О трезвении. Толкование на прп. Исихия Иерусалимского. Часть 2

То, что прп. Исихий говорит нам о трезвении, несмотря на свой теоретический характер, потрясает все наше существо, производя в нас некое глубочайшее духовное возбуждение, как будто некая струя обильно орошает наше бытие. Нам может показаться, что он повторяет одни и те же мысли, но в действительности св. Отец проясняет все подробности трезвения, как наилучший педагог рассматривая их как бы в увеличительное стекло, ведь трезвение – это самый центр нашей духовной жизни. Он не примешивает сюда другие элементы, так как в этом случае наш ум может уклониться от центра, сознание тоже займется посторонними вещами, а главное наше делание будет упущено.

Ѻ҆ба́че и҆ сїѐ вѣ́дѣти подоба́етъ любоꙋчє́нымъ, ꙗ҆́кѡ зави́стнїи бѣ́си мно́жицею и҆ сокрыва́ютъ и҆ сокраща́ютъ въ на́съ ᲂу҆́мнꙋю бра́нь…

Любящим научение надо знать и то, что завистливые демоны, зачастую скрывают и ужимают¹ от нас эту мысленную брань… [30]²

Нам, однако, не достаточно лишь иметь Христа. Еще необходимы некоторые знания о духовной брани, поскольку без понятия об использовании оружия, оно становится безполезным, сколько бы у нас его ни было.

В то время как огонь, духовная брань (в результате) дает нам мир, то есть (самого) Бога, мы тем не менее считаем брань за неприятность и искушение. Однако повседневная жизнь убеждает нас, что брань не прекращается, и что там где брань, там и мир. Поэтому прп. Исихий обращает здесь наше внимание на нечто очень важное, – если, конечно, мы хотим учиться и познавать глубины духовного подвига. Итак, он советует следить за следующим.

Завистливые демоны, зная что человек слаб и боится брани, а состояние мира считает за нечто данное – зачастую скрывают и ужимают от нас эту мысленную брань, тот есть временами им удается скрыть от нас брань, или же представить ее как нечто несущественное, – тогда уж они и нападают.

зави́дѧще на́мъ лю́тїи, по́льзы ра́ди, ꙗ҆́же ѿ бра́ни, и҆ разꙋмѣ́нїѧ, и҆ восхожде́нїѧ къ бг҃ꙋ,

… завидуя нам, лютые, по причине великой от брани пользы, умудрения ею и к Богу восхождения.

Бесы нас ненавидят, презирают, и хотят нарушить наш мир – либо убеждая нас, что никакой брани нет, и тогда (внезапно) набрасываясь на нас; либо, если требуется, стараются удалиться подальше, чтобы у нас не было ни брани, ни искушений, ни помыслов. Таким образом, безмыслие – еще не означает что мы уже пребываем в мире: в этом может скрываться ловушка бесов, предвестие их тайного вторжения.

Итак, лютые, проклятые враги наши злобно стараются обязательно помешать нашему продвижению – завидуя ...великой от брани пользе – удаляясь от нас, тем самым уничтожая пользу, которая проистекает от искушений. Ведь без искушений, без брани мы не обретаем познания Бога, не возвышаемся к Богу, а, следовательно, не получаем и пользы.

Видите, как полезно и необходимо искушаться от бесов?

да ѡ҆безпеча́лившымсѧ на́мъ внеза́пꙋ ᲂу҆́мъ на́шъ восхи́тѧтъ, и҆ невнима́тельными нѣ́какѡ къ помыслѡ́мъ па́ки на́съ содѣ́лаютъ.

чтобы, когда мы обеззаботимся, внезапно похитить ум наш, и опять сделать нас невнимающими разуму.

Итак, первое ухищрение бесов – скрыться, чтобы лишить нас пользы, извлекаемой от брани.

Другая их сеть – это когда мы из-за отсутствия брани теряем бдительность, а они внезапно похищают наш ум, окрадывают его, и снова делают нас невнимающими разуму. То есть, как только они увидят, что наш ум занят мелькающими темами, и что мы не следим за ним, оставляем его свободно вращаться, а это значит, что контроль над собой мы уже потеряли, то они приходят и уже полностью отделяют наше внимание от разума. И коль скоро враги нам не мешают, брани нет, то мы думаем что все хорошо, расслабляемся и теряем трезвение, (то есть) непрестанную молитву сердца.

Коне́цъ бо и҆̀мъ непрестаю́щїй и҆ по́двигъ промышлѧ́етсѧ, ѿню́дъ не ѡ҆ставлѧ́ти се́рдце на́ше внима́тельнымъ, вѣ́дѧще собира́емое ѿтꙋ́дꙋ бога́тство дꙋшѣ̀.

Ибо их одна цель и один подвиг непрестанно заботит – совсем не давать сердцу нашему быть внимательным, зная, какое богатство собирается чрез это в душе.

Сатана непрестанно старается оторвать наше внимание от ума, чтобы мы придавали значение морали, (тому, что считается) правильной жизнью, тому, чтоб ходить на службы, исполнять то, что нам сказано и т.е.е.п. Все это, конечно, нужно, но первостепенную важность имеет внимание ума. Ум собирает воедино все богатство души. От ума исходят дурные вещи, и с помощью ума же приобретаются благие. Итак, давайте приучим себя к непрестанному трезвению и вниманию, памятуя, что главное наше занятие – это бдение духа, (бдение) нашего ума, а также память Христова – тогда мы не падем жертвой дьявольского лукавства.

Но мы̀ тогда̀, съ воспомина́нїемъ гдⷭ҇а на́шегѡ і҆и҃са хрⷭ҇та̀, да простира́емсѧ на дꙋхѡ́внаѧ видѣ̑нїѧ.

Но мы тогда, конечно же, с памятованием Господа нашего Иисуса Христа, устремимся³ в духовные созерцания.

Потому что через внимание ума и память Иисусову мы простираемся в духовные созерцания, можем воспринимать духовные смыслы. Читаю я, например, в Св. Писании: «вышел сеятель сеять семя».⁴ Я могу, конечно, понять простой смысл этого отрывка, но (кроме него) он кроет в себе мириады других таинственных и небесных смыслов, которые я могу постигнуть только если практикую трезвение, если не развлекаюсь (умом), если не разоряюсь из-за перескакивания ума туда-сюда. Будучи собранным, мой ум получает от Бога дар толкования духовных смыслов, постижения духовных реалий, становясь легким, воздушным, подвижным, и способным входить во Святая Святых, в области (пребывания) божества и ангелов, воспринимая духовные запахи и картины.

то́чїю по совѣ́тꙋ, да та́кѡ рекꙋ̀, самогѡ̀ гдⷭ҇а, и҆ со смире́нїемъ мно́гимъ всѧ̑ да твори́мъ.

Только будем все делать, скажу так, с совета самого Господа и со смирением великим.

И вот еще что. Нужно знать, что внимание ума, трезвенная жизнь и простирание в духовные созерцания – могут у меня быть только с совета Господа, по воле Господа. Что такое совет? Это общее решение собрания. Мы собираемся, советуемся, вместе думаем, обсуждаем, и принимаем нужное решение. Итак, совет – это решение, мнение, получившееся в результате совещания.

И что же, получается, что (фраза) с совета Господа – значит просто чтоб исполнилась воля Божья? Нет, ведь мы все думаем, будто поступаем по воле Господа. Никто не думает, что действует вопреки. Св. Отец говорит (о другом): смысл в том, чтобы иметь непрестанное совещание с Богом через молитву, без перерывов находиться в собрании с Ним, для полной надежности.

И со смирением великим. Упоминает о смирении, так как без смирения мы точно придем к противоположному результату.

Подоба́етъ ᲂу҆̀бо на́мъ, во ѻ҆бщежи́тїи пребыва́ющымъ, доброво́льнымъ и҆зволе́нїемъ и҆ бо́дрымъ се́рдцемъ всю̀ во́лю свою̀ ѿсѣка́ти пред̾ настоѧ́телемъ, и҆ та́кѡ бг҃ꙋ вспомоществꙋ́ющꙋ, благоѡбꙋ́здываємы и҆ са́ми нѣ́какѡ быва́емъ, и҆ невѡ́льны.

Пребывая в общежитии, мы должны с самоохотным изволением и готовностию сердца отсекать всякую волю свою пред настоятелем, и быть таким образом, при помощи Божией, некако удобоуправными и безвольниками. [31]

Слово о трезвении касается не столько отшельников, сколько пребывающих в общежитии. И поскольку человек не терпит чужой воли, то св. Отец говорит: с самоохотным изволением и готовностию сердца отсекать всякую волю свою пред настоятелем. Смирение и предание себя Старцу – не легкая задача, это суровая вещь. Никто не хочет оказывать послушание. Мы все хотим чтобы было так, как думаем и живем мы сами. Но с послушанием к нам приходит Бог, и мы делаемся благоѡбꙋ́здываємы.

Прилагательное благо-обуздываемый состоит из приставки благо-,⁵ и (корня от) существительного узда. То есть имеющий легкую узду, легко управляемый. Мы, значит, делаемся – после Божьего посещения – благопослушными, удобными для послушания и безвольниками, то есть не имеющими своей воли. А это характеристика не того человека, который живет против своего естества, во грехе, а живущего согласно естеству, (т.е.е.е. образ) человека духовного, живущего по законам духовной жизни. Следовательно, когда кто-либо подчинит себя другому – с самоохотным изволением – то приходит благодать Божия, (а с ней) легкость и свобода в неимении своей воли.

Хи́трость же въ се́мъ и҆мѣ́ти подоба́етъ, да не же́лчїю смꙋща́емсѧ

При сем всячески надлежит нам ухитряться, чтобы не возмущаться раздражительностию.

Здесь, – говорит св. Отец, тоже требуется внимание. Послушание не трудно само по себе, но необходимо исполнять его правильно, со смекалкой. Потому что если будешь проходить его криво, неразумно, безыскусно, если ты не обучишься искусству духовного общения со Старцем, то придешь к противоположному результату. Иначе говоря, не всякое послушание – послушание, но послушание с искусством. Не великое дело исполнять только то что тебе скажут, но делать это надо еще и правильно.

Да не же́лчїю смꙋща́емсѧ. Желчь – это горечь. Нет человека, который бы не почувствовал внутри себя некое смятение, горечь, – если запретить ему пойти туда, куда он хотел. Он сразу думает: «Никто мне не доверяет. Неужели я все делаю неправильно?» Будьте осторожны, – говорит прп. Исихий, потому что желчь, горечь, раздражение, гнев, – в тот момент когда кто-нибудь нам что-нибудь приказывает, – сразу же изменяет состояние желчи, она начинает течь. Выделения внутренних органов тела являются как результатом естественной работы организма, так и (показателем) душевного состояния. А значит мало просто сказать: «Да, Старец, хорошо, я сделаю это», – надо еще самому захотеть этого. Но как захотеть, если не хочется? Вот здесь-то и требуется техника. Св. Отец, который все это знает, предлагает нам решения, но мы остаемся при своем понимании, и поэтому не доходим до духовных просторов, не выходим на солнечную веранду, где солнце лечит от всех болезней.

Вот, Старец тебе что-то сказал, и ты думаешь, как это исполнить. Ты думаешь, что он тебя вообще-то не совсем понял… думаешь – не пойти ли, сказать еще раз? Но ведь он скажет, что уже ответил. Я, конечно, – думаешь ты, могу принять его слово, и могу это исполнить, но что-то во мне противится. Или могу посудить так: раз он мой Старец, значит он прав, Бог через него говорит, он святой.

Но по правде говоря, я не верю что он святой. Ведь если бы я верил, то и проблемы бы не было, и желчь бы у меня не выделялась каждый раз когда он что-нибудь мне запрещает или приказывает. То, что у нас есть своя воля (- у кого есть) – об этом говорит желчь, готовая пролиться и отравить наши внутренности.

и҆ ꙗ҆́рость на́шꙋ безслове́снѣ и҆ чрез̾есте́ственнѣ дви́жимъ, и҆ та́кѡ бездерзновє́нны на неви́димꙋю бра́нь ѡ҆брѧ́щемсѧ.

и не допускать неразумных и неестественных движений гнева, потому что иначе в час брани духовной мы будем оказываться бездерзновенными.

Ярость, гнев – это порывы, движения сердца, это наше мудрование, которое выходит из нас спонтанно, это наше произволение, которое лежит бременем внутри, а потом непроизвольно выходит наружу. Если не следить за тем чтобы подвизаться разумно, то эти порывы, которые так стихийно выходят наружу – а у нас у всех есть такие спонтанные выходки мышления, суждения, идей, информации, всего того, что происходит от нашего эгоизма и от наших интересов⁶ – то они превратятся в грозное оружие, которое разобьет душу. Об этом надо хорошо помнить, чтобы не вести себя так, будто никакого гнева нет. Так что давайте сражаться по-умному, поскольку сражаясь безыскусно, без смекалки, не имея правильного послушания, мы останемся без дерзновения в духовной брани.

Ѡ҆бы́кла бо є҆́сть во́лѧ на́ша, не ѿсѣка́ема на́ми доброво́льнѣ, гнѣ́ватисѧ на начина́ющихъ принꙋжде́ннѣ ѻ҆́нꙋю ѿсѣка́ти:

Ибо воля наша, если сами самоохотно не отсекаем ее, обыкновенно раздражается на тех, кои покушаются отсекать ее принудительно.

Это значит, что нужно найти подходящий способ принимать волю Старца. Когда часто вы мне говорите: Отче, как Вы скажете, так я и сделаю, – то я могу спросить: а ты-то, чадо, что думаешь? То есть, тебе придется сказать о своих мыслях. Хотя я их и так знаю, но если ты не расскажешь сам, то пусть я буду хоть святой, или ангел, то есть если у меня будет даже полное ведение и разсуждение – все без толку. Тебе самому нужно это осознать – что дело не в том, чтобы выполнить мое указание, а в твоем отношении ко мне. Поэтому я тебе ничего не говорю (первый). Жду пока ты сам скажешь, чтобы (наружу) вышел кусочек твоей желчи, твоего произвола. Ведь сам факт, что ты открываешься – это уже что-то: из твоих недр вылезает частичка твоей сущности, а это уже можно обсудить. И если мы увидим – вот, где искусство – что еще не пришло время достигнуть желаемого, то отступим – или совсем, или наполовину, или поменьше, продвигаясь малыми шажками. Потому что мы либо стремимся к полному покою и свободе, либо к сокрушению души, своей души, которую мы хотим воспитать и предать в руки Старца.

Таким образом, есть разные способы преуспеяния; и нам нужно найти подходящий. Одному нужно сразу «врезать» – такой он тип. Другому нужен мягкий подход; одному нужна еда, а другому пост; один идет через сознание,⁷ а другой через опыт. А кому-то нужно побиться головой о стену, – такого нужно оставить грешить, чтобы прошли годы, после чего он наконец обезпокоится и скажет: Уже наступила старость, а я так и не взялся за ум... Где плоды? Чего я добился? Сделал ли я то, чего желал по-настоящему? Где же моя свобода? Где добродетель? Где тишина ума? Где плоды Св. Духа? До сих пор еще гневаюсь и осуждаю – а разве можно иметь Св. Духа и судить? Ведь и Бог считает суд за беснование, говоря: буду судить тебя по твоему суду.⁸ Разве я могу (осуждая) иметь Св. Духа и Господа, действующего во мне? В общем, мы можем по плодам понять свою неудачу, и тут, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Лучше когда тебе уже пятьдесят обратиться, и не погибнуть в тлении, чем заставлять кого-то через силу исполнять закон Божий.

Итак, необходимо подвести себя самоохотно к тому, чтобы правильно отсекать свою волю. Потому что если мы не будем ходить с мудростью, – а это совместное дело Старца и послушника, то послушание нас не спасет, коль скоро неправильное послушание ведет к негодованию и потере смысла подвига.

и҆ ѿ сегѡ̀ ᲂу҆́бѡ ꙗ҆́рость ѕлѧ́щаѧсѧ подви́гшисѧ, погꙋблѧ́етъ разꙋмѣ́нїе бра́ни…

… а из-за сего подвигнутый гнев, злобно лая, губит разумение брани.

Слово ярость/гнев здесь – не про злиться. Можно, конечно, и так понимать: (гнев – это когда) человек сильно обижен и выходит из себя. Но ярость, главным образом, есть то, что мы держим в себе как имущество: наши мнения, суждения, взгляды, эгоистические установки, и даже благорасположение. Ты, например, говоришь мне: Отче, я с готовностью сделаю все, что Вы скажете. Но о какой готовности ты говоришь, если при этом у тебя бьется сердце, в ожидании что же я отвечу? Поэтому когда наш подвиг не искусен, то есть не делается по правде, то мы приходим в гнев и ярость.

Гнев может быть и хорошим, и плохим; это может быть и желание, и идея, может быть подстрекательство, или надежда. В приведенном примере – я вроде бы решился принять то, что скажет Старец, но про себя думал: хорошо бы он послал меня в Афины, мне уж так хочется… Такая мысль – гнев, так как выходит изнутри. Ярость/гнев – это отправная точка, источник инстинктов человека. Он подобен льву, который сидит в душе, потом просыпается и рычит – это если послушание не исполняется с искусством.⁹ Приведем другой пример. Я делаю некую работу тем способом, который знал. А Старец говорит мне оставить этот способ. Но у меня ведь есть опыт в этом деле, – поэтому я не соглашаюсь и говорю себе: Старец не занимался этим, не имеет опыта, и не знает сколько труда я прилагаю… Это – гнев, из-за которого мы теряем разумение брани, то есть (разумение того), как надо вести брань чтобы приобрести совершенное послушание и достигнуть Бога.¹⁰ Теряя же разумение брани, мы теряем и саму брань. Так что, нам стоит исполнять послушание с искусством, благоразумием, произволением, любовью, простотой и искренностью.

Растли́тельна бо ꙗ҆́рость є҆́сть є҆сте́ственнѡ.

Гнев обыкновенно бывает разрушителен.

Гнев человека по природе своей растлителен, ведет к ущербу, и это не надо путать с простым значением нервного возмущения. У меня, например, есть некая идея каков должен быть монастырь. Эта моя идея – есть гнев, так как провоцирует у меня внутри некие помыслы, которые ведут к определенным заключениям, нарушениям и действиям. Поэтому гнев – разрушителен, он нас изнашивает. Предположим, я скажу тебе: «не делай этого», но ты хочешь это делать, и хотя можешь меня послушаться, но внутри каждый день будешь чахнуть. Как когда тает снег, и слышно как вода капает с крыши – так и твоя душа будет таять, и ты внутри себя будешь наблюдать за ее изменением, пока наконец – из-за безыскусности (твоего делания), или ненастоящего послушания – твои нервы не выдержат, душа помрачится, возмутится, возненавидит, осудит и скажет: «Тридцать лет уже в послушании, а что толку? Все обман...» А когда душа разлагается, то чуть что, монах ослабевает и становится как чахоточный. Даешь ему поесть сыра, попить молока, даже мяса дашь, но он продолжает чахнуть, ничего ему уже не помогает.

Гнев обыкновенно бывает разрушителен. Наше мудрование, наши идеи и желания – растлевают нас, изолируют от Старца и от людей, мы уже не общаемся. Гнев – это нечто мое, что заточает меня в пределах моей индивидуальной жизни, моего подвига, и не дает мне принадлежать другим, радоваться вместе со всеми.¹¹ Таким образом душа разлагается, дичает и сама жизнь нам уже не мила. Мы тогда молим о какой-нибудь болезни, или скорейшей смерти, чтобы покончить с этим побыстрее.

Итак, наши идеи и взгляды не помогают нам в духовной жизни. Тут тогда встает вопрос: может быть опыт – это тоже некий взгляд?

Есть два вида опыта. Один имеет отношение к вещам мiра сего: это – наука, искусство, футбол, природа… Но все это мы оставили, поэтому и не можем говорить об этом опыте.

Другой опыт – тот, что происходит от нашей связи с Богом, который открывает нам достолюбезное.¹² Об этом опыте, с благословения Старца, можно говорить. Нельзя, разумеется, говорить о нем где и как попало, это дело опасное. Скрывать, молчать (об этом) – немалая добродетель. Лучше нам желать того, чтоб другие держали нас за «рабов неключимых»,¹³ презирали нас, безчестили, считали за ненормальных, осуждали, клеветали – чтобы (тем самым) уподобиться Христу. Ведь никто настолько не скрывал себя, как скрывал Христос – Он лишь в притчах отчасти себя открывал, и еще немного сказал в конце жизни, особенно после преображения.¹⁴ А остальное поручил Св. Духу, говоря: «Есть другой, свидетельствующий о Мне».¹⁵ Поэтому о своих духовных добродетелях будем открывать только своему Старцу, а не кому попало. Иначе мы их теряем или умаляем.

При случае, мы тоже в притчах можем сказать о своем духовном опыте, – беседуя между собой, или даже с посетителями монастыря. Что говорит гостиничный посетителям? Или что говорит брат брату? О чем вообще говорить при любой встрече? О духовном опыте, либо о чем-то необходимом. Пришедшему гостю, например, мы предложим какое-нибудь послушание, расскажем о расписании служб и т.е.п.

а҆́ще на по́мыслы подви́гнетсѧ бѣсѡ́вскїѧ, растлѣва́етъ и҆ погꙋблѧ́етъ и҆̀хъ: а҆́ще же па́ки на человѣ́ки возмꙋти́тсѧ, растлѣва́етъ и҆ та́кѡ благі̑ѧ по́мыслы въ на́съ.

Если он подвигнется против бесовских помыслов, то их разбивает и истребляет; а если воскипит против людей, то истребляет в нас благие относительно их помышления.

Что гнев встретит, то он и растлевает – вот что говорит здесь прп. Исихий. Как если пить много кофе, то его сильное действие может вызвать прободение язвы, так и с гневом, этой внутренней отравой: он растлевает как плохие, так и хорошие помыслы.

Что есть гнев? – Дар Божий, сила души человека, и нам по своей воле надлежит обращать его к добру, или ко злу. Когда я использую его к добру, то лукавые помыслы убегают. Но если я направляю его на людей, на Старца, на того, кто меня не понимает, не хочет меня видеть и слышать, не принимает, – то гнев разрушает и добрые помыслы, у всех ведь у нас есть как благие, так и дурные начала.

Ꙗ҆́рость, а҆́ще слꙋчи́тсѧ, ви́ждꙋ, ꙗ҆́кѡ растлѣва́етъ всѣ̀ по́мыслы, а҆́ще лꙋка̑выѧ, а҆́ще ли и҆ пра̑выѧ. Ѻ҆рꙋ́жїе бо ѿ бг҃а, и҆ лꙋ́къ на́мъ дае́тсѧ, а҆́ще не ᲂу҆де́рживаетсѧ во ѻ҆бои́хъ.

Таким образом гнев, как очевидно, является разрушительным для всякого рода помыслов, худых ли то или, если случится, и правых. Он дарован нам от Бога, как оружие и лук, если только не употреблять его на обоих.

Бог дал нам гнев как оружие и лук, чтобы мы могли достигать неба. Если мы используем его на добро, то есть ради послушания, (лучше же сказать –) искусства послушания, то приобретаем Бога. Если же используем противоположным образом, то и благие начала нашей души обращаются во зло: любовь, например, направляется на дурное. Если есть смирение, то оно становится (само)уничижением. А томление по Богу превращается в некое самодовольство,¹⁶ сентиментальность, в нечто тленное.¹⁷

А҆́зъ бо вѣ́мъ и҆ пса̀ де́рзка ра́внѡ съ во́лки растлѣва́юща ѻ҆́вцы.

Видал я, что и пес, в иной раз смело бросающийся на волков, терзает овец.

Знаю я, – говорит Святой, что не только волки пожирают овец, но и собаки, если разъярятся. Подобным образом и внутри нас могут впасть в бешенство самые добрые начатки: пылкость,¹⁸ любовное горение сердца, разсудок, умное начало, и вообще все те добрые элементы, которые в нас вложил Господь, мы можем обратить против ближнего, а в конце концов и против Бога. Поэтому нужно очень внимательно следить за тем, чтобы избавляться от своей воли и подчиняться воле Старца, тогда мы будем свободны и сможем по назначению использовать заложенные внутрь нас начала.

Гнев, как мы уже сказали, может быть и возмущением (злостью). Одни люди злятся больше, другие меньше. Значит ли это, что гнев зависит от характера? – Несомненно, поскольку мы все не одно и то же. Бог сделал нас разными. У одного больше гнева, у другого меньше. Это наследственное, но одновременно и духовное. Кто-нибудь родился от отца, который был человеком мирным, тихим, и который вообще не гневался. Так и его сын не гневается, он это получил как благословение от Бога. Другой хотя гневается, но борется с этим, а потом приходит божественная благодать, и дарует ему кротость. Человек, который борется, получит от Бога вознаграждение, а другой не получит, потому что не заработал. У кроткого есть такой инструмент – незлобие, с помощью которого он чудеса творит, и за чудеса он будет вознагражден. Но другой¹⁹ вознагражден уже за то, что стал кротким. Все излечивается.²⁰ Если мы по-настоящему, – как говорит здесь Святой, попросим что-либо у Бога с осознанием, с ведением, то получим это. Но, конечно, когда природа и Дух сочетаются – еще лучше.²¹ Кто-нибудь может сказать: разве справедливо, что у него есть природный дар, а у меня нет? Конечно справедливо, ведь Бог знает характер каждого из нас, кто как будет развивать свою личность, как будет жить – и в зависимости от этого дает. Посылаю я, например, кого-нибудь в Афины, и за него я спокоен, ему ничего не надо объяснять. Посылаю другого – за этого волнуюсь. Даю ему хорошие ботинки, потому что знаю, что он будет везде ходить пешком, спрашиваю, не забыл ли он чего взять с собой, так как знаю что он растяпа. То есть с одним так, с другим иначе. Для второго я должен предпринять все необходимые меры предосторожности. Так поступает и Бог. Он знает человека, – ведь Бог прозорлив, и исходя из того как человек ведет себя, дает ему определенные дары. А это значит, что если мне, гневливому, Он вдруг подарит незлобие, то это мне только повредит. Наш характер не греховен сам по себе, по своей природе. Бог не вкладывал в нас грех. Само по себе – все благо. Если бы я от природы был незлобив, то был бы немного пассивен (ко греху). Но когда я гневлив, то могу перевести гнев в силу, обратив ее против врага, против страстей и помыслов, или на какую-нибудь деятельность, делая гораздо больше человека со спокойным характером. То же самое касается всех других свойств.

Кто-то, например, умен, сообразителен, семи пядей во лбу, изучал в мiру искусства и науки. Когда он приходит в монастырь, то приходит уставшим от всего этого, поврежденным от зла (мiра), у него имеются страсти и слабости, от чего он постоянно сталкивается с искушениями. А другой, который не смог получить образование, приходит в монастырь и ум у него чист, без всякого пафоса он предается Христу, и научается всей Его премудрости. Итак, Бог во все подмешивает свою любовь, ради пользы каждого человека.

Си́це подоба́ше бѣ́гати дерзнове́нїѧ, ꙗ҆́кѡ ꙗ҆́да а҆́спїдова.

Так надлежит бегать дерзостности (безосторожной вольности в обращении с другими), как яда аспидова. [32]²² Теперь Святой обращается к другой важной теме – дерзновению.

Хотите, чтобы ваше послушание было искусным? Искусство послушания в том, чтобы не иметь дерзостности. Дерзновение/дерзостность здесь означает говорить «истину»: то, что у меня есть на сердце, я высказываю как сам это понимаю, поступаю как знаю, ведь и Господь, мол, говорил с дерзновением,²³ ничего не боялся. Но дерзновение Господа имеет другой смысл, тогда как мы используем его чтобы покрыть свое безстыдство.

Допустим, я чувствую нужду что-то тебя спросить. Раз уж я это чувствую, то почему же не спросить? Если не спрошу, то не будет ли это лицемерием? и не покажу ли я тем самым что меня ничего не волнует? Нет, я спрошу. Тем самым, однако, я забываю, что я монах, то есть царь молчания. Итак, дерзостность – это наши свободные разговоры, когда мы свободно говорим то, что нам взбредет. А Псалмопевец говорит, что надо положить хранение устам своим.²⁴ Если же мы совсем не можем закрыть рот, то хотя бы будем себя ограничивать.

Яд аспидов – это змеиный яд, который даже если разбавить в воде, отравит ее. Итак, ты выбираешь – либо Христа, либо себя. В последнем случае, ты словно покидаешь монастырь, и живешь как хочешь. Имея дерзостность ты не можешь быть сыном Божьим. С дерзостностью твоя жизнь несчастна, порушена, твое существо тлеет, ты переживаешь старость, сухость сердца.

Но может бывает и хорошее дерзновение? Все Отцы Церкви побивают дерзновение камнями. Хорошее только то, которое является исповеданием, про которое мы говорим на Литургии: «и сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно, смети и призывати Тебе, небесного Бога...»²⁵ «Со дерзновением» – значит исповедовать Бога искренно. Наша смелость перед Богом, чтобы находиться перед Ним без страха и ужаса – да, называется дерзновением. Если у меня помыслы, если внутри есть ненависть, злопамятство, – разве я смогу дерзновенно явиться перед Богом? Таким образом, хорошее дерзновение – это когда я имею дело с Богом, а не с мiром. Когда моя жизнь свята. Без такого дерзновения человек болеет, он непостоянен, недостаточен, у него все время все меняется – сегодня он так, а завтра эдак, он не делает ничего смелого, так как не имеет Бога своего с уверенностью. Значит, дерзновение – это то, про что говорит пророк Давид: Боже мой, я проверяю свое сердце, и вижу, что «хожу в незлобии»,²⁶ я безхитростен, ничего такого у меня нет, «я всею доброю совестью жил», как говорил ап. Павел.²⁷

и҆ ѿвраща́тисѧ многоглаго́ланїй, ꙗ҆́кѡ ѕмі̑й и҆ порожде́нїй ѕмїи́ныхъ, ѕѣлѡ̀ могꙋ́щымъ си́мъ ско́рѡ превестѝ въ соверше́нное забве́нїе внꙋ́трєнїѧ бра̑ни

и уклоняться от частых бесед, как от змий и порождений ехидниных, потому что они весьма скоро могут привести в совершенное забвение о внутренней брани.

Змей, который выпускает яд дерзновения, – это безпорядочные встречи и разговоры. И что же нам теперь, не встречаться? Конечно встречаться. Мы встречаемся в храме, на общих собраниях, где мы слышим слово Божие, или на общих занятиях каким-нибудь нужным делом. Там мы говорим только по делу. Если мы не установим такой критерий в словах, (- говорим ли мы сами, или слушаем) – то мы пропали.

Итак, змей – это безпорядочные встречи, а яд – дерзновение, как результат таких встреч. И если ты часто и безответственно болтаешь, даже на безгрешные темы, это приведет тебя к забвению о внутренней брани. Ведь внутренняя брань требует внимания, внимание требует сосредоточенности ума, а последнее требует молчания. Часто болтая, ты постепенно утрачиваешь искусство внутренней брани, теряешь всякую возможность поступать духовно, и не можешь двигаться к совершенству.

низвестѝ дꙋ́шꙋ ѿ высо́кїѧ ра́дости, ꙗ҆́же ѿ чистоты̀ серде́чныѧ.

и низвести душу долу с возвышенной радости, доставляемой чистотою сердца.²⁸

Прекрасно сказано. Дерзновение, которое происходит от многих встреч и разговоров, не только способствует забвению искусства брани, не только умаляет способность к послушанию, но также имеет силу, подобную той, которая сбросила денницу вниз и сделала из него демона – эта самая сила сбрасывает душу вниз с высоты возвышенной радости, проистекающей от чистоты сердца.

И҆ та́кѡ па́ки возвраща́емсѧ вспѧ́ть, и҆́мже ѡ҆́бразомъ пе́съ на свою̀ блево́тинꙋ. Бѣжи́мъ ᲂу҆̀бо дерзнове́нїѧ, ꙗ҆́кѡ ꙗ҆́да сме́ртнагѡ... и҆сцѣлѧ́етъ (дꙋ́шꙋ) ча́стое призыва́нїе гдⷭ҇а на́шегѡ і҆и҃са бг҃а, без̾ негѡ́ бо не мо́жемъ твори́ти ничесѡ́же.

И таким образом опять возвращаемся вспять, как пес на свою блевотину… Исцеляется же (душа) непрестанным призыванием Господа нашего Иисуса Христа: ибо без Него не можем мы творити ничесоже.²⁹

Если мы подвизаемся, находимся в послушании, каемся, исповедуемся, плачем, но потом снова возвращаемся к суетным разговорам, которые не от Бога,³⁰ то однажды все бросим и опять вернемся к тому с чего начали. Таков духовный закон. Если же будем внимательны, то нас исцелит Христос, без которого мы сами ничего не можем.

Здесь Святой продолжает описание искусства брани, подчеркивая вред, наносимый разговорами. Если ты любишь болтать, то все твои годы пройдут впустую, останется лишь горький осадок несчастного человека. Для душевного человека нет более неприятной вещи, чем чувство неудачи, провала (жизни). Так мы приходим к обрушению душевных сил, никто ведь не сможет смотреть на свою неудачу в работе, или в духовной жизни.

Так что, давайте будем внимательны насчет разговоров, раз это настолько важно. Не будем говорить про все подряд, но только про то, что угодно Богу. Господь говорит, что кто хочет за Ним последовать, «да отвергнет себя», то есть отца, мать, братьев и сестер, детей, родственников, друзей, «и даже самой души своей».³¹ Поэтому не следует обсуждать в монастыре то, что мы оставили, как и писать письма знакомым, или рассказывать о себе. Собирается компания, и начинают: «я вчера сделал то-то; сказал то-то; а в детстве со мной было то-то».

Не следует также говорить про свои немощи, страсти, болезни, про мелкие события. Поговорим об этом 2–3 раза со Старцем, или с тем, кому он нас поручил, и хватит, не будем повторять снова. Не надо рассказывать свою историю, про свою жизнь где попало, каким-то новым знакомым, потому что «жизнь наша сокрыта со Христом в Боге».³² Когда я теряю себя, свою историю, то приобретаю вечность.

Не надо также высказывать свои идеи. Не надо стараться быть готовым тотчас отвечать на вопрос, тем более доказывать свою точку зрения. Чаще всего так и бывает: мы говорим для того, чтобы утвердить себя. И это самая большая ошибка – да кто же тебя признает? Все признают только свое Я. Ты скажешь что думаешь ты, а я скажу что думаю я. И каков результат? Полное разобщение, никакой настоящей связи между нами.

Также не следует обсуждать наши интересы,³³ потому что это суть враги Божьи. Мiрской человек вынужден иметь интересы, так как у него есть работа, ему нужны связи с государством, с обществом, он должен быть в курсе событий. Но мы монахи, а это значит умершие, живущие на небе, а не на земле. Наши дела и наши слова направлены на то, чтоб созидать тело монастыря, и они (слова) должны быть такими, чтобы возвышались в небо, и чтобы их услышал Бог. Ты уверен, что то, что ты сейчас скажешь – будет записано на небесах, и что это с радостью будут слушать ангелы? Если да, то скажи это.

Итак, обсуждаем лишь самое необходимое по жизни. И говорим это Старцу, или какому-либо подходящему лицу. Скажем ему и то, что требует любовь к ближнему – об этом упоминает свт. Василий Вел., а также другие святые Отцы. Если, то есть, мы увидим что брат в опасности, поступает плохо, согрешает – скажем об этом Старцу. Нам это кажется предательством, и поэтому мы ничего не говорим. Но таким образом мы оказываемся перед Богом как человекоубийцы, коль скоро видим зло, и молчим об этом.³⁴ Далее прп. Исихий говорит о должном отношении к телу.

Не вмѣсти́тельно, и҆ не мо́щно со ѕмїе́мъ дрꙋ́жество и҆мѣ́ти, и҆ въ нѣ́дрѣхъ є҆го̀ носи́ти: нижѐ мо́щно тѣ́лꙋ всѧ́чески ласка́ти, ᲂу҆гожда́ти и҆ люби́ти ѻ҆́ное, кромѣ̀ потре́бныхъ и҆ нꙋ́ждныхъ, и҆ вкꙋ́пѣ прилѣжа́ти добродѣ́тели небе́сной.

Невероятно, да и невозможно, дружиться со змием и носить его в недрах своих; невозможно и тело всячески ласкать, любить его и угождать ему, кроме доставления необходимо потребного, – и вместе с тем пещись о добродетели небесной. [33]

Не только невероятно, но и никак невозможно чтобы змей подружился с человеком, который пригрел его за пазухой. Змей может замерзнуть; но если ты положишь его за пазуху, он отогреется, очнется и укусит тебя – не следует водить с ним дружбу. Так и с телом. Поэтому, невозможно и тело всячески ласкать, любить его и угождать ему.

Наше тело, как орган Св. Духа, – обслуживает душу, обеспечивает нашу связь с Богом, нашу любовь к Богу. Что ему нужно (для этого)? Немного еды, немного отдыха, и много работы, чтобы им начал руководить Св. Дух. А не так, чтоб лелеять и ублажать (тело).

Вообще, в монастырях нет комфорта. Но если даже и есть некие удобства, то для нас их не должно быть. Монастырь может нас всем щедро обеспечивать, но это делается для того, чтоб мы сами могли проявить инициативу, отказавшись от одного, от другого. Если же мы сами чего-то требуем, то это показатель усталости души и тела. Разве можно требовать не просто приличную одежду, но к тому же и красивую? Понимаете ли вы, сколько в этом требовании тревоги, печали, боли, растления души? То же самое касается еды, и всего вообще.

В Житиях мы видим, как многие стали святыми, поскольку с детства имели такое правило жизни: не иметь того, чего нет у других; не есть того, что не могут себе позволить другие; не есть больше других. Другие, о которых идет речь – это беднейшие люди того места. Это поразительно! Местный нищий – может быть для меня критерием. Если он так живет, то разве я не могу? Если он, бедняга, есть одну фасоль, то разве я должен есть мясо? Если он пьет только воду, то пить ли мне молоко? Если у него одна одежда, то иметь ли мне три? Если монастырь дает, то должен ли я обязательно брать? В чем же я покажу воздержание? Как я докажу свою любовь к собранию святых? Итак, давайте насколько мы можем ограничим нужды тела, и не будем требовать многого. Как когда мы мало говорим, то и сама тяга к разговорам уменьшается, так точно и с телом: насколько мы больше его кормим, лечим, ублажаем – настолько ему становится хуже.

Угождать телу – значит обслуживать его. Прекрасное слово использует прп. Исихий, особенно подходящее для телесных нужд, которые не являются необходимыми, а также относящееся к здоровью. Не надо желать избавиться от болей и болезней. Кто ставит задачу выздороветь, снять боль – несчастное создание такой человек.

У тебя болит сердце, или живот, или глаза, или ноги? Все это имеет связь с твоей жизнью в целом, с твоим характером, с теми словами, которые ты говоришь людям, с той любовью, которую ты имеешь к Богу, а также с твоей ущербностью, хотениями, порывами, гневом. Поэтому ты не сможешь побороть болезнь, если не будешь делать это правильно.

Ты хочешь вылечить свой больной желудок. Пьешь таблетки, ходишь по врачам. Вдруг у тебя начинаются колики, и ты думаешь: может быть это что-то новое? Но что новое это может быть? Ничего не бывает просто так. Одно зависит от другого. Проверь себя, свою душу, свой дух, свою молитву, бдение, пост, послушание, свои страхи и печали – и тогда твой душевно-телесный состав придет в порядок.

… И любить его (тело). Тело – это прах. Любить прах? Я люблю тело только как орган Божий, селение Св. Духа. Но обитель Св. Духа, чтобы Бог ее почтил, должна быть истощенной, слабой, презренной. Немного еды, немного сна, немного отдыха, много работы, много труда, но также много добродетели, безмолвия, мира, радости, безволия,³⁵ свободы – вот что духовно укрепляет наше тело, ради жизни в Боге.

Є҆сте́ственно бо томꙋ̀ грѣ́ющаго ᲂу҆ѧзвлѧ́ти, а҆ семꙋ̀ ѡ҆сквернѧ́ти сластьмѝ ᲂу҆гожда́ющаго. Въ не́мже тѣ́ло согрѣша́етъ, за то̀ ра́нами да мꙋ́читсѧ ча́стѡ и҆ безпоща́днѡ, ꙗ҆́кѡ ра́бъ бѣгле́цъ сла́дкагѡ вїна̀ ᲂу҆пи́выйсѧ, да разꙋмѣ́етъ наказꙋ́ющаго господи́на.

Ибо тот (змий) по естеству своему не удержится, чтобы не уязвить пригревшего, а это (тело), – чтобы не осквернить угождающего ему движениями похотной сласти. Когда тело в чем-либо погрешит, бичами бить его надобно нещадно до ран, как беглого раба, исполненного вином, да ведает, что есть над ним господин, готовый наказать его.

Естественно для змея укусить человека, который его пригрел; так и телу естественно осквернить похотью угождающего ему. Насколько ты питаешь тело, ухаживаешь за ним, настолько делаешь себя неспособным служить Богу. Поэтому, если оно тебе будет говорить поспать подольше, покушать получше, или что вот в этом блюде мало перца, а это подгорело и т.е.е.п. – то бичами бить его надобно нещадно до ран, бей его плеткой и кулаками. Святой здесь не имеет в виду буквальный смысл – бить тело – потому что не тело виновато, виновата душа. Тело не может (так просто) исправиться, сколько его ни бей. Должна исправиться душа. Здесь Святой хочет указать, насколько духовными нам нужно быть.

И продолжает: представим, что наше тело – это упившийся вином раб, который удрал от начальника и прячется. Действительно, тело хочет жить так, как привыкло. Тело же, – это язык, глаза, уши, это также наши хотелки, наша депрессия, горечь, тревога. Все это суть телесные проявления, которые мы однако называем психическими, так как они происходят от повреждения³⁶ души. Видишь, например, как кто-то плачет. Слезы так и текут из глаз – это телесный феномен, но какова его причина? Он точно где-то вывихнул душу, что-то надумал себе, в чем-то поддался эгоизму, о чем-то неправильно помыслил. Его искусство (брани) – неверное.

Как если пьяного раба, упившегося сладким вином, который сбежал, и теперь то смеется, то плачет, то нервничает, то ругается, то хочет броситься под машину, то заявляет о каких-то правах – если его поймает господин, то строго накажет, так что он протрезвеет и продолжит работу, – так и тебя Господь стегнет плеткой, чтобы ты пришел в себя. И как же Господь это делает? – Посредством болезней, неудач, безплодия души, происходящего от твоего дурного поведения, посредством одиночества, в которое Он тебя ввергает, с помощью презрения, которое Он допускает (по отношению к тебе), но также посредством своего слова и святости. Господь сам знает как что управить.³⁷ Давайте же будем Его рабами, и пусть Он нас воспитывает.

… да не корче́мствꙋетъ, да разꙋмѣ́етъ госпожꙋ̀ нетлѣ́ннꙋю тлѣ́нный ка́лъ, раба̀ и҆ нетопы́рь.

да не ищет упивства в корчемнице, да не неведает и госпожи своей (души) нетленной этот раб нощной – прах тленный.

Выражением прах тленный Святой указывает на нашу земляную, душевную, несчастную жизнь, когда мы не «пламенеем духом».³⁸ Когда мы живем духовно, то дух оказывает влияние и на плоть, которая начинает служить ему. Если же случается обратное, и дух служит телу, то душа уже извратилась. Поэтому пусть не неведает прах тленный, этот раб нощной – называет его ночным, так как использует образ корчемниц, куда по ночам собираются греховодники и упиваются – свою госпожу нетленную, то есть душу, дух и ум. В нас, иначе говоря, есть дух, который если вдохновится от Духа Святого, то становится движущей силой, высоким умом, способным соединяться с Богом. Иначе же, душа болеет, страдает и становится плотью.

Давайте же позволим Св. Духу, как господину нашего существа, входить в соприкосновение с нашим духом, чтобы душа могла возноситься вверх, открепляться от затягивающей силы плоти, от плотского мудрования, и становиться управителем нашей личности.

На і҆и҃ли велелѣ́пота є҆гѡ̀, на ᲂу҆мѣ̀ зрѧ́щемъ добро́тꙋ сла́вы самагѡ̀ бг҃а.

На Израили велелепота Его, – на уме, зрящем красоту славы Самого Бога. [35]³⁹ Отец и мать показывают свои сокровища детям. Только гордый и тщеславный человек показывает домашние сокровища чужим людям. Так поступает и Бог: свою красоту и величие Он не открывает уличным гулякам, чужакам, кому попало, но Израилю, – уму, зрящему красоту славы Бога, то есть уму, научившемуся видеть духовную красоту.

и҆ си́ла є҆гѡ̀ на ѻ҆́блацѣхъ, въ дꙋша́хъ свѣтозра́чныхъ, взира́ющихъ во ᲂу҆́трїи на сѣдѧ́щаго ѻ҆деснꙋ́ю ѻ҆ц҃а̀ ѡ҆зарѧ́ющаго и҆̀хъ: ꙗ҆́коже со́лнце чи̑стыѧ ѻ҆блака̀ лꙋча́ми ѡ҆зарѧ́ющее любе́знѣ показꙋ́етъ ѧ҆̀.

и сила Его на облацех, – на душах светозрачных, во утрии вперяющих взор свой в Седящего одесную Отца, Который, осиявая их, подобно тому как солнце озаряет лучами своими чистые облака, являет достолюбезнейшими.

Сила Божия открывается нам, конечно, и в небесных облаках: облака плывут, сталкиваются друг с другом, из них сверкают молнии, гремит гром, оттуда падает ливень и сотрясает все вокруг, так что колеблется земля. Но главными облаками, которые являют силу Божию, являются всесветлые как сияние Божества души, во утрии вперяющие взор свой к Богу. Тогда – заутра – открывается Бог и раздает свои дары. «Заутра услыши глас мой», утром Ты услышишь меня – говорит Псалмопевец.⁴⁰ Ночью и ранним утром светлые души простирают взор к седящему одесную Отца Христу.

Следовательно, Бог плодоносит в всесветлых душах, потому что на всякую ночь они ничем другим не заняты, как только беседой с Ним. На Него они смотрят, о Нем мыслят, всматриваются в седящего одесную Отца, имеют перед собой райскую картину Св. Троицы, соседство трех Лиц.

… осиявая их. Кто делает души светлыми, светозарными? – Христос. Но эта фраза имеет и другой смысл. Как когда горизонт закрыт облаками и начинается восход солнца, и солнечный свет пробивается сквозь них, ты наблюдаешь тогда удивительно прекрасную картину, – так и в светозарных душах можно увидеть как пробивается свет божества. Значит, Христос сначала делает душу человека светозарной, а затем она излучает свет вовне. Глаза становятся сияющими, лицо, сердце, члены тела, слова, окружающая среда – все становится сверкающим, все изменяется от нетварного сияния Духа, которое просвечивает сквозь нас.

И когда мы, дети Божьи, становимся способными воспринять божественное величие и силу, излучать свет, став умами зрящими Бога, тогда все наше поведение, светоизлучение, энергия Божия – являет Христа достолюбезнейшего,⁴¹ это Он – наш желанный, наш избранник, наш возлюбленный. Тот, кого мы любим, сделался для нас нашим желанием, сладостью, миром, радостью, всем нашим существом, любимым Богом.

Видите, что значит желать и любить Бога? А как легко мы говорим это – (люблю Бога)! А вот, что на самом деле оно значит. Так что не будем сами себя обманывать, Бог все это слышит. Давайте истинствовать.

Согрѣша́ѧй є҆ди́нъ, глаго́летъ бж҃е́ственное писа́нїе, погꙋби́тъ благосты́ню мно́гꙋ.

Согрешаяй един погубит праведность многу, – говорит Божественное Писание. [36]⁴²

Тот кто согрешает, теряет праведность многу, отпадает от самого себя. Слово праведность имеет значение, во-первых, спасительного добра (добродетели), а во-вторых, естественного спасения. Согрешающий не только промахивается мимо божественной цели, то есть в обретении божественной благодати, но и сам оказывается нигде. «И не обретеся место его» – говорит о нечестивом Писание,⁴³ – ты нигде не можешь найти его, он как затерявшийся осколок. Он потерял Спасителя и само свое спасение.

Своей фразой «согрешаяй един погубит праведность многу» прп. Иисхий подразумевает место из Екклесиаста – согрешаяй един погубит благостыню многу. Он хочет подчеркнуть, что согрешающий не только сам падает, теряет себя и не находит места,⁴⁴ но сокрушает и то, что находится перед ним – славу Божию, и способность людей к святости. Его собственная неудача становится как бы неудачей вообще, и других людей тоже.⁴⁵ Напротив, праведность одного – есть праведность и других людей, его праведность делается прототипом, образцом для подражания Христу, для восхода на высоту славы Божией.

и҆ согрѣша́ѧй ᲂу҆́мъ погꙋблѧ́етъ въ предпи́санной главѣ̀ пока́занное питїѐ, и҆ бра́шно безсме́ртное.

и ум, согрешая, погубляет то, о чем написано в предыдущей главе, – эти безсмертные пития и брашна.

Святой снова возвращается к основной теме.

Екклесиаст, прежде чем сказать про согрешающего, обращается к человеку и предлагает ему есть хлеб и пить вино: «ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое».⁴⁶ Пей, – говорит, всем своим сердцем впитывай сокровенные переживания от сосцов благодати, «в благости сердца»,⁴⁷ с сердцем радостным, ликующим, счастливым. Этот отрывок из Ветхого Завета имеет в виду Святой, упоминая предыдущую главу.

Понятие брашна и пития встречается довольно часто в Св. Писании. В другом месте Екклесиаст употребляет его обращаясь к молодым: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости ... только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд».⁴⁸ Ешь и пей каждый день, – делай, то есть, по жизни что хочешь, но только помни что есть суд. Зачем он говорит тут про суд? Чтобы показать, что даже еду и питие должно принимать имея в виду суд, то есть для нас пища должна быть безсмертной, сладчайшей, благоухающей, полной благодати, вечной, тем, что соединяет с последними вещами,⁴⁹ с таинственным брашном богообщения. Тот же смысл присутствует в нашей повседневной литургической жизни: «Приимите, ядите, пийте от нея вси» – возглашает священник на божественной литургии.

«Пей ... вино твое». Вино, которое мы употребляем за богослужением, мы употребляем и таинственным, мистическим образом. «Новое» вино – будем пить на небе,⁵⁰ когда перед нами явится Жених, во Втором Пришествии. Здесь же, Екклесиаст говорит о таинственном пире.

Если светозарный человек вкушает и пьет Бога, то согрешающий теряет всякое чувство связи с Богом. Ум согрешающего окончательно погубляет⁵¹ и разрушает все подряд, не оставляя живого места в себе самом. Он словно пьяница, который схватил амброзию, прекрасные кушанья и напитки, и тут же их потерял, и уже не может отыскать нигде.

А что за грех ума? Слово грех в этом месте имеет первоначальный смысл – промах по цели, неудача в выполнении задачи, в данном случае – относительно души. Ум перестает выполнять свою настоящую миссию – стражу у входа в душу. Если уму не удается заградить вход помыслам, то он окончательно губит, то есть совершенно теряет духовную пищу и питие, теряет Бога.

Согрешающий ум – это не только страстный ум. Входящий в меня помысел может быть безстрастным. Я, например, вижу кого-нибудь, и говорю: какой хороший человек! Какова же разница между безстрастным и страстным помыслом? Страстный опасен своей страстью, но безстрастный еще более опасен, так как не имея цвета страсти, остается вне нашего внимания, и мы падаем. В итоге мы занимаемся не беседой с Иисусом, а со своими помыслами. И это потому, что считаем наши помыслы все-таки правильными, что они нам помогают оправдаться от какого-либо навета, или подсказывают некое решение, или просто говорят что-то важное, и тогда мы их даже записываем чтобы не забыть.

Каковы последствия (падения) согрешающего человека, и согрешающего ума? Когда грешит человек, то он теряет свою радость и благость. А когда грешит ум, то его состоянием становится голод, жажда, безтолковость и неповоротливость. Если кого-нибудь оставить без еды и питья, то он не сможет даже разговаривать, потеряет силы, станет ни на что негодным. Также ослабевает, теряет все силы и согрешающий ум.

Какое наслаждение углубляться в этот текст! Какой мирный дух! Какое отдохновение для человека! Всего-то несколько слов, коротких фраз, повторяющиеся смыслы, которые доставляют радость от вдумывания в них, веселье и надежда, которую они вселяют, так что даже мертвого могут поднять! И если уж они мертвого способны поднять, то насколько более нас, не мертвых, но живых каждый день со Христом, по слову Апостола: «но мы живы».⁵² Впрочем, чтобы нам напомнить, что у нас не должно быть ощущения что мы сами можем устоять, сами можем жить или не жить, помнить или забыть, св. Отец приводит некоторые примеры.

Нѣ́смы самѱѡ́на си́льнѣйшїи, ни соломѡ́на премꙋ́дрѣйшїи, ни даві́да бж҃е́ственнагѡ разꙋ́мнѣйшїи.

Не сильнее мы Сампсона, не премудрее Соломона, не разумнее Давида блаженного. [37]

Сампсон был страшно силен, но потерпел неудачу, хотя и взмолился под конец (Богу).⁵³ Мы же не сильнее Сампсона.

Соломон – тоже пал. Согрешил, и умер в объятиях женщин, посреди идолов. Премудрый Соломон, только он удостоился получить задание от Бога построить храм, сделать видимым присутствие Бога на земле.⁵⁴ Даже его отец, друг Божий Давид, не получил такого благословения. И вот, этот Соломон, который получил от Бога мудрость как никто другой, вел столь греховную жизнь, и так умер.⁵⁵ Давид был величайшим пророком. Он предвозвестил все тайны будущего. Псалтырь, которая содержит по большей части его псалмы, это наиболее задействованный в богослужении текст до сегодняшнего дня. Но и Давид пал, и он согрешил. и он плакал. Мы что, разумнейшии Давида? Определение разумнейший в данном случае включает в себя обладание духовными переживаниями, пророческими восхождениями и утешением, ведь священные откровения утешают нас.

Нѣ́смы ... ни па́че верхо́внагѡ петра̀, бг҃а лю́бѧщїи.

не паче Петра верховного любим мы Бога.

И не любим мы Бога больше чем Петр. Однако же, и Петр пал, потому что недосмотрел. Разве хотел Петр, преданный Христу ученик, который даже поклялся умереть вместе с Ним, пасть?⁵⁶ Конечно, нет.

Да не надѣ́емсѧ ᲂу҆̀бо на сѧ̀. Глаго́летъ бо писа́нїе, надѣ́ѧйсѧ на себѐ, паде́тъ паде́нїемъ ди́внымъ.

Да не надеемся же на самих себя; ибо Писание говорит, что надеющийся на себя самого падет падением ужасным.

Кто доверяется самому себе, тот падет дивным, особенным, и безвозвратным падением. Прп. Исихий здесь краток, но очень глубок. Его смыслы настолько ясные, что не могут не растрогать человека. Главная мысль здесь такая: не думай, что у тебя все получится в духовной жизни по твоей системе. Не говори, что у тебя есть свой метод, что ты можешь делать одно, другое, заниматься еще третьим, разговаривать, отдыхать сколько захочешь, есть что считаешь нужным, но при этом еще и жить духовно. Но разве у меня нет сердца, разве нет ума и мудрости? Разве я не могу сам себя управить ко спасению. Нет, – говорит Святой, ты не можешь так поступать, и я тебя с самого начала предупреждаю о неудаче. Тебе нужно считать себя меньшим всех святых, – другого метода спасения нет, но здесь-то и подстерегает душу ловушка.

Наꙋ́чимсѧ ѿ хрⷭ҇та̀ смиренномꙋ́дрїю

Научимся от Христа смиренномудрию. [38]

Если даже Христос не шел своей дорогой, не следовал своим помыслам, своей новой системе жизни, но последовал пути пророков, хотя их путь был лишь тенью, по сравнению с его светлостью, и сам же Он их просвещал и вдохновлял на протяжении целых веков, если Христос исполнил во плоти весь закон Моисеев, – закон, который даже исполненный приводил ко греху,⁵⁷ если сам Бог, то есть, настолько сильно смирился, – то разве не можете смириться вы, подчинившись закону Божию, правилам братства, заповедям, условиям и требованиям, имеющим отношение к уму и к духовной жизни?

ѿ даві́да ка́ѧтисѧ

Научимся от Давида – смирению.

Прп. Исихий не употребляет для Давида слово смиренномудрие, так как оно имеет отношение к внутреннему устроению. Христос, Сын Божий, мыслил смиренно.⁵⁸ Но Давиду, как человеку, для достижения смиренномудрия нужно было, с одной стороны, чтобы другие его смирили, а с другой, смирить самого себя, добровольно предав себя в чужие руки, чтобы с ним делали что хотели.⁵⁹ Вот что такое смирение.

То, что нас смиряет – это и есть десница Вышнего, величайшее благодеяние. Но несмотря на это, мы ничему так не противимся, как когда нас кто-либо смиряет, или вообще любому смиряющему действию. Смирение – единственный способ, который делает нас похожими на Бога, и дает утешение, наслаждение, любезные (душе) пищу и питие.

а҆ ѿ петра̀ пла́кати ѡ҆ слꙋча́ющихсѧ, но не ѿчаѧва́тисѧ по ѡ҆́бразꙋ самѱѡ́на, і҆ꙋ́ды и҆ ѕѣлѡ̀ премꙋ́драгѡ соломѡ́на.

от Петра (научимся) – плакать о случающихся падениях, но не отчаиваться подобно Сампсону, Иуде и вельми премудрому Соломону.

Если же заметишь, что в повседневной жизни ты не имеешь смирения, то по крайней мере сядь и поплачь.

от Петра (научимся) – плакать. Сначала св. Отец приводит в пример Господа, как высочайший образец, затем священнейшего Давида, а потом Петра, который был камнем, как назвал его Господь: «ты наречешься Кифа, что значит: камень, Петр».⁶⁰ Вот, был камнем, но камень все же упал и разбился, и потом Кифа заплакал. Если вдруг и мы – камни, то разве не сможем выпустить из себя хоть каплю слез, чтобы остановить свой грех? Но скажу тебе, – говорит Святой, еще кое-что. Если ты когда-нибудь окажешься в бездне, то не впадай в отчаяние, как Сампсон, Иуда и Соломон. Сампсон устал и разочаровался, поэтому и пал; то же самое с Иудой; и премудрейший Соломон поэтому же не мог остаться на высоте.

Дїа́волъ, ꙗ҆́кѡ ле́въ рыка́ѧ хо́дитъ и҆скі́й кого̀ поглоти́ти, со свои́ми си́лами.

Диавол, яко лев рыкая, ходит с своими полчищами, ища кого поглотить.⁶¹ [39]

Диавол, денница, вместе со всеми своими бесовскими силами, ничем другим не занят, как только рыкая ходит, ища кого поглотить. Ищет здесь и там, чтобы выхватить кого-нибудь из толпы и проглотить, (то есть) заставить согрешить, и это ему удается.

Вы меня спросите – разве Старец не может прогнать диавола? Если послушник сам его призывает своими делами, то Старец тут ничего не может сделать. Ведь если он вмешается, то сатана скажет ему: «Ты своим делом занимайся. Ступай в свою келью и молись. А этот меня зовет, и я имею на него право». Более того, даже Бог не может его прогнать, так как уважает нашу личность и никогда не отбирает свободу.

Да никогда̀ ᲂу҆́бѡ серде́чное всегда́шнее внима́нїе, и҆ трезвѣ́нїе, и҆ противорѣ́чїе, и҆ моли́тва ко хрⷭ҇тꙋ̀ і҆и҃сꙋ бг҃ꙋ на́шемꙋ ѡ҆скꙋдѣва́ютъ.

Да не пресекаются же у нас никогда – сердечное внимание, трезвение, прекословие (помыслам) и молитва ко Христу Иисусу, Богу нашему.

Две вещи необходимы нам в подвиге трезвения. Первое, никогда не отчаиваться, и второе, поскольку диавол нападает на нас каждую секунду, то сердечная молитва, трезвение и противоречие (помыслам) – об этом шла речь в предыдущих главах – а также молитва ко Христу Иисусу, Богу нашему – не должны прекращаться никогда. Необходимо внимание по жизни в целом, трезвение ума, радостное отречение от всего того, что пытается войти в нас, и молитва Иисусова.

Почему он снова напоминает о молитве? Потому что это внешнее, детское, телесное наше делание. Молитва, как мы знаем, творится с помощью ума, сердца, уст, разными техническими методами, но на этой стадии это некое телесное делание. Умная, сердечная молитва – творится самим Святым Духом, который задевает струны нашего существа, и сам производит звуки неизреченных воздыханий. Такая молитва есть духовный дар. Мы же, начиная молитву, будем просто повторять наши скудные слова: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного». Не думай, – говорит Святой, что ты во имя некой духовнейшей жизни, которой ты желаешь достичь, можешь проскочить это смиренное задание. Нет, это смиренное делание не оставляй. Постоянно читай молитву. Ты можешь ничего не соображать, уклоняться в сон, спать, но не оставляй это дело.

Как прекрасно, радостно, мирно, и просто говорит Святой про молитву!

Лꙋ́чшїѧ бо по́мощи, кромѣ̀ і҆и҃са, не ѡ҆брѧ́щеши во все́й жи́зни твое́й. То́й бо є҆ди́нъ гдⷭ҇ь вѣ́сть, ꙗ҆́кѡ бг҃ъ, бѣсѡ́вскїѧ кова̑рства, кѡ́зни и лꙋка̑вствїѧ.

Ибо лучшего пособия, кроме Иисусовой, не найти тебе во всю жизнь твою: потому что только Он Один Господь, яко Бог, знает демонские ковы, обходы и лукавства.⁶²

Лучшей помощи чем Иисусова молитва ты не сыщешь за всю жизнь, потому что молитва есть призывание и употребление имени Иисусова, что дает тебе Его энергию. То есть когда ты поминаешь имя Иисуса, ты используешь Иисуса как свой инструмент. Поэтому и говорится, что лучшего пособия, кроме Иисусовой, не найти тебе во всю жизнь твою.

Святой говорит здесь совершенно ясно: куда бы ты ни пошел в мiру, или хоть к самим звездам, ты нигде не найдешь лучшего пособия, инструмента, чем Иисус, потому что Он знает все козни сатанинские, и может его победить. Сам ты, что бы ни делал, не можешь знать – когда сатана, а когда ты сам себя искушаешь, а когда тебя посетил Бог. Мы не разумеем этого, потому что живем безпечно. И по большей части, когда мы заняты собой, своими проблемами, страданиями и желаниями, с тем, что бурлит внутри нас, то в этот момент мы погружены в глубокий сон, не ведая, что бесы празднуют свой праздник, а мы губим сами себя. Поэтому дай Христу войти в твое существо.

Дꙋша̀ ᲂу҆̀бо да ᲂу҆пова́етъ на хрⷭ҇та̀, и҆ мо́литъ є҆го̀, и҆ ѿню́дъ да не страши́тсѧ.

Дерзновенно убо да уповает душа на Христа, да призывает Его; (врагов же) отнюдь да не страшится. [40]

Но что бы с тобой ни случилось, даже если нагрешишь, потерпишь неудачу, упадешь в яму, – душа да не теряет дерзновения,⁶³ пусть молит Христа, и пусть ничто другое ее не волнует.

Святой отметает всякий след безпокойства, разочарования, боязни, отступления, все то, что понижает тонус, и подвигает нас к приятному бдению духа, с внимательным произнесением молитвы – Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного. Как будто нажимаешь кнопку некоего механизма, и оттуда выходит шедевр, а ты даже не понимаешь, как это происходит, так и Христос, делает все так, что ты даже не успеваешь понять. Чего же безпокоиться? Зачем паниковать и устраивать проблемы?

Не є҆ди́на бо бо́ретсѧ, но со стра́шнымъ цр҃е́мъ і҆и҃сомъ хрⷭ҇то́мъ, творце́мъ всѣ́хъ сꙋ́щихъ безтѣле́сныхъ и҆ тѣле́сныхъ, ви́димыхъ и҆ неви́димыхъ.

ибо не одна воюет, но с Страшным Царем Иисусом Христом, Творцом всего сущего, безтелесного и телесного, видимого и невидимого.

На самом деле душа воюет не одна, но со Христом, который создал и тебя, и меня, и ангелов, и бесов, которых Он знает очень хорошо. Есть ли кто еще больший, кому ты мог бы довериться? – Нет, потому и не бойся. Ты делай свое дело, свою работу, а остальным займусь Я – говорит нам Христос. Еду, одежду – Я тебе приготовлю, также и о здоровье позабочусь, и обо всем другом. Ты только ходи исполняй свое послушание, свою работу.

После того как Святой сказал, что у нас нет лучшего помощника нежели Христос, он продолжает:

Ꙗ҆́коже бо до́ждь, є҆ли́кѡ мно́жае на зе́млю схо́дитъ, толи́кѡ и҆ зе́млю ᲂу҆мѧгча́етъ: си́це и҆ зе́млю се́рдца на́шегѡ и҆́мѧ хрⷭ҇то́во ѿ на́съ призыва́емо радостотвори́тъ и҆ весели́тъ, є҆ли́кѡ частѣ́йше без̾ пѡ́мыслъ призыва́етсѧ.

Как дождь чем в большем количестве ниспадает на землю, тем более умягчает ее; так и святое имя Христово, без помыслов нами возглашаемое, чем чаще призываем Его, тем более умягчает землю сердца нашего, преисполняя его радости и веселья. [41]

Чем больше дождя падает на землю, тем более она напивается, размягчается и становится годной для посева.⁶⁴ Дождь веселит рощи, луга, и лесные чащи. Вся вообще растительность – это выражение радости и смеха земли. Земля и воды, от которых появляется растительность – это библейские понятия, поэтому их здесь и использует Святой.

Дождь для нас – это святое имя Христово. Сказано не про самого Христа, а про Его святое имя, потому что мы часто спрашиваем себя: «разве меня, грешника, любит Христос?» И вот, сказано про имя Христа, которое может призывать и грешник, и праведник.

… нами возглашаемое, чем чаще призываем Его. Нас радостотворит имя Иисусово, когда, с одной стороны, его возглашает сердце, и с другой, когда мы произносим его нежно, спокойно, тихо и часто. «Господи Иисусе Христе» – наш клич, возглас, призыв, страсть и экспрессия, мы становимся словно тучная и плодородная земля.

Но тот кто еще неопытен в брани, – говорит прп. Исихий, пусть еще раз обратит внимание на то, о чем я уже начинал говорить, но теперь посмотрим на это с другой стороны:

Добро́ же и҆ сїѐ неискꙋ̑снымъ вѣ́дѣти, ꙗ҆́кѡ врагѡ́въ безпло́тныхъ и҆ неви́димыхъ, ѕложела́тельныхъ, мꙋ́дрыхъ на ѡ҆ѕлобле́нїе, ско́рыхъ и҆ ле́гкихъ, и҆ и҆скꙋсобра́нныхъ, лѣ́ты ѿ а҆да́ма, и҆ да́же до ны́нѣ, ни є҆ди́нымъ и҆ны́мъ ѡ҆́бразомъ не мо́жемъ мы̀ дебе́лые, и҆ тѣ́ломъ, и҆ мꙋдрова́нїемъ къ землѣ̀ растꙋ́щїе, побѣди́ти, ра́звѣ непреста́ннымъ трезвѣ́нїемъ ᲂу҆ма̀, и҆ призыва́нїемъ і҆и҃са хрⷭ҇та̀ бг҃а и҆ творца̀ на́шегѡ.

Неопытным хорошо знать и то, что мы, дебелые и к земле поникшие и телом и мудрованием, врагов своих, безтелесных и невидимых, зложелательных и мудрых на озлобления, скорых и легких, искусившихся в брани, какую ведут от Адама до ныне, не другим каким способом имеем возможность победить, как только непрестанным трезвением ума и призыванием Иисуса Христа, Бога и Творца нашего. [42]

Самый большой отрывок главы св. Отец пишет в одно предложение, не используя разделений, чтобы не прерывать смысл. Он анализирует тему о врагах. Все мы, как только услышим что приближается враг, сразу приглядываемся. Об этом чувстве здесь и говорит Святой.

Неопытным хорошо знать. Кто эти неопытные? – Дебелые и к земле поникшие. Под дебелым прежде всего подразумевается толстый человек, которого волнует не Бог, а еда, здоровье, забота о себе. Толстяк – труден на подъем, тяжело ему гнуть спину, чуть только он начнет дело, то сразу устает и сдается. Не успеет он одну ногу поднять, как враг его уже поймал.

Но (полная) фраза мы, дебелые, – относится уже, главным образом, к умной сфере, то есть подразумевает дебелость сердца, ума, и напоминает изречение из Ветхого Завета: «утучнел, отолстел и разжирел; и оставил он Бога».⁶⁵ Человек, который имеет что захочет, тем более тот, кто всячески добивается того чего хочет – невозможно чтоб такой человек любил Бога. Тот, у кого взгляд обращен на себя, на свои нужды, или на еду – не может увидеть Бога.

и҆ мꙋдрова́нїемъ къ землѣ̀ растꙋ́щїе. Растущий – от расти, то есть изобиловать, быть полным чем-то. Здесь же, это означает человека, которого нагрузили по полной, так что он согнулся и не может взглянуть вверх. Это как если ты наполнишь утробу, то вместо молитвы пойдешь лежать и переваривать. Так поступаем и мы: всегда заботимся о себе, утешаем себя, валяемся и вертимся в кровати.

Итак, мы, дебелые и к земле поникшие и телом и мудрованием, нагруженные всеми этими тяжестями, упали и не можем головы поднять, скрюченные, злополучные и телом, и умом, и духом, мы, однако, должны знать про врагов своих, безтелесных и невидимых. Поэтому не будем тешить себя мыслью, будто мы сразу узнаем их когда они придут. Наши враги безтелесны и невидимы. Мы никак не можем заметить их присутствие.

Кроме того, они зложелательны. Они по своей природе хитрые, плохие и зловредные, они желают нам зла. И мудрые на озлобления. В предыдущей главе он говорил, что мы должны иметь разум, чтобы понимать искусство брани. Потому что без искусства мы становимся (к ней) негодными. Но и у сатаны свое искусство: он мудрый на озлобления, опытнейший в делании другому зла.

И скорых. Для того чтобы навредить тебе, бесы очень скоры, набрасываются на тебя как из катапульты, там где ты не ждешь. Прилагательное скорый обозначает также то свойство, которое бесы имели до своего падения. Тогда как изначально денница был скорый, проворный на служение человеку, он докатился до того, что стал скор на озлобления, на делание зла.

… И легких, искусившихся в брани. Бесы не толстые, как мы, а легкие, быстрые и опытные в брани; причем приобрели искусство духовной брани не из книжек и теорий, а из собственного опыта. С каких пор? От Адама до ныне. Бес, со времени ошибки Адама и до сего дня, набрался опыта, и до сих пор его пополняет. Мы ходим будто никакой опасности нет,⁶⁶ а он все делает профессионально. Можешь ли ты ему что-либо сделать? Конечно, нет. Так что сиди в своей сторожке, в трезвении, и оставь Богу делать свое дело.

… не другим каким способом имеем возможность победить, как только непрестанным трезвением ума и призыванием Иисуса Христа, Бога и Творца нашего. Нет другого способа одолеть их, кроме как все-движным и все-изобилующим – то есть таким, как всегда новый источник, который бьется изнутри – трезвением и призыванием, – вот путь, по которому молитва может войти в сердце.

И҆ неискꙋ̑снымъ въ моли́твѣ і҆и҃съ хрⷭ҇то́вой, да бꙋ́дꙋтъ сїѧ̑ ᲂу҆вѣща́нїемъ, є҆́же и҆скꙋси́ти и҆ разꙋмѣ́ти до́брое.

Для неопытных – молитва Иисус-Христова и побуждение к испытанию и познанию добра, вот что да будет.⁶⁷

Но смотри: ты, будучи неопытным, не ищи достижений, не ищи чудес, не ищи великих свершений. Не говори – Боже мой, дай мне такой-то дар, или как у такого-то святого; ты только читай молитву Иисус-Христову, и подвигай себя на познание добра, и да бꙋ́дꙋтъ сїѧ̑, то есть этого тебе хватит. Когда ты с этим справишься, то Бог откроет тебе и другие горизонты, проведет тебя по разным местам, так что ты будешь спрашивать: «Что это, Господи? А вот это?», Он же будет отвечать тебе: «Для тебя это все, чадо, бери». Все приходит естественным образом. Иначе же, мы уподобимся земледельцу, который как только посеет семя, тут же хочет пожинать плоды.

… к испытанию и познанию добра. Давайте испытывать постоянно, – говорит Святой, и приобретать знание и опыт добра трезвения, которое само дает результат, а мы становимся опытно-знающими.

и҆скꙋ̑снымъ же дѣѧ́нїе, и҆ и҆скꙋше́нїе, и҆ поко́й бла́гъ, є҆́сть до́брый ѡ҆́бразъ и҆ ᲂу҆чи́тель.

для опытных же – самый лучший наставник в добре есть деяние, испытание делом и утешение от добра.

Говоря перед этим о неопытных, Святой сказал да бꙋ́дꙋтъ сїѧ̑, – этого хватит. А теперь он говорит про опытных, таким образом давая и нам надежду когда-нибудь стать опытными, только бы сами этого захотели. С того самого момента когда мы начинаем желать этого, сразу же начинается наше преуспеяние и опыт.

до́брый ѡ҆́бразъ и҆ ᲂу҆чи́тель.

Изначальный смысл слова образ (τρόπος) – это обращение, направление, наведение, то есть некий путь. Опыт, следовательно, открывает нам путь на небо. Но на этом пути нам нужен руководитель. Деяние, испытание делом и утешение от добра – это путь, которым мы идем, но также и учитель наш. Видите, он не говорит ничего, кроме как – делай⁶⁸ добро и читай молитву.

Для опытных же – деяние. Прежде всего, будь внимателен в деятельной жизни. Что такое деяние?⁶⁹ Это (в целом) духовная, общественная и телесная сторона повседневной жизни: молитва, смирение, церковная служба, послушание, кротость, мир, все вообще, что мы делаем каждый день. Деяние – это как некий ковер, на котором человек отдыхает, или дорога, направление, по которому ты поднимаешься все выше и выше, приближаешься к Богу, вплоть до видения Бога.

И испытание. Если я молюсь один час в день, то это уже какой-то опыт, некое испытание. А если молюсь семь часов, то это опыт в семь раз больший, если не сказать в семьдесят семь. Если меня смирят один раз, то смирившись, я получаю радость, но эта радость быстро забывается. Если же меня смиряют каждый день, то я уже наблюдаю, как обретаю мир, тишину, безстрастие, переживаю любовь Божию, вижу, что все идет как надо, что я ничего не потерял, ничего не проиграл, что Бог не удалился из моей жизни, у меня все есть, я ни в чем не нуждаюсь. «Имели ли вы в чем недостаток?»⁷⁰ Испытание выявляет мою жизнь, какова она.

Следовательно, испытание – это опыт, приобретаемый на практике, который облегчает нашу жизнь. Когда тебя в первый раз ставят разбивать камни на куски, или строить дом, или пахать землю, то это тяжко. Но когда ты научишься этой работе, опыт докажет тебе что это просто, и ты делаешь ее не задумываясь. Твоя работа стала повседневной реальностью. Испытание, значит, есть некое продвижение по жизни, некая готовность сердца. Не так, что сердце готовится, но что оно уже готово, как говорит и Псалмопевец: «Готово сердце мое, Боже».⁷¹ … и утешение от добра. Деяние и испытание даруют нам духовные переживания, радость и хвалу. Тебя хвалят люди, но прежде всего твоя собственная совесть, Бог; и тогда ты радуешься, твое сердце утешается. У тебя нет тревожности, нет проблем. Ты, например, по неосторожности говоришь брату какую-нибудь ложь, а потом стыдишься сказать об этом Старцу. Тебе тревожно: «Вдруг он узнает? Не пойти ли мне первому все рассказать? лучше, чем он узнает от других...» Какая паника! И если такое случается из-за страха перед человеком, то насколько более ты испугаешься оказавшись перед Богом! Потом, если Старец наконец про это узнает, и ничего тебе не сделает, то приходит облегчение, все сразу уладилось.

Но если утешение приходит из-за мелкого события, то понимаете ли вы, насколько большим утешением будет утешения от добра? Насколько расширяются наши перспективы, усиливаются действия, успехи, мечты и духовные подвиги, настолько утешение (от этого) делается причиной, продвигающей⁷² нас еще дальше, в высь, к божественным вещам.

Итак, неопытный имеет помощником молитву Иисусову, он должен испытывать добро, делать вывод и выбирать его; а у опытного такая лествица: первое – деяние, второе – опыт, полученный от деяния и облегчающий каждое дело, прежде всего трезвение, (- трезвение ведь это деяние, но не созерцание, созерцание приходит посредством трезвения), а затем утешение, наслаждение, покой, то есть дары, которые мы получаем в результате всего этого процесса. Все это наилучший способ и путь возводящий в небо.

Все это очень просто, только надо каждый день следить за этим и применять на деле, чтобы становиться опытно-знающими и получать утешения (- «и Я успокою вас»⁷³) – от совести, от жизни и опыта. Утешение – это духовные переживания, веселье сердца, внутреннее чувство и свидетельство что Бог меня любит, что Бог со мной, это обретение опыта хождения Бога внутри моего сердца, лишь бы мне не увлекаться своими вещами, иначе Христос просто проходит мимо, а я даже не замечаю. Созерцание же, дает возможность понять как Христос ходит внутри нас. Я, например, слышу вдруг какой-то шум и начинаю паниковать, так как не понимаю что это. Спрашиваю кого-нибудь знающего, и он сразу отвечает, что это заработал такой-то станок, – он говорит это от опыта. То же самое с духовными вещами. Мы приобретаем духовные органы чувств, начинаем различать шумы, таинственное⁷⁴ биение (сердца) после того, как внутри нас прошелся Бог. Бог не прекращает ходить внутри нас, в наших внутренностях: «и буду ходить среди вас».⁷⁵ Мы не слышим Его, так как слушаем свое – свои желания, помыслы, а все сразу слышать невозможно.

Кто-то может спросить: а почему св. Исихий не требует деяния и от неопытных? Конечно же потому, что неопытный пока неспособен к деянию. Предположим, что рабочие украли что-то из офиса монастыря. Игумен спрашивает за это с эконома, а тот жалуется: «Но Отче, Вы же сами сказали оставить двери открытыми, чтобы рабочие брали то что им нужно, а теперь я что-ли виноват?» И если Игумен будет настаивать, что это его вина, то его охватит безпокойство, он захочет доказать свою правоту. Разве он способен тогда на деяние? Условием деяния является отречение от себя, смирение, покой, и принятие всего.

Поэтому очень натурально говорит Святой новоначальному: ты следи лишь за двумя вещами – молитва Иисусова и испытание и познание добра, испытывай и познавай благо, случающееся в твоей жизни. Когда ты читаешь молитву Иисусову, то все налаживается, так как ты впускаешь в себя Христа, доверяешься Христу, призываешь Его. Тогда с тобой не случится какое-либо зло, ничто не будет тебя волновать, ни о чем ты не будешь печалиться, не будешь переживать какую-то неудачу и сокрушение, так как твоей жизнью будет сам Христос. Святой хочет указать на то, что не нужно предаваться исполнению всех добродетелей одновременно, но ограничиться теми, что для нас.

Здесь, конечно, вспоминается случай из Патерика, когда Старец велел послушнику обработать огромное поле. Старец ушел, а послушник из-за жары, а также глядя на размер поля, начал думать: «Как же я его обработаю? Тяжело это, устану». На другой день пришел Старец, и послушник ему говорит: «Отче, как же я исполню задание, при такой-то жаре? На это целый год потребуется». Ошибаешься, – говорит Старец. Я тебе только этот уголок сказал сделать. Ааа, только этот уголок, тогда нормально – радостно отвечал послушник. Он быстро все сделал, и спрашивает Старца: только это? я совсем не устал, еще целый день впереди. Ну, сделай еще вон ту часть – отвечает Старец. Когда он и это сделал, и снова спрашивает: сделать и там, внизу? Нет, это завтра, – отвечает Старец, а сейчас иди помолись. На следующий день он сделал еще часть работы, и так, за четыре дня закончил все поле, целый год не понадобился.

Так и Бог поступает с нами. Он говорит нам подниматься по одной ступеньке, потому что мы пока неустоявшиеся, неспособные, вечно требуем высоких вещей, у нас завышенные требования к самим себе. Отсюда наши неудачи и эгоизм.

Многие просят Бога, чтобы Он оказал им такую любовь, какую оказывал пророкам, святым, чтобы Он открыл им тайны, чтобы и у них тоже было доказательство божественной любви. Еще они просят открыть им множество духовных смыслов, тогда как им хватит и одного для их духовной жизни.

То же самое случается с нами, когда мы читаем слово Божие, и желаем его исполнить. Мы хотим слишком быстро достичь результата, поэтому в итоге не преуспеваем. Святой же, советует нам просто читать молитву и испытывать добро. Он не говорит про результаты. Когда мы приходим к врачу и просим лекарства, то он даст нам его только если это то, что нам нужно. А если оно нам не годится, то даст что-нибудь другое, лучшее, на свое усмотрение. Так поступает и Бог. Человек же, который нацелен на результат, тем самым показывает, что Бог его не волнует, и что он делает добро не ради Бога. В нашем случае результат – это деяние, испытание делом и утешение от добра. Но это для опытных.

Приведем пример из крестьянской жизни. Прошел дождь, крестьянин вспахал землю, засеял, и тут же смотрит, не появился ли плод. Разве это возможно? (Только) если Бог пошлет дождь, если Бог пожелает, то в июне будет плод. То же самое случается с нами, мы хотим результата, что называется, «вынь, да положь». Но «вынь, да положь» – должно быть про нашу решимость, а не про Бога. Если же мы требуем этого от Бога, то это обличает наш эгоизм и тщеславие.

Чем выше поднимаешься, тем естественно больше препятствий и искушений. Поэтому будем осторожны, чтобы не пасть также как ап. Петр, за которого молился сам всеведующий и сердцеведец Господь, в ночь перед тем как Его схватили. Петр не знал, что с ним произойдет. В критический момент диавол напал на него – еще немного, и самый выдающийся ученик потерял бы веру и пал, как пали Ева и Адам, и его призвание бы не осуществилось.

Без сомнения, Господь бдит над нашими сердцами, но необходимо чтобы и мы были настороже и ожидали трудных моментов и искушений, которые, по большей части, мы сами же и провоцируем своим невниманием, напавшей вдруг леностью, своими речами, своим нерадением о вещах духовных и заботой о мiрских, но, прежде всего, своим себялюбием. Обращенные на себя, мы превращаемся в совершенно ненормальных существ, будто глазные яблоки повернулись внутрь, и мы перестали что-либо видеть.

Ꙗ҆́коже ѻ҆троча̀ ма́ло и҆ нелꙋка́во, мечта̑нїѧ творѧ́ща нѣ́коего зрѧ̀, весели́тсѧ, и҆ послѣ́дꙋетъ мечта̑нїѧ творѧ́щемꙋ ѿ безѕло́бїѧ: си́це и҆ дꙋша̀ на́ша проста̀ нѣ́какѡ сꙋ́щи и҆ блага̀, та́кѡ ѿ блага́гѡ влⷣки своегѡ̀ созда́вшисѧ, ᲂу҆веселѧ́етсѧ прило́гами дїа́вола мечта́тельными.

Как дитя малое и нелукавое, видя, как иной выделывает какие-либо фантазии, утешается тем и, по незлобию своему, последует за этим дивотворцем: так и душа наша, будучи проста и блага, – ибо такою создана от благого Владыки своего, – услаждается мечтательными прилогами диавола. [43]

Наша душа, – говорит Святой, похожа на малое наивное дитя, которое увидев какого-нибудь дивотворца, фокусника, сразу услаждается, привлекается. Конечно же, все что делает чудотворец, фокусник – это обман, но дитя, будучи незлобивым и нелукавым, не имеет разсуждения. Принимая все это за нечто великое и значительное, его ум и сердце пленяются, и ребенок идет за фокусником, чтобы снова увидеть старые или новые фокусы.

Так и наша душа, создана от благого Владыки своего, будучи от природы проста и нелукава, не чует опасности, и поэтому легко привлекается на то, что подбрасывает сатана, что всегда имеет фантастический характер.

Какой тут более глубокий смысл? Не надо думать, что в отношении нашего падения, или вообще ошибок на духовном пути, имеет значение только наша порочность. Наша доброта, простота, благость – также опасны и могут привести нас к искушению, или ко греху. Мы часто слышим: «но он же, бедняга, не хотел плохого». Это, однако, не имеет никакого значения. Важно то, что нужно быть внимательными к атакам, к пущенным в нас стрелам. Также мы говорим, что мы, мол, начали дело с добрым намерением, и с помыслом не плохим. Но мы не должны принимать вообще какого-либо помысла. Ведь если мы примем добрый помысел, то обязательно примем и дурной, так как зачастую, по простоте души, мы не знаем, хороший ли это помысел на самом деле, или плохой.

и҆ прельща́ема притека́етъ къ го́ршемꙋ, а҆́ки къ добрꙋ̀: и҆ си́це мѣша́етъ своѧ̑ по́мыслы съ мечта́нїемъ бѣсо́вскагѡ прило́га.

и, обольщаясь ими, подбегает к нему злокозненному, будто к доброму, как голубица к расставляющему сети для ее птенцов.⁷⁶

Наша душа, – говорит Святой, прибегает к дурному, лукавому и греховному помыслу, будто он хорош. Вот пример: некий человек приближается к птенцам с вражеским намерением, но голубица ничего не подозревает и не предпринимает. Враг бросает птенцам немного еды, и они подходят, зная, что люди любят их кормить. Тогда он, будучи врагом, а не другом, хватает их, и голубица уже ничего не может сделать, и сама уже впадает в искушение.

и҆ си́це мѣша́етъ своѧ̑ по́мыслы съ мечта́нїемъ бѣсо́вскагѡ прило́га.

и (душа) смешивает таким образом свои помыслы с мечтанием бесовского прилога.

С душой случается как с той птицей. Лукавый подбрасывает помысел затрагивая воображение, а ты тщательно следишь за ним, (даже) прищуривая один глаз, словно прицеливаясь. Пока ты следишь, то будучи захвачен, забываешь обо всем вокруг. И там, куда вошел помысел от лукавого, туда же привходит и твой помысел. И так, у нас есть, с одной стороны, лукавый помысел, который стучится в ум, а с другой, наш собственный помысел, который исходит из сердца⁷⁷ – то есть от наших желаний, знаний, идей, замыслов, от нашей благости и простоты. И два этих помысла смешиваются.

И смешивает таким образом свои помыслы с мечтанием⁷⁸ бесовского прилога. Почему прп. Исихий говорит, что помысел души смешивается с мечтанием (фантазией) беса, а не так, что прилог беса смешивается с помыслом души? Потому что демоническая фантазия это как некая картинка, или как некий открытый колодец, к которому естественно влечется наш помысел. Сатана никогда не может причинит нам зло, если мы сами этому не поспособствуем, никогда не сможет нас обмануть, если мы сами этого не желаем. Никто не согрешает невольно. Я сам хочу согрешить, сам решил, сам обдумал.

В отношениях с людьми мы часто, после какой-нибудь стычки, говорим (себе): «Раз он мне сделал плохо, то я ему отомщу. Почему нет? Он человек, и я человек». Имея, однако, такой помысел, я уже готов согрешить, и разве сможет лукавый пропустить такой удобный случай? А такие вещи случаются с нами каждый день.

Диалог между помыслом, предложенным моему воображению (от лукавого), и моим собственным – завязывается согласно наработанному состоянию сердца. Если я культивировал (в своем сердце) негодование, желание отмщения, обиду, печаль, безпокойство, тревогу, проблемность, маловерие, сомнение, – то это мгновенно превращается в великую силу, которая соединившись с бездной фантазий лукавого, отравляет всю душу. Стало быть, то, чего не может сделать диавол, делаю я сам. Враг подобен тому лукавому человеку из евангельской притчи, который пошел, и ночью тайком засеял чужое поле.⁷⁹ То есть он забрасывает в меня некий мечтательный прилог, и идет спать. Я уже сам потом подбираю его, оплодотворяю внутри сердца, и выношу наружу ужасное чадо греха.

В раю, змей, под которым скрывался диавол, знал что не может искусить Еву против ее воли. Поэтому он постарался уклонить ее намерение, завязав с ней диалог. Так он добился своего. То есть, в тот момент Ева смешала намерение Бога, – как его выставил перед ей лукавый, с тем, как она сама внутри себя его обработала. Вместо того, чтобы просто подчиниться закону Божьему. Она не подумала, что Бог разрешил ей вкушать от всех деревьев, кроме древа познания доброго и лукавого, а также велел хранить сад и обрабатывать его. Она не остановилась на этом, и пошла дальше. И то, к чему она пришла (в своих размышлениях), она выявила, отвечая диаволу. То есть приняла его предложение, и впала в грех.⁸⁰ Ни в коем случае диавол не может причинить нам зло без нашего соучастия. Когда мы сваливаем вину на него, то обманываем сами себя. А зачастую сами становимся даже хуже демона. Но Бог, по своему благоутробию, не отвергает нас, долготерпит, милосердствует, не бросает нас в пропасть как денницу, потому что тот был дух, а мы суть плоть.

А҆́ще слꙋчи́тсѧ жены̀ благоѡбра́зныѧ лицѐ, и҆лѝ и҆́нное что̀ ѿ за́повѣдей хрⷭ҇то́выхъ всѧ́кѡ запреще́нное: жела́етъ, ка́кѡ бы ᲂу҆хи́тритисѧ, дабы̀ произвестѝ въ дѣ́ло ꙗ҆́вльшꙋюсѧ є҆́й красотꙋ̀:

Если это будет лицо красивой женщины или другое что, заповедями Христовыми совершенно запрещенное; то замышляет, как бы ухитриться и в дело привести то, что внушила представившаяся красота;

Теперь прп. Исихий поясняет, каким образом сатана обычно производит мечтание. Когда он решит, что пора действовать самому, то прямо вбрасывает некое мечтание. Но как правило, он старается скрыться за неким змием, за некой женщиной, или за некой заповедью, которая нам кажется тяжелой, или, наоборот, приятной, но (на самом деле для нас) вредной.

Христос, например, говорит: «Блаженны чистые сердцем»; а я возражаю: «Невозможно, чтобы Он говорил это про наше время. В наше время уже невозможно быть чистым, везде господствует грех...» Я по-своему толкую заповедь Господню, и это становится моей могилой, колодцем бездны,⁸¹ моим адом. Личные толкования имеют огромное значение. В них кроется самый большой бес – себялюбие и эгоизм.

Приведем другой пример. Когда я, как ответственный за какое-нибудь дело, могу, или имею право – потому что ответственность якобы лежит на мне – иметь свой расклад, свое мнение, свое суждение относительно данного занятия (послушания), тогда я мгновенно отделяюсь от других, или от закона Божия, и становлюсь потерянной овцой, которую вот-вот схватит волк, то есть диавол.

Замышляет, как бы ухитриться и в дело привести то, что внушила представившаяся красота. Что значит глагол ухитриться?⁸² С того времени как диавол увидит что почва твоей души готова, он начинает следить за тобой, сопутствует тебе, чтобы в какой-то момент схватить тебя. Приведем еще пример. Приходит он (бес) в церковь, и насылает на тебя искушение, боль в спине. Поначалу ты борешься, говоришь себе: всего-то полчаса осталось. Но он вкладывает тебе следующий помысел: «ты разве забыл, что у тебя больной позвоночник? Если ты простоишь столбом еще одну службу, то снова сляжешь в постель. Так что, сядь посиди, чтобы сохранить здоровье, и чтобы ты мог каждый день бывать на службе». И ты слушаешься, и садишься. – Всё, он своего добился. Если же ты будешь упираться, то он начнет что-нибудь другое. Таково его ухищрение, метод, вселукавство бесовское. Он следует за нами по пятам, и всячески строит козни против наших благих намерений. Едва он заметит что-либо для себя полезное и вспомогательное, так сразу пускает свои стрелы, пока душа не увидит в этом прекрасное, то есть пока не согрешит делом.

Я, например, пощусь, но из-за боли в животе думаю: «Оно мне надо, чтобы случилась какая-нибудь язва, и я не смогу как следует провести Страстную Неделю? Может надо поесть?» Это мой помысел. Диавол, видя что я не отгоняю помысел сразу, жалуюсь Богу на болезнь, – идет за мной по следам, и в какой-то момент подкидывает мне мысль, что хоть сегодня, в субботу, и завтра в воскресенье можно поесть, – в конце концов доводя меня до греха, до оставления поста.

и҆ тогда̀ сложи́вшисѧ со дїа́воломъ къ дѣ́лꙋ приво́дитъ, посре́дствомъ тѣ́ла, ꙗ҆́вльшеесѧ є҆́й беззако́нїе въ помышле́нїи, къ ѡ҆сꙋжде́нїю своемꙋ̀.

… а потом дошедши до сосложения с помыслом тем, она уже и в дело посредством тела проводит вообразившееся ей в мысли беззаконие, на осуждение себе.

Здесь Святой анализирует развитие греха. Сначала я беседую с лукавым помыслом, потому что внутри меня срабатывает и мое желание, из души тянется некий росток. Если я не проявлю мужества, то мой росток, поднимающийся из глубины, и входящий помысел лукавого мгновенно сослагаются, и я согрешаю в мысли.

Следовательно, дошедши до сосложения ... на осуждение себе – означает, что я согласился обсудить предложение демона. Кто же победит с этого момента? Разумеется, что яма, которую открыл лукавый, величиной с море, поглотит ту каплю воды, которая вышла из меня, и отравит все тесто, весь мой состав. Отныне я уже не свободен в своем действии, и буду сослагаться (с лукавым), сам себя обрекая на осуждение.

Сїѧ̀ є҆́сть хи́трость лꙋка́вагѡ, и҆ си́ми стрѣла́ми ᲂу҆ѧзвлѧ́етъ ѻ҆́нъ всѧ́кꙋю дꙋ́шꙋ.

Такова хитрость лукавого, и такими-то стрелами отравляет⁸³ он всякую добычу. [44]

Вот, какова техника лукавого. Нашу свободу он не может отнять. Прав он на нас не имеет. Причинить нам зло сам не может. Бог всецело за нас. Мы хотим быть хорошими. Мы все – незлобивые дети. Но все-таки падаем. Почему? Потому что сатана хитер, и может ждать подходящего момента чтобы напасть и отравить нас ядовитыми стрелами.

И҆ сегѡ̀ ра́ди не без̾ѻпа́сно: пре́жде мно́гагѡ и҆скꙋше́нїѧ бра́ннагѡ ᲂу҆ма̀, позволѧ́ти по́мыслѡмъ входи́ти въ се́рдце на́ше, въ нача́лѣ наипа́че.

Посему не безопасно, прежде приобретения умом большой опытности в брани, попускать помыслам входить в сердце наше, – особенно в начале.

Поэтому, – говорит Святой, небезопасно прежде приобретения большого духовного опыта, – то есть прежде многолетнего подвижничества, позволять помыслам от лукавого проникать в сердце. Помыслами лукавого являются и те, которые по-видимому исходят от других (людей). Приходит какой-нибудь брат и говорит: «Ты и сегодня постишься, в непостный-то день?» За этими словами может скрываться лукавый, хотя брат и сказал правду, день сегодня не постный. Ты тут постишься радостно и гордо, даже не зная что день скоромный, но как только тебе об этом напомнили, сразу начинаешь есть, будто постился как раб.

Занѐ є҆щѐ дꙋша̀ на́ша ᲂу҆слажда́етсѧ бѣсо́вскими прило́гами, и҆ весели́тсѧ и҆ послѣ́дꙋетъ и҆̀мъ.

… когда душа наша еще сочувствует демонским прилогам, соуслаждается ими и охотно устремляется вслед их;

Тебе должно знать, что силы души – желательная, гневательная, и разумная – всегда уклоняются на сторону демона, поэтому никогда не опирайся на самого себя. Если, конечно, пройдет 10, 20, 30, 40 лет, и ты не потерпишь никакого поражения, то «праведному закон не лежит»,⁸⁴ ты свободен от бесовских прилогов, а, стало быть, и от закона. Только когда ты свободен, можешь и жить свободно. Но пока есть опасность упасть там где не ожидаешь, не надейся сам на себя.

Сижу, я например, в каком-то сыром месте, и у меня начинают болеть ноги. Я думаю, отчего это, и прихожу к выводу, что у меня проблемы с позвоночником. Но причина другая – ноги болят от сырости. За всем этим скрывается лукавый, который хочет нас запутать. И это ему удается, потому что душа наша еще сочувствует, то есть с удовольствием отзывается на его нападения. Если, конечно, найдется кто-нибудь, на которого это «еще» уже не распространяется, то он свободен. Но боюсь, что это касается всех нас, пока мы пребываем в мiре сем.

Коль скоро душа наша склоняется к бесовским прилогам, то хорошо бы понимать, что мы пока что являемся рабами лукавого и своей души, которая устремляется вслед его прилогов.

Но подоба́етъ то́чїю разꙋмѣва́ти по́мыслы, и҆ а҆́бїе ѿсѣка́ти ѻ҆́ныѧ въ нахожде́нїи и҆ прило́гѣ.

... но должно, как только они будут сознаны, тотчас, в самый момент восхождения⁸⁵ их и приражения, отсекать их.

Выражение – в момент восхождения их и приражения, отсекать их – имеет тот смысл, что нужно избегать союза того, что прорастает из нас,⁸⁶ и прилога. Восхождение здесь – от глагола со значением передавать вверх, поднимать снизу наверх, (а в нашем случае – ) из сердца переносить в ум. Этот образ взят из жизни, мы переживаем это каждый день. Нашел,⁸⁷ – говорим мы, помысел.

Нужно очень тщательно за этим следить, чтобы восхождение, то есть то, что как росток тянется изнутри меня вверх, не соединялось с прилогом. Надо препятствовать прилогу лукавого, как некоему чуждому элементу, а также не придавать ни малейшего значения тому, что имеется в тебе, даже если оно восходит снова и снова, так как это нечто свое для тебя, то, что ты любишь. Как мы любим свои глаза, поэтому и заботимся о них, так мы любим и защищаем наши мнения, убеждения, научные занятия, желания; и поэтому не хотим их отбрасывать.

Если мы понаблюдаем за любым не духовным человеком, то заметим, что вся его жизнь сводится к защите своего Я, которое выражается в желаниях, мнениях, личных чувствах. Все это, однако, истлеет в земле, а полностью голая душа, без этих своих изящных одежд, поднимется на небо. Бог там спросит ее: «Куда же тебя поместить, такую пустую...» Впрочем, не успеет Он это произнести, как ее схватит сатана, заявляя: «Боже, она – моя. У тебя нет на нее прав». И это правда. Потому что если бы мы принадлежали Богу, то не явились бы с пустыми руками, принесли бы какой-нибудь плод.

В итоге, вся наша жизнь – лишь оберегание своего Я. Но это свое Я – сатана. Поэтому и сказал Христос: «кто хочет идти за Мною, отвергнись себя».⁸⁸ Но мы настолько отягощены этим, что храним это как некое сокровище в своем сердце.

В момент восхождения их и приражения, отсекать их. Итак, оставь все, что (сидит) внутри тебя. Если ты не будешь это подпитывать, если не будешь смешивать с демоническими прилогами – один, два, пять, десять и более лет, сколько понадобится, то оно разочаруется, и твое Я само себя принесет в жертву.⁸⁹ Таким образом, всё, что находится внутри нас, борется между собой, одно нападет на другое, ведется некая гражданская война, и так оно само себя постепенно истребляет, если, конечно, мы отгоняем внешние прилоги. Но если мы их принимаем, то наши ростки кормятся за счет входящих (прилогов), и уже не дерутся между собой. Нечто подобное происходит когда нас двое, и кто-то на нас нападает. В таком случае мы объединяемся. Но как только снова остаемся одни, то начинаем ссориться. Один говорит Альфа, а другой Омега.⁹⁰ И оба могут быть правы. Между тем, оба падают жертвой своего мнения, и теряют былое единство. Поэтому, надо быть осторожными, чтобы не допускать единение того, что вне, с тем, что внутри – если мы хотим избавиться от помыслов.

Є҆гда́ же закоснѣ́въ ᲂу҆́мъ, въ ди́внѣмъ се́мъ дѣ́лѣ ѡ҆бꙋ́читсѧ и҆ ᲂу҆разꙋмѣ́етъ, непреста́ннѡ бꙋ́детъ навыка́ти бра́ни, дабы̀ и҆́стиннѡ и҆ разꙋмѣва́ти ѻ҆́ныѧ, и҆ ꙗ҆́коже проро́къ глаго́летъ, ᲂу҆до́бь мощѝ є҆мꙋ̀ ᲂу҆де́рживати ма́лыѧ ли́сы: тогда̀ вѣ́домѡ мо́жетъ ѡ҆ставлѧ́ти ѻ҆́ныѧ и҆ ѡ҆блича́ти.

Когда же ум, долгое время пребывая в таком дивном делании, обучится сему подвигу, все в нем разузнает и навык приобретет в ведении такой брани, так что верно будет распознавать помыслы, и, как говорит пророк, будет в состоянии легко ловить лисы малыя: тогда можно искусно попускать им входить внутрь, сражаться с ними с помощию Христовою, обличать и извергать вон.

Дивное делание – это трезвение. Когда ум долго практикует трезвение, то ум навыкает брани, и узнает прилог с самого начала. Как многие издалека чувствуют дым, так происходит и с умом, человек же обретает свободу. Когда и ты обретешь свободу, то будешь ловить самый мелкий помысел, лисы малыя, как говорит пророк в Песни Песней.⁹¹

Ꙗ҆́коже не мо́щно по є҆ди́номꙋ кана́лꙋ и҆ ѻ҆гню̀ и҆ водѣ̀ проходи́ти: си́це не мо́щно въ се́рдце грѣхꙋ̀ вни́ти, а҆́ще не толкне́тъ пе́рвѣе во две́рь се́рдца мечта́нїемъ лꙋка́вагѡ прило́га.

Как невозможно по одному каналу вместе проходить огню и воде, так невозможно греху войти в сердце, если он не постучится прежде в дверь сердца мечтанием лукавого прилога. [45]

Невозможно, чтобы по одной трубе проходила и вода, и огонь, так как вода тушит огонь, а огонь сушит воду. Подобным образом, невозможно и греху войти в сердце, если он не постучится прежде в дверь мечтанием лукавого прилога.

Сравнение не совсем точное, но правильное: грех не может войти в сердце, если оно чистое. Грех есть нечистота, и совершается когда человек утрачивает чистоту, из-за проникновения внутрь лукавого прилога через мечтание. Когда помысел лукавого приближается к сердцу, и мы разрешаем ему войти, тогда и начинается грех. Поэтому будем иметь в виду, что когда у нас есть лукавые помыслы и мы грешим, то мы всегда как бы зовем лукавого: «Давай, я тебя жду». Вот, каково наше соучастие в нашей якобы духовной брани.

Далее прп. Исихий излагает развитие прилога, о чем нам известно из писаний прп. Иоанна Лествичника⁹² и других Отцов. Он снова возвращается к теме помыслов, потому что да нас, до людей, никак не доходит насколько это важно. Мы, конечно, соглашаемся, но поскольку не справляемся с этим делом, то приводим всякие возражения, и (в итоге) продолжаем все держать внутри. Наше сердце словно винегрет.

Пе́рвое, є҆́сть прило́гъ: второ́е, сочета́нїе, си́рѣчь смѣ́шєны быва́ютъ по́мыслы на́ши, и҆ лꙋка́выхъ бѣсѡ́въ: тре́тїе, сложе́нїе, како́е подоба́етъ бы́ти междꙋ̀ ѻ҆бои́ми по́мыслами ѕлѣ̀ совѣщава́ющимисѧ:

Первое есть прилог; второе – сочетание, когда наши помыслы и помыслы лукавых демонов смешиваются; третье – сосложение, когда обоего рода помыслы сговорятся на зло и порешат между собою, как ему быть; [46]

Первый шаг греха – это прилог, воздействие⁹³ лукавого духа. Есть добрый дух – Святой Дух, как сказано: «Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя»;⁹⁴ а есть дух лукавый. Коль скоро мы принимаем воздействие лукавого, нас осеняет его сила. Лукавый – злобный и всезлобный, он всячески ухитряется войти в нас.

Внутренний мой помысел желает выйти и пообщаться с помыслом лукавого, но не смеет, так как у меня есть там и благие помыслы, так что я говорю: «Иди отсюда. Я буду слушать Старца, ведь мое мнение – это (просто) помысел». Но в тот момент когда я это говорю, мое намерение раздваивается, потому что хочется и с помыслом дружить, и греха не творить. Поскольку же мне известно, что следование помыслу ведет ко греху, то я скрываю вину в грехе под какими-то благими настроениями, толкованиями. И таким образом, когда обоего рода помыслы сговорятся на зло, то есть мой помысел соединится с помыслом от лукавого, то происходит со-сложение, Я и лукавый – соединяются в объятьях. А за этим следует чувственное деяние.

четве́ртое же, є҆́сть чꙋ́вственное дѣѧ́нїе, си́рѣчь грѣ́хъ.

четвертое же есть чувственное деяние, или грех.

Приведем пример. Подошло время Вечерни, но я болен, и думаю: «Отдохнуть, или пойти?» В конце концов говорю себе: «Ничего страшного, лучше отдохну», и иду спать. Так я пропустил вечернюю службу. Это – чувственное деяние, то есть грех вполне, и я осознаю это только на следующий день. В тот момент когда я решил было отдохнуть, помыслы мне говорили по-другому, а наутро кидают меня в отчаяние, говоря: «ты все время только обещаешь про злострадание и т.е.е.п., а сам, что сделал – опять отдыхал. А сегодня – что ты собираешься делать?» То есть напускают в душу туман, так что я уже не могу, по крайней мере сейчас, начать активную жизнь, свое служение, послушание, – так пропадает и сегодняшний день.

Вечером я прихожу в келью, и в этом своем расхлябанном состоянии, внутри этого тумана, что я могу сделать? Расслабленный человек всегда не в тонусе, у него нет никаких сил, так что он идет спать, чтобы хотя бы на завтра набраться сил и начать свое делание. Видите, как случается чувственное деяние? После сосложения я нахожу способ и грех совершить, и иметь при этом некое смягчающее вину обстоятельство.

А҆́ще бо внима́етъ ᲂу҆́мъ тре́звеннѣ, и҆ противорѣ́чїемъ и҆ призыва́нїемъ гдⷭ҇а і҆и҃са ѿгонѧ́етъ прило́гъ въ нахожде́нїи: послѣ̑дꙋющаѧ за тѣ́мъ пра̑здна пребыва́ютъ.

Итак, если ум, трезвенствуя, внимает себе и посредством прекословия и призывания Господа Иисуса прогоняет прилог с самого его приражения, то ничего из того, что обычно следует за ним, уже не бывает.

Если же ум внимателен и отвергает прилог с помощью противоречия и призывания, если не позволяет взойти ростку изнутри нас, то развитие прилога остается порожним. За словом восхождение⁹⁵ здесь скрывается мистический смысл и опыт.

Если кто заметил, то мы всю жизнь боремся за одни и те же вещи. Что мы утверждали будучи детьми, какие у нас были тогда идеи, то же самое мы говорим и в молодости, то же самое будем говорить на старости лет, и даже после смерти. Мы остаемся одними и теми же, так как не стяжали очищения, свободы. Мы храним наши помыслы и все такое внутри себя. Следовательно, подобно отрыжке от еды, то что сидит во мне испускает (наверх) свой запах и вкус, который все время один и тот же.

Это похоже еще на морозилку, в которой мы храним самих себя, и не можем согреться. Но к счастью, Богу как-то удается поддерживать свою божественную искру, которую Он вложил внутрь нас, даже в нашем холодильнике. Как? – Через метода трезвения вкладывая в нас Святого Духа. Он дает нашему духу дыхание, святость, и наша искра сохраняется. Он спасает нас до последнего момента, когда душа уже выходит из тела и переходит в другую жизнь.

Послѣ̑дꙋющаѧ за тѣ́мъ пра̑здна пребыва́ютъ. Итак, когда мы запретим нашим помыслам сообщаться с прилогами лукавого, то спасаемся и от остального. Лукавый, конечно, не прекратит нас задирать, но наблюдая за самим собой, – который теперь опасен для меня, как пятая колонна, мы не впадем ни в сочетание, ни в сосложение, ни в грех.

Оу҆́мъ бо лꙋка́вый, безпло́тенъ сы́й, не и҆на́че мо́жетъ прельсти́ти дꙋ́шꙋ, то́чїю мечта́нїемъ и҆ по́мыслы.

Ибо лукавый, будучи умом безтелесным, не иначе может прельщать души, как чрез мечтание и помыслы.

Мечтание и помыслы – приводятся здесь как действие (ενέργεια) лукавого. Поскольку лукавый безтелесен, то хотя он и может использовать людей и вещи для нашего обольщения, но сам может обманывать нашу душу только посредством фантазий и помыслов.

Люди эпохи Ветхого Завета, пытаясь истолковать падение ангелов и превращение их в бесов, сказали, что сыны Божьи это были ангелы, которые смешались с прекрасными мiрскими женами, и так получились демоны.⁹⁶ Этого, конечно, не было, поскольку демон – это дух, он безтелесен. Стало быть, только чрез мечтание и помыслы лукавый может нападать на человека. Впрочем, он предпочитает мечтание, или сам помысел делая мечтательным.

И҆ ѡ҆ прило́гѣ дв҃дъ глаго́летъ: Воꙋ́трїѧ и҆збива́хъ, и҆ послѣ̑дꙋющаѧ. Ѡ҆ сложе́нїи же вели́кїй мѡѷсе́й глаго́летъ: И҆ не приложи́тсѧ и҆̀мъ.

(Из сих действий) о прилоге говорит Давид: во утрия избивах вся грешныя земли;⁹⁷ великий же Моисей говорит о сосложении: да не смесишися с ними.⁹⁸

В сотом псалме Давид говорит весьма образно, что каждое утро он убивал лукавых, нечестивых, несправедливых, чтобы они не обижали народ Израиля. А пророк Моисей наставляет не сослагаться с тем, что нам предлагает помысел. В этих словах кроется мудрость, потому что лукавый безтелесен, и мы не можем с ним воевать. Единственное, что мы можем, так это хранить самих себя.

Оу҆́мъ ᲂу҆мꙋ̀ неви́димѡ ко бра́ни соплета́етсѧ, бѣсо́вскїй ᲂу҆́мъ на́шемꙋ.

Ум с умом невидимо сцепляется на борьбу, – ум демонский с нашим. [47]

В этом параграфе Святой толкует сущность духовной брани. Когда кто-нибудь практикует трезвение, то его ум, являясь тоже умной сущностью и энергией, сплетается с безтелесным демоном, ведь внешний помысел и мечтание которые нас искушают – суть результаты демонической энергии.

Видите, какое важное значение имеет ум человека? Поэтому большинство наших грехов начинаются от ума, и совершаются через ум. Вы можете это заметить во всех своих проблемах, будь то трудности по жизни, или противоречия со Старцем, или с братией монастыря, или с Богом, или с обществом в целом. Все имеет связь с умом. Мы, конечно, думаем что это связано с сердцем, но если присмотреться, то убедимся что здесь действует ум.

И҆ сегѡ̀ ра́ди потре́ба и҆з̾ глꙋбины̀ по всѧ́къ ча́съ вопи́ти ко хрⷭ҇тꙋ̀ дабы̀ ѿгна́лъ бѣсо́вскїй ᲂу҆́мъ, побѣди́тєльнаѧ же на́мъ дарова́лъ, ꙗ҆́кѡ человѣколю́бецъ.

Поэтому каждую минуту нужно из глубины души взывать ко Христу, чтобы Он отогнал ум демонский, добычу же победную даровал нам, как Человеколюбец.

Поскольку же сатана не показывает себя, а ты не можешь знать когда он придет, – то есть он может потихоньку подкрасться, и незаметно вложить в горлышко⁹⁹ твоего ума некий помысел, затем сбрасывая его (вниз) в сердце – поэтому каждую минуту нужно из глубины души взывать ко Христу, чтобы Он отогнал ум демонский, – и это не потому что мы того достойны, а потому что Бог человеколюбив. А для того чтобы ты мог часто взывать ко Христу, тебе нужно безмолвие, один из образов которого прп. Исихий предлагает в следующем параграфе.

Ѡ҆́бразъ безмо́лвїѧ серде́чнагѡ да бꙋ́детъ тѝ содержа́щїй зерца́ло, и҆ въ него̀ взира́ющїй. И҆ тогда̀ ᲂу҆́зриши ᲂу҆́мнѣ написꙋ́ємаѧ въ се́рдцѣ твое́мъ лꙋка̑ваѧ и҆ блага̑ѧ.

Образом сердечного безмолвия да будет тебе держащий в руках зеркало и внимательно смотрящий в него; и тогда увидишь ты, как мысленно написуется в сердце твоем и худое и доброе. [48]

Как какая-нибудь мiрская женщина стоит перед зеркалом и ухаживает за лицом, так и ты, – говорит, внимательно следи за собой, чтобы ты мог заметить как мысленно написуется в сердце твоем и худое и доброе.

Блюдѝ при́снѡ ни є҆ди́нагѡ по́мысла не и҆мѣ́ти въ се́рдце твое́мъ, ни безсло́внагѡ, нижѐ благосло́внагѡ, да та́кѡ ᲂу҆до́бь познава́еши и҆ноплеме́нники, си́рѣчь є҆гѵ́пєтскїѧ пе́рвенцы.

Блюди присно, чтобы никогда никакого помысла не иметь в сердце своем, ни непотребного, ни благовидного, дабы таким образом удобно было тебе узнавать иноплеменников, то есть первородных сынов египетских. [49]

В 44-м параграфе было сказано, что тот кто ловит даже мелких лисенков, может позволить помыслам входить внутрь и при этом их контролировать. Это как будто противоречит сказанному в этом параграфе, но смысл тут такой:

В связи со всем вышесказанным, я не хочу открывать вам дверь, через которую можно (войти и) погибнуть. Поэтому еще раз подчеркиваю, что всегда необходимо никакого помысла не иметь в сердце своем, ни непотребного, ни благовидного, то есть (лучше) всегда прогонять любой помысел: благой и справедливый, правильный и дружественный, пусть даже святой. Так, когда мы видим какие-нибудь божественные видения – нас посетил Христос, или Богородица, или святые – то Отцы советуют и в этом случае говорить: «отойди от меня, сатана!», ведь если это и вправду Христос, то Он только обрадуется нашей осторожности из боязни впасть в прелесть. То же самое касается нашей логики, нашего важного и высокого мнения, убеждений, идей, желаний: имея их, правильным будет сразу отбрасывать их из сердца. Только так мы научимся различать иноплеменников, то есть вражеские помыслы.

Следующий, 50-й параграф почти повторяет 29-й.

Ко́ль бла́га, сла́достна, свѣтла̀ и҆ прїѧ́тна, вседобра̀, ꙗ҆снозра́чна и҆ красна̀ добродѣ́тель трезвѣ́нїе, ѿ тебѐ, хрⷭ҇тѐ, благоꙋправлѧ́емаѧ, и҆ ѿ бо́драгѡ человѣ́ческагѡ ᲂу҆ма̀ во смире́нїи мно́гомъ проходи́маѧ!

Сколь блага, приятна, светла, сладостна, вседобротна, яснозрачна и прекрасна добродетель трезвения. Тобою, Христе Боже, благоуправляемая и человеческим умом в великом смирении бодренно проходимая! [50]

Сколь блага, полезна, приятна, светла, сладостна, светозарна и прекрасна добродетель трезвения!

Тобою, Христе Боже, благоуправляемая. В этой фразе нам открывается, что все блага источаются от Бога. Молитва, как и желание делать добро – всегда берут начало от Бога. Ничего хорошего мы из себя не представляем: начиная что-либо, мы только на грехи и способны. «Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше».¹⁰⁰ И чтобы об этом не забывать, и не говорить, что мне, мол, нужно вести духовную брань, я буду бороться, я стану великаном и одолею сатану, – прп. Исихий нам и говорит: Брось это. Знаешь, когда трезвение наиболее прекрасно? когда оно благоухает? – Когда его наполняет ароматом Христос.

Ты, например, хочешь поехать на скором поезде из одного города в другой. Если поезд поставить на нормальные рельсы, он поедет. А иначе никак. То же самое с трезвением. Христос им благоуправляет, направляя его на добрый путь; мне же только нужно постоянно заправляться, чтобы ехать дальше, то есть нужно помогать уму трезвиться, чтобы трезвение шло нормально. Как это? ѿ бо́драгѡ человѣ́ческагѡ ᲂу҆ма̀ во смире́нїи мно́гомъ. Наша движущая сила – это наш бодрствующий в смирении ум. Некоторые возразят – разве не Бог? Нет, движущая сила, практика духовной жизни, и исполнение предназначенного – это чисто наше дело.

Но для каждой машины нужно свое топливо. Одна работает на солярке, другая на бензине, третья на электричестве. А уму – что нужно? Многое смирение. Не трезвение дает смирение. Трезвение – это действие, оно ведет машину, когда ум человека бодрствует и полон смирения. Давайте здесь еще раз повторим, что смирение значит смирять себя, это посрамление (себя), это добровольное причисление себя к нищим, которых ублажает Господь, это (значит) быть последним.¹⁰¹

Простира́етъ бо да́же до мо́рѧ и҆ бе́здны видѣ́нїй ро́ждїе своѐ, и҆ да́же до рѣ́къ та̑инъ сла́достныхъ и҆ бж҃е́ственныхъ ѿра́сли своѧ̑:

Ибо она до моря и глубины созерцаний простирает ветви свои и до рек сладких Божественных таин – отрасли свои.

Этот отрывок, навеянный 79-м псалмом, содержит в себе таинственные смыслы. Трезвение представлено как некая оросительная система, оно распространяется повсюду, разсыпая свои благодеяния и дары.

До моря и глубины созерцаний простирает ветви свои. Стих псалма – «она пустила ветви свои до моря и отрасли свои до реки»¹⁰² – имеет в виду Израильтян, которых Бог не только выхватит из Египта и вернет на родину, но сделает их властителями всего мiра.¹⁰³ Тогда это относилось к Израилю, а далее – к новому Израилю, и вышнему Иерусалиму. То есть это пророчество о нашей Церкви. Так и трезвение простирает свои плоды до моря. Святой не сказал безгранично, но до моря, так как каждый человек имеет некий предел своей мысли. Так и израильтянин, который говорил что ему достанется весь мiр, имел в виду лишь область Средиземноморья.

… и до глубины созерцаний простирает ветви. Трезвение распространится в ширину и в глубину духовных смыслов и откровений. Ветви ее, ветви виноградника растянутся не только до моря, но до самой бездны созерцаний, они проберутся повсюду, заглянут в глубины божества, туда, где должно быть скрывается Бог. Как в другом месте Псалмопевец изображал Бога присутствующего во мраке,¹⁰⁴ так он изображает Его и «на краю моря».¹⁰⁵ Куда бы я ни пошел, Ты уже там, Боже мой, являешься весь.¹⁰⁶ Итак, мне принадлежит широта и глубина богословия и откровения.

... и до рек сладких Божественных таин – отрасли свои. Трезвением мы познаем не только бездну божества, но и таинства нашей Церкви, постигаем разные сладостные, духовные и священные переживания.

Значит, трезвение начинается от Бога, а его продолжение – дело наше. Мы либо живем, либо умираем, либо становимся обладателями и соборными человеками,¹⁰⁷ либо убиваем сами себя.

и҆ напаѧ́етъ ᲂу҆́мъ, давнѡ̀ сожже́нный нече́стїемъ ѿ сла́ности по́мыслѡвъ лꙋка́выхъ дꙋхѡ́въ, и҆ ѿ ѕлоꙋ́мнагѡ мꙋдрова́нїѧ пло́ти, є҆́же є҆́сть сме́рть.

… и напаяет ум, с давнего времени палимый нечестием от сланости лукавых помыслов бесовских и неистового мудрования плоти, в коем смерть.

Новые ростки, священные и сладостные переживания, обретенные знания – становятся средствами, при помощи которых трезвение напаяет ум, глубины нашего существа.

Святой хочет этим подчеркнуть, что если мы до сих пор не очистились и не возродились, то виноваты сами. Ведь следуя простейшему пути трезвения, очищение и совершенство приходят сами собой, трезвение как некая река разливается повсюду, достигая даже туда, где земля сожже́нна нече́стїемъ ѿ сла́ности по́мыслѡвъ. Перед нами образ участка обработанной земли, которая сожжена солью от близости моря, и которую почти невозможно восстановить. В такой земле можно, конечно, сеять, но трудно что-либо вырастить. Но что трудно для обычного человека, становится реальным для практикующего трезвение. (Трезвением) оросится и заново прорастет даже сожженная земля, – говорит Святой.

… с давнего времен. Даже если много лет ты жил в болоте греха, в преступлениях, даже если твое существо сделалось никуда не годным, и в нем не осталось ничего живого, одна мертвость – даже тогда возможно напоить недра твоей (земли), и полностью возродить тебя.

… от сланости лукавых помыслов бесовских и неистового мудрования плоти, в коем смерть. Как прекрасно он это соединяет! Это не просто умный человек, но духоносный. Он говорит не от ума,¹⁰⁸ но от (живого) опыта. И как перед этим было указано на двоицу, так и здесь – сожжение (земли) возводится к двум причинам: к помыслам, исходящим от лукавых духов и находящим на сердце, и к помышлениям плоти, мiрскому мудрованию, исходящему из нас, в коем смерть. Сказано в котором смерть, а не в которых смерть, так как лукавые духи не могут нас умертвить, это наше мудрование, которое мы скрываем в душе, – оно нас мертвит.

Трезвѣ́нїе ᲂу҆подо́бисѧ лѣ́ствицѣ і҆а́кѡвлевой, на не́йже бг҃ъ пребыва́етъ, и҆ а҆́гг҃ли восхо́дѧтъ. И҆стреблѧ́етъ бо и҆з̾ на́съ всѧ́кꙋю ѕло́бꙋ.

Трезвение подобно лествице Иакова, на верху которой возседает Бог и по которой ходят Ангелы. Оно исторгает из нас всякое зло. [51]

Если ты хоть немного практикуешь трезвение, то убедишься, что это лествица Иакова, про которую говорится в Ветхом Завете, на верху которой возседает Боги, и по которой вверх и вниз ходят Ангелы. Трезвение исторгает из нас всякое зло, то есть всякое прегрешение, всякую страсть, всякий помысел, всякое похотение, – если мы, конечно, захотим. Но когда мы его оставляем, то как Бог удаляется от нас, так удаляется и трезвение.

Ѻ҆но́ бо ѿсѣка́етъ многосло́вїе, поноше́нїе и҆ клеветꙋ̀, и҆ всѧ̑ чꙋ́вствєннаѧ ѕла̑ѧ порѧ́дꙋ.

(оно) отсекает многословие, поношение, оклеветание и весь каталог (список) чувственных страстей.

Обратим внимание на это место. Не говорится про блуд, про прелюбодеяние, про убийство, ни про прочие великие грехи, потому что в страстном состоянии, в вечном сне в отсутствии трезвения сердца нас держит (прежде всего) многословие, поношение, оклеветание,¹⁰⁹ – это когда, например, говоришь с другим или о другом невежливо, неучтиво, – а также все прочее чувственное зло, которое с нами случается в повседневной жизни. Все это лишает нас очищения. Но мы, зная это, с этим не считаемся.

не терпѧ̀ за сїѧ̑ нижѐ на ма́лое вре́мѧ лиша́тисѧ своеѧ̀ сла́дости.

не терпя и на короткое время лишиться собственной своей сладости.

Когда нам что-то попадет в глаз, мы тотчас хотим это вынуть, – то же самое происходит с трезвением. Поскольку оно познало священную усладу, духовное переживание радости, мира, веселья, дерзновения пред Христом, то уже не может терпеть чувственное зло.¹¹⁰ Поэтому, как только оно появится, трезвение его прогоняет. Но не увлекаемые сладостью трезвения, мы обычно не боимся и потерять его. Даже наоборот, мы предпочитаем разстаться с ним, и водить дружбу с многословием, поношением и оклеветанием, потому что они нас привлекают сильнее. Святой называет только эти три греха, так как в них мы постоянно и впадаем. Сатана не подстрекает нас на великие грехи, но на те, что кажутся ничтожными. Но как это важно! Поэтому Святой, сказав что трезвение это сильнейшая броня против врага, и скорейший лифт на небо, не упустил прибавить и про эти страсти, связанные с речью.¹¹¹

Сїе́ же ᲂу҆се́рднѡ, бра́тїѧ моѧ̑, да прохо́димъ: и҆ во видѣ́нїѧхъ тогѡ̀ чи́стымъ по́мысломъ ѡ҆ хрⷭ҇тѣ̀ і҆и҃сѣ парѧ́ще, да возбꙋжда́емсѧ къ созерца́нїю согрѣше́нїй на́шихъ и҆ житїѧ̀ пре́жнѧгѡ.

Его-то, братия мои, будем проходить всеусердно. Но, чистою во Христе Иисусе мыслию паря в видениях его, будем поддерживать и зрение своих прегрешений и прежней жизни. [52]

Давайте же, братия мои, радушно проходить путь трезвения. Паря в видениях его. Видения – это то, что я могу обозревать, разсматривать, а трезвение – само место, где я могу ходить. Святой представляет здесь трезвение как путь, который может привести нас к высотам. Словом видение он указывает на то, что (при трезвении) мы смотрим, созерцаем; а причастием паря – что мы продвигаемся стремительно, летая. Он тут же упоминает Христа, чтобы подчеркнуть, что это наше действие (трезвения) божественно, ведь видение и Бог¹¹² – имеют этимологическое сходство. Святой мог написать (паря) в богах его, а не в видениях его, имея в виду обычное наше служение своим богам, своим идолам, помыслам, похотениям. Итак, будь осторожен: (пребывай) не в богах своих, не в желаниях, но в видениях (божественных).

Но, чистою во Христе Иисусе мыслию паря в видениях его. Наша цель – улететь с земли в небо. Небо – вот наш удел. Пока мы живем на земле, и коль скоро мы члены Христовы, а глава наша на небе,¹¹³ то мы используем трезвение как лестницу, по которой мы взбираемся вверх-вниз, как ангелы, и зрим Бога.

...паря в видениях его, будем поддерживать и зрение своих прегрешений и прежней жизни. Как замечательно Святой играет словами! Возносясь к Иисусу в видениях трезвения, мы словно в зерцале можем подносить к себе, ближе или дальше, чувство или видение своих прегрешений и прежней жизни. Смысл в том, чтобы осознать свои прошлые прегрешения и прошлую жизнь, и решительно отбросить их виды, ради видений божественных. Это замена прошлой жизни и грехов, на новое состояние, от Иисуса устраиваемое.

да воспомина́нїемъ грѣхѡ́въ на́шихъ сокрꙋша́еми и҆ смирѧ́еми, непреста́ннꙋю и҆мѣ́емъ по́мощь ѿ і҆и҃са хрⷭ҇та̀ бг҃а на́шегѡ на неви́димꙋю бра́нь. Лиши́вшесѧ бо по́мощи і҆и҃совой го́рдостїю, и҆лѝ тщесла́вїемъ, и҆лѝ самолю́бїемъ, лиши́хомсѧ чистоты̀ серде́чныѧ, є҆́юже познае́тъ человѣ́къ бг҃а.

... чтобы, памятию грехов своих будучи сокрушаемы и смиряемы, имели мы в мысленной брани неотступную помощь Иисуса Христа, Бога нашего. Ибо коль скоро за гордость, или тщеславие, или самолюбие, лишимся мы помощи Иисусовой, то лишимся вместе с тем и чистоты сердечной, посредством которой дает познать Себя человеку Бог.

От воспоминаний наших грехов мы чувствуем сокрушение и смирение, и таким образом постоянно имеем помощь Христа в невидимой брани.

Но этой помощи Христа можно лишиться, во-первых, из-за нашей гордости, то есть когда мы хотим выдвинуть себя вперед, и стать богом, а не смотрением;¹¹⁴ и во-вторых, из-за тщеславия, когда мы соглашаемся на суетную жизнь; и в-третьих, из-за самолюбия, когда мы обращаемся на себя.¹¹⁵ Эти три страсти скрываются за тем, о чем было сказано в предыдущем параграфе.

Итак, когда в тебя войдет помысел гордости, тщеславия или себялюбия, то ты не то чтобы потеряешь чистоту, но уже потерял ее, это происходит автоматически. Ты потерял чистоту, посредством которой дает познать Себя человеку Бог. Ибо Господь сказал: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».¹¹⁶ Чистые увидят Бога.

Пе́рвое бо быва́етъ вино́ю втора́гѡ, ꙗ҆́коже ѡ҆бѣща́нїе и҆сполне́нїѧ.

Первая есть причина второго, как обязательство.

Сказано по-философски. Причиной второго, то есть ведения Бога, является первое – чистота сердца. Давайте же, тогда, стоять на страже, поднимаясь и опускаясь по лествице, по пути трезвения, открытому нам самим Христом. И Бог весь будет наш.

Оу҆́мъ, не лѣнѧ́йсѧ ѡ҆ сокрове́ннѣмъ свое́мъ дѣ́ланїи, съ про́чими благи́ми, ꙗ҆̀же ѿ всегда́шнѧгѡ хране́нїѧ ѡ҆брѧ́щетъ и҆ пѧ́ть чꙋ́вствъ тѣле́сныхъ пра́здны ѿ внѣ́шнихъ ѕѡ́лъ.

Ум, не нерадящий о своем сокровенном делании, вместе с другими благами, от непрестанного упражнения и хранения себя происходящими, обретает и то, что пять чувств телесных будут у него праздными для внешних зол. [53]¹¹⁷

Бог дал нам ум, – говорит Святой, не для того на что мы его (обычно) используем, но для своего сокровенного делания. Ум имеет свое делание – неусыпное следование за Богом, когда внимание ни на что не разбрасывается, не похищается и не омрачается от помыслов; это трезвение, зрение Бога.

Все Отцы Церкви имеют одинаковое мнение о человеческих вещах. Мы же, простые смертные, перебиваемся между тлением и нетлением. Ведь мы, желая нетления, следуем пути тления, и живем как мiрские. Отцы же веруют, что ум имеет одно только задание, один смысл, одно достоинство, единственное сокровенное делание, – следование за Христом в трезвении.

Прп. Никодим Святогорец подчеркивает, что дело ума – это восхождение к Богу через посредство тварных (вещей), трезвения и созерцания, это ведение и зрение Бога. Для этого и существует владыка-ум, чтобы давать нам чувство и зрение Бога.¹¹⁸ … вместе с другими благами. Сокровенное делание ума дает нам множество других благ, как и сказал Господь: «Ищите прежде Царства Божия, и это все приложится вам».¹¹⁹ Способ же искания царства Божия – это трезвение, а все остальное Бог пошлет. Но почему сказано – вместе с другими благами? Потому что все другие блага не имеют такого значения, как это одно – ум соделает пять телесных чувств праздными для внешних зол. То есть, наши телесные отправления,¹²⁰ которые обеспечивают нам связь с внешним мiром, а не с Богом, – станут праздными для внешних зол. Праздный – значит безработный, то есть ничего не делающий. Безработный не возделывает какой-либо талант, чтобы было что воздать, не сеет и не жнет. Он неспособный, совершенно негодный для жизни, и может только отчаиваться.

Итак, фраза – праздными для внешних зол – означает, что ум делается негодным для служения злым вещам, коль скоро он не налаживает связей с грехами, лукавыми делами, со страстями и помыслами. Стало быть, ум по своей природе годен только к тому, чтобы приближать к нам Бога. Когда на одном участке мы сеем разные семена, то взойдут разные плоды, а когда сеем только пшеницу, то одна пшеница. Точно то же самое происходит с умом. Если мы обучим его заниматься только своим делом, то и побочных эффектов не будет, он будет к ним неспособен. Таким образом мы сами себя предостерегаем и делаемся способными не грешить.

Вот источник, причина, и путь к безстрастию, безгрешию, и к возвращению человека к естественному состоянию жизни во Христе. Не нужно бороться и изнемогать чтобы победить, не нужно нервничать и говорить как мiрские люди, что все это очень сложно, что невозможно победить ту или другую страсть. Все просто, так как все это имеет отношение к уму. Когда ум занят своим сокровенным деланием, то он не может воспринимать внешнее зло, и человек неким образом становится не поддающимся искушению.¹²¹ от непрестанного упражнения и хранения себя происходящими, обретает… До сих пор говорилось про то как человек становится неискушаемым, настроенным только на благо. Нас не тянет на плохое когда ум занят своим делом, когда он крепко несет вахту. Как легко мы становимся не поддающимися искушению от греховных наклонностей, также легко можем стяжать блага, которые приходят сами, от непрестанного упражнения и хранения. Мы не утомляемся в стяжании добродетелей и всевозможной благости. Все необходимое для нашей духовной жизни, весь наш, одним словом, хлеб насущный, молитву, пост, бдение – обретает, то есть находит (человек путем трезвения).

А это значит, что когда ум не занят своим деланием, он уподобляется человеку, который трудится изо всех сил день и ночь, но никак не может разбогатеть. Мы не можем разбогатеть, потому что нас увлекает поток повседневности. Тогда как ум занятый трезвением, подобен человеку, который находит сокровище внезапно, на дороге. Он спокойно¹²² нагибается, поднимает его, и живет в свое удовольствие. Так и мы, находим блага на пути нашего ума.

И҆́бо добродѣ́тели свое́й трезвѣ́нно вы́нꙋ вне́млѧ, и҆ помышле́нїѧми благи́ми ᲂу҆слажда́тисѧ жела́ѧ, нете́рпитъ крадѡ́мымъ бы́ти ѿ пѧтѝ чꙋ́вствъ, веще́ствєннымъ и҆ сꙋ́єтнымъ помыслѡ́мъ въ него̀ входѧ́щымъ, но разꙋмѣ́въ и҆́хъ пре́лесть, внꙋ́трь себѐ вельмѝ сокрыва́етъ и҆̀хъ.

Внимая всецело своей добродетели – трезвению – и добрыми всегда желая услаждаться помышлениями, не попускает он пяти чувствам окрадывать себя, чрез вход к себе путем их вещественных и суетных помыслов; но зная, какие случаются чрез них обольщения, сильным напряжением обуздывает их извнутрь.

Продолжение предыдущей мысли. Если ум во всякое время, на всяком месте, и во всяком случае практикует трезвение, если он навыкнет услаждаться благими помышлениями, а не помыслами, внутренними разборками,¹²³ или другими занятиями, если, то есть, его единственной активностью будет трезвение, то он не попустит пяти чувствам окрадывать себя.

Внимая всецело своей добродетели – трезвению. Слово добродетель встречается в аскетических писаниях чуть ли не на каждой странице, потому что оно выражает тот опыт, который мы приобретаем со временем от брани. То есть, когда мы хотим, то подвизаемся, продвигаемся и налаживаем в себе некий навык: (но) один привыкает болтать, а другой молчать, один негодует как только настает час молитвы, или же тараторит «Отче наш», ничего не понимая, тогда как другой привыкает произносить от всего сердца «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного». И каков результат? Оба придут к концу жизни и умрут с тем, к чему привыкли.

Итак, добродетель – это радость и веселье, наш опыт от некоего приобретения, когда мы научились быть смиренными, медлительными на злое, научились не красть, не болтать и т.п. Наша привычка, навык – становится отныне нашей работой. Следовательно, добродетель имеет значение подходящего для нас занятия, которое к тому же делает нам честь. Отсюда, называя человека добродетельным, мы имеем в виду достохвального и яркого человека, которому делает честь то, кем он является, или что делает.

Итак, когда ум по-настоящему занят своим доброделанием, светозарным трезвением, когда в человеке рождается состояние, благопочетное и похвальное от Бога, тогда ум нете́рпитъ крадѡ́мымъ бы́ти ѿ пѧтѝ чꙋ́вствъ, понимая, что его слава и его повседневная жизнь суть нечто противоположное опыту чувств. И в то время как чувства остаются без употребления, ум неистово предается видению Бога, одновременно познавая на опыте суетность помыслов, их вещественность. То есть, помысел, хотя кажется чем-то умным,¹²⁴ на самом деле груб и вещественен.

Несмотря на это, мы почти каждый день придаем значение помыслам. Потом мы, конечно, можем их оставить, легко или с трудом, или вовсе забыть, но сначала все-таки побеседуем с ними. И так происходит потому, что мы не приобретаем окончательной добродетели, опыта суетности помыслов, (продолжаем) возиться с ними, будь то благие или дурные помыслы, гоняемся за ветром, пожиная труд и страдания.

Итак, необходимо осознать, что с того момента как я принимаю и слушаю помысел, – при этом я могу и не соглашаться с ним, но все-таки прислушиваюсь и беседую с ним, – с этого момента я погружаюсь в некую тщету, потому что за помыслом скрывается демон, который после своего падения стал более вещественным, нежели был до того, будучи ангелом. Так, за всем этим спектаклем скрывается пристрастие, тщета и обман, и ничего хорошего из этого выйти не может.

… но разꙋмѣ́въ и҆́хъ пре́лесть. Хотя помыслы обманчивы, мы ведемся на них, и приступаем к ним с интересом, будто это нечто важное.

… сильным напряжением обуздывает их извнутрь. Если же ум осознает суетность помыслов и сохранит трезвение, то сможет как только помысел будет входить, обуздать чувства. Что значит обуздать?¹²⁵ Ум следит за своим вратами, и когда он заметит, что через зрение входит некий помысел, то сразу же дает глазам приказ закрыться. И так, я ничего не вижу, ничего не признаю, всем пренебрегаю. Стало быть, обуздывает их – значит ограничивает чувства, чтобы не привыкнуть следовать за помыслом. Поскольку помыслы на самом деле питаются от наших чувств и воли.

Смысл всего сказанного таков: как проста и прекрасна жизнь христианская! Ты не находишь перед собой ничего плохого, только всевозможные блага, собранные в одной точке. Нужно только хранить ту славу, тот свет, которым наградил твой ум Господь.

Пребыва́й въ ра́зꙋмѣ, и҆ не ᲂу҆трꙋди́шисѧ во и҆скꙋше́нїѧхъ: Пребывай в разуме¹²⁶ и не будешь преутружден искушениями. [54]¹²⁷

Разум – это не совсем ум, но некая энергия ума. Если ты навыкнешь стоять у дверей ума, у устья колодца, из которого исходят испарения, или из которого в тебя может проникнуть сырость, то не будешь преутружден искушениями. Так что, не раздумывай как тебе победить искушения, страсти, немощи, как тебе справиться с соседом, или как потерпеть супругу, или как смириться перед Старцем, который тебя не понимает. Ты делай только вот что: пребывай в разуме. И тогда ты не будешь преутружден искушениями, не будет для тебя искушений.

ѿѻнꙋ́дꙋже ѿходѧ̀ терпѝ находѧ̑щаѧ.

Отступая же от него, терпи, что найдет.

Если же ты не будешь сидеть там, на своей страже, если пренебрежешь постоянным трезвением, если у тебя не достанет терпения оставаться при духовном делании, то будешь терпеть находѧ̑щаѧ: одно зло будет сменяться другим. Всевозможные искушения, напасти, болезни, мучения – покажутся на твоем пути. Если даже один или два раза ты придашь значение своему помыслу, – жди по жизни грома, молний и ливня. Тогда не говори уже: «Христе мой, помоги мне! Пресвятая, что же такое со мной случилось?», – оставь эти ложные речи. Если ты позвал колдуна чтобы он снял тебе чары, то не зови теперь Христа, чтобы он спас тебя от диавола. Ты ведь сам призвал диавола, терпи теперь его проделки. Мы сами вызываем находѧ̑щаѧ на нас.

Ꙗ҆́коже ѕлѣ̀ пита́ющымсѧ по́льзꙋетъ го́рькаѧ пелы́нь: си́це ѕлонра̑внымъ по́льзꙋетъ ѕла̑ѧ страда́ти.

Как для потерявших аппетит и чувствующих отвращение к пище полезна горькая полынь, так для злонравных полезно терпеть злоключения. [55]

Зачем Господь позволяет сваливаться на нашу голову всем бедам? Он как бы хочет сказать нам: «Дитя мое, разве тебе нравится такая жизнь, с постоянными ударами? Если не нравится, то возьмись за ум. Живи как Я тебе говорю – выкинь всякий помысел». Но раз мы не оставляем помыслы, Бог придумывает другие способы чтобы уберечь наш ум от зла. Мы ведь легче соглашаемся на горькую полынь при какой-нибудь болезни, чем на хранение ума.

… так для злонравных полезно терпеть злоключения. Злонравные – это те, кто живут неправильно, не трезвятся. Подобно тому как при боли в животе полезно употребить некое горькое лекарство, так и для не практикующих трезвение полезно терпеть злоключения. Это как полынь, при помощи которой можно излечить болезнь ума.

А҆́ще не хо́щеши ѕлострада́ти, нижѐ ѕло̀ твори́ти жела́й.

Если не хочешь злострадать, не желай и зло творить. [56]

Если не хочешь страдать, то не твори зла. Но кому не твори зла? Святой опускает здесь дополнение. Прежде всего (не твори зла) – своему душевному и духовному здоровью, самому себе, своему уму, сердцу, жизни. Во-вторых, другим людям, поскольку тот кто принимает помыслы, обычно все сваливает на других. Поэтому, если кто-то дурно с вами обошелся, то не думайте что он нечто имеет на вас – у него у самого что-то не в порядке.

Но сатана, когда (люди) нам сделают плохо, старается убедить нас, что они чем-то нами недовольны, чтобы мы также обратились против них, ответили, в результате чего и сами бы стали посмешищем. Если, например, брат со мной не поздоровался, и мне покажется что он меня не любит, то наши отношения разстраиваются, во мне растет обида, мне хочется спросить с него, почему он не поздоровался, то есть ввести его в искушение, и он даже не найдет что ответить. Так действует лукавый. Необходимо знать, что если брат повел себя со мной дурно, то это значит ему самому плохо. Если он меня обозвал, забыл про меня, отрекся от меня – это не значит что я виноват. Он просто сам от чего-то мучается, и сваливает проблемы на меня, творя зло мне.

Отсюда, те люди, которые принимают помыслы и не имеют трезвения, умной молитвы, постоянно ругаются с братией. Сами того не осознавая, они пакостят другим, но прежде всего безчестят Бога, Церковь, и монашеский образ. Поэтому, если не хочешь страдать, не желай и зло творить, не желай, то есть, и душу свою обижать, обходиться несправедливо с Богом и с людьми. Все принимай, и тогда не случится с тобой зло. Прежде было сказано, что если будешь принимать помыслы, то потерпишь зло. А здесь говорится, что если не хочешь чтобы с тобой случилось зло, то не вдавайся в помыслы, которые приводят тебя к столкновению с людьми, с Богом, и с самим собой.

Поне́же сїѐ ѻ҆́номꙋ непрестꙋ́пнѡ послѣ́дꙋетъ.

Потому что первое неотступно следует за последним.

Иначе, хоть ты и будешь чувствовать свою правоту во всем, и что все к тебе несправедливы, но на самом деле ты и будешь творящим зло, тем, кто несправедлив к Богу, к людям, и к своей душе. Злострадание обязательно следует за творением зла.

Итак, если мы не желаем страдать, то не будем позволять себе вредить другим и своей душе. Тогда мы увидим как излечится наше тело, наша душа, как в нас установится божественная гармония, мы увидим в своем сердце живого Бога и освободимся.

Є҆́же бо сѣ́етъ кто̀, то̀ и҆ по́жнетъ.

Что кто сеет, то и пожнет.¹²⁸

Посеешь помыслы – пожнешь злострадания. Посеешь трезвение – пожнешь светозарность, добродетель и божественность.

Во́лею ᲂу҆̀бо ѕла̑ѧ сѣ́юще, и҆ нево́лею жнꙋ́ще, пра́вдѣ бж҃їей диви́тисѧ до́лжны є҆смы̀.

Так, когда мы, добровольно сея зло, против воли пожинаем (скорбное), то должны дивиться в сем правосудию Божию.

Когда на нас сваливаются всевозможные неприятности, то мы обычно обвиняем других. У нас все виноваты – от самого Бога, до Старца, братий, и вплоть до своей души. Но тогда мы должны вспомнить о мудрости Божией. Ведь если мы добровольно сеем зло, помыслы, то естественно пожнем против воли несчастья, болезни, неудачи, грехи и немощи. Таково правосудие Божие, которому мы должны дивиться. Но к счастью Бог велик, мудр, знает наши сердца, опытен, а любовь Его весьма изобретательна ради нашего спасения. Поэтому давайте скажем с восхищением: «Все у Тебя устроено в порядке, Боже мой, и никто не может быть Твоим советником. Ты совершен и всемудр, и когда мы добровольно не следим за собой, – а это правда, мы по своей воле не стоим на страже ума, – Ты невольно посылаешь нам скорби». И насколько мы оставляем трезвение, настолько нам прилагается зло. Поэтому печальные впадают в еще большую печаль, а радость радостных еще более возрастает.

В этой главке Святой показывает нам наши уязвимые места со всех сторон, чтобы хоть чем-то нас поддеть, чтобы мы задумались о своей ответственности, и увидели откуда можем начать. Чтобы нам в этом помочь, он советует следить за тремя страстями:

Ѡ҆слѣплѧ́етсѧ ᲂу҆́мъ ѿ тре́хъ си́хъ страсте́й: ѿ сребролю́бїѧ, глаго́лю, тщесла́вїѧ и҆ сла́сти.

Ослепляется ум тремя следующими страстями – сребролюбием, тщеславием и сластолюбием. [57]

Смотрите, – говорит, никогда не судите о вещах со своей точки зрения, потому что существует и другая логика, другой опыт, истина не такая (как вам кажется). Когда ты страдаешь, когда все идет наперекосяк, когда тебя искушают, обзывают, прогоняют, когда ты грешишь, не можешь сохранять равновесие, не можешь хранить ум, когда тебе тяжело молиться, когда ты засыпаешь на правиле, то не думай, что причина та, о которой ты возомнил себе.

Настоящая причина – в одной из трех великих страстей: сребролюбие, тщеславие, или сластолюбие. Что-либо из этого кроется внутри тебя. Либо ты тщеславен, то есть как болван, который хочет показать что он нечто, что он знает; либо ты сладострастен, то есть любишь усладу, любишь удовлетворять себя тысячами разных способов; либо ты раб сребролюбия, то есть любишь стяжание, хочешь иметь что-то свое, но прежде всего хочешь иметь деньги. Под деньгами можно также разуметь и признание людей, которого ты добиваешься. Итак, за теми трудностями, с которыми ты сталкиваешься, скрывается одна из трех смертных страстей, знай это. Потрудись найти ее.

Ослепляется ум тремя следующими страстями. Эти три губительные страсти ослепляют ум. Если я увижу, что один, два, пять дней, один год, три года я страдаю, у меня помыслы, моя жизнь неспокойна,¹²⁹ то это значит, что я оставил ум без присмотра, не научил его добродетели и трезвению, поэтому он и ослеп. Ухудшается у меня, к примеру, физическое зрение, и потом я говорю: «Старец был прав, когда говорил мне, что надо лучше питаться, чтобы не ослепнуть. Буду хотя бы теперь лучше есть, чтобы не ослепнуть окончательно». Но для настоящей нашей пользы мы почему-то не пользуемся этой простой логикой. Физическое наше зрение – это ерунда, тело ляжет в могилу, и его будут есть черви. Настоящее же зрение, око души – это ум человека. И когда он слеп, то не понимает, что есть помысел и фантазия. Поэтому, насколько мы остаемся в этих страстях, настолько свет делается тьмой, соль становится негодной, и «чем сделаешь ее соленою?».¹³⁰ Если, то есть, ум ослепнет, то как же мы сможем тогда исправиться?

Ра́зꙋмъ и҆ вѣ́ра, совоспи́танники є҆стества̀ на́шегѡ, не ѿ чегѡ̀ и҆но́гѡ, то́чїю ѿ ѻ҆́ныхъ притꙋпи́шасѧ.

Ведение и вера, совоспитанники естества нашего, не от другого чего, как от них отупели. [58]

В результате ослепления ума притупляются, помрачаются, ослабевают, и в конце концов утрачиваются все те (способности), которые Бог дал нам до падения. Тогда мы уже любим то что приобрели из опыта греха, а не то что нам дал Бог при сотворении. Это как если я забываю свою супругу, которую Бог послал мне как спутника жизни, и ухожу с другой. Поэтому и в Ветхом Завете сказано «пей воду из своего водоема»,¹³¹ от своих источников, из своего огорода, на своем участке. То есть, живи со своей женой, со своей родной и законной супругой, а не с чужачкой.

Что же это за супружество, кто эти совоспитанники¹³² естества нашего от самого нашего рождения в раю? Это ведение и вера, то есть опытное ведение и опытная, естественная, ключевая¹³³ вера в Бога. От них отупели. Не говорит «погибли», но отупели, чтобы нас утешить, чтобы мы не думали что потеряли все окончательно, и нет надежды. Святой внимателен к нам, любезен, он психолог и педагог, любит душу и хочет ей помочь. И даже теперь, когда мы докатились до такого, есть еще надежда. Просто совоспитанники естества нашего отупели.

Адам и Ева нисколько не сомневались в Боге, будучи в раю. И когда они оступились и согрешили, то не понимали (что произошло). Они продолжали верить и знать Бога, только знание их не было уже совершенным. Понадобилось много лет, чтобы они (снова) обрели полное и совершенное знание. И это при том, что некогда они имели опытное и непосредственное ведение Бога.

Мы же, несмотря на то что знаем Бога, не живем по Богу.¹³⁴ Поэтому и личность наша расколота, переживает некую боль, печаль и сокрушение. Хоть бы эта боль была нам на пользу, и мы бы наконец сказали: встану, и пойду к Отцу моему,¹³⁵ поклонюсь и скажу ему, что отныне подчиняюсь только ему.

Мы знаем Бога. Знаем его вечность и троичность. Знаем как родился Христос, знаем о непорочности Его Матери, всё знаем. И верим. Если бы не верили, то не были бы и в монастыре. Но когда, например, мы болтаем попусту, то знаем ли мы в этот момент что Бог присутствует рядом? Во время собеседования с помыслом, знаем ли мы что оставили Бога? Нет. Значит, у нас какое-то «незнающее» знание, и вера не исходит из наших недр, она не непосредственна, не из источника, она не глубока. Поэтому мы то говорим что верим, то что не верим. Начинаем какое-то дело, и нервничаем. Верим ли мы тогда в Бога? Не верим всецело, или не верим всегда,¹³⁶ как он говорил прежде.

Ведение и вера, совоспитанники естества нашего. Бог поженил нас с ведением и верой. Но это наше супружество увядает когда мы начинаем нервничать, усложнять (дело)¹³⁷ и безпокоиться. Чем-то обезпокоенный человек может, конечно, служить Богу, петь молебны, ставить свечи, приносить просфоры на Литургию, но в его жизни ничто не свидетельствует о его вере, ведении, и непрестанном присутствии Божьем. Его существо зарывается где-то под своими проблемами.

Невѣ́дꙋющїй и҆́стины, нижѐ и҆́стиннѡ вѣ́ровати мо́жетъ: вѣ́дѣнїе бо по є҆стествꙋ̀ предварѧ́етъ вѣ́рꙋ.

Не знающий истины не может и веровать истинно; потому что знание естественно предшествует вере. [60]

Тебе нужно признать, – говорит прп. Исихий, что твоя проблема очень глубока; она вплетена в сеть с тремя корнями – сребролюбия, тщеславия, и сластолюбия. Эта такая тройня, которая повреждает все существо человека. Если ты не познаешь этой истины, то никогда не сможешь ощутить Бога и поверить в Него всецело.

Разумеется, что ведение предшествует вере. Ведь Бог сначала открыл себя Адаму, – Адам открыл глаза, увидел Его, и Бог ему поведал как создал его, а потом уже Адам уверовал что это его Отец и создатель. И когда создавал Еву из его ребра, то не погрузил его полностью в сон, но в некое экстатическое состояние, между сном и явью, чтобы у него было ведение, осознание и вера, что это Бог так действует.¹³⁸ Поэтому и тебе обязательно познать эту истину, – что великая твоя проблема сводится к этой тройне, и тогда уже ты сможешь уверовать.

И҆́бо речє́ннаѧ въ писа́нїи реко́шасѧ, не да разꙋмѣ́емъ то́чїю, но да и҆ сотвори́мъ ѻ҆́ныѧ.

Что сказано в Писании, сказано не для того, чтобы мы знали только, но чтобы и делали то.¹³⁹ Указана конечная цель Св. Писания. То, о чем говорится в Ветхом и Новом Завете, сказано не просто для того чтобы мы познали Бога и уверовали в Него, но чтобы исполняли сказанное на деле. Тогда только мы возвращаемся к своей природе. Особенно же, без Ветхого Завета мы не можем иметь ясного понятия о Боге.

Начне́мъ ᲂу҆̀бо дѣ́ло.

Начнем же делать. [61]

Прекрасная и назидательная фраза! Давай же, чадо, – говорит Святой, начнем дело. И прежде, в 52-м параграфе, была похожая прекрасная фраза: Его-то (- трезвение), братия мои, будем проходить всеусердно. И теперь снова, прекрасное побуждение. Давайте же начнем дело, и все остальное приложится.

Си́це бо послѣ́довательнѣ преспѣва́юще ѡ҆брѧ́щемъ, ꙗ҆́кѡ на бг҃а ᲂу҆пова́нїе, и҆ тве́рдаѧ вѣ́ра, и҆ разꙋмѣ́нїе внꙋ́треннее, и҆ и҆збавле́нїе и҆скꙋше́нїй, и҆ дарѡ́въ подаѧ̑нїѧ, и҆ и҆сповѣ́данїе серде́чное, и҆ сле́зы прилѣ̑жны ѿ моли́твы вѣ̑рнымъ прихо́дѧтъ.

Так постепенно преуспевая, найдем, что упование на Бога, твердая вера, внутреннее ведение, избавление от искушений, благодатные дарования, сердечное исповедание, обильные слезы доставляются верующим молитвою;

Наше продвижение, преуспеяние, стяжание благодати и духовных даров от Бога не происходит за раз. Как чтобы изучить какую-нибудь книгу, надо читать ее медленно, делать выписки, краткие обзоры, выделять главное, – то же самое делается в духовной жизни: постепенно преуспеваем, из одного вытекает другое. Поэтому нужно время. Если начнем сейчас, то пройдут годы пока мы преуспеем. Найдем. Всего этого мы добьемся не сами, но найдем перед собой, нам это даст Бог.

упование на Бога ... доставляется молитвою. Я, твой Старец, могу сказать тебе: Чадо, имей упование, будь радостен. Но это не значит, что раз я тебе это сказал, то так оно и случится. Если ты предашься своему делу, то Бог даст тебе это. ...Твердая вера, внутреннее ведение, избавление от искушений. Кто вкусил внутреннего ведения Бога, тот этого не забывает и не оставляет. Упование на Бога, твердая вера, внутреннее ведение, избавление от искушений – это дары Божьи, которые мы находим на пути. (Способность) не искушаться нам дарует Бог, это не наше собственное дело.

И сердечное исповедание. Нужно много лет исповедоваться, чтобы наконец выйти на сердечное исповедание, которого я так хочу. Мы же до сих пор по сути не исповедовались. В девяносто девяти процентах когда кто-нибудь говорит Старцу что хочет исповедаться, то подразумевает что хочет поговорить о своих проблемах, высказать свою боль, или обиду, рассказать про свои трудности, про болезни, то есть (проявить) свой эгоизм. Или приходит брат к Игумену, и говорит: «я болтал попусту, теперь я это понял». – Разве это исповедь? Нет, так мы не преуспеем. Исповедаться – значит исповедать свою ответственность, и принять решение измениться. «Я уверяю Вас, Отче, что больше не сделаю этого. Простите меня, я согрешил перед Вами и перед незримыми очами Божьими. Теперь я это сказал, и буду держать слово».

И обильные слезы. Без воды никакой огород не даст плодов. Так и без слез никакое сердце не сможет принести добродетель. Причем обильных слез. Нужно чтобы из наших глаз пролились целые дожди. Без этого ничего не получится. Нельзя, впрочем, тужиться чтобы пролить слезы. Это не настоящие слезы, как и те, что происходят от эмоциональных слов: «Боженька мой, Матушка моя Богородица… я пришел в монастырь чтобы найти здесь святость, а тут ничего такого нет. Мне сказали что здесь все святые, а никаких святых нет...» Это эгоизм, а не слезы. Особенно же, когда больно кого-нибудь обидят, или осудят, он противится внутри себя и плачет, потому что огорчился, а не потому что покаялся. Это тоже не слезы, а эгоизм.

… доставляются верующим молитвою. Доставляется – значит приходит туда, где находишься ты. Все, о чем было сказано прежде, приходит вместе с молитвой, которая есть следствие трезвения. Мы не можем говорить, что сделаем то-то и то-то, – Бог нам это дает.

Не то́чїю же сїѧ̑, но и҆ находѧ́щихъ скорбе́й терпѣ́нїе.

И не только это, но и терпение находящих прискорбностей.

Конечно, нам встретятся по жизни и прискорбные вещи. Но одно дело безпокойство, и другое скорбь. Скорби – это объективные жизненные трудности, происходящие от людей, или от Бога; это клеветы, наговоры, какой-нибудь случайный грех, или болезнь, землетрясение и т.п.

Терпение скорбей нам даст, опять же, молитва. В какой-то момент я спрошу себя: «откуда у меня взялось столько терпения?» Это терпение, однако, я буду переживать не как терпение, а как нормальное состояние. И если меня спросят – разве ты не безпокоишься из-за всех этих трудностей? – я отвечу нет. Тогда-то я и пойму, что это Святой Дух дал мне терпение. Ведь терпение мы не находим в час искушения, но как-то вдруг, как результат трезвения и молитвы.

и҆ и҆́скреннее бли́жнемꙋ ѡ҆ставле́нїе.

… и искреннее прощение ближнему.

Я говорю тебе: «Чадо, прости своего брата», а ты отвечаешь, что уже сказал ему «Благослови»,¹⁴⁰ но внутри себя не простил его. Если через семь лет ты услышишь как кто-то осуждает этого брата за то же самое, то скажешь: «Это нормально (для него), Отче. Помните, как семь лет назад он мне сделал то же самое?». Это значит, что семь лет внутри тебя сидел бес, а теперь вылез.

Как нам не хватает искреннего прощения! Когда нам мешает ближний, когда нас искушает его позиция, когда нам кажется, что он нехорошо к нам относится, продолжает что-то стряпать против нас, то значит мы еще не стяжали искреннего оставления (прощения). Это напоминает нам – «оставь там дар твой, и пойди прежде примирись с братом твоим».¹⁴¹ Иначе же, мы негодны и недостойны для святого причастия, и для жизни Христовой.

и҆ зако́на дꙋхо́внагѡ позна́нїе, и҆ пра́вды бж҃їѧ ѡ҆брѣ́тенїе, и҆ дх҃а ст҃а́гѡ наи́тїе, и҆ дꙋхо́вныхъ сокро́вищъ подаѧ́нїе, и҆ всѧ̑, є҆ли̑ка ѡ҆бѣтова̀ бг҃ъ пода́ти вѣ̑рнымъ человѣ́кѡмъ и҆ здѣ̀, и҆ въ бꙋ́дꙋщемъ вѣ́цѣ.

… и разумение духовного закона, и обретение правды Божией, и Духа Святого наитие, и духовных сокровищ подаяние, и все, что обетовал Бог верующим и здесь и в будущем веке.

Через молитву мы приобретаем еще и разумение духовного закона, который мы теперь ощущаем не как «ты должен», не как приказ. Теперь мы понимаем, что сам закон духовен, что это дыхание Св. Духа. Обретаем, то есть, ведение, другими глазами видим то, что нам говорит Старец, или Писание. Теперь мы встречаем самого Бога, а именно Святого Духа, и открываем не свою праведность, но праведность Божию, что это Он нас спасает. Наше спасение Святой помещает наряду со скорбями, терпением, законом, потому что от них и приходит великий дар, сошествие Св. Духа.

Через молитву приходят также все те духовные сокровища, которые нам обещал Бог, одно за другим. И поскольку мы, люди, говорим, что лучше два в руке, чем двадцать, которых долго ждать, то есть мы нетерпеливы, и все время спрашиваем: «когда?», то Святой отвечает, что уже здесь, на земле, и в будущем веке.

И҆ воѻбщѐ рещѝ: по ѡ҆́бразꙋ бж҃їю не мо́жно дꙋшѣ̀ ꙗ҆ви́тисѧ, а҆́ще не дарова́нїемъ бж҃їимъ и҆ вѣ́рою, со мно́гимъ смиренномꙋ́дрїемъ, и҆ не съ разсѣ́ѧнною моли́твою въ по́мыслѣ человѣ́кꙋ пребыва́ющꙋ.

Одним словом, – невозможно душе иначе являться сущею по образу Божию, как благодатию Божиею и верою человека, в сердце пребывающего, в глубоком смирении и в неразсеянной молитве.

Наречие вообще здесь значит за раз, в целом, без исключений. Послушайте, – говорит Святой, я теперь говорю с вами начистоту. До сих пор моя речь вас услаждала. Но постойте, я скажу еще кое-что: по ѡ҆́бразꙋ бж҃їю не мо́жно дꙋшѣ̀ ꙗ҆ви́тисѧ. Обычно мы не живем как образ¹⁴² Божий. Ведь как может быть образом Божьим тот, кто плачет из-за того что его обидели? И как может быть образ Бога в славе, в почете и в чистоте, если он не сохраняет Его заповеди? Это же отречение от Бога, грех, падение, но мы этого не понимаем.

Мы вешаем иконы чтобы смотреть на них и поклоняться. Но сами не ведем жизнь образов Божьих, которым можно поклоняться и славить; мы скорее представляем из себя образы обиженных или право имеющих, нищих или богатых. У нас нет уверенного чувства что мы живем как образы Божьи. Поэтому Святой здесь и показывает, что нам в этом может помочь.

Чтобы достигнуть этого, нам нужно помнить что Бог находится внутри нас и действует, что мы, значит, богоносцы, и можем стать богами. Но мы этой истиной не интересуемся, не видим ее, мы ее пока не нашли, просто знаем про это. Впрочем, мы найдем, – о чем прежде и сказал Святой, если наша вера соединится с благодатью Божией. Мне достаточно только верить, что Бог мне даст это; или, лучше сказать, Бог уже мне это дал, я в это верю. Ведь главное имущество Христос мне уже даровал в крещении. Когда же я живу без твердой веры в сердце, то у меня будто ничего и нет, и конечно я этого даже не ищу.

...в глубоком смирении и в неразсеянной молитве. Кроме веры нужна еще неразсеянная молитва и смирение, чтобы сокрушаться во всем.

Ве́лїе вои́стиннꙋ бла́го ѿ и҆скꙋ́са прїѧ́хомъ, є҆́же при́снѡ призыва́ти гдⷭ҇а і҆и҃са на мы́слєнные сꙋпоста́ты хотѧ́щемꙋ се́рдце своѐ ѡ҆чи́стити.

Великое воистину благо из опыта прияли мы – то, чтобы непрестанно призывать Господа Иисуса на мысленных супостатов, если желает кто очистить сердце свое. [62]

Наш собственный опыт доказал, что есть нечто великое, ради чего стоит сражаться: то, чтобы непрестанно призывать Господа Иисуса на мысленных супостатов, если желает кто очистить сердце свое. Если мы начнем говорить, что (сначала) надо приобрести одно, сделать другое, – чтобы очистить сердце, то мы лишь потеряем душевный покой и равновесие. Поэтому мы поступаем по-другому: прибегаем к имени Иисуса, с которым всегда можем противостоять нашим невидимым врагам. То есть наше дело – это призывание (Имени). Хочешь обрести упование на Бога, несомненное внутреннее ведение, избавление от искушений? Хочешь вообще не искушаться, не знать что такое искушение, но во всем обнаруживать великолепие Божие? Хочешь, чтобы это стало твоим повседневным опытом и видением? Читай молитву.

И҆ ви́ждь, ка́кѡ согла́сно сло́во, ѿ и҆скꙋ́са мно́ю рече́нное, со свидѣ́тельствами писа́нїѧ.

И смотри, как сказанное мною из опыта слово согласно с свидетельствами Писания.

То, что я тебе говорю, – продолжает Святой, не абы как. Я говорю тебе это из опыта. Я попробовал это, прожил, приобрел, и уверяю тебя в этом. Но не прошу тебя верить моему опыту, потому что об этом же говорит Бог и Писание.

Гото́висѧ, глаго́летъ ѻ҆́но, і҆зра́илю, призыва́ти и҆́мѧ гдⷭ҇а твоегѡ̀. И҆ а҆пⷭ҇лъ: Непреста́ннѡ моли́тесѧ. И҆ гдⷭ҇ь на́шъ глаго́летъ: Не мо́жете твори́ти без̾ менѐ ничесѡ́же. Пребыва́ѧй во мнѣ̀, и҆ а҆́зъ въ не́мъ, то́й сотвори́тъ пло́дъ мно́гъ.

Уготовися, говорит оно, призывать Господа Бога Твоего, Израилю. Апостол также говорит: непрестанно молитеся. И Господь нам вещает: без Мене не можете творити ничесоже. Иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног.¹⁴³

Израиль, – говорит пророк Амос, приготовь себя призывать имя Господне. Как мы готовимся к какой-нибудь поездке, так каждый день будем делать приготовления, чтобы научиться призывать имя Господа Бога нашего. Эти слова Амос сказал от лица Бога, когда предсказал полное разрушение Израиля от Ассирийцев.¹⁴⁴ Израиль согрешил, и по причине его грехов Бог угрожал ему разрушением, как это случилось с Содомом и Гоморрой. Приводя это место из Ветхого Завета, прп. Исихий не толкает нас к тому чтобы бояться разрушения, или готовить себя ко многому, но ради только одного: научиться призывать имя Божие.

Следовательно, не только наша добродетель и любовь Божия, но и грехи наши, падения, обиды, и даже сама смерть становятся поводом каждый день приготовлять себя к еще лучшему научению призывать имя Господа Бога.

Ве́лїе бла́го моли́тва, и҆ бла́гъ всѣ́хъ содержа́нїе, ꙗ҆́кѡ ѡ҆чища́етъ се́рдце, въ не́мже бг҃ъ ꙗ҆влѧ́етсѧ вѣ̑рнымъ.

Великое благо – молитва, все блага в себе совмещающее, поскольку очищает сердце, в коем верующими узревается Бог.

Молитва – великое благо, так как содержит в себе все блага, и дает их тебе в свое время. Молитва – утешение; (это) не тревога, не проблема и не безпокойство. Это находка и утешение. И еще: она очищает сердце, и тогда ты можешь увидеть Бога. Верующими узревается Бог. Верующим открывается Бог, то есть тем, которые в трезвении следуют и практикуют все больше и больше умную молитву.

Вы можете заниматься чем угодно: проливать кровь, миссионерствовать, подниматься до неба и беседовать на языке ангелов¹⁴⁵ и архангелов, раздавать имущество... Но без молитвы ничего не получится, все это дает умная молитва.

Коль скоро Бог богат и предоставляет тебе все через молитву, то даже когда тебе угрожают истреблением, как Содому и Гоморре, когда ты грешишь, радуешься или печалишься, замени свою печаль, свои трудности и страдания, свою обиду, свой подвиг, свое мiрское мудрование, свой помысел – на мироподательную и богоносную молитву. Иначе, мы до самого смертного часа будем повторять одно и то же.

Многие годы говорил Старец одному своему послушнику заняться молитвой, но тот так и состарился, без молитвы. Старость – вещь относительная. Один стареет в 20 лет, другой в 30, третий в 80. Как истощение телесных сил приводит к старости, так и к другой старости, даже к смерти, приводит недостаток духовной пищи, молитвы. Этот человек только на старости лет начал заниматься молитвой, по четыре часа. Он старался исполнить этот малый подвиг, но молитва не сходила в сердце. Он подвизался, молился каждый день, но ничего не вышло. Годы были упущены.

Другой некто, богатый отец говорил сыну: «учись, сынок, я тебя отдам в школу». «Нет, не могу» – отвечал тот. «Давай я тебя устрою в школу» – снова и снова просил отец. «Нет, трудно мне учиться, утомительно, я не могу» – отвечал сын. Он хотел развлекаться и гулять с друзьями. Но когда вырос, то понял что по жизни ему никак не устроиться, потому что он был не образован. Тогда он приходит к пожилому уже отцу, будучи уже сам в возрасте, и говорит: «Отец, может быть мне поучиться? Те деньги, которые ты откладывал на обучение, еще остались?» «Теперь, сынок, даже если я дам их тебе, они будут без пользы, – отвечал отец, так как тебя уже не примут в школу. Более того, и на работу теперь тебя никто не возьмет, потому что ты уже не молод; так что учиться уже нет смысла».

Итак, лишь до поры до времени мы можем начать дело. Если это время не сейчас, то не будет и завтра. «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, отвергнем дела тьмы и облечемся во всеоружие Божие»,¹⁴⁶ то есть в молитву. Подражая сонму свидетелей, всем сущим на небе и на земле святым, давайте сбросим с себя все что мы до сих пор строили, и займем место среди них. Это значит, что Четыредесятница, которую мы прошли, еще не закончилась, в том смысле, что Пасха вводит нас в дальнейший пост, как сказали Отцы. Поэтому, когда теперь Пасха, то ускорим и увеличим наши подвиги, наш пост, трезвение и молитву. И это будет очень легко и просто, если помнить, что у нас каждый день Четыредесятница, она не заканчивается никогда, так как означает бдение, молитву и стражу Господню, она означает связь с Богом, общение с Богом во Христе Иисусе, богочеловеческое общение. Только так мы живем по-настоящему.

Предыдущие главы были как зов небесной трубы, будто настало время когда Господь вот-вот спустится с небес на облаке славы в сопровождении сонма ангелов и архангелов,¹⁴⁷ а мы словно мертвые, которые восстают при звуке трубы, или словно живые, которые не умирают, но переносятся в вечность.¹⁴⁸ Как мертвые, потому что пока еще облечены в тление и грех; и как живые, поскольку мы дети Божьи, члены Церкви Христовой, и каждое наше переживание – это некое трепетное взыграние любви и великое воззвание к Богу.

Поскольку прп. Исихий говорил нам в предыдущей главе о подготовке, которая требуется для призывания имени Господня, говорил про великие и высокие вещи, про небесные переживания, то теперь он хочет нас немного опустить, и поговорить про то, что на самом деле поднимает человека до небесных чертогов. А это – смирение, которое мы все так хвалим, почитаем, но никто не думает применять его в собственной жизни. Мы все принимаем какое-нибудь решение, но всегда истолковываем дело так, что получается все что угодно, но не смирение.

Ве́щь смиренномꙋ́дрїѧ, поне́же высокотво́рна є҆́сть по є҆стествꙋ̀, и҆ бг҃олюбе́зна, и҆ потреби́тельна всѣ́хъ почтѝ въ на́съ ѕѡ́лъ бг҃оненави́стныхъ, си́хъ ра́ди є҆сте́ственнѡ є҆́сть не ᲂу҆добоѡбрѣта́ема.

Поскольку сокровище смиренномудрия высокотворно и Богу любезно, имеет силу истреблять почти всякое зло в нас и все Богу ненавистное; то сего ради не удобно стяжевается. [63]

Слово ве́щь здесь означает орган, инструмент для работы. Смирение – это инструмент нашего спасения, средство, с помощью которого мы поднимаемся наверх.¹⁴⁹

Употребляя слово ве́щь Святой хочет подчеркнуть смысл личного пользования ею. Если я хочу что-то получить от Бога, то необходимо дать ему нечто свое, а не то, что принадлежит другому, или что мне дано Богом. Вещь, таким образом, это мое имущество, то что я стяжал. Отсюда пошло и другое значение этого слова – деньги, на которые мы можем купить что угодно. Итак, деньги, на которые мы можем купить небесные высоты – это смирение.

Ве́щь смиренномꙋ́дрїѧ – высокотво́рна по природе, то есть не может использоваться иначе. Как работа часового механизма лишь в том, чтобы показывать время, так и естественное дело смирения – возвышать человека. Если я захочу другим способом подняться наверх, – с помощью даров Божьих, или с помощью почета у людей, или посредством неких впечатляющих дел, то ничего не выйдет.

Вещь смирения и Богу любезна, ее любит Бог; она же одновременно есть и великолепие человека. И имеет силу истреблять почти всякое зло в нас. Очень мощная фраза! Как огонь истребляет все подряд, так и смирение, как некий огонь, истребляет всякое зло, всякий грех, всякую страсть нашего существа, почти всякое зло вообще. Святой употребляет это наречие почти, чтобы, с одной стороны, быть убедительней, и чтобы, с другой стороны, указать на то, что во всех вещах также участвует Бог. Смирение есть очистительный огонь, который удаляет и уничтожает все что ненавидит Бог, все Богу ненавистное. Но оно не удобно стяжевается, его трудно применять к себе, усваивать, так как это дорогого стоит нашему идолу, нашему Я.

и҆ ᲂу҆до́бь ѡ҆брѧ́щеши во є҆ди́номъ человѣ́цѣ мно́гихъ добродѣ́телей дѣ́ланїѧ нѣ̑кїѧ ча̑стныѧ, взыска́въ же въ не́мъ вонѝ смире́нїѧ є҆два̀ ѡ҆брѧ́щеши. Сегѡ̀ ра́ди потре́бно мно́гое тща́нїе, дабы̀ стѧжа́ти сїю̀ ве́щь.

Удобно, может быть, найдешь ты в ином человеке частные некие деяния многих добродетелей, но, поискав в нем благоухание смирения, едва ли найдешь его. Потому много потребно радения и усилий, чтобы стяжать сие сокровище.

Если понаблюдаешь за людьми, то у всех легко найдешь какие-нибудь добродетели или духовные достижения. Но если поищешь благоухание смирения, едва ли найдешь его. Сколько добра есть в каждом из нас! Но у скольких есть смирение? Сегѡ̀ ра́ди потре́бно мно́гое тща́нїе. Чтобы стяжать смирение необходимо сокрушить свое Я, пожертвовать им, смириться перед людьми; нужно со всем тщанием взяться за свою жизнь, и серьезно сказать наконец: «всё, отныне мое орудие – смирение». Когда ты так сделаешь, то смирение станет твоим имуществом.

И҆ нечи́стъ пред̾ гдⷭ҇емъ всѧ́къ высокосе́рдый. Пе́рвый бо, глаго́летъ, грѣ́хъ є҆́сть го́рдость.

Нечист пред Богом всяк высокосердый. Первый грех, по Писанию, есть гордыня.¹⁵⁰

Первым грехом, который был сделан в мiре, была гордыня. В этот грех впал демон, затем Ева, Адам, и весь человеческий род, в него впадаем и мы. В наше время если кто-нибудь съест какой-то гриб и умрет, а потом по этой же причине умрет и другой человек, то специалисты сразу изучат этот гриб, и тут же напишут об этом в газетах, покажут по телевизору, так что уже никто не будет есть этот гриб.

Но про гордость, про этот ядовитый и привлекательный гриб, не показывают по телевизору, и люди ее не замечают, поскольку уже научились, с тех пор как согрешил наш род, склоняться к тлению и нечистоте.

Сꙋ́ть же мнѡ́гїѧ дѣ̑йствїѧ ᲂу҆ма̀ могꙋ́щыѧ на́мъ благі́й да́ръ смиренномꙋ́дрїѧ сниска́ти, а҆́ще не неради́мъ ѡ҆ спасе́нїи на́шемъ:

Есть много действий ума, могущих снискать нам благий дар смиренномудрия, если не будем нерадеть о своем спасении. [64]

Теперь Святой подходит к практической части. Если мы не будем нерадеть о своем спасении и примем решение стать смиренными, то у нашего ума есть много действий и множество способностей, которые могут одарить нас смиренномудрием, и сделать его нашим имуществом. Далее приводятся некоторые примеры такого действия ума.

си́рѣчь, воспомина́нїе согрѣше́нїй въ словесѣ́хъ, и҆ дѣ́лѣхъ, и҆ помышле́нїи, и҆ прѡ́чаѧ мнѡ́гаѧ къ смиренномꙋ́дрїю слꙋ́жатъ, видѣ́нїемъ собира́ємаѧ.

как то: воспоминание согрешений – словом, делом и помышлением, и другое многое, мысленно пересматриваемое, споспешествует к смиренномудрию.

Первоначальное действие ума, которое может дать нам смиренномудрие, это память о сделанных нами грехах, – словом, делом, или посредством ума.

Здесь нужно особенное внимание, чтобы понять смысл сказанного. Поскольку мы когда думаем о наших грехах, то обычно просто разочаровываемся, не каемся, или просто прикидываемся что каемся, возвращаясь к тому же самому, отчего еще больший суд приемлем. Это неправильно, – говорит Святой. Истинная память о грехах имеет действенный характер – она приводит к тому, что ты решаешься никогда не повторять то что сделал; кроме того, она дает радость и веселье, чувство освобождения. Подобно тому как когда ты спасешься из огня, а потом рассказываешь как Бог тебя избавил, чтобы это божественное вмешательство стало всем известным, так точно и память о грехах – словно благодарственная песнь Богу о своем спасении, причина радости и слово благо признательности.

... мысленно пересматриваемое. Все действия ума, и, главное, память о грехах, это не просто внешнее действие, но и внутреннее. Мы снова приводим на ум свои грехи чтобы, во-первых, пересмотреть и проверить – может быть память о них нас по-прежнему ранит и безпокоит; и во-вторых, чтобы взглянуть на них под другим углом, из покаяния. Прежде мы воспринимали грехи как состояния и как зловоние, а теперь, посредством покаяния, мы оставляем их, чтобы стать благоуханными.¹⁵¹ В состоянии благоухания мы вспоминаем грехи с тем, чтобы увидеть от чего нас избавил Бог, чтобы поблагодарить Его.

С помощью умного чувства мы представляем, ставим перед собой весь тот диалог с Богом, когда мы исповедали наши грехи, а Он дал нам свои дары. Здесь нужен некий философский элемент, некое духовное настроение, чтобы память о грехах была истинной.¹⁵² Твори́тъ же смире́нїе и҆́стинное и҆ сїѐ, что́бы бли́жнихъ и҆справлє́нїѧ по всѧ́къ ча́съ во ᲂу҆мѣ̀ ѡ҆браща́ти, и҆ дрꙋгі̑ѧ є҆сте́ствєнныѧ преимꙋ́щєства въ себѣ̀ возвели́чивати и҆ и҆стѧ́зовати дѣла̀ ѻ҆́ныхъ со свои́ми. И҆ си́це є҆гда̀ ви́дитъ ᲂу҆́мъ свою̀ хꙋ́дость, и҆ коли́кѡ ѿстои́тъ ѻ҆́нъ ѿ соверше́нства бра́тнѧ, тогда̀ зе́млю и҆ пе́пелъ человѣ́къ себѐ бы́ти помышлѧ́етъ, а҆ не человѣ́ка,

Располагает к истинному смирению и то, когда кто вращает в уме непрестанно добродетели ближних, и другие естественные их преимущества превозносит, сравнивая свое с их. Видя таким образом ясно в уме своем свою худость и то, сколько отстоит он от совершенства других, человек естественно станет считать себя землею и пеплом, и даже не человеком.¹⁵³

Прп. Исихий не хочет чтобы мы впадали в маразм, в некое жалкое состояние, когда мы остаемся (жить) в своих грехах. Этак мы не будем славить Бога, а враги будут лишь приговаривать: «ну и плоды¹⁵⁴ церкви, одно гнилье и несчастье», то есть все верующие, мол, только ноют, только таких и производит Христос… Не таково действенное¹⁵⁵ представление о благодеяниях Божьих, и не таково воздаяние (Богу) в виде прославления и поклонения.

Поэтому очень правильно Святой (мысленно) ставит нас не перед самим собой, но перед другими. Кто нас судит? – Другой.¹⁵⁶ Кто для нас является образом Божьим? – Ближний. Как мне понять, освящаюсь ли я, если не из того, нормальные ли у меня отношения с людьми, насколько я отрекаюсь от себя перед другими, перед теми, кто окружает меня и по сути является моими руками, ногами, глазами, всем телом?¹⁵⁷ Это конечно не значит, что надо специально искать случаев выказать свою доброту и любовь, но что надо с благодарностью принимать других такими, какие есть. И если каждый день с восхищением припоминать себе достижения ближних, то можно обрести истинное смирение. Поэтому давайте говорить себе: «Ты только посмотри какое бдение у брата! Посмотри на этого! – его обзывают, а ему хоть бы что! Посмотри на того! – только скажешь ему – иди туда – тотчас идет, скажешь – иди отсюда – сразу же уходит; у него сердце, ум, желание, настрой находятся в готовности, он легкий в обращении и расторопный».

… и другие естественные их преимущества превозносит. Превозносит здесь значит и преувеличивает. Прежде он говорил, что нам легко найти у ближнего хорошие качества. Давайте же находить их, и рассказывать про них другим, пусть даже преувеличивая. Не будем затрудняться хвалить ближнего. Ум и уста пусть легко пускаются на похвалу другого. Кто-то, например, ленивец, или человек сложный, или немного странный. Но когда нам понадобится помощь чтобы поднять тяжелый груз, или подмести двор, то мы спешим обратиться к нему, а значит есть в нем некое достоинство. Начиная величать этот его дар, мы таким образом будем и Бога славить.

… и другие естественные их преимущества. У каждого человека разные духовные дары. У одного (хороший) голос, другой отличается любовью, третий имеет смирение, готовность помочь. У всех что-то есть. ...и҆ и҆стѧ́зовати дѣла̀ ѻ҆́ныхъ со свои́ми. Изследуй сам себя и спрашивай: «есть ли у меня такой дар как у брата? есть ли у меня такая-то добродетель как у него?» Не начинай со своих (достоинств). Не говори про себя: «У меня есть то-то и то-то; а у него – есть ли это?» Не доводи себя до маразма, но набирайся силы.¹⁵⁸ Так достигается смирение.

Глаго́летъ, ᲂу҆ста̀ хрⷭ҇то́вы, сто́лпъ це́ркви, вели́кїй ѻ҆те́цъ на́шъ васі́лїй: Ве́лїе посо́бїе къ томꙋ̀, дабы̀ не согрѣша́ти, є҆́же не впа́дати и҆ въ пред̾идꙋ́щїй де́нь въ та̑ѧжде, є҆́же разсꙋжда́ти на́мъ по и҆сполне́нїи днѧ̀ въ со́вѣсти на́шей сами́хъ себѐ, и҆ ꙗ҆̀же ѡ҆ себѣ̀, что̀ согрѣши́хомъ, и҆ что̀ пра́ведно сотвори́хомъ.

Уста Христовы, столп Церкви, великий Отец наш Василий говорит: «великое пособие к тому, чтобы не грешить и на другой день не впадать опять в то же, есть – по окончании дня подвергать суду совести себя самих и все свое, чтобы видеть, в чем мы проступились и в чем поступили правильно. [65]¹⁵⁹

Великое конечно благо – не согрешать. Но если согрешил, то не впадай в то же самое и на следующий день. А когда день закончится, посмотри что ты сделал, посмотри что упустил, чтобы завтра не повторить ошибку. Святой говорит очень просто. Здесь имеет великую силу это мысленно пересматриваемое, то, что я снова привожу на память. Одно я осматриваю чтобы в дальнейшем избежать, а другое чтобы исполнить. Так, я задаю в себе направление все время двигаться вперед, в свете и радости.

… по окончании дня подвергать суду совести себя самих и все свое. По окончании дня следует проверять себя, в особенности то, что касалось отношений с ближними. Хорошо ли я вел себя с братией? с начальником? с Епитропом,¹⁶⁰ с подчиненным? Если я сам начальник, то каково было мое обращение с окружающими? Речь не идет об изследовании внутреннего состояния. То, что происходило у меня внутри я тоже, конечно, посмотрю: молился я или нет, какие были помыслы – чистые или нечистые, как я сегодня жил. Но это все не в счет, так как никто не может сказать, что с сегодняшнего дня не будет иметь помыслов. Если сохранишь внутреннее трезвение, то их не будет, а если нет, то будут. То есть это не такая вещь, которую я могу заполучить в данный момент.¹⁶¹ А то, что есть у меня в руках, над чем я имею власть, и за чем наблюдает Бог, моя лучшая вещь, инструмент, и часть имущества – это мои успешные отношения с людьми.

Сїѐ и҆ і҆́ѡвъ творѧ́ше съ собо́ю, и҆ со ча́ды свои́ми. Повседне́внаѧ во словоистѧза́тєльства повсеча́стнѣ просвѣща́ютъ.

Так поступал и Иов, как в отношении к себе самому, так и в отношении к детям своим. Такое каждодневное разбирательство освещает и то, что бывает у нас каждочасно.

Так делал и Иов, как в отношении к себе самому, так и в отношении к детям своим. Когда ты каждый день проверяешь себя, то словно проливаешь свет в свою жизнь.

И҆ дрꙋгі́й па́ки и҆з̾ бж҃е́ственныхъ мꙋдре́цъ речѐ: Нача́ло плодоно́сїѧ є҆́сть цвѣ́тъ, а҆ нача́ло дѣ́ланїѧ воздержа́нїе.

Другой же некто, также из мудрых в божественных вещах, сказал: «начало плодоносия – цвет; а начало деятельной жизни – воздержание». [66]¹⁶²

Другой некий мудрец о божественных вещах сказал следующее: «начало плодоносия – цвет». Началом же настоящей христианской и смиренномудрой жизни является цвет воздержания. Речь здесь идет не просто о нравственном воздержании, но о воздержании себя, когда мы усмиряем¹⁶³ и ограничиваем себя, чтобы не делать что вздумается, по своим понятиям, что придет в голову, чтобы не поступать так, как тебе кажется правильным.

Да возде́ржимсѧ ᲂу҆̀бо, и҆ сїѐ твори́мъ мѣ́рою и҆ вѣ́сомъ, ꙗ҆́коже ѻ҆тцы̀ поꙋча́ютъ, и҆ ве́сь де́нь двана́десѧти часѡ́въ во блюде́нїи ᲂу҆ма̀ да прохо́димъ. Си́це бо творѧ́ще, ѕло́бꙋ нꙋ́ждею нѣ́коею ᲂу҆гаси́ти и҆ ᲂу҆меньши́ти возмо́жемъ съ бг҃омъ. Занѐ нꙋ́ждею стѧжава́етсѧ добродѣ́тельное житїѐ, є҆гѡ́же ра́ди дае́тсѧ ца́рствїе небе́сное.

Восприимем же воздержание и притом мерою и весом, как учат отцы, и весь день двенадцатичасный будем проходить в хранении ума. Действуя так, мы при помощи Божией, с неким себя нуждением, возможем угасить и умалить в себе зло. Ибо с нуждением себя стяжевается добродетельное житие, за которое дастся Царствие Небесное.

Итак, давайте воздерживаться. Но поскольку воздержание это страдание и боль, – ведь оно требует поста, молитвы, бдения, то необходимо соблюдать его в меру, а не безмерно. Иначе, мы только устанем и прекратим (дело). Кроме того, нужно еще кое-что: весь день нужно следить за умом.

Из-за того что продолжительность часов дня и ночи изменяется в течение года, мы спрашиваем: сейчас летом, когда ночь так коротка, что делать с правилом? Не стоит об этом волноваться, так как в Церкви все предусмотрено. Летом ничего не меняется. Как в еврейском календаре ночь и день равно состояли из 12 часов,¹⁶⁴ так и у нас – 12 часов день, и 12 часов ночь, с той разницей, что у монахов ночные часы (на практике) удлиняются до 14, а дневные немного сокращаются, потому что основное наше дело происходит ночью. С того момента как заканчивается Повечерие, до следующего дня считается 14 ночных часов, и потом еще 8 дневных.¹⁶⁵ Ночью мы отдыхаем и проводим бдение, а днем будем ходить в хранении ума, то есть со вниманием, со слежением за собой, чтобы ни в чем не претыкаться, так как мы все время имеем дело с людьми.

Но для такой жизни необходимо усилие, воздержание; нужно ограничивать себя и быть занятыми Богом. Тогда злоба в нас угасает, и нам даруется царствие небесное.

Непреста́ннѡ трꙋжда́ющїйсѧ ѡ҆ внꙋ́треннѣмъ, цѣломꙋ́дрствꙋетъ: не то́чїю же сїѐ, но и҆ зри́тъ, и҆ бг҃осло́вствꙋетъ, и҆ мо́литсѧ.

Непрестанно пребывающий во внутреннем своем и там всегда вращающийся целомудрствует; и не только это, но еще и созерцательствует, и богословствует, и молится. [68]¹⁶⁶

Слово вращающийся¹⁶⁷ ассоциируется с воспоминаниями. Как прекрасно мы погуляли на природе! И как легко мы можем обойти вообще весь мiр – окинуть взглядом, или обсудить в беседе! Куда только мы не добираемся! До самого края земли, до неба и звезд, но не до царствия небесного.

Кто же остается у себя внутри, и путями его сердца и ума являются внутренние пажити, то есть хранение ума – такой человек мудрец, он созерцает Бога, общается с Ним, становится человеком молитвы, совершенствуется. Святой прав, поэтому и слово его достойно.

Дꙋхо́внымъ пꙋте́мъ ше́ствовати невѣ́дꙋщїй, ѡ҆ стра́стныхъ помышле́нїѧхъ не твори́тъ попече́нїѧ.

Неумеющий шествовать духовным путем не заботится о страстных помышлениях. [69]

Кто не привык ходить духовным путем, тот не придает никакого значения своим страстным помышлениям, или даже вовсе не замечает своих страстей и грехов, всячески их оправдывая и толкуя по-своему. Так, он постоянно живет по страстям.

но всѐ ᲂу҆праждне́нїе и҆мѣ́етъ плотско́е, и҆лѝ ѡ҆б̾ѧда́етсѧ, и҆лѝ похотствꙋ́етъ, и҆лѝ печа́литсѧ, и҆лѝ гнѣ́ваетсѧ и҆ памѧтоѕло́бствꙋетъ.

… но все его занятие только о плоти бывает,¹⁶⁸ (он) или чревоугодничает и распутничает, или опечаливается, гневается и злопамятствует.

Фраза о плоти – подразумевает здесь, как и в Св. Писании,¹⁶⁹ не плотские грехи, а плотское мудрование вообще, в том числе душевные и телесные нужды человека. Человек, – говорит Святой, который не живет духовно, всю свою заботу имеет только о плоти, и постоянно ест. Это заметно у тех, кто постоянно болтает, так как тот кто болтает, не может не захотеть потом поесть. Одно является следствием другого. Да будет нам известно, что тот кто постоянно что-то хватает и ест, либо уже разгорячен внутри неким грехом, либо готов впасть в грех, от самого простого плотского, до более тонкого, мысленного или духовного.

Итак, кто не следует духовному пути, тот либо отрывается на еде, либо – поскольку не все люди одинаковые – опечаливается, и постоянно ноет что ничего не делает, что он никуда не годен. Кто-нибудь скажет: «Хорошо, что он это понял, желаю ему радости и терпения, это “действие совершенное“».¹⁷⁰ Но на самом деле, у этой печали другое “действие совершенное“ – она ведет к озлоблению на ближнего, в чем проявится наша неуравновешенность. Ведь наше (душевное) равновесие, святость, или, (напротив), наша неуравновешенность, проявляются в наших отношениях с ближними. Кто, стало быть, неправильно себя ведет, и не справляется как надо с трудностями духовной жизни, тот перекладывает вину на других и озлобляется на них. Вот, что происходит со всеми нами, все мы такие. От нас не дождешься доброго слова. Мы никогда не говорим: «спасибо, так оно есть, как ты сказал». Все время у нас виноват другой.

Поэтому, когда я огорчаюсь или нервничаю, то злюсь на другого, и хочу его исправить. Но поскольку он тоже противится, и не делает так как я ему говорю, то я впадаю в памятозлобие, помню про его отказ, не разговариваю с ним, или игнорирую. И это памятозлобие может тянуться годы. Но когда-нибудь обязательно выскочит: либо я выскажу ему самому, либо кому-нибудь другому про него. Памятозлобие – это страсть, поедающая наши внутренности.

К чему же далее ведет неумение шествовать духовным путем?

и҆ ѿсю́дꙋ ᲂу҆́мъ помрача́етъ, и҆лѝ безмѣ́рный по́двигъ ᲂу҆потреблѧ́етъ, и҆ смꙋща́етъ мы́сль.

и чрез то омрачает ум, или начиная чрезмерные подвиги, разстроивает сердце.

Когда человек постоянно ест, то ум его помрачается, так как Св. Дух уходит. Когда же он печалится, гневается, и ведет себя ненормально, то употребляет чрезмерный подвиг, желая хоть как-то устоять. Для этого ему нужно показать что он делает великое дело. Если ты постишься без масла три дня в неделю, то он выпросит у Старца благословение поститься каждый день. Если ты проводишь бдение 4 часа, он попросит благословение на 7 часов. А самым крутым подвигом ему кажется стать пустынником. Но когда человек подвизается выше своей меры, он тем самым являет кроющуюся в нем глубокую печаль и сложность с общением. Поэтому все необщительные люди ищут крайностей. Неудачники стремятся к тяжелому подвигу, хотят быть великими, отличаться от других. Но приходят к страшному результату: чрезмерность омрачает разсудок и делает его негодным.

Не всѐ ᲂу҆праждне́нїе и҆мѣ́й во ѡ҆бꙋче́нїи пло́ти, но предѣ́лъ поста́ви ѻ҆́номꙋ поси́льный по́двигъ, и҆ ве́сь ᲂу҆́мъ тво́й ко внꙋ́трєннимъ ѡ҆братѝ.

Не все занимайся телесным обучением; но, определив для тела посильный подвиг, весь ум обрати на внутреннее. [73]

Поэтому, – говорит Святой, не занимайся все время плотью, но и не впадай в крайности. Ограничь себя по своей мере. Отрегулируй с мудростью и разсуждением, сколько тебе надо есть, сколько спать, сколько бдеть, какой работой заниматься, насколько надо быть отзывчивым, сколько ты можешь хранить себя и обращать ум внутрь.

Смире́нїе и҆ ѕлострада́нїе ѿ всѧ́кагѡ грѣха̀ свобожда́ютъ человѣ́ка, ѻ҆́во стра̑сти дꙋшє́вныѧ, ѻ҆́во же тѣлє́сныѧ пресѣка́юще.

Смирение и злострадание освобождают человека от всякого греха, – то душевные отсекая страсти, а это телесные. [75]

Кто живет со смирением и злостраданием – тот освобождается от всякого греха. Злострадание – это наше воздержание, молитва, стеснение,¹⁷¹ избегание крайностей. Все это освобождает человека от греха. Злострадание – это также болезни, посланные нам Богом. Смотришь на какого-нибудь розовощекого, и вдруг бац, он заболевает. Это случается потому что человек хочет освятиться, его душа по-настоящему этого просит, но у него самого не получается, и тогда Бог посылает ему злострадание, чтобы он смог достичь совершенства.

Ꙗ҆́коже ᲂу҆ѧзви́вый се́рдце произрастѣ́нїѧ, всѐ ѻ҆́ное и҆зсꙋша́етъ: си́це и҆ ѡ҆ се́рдцѣ человѣ́ка разꙋмѣва́й. Въ то́тъ ча́съ внима́ти подоба́етъ, є҆гда̀ непра́здни та́тїе.

Как повредивший сердцевину растения все оное изсушает, так разумей и о сердце человеческом. В этот момент¹⁷² надобно внимать, потому что хищники не дремлют. [78]

Сердцевина растения это мягкие ткани, внутренность стебля, по которому питательные вещества поднимаются от корня и распространяются по всему стволу. Если, теперь, вколоть во внутренность какой-нибудь химикат, – слово внутренность здесь как раз подходит, отсылая к внутренности нашего существа, то все растение сразу же высыхает. Так разумей и о сердце человеческом. То же самое случается с сердцем человека. Когда ты не радеешь, и твое нутро высыхает, то есть твое сердце, ум становится дряблым, слабым, забитым помыслами, самостью, гордостью, тогда все твое существо гибнет. Не надо думать, что если у нас много добродетелей, то мы в безопасности.

Наоборот, необходимо всякий час бдеть, трезвиться, бодрствовать. Но если бы Святой нам так и сказал, то мы бы возмутились. Поэтому он не сказал нам всегда внимать, но в этот момент – потому что хищники не дремлют. Итак, внимай, потому что не знаешь когда придет вор,¹⁷³ лукавый, когда он сделает тебе укол в тело, (и тогда) яд проникнет до сердца, и заразит все вообще.

Гдⷭ҇ь всѧ́кꙋю за́повѣдь до́лжною показа́ти хотѧ̀, сыноположе́нїе же свое́ю кро́вїю лю́демъ дарова́лъ, глаго́летъ: Є҆гда̀ сотворитѐ повелѣ̑ннаѧ ва́мъ, глаго́лите, ꙗ҆́кѡ рабѝ неключи́ми є҆смы̀, и҆ є҆́же до́лжни бѣ́хомъ сотвори́ти, сотвори́хомъ.

Господь, желая показать, что всякая заповедь обязательна и что сыноположение есть дар, заслуженный людям собственно Его Кровию, говорит: егда сотворите вся повеленная вам, глаголите: яко раби неключими есмы: яко, еже должни бехом сотворити, сотворихом. [79]¹⁷⁴

Здесь св. Отец наставляет нас иметь в виду две вещи: во-первых, мы обязаны соблюдать все заповеди, – это наша работа, так как мы суть неключимые рабы Божьи, и во-вторых, что мы живем не как рабы Божьи, но как сыновья Его. Но это усыновление не есть следствие нашего исполнения заповедей, а дар Христа, заслуженный Его Кровию.¹⁷⁵ Когда мы говорим за Литургией: «И сотвори убо хлеб сей честное Тело Христа Твоего»,¹⁷⁶ то подразумеваем, что честное Тело Христово нас питает, чтобы мы могли сотворить вся повеленная нам, а Кровь дарует нам сыноположение.

Поэтому, что бы мы ни делали для Бога, не будем ожидать от этого наград, благодатных даров или откровений. Мы суть рабы, а раб не ждет от господина награды; ему достаточно лишь прокормить себя, и своих детей. Раб обязан делать свою работу, он не делает этим услугу своему господину. Так и мы, что делаем, давайте делать как долг, а не как услугу, потому что мы не благодетели Бога.¹⁷⁷

Сегѡ̀ ра́ди нѣ́сть мзда̀ дѣлѡ́мъ ца́рствїе нбⷭ҇ное, но благода́ть влⷣчнѧ, вѣ̑рнымъ рабѡ́мъ ᲂу҆гото́ваннаѧ.

Посему Царствие Небесное не есть награда за дела, а благостный дар Владыки, уготованный верным рабам.

Следовательно, мы не приобретаем царствие небесное за дела. Владыка Христос приготовил его нам, и дарует когда мы ведем себя как верные рабы.

И҆́же влⷣкꙋ чти́тъ, твори́тъ повелѣ̑ннаѧ ѿ негѡ̀: согрѣши́вый же и҆ преслꙋ́шавый терпи́тъ, ꙗ҆́кѡ своѧ́си находѧ̑щаѧ.

Чтущий господина своего творит повеленное им, погрешив же в чем-либо или преслушав, терпит, как должное ему, то, что за это бывает с ним. [81]

Кто признает и почитает Владыку, тот творит все повеленное, а когда ошибется или ослушается, то винит себя самого. Поэтому терпит, как должное ему, то, что за это бывает с ним. Следовательно, все неприятности, которые на тебя сваливаются – это то, что сам же ты породил. Посетит ли тебя болезнь, несчастье, помыслы, сонливость, обиды? или братья ни во что тебя не ставят? или игнорирует Игумен, не отзывается когда ты стучишься к нему в дверь? или тебя не слышит Бог, – ты молишься чтобы прогнать некий грех, а он не уходит? – Знай, что ты (тем самым) пожинаешь плод дерева, который сам же и выростил, ешь пищу, которую сам же и приготовил. Итак, мы либо исполняем закон Божий, либо поступаем по своей воле и ждем находящие (последствия).

Мы и вспоминаем про Бога, когда на нас находят трудности. А Святой говорит, что надо молиться теперь, когда нет еще искушения. Тогда мы вытерпим. И скорее всего понадобится много лет терпения, чтобы исправить находящие (неприятности). Поэтому будь внимателен, и думай не только о себе, но и о своих детях, внуках, – плотских и духовных, и обо всем роде.¹⁷⁸ Действительно, если мы проследим за историей Церкви и нашего народа, то убедимся, что сами готовим себе находящие неприятности.

Оу҆ченолюби́въ сы́й, бꙋ́ди и҆ трꙋдолюби́въ:

Будучи любознателен, будь и трудолюбив.

Не так важно желание быть любознательным, – знать что произойдет в твоей жизни, как все обернется, – сколько быть трудолюбивым, любить труд и свою работу.

Сво́йственъ ѕвѣздѣ̀ сꙋ́щїй при не́й свѣ́тъ, благочести́вомꙋ же и҆ бг҃обоѧ́щемꙋсѧ сво́йственна хꙋ́дость и҆ смире́нїе.

Принадлежность звезды свет, что около нее; а благочестивого и богобоязненного принадлежность – нищета и смирение. [83]

Характерной чертой звезды является свет, лучезарность, а богочестивого и богобоязненного человека – скромность: безыскусная одежда, скромный внешний вид, простота жизни, простой характер, простые движения, – и смирение. В особенности же мы, эллины, которые «любим прекрасное (даже) в худости»,¹⁷⁹ должны быть аристократами, и одновременно скромными и смиренными (людьми). Давайте будем сынами Царя, во всем аристократическом убранстве, чтобы на нас смотрели и говорили: Если сын Царя так прекрасносветел, то представь, каков Царь! Сын сияет! Его внешний вид, манеры, улыбка, глаза – все составляет некую величественную картину. В нашем внешнем виде, в котором заметна скромность и смирение, просвечивает Христос, потому что таким Он и был. Но хотим ли и мы быть такими?

Жа́ждꙋщїи, глаго́летъ, и҆ди́те на во́дꙋ: жа́ждꙋщїи бг҃а, и҆ди́те съ чи́стою мы́слїю.

Жаждущии идите на воду, говорит пророк;¹⁸⁰ жаждущие Бога, ходите чистотою ума и сердца. [84]

Это место напоминает слово Господа: «кто жаждет, иди ко Мне и пей»,¹⁸¹ но взято из прор. Исайи, который далее продолжает: «идите, покупайте и ешьте; идите, покупайте без серебра и без платы».¹⁸² Но все-таки, чтобы напиться «воды, текущей в жизнь вечную»,¹⁸³ нужно что-то отдать. И это не деньги, не труд и не молитвы – это делается ради другого, – чистоты, которая недаром поставлена в тексте в творительном падеже,¹⁸⁴ чтобы как раз указать на средство, с помощью которого мы запасаемся водой. Итак, необходимо рука об руку схватиться с чистотой, чтобы она была нашим объятием и свиданием, – если мы хотим чтобы Бог напитал нас.

Ѻ҆ба́че высокопарѧ́щемꙋ ѻ҆́ною подоба́етъ зрѣ́ти и҆ къ землѝ своеѧ̀ хꙋ́дости.

Впрочем, высоко чрез нее парящему должно обращать взор и на землю своего нищенства.

Своей худостью и смирением ты приобретаешь чистое сердце, и паришь высоко. Словно птичка, которая как только окрепнет и расправит крылья, тотчас летит, так и мы, худостью и смирением обретаем крылья, то есть чистоту, в которой взлетаем. Но тут нужно кое-что не упускать: едва мы заметим как появились некие духовные плоды, не будем обращать на них свое внимание, потому что эти плоды – дар Божий, мы же будем смотреть на свою худость, на то, чем мы и являемся – земля и пепел.¹⁸⁵

никто́же бо смире́ннагѡ вы́шшїй.

Никого нет выше смиренного.

Только будучи смиренными, мы становимся высокими. Тот, кто бит по жизни, кто не ставит себя ни во что, у кого нет мнения, хотения, своей воли, кто потерян и всеми брошен – такой выше всех. Вспомните св. Григория Чудотворца, который сразу рукоположил в архиерея безвестного и худого, но добродетельного кочегара Александра, на которого никто не обращал внимания.¹⁸⁶ Мы тоже можем так жить. Во всяком случае, это наше нормальное состояние, в котором мы становимся выше херувимов и серафимов.

Ꙗ҆́коже бо свѣ́тꙋ не сꙋ́щꙋ, мра̑чна и҆ тє́мна всѧ̑: си́це не сꙋ́щꙋ смиренномꙋ́дрїю, всѣ̀ на́ши тща̑нїѧ по бз҃ѣ сꙋ́єтны и҆ безполє́зны.

Как там, где нет света, все темно и мрачно; так и, когда нет смиренномудрия, все наши тщаливые по Богу труды – суетны и черствы.¹⁸⁷

Как без света все темно и мрачно, так и без смиренномудрия все труды по Богу суетны и черствы. Черствый – значит вчерашний, тщетный, безполезный, время которого прошло и он не имеет уже силы, духовной твердости.¹⁸⁸ Вчера был вторник, – куда он девался? Пропал. Это надо изучать св. Августина¹⁸⁹ и других философов, чтобы понять куда ушел вчерашний день, нужно пофилософствовать, что такое время. Сегодня среда. Не успеем сказать среда, как наступает четверг. Но и четверг не в наших руках, так как мы не можем знать, будем ли мы жить в следующий момент.

Итак, черствое – это все то, что прошло и забыто, утратило актуальность,¹⁹⁰ пожелтело, сгнило и запахло. Смысл такой: если у тебя нет смирения, то все твои дарования¹⁹¹ суетны и безполезны. И все твои подвиги и добродетели, включая послушание, работу, молитву, – без смирения суть черствы и не имеют никакого смысла, и вся жизнь твоя протекает в суете. Даже ряса, которую ты носишь, церковь, в которую ты ходишь, – все это как будто прошло и не нужно. Все, однако, становится нужным и важным, как только проникнет свет, смирение.

Коне́цъ же сло́ва, всѐ слꙋ́шай: бг҃а бо́йсѧ, и҆ за́пѡвѣди є҆гѡ̀ хранѝ… Глаго́летъ бо даві́дъ: Восхотѣ́хъ во́лю твою̀ и҆ зако́нъ тво́й сотвори́ти посредѣ̀ чре́ва моегѡ̀.

Конец же слова, все слушай: Бога бойся и заповеди Его храни¹⁹² ... Давид говорит: еже сотворити волю Твою восхотех, и закон Твой посреде чрева моего. [85]

Это из славного 39-го псалма, где говорится о Христе. Давид пророчески говорит о благоволении Отца послать Сына для спасения мiра, и про волю Сына исполнить Отцовское благоволение.

Давид говорит: Боже мой, я хочу исполнить твою волю! То же самое говорит и Христос, и Церковь, и мое сердце, после воплощения Христа. Прп. Исихий, сохраняя главный смысл стиха псалма, переносит его на нас.

Восхотѣ́хъ во́лю твою̀. Боже мой, я, который слышу Твои слова, ничего другого не желаю, как только поступить по Твоей воле, которая кроется в Твоем законе. Я хочу исполнить то, что ты требуешь от меня, и вложить это посреде чрева моего, запечатлеть это в своих внутренностях и в своем сердце. И что же ты требуешь от меня, Боже мой? Чтобы я стал как орел и летал высоко. Ради этого Ты меня создал, за этим Ты вытащил меня из авгиевых конюшен. И я полечу, Боже мой, если сотворю волю Твою. Воля же эта в том, что Сын распялся за меня, и я распинаю себя каждый день ради Него. По причине такого моего каждодневного смирения Ты дашь мне крылья – «кто дал бы мне крылья, как у голубя? я улетел бы и успокоился бы»¹⁹³ – и я улетел бы на небо и успокоился около Тебя.

«Кто дал бы мне крылья?» Крылья дает Бог. Но пророк был прав, что спрашивал об этом, так как в то время Христос еще не пришел. Понадобилось еще тысячи лет, чтобы Он пришел. Но теперь Он пришел, и дает мне крылья. С этих пор Его воля в том, чтобы я летал, если, конечно, я прежде вложу Его волю в свое сердце, в свое чрево, откуда уже никто не сможет ее вынуть, даже я сам. Какая-нибудь иголочка попадет в наше тело, и мы не можем ее вытащить. В некоторых попадали пули. В одного попало целых 30 пуль, некоторые вытащили, с большим трудом, но другие не смогли. Представьте только, – если пули не могут вытащить из тела, то насколько более (не смогут вытащить) волю Божию, если она стала нашим существом! Давайте же настолько глубоко вложим в себя Христа, возседающего на облаках вместе с херувимами и серафимами, чтобы невозможно уже было Его вытащить; давайте мы будем там вместе с херувимами и серафимами.

Восхотѣ́хъ во́лю твою̀ и҆ зако́нъ тво́й сотвори́ти. Чтобы, однако, доказать, что я по-настоящему хочу исполнить волю Божию, и по-честному быть с Богом, мне необходимо верить и принимать, что исполнение божественного закона есть величайшая честь для меня. Только соблюдая закон, я могу иметь благодать. Бог не дал бы закона прежде пришествия на землю благодати, если бы закон не был приготовлением пути, по которому мне надо идти чтобы сошла божественная благодать. Нам это кажется суровым – что мы обязаны что-то исполнять, это как будто против нашей свободы, но на самом деле закон и делает человека свободным.

Далее Святой подробнее останавливается на том, что такое посреде чрева моего.

А҆́ще не посредѣ̀ чре́ва, си́рѣчь, посредѣ̀ се́рдца, сотвори́тъ человѣ́къ во́лю бж҃їю и҆ зако́нъ: нижѐ внѣꙋ́дꙋ ᲂу҆до́бь сїѐ сотвори́ти мо́жетъ.

Если не сотворит человек воли Божией и закона Его посреде чрева, то есть посреде сердца, то и вне не может он удобно исполнять его. [86]

Если ты не вложишь закон в сердце, если не проглотишь и не уверуешь в него, то в трудный момент не сможешь его использовать. Сегодня, например, случилось землетрясение. Меня охватывает паника, я боюсь, переживаю некий сумбур, молиться не могу. Или когда я завтра заболею, или буду помирать, то тем более не смогу молиться. Потому что мы делаем то, к чему привыкли, с чем сроднились, что у нас под ногами. Чем я занимаюсь сейчас, этим же я буду заниматься и в будущем.

И҆ рече́тъ къ бг҃ꙋ нетрезвѧ́щїйсѧ и҆ неради́вый, пꙋти̑ твоѧ̑ вѣ́дѣти не хощꙋ̀: Не трезвенствующий и равнодушный как бы так говорит Богу: путей Твоих видети не хощу.¹⁹⁴

Здесь Святой делает прекрасное и психологическое замечание. Кто, спрашивается, отрекается от Бога – незнающий, или ненавидящий Его? Те, кто Его не знают, обычно принимают Его, по причине инстинктивного закона и врожденной веры, которую носит внутри себя каждый человек. Но кто верует в Бога, но не хочет быть Его рабом, тот отрекается от Него, потому что ощущает Его как господина.

Один человек спросил афонского Старца: Почему Бог требует, чтобы я был Его рабом? Почему Он хочет быть господином? Как это объяснить, что от меня он требует быть смиренным, а сам не таков; и что мне нельзя требовать от других, а Ему можно? – Это и к нам вопрос, которые (вроде) знают Бога, и следуют Ему, но с трудом. Но servire – значит regnare, то есть служить – то же что царствовать.¹⁹⁵ То есть, я на самом деле царствую, когда я истинный раб Божий.

нетрезвѧ́щїйсѧ и҆ неради́вый. Не трезвящийся – тот, кто не следит каждый день за умом и сердцем, поэтому у него все время помыслы; он исповедуется, просит прощения, но потом снова (гоняет) помыслы, снова грешит. А в конце устает и говорит: ну разве это жизнь? И какова же тогда его реакция на тот факт, что хотя он и кается, снова впадает в то же самое? – Путей Твоих видети не хощу. То есть он отрекается знать пути Господни. И это случается с ним от недостатка божественного просвещения, как говорит Святой далее.

коне́чнѡ по лише́нїю бж҃е́ственнагѡ просвѣще́нїѧ, є҆мꙋ́же причаща́ющїйсѧ не бꙋ́детъ не и҆звѣще́нъ, но дово́льнѡ тве́рдъ въ бж҃е́ственныхъ ве́щехъ.

… конечно по оскудению Божественного просвещения, причастный которого не только убеждением содержит в сердце закон, но и твердый (и) способный бывает в божественных вещах.

Человек с помыслами, или занимающийся всем подряд, не имеет Слова, Сына Божия, потому что невозможно заниматься всем одновременно. Так он теряет Бога, который есть свет. А не получая света, не имея божественного просвещения, его сердце помрачается, охладевает, и все остальное тоже сбивается, теряет силу, разрушается, так что однажды он не только оказывается вне монастыря, но и вне Бога.

И наоборот, кто держит дверь ума закрытой и следит за ней, чтобы в нее входили не помыслы, а свет Святого Духа, тот приобщается божественного просвещения. То есть его увещевает (сам) Бог, дает ему нужные ответы, необходимые помышления, раскрывает ему разум, ум, сердце, дает ему понять, насколько естественна духовная жизнь; в результате чего человек перестает удивляться, как это все само идет ему в руки, в готовом виде.

И еще кое-что: но и твердый (и) способный бывает в божественных вещах.¹⁹⁶ Трезвящийся человек не просто получает знание, достоверность и чувство божественных вещей, но приобретает искусность. Какой-нибудь глазной врач-новичок, например, не сможет сделать операцию на глаз, а опытный врач сделает ее за короткое время.

Твердый – это тот, кто на плацу, постоянный, кто постоянно остается в сердце и делается знатоком небесных вещей. Твердый и способный¹⁹⁷ – вроде бы два прилагательных, но твердый скорее определение способного. То есть способный, тот, кто породняется с божественными вещами, – делается твердым, не переменчивым, крепким, с ним становится «все ясно». У него не бывает так, что сегодня радость, а завтра печаль, сегодня он верит, а завтра не верит, сегодня молчит, а завтра болтает. Всем известна его жизнь, что он делает, в какого Бога верит, ведь он не меняется, не перебегает от Бога в мiр, он прочен в своей жизни.

Эта прочность показывает что он по-настоящему покаялся, по-настоящему любит Бога, и на самом деле имеет своей невестой Церковь, которую ни на кого не променяет. Таким образом человек становится духовным, мужем совершенным,¹⁹⁸ цельным¹⁹⁹ во Христе.

Ꙗ҆́коже бо чꙋ́вственнаѧ со́ль ᲂу҆слажда́етъ хлѣ́бъ, и҆ всѧ́кое варе́нїе и҆ мѧ́со несогни́вшимъ и҆ цѣ́лымъ сохранѧ́етъ: си́це и҆ ѡ҆ ᲂу҆́мномъ хране́нїи мы́сленныѧ сла́дости и҆ ди́внагѡ дѣ́ланїѧ разꙋмѣва́й:

Как чувственная соль услаждает хлеб и всякую пищу, охраняет мясо от порчи и сохраняет его неповрежденным надолго; так разумей и об умном хранении мысленной сладости и дивного в сердце делания. [87]

Как соль, – говорит Святой, услаждает, делает вкусным хлеб и всякую другую пищу, а также сохраняет мясо от гниения, так происходит и с солью ума, которая есть хранение его. «Если же соль потеряет силу»,²⁰⁰ если, то есть, мы перестанем хранить ум, то все что у нас есть внутри сгниет. А значит, хранение ума – это соль нашего духа, умная пряность.²⁰¹ И еще: как «вино веселит сердце человека»,²⁰² так и хранение ума веселит наше сердце, а тяжесть души пропадает. Давайте же иметь внутри эту приятность, чтобы иметь и Христа. Давайте добиваться этого, чтобы быть прочными по жизни, и не меняться постоянно и каяться (в одном и том же).

… и дивного делания. Хранение ума – и есть наше настоящее занятие, потому что отсюда все остальное. Если же кто позволяет помыслам входить внутрь, и то увлекаться ими, то нет, – такой человек не имеет (в себе) никакого извещения и уверенности, никакой теплоты или сладости, его жизнь прозаична и темна. Но когда он решит жить в трезвении, то через день, или через месяц, или через несколько лет он увидит, что жизнь его изменится, и он станет стойким человеком.

ᲂу҆слажда́етъ бо а҆́бїе²⁰³ и҆ внꙋ́треннѧго и҆ внѣ́шнѧго человѣ́ка, и҆ смра́дъ лꙋка́выхъ по́мыслѡвъ ѿгонѧ́етъ.

Ибо оно божественно услаждает и внутреннего и внешнего человека, прогоняет зловоние худых помыслов.

Хранение ума услаждает божественно. Это значит, что услада происходит от Бога, она естественна, она вносит в нас божественное действие, это результат божественного присутствия и смешения божества с нашей человеческой природой, это не какая-то мiрская услада. Услаждается, при этом, и внутренний и внешний человек, то есть и тело, и сердце. Получается, что, с одной стороны, мы ощущаем внутри себя усладу, а с другой стороны, и ближний ощущает насколько я приятен, радостотворен и светел.

И прогоняет зловоние худых помыслов. Хранение ума дает еще кое-что. Оно не дозволяет лукавым бесам напускать на нас свое зловоние.

и҆ цѣ́лыми на́съ во благи́хъ храни́тъ.

… и сохраняет нас постоянными в добре.

Эта фраза имеет тот же смысл, что и твердый способный. Когда мы обретем хранение ума, то не будем волноваться: может я упаду, может сделаю ошибку, может забуду, может согрешу. Мы спим, а Бог нас охраняет, нас хранит сам ум, внутренность нашего сердца, сама наша услада. Когда я нахожусь в каком-нибудь удушливом месте, то не могу ни говорить, ни дышать; мне плохо, что бы я ни делал. Но если туда проникнет воздух и свет, то атмосфера сразу меняется, приходит услада. Это не результат моего усилия, но изменения самой окружающей среды, в которой я нахожусь. То же самое случается с изменением нашего внутреннего состояния. Тогда мы как бы обнаруживаем самих себя, постоянно делающих добро, состояние добродетели и святости стало постоянным.

Сколь же благ Господь, и к какой высоте Он нас призывает! Мы же, если не можем долго оставаться в благости, обвиняем в этом других, что они, мол, нехорошо с нами обошлись, или (жалуемся на себя) что мы не можем, не понимаем. Но все это отговорки, ведь мы можем-таки быть постоянными в добре, если позволяем входить в нас Духу Святому, а не помыслам.

Чтобы еще больше привлечь нас к этому, Святой продолжает:

Ѿ прило́га мно́гїе быва́ютъ по́мыслы, ѿ си́хъ же лꙋка́вое чꙋ́вственное дѣѧ́нїе. Но и҆́же со і҆и҃сомъ пе́рвое а҆́бїе погаша́етъ, послѣ́дꙋющихъ и҆збѣга́етъ, и҆ разꙋмѣ́нїемъ бж҃е́ственнымъ сла́достнымъ ѡ҆богати́тсѧ, и҆́мже бг҃а ѡ҆брѧ́щетъ вездѣ̀ сꙋ́ща.

От прилога – множество помыслов, а от этих – худое дело чувственное. Тотчас погашающий со Иисусом первое, избег и последующего. И обогатится он сладостным Божественным ведением, в коем всюду присущим будет зреть Бога. [88]

Краткая, но сильная по смыслу фраза. Не думай, – сказано, что некая мысль посетила тебя случайно. От малого прилога берет начало и входит множество помыслов, то есть множество бесов, и множество кинжалов начинают раздирать твое сердце.

Стоишь ты, например, в церкви, поют Трисвятое, в этот момент на ум тебе приходит мысль что надо написать письмо Старцу; ты продолжаешь: «да, надо про это не забыть». Ответ на эту мысль выявляет то, что ты принял прилог, и с этого момента стал как аэродром – одни помыслы не успевают приземляться, а другие отлетать, создавая при этом соответствующий шум.

Итак, следи за прилогом, даже если он тебе кажется хорошим, полезным, правильным, так как он становится поводом для проникновения внутрь множества помыслов, которые (в свою очередь) вызывают все худые дела. И ясно, что никто кроме меня не виноват что я принимаю помыслы. Когда же я сразу отключаю прилог, с помощью Иисуса, то избегаю и всех дурных последствий. А кто не в порядке – считает эти последствия естественными. Одновременно, я приобретаю некую усладу, божественное ведение, которое ведет к тому, что я открываю везде сущего Бога. И здесь, и там, и повсюду, и в сердце, и в уме, и в том что я делаю сейчас, я открываю Бога. И наоборот, когда я принимаю помыслы, то нигде не ощущаю Бога, живу, как будто Его нет.

и҆ въ сїѐ зерца́ло ᲂу҆́мное зрѧ́щи просвѣща́етсѧ всегда̀ по подо́бїю чи́стагѡ стекла̀ и҆ чꙋ́вственнагѡ со́лнца.

… и в Него зеркало ума твердо направив,²⁰⁴ освещаться Им, подобно чистому стеклу, поставленному против чувственного солнца.

Что такое здесь это направив?²⁰⁵ Кто-то стоит передо мной, я устремляю на него взгляд и смотрю не отрываясь; или передо мной зеркало, в которое я смотрю на себя. Когда я направлю зеркало моего ума на Него, то есть на Бога,²⁰⁶ то буду видеть Бога, и все время (вос)принимать божественное просвещение. Как если чувственное солнце попадет на чистый кристалл, так что он весь светится, так и лучи Бога, попав на зерцало моего ума, в око моей души, освещают мой дух.

И в Него зеркало ума твердо направив. Итак, если я устремлю взгляд на Бога, с осознанием и верою что передо мной Бог, то сам становлюсь весь богом и весь светом.

И҆ тогда̀ почі́етъ ᲂу҆́мъ, до послѣ́днѧгѡ жела́нїѧ дости́гши ѿ всѧ́кагѡ и҆но́гѡ въ не́мъ видѣ́нїѧ.

Тогда наконец ум, достигнув последнего предела своих желаний, почиет от всякого другого в себе созерцания.

Когда ум оставит всякое другое представление помыслов, смыслов, желаний, и займется только последним пределом желаний, то достигнет духовного утешения, величайшего из человеческих желаний. Этого утешения хотят все люди, они, можно сказать, умирают ради него, монах же достигает его совсем просто, лишь бы его занятием стал последний предел желаний; в противном же случае, и у него ничего не получается. И видишь тогда монаха, символ божества, который остается безутешен. Это оксиморон! Свет не испускает свет, батарея не дает тепла, часы не показывают время. Понимаете, насколько мы несправедливы к себе, когда не имеем тишины, утешения, радости, когда наш ум не безмолствует, но мятется.

Поне́же всѧ́кїй по́мыслъ мечта́нїемъ чꙋ́вственныхъ нѣ́кїихъ веще́й вхо́дитъ въ се́рдце: тогда̀ ѡ҆сїѧва́етъ є҆го̀ блаже́нный свѣ́тъ бж҃ества̀, є҆гда̀ соверше́ннѡ ѿ всѣ́хъ ѻ҆́ныхъ ᲂу҆праздни́тсѧ, и҆ невоѡбраже́нъ ѿ си́хъ бꙋ́детъ.

Поскольку всякий помысел входит в сердце чрез воображение чего-либо чувственного; то блаженный свет божества тогда уже начинает осиявать ум, когда он всячески упразднится от всего и сделается от всего этого безвидным. [89]

Когда наш ум занят какой-нибудь мыслью, идеей, или проблемой, то это значит что мы приняли (помысел) обсудить или использовать эту мысль, идею, или проблему, и это становится нашей катастрофой. Необходимо чтобы ум оставил все и занялся только Богом, – если он хочет чтобы его осиял свет божества.

... когда он всячески упразднится от всего. Глагол упраздниться – значит быть свободным, оставить все и иметь время, удобный момент, возможность и желание предоставить себя, свое тело, свой ум, свои глаза – тебе, ищущему меня. Так поступает и Бог. Предоставляет всю свою божественность тебе, когда ты занят Им, и ничем другим. Что мы просим, то и имеем.

Є҆ли́кѡ мы́сли кра́йнѣ вне́млеши, потоли́кꙋ съ жела́нїемъ і҆и҃сꙋ моли́тисѧ бꙋ́деши: и҆ є҆ли́кѡ па́ки мы́сль лѣ́ностнѣ посѣща́еши, потоли́кꙋ и҆ і҆и҃са ᲂу҆дали́шисѧ.

Насколько бдительно внемлешь уму, настолько с теплым желанием будешь молиться Иисусу: и опять, – насколько небрежно надзираешь за умом, настолько отдалишься и от Иисуса. [90]

Но как же у нас так получается! Сами виноваты, и сами себя оправдываем и на себя же жалуемся: Старец, я так хочу молиться, но ум убегает. – Ну, конечно убегает, если ты вместо молитвы принимаешь помыслы, тем самым как бы открывая источник, или некую канаву, поэтому ум и идет туда, а не к Богу. Вот чем мы занимаемся. Наполняем жизнь дырками. Так проходят годы, а мы дремлем на молитве, не имеем утешения и ничего не соображаем.

Но прп. Исихий говорит нам: насколько более ты внимаешь, настолько возрастает желание молиться. И насколько ты пренебрегаешь своим умом, то есть оставляешь трезвение, настолько (вероятно, что) в один день удалишься от Иисуса. Это случится, коль скоро после одного, двух, пяти, десяти лет ты скажешь: Христе мой, Ты от меня устал, что за столько лет я ничего не сделал, и я от Тебя устал, что Ты не дал мне никакого плода… поэтому я оставляю Тебя.

И҆ ꙗ҆́коже пе́рвое соверше́ннѣ воздꙋ́хъ мы́сленный просвѣща́етъ: си́це и҆ ᲂу҆клоне́нїе ѿ трезвѣ́нїѧ, и҆ сла́достнагѡ призыва́нїѧ і҆и҃са, навы́че помрача́ти ѻ҆́ный ѿвсю́дꙋ, ꙗ҆́коже бы́ти по є҆стествꙋ̀ ве́щи сицево́й, ꙗ҆́коже реко́хомъ, а҆ не и҆на́ковой.

И как первое сильно освещает воздух ума, так последнее, – уклонение от трезвения и сладостного призывания Иисуса, – обыкновенно совсем омрачает его. Естественно сему делу быть так, как мы сказали, – и иначе оно не бывает.

Как трезвение производит желание молитвы и (от этого) просвещается разум, так и уклонение от трезвения и сладостного призывания Иисуса, – обыкновенно омрачает разум. Уклоняться (здесь) – буквально отвести голову в сторону, (отрицательно) кивнуть, так что даже слов не надо. Ты приходишь ко мне поприветствовать меня, приласкать, а я одним кивком отвергаю тебя. Уклоняться – также имеет значение удаляться. Стало быть, как при трезвении ты имеешь Христа, так удаляясь от трезвения, когда не внимаешь себе и (даже) избегаешь этого, то естественно за этим следует помрачение ума. Есть у тебя трезвение и молитва? Тогда есть и Христос, и свет. Если же у тебя их нет, то есть только мрак.

И҆ сїѐ и҆скꙋ́сомъ позна́еши дѣ́ломъ и҆спыта́нїѧ, занѐ не быва́етъ добродѣ́тель, и҆ наипа́че таково́е свѣторо́дное сла́достное дѣ́ланїе, а҆́ще не и҆скꙋ́сомъ и҆зꙋча́етсѧ.

Это узнаешь ты из опыта, когда делом испытаешь. Ибо добродетель, и особенно такое светородное сладостное делание, обыкновенно не иначе изучается, как опытом.

Все это ты поймешь из опыта, пробуя на деле, ведь всякой вообще добродетели учатся на деле, тем более такому светородному – то есть рождающему свет – и сладостному деланию как трезвение и призывание, этой сладчайшей и прекраснейшей добродетель. Сколько раз вы меня просите: «Старец, хочу чтобы Вы мне объяснили то-то и то-то». И через 20 лет задаете те же вопросы. Это случается, так как проживи мы хоть тысячу лет, если не приобретем практического опыта, то все напрасно.

Ча́стое призыва́нїе і҆и҃са съ жела́нїемъ нѣ́кїимъ, и҆спо́лненнымъ сла́дости и҆ ра́дости, вино́вно быва́етъ тогѡ̀, что̀ воздꙋ́хъ серде́чный и҆сполнѧ́етсѧ ра́дости и҆ тишины̀ ѿ кра́йнѧгѡ внима́нїѧ. Кра́йнѧгѡ же ѡ҆чище́нїѧ серде́чнагѡ вино́вникъ є҆́сть і҆и҃съ хрⷭ҇то́съ сн҃ъ бж҃їй и҆ бг҃ъ, всѣ́хъ благи́хъ вино́вникъ и҆ творе́цъ. а҆́зъ бо, глаго́летъ, бг҃ъ творѧ́й ми́ръ.

Непрестанное с теплым неким желанием, полным сладости и радования, призывание Иисуса производит то, что воздух сердца от крайнего внимания исполняется отрадной тишины. Того же, чтобы сердце совершенно очистилось, виновником бывает Иисус Христос Сын Божий и Бог, всего доброго виновник и Творец. Ибо Он Сам говорит: Аз Господь Бог, творяй мир.²⁰⁷ [91]

Какова причина, что мы непрестанно призываем Иисуса, с неким желанием, полным сладости и радования? Как молитва делается радостной, мирной, и сладкой? Оттого, что сердце полно радости, тишины и мира. Следовательно: у тебя проблемы? – молитвы не получится. У тебя нервы, тревога, безпокойство, беды, ожидания? Ты что-то сделал, от чего тебе невесело, и ты не чувствуешь покоя и дерзновения перед Богом? – молитвы не получится. Кричи сколько угодно, ничего не выйдет. Когда же твое сердце преисполнено радости и мира, тогда и молитва сладостна и полна радости. А достигается это от крайнего внимания, то есть от всецелого трезвения.

Стало быть, чтобы твоя молитва была успешной, чтобы тебе стать духовным человеком, крайне необходимо чтобы твое сердце сохраняло радость и мир. Ты нервничаешь? плачешь? волнуешься? у тебя проблемы? – закройся в келье, пока не успокоишься.²⁰⁸ Бог тут совершенно ничего не может поделать – это твое личное дело. Ты сам способен сохранить себя в радости. Ты ведь знаешь, что когда кто-нибудь побывает вне монастыря, а потом расскажет тебе про свои приключения, то и ты начнешь рассказывать про свои (бывшие). А потом вспомнишь, что не следует рассказывать о своих переживаниях, мнениях, об информации извне, и тут же потеряешь мир. Теряя же мир, ты теряешь Бога, молитву, и вообще все.²⁰⁹ Таким образом, чтобы хранить мир нужно хранить самого себя. Это зависит от тебя, тогда как стяжать безстрастие сам ты не можешь. Ты можешь не болтать, но не можешь стать (заодно) и безстрастным, чистым. Можешь не лгать, но не можешь избавиться от страсти лжи. Кто же тебя избавит? – Бог.

Дꙋша̀ благодѣ́тельствꙋема и҆ ᲂу҆слажда́ема ѿ і҆и҃са, съ весе́лїемъ нѣ́кїимъ и҆ любо́вїю, и҆сповѣ́данїемъ благодѣ́телю хвалꙋ̀ воздае́тъ, благодарѧ́щи и҆ призыва́ющи съ весе́лїемъ творѧ́щаго є҆́й ми́ръ, и҆ посредѣ̀ себѐ ᲂу҆́мственнѡ зрѧ́щи є҆го̀ разрꙋша́юща мечта̑нїѧ лꙋка́выхъ дꙋхѡ́въ.

Душа, будучи благодетельствуема и услаждаема Иисусом, с радованием неким и любовью воздает Благодетелю исповеданием, благодаря и с веселием призывая Умиротворившего ее: ибо внутри себя мысленно видит, как Он развевает мечтания злых духов. [92]

Когда мы пребываем в мире и радости, то вместе с молитвой в наше сердце входит Христос, душа благодетельствуется, услаждается и благодарит Бога. Воздает – значит выражает свою признательность, возвращает должное. Но как я могу возвратить должное моему благодетелю Христу? – Радованием неким и любовью в исповедании, как сказано в славословии – «славьте Господа».²¹⁰ Богу не нравится наше нытье и жалкий вид, Он хочет (от нас) радости, мира и славословия, в веселии и любви. Но может быть Он хочет этого для себя? Нет – божеству ты ничего не прибавляешь. Бог ни в чем не испытывает недостатка, и все делает ради нас.

С веселием. Когда сердце открывается и делается садом,²¹¹ то ты радостен, славословишь и благодаришь Бога, и видишь умом²¹² в сердце и в утробе, – как было сказано до этого,²¹³ что там сидит Христос, причем не просто так, а в силе. Ты видишь Христа-подвижника, как Он развевает мечтания злых духов, побеждает их и не позволяет никому тебя тронуть.

И҆ воззрѣ̀, глаго́летъ даві́дъ, ᲂу҆́мное ѻ҆́ко моѐ на ᲂу҆́мныѧ врагѝ моѧ̑, и҆ востаю́щыѧ на мѧ̀ лꙋка́внꙋющыѧ ᲂу҆слы́шитъ ᲂу҆́хо моѐ: и҆ воздаѧ́нїе грѣ́шныхъ ви́дѣхъ ѿ бг҃а во мнѣ̀ быва́ющее. Мечта́нїѧмъ же не сꙋ́щымъ въ се́рдцѣ, въ є҆сте́ственномъ положе́нїи ᲂу҆́мъ состои́тъ, гото́въ сы́й дви́житисѧ ко всѧ́комꙋ видѣ́нїю сла́достномꙋ, дꙋхо́вномꙋ и҆ бг҃олюбе́зномꙋ.

И воззре, говорит Давид, умное око мое на мысленных врагов моих, и востающия на мя лукавнующия услышит ухо мое. И воздаяния грешникам зрел я от Бога во мне совершающимся. Когда же нет никаких мечтаний в сердце, тогда ум стоит в естественном своем чине, готов будучи подвигнуться на всякое сладостное созерцание, духовное и боголюбивое. [93]

Приведены цитаты из Псалмов.²¹⁴ Око мое, – говорит, видело мысленных врагов, (то есть) демонов. Но в то же время, я вижу в душе своей и Христа, который мощно одолевает их. И раз у меня есть славнейший на небе и на земле, мое спасение, моя радость, мой Бог – значит я хозяин своей жизни, властелин и благородный человек.²¹⁵ В этом состоянии фантазии и помыслы улетучиваются, а ум приходит к своему естественному действию – зреть Бога, воспринимая божественные милости и наслаждения. Ведь бес, приблизившись один, два, пять, десять раз, и встретив внутри меня ратоборца Бога, пускается в бегство и боится придти в другой раз.

Си́це ᲂу҆́бѡ, ꙗ҆́коже рѣ́хъ, трезвѣ́нїе и҆ моли́тва і҆и҃сова, навыко́ша ѻ҆дно̀ дрꙋго́е составлѧ́ти кра́йнее внима́нїе, ча́стꙋю моли́твꙋ, моли́тва же па́ки кра́йнее въ ᲂу҆мѣ̀ трезвѣ́нїе и҆ внима́нїе.

Таким образом, как я сказал, трезвение и молитва Иисусова взаимно входят в состав друг друга, – крайнее внимание в состав непрестанной молитвы, а молитва опять в состав крайнего в уме трезвения и внимания. [94]

Понимаете ли вы теперь, – говорит Святой, что, как я говорил, естественным образом трезвение и молитва Иисусова взаимно входят в состав друг друга. Как тело включает в себя душу, – тело есть вместилище души, так и крайнее внимание сообразуется с непрестанной молитвой. С одной стороны, внимание это сердцевина молитвы, а с другой, если я не читаю молитву постоянно, то не могу иметь и трезвения, а жизнь моя становится несладкой и утомительной.

До́брый наста́вникъ є҆́сть и҆ тѣ́лꙋ и҆ дꙋшѣ̀ незабве́ннаѧ па́мѧть сме́рти.

Добрый педагог и телу и душе есть незабвенная память о смерти. [95]

Здесь Святой подвигает нас всегда помнить о смерти. Мы же, что делаем? Отталкиваем (память смертную). Заболел немного зуб – сразу бежим к врачу, потому что боимся, – вдруг начнется гниение, заражение, и мы умрем. Заболело сердце – снова бежим к врачу. «Что со мной, доктор? Может это что-то опасное?» – с тревогой спрашиваем мы. Боимся смерти.

Нет, однако, наилучшего блага чем смерть, которая дана нам после падения в качестве главного нашего благодетеля, чтобы останавливать грех и устремляться в вечность.²¹⁶ Смерть – самое приятное событие для того, кто любит Бога и породнился с Ним, так как она есть отмена разстояния до Бога, отмена невидимости и нечувственности Бога. Поэтому очень плохо если мы ощущаем смерть как нечто, что будет потом. Евангелие, читаемое на заупокойной службе гласит: «истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут».²¹⁷ Приходит время, когда мертвые услышат глас Божий, и кто его услышит – тот будет жить. Мы считаем, что это случится спустя много лет, во время Второго Пришествия, но Господь говорит, что это время «настало уже».

Христос говорил это, когда жил в этом мiре. Но с тех пор прошло уже 2 тысячи лет; когда же случится это воскресение мертвых и Второе Пришествие? Может быть через миллион лет, а может и раньше. Но эти миллионы лет Христос представляет как сущие сейчас. «Наступает» – говорит Он, когда-то время, «и настало уже» (слав. – «и ныне есть»), то есть оно есть уже сейчас.

Стало быть, с тех пор как Христос, жизнь всех (людей),²¹⁸ пришел в мiр в видимом теле, мы теперь знаем, что любовь наших сердец ходит посреди нас – нас всех, живущих как до, так и после Нового Завета. Следовательно, все время от пришествия Христа на землю, и до Второго Пришествия – есть единое «ныне», одно настоящее мгновенье.²¹⁹ Итак, необходимо иметь это эсхатологическое мышление, ощущать концы вселенной и пределы времен как бы схватив их своей рукой, прямо сейчас. Если мы так прочувствуем Второе Пришествие, как ближайшее к нам, как «ныне», – то наша смерть, которая может случиться от какого-нибудь случайного падения, или болезни, или раны, или от рака, или от какой-нибудь оплошности, от какой-нибудь еды, – сколько людей гибнет от всего такого каждый день! – перестает быть каким-то ужасным событием, мы делаемся радостными, готовыми, веселимся оттого что уйдем к нашему Христу, нас переполняет ликование и утешение Богом. Так, смерть становится элементом нашей молитвы, нашим учителем.

и҆ є҆́же посредѣ̀ всѧ̑ преше́дши ᲂу҆мо́мъ, прозира́ти при́снѡ то́й ѻ҆́дръ, на не́мже дꙋшѣ̀ разлꙋчи́вшейсѧ и҆мѣ́емъ возлежа́ти, и҆ прѡ́чаѧ.

… и то, чтобы, минуя все посреде сущее (то есть между настоящею минутою и часом смерти), ее всегда пред собою зреть, и тот самый одр, на котором имеем лежать, разлучаясь с телом, и прочее.²²⁰

Между сошествием Христа на землю и Его Вторым Пришествием находится непрестанное присутствие Христа в нашей жизни. Молитва, святое причастие, все вообще таинства, видимые и невидимые, священные символы, земля, небо, звезды – все это являет нам Бога,²²¹ который (ведь) есть начало и конец, альфа и омега.²²²

Я не говорю тебе, – говорит Святой, про тот час когда ты вознесешься к небесному престолу, – хотя там ты утешишься, но все-таки будешь ждать еще пока закончат «оставшиеся»,²²³ – но речь моя про сейчас. Так что хотя бы сейчас сделай для себя две зарубки: настоящий момент, и свою смерть. Между двумя этими моментами пусть для тебя больше не существует ничего другого, никакого интереса, никакой любви, кроме одного Христа.

… минуя все посреде сущее. Как когда у тебя на пути (встретится) куча препятствий, то ты просто перепрыгиваешь их и идешь дальше куда хочешь, так пропусти и все посреде сущее, чтобы только ее всегда пред собою зреть. Кого ее? – Смерть, потому что смерть – это дар Божий, это рука, за которую нас берет Бог, и прибирает к себе.

Поскольку же мы так немощны и трясемся от страха перед смертью, поэтому он останавливает на этом (слово о смерти), сказав лишь про то, что сразу за этим последует: и прочее, то есть земля, черви, гниение, и голые кости. Но это ведь не все – Христос воскрес, значит воскресает и человек. В час смерти человек конечно впадает в агонию, но если стяжать память смертную, то у нас не будет таких душевных терзаний. Если даже природа болезни будет на это подталкивать, наше сердце останется свободным и будет предвкушать явление и приветствие Божие, видя чудесные видения. Сколько нам рассказывали люди про своих близких, у которых были такие видения во время предсмертной агонии! Если же кому не нравится смерть, то это значит он не любит Христа, и похож, – особенно если это монах, на ту жену, которая заслышав что муж вернулся с работы, с сожалением вздыхает: «что-то он рано сегодня закончил».

Святой не захотел нас оставить на образе предсмертного одра, и продолжает, причем следующие главы являются ключом к предыдущим.

Не мо́жно, бра́тїе, со́нъ прїѧ́ти хотѧ́щемꙋ неꙋѧ́звленнымъ вы́нꙋ пребыва́ти: но слѣ́дꙋетъ бы́ти чемꙋ́либо и҆з̾ двꙋ́хъ си́хъ, и҆лѝ па́сти и҆лѝ поги́бнꙋти ѡ҆бнажи́вшꙋсѧ добродѣ́телей, и҆лѝ вы́нꙋ ᲂу҆мꙋ̀ стоѧ́ти воѡрꙋже́ннꙋ. И҆́бо и҆ вра́гъ при́снѡ стои́тъ со свои́мъ ѡ҆полче́нїемъ.

Нельзя, братия, предаваться сну тому, кто хочет всегда пребывать неуязвленным. Но одно из двух неизбежно – или пасть и погибнуть, обнажившись от добродетелей, или всегда стоять (на страже) с вооруженным умом: так как и враг всегда стоит с своим ополчением (подстерегая). [96]

Бдите, братия, – говорит Святой, и не говорите что вас клонит в сон, так как тот кто хочет не повредиться от врага, не смыкает глаз. Разве можно заснуть когда ты в опасности, когда за тобой следят враги? В такой момент человек трепещет. Если же ты хочешь спать, то знай, что ты потеряешь себя, обнажишься от своих добродетелей. И наоборот, если непрестанно будешь держать ум во всеоружии, то сможешь победить врага, который постоянно стоит напротив тебя со своим ополчением. Оружие же твое – Христос.

Быва́етъ и҆справле́нїе нѣ́кое бж҃е́ственное во ᲂу҆мѣ̀ на́шемъ ѿ непреста́нныѧ па́мѧти, и҆ призыва́нїѧ гдⷭ҇а на́шегѡ і҆и҃са хрⷭ҇та̀, а҆́ще не неради́мъ ѡ҆ всегда́шнемъ моле́нїи ᲂу҆мо́мъ къ немꙋ̀, и҆ ча́стомъ трезвѣ́нїи, и҆ поꙋча́емомъ дѣ́лѣ:

Рождается в уме нашем божественное некое состояние от непрестанного памятования и призывания Господа нашего Иисуса Христа, если не будем нерадеть о всегдашнем к Нему во уме молении, о непрерывном трезвении и о приставническом или привратническом деле (т.е.е. е. своих пропускать, а чужих отгонять). [97]

До этого я сказал вам о смерти, но вы не бойтесь, потому что «мертвые воскреснут».²²⁴ Если конечно мы не впадаем в нерадение, но молимся и имеем частое трезвение, непрестанное памятование и призывание Господа Иисуса Христа. Тогда наш в нашем уме рождается божественное некое состояние, «от Иисуса устраиваемое», – как было сказано прежде,²²⁵ состояние постоянной радости и услады.

но вои́стиннꙋ то́ежде при́сное дѣ́ланїе и҆ та́кожде соверша́юще, да и҆́мамы призыва́нїе і҆и҃са хрⷭ҇та̀ гдⷭ҇а на́шегѡ съ разже́нїемъ се́рдца вопїю́ще, дабы̀ прїѧ́ти ст҃о́е и҆́мѧ і҆и҃сово.

но воистину одно и одинаковым образом совершаемое всегда будем иметь дело призывания Иисуса Христа Господа нашего, с горением сердца взывая к Нему, да даст Он нам причаститься (вкусить) Святого Имени Своего (чтобы оно в сердце внедрилось).²²⁶

Однако чтобы иметь такое божественное состояние, необходимо чтобы наше делание по-настоящему было призыванием, причем непрестанным и одним и одинаковым образом совершаемым. Нужно, то есть, сродниться с одним лишь образом жизни: всегда иметь радость и мир, и не допускать вхождения в нашу жизнь чего-то, что может это нарушить. Будем истинствовать, как оно есть, чтобы и другие понимали, чего мы хотим, в чем наше здоровье, а в чем болезнь.

Хорошо бы, чтобы и наше правило, наша молитва не изменялась. Начинаешь ты, допустим, какое-то правило, и тебе приходит какая-то идея (по этому поводу). Ты сразу пишешь мне письмо,²²⁷ что лучше бы изменить правило таким-то образом, просишь моего благословения, но я не отвечаю. Через неделю, или через месяц ты снова напоминаешь мне об этом. Зачем же ты спешишь изменить правило? Попробуй пока то, что мы решили, читай книги, молись, утешайся Христом, а там видно будет, придет время и мы обсудим это снова. Я, конечно, могу забыть, но ты мне напомнишь. Так течет наша жизнь. Нетерпение есть признак неудачника, а не радующегося и благоуспешного человека.

Итак, постоянным нашим делом да будет призывание Господа, с горячим, зажженным сердцем. Наш вопль да будет брандером.²²⁸ Здесь прп. Исихий создает напряженную атмосферу, зажигает огонь и подсыпает пороху.

... дабы̀ прїѧ́ти ст҃о́е и҆́мѧ і҆и҃сово. Приять – значит стать причастником Бога, причаститься Богу. Если у нас будет постоянное правило, которое мы не будем часто менять, если мы будем целостными и неизменными по жизни и всегда будем призывать с горячим сердцем Господа Иисуса Христа, то получим удивительный результат: мы постоянно будем причащаться Христа, как в святом причастии. Так, святое имя Иисуса Христа станет нашим, станет для нас чем-то знакомым и понятным, станет элементом нашей жизни. И в то время как трезвение и молитва взаимно входят в состав друг друга,²²⁹ наша взаимная, содружественная связь со Христом – будет единством. Я и Христос будем одно.

Один изследователь текста написал на полях посредничать вместо приять, (причаститься).²³⁰ Но оба глагола сильные. Посредничать – значит не только вставать посередине чтобы примирить спорящие стороны, или помогать кому-нибудь кто сам не справляется, но и приходить вдруг, беря под свою защиту. Ты, предположим, оказался внутри пожара. Я мгновенно прихожу, хватаю тебя за пояс, вытаскиваю из огня, и спасаю. То же самое – молитва. Мы хватаем руками самого Христа! Какая картина! Христос – мой спаситель, Он встает между мной и моей молитвой, тогда как мне кажется что я один, и просто что-то там говорю. Когда я молюсь, то держу имя Христово в своих руках, как и Бог держит наши имена в руках своих.²³¹

Оу҆чаще́нїе бо и҆ въ добродѣ́тели и҆ ѕло́бѣ ма́терь є҆́сть навыкнове́нїѧ: сїе́ же ꙗ҆́кѡ є҆стество̀ ᲂу҆жѐ соде́ржитсѧ.

Ибо учащение (частое повторение одного и того же) есть матерь навыка как в отношении к добродетели, так и в отношении к пороку; а навык потом держится как природа.

Нужно постоянно произносить имя Иисусово, потому что учащение есть мать привычки, которая становится нашей второй природой, побеждая природу человеческую. Давайте помнить об этом, и не говорить, что я, мол, не могу, или у меня другой характер и т.е.е.п. Все это преодолевается с навыком, который предполагает учащение, то есть продолжительное делание.

И҆ въ таково́мъ состоѧ́нїи бы́въ ᲂу҆́мъ, и҆́щетъ сꙋпоста́ты, ꙗ҆́коже пе́съ ѕвѣроло́вный за́йца въ ча́щахъ: но се́й да поѧ́стъ, а҆ ѻ҆́ный да и҆стли́тъ.

Пришедшим в такое состояние, ум сам уже ищет супостатов, как звероловный пес зайца в кустах; но сей ищет для того, чтобы пожрать, а тот, – чтобы поразить.

Достигнув такого состояния, кроме соратника и спасителя, который есть у меня внутри, я сам теперь обретаю такое дерзновение в молитве, что не удерживаюсь и бросаюсь на врагов, как охотничий пес бросается на зайца в кустах. Теперь ум не только не боится врагов, то есть помыслов и грехов, но сам их ищет, – не для того чтобы проглотить – тогда они останутся внутри – но для того чтобы уничтожить.²³² Теперь я сам становлюсь сильным ратоборцем, поскольку внутри себя становлюсь заодно с ратоборцем Христом. Когда мы достигаем такого божественного состояния, то побеждаем всех вообще врагов, даже не замечая этого. Бесы, страсти, грехи – уходят, а приходит – «се, гряду скоро»²³³ – Христос.

В это состояние Христос хотел привести и иудеев, когда сотворил чудо насыщения пяти тысяч, сказав им, что негоже заниматься только едой и повседневными работами, «пищей тленной», но той, что «пребывает в жизнь вечную», то есть чтоб они гонялись за вечной жизнью, чтобы их пищей был сам Христос. Они же тогда спросили Его: «что нам делать, чтобы творить дела Божьи?»²³⁴ В другой раз некий богатый юноша спросил Христа: «что мне делать, чтобы спастись?» Христос вообще-то не хотел ему отвечать, так как знал, что он не исполнит сказанное, но поскольку юноша был в хорошем устроении, он Ему понравился, и Господь открыл ему все величие отеческой любви. Тот, однако, «имел стяжания многа», и не в силах исполнить сказанное, «ушел в печали».²³⁵

Похожим образом повели себя и иудеи. Своим вопросом они как будто показали некий интерес, ведь это были дети Авраама, Исаака, и Иакова, то есть дети Божьи. Они верили в Бога, и видно, что в тот момент были растроганы, что-то екнуло у них внутри, поэтому и Христос ответил им – веруйте в того, кого послал Бог.²³⁶ Тогда они поняли что Он имел в виду самого себя, но не посмели закидать Его камнями, как сделали это в другом случае,²³⁷ потому что вокруг было много народа, и могли быть последствия. Они предпочли по-другому выказать глубину своей души, свое искушение и своекорыстие.

Они предложили следующий вопрос: «какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе?» Скажи, что ты такого можешь сделать, чтобы мы поверили что ты Бог? Мы знаем, что Моисей низпослал отцам нашим манну небесную, и они ели. А ты что делаешь? И Христос им отвечал: «не Моисей дал вам хлеб с неба... Я есмь хлеб жизни», – но они это слово не поняли.²³⁸ Так и мы, столько лет живем Христа, но каждый день живем будто у нас нет Христа. И это потому так, что нам тоже хочется «знамения». Бог же дает нам два знамения: первое и главное – это знамение Ионы²³⁹ – скорби, труды, болезни, все те мучения, через которые мы пробираемся к воскресению. Есть ли у нас это? Есть ли у нас скорби, боли и мучения? подвизаемся ли мы? воздерживаемся? – Тогда мы переживаем и воскресение, воскресшего Христа.

Второе знамение – это память смертная, которую Бог превращает в божественное состояние «в уме нашем»,²⁴⁰ превращая прах в дух, и тьму в свет, мы же – хватаем Бога в свои руки.

Эти знамения зависят, разумеется, от нашего состояния радости, мира, от нашего доверия закону Божьему, от того, что мы возвестили Богу во время пострига, точнее, не просто возвестили, а обещали Ему.

Помня все вышесказанное, давайте исполнять наши обещания, чтобы иметь знамения славы и божественности Господа. Тогда нам уже не потребуется спрашивать Его: «какое знамение творишь?», так как мы найдем это в своем сердце, как нашел его Иона в чреве кита, то самое состояние, «от Иисуса устраиваемое».

Є҆гда̀ ᲂу҆́бѡ, и҆ є҆ли́кѡ прилꙋча́етсѧ ᲂу҆мно́житисѧ въ на́съ лꙋка̑вымъ помыслѡ́мъ, призыва́нїе гдⷭ҇а на́шегѡ і҆и҃са хрⷭ҇та̀ посредѣ̀ ѻ҆́ныхъ ᲂу҆потреби́мъ, и҆ разрꙋша́ющихсѧ и҆̀мъ а҆́бїе тогда̀ ꙗ҆́кѡ ды́мъ на воздꙋ́хѣ ᲂу҆́зримъ, ꙗ҆́коже и҆скꙋ́съ наꙋчѝ: и҆ ᲂу҆мꙋ̀ є҆ди́номꙋ ѡ҆ста́вльшꙋсѧ тогда̀, па́ки да начина́емъ непреста́нное внима́нїе и҆ призыва́нїе.

Итак, всякий раз, как случится умножиться в нас лукавым помыслам, ввергнем в среду их призывание Господа нашего Иисуса Христа; и тотчас увидим, что они начнут разсеиваться, как дым в воздухе, – как научил нас опыт. Когда после сего ум останется один (без помыслов смущающих), возьмемся опять за непрерывное внимание и призывание. [98]

Часто бывает, что в нас умножаются лукавые помыслы, хотя мы находимся при этом в хорошем духовном состоянии. Это оттого, что лукавый демон существует. И то, что приходят помыслы – это нормально, но принимать их – это вражеская намерение.²⁴¹

Помыслы – это стрелы поражающие ум, с той целью, чтобы проникнуть и укрепиться в нас, и чтобы мы с ними фехтовали и разрушали себя. Чтобы изгнать их, нам нужно ответить своей стрелой, то есть призыванием имени Иисуса. Между тем, нас захватывает это греховное и упоительное стремление изследовать – может они (помыслы) правы; или же нам хочется сразиться с ними врукопашную. Но такая позиция не верна, потому что насколько мы их почитаем, настолько и они нас почитают, и все время приходят снова. Поэтому, давайте ввергнем в среду их призывание Иисуса. Там, посреди этого шквала призываний они не смогут устоять, как нас научил этому опыт. Это точно так и есть, что если мы не возимся с помыслами, а заняты тем, что касается нашей жизни, Христом и молитвой, то все помыслы сразу улетучиваются, как дым по воздуху.

Когда же мы увидим что помыслы ушли, и ум остался один, чистый, без их лукавой примеси, то продолжим наше трезвение и призывание.

И҆ є҆ли́кѡ ѿ и҆скꙋше́нїѧ сїѐ ни постра́ждемъ, си́це да твори́мъ.

Так будем поступать всякий раз, как потерпим такое искушение.

И сколько бы раз, там где мы не ждем, ни пришел бы помысел, будем делать то же самое. Как только мы его заметим, тотчас воспротивимся ему словом молитвы, самим Иисусом Христом: скажем спокойно и ласково – «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», не волнуясь о посещении помысла. Иначе помысел будет подпитываться от этого нашего внимания (к нему).

ѿ и҆скꙋше́нїѧ – значит впадать в искушение по своей вине, по причине разсеянности ума. Вот, мы слышим какой-нибудь шум, и сразу спрашиваем: «что бы это могло быть?» – это и есть разсеяние, отвлечение. Какое нам до этого дело? Когда ум разсеивается или чем-то занят, то помыслам легче являться в еще большем количестве, и тогда это наша вина. Но и в этом случае не будем ни отвлекаться на нашу вину, ни на сами помыслы, а будем делать то же самое – выдвинем вперед Христа. Так выигрывается духовная брань.

Ꙗ҆́коже бо невозмо́жно наго́мꙋ тѣ́ломъ вни́ти во бра́нь, и҆лѝ преплы́ти вели́кое мо́ре со ѻ҆де́ждею, и҆лѝ жи́ти не дыха́ющемꙋ: си́це невозмо́жно без̾ смире́нїѧ, и҆ ча́стагѡ ко хрⷭ҇тꙋ̀ моле́нїѧ ᲂу҆́мной и҆ сокрове́нной бра́ни и҆з̾ꙋчи́тисѧ, и҆ и҆скꙋ́снѡ сїю̀ ѿгонѧ́ти и҆ низверга́ти.

Как невозможно нагому телом выйти на войну, или переплыть большое море в одеждах, или жить, не дыша: так невозможно без смирения и непрестанного моления ко Христу научиться мысленной и сокровенной брани, и искусно преследовать ее и пресекать. [99]

Невозможно нагому телом выйти на войну. Никто не может выйти на войну без оружия, враги его сразу же убьют. «Облечемся в оружия света» – говорит ап. Павел.²⁴² Или переплыть большое море в одеждах. Ты плывешь на корабле, и вдруг крушение. Разве возможно прыгнуть в море в одежде и доплыть до берега? Нет конечно. Придется снять одежду, иначе утонешь. Или жить, не дыша. Разве можно жить не дыша?

Как невозможно, стало быть, победить без оружия, доплыть до берега в одежде, и жить без дыхания, так невозможно без смирения и непрестанного моления ко Христу научиться мысленной и сокровенной брани, чтобы одолеть врага. Следовательно, ты не ополчаешься против врага, но продолжаешь заниматься своим делом – подвизаешься в смирении и призывании имени Иисуса. Вот способ, который принесет тебе победу.

Но многие часто все-таки спрашивают, что им делать, чтобы справиться с врагом. Это оттого, что они понимают что не исполняют должное, и спрашивают чтобы сбросить с себя ответственность. Профессор не спрашивает что ему делать, потому что сам знает. Так и мы знаем свое дело, – это смирение и мольба. Без сих мы не сможем научиться искусству брани и стяжать мудрость и разсуждение, с помощью которых прогоняем лукавого демона.

Великодѣ́ѧтельный даві́дъ глаго́летъ ко гдⷭ҇ꙋ: Держа́вꙋ мою̀ къ тебѣ̀ сохраню̀.

Опытнейший в делах великий Давид говорит ко Господу: державу мою к Тебе сохраню – (то есть к Тебе обращаюсь за помощью). [100]

Прп. Исихий толкуя смирение и непрестанную мольбу хочет представить нам само место, в котором удается победить сатану. Он напоминает про опытнейшего Давида, который приобрел великий опыт в различных ситуациях, войнах, гонениях, преследованиях, несправедливостях, и вышел из них удивительным мужем. Он был настолько опытен в добродетели, что имел дерзновение исповедовать свою невиновность перед Богом. Кто посмеет так просто сказать: «не виноват я».²⁴³ Но Давид говорил это, потому что был незлобив внутри.²⁴⁴ Он, так сказать, сроднился с практической добродетелью, с упражнением в добродетели.

В 58-и псалме Давид говорит: державу мою к Тебе сохраню.²⁴⁵ Держава – это сила, власть, которая предоставляет мне начальство, свободу, а по сути саму жизнь, и признание других. Держава/крепость человека – это его сила, здоровье, опыт, мудрость, его оружие. Но и у нас, верующих, есть сила, и у нас есть войско, которое нас охраняет, – это ангелы, святые, наши собственные добродетели и небесные дары. Державу мою к Тебе сохраню, таким образом, значит: Боже мой, все мое существо, все мои жизненные порывы, как и саму жизнь я поверяю Тебе, в Твои руки, – «весь живот наш Христу Богу предадим» – потому что я знаю, что сражаюсь не я, а Ты воюешь за меня. Я предал Тебе мою жизнь, мое будущее и мою вечность, мое сердце, мои надежды, вообще все. Крепость мою к Тебе сохраню, Боже мой. Я сохраняю свою крепость передав ее Тебе, а Ты помести ее в свое духовное «хранилище»,²⁴⁶ туда, где Ты хранишь невинные души, в свои вечные селения.

Почемꙋ̀ сохране́нїе въ на́съ держа́вы серде́чнагѡ и҆ ᲂу҆́мнагѡ безмо́лвїѧ, ѿ негѡ́же всѣ̀ ражда́ютсѧ добродѣ́тєли, быва́ютъ ѿ тогѡ̀, что̀ полꙋча́емъ мы̀ по́мощь ѿ гдⷭ҇а, ча́стѡ на́ми призыва́емагѡ, даю́щагѡ и҆ за́пѡвѣди, и҆ ѿгонѧ́ющагѡ ѿ на́съ скве́рное забве́нїе, растлѣва́ющее наипа́че серде́чное безмо́лвїе, ꙗ҆́коже вода̀ ѻ҆́гнь.

Так и сохранение державы сердечного и мысленного безмолвия, от которого рождаются все добродетели, бывает в нас от содействия Господа, давшего нам заповеди и отгоняющего от нас, когда непрестанно призываем Его, непотребное забвение, которое паче всего губит сердечное безмолвие, как вода огонь.

Здесь Святой не использует отдельные короткие предложения, но ставит второстепенные и причастия, чтобы указать на единство смысла. Но поскольку приправляет все это силлогизмами, то от нас тут требуется немного подумать.²⁴⁷ Итак, наша держава – это сердечное и умное безмолвие, тишина сердца, покой, радование, беззаботность.²⁴⁸ Так человек становится простым, а его сердце – раем. Он не разсуждает, не озабочивается чем-либо, живет в безмолвии, сохраняя трезвение и умную молитву.

Итак, мое безмолвие – сердечное и умное, а сердце – безхитростное.²⁴⁹ Единственный метод моего безмолвия – это молитва и молчание ума. От такой державы рождаются добродетели, наши боевые оружия. Но сердечное безмолвие сохраняется с помощью Божией. За нас сражается Бог, потому что Он сам и дал нам заповеди. И тогда как мы негодуем на заповеди Божьи и правила монастырские, на божественный закон, Бог поражает нас свое любовью, своей благостью: Он сам дает закон, и сам же его исполняет; от меня же требуется только быть сонастроенным Ему, иметь простое сердце, дать свое согласие.

… и отгоняющего от нас непотребное забвение. Для исполнения заповедей нужно также иметь знание и опыт брани. Тут происходит нечто удивительное. Коль скоро воюем не мы, то мы в конце концов имеем не опыт брани, но опыт духовной жизни, трезвения и сердечного и умного безмолвия.²⁵⁰ То есть у нас все время есть некие божественные утешения, которые суть действия Бога. С нами говорит сам Бог. Это Он дает нам победу и защищает от забытья, от забвения божественных благостей, чтобы мы опомнились. Горе нам, если мы забудем о благодеяниях Божьих.

Почему израильтяне, по заповеди Божьей, передавали из поколения в поколение народные предания о благодеяниях Божьих?²⁵¹ Потому что воспоминание о благодеяниях – о любви, о скором предстательстве и силе Бога – есть основание надежды и веры. Эти добродетели помогали им снова выставить вперед Бога и побеждать, потому что в действительности побеждает Бог. Это Он «вышел как победоносный, и чтобы победить»,²⁵² и победил, и продолжает побеждать.

То же самое переживает на личном опыте каждый человек – он опирается на то же самое.²⁵³ Если же мы об этом забываем, то душа помрачается, так как забвение непотребно (скверно). Как в каком-нибудь закрытом помещении, если оттуда выпустить весь воздух, то мы сразу задохнемся и умрем – так получается и с забвением. Поэтому Святой и назвал его скверным, непотребным.

Итак, необходимо всегда помнить про благодеяния Божьи, если мы хотим преуспевать всегда – и когда мы болеем, и когда плачем, и когда нам хорошо. Кроме того, нужно помнить о той силе, которую нам непрестанно посылает Бог, и о тех решениях, которые мы приняли перед Богом, потому что из таких решений складывается наш жизненный путь. Читаю я, допустим, какую-то книгу, и принимаю решение. Было, значит, некое переживание, некий стимул. Если потом я забуду про это решение, то забудется и все то, что с этим было связано. Так что давайте не забываться, чтобы не терять дерзновение и силу для брани.

… непотребное забвение, которое паче всего губит сердечное безмолвие, как вода огонь. Это забвение не только скверное, но и губительное (растлѣва́ющее), оно губит сердечное безмолвие, как вода гасит огонь. Или, например, если на улице надолго оставить без работы какой-нибудь мотор, то со временем он заржавеет, – так и наша жизнь, если мы забываем о благодеяниях Божьих.

Тѣ́мже, ѽ и҆́ноче, да не ѿ лѣ́ности ᲂу҆́снеши въ сме́рть: но і҆и҃совымъ и҆́менемъ бі́й сꙋпоста́ты.

Посему не предавайся, монах, сну от нерадения на смерть себе; но именем Иисусовым бичуй супостатов.²⁵⁴

Поэтому не ленись, монах, в молитве, иначе постигнет тебя смерть. Именем Иисусовым как бичем бей всегда диавола, грех, и страсти. Один ты не сможешь победить. Но побеждает их Христос, если ты призовешь Его имя. Он преодолеет все твои препятствия и дарует тебе победу.

и҆ ꙗ҆́коже премꙋ́дрый нѣ́кто глаго́лаше: І҆и҃сово и҆́мѧ да прильпне́тъ дыха́нїю твоемꙋ̀, и҆ тогда̀ ᲂу҆разꙋмѣ́еши по́льзꙋ безмо́лвїѧ.

… и сие имя сладчайшее, как сказал один мудрый, да прилепится дыханию твоему: и тогда узнаешь ты пользу безмолвия.²⁵⁵

Однако чтобы все время творить молитву ты должен к этому привыкнуть. Для этого необходимо как трезвение, так одновременно и то, чтобы имя Иисусово прилепилось к твоему дыханию. Если с каждым вздохом ты будешь произносить одно слово, или одну фразу, то призывание станет удобным.

… да прилепится дыханию твоему. Подобно тому как для прогулки ты надеваешь ботинки, так и для путешествия по жизни вложи в свое дыхание имя Иисусово. Когда ты сделаешь так, то узнаешь пользу безмолвия.

Но вопреки этому мы что обычно делаем? Молимся, исполняем свое правило, но не храним безмолвие, не храним уста молчащими, в итоге не приобретая никакого знания безмолвия, или же забываем о тех духовных переживаниях, которые нам посылал Бог. Мы также не соединяем молитву с повседневными делами, с послушаниями, но болтаем о куче разных вещей, потому что у нас много интересов. Но если молитва не станет нашим исключительным занятием, то будет исключено, что мы познаем пользу безмолвия. Следовательно, глядя на то как проходят годы, и мы не приобретаем никакой пользы безмолвия, то да будет нам известно, что мы не исполнили этих простейших правил.

Такие фразы как «именем Иисусовым бичуй супостатов» и «имя Иисусово да прилепится дыханию твоему» – многие святые использовали как после прп. Исихия, так и до него, как например свт. Григорий Богослов,²⁵⁶ и многие другие великие Отцы. Для прп. Исихия, такого великого исихаста, было естественно собирать у Отцов подобные великие изречения, поэтому он просто сказал, что это изрек некто из мудрых, не припоминая точно кто именно. Впоследствии, многие это повторяли.

Далее Святой продолжает, говоря нечто, что производит на нас впечатление.

Є҆гда̀ бж҃е́ственныхъ и҆ пречи́стыхъ та̑инъ хрⷭ҇та̀ бг҃а и҆ цр҃ѧ̀ на́шегѡ со стра́хомъ и҆ тре́петомъ сподо́бимсѧ недосто́йнїи: тогда̀ наипа́че трезвѣ́нїе и҆ блюде́нїе ᲂу҆ма̀ и҆ ѡ҆пасе́нїе пока́жемъ.

Когда мы недостойные сподобимся страшно и ужасно²⁵⁷ причаститься Божественных и Пречистых Таин Христа Бога и Царя нашего, тогда наиболее покажем трезвения, хранения ума и строгости. [101]

Он говорит здесь про святое причастие, что причащаться – это страшное дело. Мы думаем, что это честь, что когда Старец меня любит, понимает, принимает мои чувства, помнит обо мне, то разрешает мне причащаться часто, будто это некое простое таинство: открываешь рот, проглатываешь сокровище, заедаешь просфоркой, и дело сделано. Нет, это страшное и ужасное таинство. Прп. Отец так конечно не говорит, но использует наречия – страшно и ужасно – чтобы указать на то, что страх исходит не от самого святого причастия, а относится к нам, причащающимся.

Божественных и Пречистых Таин. Святое причастие – это таинство, приобщение Бога, божественная энергия, и это не может сочетаться с тем злом, о котором было сказано выше. Когда же мы страшно и ужасно, недостойные – необходимо иметь чувство недостоинства, иначе нельзя причащаться – сподобимся причаститься божественных и пречистых Таин, то надо усилить трезвение, хранение ума.

И строгости.²⁵⁸ Быть строгим (точным) значит здесь – не давать себе спуску. А не так, что одно соблюдать, а другое нет. Надо исполнять все. Следовательно, святое причастие обязывает исполнять все заповеди Божьи. А после причастия, пусть я удостоился его хотя бы один раз, нужно следить за собой, смотреть, можно ли мне причащаться и далее. Не надо брать в расчет любовь (ко мне) Старца, его понимание, благоволение, или тот стыд, который я чувствую когда другие причащаются, а я только беру просфорку. Лучше довольствоваться просфоркой и смиряться, чем причащаться недостойно.

да потреби́тъ грѣхѝ на́шѧ, и҆ ма́лыѧ и҆ вели́кїѧ сквє́рны, ѻ҆́гнь бж҃е́ственный, си́рѣчь тѣ́ло гдⷭ҇а на́шегѡ і҆и҃са хрⷭ҇та̀.

… да огнь сей Божественный, то есть Тело Господа нашего Иисуса Христа, потребит грехи наши, и наши, – малые и большие, – скверны.

Святое причастие – это божественный огонь. Поэтому, когда ты причащаешься со страхом и трепетом, и далее еще больше хранишь трезвение, ум, и строгость, то святое причастие совершенно истребит твои грехи, большие и малые пятна, беззакония, ошибки, горести, обиды. Если же ты не покажешь такого усердия, то Тело Господа сожжет тебя самого. Итак, нужно внимание, если мы хотим причащаться часто.

Входѧ́ бо въ на́съ, лꙋка́выѧ дꙋ́хи а҆́бїе ѿ се́рдца ѿгонѧ́етъ.

Ибо, входя в нас, оно тотчас прогоняет из сердца лукавых духов злобы.

Когда в нас входит Тело Христово, то оно сразу прогоняет из сердца лукавых духов злобы. Если же я сам как лукавый дух, то святое причастие удалит меня от Христа. Поэтому тот кто причащается часто не ради духовных целей, а потому что смотрит на это как на нужду, или как долг – «как же не причащаться, если я служу?» – то таковой сам отгоняется от Бога.

И҆ а҆́ще посе́мъ соверше́ннѡ ᲂу҆́мъ на́шъ соблюде́мъ, стоѧ̀ во две́рехъ се́рдца на́шегѡ: є҆гда̀ па́ки ѻ҆́ныхъ сподо́бимсѧ, па́че и҆ па́че бж҃е́ственное тѣ́ло просвѣща́ечъ ᲂу҆́мъ, и҆ свѣтозра́чнымъ є҆го̀ твори́тъ.

Если после сего, стоя у дверей сердца, будем тщательно сохранять ум свой, то, когда опять будем сподобляться Святых Таин, Божественное Тело более и более будет просвещать ум наш и делать его блестящим подобно звезде.

Если после святого причастия мы будем в строгости хранить ум, то после каждого следующего раза святое причастие все больше будет озарять наш ум, делая его подобным звезде, которая осветит всю нашу жизнь.

Следовательно, только в том случае если ты хранишь ум можно причащаться часто. У тебя, например, есть благословение причащаться каждое воскресенье и четверг. Но это не значит, что надо обязательно причаститься в четверг, если ты с воскресенья и до самого момента причащения в четверг не хранил ум. Бывают, конечно, случаи, когда некоторые нервничают, безпокоятся и сомневаются, сделали ли они что должно;²⁵⁹ они спрашивают об этом у Старца, так как сами не могут контролировать себя. Старец может разрешить им причащаться, но при этом ответственность с них не снимается.

И поскольку забвение есть серьезный грех, то Святой возвращается к этому:

Забве́нїе погаша́ти вѣ́сть хране́нїе ᲂу҆ма̀, ꙗ҆́коже вода̀ погаша́етъ ѻ҆́гнь. Ча́стаѧ же моли́тва і҆и҃сова до конца̀ ѻ҆́ное и҆згонѧ́етъ и҆з̾ се́рдца со трезвѣ́нїемъ крѣ́пкимъ.

Забвение обыкновенно погашает хранение ума, как вода погашает огонь. Но непрестанная молитва Иисусова с неослабным трезвением вконец испаряет его из сердца. [102]

Если мы забываем о благодеяниях Божьих, – что Бог, например, придал мне сил, и я покаялся, – если мы держим в памяти не дары Божьи, но свои нужды, суждения, мелочные какие-то вещи, то хранение ума мы теряем, и перестаем вести духовную жизнь. И наоборот, если мы все время призываем в трезвении Христа, то непрестанная молитва прогоняет забвение.

Тре́бꙋетъ бо моли́тва трезвѣ́нїѧ, ꙗ҆́коже свѣти́льникъ свѣ́та свѣ́щнагѡ.

Молитва имеет нужду в трезвении, как лампадка в свете свечи.

Для того чтобы зажечь лампадку, нужен другой источник огня. То же самое с молитвой: нужно что-то другое, что дало бы огня, и это – трезвение.

Трꙋди́тисѧ подоба́етъ ѡ҆ хране́нїи честны́хъ: честна̑ѧ же вои́стиннꙋ сꙋ́ть, хранѧ̑щаѧ на́съ ѿ всѧ́кїѧ ѕло́бы чꙋ́вственныѧ и҆ ᲂу҆́мственныѧ.

Должно болезненно пещись о сохранении того, что драгоценно; драгоценно же для нас поистине лишь то, что сохраняет нас от всякого зла, как чувственного, так и мысленного. [103]

Сколь священное и божественное чувство имеет прп. Исихий о служении трезвения! Видите, как он разогревает наше сердце, как просто и прекрасно говорит!

Необходимо, – говорит, поболезновать за честные, священные и драгоценные вещи. Нужно потрудиться, чтобы обезопасить драгоценности. Нужен труд, боль, много любви о сохранении того, что драгоценно. Для нас такими честными, драгоценными и священными вещами является то, что, предохраняет нас от греха, от чувственного и мысленного зла. Что же это? Трезвение и молитва Иисусова, как говорится далее.

Сїѧ́ же сꙋ́ть хране́нїе ᲂу҆ма̀ со призыва́нїемъ і҆и҃са хрⷭ҇та̀, и҆ зрѣ́ти при́снѡ во глꙋбинꙋ̀ се́рдца, и҆ безмо́лвствовати всегда̀ мы́слїю, да си́це рекꙋ̀, и҆ ѿ по́мыслѡвъ мнѧ́щихсѧ пра́выми бы́ти, и҆ тща́тисѧ пра́зднꙋ бы́ти ѿ по́мыслѡвъ.

Это есть хранение ума с призыванием Иисуса Христа, – то, чтобы всегда смотреть во глубину сердца и непрестанно безмолвствовать мыслию – даже, скажу так, и от помыслов, кажущихся десными, и стараться быть пусту от всяких вообще помыслов.

Говорит хранение ума с призыванием Иисуса Христа – потому что хранение ума это светильник, дающий свет призыванию Иисуса Христа. Союз „с“ подчеркивает здесь зависимость одного от другого. Драгоценно (честно) – говорится также в том смысле, что нужно по-долгу следить за тем, что творится в глубине сердца, – может (началось) какое смятение, или усталость, или разочарование, или мысль о чем-то постороннем.

Заглядываешь ты, скажем, в сердце, и замечаешь там некую обиду: ты три раза попросил Старца о встрече, но он тебя не принял. В итоге, ты потерял драгоценность, ведь это дает не Старец, а Христос. Ты же оставил Христа, и смотришь на Старца. Если и имеет какую-либо ценность Старец, то лишь как образ Христа.²⁶⁰ Итак, смотри, чтобы в твое сердце как-нибудь не прокралось что-либо из этого, ведь достаточно лишь одной мелочи.

И непрестанно безмолвствовать мыслию. Когда же ты влагаешь ум в сердце, и видишь что там чисто, тогда у тебя есть и безмолвие, ум не мятется, ты ощущаешь мир и силу Божию. Напротив, мысли, желания, мнения, дела, заботы – суть волнение²⁶¹ ума. Часто приходится слышать: мой ум никогда не успокаивается, я все время о чем-то думаю.

Хотите, – говорит Святой, я скажу вам правду? Чтобы не было искушений и дурных помыслов, нужно чтобы ум успокоился, чтобы он не имел (даже) помыслов справа. Вот где мы проигрываем: как только завидим некий хороший, – по нашему мнению, помысел, то сразу его принимаем. Но когда мы навыкнем ловить пчел, то однажды словим и осу, которая нас укусит и сделает больно. Поэтому, прежде всего необходимо опасаться помыслов справа, чтобы и они не вертелись внутри нас, а только имя Иисуса, Христос.

Итак, постарайся чтобы в уме и в сердце не было никакого помысла. Пусть нам не кажется это трудным. Это трудно только если мы не доверяемся Богу. Тогда мы думаем то про Старца, то про родителей, то про брата, который нам нагрубил, то про одежду, которую надо починить, то про то, что про нас как будто забыли. В итоге, мы остаемся во грехах и день, и ночь.

Почему же Святой так настаивает на том чтобы не иметь помыслов?

Потому что это наше естественное состояние, а значит этого легко добиться. Разве мне трудно стоять прямо? Нет, потому что прямыми²⁶² нас сделал Бог. Только если человек больной психически или духовно, он не может иметь ум без помыслов. Бог же сделал нас здоровыми. Если мы не пусты от помыслов, и возимся с какой-то шелухой, то нас пожрут не курицы, а демоны.²⁶³

да не ᲂу҆таѧ́тсѧ та́тїе: и҆ а҆́ще и҆ боли́мъ соблюда́юще се́рдце, но бли́зъ ᲂу҆тѣше́нїе.

… дабы не утаились под ними тати. Но, хотя и болезнуем мы, с терпением пребывая в сердце, впрочем утешение близко.

Если некое место огорожено забором, и кто-то вдруг туда перепрыгнет, то мы сразу это заметим и спросим кто это такой. Если же это повторится несколько раз, то мы привыкнем, и когда залезет уже вор, то не придадим этому значения. То же самое происходит с помыслами. Поэтому ум должен быть пуст не только от дурных помыслов, которые суть последствия наших желаний и своеволия, но и от хороших. Наш ум, таким образом, либо пуст, либо полон татей.

Да, но вы скажете что это тяжело – не иметь помыслов. Но Святой и говорит (на это): должно болезненно пещись о сохранении того, что драгоценно. Нужно поболезновать, потрудиться, пострадать ради сохранения драгоценностей. И да, пока что мы устаем оставаясь на страже сердца, но утешение близко. Близко утешение, радость, сладость, ведь утешение – это Утешитель, Св. Дух.

Навы́че се́рдце непреста́ннѡ блюдꙋ́щеесѧ и҆ не терпѧ́щее прїима́ти ви́ды, ѡ҆́бразы и҆ мечта̑нїѧ мра́чныхъ и҆ лꙋка́выхъ дꙋхѡ́въ, мы̑сли свѣтозра̑чныѧ ѿ себѧ̀ ражда́ти. Ꙗ҆́коже бо ᲂу҆́гль ражда́етъ пла́мень: си́це мно́жае па́че ѡ҆бита́ющїй въ се́рдцѣ бг҃ъ ѿ ст҃а́гѡ креще́нїѧ, а҆́ще ѡ҆брѣта́етъ воздꙋ́хъ се́рдца на́шегѡ чи́стъ ѿ вѣ́трѡвъ лꙋка́выхъ, и҆ ѿ хране́нїѧ ᲂу҆ма̀ соблюда́емь, возжиза́етъ ᲂу҆́мъ на́шъ къ зрѣ́нїю, ꙗ҆́коже пла́мень во́скъ.

Сердце, непрестанно хранимое, которому не попускают принимать виды, образы и мечтания темных и лукавых духов, обыкновенно рождает из себя помыслы световидные. Ибо как угль рождает пламень, так много паче обитающий от Святого Крещения в сердце нашем Бог, если находит воздух сердца нашего чистым от ветров злобы и охраняемым стражбою ума, возжжет мысленную силу нашу к созерцанию, как пламень восковую свечу. [104]

Если мы научим сердце быть пустым от помыслов, образов и фантазий, то ум, коль скоро он есть умный свет, начнет рождать из себя помыслы световидные. То есть ум тогда зажигает свой свет и рождает свои истинные помыслы. Это происходит потому, что Св. Дух, которого мы носим внутри нас потенциально²⁶⁴ с момента крещения, как только найдет место нашего ума чистым от ветров злобы и хранимым в трезвении, возжигает нашу мысленную силу, и мы начинаем созерцать духовные вещи.

Подоба́етъ при́снѡ ѡ҆браща́ти во вмѣсти́лищи се́рдца на́шегѡ и҆́мѧ і҆и҃са хрⷭ҇та̀, ꙗ҆́коже мо́лнїѧ ѡ҆браща́етсѧ на воздꙋ́хѣ тве́рди, дождю̀ хотѧ́щꙋ и҆тѝ.

Должно всегда вращать в пространстве сердца нашего имя Иисус-Христово, как молния вращается в воздушном пространстве пред тем, как быть дождю. [105]

Как когда собирается дождь, мы видим молнию, резко разрывающую воздушную твердь, так точно и в месте нашего сердца мы должны постоянно и быстро – всегда вращать – имя Иисусово, то есть «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», насколько может вместить наше сердце. Ведь это молитва посылает нам дождь божественных даров, божественных благодеяний и переживаний, это она учит нас что Бог ведет брань, а мы просто следуем Его искусству. Нужно, однако, еще кое-что:

Вопе́рвыхъ ᲂу҆потреби́мъ внима́нїе: пото́мъ ᲂу҆разꙋмѣ́вше врага̀, по́мыслъ вложи́вша, словесы̑ клѧ́твенными ѿ се́рдца со гнѣ́вомъ є҆го̀ ѿго́нимъ: тре́тїй чи́нъ є҆́сть, а҆́бїе помоли́тисѧ на́нь ѡ҆браща́юще се́рдце со призыва́нїемъ і҆и҃са хрⷭ҇та̀, да а҆́бїе разрꙋши́тсѧ бѣсо́вское со́нїе, да не послѣ́дꙋетъ мечта́нїю ᲂу҆́мъ, ꙗ҆́коже младе́нецъ, ѿ нѣ́коегѡ мечтаннотво́рца мечты̀ творѧ́ща, прельща́емь.

первое дело – внимание; потом, когда заметим, что подошел вражий помысл, бросим на него с гневом слова клятвы из сердца; третье за тем дело – помолиться на него, обращая сердце к призыванию Иисуса Христа, да развеется этот демонский призрак тотчас, чтобы иначе ум не пошел вслед этого мечтания, как дитя, прельщаемое каким-либо искусным фокусником.

Внимание – чтобы сразу прогнать помысел. Это достигается тем, что мы собираем сердце и полностью открываем его божеству, читая Иисусову молитву. Вот безупречное делание.

… да развеется этот демонский призрак тотчас. Призрак – от глагола представляться, то есть казаться похожим на кого-то. Значит, демонский призрак – это идол, пародия, образ, который имеет силу и сразу же нас поглощает. Между тем, это нечто ложное, демоническое, как мечты, помыслы и т.п. Итак, мы сосредотачиваемся в сердце и призываем имя Иисусово, чтобы демонский призрак, бесовская фантазия разсеялась, чтобы наш ум не обманулся и не последовал за мечтой, как малые дети идут за фокусником. Так что, не будем «младенцами умом»,²⁶⁵ но разумными и сильными.

И Святой далее добавляет:

Потрꙋди́мсѧ, ꙗ҆́коже дв҃дъ, зовꙋ́ще: гдⷭ҇и і҆и҃се хрⷭ҇тѐ, да и҆змо́лкнетъ горта́нь на́ша, и҆ да не ѡ҆ста́вѧтъ ᲂу҆́мнаѧ ѻ҆чеса̀ на̑ша надѣ́ѧтисѧ на гдⷭ҇а бг҃а на́шего.

Потрудим себя, подобно Давиду взывая: Господи Иисусе Христе! – Пусть измолчет (голос потеряет) гортань наша; но умные очи наши да не престанут устремляться горе в уповании на Господа Бога нашего.²⁶⁶ [106]

Потрудим себя не для того чтобы оправдаться, или чтобы нас любили другие, или чтобы про нас вспомнили, или ради здоровья, или чтобы избавиться от боли, но взывая: Господи Иисусе Христе! – причем так много, чтобы засохла гортань. Этой фразой Святой хочет показать, насколько мы должны быть настойчивыми. Когда мы так взываем, то Бог дает нам силу.

И еще – не будем уставать надеяться на Бога. Не преставать – значит не утруждаться, не утомляться. А что за умные очи? Это наша вера, уверенность, любовь, чистота, безмыслие, духовный опыт и ведение. Поэтому, де не престанут очи наши надеяться на Господа. Потому что мы читаем молитву, а Господь делает остальное.

Пре-стать²⁶⁷ также означает отсутствовать, уходить со своего места. Когда, то есть, я не оставляю своего места, – из-за какой нибудь тревоги, или болезни, или еще чего-нибудь, то приходит ведение благодати Божией, улучение безмолвия. Поэтому очень складно прп. Исихий заканчивает эту серию глав, сказав что Господь все делает, но и нам следует подвизаться, потрудиться, взывая к Нему до хрипа. В заключении мы снова слышим как бы звук горна, военной тревоги.

На Господа Бога нашего. Наш военачальник – Господь, властитель, Он властвует над нашими страстями, грехами, Он исчерпывает нашу душу, как исчерпывает море.²⁶⁸ Это наш Бог, творец, отец, Он самый быстрый и самый сладчайший. Раз у нас есть такой властитель, такой Бог, настолько сильный, который за нами смотрит, питает нас, любит – то чего нам бояться? И кто же не станет сражаться и трудиться ради такого Бога?

Но готовы ли мы сказать: «Боже мой, я готов умереть за Тебя!»? Если уж мы не способны произнести 300 раз «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», и сказать себе: «на послушании больше не буду болтать, не буду спрашивать что попало, буду говорить только по делу, буду читать молитву» – то как мы скажем, что готовы стать мучениками?

Мучениками же мы становимся, когда работаем с молитвой, и питаем наш монастырь, тело Христово. Видите, как легко стяжать добродетель, славу, честь, и совет²⁶⁹ Божий? как легко человек может добиться того, чтобы Бог обратил на него внимание, почтил его? Потому что Бог почитает того, кто почитает Его.

Давайте же потрудимся, и наш труд станет лестницей, возводящей нас к Богу.

Ꙗ҆́коже взира́ющемꙋ на со́лнце, нѣ́сть мо́щно зра́кꙋ є҆гѡ̀ не ѡ҆зари́тисѧ бога́тнѡ: си́це при́снѡ вника́ѧй въ воздꙋ́хъ серде́чный, не мо́жетъ не просвѣти́тисѧ.

Как невозможно, чтобы у того, кто взирает на солнце, не блистали сильно зрачки: так невозможно не светиться и тому, кто всегда проникает в воздух сердца. [108]

Когда кто-нибудь взирает на солнце, то его лицо, весь его вид погружается в свет. Так и ты, если хочешь просветить дух, то проникни в воздух сердца, в безмолвную, тихую и трезвенную атмосферу сердца. Иначе невозможно тебе просветиться.

Ꙗ҆́коже не возмо́жно настоѧ́щее житїѐ продолжа́ти без̾ пи́щи и҆ питїѧ̀: си́це не возмо́жно без̾ хране́нїѧ ᲂу҆ма̀ и҆ чистоты̀ се́рдца, є҆́же є҆́сть и҆ глаго́летсѧ трезвѣ́нїе, въ дꙋхо́вное нѣ́что и҆ бг҃оꙋго́дное дости́гнꙋти дꙋшѣ̀.

Как невозможно жить теперешнею жизнию без пищи и пития: так без хранения ума и чистоты сердца, – что есть и называется трезвение, – невозможно душе достигнуть чего-либо духовного и Богу угодного. [109]

Как невозможно человеку видеть без света, так невозможно и прожить без еды и пития. Но Бог даровал нам эту жизнь не для того чтобы мы умирали, но чтобы жили и царствовали.

Пища и питие в духовной жизни – это хранение ума, от которого, по благодати Божией, происходит чистота сердца. Я стою на страже сердца, а Бог дарит мне чистоту, поскольку духовное насыщение – «исполнились и возрадовались»²⁷⁰ – происходит в месте чистого сердца.

… невозможно душе достигнуть чего-либо духовного и Богу угодного. Без трезвения невозможно иметь духовных успехов и нравиться Богу. Сколько бы ты тогда ни подвизался, ни трудился, это все равно что черпать из колодца где нет воды.

и҆лѝ свободи́тисѧ мы́сленнагѡ грѣха̀, а҆́ще и҆ нꙋ́дитъ кто̀ себѧ̀ стра́ха ра́ди мꙋ́къ не согрѣша́ти.

или избавиться от мысленного греха, хотя бы кто страхом мук и удерживал себя принудительно от согрешения делом.

Хранение ума и чистота сердца освобождает нас не только от внешних грехов, но и от мысленных, то есть чтобы не согрешать в помысле. Это важно, так как поводом к внешнему греху служит грех мысленный. Грех рождается в уме человека. Кроме того, без хранения ума и чистоты сердца нам не сможет помочь достичь какого-либо духовного уровня даже страх геенны и наказания. Я буду бежать, ничего не достигнув, оставаясь в грехе.

Прп. Исихий показывает нам здесь, сколь легко достичь чистоты через трезвение, коль скоро все грехи зависят от нашей воли.

Ѻ҆ба́че и҆ ᲂу҆далѧ́ющїисѧ дѣ́йственнагѡ грѣха̀ нꙋ́ждею нѣ́коею, блаже́ни пред̾ бг҃омъ и҆ а҆́гг҃лами и҆ человѣ́ками, ꙗ҆́кѡ нꙋ̑ждницы црⷭ҇твїѧ нбⷭ҇нагѡ ѡ҆брѣта́ютсѧ.

Впрочем и те, которые нуждением некиим воздерживают себя от греха делом, блаженны пред Богом, Ангелами и человеками: потому что нудящие себя суть восхитители Царствия Небеснаго.²⁷¹ [110]

Не грешить внешне, делом, конечно же, – продолжает он, хорошо, потому что и это есть некое усилие и восхищение царства небесного. Я, например, кого-то ненавижу, но не показываю ему этого. И это хорошо, тоже подвиг. Или, мне захотелось соврать, оправдаться, но я этого не делаю. Это тоже нечто, но этого недостаточно. Потому что насколько же меня хватит, если грех вынашивается у меня в уме? Однажды сорвусь, перестану следовать ха Христом.

Сїѐ є҆́сть ди́вно ᲂу҆́мныѧ по́льзы, ꙗ҆́же ѿ безмо́лвїѧ, ꙗ҆́кѡ ᲂу҆́мственнаѧ и҆ тре́звѣннаѧ добродѣ́тель всѧ̑ согрѣшє́нїѧ, во ᲂу҆́мъ пе́рвѣе толкꙋ́щаѧ по́мыслами то́чїю, дабы̀ а҆́ще прїѧ́ты бꙋ́дꙋтъ мы́слїю, бы́ти согрѣше́нїѧмъ чꙋ́вствєннымъ и҆ дебе́лымъ, ѿсѣка́етъ.

Вот что дивно в плодах для ума от безмолвия, что в нем грехи, стучащиеся сначала в ум только помыслами, чтобы, если будут приняты мыслию, сделаться потом грубыми чувственными грехами, все отсекаются мысленной и трезвенной добродетелию.²⁷² [111]

Сейчас я вам скажу, – говорит Святой, какая дивная польза происходит от хранения ума, трезвения, молитвы и внимания за собой. Когда я в безмолвии слежу за собой, чтобы не совершать греха ни внешне, ни внутренне, то у меня еще могут оставаться некие немощи, помыслы, страсти внутри души, но я не пускаю их в дело, не грешу из-за них. Но согрешаю в том случае, если не храню трезвения. Хотя молчанием ума я избегаю намеренных грехов, но внутри все-таки остаются немощи, помыслы и страсти. Это некая чуждая власть, под которой мы находимся как падшие.

Но как мысленная и трезвенная добродетель отсекает грехи ума, являющиеся в виде помыслов?

во внꙋ́треннѣмъ на́шемъ человѣ́цѣ, не попꙋща́ѧ ѻ҆́нымъ прїитѝ и҆ произвѣсти́сѧ въ лꙋка́выѧ дѣла̀ си́лою и҆ застꙋпле́нїемъ гдⷭ҇а на́шегѡ і҆и҃са хрⷭ҇та̀.

которая не позволяет им входить внутрь нашего человека и известись в злые дела, мановением и заступлением Господа нашего Иисуса Христа.

Это получается оттого, что мы не позволяем им входить внутрь сердца, по дару и силе от Бога, потому что только так человек освобождается от страстей. То есть Бог поворачивает поток наших страстей не ко греху, а в обратном направлении, как и мы, бывает, направляем поток воды в сторону, чтобы он не наделал вреда. Я, например, человек гневный. Гнев – это грех. Но с силой Божией я поворачиваю гнев на что-то другое, – против диавола, против грехов, или против себя самого, не способного рот закрыть. Таким образом гнев сразу превращается в добродетель.

Итак, по дару и силе Божией мы освобождаемся от страстей. Обратим на это особенное внимание, так как помышления наши уклоняются к земле,²⁷³ но диаволу не выгодно чтобы мы прочувствовали это глубоко. Приведем пример. Ты увидел во сне какой-нибудь дурной сон, и потом паникуешь, ощущая будто согрешил. Но когда ты спишь, то не согрешаешь, так как в это время у тебя нет воли, ты не понимаешь что делаешь, и не ты это делаешь. Кто же тогда подсунул тебе мысль что ты согрешаешь? Диавол. Он сказал тебе это чтобы тебя встревожить. Но с этого момента, когда ему удалось тебя разстроить, ты уже на самом деле встаешь на путь греха, так как сила твоя пошатнулась.

Или, к примеру, я вижу как ты меня осуждаешь, и против моего желания гневаюсь, после чего мысленно переживаю что согрешил. Но грех заключается не в страсти, но в волении. Только когда я задействую страсть, – гнев (в данном случае), я согрешу. И мое безпокойство – грех. Следовательно, грех начинается с ума. Поэтому необходимо с помощью мысленной и трезвенной добродетели отсекать страстные части сердца.

Есть, значит, внешний, телесный подвиг, а есть духовная, созерцательная и трезвенная жизнь. У нас, стало быть, два подвига – внутренний и внешний, так как одни грехи связаны с духом человека, а другие, которых больше, с телом и душой.

Ѡ҆́бразъ внѣ́шнѧгѡ и҆ чꙋ́вственнагѡ тѣле́снагѡ ѡ҆бꙋче́нїѧ є҆́сть ве́тхїй завѣ́тъ. Ст҃о́е же є҆ѵⷢ҇лїе є҆́же є҆́сть но́вый завѣ́тъ, ѡ҆́бразъ є҆́сть внима́нїѧ, си́рѣчь, чистоты̀ се́рдца: и҆ ꙗ҆́коже ве́тхїй не соверша́ше, нижѐ и҆сполнѧ́ше внꙋ́треннѧго человѣ́ка ко благоче́стїю. Ничто́же бо, глаго́летъ а҆пⷭ҇лъ, соверши́лъ зако́нъ: но то́чїю дебє́лаѧ согрѣшє́нїѧ возбранѧ́ше.

Образ внешних, чувственно-телесных подвигов есть Ветхий Завет, а Святое Евангелие, которое есть Новый Завет, есть образ внимания, или чистоты сердечной. И как Ветхий Завет не доводил до совершенства, не удовлетворял и не удостоверял внутреннего человека в деле богоугождения: ничтоже бо, говорит Апостол, совершил есть закон, а только грубые преграждал грехи. [112]

Образом внешнего телесного подвига является Ветхий Завет, а трезвенной жизни и созерцания – Евангелие, Новый Завет. Ветхий Завет дал закон, как сказал ап. Павел, – особенно в Послании к Евреям, но и к Галатам, и в других местах. Закон, однако, не имел силы усовершенствовать человека. Все люди были погружены в грех и попадали в ад, поскольку закон лишь констатировал их грех.²⁷⁴ Не удостоверял внутреннего человека в деле богоугождения. Закон, то есть, не помогал человеку настолько, чтобы его вера в Бога была полной и жизненной. Только Христос мог нас освободить. Смысл такой: если мы не ведем трезвенную жизнь, то сколько бы ни подвизались, не можем выйти на светлую поляну. Мы лишь выявляем наши страсти и избегаем грубых грехов, таких как блуд, прелюбодеяние, убийство.

Ѿсѣщи́ бо и҆ по́мыслы ѿ се́рдца, и҆ лꙋка́ваѧ помышлє́нїѧ, є҆́же є҆́сть повелѣ́нїе є҆ѵⷢ҇лїа, вѧ́щше слꙋ́житъ къ чистотѣ̀ дꙋше́вной, не́жели не возбрани́ти и҆з̾има́ти ѻ҆́ко и҆ зꙋ́бъ бли́жнѧгѡ.

Отсекать от сердца помыслы и пожелания порочные для сохранения сердечной чистоты, что есть Евангельская заповедь, выше, чем, например, запрещение исторгать око или зуб у ближнего.

Ветхий Завет говорил: если кто вырвет тебе глаз или зуб, то и ты сделай с ним то же самое.²⁷⁵ А Евангелие ведет к полной чистоте, к новому человеку, потому что отсекает даже помыслы сердца, которые суть основания грехов, а также порочных пожеланий, воспоминаний и представлений.

си́це разꙋмѣ́й и҆ ѡ҆ тѣле́сной пра́вдѣ, и҆ ѡ҆бꙋче́нїи, ѡ҆ постѣ̀, глаго́лю и҆ воздержа́нїи, долꙋлега́нїи, стоѧ́нїи, бдѣ́нїи и҆ ѡ҆ про́чихъ, ꙗ҆̀же тѣ́ломъ быва́ютъ, и҆ стра́стнꙋю ча́сть тѣлесѐ ᲂу҆кроща́ютъ ѿ дѣ́ѧтельнагѡ грѣха̀. Добра̑ сꙋ́ть и҆ сїѧ̑, ꙗ҆̀же реко́хъ ѡ҆ ве́тхомъ завѣ́тѣ.

… так разумей и о телесной праведности и телесных подвигах, о посте, говорю, и воздержании, спании на голой земле, стоянии, бдении и прочих, кои подъемлются обыкновенно из-за тела и страстную часть тела успокоивают от греховных движений. Хорошо, конечно, и это все, как сказано и о Ветхом Завете (что добр Закон).

Хоть Ветхий Завет не ведет к совершенству, но помогает избегать грубых грехов, то полезно читать его; так и с телесной праведностью и подвигом: пост, воздержание, лежание на земле, бдение, выстаивание служб, и все что связано с телом – все это помогает не согрешать.

наставле́нїе бо сꙋ́ть внѣ́шнемꙋ на́шемꙋ человѣ́кꙋ, и҆ храни́тель ѿ дѣ́ѧтельныхъ страсте́й: но не хранѧ́тъ ѿ согрѣше́нїй мы́сленныхъ, си́рѣчь, не возбранѧ́ютъ ѻ҆́ныѧ, та́къ что́бы и҆зба́вити на́съ, съ бж҃їею по́мощїю, ѿ за́висти гнѣ́ва и҆ про́чихъ.

потому что служит к обучению внешнего нашего человека и к охранению от страстных дел. Но подвиги эти не суть охранители и от грехов мысленных, или возбранители их, то есть не сильны избавить нас от зависти, гнева и прочего.

Телесный подвиг обучает и помогает нам не задействовать наши страсти. Но они остаются внутри нас как змеи, мы лишь не позволяем им кусаться. Но однажды, когда мы будем спать от усталости, или от усиленного подвига, змеи разродятся и уже не будут вмещаться внутри нас, начнут выходить, и покусают других. Вот что происходит, когда мы вдаемся только в телесный подвиг. И поскольку телесная аскеза не способна устранить глубинный грех, как например зависть, ярость и т.п., то без трезвения нам не стяжать чистоты.

Чистота́ же серде́чнаѧ, си́рѣчь блюде́нїе ᲂу҆ма̀ и҆ хране́нїе є҆ѧ́же ѡ҆́бразъ но́вый завѣ́тъ, а҆́ще, ꙗ҆́кѡ подоба́етъ, ѿ на́съ храни́тсѧ, всѣ̀ стра̑сти и҆ всѧ̑ ѕла̑ѧ и҆з̾ се́рдца и҆скоренѧ́ющи ѿсѣка́етъ.

А чистота сердечная, то есть блюдение и охранение ума, коего образом служит Новый Завет, если соблюдается нами, как должно, все страсти и всякое зло отсекает от сердца и искореняет из него. [113]

Когда мы обретем чистоту сердца, тогда достигнем безстрастия, которое нам дарует Бог, если мы действительно поступаем по Новому Завету. Когда я стану безстрастным, то если даже ты будешь меня обзывать, я буду тебя благословлять, ты будешь на меня клеветать, а я тебя благодарить.²⁷⁶ Без хранения ума это недостижимо, без него мы не сможем хранить ни уста, ни очи. И еще, когда с помощью хранения ума я достигну безстрастия, тогда если у меня украдут рубашку, то я отдам и верхнюю одежду, потому что увижу, что у тебя даже ее нет; а когда ты попросишь пройти с тобой одно поприще, я пройду два.²⁷⁷ Разве ты сможешь – без трезвения – поклониться тому, кто врезал тебе кулаком? Нет, потому что кровь ударит тебе в голову, и тебя охватит бешенство. Только если божественная благодать исторгнет твои страсти, ты сможешь справиться с этим. Но чтобы это произошло, тебе надо открыть сердце Богу, чтобы Он вытащил из тебя страсти, одну за другой, новые и старые, и выкинул их прочь.

и҆ вмѣ́стѡ тогѡ̀ вво́дитъ ра́дость, благоꙋпова́нїе, ᲂу҆миле́нїе, пла́чь, сле́зы.

и вместо того вводит в него радость, благонадежие, умиление, плач, слезы.

Давайте теперь посмотрим на признаки духовной жизни, плоды Св. Духа, чтобы удостовериться, на правильном ли мы пути.

Благодать Божия, которая привлекается чистотой сердца, после того как вынет из нас страсти, полагает вместо них добродетели, и в первую очередь радость. Есть у тебя радость? – тогда ты в порядке. Нет радости – водишься лукавым бесом. Может тебя что-то постоянно безпокоит? – тогда твоя болезнь уже далеко зашла. После радости кладет благоꙋпова́нїе – делает так, что я легко надеюсь на все. Чего бы ни захотел – надеюсь что это произойдет, становлюсь легко-надежным. Затем прибавляет умиление, я становлюсь глубоко растроганным человеком. Мне не до шуток, я не размениваюсь на некую фальшивую общественную жизнь и пустые знакомства. У меня есть плачь и слезы. У тебя есть слезы? – тогда ты можешь сказать, что хоть что-то делаешь. Слезы – это начало. Как если организму не хватает нужного количества жидкости, он умирает, так и без слез, которые суть духовная влага, животворная сила, наша жизнь скукоживается и становится никчемной.

ᲂу҆разꙋмѣ́нїе сами́хъ себѧ̀ и҆ грѣхѡ́въ свои́хъ, па́мѧть сме́рти, смире́нїе и҆́стинное.

познание себя самих и грехов своих, памятование смерти, истинное смирение.

Также божественная благодать дарует нам познание самих себя, своих грехов, и память смертную. Когда говоришь кому-нибудь помнить о смерти, то человека охватывает отчаяние и уныние. Он видит мертвеца, и приходит в уныние. Услышит про болезнь, снова впадает в уныние, тогда как следовало бы радоваться, потому что смерть это объятие Божие. И чистота сердца делает так, что мы с радостью и благодарностью принимаем память смертную.

Затем нам даруется смирение. Кто может сказать что он смирен? Кто-то может смирять себя, он это еще не значит что он имеет смирение. Я могу, скажем, склонить перед тобой голову, когда ты меня куда-нибудь посылаешь, но делать это скорее из корысти, или из нужды, или по долгу, чтобы ты меня не выгнал. Но прп. Исихий под истинным смирением подразумевает здесь внутреннее расположение к смирению, смиренномудрие.

любо́вь безконе́чнꙋю къ бг҃ꙋ и҆ человѣ́кѡмъ, и҆ ра́дость бж҃е́ственнꙋю серде́чнꙋю.

безмерную любовь к Богу и людям и божественное рачение сердечное.

Мы говорим что любим других, но как только они скажут что-то против нас, наше сердце наполняется ненавистью. Мы можем этого не осознавать, так как не знаем что значит ненависть, но такова наша обыденная ситуация. Мы рабы своих страстей. Обретая же чистоту сердца, мы ведемся к безмерной любви к Богу и людям.

Это и есть естественное расположение сердца – всегда склоняться в пользу другого с самоотречением, а не просто из настроения помочь. Это не есть любовь, как мне может показаться, когда я все время тебя спрашиваю, поел ли ты, попил ли, надо ли тебе что-нибудь, или когда даешь какой-нибудь совет. Такое мое поведение только утомляет, и исходит либо от демона, либо от какой-либо страсти сердца, которая выявляет некое пристрастие к тебе.

Или, бывает, ты думаешь: «Боже мой, сколько людей умирает каждый день в мiру от нищеты, а я тут в монастыре имею все блага!» Это что, – разве любовь? Нет, это блуд. Если любовь это помогать людям, то уходи из монастыря. Если же Бог поставил тебя в монастыре, то значит твое пребывание в нем есть любовь по-преимуществу, куда большая чем идти и помогать людям.

Подобным же образом, не является молитвой то, чтобы помнить родителей, родственников, знакомых и незнакомых, и молиться за них сердечно, с той мыслью, что Христос привел меня сюда молиться за людей. Лучше тогда жениться, потому что в этом случае ты хотя бы будешь заниматься своей супругой, а так ты оставляешь Церковь и занимаешься людьми. Это просто немощь, страсть. Святой говорит про безмерную любовь к Богу и людям и божественное рачение сердечное – про внутренний огонь, а не про внешние человеческие связи, которые тебя греют.

Выражение божественное рачение разъясняет, что любовь эта не человеческая, это не некий порыв сердца или души, а божественная энергия. У нее нет человеческих характеристик и предпосылок, это не плоть и кровь, но Дух, нечто божественное, когда у тебя внутри Бог. В такое божественное состояние человек не может придти сам. Ты не можешь просто протянув руку достать до края земли, или обнять всех, только Бог может такое сделать. И коль скоро Бог внутри меня, то в меня помещается и весь мiр, все люди, все небо и вся земля.

Поэтому Святой говорит не просто про безмерную любовь к Богу и людям, – что является чем-то моим, но прибавляет про божественное рачение сердечное. Я, скажем так, даю знать и другим, что Бог живет в моем сердце, и действует в моей жизни.

Ꙗ҆́коже не мо́щно не пресѣца́ти сегѡ̀ воздꙋ́ха по землѝ ходѧ́щемꙋ: си́це не мо́щно нера́тꙋемꙋ бы́ти всегда̀ ѿ бѣсѡ́въ се́рдцꙋ человѣ́ческомꙋ, и҆лѝ что́бы ѻ҆нѝ та́йнѡ въ ѻ҆́номъ не дѣ́йствовали, а҆́ще и҆ мно́гое и҆́мать тѣле́сное ѡ҆бꙋче́нїе.

Как ходящему по земле невозможно не разсекать этого воздуха: так невозможно сердцу человеческому не быть непрестанно бориму от демонов или не подлежать скрытным от них воздействиям, хотя бы кто и строго проходил телесные подвиги. [114]

Разве можно ходить, не разсекая воздуха? Конечно нет, потому что пространство не есть пустота. Чтобы пройти сквозь него, надо протолкнуться через воздух, разсечь целые кубометры воздуха, как будто проходит войско. Но подобно тому как везде есть воздух, и чтобы пройти мне приходится разсекать его, так в каждую минуту, где бы я ни находился, меня окружают²⁷⁸ демоны, нападают на мое сердце, так что я не могу оставаться беззаботным. Это значит, что в каждую минуту, как на нас воздействует воздух, так действуют и бесы, даже когда мы несем значительный телесный подвиг. Не думайте, что если вы аскеты, то бесы на вас не нападают и не делают свое дело. Они живут и на глубине моря, и в пещерах, и на равнинах, и на земле, и в воздухе, но мы не понимаем что ходим сквозь них, как не понимаем что разсекаем воздух. Но когда Бог находится внутри нас, и мы правильно ведем духовную жизнь, то невозможно чтобы бы не разсекали, то есть не разсеивали демонов. Иначе говоря, мы становимся победителями демонов, сами того не замечая, если идем путем духовной жизни.

А҆́ще хо́щеши ѡ҆ гдⷭ҇ѣ, не да пока́жешисѧ то́чїю и҆́нокомъ и҆ благи́мъ и҆ кро́ткимъ, и҆ съ бг҃омъ всегда̀ соедине́ннымъ, но и҆ вои́стиннꙋ хо́щеши бы́ти таковы́мъ: добродѣ́тель внима́нїѧ все́ю си́лою проходѝ, ꙗ҆́же є҆́сть хране́нїе и҆ блюде́нїе ᲂу҆ма̀, и҆ серде́чное соверше́нїе сла́дкагѡ безмо́лвїѧ, немечта́тельное блаже́нное дꙋшѝ состоѧ́нїе, ве́щь не во мно́зѣхъ ѡ҆брѣта́емаѧ.

Если о Господе хочешь не по видимости только быть монахом, благим, кротким и с Богом всегда соединенным, но и по истине быть таковым желаешь; то всеусильно старайся проходить добродетель внимания, которая состоит в блюдении и хранении ума и в установлении сладостного сердечного безмолвия и свободного от мечтаний, блаженного состояния души – дело, которое не во многих найдешь. [115]

Если хочешь по-настоящему, а не только по виду быть монахом смиренным, кротким, добрым, соединенным с Богом, то всеусильно старайся проходить добродетель внимания, то есть трезвение, внимание ума, что устанавливает, то есть ведет нас к сладостному сердечному безмолвию. В таком состоянии не воюют на нас демоны, нет у нас и помыслов, страстей, ненависти, мечтаний. Тогда безмолвие царствует в нашем сердце и уме, и тем более во всей жизни, а душа переживает некое блаженство.

Но почему такое состояние мало у кого обретается? Потому что не ищут его, не желают. Люди не вспоминают каждый день, что для этого блаженства нас и сотворил Бог. И даже мы, монахи, об этом забываем. Что заработал, то и проел – вот какова наша обыденность. Мы забываемся²⁷⁹ в нашей радости, во сне, в разговорах, в аскетических подвигах, в правиле, и не замечаем что не живем это блаженство. Но за многих, за всех нас Бог дал свою кровь, «за многих проливаемую».²⁸⁰ Почему же и нам не быть посреди них?

Добродетель внимания есть и называется блюдением и хранением ума. Хранение – от хранить, а блюдение – от блюсти, то есть подстерегать, выжидать подходящего момента. Когда блюдение ума разовьется, то постепенно налаживается сладостное сердечное безмолвие, которое называется блаженным состоянием души.

Хорошо бы нам знать эти духовные термины, и что все эти добродетели суть нечто одно. Сказано: люби Бога, и делай что хочешь. Но если ты любишь Бога, то что ты будешь делать? – то, что Он хочет. А если ты не любишь Его, то что бы ты ни делал, все обман. Для этого Святой показывает нам здесь все величие Божие, которого мы должны достичь.

Добродѣ́тель бо внима́нїѧ глаго́летсѧ ᲂу҆́мное любомꙋ́дрїе. Проходѝ сїю̀ со мно́гимъ трезвѣ́нїемъ и҆ те́плымъ ᲂу҆се́рдїемъ, съ моли́твою і҆и҃совою, со смире́нїемъ.

Добродетель внимания именуется мысленным любомудрием. И проходи ты ее в великом трезвении и теплом усердии с молитвою Иисусовою, со смирением. [116]

Блаженное состояние души, которое ты проходишь с молитвой Иисусовой, называется умной любомудрием, настоящей философией, мудростью ума, а не мiрской или разсудочной философией. Если ты не будешь творить молитву Иисусову, то забудешь свою дорогу и трезвение.

Также, – говорит он здесь, проходи умное любомудрие со смирением. Фраза со смирением – не подразумевает здесь смиренномудрие, про которое говорилось в 84 главе,²⁸¹ так как оно есть дар Божий. Здесь же смирение значит смирять себя, самому искать удобного случая смириться, выбирать всегда последнее место, и радоваться когда тебя смиряют.

и҆ со благоразꙋ́мїемъ, съ молча́нїемъ чꙋ́вственныхъ ᲂу҆сте́нъ и҆ ᲂу҆́мныхъ, съ воздержа́нїемъ бра́шенъ и҆ питїѧ̀, и҆ всѧ́кїѧ грѣхо́вныѧ ве́щи.

… и непрерывностию, с молчанием чувственных и мысленных уст, с воздержанием в ястии и питии и с удалением от всего греховного.

Непрерывность²⁸² здесь – это серьезность. Воздух имеет густоту, давление, массу. Следовательно, недостаточно (одного) истинного смирения, нужна еще и непрерывность, то есть серьезность. Нужна глубина, достоинство, благоразумие, разсуждение. С этими добродетелями я становлюсь серьезным, основательным. Смотрю на тебя, и сразу все понимаю, глубоко в тебя проникаю.

Слово непрерывность здесь может также иметь смысл частоты, непрестанности. Когда мы говорим, что воздух густой, то это значит что нет такого места, где не было бы воздуха. Точно также не должно быть часа, или минуты без молитвы. Густой также вообще значит полный. Если какой-нибудь баллон наполнить до конца воздухом, то он не меняет формы, не изменяется. Так и мы, должны быть всегда неизменными, а не так, что сегодня смеемся, а завтра плачем.

И еще кое-что. Мои телесные и умные уста да хранят молчание, я буду воздерживаться и в еде, и в питии, и удаляться от всякой греховной вещи.

Продолжа́й сїю̀ пꙋте́мъ мы́сленнымъ съ мꙋ́дростїю.

проходи ее путем мысленным искусно с разсуждением.

К тому же, ты должен проходить искусно с разсуждением сие умное любомудрие, блаженство, сладчайшее безмолвие, этот путь, который начинается с разсудительной способности, с разсуждением.

Наречие искусно происходит от глагола со значением уметь, хорошо знать. Знание, чувствование важно. Я делаю что-то, потому что понимаю, а не потому что мне сказали другие, или меня заставляют. Я, к примеру, советую вам не разговаривать после Повечерия, но вы не можете этого исполнить, так как не имеете внутреннего ведения чтобы это понять. У вас нет опыта молчания, поэтому и недоумеваете: как это можно, не разговаривать? Еще как можно, потому что человек в основном разговаривает глазами и сердцем. Но нам не хватает опыта молчания. Поэтому хорошо бы нам обладать этим искусством.

Проходи ее ... с разсуждением. С умом, с разсуждением проходи умное любомудрие. Но все должно быть к месту. Я могу, например, сказать тебе, что быть молчаливым – хорошо для тебя. Но если тебя кто-то спросит сколько время, то не надо закрываться в некую задумчивость, будто бы следуя молчанию, – такая позиция вовсе не является разсуждением, но надо просто нормально ответить.

и҆ ѻ҆на̀ тѧ̀ наꙋчи́тъ, съ по́мощїю бж҃їею, томꙋ̀, чегѡ̀ не вѣ́си, и҆ возвѣсти́тъ, и҆ просвѣти́тъ, и҆ вразꙋми́тъ, и҆ наꙋчи́тъ.

и она с Божию помощию раскроет тебе то, чего не чаял, даст тебе знание, просветит, умудрит и научит.

Если ты последуешь умному любомудрию, непрерывности духовной жизни, то эта добродетель тебя научит тому, чего ты не знал – (научит) с помощью Божией, с Божией мудростью, которая ведь укоренена в тебе девятью столбами,²⁸³ так что она не падает, что бы ты ни делал. Вот как продвигается духовная жизнь, – открываются небеса, величие Божие, и мы становимся философами, тайнозрителями умной жизни, умно зрим небесные, невидимые вещи.

И даст тебе знание, просветит, умудрит. Умное любомудрие не только научит тебя тому, чего ты не чаял, но станет новым знанием, просвещением твоего ума, вразумит тебя.

Научит. Твоим учителем станет сама мудрость. Мудрость здесь становится лицом: Христос, и Св. Дух – сами обучают нас. «Научитесь от Меня» – говорит Господь. Мы становимся учениками самого Бога. Как Ева знала больше нашего, но ее знания было недостаточно, и ей следовало узнать еще больше, также и нас премудрость Божия берет за руку и ведет – сначала в детский сад, потом в школу, а потом в институт. Она берет нас еще младенцами в духовной жизни, смотрит за нами с терпением, смирением, употребляет наилучшие приемы в воспитании, хвалит, ставит нам хорошие, или даже отличные оценки, обучает и информирует нас искусно, как хороший преподаватель. Чему же она учит?

наꙋчи́тъ томꙋ̀, чегѡ̀ пре́жде во ᲂу҆́мъ прїѧ́ти не мо́глъ є҆сѝ, во тьмѣ̀ страсте́й ходѧ̀, и҆ те́мныхъ дѣ́лъ, и҆ забве́нїемъ и҆ смꙋще́нїемъ бе́здны покрыва́емь.

… научит тому, что прежде и в ум приять не имел ты способности, когда ходил во тьме страстей и темных дел, будучи погружен в бездну забвения и смятения помыслов.

Раньше ты много чего не мог понять, увидеть, все время спрашивал – как такое получается. И вдруг настает момент, когда ты все понимаешь, при этом будучи уверен, что этому тебя научила премудрость Божия. Как постепенно раскрывается ум ученика, так мудрость раскрывает нам духовную жизнь. Почему же раньше мы не понимали, не видели небесных вещей, не могли их помыслить, почему нам казалось это трудным, утомительным, о чем можно только мечтать? – Потому что мы ходили во тьме страстей и темных дел.

Такова правда. Поэтому мы не видим, не слышим, и не разумеем. Если бы мы хоть немного это почувствовали,²⁸⁴ то Бог сразу бы и разрешил эту проблему. Но мы живем, будучи погружены в бездну забвения и смятения, на глубину моря, где ничего не видно. И будучи в это все погружены, мы думаем себе, что живем во Христе, любим Христа, Св. Троицу, Божию Матерь… Но когда мы начнем духовный путь, то Христос, мудрость Божия, просвещает нас, вразумляет, и терпеливо обучает.

Ꙗ҆́коже ᲂу҆дѡ́лїѧ ᲂу҆множа́етъ пшени́цꙋ: си́це добродѣ́тель внима́нїѧ ᲂу҆множа́етъ въ се́рдцѣ всѧ́кое бла́го. Па́че же гдⷭ҇ь на́шъ і҆и҃съ хрⷭ҇то́съ сїѧ̑ подае́тъ тѝ: без̾ негѡ́же не мо́жемъ твори́ти ничесѡ́же.

Как долины обильно плодят пшеницу, так она обильно наплодит в сердце твоем всякое добро, – или лучше, сие подаст тебе Сам Господь наш Иисус Христос, без Которого мы ничего творить не можем. [117]

Можно ли вырастить пшеницу в диком и сухом месте? Нет, конечно. Но в долине с жирной землей и водой – можно. То же самое происходит с умным любомудрием, – оно даст тебе все что нужно, а ты даже не устанешь, лишь бы ты ему следовал. Все остальное само встретится тебе на пути. Как естественным образом долины дают плоды, так и все блага нам даст умное любомудрие, трезвение, или, лучше сказать, Христос, без которого мы не можем ничего.

И҆ пе́рвѣе ѡ҆брѧ́щеши ю҆̀ лѣ́ствицею, пото́мъ же кни́гою прочи́тываемою.

И сначала ты найдешь ее лествицею, потом книгою, в коей будешь читать.

Сперва прп. Исихий привел нам образ бездны страстей, что страсти бросают нас в некую бездну, подобную той, в которой оказался пророк Иона, когда его проглотил кит; а теперь он говорит так: кто окажется там, на дне бездны, в какой-то момент обнаружит, что умное любомудрие, оно словно лестница, по которой мы можем начать выбираться. И насколько выше ты по ней поднимаешься, настолько воздух оказывается чище, так что ты поднимаешься еще быстрее, и вылезаешь в самое небо. Бог не вытаскивает тебя за раз, но потихоньку, чтобы ты следил за процессом. Затем умное любомудрие представляется тебе как некая книга, которую ты читаешь и понимаешь совершенно.

та́же пред̾ꙋспѣва́ѧ, ѡ҆брѧ́щеши са́мый гра́дъ і҆ерꙋсали́мъ небе́сный, и҆ цр҃ѧ̀ си́лъ хрⷭ҇та̀ і҆зра́илева ꙗ҆́снѡ ᲂу҆́мственнѡ ᲂу҆́зриши со є҆диносꙋ́щнымъ є҆гѡ̀ ѻ҆ц҃е́мъ и҆ покланѧ́емымъ ст҃ы́мъ дх҃омъ.

… наконец, более и более преуспевая, найдешь ее Градом, Иерусалимом Небесным, и Христа Израилева, Царя сил, действительно узришь умом, с Единосущным Его Отцом и спокланяемым Духом Святым.

По мере продвижения, ты обнаружишь, что само умное любомудрие стало Небесным Иерусалимом. Хотя ты находишься на земле, но живешь на небе, так как трезвение содержит в себе все. Здесь, на земле, ты обнаруживаешь небесное царство, находишь самого Христа, который становится твоим наслаждением. Далее, постепенно, но ясно ты умно узреваешь вместе с царем Христом и Отца, и Св. Духа. Здесь Святой не просто складывает пэан,²⁸⁵ но поставляет нас перед Св. Троицей.

Я же, просто делаю свое дело, храню молчание, и встречаю на пути лестницу, и книгу, по которой учусь. И таким образом, находясь на том же месте, я в то же время поднимаюсь и вижу небесный Иерусалим и царя Христа. И только я собираюсь воскликнуть – Христе мой! – как тут же вижу Отца и Св. Духа. По сравнению с этим видением, чего же лучшего мы можем пожелать? Если уж это не может растрогать наше сердце, то ничего не сможет. Вот где наше имущество, наша глава, кровь, дух, все наше существо. «Что воздадим мы за это Господу»?²⁸⁶

Эту-то блаженную жизнь мiрские называют тяжелым бременем. Да и мы сами, по наивности, когда-то так считали. Какой же это грех! – иметь такого царя, такого Бога Отца, который дает тебе все, а ты говоришь: «Тяжело нам и смотреть на него».²⁸⁷

Мечта́нїемъ лжи́вымъ при́снѡ бѣ́сове приво́дѧтъ на́съ на согрѣше́нїе.

Бесы вводят нас в грех всегда лживым мечтанием. [118]

Человек не согрешает, если грех не покажется ему привлекательным. Бесы знают об этом, и чтобы втянуть нас в грех, подбрасывает нам грубую ложь, впрочем, хорошо ее приукрасив лживым мечтанием. Если бы они нам подбрасывали помысел в голом виде, то мы бы наверное не впадали в грех. Поэтому они наряжают, делают его столь живым и привлекательным, что нам кажется это правильным. И последовав за «правильным», ты потом обнаруживаешь что это грех.

Бесы вводят нас в грех – толкают нас, приводят ко греху.

И҆́бо мечта́нїемъ сребролю́бїѧ и҆ прибы́тка, ѻ҆каѧ́ннаго і҆ꙋ́дꙋ ᲂу҆гото́ваша преда́ти гдⷭ҇а и҆ бг҃а всѣ́хъ.

Так мечтанием обогащения и корысти настроили они нечестивого Иуду предать Господа и Бога всяческих.

Для понимания, что такое лживое мечтание, прп. Исихий приводит пример Иуды. Хотел ли Иуда предать Христа, Господа и Бога нашего, Бога всяческих? Конечно нет. Ведь он следовал за Ним как ученик, а значит любил Его и сам выбрал Его. Он понимал, что его учитель был уникален, что почти весь народ слушал Его затаив дыхание. Он чувствовал, что Христос был особенной личностью, что Он будто скрывал в себе божество, ведь Иуда знал и иудейское предание, знал, что иудеи ждали Мессию, и что народ принимал Иисуса как Мессию. Об этом изрекли ангелы и даже младенцы.²⁸⁸ Он не мог этого не понимать. Его сердце тоже взыграло, и он спрашивал себя: может быть настало наконец время славы Израиля?

Но что сделал лукавый? Подсунул сребролюбие. У него в голове нарисовалась целая фантастическая, но убедительная картина – что те деньги, которые он носил в ящике, из которых иногда тайком воровал и отправлял больной матери, что их не хватит. Надо предать Христа. Тогда, с одной стороны, тебя похвалят иудейские старейшины, а с другой, тебе заплатят, и этих денег хватит на уход за престарелой несчастной матерью, которую ты так любишь и жалеешь. Ты сможешь построить ей домик, и там ухаживать за ней. Вот как можно все хорошо устроить…

Вся эта картина была лишь фантазией, потому как в конце концов он получил лишь тридцать сребреников, которые сам же и выкинул, поняв что их не хватит на то, что наобещал ему лукавый. В итоге, он не получил ни выгоды, ни чести. То же самое случается с нами, когда мы согрешаем. Мы не распознаем сеть лукавых бесов, ложь, которую нам подсовывают.

Далее Святой продолжает рассказ о кознях лукавого.

лже́ю же ничто́жнагѡ ᲂу҆спокое́нїѧ тѣле́снагѡ и҆ че́сти и҆ прибы́тка и҆ сла́вы, во ᲂу҆давле́нїе є҆го̀ вовлеко́ша, и҆ вѣ́чнꙋю сме́рть є҆мꙋ̀ и҆схода́тайствоваша.

Ложными мечтами о телесном довольстве, ничтожном по себе, о чести, богатстве, славе, вовлекли они его в богоубийство, а потом ввергли в самоубийство удавлением и вечную исходатайствовали ему смерть.²⁸⁹

Бес пытался убедить Иуду, что взяв деньги, ему не придется больше день и ночь ходить за Иисусом пока тот учит народ, что он обретет наконец телесный покой. Уже не надо будет ходить туда-сюда в поисках милостыни. У него будет и богатство и слава. Вот что привело Иуду к предательству. Он не думал, что иудеи убьют его Учителя. Он был озабочен своей проблемой, своей болью, своим помыслом, и поэтому предал Христа. Он не был плохим человеком, иначе Христос и не взял бы его в свои ученики. Иуда был таким же человеком как и мы, и предал Христа так же как и мы предаем Его каждый день когда согрешаем.

Я, например, работаю в огороде. Сегодня я не сделал свою работу как следует, и мне теперь нужна помощь. Братия помогут мне, – думаю я. Но поскольку они не могли помочь, я разозлился. Причиной моего гнева является, во-первых, то, что я халтурно сделал свою работу, и во-вторых, что понадеялся на помощь других, послушав свой помысел. Вот тебе и грех, и предательство, и отречение от закона Божия, который запрещает гневаться, потому что гнев ведет к ярости и убийству.²⁹⁰

Так вышло и с Иудой. Он предал Христа ради ничтожного упокоения и чести, и вместо всего того что ожидал, получил петлю на шею и вечную смерть. Взяв деньги, и увидев что Христос действительно в опасности, он начал возвращаться к реальности. Он понял, что все чего он ждал оказалось ложью, и что ему остается только сожаление. Ведь тому, кто начинает грешить, считая себя при этом правым, трудно покаяться. Покаяние требует от человека отречение от себя. Но кто на это способен? Поэтому мы обычно не каемся, а просто сожалеем (о случившемся). Я, например, понял, что не следовало злиться, но одного этого недостаточно, это еще не покаяние. То есть, простое осознание ошибки не есть покаяние.

Зрѝ, ка́кѡ мечта́нїемъ и҆ лже́ю, и҆ тще́тными ѡ҆бѣща́нїѧми низверга́ютъ на́съ врагѝ спасе́нїѧ на́шегѡ.

Вот и смотри, как лживыми мечтаниями и пустыми обещаниями ввергают нас в падение враги нашего спасения. [119]

Смотри, – продолжает Святой, что с нами делает сатана, враг нашего спасения, – ввергает нас в разные падения, своими лживыми и обманчивыми обещаниями и фантазиями. Далее приводится пример первого обмана с помощью фантазии, который применил лукавый против человека, после того как пал сам.

и҆ са́мъ сатана̀ си́це съ высоты̀, ꙗ҆́кѡ мо́лнїѧ низве́ржесѧ, ра́внымъ бг҃ꙋ возмечта́всѧ: си́це па́ки и҆ а҆да́ма разлꙋчѝ ѿ бг҃а: бж҃е́ственное досто́инство предста́вивъ є҆мꙋ̀.

И сам сатана таким же образом спал с небесных высот, как молния, возмечтав о равенстве Богу. Так потом Адама отдалил он от Бога, внушив ему мечту о Божеском некоем достоинстве.²⁹¹

Адам любил триипостасного Бога, каждый день беседовал с Ним, но не представлял себе что и сам мог стать богом. А сатана, который намечтал себе нечто подобное, попробовал сделать это, но потерпел неудачу. Ведь вместо того чтобы стать богом, он низ пал с высоты, на которой находился, и из архангела превратился в демона, вместе со всем своим полком. Конечно, он об этом пожалел, поняв какую славу имел прежде и потерял. Разве мог он отречься от себя, если хотел стать богом?²⁹²

Тогда он (сатана) переходит к другой попытке – внушает человеку мечту о божеском некоем достоинстве, чтобы получить другим способом то что потерял. Поскольку сам он не смог взойти на высоту божества, или опустить Бога с высоты Его отечества и совершенства, то ввергает человека в ту же самую дилемму, которую не разрешил сам. Ту мечту, которую изобразил себе завистливый ум – стать самому богом – он теперь нашептывает уму человека, представляя ему картину великого божеского достоинства. И Адам поверил в это, но вместо того чтобы стать богом, стал трупом, свалился в ад.

и҆ си́це всѣ́хъ согрѣша́ющихъ прельща́ти навы́че лжи́вый и҆ кова́рный вра́гъ.

так и всех согрешающих обыкновенно обольщает этот лживый и коварный враг.

Такого рода обманом лукавый демон привлекает нас всех. Он видит наши надежды, желания, старания, и все это преувеличивает, изображает таким ярким, что нам это нравится безумно. Но позже, когда мы увидим что все вышло не так как мы хотели, мы понимаем что это была ложная мечта, фантазия, однако грех уже совершен, предательство Христа произошло. Давайте помнить об этом, потому что часто мы так и согрешаем, но всякий раз себя оправдываем. Но где оправдание, там и сожаление. Кто же кается по-настоящему, не оправдывается. Мы оправдываемся потому, что хотя понимаем свою ошибку, в то же время хотим спасти свой авторитет, не пасть с той высоты, которую мы сами себе обозначили.

Ѡ҆горча́еми быва́емъ се́рдцемъ ѿ ꙗ҆́да по́мыслѡвъ лꙋка́выхъ, є҆гда̀ внима́нїе и҆ і҆и҃совꙋ моли́твꙋ на мно́зѣ ѡ҆ставлѧ́емъ, ѿ забве́нїѧ нерадѧ́ще.

Горечию от яда худых помыслов исполняется сердце наше, когда, вознерадев по причине забвения, надолго отводимы бываем от внимания и молитвы Иисусовой. [120]

Огорчается наше сердце от яда худых помыслов. Яд – это игла, которая протыкает сердце и вводит отраву, это некий удар, неудача, сокрушение, когда мы чувствуем, что результат не тот которого мы ожидали. Как железо ржавеет само, само выделяет яд, то есть ржавчину, так и яд лукавства источается из нас самих. Об этом говорит и Св. Писание.²⁹³

Святой использует слово яд,²⁹⁴ чтобы подчеркнуть, что когда наше сердце наполняется горечью, то в этом виноват не диавол, не брат, который обошелся с нами несправедливо, или обругал, но я сам. Я сам выделяю яд изнутри. Его выделяет моя желчь, отравляя все существо, наполняя его горечью. Отсюда появляется боль, неудача и печаль у человека, который мыслит в отрыве от реальности, фантазирет под влиянием демона. Враг тоже, конечно, делает свое дело, но наша забота в том, чтобы следить за собой.

Когда, вознерадев по причине забвения, надолго отводимы бываем от внимания и молитвы Иисусовой. Забвение – значит забывать истину, то, что потребно для духовной жизни. Также это значит забывать Бога и Его благодеяния, и то, что все наши помыслы суть ложь, результат и порождение порочности нашей души, а не любви и доброты Господа. А забывая о том что (непосредственно) касается нас, мы впадаем в нерадение. Следовательно, забвение не дает нам действовать, оно делает так, что мы то начинаем молиться, то оставляем, и тогда отводимы бываем от внимания и молитвы Иисусовой.

Внимание – это трезвение, а молитва Иисусова есть содержимое трезвения, так как ум не может оставаться пустым. Но чтобы не наполняться чем-то посторонним, а только молитвой Иисусовой, необходимо внимание. Таким образом мы можем отречься от помыслов, и ввести в сердце молитву Иисусову.

Когда мы не видим положительных результатов по жизни, то огорчаемы бываем, и говорим: как я устал за столько лет, постоянно творю молитву, но где же преуспеяние? где же мой Бог? где радость? я опять огорчен, опять те же проблемы, те же помыслы… Но почему же мы огорчаемы бываем? Потому что в нас входит яд, порча, ржавчина, которая нас огорчает.

Я, например, молюсь и прошу Бога чтобы даровал мне терпение, великодушие, смирение. Но зная, что Бог прибегает к подвизающимся, сам не подвизаюсь, не хочу. При этом я жду что Бог пошлет мне добродетели. Но Бог не дает их мне, я же разстраиваюсь, огорчаюсь и говорю: «а ведь я мог и не становиться монахом!», или какому-нибудь послушнику могу сказать: «У меня не получилось, смотри, как бы и у тебя ничего не вышло». Вот к чему я пришел, а все потому, что забыв Бога впал в нерадение, не имел трезвения и потерял молитву Иисусову.

Итак, когда мы устаем психически и физически, то причина обычно кроется в этой фразе: ѡ҆горча́еми быва́емъ се́рдцемъ. И наоборот, когда сердце цветет, то цветет и лицо,²⁹⁵ мы радостны.

Оу҆слажда́еми же па́ки быва́емъ чꙋ́вствїемъ, и҆ сла́достїю нѣ́кою блаже́нныѧ ра́дости, є҆гда̀ предречє́ннаѧ тве́рдѡ и҆ ᲂу҆се́рднѡ въ дѣ́лателищи мы́сленномъ прилѣ́жнѡ, любо́вїю бж҃е́ственною соверша́емъ.

Но когда по любви к божественному, с крепким усердием, прилежно начнем в нашем детелище мысленном совершать вышереченное, оно опять исполняется сладости в чувстве услаждения божественным неким радованием.

Но сколько бы ты не падал, снова вставай, и исполнишься сладости – говорит Святой. На место яда и лукавых помыслов положи сладость. То есть путь твоего возврата не есть горечь, боль и агония. Ведь и лукавый демон мог поступить как Иуда. Но не сделал этого. Демон сказал так: буду продолжать в том же духе, подменяя реальность воображением, – вот в чем его упрямство. А Иуда впал в безнадежие, отчаялся от мысли что сотворил зло и себе, и Иисусу.

Иуда сам себя отделил от остальных апостолов, чтобы совершить подлость, а потом был изгнан и иудейскими старейшинами, после чего впал в отчаяние. Святой же запрещает нам отчаяние, предлагая способ усладить сердце. Как это?

Оно опять исполняется сладости в чувстве услаждения божественным неким радованием. Если ты не пойдешь путем обиды, ворчания, и душевной мелочности, но скажешь себе: «мужайся, и да крепится сердце твое»,²⁹⁶ то вернешь себе что потерял, и даже несмотря на свою неудачу усладишься божественным неким радованием.

Но для этого нужны некоторые условия: с крепким усердием и прилежно начнем совершать вышереченное. Вышереченное – это знание о том, что нужно помнить Бога, нашего благодетеля, и Его волю. Здесь, однако, нужно быть осторожным. Потому что всякий раз когда мы выбираем что-то противное воле Божией, это имеет две стороны, как у монеты. Одна сторона, решка, – это смятение, безпокойство, некое упрямство. Другая сторона монеты, корона,²⁹⁷ – некая похоть, стремление извлечь выгоду, нацеленность, нечто, что мне нравится, некое любование ложной демонической мечтой, которая дает мне надежду. Надежда – это ореол, который я сам на себя напяливаю. Но в итоге, я увенчиваюсь не короной, но петлей на шее.

Итак, для того чтобы исполниться сладости, необходимо помнить о благодеяниях и любви Божией, хранить себя во внимании, трезвясь и читая молитву Иисусову в нашем мысленном детелище. И делать это надо прилежно, по любви к божественному, любя только Бога, и только Его имея в своих мечтах.

Тогда́ бо не за и҆но́е что̀ въ серде́чномъ безмо́лвїи ходи́ти гото́ви быва́емъ, то́чїю за сла́дкое ѻ҆́наго въ дꙋшѣ̀ чꙋ́вствїе и҆ весе́лїе.

Тогда-то твердые полагаем мы намерения всегда ходить в безмолвии сердечном и не ради чего другого, а ради ощущаемой от него в душе приятной сладости и отрадности.

Итак, помни о чем мы сказали. Тогда тебя будет привлекать к прохождению сердечного безмолвия единственно приятная сладость и отрадность в душе, а не мечтание, ведущее к обману. И эту приятную сладость и отрадность в душе тебе доставит только благотворитель Бог, а не лукавый, который провоцирует в тебе лишь свирепость, злорадство, какое-то грубое и неукротимое чувство, некую дикую радость, которая тебя заводит.

Следовательно, когда нами двигает некая радость быстро сделать то что мы задумали, то да будет нам известно, что нас толкает на это лукавый. Допустим, (братиям) работающим на огороде было сказано, чтобы завтра они пришли на утреннюю службу, а уже после шли на огород. Но они стали возражать: мы ничего не успеем сделать, и что тогда братия будет кушать? Это возражение есть импульс в сторону некой дикой радости, а не к чему то приятному и спокойному. Напротив, великий Бог давая нам свободу, так что мы в любой момент можем даже обозвать Его лжецом, похулить, обругать, вести себя неподобающе; давая нам право даже разувериться (в Нем), Он, однако, не дает нам (некоего состояния) бушующего натиска. Он дает свободу, чтобы она стала для нас лекарством, а не ядом. Лукавый же демон все делает с напором, потому что хочет держать нас как рабов. Как это печально! В то время как Бог оставляет нас свободными, мы сами подаемся в рабы.

А чтобы Христос дал мне приятную усладу и отраду, мне нужно и самому захотеть, проявить охоту именно к этому. Впрочем, эту охоту, это дерзновение и силу идти путем сердечного безмолвия мне дает уверенность, что за моим подвигом последует услаждение Господом. Все принадлежит Господу. Поэтому, даже если ты скатился до последней ступени греха, советую тебе не впадать в отчаяние. Бог и тогда готов тебя принять, и ты снова обретешь желание, ревность, лишь бы ты доверился приятной сладости и отрадности, угодной Господу.

Хꙋдо́жество хꙋдо́жествъ, и҆ хи́трость хи́тростей є҆́сть ᲂу҆хищре́нїе ѕлодѣ́йственныхъ по́мыслѡвъ.

Наука наук и искусство искусств есть уменье управляться с злотворными помыслами. [121]

Слово искусство имеет тот смысл, что все что ни делается, делается со знанием и опытом, с мастерством и мудростью, технично, а не примитивно. Стало быть, искусство, сила, знание, и способ преодолевать зловредные помыслы, как и мастерство не впадать в них – есть наука наук и искусство искусств. Впрочем, молитва, богословие, наши отношения с Богом – тоже можно назвать наукой наук и искусством искусств, но здесь Святой говорит не про это.

Уменье управляться с злотворными помыслами. Почему помыслы названы злотворными? Потому что исходят от злодея, от изобретателя зла и гонителя добра. Сатана любит и выискивает зло. А значит, его искусство в том, чтобы представить нам свою фантазию как наше собственное желание, как нашу волю и нашу мечту, чтобы мы осуществили его обман, думая будто делаем что-то хорошее, – вот его наука наук и искусство искусств.

Злой обманщик обладает всем опытом и знанием души. Он наблюдает за нами, проводит психологический анализ, и каждый раз знает как нас обмануть. В одном случае он делает ставку на тщеславие (человека), в другом – на его любовь. Любит, например, кто-нибудь своего Старца, что-то у него просит, но тот ему отказывает, потому что знает, что это не пойдет ему на пользу души. Тогда он начинает думать: «Старец всем сказал да, а почему мне – нет?» Зловредный демон тут как тут, добавляет: «Ты это видел? Ты думал он тебя любит, а он не любит». Вот оно, искусство лукавого – переиначивать истину. Вот так он и переделывает твою любовь в злое дело, в повод ко греху: сегодня ты немного потерял доверие к Старцу, а завтра начнешь сомневаться, любит ли он тебя на самом деле.

Или другой пример. Мне позвонил отец, и сказал что мать больна, давай быстрей приезжай, она умирает. Услышав это, я принимаю помысел самому решить что делать. Но все-таки прибегаю к Старцу, и не говоря о своем решении, спрашиваю его мнения. Он говорит мне не ехать. Но внутри у меня уже созрело другое: «Если не поеду, то отец все время будет меня преследовать, опять будет звонить, писать, и этому не будет конца. Лучше уж съездить сейчас, и сказать им, что приехал в последний раз». Но это и есть фантазия, так как на самом деле я забыл, что человека, как правило, тянет на зло, а не на добро. Я также забыл, что разрешение всех наших проблем – в Боге. В итоге, я продумываю свой план, который есть лишь фантазм, результат моего недостаточного внимания, неудавшейся молитвы, и оставления памяти Христовой.

Лукавый может к тому же продвинуться еще дальше, и сказать тебе: «Вот видишь, Старец даже не поинтересовался, не спросил, насколько серьезна болеет мать. Это может быть вовсе и не так, может она лишь слегка нездорова, но его это ничуть не тронуло. А вот другого брата он отпустил на целый месяц к матери...» Чтобы так поступить, Старец несомненно имел основания, но монах обманулся на этот счет. Вот наука наук и искусство искусств диавола, способ, при помощи которого он влагает в нас помыслы.

Превосхо́дный ᲂу҆̀бо є҆́сть ѡ҆́бразъ и҆ и҆скꙋ́сство, зрѣ́ти ѡ҆ гдⷭ҇ѣ мечта́нїе прило́га и҆́хъ.

Самый лучший против них способ и искусство – смотреть с помощию Господа за появлением прилога их.

Теперь Святой противопоставляет искусству лукавого превосходнейший способ, духовное искусство человека, любящего Христа. Очень удачно поставлено слово способ,²⁹⁸ что сочетается с искусством, в смысле методичности, с тем, как мы что-то делаем.

Итак, чтобы предостеречь себя от зловредных помыслов есть истинный способ и истинное искусство – это противостоять мечтанию в Господе,²⁹⁹ то есть посредством памяти Божией. Прежде мы падали, потому что внимали мечтанию и принимали его. А теперь противостоим ему в Господе. Самый лучший, значит, способ и искусство противостоять помыслам – это все разставлять так, как это делает Бог, то есть стяжать «ум Господень»,³⁰⁰ и следить за своим помышлением, чтобы лукавый не мог постоянно вкладывать в нас свои помыслы.

Далее Святой приводит пример чувственного ока, чтобы еще нагляднее подчеркнуть необходимость внимания к мыслям.

и҆ храни́ти мы́сль, ꙗ҆́коже храни́мъ чꙋ́вственное ѻ҆́ко, и҆ ѻ҆стрѡ̀ ѻ҆́нымъ ви́димъ грѧдꙋ́щаго порази́ти ѻ҆́ное наи́тїемъ, и҆ є҆ли́кѡ мо́жно, всѧ́кїй сꙋче́цъ ѿража́емъ ѿ негѡ̀.

и мысль свою всегда хранить чистою, как храним око телесное, им же самим остро-зорко усматривая могущее случайно повредить его и всячески стараясь не допускать до него даже порошинки.

Когда мы заботимся о здоровье своих глаз, то видим чисто, как орлы. Мы замечаем любую помеху, даже самую мелкую, и изо всех сил укрываемся от нее. Таким же способом надо хранить ум от козней бесовских.

Наука наук и искусство искусств есть, значит, смотреть в Господе за мечтанием прилога, сразу же опознавать зло, чтобы не впадать в грех. Наука наук и искусство искусств есть у демона, но другую науку наук и искусство искусств нужно иметь нам, чтобы не лишиться чистоты.

Ꙗ҆́коже не роди́тъ снѣ́гъ пла́мене, и҆лѝ вода̀ ѻ҆гнѧ̀, и҆лѝ те́рнъ смо́квы: си́це не свободи́тсѧ се́рдце всѧ́кагѡ человѣ́ка ѿ бѣсо́вскихъ по́мыслѡвъ, и҆ слове́съ и҆ дѣ́лъ, не ѡ҆чи́стивъ внꙋ́трєннѧѧ, не совокꙋпи́въ трезвѣ́нїѧ съ моли́твою і҆и҃совою, не и҆спра́вивъ смире́нїѧ и҆ дꙋше́внагѡ безмо́лвїѧ, не поспѣша́ѧ, и҆ не пꙋтеше́ствꙋѧ со мно́гимъ ᲂу҆се́рдїемъ.

Как снег не породит пламени, вода не родит огня, терн – смокв: так сердце каждого человека не освободится от бесовских помыслов, слов и дел, если не очистит своего внутреннего, не сочетает трезвения с молитвою Иисусовою, не стяжет смирения и душевного безмолвия, и не будет со всем усердием тещи, поспешая в предняя. [122]

Как пламя не исходит из снега, и огонь из воды, так и от бесовского помысла, слова, или дела не выходит ничего хорошего. Такое слово или дело есть развитие ложного мечтания, бесовского нападения, которое выдает себя за наше собственное мнение, желание, выгоду.

Если ты хочешь доверять себе, сам управлять собой, то у тебя могут быть помыслы, мнение, затем они перейдут в слова и дела, но знай, что ты ничего из этого не выгадаешь. Но если приобретешь о чем говорится дальше, то будешь свободен, и делай тогда что хочешь.

Сердце человека не освободится ... если не очистит своего внутреннего. Сердце здесь – это владычественное место, которое управляет всем, это словесность и ум человека. Чтобы сердце освободилось от бесовских помыслов, слов, и дел, тебе, во-первых, понадобится совершенная чистота. Если еще остается вероятность согрешить или ошибиться, то не стяжал ты еще чистоты. Если же ты достиг неуязвимости, чтобы вовсе не подвергаться опасности от беса, то ты достиг чистоты, и, если хочешь, можешь тогда прислушиваться к себе и иметь свое мнение. Впрочем, про то чтобы слушать себя и иметь свое мнение Святой говорит снисходя к нашей немощи, чтобы мы не впадали в отчаяние. Ведь даже стяжавшие мудрость Божию святые, никогда не желают слушать себя или иметь свою волю. Поэтому они советуются с другими святыми.

Во-вторых, тебе нужно трезвение и непрестанная молитва Иисусова. Когда же у тебя имеется трезвение и молитва, разве тебе захочется что-то там утверждать или доказывать? Конечно нет.

В-третьих, ты нуждаешься в смирении и тихости души, чтобы продвигаться быстро и легко. Святой не говорит про некую повелительную настойчивость, безразсудную необходимость, – такое состояние как раз производит (в нас) лукавый, но про то мирное, спокойное и приятное состояние, которое побуждает сердце охотно обращаться ко Христу.³⁰¹ Итак, когда ты охотно двигаешься к совершенной зрелости сердца, то освобождаешься от всего.

Но подоба́етъ невнима́тельной дꙋшѣ̀ ко всѧ́комꙋ благо́мꙋ и҆ соверше́нномꙋ ра́зꙋмꙋ безпло́дною бы́ти, ꙗ҆́кѡ мскꙋ̀ безпло́дномꙋ, въ не́йже нѣ́сть разꙋмѣ́нїѧ дꙋхо́вныѧ мꙋ́дрости.

Душа, себе не внемлющая, неизбежно бывает безплодна на благие и совершенные помышления, подобно безплодному мулу;³⁰² потому что и в ней нет разумения духовной мудрости.

Если у вас есть все то о чем мы сказали, тогда можете делать что хотите, – говорит Святой. Если же еще нет, то послушайте что вам тогда нужно: оскопи невнимательную душу.³⁰³ Нашу невнимательную душу, которая не имеет постоянного трезвения и молитвы Иисусовой, безмолвия и тихости, мира и благой готовности, – необходимо оскопить.

Если доктора обнаружат в утробе женщины серьезную болезнь, то подвергают ее оскоплению. Оскопление в этом случае предпочтительнее смерти. Так и тебе, следует совершенно отвергнуть свои желания, чтобы душа стала оскопленной от всякого благого и совершенного помышления. Потому что, коль скоро она невнимательна, то не думай что какое-нибудь ее помышление может быть благим и совершенным. Лучше считать ее за безплодного мула,³⁰⁴ чем выдавать плоды, тогда как она еще не стяжала разумения и духовной мудрости.

Разумение – это хорошая видимость глаза, острота ума, и чистое ведение, доставляемое Богом; а мудрость – это мудрование, то есть кто как понимает и истолковывает вещи. Мы, например, собрались посетить некий монастырь, и спрашиваем: какое мудрование у этого братства? Как, то есть, ведет себя это братство?

Вои́стиннꙋ сла́дкаѧ є҆́сть ве́щь ми́ръ дꙋше́вный, и҆ и҆́мѧ і҆и҃сово, и҆ и҆стоща́нїе по́мыслѡвъ стра́стныхъ.

Воистину мир есть души сладостная вещь и имя Иисуса, и опустошение (от) помышлений страстных.³⁰⁵

Опустошение от страстных помышлений есть оскопление. Мир, однако же, радость, и сладость – не в том, что стараешься сделать ты сам, но есть сладостная вещь и имя Иисуса. Имя – потому что мы именуем (называем имя) Иисуса; а вещь – потому что в поминании Иисуса мы имеем самого Христа. Поминание Иисуса, значит, не безплодно, оно христородительно, рождает Христа. Поэтому ты почувствуешь мир и радость только тогда, когда станешь призывать сладостную вещь и имя Иисуса, и когда опустеешь от страстных помышлений.

Итак, выкинь из себя все помышления, все идеи, потому что все это полно некоего движения, страсти, то есть подвигает тебя сделать то одно, то другое, к твоему же разорению. Святой не говорит об опустошении от греховных помышлений, но от страстных, так как помышления имеют свойство склонять нас, затягивать, мы соскальзываем в них.

Стало быть, признаком чистоты является не только прекращение греха, но и наличие некой услады, мирности, чувства присутствия Божия. Поэтому не надо столь наивно полагать, что мы достигли чистоты. Чистота сама от себя взывает, поет, восклицает и говорит: «Един свят, един Господь, Иисус Христос, во славу Бога Отца. Аминь».³⁰⁶ Когда мы достигнем ее, то не будем задаваться вопросом, есть ли она у нас.

Є҆гда̀ ѕлѣ̀ совѣща́етъ дꙋша̀ съ тѣ́ломъ, тогда̀ ѻ҆́ба созида́етъ гра́дъ тщесла́вїѧ, и҆ сто́лпъ го́рдости, и҆ ѡ҆бита́ющыѧ въ ни́хъ нечести̑выѧ по́мыслы.

Когда душа зле входит с телом в соглашение, тогда они оба вместе созидают град тщеславия и столп гордости, и для обитания в нем (плодят) нечистые помыслы. [123]

В этой главе Святой еще более разворачивает ту мысль, что единственное в чем мы нуждаемся, это вещь и имя Иисуса. Но поскольку мы не всегда этим заняты, то он прибавляет: когда душа зле входит с телом в соглашение. Зле – не значит здесь какого-либо злого и коварного способа. Соглашение всегда делается с хорошим мотивом, с хорошей целью, – как нам самим кажется. Я иногда вас спрашиваю: «зачем ты ранил брата?»; и вы отвечаете: «но я не хотел этого, я сказал ему для его же пользы, чтобы помочь». В наших отношениях, однако, имеет значение не наше настроение и доброе намерение, но результат поступка. Значит ли это, что если душа соглашается с телом, то это всегда приводит к плохому результату? В общем, нельзя подружить духовное с материальным. Ведь душа безсмертна, она вбирает в себя всю божественность, и разливает ее по всему телу, так что и оно становится богоносным. Значит, дело души направлять тело, а не соглашаться с ним. Так, например, Старец иногда уступает и говорит послушнику: «Ладно, чадо, я согласен с тобой». Но роль Старца не в том чтобы соглашаться с послушником, но чтобы руководить им, быть игуменом,³⁰⁷ как Бог. Послушник обязан подчиняться Игумену. Точно так же и душа – руководитель тела, его господин. Но у тела есть свои требования и претензии. И в этом случае душа должна быть осторожна, чтобы не соглашаться с ним.

Когда душа зле входит с телом в соглашение. Тело – плоть, у него нет ни ума, ни сердца, – «прах ты и в прах возвратишься».³⁰⁸ Следовательно, это фраза про то, как душа принимает телесные, то есть плотские свойства – желания, мнения, знания, идеи. Желание³⁰⁹ управляет мной больше чем мнение, будучи жестким, непреклонным, тогда как мнения и идеи имеют характер остроты, терзают меня. Часто, по причине жесткости похотения, мы спрашиваем себя: «Зачем же я снова этого желаю, если знаю, понимаю, что это мне вредит?». Ты желаешь этого, потому что приступы³¹⁰ похотения абсурдны. Поэтому ты принимаешь желания и мнения.

Многие считают, что монашество обязано подстраиваться под дух своей эпохи. Такое есть мнение, и народ его приветствует. Когда моя душа тоже станет беседовать с ним (с этим мнением), то начнет принимать мнения и похотения, начнет соглашаться с телом, и оба они вместе созидают град тщеславия.

Тщеславие связано с некой сущей в нас наивностью, мелочностью, или несовершенством. Никто не грешит потому что он плохой. Человек сам по себе хорош. Никто не убивает потому что хочет убить. Никто не ворует потому что хочет воровать, – но оттого, что с ним что-то не в порядке, что-то пошло не так, где-то болит, где-то он подскользнулся, может быть он чувствует одиночество, неполноценность. У него, например, была некая надежда, он она не исполнилась, и теперь ему кажется что его не любят, не признают. Это происходит потому что в душе образовалась некая пустота, в чем-то она отпала от своего достоинства. Вот тебе и сооружение души и тела – град тщеславия, без всякого подлинного достоинства.

И столп гордости. В древние времена в городах воздвигали охранительные башни. Так и тщеславие нуждается в башне, само по себе оно не может привести к какому-либо результату. Мы понимаем, что тщеславиться глупо, но чтобы утвердить себя и не отступать, воздвигаем столп гордости, говоря: «Я прав».

И для обитания в нем (плодят) нечистые помыслы. Когда твоя душа согласится с телом, то знай, что в твоем сердце поселились нечистые помыслы, которые выдают присутствие лукавого демона.

Гдⷭ҇ь же стра́хомъ гее́нны согла́сїе и҆́хъ возмꙋща́етъ и҆ раздѣлѧ́етъ, понꙋжда́ѧ влады́чицꙋ дꙋ́шꙋ чꙋжда̑ѧ и҆ проти̑внаѧ тѣ́лꙋ глаго́лати и҆ мꙋ́дрствовати.

Но Господь страхом геенны разстраивает согласие их и разделяет их, понуждая госпожу душу мудрствовать и говорить чуждое и противное телу.

Когда Бог видит что у нас есть желания, мечты, планы, что мы увлекаемся всем подряд, то для нашего вразумления вкладывает в нас страх геенны. Он делает это потому что не хочет прибрать нас себе в обязательном порядке, как рабов. Демону удается приобрести нас, внушив нам чувство что мы сами производим нечто, некую мечту; так же поступает и Бог, только по-другому, свободно. Он использует некое действительно наше начало – наше человеческое несовершенство, ржавчину, но для нашего же блага. Ведь страх геенны у нас от нашего же маловерия, от недостатка дерзновения, от неведения³¹¹ небесных вещей. И вот, Бог этим пользуется, и разстраивает и разделяет согласие души и тела. Таким образом, с одной стороны, у нас есть наше желание, помысел, мечта, а с другой, их отбирает у нас страх умереть и попасть в ад.³¹²

Понуждая госпожу душу мудрствовать и говорить чуждое и противное телу. Таким способом Бог добивается того, что душа говорит совершенно противное тому, чего хочет тело. А если сама душа захочет чего-то, то не дерзает, страх ее сдерживает. Меня, например, занимает мысль посетить своего отца, ему, бедняге, уже 85 лет, и он может вот-вот умереть. Это ведь нормально, поехать, – думаю я, нет ничего плохого в этом желании. Тогда Бог насылает на меня некую боль, я забываю про отца и бегу к врачу. Врач говорит что нужна операция, но он не может ее сделать. Я иду к другому, у меня начинается смятение, разлад и паника. По возвращении в монастырь, я уже забываю про отца, но это не значит что лукавый отошел и больше мне про это не напомнит.

Дело, конечно, не в том, добиваемся ли мы чего-то хорошего или плохого, но чтобы вообще ничего не добиваться.³¹³ Потому что каждое наше отвлечение удаляет нас от Бога. И наоборот, наше чистота дает нам возможность быть только с Богом.

И прп. Исихий продолжает:

Повседнє́внаѧ на̑ша дѣла̀ подоба́етъ вѣ́сити по всѧ́къ ча́съ, и҆ внима́ти, и҆ ле́гкими, є҆ли́кѡ возмо́жно, твори́ти: ѻ҆́ныѧ надлежи́тъ въ ве́черъ покаѧ́нїемъ, а҆́ще хо́щемъ со хрⷭ҇то́мъ ѕло́бꙋ побѣди́ти.

Каждодневные дела наши надобно ежечасно взвешивать, внимая им, а вечером необходимо облегчать бремя их покаянием, сколько сил есть, если желаем, с помощию Христовою, препобедить в себе зло. [124]

Необходимо каждый день проверять свои дела, взвешивать их, смотреть на них через призму Бога.

Фраза – каждодневные дела наши надобно взвешивать, внимая им – явно не про то, что надо просто следить за делами, а что надо предупреждать самое их начало, (отслеживать) момент нападения начального помысла. Мне пришел, например, помысел, – зачем это у нас в монастыре одни только лиственные деревья, а не, допустим, и лимонные, которые кроме зелени дают еще натуральный, полезный сок. Дело тут не в том, почему у нас нет лимонных деревьев, – можно и завести, но в том, что появляется некий помысел, подвигающий нас затеять целый процесс, с определенным результатом. Если же я с самого начало засеку помысел, то всего этого дела удастся избежать.

… а вечером необходимо облегчать бремя их покаянием. Если ты днем сделал что-то неправильно, то вечером, с помощью покаяния и поклонов, облегчи тяжесть. Все наши ошибки, желания, будь то хорошие или плохие, вызывают утомление, тяжесть. Давайте это облегчим, если желаем, с помощию Христовою, препобедить в себе зло и не удалиться от чистоты.

Итак, если мы хотим чтобы Христос давал нам побеждать зло, то нужно проверять свои помыслы и дела, согласны ли они с законом Божиим. Например, я слышу как какой-нибудь брат нарушает ночью тишину, шумит, хотя это строго запрещено, потому что кто-то в это время спит, кто-то молится. Тогда я думаю: надо сказать про это Старцу. Немного погодя, я мысленно представляю себе, что за этим последует, и решаю ничего не говорить. Это мое решение – неправильное, так как тем самым я нарушаю закон, который гласит, что если кто-то видит преступление брата, и не сообщает об этом настоятелю, то становится убийцей его души.³¹⁴ Ведь если брат согрешит один, два, три раза, то привыкнет, и потом уже не сможет победить грех. Поэтому прп. Исихий говорит изследовать свой помысел с точки зрения Бога, и с разсуждением думать, следует ли об этом сказать.

и҆ разꙋмѣва́ти подоба́етъ, а҆́ще по бз҃ѣ соверша́емъ всѧ̑ чꙋ́вствєннаѧ и҆ ви̑димаѧ на̑ша дѣла̀ пред̾ бг҃омъ, и҆ длѧ бг҃а є҆ди́нагѡ, да не ѿ чꙋ́вственныхъ безслове́снѣ крадо́мы быва́емъ.

Надобно также смотреть, по Богу ли, пред лицом ли Бога и для Единого ли Бога совершаем мы все свои чувственные и видимые дела, чтобы по неразумию не быть окраденными при сем какими-либо недобрыми чувствами.

Еще надо следить за своими делами, действительно ли мы совершаем их согласно закона Божия, и пред Богом. Будем, то есть, всегда зреть пред собой Бога,³¹⁵ и спрашивать себя, по Богу ли, и для Единого ли Бога мы хотим что-то сказать или сделать. Иначе говоря, наши дела не должны быть человеческими притязаниями³¹⁶ и мнениями. Если мы будем так жить, то наши чувства не смогут нас обмануть.

Как же мы можем всегда действовать по Богу, пред Богом, и только ради Бога? Следующая глава на это отвечает:

А҆́ще по всѧ́къ де́нь прїѡбрѣта́емъ, съ по́мощїю бж҃їею, ѿ трезвѣ́нїѧ на́шегѡ, не до́лжны є҆смы̀ безразсꙋ́днѡ ѡ҆браща́тисѧ, и҆ погꙋблѧ́тисѧ ѿ мно́гихъ ѻ҆па́сныхъ бесѣ́дъ.

Если мы с Божиею помощию каждый день приобретаем что-нибудь чрез наше трезвение, то не следует нам без разбора вступать в сношения с другими, чтобы не понести ущерба от каких-либо соблазнительных бесед; [125]

Если мы хотим, с помощью Божией, каждый день приобретать от трезвения, то надо следить за своими связями. Когда они опасны, то мы можем подскользнуться, и всем вместе впасть в грех. Если же хочешь приобретать (пользу) каждый день, то надо сохранять свой устав, не иметь частых встреч. Если ты исключишь из жизни частые разговоры, встречи, то сразу же начнешь действовать как угодно Богу.

но па́че презира́ти подоба́етъ сꙋ́єтнаѧ, за любе́зное и҆ сла́дкое прїѡбрѣ́тенїе, и҆ красотꙋ̀ ѻ҆́ныѧ добродѣ́тели.

но паче надобно презирать все суетное красоты и благотворности ради этой добродетели (трезвения), прелюбезной и пресладкой.

Кто-нибудь на это все наверное скажет: «Все это правильно, но мы же люди, и не можем обходиться без встреч». Если мы признаем, – говорит Святой, что кроме Бога все есть одна лишь суета, то придется презреть все, потому что оно смертно, исчезнет вместе с нашей плотью, ляжет в землю. И вправду, сколько из наших желаний взойдет на небо?

Итак, чтобы отвергнуть частые беседы, необходимо уяснить, что все вещи мiра сего обманчивы. И это не обман диавола, но тщета самих вещей. Иллюзорна их красота, обманчива красота вещей и желаний, которые не ведут нас к вечной жизни. Причина же, ради которой мы презираем суетные вещи, есть любезное и сладкое приобретение, и красота добродетели трезвения.

Святой хочет сказать следующее. Брат, тебе не приходилось чувствовать в жизни какое-либо приобретение? Бог не давал ли тебе какой-нибудь радости, надежды? Он не дал тебе покаяния или сколько-нибудь слез после крещения? Не дал ли Он тебе Духа Святого? А сколько раз Он усладил тебя! Разве тебя все это не трогает? Разве ты не ощущаешь любезное, желанное и сладкое приобретение, и красоту божества? Если ты сохранишь в памяти эту красоту, то отвергнешь все суетное, не станешь каждый день болтаться посреди людей, а будешь каждый день приобретать трезвение и небесное богатство.

Как прекрасно все это освящает Преподобный! Он настоящий анатом души и божества. И подвижник.³¹⁷ Он дарит нам Бога. Он был знатоком всей предшествующей и современной ему богословской и аскетической литературы, но также имел острый ум и практическое знание, прежде всего личный опыт. Иначе он не мог бы нам ни сказать такого, ни тем более написать.

Изучая все это, мы замечаем, что этими же темами занимались все Отцы и святые нашей Церкви: авва Исайя, прп. Исаак Сирин, прп. Иоанн Лествичник, прп. Симеон Новый Богослов. Но также и пророки, и Евангелие, и Апостолы, все копают в том же месте.

Тогда̀ ᲂу҆́мъ помрача́етсѧ и҆ непло́днымъ пребыва́етъ, є҆гда̀ и҆лѝ словеса̀ мїрска̑ѧ глаго́лати бꙋ́детъ, и҆лѝ въ мы́сль прїи́мши бесѣ́довати бꙋ́детъ съ ни́ми, и҆лѝ въ чꙋ́вственномъ че́млибо тѣ́ло со ᲂу҆мо́мъ сꙋ́етнѡ ᲂу҆праздни́тсѧ, и҆лѝ сꙋетѣ̀ и҆́нокъ себѐ преда́стъ.

Ум омрачается и становится безплодным, когда поговорит с кем-либо о мирскими речами, или мысленно сам в себе поговорит о них, или когда тело с умом суетно займутся чем-либо чувственным, или когда монах вообще предается суетности. [127]

Перед этим Святой говорил, как просвещается ум, и как он дает плоды Св. Духа. А теперь говорит про помрачение ума. Это нас тоже касается, так как верующий человек обычно имеет некий опыт божественного просвещения, но также легко с ним может случиться опыт умного помрачения. Это случается, во-первых, когда поговорит с кем о мiрских вещах, – каждый раз когда ум произносит мiрские речи. Мiрские речи помрачают ум, и он тогда становится безплодным.

Что такое мiрские речи (словеса)? Это, главным образом, помыслы, которые исходят из ума, и выражаются в слове. Это также и все те порывы, которые исходят из души.

ᲂу҆́мъ ... є҆гда̀ словеса̀ мїрска̑ѧ глаго́лати бꙋ́детъ.³¹⁸ Но разве ум разговаривает? Конечно разговаривает. Глаголати – имеет связь с человеческим голосом (гласом), но, главное, с выхождением голоса из самого нутра. Ум – самый глубокий элемент человеческого существа. И значит, из самой глубины человека могут подниматься наверх мiрские речи, которые образуются из наших восприятий, картин сознания, из того что мы видели, пережили, запомнили, а также из тех желаний и деяний, что запечатались внутри сердца. Мы, например, настаиваем на каком-либо мнении, выражая свое несогласие с другим. По сути, это некое переживание, которое вызывает вибрацию в нашем существе и наполняет его страстью, неким порывом; оно оседает в сердце, и время от времени поднимается наверх.

… или мысленно сам в себе поговорит о них. Во-вторых, ум помрачается, когда начинает состязаться с разсудком, то есть с логическим аппаратом, со всем тем, что вращается внутри нас, когда ум вдается во все это. Возможно, конечно, чтобы разсудок работал, а ум оставался к этому безучастным, равнодушным, продолжая заниматься своим делом, – если человек практикует трезвение, молитву. Мы часто переживаем такой опыт на молитве.

Итак, когда ум начнет разсматривать, или разговаривать с помышлениями, то зло еще более увеличивается, так как в этом случае у нас будет не просто восхождение изнутри мiрских речей, но и беседа ума с разсудочным словом. Получается, что сосложение ума (с мiрским словом) становится проходом ко греху. И это естественный процесс, так как ум начав следовать за суждением разсудка и беседовать с ним, в большинстве случаев будет пленен. Последняя же стадия плена случится тогда, когда тело с умом суетно займутся чем-либо чувственным. Это третья причина, вызывающая помрачение ума.

Как мы пояснили прежде, под телом подразумеваются (вообще) порывы страстей, которые вынашиваются внутри нас, и в конце концов рождаясь, управляют нашей жизнью.

Когда ум начинает следовать за разсудком, то чтобы с ним сработаться ему нужна помощь. Тут-то он и попадает в плен низменных порывов, эгоизма, тщеславия, хорошего или дурного целеполагания, перспективы, какой-нибудь мании, которая нас охватывает, или тому подобных сил.

Далее, Святой называет и четвертую причину помрачения ума: или когда монах вообще предается суетности. Когда ум начнет соработничать с телом, то болтаясь повсюду, он привыкает находиться вовне, и уже не хочет возвращаться внутрь. Но все мiрские занятия суетны, поэтому ум и помрачается.

Следовательно, человек терпит поражение, когда, во-первых, его ум вынимает на поверхность мiрские речи, причины и основания которых не имеют духовного начала; во-вторых, когда ум соглашается сотрудничать с разсудком; в-третьих, когда он начинает сотрудничать с телом; и в-четвертых, когда вдается, продав сам себя, в суетные вещи. На место «чечевичной похлебки»³¹⁹ здесь, таким образом, заступает суетность, на которую ум променял свою свободу.

Мы, стало быть, предаем себя, продаем и отдаем в плен из-за суетности обыденной жизни, и тогда уже совсем отпадаем от своего места перед Богом.

А҆́бїе бо и҆ ско́рѡ погꙋблѧ́етъ теплотꙋ̀, ᲂу҆миле́нїе, и҆ ѡ҆ бз҃ѣ дерзнове́нїе, и҆ ра́зꙋмъ.

Ибо в таком случае тотчас непосредственно за тем теряет он теплоту, умиление, дерзновение в Боге, и ведение.

С началом этого пораженческого движения души, владычественный ум сразу теряет теплоту и умиление, перестает ощущать сокрушение, духовное чувство, сладость и радость. Следовательно, у грехов есть не только внешний результат, но и внутренний, происходящий от суетности и мiрских речей, которые по сути нами управляют.

Теряет теплоту и умиление. Умиление – одно из самых прекрасных переживаний человека, так как оно услаждает душу, и помогает нам развернуться на 180 градусов. Так что, хотя человек и падает, он может снова подняться вверх. Когда же он потеряет теплоту и умиление, то уже не имеет средств вернуться к Богу, поэтому теряет и дерзновение в Боге. То есть, он понимает что не может стоять пред Богом и говорить с Ним с дерзновением, что живет посреди тления и смерти.

Он также теряет и ведение, в том смысле, что ведение прекращает умножаться, человек теряет связь с Богом, и становится духовно безглазым. Ведь духовное ведение – это зрение духовного человека. Без этого ведения человек жить не может.

Є҆ли́кѡ бо внима́емъ ᲂу҆мꙋ̀, толи́кѡ просвѣща́емсѧ, и҆ є҆ли́кѡ не внима́емъ, толи́кѡ помрача́емсѧ.

Так что поколику внимаем мы умом, потолику просвещаемся, и поколику не внимаем, – омрачаемся.

Насколько мы следим за умом, насколько мы им управляем и не позволяем ему идти на компромиссы и капитулировать, настолько мы просвещаемся от Бога. Ведение, таким образом, есть божественное просвещение. Это Бог возвышает нас к ведению небесного и божественного света. Но и нам необходимо постоянно внимать уму, иначе есть опасность впасть в помрачение.

Кто̀ по всѧ́къ де́нь блюде́нїе и҆ безмо́лвїе ᲂу҆ма̀ го́нитъ и҆ и҆́щетъ, се́й ᲂу҆до́бнѡ презира́етъ чꙋ́вственное всѐ, да не всꙋ́е трꙋди́тсѧ.

Кто повседневно стремится к миру и безмолвию ума и усердно ищет его, тот легко презрит все чувственное, дабы не напрасно трудиться. [128]

Продолжается пояснение предыдущего. Фраза кто стремится к миру и безмолвию ума и усердно ищет его, – напоминает евангельское: «наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам».³²⁰ Для нас царствие небесное – это мир ума и безмолвие. Мир – значит не принимать никакого помысла, и даже не изследовать, правильный ли он. Как только я захочу изучать помыслы, то сразу же падаю: начинаются переговоры, и меня словно берет и уносит бурный поток. Мир и безмолвие, таким образом, происходят от трезвения, от исихастского усердия, от того, чтобы ничего не входило и не выходило из сердца.

Кто каждый день ищет мира и безмолвия, тот легко презрит все чувственное, дабы не напрасно трудиться. Святой не говорит презирать все суетное, – да и кто может сказать, что является суетным? – но что, если хочешь быть честным по отношению к Богу и к себе, ты должен считать за суетное все чувственное вообще. Потому что только Бог не есть суета, только Он безвременен, безконечен, и безсмертен. Все остальное смертно, а значит суетно – сегодня оно есть, а завтра нет.

Так что, когда ты удерживаешь мир и безмолвие, то легко можешь презреть все чувственное (исходящее от) души и тела, – ведь и душа имеет чувства, фантазии, разум, суждения, – и тогда уже сможешь воспринимать духовные вещи. И насколько более ты воспринимаешь духовное, настолько больше презираешь чувственное.

Итак, теплота, умиление, дерзновение, ведение и мир, – все эти переживания дают тебе понять суетность чувственных вещей; и если ты не хочешь чтобы жизнь пропала впустую, то необходимо подвизаться в безмолвии.

А҆́ще ли же презира́етъ свою̀ со́вѣсть, го́рькѡ ᲂу҆́снетъ сме́ртїю забве́нїѧ: ѡ҆ че́мъ мо́литсѧ бж҃е́ственный дв҃дъ, си́рѣчь, дабы̀ не ᲂу҆снꙋ́ти.

Если же он обманется своей собственной совестью, то горько уснет смертью забвения, от чего и молит избавить нас божественный Давид.³²¹

Подлежащим к (глаголу) обманываться – является здесь ум человека, коль скоро человек сослагается со своим умом, мудрованием.

Что получается когда ум обманется своей собственной совестью? Когда кто-нибудь ведет духовную жизнь, то обретает определенное мудрование, сознание. Когда же он занят телесными наслаждениями, в какой-нибудь, например, компании, где будто бы ведутся прекрасные духовные разговоры, то его сознание меняется, мышление и совесть меняет окраску. А ум обманывается, прельщается вместе с сознанием, коль скоро в него проникают начала, суждения, и намерения не духовные.

Важным принципом для монаха является тот, что вне монастыря он становится как рыба на суше. Но я выезжаю из монастыря по монастырским делам, и заодно кого-нибудь посещаю. Там я веду разговоры о духовных вещах, некоторых это трогает до слез, они исповедуются, и тогда я думаю: «Не так уж и плохо выходить из монастыря, это даже хорошо – люди плачут, каются, любят церковь, и в итоге их души спасаются». Вот тебе сразу и повреждение, изменение сознания. И сколь часто такое с нами случается! Читаю, к примеру, какую-то книгу, и повреждаюсь умом, так как мои взгляды сразу меняются.

Если мы не будем хранить единство своего мышления, сознания, но станем разнообразить его по каждому случаю, в связи с новыми переживаниями, происходящими от нашей активности и чувственности, а не от духовной жизни во Христе, то подвергнемся смерти забвения, от чего и молит избавить нас божественный Давид.

Пророк Давид в 12-м псалме молит Бога не дать ему умереть во сне. Прп. Исихий обращается к этому стиху, и толкует, что есть смерть для духовного человека. Это, конечно же, не телесная смерть, но та что ведет к горьким последствиям, к горьким плодам, к горькому плачу – смерть забвения.

Забвение – это следствие потери теплоты и умиления, дерзновения и ведения, то есть опыта Бога. Неведение Бога и забвение мышления в традиции³²² – вот смерть человека. Если мы хотя бы немного уступим помышлениям, то за этим последует падение, грех, и смерть. Нет худшей смерти чем забвение.

Глаго́летъ же и҆ а҆пⷭ҇лъ: вѣ́дꙋщемꙋ добро̀ твори́ти, и҆ не творѧ́щемꙋ, грѣ́хъ є҆мꙋ̀ є҆́сть.

Апостол же говорит: кто разумеет делать добро и не делает, тому грех.³²³

Когда кто-нибудь знает добро, но не делает, тому грех. Он согрешает, терпит неудачу, его существо распадается, он становится просто трупом, падалью. Ведь грех означает падение,³²⁴ и это случается тогда, когда мы не точны в сохранении принципов монашеской жизни, или христианской совести. Но поскольку такая правда может кого-нибудь привести в отчаяние, то прп. Исихий, будучи прекрасным знатоком души, продолжает:

Прихо́дитъ же ᲂу҆́мъ ѿ лѣ́ности въ сво́й па́ки чи́нъ и҆ трезвѣ́нїе, а҆́ще а҆́бїе прилѣжа́нїе и҆мѣ́ти бꙋ́детъ, и҆ а҆́ще дѣ́йственность ᲂу҆ма̀ на́шегѡ те́плымъ тща́нїемъ возста́вимъ.

Приходит же ум из нерадения опять в свойственный ему чин и трезвение, если тотчас воспрянем ревностью и с теплым усердием опять восстановим обычное делание ума. [129]

Если ты снова, – говорит, ошибся, потерял духовное направление, то не отчаивайся, потому что ум может вернуться из нерадения опять в свойственный ему чин и трезвение, если тотчас воспрянем ревностью. Если ум впадет в нерадение, то есть некая лестница, по которой он может подняться наверх. Вот, каково возвращение в духовный чин, как устроена жизнь Святым Духом, – это обретение старой привычки, восстановление трезвения.

Здесь мы поражаемся величиной любви и доброты Бога. Ведь и мне, несчастному, Он снова дает возможность обрести прежний чин, и продолжить трезвение. Если тотчас воспрянем ревностью. Есть, однако, одно условие: возвращение нужно начать с усердием, чтобы опять не впасть в нерадение и отчаяние, ведь отчаяние означает смерть. И еще: с усердием и настоящей ревностью опять восстановим обычное делание ума, то есть запустим в ход всю систему внимания и трезвения.

Для лучшего понимания Святой продолжает:

Не предвари́тъ жерно́вный ѻ҆се́лъ крꙋ́га, въ не́мже привѧ́занъ є҆́сть: нижѐ ᲂу҆́мъ предвари́тъ въ совершеннотво́рной добродѣ́тели, не и҆спра́вивъ внꙋ́трєннѧѧ своѧ̑.

Мельничный осел не может подвинуться вперед, шагая по колесу, к которому привязан; так и ум не подвигнется вперед в совершенство-творной добродетели, если не упорядочит своего внутреннего. [130]

Мельничный осел крутит жернов мельницы, который перемалывает пшеницу. Поскольку он, бедняга, привязан, то не может ходить как хочет, но вынужден идти туда, и насколько позволяет веревка. В итоге, он ходит по кругу, по определенной радиусу.

Но наш ум может подвинуться, увеличить радиус духовной активности, то есть просвещение Св. Духа и общение с божеством, и достигнуть совершенства добродетели, – если исправит свое внутреннее, то есть поставит себя на свое место и не будет возиться с помыслами, не превратится в бытовой инструмент, но станет органом прославления Бога и призывания имени Иисуса. Все прочее, что в нас вертится, разные там желания и порывы, лишь показывают что мы не служим Богу, но суть рабы, привязанные веревкой к земному, как мельничный осел.

Итак, только безмысленный и чистый ум может привести нас к совершенству. А значит, пока в уме вращаются помыслы, мы очень далеки от совершенства. Ведь помысел и означает несовершенство, и чтобы это исправить, необходимо его изгнать. Поэтому, лучший дар, о котором может просить новоначальный – это безмыслие.

Ѡ҆слѣпѣва́етъ бо всегда̀ внꙋ́треннима ѻ҆чи́ма, кто̀ не мо́жетъ зрѣ́ти добродѣ́тель и҆ свѣтосїѧ́ющаго і҆и҃са.

Ибо таковой слепотствует всегда внутренними очами, не имея возможности видеть добродетель и светозарного Иисуса.

Иногда нам что-то застилает глаза, мы их прочистим, но все равно видим плохо. То же самое происходит с умом. Помыслы становятся тем, от чего ум слепотствует внутренними очами, не имея возможности видеть добродетель. Добродетель – это сила души, которая согласуется с волей Божией, и нам ее дарует сам Бог, чтобы мы могли исполнить Его слово и сделать это слово своей жизнью. Когда же ум наполнен помыслами, желаниями, порывами, то он не может воспринимать божественных лучей и светозарного Иисуса, даже если Иисус явится перед ним.

Светозарный – значит полный света. Прп. Исихий представляет нам здесь Христа как некоего стоящего перед нами всесветлого исполина,³²⁵ повсюду испускающего свет, но мы его не видим. Такие вот мы люди. Страдаем духовной слепотой. И даже мы, верующие, – вот уж действительно трагедия! – имеющие дело со святыней, мы, которые немного молимся, немного изучаем писания, ходим в церковь, часто причащаемся – даже мы не знаем о собственной слепоте. Мы, конечно, верим в Бога, но не видим Его как светозарного, сияющего. И если для нас является бедой когда телесные очи не могут воспринимать чувственный свет, то насколько большим злом нужно считать то, когда очи души не видят всесветлого исполина, великого Бога!

После примера с мельничным ослом Святой переходит к другому, еще более яркому образу нашего падения.

Свирѣ́пый и҆ жесто́кїй ко́нь ска́четъ прїѧ́тнѡ, вса́дника воспрїи́мши: ᲂу҆́мъ же весе́лїемъ возвесели́тсѧ во свѣ́тѣ гдⷭ҇ни, входѧ̀ во ᲂу҆́трїи, свобожда́емь ѿ по́мыслѡвъ.

Конь храбрый и резвый весело скачет, приняв седока: ум же веселием возвеселится во свете Господнем, когда заутра предстанет Ему свободным от всяких помышлений. [131]

Прекрасная, величественная фраза. Конь храбрый и резвый, красивый и гордый, как только почует на себе всадника, весело скачет, празднует и бросается вперед, чтобы показать свою удаль. Такому коню уподобляемся и мы, когда радуемся по разным случаям, – когда нас похвалят, или когда мы сходим к врачу и узнаем что все в порядке, когда нас признают люди, когда мы повидались с мамой, когда удалось пролить немного слез. Но прп. Исихий говорит, что ум человека только в свете Господнем может веселиться. Свет Господень – вот наша отрада, наше просвещение, радость и наслаждение. Как же этого достичь?

Во-первых, когда ум предстнет заутра. « Господи! заутра предстану пред Тобою» – говорит Псалмопевец,³²⁶ то есть ночью, и особенно на рассвете я услышу глас Твой, Боже мой, увижу свет Твой. Ум человека веселится особенно, когда бдит ночью и достигает рассвета, радуясь появлению Божию.

Во-вторых, когда предстанет свободным от всяких помышлений. Оставив позади все радости, все помышления, все желания и помыслы, и пребывая наедине с единым Богом, ум полностью погружается в неизреченный свет, в светозарность Иисуса. Вот где настоящая радость ума.

и҆ по́йдетъ ѿ си́лы дѣ́ѧтельныѧ любомꙋ́дрїѧ ᲂу҆́мнагѡ, са́мъ на себѧ̀ взира́ѧ, къ си́лѣ неизрече́нной, зрѧ́щей неизречє́нныѧ добродѣ́тєли, и҆ є҆гда̀ глꙋбинꙋ̀ высо́кихъ, безконе́чныхъ и҆ бж҃е́ственныхъ помышле́нїй въ се́рдце прїи́метъ, тогда̀ ꙗ҆ви́тсѧ є҆гѡ̀ се́рдцꙋ, є҆ли́кѡ возмо́жно, бг҃ъ богѡ́въ.

… и перейдет от умной силы деятельного любомудрия, сам от себя отвергшись,³²⁷ к силе неизреченной, созерцающей неизреченные (вещи) и добродетели. И глубины высот безпредельного и божественных помышлений в сердце (наконец) восприняв, явится ему Бог богов,³²⁸ сколько вместимо это для сердца.

Когда Святой говорит о духовной жизни, то его выражения в высшей степени величественны и прекрасны, а слова взвешены, так как все сказанное пережито им самим.

Человек, освободившийся от помыслов и вошедший умом внутрь божественного света, становится книжником царства небесного, который выносит из сокровищницы ума новое и старое.³²⁹ Насколько, значит, кто-либо продвигается в свете, трезвится, бдит, внимает себе, насколько в нем умаляется опасность вхождения помыслов внутрь, насколько он управляет своим существом, – настолько он переходит от умной силы деятельного любомудрия к силе неизреченной. Как если кто-нибудь решает задачи, или делает какие-нибудь упражнения, то приобретает собственный опыт, знание и философию предмета, что далее постоянно развивается, – так и с духовным опытом, равно как и с опытом ума, который постоянно вздымает светоносный божественный мрак,³³⁰ проходя от деятельной силы, то есть от опытного любомудрия ума, до некой новой силы неизреченной.

Опытные переживания ума связаны с его возможностью, как умной сущностью, сочетаться со Св. Духом. Это сочетание, сопричастность ума и Святого Духа, есть некое состояние. Так, умное начало человеческого духа, будучи занятым своим делом, переходит от деятельного любомудрия к совершенству, впрочем, никогда не достигая последнего, так как совершенен один Бог, который и дает нам благодать. Но как ум продвигается?

Сам от себя отвергшись. Отвергаться, – в данном случае, имеет значение не просто отречения от самого себя, но и от своих духовных переживаний. Когда у нас есть духовные опыты, ведение, любомудрие (философия), чувство Бога, то не нужно считать себя за нечто и хвалиться этим, но отрицаться самого себя, говоря, что все это ничто, коль скоро мы еще здесь, внизу на земле. Как святые говорили про себя, что они суть земля, пепел и прах,³³¹ навоз, – так и ум, эта царственная суть³³² человека, должен исповедать перед Христом: я лишь пепел, Боже мой. И эти мои переживания, философские откровения, то, к чему я каждый день прикасаюсь – ничто по сравнению с безкрайними небесами, где вместе с тобой пребывают³³³ святые. И если твой свет удалится от тебя хоть не надолго, ты тотчас становишься всетемным.

К силе неизреченной, созерцающей неизреченные (вещи) и добродетели. Все смыслы здесь – духовные. Неизреченная сила, к которой я прихожу посредством деятельного любомудрия ума, есть сила созерцания неизреченных (вещей) и добродетелей. Эта сила – неизреченная, поскольку созерцательная, то есть она созерцает, видит, соотносится с неизреченными вещами и добродетелями. Добродетели здесь упомянуты не случайно, так как они непосредственно связаны с самим Богом, с тем, что исходит прямо от Него. Человек теперь входит в некое внутреннейшее видение, которое напоминает слова ап. Павла: «не видел того глаз, и ум не созерцал».³³⁴ Следовательно, то, чего не могли видеть наши телесные глаза и ум, теперь нам дает увидеть благодать Божия, исходящая из неизреченных, то есть от небесных вещей. Когда мы говорим небесных, то подразумеваем не некую (физическую) высоту, но самого Бога: там где Бог, там и небо. Стало быть, неизреченные вещи – на небе, там где живут святые, но также и в нашем сердце, когда оно становится царством небесным.

Говоря о неизреченных, прп. Исихий подразумевает духовный мiр, и прежде всего трисолнечное божество. Ум теперь начинает чувствовать присутствие Божие. Он видит трисолнечное божество, ангелов, святых, и получает уже не деятельную, но созерцательную мудрость добродетелей. То есть, у него теперь есть полное ощущение божественных светов, или благодатей и добродетелей, которые нам посылает божество. Как страсть есть энергия, исходящая от лукавого духа, так и духовная добродетель есть энергия, исходящая из неизреченных (вещей), есть сам Бог, и движение Бога ко мне. Теперь я вижу не только то, что исходит от меня и обымает Бога, то есть (мое) деятельное любомудрие, но вижу и самого Бога, который приходит и обнимает меня, а я становлюсь Его созерцателем.

И глубины высот безпредельного и божественных помышлений в сердце (наконец) восприняв. Ум, достигнув силы неизреченной, продвигается далее к глубинам высот безпредельного, то есть на глубину высот и безпредельности. Поскольку человек ощущает внутри сердца безпредельность и высоту, то называет это глубиной. Святой как бы подтверждает единство высоты и глубины, единство неизреченных, недоведомых, тайных вещей с тем, что происходит в нашем сердце. Высота божества – то же самое что глубина высот безпредельного, безпредельное величие, которое мы ощущаем в уме и сердце, богорождение, богосвечение, священная жизнь и движение, происходящее внутри нас.

Недаром он говорит не «безпредельных и высоких (вещей)», но про высоту безпредельного, чтобы указать, что безпредельный/безпредельное – это лицо, Безпредельный. Это не просто некий безграничный простор, не пространство, не какие-то небеса, но сам личностный Бог. Итак, в глубины Бога входит человек, и в глубинах собственного сердца воспринимает священные смыслы – божественные помышления сердце (наконец) восприняв. Божественные помышления – есть синоним добродетели. Если добродетель являет нам выход Бога к человеку, то восприятие божественных помышлений в сердце – являет то, как человек переживает выход (к нему) Бога. Он переживает это как смысл, помышление, понимание, вмещение, превращение,³³⁵ захват Бога в сердце. И каков же результат всего этого процесса?

Явится ему Бог богов, сколько это вместимо. После того как Святой сказал про добродетель, про деятельное любомудрие, про безпредельное, про глубину добродетелей и помышлений, после того как он все это к нам приблизил и сделал простым и понятным, теперь он говорит что все это увенчивается тем, что явится ему Бог богов, сколько это вместимо для сердца. То есть, человек теперь видит помещенного в свое сердце, насколько оно вмещает, Бога богов.

Мы, конечно, работаем над улучшением вместимости сердца – посредством трезвения, бдения, безмолвия, вскапывая источник радости, мира, и небесного жития молитвой Иисусовой. Вместимость, стало быть, зависит от нашего устроения, насколько мы любим Бога, а также от наших трудов и потов. Насколько больше мы проливаем потов, настолько увеличивается вместимость (сердца), и настолько более нам дает Бог.

Когда же кто-нибудь не внимает себе, нерадит, потом снова обращается, и потом снова впадает в нерадение, то он подобен человеку, который все время вступает на ложный путь, в итоге и день и ночь блуждая по дорогам. Так и с нами получается, – днями и ночами мы блуждаем по дорогам, никогда не прибывая к месту назначения, к нашему Богу.

Почему Святой говорит не «он увидит Бога», но явится ему Бог? Он говорит это снова и снова, тысячью разных способов, чтобы мы усвоили, что ничего не можем сделать сами. Даже если мы хотим того что надо, и бежим куда надо, все равно все дает только Бог. Мы же, можем лишь практиковать трезвение и безмолвие, а также возвращаться от нерадения к радению, и то – не часто, иначе впадем в отчаяние. Возвращающийся от нерадения спасается и снова обретает потерянное, но впавший в отчаяние погибает.

Глꙋбинꙋ̀ высо́кꙋ ᲂу҆́зритъ разꙋ́мнѡ и҆справлѧ́емое безмо́лвїе серде́чное, и҆ ди̑внаѧ ѿ бг҃а ᲂу҆слы́шитъ ᲂу҆́хо безмо́лвнагѡ ᲂу҆ма̀.

Высокую глубину узрит разумно держимое безмолвие сердечное; и дивное услышит ухо убезмолвившегося ума. [132]

Всего две строки, но содержат весь предыдущий смысл, с той разницей, что теперь говорится про безмолвие сердечное и про ухо безмолвия. Безмолвие тут олицетворяет человека, который весь глаза и уши, ведь это самые живые органы чувств человека. Так и безмолвие сердца и ума есть глаза и уши. Хочешь быть полностью глазами и ушами, воспринимающими божественные движения? Вот как это делается – с помощью сердечного безмолвия.

Высокую глубину узрит разумно исправляемое безмолвие сердечное, которое достигается не нами, но Богом. Когда мы займемся сердечным безмолвием и трезвением ума, то ум, дух, сущий в человеке, узрит, то есть ясно увидит высокую глубину, высокого Бога. Мы увидим глубины Божьи, всю божественность внутри своего чрева, в глубинах нашего существа.

И дивное услышит ухо убезмолвившегося ума. Фраза про высокую глубину говорит о том, что оптическая сила подвижнику подается с неба; а чтобы показать, что и слух происходит от Бога, сказано про ухо убезмолвившегося ума. Ухо убезмолвившегося ума, то есть ум, который безмолствует и не пускает внутрь помыслы, события, разговоры и похотения, который все это отвергает чтобы остаться наедине, – такой ум услышит в своем ухе дивное от Бога, то есть обретет таинственное ведение, в меру своей вместимости. Про то же самое, кстати, говорит и прор. Исайя о Христе.³³⁶

Итак, сердечное безмолвие – это наилучшая функция человеческого существа, некое состояние мира и радости, от Иисуса устраиваемое. Как Господь сидит на троне по-царски и непоколебимо, великий, светлый, мирный, обнимая взглядом всю вселенную, так точно и сердечное безмолвие есть некий трон, на котором возседает Иисус, некое состояние при котором ум человека может видеть высокую глубину, глубины божества, движения благодати, суды³³⁷ Св. Духа.

Человек входит в сокровенную область и тайноводится, удостоенный видеть не те видения, которые, как нам известно, безыпостасны, но то невидимое, которое, как мы убедились, ипостасно вполне. Этот опыт человека, опознание Бога и сочетание с Ним, объятие, любовные игры, так сказать, сердца и Бога, – настолько личное и сильное событие, что мы будто ощущаем некое зеркало в глубинах нашего существа, поэтому Святой и говорить про глубину. По сути, мы видим в нем не нашу глубину, но глубину самого божества.

Такие дары Бог вручает не мудрым, умным людям, семи пядей во лбу, способным изыскивать разные способы и методы, а тому, кто ведет простую жизнь,³³⁸ и кто безмысленно, безведно и нелюбопытно обращает свой внутренний взор к Богу. Вот кому Бог дарит зрение. И тогда, подобно тому как мы склоняемся к воде озера и видим там отражение кустов на холме, и создается впечатление, что они действительно растут там, в озере; так точно и заглядывая в сердце, мы видим там сущее и происходящее наверху. Происходит некое вытягивание, вырастание, восхождение наверх.

И мы не только видим, но и слышим дивное у Бога, чего мы не могли себе даже представить. Зрение имеет характер распознавания, а слух – глубины, которая и впечатляет. Человек внутренне полностью распознает Бога, постигает и воспринимает Его.

Человек, который поднимается к высотам и нисходит в глубины божества, непрестанно безмолствует и весь есть очи, все понимает – есть путник, который переходит от ничто к Богу, который «от небытия в бытие нас привел… и не отступил вся творя, дóндеже нас на небо возвел и будущее Царство даровал».³³⁹ Мы путники, поэтому Святой и говорит:

Пꙋ́тникъ до́лгимъ, и҆ неꙋдобопроходи́мымъ и҆ трꙋ́днымъ пꙋте́мъ ше́ствовати нача́вый, и҆ заблꙋжде́нїѧ боѧ́сѧ на возвраще́нїи, зна́мєнїѧ нѣ̑каѧ, и҆ пꙋтеводи́телей въ пꙋтеше́ствїи свое́мъ поставлѧ́етъ, ꙗ҆̀же доставлѧ́ютъ є҆мꙋ̀ ᲂу҆до́бное возвраще́нїе въ до́мъ.

Путник, начав собираться в путешествие далекое, неудобопроходимое и притрудное и опасаясь на возвратном пути заблудиться, ставит на дороге некие знаки и путеуказатели, которые помогли бы ему удобно возвратиться восвояси. [133]

В этом прекрасном описании видишь будто горы волн, которые следуют одна за другой. Впрочем, сила Божья преодолевает и горы волн. Слова неудобопроходимое, притрудное, начав собираться – очень выразительны.

Собираться – значит готовить чемоданы для далекого путешествия, причем не простого, поэтому необходимо подготовиться особенно, взять снаряжение. Святой подразумевает духовный военный поход, и нашу передислокацию в настоящее отечество, то есть на небо, коль скоро все мы здесь путники. С момента крещения мы встали на путь Господень, ходим во Святом Духе.

Путешествие далекое, неудобопроходимое и притрудное. Прилагательное далекое – передает человеческое восприятие, ведь на самом деле небо нисколько не отстоит от земли, и другая жизнь от этой. Не успеешь ногой двинуть, как ты уже в царствии небесном, так это просто. Чтобы дух достиг неба, когда он выйдет изнутри, понадобится только миг. Но нам это кажется долгим путем.

И неудобопроходимое. Путь неудобный, трудный, – так нам кажется. Подобно тому как народ называет монашескую жизнь тяжелой и трудной, – так им это кажется, так и здесь, Святой как бы пользуется нашим восприятием, говорит из нашей меры, принимает наш взгляд.

И притрудное. Путь назван также притрудным, опасным. Сколь часто мы так думаем, что путь спасения опасен, и едва достижим! Но он ни труден, ни недостижим, ни труднодостижим. Наоборот, он очень легок, потому что нам помогают святые, ангелы, Пресв. Троица. Да и как он может быть трудным, коль скоро сам Бог поднимает нас на свое крыло, на свою колесницу, и несется сам, несутся Его колеса,³⁴⁰ то есть Его энергии, а не мы. Мы же, на самом деле, будто заснули и едем куда-то, а потом раз, и уже прибыли к месту назначения. Духовная жизнь и есть нечто подобное, если использовать средства благодати, тем более созерцательное и деятельное сокровище монашеской жизни, все те возможности, которые Церковь вручила человеку, чтобы он мог созерцательно, с ведением, и деятельно жить в святости.

Опасаясь на возвратном пути заблудиться. Любой путник, пустившийся в дальнее, трудное, и опасное путешествие, постоянно думает об отечестве, куда хочет потом вернуться, но в то же время он боится, как бы не потеряться на обратном пути. Также и какой-нибудь воин, ушедший на войну, хочет вернуться к жене и детям. Хотя ап. Павел и говорит, что «никакой воин не связывает себя делами житейскими»,³⁴¹ но поскольку мы как люди вплетаемся в разные заботы, хлопоты и безпокойства, то желаем снова вернуться к своим делам. Святой здесь снисходит до человеческой слабости, потому что знает как мы немощны.

Итак, поскольку путник боится заблудиться на обратном пути, он ставит на дороге некие знаки и путеуказатели. Ставит некие пометы, камни или надписи, или другие символы, которые помогут ему удобно возвратиться восвояси, то есть к своим, домой, в отечество.

Это про тех, кто «связывает себя делами житейскими»; для духовного же атлета, своя ему – это небо, потому что он знает, что здесь, на земле, он «странник и пришелец».³⁴² Но как же нам вернуться на небо, если мы там еще не побывали, и не оставили там знаков? Наше возвращение туда очень просто, потому что человеческая природа была там, и знаки указывающие на небо остались. Их оставил там Тот, кто некогда сошел с неба, а при своем вознесении поразил ангелов, воскликнувших: «князи, поднимите ворота ваши».³⁴³ Тогда и открылся путь на небо, и были оставлены знаки. При возвращении восвояси Господь оставил на пути знаки, а это значит, что человеческая природа, вознесенная на небеса, отныне знает приметы и отличительные признаки, ведущие к небу. Поэтому в следующем отрывке Святой говорит нечто весьма важное.

Тре́звеннѣ же пꙋтеше́ствꙋющїй мꙋ́жъ поставлѧ́етъ словеса̀, тогѡ́жъ са́магѡ и҆ ѻ҆́нъ боѧ́сѧ.

А муж, шествующий путем трезвения, пусть ставит (в качестве примет) словеса, опасаясь и себе того же.

Кто идет по духовному пути тре́звеннѣ, с трезвением, с бодренным духом и молитвой, тот имеет в качестве путеводителей словеса (логосы). Словеса же – суть действия Слова Божия, доказательства и знаки, оставленные Христом, Его следы, «дабы мы шли по следам Его».³⁴⁴ И значит, слова Господа, Его учение, пророчества, чудеса происходящие в Церкви, апостольские поучения – суть знаки и побудительные мотивы, которые Бог влагает в человека, чтобы сделать его путь на небо быстрым и удобным. Таким образом, под словесами Святой подразумевает все то, чем Бог подталкивает наше усердие на пути к небу.

Словеса – это также то мышление, которое делает нас собранными, мысли о нашем вечном отечестве, где пребывают наши почившие родственники, святые, которых мы почитаем и с которыми живем каждый день, Лица Пресв. Троицы. Там наши браки, ради этого мы крестились и постриглись в монахи. Так что, учение Св. Писания, воля Божия, всевозможные орудия Церкви – все это тайноводит нас, облегчает наш путь к небу.

… опасаясь и себе того же. Разумеется, что и у трезвенного человека есть некое безпокойство, вдруг он не сможет вернуться на небо. Но коль скоро туда взошла одна человеческая природа, то вошли и мы. Поэтому все мы, посредством нашей повседневной смерти, восхождениями ума и сердца, созерцанием нашего духа, своим любовным обращением к Богу, своими таинственными низхождениями в глубины божества, а также своими молитвами, стенаниями и воздыханиями души ищущей Христа, – мы возвращаемся туда, откуда были изгнаны, и, к сожалению, оказались на земле.³⁴⁵ Но теперь мы не несчастны, но счастливы, так как возвышаемся к небу.

Сын Божий спустился на землю не оставляя при этом отеческих недр, так как Он имеет одну и ту же природу со всей Св. Троицей, оставаясь всегда с Отцом на небе. Но и посылаемый Св. Дух, будучи одной природы с Отцом, тоже никогда не покидает небесный престол. То же самое происходит и с нами, с людьми: у нас много лиц при одной природе, которую воспринял Христос, а значит и мы предстоим небесному жертвеннику, у подножия горы высокой, на которую взошел Моисей, Христос, и Церковь. Образ земного жертвенника Моисеева исполнился,³⁴⁶ поэтому мы теперь можем приносить жертвы и священнодействовать на земле как на небе.

Постигаем ли мы величие нашей жизни, ту непоколебимую уверенность, что нам предоставляет Христос? При том что мы брошены на землю, пребываем в страстях и грехах, с нашими мелкими и несчастными делишками, с нашими ошибками, – мы все-таки недалеко от небесного жертвенника, от неба! Мы там, и одновременно бродим туда-сюда здесь, на земле, а потом опять возносимся туда. Как Господь было обратил свой взор в Иерусалим,³⁴⁷ так и мы смотрим в горний Иерусалим, наши ноги ведут нас туда. Вот, что на самом деле переживает шествующий путем трезвения, посредством трезвения, бдения и молитвы предстоящий перед Господом.

Но пꙋ́тникꙋ возвраще́нїе, ѿню́дꙋже и҆зы́де, быва́етъ вино́ю ра́дости:

Но для путника возвращение туда, откуда вышел, есть причина радости. [134]

Святой продолжает сравнение мiрского и духовного путешествия. Мiрской человек, который поставил опознавательные столбы и возвращается по ним туда, откуда вышел, радуется. Так и мы, будучи изгнанными с небес, радуемся когда возвращаемся туда, потому что мы одно тело, одна Церковь с теми, кто там на наверху. Тело не может разделиться, разорваться надвое. Там наша Богородица, наши святые, оттуда происходим и мы. Полотно, которое Христос спустил Петру, не было лишь тенью, чем-то преходящим, там были и мы тоже. Мы тоже присутствовали тогда в уме, в плане, в ведении, в промысле и в любви Божией, и продолжаем пребывать там.³⁴⁸

Мiрской человек, путник, хочет вернуться домой, к своим мiрским делам. Значит ли это, что и человек духовный, трезвящийся хочет того же самого? Может ли он так ошибаться, то есть думать, что он тоже земной, и радоваться, возвращаясь к своим старым делам? Что говорят Отцы, святые Церкви, и сам Христос? Если взялся за плуг, то не смотри назад, потому что обернувшийся назад становится соляным столбом.³⁴⁹ Мы простираемся вперед, забывая заднее, – говорит ап. Павел.³⁵⁰ И прп. Исихий продолжает:

тре́звенникꙋ же возвраще́нїе вспѧ́ть є҆́сть поги́бель слове́сныѧ дꙋшѝ и҆ зна́менїе ѿстꙋпле́нїѧ бг҃оꙋго́дныхъ дѣ́лъ и҆ слове́съ и҆ помышле́нїй.

а для трезвенника возвращение назад есть пагуба разумной души и знак отступления от богоугодных дел, слов и помышлений.

В этом месте Святой призывает нас к тому, чтобы ум всегда смотрел вперед, устремлялся к добродетели, святости, особенно же к молитве и умным восхождениям, чтобы он напитывался духовными чувствами, знаками божественного присутствия, дарами чистой и непорочной духовной жизни, благодатью трезвения и безмысленного разума. Ведь трезвенный человек не радуется когда снова возвращается к своим старым взглядам, ко грехам и старым помыслам.

Так, например, часто кто-нибудь с любовью начинает свой путь к Богу, оставляя отца, мать, братьев, свои суждения, желания, мечты, науки, а когда сталкивается в монастыре с какими-то трудностями, то возвращается в мiр. То есть вспоминает, что не успел получить диплом, что хотел съездить в одно место, и даже молится чтобы Бог просветил его Старца, и тот отпустил его в отпуск. Но возвращение монаха к своим мнениям, желаниям, мудрованиям, переживаниям прошлого – суть пагуба разумной души, это делает его ненормальным, это есть смерть разумности, умного человеческого начала. Тогда как Бог дал нам возможность иметь «ум Господень», мы остаемся со своим мiрским мудрованием.

Это возвращение есть также знак отступления от богоугодных дел, слов и помышлений. Отступление («апостасия») – от глагола отступать, в смысле удаляться. Поскольку дела наиболее основательны из всего прочего, то они и названы первыми, от чего мы отступаем. Дела наши становятся тогда бытовыми, мiрскими; но разве можно заниматься в монастыре мiрскими попечениями? Можно конечно, если человек мыслит по-человечески, волнуется, не находит покоя, покрывается по́том из-за того, что у него ничего не получается. Тогда он снова возвращается в мiр.

И (отступает от) богоугодных ... слов. Даже наши слова могут быть мiрскими, лишенными благодати и духовности. Если, например, кто-то говорит пол-часа, а твое сердце не восходит к небу, ты не чувствуешь (в его речах) присутствие Св. Духа, то будь уверен, что его слова мiрские. Как часто и мы тоже болтаем и удаляемся от благодати! Как часто разговариваем и распутничаем духовно! Вместо того, чтобы пьянеть, будучи «водимыми Духом Божиим».³⁵¹

И богоугодных … помышлений. Помышления – суть мое мудрование, образ мыслей, какие из меня выходят мысли, – делают ли они из меня человека духовного, единодушного и единомысленного со святыми, или же мiрского. Приведем пример. Я заболеваю, и сразу думаю: надо сходить к врачу. Это человеческий, суетный помысел. Все люди так и думают: надо идти к врачу. Но кто-то говорит по-другому: раз я заболел, то надо потерпеть, потому что об этом говорит Писание³⁵² и опыт святых. Сколько было святых, у которых гнила плоть, раны наполнялись червями, а они ничего не предпринимали! Доходило до того, что они не могли передвигаться, их тело корежило, но они «терпя терпели Господа»,³⁵³ который действительно был их царем и Богом, их сокровенным видением. Итак, если я буду относиться к болезни по-мiрски, то разве повстречаю на своем пути Христа, разве обрету утешение духа?

и҆ бꙋ́детъ и҆мѣ́ти во вре́мѧ смертоно́снагѡ сна̀ дꙋше́внагѡ по́мыслы, ꙗ҆́кѡ жа́ло возбꙋжда́ющыѧ то напомина́нїемъ мно́гагѡ помраче́нїѧ, и҆ ᲂу҆ны́нїѧ, ѿ нерадѣ́нїѧ съ ни́мъ слꙋчи́вшагѡсѧ.

И будет он, во время смертоносного сна душевного, иметь помыслы, которые подобно жалам будут будить его, напоминая, в какое глубокое помрачение и разслабление ниспал он по причине вознерадения своего.

Итак, когда трезвящийся человек возвращается к мiрским взглядам, то его жизнь перестает быть духовной. Его дела, слова, мысли, смыслы, помыслы, все, что двигает его жизнью, теряет связь с божественным дуновением, тем самым теряя и эту, и будущую жизнь. Несмотря на это, промысел Божий действует и над этим человеком, хотя сам он переживает это как богооставленность.

В чем проявляется промысел Божий? В том, что во время смертоносного сна души его помыслы превращаются в жала. Жало – это некий острый шип, шпора, стрекало. В старину стрекало использовали чтобы колоть быков или лошадей, тем самым загоняя их в пару во время пахоты. Если животное не подкалывать, то оно не сдвинется, работа не будет сделана. Так и человек, который мыслит по-мiрски и не хранит заветы Св. Духа, который не трезвится и не бодрствует духом ради Бога, – по божественному попущению, промыслу и любви впадает в некое состояние не от Иисуса устраиваемое, но тягостное и невыносимое. Его охватывает нервное безпокойство, тревога, забытье, утомление, он не может рукой пошевелить, не может ходить, класть поклоны, улыбаться. Видит игумена, и думает: сейчас он опять мне сделает замечание. Муж увидит жену, и переходит на другую сторону улицы, заходит в кафе. Жена смотрит на мужа, и с тревогой думает: что он мне опять скажет? Когда с нами такое, то мы не можем терпеть ни себя, ни ближнего, ни тем более Бога.

Это жалкое состояние печали называется унынием. Человеку все время хочется отдыхать, потом хочется что-нибудь поесть, потом поговорить или поспать. Но проснувшись, его опять одолевает та же самая тяжесть. Спит ли он, бодрствует ли, ничего делать не может. Начинает есть, чтобы подкрепиться, но в итоге только толстеет, без толку. Такое вот время смертоносного сна душевного. Святой не называет это смертью, но смертоносным сном. Это состояние подавленности, тревожности, которая ведет духовной смерти, когда человеку хочется лучше умереть чем жить. Когда, то есть, человек не внимает себе, а это значит не следует за Христом, за Его шагами в своем сердце, то приходит к таким переживаниям.

Есть, например, какая-нибудь влюбленная пара. Случается несчастье, какая-то проблема, или болезнь. Потом другая проблема, потеря денег, ссора – жизнь ведь полна таких вещей – и вот уже видишь, что супруги не могут вымолвить друг другу доброго слова. Так случается с любым человеком, который впал в состояние печали, оно очень опасно для всех. В эти трудные минуты жизни мы говорим: Бог оставил меня. Тогда захочешь помолиться, но не можешь, захочешь сказать доброе слово, но оно застревает в горле, захочешь угостить друга пирожным, но внутри противишься, захочешь к кому-нибудь сходить, но остаешься сам с собой. Таковы переживания страдающего человека.

Как же такой человек может превратить помыслы в возбуждающее жало? Кто может использовать помыслы как острие, которое избавляет от сна? Только Бог. Но как это возможно, если этого не хочет сам человек? Ведь если бы он хотел этого, то занимался бы трезвением, молитвой, бдением, вставал бы мгновенно, состояние его тотчас бы изменялось. Человек мгновенно меняется, если захочет. Но раз не хочет, то вмешивается любовь и мудрость Божия. Как только Бог кольнет острием, так мы сразу очухиваемся, подпрыгиваем и начинается изменение жизни. То есть Он посылает нам такие искушения, приключения, которые нас сразу меняют, особенно помыслы, которые отличаются от наших.

Чадо, – как бы говорит Он, что за жизнь ты ведешь? Зачем ты живешь как пьяный, и не хочешь этого понять? Зачем ты вернулся к человеческим словам, делам и мнениям, зачем ты психуешь и обвиняешь во всем других? Зачем говоришь, что жизнь не удалась? Где твои дела, где твой Бог, кто про тебя вспомнит, кто тебя любит? Зачем ты остаешься в этом смертоносном и ужасном состоянии?

Бывает, что мы уподобляемся пьянице, который возомнил себя Наполеоном и вообще не соображает что происходит вокруг. Поэтому Бог и посылает нам помыслы, которые подобно жалам будут будить нас, напоминая о нашем помрачении. Помрачение – то есть (буквально) глубокий сон, забытье. Вы знаете, что мы иногда становимся как неразумные цыплята: принимаем одну-две таблетки аспирина, – не помогает; другое лекарство – то же самое. Вот какое ощущение при этом смертоносном состоянии. Тогда приходит Бог и вдыхает в нас веяние Св. Духа, утешает нас и восстанавливает, начиная с наших же интересов, (отталкиваясь от) наших переживаний, потому что человек эгоист, и думает только о себе. Ты знаешь, чадо, – спрашивает Бог, почему ты находишься в таком состоянии? Из-за твоего нерадения. Оно тебе надо? Нет, конечно. Поменяй свою жизнь… И так потихоньку Бог подвигает нас на что-то другое.

Если мы впадем в такое состояние, то как только ощутим что Бог нас уколол, сразу воспрянем, потому что настал подходящий момент.

Въ скѡ́рби, и҆ во ѿча́ѧнїе, и҆ въ безнаде́ждїе впа́дшымъ на́мъ подоба́етъ твори́ти въ себѣ̀, ꙗ҆́коже творѧ́ше даві́дъ: си́рѣчь, и҆злива́ти се́рдце на́ше къ бг҃ꙋ, и҆ моли́твꙋ, и҆ ско́рбь на́шꙋ ꙗ҆́коже є҆́сть, гдⷭ҇ви возвѣща́ти.

Впадши в прискорбности, отчаянности и безнадежности, надобно нам и себе то же делать, что делал Давид, – изливать сердце свое и моление свое пред Богом, и печаль свою, как есть, возвещать Господу.³⁵⁴ [135]

Анализирует то смертоносное состояние, о котором шла речь выше. Прискорбности – это не то что случается с нами, а то что мы переживаем когда впадаем в отчаяние и безнадежие. Я, например, заболел, сходил к трем врачам, и они ничем не смогли мне помочь. В отчаянии я говорю: лучше тогда умереть, зачем тогда есть и пить? зачем работать? зачем жить? – впадаю в ужасное безнадежие. Когда, – говорит прп. Исихий, мы осознаем что с нами происходит нечто подобное, то поступим так, как делал Давид, который изливал сердце Богу, и возвещал Ему свою мольбу и печаль. Давайте тоже обращать свой глас, свою боль, свое сердце, все вообще Богу.

И҆сповѣ́даемсѧ бг҃ꙋ, ꙗ҆́кѡ могꙋ́щемꙋ премꙋ́дрѡ на́съ ᲂу҆пра́вити, и҆ ско́рбь, а҆́ще поле́зна, сотвори́ти ле́гкою, и҆ и҆зба́вити на́съ ѿ па́гꙋбныѧ и҆ тлѣ́нныѧ печа́ли.

Ибо мы исповедуемся Богу, яко могущему премудро устроить все, нас касающееся, и беду нашу, если полезно, сделать легкою, и избавить нас от пагубной и разрушительной печали.

Тонущий человек не может сам себя спасти, как и больной нуждается во враче. Вот и мы, в таком состоянии сами ничего не можем сделать. Только Бог может нас управить своей премудростью. Мы постоянно вертимся вокруг своих помыслов. Но премудрость Божия помогает нам выскочить из этого несносного состояния, лишь бы нам не пропустить удачный момент, по-настоящему доверившись Богу, изливая перед Ним свое сердце.

Далее Святой описывает похожие состояния, чтобы указать нам на наши грубые ошибки. Его речь имеет созерцательный характер, в то же время являясь деятельной и вседоступной.³⁵⁵

Ꙗ҆́рость бо на человѣ́ка чрез̾єсте́ственнѡ дви́жимаѧ, и҆ печа́ль не по бз҃ѣ, и҆ ᲂу҆ны́нїа, растлѣва́ютъ та́кожде благі̑ѧ и҆ разꙋ̑мныѧ по́мыслы, и҆́хже гдⷭ҇ь и҆сповѣ́данїемъ расточа́ѧ, ра́дость водворѧ́етъ.

Гнев на людей, не по естеству движимый, печаль не по Богу и уныние – все равно гибельны для добрых и разумных помыслов; но Господь, расточая их нашего ради исповедания, водворяет радость. [136]

Надо помнить про три вещи, которые для нашей жизни не нормальны и абсурдны. Это, во-первых, гнев на людей. Кто-то, например, производит некий шум, а другой на него за это злится и кричит. Он ругает его один, два, три раза, не понимая, что тот человек просто не может соблюдать тишину, все время ходит и громко шаркает ногами. В таком случае нужно либо примириться с этим шумом, либо решить для себя что твоя жизнь не удалась.

Или, ты говоришь с кем нибудь с улыбкой, а он грубо тебе отвечает, и ты злишься, – это большая глупость и грубая ошибка. Или просишь кого-нибудь не забывать о тебе, а он даже не вспоминает про тебя. Он такой человек, столько у него ума, – чего еще ты от него ждешь? Если ты хочешь напиться воды, то не пойдешь к сухой скале, найдешь источник. И если хочешь насладиться солнцем на рассвете, то поднимешься на гору, а не останешься в низине.

Так что, когда вы видите кого-то кто во всем обвиняет других, и не понимает что он может, и чего ему не хватает, то поплачьте о нем, отслужите заупокойную службу. Известно, что многие святые предвидели свою смерть, и просили прочитать над ними отходную. Они ее слушали, участвовали в псалмопении, благословляли присутствующих, потом прощались со всеми и отходили. В подобном положении находится и тот, кто обвиняет других, с той разницей, что он не хочет «умирать», и вместо благословения кричит на других.³⁵⁶ Так что, давайте не спрашивать с другого того, чего он нам не может дать, ведь тогда мы только разстраиваем свое сердце, огорчаем свой дух, теряем мир, и отделяемся от Бога.

Гнев на людей, не по естеству движимый. Любое наше движение против ближнего, как то – осуждение, гнев, обида за то что он что-то сказал или сделал, упорство в каком-то требовании, – есть (движение) не по естеству, в духовном смысле. А то что не по естеству – порождает болезни, одну за другой.

И печаль не по Богу. Есть печаль по Богу, радостотворная, счастливая, то есть печаль от Св. Духа. Но есть печаль, от которой человек усыхает,³⁵⁷ это отражается в его взгляде, в них угасает свет; все движения человека, то как он сидит, как воспринимает жизнь – все указывает на эту печаль.

И уныние. Когда тебе тяжело, ничего не хочется, когда ты боишься, когда не можешь – тогда у тебя уныние.

Итак, печаль и уныние становятся причиной падения человека в описанное состояние. Он сам впадает в него, но выйти сам не может, здесь нужна божественная помощь. Если он доверит это свое состояние Богу, то Бог его развеет. Как дым улетучивается в воздухе, или как воск тает от огня,³⁵⁸ так и эти состояния сгорают, угасают и исчезают, и тогда Господь водворяет в человеке радость. Только Бог может управить и устроить нашу жизнь в трудные минуты.

Поэтому давайте не забывать, что все хорошее что у нас есть, мы получили, оно не наше.³⁵⁹ А чего нам не хватает, мы можем тотчас заполучить в руки, как только захотим. Таков наш Бог. Чем мы можем Ему воздать? Наверное можем умереть, пролить кровь (за Него). Но кто может пролить кровь, если его не призовет к этому Бог? Откуда ему взять силы? Он ужаснется перед собранием. Но с помощью Божией становится мучеником.

Несомненно, что не существует человека, который бы не мог стать святым. Для этого достаточно лишь немного удали, естественности, человечности, мирности, согласия,³⁶⁰ то есть того, чтобы принимать все находящее по жизни, ни о чем не волноваться, ни о себе, ни о Церкви, ни об обществе, ни о временах. Мы христиане, а забиваем себе голову всякой всячиной, чувствуя при этом что теряемся и подвергаемся опасности. Но разве бывает опасность страшна для Христа? Он даже спящий управляет волнами моря,³⁶¹ вихрями ветра, и биением наших сердец.

Итак, если мы не становимся святыми, то этому нет никакого оправдания, так как нет такого человека, который бы не мог стать святым. Разбойник уже будучи на кресте понял что Христос – Бог, и сказав «помяни меня, Господи, во царствии Твоем», первым оказался в раю и стал святым. Мы же, которые с малолетства являемся детьми Божьими, кем должны стать?

Давайте же всегда будем героическими, прекрасными душами, без ворчанья и нытья. А ворчуна и нытика оставь и уходи, потому что он не преуспеет по жизни. Хоть кровь за него проливай, ничего не выйдет. Но когда ты даже из своего падения, посреди греха воскликнешь: «Господи, прошу Тебя, услышь мой вопль, прими излияние моего сердца», – с полным чувством что Господь рядом и слышит тебя,³⁶² то в тот же миг приходит небесная отрада, и ты становишься святым.

Давайте всегда полниться радостью, жизнью и задором. А когда случится некая трудность, то вспомним Господа с четверодневным Лазарем. Лазарь конечно был Его другом, но в его лице Господь видел состояние всей человеческой природы, всего человеческого рода, которое Он хотел возстановить. Разве мог Он не плакать? Он был уже готов заплакать, но не разрешил себе, «возмутился духом»,³⁶³ и сдержался. Так и нам нужно сдерживать себя, что бы ни случилось. Пусть хоть весь мiр перевернется, небо упадет на землю, мы не будем выходить из себя. Даже в час когда зазвучат небесные трубы, ангелы спустятся с небес, а мертвые возстанут,³⁶⁴ мы будем по-прежнему сильны, и вместе со всем творением возблагодарим Бога.

* * *

Прп. Исихий, этот тайнозрительный и философский ум, который взял взаймы от слов всех святых, и прибавил к этому свой опыт, чтобы составить этот прекрасный текст, далее говорит о помыслах.

По́мыслы же вше́дшыѧ въ се́рдце и҆ не хотѧ́щымъ на́мъ ᲂу҆крѣпи́вшыѧсѧ, и҆ стоѧ́щыѧ и҆стреблѧ́ти навы́че і҆и҃сова моли́тва съ трезвѣ́нїемъ, и҆з̾ глꙋбины̀ помышле́нїѧ серде́чнагѡ.

Помыслы, против воли нашей втеснившиеся и стоящие в сердце, обыкновенно изглаждает молитва Иисусова с трезвением, из глубин помышления сердечного. [137]

В этой главе он говорит про тот особенный вид помыслов, которые проникают глубоко в сердце и не уходят. С нами такое случается. Речь идет не о тех помыслах, которые нам подкидывает бес, или которые выходят из нашего нутра, от наших желаний и идей, но о естественных помыслах, которые засели в нас без нашей помощи³⁶⁵ и вопреки нашему желанию. Эти помыслы очень опасны, так как в них нет того, что вызывает в нас чувство ответственности или вины.

Приведем пример. На молитве ко мне приходит помысел: «Старец поручил мне такое-то дело, а я про него забыл». Если бы этот помысел был от Бога, то Он не послал бы мне его в час молитвы. К тому же, как только я закончил молитву, то и помысел уходит, – так обычно случается. На молитве мне может придти сотня таких помыслов, и я подумаю записать их после молитвы, но когда закончу (правило), то уже ничего не помню. Как же мне справляться с такими помыслами?

Их изглаждает молитва Иисусова с трезвением. Помыслы, – говорит Святой, которые случаются не по твоей вине, изглаждаются молитвой Иисусовой с трезвением. Если ты читаешь молитву, трезвишься, и не принимаешь их, то от них естественным образом не остается и следа. Моя вина тут в чем? Не в том, что ко мне приходит простой помысел, а в том, что лукавый застает меня вне молитвы и трезвения. Тогда помысел во мне оседает, и создает последствия.³⁶⁶

Из глубин помышления сердечного. Перед этой фразой не хватает союза «и», который был заменен, скорее всего, переписчиками на запятую.³⁶⁷ Смысл тот, что помыслы изглаждаются естественным образом – с помощью молитвы с трезвением и благим помышлением, исходящим из глубины сердца. Под сердцем здесь подразумевается знание, чувство и понимание, что помысел не есть нечто, с чем можно беседовать. Заговорил с ним? – ты уже побежден. Чтобы не быть побежденным, тебе изначально следует не принимать его, будь то хороший или плохой помысел. Иначе говоря, у тебя всегда должен быть взгляд, что помысел – это чуждый для личности человека элемент, заноза в око души. Поэтому нужно из глубин сердца знать что никогда не следует беседовать с помыслом. Это знание необходимо, так как деятельность без ведения недостаточна, ведение же без практики не возвышается.³⁶⁸ Деятельность растет с ведением, тогда как ведение дает наделяет благую деятельность силой.

Итак, никак невозможно прогнать помыслы, пока мы не поймем что они нисколько нам не друзья. Помысел может не быть дурным или агрессивным, он может быть естественным, но и его не надо принимать. Впрочем, естественный помысел, – поскольку мы не постигаем весь его вред, и часто с этим обманываемся, берется изгонять сам Христос.

Итак, давайте заниматься молитвой и трезвением с настоящим ведением. Потому что не зная духовной брани и своей истинной пользы, мы получаем раны и падаем. Брань же с естественным помыслом самая трудная, ужасная и хитрейшая, так как мы принимаем его как нечто вспомогательное, даже необходимое, а потом бьемся головой.

После простых помыслов, которые побеждает сам Христос, Святой говорит про множество безумных помыслов, которые на нас давят.

Ѡ҆блегче́нїе же и҆ ра́дость, бы́вше въ печа́ли ѿ мно́гихъ безслове́сныхъ по́мыслѡвъ, ѡ҆брѧ́щемъ є҆гда̀ ᲂу҆корѧ́ти бꙋ́демъ себѧ̀ и҆́стиннѡ и҆ безпристра́стнѡ.

Облегчение и радость в скорби от множества безсловесных помыслов обретем мы, когда укорим себя искренно и безпристрастно. [138]

Безсловесные помыслы – значит безумные, абсурдные, которые исходят от беса, от наших страстей и похотений. Мы сами их привлекаем, так как они нас удовлетворяют, приносят удовольствие, потому и приходят снова и снова, а мы от них не торопимся избавляться. Чтобы их прогнать нужен труд. Эта мудрость Божия достойна удивления: «помыслы, в которых ты не виноват, – говорит нам Христос, Я прогоню сам; но за те, в которых виноват ты, – тебе придется побиться, подраться, поболеть, поумалять, чтобы ты осознал свою ответственность. От Меня же ты получишь тогда только облегчение и радость». Почему так? Потому что если облегчение и радость дадут нам понять, что мы выигрываем от полного освобождения от помыслов, то мы (постепенно) дойдем до того, что помыслы вовсе не смогут нас мучить, не находя в нас доброй почвы. Когда же наступает это облегчение?

Когда укорим себя искренно и безпристрастно, когда виновниками (наличия) помыслов мы будем считать самих себя. Мне, например, приходит помысел: «Почему Игумен послал во Францию такого-то брата, а не меня?» Если ты поразмыслишь, то найдешь, откуда взялся такой помысел – либо от зависти к брату, либо от желания чтобы Игумен тебя понимал, ценил. Так ты найдешь причину и возьмешь на себя ответственность. Когда хорошенько подумаешь, и поймешь что причиной помысла являешься ты сам, а не диавол, и одновременно укоришь себя искренно, а не лицемерно и поверхностно, то освободишься от безумных помыслов.

Здесь важно кое-что отметить: укорять себя следует безпристрастно, то есть без нажима, без того чтобы сдавливать себя, наводить беду и утомлять, без технических ухищрений и оскорблений, что ты, мол, такой подлец, во всем виноват. Такая реакция не полезна. Надо свободно и радостно укорять себя за помыслы. Поэтому есть опасность в том, чтобы при появлении помыслов сразу набрасываться на них. Такая (резкая) брань нас разстраивает, утомляет, в результате чего вместо того чтобы преуспевать и обретать безмыслие, мы становимся несчастными и оставляем подвиг. В большинстве своем, мы не знаем этот секрет брани: как только мы находим причину (помысла), то мирно и радостно принимаем на себя ответственность, а не сдавливаем себя.

и҆ возвѣща́ти всѧ̑ гдⷭ҇ꙋ, ꙗ҆́коже человѣ́кꙋ:

или возвестим все Господу, как человеку.

Как прекрасно сказано! Ты либо находишь причину (помыслов) и наказываешь сам себя, – как выше сказал Святой; либо поговори со Христом как с человеком: «Христе мой! Ты любишь меня и понимаешь, услышь мою молитву. Я понимаю, что сам сотворил помысел, ведь внутри меня кроется страсть. Я, получается, могу и творю зло, а добро только Ты можешь сотворить.³⁶⁹ Поэтому прошу Тебя, помоги мне, также как мне помогает при случае отец, или друг, или какой-то добрый человек». Как мы по-простому говорим между собой, так выскажем свою боль и Господу. Давайте откроем Ему все что с нами происходит в момент (нападения) помысла.

Возвестим как человеку – в смысле по-простому, честно, искренне, но в то же время взяв на себя ответственность. В бытовой жизни ты можешь занять у кого-нибудь денег, и не отдать. Но то же самое может случиться и в твоих отношениях со Христом. Так что, если ты говоришь с Ним, то отвечай за свои слова – впредь не давай ходу причинам помыслов. Нельзя же, с одной стороны, просить Господа (избавить тебя от чего-то), а с другой, продолжать делать то же самое. Господь тогда спросит с тебя, как спросил бы и человек. Он предоставляет тебе свою божественную помощь, но ведет себя и как человек. Поэтому необходимо быть простым, естественным, но и честным.

и҆ всѧ́чески ѿ ѻ҆бою̀ се́ю ѡ҆брѧ́щемъ поко́й.

Всячески этими двумя способами найдем успокоение от всего.

Этими двумя способами мы обязательно обретем упокоение от любого безумного помысла. Не сказано, что помыслы исчезнут и мы станем свободны, но что найдем успокоение. Ведь достижение безмыслия и чистоты зависит от нас, от нашей воли (исходящей) из глубин помышления сердечного. Но в большинстве случаев мы молимся, даже бывает исповедуем свою вину,³⁷⁰ признаемся Старцу, что да, мы такие, но все-таки не меняемся. Когда кто-нибудь говорит про себя что да, он такой, (что, мол, поделаешь), то понятно, что у него даже не промелькнула мысль об изменении.

Далее прп. Исихий возводит нашу мысль к более высокой духовной жизни, к смыслу абсолютной чистоты, свойственной Богу. Если хочешь, – говорит он, совершенно избавиться от помыслов, и стать делателем трезвения, то для этого не нужно уходить в пустыню, – нужно обратить все внимание к чистоте ума, так как она и приведет тебя к восприятию божества. То есть Святой меняет здесь ход мысли.

Во ѡ҆́бразъ ᲂу҆ма̀ законополо́жникъ мѡѷсе́й прїе́млетсѧ ѿ ѻ҆тє́цъ.

Образом ума признается отцами законоположник Моисей. [139]

Ум есть образ Божий, и он дан нам для общения с божеством. Как оно происходит? Из примеров Ветхого, а затем и Нового Завета, а также из писаний Отцов известно, что исключительным образцом ума был Моисей, который чисто видел Бога, после того как постился и воздерживался сорок дней, а потом жил как постник всю оставшуюся жизнь. Моисей не руководствовался человеческим образом мысли, но только самим Богом. Таким образом ему удалось и Бога видеть, и народ спасти, и привести его в землю обетованную.³⁷¹

Святой говорит здесь, что как очистился Моисей, так и нам нужно очистить ум, если мы хотим иметь общение с Богом. Для этого самого и был сотворен наш ум. Давайте вспомним, что говорил прп. Никодим Святогорец про ум.³⁷² Просто, с помощью элементарной логики, он объясняет что значит ум, а жизнь Моисея является образом работы ума.

и҆́же бг҃а ви́дитъ въ кꙋпинѣ̀, и҆ лице́мъ прославлѧ́етсѧ.

… который Бога видит в купине, лицом прославляется.

Из Ветхого Завета мы знаем что Моисей видел горящий, но неопалимый куст, тем самым получив образ божества.³⁷³ Подобным же образом, – говорит Святой, и наш ум в каждом кусте повседневной жизни видит Бога.

Позже, когда Моисей встретился с Богом на горе Хорив, его лицо настолько просияло, что иудеи не могли на него прямо смотреть, поэтому ему пришлось закрыться покрывалом.³⁷⁴ Таким же образом и ум преисполняется светом божества, прославляется, а с ним прославляется и весь человек.

Почему прп. Исихий приводит в пример Моисея? Потому что хочет показать нам, что сосудом, в который влагается ведение Божие, является ум. Это он принимает сияние благодати, освящение и просвещение.

и҆ бг҃омъ фараѡ́нꙋ ѿ бг҃а богѡ́въ поставлѧ́етсѧ.

и богом фараону от Бога богов поставляется;

Моисей, представленный у Отцов как образ ума, был поставлен израильтянам от Бога. Фараон тоже считал его поставленным от некоего невидимого Бога. Моисей угрожал фараону что Бог накажет его разными напастями, и тот ужасался. Мы ведь все в момент ужаса, страха и угрозы понимаем, как велик Бог. Фараон, конечно, видел не самого Бога, но Моисея как Бога.³⁷⁵ Смысл такой: когда ум человека чист, то он принимает просвещение Св. Духа, одухотворяется, обожествляется, а человек становится неким видимым на земле богом, который управляет всем. То есть он может угрожать, низвергать, изменять ситуацию, возобновлять, останавливать, или начинать войну.

Взгляните на всю историю описанную в Св. Писании, как там истолкованы войны, напасти, все вообще плохое и хорошее, даже природные феномены. Вы увидите, что на самом деле все это было связано с людьми, которые стяжали³⁷⁶ силу, волю, премудрость и просвещение Св. Духа. С них брали пример и византийские цари, а также их военачальники, которые брали с собой на брань святых монахов, или просили их благословения перед походом. Потому что они понимали, что тот кто в итоге властвует над мiром, кто становится властелином неба и земли, – это не Бог, а человек, которому Бог вручил свою царственность, свою власть и силу. Так, человек становится видимым Богом, потому что он обоживается.

и҆ є҆гѵ́петъ ра́нитъ, и҆ і҆и҃лѧ и҆зво́дитъ, и҆ зако́нъ полага́етъ:

потом казнями поражает Египет, изводит из него Израиля и дает закон.

Казни для Фараона и его народа возвестил Бог, но Моисей был тем, кто приказал привести их в исполнение. Получая указания от Бога, он возвещал о них, и знал определенно, как поведет себя фараон. Если поначалу египетский царь отступал, то позже менял мнение, после чего следовала одна казнь за другой.

Стало быть, святые Божии могут не только управлять (ситуацией) во время бедствий, но и вести народ ко спасению, а также издавать законы, как это было с Моисеем. Законоположником является, конечно, сам Бог, но закон дан через Моисея, потому и называется Законом Моисея, или заповедями Моисея.³⁷⁷ Итак, Бог не исключительно невидим, но входит в сердца чистых, смиренных, простых, естественных, неразмышляющих людей.

ꙗ҆̀же не со́бственнѡ взѧ̑таѧ, но по дꙋ́хꙋ, сꙋ́ть дѣ̑йствїѧ и҆ преимꙋ́щєства ᲂу҆ма̀.

Все сие, будучи принимаемо иносказательно, в смысле духовном, изображает действия и преимущества ума.

Из предыдущего мы поняли, почему люди не дерзают сами говорить с Богом, но взыскуют посредство святых людей, или тех святых, которые уже находятся на небе. Это не потому что они не верят в Бога, но потому что находят Бога внутри святых.

Принимаемо иносказательно, по духу. Если таинственно и духовно истолковывать действия Моисея, – казни Египта, спасение израильтян, законоположение – то станет ясно, что это суть действия и преимущества ума. Дух – это то в человеке, что непосредственно входит в общение со Св. Духом, и обоживая его испускает излучение воспринятого света, и творит знамения.

Слова про действия и преимущества ума – страшные и непонятные для человеческого разсудка, ведь тут говорится про то, что все вышеперечисленные действия Бог производит не непосредственно, но посредством, через человека. Он, то есть, дал человеку возможность, преимущество, такую специализацию, чтобы тот мог обожиться, что в первую очередь касается ума, этого владыки человеческого существа. Наш дух, причащаясь Св. Духа, и сам становится Духом. Подобно тому как дерево брошенное в огонь, само становится огнем, светит и согревает, или губка, которой обтирают святой потир, становится священным предметом, содержащим в себе кровь Христову, так и наш ум, с самого начала рождения человека сотворен таким образом, чтобы мог обоживаться. И, стало быть, свойства и действия Бога становятся свойствами и действиями человеческого ума. Человек тогда становится Богом по благодати, имеет всю власть, и делает то же самое что делает Бог.

Как я могу прощать грехи в качестве священника? Как я могу вызывать³⁷⁸ Св. Духа? Я принял в свою природу власть перелагать хлеб и вино в Бога, потому что Бог изначально сотворил меня как царя, пророка и священника. Но после грехопадения я потерял свое священное достоинство, которое мне было дано снова, – иносказательно, пророчески и образно в Ветхом Завете, а действительно – в Новом Завете, в Церкви. Таким образом, при сотворении человека в него было заложена возможность быть богом, обладать всеми свойствами и функциями божества, жить так как того хочет Бог. Это значит, что он мог не согрешить и оставаться безсмертным, каким и был.

По-настоящему достойно удивления, какие великие смыслы скрываются в простых выражениях Святого, какие откровения.

Будучи принимаемо иносказательно. Если все сказанное выше толковать по-человечески, то мы ничего не поймем. Значит, требуется глубокое и таинственное толкование, ведь речь идет не о простых бытовых обстоятельствах, легко схватываемых умом, типа того как, например, воевать, как не впасть в нищету, как построить дом, как справляться со своим талантом. Все это, однако, человеческое, и не имеет никакого значения. Что имеет значение и является настоящей реальностью, так это наше обожение.

Действия и преимущества ума. Итак, ум обоженного человека видит Бога, и человек тогда прославляется: он становится Богом для фараона, пригвождает грех, как Моисей пригвоздил змея в пустыне,³⁷⁹ спасает народ, устанавливает законы в сердцах человека и в Церкви. Как могли Апостолы и Св. Отцы говорить такое: «угодно Святому Духу и нам»?³⁸⁰ – это было бы дерзко, не имей они соответствующего ведения. Ведь союз «и» соединяет схожие вещи. Следовательно, «и нам» – означает что и мы по благодати и по милости Господней суть духовные умы, у нас есть действия и преимущества Бога. Поэтому мы можем возвещать Церкви определения: Христос есть Лицо Св. Троицы, и мы должны Ему подчиняться.³⁸¹ А чтобы войти в Церковь, нужно подготовиться. Стало быть, нравы, дела, жизнь, догматы – все это регулируется человеческим духом. Видите, каким великим Богом становится человек, если приобщается божеству?

Ѡ҆́бразъ же внѣ́шнѧгѡ человѣ́ка є҆́сть а҆арѡ́нъ, бра́тъ ѻ҆́нагѡ законополо́жника.

А образом внешнего человека служит Аарон, брат законодателя. [140]

В Ветхом Завете про Аарона сказано, что в отличие от Моисея, он часто проявлял слабость, и был на краю гибели.³⁸² Он, следовательно, хотя и являлся архиереем Божьим, был образом внешнего человека, то есть телесного, плотского, – что не значит грешного, не имеющего отношения к духу, но непокрытого Богом, непричастного Ему, служащего (Богу) в пределах естественного, человеческого ума. Это, на самом деле, не естественный ум, но тот, что был исковеркан грехом, заболел, и теперь словно мертвый, то есть такой ум, который ограничен в своих же свойствах. Адам ведь по-разному видел Бога до падения, и после.

Итак, образ человека, не погруженного в божественную благодать, это брат законодателя, Аарон. Такой человек пользуется своим умным началом, умом не в согласии с духовным ощущением, но поверхностно; он правит Церковным кораблем, управляет собой, своими детьми, своей личной жизнью, своими грехами, своими духовными подвигами согласно своему собственному чувству и мнению.

Вот, к примеру, я, Игумен, спрашиваю себя: «Что случилось с этим монахом? Каждый день к нему приходят в монастырь родители, и он стал как партизан, – не слушается, молиться не может… Что с ним делать? Запретить родителям приходить? Запереть его в келье? Поменять послушание?» – Я начинаю размышлять и выдумывать. Стараюсь своими собственными, человеческими силлогизмами разрешить проблему, спасти душу. Может, конечно, и так что-нибудь получиться, Бог может помочь, но этот мой образ действия – человеческий. Образцом для меня в данном случае является Аарон, а не Моисей.

Или, например, кто-то постится шесть месяцев подряд, а потом говорит: «Ну и чего я добился этим постом? Ничего. Попрошу у Старца еще больше продлить срок поста». Это мое решение – человеческий ход мысли. Духовный же человек опирается не на свое мнение, а на то что скажет Бог, Св. Дух.

Но вы скажете на это: «Хорошо хоть, если мы не совсем грешники, и (как можем) используем свои знания, способности и природные добродетели». Да, но наряду со всем этим, все-таки наибольшее значение имеет то, сколько мы вобрали в себя Св. Духа, насколько мы сами стали Св. Духом. Поэтому прп. Исихий и говорит, что когда в какой-то (сложной) ситуации мы включаем свое мышление, волнуемся, безпокоимся, то хотя это может помочь, но есть дело человеческое.

Посмотрим далее, что случилось с Аароном.

Да ѡ҆бвини́ши ᲂу҆́бѡ съ ꙗ҆́ростїю, ꙗ҆́коже мѡѷсе́й согрѣши́вшаго а҆арѡ́на, и҆ мы̀ вводѧ́ще глаго́лемъ: что̀ непра́вдова тебѣ̀ і҆и҃ль, ꙗ҆́кѡ потща́сѧ ѿста́вити и҆̀хъ ѿ гдⷭ҇а бг҃а жива́гѡ и҆ вседержи́телѧ.

Итак, с гневом возводя на него (внешнего человека) обвинения, будем говорить и мы ему, как Моисей погрешившему Аарону: чем онеправдовал тебя Израиль³⁸³ (ум, зряй Бога), что ты поспешил сделать его отступником от Господа Бога Живого Вседержителя (помыслами своими отвлек его от созерцания Бога в трезвении).³⁸⁴

Моисей ушел, поднялся на гору Хорив, евреи ждали внизу. В конце концов они устали, и начали жаловаться Аарону: «Где Моисей? Где заповеди? Где Бог? Мы не можем жить без Бога. Дай нам Бога, чтобы мы могли служить Ему». Аарон оказался тогда в очень трудной ситуации. Почему? Разве он не верил в Бога? Конечно верил, ведь он был единственным архиереем истинного Бога. Но он также знал, что иудеи были люди жестоковыйные, и не отступались. Если бы он оставался непреклонен, то они либо вернулись бы в Египет, либо убили бы его и похулили Бога. Поэтому он подключил логику и подумал: «чтобы не случилось чего похуже»³⁸⁵ сделаю им временно, пока не вернется Моисей, (золотого) тельца, чтобы они могли ему поклониться, хотя они знают что это не Бог. Действительно, евреи знали об этом, ведь им было запрещено не только делать (статую) тельца, но всякое изображение Бога. Но как всюду вмешивается логика! Несмотря на то, что они знали телец не Бог, попросили таки поклониться тельцу как Богу, и принести ему жертвы.³⁸⁶ Аарон был уверен, что Моисей, будучи ужасно строгим, вернется, накажет их, и все они снова пойдут дальше.

Между тем, Моисей спустился с вершины, увидел тельца, разгневался, и сказал Аарону: «Почему ты не остался верен слову Божию? Почему ты повел себя как плотской (человек), Аарон? Почему твой ум не духовен? Чем онеправдовал тебя Израиль? Что плохого тебе сделал Израиль, что ты поверг его в столь страшный грех, так что люди окружили идола и поклонялись ему? Что они тебе бы сделали, если бы ты этого не допустил? Даже если бы тебя стали убивать, то Бог защитил бы тебя. Зачем ты поспешил сделать его отступником от Господа Бога Живого Вседержителя?

Итак, Аарон был виноват. Он, конечно, любил Бога, имел страх (Божий), веру, ревность, даже (праведный) гнев; попросив евреев принести все их золотые украшения, он надеялся что они тогда откажутся от своего намерения (сотворить тельца), но они оказались «необузданными», поэтому зло и совершилось. Тогда Моисей отругал Аарона.³⁸⁷

Так и вы делайте с собой, – говорит прп. Исихий, – с гневом возводя на себя обвинения, как Моисей погрешившему Аарону. Когда ваш ум становится человеческим, когда не остается даже следа от действий духовной жизни, когда у вас нет чистоты, когда вы желая оставаться мирными, не обманываться, не ненавидеть, не помнить зла, делаете все наоборот, когда вы перестали быть иконой Св. Духа, тогда действуйте хотя бы как Моисей – прогневайтесь и обвиняйте себя. А затем вставайте, и вырывайте корни ветхой жизни. Как это? Как это сделал Моисей, который низверг тельца и сжег его.

Показа̀ на́мъ гдⷭ҇ь, све́рхъ всѣ́хъ дрꙋги́хъ бла̑гъ, и҆ сїѐ, є҆гда̀ хотѧ́ше воскреси́ти ла́зарѧ ѿ ме́ртвыхъ.

Показал же нам Господь, в числе других многих добрых примеров, и то, когда приступил к воскрешению Лазаря из мертвых. [141]

Святой поставил здесь соединительную частицу «же» – не потому что продолжается та же мысль, а чтобы мы поняли практическую сторону жизни. Глагол по-казывать³⁸⁸ – означает здесь показывать нечто, и одновременно показывать что-то еще. Господь указал нам (с одной стороны) на то, что для спасения души нам нужно стать духовными людьми, но в то же время сказал о том, как становиться духовным человеком в повседневной жизни. Нам необходимо ведение, смысл, разумность, но кроме этого для обретения духовности необходимо еще нечто практическое.

Поэтому Бог наряду с разными откровениями, – догматическими, церковными, мистическими, открыл нам и нечто простое, – (в тот момент) когда приступил к воскрешению Лазаря из мертвых.

є҆́же ᲂу҆де́рживати запреще́нїемъ женоподо́бнꙋю не́мощь дꙋшѝ, и҆ жесто́кїй нра́въ ᲂу҆твержда́ющїй, є҆́же вѣ́сть, глаго́лю же, ꙗ҆́кѡ самоꙋкоре́нїе ѿ самолю́бїѧ, тщесла́вїѧ и҆ го́рдости дꙋ́шꙋ и҆збавлѧ́етъ.

… что нам надобно строгим запрещением обуздывать женоподобие и переменчивость души, и установить терпкий нрав, который, – разумею самоукорение, – умеет избавлять душу от самоугодия, тщеславия и гордости.³⁸⁹

В тот момент когда Христос собирался воскресить Лазаря, Он как человек выказал все человеческие слабости. Хотя он подвергся неким не укоризненным свойствам человеческой природы, Он не пожелал чтобы они им управляли, пусть даже это было нечто не заслуживающее упрека. Он, например, не хотел зависеть от (потребности) сна или еды.³⁹⁰ Он ел (как все), чтобы показать пример, но при этом управлял собой, обладал свободой. В то же время, Он не искал человеческой похвалы, показывая что может не есть и не пить. Он не боялся человеческих суждений. Его не интересовало, сложилось ли у людей о нем хорошее мнение, поэтому Его и могли назвать «любящим есть и пить вино».³⁹¹

Так, когда Христос смотрел на мертвого Лазаря, видя в его лице, прежде всего, падение и разрушение человеческой природы, в которую Он облачился и сам, то весьма опечалился, так что Ему захотелось плакать. Разве заплакать в этом случае было бы грехом? Нет, наоборот – это было выражением любви. Но Господь все-таки «возмутился»,³⁹² сдержал себя.

Смысл в том, что и мы можем пользоваться человеческими свойствами, но осторожно, чтобы не подпадать под их власть. Потому что это страшный грех, – а нам, конечно, так не кажется, – быть под властью чуждого элемента,³⁹³ когда образом нашего жития является Аарон. Я хочу, – говорим мы, управлять собой, но не могу; знаю (как делать), но не делаю – вот в чем наше погрешение. Если я действительно не могу, то это ладно, если же я сам иду на компромисс, то значит никогда не стану духовным человеком. Сколько нам еще осталось? И даже если мы проживем еще много лет, то сможем ли всегда подвизаться? будет ли у нас столько отваги и силы чтобы все время сражаться? Так что, пока мы можем сейчас, то сейчас и надо победить всех (врагов).

Отцы ели столько, сколько было необходимо чтобы не ослабеть умом. Поскольку мозг требует (для своего поддержания) определенных элементов, и при их нехватке не работает как следует, то они не могли нести великих подвигов без необходимой пищи. Так что, они ели не для того чтобы жить, и не ради здоровья, а чтобы только могли исполнять свое духовное служение, то дело, которое им поручила Церковь. То же самое касается сна, одежды и прочего. То есть, я сплю столько – много ли, мало ли, – сколько мне полагается от Бога.³⁹⁴

Так и Господь, в случае с Лазарем, сдержался, не повел себя как человек, показывая нам пример возмущения (самим собой), обуздывания самого себя. Я, предположим, приказываю себе не иметь помыслов, не есть, или не ненавидеть. Или, приказываю себе войти в огонь, когда меня ведут на мученичество, чтобы принести себя в жертву Господу, как поступали мученики. Я могу приказать себе что угодно, если захочу.

Итак, только возмущаясь на себя, наказывая себя, отказываясь даже от своих природных свойств, мы можем стать духовными людьми. Как Моисей отчитывал Аарона, говоря ему: «Чем провинились перед тобой израильтяне, что ты довел их до греха?»; так и ты скажи себе: «В чем вина Церкви? или в чем вина братьев, что ты не становишься святым? Чем тебе мешает мiр, что ты не можешь обнаружить Бога в силе прямо перед собой, но ведешь себя как земная тварь? Зачем ты плачешь, тем самым доказывая что ты такой же как все? Зачем ты безпокоишься? Чем же ты, который принадлежишь Господу, тогда отличаешься от простого люда, который не знает зачем живет? Зачем ты несправедлив к Церкви, к самому Господу, твоему Жениху, не становясь совершенной душой?»

«Возмутился». Христос повел себя мужественно, и не заплакал, но прославил Отца, воскликнув: «Лазарь, выйди вон!».³⁹⁵ Он возопил,³⁹⁶ так как когда на человека находит внутреннее рыдание, то он не может говорить. Но Господь мужественно удержал себя. В какой-то момент Он как человек собрался с силой, и возопил. Несмотря на то, что Он был в пути четыре дня, устал и проголодался, Он все-таки сделал это – только ради прославления Отца. А как часто мы, сталкиваясь с какими-то происшествиями, реагируем на это прославлением Бога? Почти никогда, потому что мы обо всем судим по-своему, как нам нравится, как нам хочется, как нам выгодно.

… надобно строгим запрещением обуздывать женоподобие и переменчивость души, и установить терпкий нрав. Святой советует нам обуздывать то, что входит в ум в виде помысла или мнения. То есть, получается, надо удерживать себя от того, что твое. Хочется тебе, например, пойти погулять. А зачем? Хочется еще больше предаться аскезе? А с какой стати? Если тебе повелевает Бог, или твой Старец, то ты поступишь правильно. А если нет, то зачем? Когда мы привыкнем поступать так, как нам заблагоразсудится, то станем плотскими, несчастными, перстными людьми, потому что такое наше устроение есть проявление слабости.

Женоподобно – кроме буквального смысла подразумевает еще некий раскол души, а также связь с самоудовлетворением. Больше, конечно, этому подвержены женщины. Женщина, к примеру, целый день плачет, потом в какой-то момент подойдет муж, обнимет ее, или что-нибудь пообещает, и настроение у нее меняется. Болит у ней голова, муж похвалит ее за что-нибудь, и головная боль проходит.

Но женоподобны не только женщины. Такими бывают и мужчины, что хуже, и даже страшно. Женщина, по крайней мере, от природы такая, а мужчина?

Женоподобие – это самоутверждение, ухаживание за собой, нехватка мужества, слабость. Женщина легко поддается страху в трудный момент, но такое бывает и с мужчинами. Но нет, – говорит прп. Исихий, будь мужественным, не вянь, не теряйся, не меньжуйся как женщина, не проливайся как вода, не ослабевай, храни терпение, стойкость, будь мужчиной, настоящим воином.

... переменчивость³⁹⁷ души. То есть душа не должна расточаться во многих заботах, перипетиях, мнениях, идеях, желаниях. Муж, к примеру, может зарабатывать кучу денег за один день работы; а жена сидит дома и весь день занимается тысячью ненужных мелочей, или вертит в себе помыслы: почему муж так сказал? почему не позвонил в 12ч. как обещал? И все в таком духе. Святой же наставляет нас не разбазаривать наше житие на многое и лишнее, так как все это крутится вокруг нашего Я. Нам требуется сдерживать женоподобие и переменчивость души. А самому быть мерилом жизни, вдаваясь в разные заботы и работы – это слабость и разложение собственной личности.

… и установить терпкий нрав.³⁹⁸ А еще нужна ревность, чтобы стяжать терпкий нрав. Святой использовал образ человека, который хочет сосредоточиться, и при этом становится таким серьезным, что его боишься. Терпкий на вид – это когда у человека неулыбающееся, мрачное лицо. Смысл такой: надо быть серьезным, чтобы уметь сразу дать понять другому, что мы не сдадимся.

Ты, например, приходишь ко мне, и просишь прощения за то рассказал где-то такое, о чем тебе не следовало говорить. Я спрашиваю тебя: зачем ты это сделал, чадо? Да, но они меня достали, все время спрашивали – отвечаешь ты. Тебе не стыдно? Это позор! Другие в этом не виноваты, это ты дал им право считать тебя за женоподобного и переменчивого человека, поэтому так с тобой и обращаются. Они знали, что ты словно ночной горшок, куда можно бросать что угодно, вот и забросали тебя вопросами. Они знали, что тебе хочется чтобы тебя спросили, и решили в этом убедиться.

Если же мы действительно хотим жить духовно, то нам понадобится не только мужество и духовный подвиг, но и умение убедить других, что мы можем держать себя.³⁹⁹ Показывать же свою слабость – это значит безчестить самого Бога.

К тебе, например, кто-нибудь подходит и спрашивает: «где Старец?» Зачем он это спрашивает? Потому что знает что ты слаб, и не знаешь как себя вести, как умно обойти все ловушки.⁴⁰⁰ В любой ситуации нужно вести себя с другим без дерзновения, но и не давать отнять у тебя некое величие и царственность характера. Нужно уметь управлять самим собой.

Итак, давайте быть сильными и мужественными. Давайте всякий раз возмущаться на себя, когда в нас пропадают эти качества. Без мужества в нашей жизни не будет духа. На 99% мы согрешаем из-за женской неги, из-за нашего женоподобия, от пресности⁴⁰¹ души, от того, что даем других повод быть уверенными в нашей незрелости. Мы конечно можем с этим не соглашаться, но понимаем что так оно и есть. Поэтому Апостол и сказал: «будьте святы во всех поступках».⁴⁰² В нашем поведении мы должны сохранять целостность,⁴⁰³ и твердо стоять на своем.

Итак, образ внешнего человека, плотского – это Аарон. Святой же призывает уподобиться Моисею, и Христу, который «возмутился на себя».

Но чтобы не отходить от темы про помыслы, Святой снова возвращается к ней в следующей главе.

Ꙗ҆́коже без̾ вели́кагѡ кораблѧ̀ морскꙋ́ю пꙋчи́нꙋ прейтѝ не мо́жно: си́це не мо́жно ѿгна́ти прило́гъ лꙋка́вагѡ по́мысла без̾ призыва́нїѧ і҆и҃са хрⷭ҇та̀.

Как без большого корабля нельзя переплыть морской пучины, так без призывания Иисуса Христа невозможно изгнать прилога помысла лукавого. [142]

Что тебе требуется для отсекания помысла, греха, и женоподобия? Молитва. Как без большого корабля невозможно пересечь океан, так и море житейское не переплыть без лодки, то есть без призывания имени Иисуса Христа, а также без повседневного мужества.

При этом, мужество должно быть явным для других, так как они постоянно ставят нам препятствия и пытаются столкнуть. И особенно его нужно выставлять против лукавого, так как он учитывает все наше поведение в целом. То есть, еще до того как нас искушать, он изучает нас, занимается психоанализом, смотрит, что мы можем принять.

Поскольку же на деле мы сами творим и сохраняем у себя внутри помыслы, – а это значит, что не желаем двигаться дальше, то Святой продолжает тему помыслов, и говорит как мы можем их истребить.

Противорѣ́чїе ѡ҆бꙋ́здывати, призыва́нїе же навы́че ѿгонѧ́ти ѿ се́рдца по́мыслы.

Прекословие обыкновенно затыкает⁴⁰⁴ помыслы, а призывание имени Иисус-Христова изгоняет их из сердца. [143]

Призывание наряду с трезвением – изгоняет помыслы. Творя, то есть, молитву, у тебя не будет помыслов, так как эти две вещи не могут сосуществовать. Если помыслы появились, то мы, само собой, не прекращаем молитву, не обрываем связь с Богом. Если уж мы рады помыслам,⁴⁰⁵ то они у нас будут еще долго, но мы все равно будем продолжать нашу лже-молитву, – может она когда-нибудь – о, только бы! – станет истинной.

Здесь нужно сделать важное замечание. Поскольку в глубине (души) мы не хотим отсекать помыслы, надеясь от них что-то поиметь,⁴⁰⁶ то вместо того чтобы злиться на себя, мы злимся на них, противореча им так: «отойди от меня, лживый сатана,⁴⁰⁷ я принадлежу Богу». Но такое прекословие не будет нам на пользу. Это поможет только человеку простому и безхитростному. Мы же, занимающиеся духовными вещами, очень хитры,⁴⁰⁸ поэтому нам надо действовать по-другому. Не будем говорить помыслу «нет», так как этим самым мы придаем ему значение, ставим его на видное место, говорим с ним как с равным.

Но как же, – спросите вы, разве противоречие (помыслам) не полезно? Ведь Святой в предыдущих главах говорил нам, что прекословие дает нам радость, освобождает от помыслов, происходящих по нашей вине. И все-таки, противоречие не прогоняет их (окончательно), они приходят снова.

Призывание же изгоняет их из сердца. Помыслы изгоняет призывание (Имени), тогда как прекословие лишь обыкновенно затыкает их, то есть закрывает им рот. Есть у меня, например, такая претензия: «Почему Игумен не назначил меня одним из советников?⁴⁰⁹ Разве я не достоин?» Я тотчас противоречу этому помыслу и говорю себе: «Как тебе не стыдно! Будь смиренным, люби безвестность!» Но что скрыто под этими словами на глубине? – Что мне бы понравилось быть начальником.⁴¹⁰ Я, конечно, согласен, что нужно быть смиренным, но с другой стороны, и Игумену неплохо было бы оценить мое достоинство. То есть помысел никогда не действует в одиночку. Как ты не можешь ходить без одной ноги, – нужны две; так и помысел никогда не ходит на одной ноге, ему нужна и вторая. Одна нога – это помысел, который в нас входит, а другая – твой собственный тайный помысел, который в этот момент вырастает.

Очень удачно, стало быть, Святой использует здесь глагол затыкать, что указывает на ненормальность, греховность помысла. Но сколько ты можешь затыкать помысел? Когда зажмешь кому-нибудь рот, то он поднатужится и в какой-то момент отведет твою руку. Так и диавол – на самом же деле наше Я – не выдерживает чтобы его затыкали надолго. Потому что прекословие, противоречие – это мое, исходит от меня. Но я не могу долго бороться затыкая помысел, ведь я устаю и хочу передышки. Следовательно, прекословие дает лишь временный результат, и успешно в редких случаях. Что же нам нужно, чтобы успех был настоящим?

И҆ а҆́ще и҆скꙋ́сенъ ᲂу҆́мъ на́шъ, и҆ нака́занъ є҆́сть, навы́че блюде́нїю ᲂу҆ма̀, и҆ зрѣ́ти чи́стѡ и҆ ꙗ҆́снѡ лє́стныѧ мечта̑нїѧ и҆ пре́лєсти лꙋка́выхъ: а҆́бїе, ᲂу҆до́бь въ нахожде́нїи противорѣ́чїемъ и҆ моли́твою і҆и҃съ хрⷭ҇то́вою, Оу҆гаша́етъ разжжє́нныѧ стрѣ́лы дїа́вола.

Если ум наш опытен, обучен и навык блюсти себя от приражений и видеть ясно, как днем, обольстительные мечтания и прелести лукавых, то тотчас с (их) появлением⁴¹¹ прекословием и молитвою Иисус-Христовою легко угашает разжженные стрелы диавола.

В момент нападения помысла мы ничего не можем сделать, если прежде не испытали и не научились искусству брани. Брань – это трезвение и молитва, а опыт – это ведение и делание, плоды и переживания молитвы с трезвением. Когда я научусь молиться самотеком, то тогда и в момент (появления) помысла мой ум самотеком начнет говорить молитву. Но не так просто принудить себя к некому действию, если ты к нему не привык.

С (их) появлением прекословием. Помысел надо отбивать с самого начала, иначе (с ним) начнется диалог. Под прекословием здесь имеется в виду не то прекословие, о котором было сказано перед этим, но прекословие с появлением. То есть, человек при наличии опытного ума приобретает такое ведение, такое сознание, такие принципы, что мгновенно отвергает зло.

Мне, например, предлагают пойти погулять, но внутри себя я сразу же отвергаю⁴¹² предложение, – понимая, что мы будем болтать и (тем самым) впадем в грех. Это отвержение и есть прекословие. Таким образом, с появлением – значит в тот момент когда входит помысел. Как раз тогда ты должен уловить что тебе говорит собственно душа твоя, Христос. Ведь в тот момент когда входит помысел, входит и Христос, и твой Ангел (Хранитель), который предостерегает тебя. Если ты сразу же не остановишь помысел, то подключится твое Я, твое мнение и желание, и ты начнешь оправдываться: «да, но если я пойду гулять, то пообщаюсь с братом». Короче говоря, как только ты почувствуешь, что помысел не добр, ты сразу должен истребить его молитвой Иисусовой. Так погашаются стрелы лукавого.

не попꙋща́ѧ пристра́стномꙋ мечта́нїю пойтѝ вкꙋ́пѣ съ ни́мъ, и҆ помышле́нїѧмъ на́шымъ соѡбрази́тисѧ со́нїю пристра́стнѡ, и҆лѝ собесѣ́довати любо́внѡ, и҆ли многомы́слїе, и҆лѝ сложе́нїе сотвори́ти:

не позволяя страстному мечтанию увлекать вслед себя и наши помыслы, а помыслам сим согласоваться с призраком прилога, или дружелюбно беседовать с ним и вдаваться в многомыслие, или сосложиться с ним.

Согласоваться (пристрастно) с призраком прилога. Помысел – есть результат призрака, в смысле представления, то есть представления идола, который появляется перед тобой – он такой красивый, величественный, привлекающий твое внимание. То есть, в начале он входит в тебя как призрачное представление, и как только заметит что ты его принимаешь, начинает выделять свои энергии, подбрасывает тебе разные сладости, так что твой (собственный) помысел – у каждого человека имеются свои помыслы, свои логические выкладки – собеседуя с идолом начинает с ним сообразовываться. Таким образом, если помысел сначала вошел сам по себе, – если, конечно, это был чужой, а не наш помысел, то потом он становится уже нашим. Мы с ним породняемся, сообразуемся, а ум падает: из начальника он превращается в раба и поклоняется призраку, чуждому богу.

... или дружелюбно беседовать с ним. Поскольку помысел выглядит привлекательным, то мы заводим с ним дружескую беседу, чтобы потом оправдывать себя, что мы сражались, а не сразу сложили оружие. Но это не брань, а хитрая уловка, чтобы приуменьшить свою вину. На самом же деле мы становимся друзьями призрака.

… и вдаваться в многомыслие, или сосложиться с ним. Это значит, что я перестаю быть простаком, у меня ведь есть различные взгляды, много всяких мыслей, беседа с помыслом на меня влияет. Помысел, к примеру, говорит тебе: «Почему ты не получил образование? Как такой-то брат, – выучился, а уже потом пошел в монастырь». И ты отвечаешь: «Нет, я не буду учиться, потому что монашеская жизнь – это высшая жизнь». «Да, – продолжает помысел, но подумай еще вот о чем. Если ты выучишься, то лучше будешь понимать евангелие, сможешь читать Отцов Церкви, у тебя будет авторитет, почет, и духовная жизнь будет легче, Церковь будет еще более в тебе нуждаться». Ты и дальше продолжаешь отказываться от учебы, но его предложения становятся твоими внутренними переживаниями, так что вместо духовного опыта молитвы, поста, бдения, ты остаешься с тем, что предложил тебе женоподобный помысел. Видите, что получается? Если же ты пойдешь учиться, а потом уже придешь в монастырь, то даже не вспомнишь, что тебе подсказал это помысел, обманул тебя.

Итак, следование помыслу, дружеское собеседование с ним, многомыслие и сосложение – ведут к определенному результату.

ѿ чегѡ̀ послѣ́дꙋютъ по нꙋ́ждѣ нѣ́коей, ꙗ҆́кѡ за дне́мъ но́щь, лꙋка̑выѧ дѣла̀.

за чем с некоторою необходимостию, как ночи за днем, следуют худые дела.

Как за днем обязательно следует ночь, а за ночью снова день; так и за собеседованием с помыслом обязательно последует лукавое дело, – согрешит и тело, и душа.

И чтобы поскорее подвигнуть нас к молитве, Святой продолжает:

А҆́ще же неискꙋ́сенъ є҆́сть ᲂу҆́мъ на́шъ въ бо́дрости трезвѣ́нїѧ, а҆́бїе мѣша́етсѧ съ ꙗ҆́вльшимсѧ є҆мꙋ̀ мечта́нїемъ пристра́стнѡ, ꙗ҆ково́ бы то̀ ни бы́ло, и҆ разглаго́льствꙋетъ, вопрошє́шѧ непра́вєдныѧ принима́ѧ, и҆ даѧ̀ ѿвѣ́ты:

Если же ум наш неопытен в деле бодренного трезвения, то тотчас сцепляется пристрастно с представившимся ему прилогом, какой бы он ни был, и начинает с ним собеседовать, получая неподобные вопросы и давая (такие же) ответы. [144]

Бодренного – значит свободного и быстрого; таков тот, кто занят одним и тем же делом, и поэтому делает его легко. Так и добродетель может стать для нас легкой, если стала привычкой.

Если же ум наш неопытен в деле бодренного трезвения, если ум не привык к трезвению, то как только явится некая фантазия, он тотчас начинает с ним разглагольствовать, получая неподобные вопросы. Под вопросами – здесь имеются в виду вопрошания, от глагола со значением хотеть узнать.⁴¹³ Я спрашиваю тебя, где ты был, а ты отвечаешь, что был в церкви, – вот простое вопрошание. Если же ты сам мне скажешь, что был в церкви, то это просто информация. Впрочем, у нас и информация как вопрошание.

Начинает разглагольствовать, получая неподобные вопросы. Человек всегда чувствует нужду в диалоге, потому что не может жить в одиночку. Если он не будет собеседовать с Богом, через молитву, то обязательно начнет беседовать с кем-нибудь другим – либо со своими помыслами, либо с бесом, либо с другим братом. Хотя здесь не упоминаются братия, но это тоже подходит. То есть, ум полагает перед собой некое представление, и начинает с ним беседовать. Святой недаром говорит разглагольствовать, а не просто спрашивать (о чем-то призрака), так как при спрашивании мы почувствуем свою вину. Поэтому мы прибегаем к другому жанру разговора с представлением/призраком, пока не узнаем чего хотели. В глубине (души), то есть, мы хотим ввести себя в искушение. Это и значит фраза получая⁴¹⁴ неподобные вопросы. Наше вопрошание незаконно, противоправно.

... и давая (такие же) ответы.⁴¹⁵ После того как я нечто узнаю, то начинаю давать ответы. Я, допустим, понял, что пал. Тогда я спрашиваю себя: что делать? И сам же начинаю отвечать. Этим мы заняты каждый день.

И҆ то́ежде стра́ждетъ тогда̀ ᲂу҆́мъ, ꙗ҆́коже а҆́ще ꙗ҆ви́тсѧ пе́съ на ра́внѣмъ мѣ́стѣ нѣ́коемъ, и҆дѣ́же и҆ а҆́гнцы нѣ́кїи бꙋ́дꙋтъ, сꙋ́ще неѕло́биви, и҆ къ ꙗ҆ви́вшемꙋсѧ и҆̀мъ ча́стѡ притека́ютъ, ꙗ҆́кѡ къ свое́й ма́тери, ничегѡ̀ ѿ приближе́нїѧ ко пса́мъ не прїѡбрѣта́юще, ра́звѣ то́чїю нечистотꙋ̀ и҆ ѕлово́нїе воспрїе́млюще.

Тогда ум наш страждет нечто подобное тому, как если бы на какой-нибудь равнине, где пасутся незлобивые агнцы, появился пес, и агнцы, как только он появился, подбегали бы к нему часто, как к матери своей, никакой от приближения к нему не получая пользы, а только разве заимствуя от него нечистоту и зловоние.

Ум человека вылеплен руками Божьими, а не бесом, поэтому помыслы и фантазии – суть чуждые для ума элементы. И как весь человек был создан чистым, так и ум сотворен чистым и незлобивым, чтобы общаться с Богом. Между тем, ум оскверняется когда разговаривает с помыслом, а от ума оскверняется и весь человек.

Для наглядности приводится образ из природы. На некое поле, где пасутся ягнята, приходит пес. Ягнята маленькие и незлобивые, они не узнают кто это, и бегут к нему как к матери своей. От этого они ничего не выгадывают, потому что не находят у него материнского молока, и кроме того заимствуют от него нечистоту и зловоние, то есть начинают пахнуть также как пес. То же самое случается с нашим умом. Поскольку он незлобив (от природы), то легко увлекается и бежит к лукавым помыслам, оскверняясь при этом сам, и оскверняя затем всего человека.

Сицевы́мъ ѡ҆́бразомъ и҆ на́ши помышлє́нїѧ притека́ютъ ненака́заннѡ ко всѣ̑мъ бѣсѡ́вскимъ мечта́нїѧмъ во ᲂу҆мѣ̀: и҆ смѣси́вшихсѧ и҆̀хъ, ꙗ҆́коже реко́хъ, мо́жно ви́дѣти ѻ҆бои́хъ совѣщава́ющихсѧ преврати́ти И҆лїопо́ль, ꙗ҆́коже а҆гамемно́нъ и҆ менела́й.

Таким же точно образом и наши помыслы подбегают по неопытности ко всем бесовским в уме мечтаниям и, как я сказал, перемешиваются с ними, так что можно положить, что те и другие вместе держат (между собою) совещание, как Агамемнон и Менелай решили разрушить Илиопль.

Теперь Святой предлагает и другой образ. Герои Эллады, Агамемнон и Менелай решили разрушить Илиопль. То же самое происходит с нашим Илиополем,⁴¹⁶ с сердцем. С одной стороны, значит, сатана посылает свои фантазии, а с другой, являются наши собственные помыслы, и так, начинается совместная работа, – наша и сатаны. А от собеседования с ним получается некое смешение, так что мы уже не можем отличить, где наши помыслы и желания, а где его. В итоге мы породняемся с тем, что от сатаны, и разрушаем свою душу, производя внутри себя падения души.⁴¹⁷ Разве не обидно что некие Агамемнон и Менелай сжигают наш город?

Ясно, что прп. Исихий призывает нас к некоей жизни, и мы либо хотим ее, либо отказываемся. Когда молодой человек влюбляется в девушку, то не сидит, и не ждет пока в нее влюбится кто-то еще, наоборот, спешит соединиться с ней, чтобы она не досталась другому. То же самое и в духовной жизни. Если мы по-настоящему любим Бога, то нужно хвататься за него в каждый момент, со всем своим духовным рвением и любовью. Потому что если мы надолго задержимся в грехе, если мы не спешим стать безмысленными, непорочными, безстрастными, безучастными ко злу, то нашего Христа у нас отнимут другие. И если мы не спешим заняться молитвой Иисусовой, то это значит что мы ждем кого-то другого, чтобы поговорить с ним и задать вопросы.⁴¹⁸

Давайте также помнить, что лукавый это личность, и как таковой он говорит с нами внутри, мы же этого не понимаем и думаем что это просто помысел. На самом деле помысел как луч от прожектора. Мы видим только луч, а не сам прожектор, и думаем что это нечто положительное, коль скоро он дает нам и хорошие советы. Он говорит поститься, бдеть, исповедоваться, делать послушание, причащаться. И таким образом мы можем обманываться, не догадываясь о всем ужасе ситуации.

Впрочем, здесь нужно кое-что уточнить. Когда Отцы говорят о помыслах справа, то на самом деле они имеют в виду не помыслы. У меня, например, целую неделю отчего-то болит голова, я пью таблетки, но ничего не помогает. Вдруг мне приходит мысль: «У меня же есть Старец, что я так мучаюсь? Пойду, скажу ему». От этой мысли мне сразу становится легче. То есть, помыслы справа – это импульсы Св. Духа внутри нас, который никогда нас не оставляет. Когда мы предаем себя Ему, то Он смешивается с нашим умом, и наш ум сам становится Духом, который соединяет нас с Богом. Но поскольку мы не пользуемся этой возможностью, данной нам самим Богом, и живем слишком по-человечески, то не приобретаем навыка по-настоящему божественной жизни. И бывает так, что мы вдруг встречаем нечто божественное, но не узнаем что это наш Бог, что это Святой Дух, и думаем что это некий помысел.

Помыслы справа – это вторжения Бога в нашу жизнь. Я, например, обиделся на Христа за то что потерял ребенка. Но долго ли Христос сможет смотреть на меня такого, обиженного на Него? Один, два, три раза взглянет, а потом начинает попытки обратить меня и изменить. Это и будут некие помыслы справа, духовные помыслы. Но коль скоро мы не можем различить в нашей жизни вмешательства Божьи, то будем тогда прогонять всё вообще, что предлагает помысел.

Видѣ́нїе и҆ ра́зꙋмъ сꙋ́ть наста́вники соверше́ннагѡ житїѧ̀, и҆ хода́таи навыко́ша бы́ти:

Созерцание и ведение обыкновенно бывают путеводителями и ходатаями строгой⁴¹⁹ жизни. [146]

Созерцание и ведение. Созерцание есть освобождение духа от пут земной молвы⁴²⁰ и (земных) стремлений, и возвышение к Богу. То есть, это посвящение себя в усладу и видение Бога, постижение и вмещение Бога в сердце; это, стало быть, всецелое обращение моего Я к Богу через трезвение, которому прп. Исихий и посвятил данный труд.

Ведение же – это, с одной стороны, узнавание Бога по мере моей способности к восприятию, то есть по мере тех возможностей, которые мне предоставляет моя воля, мои условия жизни, образование, житейский опыт; и с другой стороны, это правильное мышление о существе своего Я как человека, то есть знание того, как обретается истинное созерцание Бога, что значит трезвение, оставление мiра, отчуждение, что значит увольнение от общества и поступление на воинскую службу ко Христу, и как можно быть свободным в моем прыжке к Богу, как сочетается духовная жизнь с человеком, то есть знание о том, что духовная жизнь есть истечение Св. Духа, благодати, которая приближается к нам, и передает всякий смысл ведения и плодоносие святости.

В целом, ведение – это значит знать Бога и быть с Ним,⁴²¹ чтобы понимать место и цену всему тому, что случается по жизни, понимать зачем я делаю то или другое, знать как вещи связаны между собой. Если, например, кто-то не знает, что значит безмолвие или девство, то никогда не выберет безбрачие как образ жизни, не выберет монастырь, пещеру или пустыню; он выберет многолюдное общество, так как не знает что содержит в себе безмолвие, брачный союз девства и Бога. Ведение, таким образом, есть источник духовной жизни, оно мыслится и как то, что предшествует, и как то, что приобретается – эти два смысла переплетены. Приведем простой пример. Я вижу у тебя часы, и спрашиваю сколько время. Если бы я не знал для чего нужны часы, то они бы мне ни о чем не говорили, и я бы не спросил тебя о времени. Так, во мне есть некое изначальное знание,⁴²² а к нему прибавляется дополнительные знание, когда я получаю ответ на свой вопрос.

Созерцание и ведение по своей природе ведут к строгому житию, ведут к точной жизни, то есть согласной с заповедями и повелениями Божьими. Также они суть ходатаи строгой жизни, колесница, выводящая нас к Богу. То есть, при наличии созерцания и ведения все развивается само собой. Я же, ничего другого не делаю, кроме как занимаюсь Богом; ищу Его, и знаю как Он обретается, как овладевает моим существом, и моя колесница сама ведет меня к Богу.

Как же достичь созерцания? Возведением ума и помышления к небу.

занѐ смы́слъ возне́сшїйсѧ си́ми, въ презрѣ́нїе прихо́дитъ страсте́й, и҆ и҆́ныхъ чꙋ́вственныхъ и҆ прїѧ́тныхъ веще́й жите́йскихъ, ꙗ҆́кѡ хꙋды́хъ.

… чрез то, что сердце, ими восхищенное горе, приходит в презрение земных удовольствий и всякой чувственной сласти житейской как вещей ничтожных.

Тогда мое умное начало перестает дробиться на куски, и целиком берется и возносится на небо, посредством созерцания и ведения. Они его туда толкают, мне не приходится утруждаться. Мое умное начало, мой разум возносится туда и взламывает небо, то есть делается тем инструментом, при помощи которого человек возносится к Богу и всегда имеет Его перед собой. Тем самым он достигает презрения к чувственным сластям и утехам, считая все это низким и подлым, ведь его влечет к себе только Бог.

Зачем прп. Исихий это говорит? Чтобы мы почувствовали, что как пловец знает как плыть по воде, и ему не требуется как-то особенно стараться чтобы удержаться на ее поверхности, так и мы, с помощью созерцания и ведения получаем опытное знание что Бог находится перед нами, и что мы так и поднимаемся, все время видя перед собой наверху Бога.

Но поскольку у нас нет такого опыта, то мы опускаемся до того, что наш разум становится заодно с помыслами демонов. А если мы будем следить за умом и приучим его к божественному созерцанию и ведению, то разум будет смешиваться не с лукавыми помыслами, но с обоженным умом, восходя на высоту священных ведений и переживаний. Так, из перстного и падшего он превратится в богообразного, презрев все утехи (чувственной) жизни.

Житїѐ внима́тельное, ѡ҆ хрⷭ҇тѣ̀ і҆и҃сѣ и҆справлѧ́емо, ражда́етъ видѣ́нїе и҆ разꙋмѣ́нїе: ражда́етъ и҆ восхождє́нїѧ бж҃е́ствєннаѧ, и҆ помышлє́нїѧ премꙋ̑драѧ, сопрѧ́гшисѧ съ сꙋпрꙋ́гою, смире́нїемъ.

И обратно, жизнь внимательная, во Христе Иисусе совершаемая, бывает отцом созерцания и ведения и родителем божественных восхождений и мудрейших помышлений, сочетавшись с супругою – смирением. [147]

После того как Святой сказал как достигать внимательной жизни, теперь говорит куда ведет жизнь внимательная, во Христе Иисусе совершаемая, то есть совершаемая силой и волей Христа, но, главное, потому что человек пребывает там где Христос.⁴²³ Это значит, что Христос помещен во мне, но я тоже помещен в Него, а Он при этом разширяется до всего неба и земли, ведь Он вездесущ. Кто же я? Я безконечно малая частица в океане любви Божией, но обретаю свою полноту в моем общении с Церковью и со Христом.

Использование причастия – совершаемая/исправляемая (жизнь) – указывает на состояние, а не на возможность. То есть, каждый человек может обрести житие внимательное во Христе Иисусе, потому что силу, энергию, и способы достигнуть чего-то в духовных (вещах) и в плане общения (с ближними) он отыскивает не сам, но это дает ему Иисус Христос. «Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит от Бога».⁴²⁴

А мне что делать? А ты, – говорит Святой, постарайся ни с кем не конфликтовать.⁴²⁵ Если ты предложишь кому-нибудь погулять, а он откажется, то не продолжай (настаивать), но скажи: «постой ка… я же забыл, мне тоже нужно кое-что сделать, я тоже не могу». Так между вами не образуется никакого разлада. Не настаивай на том, чего другой не хочет. Будь всегда прилажен ко всем, будь радостен, не впадай в уныние, но развивай в себе духовную активность. Будь умом, зрящим Бога, умом, не позволяющим ни единому помыслу войти внутрь, и постоянно читай молитву Иисусову. Тогда всего достигнешь «не промочив ноги», то есть без утруждения.

… бывает отцом созерцания и ведения. Внимательное житие не только вытаскивает тебя из того бедственного положения, в которое ты впал, но становится отцом созерцания и ведения. То есть ты начинаешь припоминать, кто такой Бог и чего Он хочет, как Он думает и действует; ты открываешь путь к Богу, начинаешь Его познавать и породняться с Ним.

Когда твое житие радостно, мирно, согласно с ближними, трезвенно, то оно (само) становится отцом новых созерцательных и гностических переживаний, но также родителем божественных восхождений твоего духа.

Выражение божественных восхождений имеет непосредственную связь с высокой глубиной из главы 132.⁴²⁶ Не надо забывать, что наш дух, будучи охваченным огнем Св. Духа, сам делается светом, становится Духом Святым, как железо само становится огнем при калении. Я ношу внутри себя божественную искру, которая постоянно поддерживает пламя и возжигает мой дух, дух же богоносен, и как таковой делается богом. Как природа человека, едва ее воспринял Христос, тотчас обожилась, так точно происходит и с моим духом.⁴²⁷

Мой дух составлен и держится Святым Духом. А Св. Дух ведет к Отцу, от которого исходит, и непрестанно сообщается с Сыном, через которого посылается в Церковь и ко всем нам.⁴²⁸ Имея такое притяжение, или, скажем так, порыв к Отцу и Сыну, Св. Дух передает его и моему духу, отчего мой дух (тоже) все время восходит к Отцу. «Вот, восхожу к Отцу Моему» – сказал Христос ученикам. Это восхождение, вознесение человеческого существа (к Отцу) – есть повседневное событие для духовного человека, здесь он открывает, постигает, узнает и признает Бога. Здесь приходится употреблять похожие слова, так как никакой человеческий язык не может передать духовные смыслы. Словами мы как бы во тьме лишь намекаем и пытаемся выразить, что такое примерно Бог.

И мудрейших помышлений. Святой употребляет превосходную степень – мудрейших, чтобы подчеркнуть, что человек действительно не может сам обрести мудрых помышлений, как например, – что такое жизнь, что такое добродетель, как человек может покаяться. Эти мудрейшие помышления – суть излияния Св. Духа, это действование моего духа в Духе Святом и во Христе. А значит, как солнце испускает лучи, и как железо раскаляется от огня, так и я испускаю лучи, которые названы здесь мудрейшими помышлениями.

Но когда это случается? Сочетавшись с супругою – смирением. Когда мое житие и мой дух сопряжется со смирением, так как без него я останусь растленным человеком и ничего не достигну.

ꙗ҆́коже глаго́летъ бж҃е́ственный проро́къ и҆са́їа, ꙗ҆́кѡ терпѧ́щїи гдⷭ҇а и҆змѣнѧ́тсѧ си́лою, ѡ҆крыла́тѣютъ и҆ возлетѧ́тъ ѡ҆ гдⷭ҇ѣ.

как говорит божественный пророк Исаия: терпящии Господа изменят крепость, окрылатеют аки орли.⁴²⁹

Пророк Исайя этими словами воодушевляет израильтян, находящихся в вавилонском плену, во время наиболее горестного бедствия Израиля. Пророки предсказывали эту беду, но народ Израиля не мог даже помыслить такое, поэтому таких пророков приговаривали к смерти. Но в конце концов их настигло это страшное событие, плен вдали от Бога.⁴³⁰ Ведь для израильтян Бога можно было видеть только в храме на горе Сион.⁴³¹

Но они все-таки ждали Его. Они были терпящии Господа. Иудеи проявили необычайное терпение в плену. Несмотря на то, что они были там рабами, вели тяжелую жизнь, терпели побои и были близки к смерти, свое терпение они воспринимали не как тяжелую обузу, но как чаяние Бога.⁴³² Они были уверены, что их каждодневное унижение от врага доказывает то, что они признают Бога, и что когда-нибудь Он переселит их в то место, откуда они вышли.

Изменят крепость. Сейчас они в плену, слабые, ничтожные, презренные, ни к чему не способные, но наступит день, когда Бог даст им силу. Пророк не говорит, что их сила просто возрастет, но что Бог изменит их жизнь, заменит ее новой. Бог даст им «сердце другое и дух новый»,⁴³³ новую силу, откроет им Себя. (Откроет, что) их сила – Бог. И они заменят эту тщетную и подневольную жизнь на самого Бога.

Окрылатеют яко орли. Как орлы раскрывают крылья и летят высоко, так что все земное остается позади, так примерно и они – ныне рабы, согбенные до земли, как это бывало и раньше в Египте, обретут крылья и полетят, причем возлетѧ́тъ ѡ҆ гдⷭ҇ѣ,⁴³⁴ то есть их колесницей будет сам Господь. То же самое случается даже с теми, кто не последовал за Христом: хотя они были в беде, несчастные и отчаявшиеся, хотели даже умереть, они вдруг изменяются, получают от Христа силу. И если до этого они не могли ничего другого, кроме как все время отдыхать, теперь получают силу и раскрывают духовные крылья.

возлетѧ́тъ ѡ҆ гдⷭ҇ѣ. Все это делает Господь, не я. Я же просто предаю себя Господу, а Он все берет на себя. Тут и Бог, и я, мы вместе. Тут и Слово, и богословие. Тут и Слово, и причастие Слову, общение с Богом. Тут и небо, и земля, все вместе и одновременно. Как это? – ѡ҆ гдⷭ҇ѣ. Все это нам дарует Господь. Сами мы не можем ничего, даже перекреститься. Можем однако и на небо взойти, и с ангелами встретиться, и святых превзойти, если скажем так: «Господи, я передаю свою жизнь Тебе, делай с ней что хочешь». И так, мы каждый день можем быть материалом в творческих руках небесного Отца.

Далее пророк Исайя говорит: «потекут – и не устанут».⁴³⁵ С Богом мы не просто идем шагом, но летаем! Такая у Него сила. Мы конечно этого (явно) не замечаем, но наше существо меняется. То, что мы не можем ни понять, ни сделать – становится нашей жизнью, потому что сам Бог дает нам это в руки.

Потекут – и не устанут. Израильтяне побегут без устали, потому что у них будут крылья самого Господа. Единственное, что им надо теперь сделать – это сотворить из самих себя избранный сосуд, и ни о чем не волноваться.

Пойдут – и не утомятся. Они будут ходить по небу вместе со звездами, со святыми и с ангелами, побегут к Богу и не утомятся, их сила не изсякнет. Обычно, когда ходишь, то теряешь силы; но Бог все время будет придавать им новых сил, они будут бежать с полной уверенностью, что их терпение стало теперь чаянием.

А я, подражая терпящим израильтянам, – могу ли читать молитву с той уверенностью, что таким образом я жду Бога? Могу ли я думать так, что в своем страдании я ожидаю Христа? Практикуя трезвение, могу ли я надеяться на встречу со Христом? Понимаю ли я, что молитва Иисусова, которую я пока не чувствую, и трезвение ума – это мое терпение? Сейчас, когда я так тяжел в своем пленении и не могу подняться выше, могу ли я понять, что в один момент можно стать легким и очутиться наверху? Все это может устроить Бог, но нужно ведение. Созерцание необходимо, но нужно и ведение.

Же́стоко и҆ приско́рбно человѣ́кѡмъ ꙗ҆влѧ́етсѧ, дꙋше́внѡ безмо́лвствовати ѿ всѧ́кагѡ по́мысла. И҆ вои́стиннꙋ є҆́сть дѣ́ло трꙋ́дное и҆ болѣ́зненное. Не є҆ди̑нымъ бо приско́рбно ненаꙋчє́ннымъ бра́ни, безтѣле́сное въ тѣле́сномъ до́лѣ заключа́ти и҆ загражда́ти, но и҆ и҆скꙋ́съ прїи́мшымъ сꙋ́щїѧ внꙋ́трь невеще́ственныѧ бра́ни.

Слишком строгим и тяжелым кажется людям – душевно безмолвствовать от всякого помысла. И воистину это притрудно и приболезненно: ибо не одним только непосвященным в тайны духовной брани – до боли тяжело безтелесное заключать и удерживать в телесном доме, но и тем, которые искусились во внутренней невещественной брани. [148]

Когда говоришь кому-нибудь, что необходимо чтобы ум был занят только Богом, то могут возразить: «Но это трудно, слишком уж строго. Ведь как можно не думать о том, что будешь есть, или (не думать) о своей учебе?» Все это, однако, человек находит в молитве, во Христе Иисусе; находит измененным в духовном плане, лишь бы только начать с Духа, «а все остальное приложится вам».⁴³⁶ Но кто не начинает с Духа, тому кажется трудным удерживать ум от разсеяния. Как можно, – говорит он, целый час заниматься таким скучным делом, да еще и ночью, зачем это надо? Уж лучше поспать и отдохнуть. Да, – говорит Святой, в таком случае душевно безмолвствовать от всякого помысла, то есть заключать безтелесный ум в теле – действительно очень трудно и тяжело, причем тяжело не только для неопытных в духовной брани, но и для тех, кто имеет многолетний опыт. Даже они бывает затрудняются с этим.

А҆ и҆́же гдⷭ҇а і҆и҃са всегда́шнею моли́твою въ пе́рсехъ соде́ржитъ, не ᲂу҆трꙋди́тсѧ послѣ́дꙋѧ є҆мꙋ̀, по сло́вꙋ проро́ка, и҆ днѐ человѣ́ча таковы́й не пожела́етъ, за красотꙋ̀ и҆ прїѧ́тность, и҆ сла́дость і҆и҃совꙋ:

Но кто непрестанною молитвою содержит в персях Господа Иисуса, тот, по пророку, не утрудится последуя Ему и дне человеча не пожелает,⁴³⁷ ради красоты, приятности и сладости Иисуса.

Упоминается пророк Иеремия, который говорит: «Я не тяготился, следуя за Тобой». Я не устал, Боже мой, следовать за Тобой, несмотря на мои страдания, гонения и пленения. «И не желал человеческого дня». И не пожелал безпечной жизни мiрского человека, который не ждет Бога, я не пожелал сделать мою жизнь легкой.⁴³⁸ Я не пожелал, Боже мой, придать иной смысл и иное достоинство моему существованию. Я не захотел беззаботного существования. «Ты знаешь»⁴³⁹ это. Это, впрочем, не значит, что моя жизнь лучше чем у других, но что я ожидаю Тебя, не вдаваясь во многие заботы. Тогда как другие хотят («чают») многого – хлеба, зарплаты, работы, похвал, здоровья, отдохновения, признания, семьи, детей, и сколько еще всего хочет человек! – но для меня единственное утешение – это Ты. Великая вещь, если бы и мы так могли говорить Богу! Хотя бы один день. Если получится один день, то мы уже вкусим великого утешения, и не захотим по-прежнему желать человеческого дня.

Давайте же приглядимся к себе. Следуем ли мы за Христом? Вместо ответа приведем простой пример. Я призываю Христа – «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», потом вдруг зеваю, и думаю – «Разве это молитва? один стыд вместо молитвы. Лучше пойду спать». Нет, – говорит нам Святой, неправильно. У кого есть чувство и знание того, что через частую молитву (в человека) вселяется Христос, что подвиг молитвы соединяет со Христом – тот ведь и вправду не устает следовать за Ним, как говорит пророк Иеремия. Это касается всякого духовного подвига, потому что все люди из одного теста сделаны.

Ты же, если подвизаешься, но Бога не имеешь,⁴⁴⁰ то верь. Даже если у тебя бедственная жизнь и духовный подвиг не дает никакой радости, то верь, что Бог скрывается под обломками, которые случились после нападения врагов. И в какой-то момент Бог, несмотря на то что невидим, одарит тебя своим величием. Поэтому молись так: «Боже мой! Ты есть у меня, но я жду увидеть Тебя еще в этой жизни, нет у меня других людских забот».

Невидимость Бога и подвиг – образовали в уме прп. Исихия некий невидимый космос, в нем скрывается Бог, туда хочет попасть наша душа и увидеть Бога. Поэтому далее и говорится:

Возлетѣ́вши дꙋша̀ по сме́рти на воздꙋ́хъ во двє́ри небє́сныѧ, съ собо́ю и҆ въ себѣ̀ и҆мꙋ́щи хрⷭ҇та̀, нижѐ та́мѡ врагѡ́въ свои́хъ ᲂу҆срами́тсѧ, но дерзнове́ннѡ, ꙗ҆́коже ны́нѣ, и҆ тогда̀ возглаго́летъ къ ни̑мъ во вратѣ́хъ.

Душа, воспаривши по смерти на воздух ко Вратам Небесным, и там не постыдится врагов, имея за себя с собою Христа; но и тогда, как ныне, дерзновенно возглаголет к ним во вратех. [149]

После смерти, по пути на небо мы повстречаем наших врагов, бесов, которые будут провожать нас до самых врат рая. Как только мы дойдем до них и захотим войти, они встанут перед нами и скажут: «Пошел вон. Разве ты не помнишь как сделал то-то? А помнишь еще это?» Но душа, которая имеет за себя (и) с собою Христа, не затруднится, потому что сам Христос невидимо следует за ней и защищает. Слова Святого вселяют в нас утешение и надежду, потому что говорят о связи души со Христом, о защите Христа в тот страшный момент.

То́чїю до и҆схо́да своегѡ̀ да не ѡ҆слабѣва́етъ вопи́ти ко гдⷭ҇ꙋ і҆и҃сꙋ хрⷭ҇тꙋ̀ сн҃ꙋ бж҃їю де́нь и҆ но́щь:

Только до самого исхода своего да не скучает он день и ночь взывать к Господу Иисусу Христу, Сыну Божию.⁴⁴¹

Ты только, чадо мое, – говорит Святой, покуда жив, не прекращай взвывать денно и нощно ко Христу, даже если твоя молитва (для тебя) невыносима, непонятна, тяжела, даже если тебя клонит в сон, или ты находишься в болоте греха, или в прелести, если даже тебя одолевает злоба и страсти. Взывай не переставая: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», и тогда сам Христос будет с тобой, будет всегда защищать тебя, а ты даже не будешь понимать как это происходит. Так, на твоем пути к небу тебе не придется оправдываться в своих страстях, слабостях, проблемах, во всем том зле что у тебя было, – это будет делать Бог. Не так, что Бог будет отчитываться перед врагом, но Он просто его нейтрализует, сделает так что тот исчезнет.

По ᲂу҆́мномꙋ мо́рю пла́ваѧ, ᲂу҆пова́й на і҆и҃са.

Плывя по мысленному морю, дерзай о Иисусе. [150]

Море – это любовь, домостроительство, и благость Божия. Поэтому помни, что подобно тому, как ты окунаешься в море, и оно обступает тебя со всех сторон, так и в жизни: везде, где бы ты ни находился, есть умное море Христа, «ибо мы Им живем и движемся и существуем».⁴⁴² Ты, стало быть, денно и нощно находишься «во Христе», внутри Христа. Итак, когда ты разсекаешь море своей жизни, то имей дерзновение к незримому Христу.

Глаго́летъ бо внꙋтрѝ, въ се́рдцѣ твое́мъ та́инственнѣ сїѐ: Не бо́йсѧ ѻ҆троча̀ мо́й, і҆а́кѡве, ма́лый і҆зра́илю, че́рве: а҆́зъ защища́ю тѧ̀. А҆́ще ᲂу҆́бѡ бг҃ъ по на́съ, кі́й лꙋка́вый на ны̀;

Ибо Он Сам внутри тебя – в сердце твоем, таинственно взывает к тебе: не бойся Иакове, малый Израилю, Аз Бог твой, держай десницу твою. Аще убо Бог по нас, какой лукавый на нас?⁴⁴³

Чадо, – шепчет Христос внутри нашего сердца, если даже ты мал, ничтожен, потерян – не бойся. Даже если ты как земляной червь,⁴⁴⁴ чадо мое, Израиль, – а Израиль означает зрящий Бога, – ты все равно мой сын, ты призван к тому чтобы видеть Меня, причем всегда. А значит, какой же лукавый сможет тебя победить, если Я буду с тобой? Червь Израиль – даже жизнь червя может превратиться в зрение Бога!

Какие емкие смыслы! Как хорошо удается Святому всячески ободрить наше сердце!

и҆́же ᲂу҆блажѝ чи́стыхъ се́рдцемъ, и҆ зако́нъ положѝ, ꙗ҆́кѡ въ чи̑стыѧ сердца̀ сла́дкїй і҆и҃съ, и҆ є҆ди́ный чи́стый, входи́ти бж҃ески, и҆ въ ѻ҆́ныхъ ѡ҆бита́ти хо́щетъ.

По нас Бог, Который ублажил чистых сердцем и законоположил, чтобы сладкий Иисус, единый чистый, божественно наитствовал чистые сердца и обитал в них.

Чадо, имей дерзновение к Богу, который ублажает чистых сердцем, и устанавливает закон, что сладкий Иисус – он называет Его сладким чтобы нас приободрить – сам принимает (на поруки) тебя, земляного червя. Но коль скоро Он сам чист, то хочет войти и поселиться тоже в чистых (сердцах).

Так что не забывай, что поскольку Иисус чист, то и ты должен стать чистым. Святой не говорит «стань чистым» – какая тонкость и благородство! – но обращается к земляному червю, и подталкивает его к тому, чтобы иметь дерзновение ко Христу, который положил такой закон, что Он ходит и вселяется только в чистых, поэтому тебе самому предоставляется сделать вывод и действовать.

Что значит входи́ти, наитствовать? Как Александр Великий ездил на (коне) Буцефале, так и Дух Святой вскакивает в наше сердце, ходит в нем и живет.

Тѣ́мже да не преста́немъ, по сло́вꙋ бж҃е́ственнагѡ па́ѵла, ѡ҆бꙋча́ти ᲂу҆́мъ ко благоче́стїю. Вои́стиннꙋ бо благоче́стїе пра́веднѡ рече́сѧ и҆сторга́ющимъ и҆з̾ ко́рене сѣ́мена лꙋка́вагѡ. Сїѐ благоче́стїе є҆́сть ѻ҆́наѧ стезѧ̀ сло́ва, си́рѣчь, пꙋ́ть слове́сности, и҆лѝ пꙋ́ть по́мысла, по є҆́ллинскомꙋ же а҆тті́ческомꙋ нарѣ́чїю: ἡ ὀδός пꙋ́ть, οἶμος и҆ κέλευθος, глаго́летсѧ, є҆́же є҆́сть по́мыслъ.

Не престанем же, по божественному Павлу, обучать ум свой ко благочестию.⁴⁴⁵ Это благочестие, эта стезя слова, есть путь словесности, или путь помысла. В Эллинском Аттическом наречии говорится: οἶμος, κέλευθος, или οδός, то есть помысел.⁴⁴⁶

Здесь Святой говорит по-философски. Аттическое наречие – это разговорный язык, и οἶμος там значило путь. Но не саму дорогу, а весь путь, проделанный до какого-то места. В данном же случае речь идет об истинном благочестии. Слово благочестие использовано под влиянием ап. Павла, который в 1-м Послании к Тимофею советует упражнять ум в благочестии.

Что значит благочестие? То, чтобы иметь истинную и живую веру, общение с Богом. Благочестие есть также трезвение, подвизание в умной молитве. Поэтому фраза «эта стезя слова, есть путь словесности, или путь помысла» говорит о том, что путь слова, духовная жизнь – есть некий ритм. Как у каждой песни, или у тропаря есть свой ритм, так он есть и в духовной жизни. Трезвение, таким образом, есть некий путь, ритмично ведущий от одного места к другому.

Это благочестие, эта стезя слова, есть путь словесности, или путь помысла. Стезя слова – это не слова, но ум человека. Поэтому слова – стезя, путь, поступь – означают здесь не только место, по которому мы идем, но и само следование в след прошедшего Христа. То есть, Христос – это и твое движение, и путь, и конец дороги, и все вообще. И когда ты трезвишься и читаешь молитву, то (тем самым) следуешь Христу, даже если не хочешь. Конечно, это Он и открывает тебе путь, но ты там тоже вместе с Ним, даже если видишь только самого себя. Путь словесности – это когда я избегаю помыслов, и обращаю свое умное начало к Богу. Это того стоит: пригвоздишь умное начало (словесность) к Богу, и оно выведет тебя к небу без затруднений.

Какую честь нам оказал Бог! Какой любовью Он нас окружил! Он всегда служит нам как раб! Как это Он открывает нам, червякам, свои небеса! Червяк ничего дальше себя не видит, но мы видим даже небо! Кто может такое дать? Только Бог! Давайте же насладимся этим, коль скоро ради этого мы ушли в пустыню, вошли в пещеру.

Однако с нами часто случается другое. Невидимость Бога мы считаем за признак нашей неудачи в духовной жизни. Но это обман. Только эгоист, человек тщеславный, ущербный, болящий, гордый, и не любящий Бога может так думать. Представьте себе, если у кого-то жена отъехала в другой город, а он говорит: «Что-то я не вижу своей жены, пойду-ка по другим женщинам». Разве в таком случае он любит жену? Нет, конечно. А другой, любит жену, и даже если она умирает, не женится вторично. Хотя Церковь сейчас и разрешает второй брак, но называет это (благо)пристойным прелюбодеянием, так как только одну жену пристало иметь мужу. Для нас же (жена) – это Церковь, Христос. То есть, нельзя нам, если мы не видим Христа, желать чего-то другого.

На самом же деле, невидимость Бога есть наша защита, безопасность, это условие развивать наши духовные зрительные чувства, чтобы они могли видеть невидимого Бога как видимого. Тут не надо путать. Только те сердца, которые не любят, а думают только о себе – (только они) ищут увидеть Бога, удостовериться в Его присутствии. Но достоверность присутствия Бога установилась со смертью и воскресением Христа, в знамении Ионы.⁴⁴⁷ Значит, и тебе следует поверить в смерть своего Я, чтобы пережить воскресение. Твоя смерть предоставит тебе доказательство присутствия Бога, возможность видеть Его.

Следовательно, кто умер добровольно и не ищет видения Бога, тот живет по Христу. Кто же не хочет умирать, а хочет просто бахвалиться и сам стать богом, тот только и просит видения Бога, но если вдруг получит его, – умрет. Если, то есть, Бог удовлетворит наше любопытство, ответит на нашу мелочность, тщеславие, то мы получим не то, что нам полезно, но (настоящую) смерть.

А кто не просит видения Бога, – разве будет иметь плоды Св. Духа? Конечно будет, если станет подвизаться в трезвении. Тогда все получится само собой. Но тут еще нужно, чтобы его связь со своим Старцем была подлинной. Приведем пример.

Некто заболел, и поехал лечиться в Америку. Приехав туда, он вместо своего здоровья занялся разными другими вещами. Он так и не обсудил с врачом свою проблему, не настроился на лечение. Разве не жалко, что такое далекое путешествие оказалось напрасным? Вернувшись на родину и не подлечившись, он рассказывал про разные дивные вещи которые там видел, про разные достижения, но что толку от них, если он не вылечился?

То же самое происходит с нами, когда мы идем к Старцу не за тем, чтобы найти Бога. Мы не охотимся за Богом, не терпим Бога. Если же нас интересуют другие вещи, то напрасно и ходим к Старцу. Человек, ищущий и терпящий Бога – всегда мирен, спокоен, всегда прекрасен, он таков и в страдании, и в беде, и в гонении, и в слабости, и в забвении, во всем.

Давайте посещать Старца действительно ради Бога, – говорить про Бога, рассказывать что мы сделали (ради Него), как потерпели, выражать свою радость и любовь о Боге.

Что значит терпение в повседневной жизни? «Терпя потерпел Господа» – говорит Псалмопевец.⁴⁴⁸ Если у нас что-то болит, и мы говорим про это Старцу, то это не про терпение. Если нам сделали операцию, после которой боли остались, и мы рассказываем про это Старцу, то это тоже не про терпение. Тогда зачем мы говорим про это? Если для того, чтобы показать, что эта боль напоминает нам о суетности⁴⁴⁹ жизни, и что ничто не истинно кроме одного Бога – то ладно; а если не для этого, то зачем мы вообще об этом говорим?

Другой пример. Ты монах, а твой Игумен тебе не доверяет. Если так, то где твое терпение Господа? Сейчас как раз тот момент, когда ты должен показать своего супружника, – терпение, чтобы обрести связь с самим Христом. Впрочем, если взглянуть поглубже, то Игумен доверяет тебе, просто может так выражаться.

Или же ты женатый человек, и говоришь своему духовнику: «Жена мне изменяет, у меня есть доказательства». Зачем ты это говоришь? Чтобы показать свое терпение в Господе? Если так, то скажи: «Боже мой! Я буду терпеть⁴⁵⁰ свою жену, как делали святые и пророки; я не желаю оправдывать свое (негодование)». Помните, что всегда важно, чего мы просим, кого мы терпим, и с кем имеем дело.

Ѡ҆ мно́жествѣ ми́ра наслади́тсѧ, по сло́вꙋ дв҃довꙋ, и҆́же не прїе́млетъ лица̀ человѣ́ча, сꙋдѧ̀ непра́вдꙋ въ се́рдцѣ свое́мъ, си́рѣчь ѡ҆́бразы не прїе́млетъ лꙋка́выхъ дꙋхѡ́въ.

Насладится, по Давиду, множеством мира,⁴⁵¹ кто не приемлет лица человеческого, судя неправду в сердце своем, то есть кто не приемлет образов лукавых духов. [151]

Святой цитирует стих Псалма о наслаждении миром, бывающем у смиренного человека.

Кто не приемлет лица человеческого. Тот, кто не принимает лица человеческого, будет подолгу услаждаться духовными, мирными состояниями. Приемлет – значит здесь – подвергается влиянию другого лица. Кто-то, например, дарит мне подарки, чтобы меня задобрить когда он в чем-то провинился. Или, например, я тебе улыбаюсь, и ты уже не можешь сказать мне прямо и откровенно нечто неприятное, тебе неловко. Поэтому, – говорит Святой, блажен, кто не поддается чужому влиянию. Или кто-то приходит и говорит мне, что вчера видел такого-то священника, сидящего в неприличной позе. Через несколько дней я встречаю этого священника на улице, вспоминаю что мне про него сказали, и сразу принижаю его в своих глазах. Вот, что такое принимать лицо человеческое.

Давайте, поэтому, не поддаваться чужому влиянию, так как один постарается нас в чем-то переубедить, другой будет осуждать ближнего, третий плохо повлияет на нас своим поведением. Но с духовными вещами нельзя играть. Не будем зависеть от людей, иначе мы навредим себе, обезценим свою личность. И прежде всего, не дадим повлиять на себя до той степени, что обойдемся с кем-нибудь несправедливо, или станем подражать чьему-то злу, или осудим того, кто пытается на нас давить.

Кто не зависит от людей, тот чувствует безопасность. Такого человека не оскандалишь. Св. Писание однозначно запрещает искушать других.⁴⁵² Но кто искушается, также ненадежен и вреден сам для себя. Пусть другие делают что хотят. А мы будем хранить свою личность живой и безупречной в каждом случае. Не надо искушаться. Будем помнить, что тот, кто не зависит от других и не искушается, тот приобретает безчисленное множество (духовных) переживаний и наслаждений, наполняющих сердце миром и радостью. Но как нам не зависеть от других?

Судя неправду в сердце своем. Мне, например, понятно, что этот человек осуждает, или делает что-то неправильное. Тогда нужно быть внимательным, чтобы остаться при своем. Кроме того, не следует обращать внимание на его слабость, или вдаваться в то зло, которое он делает, говорит, думает, или намеревается сделать. С чужим грехом не должно быть никакого смешения. Я, например, вижу как кого-то зовут на некую работу, а он сначала возмущается, но потом идет. Если я поддамся влиянию его первого возмущения, запущу его внутрь себя, буду легок на искушение, ненадежен, падок, то однажды обязательно сам упаду в яму.

Итак, Святой наставляет нас не изменять себе⁴⁵³ в присутствии любого человека, но особенно с теми, кто имеет в своих мыслях, или в поведении, или в словах нечто плохое, неправильное, зловредное. Еще, не надо лезть в чужую жизнь, судить, наставлять, требовать измениться. Пусть он остается как есть. Каждый пусть идет своей дорогой.

В начале Святой сказал кто не приемлет лица человеческого, а потом – кто не приемлет образов лукавых духов. Это точнейшее описание того, как человек подпадает влиянию. Смысл такой: когда кто-то делает нечто скандальное, то я вижу это, оно на меня воздействует, и образ этого человека входит внутрь меня. Но на самом деле, за образом человека скрывается лукавый демон. Поэтому и не следует говорить, что виноват человек. Он, конечно, сделал зло, но не сам, а по указке лукавого. То есть за этим скрывается некий темный лик. По этой причине мы не ненавидим злых и лукавых людей, но любим их, как и нас любит Бог, хотя мы люди грешные.

Будем, поэтому, иметь в виду, что образ человека, который нас искушает, есть лишь некая маска, за которой скрывается лицо лукавого беса. На нас пытается повлиять не человек, но лукавый бес; или, лучше сказать, человека на это подстрекает бес. Люди, конечно, тоже виноваты, так как уступают свое сердце, свои уста и очи лукавому – чтобы использовать их как свой инструмент. Но это их дело. А нам нужно знать правду.

и҆ чрез̾ ѻ҆́ныѧ ѡ҆́бразы помышлѧ́ѧ ѡ҆ грѣхѣ̀ и҆ ѕлѣ̀, сꙋдѧ̀ и҆ разсꙋжда́ѧ въ землѝ своегѡ̀ се́рдца, пра́вєднаѧ на грѣ́хъ премѣнѧ́ѧ.

и (кто) чрез сии образы не умышляет греха, и не судит и не выносит приговоры на земле сердца своего ошибочно, оправдывая грех.⁴⁵⁴

Образ согрешившего человека, за которым по сути скрывается образ демона, становится поводом к воспоминанию греха. То есть, когда я вспоминаю лицо человека, который меня смутил, или сказал нечто грубое, то заодно с этим сразу вспоминается его грех. И теперь я уже виноват, ведь человек мог сказать дурное по слабости, по незнанию, по недостатку ума, под влиянием лукавого; я же согрешаю сознательно – тем, что вспоминаю его самого и его грех, а потому полностью несу ответственность в этом своем грехе. Я, к примеру, кого-то увидел, и сразу вспоминаю как он вчера сидел в церкви, засунув руки в карманы. Это его проблема, – какое мне до этого дело, согрешил он или нет? Но я помыслил⁴⁵⁵ этот вчерашний образ, и вспомнил что он сделал – тем самым сразу согрешив, сделавшись грязным сосудом. Видите, как работает связность грехов? Поэтому, давайте никогда не держать в уме и в сердце лицо человека, который нас смутил,⁴⁵⁶ или который нехорошо с нами обошелся. Иначе, его образ сработает так, что и мы будем грешить.

… и не судит и не выносит приговоры ошибочно. Показано как грех развивается внутри. Коль скоро я помню зло которое мне сделали, то начинаю судить да рядить того человека на земле (своего) сердца. Всякий суд производится на некой кафедре; мы же судим другого в месте сердца. Суд происходит внутри нас, поэтому мы за это ответим, раз позволили себе вмешиваться в чужую жизнь.⁴⁵⁷

… (тем самым) оправдывая грех. Заметьте, насколько все психологически выверено в словах Святого. Когда я приму (в себя) грех другого и начну судить его, то почувствую, что внутренне согрешил. Тогда я говорю себе: «Как мне стоять теперь перед Богом? Как я буду молиться? Что я скажу Старцу, когда он спросит меня, зачем я это сделал?» Тотчас я нахожу себе какое-нибудь оправдание: «Да, – говорю, я согрешил, осудил его в сердце своем, но ведь я был прав, он же сделал такую ужасную вещь!»

Но как только мы заметим, что оправдываем самих себя, то это надо понимать так, что мы уже упали в могилу греха. Ведь кто твердо держится христианской жизни, тот никогда себя не оправдывает, но говорит как мытарь: это я грешник, разбойник, преступник. И наоборот, кто хоть немного настаивает на своей правоте, тот виновен. Спроси его что-нибудь, – если он начнет себя оправдывать, и доказывать что он в порядке, то знай, что это человек грешный. Мы, естественно, никогда так не делаем, – не испытываем другого, не проверяем его жизнь. Себя самого надо проверять, – оправдываешь ли ты себя.

После того как Святой сказал о том, как грех совершается по причине чужого влияния, он продолжает про лукавых духов.

Людьми́ бо и҆ бѣсѡ́въ вели́цыи и҆ разꙋ́мнїи ѻ҆тцы̀ въ не́которыхъ писа́нїѧхъ свои́хъ нареко́ша за слове́сность: ꙗ҆ково́же є҆́сть и҆ є҆ѵⷢ҇льское сло́во, и҆дѣ́же глаго́летъ гдⷭ҇ь, ꙗ҆́кѡ вра́гъ человѣ́къ сїѐ сотворѝ, и҆ во пшени́цꙋ вмѣша̀ пле́велы.

Великие и мудрые отцы в некоторых писаниях своих и демонов называют человеками по причине их разсудительности.⁴⁵⁸ Так и в Евангелии Господь говорит: лукавый человек сие сотвори, то есть всеял среди пшеницы и плевелы (разумея диавола; ибо потом сказал: всеявый есть диавол).⁴⁵⁹

Св. Отцы говоря о бесах, часто называют их не «лукавыми бесами», но «лукавыми человеками», так как бесы, в большинстве случаев, скрываются за человеком. Поэтому Святой приводит евангельскую притчу про земледельца, который пришел утром на поле, и увидел что сорняки проросли и вот-вот задушат пшеницу. Кто же их посеял? Лукавый человек.⁴⁶⁰ Но по-настоящему, их посеял лукавый демон, руками несчастного и лукавого человека. Следовательно, когда кто-нибудь делает злое, то не будем искушаться, но (напротив), оправдаем его, вплоть до того, что даже если он поднимет на нас нож чтобы зарезать, будем оставаться мирными и спокойными. Скажем на это: это всего лишь человек, виноват не он, а бес. Так думают святые и все те, кто хочет им подражать и оставаться верным учению Отцов Церкви.

Всем известно, что бесы ужасны, что у них ужасные страсти, но мы их не видим и не чувствуем, поэтому и не понимаем, какое зло они нам делают. Однако хорошо помним как кто-то нам сказал что-то (нехорошее), (помним) даже спустя двадцать лет. Или, не можем забыть выражение лица человека, который что-то унизительное сказал про нас при всех.

По причине их разсудительности (словесности). После грехопадения человек несет в себе некие бесовские черты. Приведем пример, чтобы это стало понятней. Ты что-то соврал. Св. Писание, однако, говорит что отец лжи есть диавол. И когда я слышу что ты лжешь, то говорю тебе: ты – диавол. Это нормально сказать так, ведь ложь имеет своим источником диавола, – это он сказал первую ложь в раю, став родителем лжи.⁴⁶¹ Поэтому никто и никогда не говорит ложь, не будучи ведомым лукавым бесом. А когда человек еще причащается,⁴⁶² то с каждым причастием прибавляет себе беса. В конце концов он становится настолько диким, настолько ужасным, гордым, не способным покаяться, настолько себя оправдывает, что никто не может с ним ладить, он думает что во всем прав (имеет пра́вєднаѧ⁴⁶³), он всех опередил, он всех осуждает, только он невиновен, только он хочет спастись и спасти других. Ложь, стало быть, это свойство бесов, поэтому и говорится на лжеца, что он бес.

Но здесь Святой не называет человека бесом, но беса человеком, – по причине разсудительности, то есть по причине помышлений (помыслов) человека.⁴⁶⁴ Помыслы – это человеческая характеристика. У беса нет помыслов, у него (вместо них) – фантазия; также у него нет души, он есть дух. Впрочем, этот его дух развратился, почернел, отолстел, теперь он жирный, вонючий, отталкивающий,⁴⁶⁵ все его свойства имеют теперь грубый характер. И поскольку у беса нет помыслов (помышления), то он использует наши, то есть подражает нашему логическому началу, как и мы подражаем его «достижениям», поэтому он и называется человеком.

Видите, до чего мы докатились? Даже демону мы занимаем наш опыт, и наши свойства. Тут кстати вспомнить тот анекдот, когда монах жаловался, что это, мол, диавол подтолкнул его на преступление, а тот подскочил (от неожиданности) и говорит: «Ах ты лжец! Я ничего такого тебе не говорил, потому что даже я до этого бы не додумался, – у тебя впервые я увидел это изобретение».⁴⁶⁶

Итак, правильно Отцы называли бесов человеками, по причине человеческой логичности, которой они подражают. Ров, в который мы все, люди, падаем – это наше логическое начало, то есть чтобы позволять помышлениям прорастать и распространяться внутри нас. Одна часть этих помышлений/помыслов восходит⁴⁶⁷ из наших желаний, идей, знаний, а другая входит (извне) как фантазия/мечтание бесов. Фантазии опускаются в сердце, где накладываются на наши собственные помыслы. Если же мы хотим избежать греха, то необходимо, как только помысел войдет внутрь – (например «этот человек плохой, этот тоже, этот меня ненавидит, а этому что еще от меня надо, зачем он ко мне привязался…» – сразу же заткнуть рот своему разсудку.

Не мо́жно ско́ро ѿрещи́сѧ ѿ творѧ́щихъ лꙋка́вое:

Не бывает скорого противоречия (помыслам) у тех, кто творит лукавое.⁴⁶⁸

Если мы поддаемся влиянию личности и дел другого человека, то значит мы любим злое. Поэтому, заметив что внутрь входит помысел, мы и не гоним его. Не надо думать, будто мы не хотим тех помыслов, что сидят внутри нас. Если бы мы их не хотели, то сразу бы и прогоняли. Но раз они остаются (внутри), хотя бы на чуть-чуть, значит нам это нравится, мы их поддерживаем.

Сегодня, допустим, я причастился, и как только вышел из церкви, пришел помысел: «недостойно ты причастился, как тебе не стыдно?». Я сразу начинаю падать духом, терять радость. Только что причастился Христа, и вместо того чтобы летать от радости, нервничаю от мысли что причастился недостойно, не покаялся как следует. При этом я еще думаю, что это у меня такая самокритика, самопроверка, то есть нечто положительное. Но коль скоро этот помысел не дает радости, не дает наслаждения множеством мира, то он неправильный, это грех, проявление эгоизма, мучение естества, так как в этот момент я становлюсь трупом.

Другой пример. Приходит человек и просит меня о помощи в некоем трудном деле. Мне сразу приходит помысел: «Нашел дурака!»; и тут же я отвечаю на этот помысел (другим помыслом): «Похоже, что он хочет меня использовать». В итоге я отвечаю человеку неохотно, говоря: «Ну, не знаю, посмотрим, если смогу, то помогу...» Такой ответ означает, что я принял помысел.

Конечно, можно и так сказать, – что «помогу, если смогу», ведь неправильно что-то (сразу) обещать и связывать себя, прежде чем хорошо все взвесить. Дело сначала нужно как бы провернуть в уме, а потом уже отвечать. Но это не касается бытовой жизни. Если, то есть, меня просят помочь перенести шкаф, то не надо долго думать, стоит ли помогать, но сразу сделать; или, то же самое, если у тебя просят немного денег. Но если просят миллион, и обязуются отдавать по частям, да к тому же просит человек нищий, имеющий много долгов? А нищий обычно становится еще более нищим. Поэтому мне стоит задуматься, – не из лукавства, но согласно Св. Писанию: если брат не сможет отдать мне миллион, то готов ли я ему его подарить? готов ли я сказать ему: «бери на здоровье, ты человек бедный, работящий, много пострадал, я дам тебе даром, от своих излишек». Если я расположен подарить, то могу дать, и потом даже списать долг. А иначе может наступить день, когда я опущусь до того злого должника из евангельской притчи, которому простили тысячу талантов, но который сам за малую сумму душил своего должника.⁴⁶⁹

Другой пример. У меня есть на участке небольшой источник воды, приходит сосед и спрашивает: «Дай мне на лето немного воды». Я соглашаюсь: «Да, бери, подключай шланг». Сосед берет воду все лето, привыкает (к этому удобству), настает зима, и он думает: «Вода мне еще понадобится, увеличу огород, посажу маслины… не буду возвращать воду». Между тем, я прошу его вернуть воду, она мне самому нужна. Я говорю что у меня дети, я бедный человек, не бери больше воду. Но он не отдает. Что делать? Об этом нужно было думать с самого начала, и сказать нужно было так: «Нет, брат, не могу дать тебе воду – жена не разрешает, или духовник так сказал ...» Все надо делать с умом.

… сегѡ̀ ра́ди и҆ потреблѧ́емсѧ ѿ по́мыслѡвъ.

… сего ради и преодолеваемы бываем помыслами.

Когда мы не следим за помыслами, то становимся никуда не годными, как обгорелая головешка, презренными, греховными, издающими трупный запах. Ведь никакой грех не совершается прежде появления помысла. Если же помысел соорудил внутри нас грех, то значит мы сами это позволили, и грешим добровольно. Если я сам виноват в принятии (первого) помысла, если не прогнал его сразу, будь он хороший или плохой, то теперь меня увлекут все помыслы в совокупности. Ведь лукавый чтобы завлечь нас в свои сети применяет и помыслы справа; а когда удостоверится что мы им доверяем, то насылает уже на нас гром и молнии, так что мы сгораем не успев опомниться.

Мы неоднократно слышим стих псалма: «и от чуждых пощади раба Твоего»,⁴⁷⁰ и можно думать, что это мольба Богу об избавлении от клеветы и козней врагов. Но поскольку это псалом (18) духовный и пророческий, то чужие здесь – это лукавые человеки, за которыми скрываются бесы. То же самое в другом стихе: «приложи им зла, Господи, приложи зла славным земли»,⁴⁷¹ где говорится о ненависти к бесам, а не к человеку. Поэтому давайте быть осторожными с людьми, которые являются орудиями бесов, – не будем поддаваться их влиянию, но не будем и осуждать их.

Тебе, например, кто-нибудь соврал несколько раз, и ты приходишь к выводу, что действительно, этот человек лжец. В таком случае ты точно согрешил, так как осудил его. Но и тот факт, что тебе кто-то лжет, говорит о том, что ты дал к этому повод, ведь никто не бросает мусор в клумбу с цветами, но в мусорный бак. Значит, если кто-то дерзает говорить тебе неправильные вещи, или говорит нехорошо про некое третье лицо, или вообще всех осуждает, то совершенно точно что виноват ты сам, так как дал повод думать, что тебе приятно, тебе нравится слушать как других осуждают. Если же ты человек, который любит Бога, то как только при тебе назовут кого-нибудь лжецом, ты сразу заткнешь ему рот: «Прости меня, – скажешь ты ему, я тебя об этом не спрашивал; поэтому, прошу тебя, не говори так». Ты вправе это сделать, так как и Св. Писание говорит, что «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам».⁴⁷²

Приходит к тебе кто-нибудь и говорит: «Брат, мне плохо, хочу поговорить». Ты его слушаешь, по любви, сопереживаешь, но потом он продолжает: «Ко мне приходил такой-то, и оскорбил меня!». Если у тебя есть достоинство, если ты любишь Бога, если ты веришь что у тебя есть душа, и что Бог тут же тебе предстоит, то ты должен ответить ему: «Прости, но об этом говори со своим духовником». Ведь если ты веришь, что здесь присутствует Христос, то не дерзаешь слушать как других осуждают, тебя бросает от этого в дрожь. А если не так, и ты спокойно выслушиваешь как осуждают других, то значит не «всегда видишь пред собою Господа».⁴⁷³

Так и есть – мы не видим Бога перед собой, когда позволяем кому-то всеивать плевелы а наше сердце. Совершенно точно, что в этом виноваты мы сами, а не другой. Мы даем повод уже тем, что на кого-нибудь затаили в себе зло, поэтому и готовы выслушивать как его осуждают. Но даже если сами не держим на него зла, то все равно повреждаемся внутри, слушая чужие обвинения. Приведем пример.

К женатому человеку кто-то приходит и говорит: «Хорошо ли ты знаешь свою жену?» – Как это? еще бы мне не знать, – отвечает он. Тот приходит снова: «А позавчера, где была твоя жена? – У соседки она была, – отвечает он. Тот уходит, потом приходит в третий раз, и задает такие же вопросы. Тогда у мужа, который любит свою жену, понимает ее, знает, доверяет – так или иначе внутри что-то изменится. Крепость начинает шататься. Затем, когда его жена однажды задержится у соседки на лишних пять минут, он ей скажет: «Где ты ходила столько времени? Я ведь тебя жду! Я голоден!» И на такую реакцию скрытно повлияли разговоры того самого человека. Далее, один за другим найдутся и другие поводы к разрыву (с женой), ведь лукавый как раз не любит (мирного) общения между супругами, и скрыто работает на разрыв. В итоге, муж доходит до того, что слушает уже только критику (брака) от разведенных товарищей. При этом он может любить жену, хочет с ней жить, может голову за нее свернуть, но не в силах с собой совладать. Если взять кувалду и колотить ей по стене, то рано или поздно она треснет, сколь крепкой бы ни была, – то же самое происходит и внутри.

Давайте, поэтому, не забывать как опасны такие вещи. Манера речи другого, как он вбрасывает нам помыслы, как эти помыслы становятся фантазией, образами, как каждый образ надолго задерживается в памяти, водворяется внутри (– все это важно). Как если сырость постепенно проникает в организм, то он начинает гнить изнутри, так и с этими вещами. Поэтому нужна духовная мудрость, нужно уметь спасаться и проходить жизнь «не промочив ноги», то есть не навредив себе.

И еще: будьте уверены, что если мы позволяем другим вести себя с нами как им хочется, говорить что угодно, то мы не любим Бога. То есть, это обязательно – быть достойным почтения, уважения, чтобы о нас могли подумать высоко. Даже если я человек грешный, плохой, развратный, для другого я должен вести себя с достоинством, чтобы не давать повода обращаться (со мной) презрительным образом, тем самым подтачивая основания моей духовной жизни.

Со внима́нїемъ ᲂу҆ма̀ наче́ншїи жи́ти, а҆́ще сопрѧже́мъ съ трезвѣ́нїемъ смире́нїе, и҆ соедини́мъ съ противорѣ́чїемъ моли́твꙋ, пꙋте́мъ мы́сленнымъ до́брѣ ше́ствовати бꙋ́демъ.

Если, начав жительствовать во внимании ума, с трезвением сочетаем смирение и с прекословием совокупим молитву, то будем добре шествовать покаянным путем.⁴⁷⁴ [152]

Святой напоминает нам здесь о покаянии, так как человек и живет ради покаяния. Если даже его жизнь продлится один день, или один час, он будет грешить.⁴⁷⁵ Поэтому смиренный и духовный человек живет в постоянном покаянии, со слезами читая молитву: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного». Святой считает себя грешным, тогда как грешник не признает своей греховности, считает что он всегда прав.

Вот и ты, если хочешь жить духовно, то нужно соединить трезвение со смирением, а молитву с прекословием (помыслам). Одной молитвы недостаточно, нужно еще смирение. Поскольку при внимании без смирения я начинаю изучать помысел: так, – говорю я себе, вот это он хорошо сказал, а вот это важно, это от самого Христа… И таким образом попадаю в сеть. Но смиренный, соединяя с трезвением смирение, а с молитвой прекословие, как только помысел попытается войти, тут же закрывает ему проход, не давая зайти внутрь. Так, мы сможем добре шествовать покаянным путем, всегда будем находиться на духовной стезе, всегда будем преисполнены радости.

пꙋте́мъ мы́сленнымъ до́брѣ ше́ствовати бꙋ́демъ, ꙗ҆́кѡ со свѣще́ю свѣ́тлою, съ покланѧ́емымъ и҆́менемъ і҆и҃са хрⷭ҇та̀, до́мъ се́рдца на́шегѡ метꙋ́ще и҆ ѡ҆треблѧ́юще ѿ лꙋка́вствїѧ, ᲂу҆краша́юще и҆ ѡ҆чища́юще.

… будем добре шествовать покаянным путем, как со светильником света, с покланяемым и святым именем Иисуса Христа, – как выметая и очищая от греха, так и украшая и убирая дом сердца своего.

Прп. Исихий приводит пример, показывая на что мы, люди, похожи. Наше сердце, – говорит, похоже на дом, в котором есть разные помещения, явные и тайные. Некоторые люди убирают только то, что на виду, а другие также и то, что найдет злая теща. То есть сердце человека имеет неизмеримую глубину, где находится и много всего плохого. Нам конечно может показаться что оно чистое, но диавол знает все его (темные) закоулки, и именно туда целит. Поэтому нам следует вычистить все – и видное, и скрытое, как поступает хороший хозяин, тщательно убирая дом и украшая его для гостя. Нужно устроить из своего сердца чистые и непорочные покои, готовые для Христа. Но для уборки нужен свет, особенно для темных углов. Сердцу нужен светильник света с покланяемым и святым именем Иисуса Христа.

Умная молитва, имя Иисуса Христа, покланяемое от всех ангелов и святых, и от нашего собственного сердца, есть светильник, указывающий нам, что нужно очистить. Так что, непрестанно произноси имя Иисусово, и ты обязательно обнаружишь все свои грехи, и очистишься.

А҆́ще же на трезвѣ́нїе то́чїю на́ше и҆ внима́нїе надѣ́ѧтисѧ бꙋ́демъ, ско́рѡ ѿ вра̑гъ низринове́ни бы́вше, и҆спрове́ргшесѧ паде́мъ: и҆ си́це низве́ргнꙋтъ на́съ льсти́вїи и҆ кова́рнѣйшїи.

Если же на одно свое трезвение или внимание понадеемся, то скоро, подвергшись нападению врагов, падем, быв низринуты. И начнут тогда во всем одолевать нас эти коварнейшие злокозненники.

Если мы будем только практиковать внимание, без сопровождения молитвы Иисусовой, то наши враги – то есть люди и бесы, которые за ними скрываются, – низринут нас, перевернут так, что мы упадем под влиянием их слов, их неправды, их привлекательных улыбок. Эти коварнейшие злокозненники, эти интриганы и хитрецы возьмут над нами власть.

и҆ во мре́жахъ лꙋка́выхъ и҆́хъ по́мыслѡвъ мно́жае ᲂу҆вѧ́знемъ, и҆лѝ и҆ закла́ни бꙋ́демъ ᲂу҆до́бь ѿ тѣ́хъ, тве́рдагѡ копїѧ̀ не и҆мꙋ́ще, і҆и҃съ хрⷭ҇то́ва и҆́мене.

... а мы начнем больше и больше опутываться лукавыми напоминаниями, как сетями, – или и совершенному закланию подвергнемся от них, не имея в себе победоносного меча, – имени Иисус-Христова.

Это прибавление (про сети) важно. Наши враги, бесы, не только скинут нас вниз, но опутают своими сетями. Что это за сети? Лукавые напоминания. Напоминание⁴⁷⁶ – это то, что осело в душе,⁴⁷⁷ в сердце, в уме. Так, мы говорим: вспомнилось, пришло на ум.

Таким образом, в сетях лукавого беса оказывается не Христос, а то, что мы сами вложили и храним в сердце, в уме, в воле. Это наши мнения, хотения, желания, идеи, верования, то, что нам нравится, на чем концентрируется наш ум, когда мы спрашиваем: как это могло произойти? Напоминание – это еще когда у меня в уме постоянно вертится зло которое мне причинили, за которое я ненавижу; или память о постыдном поступке; или чувство вины, обличения совести, внутреннее безпокойство, или некое страдание при мысли о чем-то.

Все это суть сети, раскинутые рыбаками, то есть демонами, чтобы наше сердце, посвященное Христу, поймать как рыбу. Как это страшно – когда бесовские мрежи становятся содержанием нашей души! Поэтому будем иметь в виду, что все что приходит на ум и сердце снова и снова, если даже это нечто (по-видимому) благое, но не Христос – есть напоминание лукавого, уловка⁴⁷⁸ беса.

Представим себе, что кого-нибудь хотят подставить, сделать виновным, и подбивают что-нибудь украсть, например некую ценную книгу. Ему сначала показывают эту книгу, потом кладут ее все ближе и ближе, потом, – когда жертва уже готова, совсем рядом. Он смотрит, смотрит, желание (взять ее) нарастает, и в какой-то момент, когда его никто не видит, кладет ее в карман. Тогда (злоумышленники) начинают кричать – где же книга? обыскивают его и находят ее в кармане. Так поступает и лукавый: подводит сеть постепенно, пока не найдет точки притяжения сердца, и тогда уже нас захватывает.⁴⁷⁹ Поэтому давайте опасаться бесовских сетей, так как они подстерегают нас повсюду.

Є҆ди́ный бо честны́й ме́чь се́й, вельмѝ ча́стѡ ѡ҆браща́емый въ є҆диноѡбра́зномъ се́рдцѣ, вѣ́сть ѡ҆браща́ти и҆ посѣца́ти и҆̀хъ, и҆ ѡ҆палѧ́ти и҆ поѧда́ти, ꙗ҆́кѡ ѻ҆́гнь тро́стїе.

Ибо только сей священный меч, будучи непрестанно вращаем в единообразном сердце,⁴⁸⁰ умеет обращать их вспять и посекать, и попалять и поедать, как огонь солому.

Перед этим Святой говорил, что имя Иисусово словно светильник, проливающий свет внутри сердца, так что мы видим все пятна и можем их очистить. Теперь же он говорит, что это еще и меч, при помощи которого можно ᲂу҆до́бь⁴⁸¹ изрубить (на куски) врага, то есть демона, грех, злобу, находящуюся внутри нас. Меч – это также сабля, которой отрубают голову. Честный/священный меч – имя Христово, будучи непрестанно вращаем на противника, убивает всех наших лукавых врагов, все грехи.

Давайте же поворачивать и вращать непрестанно имя Иисусово, чтобы окончательно уничтожить врагов. Призыванием имени Иисусова грех исчезает, и наступает очищение.

Будучи непрестанно вращаем. На полях издатель текста замечает: сказано вращаем вместо обращаем/поворачиваем – для того, чтобы подчеркнуть, что читая молитву мы находимся в кругу общения со Христом. То есть, молитва Иисусова – это непрестанное причащение и хождение а раю вместе с Иисусом Христом.

В единообразном сердце. Единообразное (единовидное) сердце – это монашеская жизнь, монах в своем существе. Разве можно монаху иметь много желаний? Думать о родителях, или иметь комплексы? Какой-нибудь монах, например, хотел закончить институт, но окончил лишь техникум, и жалеет об этом. И когда в монастырь приходит кто-нибудь с высшим образованием, он комплексует, или даже ставит себя в неловкое положение, говоря: образование – это ерунда. А сколько всяких желаний может быть у монаха! Даже больше чем у мiрянина. Поэтому Святой называет сердце единообразным, что значит, что у сердца только один образ (действия), одна любовь – Христос.

Мно́зи не разꙋмѣва́ютъ, ꙗ҆́кѡ всѣ̀ по́мыслы не и҆но́е что̀ сꙋ́ть, то́чїю мечта̑нїѧ є҆ди̑на чꙋ́вственныхъ и҆ мїрски́хъ веще́й. А҆́ще же ᲂу҆косни́мъ въ моли́твѣ тре́звеннѡ, свобожда́етъ моли́тва мы́сль ѿ всѧ́кагѡ веще́ственнагѡ мечта́нїѧ лꙋка́выхъ по́мыслѡвъ:

Что помыслы наши ни что иное суть, как одни мечтательные образы вещей чувственных и мирских, этого многие не знают. Когда же побудем мы подолее трезвенно в молитве, тогда молитва освобождает наш ум от всякого вещественного образа лукавых помыслов. [154]

Мы любим (свои) помыслы, потому что всякий раз когда беседуем с ними, то имеем с этого некую выгоду, стараемся чего-то добиться. Но вот что удивительно! Хотя мы не должны придавать значения никаким помыслам, мы всегда говорим про них духовнику.⁴⁸² Это конечно тоже хорошо, тогда хоть духовник возьмет меч, – если мы сами не вооружаемся именем Иисусовым, и ударит по нашему самомнению, чтобы мы поняли вражескую сущность помыслов.

Все наши помыслы, даже если кажутся (помыслами) о Христе, о Богородице, или про помощь ближнему – суть мечтательные образы вещей чувственных и мирских, но никогда духовных. Мечтание никогда не касается вещей духовных, а только чувственных и мыслительных, причем низшего порядка. Если же мы будем заниматься молитвой продолжительное время, то она очистит сердце от всех помыслов.

Се́рдце, ᲂу҆страни́вшеесѧ ѿ мечта́нїй коне́чнѣ, помышлє́нїѧ роди́тъ посредѣ̀ себѐ ра́дѡстнаѧ, бж҃е́ствєннаѧ и҆ таи́нствєннаѧ.

Сердце, совершенно отчуждившись от мечтаний, станет рождать внутри себя помышления божественные и таинственные, играющие внутри его. [156]

Здесь говорится про сердце, которое уже опустошилось от мечтаний. Такое опустошение необходимо, ведь подобно тому, как мы не складываем драгоценные камни и золотые украшения в каком-нибудь нечистом месте, так и дары Божьи не помещаются в нечистый сосуд. Стало быть, туда где есть мечтания и помыслы, духовные дары не вмещаются. Но несмотря на это, все верующие, будь то мiряне или монахи, ищут-таки благодатных даров. А монахи даже более того, требуют их: «Боже мой! Дай мне то, другое, третье...» Но духовные дары, помышления божественные и таинственные – даются только когда сердце очистится от помыслов.

… станет рождать внутри себя помышления. Как Моисей перед народом израильским ударил по скале, и тут же потекла вода, так и внутри нашего сердца внезапно потекут помышления божественные и таинственные. Эти помышления противоположны мыслям и мечтаниям, так как ум теперь их схватывает в Духе Святом, играючи. Как плещется вода (из источника), так и помышления божественные и таинственные играют в нашем сердце.

Разве не ради этого мы живем? Разве не это предвкушение царствия небесного? Разве не это нам обещано, что «не видел глаз, не слышало ухо, и не приходило на сердце человеку»?⁴⁸³ Это оно! Все это мы можем получить, отбросив помыслы.

Но нужно не забывать: враги у нас лютые, даже если прикидываются добрыми, привлекательными и полезными.

и҆́мже ѡ҆́бразомъ и҆гра́ютъ ры̑бы, и҆ погрꙋжа́ютсѧ делфі́ны, ᲂу҆тиха́ющꙋ мо́рю:

… как играют рыбы и скачут дельфины в спокойном море.

Как рыба играет на море, и прыгают дельфины, так и духовные помышления скачут внутри нас.

Прп. Исихий читал древних писателей, поэтов, и сам тоже имеет изящество речи. Какие прекрасные образы он употребляет, как например этот, с играющими рыбами! Смотришь и любуешься. А если это мелкая рыбешка, то ее можно даже схватить рукой, она прыгает в твоей руке.

… и скачут дельфины. Когда плывут на корабле, и вдруг заметят дельфина, то все сбегаются на него посмотреть, даже капитан выходит из будки. Дельфины скачут, то есть глубоко ныряют (и резко выныривают) когда море спокойное, и это радует глаз.

и҆ вѣ́етсѧ мо́ре то́нкимъ вѣ́тромъ, бе́здна же серде́чнаѧ дх҃омъ ст҃ы́мъ.

Море веется тонким ветром, и бездна сердца – Духом Святым.

Снова поэтическая фраза. Как приятно плыть на кораблике по морю, особенно когда дует легкий освежающий ветерок! Как море веется тонким ветром, так и глубины сердца Духом Святым. Дух Святой проникает до самых глубин сердца, освежает его и дарит нам духовные помышления.

И҆ поне́же, глаго́летъ, є҆стѐ сы́нове, посла̀ бг҃ъ дх҃а сн҃а своегѡ̀ въ сердца̀ ва̑ша, вопїю́ща: а҆́вва ѻ҆́ч҃е!

И понеже есте сынове, говорит Апостол, посла Бог Духа Сына Своего в сердца ваша, вопиюща, Авва Отче!⁴⁸⁴

Св. Дух открывает нам Сына Божьего, а Сын говорит нам про Отца: «Чадо, здесь, внутри твоего сердца находится Бог». Тогда глаза наполняются слезами, сердце скачет словно рыба, чувства становятся прекрасными и усладительными, радость становится настолько ликующей, что хочется говорить со святыми и ангелами! Видите, что нам дарит Господь?

Сказав про эти прекрасные вещи, он вдруг в следующей главе⁴⁸⁵ говорит про смерть, о которой многие не хотят слышать. Но смерть – это самое полезное событие нашей жизни, первый великий дар Бога человеку, данный после грехопадения, так как она прекращает грех, делая зло временным, а не вечным. Смерть также напоминает нам воскресшего Христа, и что когда-нибудь мы предстанем пред Ним. И если у нас в сердце бывали помышления, взыграния и скакания Св. Духа, то мы встретим Христа как друга, побежим к Нему. Если же нет, то сердце тревожно забьется, нас затрясет словно деревце на сильном ветру, и мы станем умолять: Христе мой, дай мне еще хотя бы минуту жизни, чтоб покаяться.

Со смертью Христа, Св. Дух снисходительно взял на себя, и с великим терпением устроил и отрегулировал жизненный путь Церкви, так чтобы человеку не казалось, что спасение недостижимо. То есть, входя в темноту греха и смерти, Он привнес туда и продолжает приносить великие благодатные дары, Он освятил, и не перестает освящать человека.

Итак, Святой говорит о смерти:

Воспомина́имъ сме́рть, а҆́ще возмо́жно, непреста́ннѡ: ѿ ко́еѧ па́мѧти ѿложе́нїе попече́нїй и҆ всѣ́хъ сꙋє́тъ въ на́съ ражда́етсѧ, хране́нїе ᲂу҆ма̀, и҆ непреста́ннаѧ моли́тва. Безпристра́стїе тѣ́ла, є҆́сть ѡ҆мерзѣ́нїе грѣха̀:

Будем, если можно, непрестанно памятовать о смерти: ибо от этого памятования рождается в нас отложение всех забот и сует, хранение ума и непрестанная молитва, безпристрастие к телу и омерзение ко греху. [155]

Давайте же, насколько это возможно, всегда помнить о смерти. Но как же так? – скажет на это кто-нибудь, – я только сегодня крестился, или стал монахом, или женился, а вы мне тут про смерть говорите? Пусть это вас не удивляет, – смерть у нас под ногами ходит. Но про нее никто не вспоминает, если не имеет в себе радости и не любит Бога.⁴⁸⁶

От этого памятования рождается в нас отложение всех забот. Чтобы у нас была радость, свет, Св. Дух, безстрастие, нужно избавиться от забот, а этому помогает память о смерти. Заботы действуют на человека так, что он увядает, становится нервозным, трудным в общении. Ты заходишь к нему домой, радостный, любящий, но он чем-то озабочен, чем-то сильно занят, ты говоришь ему – добрый день, здравствуй, а он отвечает – отстань.

Но человек не может (постоянно) жить заботами. В семье, например, если ребенок видит родителей постоянно чем-то занятыми, так что у них не хватает времени поиграть с ним, сводить на море, или в горы, или в церковь, то когда он вырастет, то всегда будет чем-то недоволен. Он будет несчастен, станет ворчуном, вечно недовольным, не будет верить в любовь ближних; у него будет еще больше забот, в которых он будет как бы искать отмщения, но это принесет лишь еще большие раны. А все потому, что родители не находили время с ним повозиться. Заниматься ребенком, разумеется, нужно с самого раннего возраста, когда он еще в утробе.

Но если у нас нет времени даже на то, чтобы заняться ребенком, которого мы носим в своей же утробе, то что останется для Христа? А мы носим в утробе Духа Святого. «Во чреве приняли, и болели, и родили дух спасения Твоего» – говорит пророк Исайя.⁴⁸⁷ Мы рождаем внутри себя Духа Святого, растим Его, умножая радость. Но как мы родим Его, если денно и нощно не будем заняты Христом?

Итак, с памятью смертной исчезают все суетные дела и негодные для духовной жизни заботы; и тогда мы приходим к хранению ума, к непрестанной мольбе, к безстрастию. Если, например, случится землетрясение, то мы лишь скажем: «Да будет имя Господне благословенно!»⁴⁸⁸ Если же впадем в панику, то дети это увидят, и потом всю жизнь будут думать о землетрясении с ужасом. Родители должны в таком случае спокойно воспринять событие, утешить детей: «Сыночек мой, Бог попустил это землетрясение, но все выйдет к лучшему. Мы теперь построим новый дом, лучше прежнего». Тогда ребенок будет совсем по-другому это вспоминать. То есть, то, как мы воспринимаем события, имеет важное значение. А достигнув безстрастия, мы (вообще) на все смотрим по-другому.

Безпристрастие к телу. Это значит, что нас не пугают болезни, смерти, несчастья, искушения, – и достигается это памятью смертной.

и҆ почтѝ всѧ́каѧ добродѣ́тель, ѡ҆бита́ющаѧ въ на́съ, а҆́ще подоба́етъ рещѝ и҆́стинꙋ, ѿ сегѡ̀ проистека́етъ. Тѣ́мже ꙗ҆́кѡ своѐ дыха́нїе, а҆́ще возмо́жно, сїю̀ ве́щь да ᲂу҆потреблѧ́емъ.

… и почти, если сказать правду, всякая добродетель, живая и деятельная,⁴⁸⁹ из него проистекает. Посему будем, если возможно, делать это дело столь же непрерывно, как непрерывно наше дыхание.

Какой поэтический язык! Если хочешь знать правду, – говорит благословенный Святой, я скажу тебе: всякая добродетель, коротая легко струится в сердце, из него проистекает, то есть из памятования о смерти. Струиться – значит возникать, бить ключом, разливаться постоянным потоком. А постоянно изливается, постоянно течет «вода живая», то есть Господь. «Я есть вода живая» – сказал Господь самарянке.⁴⁹⁰ Итак, всякая добродетель и всякое добро исходит из памяти смертной. Поэтому для всех святых она была источником, началом духовной жизни и высшего духовного наслаждения.

Так что, давайте и мы возлюбим память смертную, как свое дыхание.

Какой же все-таки поэт наш Святой! От его текста источается радость во всех формах, потому что он хочет видеть всякого человека радостным, и особенно монаха. Монах, у которого озабоченный и горестный вид, не принесет никакого плода. Даже о смерти Святой говорит не как о чем-то страшном. Никакой верующий не боится смерти, так как это natalis dies – «день рождения» (лат.), наше рождение в жизнь света! Поэтому Святой не боится все время говорить про смерть.

Жизнь, конечно, в руках Божьих. И стар и млад, и больной и здоровый, – ни у кого нет уверенности (сколько он еще проживет). Только когда мы предадим себя в руки Божьи, сможем почувствовать себя безопасно. Тогда что бы с нами ни случилось, мы окажемся в правой, или в левой Его руке. Благословляют обе руки – и правая, и левая. Епископ, будучи человеком, благословляет двумя руками, и священник, двумя руками берет Тело Христово,⁴⁹¹ и обеими руками совершает свое служение перед Богом. Тем более Господь наш Иисус Христос благословляет нас и освящает двумя руками.

Он даже играет с нами как с мячиком, перебрасывая из одной руки в другую. А мячик, если у него есть хоть немного ведения и сознания, если у него есть дыхание и сердце, то как только попадает в руки Господа, сотворившими весь мiр и нас самих, весьма этим гордится – не потому что сам имеет какое-то достоинство, но потому что оно переходит к нему из рук Царя.

Как в одном анекдоте, – некий парикмахер хвастался и говорил: «Заходите ко мне, я вас побрею бритвой, которой брил самого царя! Эта бритва касалась царского лица!», – так он ее ценил за это.

Итак, после всего этого, давайте заключимся в келье своего сердца и скажем себе и другим: «Оставьте меня одного заключенным в кельи; отпустите меня с одним Человеколюбцем – Богом; отступите, удалитесь, позвольте мне умереть одному перед лицом Бога, создавшего меня… Я не хочу более видеть свет мира сего, ни самого солнца, ни того, что находится в мире».⁴⁹² Вместо чувственного света я хочу видеть свет истинный, небесный, божественный, самого Бога.

Либо наша жизнь и радость – Бог, либо нет.

Оу҆сꙋмни́тсѧ и҆ недоꙋмѣ́етъ всѧ́къ мона́хъ дꙋхо́вное дѣ́ло прїѧ́ти пре́жде трезвѣ́нїѧ ᲂу҆ма̀.

Упрется (в тупик) и поколеблется всякий монах взявшись за духовное делание прежде отрезвления ума. [157]

Фраза-изречение, подходящая для любого человека, желающего жить во Св. Духе. Упрется⁴⁹³ – от глагола απορώ,⁴⁹⁴ что значит не иметь прохода, когда я не способен двинуться по жизни дальше, попадаю в ситуацию, когда не могу найти выхода из создавшегося положения, меня охватывает немощь, горе, я сомневаюсь в будущем, случилась «апория».

В такое безвыходное положение может попасть и монах, этот орел Церкви, и тогда у него не будет прогресса, и даже возможности радости и мира. Перед ним словно некое препятствие вырастает хаос и ужас. У него такие большие проблемы, что он боится сойти с ума, поколебаться (умом).⁴⁹⁵ Ум приходит в разлад, что-то вроде духовной шизофрении: думает одно, другое переживает, третье говорит, не в силах сделать разумный вывод. Тогда человек приходит в несогласие не только с самим собой, но и с другими, так как не может сохранять (душевное) равновесие. Он сомневается в правильности и истинности своих слов и поступков, колеблется. На молитве, например, он спрашивает себя: правильно ли я молюсь? Постоянно переживает некое отчаянное положение.

... взявшись за духовное делание прежде отрезвления ума. Чтобы избежать этой опасности, монаху нужно взяться и продвигаться в трезвении. Тогда Бог наградит его духовными утешениями, «дождями мирными»,⁴⁹⁶ радостью и откровениями. Если я не буду подвизаться слежении и проверке (движений) ума и сердца, то не смогу прїѧ́ти никакое духовное дело вообще, так как останусь человеком мiрским, перстным. Ничего у меня не получится, даже если я ношу рясу, говорю высокие речи, верю в себя, даже если мне кажется, что я духовный служитель Церкви.

Следовательно, А, первая буква алфавита, которую начинает учить ребенок, – это, в монашеской жизни, трезвение ума. Поэтому свт. Василий Вел. советует родителям приводить детей в монастырь с самого раннего возраста.⁴⁹⁷ Поскольку чем больше проходит времени, тем труднее научиться трезвению. Но мы этого не понимаем. Становимся монахами, но не следим за сердцем и умом, занимаемся только (внешними) работами, своими проблемами, отношениями с мiром, оставаясь в итоге людьми без духа.

Если я хочу стать миссионером, или возглавить некое духовное движение, чтобы спасать людские души, если я хочу давать советы, писать книги, говорить на духовные темы, то сначала мне нужно стяжать трезвение, контроль за сердцем и умом, контроль за самим собой, так чтобы я чувствовал что имею власть над самим собой. Иначе, невозможно преуспеть в такого рода служении. Невозможно вести какую-то духовную деятельность, как и самому жить духовно, если сначала не пройти подвиг трезвения. Но победа тут дается естественным образом, а не через силу.

Представьте себе, например, что кто-то собирается сказать речь, идет и постоянно говорит себе: «следи за этим, не забудь про это...» – такой оратор не преуспеет. Чтобы речь имела успех, его слово должно течь свободно. То же самое с трезвением: оно должно протекать естественно, за умом надо следить автоматически.⁴⁹⁸

Итак, кто желает стать духовным человеком, или хорошим монахом, или верным служителем Церкви, кто хочет иметь священную радость и утешение, тот должен соблюдать условие: всегда внимать себе, так чтобы какое-нибудь занятие даже на минуту не могло отобрать у него господство над своим умом. Иначе, он зайдет в тупик, случится разлад ума, он поколеблется (умом), впадет в шизофрению, и разрушит вою жизнь. Нужно сначала обрести уверенность, укрепиться, а уж затем приступать к духовному служению. Если же земля еще рыхлая, то смогу ли я безопасно ступать по ней?

и҆лѝ не вѣ́дѧщи добро́ты ѻ҆́нагѡ, и҆лѝ вѣ́дѧщи, но по нерадѣ́нїю не могꙋ́щи.

– потому ли, что не познал еще красоты его, или потому, что познавши, безсилен решиться на это по недостатку ревности.

Чтобы преуспевать в духовном деле, нужно еще кое-что: во-первых, нужно вкусить добро́ту (красоту), отраду и радость трезвения, веселие духовных утешений, и во-вторых, не впадать в духовный паралич из-за нерадения. Кто-нибудь, например, из-за своей многозанятости спит недостаточно для поддержания сил своего организма. Тогда он устает, и хотя желает практиковать трезвение, но не может. Но делатель Божий не может говорить, что он хочет, но не может, так как это клевета на Бога.

Ѿ недоꙋмѣ́нїѧ же безсомни́тельнѡ свободи́тсѧ возше́дши на ᲂу҆́мное блюде́нїе, є҆́же є҆́сть и҆ глаго́летсѧ мы́сленное любомꙋ́дрїе ᲂу҆ма̀.

Но это колебание⁴⁹⁹ несомненно разсеется, коль скоро он вступит в делание хранения ума, которое есть и именуется мысленным любомудрием, или деятельным любомудрием ума.

Как хорошо Святой понимает человеческую душу! Как только мы становимся близки к отчаянию, он сразу дает нам надежду, показывает как прост и смирен Бог, как Он весь склоняется над нами. Поэтому далее сказано: если ты все-таки впал в разлад⁵⁰⁰ ума, то несомненно это безвыходное положение разрешится, как только ты начнешь практиковать хранение ума, которое называется мысленным, или деятельным любомудрием ума. Церковные и аскетические писатели употребляют оба этих термина, смысл один.

ꙗ҆́кѡ ѡ҆брѣ́те пꙋ́ть, ѡ҆ не́мже речѐ гдⷭ҇ь: а҆́зъ є҆́смь пꙋ́ть, и҆ и҆́стина и҆ живо́тъ.

Потому что тогда обретет он путь, который сказал: Аз есмь путь, и воскресение и живот.⁵⁰¹

Монах может ошибиться по жизни. Надев рясу, чтобы подражать ангелам, как монахи Египта, Сирии, Синая, Палестины, которыми он восхищался, он мог таки дать обокрасть свой ум чему-то земному, и потерять дорогу. Но когда он поймет свою ошибку и начнет хранить ум, то будет словно тот путник, который потерял дорогу, и после многих приключений снова ее нашел. То есть он находит тот самый путь, который сказал про себя: «Я есть путь, и воскресение, и жизнь», – находит Христа. Под словом путь (во фразе прп. Исихия) подразумевается Христос.

Па́ки недоꙋмѣ́етъ, зрѧ̀ бе́зднꙋ по́мыслѡвъ, и҆ мно́жество младе́нцєвъ вавѷлѡ́нскихъ.

Снова будет недоумевать⁵⁰² он, видя бездну помыслов и толпу младенцев вавилонских. [158]

Святой снова употребляет глагол со значением недоумевать. Сначала он говорил, что когда ты поймешь, что вся твоя бурная деятельность – просто хлам, и что единственным твоим (настоящим) занятием является трезвение, то твое великое недоумение (апория) разрешится, ты найдешь Христа прямо перед собой. А теперь он добавляет, что в начале есть еще одна апория, затруднение, проблема: ты видишь бездну помыслов и толпу младенцев вавилонских. Это значит, что блага царствия небесного, Христа мы не находим сразу. Почему?

Мы уже говорили, что если не хранишь ум, то постоянно будут помыслы, а дела и слова суть продолжения этих помыслов. Сам ты, конечно, не догадываешься, что такие мысли – «этот человек плохой; этот неприлично со мной себя ведет; меня никто не выслушал...» – суть помыслы, потому что ты занят слишком многими вещами. Но когда захочешь хранить ум, то поймешь это. Но не отчаивайся. Это, вообще говоря, и есть дело монаха: обратиться внутрь себя, и обнаружить страсти и помыслы. А будучи в мiру, из-за множества интересов, тебе казалось все это естественным, – и страсти, и помыслы.

Выражение про толпу младенцев вавилонских взято из 136 псалма: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»⁵⁰³ Для лучшего понимания зачем Святой использовал эту фразу, обратимся к смыслу этого псаломского стиха.

В древние времена когда кто-нибудь побеждал в войне и захватывал страну противника, вставала следующая проблема: если кого-то оставлять в живых, то они потом нарожают детей, умножатся, и однажды восстанут на захватчика. Поэтому захватчики разрушали все подряд, не оставляли камня на камне, убивали всех, включая младенцев. Так поступили и Вавилоняне, когда захватили и разрушили Иерусалим: всех людей зарезали, а младенцев брали за ноги и убивали ударом о каменную стену. Это было, конечно, варварское поведение, но оправдывалось правилами войны в ту эпоху.

Евреи, попавшие в вавилонский плен, имели перед собой эту картину, плакали, и говорили теперь уже про вавилонян: «Будет благословен от Бога тот, кто возьмет и разобьет младенцев вавилонян о камень!» Этот образ и использует здесь прп. Исихий.

Но и҆ сїѐ недоꙋмѣ́нїе разрѣша́етъ хрⷭ҇то́съ, а҆́ще крѣ́постїю мы́сленною всегда̀ на не́мъ стои́мъ. Всѧ̑ же младе́нцы вавѷлѡ́нскїѧ ѡ҆ ка́мень се́й разбива́юще.

Но и это колебание разсеивает Христос, если основанием ума непрестанно в Нем утверждаемся, и младенцев вавилонских отбрасываем, разбивая о камень сей.

Так и нам, – говорит, надо хватать этих младенцев вавилонских, и разбивать их о камень, если хотим выжить. Ведь как от младенцев зависит будущее народа, так и от помыслов зависит будущее нашей жизни. А значит, наши помыслы, даже если они нам кажутся простыми и незначительными – суть вавилонские младенцы. Потому что один помысел сегодня, другой завтра, третий послезавтра, все они вместе создают некое враждебное для нас будущее, руководят нашей жизнью.

Но ты, – говорит Святой, не бойся помыслов. Тебе достаточно лишь опознать их, а проблему разрешит сам Христос. Первое недоумение (апорию) разрешишь ты сам, практикуя трезвение, а второе уладит сам Христос, если ты будешь следить за умом в самом основании,⁵⁰⁴ то есть следить за тем, что в него входит и выходит.

… если основанием ума непрестанно в Нем утверждаемся. Утверждаемся (стои́мъ) – значит стоим прямо и внимательно следим за помышлениями. Проблема, однако, не в том только, чтобы собирать внимание на уме, чтобы в него не входили помыслы. Важно чтобы ум был в Нем, во Христе, то есть надо иметь полное осознание, что Христос здесь, и зреть Его перед собой, – как говорит Пророк.⁵⁰⁵ Надо помнить, что у дверей моего ума, через которые в сердце входят помыслы (от) лукавого, или выходят мои собственные, стоит Христос. Итак, либо я наблюдаю за Христом и имею Его с собой, либо наблюдаю за своими помыслами и слушаю их, тем самым теряя Христа.

Фраза – непрестанно в Нем утверждаемся – указывает на то, что внимание ума, в конце концов, есть непрестанное обращение ко Христу, приближение ко Христу. Только таким способом человек приближается ко Христу и заполучает Его.⁵⁰⁶ Поэтому мое внимание не должно быть просто некой схоластической операцией, некой философией, идеологией, или некой попыткой, но вглядыванием в Христа. Как когда мы говорим «придите поклонимся и припадем царю нашему Богу», то мы знаем, что перед нами Христос, это Ему мы поклоняемся, – ведь если мы этого не знаем, то без толку и говорить так, – так и здесь: утверждаться (стоять) перед Христом – значит смотреть на Христа, это такой способ наших духовных отношений. Следовательно, наш успех в трезвении соответствует нашему чувству присутствия Христа, а наша установка не мимолетна, но постоянна, – мы все больше и больше внимаем себе, все дальше устремляем наше внимание.

И҆́же бо храни́тъ за́повѣдь, не ᲂу҆вѣ́сть глаго́ла лꙋка́вна. Без̾ мене́ бо, речѐ хрⷭ҇то́съ, не мо́жете твори́ти ничесѡ́же.

Ибо, как говорит Премудрый, – храняй заповедь не увесть глагола лукава. И Господь говорит: без Мене не можете творити ничесоже.⁵⁰⁷

Первый отрывок взят из Екклесиаста, но немного переиначен (по смыслу). В книге Чисел есть повеление, согласно которому евреи при захвате некоего города не должны оставлять в живых ни людей, ни животных.⁵⁰⁸ Так и нам, – говорит прп. Исихий, надо хранить эту заповедь, истребляя (все) помыслы, и тогда мы не узнаем слова лукавого. У Екклесиаста эта фраза⁵⁰⁹ означает, что Бог не будет обращаться с нами строго, – ни во время испытаний, ни во время суда. Когда во время Второго Пришествия мы предстанем перед Богом, то Он не скажет нам глагола лукава, (то есть): «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный».⁵¹⁰ Бог никогда не угрожает нам, но напротив, говорит всегда с любовью.

Святой цитирует Екклесиаста, но придает словам мистический смысл: тот, кто внимает закону Божьему и хранит свои помыслы, у того не вырвется плохое слово, коль скоро все наши слова суть истечения (потока) ума, помыслов. Когда ты скажешь какую-то шутку, или дурное слово, то значит ты выносил его внутри, посредством помысла. Следовательно, если следить за помыслами, то никакое дурное слова не слетит с нашего языка.

Это – не увесть глагола лукава – имеет еще тот смысл, что ты не будешь страдать по жизни, мучиться, уставать – если сохранишь заповедь. Тебе не помешают ни люди, ни демоны, так как всем будет управлять Бог. Твой путь будет открыт, свободен, коль скоро ты будешь исполнять закон Божий.

Се́й є҆́сть и҆́стинный и҆ сꙋ́щїй и҆́нокъ, и҆́же трезвѣ́нїе и҆справлѧ́етъ: и҆ се́й и҆́стинный тре́звенникъ, и҆́же въ се́рдцѣ є҆́сть и҆́нокъ.

Тот подлинно есть истинный монах, кто держит трезвение, и тот есть истинный трезвенник, кто в сердце монах. [159]

Действительно, истинный монах тот, кто преуспевает в трезвении. И истинный трезвенник тот, кто в сердце монах, кто по-настоящему трудится внутри своего сердца, а не внешне, (только) на словах и образно. Когда наше внимание и наш Христос в сердце, тогда мы истинные и трезвенные монахи.

Продолжа́етсѧ житїѐ человѣ́ческое ѡ҆бходѧ́щи по годи́намъ, мѣ́сѧцамъ, недѣ́лѧмъ, и҆ днѧ́мъ, и҆ часа́мъ, и҆ минꙋ́тамъ.

Жизнь человеческая простирается вперед с чередованием годов, месяцев, недель, дней и ночей, часов и минут. [160]

Проходят месяцы, недели, дни, ночи, часы, один миг следует за другим, рассвет сменяется закатом, время постоянно вращается, и вместе с ним простирается наша жизнь. (И что получается У меня были помыслы? – так будет и дальше; я (всегда) жаловался на жизнь? – так и буду жаловаться до смерти; я часто ворчал? – так и буду ворчать; пытался чего-то добиться? – мое сердце так и будет к чему-то прилепляться; мне интересно что там кричат снаружи? – они вечно будут кричать, а я буду это слушать. Мой сегодняшний образ жизни и мысли, мой опыт, мои дела, мое нынешнее духовное состояние – продолжается во времени. Моя жизнь протекает без духовного плода? – это весьма опасно. Я пробую по-другому,⁵¹¹ но все равно не меняюсь. Даже умирая, я буду делать то же самое. Все мы люди обычно так и делаем – впустую тратим дни, и растрачиваем все те благословения, которые нам дает Бог. Если вы займетесь самокритикой, то увидите, что остались теми же самыми, а, скорее всего, стали еще хуже.

Съ си́ми ᲂу҆̀бо подоба́етъ на́мъ продолжа́ти и҆ добродѣ́тєльнаѧ дѣѧ̑нїѧ, глаго́лю же трезвѣ́нїе, и҆ моли́твꙋ, и҆ сла́дость серде́чнꙋю въ прїѧ́тномъ безмо́лвїи до и҆схо́да на́шегѡ.

Вместе с ними надлежало бы и нам до самого исхода простирать вперед добродетельные делания, разумею – трезвение, молитву, сладость сердечную при неослабном безмолвии.

Но нам, монахам, – говорит, вместо того чтобы удлинять нашу фальшивую жизнь, суету дней, надлежало бы простирать вперед, то есть умножать добродетельные делания, особенно – трезвение и молитву.

Когда кто-то (тяжело) болеет, то радуется что прожил еще год, прославляет за это Бога, прося чтобы Он удостоил его пожить еще годик. Но это неправильно, – говорит Святой, так относиться к жизни. Нам следует возрастать в трезвении и молитве, а не питать надежды на долгожительство. Если мы не начнем (взращивать) трезвение, молитву, и сладость сердечную прямо сейчас, то когда?

У тебя нет сегодня радости, мира, духовных утешений? Молишься, и ничего не соображаешь? Молишься, и глаза не источают слез? Совершаешь бдение, бьешь поклоны, но твое сердце не веселится? Тогда жизнь проходит впустую, ты так и сляжешь в могилу, ничего не успев. Поэтому следи за сладостью сердечной, чтобы сердце было нежным, радостным, прекрасным, – как Эдем, то есть как райский сад. И еще: пусть твоим интересом будет безмолвие, – будь при неослабном безмолвии до самого исхода.

Безмолвие значит молчание: когда у меня нет помыслов, когда я не лезу в дела других людей, меня ничего не волнует, я мирен и спокоен. Случилось землетрясение? Разрушены дома? Происходит зло, безпорядки? Я должен уметь ответить: «Да будет имя Господне благословенно!» Умер кто-то из моих близких? Я снова скажу: «Будет имя Господне благословенно!», да упокоит его Господь. Какой-то монах доказал, что он нехороший (человек)? Не будем удивляться плохому. Есть только одно плохое (по-настоящему) – то, что случится в день суда. Поэтому давайте всегда иметь в себе мир, радость, безмятежие, безстрастие, что бы с нами ни случалось. Не допустим чтобы нас захватывала агония, страх, безпокойство; и не будем иметь никаких ожиданий, кроме одного Христа. Вот, что такое неослабное безмолвие, которое должно хранить до самого исхода, до самого перехода в иную жизнь.

На́йдетъ на на́съ ча́съ сме́рти, прїи́детъ, и҆ ᲂу҆бѣ́гнꙋти не мо́жно. И҆, ѽ когда́бъ кнѧ́зь мі́ра и҆ воздꙋ́ха, грѧдꙋ́щїй тогда̀, ѡ҆брѣ́лъ беззакѡ́нїѧ на̑ша ма̑ла и҆ хꙋ̑да, да не ѡ҆бличи́тъ пои́стиннѣ! и҆ тогда̀ воспла́чемсѧ безполе́знѡ. Ра́бъ бо, глаго́летъ, вѣ́дѣвый во́лю господи́на своегѡ̀, и҆ не сотвори́въ, бїе́нъ бꙋ́детъ мно́гѡ.

Найдет, наконец, и на нас час смертный, – придет, и избежать его нельзя; и – о, если бы воздушный князь мира, пришедши тогда, нашел беззакония наши малыми и ничтожными, чтобы не мог справедливо обличить нас! – Иначе восплачемся тогда, хотя уже безполезно. Ибо раб, как говорит Господь, ведевый волю Господина своего, и не сотворив, биен будет много. [161]

Как в какой-то детской игре, когда на тебя вдруг прыгают сзади и валят на землю, так настигнет нас и час смертный. Этот час настанет обязательно, и мы конечно вспоминаем про него иногда, когда увидим мертвеца, или когда нас сразит болезнь, но потом снова забываем. Но он все-таки найдет на нас, и уже идет, избежать его невозможно. Хорошо если диавол, который еще называется князем, господствующим в воздухе, или князем мiра сего,⁵¹² найдет в нас тогда лишь мелкие и незначительные прегрешения, и не сможет нас осудить. Хорошо, если все его обвинения Христос сочтет ложными. А если это окажется правдой? Тогда восплачемся, хотя уже безполезно, потому что раб, который не был внимателен и растратил впустую время жизни, бит будет много.⁵¹³

Го́ре, глаго́летъ, погꙋ́бльшымъ се́рдце!

Горе погубившим сердце! [161]

Похожее место есть в книге Сирах; там смысл несколько иной, но Святой передает его в согласии со своим словом. Там сказано: «Горе сердцу разслабленному»,⁵¹⁴ то есть как бы парализованному. Это говорится про человека несчастного, малодушного, которого все раздражает и сбивает с толку. Время проходит, и поскольку он ничего не делает, то разочаровывается и теряет терпение. Мы, например, годами слышим (слова) про молитву, пост, воздержание, трезвение, но не исполняем. От этого мы впадаем в отчаяние, дух парализуется, и нам хочется только есть и спать. Но горе нам, если мы впали в паралич и потеряли надежду и терпение!

Здесь, вместо «горе сердцу разслабленному», Святой говорит горе погубившим сердце. Горе тем, кто потерял свое сердце, то есть у кого сердце стало парализованным, тревожным и отчаявшимся. Сердце не может жить без Бога. Это значит что оно не может жить без сладости, веселия, без того, чтобы видеть Бога. А если у нас нет этого? Тогда мы сами и виноваты, так как не стремились к этому, жили не по истине, (и загнали) сердце в паралич. Горе нам, если мы такие.

и҆ что̀ сотворѧ́тъ, є҆гда̀ посѣти́тъ гдⷭ҇ь;

И что сотворят они, когда посетит Господь?

Такое сердце, без святых переживаний, – разве оно обрадуется посещению Господа? Скажет ли оно: «Христе мой!», или же затрясется от страха? Как оно воскликнет от радости (при виде Господа), если так и не познало Его, не поклонилось, и даже не увидело Его посредством ума? Какая у них тогда может быть связь?

Но какими же способами нас посещает Господь? Разными: это может быть некий духовный смысл, некое испытание, удача, или неудача, разрушение тела, какая-нибудь книга, какой-то святой человек, ангел, житие дневного святого, Старец. Безчисленными способами нас посещает и будет посещать Бог, до тех пор пока не предстанет перед нами во всем своем величии, спускаясь с небес в окружении херувимов и серафимов, – сладчайшее утешение для сердец спасенных и победивших, и страшный для погибших.⁵¹⁵

тѣ́мже подвиза́имсѧ, бра́тїе.

Возьмемся же, братия, поревностнее за дело.

Поэтому, братия, будем бдеть и трезвиться. Ведь в чем опасность? Когда диавол предложит тебе впасть в блуд, ты ответишь ему: «отойди от меня, сатана!»⁵¹⁶ Но когда ты стоишь в церкви, он подкинет тебе помысел улыбнуться брату, которого ты видишь чем-то огорченным. Ты улыбнешься ему, – поскольку сочтешь это добрым делом, он улыбнется тебе, и каков результат? Вы пропустили сегодня важный момент Литургии, а завтра лукавый снова будет искушать вас чем-то подобным. То есть ваш ум не будет сосредоточен, разбегаясь туда-сюда, а жизнь пройдет впустую.

Вои́стиннꙋ на́двое подоба́етъ раздѣлѧ́тисѧ человѣ́кꙋ, произволе́нїемъ и҆ помышле́нїемъ премꙋ́дрымъ раздира́тисѧ подоба́етъ, ꙗ҆́коже реко́хъ, и҆ враго́мъ самомꙋ̀ себѣ̀ неизмѣ́ннымъ подоба́етъ бы́ти пои́стиннѣ.

Воистину надлежит человеку надвое разсечь себя произволением, надобно ему разодрать себя мудрейшим примышлением,⁵¹⁷ воистину врагом самому себе непримиримым подобает стать ему. [164]

В главе 157 было сказано, что упрется (в тупик) и поколеблется всякий монах (взявшись за духовное делание прежде отрезвления ума). Теперь он обыгрывает эти смыслы, говоря, что кроме этого разлада, случившегося из-за отсутствия трезвения, в человеке есть и другой разлад, независимый от этого.

Надлежит человеку надвое разсечь себя. Если человек сам захочет, – произволением, то раскалывает себя истинно. Надлежит – здесь сказано не в том смысле, что надо сделать как говорит Святой, а что человеку (самому) придется это сделать по-необходимости. Человек не сможет прожить без этого раскола, без того, чтобы придти в столкновение с самим собой. Здесь такой же смысл, как в другом евангельском отрывке: «ибо надобно придти соблазнам».⁵¹⁸ Разве и вправду в этом есть необходимость? Нет, но соблазнов хватает, поэтому нужно быть готовыми.

… и надобно ему разодрать себя мудрейшим примышлением. Однако, для того чтобы разсечь себя надвое, человеку нужно мудрое помышление, суждение и чувство. Святой здесь, конечно, побуждает нас учинить в первую очередь этот раскол – наше противостояние со своим поверхностным⁵¹⁹ Я, чтобы добраться до своего настоящего существа.

Мы, люди, обычно действуем под влиянием внешних факторов, каких-то внешних желаний, суждений, некоего «иного закона»,⁵²⁰ который противоположен тому, чего мы желаем. Поэтому наши движения не те, каких бы мы хотели, и, конечно – воистину – не те, которых бы желал Бог. Наши действия примитивны, потому что нас увлекает поток ведущий ко греху. Поэтому необходимо, как только мы заметим в себе мысль, суждение, толчок (ко греху), сразу же расколоть себя (надвое) и сказать нет своему (второму) Я. Будьте уверены, что все что выходит из нас спонтанно, есть зло, и этому надо противиться, будто у нас два Я, как оно и есть на самом деле. В таком случае, наше второе суждение, решение, наше пробуждение, наш внешний порыв, хотя и предпринятый добровольно-принудительно, будет тем самым мудрейшим примышлением.

Так что, неправильно чтобы нами управляла некая спонтанная мысль, проникшая изнутри, или суждение, которое мы не обдумали, но (лишь то), что мы приветствуем сознательно. Сегодня я, например, чем-то разстроен, или чувствую большую усталость, или у меня какая-то тяжесть, проблема, или же мне приходит на ум мысль: не пойду сегодня в церковь, я заболел. То, что я (в таком случае) чувствую – есть некая первомысль, первая внутренняя мысль и помышление моего существа. Тогда мне надо сказать себе: «Нет, почему это я не пойду в церковь? Что толку быть в печали и томиться? Что я выиграю, если не пойду?» Нужно упорно говорить себе обратное (помыслу). Такая реакция естественна, она спасает настоящую и глубинную суть моего существа. Поэтому Святой и говорит, что надлежит разсечь себя – надо себя расколоть, вскрыть настоящую суть своего воления.

Мудрейшим примышлением. Примышление – это смысл, мысль, чувство, которое мы возделываем после первой мысли. Первомысль исходит из нашей больной природы, тогда как примышление – от нашего произволения, согласного с Богом, поэтому оно судит более мудро.⁵²¹ Примышления более мудры и истинны, нежели первые чувства и мысли, они суть наши лучшие критерии.⁵²² Давайте же руководствоваться мудрыми словами и помышлениями.

...воистину врагом самому себе непримиримым подобает стать ему. То, что естественным образом из нас выходит, всегда является выражением нашего эгоизма. Поэтому Святой побуждает нас быть непримиримыми врагами самим себе, то есть не мириться, и не сотрудничать с низшим Я. Мы, к примеру, все вмсесте взялись за какую-то работу и решили довести ее до конца. Во время работы я замечаю, что кто-то вообще не работает, другой не разбирается, третий создает проблемы, четвертый говорит что болеет и хочет уйти. Тогда я тоже говорю: все, я ухожу. Нет, – говорит Святой, правильно в этом случае стать врагом самому себе. Если уж мы решили сегодня довести до конца это Божье дело, то как я могу остановиться? Если другие не в порядке, то значит мне нужно приложить еще больше усилий, и настроиться на работу подольше, чтобы восполнить недостатки других и закончить дело. Кроме того, мне нужно терпеливо обращаться с теми, у кого есть помыслы, и с радушием относиться к людям недалеким, чтобы преодолеть все возможные препятствия и сделать работу как следует.

Подобает. До этого было сказано надлежит, а здесь – подобает.⁵²³ Это потому, что разсекать себя (надвое) – это необходимость, а враждовать на первомысль – делает мне честь, это славно, это нечто, что мне приличествует, подходит, чего желает Бог, что всегда приводит к хорошему результату. А иначе, ничего великого в жизни не сделаешь.

Ꙗ҆ково̀ ᲂу҆́бѡ расположе́нїе и҆́мать нѣ́кто всегда̀ къ человѣ́кꙋ, лю́тѣ ѕѣлѡ̀ и҆ мно́гажды ѡ҆скорби́вшемꙋ и҆ непра́вдовавшемꙋ: сицево̀ и҆лѝ мно́гѡ па́че и҆ на́мъ къ себѣ̀.

Какое кто имеет расположение к человеку, крайне его оскорбившему и обидевшему, такое же, или еще худшее, должны мы иметь и к самим себе.

Предположим, – говорит, что у тебя есть некий враг; и он, блаженный, не дает тебе покоя, все время тебя обижает, наговаривает, клевещет, ненавидит тебя. Что ты сделаешь? Ты тоже его возненавидишь. Нет, не в том смысле, что надо ненавидеть, а что так оно и происходит в повседневной жизни. И вот, значит, как люди ненавидят тех, кто их уничтожает, так и ты возненавидь самого себя, «иной закон», исходящий изнутри, от твоей греховности. Это он – главный сокрушитель твоего существования, великий палач жизни. И сделать это надо чтобы исполнить первую заповедь.

сицево̀ и҆лѝ мно́гѡ па́че и҆ на́мъ къ себѣ̀, а҆́ще хо́щемъ и҆спра́вити вели́кꙋю и҆ пе́рвꙋю за́повѣдь, си́рѣчь, житїѐ хрⷭ҇то́во, блаже́нное смире́нїе, во пло́ти бж҃їю жи́знь. Тѣ́мже, глаго́летъ а҆по́столъ: кто́ мѧ и҆зба́витъ ѿ тѣ́ла сме́рти сеѧ̀;

если хотим исполнить величайшую и первейшую заповедь, то есть блаженное смирение, – Христово жительство, воплощенную жизнь Бога. Посему Апостол говорит: кто мя избавит от тела смерти сея?⁵²⁴

Я конечно не требую этого от всех, – говорит Святой, но лишь от тех, кто хочет по-настоящему исполнить первую и главную заповедь о любви к Богу. Здесь дается пояснение, что значит любовь к Богу в повседневной жизни. Мы все думаем что любим Бога, но на самом деле происходит обратное. Любовь к Богу – это значит жить точно так, как жил и думал Христос. И сразу же приводится цитата из послания ап. Павла к римлянам: кто мя избавит от тела смерти сея? – чтобы указать на то, что выходящее спонтанно изнутри – не верно, это не жизнь, а смерть. Следовательно, от нас зависит, спасемся ли мы от себя, от тления и смерти, – подражая Христу.

зако́нꙋ бо бж҃їю не покарѧ́етсѧ. Показꙋ́ѧ же, ꙗ҆́кѡ покори́ти тѣ́ло во́ли бж҃їей въ на́шей вла́сти є҆́сть, глаго́летъ: А҆́ще бо бы́хомъ себѐ разсꙋжда́ли, не бы́хомъ ѡ҆сꙋжде́ни бы́ли: сꙋди́ми же ѿ гдⷭ҇а наказꙋ́емсѧ.

Закону бо Божию не покаряется.⁵²⁵ Показывая же, что покорять тело под волю Божию есть одно из лежащих на нас дел, сказал: аще бо быхом себе разсуждали, не быхом осуждени были. Судими же, от Господа наказуемся.⁵²⁶

Но наше тело, то есть наше физическое Я, оно же противо-естественное, не подчиняется закону Божию. Тут требуется подключить свою волю, чтобы разсмотреть и изучить, в чем состоит воля Божья, и придти к этому выводу. Невозможно подчиниться Божьей воле, если этого не хочешь и не стремишься сделать это таким способом. Следовательно, не надо спрашивать о воле Божьей, – спрашивают лишь те, кто не собирается ее исполнять. Кто же на самом деле хочет ее исполнить, тот внимает себе, и противостоит тому, что хочет или думает. И таким образом мгновенно становится исполнителем воли Божьей.⁵²⁷

Нача́ло плодоно́сїѧ є҆́сть цвѣ́тъ: нача́ло же блюде́нїѧ ᲂу҆ма̀, є҆́сть воздержа́нїе бра́шенъ и҆ питїѧ̀, и҆ всѣ́хъ пѡ́мыслъ ѿринове́нїе и҆ ѡ҆ставле́нїе, и҆ безмо́лвїе серде́чное.

Начало плодоносия – цвет; а начало трезвения ума – воздержание в пище и питии, отвержение и отсечение всяких помыслов и сердечное безмолвие. [165]

Теперь говорится про человека, который начинает приносить плод. Плодоносие растений и деревьев начинается с цветения, а хранение ума, то есть умение отвергать первомысль, начинается с воздержания в пище и питии. Ты увидел красивое яблоко, взял и съел. Это просто яблоко, – говоришь ты. Но где же воздержание? Ведь мы не должны есть сколько захочется, но лишь по необходимости. Воздержание в пище – первоначальная добродетель. Человек, который не управляет собой в плане еды, это корабль без кормчего, он влается по волнам и тонет.

Второе: хранение ума начинается с отречения от помыслов и тишины сердца. Всем помыслам, хорошим и плохим, мы говорим нет. Иначе, беседуя с ними, мы становимся их жертвой. Поэтому нельзя иметь никаких связей с помыслами, как и с различными движущими силами души, со стимулами, которые уводят от божественных вещей. Для меня приличествует только тишина сердца.

Ѡ҆ хрⷭ҇тѣ̀ і҆и҃сѣ ᲂу҆крѣплѧ́ємымъ, и҆ трезвѣ́нїемъ тве́рдостнѣ тещѝ наче́ншымъ, пе́рвѣе ꙗ҆влѧ́етсѧ на́мъ во ᲂу҆мѣ̀ ꙗ҆́кѡ свѣща̀, держи́маѧ ѿ на́съ рꙋко́ю ᲂу҆ма̀, и҆ пꙋтеводи́тельствꙋющаѧ на́съ на стєзѝ мы́слєнныѧ.

Когда, возмогая о Христе Иисусе, начнем мы тещи в трезвении твердо установившемся, тогда сперва является нам в уме – как бы светильник какой, держимый нами рукою ума и руководящий нас на стези мысленные. [166]

Когда мы начнем течение по пути трезвения, что является единственно безопасным занятием, то Христос придает нам сил, и мы замечаем, будто держим в руке ума некий светильник, направляющий нас на стези мысленные. То есть, когда мы заметим что у нас просвещается ум и сердце, когда мы переживаем радость, мир и сладость, когда ощущаем внутри себя Бога, то надо понимать, что это из-за светильника, который мы держим в уме. Тогда мы можем брать этот светильник, и управлять собой.

Пото́мъ ꙗ҆́кѡ лꙋна̀ всесвѣ́тлаѧ во тве́рди серде́чнѣй ѡ҆браща́ющаѧсѧ: та́же ꙗ҆влѧ́етсѧ на́мъ ꙗ҆́кѡ со́лнце, і҆и҃съ, пра́вдою сїѧ́ющїй.

Потом, как бы луна в полном свете, вращающаяся на тверди сердечной, наконец, как солнце, – Иисус, подобно солнцу сияющий правдою.

По мере продвижения в трезвении, светильник начинает светить все сильнее, становясь как луна в полном свете, освящающая всю твердь сердца. С этого момента в душе понемногу начинают раскрываться духовные переживания, которых мы раньше не понимали. Ведь до того как мы станем светильниками и полновесной луной, мы полностью во мраке. А находящийся во мраке не может продвигаться вперед, он всегда сомневается в том что делает.

Потом светильник становится солнцем, Христом, который распространяет свет повсюду, ничего не оставляя в темноте.

си́рѣчь, показꙋ́ющїй себѐ, и҆ всесвѣ́тлый свѣ́тъ сво́й видѣ́нїй.

то есть показующий себя самого и свои всесветлые светы созерцаний.

Сначала Святой использует образ светильника, как нового Предтечи, который говорил: «Идет Христос».⁵²⁸ Затем он использует образ луны, которая символизирует утробный период Христа во чреве Богородицы, матери Церкви, через которую произошло Христово воплощение. Несмотря на то что божество Христа скрывалось под его плотью, сатана все же понял, что Христос это нечто особенное, как это поняли и иудеи. Поэтому они и спорили между собой: один говорил, что Христос пророк, другой что Предтеча, третий что Илья, а кто-то что Сын Божий.⁵²⁹ Только сам Христос открыл кто Он, особенно в конце жизни; и продолжает открывать нам свою божественность и свои всесветлые светы созерцаний внутри нашего сердца.

Так, человек внутренне созерцает и чистейшим образом постигает Бога, духовные предметы, догматы, воления Божьи, и отныне в нем нет места мраку и сомнениям. Все становится ясным, – в первую очередь с нашей (внешней) жизнью, а затем и с тем что внутри. Итак, необходимо начать с деятельности, с переживания Бога телесно, чтобы потом увидеть Его в духе, достигнув созерцаний.

Сїѧ̑ ᲂу҆́бѡ ѿкрыва́етъ і҆и҃съ та́йнѡ, ᲂу҆мꙋ̀ пребыва́ющемꙋ въ за́повѣди є҆гѡ̀, глаго́лющей: И҆ ѡ҆брѣ́жите жестокосе́рдїе ва́ше.

Сие-то таинственно открывает Он уму, с непрерывным рвением хранящему заповедь Его, которая говорит: обрежите жестокосердие ваше.⁵³⁰ [167]

Однако созерцания Бог открывает только тем, кто отсекает свой эгоизм и жестокость, то есть отрекается от самого себя, как велит заповедь. Если же ты не отрекаешься от себя, но (напротив) все время себя выказываешь, то ничего у тебя не получится. Что-то, например, у тебя случилось, и ты сразу бежишь к Старцу чтобы все объяснить. А что ты можешь объяснить? Что такое Бог? Или Св. Троица? Если так, то хорошо. Но если ты хочешь объяснить почему сделал одно, другое, – чтобы оправдаться, то какое это имеет отношение к Богу? Разве ты Бога ищешь? Нет, ты ищешь как удовлетворить потребности своего тела и своего Я, как тебе лучше отдохнуть, как побольше порадоваться, как обустроить свой покой, чтоб тебе никто нем мешал. Но что все это такое? Какая-то фальшивая жизнь.

И҆ ꙗ҆́коже рече́но є҆́сть, помышле́нїѧмъ ди̑внымъ наꙋча́етъ человѣ́ка тща́тельное трезвѣ́нїе.

Да, дивным истинам, как уже сказано, научает человека тщательное трезвение.

Итак, когда нас не интересует свое Я, когда мы практикуем трезвение, старательно, терпеливо, с желанием и увлеченностью, – тогда само трезвение дарит нам дивные помышления. Как если посадить виноградник, то соберешь с него виноград, а не яблоки и груши; так и если ты хочешь вкусить священных созерцаний, то посредством трезвения этого достигнешь, а не из-за того что тебя любит Старец, или ты находишь понимание и поддержку у братии. Только если ты смотришь (в) Бога, ты можешь получить Бога.

бж҃ество́ бо нелицепрїе́мно.

Божество нелицеприятно.⁵³¹

Святые просветились, потому что Бог просвещает всех кто этого хочет. Если ты не получил Его просвещения, то это не значит что Бог лицеприятен, но что ты сам этого не пожелал. Бог показывает нам хранилище, в котором есть все, – трезвение, говоря так: «Кто хочет взять – берите». Но как же мы обманываемся, когда оставляем трезвение, и вместо этого целые дни занимаемся бытовыми вещами! Как в газетах часто пишут про выдуманные события, и издатели даже не помнят о чем писали вчера, так и мы заняты обманчивой повседневностью, забывая что делали вчера.

И҆ лю́бѧщымъ бг҃а всѧ̑ поспѣшествꙋ́ютъ во благо́е. Мно́гѡ ᲂу҆̀бо па́че томꙋ̀ добродѣ́тєли поспѣшествова́ти бꙋ́дꙋтъ.

И еще: любящим Бога вся поспешествуют во благое.⁵³² Не тем ли паче к этому поспешествуют им сии добродетели?

Если, стало быть, Бог нелицеприятен, и использует всякое средство чтобы нам помочь и нам открыться, то тем более Он поможет тебе, если ты в самом деле постараешься о добродетели, исходящей от трезвения.

И теперь Святой приходит к выводу:

Не бꙋ́детъ ше́ствовати кора́бль мнѡ́гїѧ пѡ́прища без̾ воды̀: и҆ блюде́нїе ᲂу҆ма̀ нима́лѡ не продолжи́тсѧ без̾ трезвѣ́нїѧ со смире́нїемъ, и҆ моли́твою і҆и҃съ хрⷭ҇то́вою всегда́шнею.

Не двинется вперед корабль без воды: не преуспеет нисколько и хранение ума без трезвения со смирением и молитвою Иисус-Христовою. [168]

Если корабль стоит на берегу на песке, то мы можем сдвинуть его с места, но немного, без воды он не поплывет. Так и наш ум, похож на корабль, который мы поведем куда захотим; порт (нашего корабля) – откровения Христовы, Христос. А хранение ума, трезвение – это вождение, управление плаванием корабля, и оно не достигается без смирения и молитвы Иисусовой. Эти три добродетели (вместе) сразу дают нам откровения.

Хра́мины ѡ҆снова́нїе є҆́сть ка́менїе: сеѧ́ же добродѣ́тели ѡ҆снова́нїе и҆ ве́рхъ, є҆́сть ст҃о́е и҆ покланѧ́емое и҆́мѧ гдⷭ҇а на́шегѡ і҆и҃са хрⷭ҇та̀.

Основание дома – камни; а сей добродетели (хранению ума) и основание и кровля – святое и поклоняемое имя Господа нашего Иисуса Христа. [169]

Слово добродетель, как уже было сказано, указывает на имеющееся в человеке движение к добру. Я должен всегда желать добродетели, до тех пор пока не привыкну к ней совершенно, пока она не станет моим навыком. Так что, добродетель выражает мою готовность; то, чего я желаю – есть отражение моей воли, что потом становится моим жизненным опытом, приобретением.⁵³³

И как фундаментом дома, – говорит Святой, являются камни, положенные в основание, так и здесь: основание и здание добродетели, начало и конец, с того момента как мы рождаемся во Христе, и до нового рождения в вечности – это святое и поклоняемое имя Господа нашего Иисуса Христа, молитва Иисусова.

Є҆́же вѣ́мы, пи́шꙋще глаго́лемъ.

Мы, что знаем, передаем чрез писание. [170]

Я вам пишу, – говорит прп. Исихий, о том что мы познали, к чему прикоснулись, что переживали внутри; я не пишу вам от ума. Он тем самым показывает свое доброе сердце, свое смирение, опытность, которую прикрывает словами Отцов и мудрецов. Он говорит как бы так: я тоже был без глаз, как вы, но увидел таки это, нашел, осязал, поэтому и говорю.

и҆ є҆́же ви́дѣхомъ ѻ҆́нымъ пꙋте́мъ проходѧ́ще, свидѣ́тельствꙋемъ ва́мъ, а҆́ще прїѧ́ти глаго́лємаѧ восхо́щете.

и что видели, проходя путем, о том свидетельствуем желающим, если захотите принять сказуемое вам.

И то что мы видели, проходя путем трезвения, теперь рассказываем вам, если конечно и вам хочется получить сии блага. Но если вы желаете этого, в то же время интересуясь своим⁵³⁴ и собой, то не сможете их получить.

Свѣторо́днымъ и҆ молнїеро́днымъ и҆ свѣтоиспꙋща́тельнымъ и҆ ѻ҆гнено́снымъ хране́нїе ᲂу҆ма̀ сво́йственнѡ и҆ достоиме́ннѡ да нарица́етсѧ.

Хранению ума пристойно и достойно именоваться светородным, молниеродным, светоиспускательным и огненосным. [171]

Прекрасно называть хранение ума светородным – ведь оно рождает свет, рождает Бога в нашем сердце. Иначе, без хранения ума, обязательно будет некая темнота. У нас, допустим, имеются некие радости, сладости, утешения. Они могут быть либо от Бога, неким вдохновляющим предварением духовных радостей; либо от нашего эгоизма и желаний; либо в результате терпения; либо от лукавого. И только от хранения ума духовные переживания могут быть истинными. Если, значит, мы когда-нибудь почувствуем некий свет в сердце – будь он разумной, духовной, или умной природы, то надо проверить его на истинность.

Хранение ума также молниеродно, светоиспускательно и огненосно. Как молнию мы видим сразу, – нам не требуется приглядываться, так и Бог являет нам Себя таким способом: хочешь не хочешь, ты видишь как Он сверкает. Свой свет Он дает тебе лично в качестве цели. Получается, что Он сначала входит в тебя, потом начинает подавать сверкающие знаки своего присутствия, а затем становится светоиспускательным. Светоиспускательный – значит бросающий свет в определенное место.

До сих пор я работал ради Бога. Теперь же, я понимаю что это Бог работает во мне, возится со мной и лепит мое существо. Он просвещает меня не только светом молнии, но делает меня самого огненосным. Я весь становлюсь огнем, настолько сильно, что теперь Христу не нужно меня освящать, так как приняв от Него свет, я сам теперь стал светом. Теперь и Богу не нужно, так сказать, мной особенно заниматься. Я достиг исполнения духовного пути, и теперь внутри у меня не просто свет, но великий огонь, подобный неопалимой купине,⁵³⁵ который разгорается все больше и больше. Вот чем становится сердце человека, весь человек, когда он идет путем трезвения.

Преимꙋ́ществꙋетъ бо, и҆́стиннѡ рещѝ, безконє́чныѧ тѣлє́сныѧ мнѡ́гїѧ добродѣ́тєли. Сегѡ̀ ᲂу҆́бѡ ра́ди честны́ми и҆мена́ми нарица́ти подоба́етъ сїю̀ добродѣ́тель, ражда́ющагѡсѧ ра́ди ѿ неѧ̀ свѣтозра́чнагѡ свѣ́та:

Ибо, истинно сказать, оно одно превосходнее самых великих телесных добродетелей, сколько бы их ни имел кто. Сего то ради и надлежит называть сию добродетель самыми почетными именами, ради рождающихся из нее светозарных светов.

Добродетель трезвения, – если сказать честно, превышает все добродетели. Поэтому, если вы пожелаете охарактеризовать ее, – говорит Святой, то подберите самые прекрасные, святочтимые и богоподобные имена. Только такие подходят трезвению ума, потому что описывают и выражают самого Бога.

ю҆́же возлюби́вше грѣ̑шницы и҆ непотре́бнїи, ме́рзкїи и҆ неразꙋ́мнїи, несмы́сленнїи и҆ непра́веднїи, пра́вєдны, благопотрє́бны, чи̑сты, ст҃ы и҆ смы́слєнны ѡ҆ і҆и҃сѣ хрⷭ҇тѣ̀ бы́ти мо́гꙋтъ:

Возлюбившие ее из грешников непотребных, скверных, невежд, несмысленных, неправедных делаются силою Иисус-Христовою праведными, благопотребными, чистыми, святыми и разумными;

Какое утешение! Какая сладость! Какое восхищение! Какая надежда! Какое доверие Христу нам здесь преподносит Святой! Все люди, принявшиеся за эту добродетель, – говорит он, были грешные и непотребные, как мы. Но поскольку возлюбили ее, предались ей, то сделались святыми. Как какая-нибудь девушка полюбила молодого человека, и оставила всех прочих ухажеров, выйдя замуж за одного-любимого, так и я становлюсь любовником молитвы и трезвения. Тогда, каким бы я скверным грешником ни был, – наихудшим из людей, и пусть бы не имел ни малейшего понятия о духовных, умных, небесных предметах, будь я даже негодным, неразумным, и несправедливым к Богу, – я могу стать праведным и благопотребным для Христа, стяжать премудрость Св. Духа в моей обычной жизни, благодатью Иисуса Христа.

и҆ не то́чїю сїѐ, но и҆ та̑йнаѧ ви́дѣти: и҆ бг҃осло́вствовати.

и не только это, но и начинают созерцать таинства и богословствовать.

Я не только обрету мудрость Св. Духа, то есть буду понимать, что правильно для моей жизни, но также таинственно буду созерцать Бога и богословствовать в Духе Святом.

Созерцать – значит становиться свидетелем, мистиком, иметь связь с Богом, а богословствовать – значит быть в общении и единстве с Богом, и, следовательно, иметь в себе возможность⁵³⁶ быть богословом, выразителем откровений Бога.

и҆ бы́вше прозри́тельни къ пречи́стомꙋ и҆ безпредѣ́льномꙋ свѣ́тꙋ семꙋ̀ преплыва́ютъ, и҆ каса́ютсѧ є҆гѡ̀ неизрече́нными прикоснове́нїѧми, и҆ съ ни́мъ живꙋ́тъ и҆ пребыва́ютъ, занѐ вкꙋси́ша, ꙗ҆́кѡ бла́гъ гдⷭ҇ь.

Сделавшись созерцателями, они переселяются к оному пречистому безпредельному Свету, прикасаются к Нему неизреченными прикосновениями, с Ним живут и действуют, поскольку вкусили, яко благ Господь.⁵³⁷

Святой обращает эти слова не к мудрым, великим и святым, но к нам, – скверным, неправедным, грешным и непотребным. Созерцание – для нас. Мы, скверные, становимся созерцателями, и переплываем и разсекаем безпредельный и чистейший океан света, пречистый свет божества, плывем внутри Бога. Тогда мы касаемся Бога неизреченными прикосновениями, неизреченным духовным осязанием, которое мы не можем описать с точностью, но только переживать. Но прежде чем мы достигнем этих переживаний, опять же, нужно ощутить благость Божию – как благ Господь – Его любовь, нежность, и лепоту. Если же мы будем жить с нашими мыслями, нашими желаниями и нашим человеческим опытом, то никогда не достигнем Бога. Нужно начать вкушать исключительно Христа, чтобы ощутить Его благость, чтобы пришли в движение все эти переживания внутри божества.

Вои́стиннꙋ бо сі́и є҆ди́нїи и҆́стиннѡ призыва́ютъ и҆ и҆сповѣ́дꙋютсѧ бг҃ꙋ, съ ни́мже и҆ лю́бѧтъ бесѣ́довати вы́нꙋ лю́бѧщїи є҆го̀.

И действительно они только одни истинно⁵³⁸ и призывают Бога, и исповедаются Ему, и с Ним беседовать всегда любят, любя Его.

Только те, о которых шла речь выше, воистину призывают Бога, прославляют Его верно, истинно, чисто, и в полноте. Остальные хоть и призывают Бога, или прославляют, но лишь устами, а не сердцем. Потому что сердечное призывание и исповедание видно по этим результатам. Только, значит, трезвящиеся каждый день разговаривают с Богом любовно и радушно.

Далее Святой в коротком предложении показывает, какие простые вещи он нам говорит, и в чем наша проблема.

Го́ре внꙋ́треннемꙋ ѿ внѣ́шнѧгѡ! ѕѣлѡ́ бо ѡ҆скорби́тсѧ внꙋ́треннїй человѣ́къ ѿ внѣ́шнихъ чꙋ́вствъ: и҆ ѡ҆скорби́вшисѧ ра̑ны причинѧ́ти бꙋ́детъ внѣ̑шнимъ чꙋ́вствамъ.

Горе внутреннему от внешнего; ибо внутренний человек много терпит от внешних чувств. Но потерпев что-либо, он должен употребить бичи против этих внешних чувств.

Когда говорят, что нечто угрожает моей жизни, богатству, чистоте, то подразумевается, что кто-то хочет причинить мне зло. А какова угроза внутреннему (мiру) человека, его духовным качествам? Это – внешнее, то есть внешние и повседневные события. Действительно, не бывает внутренней угрозы без внешней, а это – люди, работа, церковные службы, послушания, разные добрые дела и начинания, но также помыслы, идеи, и вообще все что находится за пределами божественного.

Горе внутреннему от внешнего. Итак, будьте осторожны с внешним, – говорит Святой. Я не про то, чтобы не выходить вовне, так не получится. Не говорю вам отделяться от внешнего, но быть осторожным. Поскольку восприятие картин внешних предметов, не имеющих отношения ко Христу, вызывает печаль во внутреннем человеке, в его духе, и наша внутренняя священная жизнь терпит ущерб. Мы, разумеется, продолжаем жить в нашей внешней обстановке, оставаясь однако к ней совершенно непричастными, чтобы ничто на нас не влияло, чтобы мы могли жить чисто. Когда же мы увидим, что внешнее слишком на нас влияет, то не просто воспротивимся, но возьмем бич, да не один, и повоюем.

Содѣ́лавый, ꙗ҆̀же сꙋ́ть въ писа́нїи, ᲂу҆жѐ ᲂу҆разꙋмѣ̀, ꙗ҆̀же сꙋ́ть въ видѣ́нїи.

Сделавший то, что следует по букве, уже уразумел и то, что следует по умозрению.

Если вы мне поверите, – говорит Святой, и сделаете так как я сказал, согласно моему видению и истине, то увидите, что и сами этим обладаете. Это значит, что как только нас пленит мысль о духовной жизни, как только мы ее возжелаем, поняв, что ради этого нас и родил и воскресил Христос, сделал монахами, то в нас тотчас зачинается ведение созерцаний, мы сразу вступаем на путь солнцезарности, светолития, огнеиспускания, входим в свет.

Но для обретения такого опыта нужно много времени. Но, – как говорит Святой, этот опыт может начаться внезапно, если мы покажем хороший настрой и продолжим трезвение, а не так, что захотим сразу измениться, на следующий же день. Тут Христос сначала появляется как большая свеча, которую несут перед священником,⁵³⁹ и все понимают, что сейчас вынесут святые дары; а потом Он появляется как свет полной луны. Это случается когда человек начинает пропитываться действием благодати. Затем Христос является как яркое солнце, и это нечто действительно поразительное и живительное. Тогда глядя на это солнце, оно застилает тебе глаза, ты уже не видишь ничего другого, сам наполняясь светом; Бог, значит, взялся за тебя, и переделывает тебя в свет. Ты, получается, становишься огненосным, и уже, – как бы так сказать, не нуждаешься в Боге, сам теперь став богом. Вот каково величие трезвенной жизни.

* * *

С самого начала прп. Исихий повторяет одни и те же смыслы. Это некий дождь, ливень из мыслей и слов. Вот, в чем наша жизнь, и такое не забывается. Но теперь, пока есть вода, необходимо собрать ее в цистерну, чтобы нам ее всегда хватало. То есть, то о чем говорят нам Св. Отцы Церкви, надо сделать своим личным опытом, ведь небо создано для всех людей. Бог никому не запретил подниматься на небо, никого не лишил этой возможности, коль скоро небо внутри нас.

Давайте же не забывать об этом, но подражать тем египтянам, которые семь лет с хорошим урожаем собирали колосья для семи последующих голодных лет.⁵⁴⁰ Давайте воспользуемся этими переживаниями сейчас, потому что никто не знает, какие еще искушения встретит по жизни, какие приключения с ним случатся.

Какая-нибудь болезнь, например, может сразить нас. Или какая-нибудь идея, приступ эгоизма может мучить нас много лет. Какое-нибудь огорчение или обида может испортить всю нашу жизнь. Мы легко переменчивые люди. На какую-то секунду тебе приходит некая идея, и с тех пор ты ощущаешь себя никуда не годным, думаешь что твоя духовная жизнь не сложилась, ничего не вышло. Тогда ты говоришь: зачем же мучиться? Идея может убить. Что тогда будешь делать? Поэтому сейчас, пока у нас есть трепетное желание и вера в такие вещи, пока наше сердце и ум еще не сомневается, сейчас и предадимся этому, почувствуем благость, усладу, величие, славу и милость Господа, наполнимся светом.

* * *

Сегодня память празднуем первомученицы Феклы. Великая святая. Хотя в ее житии история смешана с легендами, Церковь не сомневается в ее существовании и признает ее святость. Наряду со св. Стефаном она тоже названа первомученицей, как сказано в службе. По всей видимости, она оказала огромное влияние на души первых христиан, и представляет собой образец святой любви и девственной жизни.⁵⁴¹

Пречистую Богородицу именуют в песнопениях «небесными вратами». Нам тоже надо стать небесными вратами, наполниться небом. Если такой стала Богородица, то и мы можем, всякая плоть может, все те, кто находится в Церкви. Мы во Христа облеклись,⁵⁴² во Христе живем, ко Христу идем. Особенно же в монастыре, все наши мысли, все темы, все работы, всё нас приводит к Богу.

А҆́ще внꙋ́треннїй на́шъ человѣ́къ трезви́тсѧ, по сло́вꙋ ѻ҆тцє́въ, си́ленъ є҆́сть сохрани́ти и҆ внѣ́шнѧго.

Если внутренний наш человек трезвится, то, по словам Отцов, он силен сохранить и внешнего. [173]

Если следить за умом и помыслами, то, как говорят Отцы, внутренний человек способен сохранить и внешнего. Внутренний человек – это внутренние движения души, такие как внутреннее молчание и контроль за умным началом, что в целом обеспечивает непрестанное общение с Богом. А внешний человек отвечает за связь с внешним мiром.

Таким образом, при наличии трезвения у меня появляется возможность не грешить при встречах с людьми, не бросаться словами, не бегать глазами туда-сюда, не зависеть от условий жизни. Следовательно, трезвение вооружает, ограждает, обеспечивает безопасность и придает силу.

Ѻ҆ба́че мы̀, и҆ ѕлодѣ́лателїе бѣ́си, воѡбщѐ содѣва́емъ грѣхѝ, и҆ ѻ҆́ные по́мыслами то́чїю и҆лѝ мечта́тельными живонаписа́нїѧми и҆з̾ѡбража́ютъ во ᲂу҆мѣ̀ грѣ́хъ, ꙗ҆́коже хотѧ́тъ: мы́ же и҆ по́мыслами внꙋ́трь, и҆ дѣла́ми внѣ̀.

По их же словам, мы и злодеи демоны, обои, сообща совершаем грехи: те в помыслах или мечтательных живописях изображают только пред умом грехи, как хотят, а мы и помыслами внутренно и делами внешно грешим.

Проблема, впрочем, не столько в бесах, этих служителях греха, которые нам докучают, сколько в нас самих, идущих у них на поводу. Лукавый не может довести нас до греха без нашего соучастия. Поэтому надо быть непреклонными, верить в безстрастие и святость, в избавление от всякого зла.

В этом месте мы спотыкаемся, так как в своем падении обычно обвиняем диавола. Но бесы лишь отчасти могут нам вредить. Они могут только изображать фантастические картинки в нашем помысле, подкидывать нам мечтательные и живописные помыслы. Они не представляют нам грех в его настоящем виде, но так, как им выгодно, чтобы нас пленить. То есть делают желаемое наслаждение более картинным. Лукавый, например, говорит тебе: если ты украдешь эти деньги, то построишь многоэтажный дом. Ты крадешь деньги, начинаешь строить дом, а потом оказывается что их не хватает, ты не можешь продолжать. Лукавый, стало быть, врет, видоизменяет реальность, только чтобы сделать искушение привлекательным. На что-то большее он не способен.

Но мы согрешаем помыслами внутренно и делами внешно: помыслами, которые рождаются от изобилия сердца, – (то есть) от наших страстей и идей, а также делами, в основном – языком, а потом делами, совершаемыми с помощью тела, и в поведении с людьми.

Дебе́лости бо тѣле́сныѧ не и҆мꙋ́ще бѣ́си, по́мыслами то́чїю, лꙋка́вствомъ и҆ ле́стїю, и҆ себѣ̀ и҆ на́мъ мꙋ́кꙋ доставлѧ́ютъ.

Демоны, не имея тел дебелых, лишь помыслами, кознями и обольщениями и себе и нам уготовляют муку.

Бес не может сотворить нам такое большое зло, какое мы творим себе сами, так как у него нет тела, он лишь дух. Он может только помыслами на нас влиять, и представлять вещи вопреки реальности, делая их привлекательными. Он нас обманывает, а мы думаем что нечто выигрываем. Наводя на нас зло, бес однако вредит и самому себе, потому что согрешает первым, а потом уже втягивает нас.

А҆́ще бо дебе́лости тѣле́сныѧ не бы́ша лише́ни бы́ли беззако́ннїи, нижѐ дѣла́ми бы грѣши́ти престава́ли, произволе́нїе къ нече́стїю гото́во при́снѡ и҆мꙋ́ще.

Но если бы эти непотребнейшие не были лишены дебелого тела, то грешили бы непрестанно и делами, всегда содержа в себе злое произволение, готовое нечествовать.

Бог предвидел лукавство бесов, поэтому сделал их только духами. Имея тело, они бы грешили и телом. А поскольку их произволение постоянно настроено на лукавство и нечестие, то они легко бы причиняли всем зло, причем не только в виде внушения, но смешиваясь с нами во грехе.

Итак, безгрешие – наше дело. Если мы решим не грешить, то это может получиться. Согрешаем мы только сами, а бес лишь соучаствует.

Но чтобы нас подбодрить, Святой продолжает:

Моли́тва же є҆диномы́сленнаѧ разбива́етъ и҆ въ пра́хъ ѡ҆браща́етъ прельщє́нїѧ и҆́хъ.

Молитва же односложная⁵⁴³ убивает и в прах обращает прельщения их. [174]

Успех демона в том, чтобы представить нам грех красивым и привлекательным, чтобы мы и захотели, и сделали. Но односложная молитва, – «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя» – убивает обман демона, разрушает его план, тем самым превращая его в прах, сжигая до тла, и приводя в полную негодность.

Призыва́емый бо на́ми і҆и҃съ бг҃ъ и҆ бж҃їй сн҃ъ, ча́стѡ и҆ нелѣ́ностнѡ, ѿню́дъ не позволѧ́етъ си̑мъ ни нача́ло вхо́да, є҆́же и҆ прило́гомъ нарица́етсѧ: ни ѡ҆́бразъ показа́ти ᲂу҆мꙋ̀ въ зерца́лѣ мы́сленномъ, ни словеса̀ нѣ̑каѧ глаго́лати се́рдцꙋ.

Ибо непрестанно и неленостно призываемый нами Иисус, Бог и Сын Божий, отнюдь не допускает им даже и начать вложение в нас греха, – что называют прилогом, – не допускает ни образ какой-либо показать уму в зеркале мысли, ни проговорить какие-либо слова сердцу.

Молитва есть призывание Иисуса Христа. Призывать – значит звать Бога, кричать. Но чтобы был толк, нужно призывать Иисуса, Бога нашего и Сына Божия, непрестанно и неленостно. А мы что делаем? Говорим молитву минут десять, а потом устаем и хотим отдохнуть. Но если мы прервем молитву один, два раза чтобы отдохнуть, то настанет момент, когда мы вовсе ее оставим, не добившись никакого плода.

И наоборот, – если мы призываем Христа постоянно и неустанно, то Он не позволит диаволу на нас нападать даже посредством прилога, который сразу же и отгонит. То есть не разрешает (бесу) представлять нам некие фантастические образы в нашем умном начале, тем самым начиная рисовать (в нашем воображении) грех, не дает ему сказать нам даже малое слово.

В каком же тогда случае нас искушает лукавый? Когда мы сами хотим совершить грех, но стыдимся или боимся, ожидая подходящего момента чтобы хоть как-то суметь оправдаться. Тогда сатана получает право, и либо говорит нам слова в сердце, либо рисует картины греха.

Ѡ҆́бразъ же бѣсо́вскїй не входѧ́й въ се́рдце, и҆ по́мыслѡвъ, ꙗ҆́коже рѣ́хомъ, и҆мѣ́ти не бꙋ́детъ:

Но если никакой образ не втеснится в сердце, то оно и от помыслов, как мы сказали, будет пусто.

Предположим, что зловредный враг внезапно показывает уму или сердцу какой-нибудь образ. Если мы не позволим ему войти внутрь, то сердце от помыслов будет пусто, помыслов у нас не будет. То есть, помыслы входят, когда мы пожелаем, когда нам это нравится, когда они нами оправданы, и мы говорим: «видишь, вышло так как я и сказал, как я и думал». Значит, чтобы бесовский образ вошел в нас, необходимым условием является наш интерес. Иначе же, ум и сердце остаются пустыми от помыслов. Это и есть безстрастие. Все что говорят Отцы – правда. Безстрастие – не для великих людей, не для сильно духовных, но для меня и для тебя, лишь бы мы этого захотели.

Всегда́шнею ᲂу҆́бѡ моли́твою ѡ҆чища́етсѧ воздꙋ́хъ мы́сленный ѿ мра́чныхъ ѻ҆́блакъ, и҆ ѿ вѣ̑тръ лꙋка́выхъ дꙋхѡ́въ. Ѡ҆чища́емꙋ же серде́чномꙋ воздꙋ́хꙋ, не возмо́жно не сїѧ́ти въ не́мъ бж҃е́ственномꙋ свѣ́тꙋ і҆и҃совꙋ.

Итак, от непрестанной молитвы мысленный в нас воздух чист бывает от мрачных облаков и ветров духов злобы. Когда же воздух сердца чист, то невозможно уже не сиять⁵⁴⁴ в нем Божественному Свету Иисусову. [175]

Когда наша молитва постоянна, ветры лукавых духов не могут веять в нашем уме. И тогда воздух ума не загрязняется, оставаясь чистым. В этом случае, – говорит Святой, я не могу поверить, чтобы Христос не просветил такое сердце. Потому что там где чистое сердце, там и божественный свет Иисуса Христа, там мир, наслаждение, радость и благодать.

Невозможно уже не сиять. Если это невозможно – то значит нельзя говорить, что мы, мол, чисты, но света божества не имеем. Об этом же говорит прп. Симеон Новый Богослов.⁵⁴⁵ Но несмотря на это, некоторые удивляются и спрашивают: как это возможно? И тем не менее, это правда, – говорит Святой. Впрочем, есть один случай, когда мы ощущаем себя чистыми, но света Божия не имеем. Когда это?

А҆́ще же тщесла́вїемъ, го́рдостїю и҆ высокомы́слїемъ надмѣва́емсѧ и҆ возно́симсѧ къ непостижи̑мымъ, безпомо́щнїи ѿ і҆и҃са ѡ҆брѣта́емсѧ: занѐ ненави́дитъ хрⷭ҇то́съ сицєва́ѧ, сы́й показа́тель смире́нїѧ.

… если только мы не надуваемся тщеславием, спесью и хвастливым себя выказыванием, и не воспарим к недосягаемому, лишаясь за то помощи Иисусовой; потому что Христос ненавидит все таковое, будучи образцом смирения.⁵⁴⁶

Если нас обуревает тщеславие, спесь и хвастливое себя выказывание.⁵⁴⁷ Выказывать (себя) – значит хотеть быть видным всем, и вести себя таким образом, чтобы заявлять о своем присутствии, о себе. Выказывание, стало быть, есть нарочитая демонстративность. То что я делаю – я делаю из эгоизма и гордости, чтобы сойти за духовного, будто Бог благословляет меня по жизни. – В этом случае Бог не дает света.

… если мы надуваемся хвастливым себя выказыванием и воспарим к недосягаемому, то Иисус нам не поможет. Если надуть шарик, он заполняется воздухом,⁵⁴⁸ становится легким и поднимается ввысь. Если и я надуюсь, то есть возгоржусь, то тоже воспаряю, поднимаюсь к недосягаемому, неуловимому и непостижимому, туда, куда мне нельзя приближаться, так как это не для меня.

Определение недосягаемый – происходит от приставки не, и глагола со значением встречать, находить, настигать. Так что, если я из гордости прошу Бога наделить меня высокими благодатными дарами, то не получаю ни даров, ни помощи. Когда же я ищу Христа, то Он дает мне и Себя самого, и дары в придачу.

Мы же обычно из-за своей легкой пустоты и показного духа, надеемся иметь благодатные дары, за счет чего хотим наладить свою жизнь, да еще чтобы другие нас признавали. Если, например, Игумен похвалит кого-то из братий, а меня нет, или поздравит кого-то с успехом, а меня снова пропустит, то я подумаю: «А я как же, – ничто? Нет, я тоже нечто, и докажу это». Далее я что-то такое делаю, чтобы показать что я тоже могу, знаю, что меня тоже любит Бог. Но такая реакция говорит о том, что Бог для меня выступает как инструмент, а не как мой царь и создатель. То есть, я не думаю что виновник – я, и что естественным для меня было бы повернуться и пасть ниц перед Богом. Я ищу не того чтобы припасть к Богу, но Его даров. В таких случаях Бог ничего не дает. Если мы монахи не настоящие, не прямые, не искренние, то нам ничего не дается, остаемся без помощи. Это единственный случай, когда Бог нас не просвещает.

Потому что Христос ненавидит все таковое, будучи образцом смирения. Господь явил смиренномудрие, и сказал нам: «научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем».⁵⁴⁹ Поэтому невозможно чтобы Христос, который ненавидит гордость и являет собой смирение, благословил гордого.

Держи́мсѧ ᲂу҆̀бо моли́твы и҆ смире́нїѧ, си́хъ двꙋ́хъ, ꙗ҆̀же со трезвѣ́нїемъ проти́вꙋ бѣсѡ́въ воѡрꙋжа́ютсѧ, ꙗ҆́коже ме́чь пла́мененъ.

Емлемся убо за молитву и смирение, – сии два оружия, коими совокупно с трезвением, как мечом огненным, ополчаются мысленные воители против демонов. [176]

Давайте крепко держаться за молитву и смирение, за эти две добродетели, чтобы не потерять их. Забудьте про все, – говорит Святой, держите только молитву и смирение, и тогда у вас будет все. Ведь подобно тому как воин точит саблю чтобы напасть на врага и разрубить его на куски, так и молитва со смирением и трезвением становится мечом, поражающим демонов.

Мо́щно бо на́мъ си́це творѧ́щымъ, по всѧ́къ де́нь и҆ ча́съ, серде́чнѡ, та́инственнѡ и҆ ве́селѡ пра́здновати.

Если так будем вести жизнь свою, то каждый день и час можем таинственно радостный иметь праздник в сердце.

Если будем так жить, с молитвой и смирением, то можно будет каждый день и каждый час переживать в сердце праздник и ликующее веселье. Следовательно, либо мы Божьи, либо нет; а не так, что сегодня я радуюсь, а завтра печалюсь, сегодня ты на меня посмотрел, и мне приятно, а завтра ты сказал мне нет, и я впал в уныние, сегодня светит солнце, и мне хорошо, а завтра дождь, и мне плохо. Либо мы пусты, и жизнь наша суетна, либо мы по-настоящему любим Бога, в смирении и молитве, и тогда празднуем каждый день и час. То есть, каждый день можем переживать мир и радость, которые свидетельствуют что у нас есть Св. Дух, что мы заслужили дружбу⁵⁵⁰ Христа.

Ѻ҆́смь сꙋ́ть по́мыслы всеро́днїи ѕло́бѣ, въ ни́хже соде́ржитсѧ всѧ́кїй по́мыслъ, и҆ ѿ ни́хже всѣ̀ рожде́нїе прїе́млютъ, ꙗ҆́коже ѿ ю҆но́ны и҆ ю҆пі́тера всѧ́кїй бѣ́съ ме́рзкїй, бо́гъ дана́евъ по басносло́вїѧмъ и҆́хъ: всѣ̀ прихо́дѧтъ ко две́ри се́рдца.

Восемь главных помыслов греховных, коими объемлется вся область таких помыслов, и от коих все они имеют свое рождение, как из Геры и Зевса всякий проклятый демон, Бог Данайцев, согласно их мифам. Все они восходят к дверям сердца.⁵⁵¹ [177]

В двух предыдущих главах Святой описал нам красоту духовной жизни и совершенства. Теперь он говорит про такие свойства помыслов, которые указывают на их злобу. Будучи всесторонне образован, он использует не только писания Отцов-аскетов и классиков литературы, но и мифологию.

Как известно, существует только добро. Только оно произошло от Бога, потому что Бог благ. Зла не существует, у него нет ипостаси и сущности, оно есть отрицание, утрата⁵⁵² и отсутствие добра. То есть, тьма не существует, существует (только) свет. Но если свет погасить, то получается тьма.

Вопреки этой истине, мифология говорила что зло произошло от Бога, да еще в том, божественном мiре. От богов Зевса и Геры произошли остальные боги данайцев, то есть Эллинов, которые были скверными и отвратительными, потому что постоянно грешили – убивали, блудили и т.п. Как, значит, от одной пары богов произошли все возможные злобы, согласно их мифам, так и у нас: все плохое отправляется от одного начала, – от гордости, от отречения воли Божьей, от моего отделения от Бога, когда я разделяю свое Я от Я Бога. Если я не ощущаю того, что мое существование находится в Боге, думая что Я и Бог – суть два разделенных предмета,⁵⁵³ то отсюда и происходит все зло: блуд, грех и т.п. Так, постепенно я дойду до отречения от Бога, – чтобы не отрекаться от себя.

Результатом такого расположения человека являются восемь главных помыслов, от которых рождаются все остальные, и восходят к дверям сердца. Святой говорит здесь не про помыслы от лукавого, – они не могут войти в нас без нашего желания, – но про помыслы, исходящие изнутри нас самих. Поэтому и сказано: восходят к дверям сердца, из наших глубин.

и҆ ѡ҆брѣ́тше ᲂу҆́мъ нестрего́мь, є҆ди́нъ по є҆ди́номꙋ вхо́дѧтъ во своѐ вре́мѧ.

и, нашедши ум не охраняемым,⁵⁵⁴ один за другим входят в него, каждый в свое время.

Итак, от восьми главных помыслов происходят все остальные, ожидая подходящего момента нас искусить. Я, например, два-три раза вызвал такого-то брата обсудить некое дело, а тебя не позвал. Когда ты это заметил, у тебя появился помысел: «видишь, Игумену до тебя нет дела...» Этого уже хватит, большего не требуется. Потом ты пойдешь спать, но не сможешь заснуть. Пойдешь в церковь, и не сможешь сосредоточиться. Зайдешь к брату, но разговор не вяжется. (А все потому, что) помысел нашел подходящий момент, и в свое время тебя искусил. Помыслы никогда не спешат, никогда не появляются не вовремя, но всегда кстати, особенно когда ум не охраняем, они – как и мы – сеют (семена) в нужное время. Поэтому всякий раз когда мы чувствуем уныние, безпокойство, обиду, внезапный голод, когда нам тяжело, – то главным образом это происходит от созревающего внутри помысла.

Кі́йждо же ѿ ѻ҆смѝ по́мыслѡвъ взоше́дъ въ се́рдце, мно́жество скве́рныхъ по́мыслѡвъ вво́дитъ: и҆ си́це ᲂу҆́мъ помрачи́вше, ᲂу҆вѣща́нїѧми призыва́етъ тѣ́ло къ творе́нїю скве́рныхъ дѣ́лъ.

Когда какой из этих восьми помыслов, поднявшись к сердцу, войдет в него, то вводит с собою целый рой нечистых помыслов и, омрачив таким образом ум и сердце, раздражает тело и влечет его к совершению срамных дел.

Рой помыслов. Рой – от глагола со значением нападать, набрасываться на кого-то; отсюда его производные: множество, изобилие, толпа, стая, стадо, которое скопом на тебя нападает, как пчелы или волки.

Когда на сердце взойдет какой-либо из восьми помыслов, то он открывает ворота нараспашку, и тогда уже на нас нападет целый рой нечистых помыслов. Ум подвергается нападению, и мы становимся неспособными к молитве, не можем (даже) улыбнуться или сказать «да» брату. Мы становимся совершенно деморализованы. Причиной этому стал не один, но целая стая помыслов. Коль скоро я не заметил и впустил в сердце первый помысел, то и остальным дал право (войти), так что уже не в силах им сопротивляться.

Так помрачается ум, а помысел подстрекает совершить грех и во внешнем плане. Далее, – в нашем примере, помысел говорит брату: «Если до тебя тут дела никому нет, то что тут высиживать в монастыре? Добродетелей у тебя нет, одни грехи. Тебя не ни во что не ставят, и разве с этим что-нибудь изменится? – исключено. Следовательно, если ты займешься чем-то другим, то тебе может быть больше повезет, и ты больше сможешь угодить Богу». Эта мысль меня заводит, я начинаю об этом думать, размышлять, не является ли это правдой. Если ты послушаешься этого помысла, и пойдешь в другой монастырь, сменишь обстановку, то там он тебе скажет: «Ты сегодня слишком переработал, устал, и не можешь молиться, так что тебе надо поесть». Ты идешь и ешь вне программы. Помысел, то есть, омрачает ум, и с этих пор ты все видишь неправильно, в извращенном виде.

И҆́же ᲂу҆̀бо главꙋ̀ блюде́тъ ѕмі́евꙋ, и҆ противорѣ́чїемъ ꙗ҆ростнови́днымъ ꙗ҆́ростныѧ ᲂу҆потреблѧ́ѧ глаго́лы, а҆́ки пѧ́стїю бїе́тъ тѣ́ло, се́й ѿража́етъ бра́нь.

Но кто блюдет главу змия и гневным прекословием, гневные подобрав слова, как бы пястию биет по телу врага, тот тем самым пресекает брань. [178]

Прекрасная, динамическая фраза, описание подвига. Кто владеет искусством сокрушения главы змия, тот побеждает помысел. Это место напоминает нам рассказ Ветхого Завета, когда Бог изгнал из рая Адама и Еву, и в этот страшный момент произнес слова, ставшие Перво-евангелием, – что настанет день, и сын Девы, Христос, сокрушит главу змия.⁵⁵⁵ Так и мы, – на самом деле не мы, но Христос через нас, – можем сокрушить не только помысел, но беса, который скрывается за каждым помыслом и страстью. Как это?

Гневным (ꙗ҆ростнови́днымъ) прекословием. Я смогу победить помысел, если даже вначале был неосмотрителен, но когда помысел уже собрался войти в сердце, скажу ему с гневным прекословием: «Нет, я не собираюсь с тобой разговаривать. Даже если ты хорош, если ты друг и соратник – не хочу иметь с тобой дело. Желаю только молитвы Иисусовой». Ведь если я начну беседовать с ним, то сразу проиграю, битва тут же заканчивается. С того самого момента я уже в руках врага.

Разгневанный – не разговаривает, он злится. Так что, тебе надо как быку наброситься на вражеский помысел, – гневные подобрав слова, будь помысел хоть добрым, хоть дурным. Надо, то есть, быть с врагом неумолимым, суровым. Скажи ему такие слова, чтобы он уже не решался заговорить с тобой. ꙗ҆́ростныѧ ᲂу҆потреблѧ́ѧ глаго́лы, – то есть слова, взятые из глубины яростного начала, из внутренностей. Следовательно, наше «нет» должно исходить из глубины души.

... как бы пястию биет по телу врага, тем самым пресекает брань. Пясть – это кулак, а тело – это как бы тело диавола и помысла, по которому я начинаю бить обоими кулаками. Эта фраза про борца, который сразу нападает и выигрывает бой. Приведем пример. Прошел дождь, вода попала в мою келью, которая находится на нижнем этаже, от подвала тянет сыростью. Мне приходит помысел: «В келье стало слишком сыро, пойду-ка я попрошу Старца перебраться на верхний этаж». Если я с первой же секунды не наброшусь с кулаками на этот помысел, но начну смотреть, думать, может это действительно так, – то уже не успокоюсь. Ведь если даже Старец разрешит мне переселиться, то дальше начнется другой помысел: «Разве это правильно, что такой-то брат заселился в мою нижнюю келью, а я перешел сюда?» Если же я не перееду, то, опять же, буду в претензии: почему Игумен оставил меня жить в сырости? К тому же, никакой чрезмерной сырости могло и не быть, просто так сказал помысел, и этого хватило.

Соте́рши бо главꙋ̀, и҆збѣга́етъ мно́гихъ лꙋка́выхъ по́мыслѡвъ и҆ ѕлы́хъ дѣ́лъ. И҆ тогда̀ пребыва́етъ неволнꙋ́ема мы́сль, бг҃ꙋ прїе́млющꙋ бо́дрствованїе є҆ѧ̀ въ по́мыслѣхъ, и҆ да́рꙋющꙋ є҆́й вѣ́дѣти, ка́кѡ подоба́етъ побѣди́ти врагѝ, и҆ ка́кѡ подоба́етъ ѡ҆чища́ти пома́лꙋ се́рдце ѿ по́мыслѡвъ, ѡ҆сквернѧ́ющихъ внꙋ́треннѧгѡ человѣ́ка.

Ибо, стерши главу, он избег и многих помыслов порочных, и дел порочнейших. После сего мысль у него пребывает уже неволненною: потому что Бог приемлет его бодрствование над помыслами и в воздаяние за то дарует ему ведение, как надо преодолевать врагов и как надлежит очищать сердце от помыслов, оскверняющих внутреннего человека.

Когда я сокрушу главу, то есть начальный, первый помысел, то избегну и многих помыслов порочных, и дел порочнейших. И наоборот, приняв (один) помысел, я впущу множество помыслов и совершу много таких дел, которые мне кажутся нормальными, но по сути порочнейшие. Когда же я отсекаю главу греха, то Бог мне помогает, поддержав мою бдительность, внимание и быструю реакцию. Эту мою бдительность Он принимает даже как дар, хотя она полезна прежде всего мне самому, чтобы быть с Ним. Видите, что делает Бог в нашу честь? Ищет способы и поводы чтобы мы сделали Ему подарок, чтобы оказаться нашим должником и воздать нам. А воздаяние Его в том, чтобы научить нас всякому удобному способу побеждать врагов, чтобы они сразу пускались наутек, чтобы у нас не оставалось ни единого помысла.

Си́це ᲂу҆̀бо мо́жетъ дꙋша̀ ѡ҆ гдⷭ҇ѣ ста́ти во свое́мъ благоѡбра́зїи, и҆ красотѣ̀, и҆ правотѣ̀, ꙗ҆́коже и҆спе́рва ѿ бг҃а создана̀ бы́сть, вельмѝ добра̀ и҆ пра́ва.

Таким-то образом душа может о Господе стать в своем благообразии, красоте и правости, как в начале создана была Богом прекрасною и правою. [179]

Таким образом душа может предстать прекрасной, честной и искренней перед Богом. Такова ее природа, такой ее сотворил Бог. Когда у тебя такая душа, то ты можешь по-настоящему верно и прямо стоять перед Богом. Иначе, твоя связь с Ним мнимая.⁵⁵⁶ Ты призываешь Его, говоришь «боже мой, боже мой», но не веришь в Бога.

Далее Святой обращается к житию Антония Великого, которое написал свт. Афанасий Великий.

ꙗ҆́коже глаго́летъ вели́кїй ра́бъ гдⷭ҇нь а҆нтѡ́нїй: дꙋшѣ̀ ᲂу҆́мъ по є҆стествꙋ̀ и҆мꙋ́щїй добродѣ́тель составлѧ́етсѧ. И҆ па́ки речѐ: и҆́бо что̀ дꙋша̀ є҆́сть пра́ва, сїѐ є҆́сть то̀, что̀ ᲂу҆́мъ є҆ѧ̀ пребыва́етъ по є҆стествꙋ̀, ꙗ҆́коже созда́сѧ. И҆ пото́мъ а҆́бїе речѐ: ѡ҆чи́стимъ мы́сль. А҆́зъ бо вѣ́рꙋю, ꙗ҆́кѡ ѡ҆чи́стившисѧ ѻ҆на̀ ѿвсю́дꙋ, и҆ по є҆стествꙋ̀ стоѧ́щи, мо́жетъ, прозорли́ва бꙋ́дꙋчи: мно́жае и҆ далеча́е бѣ́сы зрѣ́ти, и҆мѣ́ѧ ѿкрыва́юща є҆́й гдⷭ҇а. Си́це глаго́летъ сла́вный а҆нтѡ́нїй, ꙗ҆́коже сказꙋ́етъ вели́кїй а҆ѳана́сїй во а҆нтѡ́нїевѣ житїѝ.

… как говорит великий раб божий Антоний: «когда в душе ум бывает таким, как следует ему быть по естеству, тогда она бывает вся – добродетель». Он же сказал опять: «быть душе правою есть то же, что иметь ей ум в естественном состоянии, как создан». И немного ниже опять говорит он: «очистим ум; ибо я верую, что он, будучи всесторонне очищен и пришедши в естественное свое состояние, может сделаться прозорливым и видеть более и далее демонов, имея в себе дающего откровения Господа». Вот что говорил славный Антоний, как сказывает Афанасий Великий в житии Антония.

Когда душа следит за тем, чтобы оставаться в своих естественных пределах, в чистоте и святости, как ее создал Бог, тогда все добродетели входят в наше сердце (сами). Когда же мы предаемся действиям не естественным, которые не были нам даны Богом в раю, то и добродетелей у нас никаких не будет.

И дальше Антоний Вел. говорит: очистим ум, чтобы он мог видеть дальше демонов, ведь Бог ему все откроет. Как когда исчезают облака и тучи, небо очищается и открывается естественный горизонт, так же точно открывается горизонт духовный, когда сердце очистится и станет ясновидящим. Тогда и ум становится видящим свет, причем видящим лучше демона. Демон ожирел, и у него нет чистого взгляда, одна фантазия. Он придумывает себе, подозревает, и поскольку не может быть вездесущим, то ему приходится самому везде бегать, следить, уставать, чтобы проверить, правда ли то, что он себе нафантазировал. Мы же, очистившись, видим очень далеко, потому что Бог занимает нам свое зрение, мы видим Его глазами.

Всѧ́къ по́мыслъ мечта́нїе во ᲂу҆мѣ̀ чꙋ́вствєнныѧ вє́щи твори́тъ. Оу҆́мъ бо сы́й а҆ссѷрі́и, не и҆на́че прельща́ти мо́жетъ, а҆́ще не ᲂу҆потреби́тъ чꙋ́вствєнныѧ на̑ша и҆ ѻ҆бы̑чнаѧ.

Всякий помысл воспроизводит в уме образ какого-либо чувственного предмета: ибо Ассирианин, будучи сам умною силою, не иначе может прельщать, как пользуясь чем-либо привычным для нас, чувственным. [180]

Поскольку у нас, у людей, есть тело, есть лукавство, эгоизм, похотения, мнения, то мы можем запустить помысел в дело. Сам сатана не может сразу нас подбить на дело, только помысел может нас к этому подтолкнуть, с помощью представления некой чувственной вещи.

Ассирианин, будучи сам умною силою. Диавол, будучи духом, не может иначе нас обмануть, кроме как пользуясь чем-либо привычным для нас, чувственным. Раз он не может подвигнуть нас на грех используя (непосредственно) наши слова и вообще тело, то старается подкинуть нам нечто, за что бы мы ухватились, и оказались бы с ним связанными рука об руку. О чем это? Это чувственные и привычные вещи. То есть наши связи с внешним мiром, все что стало нашей привычкой, что нам нравится, что мы повторяем каждый день. Он использует наши глаза, уши, желания. Все это чувственные и привычные вещи. Если, например, кто-то почувствует мою неприязнь к нему, то сразу потемнеет в лице, так что я замечаю, что у него что-то на меня есть. Мое чувство зрения обнаружило его внутренний настрой. Эта одна из чувственных вещей, которую враг может использовать чтобы подтолкнуть меня к греху.

Следовательно, не так опасен демон, сколько мои связи с внешним мiром, особенно привычные и каждодневные. Наше работа на послушании, к которой мы привыкли, может стать исходной точкой удаления от Бога. То есть, если мы вкладываем туда свою волю, мнение, лукавый нас на этом поймает. Игумен, например, благословил меня поехать в город по делу. Я съездил один, два, три раза, потом привык, и на четвертый раз начинаю заходить в гости, соглашаюсь с тем, что знакомые мне накрывают стол, потом устаю от этого, оставляю службу, личное (молитвенное) правило, и перестаю быть монахом.

Если бы я, как было сказано и в 173-й главе, трезвился и сохранил свой внутренний мiр, то это обезопасило бы меня от внешнего, от того что повторяется по жизни, от того что меня радует, чего я хочу и ищу. Так что, давайте быть осторожными с чувственными и привычными вещами, так как они опасны.

А҆́ще ᲂу҆́бѡ вои́стиннꙋ ѡ҆блещѝ въ стꙋ́дъ по́мыслы хо́щеши, и҆ безмо́лвствовати благодꙋ́шнѡ и҆ ᲂу҆до́бнѡ трезви́тисѧ се́рдцемъ: і҆и҃сова моли́тва да прильпне́тъ твоемꙋ̀ дыха́нїю, и҆ въ ма́лыхъ дне́хъ ᲂу҆́зриши сїѐ соверша́ющеесѧ.

Если истинно хочешь покрыть стыдом помыслы, достодолжно безмолствовать и без труда трезвиться сердцем; да прильпнет к дыханию твоему молитва Иисусова, – и в немного дней увидишь это на деле. [182]

Если ты и вправду хочешь уничижить свои помыслы, пристыдить их, (зная, что) за ними скрываются страсти и бесы, если ты хочешь безмолствовать, чтобы сердце было спокойным, радостным, легко собранным в трезвении – многие ведь хотят внимать уму, но у них не получается, устают, – то да прильпнет к дыханию твоему молитва Иисусова.

Эту фразу – да прильпнет к дыханию твоему молитва Иисусова – Святой повторяет, чтобы мы ее прочувствовали, чтобы вместо наших чувственных и привычных вещей мы привыкли к молитве Иисусовой, соединенной с нашим дыханием. И в немного дней увидишь это на деле. Попробуйте то, о чем я вам говорю, в течение всего нескольких дней, – говорит Святой, и сами увидите что оно работает. Видите, как он нас вдохновляет? То и дело заново советует: постарайся хоть немного, и у тебя получится, сам все поймешь.

Ꙗ҆́коже не мо́щно на воздꙋ́сѣ пи́сьмена писа́ти, подоба́етъ бо ѻ҆́ныѧ на нѣ́коемъ веществѣ̀ наче́ртывати, ꙗ҆́кѡ да цѣ̑ла хранѧ́тсѧ: си́це къ честно́мꙋ трезвѣ́нїю на́шемꙋ моли́твꙋ і҆и҃съ хрⷭ҇то́вꙋ совокꙋ́пимъ, да вседо́браѧ добродѣ́тель трезвѣ́нїѧ цѣла̀ съ ни́мъ пребыва́етъ, и҆ чрез̾ него̀ на́мъ соблюда́етсѧ во вѣ́къ неѿе́млема.

Как не следует букв писать на воздухе, а надо их резцом начертывать на каком-либо теле твердом; чтобы они могли надолго сохраниться: так с притрудным трезвением своим должно нам сочетавать молитву Иисусову, дабы прекрасная добродетель трезвения вместе с Ним была в нас всегда целою, и чрез Него вовеки сохранилась в нас неотъемлемою. [183]

Разве можно писать письмена по воздуху? Нет, конечно. Нужна какая-то дощечка, – говорит прп. Исихий, потому что в его время так писали, начертывая на дощечке. Подобно этому нужно скрепить молитву Иисусову с притрудным трезвением, то есть таким, которое ты практикуешь постоянно и упорно, – тогда убедишься что трезвенность есть свойство самой твоей жизни. Иначе говоря, трезвение будет у тебя (получаться) само собой, благодаря привычке и расположению. Не потребуется чтобы тебя кто-то к этому склонял, ведь ты сам уже станешь исихастом. Трезвение станет твоим неотъемлемым имуществом, которое останется с тобой навеки.

Следующая глава является итогом предыдущих, и начинается с очень изящной и простой фразы.

Возложѝ на гдⷭ҇а дѣла̀ твоѧ̑, и҆ ѡ҆брѧ́щеши, глаго́летъ, благода́ть.

Возложи, как сказано, на Господа дела свои и обрящешь благодать. [184]

Как сказано. – Имеется в виду, надо полагать, Св. Писание, книга Притч. Посмотрим это место. «Милость и истина да не оставляют тебя: обвяжи ими шею твою, напиши их на скрижали сердца твоего и обретешь милость и благоволение в очах Бога и людей».⁵⁵⁷ Милость и прямота сердца твоего, то есть твое братолюбие и отношения с Богом, должны быть прозрачными, чистыми и непорочными. Как священник поднимает святую чашу и дискос, тело и кровь Христовы, со словами: «Твоя от Твоих Тебе приносяще», так и ты приноси каждый день эту двойную жертву: с одной стороны, – свою любовь и благое отношение к людям, и с другой, – свое внутреннее искреннее и безхитростное обращение к Богу. Эти две вещи подними высоко, чтобы Бог постоянно мог их видеть, эти приносимые тобой дары. И обрящешь благодать: тогда Св. Дух даст тебе свои дары, благодать.

Для осознания того, что эти две вещи должны быть постоянно видны Богу, мудрый Соломон прибавляет: милость и правду носи словно повязку на шее. Повесь на шею свою жертвенность, послушание, смирение, любовь к братии и чистоту своих приношений Богу, то есть всю свою внутреннюю и внешнюю жизнь, – и обрящешь благодать.

Вот какой образ хочет нам дать Святой, говоря: возложи на Господа⁵⁵⁸ дела свои – чистоту и добродетель. Собери все это перед Богом, покажи Ему. Тогда обрящешь благодать, – тогда Бог тебе все даст. Прекрасный образ!

да не рече́но бꙋ́детъ и҆ ѡ҆ на́съ проро́комъ: бли́зъ є҆сѝ ты̀, гдⷭ҇и, ᲂу҆́стъ и҆́хъ, дале́че же ѿ ᲂу҆тро́бъ и҆́хъ. Никто́же и҆́нъ се́рдце твоѐ крѣ́пкѡ ᲂу҆мири́тъ ѿ страсте́й, а҆́ще не са́мъ і҆и҃съ хрⷭ҇то́съ, дале́че разстоѧ̑щаѧ собра́вый.

... дабы и к нам с тобою не относились слова пророка: близ еси Ты, Господи, уст их, далече же от утроб их.⁵⁵⁹ Никто другой прочно не умиротворит сердца твоего от страстей, кроме Самого Иисуса Христа, сочетавшего в Себе далеко разстоящее.

Если мы не подведем все наши дела ко Господу, то (над нами) сбудется сказанное прор. Иеремией: этот народ только устами прославляет и почитает Меня, а сердце его далеко. Но Иисус Христос, собравший концы земли и соединив их воедино,⁵⁶⁰ может соединить воедино и твое сердце, удалив из него страсти, и сделав его приятным и всесветлым.

Образы Святого очень живые. Разве можно забыть это «прокати»,⁵⁶¹ или про повязку на шее, которая символизирует чистоту движений нашего сердца, которую Бог должен видеть каждый день и час? Ощущаем ли мы это? Есть ли у нас чувство, что Бог всегда находится перед нами? Если да, то мы не оглядываемся на себя, а смотрим только на Бога, в почтении стоя перед Ним.

Но обычно мы воспринимаем Бога как проблему, ощущаем Его как того, кто от нас нечто требует, или не выполняет наших пожеланий; доходит даже до того что мы отрекаемся от Него, говоря что Он жестокий, кровожадный, что Он не есть любовь, или что Его вовсе нет. Но Бог есть.

На какую духовную высоту поднимает человека прп. Исихий! Говорит, что человек имеет возможность постоянно предстоять Богу, как священник воздевая руки перед святым престолом. Но с этой высоты он снова опускает нас в повседневную жизнь, со всеми ее опасностями.

Подо́бнѡ ѻ҆боѧ̑ дꙋ́шꙋ помрача́ютъ, и҆ бесѣ̑ды по́мыслѡвъ въ ᲂу҆мѣ̀, и҆ внѣ̑шнѧѧ глагѡ́ланїѧ и҆ празднослѡ́вїѧ.

Равно омрачают душу и мысленные внутри беседы с помыслами, и внешние встречи и празднословие. [185]

Заметьте, – говорит он, не только помыслы омрачают душу, но также встречи и праздные разговоры.

Святой возвышает нас, показывает все благородство нашей природы, то состояние, которым нас наделил Бог, и которое продолжает храниться для нас как дар. Но одновременно напоминает: сейчас, когда ты выходишь к людям, то следи за тем что говоришь. Он все время возвращает нас к одним и тем же смыслам.

Внешние встречи – это (для нас, монахов) встречи и разговоры с не монахами, с теми, кто не принадлежит какому-нибудь монашескому братству, будь то монастырь, скит, или калива. Все монашеские уставы ясно определяют когда и при каких условиях монах может иметь общение с мiрскими людьми. Монах же, который не видит разницы между разговором с братом и с каким-нибудь посетителем – не имеет правильного разумения, и вряд ли сможет послужить Богу совершенно и благопристойно. Давайте не будем забывать что как монахи мы отделились от других людей.

Внешние встречи и празднословие могут также сильно омрачить душу как и помысел. Как мысленные помыслы причиняют все виды зла, так и внешние встречи с празднословием разбивают жизнь человека. Поэтому никогда не доверяйте человеку, который много болтает, любит спорить, ищет компанию. Он как стена, на которую нельзя опираться. Если понадеешься на него, то упадешь, разобьешь голову, можешь даже пролить кровь и умереть. Такой человек – смертельная опасность. Так что, не сближайтесь с ним, – не по недостатку любви, но из мудрости, ради Бога. Ведь невозможно жить праздно и быть с Богом.

Подоба́етъ же ѿвраща́ющымсѧ поврежде́нїѧ ᲂу҆ма̀, ѻ҆боѧ̑, лю́бѧщаѧ праздносло́вити, си́рѣчь и҆ по́мыслы: и҆ человѣ́ки ѡ҆скорблѧ́ти, за благосло́внѣйшꙋю винꙋ̀ по бз҃ѣ, да не помрача́емь ᲂу҆́мъ разсла́битъ трезвѣ́нїе.

Итак тем, которые стараются отвращать от ума своего все вредное, должно без жалости прогонять и тех и других любителей празднословия, – и помыслы и людей, по весьма уважительной по Богу причине: дабы ум, омрачаясь, не ослаб в трезвении.

Разумеется, ни в коем случае нельзя обижать человека, и даже малую птичку. Но есть одно исключение: если мы любим Бога и не хотим огорчать Св. Духа,⁵⁶² то приходится огорчать себя и других, то есть отказывать им, – отрицаясь не личности, но вольного обращения. Хочешь не навредить своему уму? хочешь, чтобы он не утерял своего света? чтобы не ослеп духовно? Тогда необходимо и҆ по́мыслы, и҆ человѣ́ки ѡ҆скорблѧ́ти,⁵⁶³ – когда они любят болтать и празднословить. Не по причине их самих, но по весьма уважительной по Богу причине: потому что ты хочешь любить Бога, и чтобы ум парил высоко, созерцая божественные вещи. Только ради этого, ни для чего другого, уходи от них подальше, а вовсе не потому что кто-то плохой или грешный.

Допустим, кто-то к тебе приближается, и ты знаешь, понимаешь, что он хочет поболтать. Что делать? Либо сделай смурной вид, только кивни ему и уходи; либо извинись и скажи что у тебя есть дело. Найди какую-нибудь отговорку, согласно той мудрости, которую подаст Бог, или исходя из опыта. Ведь это дело опыта. Вся вообще добродетель и вся святость – это привычка и опыт. Когда человек привыкнет избегать сетей греха, то приобретает в этом опыт, и уже издалека видит разставленные сети. Но неопытный в духовном имеет опыт (лишь) в мiрском, и не способен разобраться в таких ситуациях. Он не понимает характера другого человека, его поведения. Тебе, скажем, предлагают посидеть немного, поговорить. По лицу человека, по его улыбке, по тому где и как он сидит, по его взгляду – можно сразу определить, стоит ли с ним разговаривать.

Избегать кого-либо можно только по весьма уважительной по Богу причине, и никогда потому что он такой или сякой. Ни в коем случае нельзя вмешиваться в чужую жизнь, но всегда почитать другого как образ Божий. Но ради Бога можно оставить его и заняться своим делом. А насколько мы более продвигаемся в добродетели, настолько меньше огорчаем другого, так как научились владеть духовным оружием. Кто же не научился, – потому что не захотел – тот либо попадет в сети речей другого, либо сам их будет разставлять другим. В итоге, один попадает в сети другого: я ловлю тебя, а ты ловишь меня.

Итак, если ты не будешь следить за этими двумя вещами, – за помыслами, и за своими связями с людьми, то ум помрачится и трезвение ослабнет. Точнее, не ослабнет, а разрыхлится, растворится – такой здесь употреблен глагол. Если вино сильно разбавить, то его уже невозможно пить, – одна вода. Так и с трезвением. Ум омрачается от помыслов и разговоров, и парализует трезвение, делает его негодным, лишает силы.

И҆́бо ѿ забве́нїѧ помрача́еми, ᲂу҆́мъ погꙋблѧ́емъ.

Ибо будучи омрачаемы забвением, мы теряем ум.

Нет сомнений, что тот кто собрался поболтать, уже забыл про Бога. Даже когда я собираюсь поговорить под предлогом или с намерением сказать духовные слова, чтобы якобы помочь брату, выразить свою любовь, или чтобы завязать общение – все равно я забываю про Бога. Следовательно, когда мы помним про Бога, то не ищем разговоров и компаний. Но когда забываем про Него, то ум помрачается, и нашей компанией перестают быть ангелы, святые и Господь, но людишки вокруг нас. Любой ближний, конечно, является образом Божьим, но это также сердце со своими пожеланиями. В итоге, мы либо смешиваемся с людьми, либо остаемся с Богом.

Нужно иметь в виду, что люди которые любят поболтать, обычно одиноки. Если вы видите кого-то кто ищет компанию, то будьте уверены, что это человек одинокий, чем-то разстроенный, несчастный, в нем сидит некий эгоизм, повреждение, обида, поэтому он и не чувствует связи ни с братством, ни с небом. То есть, там где слова – там нищета сердца, духа и ума. Там где компания, там и одиночество. Настоящее общение есть у того, кто очищает ум и осторожен с компаниями. У него дружба, беседа и связь с самим Христом, как говорит Святой в следующей главе.

Соблюда́ющїй со всѧ́кимъ тща́нїемъ чистотꙋ̀ се́рдца, и҆мѣ́ти бꙋ́детъ ᲂу҆чи́телѧ законополо́жника сеѧ̀ хрⷭ҇та̀, та́йнѡ сказꙋ́юща є҆мꙋ̀ во́лю свою̀.

Кто со всем рачением хранит чистоту сердца, тот наставником в ней будет иметь законоположителя ее Христа, который таинственно будет изрекать ему волю свою. [186]

Тот, кто не забывает про Бога, но помнит о Нем постоянно, тщательно соблюдает чистоту сердца, имея учителем самого Христа, законоположника, таинственно открывающего нам свою волю.

У кого же нет этого, таинственно открывающего, тот испытывает проблемы и недоумения: что есть воля Божия? И тогда, если у него есть Старец, то что он скажет – и есть воля Божья. Но прп. Исихий жил на пустыне, а там монахи целые дни, месяцы, и даже годы не видели другого человека, – как им было понять волю Божию?

Поэтому человек должен сам себе упростить жизнь так, чтобы уметь получать извещение изнутри, – что есть воля Божья. А потом, если у него есть Старец, свериться на этот счет и с ним. Раньше, когда детей обучали арифметике, то наравне с первыми четырьмя действиями – сложение, вычитание, умножение и деление – их заодно учили и проверке вычислений. Учитель говорил, что когда вы сосчитаете на бумаге, то еще раз проверьте в уме. И кто так делал, учился хорошо.

Но чтобы ум мог воспринимать волю Божию, необходимо (во-первых) чтобы Бог таинственно заговорил с нами, и (во-вторых) чтобы ум был чист, и удалялся от помыслов и разговоров. Поскольку при наличии помыслов и разговоров ум постоянно соскальзывает, и не может с точностью воспринимать волю Божью. Не доверяйте человеку, который много болтает или мучается помыслами, не спрашивайте его, так как оба обязательно впадете в прелесть. Только человек серьезный, молчаливый, вдумчивый, имеющий общение с Богом, может понять волю Божию. Поэтому и нужно жить духовно, чтобы не ошибаться и не выпадать из воли Божьей.

Сїѐ ꙗ҆влѧ́ѧ дв҃дъ глаго́летъ: ᲂу҆слы́шꙋ, что̀ рече́тъ ѡ҆ мнѣ̀ гдⷭ҇ь бг҃ъ: воззрѣ́нїе же ᲂу҆ма̀ на себѧ̀ сама́го во ᲂу҆́мной бра́ни показꙋ́ѧ, и҆ застꙋ́пное защище́нїе бж҃їе, глаго́лаше: и҆ рече́тъ человѣ́къ: а҆́ще є҆́сть пло́дъ пра́ведникꙋ.

Услышу, что речет о мне Господь Бог, говорит Давид, указывая на это. Изображая же разглагольствие ума с самим собою о мысленной брани и о заступническом в ней покровительстве Божием, говорил он: и речет человек: аще убо есть плод праведнику.⁵⁶⁴

Давид всегда вопрошал Бога, чтобы узнать Его волю. Об этом говорит приведенный стих псалма. Но прп. Исихий использует его как образчик мистической жизни и переживаний духовного человека, как и другой стих – итак, есть ли плод для праведника?⁵⁶⁵ – то есть человек задается вопросом в своем сердце: даст ли Бог плод праведнику? даст ли радость, мир, удачный исход?

Но кому Бог дает такие плоды? Человеку серьезному и духовному, ум которого склоняется в сердце и не вертится туда-сюда, глядя только на Бога. Такой ведет настоящую духовную брань, и будет награжден.

Мы часто говорим: «у меня сильная брань». Но на самом деле, есть только одна брань. Всё остальное, то есть повседневные искушения, трудности, грехи, «подвиги» – суть детские игры, перепалки, которые устраиваем мы сами. Настоящая же брань – это хранение ума и заключение его в сердце. Кто ведет эту брань, тот получает и помощь Божию. Но мы совершаем ту самую ошибку – решившись на брань, мы тут же спрашиваем себя: «а поможет ли мне Бог?» Не может быть сомнений что Он поможет, ведь там где ведется эта брань, там и дается плод. А где идет борьба другого рода, другие труды и интересы, там нет плода – просто течет и утекает жизнь, там есть только малые некие достижения, успехи, мелкие радости и мимолетные чувства. Бог допускает эти мимолетные чувства, чтобы мы совсем уж не впали в отчаяние. Тогда как мощную поддержку, прибавление сил, радость и правду Он дает человеку, практикующему трезвение ума.

Въ мꙋ́дрости при́снѡ хо́димъ нака́заннїи се́рдцемъ, по сло́вꙋ свѧщеннопѣ́вца, хрⷭ҇то́мъ і҆и҃сомъ, ѻ҆́ною бг҃а ѻ҆ц҃а̀ си́лою, и҆ мꙋ́дростїю бж҃їею всегда̀ ды́шꙋще.

Будем всегда вести себя, как наказанные сердцем в мудрости,⁵⁶⁶ непрестанно дыша Иисус-Христом, Бога Отца силою и Божиею Премудростию. [187]

Как нам следует жить каждый день? Научаясь, обучая сердце посредством духовной мудрости, богообщения, пропитывая себя Богом. Наше сердце, иначе говоря, в конце концов формирует сам Бог, когда мы живем молча, тихо, в трезвении.

В мудрости. Мудрость, есть на самом деле сила и премудрость Бога и Отца, – Иисус Христос. Так, мы, с одной стороны, живем мудрость Отца, а с другой, дышим Иисусом Христом. Видите, как Святой соединяет эти смыслы? Когда ум мыслит премудрость Божию, когда таков его образ жизни, то он имеет и Отца, и Сына вдыхает, посредством молитвы Иисусовой.

А҆́ще же ѿ ѡ҆бстоѧ́нїѧ нѣ́коегѡ ѡ҆слабѣ́вше, ѡ҆блѣни́мсѧ во ᲂу҆́мномъ дѣѧ́нїи, въ послѣ́дꙋющее ᲂу҆́тро па́ки чрє́сла ᲂу҆́мнаѧ до́брѣ стѧ́гнемъ, и҆ крѣ́пцѣ па́ки дѣ́ла ко́снемсѧ, вѣ́дѧще ꙗ҆́кѡ нѣ́сть на́мъ ѡ҆правда́тельнагѡ ѿвѣ́та, разꙋмѣ́вшымъ до́брое, а҆́ще не сотвори́мъ ѻ҆́ное.

Если же, по какой-либо случайности опустившись, вознерадим о сем умном делании, то в следующее утро опять добре препояшем чресла ума нашего и покрепче возьмемся за дело свое, зная, что нет никакого оправдания нам, ведущим добро творити, если не будем творить оного.

Мы, однако, люди; поэтому даже тот, кто делает эту мудрую и трезвенную работу, слежение за сердцем и молитву Иисусову, может порой ослабеть, утомиться, облениться, разстроиться. Это может случиться с каждым, особенно когда в нас входят ложные чувства самоудовлетворения, будто мы нечто.

По какой-либо случайности (ѿ ѡ҆бстоѧ́нїѧ).⁵⁶⁷ Превратности встречаются нам каждый день. Кто-то, например, тебя огорчил, и ты потом не можешь молиться. Если с тобой такое случится, и ты разслабишься, прекратишь умное делание трезвения, то по крайней мере на следующий же день, рано утром, не откладывая на послезавтра, снова препояшь чресло ума своего, – подобно тому, как для физических работ надевают пояс – и покрепче начинай дело. Потому что нет у тебя оправдания, если ты знаешь добро, но не делаешь.

Въ дыха́нїе твоѐ и҆ въ но́здри, соединѝ трезвѣ́нїе, и҆ і҆и҃сово и҆́мѧ, и҆лѝ поꙋче́нїе сме́рти незабве́нное и҆ смире́нїе. Ѻ҆боѧ́ бо вѣ́дѧтъ по́льзовати вельмѝ.

С дыханием твоим соедини трезвение и имя Иисусово, или помышление о смерти и смирение; ибо то и другое великую доставляет пользу. [189]

Еще раз: соедини трезвение и имя Иисуса с дыханием. Со вдохом и выдохом пусть в тебя входит и выходит Христос. Ведь когда человек научится говорить молитву с дыханием, то потом говорит ее очень легко.

Можно ли когда-нибудь забывать имя Иисусово? Нет, конечно. Помышляя о смерти и упражняясь в смирении, мы можем постоянно и истинно держать трезвение и имя Иисуса. Помышление о смерти – безошибочно, так как обязательно ведет к Богу. Но под мыслями о смерти здесь имеется в виду не то, когда мы плачем или боимся, или когда все делаем ради выживания, – едем, например, заграницу для операции, которая там якобы пройдет успешней. Непогрешимое помышление о смерти – это когда радуемся что умрем, а также размышление о небесных вещах и созерцаниях, которые мы увидим в другой жизни, при непосредственном богообщении. Итак, помышление о смерти, смирение, трезвение, и имя Иисуса – это совместные силы благодати Божьей.

Упомянув о смирении, Святой далее спрашивает:

Зри́ши ли, ꙗ҆́кѡ наꙋче́нїе є҆́сть смире́нїе; и҆́бо за́повѣдь є҆гѡ̀ живо́тъ вѣ́чный є҆́сть: се́й же є҆́сть смире́нїе.

И видишь ли, что научение есть смирение? Заповедь Его Живот Вечный есть; и сия заповедь есть смирение. [191]

Ты понял, что смирение и есть научение? Только смирением по-настоящему познаются небесные и высокие вещи. Без смирения, сколько бы ты книжек не прочитал, ничему не научишься. И заповедь Божию, которая есть жизнь вечная, познаешь от смирения.

А҆́ще всѧ́каѧ добродѣ́тель дꙋше́ю и҆ тѣ́ломъ зи́ждетсѧ, дꙋша́ же и҆ тѣ́ло и҆́миже добродѣ́тель ꙗ҆́коже реко́хъ, составлѧ́етсѧ, созда́нїе бж҃їе сꙋ́ть: то̀ ка́кѡ не бѣснꙋ́емсѧ мы̀ кра́йнѣ, чꙋ́ждыми ᲂу҆краше́нїѧми дꙋшѝ и҆ тѣ́ла превозносѧ́щесѧ и҆ тщесла́вѧщесѧ: и҆ на го́рдость, ꙗ҆́кѡ на тростѧны́й же́злъ ᲂу҆твержда́ющесѧ, и҆ преимꙋ́ществꙋющаго безпредѣ́льнымъ вели́чїемъ бг҃а на́шего, на ве́рхъ главы̀ на́шеѧ наводѧ́ще страшнѣ́йшимъ за ве́лїе на́ше беззако́нїе и҆ безꙋ́мїе:

Если всякая добродетель творится душою и телом, душа же и тело, коими, как я сказал, совершается всякая добродетель, суть творение Божие; то не крайне ли сумасбродствуем мы, когда величаемся и тщеславимся чуждыми украшениями души и тела? И не тем ли это паче, что, опираясь на гордость, как на тростниковую трость, мы возставляем против себя безпредельного величием Бога, таким крайним беззаконием своим и безумием привлекая на главу свою страшнейшее Его неблаговоление? [192]

Смысл тут простой. Но если мы не используем как следует знание (старого) греческого языка, и прочтем это в переводе, то потеряем по крайней мере 80% смысла. Поскольку перевод дает лишь одно из возможных толкований текста, ограничивает его, из целого моря оставляя лишь небольшое озерцо. И это, конечно, хорошо, если ты жаждешь и находишь хоть немного воды. Ты доволен тогда даже каплей воды, но все-таки теряешь реку, озеро, море.

Как строится добродетель по прп. Исихию? Как она возделывается? И телом, и душой. Но не будет добродетели, если она не станет моей привычкой. А привычки не будет, если она не станет моей каждодневной практикой. Практика же и привычка – достигаются посредством ума и тела (вместе), так как тело участвует во всех духовных движениях. Любовь, к примеру, есть результат работы и духа, и тела. Праведность, смирение, все вообще добродетели – обретаются вместе телом и душой.

Если всякая добродетель творится душою и телом. Союз если/аще имеет смысл условия, но здесь к условию прибавляется и положительное утверждение. Поэтому получается так: «Да, действительно, у нас не может быть добродетели, если мы не упражняем тело и душу ради Бога». Итак, если мы хотим стяжать истинную добродетель, если хотим предстать перед Богом дерзновенно, в торжественной и красивой одежде, если хотим привлечь Бога, то необходимо всем своим существом, и телом, и душой возделывать добродетели, чтобы получить духовные дары. К тому же, Бог создал тело и душу вместе, поэтому Он не принимает служение от них по-отдельности, – только от тела, или только от души.

… то не крайне ли сумасбродствуем мы, когда величаемся и тщеславимся чуждыми украшениями души и тела? И не тем ли это паче, что, опираясь на гордость, как на тростниковую трость. Но какая жалость! Люди обычно не имеют собственных добродетелей, собственных духовных даров, им нечего показать Богу, поэтому они прибегают ко лжи. Когда молодая девушка не обладает красотой от природы, то чтобы казаться красивой она использует украшения, тем самым обманывая и себя, и других. То же самое делает не по-настоящему духовный человек, живя притворно.⁵⁶⁸ Он хочет показать другим будто имеет добродетель, духовную красоту, дары, но у Бога истинно и имеет достоинство лишь то, что строится в реальном обоюдном подвиге тела и духа. В действительности, разумеется, это строительство самого Бога, ведь Он и есть создатель тела и души.

Когда мы величаемся чужими дарами, то разве мы не безумствуем? разве не обманываем самих себя и других? Если, к примеру, я предстану перед Богом, и Он спросит какие у меня имеются добродетели, а я отвечу что поучал, наставлял своих монахов, – что Он мне ответит? «Это не в счет. Наставлять – это не добродетель, да и труд не велик, говорить любой может». Если я скажу, что был Игуменом, – это разве не считается за мою добродетель? – Нет, ведь это Бог поставил меня игуменом, это Он так все устроил, что я стал игуменом.

Другой пример. Кто-то изучал химию, и в монастыре ему дали послушание повара. Тогда он может подумать: «Бог мне тоже дал дар: я стал химиком, а теперь меня назначили поваром!» Он думает, что раз он стал химиком – это некий дар. Но дар ли это? Нет.

Дары – это то, что представляет нас перед Богом угодными и совершенными, то есть это благодатные дары Св. Духа: трезвение, молитва, постоянное жительство Иисуса Христа внутри меня, это когда я смирюсь, не горжусь, совсем не думаю о себе, не боюсь смерти, когда меня не волнует что скажут другие, или как себя поведут со мной, когда я радуюсь что меня гонят. Вот, что такое дары Св. Духа, вот, что ценно перед Богом, вот, что Он понимает.

Когда ты хочешь что-то купить, то нужны настоящие деньги. Если ты пришел с миллионом старых денег, то продавец только посмеется: «это пойдет разве что на фантики для детей».

То же самое с нашим предстоянием Богу. Истинное предстояние – это духовные дары, (они даются Богом), мы же их питаем, взращиваем, и возделываем телом и душой. Все же прочие наши дары – интеллектуальные, душевные, телесные, относящиеся к науке, образованию, специальности – суть человеческие. Я, допустим, специалист в управлении людьми, великолепно руковожу рабочими монастыря, – это человеческий дар, он не ставит меня перед Богом. Но если я использую свой труд, свою честность, смирение, кротость, мудрость, любовь к работникам, чтобы в целом дело Божье вышло как можно лучше, то действительно возделаю духовную добродетель, которая ценна перед Богом.

Величаемся чуждыми украшениями души и тела. Когда же мы бедны духовными дарами, то прибегаем к фальшивым украшениям. Что делает гордец? – хвастается вещами, не имеющими никакой цены. Неудачник почему такой? – потому что не имеет истинной добродетели, истинных духовных даров. Почему кто-то нервничает? – потому что не имеет духовного дара, и как только его заденут, сразу огорчается. Другой кто-нибудь заболел, и потому нервничает, – почему? Потому что не имеет никакой связи с Богом и боится смерти.

Ѡ҆чище́нїе же се́рдца, ѿ негѡ́же и҆ смире́нїе, и҆ всѧ́ко бла́го въ на́съ ѡ҆брѣта́етсѧ сходѧ́щее свы́ше, соверше́нно не и҆но́е что̀ є҆́сть, а҆́ще не сїѐ є҆́же ѿню́дъ не позволѧ́ти помыслѡ́мъ приника́ющымъ вни́ти въ дꙋ́шꙋ.

Очищение сердца, чрез которое как смирение, так и всякое свыше сходящее благо имеется в нас, ни что иное есть, как то, чтобы отнюдь не попускать приражающимся помыслам входить в душу. [193]

Здесь показан способ, каким мы можем стяжать духовные дары. Это очищение сердца, чрез которое смирение и всякое свыше сходящее благо имеется в нас. Смирение ценно потому, что это дар Божий, божественное благо. А всякое благо, всякий дар совершенный, нисходит от Отца светов.⁵⁶⁹ А что нисходит свыше, то и имеет значение, и (только) это можно представить Богу. Так случилось и с человеческой природой, которую воспринял Христос, и возвысил к престолу Божию в своей божественности. Если бы Христос утерял свою божественность, то и человеческая природа осталась бы грешной.⁵⁷⁰ Поэтому наши способности, труд, наше поведение в целом, имеет цену только тогда, когда дается свыше, от Бога. Так, смирение и прочие добродетели нисходят от Бога, когда сердце чисто. А когда оно чисто? Когда мы не позволяем помыслам входить внутрь. Чтобы отнюдь не попускать приражающимся помыслам входить в душу. Если же мы разбираем помыслы, беседуем с ними и запутываемся в них, то не можем быть чистыми.

Сколько раз мы пишем Старцу свои помыслы!⁵⁷¹ Это потому, что мы с ними возимся, а значит сердце еще не чисто. Чем тогда Старец сможет помочь? Разве так Бог дает плоды? Он (духовник), конечно, смотрит на нашу исповедь как на намерение сделаться чистыми, но если мы хотим настоящего очищения сердца, то необходимо прекратить заниматься какими бы то ни было помыслами.

Хране́нїе бо ᲂу҆ма̀ съ по́мощїю бж҃їею, и҆ є҆ди́нымъ бг҃омъ въ дꙋшѣ̀ ᲂу҆коснѣ́вшее, мꙋ́дрость подае́тъ ᲂу҆мꙋ̀ въ по́двигахъ по бз҃ѣ.

Хранение ума, с Богом и ради единого Бога действуемое, установившись в душе, доставляет уму разумение в ведении подвигов по Богу. [194]

Повторяется та же мысль, что и в предыдущих главах. Фраза с Богом⁵⁷² означает то, что хотя мы постепенно, год за годом, делаем своей привычкой хранение ума и молитву Иисусову, все же помогает нам в этом Бог. И привычку мы приобретаем не просто с Богом, но и ради единого Бога, – а не для того чтобы иметь дары. Бог же, вместе с собой дает нам и дары.

Итак, когда наш ум привыкнет хранить себя и читать молитву Иисусову, по благодати Божьей, то это хранение становится как некое хранилище, склад, где есть все для нас необходимое, особенно же разумение.

Разумение – есть добродетель управляющего начала, ума; с его помощью мы познаем что есть воля Божия, и как мы можем ее исполнить. Но чтобы воспринять ее, есть одно условие: ум должен управлять, а не быть в подчинении у наших слабостей, страстей, идей, теорий, и чужих влияний. Ум может быть владыкой, только если сам управляется Богом.

Не ма́лое та́кожде дово́льствїе прича́стникꙋ своемꙋ̀ подае́тъ ко ᲂу҆строе́нїю дѣ́лъ и҆ слове́съ, въ сꙋдѣ̀ благопрїѧ́тнѣмъ по гдⷭ҇ѣ.

Не малую также причастнику своему доставляет она способность и к тому, чтобы по Богу устроять и внешние дела и слова с разсуждением безукоризненным.

Способность (дово́льствїе) – это мудрость, знание, опыт, смекалка, успех в духовном делании. Причастнику своему доставляет. Кто хранит ум и читает молитву, тот приобретает от Бога высокие духовные способности.

Чтобы по Богу устроять и внешние дела и слова с разсуждением безукоризненным. Кто читает молитву и не имеет помыслов, тот только и может быть непогрешимым и устраивать (как следует) свои дела и слова. Это значит, что его слова истинны, премудры, безгрешны, а дела удачны и святы. Стало быть, у кого хранение ума, у того и удача. Как красиво Святой все проясняет, (что надо делать) чтобы у нас было счастливое будущее!

Глагол устроять – значит управлять, командовать своими делами. Управитель – это заведующий, начальник, тот, кто может отдавать приказы. Но здесь это – устроять – имеет еще смысл божественного домостроительства. Я, то есть, не просто руковожу, я не просто хороший Игумен, хороший регент, или хороший молитвенник, но я управляю, беседую, работаю в согласии с божественным домостроительством, как (с нами) беседует и работает Бог, как угодно божественной благодати. Видите, как Святой подбирает слова? Он, конечно, мог употребить любой другой глагол вместо устроять. Но этот – указывает на связь дара и подателя даров, на нашу связь с Богом, и одновременно на то, что Бог и есть тот, кто делает нас управителями. Как какой-нибудь министр имеет полномочия от премьера, так что все двери для него открыты, так и человек молитвы и трезвения: он правит мiром, вселенной, свитыми и ангелами.

Впрочем фразу – хранение ума, с Богом и ради единого Бога действуемое, установившись ⁵⁷³ в душе, – можно понимать в том простом смысле, что хранение коснеет (надолго остается) в душе, в уме и сердце, делая управителем не только душу, но и и ее соучастника – тело. В благодатных дарах Св. Духа и в плодах Иисусовой молитвы также участвует тело. Отсюда, когда какой-нибудь святой получает Духа Святого, то это сказывается и на теле. Поэтому и мощи святых называются честными: они источают, пропитаны Св. Духом, (они словно) губка Св. Духа.

По этой же причине, когда кто-нибудь получает откровение Бога во свете, то и сам весь начинает излучать свет, как просиял Христос на горе Фавор, или как прп. Серафим Саровский в беседе с Мотовиловым, или как прп. Симеон Новый Богослов,⁵⁷⁴ и все святые. Обновления Духа воздействуют и на тело, которое является причастником души, а значит и хранения ума, ведь они трудятся вместе. Если тело не помогает, то и душа не справляется.

Бл҃же́нъ вои́стиннꙋ, и҆́же си́це прилѣпи́сѧ мл҃твѣ і҆и҃совой мы́слїю, и҆ гласи́тъ є҆го̀ непреста́ннѡ въ се́рдцѣ, ꙗ҆́коже воздꙋ́хъ присоединѧ́етсѧ тѣлеса́мъ на́шымъ, и҆лѝ пла́мень свѣщѣ̀.

Блажен воистину, кто так прилепился мыслию к молитве Иисусовой, вопия к Нему непрестанно в сердце, как воздух прилежит телам нашим или пламя к свечке. [196]

Повторяется та же мысль, что и в предыдущей главе, но по-другому. Сперва было сказано, что блажен тот, кто соединил молитву с дыханием, а теперь говорится, что блажен, у кого молитва прилепилась уму. Ум молящегося человека настолько привыкает к деланию молитвы и хранению, что молитва действительно становится его собственностью и составным элементом. Как Христос становится частью моего тела, когда я причащаюсь, так точно и имя Иисусово становится элементом, составной частью ума.

И еще кое-что. Сам человек (целиком) прилепляется своим разумом к молитве. И тогда уже не только разум, но и все его существо, ум, воля, желание, ведение – истекают из молитвы. Как клейкая лента становится одним с предметом, так и я становлюсь одним с моим умом, с Богом, с именем Иисуса. Как воздух касается моего тела, так и точно и я прилепляюсь, касаюсь Иисуса Христа. И как пламень со свечой есть одна вещь, одно не отделено от другого, так и я выхожу из Христа, и являюсь как бы Его развитием, продолжением, простиранием.

И҆ проходѧ̀ со́лнце над̾ земле́ю, твори́тъ де́нь: ст҃о́е же и҆ честно́е и҆́мѧ гдⷭ҇а і҆и҃са, во ᲂу҆мѣ̀ сїѧ́ѧ непреста́ннѡ, ражда́етъ безчи́слєнныѧ солнцеви̑дныѧ помышлє́нїѧ.

Солнце, проходя над землею, производит день; а святое и достопоклоняемое имя Господа Иисуса, непрестанно сияя в уме, порождает безчисленное множество солнцевидных помышлений.

Когда солнце проходит над землей, то посылает нам свой свет, настает день. Когда же в нашем уме просияет святое и достопоклоняемое имя Господа Иисуса, – настоящего солнца, то оно настолько яркое, словно безчисленное множество светил, которое еще порождает безчисленное множество солнцевидных помышлений. Что это за помышления? – излучения умного солнца, Христа. Следовательно, безчисленное множество светов наибольшей яркости, и наибольшие глубины смыслов и благ – исходят от Христа, когда Он становится нашим солнцем разума, ума, и сердца.

Речѐ нѣ́кто ѿ ст҃ы́хъ: памѧтоѕло́бствꙋѧ памѧтоѕло́бствꙋй на бѣ́сы, и҆ враждꙋ́ѧ враждꙋ́й на твоѐ тѣ́ло вы́нꙋ.

Сказал некто из святых: злопамятствуя злопамятствуй на бесов, и враждуя враждуй на тело всегда. [198]

Изо всех сил ненавидь бесов, – сказал кто-то из святых, и враждуй на тело. Ненависть и вражда, конечно, разные вещи. Когда ненавидишь кого-то, то не разговариваешь с ним, а когда враждуешь, то бьешь, гоняешься за ним, нападаешь. Враждуя враждуй на тело всегда. Пусть твоим всегдашним врагом будет тело, то есть мiрское использование и понимание вещей, то, что исходит из наших человеческих особенностей и занятий, а не из духовного понимания, помышления и мудрости, о чем говорилось выше.

Плоть, в библейском и святоотеческом понимании, – это человеческая воля, человеческая идея, то, что к нам пристало. Плотское мудрование, значит, всегда связано с телом, потому что тело материально и легко подается на плотские повеления тела. Если, к примеру, я где-то прочитаю и уверюсь в том, что духовная жизнь – это бегать по весям и проповедовать слово Божье, то тело сразу и с удовольствием на это пойдет. То есть, поучение⁵⁷⁵ совместно с верой облегчает труд, и тело тогда не устает. А если бы я не прочитал про это, то никуда бы не пошел, а если бы пошел, то только бы устал. Поэтому дальше сказано:

Льсти́вый дрꙋ́гъ є҆́сть пло́ть, и҆ ᲂу҆гожда́ема па́че бра́нь твори́тъ. И҆ а҆́бїе враждꙋ̀ стѧжѝ къ тѣ́лꙋ и҆ бра́нь со чре́вомъ.

Плоть – коварный друг, и, будучи довольствуемо, сильнейшую поднимает брань». И еще: «враждуй против тела и воюй против чрева».

Плоть, в смысле плотского мудрования, – когда мы ее лелеем, угождаем ей, еще больше на нас ополчается. Поэтому надо враждовать на свое тело и вести брань с чревом. Когда человек ест, то становится разслабленным, его тянет в сон, или хочется с кем-нибудь поболтать.

Враждуй против тела. Стань врагом телу, – но в хорошем смысле, поскольку тело есть храм Божий. Тело – это телесные стремления, то есть не духовные, не Христовы. Но тело, будучи творением Божьим, ни в чем не виновато, оно благословенно, это божественное орудие, сопричастник души; его освящает и питает святое причастие и молитва Иисусова. Поэтому Святой говорит враждовать на тело но не воевать с ним. И наоборот, с чревом наставляет воевать, и быть настороже, если хотим чтобы оно нас не обмануло.

Въ за́днихъ словесѣ́хъ въ пе́рвой и҆ второ́й со́тницѣ, дѣла̀ свѧще́ннагѡ безмо́лвїѧ ᲂу҆ма̀ ѡ҆писа́хомъ не воздѣ́ланїе на́шеѧ то́чїю мы́сли, но ꙗ҆́коже и҆ бг҃омꙋ́дрыхъ ѻ҆тцє́въ бж҃е́ствєннаѧ словеса̀ ᲂу҆́чатъ на́съ ѡ҆ чистотѣ̀ ᲂу҆ма̀. Ны́нѣ же ма́лѡ ре́кше, дабы̀ показа́ти прїѡбрѣ́тенїе блюде́нїѧ ᲂу҆ма̀ глаго́лати преста́немъ.

В предыдущих главах, составляющих первую и вторую сотню, описали мы труды священного безмолвия ума, представляя не собственного только изыскания плод, но и то, чему божественные глаголы богомудрых отцов учат нас относительно чистоты ума. Теперь, сказав еще немного в показание пользы хранения ума, кончим слово. [199]

В первой и второй сотнице, – говорит Святой напоследок, я изложил вам в своей системе, для нарочитого напоминания – высокое и низкое, причины и следствия, (что такое) подвиг за безмолвие, то есть хранение ума, а также воздаяние за это. Но моя забота не о пользе собственного разума. И говорил я не только от себя, но чему учат богоносные Отцы. И поскольку сказано уже много, то не буду вас больше утомлять. Скажу только еще пару вещей, о пользе хранения ума, и остановлюсь.

Прїидѝ ᲂу҆́бѡ, послѣ́дꙋй мѝ длѧ достиже́нїѧ бл҃же́ннагѡ блюде́нїѧ ᲂу҆ма̀, кто́ бы ты̀ ни бы́лъ любѧ́й дх҃омъ дни̑ ви́дѣти бла́ги, и҆ ѡ҆ гдⷭ҇ѣ наꙋчꙋ́ тѧ ви́димомꙋ дѣ́ланїю и҆ житїю̀ ᲂу҆́мныхъ си́лъ.

Итак приди, последуй за мною к сложению блаженного хранения ума, кто бы ты ни был, любящий в духе видети дни благи,⁵⁷⁶ – и я о Господе научу тебя видимому деланию и жительству умных Сил. [200]

Приди, брате, последуем вместе путем блаженного хранения ума и молитвы Иисусовой.

К сложению.⁵⁷⁷ Подвиг хранения ума должен быть непрерывным, вообще не останавливаясь: один день накладывается на другой, один подвиг примыкает к другому. Трезвение, молитва, чистота сердца, мудрость, разумение – все небесные дары соприкасаются между собой. Подвиг за них – есть единый непрерывный путь. Но на самом деле это не подвиг: ты просто раскрываешь объятия, и наполняешься всеми этими плодами.

Так вот, будь ты грешник, будь ты хороший (человек), или плохой, если тебе четыре года, или восемьдесят четыре, если ты возгорелся духом, – возгорелся, конечно, не о дарах – в таком случае уходи прочь, ведь Бог может из-за тебя невзлюбить нас обоих – а о том, чтобы жить царство Божие, жить вместе с Христом, то последуй за мной. Если последуешь, то научу тебя видимому деланию, хранению ума, которое ты будешь применять по жизни, и увидишь на опыте что это такое, сам порадуешься, будешь ликовать от того, какое это легкое, блаженное и приятное дело. А еще я научу тебя жительству умных Сил. То есть приложу⁵⁷⁸ тебя к благому жительству вышних Сил.

Не насы́тѧтсѧ бо а҆́гг҃ли пою́ще творца̀, нижѐ ᲂу҆́мъ чи́стѡ ѻ҆́нымъ ревнꙋ́ѧ. И҆ ꙗ҆́коже невеще́ственнїи не пекꙋ́тсѧ ѡ҆ пи́щи: си́це нижѐ сі́и веще́ственнїи ѡ҆ не́й пекꙋ́тсѧ, а҆́ще на не́бо безмо́лвїѧ ᲂу҆ма̀ взы́дꙋтъ.

Не насытятся Ангелы, воспевая Творца; не насытится и ум, в чистоте им соревнующий. И как не пекутся о пище невещественные: так не пекутся о ней и вещественные невещественники, когда взойдут на Небо безмолвия ума.⁵⁷⁹

Смысл такой: либо мы становимся сподвижниками ангелов, либо надо бросать подвиг и признаться, что жизнь не удалась. То есть, как ангелы никогда не прекращают воспевать Творца, так и мы да не остановимся соревновать им. И даже более того – превзойдем их.

И как ангелы не заботятся о пище, так и вещественные невещественники, то есть имеющие тело, но подражающие ангельским чинам. Говоря о небесных вещах, Святой снова опускает нас в повседневность, к пище. Какие же благословенные эти святые! Зачем Христос постился сорок дней? Почему святые постились, не только в положенные посты, но доходя даже до того, что не могли ходить, болели, в теле заводились червяки, иные умирали? Чтобы ум не отходил от ангелов, от святых, и от Бога. Потому что если думать о здоровье, о еде, то оставляешь царство, и копаешься в навозе. Итак, чтобы не заботиться о пище вещественные невещественники восходят на небо к безмолвию ума. Предвкушение царствия небесного, настоящее небо – это небо безмолвия ума.

Ꙗ҆́коже ᲂу҆́бѡ вы̑шнїѧ си̑лы не пекꙋ́тсѧ ѡ҆ бога́тствѣ, и҆лѝ стѧжа́нїи: си́це и҆ дꙋше́вное зрѣ́нїе ѡ҆чи́стившїи, и҆ навы́кшїи добродѣ́тели, не попекꙋ́тсѧ ѡ҆ ѡ҆ѕлобле́нїи лꙋка́выхъ дꙋхѡ́въ.

Как Горние Силы не пекутся о богатстве и стяжаниях, так и душевное око очистившие и стяжавшие навык в добродетели (трезвения) не пекутся о злобствовании злых духов. [201]

В этой главе Святой говорит про безстрастие, до которого поднимается делатель умной молитвы. Как ангелы не заботятся о деньгах и стяжаниях, потому что у них нет тела, так и духовные делатели, очистившие душевное око, то есть ум, и сделавшие добродетель навыком, – а не так, что с трудом выговаривают пять слов молитвы – не пекутся о злобствовании злых духов, им нет никакого дела до лукавых духов, так как те не могут им ничего сделать.

И҆ ꙗ҆́коже ѻ҆́нѣмъ ꙗ҆́венъ бога́тый ᲂу҆спѣ́хъ къ бг҃ꙋ: си́це и҆ си̑мъ ꙗ҆́вно вожделѣ́нїе къ бг҃ꙋ и҆ любо́вь, взира́нїе къ бж҃ествꙋ̀ и҆ восхожде́нїе. Прито́мъ же вожделѣ́ннѡ и҆ ненасы́тнѡ на восхожде́нїе простира́ющесѧ, ѿ бж҃е́ственнагѡ вкꙋше́нїѧ и҆ ди́вныѧ любвѐ не ѡ҆стано́вѧтсѧ, до́ндеже серафі́мѡвъ дости́гнꙋтъ: нижѐ почі́ютъ ѿ трезвѣ́нїѧ ᲂу҆ма̀ и҆ вожделѣ́ннагѡ возвыше́нїѧ, до́ндеже а҆́гг҃ли бꙋ́дꙋтъ, ѡ҆ хрⷭ҇тѣ̀ і҆и҃сѣ гдѣ̀ на́шемъ.

И как тех отличает богатство преуспеяния в Боге, так этих – вожделение и любовь к Богу, стремление и восхождение к божественному. И они, с вожделением и ненасытно восхождением простираясь от вкушения божественной и приводящей в восхищение любви, не остановятся, пока не достигнут уподобления Серафимам, – и не почиют от трезвения ума и вожделенного возвышения, доколе не сделаются Ангелами о Христе Иисусе Господе нашем.⁵⁸⁰

Когда Господь поднимался на небо в момент своего вознесения, то ангельские чины говорили друг другу: «Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!»⁵⁸¹ Так они готовились прославлять Господа. Господь же, дал им тогда в качестве дара непреклонность, то есть чтобы отныне быть вне опасности упасть, как упали однажды бесы. Таким образом, с вознесением Господним завершается дело спасения, – не только человека, но и ангелов. Христос позаботился не только о людях, но и об ангелах, так как и они Его творения. Им была дарована благодать не только не падать, но и непрестанно становиться лучше. Коль скоро души людей в будущей жизни смогут становиться все лучше и лучше, то не тем ли более ангелы, обладающие самовластием, чувством, и любовью?

Так и у духовных делателей, которые очистили ум и навыкли добродетели, – их преуспеяние в рачении и любви к Богу очевидно. Рачение («эрос») и любовь – говорят о связи с Богом: первое есть внутренний настрой души, а второе – ее целокупное выражение. Любовь есть завершение, исполнение эроса. Также очевидно протирание и восхождение этих людей к Богу.

Они не прекращают свое восхождение, пока не достигнут до Серафимов, которые не отходят от Бога, потому что священное вожделение приводит их в восхищение («экстаз») при виде красоты и славы Бога. Никогда не прекратят они и трезвение, подвизаясь в нем с любовью, вожделением и духовным рачением, что является выражением целокупной любви тела и души к Богу, пока не станут и сами ангелами у престола Христова.

После того как он возвысил нас до Серафимов, снова опускает в повседневность, так она для нас важна.

Нѣ́сть ꙗ҆́да, па́че ꙗ҆́да а҆́спїда и҆ васїлі́ска: и҆ нѣ́сть ѕло́бы, па́че ѕло́бы самолю́бїѧ.

Нет яда, паче яда аспида и василиска; и нет зла, паче зла самолюбия. [202]

Нет худшего яда, чем яд аспида и василиска, и нет большего зла, чем самолюбие. Оно тебя разрушает, портит, разлагает, помрачает, и выкидывает далеко от Бога.

Самолюбие означает, что я всегда сам себе мерило. Я так думаю, так чувствую, – хотите узнать как? хотите знать что мне нравится? То есть, я на все смотрю по-своему, исходя из собственных понятий и желаний. А поскольку никто не признает свое самолюбие, – говорит Святой, то я подскажу вам хотя бы вот что: самолюбие – это яд, худший чем яд змеи.

И҆сча̑дїѧ же самолю́бїѧ ѕмі́и лета́ющыѧ, и҆мѣ́еши сїѧ̑: похвальбы̑ въ се́рдцѣ, самоꙋго́дїе, чревобѣ́сїе, блꙋ́дъ, тщесла́вїе, за́висть.

Исчадия же самолюбия, нами раскиданные,⁵⁸² суть сии: самовосхваления в сердце, самоугодие, чревонеистовство, блуд, тщеславие, зависть.

От самолюбия получаются плоды; это как внебрачные дети, от которых матери избавляются, бросают, не хотят их, или бегают по судам и пытаются куда-нибудь пристроить, а те, бедняги, болтаются туда-сюда. Твои внебрачные дети слоняются по всему мiру и передают (другим) свои повреждения. Это – похвальбы̑ въ се́рдцѣ, то есть признание только самого себя, или желание похвал. Это и есть твой приговор, – так ты доказываешь, что ты несчастен, и несчастным помрешь.

С самолюбием сходно и самоугодие, которое означает, что всё, что бы я ни делал, должно быть совершенно, чтобы другие меня оценили. Если мне сделают замечание, что у меня что-то неправильно, я не соглашаюсь. Я хочу быть в полном порядке: иметь (незаурядные) способности, быть здоровым, чтобы меня понимали. Это наши разбросанные (брошенные) дети, которые обнаруживают то, что мы отравлены.

Есть и другие. Блуд и тщеславие. В чем блуд монаха? – любить то, что оставили. А тщеславие – это легкомыслие, несерьезность, когда добиваешься того, что не имеет никакого достоинства. Я, например, говорю кому-то: «плохо ты сделал эту работу, можно было лучше». А брат думает про себя: «вместо того чтобы похвалить, над чем я работал три месяца и так устал, он говорит что можно было сделать лучше». Такая реакция брата – легкомысленна. Потому что имеет значение не то что скажет (на это) Игумен, а что скажет Бог. Бог видит твой труд и страдание. Если ты не сделал работу как следует, не был внимателен, то согрешил. Если же делал ее от всего сердца, прилагая весь свой труд и интерес, а другому это не понравилось, то разве это имеет значение? Скажи на это: «Да будет имя Господне благословенно».

и҆ ве́рхъ всѣ̑мъ го́рдость, ꙗ҆́же совлека́ти вѣ́сть не человѣ́ки то́чїю, но и҆ а҆́гг҃лы съ небе́съ, и҆ мра́комъ вмѣ́стѡ свѣ́та ѡ҆блека́ти.

и вершина всех зол гордость, которая не только людей, но и ангелов свергает с небес и вместо света покрывает мраком.

Себялюбие, которое рождает этих детей, знает как, и умеет не только людей, но и ангелов свергать с неба и бросать их на дно адово. Бесы тоже были когда-то ангелами на небе, а теперь обитают в воздухе, живут в пещерах, на кладбищах, под землей, в навозных кучах, в лесу. Где грязь, где разложение, там и бесы. Вот, до чего они скатились! После падения, они уже не соображают что делают. Сотни лет могут сидеть в какой-нибудь дыре. У них нет настроения куда-то идти, ничего им не нравится, ничего их не радует, – какая ужасная жизнь! Но сколько бы ужасной она ни была, они еще пуще в нее запихиваются.⁵⁸³ Это как какой-нибудь больной, к которому как ни придешь, он снова начинает ныть и повторять свое.

Было много случаев, когда святой копал яму и находил там демона, который возмущался что его потревожили. Когда его спрашивали, сколько он там сидит, тот отвечал что 400, 500, 1000 лет, а бывало что и до Христа. Бесы отпали от небесных обителей, и жизнь их стала черной. Когда-то облеченные в свет, они теперь оделись в темноту своего самолюбия. Если же себялюбие сумело скинуть ангелов, то тем более способно скинуть нас, людей.

Следующей главой прп. Исихий заканчивает свое слово о трезвении, заключая его словами о трех лицах Пресв. Троицы. В 201-й главе было сказано о небесных силах; в 202-й – сказано о самолюбии, которое мешается под ногами, чтобы мы были осторожны и не лишились из-за него небесных даров, а 203-я – посвящена имени Святой Троицы.

Сїѧ̑ тѝ прино́симъ, ѳеодꙋ́ле, достоимени́тый въ безмо́лвїи, а҆́ще и҆ въ дѣ́лѣ солга́хомъ. Но мо́жетъ бы́ть прино́симъ не всѐ, а҆ є҆́же бг҃ъ подадѐ, во ѻ҆ц҃ѣ̀, и҆ сн҃ѣ, и҆ ст҃ѣ́мъ дс҃ѣ хвали́мый и҆ сла́вимый ѿ всегѡ̀ слове́снаго є҆стества̀, а҆́гг҃лѡвъ и҆ человѣ́кѡвъ, и҆ всеѧ̀ тва́ри, ю҆́же неизрече́ннаѧ трⷪ҇ца, є҆ди́ный бг҃ъ созда̀. Є҆гѡ́же свѣ́тлое ца́рствїе да ᲂу҆лꙋчи́мъ и҆ мы̀, моли́твами пречⷭ҇тыѧ бцⷣы, и҆ преподо́бныхъ ѻ҆тє́цъ на́шихъ є҆мꙋ́же бг҃ꙋ непостижи́момꙋ сла́ва вѣ́чнаѧ, а҆ми́нь.

Сие написал тебе, Феодуле, соименник безмолвия, хотя не безмолвник на деле. Может быть, я написал не все, относящееся к нашему предмету, но всячески то, что подал Бог, во Отце, Сыне и Духе Святом хвалимый и славимый от всего разумного естества: Ангелов и человеков, и от всякой твари, созданной неизреченною Троицею, Богом Единым, Коего светлое Царствие да сподобимся получить и мы, молитвами Пресвятой Богородицы и преподобных отцов наших. Ему, Богу непостижимому, вечная слава. Аминь. [203]

Предлагаю тебе это (слово) я, носящий имя исихии (безмолвия), если даже на деле обманулся. Пожалуй, что я написал не все что хотел, но только то что Бог дал, – которого прославляют ангелы, люди, и вся тварь, как своего создателя.

Богу непостижимому, вечная слава. Непостижимый, как уже было сказано,⁵⁸⁴ –это недоступный, непостижимый, неосязаемый. Но мы, все же постараемся приблизиться к Богу, постигнуть, вместить Его в себя, сделать своим, и прославлять вовеки.