положении новой Казанской Академии? В каком она виде открыта? В каком состоянии теперь после пожара?

Недавно получен мною ответ об открытии здесь уездного духовного училища. Благодарение Господу! Учители еще не приехали. Но ученики почти все здесь, – остались после вакации в надеждах.

Ах! если бы Господь был столько милостив, что дал бы облегчение делам ищущих православия! Теперь раскольники и немцы за одно против сего; отселе и в отношении к раскольникам нет средств действовать с пользою. Дела так затруднительны, что остается только от Господа ожидать помощи.

Прости любезный мой друг,

грешный Филарет Е.

Ноябр. 12.

1842 г.

Весьма рад я, что получил одно за другим два письма твои. Так долго ждал.

О жизнеописателе Кирилла и Мефодия остается предоставить времени сказать решительное и верное. Теперь при недостатке фактов в защиту моего или твоего мнения нельзя решить, кто из нас с тобою прав и кто виноват. Теория прочна (в истории), когда основана она на несомненных и многих случаях; иначе будет волнение мыслей, не более. Здесь же пока не столько у нас случаев, чтобы выдти могло прочное построение. Замечу еще о наших древних повествователях, что прибавление и вставки в жизнеописании пока не обличены; не разумею того, чтобы у нас после одного жизнеописателя не являлось другого: но другой жизнеописатель наш является обыкновенно в другом кафтане и всего чаще разряженном по примеру поздних греческих сшивателей великолепно пустых фраз. Не так ли? Впрочем, и опять скажу, что не держусь за свою мысль. Тем менее близок к той мысли, чтобы прекрасный труд твой остался у тебя на сколько- нибудь времени под подушкою. Поспеши пожалуйста отослать к Погодину. Пусть займутся другие тем, чем с удовольствием и о пользою можно заняться.

Книги, посланные тобою, получил и сперва весьма изумился, не знав и не думав, чтобы оне были мои. Особенно изумлен был Розенмюллером. Едва припомнил, что это прислано из Лейпцига и именно в неполном виде. Недавно я выписал экземпляр того же издания взамен оставленного в Академии; и тот также не полон, именно в листах. Тем не менее другой экземпляр остается передать кому-нибудь.

Tholuck von, d. Sünde, Schott de reditu ad iudicium. Bretschneiders Dogmatik также получены, и им я очень рад, особенно последнему. Вы пишете еще о других книгах; спешу сказать, что некоторые не принадлежат мне. Слова Илиодора присланы для Академической библиотеки; история Иннокентия у меня есть; Mayeri historia diaboli, если вам понравится, пусть у вас останется; Tholuck, commentar. an d. Hebraeer у меня есть; Hänlein Einleitung, Athanasia 1835–1837, Nickel heil Zeiten, Baumgarten Altertbumer предназначались для библиотеки Академической. Если могут они быть приняты за деньги (а за сколько, не знаю), пусть перейдут в библиотеку Академическую. Если же нет, то пусть, друг мой, останутся у тебя на память о мне. Вот тебе отчет!

Не думай много о том, что не успел сдать прежних книг в библиотеку; Бог даст, исправимся в этих делах.

От души желаю успеха трудам по журналу¹²⁰.

Не думаю, чтобы запрещение печатать жизнеописания отдельными книжками основывалось на экономических расчетах. Едва ли не в том причина, что они русские? Несмотря на эту причину, не возмущаюсь, – насмотрелся на деяния и дела. Будем молиться Господу Богу, чтобы Он послал свою помощь на созидание спасения.

Не знаю, слышали ли Вы о запрещении печатать в журналах извлечения из Синодального отчета. Мне кажется причина тому – униатские дела. Мне случилось довольно читать ругательных статей в журналах за дело униатское. Даже вышла особая книжка: «акты папской конференции» по сему предмету, где описала вся история сношений с Двором, приложены публичные бумаги, выведено показание, на сколько сот тысяч отобрано имений, сколько сот тысяч остается в казне за назначением жалованья. Во Франции бранят сильно, но что страннее, в протестантской Германии еще сильнее. Беда с грехами человеческими. Везде толпы их.

С удовольствием прочел я снова описание Лавры. Спасет тебя пр. Сергий своею молитвою от нескольких искушений! Кратко, но сильно, есть о чем подумать. Быть может те, которым думать египетская работа, и недовольны будут краткостию: но об ином нельзя говорить пространнее, другое не сто́ит многих слов и потому жалоба – пустяки. Здесь у меня давно спрашивали описания Лавры; даже Немцы желают читать. Я послал к Русским, и книжка путешествует.

Благодарю за письмо Серапиона¹²¹. Оно очень доброе. Что касается до участи истории¹²², и доселе ничего не знаю о ней. Решение участи зависит от Петербургской Конференции. Я благодарен бы был, если бы они мне указали на ошибки и объявили требование исправления. Но сомнительно, чтобы это могло случиться; или точнее не случится; если только найдут несогласное с своими мыслями (а такое есть): поспешат сказать: под сукно!

Ты раз писал о Максиме¹²³. Что с ним сделалось и делается? Напиши мне пожалуйста.

Я написал в отношении к Графу мысль Миттополита нашего, т. е. чтобы позволено было напечатать на свой счет, впрочем, тогда, как найдут книгу неудобною для классического употребления. Что выйдет? Не знаю. Да будет воля Господня!

Здесь теперь настает только зима; доселе была осень. С переменою – перемена и в здоровье. Но поправлюсь.

Дело печальное еще не окончилось. Еще следствие: так, по крайней мере, слышно. Один Он знает, чем это кончится.

В Дерпте неприятности. Известный нам с тобою Улльманн в 24 часа по Высочайшему повелению оставил Дерпт с тем, чтобы не мог более возвращаться туда. Ректор Фолькманн лишен ректорства. Бунге – профессор прав остзейских – послан в Казань учиться русскому праву. Дело вот в чем: студенты поднесли Улльманну богатый золотой стакан (в 1500 р. сер.) и прокричали: виват. Улльманн отблагодарил речью, где радовался тому, что они, немецкие бурши, и чувствуют и мыслят, как немцы, и не хотят! быть чем-нибудь другим. Бунге подал голос, что подарок может быть принят (без ведения и разрешения правительства). Фоллькманн виноват, как ректор. Стакан велено отобрать, растопить и металл отдать в приказ общественного призрения. Попечителю Крафтштрему – выговор. С тем вместе профессор Мадай, равно и Фоллькманн просят об увольнении из России. И невероятно, чтобы не дано было позволение. То, что написано, секрет, а еще более то, что Улльманн давно уже известен, как жестокий враг и православия и православных учреждений гражданских. Жалеть едва ли сто́ит.

Я писал два письма к о. Ректору Евсевию, и он не отвечает мне ни строкою; видно скорбит на меня грешного за грехи мои.

Поблагодарите за меня Петра Кузмича за память любви его о мне и скажите, что радуюсь вместе с ним об устроении обстоятельств его.

Декабря 9

1842 г.

10 числа

Сейчас получил еще письмо твое, равно письмо о. Ректора. Душевно благодарю тебя и о. Ректора, что помните меня грешного в любви своей.

Послал к Гетшелю за Вашим реестром.

Дело о Латышах по отношению ко мне состоит в том, что они желают православия, а немцы душат их за это желание и настаивают на том, что они бунтовщики, а вместе с тем и всякий, кто только коснется дела. Вот содержание нещастной истории! Каждый шаг мой дознают, каждое желание проникают; шпионы ходят даже в комнаты и иногда с прошениями о помощи против них же; домогаются всеми средствами впутать меня в какую-нибудь грязную историю. Клеветы сыплются из обеих рук. Если Господь не защитит, конечно, надежд нет на добавление от ков. Известно мне, что велено произвесть новое следствие. Но кто и как будет производить – это дело особенное и не известное. Меня частию уже прицепили к делу приходивших во мне Латышей. После того, что со мною было, мне уже нельзя делать ни шагу в этом деле и об этом уже сказано, кому следовало. Да будет воля Господа!

Засвидетельствуйте от меня душевное почтение всем братиям нашим; о. Наместнику скажите душевную мою благодарность за его любовь ко мне грешному.

Простите.

Грешный Филарет Епископ

Скажите о. Наместнику, что я твердо помню завещание его и всеми силами стараюсь выполнить. Некоторые надежды есть, что как-нибудь заведутся монашики. Да помолит он пр. Сергия о сем. В доме, где живу, нет никакой возможности быть монастырю; тут даже дров негде положить; два дома и около одного три улицы, а другой потонул в строениях соседних и громадных.

Спешу искать тебя не в Лавре, а в доме родительском¹²⁴. Сей час получил список книг полезных для Китайской истории. Не осмеливаюсь требовать, не осмеливаюсь выписывать их без сношения с тобою; так как некоторые вероятно, дороги, а между тем быть может, что оне уже есть у любезного нашего пустынника Пекинского¹²⁵.

Вот список!

1) De la Chine, ou description générale de cet Empire, rédigée d’après les mémoires de la mission de Pékin par l’ Abbé Grorrer. 7 vol. Paris. 1818–1820.

2) Mémoires concernant l’histoire, les sciences, les arts, les mœurs et c. de Chine, pour le Missionaire de Pékin. Paris. 1776–1791. 4. 15 vol.

3) Davis, The Chinese. 2 vol. London. 1836.

4) Guzlaff. History of China 2 vol. Lond. 1835, deutsche Ubersetzung v. Baurs 213. 1836.

5) Histoire générale de la Chine, traduite du Ton-Kien-Kang-mon par Mounac de Maille, publié par Grefier et de Hauterages.

6) Description géograph, hist, chronol, politique et physique de l’empire de la Chine et de la Tartarie chinoise, par du Halde.

7) Gatterer Handbuch d. universal Historie in II B. d. Geschichte d. China mit besonderer Vorliebe und Ausfurlichkeit beschrieben.

8) Histoire de Gengischan et de toute la dynastie d. Monguos, par Gaubel.

Вот пока все! Обещали еще прислать, но не прислали.

22 Декабря.

1842.

29 Дек.

Хотел послать письмо в Кострому, но случилось препятствие, и я отложил намерение.

Сей час получил письмо Ваше (от 22 Дек.) из Лавры и теперь остаюсь в недоумении, в Костроме ли Вы, или в Лавре?

Да, Московские Святители отвергли меня как недостойного. Так надобно по грехам моим!

Что до благодарностей Обер-Прокурора от имени Государя: то тут есть и правда, есть и лишнее. В конце Августа была бумага, в которой сказано, что Государь одобрил мое действие и только. В Ноябре сказано, что Государь соизволил приказать произвесть новое исследование, дабы и духовное начальство могло видеть виновность или невиновность обвиняемого (одного здешнего священника). Благодарение Господу! Не писал я потому, что не мог писать, – это секретные бумаги, – здесь об них известно только мне, – и теперь пишу не без опасений. Не понимаю, как узнали о всем в Москве, но так украсили действительность. Повторяю грешный, что благодарение Господу и за сии милости, которых недостоин. Милость для меня тем более ощутительна, что ждал я не того, а уже искал, сильно искал мыслию уголок, где бы укрыться для совершенного уединения. Если бы знали здешние друзья мои о том, что знают в Москве, то задали бы мне звону. Ты не можешь, друг мой, представить, как много нужно здесь иметь предосторожностей и опасений! Каждый шаг замечают, слова записывают, записывают и то, когда и как был я у кого-либо из здешних именитостей. Так и надобно, друг мой. Когда сам я так небрежно, так беспечно живу, так трачу время, не думая, на что трачу, и для чего дано оно, необходимо, чтобы другие замечали и давали мне знать о моей беспечности. О! Как милостив Господь и щедр к такому мерзавцу, как я!

Слухов много о здешних переменах. Но неизвестно, что будет.

Следствия еще нет.

Военный Губернатор¹²⁶ едет в Петербург. После того надобно ожидать одного из двух. Да будет воля Господа Иисуса с нами грешными!

Странно! О. Афанасий¹²⁷ думает, вероятно, что подражает он великому Афанасию. Дай Бог, чтобы было это в душе! Не всегда однако ж мысли наши не обманывают нас. К нещастию в неочищенном сердце бродит часто вместо вина брага.

По слову Вашему я было стал готовить для Вашего журнала кое-что, но теперь надобно оставить труды до времени, чтобы вместо пользы не принесть вреда не себе только, но и другим. Что делать? Молиться. Беда только в том, что ленив я молиться.

Господи Иисусе!' Ты один веси сердца наши. Спаси нас.

Не видал я еще Москвитянина¹²⁸. За мысли любви благодарю любовию.

Если примете статью о Златоусте, то я прислал бы Вам ее. Она велика–это грех мой.

Мне прислали все сочинения Златоуста.

Простите.

Грешный Ф. Е.

Если примете статью о Златоусте, то я прислал бы Вам ее. Она велика – это грех мой.

Мне прислали все сочинения Златоуста.

Реестр Ваш смотрел я, но Гетшель еще прежде послал уже за книгами. Жаль и мне, что так случилось. Присылайте ко мне, когда нужно что-либо.

Спешу послать к тебе еще список книг, относящихся до Китая. Читай и выбирай. Это доставляет мне мой доктор Леве, добрый и умный, окрестившийся из Евреев еще в детстве, человек с особенным характером. Он в некоторых случаях похож на тебя; живет как монах; ничего у него нет, кроме книг и ни о чем не заботится, кроме дел своей должности; он – инспектор округа врачебного. Очень редкий человек: с ним изредка приятно поговорить. Он много уже жил и много видел. От видных мест бегает и любит спокойное уединение, где чины не могут тревожить его. Жаль только, что протестант: впрочем, он беспристрастно судит о греческой церкви и сознает преимущества ее.

На днях читал я статью о Максиме¹²⁹. Она как-то не понравилась мне и оставила грустное впечатление, – недовольство собою.

Ничего не слышу я об истории Отцев, кроме того, что она в учебном Комитете. Писал к о. Афанасию: но он не удостоивает мое ничтожество ответом своим. Господь да спасет всех нас!

Друг мой! я все еще живу как будто в Академии; пишу и читаю, читаю и пишу. Лишь только бури затихнут, опять – весь в книгах: и ночь, и день за книгами. Но – когда буря настанет – то уже не до книг; не знаешь, куда и душу девать.

Выбирайте книги Китайские: я с своей стороны куплю для братца на память о мне грешном; совокупно сможем окупиться.

Прости, друг мой. Обнимаю тебя,

Грешный Филарет

Р. S. Пожалуйста дайте от меня старушке¹³⁰ 5 р. асс. – в зачет мой.

20 Января

1843.

Спасения о Господе желаю душе твоей. Давно не писал я к тебе. Но я долго и очень болен был. Теперь пост вылечил.

Посылаю тебе список книг о Китае, списанный с одной печатной книги. В нем есть и прежние и, как кажется, не много для нужного предмета. Но пусть знающий сам выбирает нужное и полезное для него.

С душевною радостию получил вчера от о. Ректора первую часть Вашего труда¹³¹. Я с нетерпением ждал его и посему-то расположению души отправил из Канцелярии деньги (не все, по ошибке отправлявшего). Но здесь я передал один экземпляр денежный другому. Благодарение Господу Богу за начало. Оно доброе. Да поможет он Вам продолжать начатое в пользу св. Церкви!

Прекрасна мысль напечатать Слова Серапиона с переводом. Эта мысль часто тревожила меня, и я хотел писать к Вам совет: но доброе известно Вам и без совета. Я пробежал первое слово и его перевод и, знаете ли, что? Перевод – чист, но одном место бросилось в глаза; слова: «всхищени быша» переведены «погибли». Это далеко от точности. Почему же не сказать: внезапно взяты? Придирка? Простите:

Простите и за то, что скажу. Слово: Юлиан, повторенное до 10 раз в замечаниях¹³² и большею частию сряду – немножко странно. Если не встретилось ничего, что надобно было бы прибавить, хотя бы для избежания однозвучия; лучше бы было не повторять сего слова. Почти тоже – Галл. Грех переводчика или издателей, – не помню! Но издателям во всяком случае – не легче. Замечания к переводу падают на переводчика или издателя не легкою тяжестию. Глаз критика всего прежде пробегает их. С своей стороны желал бы, чтобы были Вы более щедры на замечания. Это нужно. Читатель скажет Вам спасибо, если Вы не только помогли ему в уразумении сочинителя, но и подарили его двумя тремя новыми мыслями.

Язык – чист; ферула Петра Спиридоновича¹³³ исправно делает свое дело. Vivat!

Когда успею прочитать все и со вниманием: хотите или не хотите напишу Вам, что замечу приятного или неприятного.

Посылаю две статьи о Златоустом Святителе. Старался быть кратким. Но предмет так занимателен, так велик, что душа рвется и к тому и к другому, – не удержишь. Неандер написал две книжки, а мне кажется, что можно написать по крайней мере два фолианта и – извините – более занимательных, чем книжки Неандера, не редко пятнавшего чистое небесное лице Златоустого. Чем более читаешь Златоустого, тем более увлекаешься им, тем более исполняешься уважением и любовию к нему. Тревожусь мыслию, что не совсем удобно поместить статьи в Вашем издании и особенно подряд с жизнию Богослова. Последнее – неприятно: журнал требует разнообразия. Я думал и думаю послать Вам статью: Златоустый – учредитель Богослужения; в ней много о литургии. Но опять помеха. О литургии говорится в ней так, как может быть не захотят говорить иные, разумею раскольников в штанах. Впрочем, подумаю. Послал бы одну-две проповедки: но у Вас много проповедников, а один такой, которого одного и надобно слушать.

Душа горит и радостию, и желаниями. Дай Бог, чтобы все было к Его славе. Трудитесь, друзья мои, трудитесь. Награда на небе.

Объявление о Вашем журнале будет разослано по Лифляндии. Пусть колбасники не чванятся. Ах! простите за жестокое слово.

Здесь что-то необыкновенное готовится. А что именно, а не могу рассказать. Дела кипят там – в Петербурге. О! Господи! соверши потребное для славы святого имени Твоего. Думаю, что слышали о вызове Преосвященного Иринарха¹³⁴ в Петербург. Его осыпали благоволением. Впрочем, известно только начало дела. Будет очная ставка с военным Губернатором¹³⁵ пред Государем. Время, – самое критическое!

Поклонитесь от меня о. Наместнику и всем нашим. К о. Наместнику писал я два письма; не знаю, дошли ли? Да спасет его Господь.

Чем окончилась Ваша поездка в Волоколамск? Какие приобретения у Вас? Я не посылаю списка посланий Святителя Петра, потому что Вы были на месте рукописи.

Мне кажется, что у Вас материала готового достанет на долго. Труд потребуется для обработки

Описал бы Вам два странные сна. Но время окончить письмо.

Простите.

Любящий Вас грешный Филарет

1843 г.

Марта 18 д.

P. S. Пересмотрите Вы сами наперед посылаемые тетради.

Мир и радость Христова да будет в сердце Твоем, особенно в великий праздник христианства. Долгим молчанием своим навел я сомнение о себе. Я писал о том, почему было молчание. А о каком-либо оскорблении и говорить нечего. Чем же тебе оскорблять меня? Нет, вперед сия грешная мысль да не является в душе твоей. Милостив Господь!

Спешу писать, а перо так худо, что отказывается писать. Тоже бывает с грешным телом. Впрочем, теперь я здоров. Посылаю тебе заграничный гостинец на память о живущем на пределе России, а точнее сказать не в России. Вспомни о мне грешном пред великим отцем нашим пр. Сергием; помолись в великую Пасху.

Благодарю за известия о Академии. Радуюсь обо. Евгение¹³⁶ и, так как люблю душу его, то не желаю, чтобы он сколько-нибудь думал о том, что другой получил уже и настоятельство. Подобные радости, а точнее несчастия для души, идут чередом; не ныне, то завтра придут. А преобразование души в жизни Христовой – вот это не так легко совершается; тут череды нет; если сам не забочусь, то дело останавливается или даже возвращается назад.

Отец Ректор, да спасет его Господь, внимателен ко всем самым малым случаям к душевной печали других. А я грешный был так нерадив о подобных вещах. Теперь вижу свой грех.

Относительно здешних дел остаюсь в ожиданиях. В. Губернатор еще там, не увольняется в Ригу. Что будет? Ничего неизвестно. Но я так заботлив о том, что вне меня, и не помышляю о том, что внутри меня!

Мне писали, чтобы здешнее духовенство старалось о присоединении, а гражданскому для голосов Европы трудно. Но сообразите: если это относят к священникам, то их обязали подписками не принимать латышей; если относят ко мне, то за каждым шагом моим сторожат тысячи глаз, да и здесь нашлись для того, чтобы ограничить меня волею самого Императора. Вот положение! Только помощь преподобного великого Угодника может сделать что-нибудь. А я грешный совсем без сил для того и без средств.

Опять к Академии. Жаль мне будет, если Вы очень много отдадите книг из нашей библиотеки¹³⁷. (Простите, все еще называю нашею). 360 названий только по древним языкам. Это очень много, очень великая будет потеря. Дуплеты в ученой библиотеке, где многие имеют нужду в одной и той же книге, необходимы. Но надобно и собою жертвовать для других.

Спешу послать поучения Святителя Петра. Вижу, что Вы не были в Волоколамской обители¹³⁸. Ко временили посылаю?

Посылаю свои две статейки.

С любовию обнимаю тебя

грешный Филарет

Апреля 9

1843.

Воистину Христос воскрес! Твоими желаниями желаю и твоей душе радости о Воскресшем. Да почиет свет Воскресшего в душе твоей и до просветит и проженет мрак тлетворного греха.

Благодарю за внимательный пересмотр листов о Златоустом¹³⁹. Замечания, кажущиеся несообразными с содержанием журнала, без сомнения, можете исключить; поправь и перемарай, как и что тебе угодно. Одно замечание считал бы не ненужным, – это относительно чудес. Мне самому случилось слышать от одного монаха – доброго и рассудительного: почему Христианское Чтение ничего не сказало о чудесах Златоуста, о которых говорится в Четьи-Минеи? Такой вопрос, как кажется, делает неизлишним и замечания о Георгие. Вот все, что имею сказать после твоих замечаний. Но и после того предоставляю дело усмотрению Твоему.

Вопрос, предложенный мне монахом, как кажется, может несколько изменить и мысль Вашу о читающих Ваш журнал. Вы думаете, что Журнал Ваш читают только люди, ищущие одного назидания, а не предметов ума, потому что покупают священники. Напрасно так думаете. Вы знаете, что нынешние священники наши в состоянии многого требовать и для ума. Если пустынный монах предложил вопрос любопытства: что же о других? Читающие жития святых, после Четьи Минеи, прежде всего потребуют, почему так, а не иначе, говорят о святом? Недоверчивость к Четьи-Минеи со стороны ученой довольно обща, почти столько же, сколько и доверчивость к назидательности. Пусть так, пусть назидательность останется преимущественною целию Вашего журнала; по соединении его с чтением святых Отцев ото так и должно быть: но не будьте слишком холодны и к требованиям ума, чтобы не впасть в крайность. Назидания ищет Воскресное Чтение, назидания православного домогается Христианское Чтение, но согласитесь, что то и другое частию бывают карикатурны: детей ныне нет на Руси, баснями сладкими никого не накормишь, а требуют крепкой пищи. Св. Отцы, и особенно такие, каков Богослов, предлагали так много и для философа, и для поэта, и для историка, и для филолога, что право не так легко поставить под ряд их такую ученость, которая, хотя бы на один дюйм, стала выше их учености. А вам особенно удобно следовать их направлению. Это прилагаю и к филологическим замечаниям на сочинения св. Григория Богослова; не говорю о проповедях и статьях назидательных, где некоторые боятся говорить языком ученым, тогда как вовсе не боялся того Богослов.

Ученый поморщится на Вас, прочитав ученую историческую статью без доказательств, а неученый читатель не останется недовольным, если поставлены будут и доказательства – в замечании или inter caetera.

Со временем, если угодно Вам, прислал бы я статью о сочинениях св. Григория Богослова; кажется это не было бы лишним после Вашей статьи, а составило бы необходимое дополнение. Скажите мне мысль Вашу о сем.

Не знаю, получили ли Вы другие мои посылки, посланные по отправлении статьи о Златоустом.

Два реестра книг и самые книги присылал мне Гетшель; я пересмотрел и дозволил себе кое-что исключить, как ненужное для Академии.

Посылаю Гуцлава. Путешествие Робинсона много заняло меня. Вот как путешествуют по Палестине.

Вот и еще письмо Ваше от 27 апр. А я не успел отослать моего; не отсылаю пока и книг до почты.

Несколько слов о кресте. Если хотите видеть в словах Варнавы греческое тав: зачем же непременно хотите видеть нынешний образ написания его. Дело идет о древнем тав, о том, который перешел к Грекам от Финикиян, а у сих последних он писан был и в виде четвероконечного креста; если не ошибаюсь, даже в Палеографии Монфокона можете увидеть, что греческая фита писалась и в виде креста четвероконечного. Потрудитесь справиться; мне не по чему было отыскивать; у меня была кроме известных книг только Гоффманова Сирская грамматика. Если же допустить, что Варнава имел в виду египетское письмо, что мне кажется более вероятным по содержанию письма и его известности в Александрии, то четвероконечный крест неизбежен; что касается до значения египетского креста, то мне не кажется, чтобы оно было не благоприличным; значение жизни чему и приписать, как не кресту Искупителя?¹⁴⁰

Не скоро, очень не скоро дойдете Вы до Златоустого. Прежде него стоят на пути Василий в., Ефрем Сирин, Григорий Нисский, Амфилохий, Иларий и пр. Моей душе грешной, казалось бы, взяться надобно после Григория за Ефрема. Если говорить строгую правду: пустынный Ефрем, несмотря на то, что пустынник, едва ли не во всех отношениях выше Василия: с какой стороны ни посмотрите на него, возмете ли его как проповедника, он не уступает Каппадокийскому учителю, даже по сердечной живости слова ближе он говорит сердцу, чем Василий; у последнего есть искусство, да и строгость его несколько пугает душу грешную, тогда как слезы Ефрема Сирина сладость сердечная. Не сравниваю Ефрема толкователя с Василием: тут нет между ними и сравнения. Не знаю, даст ли

мне Господь столько силы и терпения, сколько нужно для тяжкого дела, а я начал переводить сирского Ефрема, стучусь в двери сирской учености, начиная с азбуки. Хочется, очень хочется познакомиться с толкованиями пр. Ефрема. Когда бы молитвы пророка помогли грешной душе! Да, если дожидаться будете с статьею о Златоустом учителе до перевода сочинений: вероятно дождетесь сего тогда, когда кости мои будут гнить в утробе общей матери-земли. Нет, не дожидайтесь. И без того не без утешения посмотрят на Златоустого. Так по крайней мере мне кажется, тем более, что Златоустый представлен не только как пишущий и беседующий, но и как действующий, или точнее – весь действие живое и неутомимое. Но это только мои мысли. Хорошо один ум, а у вас не два.

Желаете знать мысли мои о письмах и стихах Григория? Вы почти знаете их. О первых тоже скажу, что Вы говорите, т. е. не многие из них имеют догматическое или христиански-нравственное значение; они образцы письменного слога; кажется, они с тем преимущественно и писаны, чтобы христианское юношество видело в них, а не в письмах язычников, образцы писем. Впрочем, можно бы потрудиться над тем, чтобы избрать лучшее и не оставить без внимания труды великого мужа. Между ними некоторые по крайней мере столько же важны, сколько и письма Василия великого. Потрудитесь пересмотреть.

Между стихами Григория есть превосходные, кто как ни думай о них. Вы знаете, что по моей мысли непреодолимое затруднение – переводить стихи Григория. Но капля пробивает камень. Чтобы сказать Вам о лучшем, посылаю недавно изданные стихотворения Григория, признанные Греками за лучшие. Правда, вкус Грека ищет только греческой языческой красоты: это дело давно известное; для позднего Грека нет философа выше Аристотеля, и нет поэта выше Гомера или Софокла; для позднего Грека сокровище, богатство всех родов в том позднем произведении, где, как видим, говорит с ним или диалектика Аристотелева, или певучий слепец мифологического века. Потому-то, следуя своему вкусу, отметил я карандашем то, что мне показалось лучшим, и не могу не сказать, что стихи, поставленные Греком на последнем месте, в русском переводе должны занять первое место. К сему надобно присовокупить особенно две молитвы к Богу, одну ту, которая у Галанда; стихи: жизнь, переведенные и в Христианском Чтении, два стихотворения о самом себе и жизни своей. Последние два прилично могли бы составить заключение сочинениям, хотя по достоинству своему они должны следовать после Биллиевых: τὰ ἀπόρρητα. Посылаю еще переведенные стихотворения Григория, которые, как кажется, могут быть переданы печати по крайней мере из внимания к труду, к труду такому, каков перевод стихов. – Вот пересмотрел содержание всех переведенных статей (но не перевод) и отметил то, что показалось лучшим. Очень не лишнее дело издать их. В них говорит душа. Иные отличаются высотою и глубиною мысли. Надобно сказать, что перевод взят мною не из Академии; до ее собственности не касались персты мои. Две тетради, также отсылаемые, не знаю, как попали ко мне. Вот Вам все, известное мне по памяти о Григориевых стихах!

Недавно Владыко наш (я не перестаю звать его своим, говоря душею) вспомнил о моей истории отцев. Но что скажу я о ней ему? Сам ничего не знаю, кроме того, что она у Комитета учености нашей. Да будет воля Божия! Два раза писал к о. Афанасию и в ответ ни слова. Время – молчанию.

То, что полагают назначить для классов по полтора часа и мне кажется полезным. Отмена ежегодных испытаний – великое ли приобретение для учености, сомневаюсь. Дело не в том, есть ли испытание, а в том, каково испытание. Главный вопрос в ходе образования – движение образованности вперед. Более ли приобретут студенты, заучивая по примеру красноголовой птицы слова других, чем приготовляясь к живому отчету в своем, очень сомневаюсь. Наконец сомнение мое достигает едва ли не крайней степени, когда подумаю о том, что хотят опытом над одним сочинением сделать сочинителя. Крайность – заставлять в две недели готовить одно сочинение. А дать волю заниматься одним два года, – почти тоже, что дать волю ничего не делать и не оставлять для себя надежды увидеть сколько-нибудь опытного самомыслителя. Академия не школа для изучения азов и бук. Горе с теми, у которых сил достает только на то, чтобы перенять замеченное у других и подражать замеченному, хотя бы над собственною лапкою. Нет, канцелярист – не сочинитель и солдат не богослов.

Простите, заговорился.

С любовию душевною к Вам

грешный Ф. Е.

Достопочтеннейшему о. Ректору, о о. протоиереям Феодору Александровичу, Петру Спирид., о. Ректору Вифанскому и о. Инспектору Евгению свидетельствую душевное мое почтение.

Мая 5

1843.

Давно не писал я к Вам и давно не получал от Вас письма. У Вас теперь много забот и трудов. Время собранию плодов близко. О многом нужны заботы.

Последнее письмо написал я очень поспешно, в некотором нетерпении; ответы о статьях моих писаны не в духе спокойном, и это беспокоило меня после письма. На все нужно присутствие духа, а в тревоге душевной, какова бы она ни была, мысли более или менее мятутся и более или менее могут получать неправильное направление. Правда, в конце говорил я, что предоставляю все общему Вашему совещанию, – и это несколько облегчило меня. Но тем не менее не хорошо писать письма не в духе спокойном, или, сколько-нибудь беспокойном. За это надобно бранить себя. От этого надобно оберегать себя. В таких случаях всего чаще и всего более действует самолюбие. Так было со мною и в настоящем случае. Мне нетерпеливо захотелось, чтобы статья была напечатана. Но для чего эта нетерпеливость? К чему эта нетерпеливость? От чего она в душе? Плод и пища самолюбия. Господи! прости меня грешного! Согрешил и каждую минуту согрешаю пред Тобою.

С удовольствием читал я в Москвитянине Ваши две статьи: одну о Лавре, а другую о Библиотеке Румянцева¹⁴¹. О первой Вы сами уже говорили мне; последняя узнана без слов. Вы конечно читали в Москвитянине отзыв об описании Лавры. В нем всего памятнее для меня и всего более остается в душе мысль: сочинитель нигде не изменяет покойному своему тону. – Вполне не уверен, хотел ли сочинитель выразить одобрение или вместе с одобрением выражал и желание видеть по местам более теплоты чувства, более огня любви к предмету. Что до меня, говоря с Вами обыкновенным языком, желаю, чтобы последнее требование в показанной степени Вы не оставили без внимания. Правда, в ученых рассуждениях всего более нужно спокойствие души, естественный ход мысли, предоставленной управлению размышляющего рассудка. Но, как мне кажется, и в ученых рассуждениях, если рассуждать надобно о предмете дорогом не для одного рассудка, но и для всей души, неестественно оставлять в бездействии чувство; неестественно тому быть, чтобы любовь к предмету не высказалась в рассуждении свойственным ей образом в словах, в тоне выражений, в образах, дышащих жизнию и движением. Мне кажется, что в противном случае читателю нельзя не оскорбиться холодностию, какую видит он в сочинителе; так как холодность эта относится к предмету достойному любви, уважения, деятельности целой души. Правда, в таком суждении моем участвует и моя настроенность духа, организация грешной души моей, так часто тревожной и пылкой и там, где не нужно горячиться чувству и воображению, а нужно одно рассуждение. Но вот я смотрю на Немцев. Народ размышляющий, народ ученый. Но как хотите, только преобладание в нем мысли иссушило душу его. Скажите искренно, после спокойного размышления о предмете, хорошо ли это, что Немцы теперь с таким хладнокровием пишут хулы на Господа Иисуса, а другие Немцы с таким хладнокровием слушают и читают хулы? Последние, прочтя хулы языческой души, говорят: мы не можем не отдать уважения богатству сведений сочинителя, глубокому его исследованию предмета и пр. и пр. Как? Уважать то, что дар Божий употребляет христианин так, как употребил его сатана? О! помилуй нас Бог от такого состояния! Не хочу опровергать тех оправданий, которые немецкое хладнокровие привыкло говорить себе самому. Все эти оправдания столько же правы, сколько и хладнокровие, потому что они – плод той же холодности к предметам самым высоким и самым дорогим для души, без которых жизнь души – не жизнь, а пагуба. Как мне кажется, нынешнее положение немецкой учености изуродовало положение души. Ибо как назвать состояние живого существа, когда в нем живет и действует одна только часть на счет всех других частей? Представьте, что в целом организме телесном жива и здорова одна голова, а руки, ноги, желудок, нервы – омертвели! Что это такое? Урод! Зачем же не сознаться, что точно тоже означает и душа, в которой живет и действует один рассудок, без отдыха, неугомонно построевающий и разрушающий затейливые мысленные фигуры? Но – я слишком увлекся общим предметом. Дорожа любимою душею, душевно прошу Вас – остерегитесь немецкой холодности к предметам высоким. Зачем поставлять себя в неестественное состояние? Душа Ваша любит Господа, сколько успела возлюбить Его при помощи Его благодати. Говорите же о Господе так, чтобы все кости Ваши говорили о Нем. Пусть все славит Господа, потому что все в нас должно славить святое имя Его. Душа Ваша чтит и любит святых Угодников Его. Говорите же о святых Угодниках Его так, чтобы вся душа Ваша говорила о них должное! Не убивайте чувств Ваших святых грешными сомнениями, предостережениями, уступлениями, условиями холодного рассудка. Мы и без того столько ли любим Господа и все угодное Ему, сколько должно бы любить? Столько ли душа наша горит усердием и ревностию к святому закону Его, сколько должна гореть? Столько ли возросла в нас любовь к благочестию о Христе, чтобы могло оно быть живительным началом жизни нашей на целую вечность? О! вечность – вечность! как грозна мысль о тебе грешной, немощной, ленивой, гордой, тщеславной душе моей! Господи-Господи! умилосердися над нами грешными! Научи нас творить святую волю Твою! Воспламени нас огнем любви Твоей, да не погибнем бездыханные на целую вечность!

Простите мне, что напоминаю о недостатке Вашем, тогда как у меня толпы грехов, которых вовсе не вижу. Взамен прошу вспомянуть о мне грешном, когда будете молить Господа об исправлении недостатка Вашего. Я опять к Немцам. Пройдите мыслию историю протестантизма до настоящего времени. С чего начался он? И на чем теперь остановился? Лютер требовал, чтобы каждый был судьею и при чтении Писания, и при обозрении положения души своей. Он потребовал, чтобы жила мысль. И вместе с тем выразилось требование, чтобы доверчивость чувства другим, смиренная покорность опытности блаженствующих на небе были брошены. Его послушались. Послушались, потому что требование льстило самолюбию. Чего же лучше для самолюбия, как когда говорят: живи по своему усмотрению. Его послушались. И что же потом? Что же наконец ныне? Сначала еще было в движении чувство; нельзя вдруг убить его в себе; жизнь борется сама по себе с смертию, на что бы ни обратилась смерть. Сначала много было огня и в словах, и в делах, хотя более это был огонь воображения, возбужденного самолюбием, чем искреннего, благочестивого чувства. Потом чувство становилось слабее и слабее. От чего? От того, что сильнее и сильнее начала действовать мысль. Прошло три века после Лютера. И чем же стало его христианское общество? Движущеюся мыслию, но с омертвевшим для Господа чувством! Не резко ли выражаюсь в настоящем? Поживите в Риге и узнаете правду.

Июня 5

1843.

Июня 7 д.

Хотел бы продолжать письмо. Но вчера прервано оно обстоятельствами. А ныне собираюсь в путь, – странствовать по немецкой Лифляндии, чтобы отыскивать бедное православие, кроющееся в ее углах, как пташку в грозную бурю. Давно собирался осмотреть церкви. Но и теперь едва-едва могу вырваться и притом с тем, чтобы как можно скорее возвратиться в свой уголок.

Весна прошла у меня в хлопотах о домовой церкви; была и тесна и низка. Теперь все переделано; осталось кое-что докончить.

Отец Викентий удаляется от меня в Иерусалим. Счастливый путь! Известный Вам о, Арсений¹⁴² Христом Господом умоляет взять его в Ригу. Имя Господа – великое дело. Боюсь принять, но придется принять. Да будет воля Божия!

Поговорил бы о обстоятельствах своих: но многие из них не совсем приятны грешнику, привыкшему к покою. Остается молчать. Надобно же учиться и терпению, хотя и невольно. Да, много и долго терпеть Филарету! Помолитесь о нем.

Здесь с месяц, как стоит прекрасная погода. И тепло, и сухо. Но жизнь дорога.

Засвидетельствуйте душевное мое почтение Боголюбезному отцу Наместнику, равно о. ректору Евсевию, о. протоиереям, о. ректору Вифанскому, о. инспектору и прочим. Всем желаю мира о Христе.

Будьте Господом хранимы. Не забывайте чужеземца, а некогда одноземца, но всегда одинаково близкого к Вам душею.

Грешный Филарет

Р. S. Не был ли у Вас Владыка? Что у вас нового в ученом мире? Уделяйте Ваши новости. Я здесь ни о чем не знаю. Андрей Иванович (и только он) недавно писал мне, что о. Афанасий начинает жалеть, что погорячился за православие. Что это значит? Не знаю.

Вы теперь на родине, с милыми родными. Да, теперь, когда так давно нет на свете моего родителя, которому очень, очень много обязан по душе, как мне по временам хочется взглянуть на него хотя на четверть часа. До кончины его не чувствовал я такой душевной нужды.

На днях читал я Вашу статью о Кирилле и Мефодие. Она мне очень понравилась. Основательное и осмотрительное исследование. Мне никогда не написать такой статьи. Это чувствую вполне. Каждая часть осмотрена с разных сторон и для каждой мысли цельной найдено нужное оъяснение

или подтверждение. Особенно же важно то, что нет лишнего, такого, что показывало бы только охоту говорить ученым образом и не прибавляло бы ничего для ученых, как давно знающих подобные вещи. Вот это последнее свойство для меня недоступно и не по силам, от того что мало сам дознавал, а только собираю написанное другими. Что делать? Когда нет сил, остается только сознаваться в недостатке их. Бедность кругом меня; куда ни посмотрю на свой скарб, – тряпье. Отчасти и досадую на себя: но так и быть. Дело окончено, путь миновался.

Послал я недель за пять пред сим Μ.П. Погодину небольшую статью, решение вопроса: с востока или с запада первоначально взошло Христианство в Лифляндию? Не знаю, как она показалась и что будет? После увидел я, что в ней есть две ошибки. Одна о Крейцбурге, другая в заключениях о восточной Лифляндии. Первая соединяет в себе еще ошибку в имени немецкого автора. Вы бы, легко могли увидеть и поправить эти ошибки: у Вас есть немецкие хроники. Я очень поспешно писал эту статью. Попалось сперва одно известие о том, что Православие русское в Лифляндии древнее всякого другого исповедания Христианского, и душа загорелась, и я схватил летопись Генриха Летта – и давай писать и марать. Теперь вижу, что лучше было бы несколько осмотреться. Впрочем, весьма вероятно, что Михаил Петрович не решится поместить ее в Москвитянине по нынешнему положению дел. Если же он и решился бы: желал бы я еще раз пересмотреть ее. Во всяком случае да будет воля Божия!

Мое маранье об учености несколько возмутило душевный покой Ваш, и вы спрашиваете: что ж делать для того, чтобы совмещать ученость с левым духом любви к истине и святости? Первое без сомнения произошло в душе Вашей от того, что об ином сказано очень резко. Не так, ли? Повторю и теперь с большею, чем прежде уверенностью, что требование живого духа у меня более плод собственного неумеренно горячего и часто бестолкового свойства души. Да, это совершенная правда. Вполне свято то, что надобно говорить правду, надобно показывать и доказывать истину вопреки тем, которые говорят неправду, а не выказывать себя самого, свое неспокойное состояние. В последнем случае очень часто бывает со мною, что по осмотре оказывается ряд вопросов и дельного – почти ничего. Тем не менее не согласен я хвалить Вас за статью о св. Лавре, что помещена в Москвитянине. Согласен, что необходимо спокойствие в исследовании истины, но не думаю, чтобы хорошо было смотреть спокойно на наглое оскорбление истины и святости. А Голохвастов, если не часто, то по местам, не без наглости к св. Лавре. Эти люди воображают себя удивительно как учеными и чудными политиками. Если бы в душе было желание только узнать истину, не совсем ясную для многих и даже представленную в другом виде: скажи свои мысли с осторожностию; желающего дознать истину, а не выставляй из себя человека, который один только и может знать истину, а все прочие говорили и говорят вздор. Иначе выходит на деле, говоря простым языком, пустой хвастун. Если же придется иметь дело с хвастуном: то для дельного исследования у него медный лоб, от которого все дельное летит прочь; его надобно не вразумлять, а наказывать сатирою. Пусть лежит клеймо на нем, достойное его. Оно остановит других хвастунов. Иначе в след за одним появится целый ряд подобных людей, и тогда прощайся с правдою по крайней мере на 50 лет. А вместе с тем тысячи лягут во гроб с вредными мыслями, попавшими к ним только по милости медного лба. Но я уже заговорился; в многоглаголании немного добра. Уверен, что и без меня лучше меня знаете все это.

Что касается до второго пункта: то не легко решить его, а еще не легче исполнять то, что хотел бы сказать. Мне кажется, что молитва лучше всего может поддерживать в душе теплоту и жизнь духа. Не легко молиться так, как надлежало бы молиться. Иногда грешный стою как деревяшка, как болван, или же брожу мыслями по разным сторонам. Что это за молитва? Но надобно же молиться. Как же быть? Как достигать того, чтобы и молиться, и молиться так, как должно? Понуждать себя к молитве, бранить без пощады за дурную молитву, употреблять или тот, или другой способ к возбуждению молитвы, такой способ, какой кому полезнее, переменять способы, избирая более удобный и полезный. Не знаю, как по твоей душе молитва с поклонами? Случалось слышать, что это только выражение души и важно только как выражение. А мне представляется, что это вместе и способ. Кажется, за меня и великие молитвенники. Они молились по целым ночам, творя то малые, то большие поклоны. К чему-нибудь они считали это нужным? Не означало же это только излияние души. Нет сомнения, что может быть молитва молитвою одной души. Такова молитва созерцательная. Впрочем, и та, как видим по сочинениям о ней, не была без участия внешних действий; и в ней требовалось напряжение телесному организму и даже быть может более тяжкое, чем в обыкновенной молитве. Всего прежде не надобно забывать, что если я возьмусь за созерцательную молитву, то вместо созерцаний выйдут одни мечтания, одно брожение мыслей, без сокрушения, без глубокого сознания нечистот души. А молитва без ощущения виновности и недостоинства – худая молитва, даже может, обращаться во вред душе, приводить может к направлению мыслей и воли – гордому. Сего упаси Боже. Так лучше молиться просто, так, как обыкновенно молятся, и как Бог устроил нас. Будем чаще посещать храм Божий, – точнее следовать чину Церкви, повторять сердцем простые молитвы Церкви. В молитвах церковных немного высоких мыслей, но много жизни и теплоты; оне просты, но те из них и сильнее действуют на душу, более плодотворны, которые более прочих просты. Попались две три молитвы сильно поражающие бесчувственную душу: повторяй их с поклонами. Согреетесь.

Вы упомянули: «многое ныне мне не так кажется, и то, что прежде поражало душу, теперь не сильно действует на нее». Не знаю, какие предметы имеете Вы при сем в виду. Но если и вообще говорить о перемене, какая бывает в душе при переходе одного возраста в другой, не надобно опускать из вида, что детское чувство – чувство прекрасное. Детская душа так близка к тому состоянию, в каком душа вышла из рук Творца природы, как не близка другая, по крайней мере по отношению к невинности и чистоте чувств. Душа детская так близка к Богу и ко всему снятому, как не бывает близка душа мужа, развлеченного разнообразием и множеством предметов. Душа детская довольно близко идет к мысли о едином на потребу. Рассудительность мужа всего более рассуждает о нуждах и неудобствах земной жизни. Пылкость юноши всего более развлекается и увлекается воображением, наполниваемая красными мира и поджигаемым пылом страстей. Потому надобно даже с понуждением обращать душу к положению детства. Надобно иметь даже недоверчивость к рассудительности зрелого возраста, созревающего для земли незаметно для рассудительности, не только для воображения. Все умрем, и все пройдет. Земная рассудительность полезна для земли. Но с чем же явимся в ту жизнь? Беда, если будем обмануты холодною расчетливостию, незаметно для нас расчитывающею только на спокойствие земное. Самолюбие, так мало видное в первых летах наших, как сильно и как умно располагает нами в зрелых возрастах: но оно же и готовит безотрадную вечность. Простите меня Господа ради, что пишу то, что попадется на душу, без осмотрительности. Худое, ненужное отбросьте; хорошее употребите в дело и тем окажите мне благодеяние, – мне бедному и нищему душею. Рад бы был я посмотреть на милого моего Александра Васильевича, которого так давно не видал, очень был бы рад. Да вот уже скоро два года, как не вижу Вас. Посидел бы с вами, поговорил бы с глаза на глаз. Заочная беседа как-то не все дает душе, что дает личная. Провел бы час хворого здоровья и облегчил бы тяготу души. Но да будет воля Господа!

Под окнами кое-как с усилием разведен у меня садик: это – в церковной ограде. Кругом громады камней, стесненных так, что воздух бывает и удушлив, и грязен. Садик хотя немного, но дает свежесть. Как хотел бы увидать Вас в садике. Надобно сказать, что воздух здешнего края весною и летом гораздо теплее, нежнее и приятнее, чем воздух Московский. Иные вечера бывают так хороши, что не вышел бы из садика. Жаль, что теперь уже не время звать Вас к себе. Иначе на свой счет привез бы Вас сюда. Так хочется мне видеть Вас.

Простите. Не сказать ли на конце о скорбной истории? Но дело в том, что она еще не кончилась. Помолитесь о горемычном Филарете, любящем Вас искренно. Обнимаю и благословляю Вас и Вашу душу.

Августа 6

1843.

Давно, очень давно не писал я к Вам. Простите. Душа как-то была пуста; не хотелось брать пера, чтобы поговорить с другом. Был в Вильне и думал было писать отсюда, но отложил, а потом вздумал молчать. В Вильне пробыл две недели; разделял торжество православия над властью папизма. Да – надобно дивиться как тому, что прежде в Вильне, так и тому, что происходит теперь. Знаете ли в каком положении было православие в Вильне в 17 веке? И в каком в начале 19-го? Сохранилась старая карта Вильны 17 или начала 18 века. По ней видно, что в Вильне было 15 православных церквей. А что застал 19-й век? В его начале оставался один Духов монастырь и в нем настоятель без братии. Странно, в высшей степени странно! В настоящее время дела приняли обратный путь. Православие распространяется, а папство стесняется в пределах, Дай Бог, чтобы начатое не оставлено было.

Письмо мое опечалило душу Вашу. Вместе с Вами молю Господа, чтобы было на пользу душе. Чего же более желать, как не здравия душе? Все прочее останется на земле. О! когда бы сохранены были души наши для Господа!

Письмо мое о статье: Лифляндия – конечно опоздало. Пусть будет так, как случилось. Скажите же мне искренно и прямо правду, как я грешный писал Вам о Вас. Поплатитесь.

Кто писал статью о Церкви¹⁴³? Она основательна, – это не то, что французский кисель. Одно место немножко странно. Это решение 261 страницы на стр. 260-й. Это тоже, что сказать церковь везде и нигде. Нечто подобное и на 262 странице. Но кто же без греха? Правда, я бы сказал еще и то, что мне не нравится, когда проводят мысль откровения по категориям церковной схоластики, как душу по мытарствам. Но – de gustibus non est disputandum. Иначе один любит формы катихизиса, а другому кажется, что иное дело катихизис, другое – размышление систематическое; одному кажется, что верх совершенства, когда осветят склонения веры логикою веры, а другому думается, что для веры, размышляющей суха и скудна подобная пища. Единая, Апостольская, вселенская Церковь: эти вещи полезно помнить простому христианину; это формы, которые в немногом говорят ему о многом. Но начните размышлять по этим формам, мысли Ваши запутаются, и вы с досадою в душе бросите и формы, и содержание. Простите, что незванный взялся судить.

Вы спросите, что делаю я? Не знаю, как Вам сказать. Привык быть книжным червем и не отстаю от привычки. Но хорошо ли? Много написал: но к чему годилось? О Петербурге ничего не слышу. Не слыхали ли Вы чего-нибудь? Хотелось бы узнать о патристике: но Петербург для меня чужая сторона; не кому писать ко мне. Вы раз упомянули, что записки мои у митрополита; за ними довольно было дела и в Риге; после того казалось, что оне не были бы бесполезны. Но так ли судят другие? Да, иногда и скучно получать во всем отказ. Да будет воля Господня! Не все то хорошо, что мне кажется хорошим. Господь знает, что на пользу душе.

О здешних делах ничего не могу сказать. Они еще остаются в воле и судьбе Господа. Остается одно – молиться.

Вы знаете, каковым бывал я в осень. Тот же и здесь. То брожу, то лежу. Да и возраст жизни приблизился к осени. Одни только страсти не перестают зеленеть.

Обнимаю тебя от полноты любви моей к тебе. Благословение Господа Иисуса да будет над тобою и делами твоими.

Поклонитесь от меня присно хранимым в душе о. Ректору Евсевию, о. Ректору Филофею, о. Инспекторам, Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу. При свидании поклонись старице Феодосии Степановне.

Простите. Грешный Ф.

1843 г.

Нояб. 1 д.

Пред о. Наместником виноват. Надобно писать: но – окаянная лень!

Я был бы рад, если бы Вы сообщили мне, каково было Владыке нашему в пребывание Государя в Москве. И – что вообще было особенного.

Не побраните меня за слово. Мне кажется, что Академия в долгу, не имея в зале своей портрета Владыки; она, конечно, уже не дождется такого покровителя мудрого.

Вас всепокорнейше прошу заказать и прислать мне портрет его; деньги вышлю.

От искренней души благодарю всех помнящих о мне грешном. Господь да воздаст любовию за ' любовь.

С душевным участием желаете знать о мне, о моем житье–бытье? Коротко и с точностию можно выразить так: живу ожиданиями. Исполнятся ли к как исполнятся чаяния? Известно Господу. Но до времени надобно оставить, т. е. пока все это во власти Божией.

Не одними же чаяниями живу. То, что в руках моих часто бывает, это книги. По-прежнему, книжный червяк. Новых книг много, очень много. В весенние, летние и осенние месяцы новости присылаются часто, иногда в месяц кипы две бумаг немецких, иное оставляю у себя, другое пробегу кое-как, а иное пропускаю мимо глаз. Что за новое издание предпринимает Майо? Не могу дать вам отчета. Я записал для себя экземпляр, хотя и недешево будет стоить получение. Но мне показалось интересно содержание. Главное опять в том же, в чем состояло и collectio veterum auctorum, т. е. так же будут изданы древние сочинения: но чтобы это были те же самые, которые изданы были прежде, этого не видно было; напротив прямо говорено было, что это новость. Довольно странно, что долго не выходит издание.

Крузевы Некро-Ливоника довольно интересны. Крузе объезжал Лифляндию, раскапывал бугры, имеющие вид крепостей, отыскивал и находил в них медали, вещи домашней жизни и жизни военной, описал все, что видел, с самою пунктуальною точностию определил географическое положение крепостей, набросал эскиз истории лифляндской до прибытия немцев в Лифляндию, сделал несколько предположений о торговой дороге с берегов немецких до Черного моря. Последние неудачны. Описание древностей подробно и точно до последней степени. Но интереса для общей Русской истории мало. Если в сем последнем отношении что важно, то это то, что Крузе определил довольно точно различие в построении крепостей западными и византийцами. Это, без сомнения, поведет к дальнейшим результатам по отношению к русским старинным крепостям, если будут сделаны подобные розыскания в России.

Вот вам список книг, оставленных для себя:

Leiden d. kathol. Kirche in Russland (возвращение унии к православию, по описанию шпиона).

Nielsen, Brief Pauli an. d. Romer, (сочинение доброго Англичанина).

Ritter, Erdkünde, 10 Band (Армения и окрестности Евфрата).

Makarios, Schriften.

Gehringer, Zusammenstellung der Evangelien (в подлинном тексте).

Tischendorf, codex Ephraemi rescriptus (Новый Завет, писанный в 5 веке; редкость драгоценная!).

Hävernik, Prophet Ezechiel 1843 (еще не успел хорошо видеть, но надежды на доброе не без основания).

Hävernik, Buch Daniels (известна прежде).

Permanderi, Bibliotheca Patristica. P. 1. 2.

Hitzig, exegetische Handbuch (неологизм. Передам другим).

Prungi, Systema theologiae dogmaticae 1–4 (очень порядочная).

Danz, universal Wörterbuch (остальные частички с дополнениями).

Gorgii, Chöroboschii (для общей филологии полезно и потому мне мало нужное сочинение).

Hahn, Bibliothek der Symbolen (очень хорошее издание древних символов).

Allzog, Universalgeschichte der Kirche (более о западе, чем о востоке и особенно в средние времена).

Allioli, Alterthümer d. Bibel (в добром духе и с ученостию удовлетвор.).

Ebrard, Kritik d. Evangel. Geschichte (критика на Страусса и подобных).

De–Wette, Lehrbuch Archaeologie (оч. порядочная).

Dressel, Epiphanii edita atque inedita (жизнь Богоматери и об Ап. Андрее, интересно).

Lomb, comm. in divi Pauli Epist. ad Hebraeos.

Windischmann, Brief Pauli an d. Galaten (в добром духе).

Hesychii, Glossarium cum notis Russicis (известное вам).

Umbreit, pract. comm. ub. Ieremias (тоже).

Codex Syriaco-hexaplaris ed. Middendorf (оч. важное издание ветхозаветных книг, но полная польза для знающих сирский язык: впрочем латинские замечания; где сличается Монфокон, доступны и объясняют дело).

Hengstenberg, Geschicte d. Bileams.

« Moses u. Manetho.

« D. Psalmen 1, 2.

Menologium Graecorum (Basilianum).

Wiesemann, Zusammenhang d. Bibel u. Geschichte (очень полезное и ученое сочинение, особенно для догматики),

Kymmel, Libri Symbolici Ecclesiae Graecae (православного исповедания: разговор Геннадия, ответы (беcтолковые) Иерусалим. собора в подлиннике.)

Böhmer, christl. Glaubenslehre (очень порядочное сочинение).

Кirchhofer, Quellensammlung Geschicte d. heil. Kanons (подлинные слова отцев, относящиеся к истории новозаветного канона).

Wilstsch, kirchl. Altas (полезный для церковной истории).

Evangelische Kirchen Zeitung 1842, 1843. (Если угодно могу уступить Академии – 9 сер.)

S. Iustini opera ed. Otto. T. 1. 2.

Psalmorum Syriaco-hexaplaris textus, latino versus. Bugati 7 p. 50.

Catena in Evangelia, Epistolas, Acta, Apocalypsin ed. Crameri (шесть частей; очень доброе приобретение, хотя и не дешевое).

Anecdota Graeca 3. 4. ed. Crameri (толкование на Гомера, лексиконы греч.; очень полезны для филолога. 10 р.).

S. Chrysostomi opera omnia 26 volumina (очень рад).

Wiggers, kirchliche Statistik (нужное для ц. ист.).

Perrone, Praelectiones theologiae (черствая схоластика с шумною бранью, впрочем, с грузом полезного).

Оставляю то, что давно известно, или же что не попалось на глаза. Побраните ли меня за такую трату денег? Надобно бранить.

Вот Вам мои собеседники!

Ожидаю из Петербурга священников; по слухам, они готовы.

Если скажу, что говорю проповеди и не редко: это не новость. Кто ныне не говорит проповедей? Впрочем, немцы доселе говорили, что русские попы – мужики.

Радуюсь труду Вашему по библиотеке. Вы делаете и доброе, и полезное. Мне в свое время очень хотелось сделать тоже самое: но время прошло. Описывайте точнее и подробнее. Здесь точность и подробность необходимы. Я бы попросил Вас поделиться со мною новостями, относящимися до Русских отцев, напр. до Иосифа, Нила и пр. Также нейдет с ума Иларион; не увидите ли исторических заметок у последнего? Вы некогда советовали мне посмотреть в Румянцевской библиотеке. Но мне не было времени; притом в нашей библиотеке гораздо более наставлений Илариона, чем в Румянцевской, и списки древнее, если не ошибаюсь. Теперь я близок к тому, чтобы отнесть его к 8 веку. Но тогда дело совсем было оставлено. Странно, что начало наставления у царя Ивана Васильевича¹⁴⁴ тоже, что в рукописях, но продолжения не видал я по рукописям.

Р. S. Помолитесь; теперь здесь великое для меня дело делается; следователь из Петербурга по Высочайшему повелению производит следствие. Когда бы пр. Сергий не оставил меня грешного!

Простите; буду писать и, вероятно, скоро.

Ноября 15.

1843.

Как Вы обрадовали меня письмом Вашим. Я получил его ныне после обедни. Благодарю Вас, душевно, благодарю за любовь Вашу.

Вот сижу я один. После обедни было у меня довольно здешних русских и несколько немцев. Теперь спокоен, – в тихом кабинете.

Вы, как вижу по последнему письму Вашему, не догадались, что письмо мое послано неоконченным или не все заключало, что должно бы еще заключать. Оно прервано было обстоятельствами. Вот видите, друг мой, как живу я здесь. За час пишу и говорю свободно, а в следующий не могу ни говорить, ни писать. Утром встаю как будто без видов на скорби, а случается, что с полдня начиная едва доживаю до вечера от тяжестей душевных. Что делать?

На конце прошедшего письма упомянул я о следствии. Это давно было предназначено, еще в конце прошедшего года и по Высочайшему повелению. Теперь приведено в исполнение. Не умею в точности написать, чем кончилось дело. Или лучше, окончание его должно быть в Петербурге. Что здесь сделано, то довольно хорошо; по крайней мере по грехам моим и сего довольно. Но как там будут смотреть на дело, неизвестно. Помолимся Господу Богу. Скажу только то, что и для меня доселе не было известно, чтобы ненависть немцев до такой степени простиралась ко мне, до какой она действительно простиралась. Только молитвы пр. Сергия защитили меня грешного. Иначе, слишком, слишком худо хотели поступить со мною немцы. Господь да простит их.

Благодарю за ваши замечания на статью о Лифляндии¹⁴⁵. Не успел еще поверить с напечатанным. Но для меня несомненно, что в статье, писанной слишком поспешно, могло быть довольно ошибок. Некоторые были и мною замечены; но исправлять уже нельзя было. Это плод душевного огня. Но вот вам и еще в добавок. Недавно был я в Вендене и там видел копию с старинного плана, составленного не позже, как в 17 в. Там близ стены замка в городе показано: Grund d. Russischen Kirche и начертан план самой церкви. Теперь это место застроено обывательскими домами. После того увидел, что в одной немецкой поздней книжке немец пишет: «предание (Sage) говорит, что в Бендене была церковь русская в 14 веке». Со всею вероятностию или точнее с несомненностию должно положить, что при Магнусе или при Иоанне Грозном была здесь церковь для жены Магнуса и племянницы, если не ошибаюсь, Грозного. Не знаю удастся ли мне встретить еще что-нибудь более определенное о сем предмете.

Вот я опять заговорился с вами и еще не говорил о том, о чем всего более хотел говорить в прошедшем письме.

Получив объявление о деньгах, признаюсь, я поблагодарил Господа, потому что имел действительную нужду в них; у меня пред тем не было ничего. Но когда прочел слова ваши о деньгах, то смутился. Вы пишете, что это деньги за книги по какой-то оставленной мною записке. Правда, я помню, что оставлена записка о книгах. Но помню и то, что деньги следовало получать не мне, так как мною оне получены из частных сумм. Прошу вас любовию вашею, успокойте меня, скажите искренно, что это за деньги. Очень чувствую, что я и без того много наделал хлопот Академии неблагоразумною расточительностию в приобретении новых книг. А получать еще то, что не должен получать, еще тяжелее для души. Скажите же мне правду в решении недоумения моего тяжкого.

Декабря 1.

1843.

В уединении моем я имею разговоры только с отсутствующими: т. е кроме тебя, с перешедшими в ту далекую страну, в которую и нам идти надобно. Читаю и пересматриваю труды отцев наших, открытые почтенным и опытным Востоковым¹⁴⁶. Часто, очень часто хотелось бы мне сличать наблюдения его с рукописями нашей Академии. Востоков много, весьма много открыл нам нового, иногда такого, на что мне приходилось не раз смотреть, но чего не понимал я. Новый мир открыт. И какой же мир? Мир отцов наших, отцов благочестивых, смышленных, иногда ошибавшихся, но любивших Господа Иисуса пламенною душею.

В положении, в каком находится грешный Филарет ваш, вы много, очень много принесли бы ему и удовольствия, и пользы, если бы по любви, свойственной вам, не отказались по временам разделять беседы его с отцами, иногда останавливающиеся у него за неразумием или недостатком материалов. Предлагаю на сей раз, несколько вопросов, которых не могу или не умею решить.

а) На стр. 33. Востоков (в описании Музея) говорит, что язык книги Есфирь весьма древний и однако ж с признаками Русского. Не найдете ли в нашей Академической рукописи доказательства давней древности, подобные показанным: тивун и пр.? Помню, что видел в рукописи признаки того, что книга переведена не прямо с Еврейского, а с Греческого, сделанного по Еврейскому тексту. Не выпишете ли мест именно где, как помню, выставлены месяцы?

б) На стр. 30 сказано, что в Пятокнижии имена собственные писаны по Еврейскому произношению! Так ли в наших списках? Посмотрите по крайней мере на указанные места Востокова.

в) Не выпишете ли Вы у Лекеня того, что пишет он о Епископах Скифских, Херсонских, и, если есть у него, Sugdai (Сурожа)? Понятно, что не Вас самих осмеливаюсь утруждать; у Вас очень много трудов не такого пустого рода: наймите на мой счет Вифанского писца, но сотворите любовь.

О. Ректора прошу я покорнейше прислать на время некоторые рукописи. Посмотрите пожалуйста сами в библиотеку и на мое прошение и, что можно сообщить моей скудости, сообщите.

Помнится мне, что в житии пр. Александра Свирского или Ошевенского не помню, написано что-то о крестном знамении; помнится и то, что мы вместе с Вами смотрели на сие известие, и кому-то из студентов оно рекомендовано для рассуждения. Не потрудитесь ли отыскать сие известие и выписать его подлинником?

Вообще чувствую большую нужду в рукописных житиях Святых Русских. Известное по печатным изданиям часто наводит сомнения или во многом оставляет без известия. Не знаю, как пособить себе в этом. Многого требовать или от Вас, или от кого-нибудь не смею. Притом же иногда может, случиться, что ожидаешь от иной рукописи многого, а не найдешь ничего. Следовательно, другим нанесешь неудовольствие и труд, а себе не приобретешь ничего. Был бы я весьма благодарен, если бы по опытности своей порекомендовали мне те из рукописей, которые заключают известия или о событиях, относящихся до целой Церкви, или об обрядах, принадлежащих какому-либо времени, и о начале их.

Весьма благодарен Вам за присланный конспект: он мне много помог, открыв пункты, на которые надобно смотреть в том или другом времени. Это очень много значит для меня. Господь да воздаст Вам за любовь!

Новое поручение вынуждает меня выписывать много книг, о которых в других обстоятельствах не думал бы я вовсе. Но выйдет ли что-нибудь из этого? Не поведет ли это за собою те же малоплодные хлопоты и огорчения, которых довольно досталось на грешную мою долю по прежним поручениям. Вот напр. опыт. Обер-прокурор отвечал мне (на мое предложение – напечатать от себя историю отцев), что рукопись в Синоде, и Синод даст решение свое. В ответ на письмо мое к преосвященному Илиодору¹⁴⁷, писанное после того ответа, преосвященный писал, что в Синоде не видно рукописи и не слышно о сем деле. Чего после этого ожидать, не знаю.

Хотел было попросить из Вашей библиотеки жития к. Петра и Февронии Муромских чудотворцев и князя Константина Муромского; но боюсь затруднить. Мне хотелось бы посмотреть, что говорится там о современном состоянии нравов яэыческих и христианских. Если не отяготительно будет, а для меня не бесполезно, пожалуйста пришлите. За целость сокровища ручаюсь.

Вы мне скажете, почему не обращаюсь я с просьбою к прокурору? Не хочется, право не хочется; делать шум для малых вещей – неблагоразумно. Ближе к душе Владыка наш: но и того не хочется тревожить: он и без того многострадальный подвижник Церкви Господней.

Здесь получили мы новость. Синод утвердил новые оклады Лифляндскому и Курляндскому духовенству. Священникам по 288 и по 250 рублей сер. Кафедральным – протопопу 600 р., ключарю 400 р. сер. и т. д. Очень жаль мне, что наши¹⁴⁸ отказались от Риги. При сем окладе в Риге такие выгодные места, каких немного в Москве; напр. в благовещенской церкви, где два священника и протопоп, теперь каждый священник будет получать более 1000 р. сер. в год сверх квартиры готовой. Когда бы Рижское духовенство помянуло меня за гробом!

Простите. Благодать Господа Иисуса да будет с Вами!

Грешный Филарет Епископ

1844 г.

Февр. 7 дня.

P. S. Странно! Мне пишут, что на о. Платона¹⁴⁹ найден в Казани начет в 3000 р. асс. и велено взыскать, и что Преосвященный Евлампий¹⁵⁰ им также не доволен. Да спасет его Бог! Жаль, что страдал нетерпением, которое нигде не полезно. А известием об о. Агафангеле¹⁵¹ Вы сильно опечалили. Не знаете ли, что за обстоятельства его? Он еще в Петербург писал ко мне и предлагал свое желание удалиться от должностей. Я грешный ничего не отвечал доселе, но и теперь скорблю, если по тому же чувству удаляется он. Верно так надобно за грехи наши.

Воистину Христос воскресе, любезный мой друг. Да обрадует Он душу твою своею радостию.

Давно не писал я к тебе, с первой недели поста не писал. Что-то не хотелось взяться за перо; душа занемогла скукою. Теперь больше свободы в ней.

Прежде всего душевно, искренно, из глубины сердечной благодарю тебя за все заботы твои о мне, за заботы о состоянии души моей, за заботы о внешних моих обстоятельствах. Хотя не говорил и не писал я тебе, но ты, конечно, уверен, сколько дорога мне помощь любви твоей, готовой делить все. Замечания твои и в письмах, и из лекций для меня нужны. Последние спешу возвратить к тебе, как нужные для служения твоего святому месту; мне списали их, сколько могли.

Возвращаю Временник и одну из рукописей. Первый теперь уже есть у меня свой. Рукописи мне очень послужили в пользу.

Бился много, чтобы угадать по замечаниям Вашим о времени св. Константина Муромского. Но доселе не остановился на уверенности. Мне кажется, что это лице с своими обстоятельствами не принадлежит к концу 12 и началу 13 века. Нет, невероятно, вовсе невероятно, чтобы столько Черниговских князей-христиан, начиная с Мономаха, заведывали Муромом и оставляли Муром в таком язычестве! Это лице, кажется должно быть одно из тех Черниговских князей, которые в первый раз простерли власть из Чернигова на Муром. Но кто это такой? У Востокова, как кажется, другое жизнеописание, да и у Карамзина сказано о мощах, чего в Вашей выписке не видно. О годе крещения 1223 г. чего также нет у Вас. (Карам. 3. пр. 153).

Читали ли Вы новую историю Малороссии?¹⁵² Она очень хорошо написана. Но для меня встретилась в ней вот какая странность. Казаки еще во время первых своих попыток соединиться с Россиею, даже прежде сих попыток и след. далеко прежде Никона, говорят в ней невыгодно о расколах в Московской Церкви. Что это такое значит? Откуда этот отзыв? Слова ли это только красноречивого Конисского, немножко прибавившего от себя к исторической правде, или же что-нибудь известно на деле? Мне при этом всего прежде попадается на мысль Армянин¹⁵³, без сомнения ложный по бумаге соборной, но ложный ли на деле?

Схимник Иоанн после дополнения о древности перстосложения изд. М. 1839 – присылал еще в цензурный комитет свое сочинение, которое, если не ошибаюсь, было одобрено к напечатанию. Если у кого-либо из братий найдется экземпляр: то хотя бы на время пришлите его ко мне.

Еще раз благодарю Вас за Ваши лекции и выписки. Достал себе памятники 12 в., хотя и дорого, очень дорого.

Рукописные жизнеописания Святых для меня полезнее летописей: в них церковная жизнь, иногда правда неискусно выставленная, но есть, дышет, хотя кое-как. А летописи? Списки драк и еще разве списки храмов.

Четь-минея пока остается у меня, впрочем, ненадолго.

Говорят, что Рига так изменила мою рожу, так состарила и одряхлила, что удивляются. Странно!

Простите. С любовию к Вам искреннею

грешный Ф.

6 Апреля.

1844.

Попросил бы еще какую-нибудь рукопись. Но не знаю, за которую взяться. Без сомнения, рукописи нужны особенно для первых четырех веков Русского Христианства¹⁵⁴.

Посылаю тебе на рассуждение определения о труде моем¹⁵⁵. Скажи мне искреннее слово, что делать? Прилагаю и письмо Андрея Ивановича¹⁵⁶. Не знаю, могу ли так понимать решение Синода, что не одобряется только настоящий вид сочинения? Или же оно – безусловно? Подумай и рассмотри. Что делать с грехами? Они у меня везде. Больно было читать решение. Но так надобно за грехи.

Если решение не безусловно: то думал бы исправить кое-что и послать по частям в Ваш Комитет. Но – повторяю – не знаю, как понять решение. Не забудьте и того взять в рассмотрение, что частию осуждают за то, что сами же заставили меня сделать, т. е. внесть об Оригене и Клименте и дополнить число отцев. Не говорю о том, что в ином солгали напр. о Фотие, другое не искренно говорили, напр. об Иринее: об Иринее говорено в обозрении, а статья или мною по забывчивости и Петербургской разбросанности тревожной не вложена, или выпала где-нибудь в другом месте. Как бы то ни было, согласитесь – не хорошо было говорить: об Иринее нет ничего, когда при том легко было и самим видеть дело случая, а не намерения, если уже тяжело казалось спросить меня.

Прошу тебя, друг мой, сказать искреннее слово.

Несколько раз писал, я в Петербург, что не считаю своего труда совершенным, тем более таким, чтобы Синод выдал его от своего имени.

Не хочу беспокоить души своей. И потому ничего более не говорю о сем деле. Смотрите и судите сами.

Прежнее определение Синода у Вас пред глазами.

Обращаюсь к другим предметам. Копаюсь теперь за историею¹⁵⁷. Быть может отважусь послать первый период в Ваш Комитет отдельно, чтобы и издать, если дозволено будет, отдельно. А что. послать по требованию высших, об этом после подумаю. Полагаю, а что будет, – не знаю.

Мои труды;

а) Весьма нужно бы иметь подлинные слова Германа Патриарха о крестном перстосложении и то объяснение, какое дано им, если не ошибаюсь, у Фабрица. Разумею то, что число 6500 выражается в благословении рукою, как говорит Герман. У Котельера (Patr. Apost. Τ. 1. р. 44) сказано, что Николай Смирнский и Беда говорят что-то в подтверждение объяснению. Но помнится, кроме Котельера в какой-то особенной книге de Graeca Ecclesia приведены и объяснены слова Германа. Пожалуйста, выпишите для меня точнее, что найдете.

б) Труды общества истории и древн. Русск. т. 3–5.

в) Список Русским памятникам. Кеппена.

г) Вы понимаете, что статьи, составляющие догмат наших раскольников всего важнее для меня. Между тем не совсем убеждаюсь, чтобы в первом периоде нашем не было смешения мыслей о перстосложении, разности обычаев. Не доискиваюсь оснований для несомненной уверенности в чем-либо постоянном. Странным для меня кажется, как разразилась эта буря при Никоне? Столько, разностей в обычаях и оне появились так скоро? – Ужели никаких мыслей, ни одного слова, ни одного намека, ни одного памятника не было о всем том до Стоглавого собора? И как Стоглавый собор не вошел в рассмотрение разностей и их начала? Г. Востоков ныне прислал мне дополнения к ответам на вопросы Нифонта. Но и в дополнениях, и в том, что прежде известно было, и вообще в известных письменных памятниках, ни намека не вижу на предметы споров нынешних. Странно! Ваши замечания о древних иконах мозаических очень полезны для меня. Желал бы видеть еще что-нибудь подобное о древних обычаях.

Грешный Ф.

Апреля 14

1844.

Благодать Божия да будет с Вами!

Послал я тетради в Комитет¹⁵⁸. Не знаю, что будет? Прежде хотел я утруждать вас просьбою, чтобы вы внесли от вашего имени. Но потом подумал: зачем отягощать друга? Пусть будет на моих плечах грех мой. Однако ж я и теперь прошу любовь твою, в чем нужно будет, принять участие. Уверен, что добрый Комитет наш не будет так и столько читать, как и сколько нужно для того, чтобы записать ошибки. Если бы не мои тетради были читаны, многое сказал бы вам, как читались оне. Скажу одно – не ожидал я такой легкомысленности и... но что говорить о чужих грехах? У меня своих бездна. Тетради посланные переписаны были гораздо прежде, чем получен был ответ. По глупости думал я, что мне самому не по суду, а по любви сообщать о том, что нужно исправить; так как сам говорил и писал я, что послал только по желанию ускорить дело, ожидаемое другими. Ну, надобно меньше мечтать о глупостях и искреннее судить свои недостатки. Иначе гордость бьет сама себя.

Искренно благодарю и вас, и комитет за присылку вознаграждения за труд¹⁵⁹. Желаю от души, чтобы Господь помогал вам в ваших трудах.

Моя душа – уныла. Видно время пришло знать только себя и свои грехи и оставить пустую заботу быть полезным другому. Куда? Чего Бог не дал, зачем восхищать себе мечту?

Владыке не писал я и опять потому, что в душе тупость. Если не лишнее, скажу, что он уже давно спрашивал о выходе, а читал почти все, именно все об шести веках.

Простите.

Господь спасет вас, и еще повторяю. Когда бы только не без действия! С любовию сердечною

грешный Ф.

1844 г.

июня 3 д.

Препровождаю к вам часть труда известного вам¹⁶⁰. Если не отяготитесь, прочтите и что нужно исправьте, за тем, если годится, предложите Цензурному Комитету для его цензирования. Если представится вам дело слишком худым, напишите мне; лучше, конечно, исправить, чем навлекать

на себя неприятность, а других вводить в искушение. Надобно и в том сознаться, что задача, которую дали мне, немного была у меня и в виду. Да и как ее иметь в виду? Преосвященный Евлампий предложил себе и другим что-то мудреное, что трудно и понять. Мне грешному кажется, что полезное для всех может быть полезным и раскольнику; а мнимо полезное раскольнику не годится никому. По сей последней причине ничего не говорю об Арменской ереси. Не могу уверить себя, чтобы это не был подлог киевских школяров – учеников папизма. Пусть по крайней мере останутся в молчании грехи других, если они были.

Если найдете свободное время: прикажите списать для меня правила митрополита Максима.

На мне лежат теперь дела тяжелые. Помолитесь о мне преп. Сергию. Заставляют делать дело (с Латышами), которого, сколько ни бился, никак не могу сдвинуть с места. И тяжело, и опасно. Да будет воля Господа Бога! Помолитесь любовию вашею.

Любимыми и уважаемым мною о. ректору Евсевию, Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу, о. Филофею и о. Евгению, Ивану Михайловичу и прочим собратиям моим – душевная память моя пред. Господом и уважение.

Простите.

Обнимаю вас с любовию.

Е. Ф.

1844 г.

июня 10 дня.

Вчера получил я Ваше письмо. Благодарю вас душою искреннею за участие ваше во всем моем. Будем молиться.

Вы пишете о новых мыслях добрых и рассудительных членов Комитета на щет истории отцев. Признаюсь вам, что и сам я был и остаюсь тех мыслей, что дела нельзя сделать так, как прежде писали вы. Не приму на свою душу такого греха, чтобы другие оставались в стыде или подвергались под ответ за меня. Нет, зачем отягощать других своим? У каждого есть свое бремя жизни. Мои мысли и прежде были те, что когда Комитет одобрит рукопись, я от себя представлю ее в Святейший Синод, дабы дело, начавшееся с Синода, Синодом и окончено было. Если же Комитет не найдет неудобным представить рукопись от себя, и с тем согласен. Сколько теперь думаю о деле, буду тогда писать о деле митрополиту Антонию и объясню ему дело по христианскому расположению, а не с тем, чтобы враждовать с людьми, впрочем, не скрою и правды, хотя и горькой для некоторых. О Господе уверен, что митрополит не оставит дела без внимания и защиты. Итак, с своей стороны я не считал бы нужным избегать косых взглядов людей некоторых и останавливать дела. Истина не боится света. «Начальство поддерживает книгу?» – Дай Бог щастия начальству! Я не желал и не желаю быть в тягость начальству, а желал и желаю не быть ленивым рабом пред церковию Господа моего, говорить и делать желаю то, что по совести считал полезным. Боже мой! мы думаем поддерживать истину Твою гнилыми клетками подмосток Римских! В стыде останемся. Быть может и я в числе таких же делателей безумия? Но Господи! Просвети меня грешного. «Критика на отцев?» Но когда сказали, что есть христианское чувство, то не лишнее бы подумать, не совмещает ли истина того и другого расположения? Откуда раскол?

Мне очень нужен Стихирарь 1310–го года, который есть в библиотеке Лавры и между пергаменными рукописями стоит седьмым. Все старание употребил бы сохранить и возвратить его в целости, если бы вы мне доставили его.

Если не отягощу вас просьбами, спишите мне содержание псалтири Киприяновой, т. е. оглавление статей ее.

Не вразумите ли меня, что значат слова митрополита Киприана в послании к игумену Афанасию: «проскуры же кресты или доры, несть в сем различие кое: аще ли будут кресты на доре, проскура дорная, достоит быти агнца ради». Не понимаю ничего в этих словах. Что за доры? Что за кресты на доре? В чем вообще тут дело? (Акт. Ист. т. 1, стр. 478).

Не случилось ли вам записать содержание требника Феогностова?

Повторяю просьбу мою к почтенным членам Комитета – не задерживать дела ради παρεισάκτων.¹⁶¹ Дело и без того не так-то скоро окончится. Много мытарств предлежит ему. Повторяю и убеждение мое: без Синода нельзя обойтись.

Простите

Любимым души и почитаемым о. Ректору Евсевию, о. Ректору Филофею, о. Инспекторам, о. протоиерею Феодору Александровичу о. протоиерею Петру Спиридоновичу, Ивану Михайловичу, всем прочим знаемым, прошу передать душевную память и уважение мои.

Любящий Вас Ф. Е.

Июня 17

1844.

Р. S. Вы просите меня не отяготиться душею. Друг мой! легко сказать, но не легко исполнить. И рад бы перенестись в рай: но много грехов. Дурны грехи, между ними и безотчетная скорбь о земных вещах, о временных случаях: но грехи также моя собственность, а с своим легко ли расстаться? Господи! прости и исцели меня израненного, впадшего в разбойники. Иногда забываюсь с книгами о всем; а в другое время и тяжести прошлого, и опасности будущего на сердце. Не забудьте и того, что один я здесь. Недавно был и сидел у меня Клейнмихель, и не раз повторял: «Вы здесь настоящий монах, одни, без людей.» Да, не по мыслям людей, но по плану Господа всеблагого – это хорошо, нужно, спасительно... Простите мое малодушие; грешен, грешен я, Господи!

Вы теперь в хлопотах. Господь да поможет Вам. Чем-то Вы подарите публику? Рассуждение Левицкого¹⁶² было очень хорошо. Но простите, что скажу свою грешную мысль о крестных ходах¹⁶³: сочинение написано слишком холодно, обдает душу стужею; священные действия – плод чувств сильных и живых, а потому по крайней мере для их происхождения и значения можно пожертвовать строгостию копотливых мыслей и дать простор чувству. Скажете: старая песнь! Правда, но простите бедняку, скудному в мыслях.

Вот одна из самых приятных новостей, хотя и не совсем новых. Симон Архиеп. Псковский открывается миру по святости жизни и славе пред Господом.¹⁶⁴ В прошедшем году последовало несколько исцелений на его гробе, и он являлся, приглашая совершить панихиду на его гробе. Усердные исполняют волю его. Для нас с тобою вот что здесь особенного. Симон был друг Михаэлиса, человек с обширною ученостию и сведениями в Еврейском и Арабском языках; с ним были в переписке знаменитости Германские. О, когда бы небо вразумило сим мужем жалких староверов нашего времени, староверов фрачных!

История Константина Муромского много принесла мне труда. В третий раз вынуждаюсь переменить ее и оставить в том виде, в каком виде и прежде написал было ее, но отменил. Одно только то, что у Симона Николай Святоша первый инок из князей, заставляло меня отступаться от своей мысли. Но после увидел, что еще Судислав князь был монах, хотя невольный, и сестра Ярослава Святославича была инокиня, и сам Ярославль мог принять иночество после того, как Святоша поступил в обитель. Отселе с докукою к Вам: если не сочтете нужным возвратить рукопись по другим неисправностям, прошу поручить переменить статью о князе Константине с переменою порядка соседней с нею статьи о Вятичах.

Прилагаю статью в новом виде.

Июня 22

1844.

Июня 29 б.

Нет, не хочу беспокоить Вас ничем. У вас теперь много трудов весьма тяжких и очень важных. Оставляю нова у себя статью до времени. Усердно прошу исполнить только две просьбы, которые, как думаю, не отвлекут и от срочных трудов:

1) Пришлите мне пожалуйста Русскую Историю Полевого. Здесь нигде не нашел ее, а у Вас, если не ошибаюсь, есть своя собственная.

2) Купите для меня два экземпляра Вашего Описания Лавры. У меня было два, но кто-то, по обыкновению, зачитал. Нужны опять два, – один для себя буду беречь, а другой, пожалуй, скоро зачитают. Не давать такой книжки грех, а дашь? – Искушение!

Присовокупляю только для памяти, свободной от трудов:

а) Прежде писал я Вам о правилах митрополита Максима и не сказал, что мне особенно нужны любопытные ответы на вопросы Феогноста, известные у митрополита Евгения с именем правил митрополита Максима. У Карамзина многого нет, а мне нужна каждая строка. Впрочем, рад буду и правилу самого митрополита Максима.

б) Строеву известны «послания и поучение» митрополита Алексея, «два послания» митрополита Феогноста; в Актах Экспедиции напечатана одна грамота митрополита Феогноста и одна митрополита Алексея. Не известно ли Вам прочее?

Что за служебник митрополита Киприана? Что такое его же «разные чины» и «молитвы»? (Строева, хронол. указ, в Ж. М. Нар. Пр. 1834 ч. 1. § 34, 38, 46).

Это на будущее время.

Простите, что занимаю внимание не вовремя.

И опять повторяю искреннее желание помощи Божией в Ваших трудах.

С любовию к Вам

грешный Филарет

Посылаю то, о чем прежде писал Вам. Не отяготитесь любви ради о Господе.

Относительно истории Отцев думаю писать к Московскому Владыке нашему. Не пишу теперь только потому, что, как пишете Вы, он нездоров. Дело это верно должно еще на долго оставаться под покровом смиренного молчания. Так показывают обстоятельства, а что они показывают, то показывает Бог.

Мне пишут из Петербурга, будто Граф, отъезжая в Москву, взял с собою конспекты Афанасия на догматику и Иосифа на нравственное Богословие, чтобы отдать на рассмотрение нашему Владыке. Правда ли это? И если правда, то не знаете ли, что из того вышло? Не для одного ли вида?

Простите. Не забывайте любящего Вас пустынника Ф.

Июля 24 д.

1844 г.

Известно ли тебе новое сочинение о Зырянском языке, которым ты так интересовался. По объявлению газеты Allgem. Literat. Zeitung, – сочинение носит такое название: Gründzuge der Syrianischen Grammatik, von. II. C. Gabelenz; Рецензент отзывается с чрезвычайною похвалою о. Г. Габеленце, как отличном знатоке языков Манджурского, Монгольского и Готфского, сделавшимся уже известным по сочинениям своим относительно этих языков. Потт говорит, что первоначальным трудом Габеленца для языков финно-чудских были Aufsätze uber d. Sprache d. Mordwinen d. Tscheremisen n. Permier in d. Zeitschrift fur Kunde d. Morgenlandes. По наблюдениям Габеленца, говорит Потт, Зырянский язык вместе с Пермским и Вотякским составляет особый класс Финского родового языка и разделяется на 4 отрасли: Усть сысольскую, верхне-Вычегодскую, Яренскую и Удорскую (Udorschen – не Обдорскую ли)? Для изучения первой отрасли главным пособием признает перевод Евангелия Матфея, вышедший в Петербурге 1823 г. и исследование Г. Шегрена, знатока финских языков, помещенное в Петербурских Меmoires sixième serie Т. 1. 1832 г. Для изучения Удорского языка пособие – скудная грамматика Г. Флорова, вышедшая в 1813 г. в Петербурге.

Передаю тебе сие известие по уверенности в интересе его для тебя. Если и не ново: повторишь прежнее.

Строки с известием о Зырянской литературе давно писаны. Но они как-то затерялись было между бумагами.

Много хлопот мне грешному в Риге. Много заботился, ездил, дознавал, судил: но послужит ли к пользе, не знаю. Доселе остаюсь в полумраке. Беды – впереди; опасений и опасностей на пройденной дороге – тьма. Кто проведет? Не знаю. Надеющийся на Господа не погибнет. Но где у души моей надежда? Она снискивается долгими, слезными молитвами и опытами, следующими за молитвою. Всего того нет у окаянного Филарета.

P.S. Отыщите пожалуйста и пришлите мне тетрадь о сочинении монаха Зиновия против Феодосия Косого. Это труд одного из студентов, где, сколько помнится, кое-что присоединено было и моего. Тетрадь остались между студенческими сочинениями в ректорском шкафе. Тогда она не казалась мне столько необходимою, чтобы по крайней мере на время взять ее с собою: но теперь другие обстоятельства.

Простите. Ф.

Августа 26

1844.

Верно, чем-нибудь оскорбил я Вас или по крайней мере оставил в душе Вашей впечатление не легкое. Так долго не пишете Вы ко мне. Вот уже половина сентября. Если, в самом деле, что-нибудь дурное сделано мною (а чего дурного не делаю я?), простите меня братски. Я бываю бестолков в требованиях. Прости ради Господа. Напиши мне хотя несколько строк о себе, об Академии, о братиях наших. Как Вы поживаете? Как окончились труды курса? Сколько магистров назначено? Сколько принято новых? Как идут занятия Ваши по журналу, по классам? Мне так хочется знать о любезной Академии, о Лавре святой. Утешьте морского пустынника. Он так одинок, так заброшен, так забыт. Ему только и радостей, что память о прежнем.

Если бы о мне захотели знать, не знаю, что сказать? Живу как растение на песчаном море. Но да будет благословенно имя Господа Вышнего. Пути Его премудры, пути Его благи. Только человек и слеп, и грешен. О, грех – недобрая собственность моя? Ты не отказываешься от прав над душею моею бедною. Ты более и более становишься сильным над нею. Кресте всечестный! Огради меня силою твоею.

Не угодно было Пр. Сергию послать сюда питомцев своих. Как мне бывает это по временам скорбно! Петербургские – хороши: но мне было бы утехою быть с своими. Теперь нет сомнения, что положение тех, которое прибыли бы сюда, было бы очень счастливо. О прибывших начальство заботится. Вот прислано каждому до 150 руб. сер. на обзаведение. Не говорю о жалованье и местах. Но опять повторю: да будет благословенно имя Господу Вышняго!

Поколонитесь от меня всем нашим: о. наместнику, о. Ректору Академии о. Евсевию, о. Филофею, отцам протоиереям Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу, Ивану Михайловичу.

С любовию к Вам

Грешный Филарет

Р. S. Возвращаю несколько книжек. Если не отягчу тебя, друг мой, пришли мне Стоглав; этот Стоглав тяжел для меня; писали о нем много и однако загадка не близка к решению. Щетинистый зверь!

Пожалуйста, прости же меня Кто знает предел жизни? Может быть через день появятся черви на мне.

16 сентября

1844.

Сейчас получил ваше письмо. Весьма рад. Так долго ждал. Так наконец уныло ждал. Христос спасет тебя.

Нынешнее лето и весну никуда не ездил я. Сидел в своих кельях. Были нужды ехать. Но не было удобств ездить. На все воля Господня. Молитва Угодника Господня да не оставит меня грешного!

Вы изъявили сомнения о моем замечании относительно слова Иларионова. Одному сомнению готов уступить, если бы не было оно в связи с другим. А это другое, признаюсь, не в силах принять. Пролог и митрополит Евгений принимают настолование в смысле поставления кафедры епископской. И вы говорите о чтении древней рукописи: «оно очевидно испорченное». Нет, друг мой, на этот раз рукопись права, а не правы толкователи ее поздние. а) Прежде всего известно, что посвящали епископов в Софийском соборе, а не в Георгиевском храме: там, а не здесь была кафедра Митрополита. Если бы представилась та мысль, не совершалось ли посвящение епископов в Георгиевском храме, прежде, чем построен Софийский, то тот Георгиевский храм, о котором идет здесь дело, освящен уже при митрополите Иларионе, т. е. спустя около 20 лет после Софийского. б) Настолование буквальный перевод греческого ἐνθρονίασις, ἐνθρονιασμός. А это слово никогда не означало поставления новой епископской кафедры (хотя θρόνος и означало иногда сию последнюю), а всегда означало поставление нового престола Божия, освящение церкви. И καθιέρωσις γίνεται μετὰ τὸν ἀπαρθισμὸν τοῦ ναοῦ, ὅτε τελοῦνται τὰ ἐγκαίνια, καὶ ὁ ἅγιος ἐνθρονιασμός, говорит Вальсамон в объяснении 7-го правила 7-го собора. Извольте другие места посмотреть у Дюканжа.

Вот вам и историческое, и филологическое оправдание моему разумению слова: настолование. Довольны ли вы? Если довольны, то пожалуйста прибавьте это оправдание к замечаниям истории.

Признаюсь вам, мне не хотелось кидать полемику в моих тетрадях ни в каком случае. По отношению к этому случаю мне даже досадно было и на митрополита Евгения, и на г. Погодина, на первого за смешное толкование, на последнего за помещение дурных чтений. Снизойдите к досаде моей. Вы не поверите, как много глупость самонадеянных людей времени Стоглава портила в священной древности своими ребяческими толкованиями! Нельзя довольно надивиться, как отважны, как самонадеянны, как даже наглы были эти люди, будучи пошлыми невеждами! Досада на них иногда выводит меня грешного из терпения. Этот страшный дух, это чудовище, а не человек, Иван Грозный столько наделал бед и для государства, и для церкви, что последняя и доселе не освободится от терзаний его. По его милости Россия облилась кровью не только при его жизни, но его же темному духу одолжена она самозванцами, истерзавшими ее. Подумайте и согласитесь. Гордость – истинный сатана для человеческого рода. Простите за недостаток терпеливости. Едва освободились из-под арапников монгольских, как уже гордость и подняла их так высоко, что чуть-чуть видно стало их на земле; «мы – православные, Греки-бусурманы, мы одни учители и хозяева православия» – кричали эти странные люди и давай судить и рядить в книгах церкви, а на деле до того были низки, грубы, пошлы и по жизни, и по образованию, что больно смотреть на этот пошлый сброд невежд. Эта-то невежественная гордость была тою чумою для святой церкви, которая настолько веков заразила толпы темные. Опять прошу прощения.

Я думал, что вы давно отдали мои тетради в Комитет¹⁶⁵. Отдайте пожалуйста. О том, что будет с историею отцев, подумаю тогда, как скажет мнение свое Комитет. А историю Русской церкви от меня требуют настоятельно. А вы знаете меня грешного, что я не в силах держать на себе тяжести, возлагаемые начальством. Справедливо-ли будет начальство к труду моему, это его дело; там рассудимся, а здесь и того нельзя забывать; темь, что иногда не видишь предмета в настоящем его виде за шаг. «Аще в животе сем все чаяние наше, – окаяннейши есмы всех человек». Я так нетерпелив в продолжении труда, что, пожалуй, скоро пришлю вам и историю монгольского периода. А затем не замедлит и история периода темных ста глав.

Ответы собора Феогносту скоро возвращу. У меня еще остаются Волоколамские выписки Вашей руки; я ими дорожу; но грех пользоваться не своим; потерпите, по окончании кропотливого труда возвращу. Потому не списывайте длинного послания Иосифова. Возвращаю пять частей Полевого, а одну оставляю.

Филиппику читал; читал и высшие взгляды Петербургские; последние по одной исповеди курьезны; сочинитель говорит, что он ни рукописей русских, ни иностранных сведений об осаде не читал и однако ж с диктаторскою важностию говорит, что было и чего не было при осаде. Голохвастов уступил уже Вам на деле слишком много¹⁶⁶. Пусть ведут другие петушинный бой, но не Вы. Обвинение в искажении смысла слов могут принимать только люди с высшими взглядами, а эти люди, право редко стоют того, чтобы обращать на них внимание. Пример пред глазами – Полевой. Сколько было шума во время оно! А ныне презирают Полевого. Содержание филиппики: все частные мысли справедливо опровергнуты, а общая мысль все же остается верною! Вот логика!

Лаврский Стихирарь 1310 г. мне нужен был для истории Богослужения. Если уже нельзя прислать его сюда: пусть любовь ваша не отягчится сделать сличение с печатными службами и заметить отличия (не в языке, а в содержании). Видите мое требование не легкое; потому-то совестно мне было, да и теперь при вашем вызове не легко просить Вас о труде.

А Стоглавник Бога ради пришлите. Очень нужен он мне.

За выписки о Киприановых книгах весьма благодарен. Странно. Я не думал, чтобы аллилуия и подобное тому заходили так далеко. Видно придется сказать с Курбским: Болгарские басни.

Сентября 20.

1844.

Благословение Божие нужнее всего на свете. С ним надобно жить и за гробом. Без него худо и на земле. Люди с сильным умом возвышаются над временем. Обращают на себя взор потомства. Много говорят о них, говорят с энтузиазмом, наделяют их множеством имен громких. Но если это только дело человека, если сильный ум живет только с собою и собою: как грустно величие его! Сарказм, едкий сарказм над душею бедною – величие его. Чем там он теперь – великий земли? О нем здесь громко говорят¹⁶⁷. Но громкая слава земли не составляет ли для него тяжких ударов? Верите ли Вы тому, что за тысячу верст душа может ощущать, что ее трогают, ее толкают движения чувств людских? Да, бывает, по какой связи – не знаю, бывает, что в душе отдается голос людской, издающийся за тысячу верст от меня. Что ж? Если здесь есть связь между душами: почему ж не быть и там?

А это не отрадная действительность для души, пользующейся незаконною земною славою. Правда Божия строга. Каждому отдает свое, отдает до последней мортки. Страшно вспомнить о правде Божией грешнику. Что будет с душею, без благословения Божия, против определений Вечного, похищающей себе какую-нибудь славу, какое-нибудь приобретение?

Вы спросите: с чего заговорил я об этом? Я читал историю. И мне стало скучно. Скучно, горько, если вся жизнь наша, все дела наши – не по воле Божией, не благословляются Господом. Куда гожусь тогда? И здесь насмешка для ума. И там – насмешка для ада. Господи Иисусе, спаси меня грешного. Нищ и убог я, как никто другой. Сорок лет на земле. А что готового для вечности? Что благодарного Тебе? Нет сил, нет желания служить Тебе. Все истрачено. Все высохло. Все опустошено. Безответный повергаюсь пред Тобою. Твори, еже хощеши.

У Вас ныне праздник. Как-то Вы проводили его? Что читали и слушали на акте?¹⁶⁸

Был и другой праздник недавно¹⁶⁹. Был ли на нем у Вас Владыка? Если был, то без сомнения оставил такое, о чем стоит поговорить. У него каждый день, каждый час можно быть учеником.

Писал я к нему о измаранной бумаге. Не знаю, что думает он.

Я писал Вам, что желал бы, чтобы давно были отданы в Комитет тетради истории¹⁷⁰. Но вероятно письмо не скоро дойдет до Вас. Итак снова прощу Вас, отдайте без промедления. Причина в том, что требуют, чтобы работа окончена была в срок. Мне надобно будет писать в Синод ответ об успехе поручения. Комитет наш не имеет привычки пропускать дела мимо глаз и довольствоваться тем, чтобы произносить суд о том, чего не видал глазом внимательным. А потому, без сомнения, не скоро возвратятся от него тетради. А между тем меня будут теребить: что сделал? что окончил? Согласитесь – это неприятно, а для меня при моей нетерпеливости – мука.

Пишите ко мне. Поверьте, не говорю красного слова – письма Ваши дороги мне. Сказать ли Вам? Все Ваши письма, с отъезда из Лавры, у меня целы, сшиты в связку; немногих недостает.

Простите любящего Вас искренно

грешный Ф. Е.

1 Октября

1844 г.

Давно хотел сказать, но – доселе забывал. У Меня есть Русский перевод Несторову житию Пр. Феодосия. Если Комитет не найдет несообразным с Прибавлениями к изданию отцов: то я приказал бы переписать по исправлении и прислал бы. Напишите мне ответ.

О книгах Китайских отдана записка вслед за получением Вашего письма.

Нынешний год Немцы что-то ослабели. Правда, бумаги измарано не меньше прежнего. Но дельного мало. Я получил для себя Коптскую псалтирь с критическими исследованиями. Это едва ли не лучшее из вышедшего нынешний год. Тишендорф столько щастлив, что нашел самые редкие драгоценности: – несколько книг Ветхого Завета с критическими поправками Св. Памфила, в рукописи 7 века, списанной с другой, ближайшей к самому Памфилу. В ней даже сохранилась послесловная отметка самого Памфила. Это редкость, какой еще не было видано. Дай Бог, чтобы мрак сколько-нибудь разредился, – тот мрак, который лежит над греческим переводом Библии. Тишендорф обещает по возвращении приступить к обработке своих находок.

Не получили ли вы Майева Spicilegium Romanum? Ожидаю с нетерпением и доселе не дождусь. Даже доселе не могу составить точного понятия об издании. Видел, что тут помещены и греческие древности святые. Но видел и то, что довольно латыни нещастной. Признаюсь: если тут будет схоластика латинская: брошу в печь. Этот скелет и без того наскучил хуже чумы. Зачем бы его вытаскивать из помойной ямы, или Ватикана? Последние слова по-моему однозначущие. Представьте, чего там нет? Или – что там есть? Пусть бы грехи отцов лежали покрытые пылью! Относительно Майева: Spicilegium не остаюсь по крайней мере в сомнении, что это совершенно новое издание, – третие по щету изданий древности.

Правда ли, что Владыка решился издать слова свои? Москвитянин возбудил ожидания, и меня спрашивают даже Немцы. Они глубоко уважают его. А Русские? Бросают в него грязью. Будет время, когда сильно будут каяться, но – без пользы для Церкви.

Достойным любви и почтения братиям о. Ректору Евсевию. О. Ректору Филофею, о. Инспектору Евгению о. Протоиереям Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу, Ивану Михайловичу свидетельствую братскую любовь мою о Господе.

Грешный Ф.Е.

1844 г.

Окт. 17 д.

Благодать Господа Иисуса да будет с духом твоим.

Давно бы надобно было написать что-нибудь в ответ на письмо Ваше. Но сперва отложил с тем, чтобы подумать в спокойствии о мыслях Ваших. Однако ж и теперь в душе главная мысль та, что заносчивая моя гордость, как и всегда, вводят меня в стыд. Да, большею частию бывает со мною так, что когда думаю и говорю о чем с решительною уверенностию, тогда-то оказываюсь или вовсе неправым, или далеко не столько правым, сколько казалось прежде. От чего это? Верно от того, что так как в душе нашей истина смешана с ложью, свет со тьмою, то верная уверенность может быть только смиренною уверенностию. Когда же воюет в душе гордая уверенность, то быть не может, чтобы тут не было лжи, – лжи или полной, или частной, или в одном предмете, или с примесью предмета к образу представления. Прости, Господи, нечистотам сердца моего.

Что до предмета письма: то Вы мне точно дали новую мысль, указав и на акты. Более, чем вероятно, что обряд, совершавшийся в 15 и 16 веках, совершался у нас и в 11 столетии. Впрочем, если и так было тогда: вопрос еще для меня остается нерешенным за недостатком прямого голоса. Особенно же не умею примирить себя с мыслию, почему бы нужно было совершать посаждение на кафедре в другой церкви, а не в той же, где совершалось посвящение. В таком расположении я благодарным остаюсь Вам, друг мой, что Вы не исполнили поспешно моего желания о внесении замечаний в рукопись¹⁷¹. Иначе, пожалуй, сделался бы я смешным в глазах людей знающих. Пусть, пока не будет ясного голоса, дело остается в виде мнения. Господь спасет Вас за доброе вразумление.

Мне странная пришла мысль в голову; пришло желание сказать другу о предмете, о котором умные не говорят, а разве дураки. Но – пусть по обряду глупца говорить буду с другом. Натура во всех идет одинаким путем. Во всех стремления ее вступают в права свои то рано, то поздно, – то днем, то ночью. Надобно много труда и бдительности над собою, чтобы тайное стремление натуры дурной, начав действовать, не довело обманом до положения слишком дурного. И если к чему это приложить надобно: то всего более к стремлению половому. Не оскорбись, друг мой, Господа ради. Не знаю, не вижу тебя теперь. Но когда видел, то не видел еще пробуждения стремлений тела грешного. Однако, если даже и доселе нет пробуждения: Господа ради не верь себе, – не думай, чтобы они не пробудились. Трудно, друг мой, дать тебе совет: как поступить с собой, когда эта беда натуры появится в душе? Плакать, плакать надобно: но – не скажу того, чтобы и это тотчас избавило от беды. Лучше, далеко лучше, если плакать будешь до наступления беды. Да, – друг мой, – готовься наперед, готовься слезами и памятью о смерти и гнилости тела, об аде, готовом для растленного тела. Ни одна страсть так не скрытна, как эта страсть. Десятки лет проходят и ее как будто нет. А когда появится, то много лет может пройти, пока ее увидят. Бдите и молитеся. Прекрасен цветок – чистота телесная. Но – как он редок! как он дорого достается! Друг мой! береги душу твою. Смотри за нею зорко. Ах! легко быть может, что прекрасный цветок внезапно погибнет от ветра жгучего. Тысячи извинений, тысячи оправданий появятся, коль скоро появится в душе это злое растение – любовь к другому полу. Называю злым и по сравнению с чистотою, и по тем тысячам грехов, какие влечет за собою эта страсть. Да, – мы не в раю.

Прости, друг мой, глупости друга души твоей. Если он врет не ко времени: скажи – Бог простит ему.

Обнимаю душу твою, как дорогую для Господа Иисуса.

Любящий тебя

грешный Филарет

1844 г.

Нояб. 20 д.

Так давно ничего не вижу я от Вас! Что с Вами? Бывало, хотя и не часто, Вы утешали меня своими письмами.

Я писал к Вам и по совету Вашем у к о. Ректору Филофею. Но ни от Вас, ни от него нет ни ответа, ни привета. Господь спасет Вас.

Моя жизнь идет по прежнему пути. Грешному нельзя без скорбей: иначе он совсем потеряется. Думаю, Вы слышали, что в конце прошлого года Государю Императору благоугодно было объявить, что между объявлением желания православия и миропомазанием должен проходить для крестьян шестимесячный срок, чтобы в это время они могли одуматься. Это сперва, и не на короткое время, сделало остановку в деле православия: крестьяне изумились. А вместе с тем преследования жестокие еще более охладили стремление к православию. Однако после опять мало по малу дело пришло в движение. Даже по местам было чрезвычайно сильное движение. За то противодействие продолжается, не легкое. А это противодействие, понятно, прежде всего нападает на грешного Филарета. Если не Господь спасет: то ни к чему труды. Сколько ни напрягай силы, сколько ни употребляй осторожности: что значат 20 единиц против 200 тысяч.

У вас, как слышу, довольно перемен. Между прочим, недавно узнал, что о. Иоанн уже в Петербурге и там в почете.¹⁷² Дай Бог ему пути для пользы своей и церкви. Как ваши последние питомцы? Успели ли найти себе места? Мне писали из Симбирска, что для воспитанников Казанских готовили места в училищах. Конечно лучше, если хотя бы в училище приготовится место для воспитанника Академии: тем не менее – участь не завидная! «Не искал я великих и дивных паче мене», – говорил св. Давид. Когда бы это расположение постоянно оставалось в глубине сердца нашего. Тогда и просвещенный, и непросвещенный был бы доволен своею участью. Иначе чуть-чуть дотронутся до меня, чуть-чуть коснутся до ран моих, весь прихожу в трепет; дрожь и болезнь пробегают по всему составу. От чего?

Назаревский и Варницкий¹⁷³ здесь не скучают. Тот и другой довольно тепло живут. А мне с своими как-то свободнее и легче. Нельзя жаловаться и на Петербургских. Все трое – смирны. Но с своими душе свободнее, опять повторяю. Весною опять хотел было просить одного из наших. Но остановился по обстоятельствам.

Простите, любезный друг мой.

Мира и благодати желаю душе твоей.

Е. Ф.

Декабря 27.

1844.

О. Ректорам доложите о моей любви к ним о Господе.

Да, забыл было о просьбе, которую должен предложить любви твоей. «Луг» Иоанна Мосха¹⁷⁴ довольно давно одобрен к печати. Но дело остановилось за печатанием. Я просил было принять на себя заботу г. Ундольского: но не получаю от него никакого ответа. Не знаю, что он думает. Погодин не раз писал, изъявляя желание печатать «учение об Отцах». Это упоминал я в письме к Ундольскому. Но несколько недель прошло, и ответа нет. Не придумаете ли Вы средства помочь мне в этом? Теперь верю, как эти дела многосложны. Конечно, мог бы я и в Риге печатать. Но русской книги не читают Немцы. Надобно, чтобы напечатанное было прочтено и ими было раскуплено. Я буду ждать Вашего ответа.

Дорогой друг мой! Давно не писал я к тебе. Ты, я думаю, и слышал, что грешный Филарет был болен и очень болен. Да, приходилось вспоминать и о носилках. Господь восставил на покаяние. Только плохо приношу покаяние. Тоже нечувствие, как и прежде; таже суетность мирская в замыслах, таже беззаботность о вечности. Господи Иисусе! спаси грешную, погибающую душу. Когда же будет исправление? Его не видно, вовсе не видно. А видно только преспеяние во грехах. О, Боже мой! имиже веси судьбами, спаси меня грешного.

Письмо Ваше весьма порадовало меня грешного. О! да утвердит Господь душу твою, друг мой, в чистом святом житии! Да спасет Он ее от нападений лукавого. Благодарю тебя душевно, что не погнушался моими словами и написал мне ответ, которого ожидал я. Беззаботный о себе, помышляю о спасении другого.

Здесь есть слух, что один ив Ваших питомцев назначен в Ригу в Смотрителя. Уповаю о Господе, что Он будет некиим утешением для меня грешного.

Возвращаю к Вам Стоглав и Труды общества с 6-ю частию, Истории Полевого, благодарю, искренно благодарю Вас и о. Ректора за снабжение меня такими редкостями.

Осмеливаюсь и еще беспокоить Вас просьбою. Пришлите мне, если можно: а) остальные части трудов исторического общества; б) Терещенко о канцлерах; в) Бантыш-Каменского Историю Малороссии.

Попросил бы что-нибудь из рукописного для раскола, напр., хотя бы Никодимовы замечания: но боюсь беспокоить.

Что-то говорит Комитет о моих тетрадях? Будет ли он милостив ко мне? Или же так же строг он будет к грехам моим, как и другой? Известите меня, скоро ли приблизится осмотр к окончанию? От Вашего ответа будет зависеть и Судьба дальнейшего труда, т. е. надобно ли будет только умножить строгость к себе, или положить все дело под сукно? Теперь я весь занят одною историею Руси.

Странно, что Москвитянин не является. Я было послал ныне деньги для выписывания его. Уже ли и на этот раз я так же буду, несчастлив, как и в других подобных? Мне писали, что редактором его уже другой.

Засвидетельствуйте от меня глубочайшее, почтение о. Ректору Академии и о. Ректору Семинарии, оо. Протоиереям: Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу, Ивану Михайловичу и прочим.

Поздравляю Вас с окончанием св. Григория¹⁷⁵. Благодарение Господу, Великий Отец будет известен не в Молдавском переводе Славенецкого. Да поможет Вам Господ Бог идти далее.

Грешный Филарет

1845 г.

6 февраля.

Любезный мой друг! Остаюсь я в неизвестности, чем окончилось предприятие Ваше и М. П.¹⁷⁶ отправиться на восток? В последнем письме Вашем Вы намек дали, что это предприятие не близится к выполнению со Стороны Μ.П. Но что́ было далее? Предприятие – истинно доброе! Особенно хотелось бы, чтобы Вам даны были средства быть полезным своими трудами бедствующей Иерусалимской церкви. Протестантство пускает там корни. Правда, лучше недостаточная вера, чем безверие или мусульманство скотское. Но больно в то, что чистая вера стесняется в своих границах. Вы не видите опытов тому, как трудно бывает возвращать к православию людей чрез два, три поколения. Тяжело, очень тяжело. Видят, что находятся в положении не безопасном, но или откладывают дело самоулучшения, или пугаются мысли переменить, как говорят, веру. Последнее особенно сильно действует даже на души благочестивые, или помышляющие о благочестии.

Возвращаю вам с душевною благодарностию: а) Ваши записки о правилах Феогноста; б) Кеппена памятники. Историю Иерархии и другие книжки нетерпкие долгом на мне. Оне еще нужны. Вы, конечно, там найдете их, а здесь нет их.

По временам, когда несколько часов, когда суток двое, живу на новой мызе пожертвованной Архиерейскому дому. Местоположение прелестное! В лесу, на берегу oзepa: пустыня, живительная пустыня. Жаль, что дела не дают свободы проводить в ней время, по крайней мере весеннее. Нужды заставляют приезжать в город, а иногда и не оставлять города.

Сюда прибыл новый хозяин губернии – Головин. Господь знает, как он будет вести дела. Благодарение Господу и за то, что послан Русский хозяин. Иначе здесь все Русское в тяжком Египетском рабстве, а более всего православие. Немцы умны для того, чтобы видеть, к чему поведет и в гражданском быту распространение православия. Но воля Господня да будет!

Рад душевно, что у Вас и издание Отцев идет вперед, и вышла в переводе прекрасная книжка о древнем пустынничестве¹⁷⁷. Давно думал и собирался отослать в цензуру Луг Иоанна Мосха. Но и то, что послано, остается под гнетом пыли. Видно каждому свое ближе, чем чужое.

Простите

Господь да охраняет Своею благодатию душу Вашу.

С любовию душевною обнимаю Вас

грешный Филарет

17 Мая.

1845 г.

P. S. Здесь давно Май, но мало тепла. У Вас много хлеба, а здесь голод.

Любезный Александр Васильевич! После долгого молчания можно сказать и несколько слов.

Меня много-много томят дела Латышей и Чухон. Немцы чем дальше, тем больше на меня гневаются. Господь да спасет их. Понятно, что им жалко и лютеранства. А еще более боятся и за свои земные выгоды. Да, все мы люди грешные. Если бы описывать все, что говорили и говорят, что делали и делают против меня: много надобно бы исписать бумаги. Господь да устроит все по Своей воле. Обман, подлоги, клевета, все пущено в ход.

С 21 Июля мною предписано остановить прием Латышей и Чухон до 1 Сентября, именно по случаю рабочей поры, когда отлучка крестьян с мыз может наносить ущерб помещикам. Что будет за тем, не знаю. Пасторы свободными устами в кирках трубят против православия. Помещики не опускают случаев наделять ударами палок желающих православия. Тебе, Господи, все возможно: но – не человеку слабому бороться с таким множеством лиц сильных. Миллион лиц за протестантство, а сколько за православие? Несчастен каждый, кого бы пригласил я в пособие православию. Остается несть дела на своей спине. Пусть будет так.

Не без утешений и в стране Немцев. 6-го числа, в день Преображения Господня, освящена в Вендене церковь православная. Это там, где и доселе остается в земле фундамент православной церкви, построенной при Иоанне 4, для Магнусовой супруги. Скоро освящен будет храм в Виндафе, вместо бывшей кирки, сменившей Римский костел. Это будет памятник трех исповеданий и трех владычеств над Курляндией.

От Немцев убегаю я к книгам. О. Ректор прислал мне Котельера, и Луг духовный почти уже исправлен.

Прошу Вас покорно прислать мне обе книги Кеппеновых библиографических листов, т. е. и ту часть, где помещены статистические сведения о просвещении. Также не оставьте меня пособием нужным – Белорусским архивом и Мухановским сборником Белорусских актов. То и другое собрание мне очень нужно. Благодарен был бы, если бы мне прислали какой-нибудь отчет Библейского общества, где бы мог я видеть, какие книги и на каких языках были им изданы? Помню, что в нашей, библиотеке есть отчеты. Известно и то, что общество издавало Библию и другие книги на татарском, мордовском и других яаыках. Но что именно издано, не имею средств знать.

С душевною благодарностию возвращены к Вам История Малороссии Терещенко, История Иерархии и Печерской Лавры. Скоро возвращу рукопись и остальное, что есть Вашего.

Вчера получил, вчера и ныне читал статью Вашу об училищах 17 столетия¹⁷⁸. Она – прекрасна. Пишите, пишите поболее таких статей. Да, у Вас много готового, давно готового. Пожалуйста, отдавайте печати. Зачем лежать добру без пользы? Так приятно, так радостно мне было читать Вашу статью. Она так богата новыми сведениями. Почти что ни строка, то новость. Благодарю, благодарю добрую душу твою. Господь да осенит ее Своею благодатию. Знаете ли что? Не отыщете ли чего-нибудь в дополнение? Вы сами говорите, что там и здесь остается кое-что неясным, неизвестным. Дополнение напечатайте как дополнение. Было бы прекрасно. Поверьте – за каждую строку будут Вам благодарны многие, как и я грешный. Вы, как кажется, думаете, что то и другое известно, то и другое уже знают; зачем говорить об известном? Напрасно! Сколько людей у нас с познаниями? Сколько с средствами такими, какие Вы имеете, или точнее, какие Вы добыли любовию к духовному просвещению и дарованиями, данными Вам от Господа? Не много. Обочтешься на трех. Пишите же, пишите, что знаете, не дозволяя щекотать себя самолюбию мыслию об известном, о прошлом. Самолюбие, друг мой, везде берет с нас подать? Зачем же уступать греху? Лучше смиряться и смирять самолюбие.

Все ж любящим братиям: о. Ректору Академии, о. Ректору Семинарии, о.о. Инспекторам, Феодору Александровичу и Петру Спиридоновичу, Ивану Михайловичу мое душевное почтение и память о Господе. Не скажете ли что об Истории Русской? Удвоиваю просьбы мои Федору Александровичу, кланяясь монашески.

У меня был А.Н. Муравьеву, и я весьма рад был ему: так мил здесь Русский. А Андрей Николаевич еще более, как добрый христианин. Он много рассказывал мне любопытного о Риме и Римлянах! С каким восторгом летел он к матушке России! То и твердил: на смерть наскучила Европа.

Так ли бы рад я был, если бы увидел тебя здесь, друг мой? Не сбываются мечты мои, так сладкие даже и в мечте! Божия воля!

Простите. Обнимаю Вас

любовию о Господе.

Филарет

1845 г.

Августа 12 д.

Поделитесь Вашими приобретениями, собраниями в последней поездке.

Р. S. Если имеете, покорно прошу прислать: 1) Наезды Гайдамак Скальковского, также и прежние его сочинения, 2) Фукс, Записки о Черемисах и Чувашах.

Вот я и получил от Вас письмо, которого давно ожидал. Я не писал к Вам частию потому, что Вы были в путешествии, частию потому, что был отягчен заботами о Латышах.

Радуюсь Вашим приобретениям по библиотеке. Их, как видно по письму, не очень много: но они очень дороги. Заключение Ваше о нужде описей рукописям внолне справедливо. Действительно, многое остается неизвестным. При однех описях весьма многое объяснилось бы в нашей древней Церковной Истории. Теперь остаются или гадания, или мрак, непроницаемый и догадкою. Понуждайте Семинарские Правления.

Посылаю Вам второе отделение Китайской Грамматики. Это продолжение прежнего, за что новой цены не показано.

У меня лежит на столе Bunsen Aegyptonsstehe in Weltgeschichte В. 1–3. 11 p. 25 к. Сочинение весьма любопытное. Тут собраны и древние известия, и новые открытия. Жаль, что дорого. А едва ли, не решусь оставить у себя.

Жду книг, ветвршя оправили Вы. Дело мое приближается к концу. А где начало?

Я жду от Вас надежного священника, о котором писал в Академию Владимир Григорьевич¹⁷⁹. Выберите получше, подобрее, такого же, как Владимир Григорьевич, которого очень люблю и как доброго, и как умного. О нем представлено, как надежном кандидате священства с тем, чтобы оставлен был смотрителем. Не знаю, что будет. Тот, о котором писали Вы, по Вашим же словам, не очень одобрителен. А в Риге житье – мудреное. Немцы – народ умный, город торговый, где богатство портит людей легко, и портя, губит счастие.

Простите. С любовию дружескою

благословляю добрую душу твою.

Ф. Е.

1845 г.

Сент. 9 д.

Благодать Господа Иисуса Христа и любовь Бога и Отца, и общение Св. Духа да будет с нами грешными.

Давно уже я ничего не слышу об Вас от Вас. Возвратились Вы из путешествия и ничего не скажете: каком путь Ваш был? Как теперь, поживаете? Правда, жизнь на свете одинакова: грехи да скорби, скорби да грехи; ошибки и вразумления чередуются. И когда бы после каждой ошибки умудрялись вразумлением! Святые Божии имели на то мудрость, чтобы только приобретать мудрость, для спасения. О том помышляли, о том заботились, для того трудились, как бы избавится от страстей, как бы ослабить ветхого человека, как бы дать свободу и отдых дыханиям души для неба. Нас покрывают облака забот мрачных, земляных, тяжелых, но бесплодных. Работаем, трудимся: а не видно, не ощутительно, сколько из того плода для вечной блаженной жизни. Господи – Господи! Просвети очи наши, да не когда уснем во гресех в смерть.

В последней книжке Маяка (девятой) добрые мысли о маленьких книжках, об обществе с ревностию о пользе малой братии. Но как-то у нас мало делается для подобных целей. Письменность отцов наших вся была занята воздыханиями о небе. А ныне много, очень много делают для земли и книгами, и всем. Коснись же вечного? Не поднимаются ни у кого руки. Вот плод преобразования Екатерин и Петров Великих! Душа истощена трудами для земли.

Любезный друг! Скажи мне, для Господа, в простоте сердца: от чего это так со мною грешным, что мои письменные труды не обращаются в прок? Сколько начинал я и то, и другое? Но все как-то не сходит со стола моего или чужого. Вот и Историй Русская: год прошел, а об ней, или точнее, малой частички ее нет радующего слуха. Отчего дела других так идут успешно? Или в самом деле я бсплодмая смоковница, от которой не дождаться плодов? Думаю и так, и иначе, поверяю себя и дел свои – и не знаю, что думать! Если это отнесть к тому, что быть может не столько часто тревожу людей просьбами за мои бумаги, то опять не знаю, точно ли мало, по крайней мере за Историю, просил я. Правда, озирясь на прошлое, вижу, как будто многое зависело от застенчивости моей, может быть не всегда уместной. Так думаю, когда сличаю свое прошлое с некоторыми случаями других. Господи! вразуми меня во спасение. Смажи грешному путь Твой. Друг мой! Дружбу твою прошу, если надобно просить: попроси за меня Федора Александровича и других. Я писал (давно уже) к Федору Александровичу, просил его, но от него не получил ни слова и на деле также еще нет ответа. Год прошел и какие-нибудь два листа не просмотрены. Если встретились сомнения, если нашлись ошибки грубые, мне кажется, что можно сказать о них прямо мне: вот это не так, я принял бы с благодарностию; не знаю, почему бы не прислать мне напр., чрез Вас самую тетрадь или лист, если нужно исправить ошибки? Любовь, которою дорожил я в Академии, которую старался всеми силами иметь ко всем братиям, – мне думалось, подаст эту помощь мне. Но что-то горько и больно на душе. Ужели и любовь моя бесплодна, как бесплодна ученые труды? Не знаю, как решить подобные недоумения, а их так много теснится в душе, лишь только обращаюсь мыслию к этому предмету. Спасаюсь тем, что стараюсь не думать. Но как же не думать? Прости, друг мой! Повторяю усерднейшую мою просьбу к тебе, с смирением инока и друга прошу тебя, – займись пожалуйста тем, что тяготит меня.

1845 года.

Сентябрь.

Любезный, друг мой, Александр Васильевича! благодарю тебя за искренние желания твои для меня грешного. Дай Бог, чтобы она исполнились, и немощи мои не помешали исполнению их.

Лета прибавляются, лета приближают к гробу. А душа – не лучше, несмотря на приближение гробного отчета. Опытность научает многому для житейского обихода, а для душевного спасения и она не прибавляет ничего. Человек бывал грешником, – грешник и теперь. Страсти владеют всем по-прежнему. Одне засыпают, другие пробуждаются, одне слабеют, другие становятся сильнее. Что это за страшная сцена – человек? Не отвергни меня, Господи, во время старости моей, когда оскудевать будет крепость моя. Силы телесные ветшают, а что приобретено для вечности?

Говоря о православии, ты упомянул, друг мой: «тем лучше, чем лучше свобода». Здесь так много шуму, так много брани по этому делу, что мне показалось, нет ли и у тебя мысли о какой-либо не свободе. Дела здесь – в виде ужасном. Мне недостает духа описывать положение православия. Не думал я, чтобы лютеранство могло возвращать времена языческих гонений. Но они возвратились здесь. Страсти – борьба за немецкую народность, за преимущества рыцарские – подвергают бедных крестьян присоединившихся и присоединяющихся ужасным испытаниям. К большему несчастию – крестьяне страдают от голода. Дворянство мстит на оскорбленной гордости. Оно и теперь, хотело бы жить так, – как жило в безобразные времена рыцарства, когда крестьянин был домашнею вещию, вещию для обихода. Страннее же то, что в Петербурге так далеки в мыслях от действительного, что не верится, чтоб так было. Загадка разрешается силою немецкою в Петербурге. Бог знает, что будет далее. Только по всему видно, что дела идут не к лучшему. Да будет во всем воля Господа. Если тоже будети ныне с епископом, что было с прежним: и за то благодарение Господу.

Тетради мои видно, покоятся по-прежнему за кучею азбук. Доложите Федору Александровичу, что при всем уважении моем к Комитету, я скоро вынужден буду жаловаться или Владыке Митрополиту, или Святейшему Синоду. В деле, которое делается вследствие Высочайшей воли, поступить иначе нельзя. Понятно, что с одною историею придется соединить и другую. Пусть не погневаются, но – я буду точен в слове моем. Подожду месяц, но на все – время. Довольно.

Прости, любезный друг мой. Помолись о мне пред гробом Пр. Сергия. Время – тяжелое для меня.

Е. Ф.

1845 г.

Декабря 14 д.

Божия благодать да будет с тобою, любезный, верный друг мой!

У меня на душе лежит долг. Исполнить его надобно, а как исполнить? Доселе не соберусь с средствами. Отъезжая иэ Академии, я оставил сосуды с тою мыслию, чтобы они оставались всегда для академического богослужения. Мысли этой не сказал я тебе: но она была настолько в душе, что когда просили у меня сосуды на родину, в память родителей, я отвечал, что уже отданы. В прошедшем году. Вы мне передавали желание преосв. Евсевия купить сосуды и я готов был продать; с одной стороны думал, что они не приняты у Вас, с другой – хотелось уплатить другой долг, долг к родителям. Теперь опять я в колебании. На что решиться, не умею сказать. Призвав имя Господа Иисуса, вот что скажу: если ты, верный друг мой, почувствуешь в душе, что пусть сосуды остаются на память при Академии, оставь их; если же найдешь лучшим выполнить другой долг мой в отношении к родителям: отошли их в г. Шацк на имя Конобеевского протоиерея Дмитрия Афанасьевича. Вот тебе поручение совести моей. Преподобдый Сергий скажет тебе, как поступить. А меня прости Господа ради, что может быть отягощаю тебя этим поручением совести.

Извести меня, как поступишь, чтобы облегчилась тяжесть, беспокоющая душу.

Теперь к мимотекущему. Здесь перемены: Е.А. Головин назначен в члена Госуд. Совета, а Генерал-Губернатором определен сюда князь Суворов. Странно: не более или даже менее полгода прошло, как Евгений Алек-ч стал было искренно действовать за православие и быть близким ко мне грешному, как его отдаляют и назначают нового. Каков будет новый? Каков бы он ни был, но без сомнения потребуются труды и неприятности, чтобы сблизился он с точным положением дел и стал снисходительным к грехам Филарета для польз св. церкви. Да будет во всем воля Божия. О видимых причинах перемены упомянул я в письме к о. Наместнику.

Св. Синод присылает сюда тред воспитанников Петербургской Академии, – вчера получен указ о том; затем нужно еще двух. Да где взять их?

Успехи православия стали слабы за последние месяцы. Что делать? Отзывы от всех священников получены одного одержания: причинам в неутомимом преследовании и стеснении православных.

Посылаю к Вам экземпляр напечатанной эстской грамматики. Кода окончится печатанием латышская, пришлю и ее. Господь не оставляет меня пособием содействия ревнителей православия. Эстскую грамматику составил сам православия недавно получивший степень доктора прав в Дерптском университете.

Прости друг мой! Обнимаю тебя искреннею любовию и прошу молитв твоих пред гробом преп. Сергия.

Грешный Ф. Е.

Января 15

1846

Благодать Божия да будет с тобою.

Вы пишете о желании о. ректора купить сосуды. По справке оказалось, что за золотник их заплачено 27¹/₂ к. сер. А сколько в них золотников, – этого уже не могу сказать, а очень легко можете узнать Вы. Если о. ректору будет угодно купить их по заказанной цене (которая, конечно, не высока): в таком случае об употреблении денег будет к Вам следующая просьба: Деньги извольте отправить по почте в конверте с таким адресом: «Его Выеокоблатословению о. протоиерею Димитрию Афанасьевичу Конобеевскому в Шацке». Для пересылки употребите деньги из той же суммы. В записочке упомяните только, что деньги посылаются по желанию епископа Филарета, а на что́? – о том будет сказано особо. Если бы о. ректор купил сосуды: то это значило бы, что его добрые желания соединились с моими не худыми.

Три книжки, которые пожелали Вы иметь для себя, посылаются в канцелярию в канцелярию Академии.

Вы надеетесь видеть известия о здешних делах в Немецких газетах? Правда, там много писали о эдешних делах. Но все, что печатано об этом там, писано не там, а здесь, здешними Немцами. Потому, если Вы уверены, что здешним Немцам слишком не по душе здешнее православие, то напрасно стали бы Вы искать в заграничных газетах верные известия о ходе православия. Кроме вмешательства страстей в их известиях неизбежен недостаток точных сведений, так как дело это совершается в круге православного ведомства, с которым здешние Немцы не хотят иметь сношений.

Завтра отправляюсь в г. Феллин освящать храм для Эстов. Повидаюсь с некоторыми своими священниками, которые доселе еще ведут жизнь полуавраамскую, полукочующую. Вот уже четыре года, как я, сколько ни желал, никак не мог выехать из Риги для осмотра церквей. Теперь дела несколько стали спокойнее. Когда бы Господь утвердил свой мир! Понятно, что это возможно только тогда, когда называющаяся господствующею верою Россия будет господствующею на деле. Иначе, элементы несходных между собою национальностей – не перестанут вести борьбу между собою.

Простите и молитесь.

Е. Ф.

Р. S. О патриаршестве отдал в печать.

Января 24 д.

1846 года.

Божия благодать да будет с Вами добрый мой Друг!

Спешу отвечать на письмо Ваше от 20 января.

Прежде всего надобно сказать, что Св. Синод уже определил ко мне троих из воспитанников Академии Петербургской. На днях ожидаю прибытия их в Ригу, так как указ получен недели две назад тому. Затем в настоящее время нужны мне еще двое. Один должен поместиться на мысе барона Вольфа, женатого на православной. Он просил и прокурора, и меня, чтобы прислать к нему воспитанника Академии, между прочим, для обучения детей его. Это место на границе Витебской губернии, след. в соседстве с Русью. Другому также пришлось бы быть на мызе, а не в городе: так полагал я прежде получения письма Вашего. Впрочем, имеется в виду и городское место на о. Эзеле. И если бы уверен я был, что пришлете мне своего или нашего академика, я оставил бы это место незамещенным. Поспешите известить меня. Иначе, пожалуй, отнимут Петербургские, которые по обыкновению не очень вежливы.

Если смотреть на здешние обстоятельства, то между городским и мызным местом священническим разности почти нет. Жалованье для тех и других одинаковое. Доходов от прихожан там и здесь нет, исключая разве дохода от русских обывателей, живущих здесь по городам. Богослужение во всяком случае должно совершаться для латышей на латышском, для эстов на эстском языке. Но пусть не пугаются незнаемого языка. Здесь легко выучатся. Это говорю я по опыту: 60 священников посвященных мною, которых первоначальные познания в народном языке были или слабы, или даже и ничтожны, теперь все и говорят, и пишут на народном языке. Скорее с своей стороны желаю того, чтобы те, которые пожелают быть здесь священниками, приезжали сюда неженатыми, а избрали себе помощниц здесь. Это полезно во многих отношениях, на первый раз и для разговора с народом. К тому, же скучно и жене быть на чужой стороне, скучно и мужу не иметь вблизи себя звена, связующего с здешнею местностию.

Кажется, теперь дан ответ на все вопросы.

Если у Вас есть или будут деньги, то рублей до 50 отошлите к Гаврилу Ивановичу Нектарову¹⁸⁰, для расплаты с типографиею. О прочих еще будет время поговорить.

Преосвященный Иннокентий в другой раз побуждает меня скорее окончить печатание остальных частей истории. Потому-то я решился отослать к Гавриле Ивановичу последний период, хотя истощился в средствах для печатания. По той же причине прошу о. ректора Евгения приложить старание о приведении к концу цензоревания второго периода. О статье 4-й книжки поговорю после. Теперь же спешу окончить письмо за множеством других дел.

Замечу еще разве только то, что из Петербурга сюда отправляются с охотою. Один между прочим едет такой, которому уже назначено было профессорское место при семинарии, и от которого он отказался, с тем, чтобы быть только священником Лифляндским. Не правда ли, что недалекие от Лифляндии не пренебрегают Лифляндиею? Владыка наш справедливо писал, что наши слишком прирастают в своей земле. Время бы освободиться от сидячей жизни в доме. Поверьте, после будут сильно просить мест в Лифляндии, да уже будет поздно.

С любовию к Вам

Е. Ф.

Января 29.

1846 г.

Божия благодать да будет с Вами добрый друг мой!

Желаю Вам особенной благодати во дни особенной благодати св. поста.

Благодарю Вас за дар, который называете вознаграждением в труд по журналу, дополнительным к прежнему. Только последнее известие Ваше вывело меня наконец из недоумения о деньгах, которые Вы прежде прислали ко мне. В недоумении я колебался тою мыслию, не составляют ли те деньги плату по каким-нибудь книжным рассчетам. И потому не раз собирался писать и просил разрешения.

Теперь у меня остается недоумение другое. Помнится к Вам отправлены были книги около Рождества Христова – Origenis opera и, если не ошибаюсь, еще что-то. Вы знаете меня, как плохого эконома. У меня не ведутся счеты и рассчеты. Потому не умею решить: присланы ли были деньги за эти книги? Вы легко можете это решить по счетам Правленским. Известите меня. Это недоумение возбуждено во мне и Вашим письмом, и недавно поданными счетами книгопродавца, которому я порядком задолжал.

О здешних делах можно сказать только то, что немцы стали покойнее, когда Государь, наскучивший их криком, назначил шестимесячный срок для присоединения, или точнее между припискою с желанием православия и между самым миропомазанием. Душевно благодарю Вас за добрые мысли Ваши. Вы не можете себе представить, в каком странном положении поставлен я был милостивыми немцами. Не дай Бог другому быть в таком положении: оно слишком тяжело, слишком многосложно, слишком запутано интригами разных страстей.

Опасности еще не кончились. Напротив, многого, очень многого ожидать надобно. Но будем молить Господа Бога, дабы не оставил своею милостию и не поражал грехов правдою. Очень многим одолжен был я бывшему Московскому губернатору, а нынешнему товарищу г. министра внутренних дел, Ивану Григорьевичу Синявину. Добрая, русская, умная душа! Он жил здесь около двух месяцев. Да воздаст ему Господь по благости Своей! Да помянет его пр. Сергий в молитвах своих, столько сильных пред Господом.

Прости любезный друг мой. Обнимаю тебя с любовию.

Грешный Ф. Е.

1846 года.

Февр. 21 д.

P.S. Ныне пост, – время прощения грехам. Потому надобно терпеть еще и еще грехи Федора Александровича.

Любезный мой Александр Васильевич! Наконец узнаю, что история Отцев затрудняет цензуру. Если

бы за год прежде сказали мне: давно бы отклонены были затруднения.

Любви ради примите на себя труд выполнить вместо меня желания цензуры, чегобы она ни потребовала. Напр., о ересях вымарайте все подробности, т. е. не только сказанное об учении каждой и цитаты, но даже и имена, оставив самое краткое общее упоминание, если только сочтут нужным оставить.

Из сказанного о подложных Евангелиях оставьте только указания на Никодимово и Иаковлево Евангелий.

Исключите замечание о Папие, которое, кажется, также печалить некоторых.

Говорят, будто, по моему мнению, Отцы соборов, не писавшие ничего – не Отцы Церкви. Не помню, чтобы у меня сказано было что́-нибудь об Отцах соборов. Если же определение выраженное словами подает повод делать такое заключение о мнении моем: прибавьте в тексте или в замечании оговорку против такого заключения. Какую же оговорку? Отцы соборов принадлежат к высшему, особенному разряду лиц св. Церкви: они на соборе собственно не учители, а судии. Самое название их отличает их от тех лиц, которые называются Отцами Церкви. В них имя Отца указывает на любовь христианского суда.

Об Оригене и Тертуллиане, право уже не умею, что придумать. Искренно говорю, что в первоначальном плане моем вовсе не предполагалось говорить о них, как об Отцах. Меня заставили говорить. Теперь же осуждают за то, что говорю. Вы как-то подавали свою мысль об этом предмете. Искренно прошу Вас, исполните мысль Вашу. Сколько могу понять, теперь хотят, чтобы и не исключать их, и не ставить в один разряд с Симеоном новым Богословом и Тихоном Воронежским. Пусть же поставлены будут Ориген и Тертуллиан в низший, разряд, – в разряд людей, значительных в Церкви по ревности и способностям, с какими излагали они учение Церкви и имели тем обширное влияние на образование других. Или делайте как сами знаете, или как пожелает цензура.

Не довольны еще избытком учености. Отсекайте беспощадно лишнее. В пример указывают: «Дрей несправедлив по отношению к некоторым из правил (Апостольских). За сим, говорят, следует ряд чисел, означающих, вероятно, страницы Дрея». Числа означают не страницы Дрея, а числа правил, относимых Дреем к позднему времени, тогда как по содержанию своему эти правила принадлежат первому христианскому времени. Я виноват в том, что не сказал при числах слова: правило. Если довольны будут этою прибавкою, потрудитесь написать ее. Если же желают чего-нибудь другого, исполните, чего пожелают. Кажется, мое мнение о правилах Апостольских, умереннее даже того, мнения, которое высказано в Библейской истории.

Недостаток мой, о котором давно говорят мне, и которого доселе не могу исправить, хотя и желаю, состоит в том, что иногда не договариваю кое-что или неясно говорю. Да, это беда моя!

Пишу это по первому известию, дошедшему до меня. Я еще не знаю в точности, что хочет делать с рукописью цензура. Вы согласитесь – не легко выслушивать в другой раз формальное осуждение. Чувствую и то, что Вы отяготитесь просьбою, с которою обращаюсь к Вам. Но если можно, что сделать, – потрудитесь сделать. Могу ли повторить усерднейшую просьбу мою – передать мне частно замечания на недосмотры и ошибки мои для частного исправления? Как кажется, исполнением этой просьбы почему-то затрудняются. Видно так надобно по грехам моим. Друг мой! и я грешный человек. Ты знаешь, как легко и сильно поражают меня неприятности. Правда, скорби и тревоги жизни довольво истощили и жара, и влаги: но переменяет человека только благодать, – а грешный Филарет не лучшим, а худшим становится день ото дня.

Ради любви поспешите навестить меня, что́ знаете или узнаете о сем деле. В том не сомневаюсь, что кто-нибудь из цензоров (между нами – грешу на Федора Александровича) говорил с митрополитом много ли, мало ли, но не в выгоду. Митрополит написал несколько строк, из которых и сделаны извлечения мои. И однако в точности не знаю, что́ хочет делать цензура. Более всего желаю и более всего прошу, чтобы не осуждали, не выслушав какого бы то ни было оправдания или ответа. Об этом преимущественно прошу Вас. Быть может другой не так принял бы людской суд. Но с меня довольно и немецких толков, обвинений и брани, которые Вам неизвестны и сотою долею, если не более.

С нетерпением ожидаю известия Вашего.

Грешный Ф. Е.

Июня 23 д.

1846.

Любезный мой друг, Александр Васильевич! Благодарю, благодарю тебя за успокоение. Согрешил, тяжело согрешил я от малодушия. Согрешил пред Господом недостатком смирения и тревожною гордостию. Согрешил пред братом, который вовсе невинен, и которого осудил я.

Спешу воспользоваться твоим советом. Письмом прошу о. ректора Филофея¹⁸¹ принять на себя одного труд цензорования рукописей. Странно, что давно не пришла мне на ум эта добрая мысль. Добрый о. Филофей, конечно, не откажется потрудиться для Господа. И скольких мук это избавило бы меня! Да, друг мой; если Господь повелел нам молиться об избавлении от искушений: то тяжело грешат те, которые отягчают нас искушениями. Потому-то суд правды так нужен на ленивых самолюбцев. Ну – Бог с ними.

Если бы Вы могли прислать мне «Наставления о. Серафима с жизнеописанием о. Марка», то я был бы благодарен Вам. Здесь где найти? Если и выписывать из Петербурга, то и там едва ли найдут эту частность. Между тем книжка мне нужна.

Вы желаете знать о здешних делах. Бог знает, как и что говорить о них. Ход их так переменчив. Все – от воли Господа. Ныне – покой, завтра – тревога. Ни за один день нельзя поручиться. Вот недавно два раза присылаем был флигель-адъютант. Тревог довольно. Сперва огласили: в Пернове бунт. Оказался покой. В след за тем объявили: в Аренсбурге бунт. И опять не нашлось бунта. Представьте, что о каждом таком деле пишут ко всем министрам и к Государю. Вы поймете, что много надобно твердости, чтобы не возмущаться на этой волнующейся пучине. По крайней мере у меня грешного нет такой крепости, чтобы оставаться покойным. Да будет воля Господа! Видно, каждому своя дорога. Каждого ведет Отец Небесный своим путем. В прошлом декабре – теперь скажу как о прошлом – совсем готовился я для того пути, которым выехал отсюда предместник мой. Так назначали, так объявляли, так писали. Но вот доселе еще здесь, на радость немцам добрым. Что́ будет далее, что́ будет завтра? Не знаю, истинно не знаю.

Дел теперь много, очень много. Столько мараю бумаги, что не достает средств и на покупку 6умаги. Писцев же у меня так мало! Остается самому и чернить, и писать на бело.

Простите друг мой!

Господня благодать да будет с тобою.

Любящий тебя

грешный Филарет Епископ

1846 г.

Июля 25 д.

Любезный друг мой! Возмогай о Господе! Скорбь, встретившаяся с тобою, послана Господом. Благодари Его Отеческую милость. По опыту убежден, что слова владыки весьма благотворны. Надобно дорожить ими. Таких слов, какие он говорит, от другого нельзя услыхать. Это такая правда святая, что в ней не сомневаюсь, как в том, что предо мной горит теперь свеча. Нужды нет, что слова его бывают черствы. Но они всегда полезны. Помолимся Господу Иисусу, да Он, послав нам скорбь, подаст немощи нашей и силу для перенесения скорби с пользою для души.

Вот и я в прошедший раз встревожился строками его. Теперь же вижу, что совсем нечем было и тревожиться. Несколько заметок, уличающих в ошибке или неточности: что ж из того? Слава Богу, что указывают на грехи. Да и дело было вовсе не о том, о чем мне представилось сначала. После Вашего объяснения оказалось дело так обыкновенным, что вовсе не следовало бы мне и писать к Вам о том, а еще менее возмущать Ваш покой.

Вы пишете, что члены положили взять в руки Русскую Историю и оставили Историю Отцев. Когда бы наконец кончили хотя одно дело! Из Петербурга о. Иоанн пишет, что тамошний Комитет рассмотрел и не нашел ничего противного в Патриаршем периоде. А эта часть послана была в Петербург в апреле нынешнего года. Не стыдно ли после того нашим отцам? Право более, чем стыдно.

По обстоятельствам денежным очень желал бы сдать с рук часть книг, купленных мною. Прилагаю перечень некоторых. Не окажется ли нужда в некоторых для Академической библиотеки, а в иных для кого-нибудь из господ наставников? Похлопочите, пожалуйста, о скудости. Что делать? С иными и жаль расстаться: но делать нечего. Надобно снять с выи долги.

Tischendorf, Fragmenta utriusqve Testamenti (quinti, ut videtur, saeculi). Lipsiae, 1845. 37 p. 50 к.

Tischendorf, Fragmenta Novi Testamenti (ex eodem codice) Lips. 1843. 13 p.

Middendorf, codex Syriaco-hexaplaris, cum commentario (s. Origenis hexaplorum quaedam syriace). Berol. 1835. 9 р.

Psalmi sec. ed. LXX syriaсe, ed. a Bugato. Mediol. 1820. 7 р. 50 к.

Ang. Maii Specilegium Romanum.

Riegler, Christ-katholische Dogmatik, 1. 2. В. Hamb. 1846. 3 p. 50 к.

Riegler, Evcharistie 1845. 1 p. 30 a.

Wiesemann Lusammenhang d. Wissenschaften mit. d. Religion 1. 2. B. 2 p. 50 к.

Rosenmülleri Scholia in compendium redaeta

Stickel d. Buch Hiob erclärt. Leip. 1842. 1ρ.40 κ.

Hoffmann. Weissagung und Erfüllung Leipz. 1842. 1 p. 60 к.

Umbreit praet. Commentar üb. Proph. Esaias, Hamb. 1841. B. 1. 2. 2 p. 60 к.

« Ieremias 1 p. 50 к.

« Hesekiel. 1843. 1 p.

Brandt d. Offenbarung Iohannis erklärt, Leip. 1845. 1 p. 20 к.

Fritz Predigten. 1. 2. B. 1845. 1 p. 40 к.

Fallmerayer: welchen Influss hattc d. Besetzung d.

Griechenlands durch Slawen in Kultur u. s. w?

Stut. 1835. 80 к.

Georgi Evropaeische Russland, od. Scythien 1845. 50 к.

Kaulfuss d. Slawen alt. Zeit. 1842. 40 к.

Periplus Ponti Evxini Arriani variorumque incertorum ed. Hoffmann 1842. 2 p.

Rixner Geschichte d. Philosophie. 1. 2. 3. B. 1829. 3 p. 40 к.

Hy – довольно!

Простите. Всем любящим, о. Ректору Евсевию, о. Ректору Филофею, оо. Федору Алек. и Петру Спиридоновичу, Ивану Михайловичу – любовь и уважение душевное.

Е. Ф.

1846 г.

Ноября 30 д.

Любезный мой Александр Васильевич! После того, как отправил я к Вам письмо, утешен я письмом Митрополита и Отца нашего. Он разделяет душею тяжелое положение мое, ободряет упованием на Господа и возбуждает к бодрости. Между прочим, упоминает и о книге об Отцах. Сказав, что по слуху у меня много трудов и занятий, прибавляет: «но желаю, чтобы нашлось у Вас время дать окончательный вид Вашей книге о Святых Отцах. Мне кажется, это не должно быть трудно: ибо труд уже преодолен; она обильна. Остричь некоторые ветви не так трудно, как выростить дерево». Правда, иногда свободное время, несколько часов, несколько четвертей часа, употребляю я на улучшение труда, стоившего мне стольких напряжений и скорбей. Иногда же кладу В сундук забвения, как скучную вещь. Главное же в эти два года редко имею свободный минуты для занятий книжных. Точно, друг мой; много у меня скорбей. Желал бы передать тебе подробный отчет о здешних делах. Но, с одной стороны, очень много нужно для того времени. С другой – дела здешние так мудрены, что христианская чувства делать лучше покрывать их молчанием, чем неосторожному сердцу давать простор для выражения мыслей или самолюбия, или унижения других. Желал бы я лучше поговорить с тобою или у тебя на кровати, или у себя на постеле, как это бывало в прежние годы. Тогда твой глаз много увидал бы, чего не сказал бы язык мой. Тогда слух твоей дружбы понял бы живой голос оердца, передаваемый теперь в мертвой букве. Но – да будет, что́ угодно Господу!

Господь Бог да покроет тебя Своею благодатию.

Обнимаю тебя глубокою, дружескою, как и прежде, искреннею любовию о Господе.

Е. Ф.

1846 г.

Декабря 4 д.

Р. S. Наконец к Вам отправлена рукопись, так давно ожидаемая Вами. Извините и простите. Я все хотел докончить пересмотр перевода Жития Феодосиева. И однако же кончил: некогда! Вы, конечно, в душе скучали от ожидания. По слабости гораздо более скучаю я в ожидании Комитетского суда.

Христос воскресе!

добрый и верный друг мой!

Благодарю тебя искреннею душею за благое вразумление. Век живи, век учись. И прежде я неисправен был в отзывах о других. А тесное положение мое, как кажется мне, увеличило мою раздражительность. Впрочем, мне думается, что критическая статья по самому своему содержанию не могла обойтись без шероховатостей для тех, которых касалась. Если согрешил я, Господи, претив ближнего по страсти: прости мне негодному.

Вчера получил и вчера же с удовольствием прочел о Флорентийском соборе. Статья очень хороша. Предмет разобран дельно и отчетливо. С этой статьею не стыдно показаться в люди. Ошибаюсь ли я, думая, что это работа друга моего, который так скромен даже пред другом¹⁸²? Если нужно говорить не об одном приятном, то укажу на толкование слов Кирилла Александрийского на стр. 84 и 85. Простите мне, но толкование с заключением в раздоре. Сколько мне известно и как убежден я грешный: Кирилл Александрийский до крупного разговора с Феодоритом был неверен истине относительно исхождения Св. Духа. В сочинениях, писанных до этого времени можно указать до 100 мест, где мудрая Латынь находит себе твердое подкрепление. За то, после вразумления Феодоритова Кирилл говорил и писал, как велит говорить наставление Спасителя. Вот по-моему единственная ошибка в твоей книжке. Ничего более, кроме хорошего, не моту сказать о том, что по убеждению признано хорошим.

Друг мой! не сетуй на меня за мои шероховатые слова. Иному Бог дал способность жить под лад желаниям человеческим. В себе, грешный, я не вижу этой способности. Неверный звук раздражает мои нервы, потрясает душу. Что ж мне делать? повторю, – горькая жизнь моя в Риге сделала меня еще более раздражительным. Особенно первые впечатления, прежде чем имею я время осмотреть их и усмирить чувства, тяжелы мне бывают. В настоящем случае о. Макарий попался на глаза так недавно. Теперь я и сам раскаиваюсь, что одна строка (латинская) вовсе не нужна и деже не умна. Прости мне, Господи, мое прегрешение. Не вниди в суд с рабом Твоим. О. протоиерею, пересматривавшему две части Истории, я очень благодарен. В одном месте он сделал очень дельное замечание.

Ваши – Ваши что делают? Верно так надобно за грехи мои. Желал бы писать много: но истинно некогда.

Простите.

Любящий Вас неизменно.

Е. Ф.

1847 г.

Марта 28 д.

Любезный друг мой! благодать Господа Иисуса да будет с Вами! из указа Синода вижу, что Синод согласился, дабы отыскан был между воспитанниками нашей Академии желающий поступить на священническое место и должность благочинного в г. Феллин. Приступаю к тебе с усердною просьбою найти такового. У меня теперь двое наших. Они вовсе не скучают Ригою. Благодарение Господу, занимают хорошие места. Назаревский – ключарем собора. Жалованья Феллинское священническое место дает 400 руб. сер. Благочинническая должность 150 руб. На квартиру 80 руб. На нынешний год есть и другие выгоды, которые впоследствии заменятся другими. Бог даст, – не будет жаловаться тот, кто согласится приехать сюда. Пожалуйста, потрудись по сему предмету. Мяе хочется иметь питомца пр. Сергия. Пусть не пугаются, как прежде испугались. Теперь уже многое переменилось к лучшему. Невеста готова, – дочь доброго и зажиточного протоиерея, которого люблю я, потому что вполне стоит любви. Быть сыном такого отца, скажу искрение, – Божья благодать.

Вот тебе описание!

Позволь, друг май, попенять тебе: ты ныне редко, очень редко пишешь ко мне. Если я не так часто пишу: поверь – мало имею времени по наводнениям здешней жизни.

Обнимаю тебя искреннею любовию.

Давно собирался сказать тебе несколько слов о Вашем журнале: но оставляю, тем более, что действователь переменился¹⁸³. Впрочем, душевно желаю, чтобы не было продолжения Бесед. Бог да хранит Вас от Бесед¹⁸⁴.

С искреннею любовию

грешный Филарет Епископ

1847 г.

Апреля 20 д.

Любезный друг мой!

Посылаю Вам новую брошюру.¹⁸⁵ Федору Александровичу писал я, что более всего посылал я эту статью в Общество для того, чтобы суждением других облегчить для мнительной совести суждение о том же предмете. И это совершенная правда. Поможет ли? Не знаю. Как бы то ни было, с своей стороны, кажется, все употребил я в сем деле, – и мольбы, и пособия. Господу предаю дело на суд. Да не оставит благодать Его мою душу, чтобы впасть в какое-нибудь тяжкое искушение, на которое однако так сильно вызывают люди.

Я ожидаю от Вас письма. Вы давно не писали ко мне. Решено ли дело о ректоре Академии? И кто ректор Московской Семинария?

Статья о Кирилле подала повод к искушениям. Мне писал о. Макарий. Кажется окончилась ссора: а я право не желал ни с кем ссориться. Если бы знал я, что Христианское Чтение ныне под особою редакциею людей великих, до которых касаться не мое дело, то, конечно, не коснулся бы о. Макария. Да, век живи, век учись, а все дураком умру.

Благодать Господа Иисуса да будет с Вами!

Обнимаю Вас любовию о Господе.

грешный Ф. Е.

1847 г.

Апреля 30 д.

Р. S. прошу передать экземпляры брошюры о. ректору Академии, о. ректору Семинарии, о. инспектору, о. протоиерею Петру и Ивану Михайловичу.

Вы начинаете забывать меня грешного. А я люблю Вас, как и прежде. Так долго ничего не пишете Вы ко мне. Ждал, ждал от Вас строк Ваших и ожидание ослабло. Конечно, по доброте души своей Вы не хотели отвечать мне на одну строну. Но если так, пусть на эту строку не было бы ответа. А между тем Вы не додаете голоса ни о чем. Сознайтесь, что согрешили, хотя и пред грешником.

Каково было пребывание у Вас графа¹⁸⁶? Это занимает меня. Все касающееся Академии близко душе моей.

Сюда дошел слух о каком-то несчастном случае, бывшем в Академии; говорят, будто какой-то студент умер неслыханною в Академии смертью. Напишите мне, в чем дело¹⁸⁷.

В Риге был недавно Сербинович. В разговоре о миссиях и миссии на восток говорил я о друге моем¹⁸⁸. Не сердись на меня, что я изъявлял сильное желание, чтобы друг мой отправился на восток служить Церкви Христовой; не сердись и на то, что я изъявлял самые лучшие надежды на такое служение друга моего. Может быть и грешу я, но мне больно, что опять послали туда Порфирия. Как бы обрадовался я, если бы друг мой решился отправиться туда. Я стал бы грешный молиться за него горячею молитвою, хода и теперь не холоден к нему. Мне на мои желания сказали: он не инок, а там необходим инок. Друг мой, преодолей себя и ступай с Господом по тому пути, где шествовал Спаситель наш. Там очень нужен друг мой; в этом вполне убежден я.

Пишу к тебе не из Риги, а из Вольмара, куда прибыл, чтобы освятить храм. Завтра, в день пр. Сергия, если Бог благословит, освящен будет он во имя пр. Сергия. Молитвами великого угодника Твоего, Господи, спаси грешную душу мою, спаси усердствующих видеть и посещать храм сей.

Вчера, совсем отправляясь в дорогу, получил я книжку – стихотворения св. Григория. Вчера и ныне читал ее с утешением. Высокая душа! Она всем служила Господу, чем только могла служить.

Читал о пр. Иосифе¹⁸⁹. Да благословит тебя Господь за добрый труд.

Скоро пришлю Вам период патриаршества и предшествующий ему. Последний во многом недостаточно осмотрен. Не взыщите, а простите.

Две мысли у меня, которые предлагаю на суд твой: а) мне хотелось бы частно от тебя получить на время для пересмотра монгольский период, как присылали мне из Петербурга последний период; б) мне приходит нередко мысль попросить форменною бумагою комитет, чтобы монгольский период рассмотрен был о. ректором Евгением, так как член о. протоиерей Голубинский занят другими делами; мне эта мысль потому кажется приличною, что этим путем избавился бы неприятного положения и о. ректор Евгений. Конечно для меня собственно покойнее было бы, если бы о. Евгений сам принял на себя труд сей. Напишите мне об этом и Господа ради не поскорбите, что тревожу Вас одною и тою же неприятностию.

Простите. Любовию о Господе обнимаю Вас. Е. Ф.

1847 г.

Сентября 24.

Благодарю Вас, друг мой искренний! Письмо Ваше, которого так давно ожидал я, было мне большим утешением, хотя содержание его не во всем утешительно.

Очень жаль мне доброго, любимого душею Владимира Васильевича¹⁹⁰. Мало знал я его лично; но не знаю, почему только душа моя всегда близка была к нему и считала его какою-то роднею своею. Не потому ли, что и мне надобно отправиться в след за ним? Да, зачем мне быть здесь? Коптить небо и навозить землю. Если те, кому надлежало бы жить, и которые могли бы жить с пользою для многих, идут туда: для чего я еще тут? Да будет воля Твоя святая, Господи! Пути Твои неисповедимы.

Да упокоит Господь душу твою, не бывший другом моим по имени, но бывший ближайшим душе моей. Да простит Он Всемилостивый содеянные тобою, как человеком, прегрешения.

Известие твое, друг мой, о добром милом Владимире сильно отозвалось в душе моей. Давно не получал я от тебя таких писем, как последнее. Прости моей мечтательности, но мне думается не даром мне пройдет письмо твое. Мне виделся ныне довольно странный сон, который встревожил меня.

О Костромском бедствии читал в публичных листках. Читал и частное письмо. Последнее говорит о некоторых чудесных действиях иконы Богоматери. Хотелось бы мне слышать от Вас точное известие о сем обстоятельстве. Читанное письмо писано из Костромы, только не очевидцем пожара. Потрудись написать, что знаешь или узнаешь точного. Ваше известие о причине пожара новость. Здесь подобного не слышно.

Если получу рукописи по обещанию, во многом должником Вашим останусь. И прежде всего в том, что молчание Ваше на письмо мое удержало меня от такого поступка, в котором пришлось бы мне раскаиваться.

Не знаю, случалось ли Вам испытать на себе, – а мне грешному много раз пришлось испытать, хотя и доселе еще не вразумляюсь испытанным: после каждого случая, когда сильно бываю раздражен против кого-нибудь, Бог посылает тяжелые неприятности. Не умею решить себе, так ли Господь милостив ко мне грешному, что Он благоволит именно в наказание и наставление досылать мне такие обстоятельства и именно при таком расположении души моей. Только это случалось со мною много раз. Одно несомненно, что гнев и раздражение мои точно дурны.

За описание пребывания графа в Академии очень благодарен Вам. Это так близко к душе моей грешной. Разделяю с Вами покой Ваш, с каким остались Вы после посещения, от которого можно было ожидать и не покоя.

С Вами и только с Вами говоря, буду говорить кое-что, принадлежащее не мне одному. О состоянии Академии изъявляют большое опасение: говорят: слабы были с Евсевием, а еще хуже с Алексием. Жалеют, что плохи набраны Евсевием наставники, осуждают его за педантство, тем более, что это педантство считают причиною больших грехов в управлении. Между прочим, указывают, как на особенную слабость, на ученых иноков Ваших, учительствующих в Академии. Жаль, если это правда. Говорит, что оставлены в Академии педанты, а люди с дарованиями удалены; говорят, что заботились не о том, чтобы были хорошие ученики, а чтобы казались хорошими. До какой степени это справедливо, – имеете способы поверить. Вас прошу, во-первых, не осудить меня; если согрешаю, разделяя некоторую уверенность в сказанном, судя по некоторым опытам питомцев, а во-вторых, Господом прошу, трудитесь и восполняйте, чем можете, недостатки немощных.

Простите и в том, что и после отзыва графа остаюсь с прежнею уверенностию о беседах о тайнах¹⁹¹. Или точнее, этот-то отзыв именно и утверждает меня в моей уверенности. Как это так? В ответ Вам анекдотец. Недавне был здесь Сербинович. Без сомнения, Вы, друг мой, при всей Вашей скромности или осердились бы, или расхохотались бы, если бы услышали, что катихизис Митрополита, поручают заменить сочинением другим – кому? мне. Не правда ли, что это или досадно, или смешно. А это было. По какой причине? «Катихизис Митрополита лютеранский катихизис», точные слова Сербиновича. Эти люди истинно почти помешаны. Нужно ли говорить, что на продолжительное рассуждение об одной и той же теме ответом служило глубокое молчание. Или нет, к сожалению, не выдержал обета молчания, сказал несколько слов не по их вкусу. Но моя уже такая судьба: меня давно внесли в список упорных лютеран. Не сетую на то, хотя и не радуюсь. Молю Господа, чтобы принял душу мою с верою, которою доселе жил, воспитанный молитвами Угодника Его Пр. Сергия. Обращаюсь к тайнам. Не думайте, чтобы я был до того против разглогольствий, чтобы не видел хорошего. В них есть и хорошее: они могут быть полезны простым людям по хорошей своей части. Но скажите Господа ради, к чему принялись проповедывать так открыто недоразумения папизма, давно оставленные? Если уже надобно было говорить о Евхаристии, как жертве, то надлежало бы говорить дельное, а не бессвязные слова, почти лишенные мысли и смысла. После стольких споров об этом предмете были способы сказать о нем дельное; еели же не нашли способов, зачем было и писать такое, что оскорбляет совесть и возмущает душу? Может быть, я от того думаю так невыгодно о статье, что она до глубины души воэмутила меня. В таком случае простите меня Господа ради.

О состоянии дел Лифляндии напишу к доброму о. Наместнику, пред которым чувствую себя виновным по молчанию долгому. Книгу Феофилакта надеюсь скоро возвратить. Она мне оказала пользу.

Получил я и последнюю часть истории с одобрением к печатанию. Но, кажется, дело остановится за недостатком средств к печатанию. Конечно, если бы напечатанное разошлось по рукам хотя в половину, тогда бы открылось удобство показать людям и продолжение. Но доселе немного надежд на успех. Мне говорили, что если бы Вы как-нибудь прибавили при Вашем издании объявление о книжках: это имело бы значительные последствия. Но мысль, как кажется, неисполнимая.

Простите зa многословие. С любовию о Господе,

грешный Филарет Епископ

1847 г.

Октября 16 д.

P. S. Чтобы сказать Вам приятное, прибавлю: печатаются на русском языке грамматика эстская и грамматика латышская. Букварь латышский с русским и славянским напечатан; такой же эстский готовится. Для всего этого нужны средства. На Господа надежда. А сколько еще нужно готовить книг! Надобно открывать сельские училища. Кое-где понемногу открыты. Но это дело также требует не только хлопот, но и скорбей многих.

Любезный мой друг Александр Васильевич! Благодарю тебя зa извещение о Московских вестях. Они потревожили меня. Но – да будет воля Господа Иисуса. Странно и достойно слез, что мы грешные готовее бываем видеть в других худое, чем доброе, – иногда и в таких случаях, когда другие не имели в мыслях худого. По одной и той же почте с Вашим письмом получил я письмо Владыки Митрополита. Он гневается¹⁹². Сколько мог, писал я о деле, как оно было в совести моей. Если не примут дела, как оно было, это уже не моя вина. Суд пред Господом. Православие не требует для своей твердости гнилых подпор, каковы ни на чем не основанные слова об Апостольском происхождении троеперстия. Боятся крика невежд? Их не заставишь молчать тем, что будешь кричать неправду. Правда сама себе защита, а подмости человеческие только годны на то, чтобы сломало их время.

Обращаюсь к тебе с просьбою, самою усердною. В Академической библиотеке есть ответ Неофита, посыланного к Поморцам, или точнее Синода. Сделайте милость, пришлите мне их на короткое время, и если решитесь оказать мне эту милость, пришлите мне с первою же почтою. Если я ошибаюсь в названии сочинения, писанного в ответ раскольникам, то, исправив ошибку, все-таки пришлите рукопись, находящуюся в библиотеке. Помню, мы вместе с Вами и у Вас в комнате как-то начинали читать ее, и она показалась нам умною.

Большую также имею нужду в Обличении Феофилакта неправде раскольничьей. М. 1745 или другого издания. Если можете купить ее в Москве, поспешите купить во что́ бы то ни стало и пришлите. Я заплачу Вам цену ее. А если есть в Академической библиотеке, то поспешите прислать ко мне на время.

С любовию о Господе.

Филарет Епископ Р.

1847.

Мая 26.

Р. S. Забыл было нужное. Никогда не желал я тревожить ничьего покоя. Скажите почтеннейшему Феодору Александровичу, что если его останавливала боязнь за перстосложение, то он давно мог вымарать и теперь может вымарать всю статью о крестном знамении. Точно также, как уже давно писал, может он поступить и с прочим, что пугает его, хотя там будут судить нас не потому, что говорят здесь люди.

Виноват, любезный друг мой. Забыл, что доселе еще не посылал к Вам истории патриаршества. Посылаю для Вас, для о. ректора Алексея; для о. ректора Евгения, для Феодора Александровича, для Петра Спиридоновича и для Ивана Михайловича, да и для библиотеки Академической, которой так много должен.

Пересматриваю полученный первый период. Если Богу угодно сохранить жизнь и не положить каких-либо препятствий, пошлю к Гаврилу Ивановичу.

Простите. Устал и не совсем здоров.

Е. Филарет

1847 г.

Ноября 9 д.

Любезный друг мой! благодарю Вас за память любви Вашей, желающей доброго на новое течение жизни.

Очень доброе дело сделали для меня, что напомнили о недостатке введения. Я в начале дела имел в виду по рассмотрении частей дела сделать обзор общему. Но потом забыл и опустил совсем из вида, за давностию. Посылаю написанное; перечитайте и, если нет тяжких ошибок, передайте прямо о. ректору Евгению. Когда же он окончит свое дело, потрудитесь прямо отослать к Гавриле Ивановичу Нектарову для передачи на типографию, так как первая часть уже печатается, а введение должно быть приложено к ней, то надобно, чтобы дело поскорее окончить. Потому и я вслед за получением Вашего напоминания сел и стал писать и, что́ казалось нужным, написал. Дело сделано по казенному, по форме обыкновенной. В начале вообще об истории Христианской церкви, где сказано нечто против мысли, недавно высказанной по случаю книжки о. Макария, т. е. против того, что будто невозможна история церкви, а возможна только история лиц церковных. Здесь требовалась осторожность; не знаю, соблюл ли я ее? Впрочем, странно, что у нас папизм вводят в таком виде, в каком ныне не защищают его даже паписты; – и паписты ныне не защитники неподвижности, вразумленные горьким прошлым. Господи! даждь ми зрети моя согрешения.

Портрет, если ныне не успеют приложить, пришлется скоро. Мне хотелось бы послать для Вас писаный краскою: но найдут ли?¹⁹³

Господа ради не думайте, что писанное об Академии было писано не от любви; напротив, кажется, любовь по излишней горячности своей наговорила лишнее, – это очень возможно. Нет, люблю и буду любить нашу Академию, которой так много должен; верю и буду верить в ее преимущества пред прочими. Ныне же посылаю к Митрополиту, Отцу нашему, письмо, а прежде послал отношение о том, что не пожелает ли кто из Московских воспитанников в священники Лифляндии. Это делается по Высочайшей Воле. Жалованье еще прибавится, на что имею уверение из Синода, пока частное. Господа ради – потрудитесь, что можете, сделать помощь сему делу с Вашей стороны. Нужно 5 человек. Вакансии остаются незанятыми именно для Академиков. Между тем это ожидание тягостно для здешнего дела. Нет сомнения, что святое дело сделали бы, если решатся сюда приехать. Теперь обстоятельства здесь уже не прежние; Русь начинает иметь простор; теперь в одной Лифляндии до 70 православных священников, а прежде не было и 7.

Простите. Любящий Вас

Е. Филарет

1847 г.

Дек. 12 д.

Воистину Христос воскресе любезный друг мой! Да воскреснет Он в сердцах наших грешных!

Молчание мое зависело не от воли, а от обстоятельств. Вы справедливо замечаете, что волнения своеволия западного, так близкие к месту моего странствования, не могут оставаться без влияния на здешние дела. Много, очень много пришлось мне вытерпеть разных скорбей. Новый начальник края привез с собою много новых гостинцев немецких. Немцы любят денежки: но щедры бывают, коль скоро денежные же виды располагают к щедрости. Тогда они на славу угощают всех друзей своих всякой всячиной, не спрашиваясь внутреннего лютерова христианства. Господь да судит их.

Помолитесь о мне грешном Угоднику Божию Пр. Сергию: тяжело.

Что касается до сосудов: Вы распорядились так, что у меня и на мысли не было о апелляции. Напротив, на родине моей весьма обрадовались дару, присланному Вами. И я благодарю Господа, что дело устроилось так, как устроилось. Доброго душеприкащика моего остается мне только благодарить, что принял на себя решить сомнение моей совести.

От о. Евгения получены листы. И в минуту, как хотел было запечатывать ответ, получил я письмо Ваше. Я писал к нему передать рукопись Вам для передачи Гавриле Ивановичу. В большом я затруднении от безденежья. Надобно посылать деньги Гав. Иван, для печатания этой последней части. А денег? – денег нет как нет. У меня уже бродит в душе желание попросить твоей помощи. Если имеешь возможность помочь, помоги Филарету. Постараюсь не долго держать тебя в затруднении, которое, как знаю, должно случиться с тобою от подания этой помощи. Не откажи, друг мой, в помощи, если только возможно. Надобно послать до 100 р. сер.

Портрет для К.И. Мухановой отправлен будет с первою тяжелою почтою. Давно не писал к ней. Так заговорили меня немцы.

Обнимаю Вас искреннею душею.

Любящий Вас грешный Филарет

1848 г.

Апр. 23 д.

P. S. Посылаю о Великомученике Димитрие, моем ангеле по крещению¹⁹⁴.

Для курьоза – Kyrill. и Method.

Господня благодать да будет с тобою, добрый друг мой.

Писал к тебе просьбу о помощи в деньгах. Теперь могу сказать, что имею надежду скоро возвратить тебе долг, каким ссудишь или ссудил. Обещали помощь.

Мои здешние обстоятельства день от дня не легче. Видно такова воля Божия. Князь Суворов, несмотря на то, что внук знаменитого любовию ко всему русскому делу, да крайности странен в своем усердии к немцам. Назвать ли его лютеранским Генерал Супер-интендентом или только человеком, для которого важны одне звезды, – не знаю. Беспрестанно твердит, что он русский с ног до головы, а насмехается над всем русским и унижает русских открыто. Твердит, что имеет глубокое чувство правды, а покровительствует лютеранизм и преследует православие при всех удобных и неудобных случаях. Верно и ясно только то, что надобно молиться, чтобы Господь избавил от искушения. Помолитесь пред Преп. Сергием за меня грешного и за дело св. православия.

Прилагаемое письмо передайте по адресу Марье Петровне, которая, по всей вероятности, не замедлит быть в Лавре. Письмо – нужное.

С любовию к Вам

Е. Филарет

Жаль мне Ивана Алексеевича¹⁹⁵. Не знают цены человеку. Нельзя ли Вам попросить его опять к себе? Таких людей немного. Холмогоров – другое дело. Холмогоровых много.

Очень рад, что портрет Владыки так будет поставлен на месте¹⁹⁶.

Историю Киевской Академии читал я еще в рукописи: она точно удовлетворительна¹⁹⁷.

Ныне от прибывшего из Петербурга смотрителя здешнего училища узнал, что Петербугский Митрополит¹⁹⁸ готовит Костромского Нафанаила¹⁹⁹ в ректора Академии. Странно!

Сочинитель предисловия к Актам Виленским – не великий историк и литератор, хотя он и губернатор. Не взыщите!

Вот о чем позаботьтесь: напишите историю Виленских мучеников. Помнится была статья в Маяке о Вильне. Там что-то похожее на странность. Мне случилось видеть мощи св. мучеников. Доселе-нога – свидетель, как ломана нога.

Христианское Чтение получаю, но признаюсь почти не читаю, опасаясь искушения.

Превосходная книжка Geschichte des Kirchenrechts. Очень много нового.

Сюда назначены трое Академиков Петербургских в священники, как сейчас узнал. Дай Бог увидеть людей нужных.

Радуюсь за Краснопевкова²⁰⁰; скажите ему о моей радости за него.

Любезному и доброму Аничкову²⁰¹ благословение Господне на новый путь жизни.

Если, как пишете Вы, в Казанской Академии недовольны профессорами от того, что нет библиотеки, то Вы, конечно, не сильно браните меня, что столько всякой всячины вывезено мной для нашей Академии. Да, дорогой мой, нередко смущаюсь я, что много-много потратил я денег Академических на книги. Но не браните меня много, а немного побраните, – стерплю. Господь без греха!

Прости любезный мой. Утешай меня своими письмами; а часто скучаю.

Е. Филарет

1848

Мая 10.

Любезный друг мой! пишу эти строки с тем, чтобы рекомендовать тебе доброго и умного Юрия Федоровича Самарина. С ним я провел много дней самых приятных. Он очень достойный и редкий человек. Будьте с ним радушны и просты, и откровенны. Он стоит душевной любви. От него узнаете и о моем житье-бытье, особенно же он очень хорошо знает здешний край, изученный русскою его душею.

Прости друг мой.

Обнимаю тебя с любовию

Е. Филарет

1848

Июня 7.

Благодарю, искренно благодарю тебя, друг мой, за дружеское письмо твое. В горькой земной жизни, которая и для всех горька, но от того не легче тому, кому больше она горька, чем другим, – в горькой земной жиэни любовь друга – дар Божий, за который надобно благодарить Господа. Так и я благодарю Господа за дружескую любовь твою, которая дарит меня утешениями.

Не знаю, от чего показалось тебе, будто прежнее письмо Твое могло сколько-нибудь быть неприятным мне. Все письма твои писал и читаю с сердечным удовольствием. Если бы и встретилась в них горькая для меня правда: знаю, что пишет друг мой, который желает мне одного добра. Но это и не нужно объяснять.

Я не писал долго от того, что здесь занимала всех холера. У меня в доме почти все хворали, умерли двое из прислуги. Теперь благодарение Господу, болезнь почти остановилась. Умирает человека по 2, по 3 и по 4 в сутки.

Странно. И о. Агафангел изменился²⁰². Это очень прискорбно. В недавнее время хлопотал я зa него у преосвященного Иннокентия, и оказалось, что о. Агафангел странно поступил. Ко мне писал горькую жалобу на то, что переводят его в Киев. А Синод сделал было эту перемену именно вследствие просебы о. Агафангела. Хорошо еще, что не я один попался с этим делом. Ну, Господь с ним. Ваше извещение еще более заставляет меня наблюдать вперед осторожность. Правда, я уже много испытал неприятностей в жизни единственно от того, что по увлечениям горячего чувства брался хлопотать за других, тогда как эти другие впоследствии платили мне лебедною настойкою, которая куда как не вкусна. Бывают, однако, случаи, когда трудно совместить требования благоразумной осторожности с требованиями любви христианской. Напр., когда мне рассуждать по делу о. Агафангела, когда писал он, что если не написано будет с первою же почтою, дела уже нельзя будет поправить? Подобное бывает очень часто особенно по здешним моим делам. Да будет воля Госрода! Он видит наши сердца.

Радуюсь счастливому окончанию курсовых дел Ваших. Из числа 52 студентов 22 магистра – это очень хорошо. Благословит Господь Бог трудившихся и вступающих на новое поприще трудов.

Жду к себе Ваших питомцев. Уже полгода места остаются не занятыми. По указу Синода вижу, что питомцы Ваши должны будут наперед побывать в Петербурге. Это проделки одного и того же Суворова. Но до этого человека не хочу касаться мыслями, чтобы не тревожить души своей.

Вы упомянули, что были в Костроме и след. были в Ярославле. Это вызывает у меня несколько просьб к Вам. В Ярославле был знаменитый Арсений Мацеевич. Мне очень бы хотелось иметь сведения о нем. В Ярославской библиотеке хранятся проповеди его. Что это зa проповеди? Нельзя ли Вам хотя чрез тамошних получить перечень их с отметками о содержании некоторых замечательных особенно в историческом отношении? Помнится, у Вас был в руках протест его. Не поделитесь ли cо мною копиею? Или пришлите для списания. Помнится, в нашей Библиотеке (т. е. академической) есть проповеди Димитрия Сеченого и других. Потрудитесь доставить мне перечень всех, какие есть. Хотелось бы иметь сведения, не заключающиеся в Словаре о всех сочинениях и сочинителях духовным Синодального периода. Если чем можете пособить исполнению этого желания, не откажитесь пособить. История Синодального периода блистательна особенно миссиями при доброй Елисавете, которые к несчастию остановлены были Екатериною. Я старался обяснить этот пункт: но очень многого не имел в руках для полного объяснения дел миссий. Думаю, что из Казани посредством наших Вы можете получить много дополнительных к моим сведениям известий. То же из Тобольска ожидается. Мне тамошние места стали уже мало знакомыми по прекращении учебной службы. История Синодальная напечатана: но это не препятствует тому, чтобы шли мы вперед.

Петербургские рецензенты недовольны мною особенно за изображение бояр Никонова времени; это известно мне и по частным сведениям. Пусть о. Макарий забавляет их водянистыми рассказами без мысли и силы и пустыми догадками о проповеди апостола Андрея Славянам. Недавно читал его Введение в Богословие. Что́ это эа вздорная путаница? Ни логического порядка, ни силы в доказательствах нет. Если бы мне грешному привелось читать и студенческое подобное сочинение, не оставил бы четвертой части не измаранною. Соколов (ныне о. Иоанн) представлял мне в свое время записки по тому же предмету: по совести говорю: оне втрое были дельнее. Не сильна книжка о. Евсевия, но в ней по крайней мере есть дельный порядок общего и частного.

1848 г.

Июля 80.

Возвращаю Вам, любезный мой, книгу Феофилакта, которую давно надлежало бы возвратить.

Я все ожидаю Ваших питомцев. Так они нужны мне. Приходы остаются без священников. Размещение их соединено для меня с некоторыми затруднениями. Приходится переводить прежних на другие места, а это, как понимаете, печалит переводимых, молитвами пр. Отца нашего Сергия да устроится сие дело во благое!

Довольно давно просил я, чтобы мое место заняли преосвященным Евсевием. Но затрудняются. Правда, сюда необходим человек особенного рода. Тут надобно иметь много и много терпения. Необходима воля также гибкая, как сталь, и также не хрупкая, как сталь. Это – главная потребность. Но – Господь – Правитель Церкви. Небесные слуги его – надзиратели.

Холера у нас окончилась. Она взяла для гроба до 2400 человек из 65 т. В соседней Митаве из 10 т. взяла 1500 человек. В последнем городе она навела было ужас, – из города бежали кто куда мог; родные бросали родных без всякой помощи. Из двух священников один умер, и другой был близок к смерти, почему отправлял я туда своего иеромонаха для подавания последних утешений веры.

В здешних губерниях хлеб родился очень хороший. Но за то пять или все восемь лет сряду был голод.

Благодарение Господу, охраняющему Россию от западной холеры! Как ужасна томашняя холера. Теперь и здешние немцы не нахвалятся Россией. Каж дый француз, каждый немец, приезжающий сюда, теперь повторяет: счастлива Россия. А что кричали пред тем?

Я писал Вам о нужде в некоторых сведениях. Соберите и собирайте. Не могу расстаться с мыслию, что если духовные отстанут в познаниях от светских, – это будет чрезвычайно вредно для Св. Веры.

Недавно довелось мне услышать слова, сказанные государем о наших, приятные слова: «вот с крестиками-то священники мне нравятся, – сколько видел их, они люди хорошие, образованные, – их назначать ко Мне в гвардию». Да, друг мой, это много значит, много значит для св. веры, много значит для отца нашего Митрополита, которому всем этим одолжена церковь наша.

Прости друг мой.

С любовию к тебе

Е. Филарет

28 сентября 1848.

Рига.

Р. S. написав Вам письмо, вспомнил о тетради, приготовленной длz Вас. Посылаю о подлинности последних глав книги Исаии. Это уже не то, что прежняя статья, взятая из Генгстенберга. Это – мой труд. Я желал представить в таком виде статью, чтобы без скуки могли читать ее в Прибавлениях Ваших. Если я прежнюю статью одобрял Владыка, то уверен, что теперешняя отделана удовлетворительнее и для ученых, и для простых.

Е. Филарет

Друг мой искренний и добрейший! Верю радости, с, какою приняли Вы и другие сущие с Вами весть о назначении меня в Харьков. Благодарение Господу! – весть, столько отрадная, справедлива. Совсем готов я в путь. Черев день или два выеду из Риги. На мое место поступает Ковенский Платон, – тот самый, что́ был недолго ректором Костромским, и которого мне грешному пришлось в 1843 г. посвящать с Высокопр. Иосифом в епископа Ковенского. Больно ему переезжать из Ковно в Ригу, а еще тяжелее будет управляться с здешними делами. Иметь дело с немцами тоже, что носить камни на гору. Да управит Господь Бог делами церкви Своей по Своей благой воле!

С тою же признательною любовию, с какою писали Вы замечания о статье и духе издания, читал я замечания Ваши. Издали мне трудно угадывать расположения, управляющие изданием Академии. Впрочем, мне казалось, что если помещаются целые трактаты догматические, написанные в духе школы, – почему не поместить исследования о частном предмете, но предмете весьма важном?

Тетради получил от Карелина. Благодарю Вас за них. В Харькове пересмотрю с большим вниманием.

При суждении о делах Миссии надобно, по-моему, иметь в виду время, когда произнесен приговор о них, и лица, кем произнесен? Платон Любарский – воспитанник времен Екатерины, той Екатерины, по-милости которой язычество господствует доселе во многих губерниях, и многие тысячи крещенных до времен государя Николая I жили и верили опять по-язычески. Пале-рояльская философия ее наделала столько зла России, что еще долго будет страдать Россия по ее милости, а многое едва ли уже можно исправить по вкоренившемуся образу действий. Да, оставила по себе память Екатерина. Не дай Бог, чтобы что-нибудь подобное повторилось в России. Может быть я потому слишком невыгодно думаю, что много еще не знаю. Но при нынешних сведениях скорблю и негодую.

Впрочем, попросите от меня Г. Казанского²⁰³ доставить мне копию с записок о Казанской иерархии. Мне очень хотелось бы видеть их, по крайней мере, дли того, чтобы хотя несколько изменить в себе неприятные мысли.

Воспитанникам нашей Академии²⁰⁴ назначены уже мною места: Карелин на о. Эзель благочинным и священником, Поспелов в г. Вольмар, Троицкий на мызу Карален в готовый церковный дом и церковь, Беликов в Рятное, очень богатое доходами. Я просил за них преемника.

Что-то ожидает меня в Харькове?

Хочется заехать в богоспасаемый Киев. Сперва думал было побывать в Москве: но – с одной стороны, дальность пути Московского, с другой – давнее желание поклониться святыням Киевским, которое в другое время едва ли случится выполнить, решили ехать чрез Киев.

Обнимаю Вас любовию.

Филарет Еп. Харк.

Нояб. 29.

1848.

Р. S. Русские рижские со многими знаками любви прощались со мною. Господь да воздаст им за их любовь ко мне.

Родившийся Спаситель грешников да спасет душу твою, добрый друг мой. Буди с Господом душею твоею, и Господь пребудет с тобою. Понемногу, но будем идти вперед по пути спасения; многого где ожидать нам от себя? Но будем побуждать себя к немногому. Ныне и завтра будем говорить себе: надобно явиться на суд, надобно давать отчет в жизни, надобно отвечать за все, даже за слово праздное, даже за мысль блуждающую.

Грех обольстителен: но тяжко отвечать за него, так тяжко, так страшно, что куда годятся все прелести времени пред казнию за одно худое дело?

Трудитесь для Господа. Вчера получил я последнюю книжку Вашего издания. Читал Вашу статью о Кирилле, читал с удовольствием²⁰⁵. Вот какая мысль у меня остается! Могут ли списки Кормчей быть свидетелями подлинности или неподлинности сочинения? Желательно было бы еще видеть списки с указанием на сочинителя увещания. Увещание – прекрасное, истинно пастырское. Справедливо поступили Вы и в том, что приняли текст Цепи²⁰⁶ за основный. В ней менее, чем в Кормчих, могло быть изменений. И, однако ж, приметны и в ней перемены от неразумных писцев. Еще договорить бы надобно было, что Киевская область пред нашествием и во время нашествия Татар была под ведением князя Галичского, почему и перемены по духовному ведомству происходили под его ведением. Также осталось нерешенным – грек ли, или природный русский был Кирилл? Или не был ли он из Болгарии? Почему вздумалось ему обратиться за Кормчею в Болгарию? Что́ особенного было тогда в Болгарии?

Знаете ли, чем заставили меня заниматься? Историею Русской Церкви, как учебною книжкою для училищ Екатеринбургских раскольников. Дело началось очень давно. Преосвященный Евлампий²⁰⁷ представлял свою мысль о том, представлял и план составления руководства, представлял наконец и самое руководство. Но последнее не одобрено: и выполнение плана поручаемо было и преемнику его, а потом, когда последний через три года отказался, добрались до меня. По назначению книжки, книжка должна заключать всего более то, что нужно и полезно знать для дознания заблуждений раскольнических. Так по крайней мере представляется мне сие дело. Но легко составить теорию и не легко выполнить ее. Напр. для меня вовсе неизвестно, что происходило в Русской Церкви со времени Петра 1-го. А надобно говорить и об этом времени. Здесь, как можете понять, нечего искать и получить для истории Русской Церкви. У здешних раскольников нет вовсе рукописных книг, мало и печатных, уважаемых раскольниками; потому что все здешнее скопище больше ничего, как скопище людей распутных и беглых. Помогите мне вашею любовию. Я был бы благодарен и за то, если бы Вы прислали мне обозрение истории Русской Церкви с указанием на источники особенно для последних времен Церкви. Где бы ни были источники, приму меры доставать их. Чрез полгода велено отвечать о сделанном.

Читали ли Вы историю Малороссии Маркевича? Написана хорошо и отчетливо. Жаль, что сочинитель вовсе уклонился от изложения событий церковных, тогда как они не имели значительного влияния на Малороссию. Для меня странно показалось, что у сочинителя местах в двух отказываются от соединения с Россиею, потому что в России очень много толков и расколов, и это еще тогда, как не открылись у нас раскольники, т. е. частию прежде Никона, частию в начале его правления. Не разрешите ли мне сего недоумения?

Повторяю мою душевную просьбу о пособии.

С любовию к Вам о Господе

грешный Филарет

Харьков

1848 г.

Декабря 21 д.

Р. S. Отправил тебе – Биккелеву историю церковного права. В ней много нового. Очень хотелось бы видеть продолжение труда.

За любовь твою благодарю тебя с искреннею любовию.

Тетради еще не получал. Когда прочитаю, скажу, согласен ли буду с Вами о характере и мыслях Любарского? Кажется не во всем сойдусь с Вами.

Об истории²⁰⁸ писал мне Преосв. Иннокентий еще в Ригу подобное Вашему известию. Теперь же пишет, что неприязненные толки уже затихли. С своей стороны искренно говорю, не понимаю, о чем толковали. Хорошенько не знаю и того, на что именно нападали. Мне писали, что будто воюю я с немцами, и это-то иным не по вкусу. Поверял и не раз поверял написанное о немцах и по совести не нахожу несправедливого в сказанном. Даже последующие справки мои еще более утвердили меня в прежнем убеждении относительно Лопатинского²⁰⁹. Резки выражения? И этого не сознаю. Да, друг мой! если бы другому пришлось вытерпеть тоже от немцев и так же близко видеть дела их, как довелось мне терпеть и видеть, не так бы заговорил он о немцах. В этом убежден по совести. Немцы в книгах умные и тихие люди. Но пусть пожили бы с ними в Лифляндии даже и на моем месте. Нет, друг мой, не осуждайте меня за резкость. Душа моя грешная слишком настрадалась, – в ней все болит до самой малейшей фибры. Не думайте и того, что я не удерживал порывов души, когда доводилось говорить о них. Лучше разберите и мое положение, и дела истории. Я старался говорить каждое слово по совести, справляясь с документами. Во время Елисаветы не так говорили и думали о немцах. Ныне иные добры стали к немцам. Не дай Бог никому из таких испытать на себе благодарность немцев. Она была бы слишком черства. Ох – эти универсальные люди! Взял бы метлу, да и вымел их из св. Руси, которая так тесна и дурна для них. И зачем они не спешат переехать во Франкфурт на тамошний сейм? Ведь им там и место! Знаете ли кто Вице-президенты сейма? Два жида. Кто основатель сейма? Булочник да адвокат. Честь и слава немцам! Как жаль, что Лифляндские негодяи отступились от решимости своей вступить в союз Франкфуртский! Но что делать? Всегда успевают обманывать, точь-в-точь, как жиды. Вся история их – торговля кровью других.

Вы спрашиваете об отношениях моих к университетским? Не успел ознакомиться со всеми. Но с иными ознакомился и иногда делю время в приятных разговорах. Беру у них книги. Здесь товарищ мой по академии Иван Васильевич Платонов, с которым особенно приятно мне беседовать. Вы знаете, как дороги душе воспоминания о союзах молодости. Что еще? Да вот ныне сказали мне, что университетские удивляются, почему сочинитель истории не награжден докторством? Ну спасибо и за этот отзыв. Не все же неприятное.

Здесь нет ректора. Говорят, что он едет до Петербурга. Это бывший ректор Калужский – Израиль.²¹⁰ Что-то не хвалят его, особенно за отношения к архиереям, с которыми везде он ссорится. Каков то будет здесь? С семинариею слегка познакомился. Был в классах. Без архиерея несколько разленились было, так как Преосв. Иннокентий жил в Петербурге, а Елпидифор²¹¹ или не успел, или не хотел посмотреть за ними. Идут хлопоты об окончании постройки и устройства нового семинарского корпуса, довольно великолепного. Везде нужно давать движение делам.

Много забот и хлопот о распределении лиц, оставшихся вне штата по случаю введения нового штата. Беда и та еще, что здесь в нынешнем году ужасный голод и падеж на скот. Нищета в духовенстве внештатном увеличилась.

Хлопочу об устройстве приюта. Хлопочу о увеличении способов к выдаче пособий вдовам и сиротам.

Помолитесь о мне Пр. Сергию. Простите.

С любовию обнимаю Вас.

Еп. Филарет

Р. S. Писал много, а не написал о самом существенном. Сделайте милость, – сделайте Ваши замечания на печатном экземпляре Синодального периода истории и пришлите мне. Вы знаете, как дорожу я каждым словом, каждою отметкою доброго и искреннего друга моего. Если ошибся я, повинюсь и постараюсь исправиться.

Да, Вы скрашиваете от имени других, соглашусь ли я, чтобы сделаны были перемены в статье о пророчествах Исаии? Пусть делают! Не спорю за свое, не спорю и против решимостей чужих. Друг мой, надобно мне помнить, что каждый отвечает за свое и каждый не должен стоять sa свое. Пусть, что и как хотят переменяют!

Декабря 28.

1848 г.

Благодарю Вас зa дела любви Вашей.

Печатей еще не получил, но уверен, что оне хороши. Показываемая Вами цена за работу обыкновенная. Здесь и зa вырезку печати на стали берут 15 руб. сер. А на камнях труднее вырезывать, почему здесь не отыскалось и мастеров.

Я не писал Вам доселе ответа о книжках, и деньгах от того, что ждал из Риги 1-й части истории. Ждал, ждал, но и доселе не дождался. Переезд из Риги сильно повредил, повредил и здоровью моему, повредил и домашнему хозяйству. Довольно вещей растерялось, в том числе и книг. О первой части истории не знаю что и думать. Доселе ни слова не пишут. Что касается до патриаршего периода: то экземпляры его все вышли. Потому и продавать нечего. Деньги пришлите сюда.

С большим удовольствием читал сведения о. Серафима о Казанской новокрещенской Конторе. По моему мнению дела собраны в Губернское Правление вследствие желаний Археографической Коммиссии: но забытые остались без употребления. Почему бы о. Серафиму не предпринять труда докончить поиски о Конторе в принятых на вес бумагах. Правда, труд так страшен, что не легко преодолеть страх – приступить к нему. С другой стороны, бояться волков значит, не ходить в лес, Вы, как кажется, не расстаетесь с убеждением, что при Елизавете обращали к святой вере кнутом и палками. А я, признаюсь, продолжаю не иметь этого убеждения. Жаловались на притеснения и принуждения? Да если бы мне считать верным все то, что говорили о мне и моем деле по Лифляндии: право надлежало бы мне осудить себя в Сибирь. Чего, чего не говорили? Напр. вдруг бывало и на словах, и на бумагах доносят Головину, что в таком-то месте и тогда-то жена лютеранка повесилась от отчаяния, что муж ее присоединился к православию. Головин немедленно посылает чиновника своего на место происшествия. Тот приезжает с вопросом: где повесившаяся? Отвечают: у нас, слава Богу, никто не повесился. Как же донесено Генерал-Губернатору, что здесь повесилась жена православного? Ответ: не знаем. Иные же бывали догадливее и говорили: это не у нас, а слышно вот там-то, в таком-то уезде. Чиновник мчится в тот уезд. Но и там ничего не находит по простой причине: ничего не было. И сколько раз возобновлялись подобные истории! О них даже доводили до Петербурга, где также повторяли: такой-то утопился, такая-то повесилась. Да, друг мой, надобно побывать самому на месте подобных событий и быть действующим или точнее страдающим, чтобы выйти с суровою логическою критикою для подобных историй. Фанатизм бывает равных видов. Фанатизм немецкий – это фанатизм земных выгод и рассчетов. Не знаю какого вида фанатизм Казанских татар. Но что он был весьма силен и горяч, это видно и из печатных указов. Коль же скоро где действует фанатизм денежный ли, или религиозный, там правде очень тесно, даже едва, едва остается место, чтобы стоять на ногах, но шагнуть никак нельзя. Возмем напр. в рассмотрение повесть Любарского²¹². В одном месте он обвиняет Преосвященного Луку в принуждении к вере, а опытом принуждения выставляет потом то, что Преосвященный Лука делал крестный ход по улицам, где жили одни Татары. Ну скажите милости ради, не составляет ли обвинение его голого повторения фанатических бессмысленных жалоб? Называю бессмысленными потому, что в них сказуемо не вяжется с субъектом. Притеснитель в вере тот, кто ходит по улицам с крестным ходом? – Потому-то, прочитав повесть Любарского, я не только не изменяю убеждении моего в его увлечении духом времени энциклопедистов, но еще более остаюсь убежденным в том. Странное было время! Ныне, конечно, не дозволят вслух ни смеяться, ни жалеть об образе мыслей и поступков того времени. Но придет время, когда одни будут говорить, другие хохотать. Всему время! Теперь, если какой-нибудь простак в простоте скажет несколько слов суровой правды о том или другом лице недавнего времени: его готовы засудить и отослать на почтовых в Сибирь. А после что будут говорить и писать? О, правда-правда человеческая!

В конце остается мне присовокупить, что не писал я к Вам так долго и потому, что долго был болен, а между тем дела нового места требовали забот. Каждое место имеет свои особенности. Благодарение Господу, – здесь мне доселе покойно. Отдыхаю. Что делается в Лифляндии? Мало имею сведений. Впрочем, Вы знаете преемника моего.

Господи! даждь ми зрети моя согрешения.

Обнимаю тебя, друг мой, любовию христианскою.

Е. Ф.

Р. S. Забыл было. Вместо того, чтобы присылать ко мне, а мне опять отсылать деньги, пошлите сколько нужно, денег в редакцию Христианского Чтения, чтобы выслали ко мне Хр. Чт. за 1848 и 1849 годы. Мне хочется иметь Евсевия и Златоуста.

Мая 5

1849 г.

На сей раз не много буду писать. Прилагаю письмо М. Петровича – почтенного друга России. Письмо это довольно потревожило меня. Оно говорит или намекает о чем-то недобром на счет истории. Я ничего не знаю о сем деле, кроме известного Вам глухого ответа. Прошу любовь твою написать мне, что знаешь о сем предмете. Какова бы ни была неприятность, ожидаю и прошу прежде всего того, чтобы Вы написали прямо и искренно. Мне нужно точное известие. Прошу Вас Бога ради.

Подумайте также и о предложении М.П. и напишите искренний совет любви. По намекам письма я не знаю, что думать и о своем труде, и о предложении М.П.

Пожалуйста не замедлите и ответом.

Любящий Вас Филарет

Р. S. Не бойтесь за мое малодушие: даю Вам слово – не буду малодушен; надобно сказать и то, что уже явились и седые волосы. Пора несколько иметь и твердости. Простите. Еще раз обнимаю Вас.

Июня 17

1849 г.

Господь да хранит добрую душу твою в мире благодати.

С великим наслаждением читал я житие Святителя Димитрия²¹³. Вполне убежден, что Святитель Димитрий много раз благословил Вас за прекрасный труд Ваш, употребленный для него. Вы сомневаетесь, понравится ли ученым труд Ваш? Если им понравится, понравится ли неученым? Сколько мне видно, в ученом отношении у нас еще не было ни одного подобного жизнеописания. След. ученые должны быть вполне довольны. И не ученые с пользою душевною прочтут это житие. По крайней мере я с своей стороны сто раз целую Вас и, до земли кланяясь, благодарю. Обзор источников Четьих Миней – дело превосходное. Это так было нужно для Церкви, как нельзя более. Не только легкомысленные головы, но люди деловые, как напр. сам Владыка наш, не имев возможности в точности знать дело, выражали сильные сомнения против верности сведений, помещенных в Четьих Минеях. Теперь они могут видеть, что сомнения их были напрасны, или что по крайней мере Святитель с своей стороны сделал слишком много для первого опыта, чтобы не имели права не доверять ему. Обзор сделан довольно не короткий. Но по-моему им были бы довольны и тогда, если бы он был вдвое пространнее. Приметно, Вы опасались не наскучить бы подробностию. По крайней мере я с своей стороны желал бы, чтобы и остальные жизнеописания, о которых сказано, что она взяты из историй Евсевия и других книг, не были пройдены с одною общею оговоркою. Можно было бы для краткости в замечании перечислить их с показанием самых источников. Если бы даже эти указания состояли только из одного перечня, занятого с полей Четьих Миней: и тогда это было бы нужное дело, как требующееся свойством предмета. Иначе мнительная пытливость готова повторить старую свою песнь: «да, конечно, во многом верно, но в прочем? В прочем молчание автора не говорит ли, что из скромности молчат о грехах малорусской учености?» Впрочем, уверен, что подобная мнительность посетит не многих после прекрасного лекарства, которое дано ей. Господь благословит, Господь подкрепит, Господь утешит Вас своею благодатию за святой труд Ваш.

То, что Вы пишете о поручении Синода относительно Синодальной Библиотеки²¹⁴, для меня новость и новость весьма отрадная, весьма приятная. Подвизайтесь, подвизайтесь усердно. Дело, как очевидно для всех, весьма нужное, дело такое, которое давно следовало сделать. Сколько упреков проглочено? Право неприятные это вещи. – Пожалуйста не подражайте предшественникам: будьте настойчивы в труде и терпении. Будут препятствия и остановки то от толков кривых, то просто от самолюбия. Переносите терпеливо и идите, не останавливаясь, по голосу внутреннему. Прибавлю и то: не увлекайтесь и своими предположениями, и желаниями сделать труд образцовый. Иначе и своя мнительность может делать много помех и остановок.

Заговорился я с Вами о Вас. Вы, конечно, ждете нескольких слов и о мне. Что ж сказать Вам? Благодарение Господу, здесь я покоен. Около двух месяцев употребил на обзор Епархии. Одним из первых дел моих по приезде в Харьков было то, что предписал я окружно всем священникам завесть тетради для записывания и описания дел и случаев местной церкви. Тетради уже были представлены ко мне, рассмотрены и возвращены назад с замечаниями для дополнения. Некоторые уже исправленные присланы ко мне и пересматриваются. В душе есть желание составить описание Харьковской Епархии. Думаю, что это будет довольно занимательная картина, не без интереса для всех и особенно для друзей церкви русской. Жаль, что доселе решительно ни в одном месте не было записано ни строчки. Что делать? Остается удовольствоваться тем, что собрано будет в настоящее время. Здешний край имеет свою историю, с своими красками и штрихами. Россия не то, что какая-нибудь страна колбасов. Юг и Север, Восток и Запад вмещает она в себе. Полосы климата разные и полосы быта житейского неодинаковые.

Печатается второе издание Истории русской Церкви. Первый период почти напечатан. К сожалению печатание идет очень медленно. Хотелось бы поручить печатание второго и третьего периода в Москве, с тем, чтобы четвертый напечатать здесь же. Но, к сожалению, не знаю кого попросить о принятии на себя такого поручения. Синодальный период едва ли будет издаваться вновь: Бог с ним.

Равно надобно печатать Слова рижские. Лежат на столе по выходе из цензуры. А здесь не скоро дойдет до них очередь в типографии, небогатой средствами типографскими.

Четвертый период много, очень много изменен. Досталось кое-что и первому. Но для второго нет способов; для третьего почти тоже. Старался дополнить и улучшить. Но насколько успел, – судите сами. – Это ваше дело.

Доброй старице Феодосье Потапьевне благословение Господне и просьба не забывать меня в молитвах.

Если увидите добрейшую Катерину Ивановну Муханову: скажите ей, что я очень помню добрую душу ее. Если же не пишу: то да не осуждает меня грешного и да не смущается. Господь Иисус, Благий и Милостивый, да будет со всеми нами.

Еще раз обнимаю тебя, неизменный друг мой. Скажите поклон мой земной-земной душевно чтимому о. Наместнику, поклонитесь о. Ректору, о. Инспектору, Петру Спиридоновичу и Федору Александровичу.

Любящий Вас

Е.Ф.

Здесь был проездом в Петербург Преосвященный Иннокентий, который довольно сказал новостей, а частию и странностей. Об этом после.

Августа 7

1849.

Благодарю тебя за писание любви.

И историю, и проповеди отослал я в Москву прежде, чем дошло до меня письмо твое. О проповедях скажу, что а) печатаю их только в 600 экз. не для продажи, а для знакомых, которые просили меня напечатать их. б) Я пересматривал их по получении из цензуры и кажется до 6 из одобренных не допустил до печати, прочие, сколько мог, исправил. Вот тебе апология моя!

Ныне получил из типографии оконченный печатанием 1-й том истории²¹⁵.

И ныне же случилось мне прочесть книжки Христ. Чт., где напечатаны сочинения Иакова, вероятно о. Макарием. Я уже не мог пользоваться этими трудами. Пусть воспользуются другие. Точно не мало нового сказывают эти три древние сказания. Не могу, однако, умолчать, что Макарий, скорый в делах, но мало основательный, виден и в этом деле. К чему было печатать драгоценную древность с испорченных поздних списков? Разве в Петербурге далеко от него музей Румянцева и Публичная Библиотека? Житие Владимира в списке Сахарова довольно исправно. Но сказание о Борисе и Глебе, особенно же о чудесах, бестолковым писцем писано. Что ж за радость печатать маранье безмозглой головы? Редактор говорит, что житие Владимира, издаваемое им, тоже, что в Описании музея на стр. 444. А на деле оказывается, что между ними никакого нет сходства, кроме тождества предмета. Что это зa филолог? Впрочем, оставим изделия легкой заносчивости. Просьба моя к тебе покорнейшая. Потрудитесь вместе с Капитоном Ивановичем издать эти памятники древности с лучших рукописей. У Вас теперь в руках богатства разного рода. Издайте также Несторово сказание о Борисе и Глебе. Оно далеко дельнее Иаковлева. В последнем много слов, но дела мало. Вы не можете сомневаться, что Вам и светские, и духовные скажут искреннюю благодарность. Вы не поступите как «юные школьники». Да, жутко бывало выслушивать или читать приговоры трудам или замыслам от великого Владыки нашего. За то, как это много принесло пользы! Нет, как ни многим хочется записать себя в разряд великих талантов или гениев, но доселе только один есть в России и великий богослов, и великий критик, и великий философ! Не скоро дождется Россия подобного человека. Да, есть у меня и письма Владыки нашего. Есть и письма другого, именующегося знаменитым оратором²¹⁶. Очень много слушал я разговоры Владыки нашего. Слушал недавно и разговоры именующегося знаменитым. Как последний далеко ниже стоит первого! Так далеко, так далеко, что, стоя около последнего, не видать первого. А, к сожалению, видна охота у последнего критиковать первого. К чему бы, казалось, эти затеи? Как не понять, что это не возвышает, а унижает его самого? Но таково самолюбие наше! Извините, удалился от предмета, впрочем, не без пользы для предмета. Это показывает тоже самое, что нужно мне показать, т. е. вы, мои милые, выученные под ферулою великого критика-филолога-историка-философа-богослова, вы именно должны не оставлять без употребления данных вам теперь способов – знакомить с памятниками древности, которых с такою жаждою ждут теперь все. Издавайте, издавайте драгоценную древность. Позволяю себе быть уверенным, что не дальше как во 2 книжке Творений Св. Отцев 1850 г. буду с наслаждением читать дельное, а не юношеское издание сочинений Нестора и Иакова.

Известия Ваши о результатах розысканий Ваших о славянском переводе Библии в высшей степени интересны. Помогай Вам Бог в святом труде Вашем! Такие труды найдут награду на небе. С величайшим наслаждением читал я известие письма Вашего. Какое же наслаждение будет читать печатное изложение мыслей! Письмо Геннадия к Паисию подтверждает догадку Вашу о том, что полная Библия написана по случаю споров с жидовствующими. Желательно было бы, чтобы поверены были результаты исследований Ваших по рукописям Румянцева и Толстого. Нельзя ли чрез кого-нибудь достигнуть этого? Не придется ли напр. Г. Ундольскому побывать в Петербурге

И у меня была мысль издать все четыре части истории в одной книге. Но в настоящее время встретились затруднения, не позволившие исполнить желание. Пусть пока остается дело в прежнем виде.

Обнимаю Вас душею, а как бы хотелось обнять и руками!

Е. Ф.

25 Декабря

1849 года.

P. S. Нельзя ли Вам в следующую ваканцию побывать в Харькове? Как бы я рад был видеть Вас! Я положил было непременное намерение весною побывать в Москве, чтобы поклониться Преподобному Сергию и святому Владыке нашему. Но при словесном разговоре о том получил отказ в отпуске. Да будет воля Божия! Видно уже не видать мне Москвы! Горько!

Высокоуважаемому Авве о. Наместнику сходите поклонитесь от меня до земли.

Любезный мой Александр Васильевич! Благодати и милости желаю тебе.

Скорблю, что ты отказываешься повидаться со мною.

Надобно побывать у своих? У них – думаю – был ты в прошлом году. А сколько лет не видал я тебя! Ужели до гроба не увижу? Верно ты не чувствуешь, как мне хочется, хотя бы раз до гроба, видеться с тобою! Нельзя ли посетить грешного, но любящего тебя Филарета?

Предложение твое о пересмотре разбираемого и печатаемого – предложение любви. Как же не принять его? Я писал при посылке оригинала, что необходимо мне самому пересматривать отпечатанное и потому просил пересылать ко мне листов по 8 для пересмотра. Не получая никакой вести о деле, я снова писал о том же пред получением письма твоего. И еще не получил никакого ответа. Ваше известие разрешает сомнения мои. А Ваше предложение облегчает меня и ход дела. Прошу усердно исполнить Ваше желание. Впрочем, и после Вашего пересмотра, думаю, надобно мне видеть отпечатанное прежде, чем отошлется оно в цензуру. Это нужно бы было и во всякое другое время, тем более в нынешнее, когда так зорко высматривают ошибки самой печати, не только недосмотры автора.

Ум – хорошо, два – лучше. Потому за участие любви должен только благодарить. Дай Бог, чтобы статья послужила на пользу!

Поклон монашеский от меня грешного о. Наместнику, многоуважаемому моему Авве. Он забыл меня грешного, не пишет.

Я все хлопочу здесь с переделками домов и церквей архиерейских. И то нужно поправить, и то вновь устроить. А средств немного. Поверите ли, что полы в доме архиерейском не крашены были 15 лет? Бог знает и судит распоряжавшихся здесь. Люди умные, видно, по другим делам: а для чего умны? Господу суд. Даждь ми, Господи, зрети моя согрешения! Умрем, и все останется вдесь, кроме дел наших.

Обнимаю тебя объятием друга

Грешный Ф.

1850 г.

Апр. 1.

Жаль, что наши москвичи отказываются от Харькова. Это не то, что Рига. Здесь житье доброе. Город богатый, веселый, хоть куда. Не думаю, чтобы какой-либо другой губернский город мог сравняться с Харьковом, если судить по обычаям света. Может быть даже, он слишком весел.

Первый период истории русской церкви вышел наконец из тисков разнородных и разновидных. Не слышу, скоро ли выйдут в Москве последующие. По крайней мере присылали ко мне для окончательного пересмотра 1-ю часть Слов. Об истории прошу напечатать известие в издании творений отеческих, по-прежнему. Любовь Ваша, думаю, не откажется принять на себя раздачу книжек. Я прикажу отправить к Вам до 150 экземпляров. Из них раздайте по экземпляру другу моему Александру Васильевичу, о. Ректорам, Петру Спиридоновичу и Федору Александровичу, также о. Инспектору Академии.

Помоги Вам Господь разделаться с экзаменами.

От Владыки получил я нагонку, да и по делам. Спасет его Господь за любовь.

Здесь был Г. Позняк²¹⁷ проездом в Одессу для леченья. Он в восторге от московской академии.

С любовию к Вам искреннею

грешный Ф. Е.

1850 г.

Июня 1 д.

Р. S. Отправляюсь служить в Институтскую Церковь – и на акт наград кончившим учение. Мне нравится дух здешнего Института, – начальница его зорко смотрит за существенным и не много за малонужным, и выходят добрые девушки.

Любезнейший Александр Васильевич!

Здравствуйте о Господе.

Я к Вам с покорною и усердною просьбою.

По случаю нового установления о преподавании Логики и Психологии Профессором Богословия в университетах, имею нужду указать Синоду на способного совместить сии должности в Харьковском Университете. Подумайте и поищите, пожалуйста, – кто бы из Бакалавров нашей Академии мог я захотел принять на себя сии обязанности в здешнем университете? Мне думается, что Г. Капустин²¹⁸ мог бы с честию проходить сии должности. Тоже – Смирнов–Платонов, тоже Руднев²¹⁹. Но а) об иных не знаю, где они и находятся, б) от каждого же нужно иметь в виду согласие или несогласие.

Вам без сомнения известны и другие способные магистры, которые мне уже неизвестны или слишком мало известны. Подумайте и узнайте о желании. О том же пишу я и к Федору Алек. Дело слишком важное. Мне не хотелось бы выполнить его кое-как, не по совести и несогласно с надеждами высших. Потому и прошу помощи, чтобы иначе не ошибиться. Профессор Богословия в Университете, как понятно, должен занять и должность священника университетской церкви.

Прошу Вас написать мне ответ не позже 1-го июля, так как необходимо в непродолжительном времени писать ответ Свят. Синоду. Знаю, что теперь у Вас много дел: но ради любви не откажитесь исполнить поручения любви.

Ваш искренний

Е. Ф.

Июня 2.

1850 г.

P. S. Жалованье профессору Богословия 2500 р. ас.

Квартирных……………………………………………. 500 р. ас.

Особое вознаграждение настоятелю церкви 1000 р. ас.

В указе Синода сказано, что за преподавание Психологии и Логики Министерство имеет назначить жалованье.

Любезнейший мой Александр Васильевич! Божия благодать да будет с смиренною душею твоею. Точно давно ожидал я от Вас строк дружбы, которым каждый раз рад, как дорогому подарку. Напрасно Вы называете мелочами то, о чем пишете. Нет, повторяю, строки столько дивной, столько чистой – христианской дружбы не могут быть для дружбы мелкими. Обнимаю Тебя за все твое.

Жаль, что затерялись материалы Бецкого. Они, вероятно, были бы полезны мне в моем труде. Записки мои о Харьковской Украйне подвигаются вперед. Некоторые части почти совсем отделаны, другие приближаются к отделке. К сожалению, много матерьялов древних то погибло в огне, то затеряно небрежностью. Напр. как Вам покажется следующее распоряжение Преосвященного Владимира (в последствии Казанского, а пред тем Курского)? В Белгород собраны были Святителем Иоасафом старинные богослужебные книги, печатанные в польско-литовских типографиях, по подозрению в их неправославии и ошибках. Книги хранились неприкосновенно в главе соборной (бывшей кафедральной) церкви. Преосвященный Владимир приказал свезть их в реку Донец, и воля владычняя исполнена. Признаюсь, мне больно было узнать об этом, когда доискивался я по бумагам о судьбе отобранных из Украйны книг. Если так распорядился Епископ: что думать остается о священниках? По многим здешним церквам были царские жалованные грамоты, как видно по делам. Но теперь их уже нет. С ними, конечно, поступили по примеру владыки Владимира. Было же время непонятной страсти к европейскому и ненависти или пренебрежения к Русскому. Все, писанное на французском языке, казалось образцем ума и чуть не святым, а все, что писано было на русском, было предметом или насмешек, или холодности самой крайней.

Бог да поможет Вам в трудах Ваших по Синодальной Библиотеке. Капитон Иванович писал мне, что Вы отыскали сочинение Отенского о Максиме Греке. Пожалуйста напечатайте. Отенский инок был весьма умный инок, каких в русской Церкви XV и XVI в. не было между русскими писателями. Как было бы полезно напечатать сочинение его против Башкина и Косого! Что до послания с именем Стефана Пермского, оно также стоит издания, хотя и желательно, чтобы список сличен был еще с другими для большого убеждения в имени сочинителя.

Сочинение о преждеосвященной Литургии – чрезвычайно дельное²²⁰. Оно и в здешнем университете весьма понравилось и даже изумило сведениями, столько редкими.

Что касается до статьи о Феодосие Печерском– между нами будь сказано – она могла бы полежать в бумагах сочинителя до времени, пока ум его будет основательнее²²¹. И я ожидал, что дельная статья Билярского заставит сочинителя собраться с мыслями, которые у него странствуют там и здесь, как кочующие Ирокезы. Гораздо более было бы пользы напечатать Несторово житие Феодосия или в подлиннике с вариантами по рукописям, или в русском переводе. Это был бы дорогой материал. А статья сочинителя кроме неудовольствия на пустые догадки, на безотчетливое многословие, чем дарит читателя? Устав – Студита – вещь важная: но без доказательств не верят сочинителю, будто устав, выписанный им, есть устав Феодора Студита. Сочинитель не заглянул даже в каталоги греческих рукописей, чтобы точнее узнать, что там называется уставом Студита? Так ли поступают дельные ученые люди? Пожалуй и Москвитянин написал жизнь Феодосия. Для кого? для чухонцев? русские, ведаешь, не говорят так, как он говорит.

Прости – заговорился.

С любовию о Господе Еп. Ф.

1851 г.

Янв. 9.

P. S. Сто раз благодарю тебя за Литургию преждеосвященных. Искренно и без преувеличивания говорю – превосходное сочинение. Я читал с наслаждением живейшим.

Любезный друг мой! Вчера получил я письмо твое. Первое известие твое до крайности изумило меня. – Меня обвиняют, будто я не отвечал на письмо Владыки об Истории! Из этого составляют заключения! Помню, очень помню и без справок, что мною написано было в ответ на письмо Владыки в самый день и даже в самый час получения письма его. Но я справился в оправдание памяти с почтовою книжкою и оказалось, что письмо отдано на почту 7 февраля сего года. Теперь вопрос: как случилось, что письмо не получено Владыкою? Истинно не понимаю. Немедленно написал я и вчера же отправил на почту новое письмо к Владыке, где объяснил постоянные расположения мои к нему и то, как принял замечания его на Историю. Однако известие Ваше не перестает беспокоить меня странностию дела. Неприятно, что независимо от воли моей письмо не получено и тем наведено беспокойство душе великого Святителя. – Письмо его не было мне неприятно, хотя содержание замечаний, конечно, неблагоприятствует делу истории. Но если бы и во сто раз оно было неприятнее, и тогда у меня есть еще настолько смысла и совести, чтобы понять и оценить расположения Владыки. У меня даже возникают сомнения: не содержанием ли полученного письма не совсем доволен Владыка? Я в нем с жаром сыновней любви благодарил его за наставления. А он, быть может, ожидал, чтобы я вошел в какое-либо рассмотрение замечаний его? Не знаю на чем и остановиться. Возвращаюсь к замечаниям и отзыву: они написаны в таком умеренном тоне, с такою снисходительностию, каких прежде не случалось мне ни paзy видеть ни в письмах, ни в официальных ответах его. Правда, есть несколько заметок, которые могли бы быть и не выставлены, то по их неважности, а то и по оказывающейся исторической неточности. Но это против прежних его опытов критики уже малость, едва заметная. Ни в первом, ни во втором письме ни слова не сказал о содержании замечаний. К чему это? Делу своему тем не помогу, – а между тем могу обеспокоить душу Святителя. Вот почему воздержался от всякого ответа на замечания. Поспешите уведомить меня, если еще что-либо встретится Вам по сему делу.

Деньги 100 руб. потрудитесь отправить к типографщику, печатающему другие части Истории, хотя к нему и отправлено было, кажется, 300 р. сер.

Простите.

С любовию к Вам благодарною.

Филарет Еп. X.

1851 г.

Июня 9 д.

Любезный Друг мой Александр Васильевич! Спасения Христова желаю Вам. Бог мира и любви да сохранит сердца наши.

Я только что выздоравливаю от сильной лихорадки. Нынешний год я так много путешествовал, как еще никогда прежде того. Всю епархию свою объехал и притом так, что по иной дороге случилось по два и по три раза проехать. Это доставило мне немало новых сведений о крае. Делаю опыт: часть историко-статистического описания епархии посылаю к Вам. Потрудитесь прежде всего перечитать ее сами и если найдете, что можно передать ее в цензурный комитет, – то прилагается и бумага форменная. Кажется, предмет сочинения не такой, чтобы мог возбуждать вопросы и сомнения, а описание – подвергаться запрещению. Но ныне время мудреное – до того, что не скоро иногда поймешь, чего желают. Потому прошу Вас, не обленитесь уделить внимание любви к пересмотру беспощадному для самолюбия моего.

Наконец патриарший периода прошел все мытарства и скоро явится на свет. О том, что печаталось или печатается в Москве, не имею никаких сведений. Зерчанинов²²² ни слова не пишет. Кажется, он тяготится поручением, и я уже жалею, что поручил ему. Если бы Вы нашли кого-нибудь из наших, живущих в Москве, кто бы с любовию принял на себя докончить дело: Вы бы очень облегчили совесть мою и избавили бы меня от многих затруднений и сомнений.

У Вас были Высокие – Гости²²³: но вы скупы и не поделились радостию Вашею.

Обнимаю Вас любовию искреннею.

Недостойный Епископ Филарет

1851 г.

Окт. 7 д.

Любезный Александр Васильевич! Мир Божий да будет с сердцами нашими!

Я к Вам препроводил часть описания харьковской епархии. Это только первая часть. За тем следует описание приходских церквей епархии по уездам. Описание более интересно для местных жителей епархии, чем для всей России. Это – неоспоримо. Впрочем, я старался, по мере сил и способов, говорить и интересное не для одних местных жителей. Кровавая картина татарских опустошений стоит внимания не одних местных жителей. Я же изображал эти опустошения словами древних актов. Сведения о древних книгах – так же не лишены общего интереса. Открытие следов жизни русской до-татарского времени – так же не лишнее дело.

Я забыл сказать Вам об одном. Издание описания назначается в пользу приюта бедных девиц духовного звания. Не знаю благословит ли меня Бог милостию Своею открыть этот приют. Но вот уже третий год бьюсь над тем, чтобы собрать достаточные способы для прочного существования этого заведения. При помощи Божией довольно собрано способов. Тем не менее мне не хочется строить здания на песке, или начинать строить здание, не приготовив наперед всех способов для постройки и существования здания. Вот почему нельзя было открывать приюта! Вот почему так много трудился я над описанием харьковской епархии. Имею верные причины думать, что это описание скоро разойдется по епархии, – его ожидают. И потому вполне надеюсь, что оно доставит приюту не малые способы для существования его. Потому прошу Вас на самой рукописи написать в приличном месте: «издание в пользу приюта бедных девиц духовного звания».

С любовию о Господе

Е. Ф.

1851 г.

Октяб. 15 д.

Благодать Господа Иисуса да будет с нами, дорогой Друг мой!

От души благодарю Вас за труд любви по рукописи моей. Ваша правда, что излишняя любовь в старине вводила кое-что и лишнее. Недавно получены здесь бумаги бывшего белогородского консисторского архива, относящиеся к церквам здешней епархии. Ждал их около двух годов. По рассмотрении этих бумаг нашлись в них сведения о некоторых монастырях такие, которых прежде не мог я иметь, и вместо которых допущены догадки.

По этим двум обстоятельствам прошу тебя усердно, друг мой, возвратить мне частно тетрадь мою, по прочтении ее цензором. Я исправлю и дополню ее, а иное исключу из нее; с благодарностию приму и замечания цензора. Для того, чтобы не отягощать его лишним трудом вторичного пересмотра всей тетради, при возвращении я со всею искренностию уважу на места, которые будут изменены, и тогда для цензора мало будет труда. Это по-моему выгодно будет и для сочинения, и для сочинителя, и для цензора. Иначе беда и с самолюбием автора, не легко бывает иметь дело и с цензором, когда придется иметь дело по порядку формальному. Домашний разговор другое дело. Потрудитесь жe пожалуйста переслать тетрадь без замедления, но для верности пересылки по казенной надобности, так как мне по крайней мере пришлось много раз испытать потерю частных писем и посылок.

Обнимая Вас любовию,

Вас любящий грешный

Ф. Е.

1851 г.

Нояб. 26 д.

Любезный друг мой! вот я поправил описание по заметкам, какие сделаны на рукописи, под руководством Ваших замечаний. Сделал и свои поправки, и дополнения по новым источникам. Прилагаю указание поправок и дополнений. (Счет страниц сделан новый за неудобностию прежнего). Если не везде угадал я значение замечаний, сделанных карандашем: то поправьте или Вы, или цензор, как найдете нужным по правилам цензуры.

Так как Вы обнадежили меня в возможности быть рукописи одобренною для печати без хлопотливых сношений с Петербургом: то в радости озабочиваюсь и печатанием. Только опять к Вам же с просьбою. В прошедший раз писали Вы о Г. профессоре, известном для Вас, который не прочь будет от того, чтобы принять на себя хлопоты по изданию рукописи. Прошу – Вас любовию братскою – устройте дело сие с ним на условиях, какие сочтете справедливыми. Я – с своей стороны – выполню их с радостию. По получении рукописи из цензуры передайте ее ему. Шрифт тот же, что в Истории церкви по изданию Готье. Только желательно, чтобы формат бумаги был по обширнее и длиннее. Бумага может быть добрана попроще той, какая избрана для истории. Книга будет покупаться преимущественно для церквей и священников здешней епархии. Потому изящество издания – дело не первого внимания, а в первом внимании будет цена книги. Кажется, в этом все и состоит, что имел бы сказать об издании.

Скоро присылать буду последующие отделения: но в них, без всякого сомнения, не будут встречаться сомнения важного значения, кроме разве замечаний относительно выражений.

Да, забыл было. В рукописи не раз видел я заметки над словом гробница. Это название местное, но что делать? Дарохранительница здесь неизвестна, – ее не поймут. У хохла свой язык. А с волком жить – по волчью выть. Иначе или осмеют, или побьют. Я же полюбил хохлов, – народ добрый и умный. В знак любви к ним внес теперь в рукопись два стихотворения хохлацки-школьные. Эпитафион (на стр 32–33) и надпись на образе (стр. 105).

Простите.

Е.Ф.

1852 г.

Ген. 3 д.

Любезный Александр Васильевич! Поспешаю разрешить неразрешенные вопросы. Обозрение пусть напечатается в числе 1200 экземпляров. Посылаю 150 руб. сер. на удовлетворение первых нужд.

Жаль преосвященного Евсевия²²⁴. Искушение за искушением. Да подкрепит его Господь Бог среди испытаний горьких.

Помогай Вам Бог в продолжении и окончании труда Вашего по Библиотеке. Труд этот, конечно, разрешит или поведет к разрешению многих вопросов.

Помолитесь о мне грешном у Святителей Московских Алексия, Петра, Ионы и Филиппа.

Филарет Еп.

1852 г.

Янв. 29 д.

Бог благодати и милости да будет с нами грешными, любезный мой Александр Васильевич!

Посылаю к Вам второе отделение Обозрения Харьковской епархии. Если достанет Вам терпения: пересмотрите его и по-прежнему поступите. Это – обзор городов и поселений двух уездов. Продолжения готовы.

На земле – скорби. Я радовался в надеждах, что история патриаршего периода скоро освободится от уз. А оказалось, что и доселе не освобождают. Воля Господня да будет! Больно! Но остается молиться.

Простите.

С любовию к Вам.

Недостойный Е. Ф.

Фев.27

1852 г.

По возвращении из путешествия поспешаю отвечать на письмо Ваше от 25 апр., полученное, пред тем часом, как садился я в экипаж.

Из напечатанных экземпляров Обозрения Харьковской епархии пришлите 800 экземпляров в Харьков по транспорту, если нельзя иначе. Остальные экземпляры потрудитесь отдать книгопродавцам московским по Вашему усмотрению, за исключением, как понятно, тех, которые следуют в цензуру и разным лицам, достойным уважения и уважаемом.

Что касается до второй части: то прежде всего должен попросить Вас написать на ней что издается она в пользу общежития Хорошева девичьего монастыря. Относительно того, что в Обозрении 2-й части епархии вошло довольно такого, что относится к гражданской истории, я писал Вам и собственное признание мое. Набеги неприятельские, по-моему, еще имеют необходимое отношение к положению церкви. Но эти набеги вызвали за собою и кое-что другое. Остается сказать, что допущена неправильность, но допущена по многим, частию местным, частию и общим, причинам. Более всего побуждала удерживать и кое-что гражданское – новизна материалов, а потом уверенность, что здешние жители очень рады будут важной новой вести о своих предках.

У Вас теперь начались заботы о экзаменах. Да поможет Вам Господь Бог совершить Ваше делание с миром совести и с покоем для души, в упованиях на вечную славу!

Обнимаю Вас любовию.

Е. Филарет

Мая 24 д.

1852 г.

P. S. Забыл упомянуть о цене за экземпляр 1-й части. Если вышло 14¹/₂ листов, то довольно будет назначить 75 к. сер. за экземпляр.

Боголюбивый друг мой! В ответ на письмо твое от 24 мая прежде всего радуюсь щастливому ходу труда Вашего по Синодальной Библиотеке. Благодарение Господу, споспешествующему благим трудам.

Хотя я в ответ на прежнее письмо писал кое-что о доставлении экземпляров в Харьков: но новое письмо Ваше заключает в себе кое-что, о чем не сказывал я. Об отправлении экземпляров чрез Ферапонтова скажу: Бог на помощь. Сколько экземпляров оставить в Москве сказано: но где оставить? не сказано. Да и теперь, правду сказать, не знаю, где оставить. Где Вы оставите, там пусть и будут. Вы лучше знаете, что и как сделать по сему предмету. Еще менее нужно, друг мой, спрашивать меня, не оставить ли для кого-нибудь экземпляры? Бога ради прошу Вас, распоряжайтесь в этом деле, как в Вашем собственном. Ужели Вы сомневаетесь, что давно, очень давно совесть Ваша – моя совесть, душа Ваша – моя душа? К тому же не для денег я хлопочу, чем бы показать любовь немощную пред Господом? Тоже самое должен сказать о награждении корректора, тем более, что я вовсе не имел случаев оценять подобные труды, а Вам это дело по опытам известно. Что сделаете, то и будет для меня свято. Ожидаю экземпляры с нетерпением, потому что давно уже спрашивают их у меня, а между тем теперь в Харькове ярмарка.

Обращаюсь к другому предмету более важному. Ректор здешний сказал мне на днях, что в правление прислан вопрос: сколько экземпляров Бесед Митрополита Филарета есть в Библиотеке? Этот вопрос опечалил меня. Не разрешите ли Вы, чтобы это значило? пожалуйста напишите, хотя теперь, конечно, у Вас мало свободного времени: но – пожалуйста напишите, что знаете или узнаете.

С любовию к Вам

Ф. Е.

Июня 3

1852 г.

Озабоченный разными делами не писал я к Вам, друг мой, в ответ на последнее письмо. То путешествовал я по епархии, то был в тревогах по случаю ожидания Государя, то занимали другие дела. Впрочем, писал я в Петербург и не без пользы по делу о сочинениях. Искренно болезную душею, что о. Инспектор получил неприятность за «Обозрение Харьковской епархии»²²⁵. Но таковы нынешние обстоятельства, как объяснил мне недавно бывший здесь Войцехович²²⁶. – Впрочем это не должно останавливать добрых дел: так пишут мне из Петербурга.

Не знаю послана ли часть 2-я в Петербург или она еще у Вас? Я все ожидал, что пришлете ее ко мне для поправок по замечаниям. Тогда безопаснее было бы послать ее в Синод. Прошу любовь Вашу приложить попечение о сем деле и если можно перешлите рукопись ко мне.

Давно уже послал в Комитет Ваш Луг Мосха для второго пересмотра. Не раз хотел напомнить о том: но все забывал. От него так долго залежался духовный Луг? Мне хотелось бы напечатать его вновь не для себя, как и Обозрение. Известите меня и о сем деле.

Одесский Иннокентий уехал в Петербург и кажется опять для перестроек учебной части. Не знаю, как в других местах, а Курский Владыка сильно жаловался мне на сделанные перестройки: встретились затруднения непреодолимые и замешательство дел, ничем нераспутываемое. –Кажется главная беда в том, что дело начато и не конченное пущено в ход, а о последствиях не имели охоты подумать.

Бог благодати и милости да будет с Вами.

С любовию к Вам

Ф. Е.

1852 года.

Июля 17 дня.

Р. S. Сотворите дело любви: побывайте у о. Наместника собственно для того, чтобы сказать от меня о постоянной, хотя и грешной, молитве любви моей за него пред Господом и о душевной просьбе моей о его молитве за меня недостойного.

Христос да будет среди нас, верный друг мой. Без Христа Господа что жизнь земная? Что все дела наши? Что труды и заботы? Куда придем мы? О, Господи Иисусе! не брось нас грешных, безумно грешных.

На днях был у меня проездом в Полтаву на должность советника Андрей Иванович Смеловский²²⁷. Я рад был видеть его: он сам собою вызвал так много приятного из забытой были. Он в разговорах между прочим говорил о пребывании Федора Александровича Голубинского в Петербурге и рассказал об одной сцене неприятной, которая заставила глубоко пожалеть уважаемого нашего наставника. Что с ним делается?

Второе издание Истории так идет нещастно, что у меня перепутались и мысли о нем. Не помню и не могу припомнить, что теперь печатается в Москве? Что напечатано? Что остается у типографщика? Особенно остаюсь в сомнении о том, в типографии ли находится третий период Истории? Потрудитесь сообщить мне известное для Вас. Странно, как все на земле и великое и малое, идет туго, с остановками, с порчею, с зацепами! И хотелось бы иногда провесть время в забытьи веселом: а вдруг зацепа на дороге и невольно говоришь себе: кайся.

Простите,

грешный Ф.

Нояб. 17 д.

1852 г.

P. S. По окончании сего письма получил Ваше московское письмо, где пишете Вы за Кременецкого²²⁸. Постараюсь, сколько могу, устроить его. Питомцев Академии люблю. Теперь по всем городам помещены Академики Протоиереями. Но далее не знаю, где буду помещать их. Кременецкому открывается место в училище. Да, время бы сознаться, что нет никакой нужды в казанской академии. Но – суетность людская!

Душевно благодарю Вас, друг мой, за душевное, дружеское, участие Ваше в пересмотре рукописей Харьковской епархии. Каждое слово, каждое замечание Ваше и цензора принимаю с благодарною любовию. Удерживая у себя Харьковский и Валковский уезды, препровождаю в Комитет остальные отделения, в тех мыслях, чтобы Комитет мог все части за один раз, по рассмотрении, представить в Святейший Синод. Это, как думаю, ускорит решение Синода о них. Для скорого окончания дела в Синоде много могло бы значить, если бы дело представлено было туда, в феврале, пока там преосвященный Иннокентий, который не отказался бы по просьбе моей помочь скорому и безостановочному решению дела. Иначе дело заляжет там и пролежит год и более. Это известно мне по опыту. Потому усерднейше прошу о. Инспектора и Вас заняться рассмотрением препровожденных частей, сколько могут дозволить занятия по другим предметам должности, с преимущественным наделением времени для меня. Не поскорбите на меня за докучливую просьбу, если она покажется таковою. Если бы о. Инспектору не достало времени и удобства одному пересмотреть все препровождаемая три отделения: то в облегчение свое он мог бы разделить тяжесть с кем-либо из братий.

Кременецкий определен в училище учителем. Просьба его о монашестве еще не препровождена в Синод по той причине, что не доставлены еще сведения о его ученой жизни.

Ваше академическое издание усердно распространяется мною по епархии. Оно полезно и для монастырей, и для церквей приходских. Отцы Церкви, особенно пр. Ефрем Сирин, – верные путеуказатели. Кстати вопрос: будут ли переведены толкования пр. Ефрема на св. Писание? Как хотелось бы видеть их в русском переводе!

Засвидетельствуйте от меня душевную благодарную память о. Наместнику уважаемому мною Авве и о. Ректору с Петром Спиридоновичем.

С любовию о Господе к Вам

недостойный Епископ Филарет

1852 г.

Декабря 14.

Любезный Александр Васильевич! Любовь Божия да будет с нами грешными.

Благодарю Вас за отзывы Ваши о слове. Принимаю их, как и все надобное, за дело любви искренней. В таком духе сообщаю и свои мысли.

«Можно было бы сказать и еще многое о влиянии Христианства на общество». Но вы сами сознаетесь, что в проповеди нельзя поместить всего, что говорит рассуждение.

«Ныне нет видимого увлечения в пользу древних верований... нового времени люди хотят считать христианство ступенью к высшему и лучшему состоянию». По книгам это так, друг мой: но не так в жизни общественной. К сожалению, много есть людей, худых и не от книг; много есть и людей – остатков 18 века, которые тем более делают вреда в обществе, что занимают высокие места в обществе, имеют в руках своих власть и голос их силен. Говорю это по опыту. Говорю это по опыту даже с тем словом, которое Вам кажется не современным, но за которое благодарила меня с восторгами души, как за дорогое лекарство душевных болезней существующих. Видно, что худые мысли зависят не от одних книг, а оне живут в сердцах.

«Без доказательств выставляется, что полезные члены государству даются только Христианством.» Во-первых, если сказано: только, то это слово лишнее. Во-вторых, Христианство само по себе никогда не может воспитывать вредных членов государству. Доказательство – идея о христианстве. Явления идеи – явления христианина на разных ступенях государства. По-моему, тут не в чем сомневаться. Не для чего и припоминать язычество, которое по своей идее – гниль больного человечества.

На два другие замечании Ваши теперь ничего не говорю потому что, не имея в руках слова, не умею в точности приложить их к слову.

После сего остается просить Вас прислать мне слово для пересмотра. Признаюсь, я очень понадеялся на похвалы, которые расточали мне за слово, и – велел переписать его, не пересмотрев слова не только с пером критики, но даже и с беглым вниманием осмотрительности. Прибавлю к сказанному только то, что напечатанное слово Преосвященного Григория Казанского о том же самом предмете не кажется мне ни более дельным, ни более красноречивым, ни более освещающим предмет свой, однако оно напечатано. Посмотрите и Вы согласитесь, что не говорю по самолюбию.

Забыл было сказать ответ: «к чему в слове об университетах и учебных заведениях?» Вы верно забыли, друг, что в Харькове Университет. В числе слушающих были все здешние профессора и начальства. Вспомнив об этом, вы припомните и содержание Высочайших повелений, разосланных по университетам, о важности и нужде христианского образования. Они-то и были в виду, когда говорено было слово.

Последней книжки издания Отцев, где толкования Ефрема Сирина, я еще не получал и жду с нетерпением. Творения пр. Ефрема – любимые мои песни, толкования его – драгоценные камни. Затруднялись несогласием сирского текста с славянским? Хотелось видеть согласие? Жаль, если изменяли сирский текст для того, чтобы только согласить его с безобразием печатной славянщины. Лучше было бы передавать сирский текст в точном виде: а для того, чтобы не бесновались кривотолки, выставлять в виде цитата из сочинений древнего отца на русском языке, а не на славянском. Тогда славянский текст оставался бы сам по себе, а сирский явился бы сам по себе. Но легко говорить советы, да не легко приводить их в исполнение.

Относительно Луга допущен грех Канцеляриею. Поправляю его. Беда с окружающими! Сколько грехов, сколько позора кладут они на бедную голову управляющего своего! Относительно Луга неважный проступок допущен; а сколько других имеется в виду!

Простите. Добываю Вас любовию.

Еп. Ф.

1853 г.

февр. 4 л.

Вы теперь в трудах, добрый мой Александр Васильевич! Бог да поможет Вам!

Боголюбский пишет, что уже год тому назад, как 2 ч. Истории готова к выпуску из типографии и остается в типографии только потому, что О. Зерчанинов не сообщал никаких распоряжений о ней. Что делать – с такими делами? Они уже сделались? 600 экземпляров выписываются в Харьков; 300 поручаю Боголюбскому оставить в Москве у книгопродавца. А 300 не изволите ли Вы по доброте любви взять для продажи при издании Отцев? Разумеется, это исполните, когда найдете свободное для того время. За тем подарите по экземпляру, кого сами найдете приличным, напр. О. Ректоров академии и семинарии, О. Наместника, О. Петра Спиридоновича, О. Феодора Александровича, не минуя и себя, которого Вы не всегда жалуете.

Не хочу развлекать внимания Вашего другими вопросами и предметами. Для Вас теперь дорого время. Буду писать скоро.

Простите.

Любящий Вас

грешный Ф. Е.

1853 г.

мая 18 д.

Спасения о Господе желаю Вам, любезнейший и вернейший друг мой!

Давно написал было к Вам письмо: но удержался послать его к Вам по опасению, не помешать бы Вашим занятиям учебным.

Просил и прошу Вас усердно принять от Ферапонтова 2-ю часть Истории для продажи при издании Св. Отцев по прежнему примеру и по прежней цене. К этому вынуждаюсь и тем, что, как недавно получил известие, Ферапонтов скучает тем, что у него лежит в лавке до 600 экземпляров к стеснению другого книжного его материала. – Если не сочтете удобным оставить все 600 экземпляров частию при академии, частию у Ферапонтова, то прошу похлопотать о присылке лишнего в Харьков ко мне чрез контору транспортов.

Посылаю к Вам на предварительное Ваше с о. Инспектором рассмотрение Беседы о страданиях Спасителя. Что придет Вам на сердце при прочтении их и какой окончательный суд Ваш будет о них, прошу со всею искренностию сказать мне. Ныне время строгости для книжных дел, хотя, по новым сведениям, из Петербурга начали уже теперь быть мягче в суде. Потому, если когда, то теперь особенно благопотребен совет в делах сего рода. Не откажитесь по любви дать совет опытности.

После долгих и не легких забот Бог помог наконец поставить себя в возможность открывать в Харькове училище для бедных девиц духовного звания. С сею же почтою посылаю Святейшему Синоду донесение с испрашиванием благословения его на открытие училища и с благопокорнейшею просьбою принять сие училище под покровительство Его Святейшества; прилагаются при том и правила Устава. Опасаюсь, что иным не понравится, что училище поручается покрову Св. Синода! Но да будет воля Всеблагого Господа. Каменный трехэтажный корпус училищный построен на кладбище городском, а не при каком-либо монастыре. Это опять особенность. Но совесть моя говорит, что это согласно с духом заведения и далеко ближе к духу православия, чем то, когда втесняют училища девиц светских в девичьи монастыри по западному обычаю. Помяните о сем моем начинании пред мощами Угодника Божия пр. Сергия, да будет благословение его на сем деле, столько сильное пред Господом.

Обнимаю Вас любовию о Христе.

Недостойный Еписк. Харьк. Филарет

1853 г.

июля 3 д.

Любезный Александр Васильевич! Бог на помощь Вам в Ваших трудах.

Неожиданно встретилась надобность писать к Вам, тогда как очень недавно писал я два письма. Из Петербурга получено известие, что будто меня хотят тревожить вопросами по напечатанной 20 лет тому назад книжонке Сковороды: борьба Архангела с сатаною. Не понимаю, с чего и как поднимают или подняли дело давно минувших времен? При том очень помню, что хотя одно или два сочинения Сковороды были дозволены мною к напечатанию с поправками многими, за то другие заарестованы с удержанием рукописей в цензуре. Известие, дошедшее до меня, очень кратко. Желательно, да и очень нужно, знать точное положение дела. По всей вероятности, московский цензурный комитет получил или получит бумаги по сему делу. Как бы то ни было сделайте одолжение, поспешите сообщить мне сведения, какие только можете иметь о сем деле. Конечно мне приходит на мысль, не есть ли известие Петербургское плод болтливости, изменившей какое-нибудь неважное обстоятельство из Описания епархии. Но время ныне странное. Поспешите сказать мне что-нибудь.

В ожидании вести

любящий Вас Ф. E. X.

1853 г.

июля 15 д.

Боголюбивый Александр Васильевич! Спасения о Господе желаю тебе.

В последнем письме писал я тебе о слухе относительно сочинения Сковороды. Теперь пришлось получить и указ о сем деле. Требуют от меня объяснения, почему дозволена к напечатанию книжка: брань Михаила с сатаною, несогласная с Св. Писанием и преданием? Вы понимаете, как мне удобно доставлять объяснение о книжке, пересматривавшейся в 1836 г., не имея под руками ни одного листа о деле давно прошедшем. Если отвечать Синоду, что книжка напечатана по журналу цензурного Комитета, почему только Комитет имея в архиве своем журналы свои и отзывы членов его и в состоянии доставить требуемое объяснение: то, пожалуй, Синод сочтет такой ответ грубостию.

А писать объяснение без всяких справок с делом очень не умно и не безопасно. Что остается делать? Прилагаю при сем формальное отношение в Комитет с просьбою о сообщении мне копии с дела о сочинениях Сковороды. Думаю, что Комитет не затруднится сообщить мне необходимые для меня копии, так как прошу их не по своему произволу, а в следствие указа Св. Синода. Похлопочите о сем деле, чтобы сколько возможно поспешнее Комитет почтил меня ответом. Иначе медленность также сочтут за вину мою. Положение – неприятное! Но – да будет воля Божия! Похлопочите о том, чтобы как можно поболее сообщено было копий с дел о сочинениях Сковороды. Лучше в моем положении иметь в виду лишние сведения, чем не иметь каких-либо, нужных для дела.

Кстати уже присовокупляю другую просьбу. В прошлый раз прислано ко мне 700 экземпляров историко-статистического описания харьковской епархии, а 500 экземпляров осталось в Москве для продажи. Здешние экземпляры все разошлись. В Москве же, полагаю, еще остается их довольно. Нельзя ли Вам сделать распоряжение о доставлении ко мне по транспортной пересылке экземпляров 200 или менее того? Здесь требуют их по местному интересу книжки.

Для печатания Луга духовного нужны деньги? Но, вероятно, за экземпляры Истории и описания епархии Вы получили от комиссионеров сколько-нибудь денег. Сообщите мне сведения, сколько возможно успокоительные. Если окажется нужда, поспешу выслать деньги. Не поскучайте, Бога ради, что отягчаю Вас моими просьбами. Что сделаете по любви к Господу, то не пропадет для Вас, для кого бы ни была оказана Вами любовь.

Холера жнет у нас. Довольно умирающих.

Простите и молитесь.

Любящий Вас Ф. Е.

1853 г.

Августа 25 д.

Любовь Христова да будет между нами к славе имени Троичного.

Радуюсь переменам, совершившимся у Вас. Поздравьте от меня с новыми званиями о. Ректора Евгения, о. Ректоров Нафанаила и Леонида²²⁹, которых всех, как знаете, любил я и которых люблю по-прежнему. Дай Бог им возвышаться на пользу св. церкви.

Получены 1400 экз. книг Истории. За перевоз их заплачено здесь. Получено и описание Харьковской епархии.

Что касается до рукописного описания епархии: то мне пишут из Петербурга, что без преосвященного Григория читать его некому и потому лежит оно в покое.

О книжке: брань Архангела с сатаною послан ответ, согласный с журналами Комитета. Присылали печатную книжку; но цела ли рукопись, – неизвестно.

Сюда в Куряжский монастырь прибыли на покой преосв. Иннокентий²³⁰, бывший Екатеринославский, а прежде того Харьковский. Он человек больной и кроткий, действительно имеющий нужду в покое.

Общее внимание занято теперь войною с Турками. Потому в делах мирного разбора заметен застой. Имя Господа Иисуса да будет помощником и крепостию Государю нашему, имеющему особенную нужду в помощи.

Одесский Иннокентий фантазиями своими поднял было переворот в делах раскольничьих в угоду известным лицам: но кажется мечты страстей человеческих исчезнут без заметных следов. Думаю, благовидные стороны дела известны и Вам: но это только внешняя сторона, которая также важна, как шелуха. Да простит их Господь!

Вы писали, что лучше было бы, если бы все части Истории изданы были вместе. Да, Вы говорите дело. Да что делать с обстоятельствами, которые не позволяют исполняться желаниям нашим?

Не могу не повторить здесь глубокой благодарности о. Боголюбскому зa труд любви его. Как отлично хорошо выполнено им дело! Здесь печатанные части наполнены ошибками, сколько ни следил я за исправлением их. Несчастный Директор здешней типографии знает свое дело, – но человек крайне нетрезвый, а заменить его не кем здесь.

Продавать Ферапонтову Луга духовного не нахожу нужным. Если для расплаты с типографиею не достанет денег, выручаемых от продажи истории и обозрения Харьковской епархии: напишите мне и я пришлю деньги.

Бог любви и мира да будет с нами!

Ф. Е. Х.

Ноября 3 д.

1853 г.

Ρ. S. От преосвященного Леонида²³¹ узнал я очень приятную новость. Поздравляю тебя добрый, милый мой кавалер²³². Будь же храбр и честен в защите св. веры и церкви.

Божия благодать да будет с Вами, дорогой мой Александр Васильевич!

Владыка писал, что Вам разрешено печатать описание библейских рукописей²³³. Поздравляю Вас с радостию. Это радость и для всех, понимающих значение разумного служения Господу. С нетерпением буду ожидать печатного описания.

Кто сочинял статью о московской Академии?²³⁴ Она весьма любопытна. Особенно заняла меня часть о лекциях Академии. И ново и дельно. Хотелось бы видеть более подробностей о влиянии Академии на учебную гражданскую часть и на государственную службу. Об экономическом управлении нужно бы поговорить подробно даже и для того, чтобы наложить молчание на шумное легкомыслие, которое и ныне по временам с важностию кричит: церковные имения не приносили пользы ни государству, ни церкви.

Давно не получаю от Вас вестей. К Вам посланы Беседы о страданиях Спасителя. Это было в начале вакации. Но о них от Вас ни слова. Что с ними деется?

Последнее время употреблял я на поправление Синодального периода Истории русской церкви. Два года не касался я замечаний цензора о. Иоанна, чтобы дать время успокоиться чувствам, взволнованным при первом прочтении замечаний. Думал, что теперь могу спокойно видеть дела в их подлинном виде. Но оказывается, что работа дана очень тяжелая. Выслушивать и принимать замечания заносчивости, по местам вовсе не знающей дела, – очень тяжело. Никак не могу объяснить себе, как молодой монах, мало, очень мало знакомый с историей русской церкви, дозволяет себе быть столько заносчивым, дерзким и глупо-повелительным? Он, как видно, не допускает и мысли той, что другие могут и более его знать и дельнее его рассуждать о делах. Непонятное для меня состояние монаха! К чему это поведет его? И таких людей не вразумляют строгими внушениями! Господи, помилуй нас грешных!

У меня есть желание поклониться мощам Пр. Сергия. Об этом писано в Петербург. Ожидаю ответа. Одного опасаюсь, что помешают военные обстоятельства. На случай желаемого мною свидания с Вами прошу Вас приготовить мне ученые Ваши открытия как по Синодальной Библиотеке так и по Лаврской. Хотя последняя и была перебираема мною с Вами; но во многом остается еще неизвестною.

Удастся ли или не удастся мне побывать у Вас, прошу еще отыскать дело о составлении Патристики по поручению Синода. Мне особенно нужна копия плана Патристики, который был посылаем в Петербург и был одобрен Синодом. Пожалуйста доставьте ее мне. Если разрешено мне будет совершить путешествие: то путешествие мое начнется около 8 января. Так требуют местные обстоятельства.

Дай Бог свидеться.

С любовию к Вам

Ф. Е. Х.

1853 г.

Дек. 5 д.

Божия милость да будет с тобою, добрый мой Александр Васильевич!

Спешу отвечать на письмо от 4 дек. на имя г. Волхонского²³⁵ отправляю 280 рублей для уплаты в типографию за печатание Луга.

За труды г. Волхонского предоставляю Вам дать вознаграждение по Вашему усмотрению.

Поверьте, не виноват я в том, что корректуру 2 и 3 ч. истории приняли за безденежную. У меня не было в мыслях быть неблагодарным. Но – неуместная щекотливость молчала, а проволочкою дела нанесла мне только неприятности. Бог с ними!

Для Харькова довольно было бы прислать 800 экземпляров Луга духовного. А прочие 400 экземпляров надобно оставить в Москве для продажи. Но где и у кого оставить? Право, не знаю. Пожалуйста, распорядитесь сами, как можете, чтобы только не пропали без следа книги. Потрудитесь прислать мне известие, у кого сколько оставлено будет экземпляров? Цена за экземпляр с пересылкою 1 р. 50 к. с.

Не примете ли Вы на себя труда отыскать и известить меня, у кого из книгопродавцев московских и сколько экземпляров остается как Истории Церкви, так описания Харьковской епархии? И нельзя ли получить от них сколько-нибудь денег за проданные экземпляры? Если что получите от них из денег: прошу расплатиться с трудившимися над корректурою и тем облегчить мою совесть. Кажется, главным комиссионером был Ферапонтов. Прежде он бывал аккуратен. Но по теперешним комиссиям не получаю от него никакой вести. Это иногда набрасывает на душу сомнения.

Слышно, в духовных журналах наших предписано помещать статьи о расколе. Пожалуйста – не допускайте таких бестолковых статей, какова помещена в Ноябрской книжке Христианского Чтения²³⁶. Такие статьи могут только сбивать с толку нетолковитых наших бородачей.

Вы спрашиваете меня: занимаюсь ли я историею раскола? Отвечаю отрицанием. Это дело поручено московскому Владыке, хотя по слухам и хотели поручить его мне. У меня же теперь на руках другое, давнишнее дело, – Краткая История Русской Церкви. Это дело давно дано мне. Но я уже думал, что об нем и забыли, как недавно получил указ с требованием ответа о положении дела. На днях пошлю ответ, что отдал переписывать работу. Признаюсь, друг мой, что мне неприятна эта работа по ее главному содержанию: написать краткую историю для раскольничьих училищ. Плохо понимаю эту специальность труда и еще меньше вижу пользу ее. Но велят и надобно слушаться. Почти уверен, что эта работа будет брошена без внимания. Мне приятно было бы трудиться для удовольствия, если не для большой пользы всей русской церкви и особенно для ее духовных училищ. Но воля Божия выше всего!

Статья «о единстве рода человеческого» – превосходная статья²³⁷. Я читал ее с наслаждением. Слышал прекрасные отзывы о ней докторов здешнего университета. Дай Бог молодому сочинителю силы и усердие трудиться и вперед с такою же пользою для св. церкви!

Простите.

С любовию в Вам

грешный Филарет Eп. X. и А.

1853 г.

Дек. 17 д.

Божия милость да будет с Вами.

Благодарю Вас за поручение коррекции остальной части истории г. Боголюбскому²³⁸. Уверен, что если бы К.И. Невоструев²³⁹ мог, не отказался бы от принятия на себя того же дела.

Отправляю 2-ю книгу описания Харьковской Епархии. Доселе не посылалась она потому, что ожидал я для пересмотра последующих частей. Но пусть будет так, как случилось. Только прошу усердно и Вас и о. Инспектора: а) поправки, какие признаны за должные, сделать прямо на самых тетрадях, а не вносить в отзыв о сочинении: иначе пожалуй привяжутся и начнется длинная- длинная переписка, – скажут: «Поправить и потом представить цензуре, а затем вновь Синоду.» б) Если что встретилось бы резкое, – просто исключить, также не внося в отзыв. Это опять по сказанной причине, в) Вообще же не отказать в снисходительной любви.

Во второй книге исправил я все, на что только было указано в письме и в заметках карандаша на тетрадях. Относительно Сковороды сперва думал ограничиться тем, что исключил все запинающее, но потом и совсем статью о нем. Взамен ее между 6 и 8 стр. поместил статью: кафедра проповеди слова Божия с тремя словами. В прочих местах там, где самые мысли возбуждали против себя недоумения, напр. известия о чудесных исцелениях и пр., вовсе исключил, – другое исправил. Впрочем, относительно чудес Ахтырской иконы Божией Матери надобно сказать, что описание их находится в самом Синоде и Синод признал эти чудеса вследствие трех следствий, произведенных в удостоверение о их действительности. О иконе также известно Синоду не только по прежним епархиальным донесениям, но и по недавнему моему репорту, при котором доставлены были сведения о ее явлении и пребывании с Петром в Полтавском походе.

Обращаюсь опять к тетрадям, находящимся у Вас. Не без опасения за них именно от того, что если не исполнена будет прописанная моя просьба, наделают оне мне хлопот. Натерпелся я разных разностей за историю. Потому то, повторяю, исполните просьбу мою усердную, чтобы мне еще не терпеть горечи. Надобно еще сказать, что недавно встретился я с новыми документами и сведениями, по которым надлежало бы кое-что поправить в тетрадях. Но авось о. Инспектор дозволит мне сделать эти поправки и по возвращении тетрадей из цензуры. Оне обыкновенны в историческом сочинении и не такого рода, чтобы содержанием своим могли возбуждать против себя какое-либо недоумение. Теперь пусть пока отправляются все тетради в Синод!

С своей стороны буду писать к Преосвященнейшему Иннокентию по следующей почте. Повторяю, что писал прежде: надобно послать тетради скорее, чтобы до Пасхи могли оне быть в рассмотрении Синода. – Если не поспеют оне попасть в Синод до Пасхи, то долго-долго пролежат оне там в покое; Иннокентий уезжает оттуда 1 мая и Преосвященнейший Григорий также. Тогда кто будет читать их? Если будут читать, то люди малосведущие и они-то произнесут решение, какое попадет под руку. Это известно мне по опыту.

1854 г.

Февраля 5 д.

Вот я и в теплом углу своем! В субботу прибыли мы в свой Николаевский монастырь, где в воскресенье помолились; к вечеру того же дня, 7 марта, были в Харькове. Благодарение Господу за все! Дорога была весьма тяжелая, избила нам все кости. Тяжело было ехать до Москвы, а вдвое тяжелее было возвращаться в Харьков. От самой Тулы и до Харькова ухаб за ухабом.

Спешу исполнить просьбу Вашу, – посылаю 1 и 4 части Истории – для Вас, для о. Ректоров (Академии и Вифанской Семинарии), для о. Инспектора, Петра Спиридоновича и Фед. Александровича.

Ныне буду служить преждеосвященную литургию, чтобы посвятить диакона. Много ставленников.

Все еще брежу Лаврою, Академиею, Москвою. Дорогие душе моей места.

Ожидаю от Вас вестей.

Простите.

С любовию к Вам до гроба

Филарет Eп. X. и А.

Мар.10

1854 г.

Господь мира и любви да будет с нами, добрейший мой Друг!

Сей час получил я письмо Ваше. И сей час же отвечаю.

Посылаются два экземпляра Истории (1 и 4 ч.) для доброго Петра Симоновича и для о. Платонова²⁴⁰. 2 и 3 ч. экземпляры извольте передать им из Вашего запаса.

Совсем забыл о том, что в Вашей цензуре три века Патрологии. Хорошо, что Ваша память пособила мне, а любовь поставила дело в полную известность. Что теперь делать? Пусть будет по Вашей мысли! Пришлите мне тетради для пересмотра, но с тем, чтобы и замечания, если какие признаны за нужные со стороны цензора, были сообщены мне частно. Я поспешу поправить или дополнить новыми сведениями. Жаль, что в каталоге академической библиотеки не отыскал я новых сочинений о сочинениях св. Игнатия Богоносца, отысканных недавно в коптском ли или сирском переводе. Если у Вас найдется что-нибудь о сем: пришлите мне на время.

Буду молить Господа, чтобы Он благопоспешил Вам исполнить желание Ваше побывать в Харькове. И ждите себе понуждений к тому.

С любовию к Вам

грешный Филарет Епископ

Мар. 30.

1854 г.

Не дальше, как два дни назад тому, послал я к Вам письмо, любезный друг мой. А теперь вот получил Ваше письмо. Жаль, что мое письмо не застало Вас в Лавре. Остается повторить сказанное и отвечать на новое письмо.

Моя просьба относилась, во-первых, к 2 ч. Истории. По письму Вашему Вы оставили при себе 150 экз. Не отяготят ли остальные 450 экз. Ферапонтова? Если для него будет это число слишком великим, то можете или отдать известное число кому-либо другому на комиссию или же пришлите по транспорту в Харьков. О цене вы сделали, что должно было сделать.

Второй предмет относится к Беседам о страданиях Спасителя. Это пока отложим: увидите дело и сделаете по любви. Не к спеху.

Луг духовный может быть напечатан тем же шрифтом, в том же формате и на такой же бумаге, как напечатано было первое издание. Число экземпляров 1200. У кого печатать? Пусть распорядится Г. Боголюбский по своему усмотрению, с большим удобством для дел корректурных. Впрочем, не хотелось бы, чтобы печатание было в Синодальной типографии и в Университетской. Там и здесь шрифты плохи. В последней выгода та, что дешевле обходится печатание, а это не маловажное обстоятельство для безденежных. Впрочем, и опять повторяю: делайте, как Вам угодно. Если нужны деньги, – напишите, вышлю немедленно.

О тетрадях и я не имею никакого сведения. Пр. Иннокентий был в Харькове, но, к сожалению, тогда, как я был в Ахтырке. Впрочем, люди везде люди. Не очень жалею, что не виделся. Чем больше знакомлюсь с Пастырями, тем больше жалею, что более не могу видеть и слушать великого Пастыря Церкви, которого Вы видите и слушаете.

Недавно приехавший из Петербурга один профессор рассказал мне много странностей о делах цензуры; много даже и смешного. Впрочем, он же и прибавил, что недавно ригоризм смягчился даже по воле Высшей, которая одному цензору велела сказать: скажите ему, что он дурак.

Если бы Вы знали, что творила со мною петербургская цензура и даже один из учеников: Вы бы возмутились и негодованием и горестию. Но Господь с ними! Остается повторять: да будет воля Божия!

Преосвященному Иннокентию дано позволение ехать в Иерусалим на поклонение, но тогда, как устроятся дела востока. Это давняя его мысль.

Пожалейте меня, что в Харьковской семинарии теперь и ректор, и инспектор люди не очень грамотные. Писал, писал, но все не в пользу. Обнимаю Вас дружескою душею.

Ф. E. X.

1854 г.

Июня 7 д.

Возлюбленный Александр Васильевич!

Мира Божия желаю Вам.

Виноват я пред Вашею любовию: так долго не писал к Вам. Простите меня Господа ради. Надобно исповедать грех. По временам печалила меня мысль, что тогда, когда я приезжал в Москву, между прочим и для того, чтобы видеться с другом сердца моего, друг отказался ехать со мною в Лавру. Но – это дело самолюбивой любви, оскорбляющейся тем, что не сделали приятного ей. Простите же мне.

Не забывайте живущего в степной глуши. Давно не получал я от Вас вести ни о Вас, ни о Ваших занятиях. По газетам видно, что от Академии представлено было Государю в рукописи сочинение о царском венчании. Напечатается ли оно?²⁴¹

Хотелось бы видеть дельное особенно о значении миропомазания царского.

Что-то любезный о. Инспектор долго не дает вести о Харьковской епархии.

Хотелось бы мне видеть имеющуюся в библиотеке Московской академии рукопись: «Описание о российских Святых», № 209. Сотворите любовь – пришлите мне эту рукопись, и если найдете, то и другую подобного содержания. Мне нужны подобные рукописи. Не прочь я и от того, чтобы приобретать покупкою рукописи такого содержания. К сожалению, в здешней степи нельзя видеть ничего подобного. В библиотеке Харьковского университета нет рукописей, хотя библиотека довольно богата иностранными сочинениями.

С любовию о Господе

грешный Филарет Епископ

1856 г.

Окт. 19.

Божия милость да будет с Вами, добрый мой друг Александр Васильевич!

Известиями Вашими о биографиях изумили Вы меня. Изумляюсь и доселе, с чего взяли мысль, будто я обвинял Муравьева в ереси. Для дела моего нужно было сказать мимоходом о новых житиях, и именно нужно было упомянуть, что недавние жития не делают лишним желание представить другие новые жития. И мною сказано было это. К сожалению, обиделись тем, что другой сказал вместо похвалы легкое неодобрение житиям, которых, если говорить искренно, не за что и хвалить. – Вы пишете апологию своим намерениям! Но иное дело – намерения, другое – выполнение их. Сознайтесь лучше, что дело не обошлось без человекоугодничества. – Иначе же Вы дозволяете ожидать, что одобрите «похождения Ильи Муромца» в виде жития Преп. Илии Муромца. Видно всякому своя доля. Мне доля – горечь и горечь, и горечь. Да будет благословенно имя Господа Спасителя грешников, из которых я самый – негодный.

Об «истории Академии²⁴² Г. Смирнова» отослан мною отзыв в Академию. Дай Бог, чтобы исполнили мое желание о награде сочинителю (полной премии).

К Вам, как получил я известие, послано несколько экземпляров Бесед о страданиях Спасителя. Потрудитесь вручить по экземпляру себе, о. Наместнику, о. Ректору Евгению, о. Инспектору Сергию, о. Ректору вифанскому, о. Ректору Леониду и Капитону Ивановичу. Прочие нельзя ли объявить в продаже при Вашем журнале?

За святцы – глубокая благодарность. Известите меня, кто сочинитель книги: о конечных целях мира?²⁴³ Добрая книга: ее начинают читать даже в купеческом сословии.

Матерь Божия да будет Вашим покровом.

Филарет Епископ X. и А.

1857 г.

Февр. 19 д.

В прошедшем письме просил Вас о продаже Бесед. Но не сказал о цене. Правда, тогда еще не знал я об издержках. Как бы то ни было, опущение сделано. Поправляется пропуск: цена зa обе части 2 руб. с пересылкою.

Доброму нашему брату, преосвященному Евсевию, выпал жребий пожить в полярной стороне²⁴⁴. Видно любящий Его Господь наружным холодом желает собрать в глубине души его больше теплоты. Помоги ему Господи!

И еще вспомнил о пропуске – передайте по экземпляру Бесед Петру Спиридоновичу и Петру Симоновичу.

Благовестят: иду грешный служить литургию. О! когда бы и там не быть лишену части служащих Ему!

Грешный Филарет

1857 г.

Мар. 8 д.

Боголюбивый и любезный мне Александр Васильевич!

Душевно благодарю Вас за продолжение любви ко мне грешному.

Недовольство Владыки Беседами принимаю с признанием моих недостатков. Не возмущаюсь против недовольства. – Молю Господа, чтобы открыл мне зрение на грехи души моей более тяжкие и важные, чем ошибка в слове.

Видно, несчастная история житий Муравьева²⁴⁵ не скоро кончится. Дай Бог, чтобы только я один грешный ошибался относительно этого человека, чем многие и особенно люди великие в церкви. Как странно началась эта история! Начала – малые и случайные. Давно раздражалась грешная душа моя против этого человека разновременными сведениями о том, какое дикое лице разыгрывает он пред молодыми людьми Петербурга; давно и разновременно вспыхивало и росло недовольство на него и за его выходки против разных духовных дел и лиц; давно болела душа и за Владыку, которого он в странном обаянии держит относительно своего лица и которому он делал и делает гораздо более вреда, чем самый злой враг. Преосвященный Иннокентий Одесский подсыпал мне жару под огонь, таившийся под пеплом. Возбудив во мне желание взяться за жития (что было в поездку в Москву), он на возвратном пути из Москвы разозлил меня против Муравьева, передав такие мысли, что Муравьев поднимает против меня всех... Вот Вам исповедь о житиях! К этому надобно прибавить, что Московскому Владыке написал я грешный самое жестокое письмо против Муравьева, с желанием тем, чтобы показать несправедливость любви его к Муравьеву. Последнее письмо, как думаю долго будут припоминать мне. И по делам тебе, скверный Филарет! Зачем тебе смотреть на чужие грехи? Смотри на свои.

Сказав о недовольстве Беседами, Вы говорите, что передаете это с тем, чтобы уверился я, как нужно иметь снисхождение к цензуре. Друг мой! У меня не было ничего на душе на московскую цензуру собственно за мои сочинения. Но – как я писал, – осуждал я ее за странные поблажки к дичи Муравьева. Владыка принял за странность слова мои: Муравьев терзает терпение других своими житиями. Ты знаешь меня, каково обходятся душе моей нелепости людские, коль скоро душа займется ими. – Покоен, пока закрываю от них глаза. Что ж делать с собою?

Много мог бы еще писать о житиях. Но для меня лучше молчать.

Благодарю за отзывы любви о Обзоре²⁴⁶. О сочинителе послания патриарха Антония Вы сообщаете то, чего не знал и не мог я знать, как мало знакомый с славянскими рукописями Синодальной библиотеки. Мысль в Обзоре та же, что уже высказана была еще в Истории Русской Церкви. Относительно Розенкампфа имел я в виду Вас, когда еще писал строки о нем, – т. е. тогда еще как бы смотрел на Вас, как Вы браните меня. Это заставило меня много смягчить отзыв свой о нем: но совсем отказаться от него не мог и не могу. Вы говорите, что и Вам надлежало бы быть лютеранином и немцем, чтобы правильно говорить о немцах. Мысль – не совсем верная, от того, что не совсем верно поняты слова мои. Розенкампф нелеп от того, что взялся писать по-русски о славянской Кормчей, тогда как не знал ни русского, ни славянского языка. Нелеп он и от того, что будучи лютеранином вообразил себя учителем православия. В последнем отношении неизбежно – одно из двух – или он не лютеранин или не православный. Так по крайней мере понимал бы я и Вас, если бы Вы взялись быть учителем лютеранства. Бездушный немецкий геллерт – нелепое существо: так думаю я по совести. Это – ни теплый, ни студеный человек-предмет негодования Божия. Лютеранство ли образовало такого геллерта или геллерт родил достойное себя лютеранство, – этого не берусь решать.

Только упаси Бог и меня и тебя от положения бездушного геллерта. Что касается до догадок моих о безымянных сочинениях: то другие желали, чтобы я выставил еще более догадок о подобных сочинениях, приурочил и другие сочинения к известным именам. Я не принял на себя того, не имея возможности в Харькове отыскать какие-либо данные для новых догадок. Как бы то ни было, догадка остается догадкою и я рад буду, если другие отыщут данные, которые заставят заменить догадки аподиктическими мыслями. Относительно о. Василия²⁴⁷ вовсе не могу быть согласным с Вами. Его нельзя ставить на одну доску с простодушными биографами, ошибавшимися по простодушию. Это – человек гордый, принявший на себя роль учителя церковного и с высокомерием разглогольствовавший о лицах и делах, хотя и был вместе с тем невежда и бестолковый человек. Владыке писал я, что Муравьев – почти тоже, что о. Василий. Люди подобного разряда всегда наносили страшный вред святой церкви. Так думаю по совести, а не по страсти. Судить же нас всех будет Господь.

Мир Господа Иисуса, Спасителя грешников, да будет с нами.

Грешный Филарет, любящий Вас

1857 г.

Мая 11 д.

Бог благодати и милости да будет с тобою, возлюбленный труженик Божий!

Давно от тебя нет ни слова. После того, как писал я к тебе, довольно разностей случилось со мною. Два раз был я болен и в первый раз так сильно, что близок был к гробу. Теперь еще не совсем выздоровел, – в первый раз собираюсь выйти из комнаты. Того и смотри, что позовут туда. Худо то, что худо готовлюсь к той жизни.

Напишите мне что-нибудь о себе и о том, что около Вас. Кажется, должна быть перемена у Вас.

Да вот Вам и предмет! не видали ли Вы жития Кирилла Челмского? Или не знаете ли что-нибудь о нем, кроме сказанного в Иерархии 4, 345, 346. Это – лице замечательное, – проповедник веры в Каргопольской стороне. Напишите, что можете отыскать относительно его.

Я ждал от Вас дружеского отзыва и на письмо мое – исповедь мою.

Болит еще голова. Не могу писать более.

Простите.

При свидании передайте земной монашеский поклон мой о. Наместнику. Господь да хранит его! Попросите молитв его о мне.

С любовию о Господе

грешный Филарет Арх.

1857 г.

Сент. 17 д.

P. S. Забыл было сказать, о чем должен просить. Если не встретится препятствий с какой-либо стороны, не откажитесь сделать прежнее распоряжение о продаже при Творениях Отеческих: а) нового издания Истории Русской Церкви; б) описания харьковской епархии.

Петербург, июня 10, 1858 г.

За любовь Вашу, какою утешали мое малодушие при личном свидании, приношу душевную благодарность. О многом оставалось мне говорить с Вами и принимать мысли любви Вашей для пользы больной души. Но и для меня было время коротко, и у Вас время сокращалось делами по должности. О. Ректору прошу, сообщить уверение искреннее, что жалею о том, что не мог быть у него по приглашению любви его; на душе лежала мысль, не помешать бы своею праздностию занятым делами святого звания.

Отсель уезжает даже и Митрополит, – едет в Новгород. Вчера говорил он мне, что желает употребить время новгородского покоя на пересмотр и дополнение своего сочинения о Церкви. Он озабочен и пересмотром правил о духовных училищах, – к чему вынуждают пишущие о том же даже не по призванию и с незнанием. Об Иннокентиевском плане, по поручению Владыки, говорил ему: он отозвался, что, хотя нет у него экземпляра, но ходу ему отнюдь не будет дано, по разным причинам. По его словам составлены в Синоде некоторые предположения о переменах по Семинариям; только где они скрываются, не знает.²⁴⁸

Случилось мне быть и на экзамене Академии. Читаны были рассуждения: одно замечательное по предмету, о христианском языке, искаженном возобновителями наук. Мне понравилось, что на немецком языке наставник свободно говорит с студентами, или точнее студенты свободно говорили с ним по-немецки. Наставник сын священника, родившийся и воспитавшийся в Германии. Но успехи в греческом слабы, хотя учит грек. О последнем сказали мне, что его надобно опасаться, как будущего патриарха. Это тот, что провожал преосвященного Кирилла²⁴⁹ в Константинополь и который был у меня в Харькове. Отзыв о нем и по моему замечанию верен: еще не зная о его надеждах, душа моя как-то опасалась его, как чего-то дикого и колючего.

Здесь узнал я кое-что и о себе, чего прежде вовсе не знал, и что заставляет обращаться к молитве и сокрушению. Но когда бы не пропустить без пользы уроков, преподаваемых благостию небесною, призывающею к спасению! Уроки суровые: но без сомнения они нужны грешной душе моей, расстроиваемой страстями.

Теперь мне довольно свободы заниматься частными делами своими. Думаю, пересмотреть Беседы о страданиях Спасителя. Жалею, что не имел времени узнать от Владыки московского о недостатках Бесед. Он раз в письме упомянул, что имеет нечто против них: но что такое, не сказал. Вы имеете случаи говорить с ним. Не найдете ли возможности узнать, в чем состоят погрешности Бесед по его дальновидному зрению. Сообщите, прошу любовь Вашу, и Ваши собственные замечания.

Думаю, передать здешней цензуре Учение об Отцах, к которому так охладили меня суждения и толки прежнего времени.

Прислан ли в Синод отзыв о житиях, – не успел еще узнать. Для совести, не только для ума, – затруднение. Учение об Отцах не только написано было по плану, одобренному членом Синода, но и все написанное было им пересмотрено: и, однако, его освистали. Прибавьте, что за этим трудом едва не потерял я зрения. Теперь потребовали плана для Житий Святых, после того, как все жития уже были написаны и требовали только поверок моих. Опять экзамен ученический. Чем кончится он? Тем же, чем и экзамен по тому делу? Друг мой! святое дело быть учеником; но сказано: отцы не раздражайте чад своих, – тем более, когда оказывается, что одному отцу то нравится, другому другое, а третьему третье, иногда даже так, что себе самим не дают отчета. Простите, Господа ради, за нетерпение и помолитесь об утесняемом многими скорбями.

Для Вас прибавляю, что все жития у меня уже переписаны на бело и во многом не в том виде, в каком представлялись по образцам.

Грешный Филарет Архиеп.

Р. S. Посылаю Вам печатный экземпляр критики на знаменитую историю. Кажется, Вы слышали о ней. Можете дать прочесть и другим. Но по прочтении непременно возвратите. Это – редкость, которой добыть более нигде не могу.

Давно не получая от тебя вести, скучаю. Напиши о себе и об Академии то, о чем найдешь нужным.

Как идут занятия Ваши по переводу Нового Завета? Здешняя Академия уже доставила Митрополиту 10 глав. С нетерпением ожидаем скорой присылки трудов Ваших. Ожидание общее. Надобно удовлетворять ему, чтобы хотя чем-нибудь утишить начавшие раздаваться жалобы против духовных… Боже мой! вступись за наследие Твое. Мы грешны, виноваты: но желали делать в Твоем саде. Не попусти ругаться наглому невежеству и нечестию над Твоим достоянием.

Страшно слышать поругания над святынею. Ничему нет пощады. Не понимая ни себя, ни дел, о которых говорят, кричат, как опьяневшие невежды мужики. И это люди, считающие себя образованными. Видно плохо мы живем.

Здесь спрашивали меня: почему Московская Академия обошла в переводе сочинения св. Григория Нисского?²⁵⁰ Я отвечал как мог отвечать по догадкам, благоприятным для вкуса Академии. Сообщите мне, как на деле у Вас было.

Благодарение Господу за все, что совершалось доселе с моею гнилостию.

Владыка по моей просьбе прислал мне несколько замечаний своих на Беседы, и я воспользовался ими.

В письме своем должен был написать, что физиологическими сведениями об организме человеческом и болезненном состоянии его одолжен я профессору и оператору знаменитому Нароновичу, который по экземпляру человека, составленному из папье-маше, подробно объяснил мне устройство организма и давал ответы на мои вопросы, взятые из истории страданий Спасителя.

О житиях²⁵¹ Владыка написал мне что-то сурово, чего, впрочем, доселе не понимаю. Видно какое-то стойкое нехотение, но на чем оно основано, не видно. Да будет воля Божия! Горько, но надобно потерпеть.

А. Муравьев говорил мне, что Александр Васильевич хотел писать мне о его трудах quasi ученых. Но я ничего не получал. И до того надобно смириться, чтобы подписать определение о выдаче 500 р. на издание греческого перевода житий! И добрый мой Александр Васильевич стоит за благочестие Муравьева. Господи! прости меня грешного. Даждь ми зрети моя согрешения. – Чтобы сказать все, что было, надобно признаться и в том, что, погорячившись, сказал я о требовании денег: «это бессовестно». Вероятно, не преминут довести это до сведения Муравьева. И тогда достанется мне на орехи! Ох! чего уже не лили на седую мою бороду? Что-то будет далее?

Обнимаю тебя любовию неизменною.

Грешный Филарет

Августа 5

1858 г.

Да, до меня доходит слух, что Граф приглашает Александра Васильевича на службу в Канцелярию Синода, и Александр Васильевич отказался. Скажите мне, как было дело? Конечно ты не сомневаешься, что все, касающееся до Александра Васильевича, близко и дорого для Филарета.

Боголюбезный Александр Васильевич! снова пишу Вам об ускорении присылки перевода Евангелия в Синод. Эго ускорение необходимо по особенным обстоятельствам.

Странное ныне время! Что бы ни делали духовные, за все обвиняют их, во всем указывают дурное.

Ныне читано было письмо в Св. Синоде, где пишут, что Москва сильно негодует на то, будто Викарий московский²⁵² определен без ведения и воли митрополита Московского, и будто новый перевод св. Писания назначен не совсем по его желанию. Первое обвинение – вовсе несправедливо. Назад тому еще месяц, как здешний Митрополит говорил мне, что московский Святитель желает, чтобы преосвященный Евгений²⁵³ определен был в Симбирск, а на его место определен был ректор Порфирий. Тоже самое повторено было в Св. Синоде, когда шло дело о назначении епископа в Симбирск и о назначении Викария московского. Что же значит шум Москвы? Объяснение ему в сильном желании дворян, дабы дворянин ректор московский²⁵⁴ был, как можно скорее, епископом. Это желание высказывали мне назад тому два месяца и высказывали с негодованием на мнимую несправедливость Синода в отношении к дворянину-архимандриту. Жаль притом одного, что дворянам подобного рода не говорят прямой правды о дворянине архимандрите в Москве. Так думаю я, но справедливо ли? Не знаю. Время мудреное и тяжелое! Что касается до второго пункта, до перевода Н. Завета: определение о том состоялось до моего прибытия в Петербург. Как оно происходило, – знаю только по слухам. Признаюсь искренно, что делать новый перевод русский для меня кажется диким. Высказывал я это убеждение Митрополиту здешнему и, не получив никакого ни да, ни нет, я оставался в убеждении, что ту же простую мысль держат и другие. Ныне только отчасти высказалась мысль действовавших при составлении определения о переводе. Могу Вам сказать с радостию то, что отчасти увидели свою ошибку о назначении одного и того же двум академиям.

Вот и второе ваше письмо. Оно о том же говорит, о чем говорил я с Вами, – о переводе. Оно не делает излишнею просьбу мою ускорить перевод. За тем встречаю ту же самую мысль Святителя великого, какую отчасти высказал я, т. е., что не нужно делать нового перевода, а надобно исправить. Что до греческого текста, здесь не раз высказывал я Митрополиту ту мысль, что более всего надобно держаться издания Маттеева, так как в этом издании помещен текст афонских рукописей, а с афонскими сроден древний славянский текст. Разделяете ли Вы это убеждение мое? Напишите мне, – прошу Вас о том усерднейшею просьбою, – напишите подробно и искренно: дело касается самого великого предмета. О переводе остается и еще кое-что сказать. Но – пока довольно.

Против Андрея Николаевича (Муравьева) самое сильное мое неудовольствие за то, что он очень много вредит столько любимому мною Святителю московскому, – к тому же часто не таков в отношении к нему на деле, каким является пред ним. Но да будет воля Божия! Постараюсь следовать совету дружбы вашей.

Да, – православие на устах – дело очень опасное. Не говорю о нем более ничего, потому что с одной стороны довольно терпел от него скорбей, с другой, потому что кажется ему, лицемерному фарисею, прошло уже время.

Весьма нужно бы напечатать статью против безразличия в вере. Просил об этом здешнего митрополита: но не ожидаю исполнения просьбы. Господа ради, печатайте статьи прямо или косвенно направленные против пагубного духа времени. Мне уже не раз высказывали угрозу, что готовы произвесть реформацию Лютерову. Я отвечал вот что: «народ наш, благодарение Господу, довольно благочестив и не послушает вас». – Справедлив ли ответ мой? Не подумайте, что угроза высказывалась мне людьми без силы и значения. Нет, и высказывавшие с значением, и они же высказывали свою угрозу не лично от себя, а от какого-то большого общества. Сообщите это о. наместнику и попросите молитв его. Пред Вами же повторяю снова просьбу печатать статьи против злобного духа времени. Скажите об этом о. Ректору и о. Петру Спиридоновичу. Если не ошибаюсь, злобное общество думает соединиться с расколом и действовать с ним за одно. К несчастию многие из белого духовенства становятся в ряды врагов св. Церкви.

Простите. Спасайтеся о Господе.

Грешный Филарет

1858 г.

Октяб. 28 д.

Боголюбивый Александр Васильевич! С благодатию священства, давно желанною Вами, поздравляю Вас. Возрастайте о Господе. Укрепляйтесь трудами Богоугодными.

На имя о. Ректора послано нечто и для Вас.

Прошу прислать мне 3–6 части Ефрема Сирина, лествицу Иоанна Лествичника и творения великого Макария. Все ото было у меня, и все растерялось.

Чего стоят книги, уплатите или из моих, если есть, или из своих, но в том и другом случае известите меня.

Вы теперь, без сомнения, в трудах по случаю окончания курса. Дай Бог Вам успеха.

По объявлениям видно, что вышло и третие отделение Описания Синодальных рукописей. Сделайте милость, – поспешите прислать мне это отделение. Мне и хочется по любопытству, и нужно по случаю видеть скорее это отделение.

В черниговской степи глухой трудно доставать книги из Москвы или Петербурга. Уже три месяца, как отосланы деньги Смирдину с реэстром нужных книг: но и доселе в ответ ни слова. Простите.

Прошу любовь твою именем Господа Иисуса поминать меня грешного при возношении бескровной жертвы.

Любящий тебя грешник Филарет

архиепископ черниговский

1860 г.

Мая 18 д.

Ваше Высокопреподобие

Боголюбивый отец Ректор!

Препровождаю к Вам экземпляры знакомой для Академии Догматики: один для Вас, другой для академической Библиотеки, третий для о. Наместника и четвертый для о. Инспектора Михаила.

Примите с любовию, с какою посылаю.

Филарет Архиепископ черниговский

Р. S. Дозвольте ждать скорого начала изданию лексикону богословского. С своей стороны повторяю обещание помощи в деле, вполне одобряемом моею совестию, тем более, что оно послужило бы к чести Академии нашей.

Благодарю Вас за прием любви²⁵⁵. Жалею, что мало было времени поговорить с Вами с прежнею братскою простотою. – Дай Бог нам всем готовиться в путь по надлежащему.

Октября 31 дня,

1864 года.

Высокопреподобнейший отец Ректор Александр Васильевич!

В надежде на любовь вашу обращаюсь к Вам с просьбою.

По академическому журналу видно, что у Вас, или в академической Библиотеке, есть Nέoν Μαρτυρολόγιον.

Конечно есть и недавний русский перевод этого описания Святых. По Православному Обозрению видно, что недавно изданы иезуитом Мартиновым «Святцы православной церкви».

В черниговской моей глуши трудно, очень трудно, доставать и за деньги все подобные сочинения.

Потому усерднейше прошу Вас прислать мне на время помянутые нужные для меня книги. Для верности и скорости перешлите мне их по казенной почте. И по тем же причинам постараюсь в скором времени тем же путем и возвратить их.

Поминайте меня пред престолом Божиим, как я поминаю Вас. Поклонитесь возлюбленному Авве о. Наместнику.

С любовию о Господе

Филарет Архиепископ черниговский

1865 г.

Февр. 26 д.

Я рад письму твоему, как письму души боголюбивой, и рад, что могу говорить от души. Бог свидетель, – я ни мало не переменился в душе к Вам от слов Ваших, которые Вы мне передавали. По милости Божией ко мне грешному чувствую, что идет ко мне от души твоей и для души моей. Напротив, рад теперь сказать, о чем недавно думал. Мне скучно было, что так далеко от меня все, что около меня. Прежде больше слыхал я и от Вас, и от других. Теперь же остаюсь как будто одинокий. Правда, и прежде не любил я беседовать со многими, не любил слушать и доведываться слухов о том и о другом. Но прежде и без моего усилия доходило до меня многое. Прежде разговоры других, встречавшихся со мною, были свободны. А ныне и там, где самому придется что-нибудь заметить, скрывают замеченное от меня. Ныне и то, что само по себе вовсе не важно и о чем легко бы было сказать, не говорят, а укрывают намеренно; если же случится что-либо услышать, то это полуслова, полумысли, из которых с трудом выводишь заключение. Положение нерадостное! Не приложи, однако, Друг мой, всего к себе, хотя и то представлялось мне, что и ты несвободно, не с открытою душею во всех случаях бываешь в отношениях ко мне. Не знаю, чему отнесть все это. Тому ли что слишком худ и горд стал я, или чему другому. Во всяком случае радоваться такому положению нет охоты.

Ты предлагаешь мне избрать вместо тебя кого-либо, кто бы стал говорить мне о всем? Нет, если ты отказываешься от меня, который так много знаешь меня, кому придет желание быть вместо тебя около меня? Всего же прежде надобно сказать, что у меня не лежит душа к кому-либо другому. Что ж делать с своей душею? Надобно ломать себя? Но и тогда едва ли выйдет что-либо в пользу для меня и для дел! Если другие не расположены так, как бы мне для души моей хотелось: к чему близость к ним? Нет, друг мой! для Господа не оставляй ты меня. Говори о нужном и полезном. При помощи Божией буду отвечать на слова души словами души, а не одного языка. Господь не оставит тебя за твои добрые желания; и если от худобы моей тебе бывает иногда больно, Он утешит тебя там, а ты прости меня. Я буду стараться, чтобы не быть худобою своею тебе в тяжесть и в скорбь. Господь не без милости и к грешнику. Он подает крепость не увлекаться движениями оскорбленного самолюбия, оскорбляемой гордости и всей подобной дряни. От души и для Господа прошу тебя, не бросай негодного Филарета.

Искренно скажу тебе и о том, что право не имею желания и не дозволяю себе принимать слухи со стороны. Всякому делу есть свое место. Каждому чувству есть правило. Каждому знакомству есть свой круг. Зачем мне мешать дела не подходящие одно к другому? Повторю, что не только не люблю, но ненавижу людей и тех, которые по видам своим домогаются низкими поступками (каковы сплетни) что-либо выиграть для себя, так и тех, которые приближают к себе подобных людей. Не скрою и того, что под последними разумею одного известного тебе и мне. Кажется, пред судом Божиим могу сказать не укоризненно, что не принимал к себе наушников. По-моему, они низки во всяком случае. Ужели чья-либо совесть дозволит считать подобных людей доброжелателями? Не верю. Китайская пословица говорит умно: «правду или неправду говорит низкий человек, не слушай его». Обнимаю тебя, друг мой, и желаю тебе благословения Божия.

К кому близок, не могу быть близким даже и по добрым расчетам. Привыкши жить просто, по движениям души, не могу надевать личину близости по видам, пусть они будут виды добрые. Добро могу делать и один при помощи Божией; милость Божия, если есть близкий к душе, который бы жил с душею по душе: но с ним душа моя живет, а умыслу, хитрости, нет места. Когда говорил и говорю с тобою о чем-либо, говорит душа моя с простотою чувств. С другим не могу быть таким и для другого не бываю близок ни на словах, ни на чем. Зачем хитрить в священной жизни христианского детства?

1865 г.

июня 20.

Христос благословит труды твои. Я что-то устал и хочу отдыхать. Не до тетрадок.

Вчера ты, мой дорогой, писал о своих чувствах. Я и прежде того, и теперь той мысли, что надобно владеть собой. Зачем обижать нам свою душу? О как грех обижает нас! О какое ужасное зло грех. Боже мой, Боже мой! когда избавимся мы от самих себя? Грех мы сами, самолюбие наше. Куда деваться от него? Друг мой! прося тебя держать свою душу в руках, не давать воли самолюбию, своим мнениям, с такою же докучливою любовию прошу не скрывать никогда правды. Правда дорога, ей не отдавать должного – низко и опасно. Зачем щадить глупую спесь нашу и не беречь правды? Нет, Бога ради говори и защищай правду, в каком бы то ни было случае; также как во всяком случае не забывай и того, как лукаво и сильно самолюбие наше.

Прости. Христос с нами и среди нас да будет.

Августа 19

1865.

Господь мира да будет с нами ныне и всегда!

Друг мой! тебе хотелось узнать правду и ты допустил до души беспокойство. В таком случае надобно много иметь внимания к своей душе, чтобы не позволять ей приходить в тревогу, не давать ей покуситься на какую-нибудь несправедливость. Следует говорить в пользу неправой стороны, но душею оставаться на стороне правой; беречься того, чтобы оскорбляться чем-либо в тех, с кем на этот раз имеешь дело. Трудно в драке соблюсть равнодушие и правду: но надобно наблюдать; тогда только можем с спокойною совестию оставлять место брани и спора, когда внутренно не отступили ни в чем-нибудь от правды. Слова – не важное дело. Они только разве в таком случае должны обратить на себя внимание, когда, не возмущая меня, возмущают соседа. А душа? душа должна быть охраняема.

Что до меня, то о мне не беспокойся; я оставил тебя и был у тебя таким же, каким пришел к тебе; еще милость Господня есть и к грешнику.

Прости, друг мой. Да успокоит тебя Господь.

Я кое-что поправил.

Шихов пусть найдет чего искал

Сентября 5

1865 г.