О необходимости христианину испытывать дух учений, предлагаемый разными вероучителями

«Возлюбленнии, не всякому духу веруйте; но искушайте духи, аще от Бога суть: яко мнози лжепророцы изыдоша в мир» (1Ин.4:1).

По заповеди апостольской, христианин не только должен ходить в послушании веры Христовой (2Кор.10:5), внимать своим наставникам и повиноваться им (Евр.13:17), но и испытывать самых наставников – уразумевать, от Бога ли они, и то ли преподают учение, какое должен преподавать учитель веры – провозвестник небесных истин .

«Возлюбленнии, не всякому духу веруйте; но искушайте духи, аще от Бога суть» (1Ин.4:1).

Этою заповедью св. апостол Иоанн поставляет каждого истинно верующего христианина среди двух границ, разделяющих людей во мнениях и далеко поставляющих их от правды Божией, истины евангельской, – между исключительным последованием одному разуму, отрицающему всякую веру и поставляющему себя в пределах собственного мудрования, и слепою верою без разума, воспрещающею всякое разумное сознание, и требующею одного безусловного послушания и доверия к тому, что предлагает учитель, или наставник веры. Обходя эти гибельные крайности, истинный христианин должен сочетать веру и разум в один священный и спасительный союз. «Искушайте духи».

Теперь вопрос в том: для всякаго ли христианина возможно и удобоисполнимо это требование апостольской заповеди? Как, например, возможно простому и неопытному христианину, требующему для себя научения и нуждающемуся в наставлениях веры, проникнут в дух какого-либо человека – и, особенно, такого человека, который сам исходит для научения других и является как наставник истины, руководитель веры?

Мы наделены чувствами внешними, посредством которых явственно распознаём одну вещь от другой, – отличаем парящую в высоте птицу от пресмыкающейся по земле Змеи, – не смешиваем звуков искусно настроенного органа с завываниями ветра и рёвом диких зверей, – умеем угадывать в существах красоту и безобразие, благородство и грубость, и каждый предмет понимаем сообразно тому, каким он является нашим чувствам. Имея дар различения предметов мира видимого, неужели мы лишены дара распознавать предметы мира невидимого – духовного? Этого, конечно, никто не должен допустить, как по преимущественной важности сих предметов для нашего духа, так и по ближайшему их сродству с нашим духом. Как бы ни был прост и неопытен христианин в знании вещей духовных, на какой бы степени ни стоял он по внутреннему состоянию своего духа: но его дух не вовсе чужд ведения истинно христианского; он внутри себя носит помазание от Святаго, которое втайне поучает его всему истинному и благому, и без благодатного действия которого было бы недейственно и бесполезно внешнее научение (1Ин.2:20). Следовательно, нечего и сомневаться в возможности выполнения того, к чему призывает каждого слово апостольское.

И когда по преимуществу благопотребно и нужно это исполнение апостольской заповеди для каждого, кто дорожит Божественною истиною, своим небесным званием, будущими блаженными чаяниями и вечною судьбою, как не в наше время, когда, можно сказать, с каждым днём размножаются и, при лёгкости способов сообщения, распространяются повсюду всякаго рода заблуждения и ереси, искажающие чистоту и дух христианского вероучения? Если какой век, то наш по преимуществу представляется страждущим неправомыслием и вольнодумством; потому-то теперь, в особенности, нам надлежит вспомнить то, что завещал всей Церкви, отходящий от мира сего св. апостол Петр: «вы же, возлюбленнии, предведяще хранитеся, да не лестию беззаконных сведены, бывше, отпадете своего утверждения: но да растете во благодати и разуме Господа нашего Иисуса Христа» (2Пет.3:17).

Последуем же наставлению св. апостолов, войдём в рассмотрение свойств и характера духов лживых, носящих во устах своих слово лести и обмана, – и свойств духов истинных, исходящих в мир от Бога с Его животворными и святыми глаголами.

«Возлюбленнии, не всякому духу веруйте; но искушайте духи, аще от Бога суть: яко мнози лжепророцы изыдоша в мир» (1Ин.4:1).

Лжепророки были и есть; – их так много, что если бы надлежало собрать и перечислить все мудрования, какие только измышлены и порождены ими в Церкви Христовой: то слишком потребовалось бы много для этого времени, и надлежало бы писать многие и немалые книги, для прочтения которых не у всякаго достало бы терпения и времени! Мы и не думаем в настоящую пору входить в подробное исчисление всех видов лжи, какие только являлись когда-либо в мире христианском. Довольно для нас в настоящем случае обратить своё внимание на то, из каких побуждений выходят, и в каком духе действуют эти провозвестники лжи и обмана.

Из уважения к достоинству разумной, человеческой природы, которой свойственно любить истину и поставлять её предметом высочайших своих стремлений, мы должны бы сказать, что и лжеучители действуют не иначе, как в духе того же истиннолюбия, что они убеждены в своей лжи, как в истине; а потому стоят в ней и подвизаются за распространение её между другими. Но на лжеучителей должно иметь иной взгляд; у них скрывается другое начало, которое вовсе не есть истиннолюбие. Какое это начало? Оно указано св. апостолом Павлом в его послании к ученику своему Тимофею, которому он, преподав чистые наставления веры, завещает держаться «благой совести, юже неции отринувше, от веры omnaдоша» (1Тим.1:19). Отринули, говорит св. апостол, некоторые благую совесть, и отпали от веры; а отпав от веры, они по необходимости отступили от истины, остановились на лжи, которая согласовалась с их вероотступническим духом и развращённым сердцем. Итак, в лжеучителях, по слову св. апостола Павла, мы должны прежде всего видеть произвольное отвержение благой совести, или что то же – бессовестие!

Действительно, только по одному бессовестию могли обрестись лжеучители на том пути, на который вступили они! Им известна была святая и спасительная вера Христова, которую восприняли они вначале от людей, избранных для сей цели самим Богом, и они имели дерзость осудить её и отвергнуть. Изменив чистоте Христовой веры сами, лжеучители не ограничились этим злом; они выступили на дело учения и распространения своих заблуждений другим. – Дабы лучше и успешнее действовать в своей лжи, лжеучители не страшились принимать на себя честь каких-то призванных от самого Бога на дело учения и проповеди. Составляя свои вымыслы, противные Богу, они возвещали их во имя самого Бога, от которого будто бы получали то, что передавали другим. Это обман – обман такой, который обличает сам Бог чрез своих пророков: «и рече Господь ко мне», – говорит древний пророк Божий, – «лживо пророцы прорицают во имя Мое: не послах их, ни заповедах им, ни глаголал есмь к ним: понеже видения лжива, и гадания, и волшебства, и произволы сердца своего тии прорицают вам» (Иер.14:14).

Так как непризванные Богом пророки возвещают другим произволы своего сердца – ложь: то без сомнения они сами не имеют истинного и твёрдого убеждения в том, что исходит из уст их. Ибо убеждение можно иметь в такой только действительности, которая является нашему духу и воспринимается им, как нечто сущее, на основаниях, положенных в нашем духе самим Богом: а ложь не есть что-либо сущее; – это един пустой вымысел, призрак, ничто! Следовательно, ложь и не может иметь никакой силы убеждения для сознания того, кем изобретается и распространяется. На этом-то основании св. апостол Павел сказал о лжеучителях, что они, «хотяще быти законоучители, не разумеют ни яже глаголют, ни о них же утверждают» (1Тим.1:7).

Если лжеучители научают других тому, чего сами не понимают и не разумеют: то очевидно, какую они имеют любовь и уважение к тем, которым предлагают своё учение. Цель всякаго учения должна заключаться в пользе и благе тех, которым предлагается оно. Думают ли лжеучители о благе своих ближних? – Но, если бы они помышляли о сем благе, то один простой взгляд на те последствия, какие обыкновенно происходят от ложных учений в мире, должен бы связать их уста молчанием и удержать в повиновении той истине, которая уже преподана и открыта Богом миру. – Известно, какие последствия имеют для рода человеческого разные учения, распространяемые лжеучителями. Они разделили людей и в мыслях и понятиях, восстановили их друг против друга, породили между ними брани и устроения, довели до кровопролития и смертоубийства. Где главным образом скрывается причина тех зол и нестроений, которыми потрясается мир человеческий? В нестроении их мыслей и понятий. Если бы можно было привести людей к единомыслию и единодушию: то, вместе с этим, прекратились бы все волнения и раздоры между ними. – Лжеучители не только не ведут людей к единомыслию, но они-то и являются главными виновниками разделения их в мыслях и понятиях! Следовательно, они и не думают служить общему благу и миру своих ближних.

О чём же думают лжеучители, при составлении своих вымыслов и распространении их между другими? Что возбуждает их и приводит в движение в этом случае? Они движутся или духом гордости и тщеславия, по которому хотеть быть чем-то особенным в кругу прочих, или управляются видами своекорыстия и любостяжательности, или следуют влечениям чувственности и плотоугодия. Каждый из них ищет своего, а не Божия. «Вси бо своих си ищут», – говорит св. апостол Павел о таких людях, – «а не яже Христа Иисуса» (Филип.2:21).

Итак, вот в чём познаём мы бессовестие лжеучителей: они без всякой нужды и основания отпали от преподанной чистой веры, без призвания и права выступили на дело учения, выдавали во имя самого Бога те нелепости, в которых сами не могли быть убеждены; распространяя эти нелепости, они нимало не думали о благе других и не имели к ним любви; – они преследовали только свои личные и преступные цели, для достижения которых умели применяться к разным сторонам испорченного человеческого сердца, чтобы, доставляя ему сладкую ложь, извлекать отселе свои выгоды и удовольствия. Сии-то побуждения и виды отделили их от единства веры Христовой, восстановили на истину Божию, сделали врагами, порицателями и хульниками её.

Кто же, после ceгo, эти лжеучительные духи сами в себе, и как понимать их? – «Сии суть ропотницы, часть порочна, в похотех своих ходяще нечестием и законопреступлением: и уста их глаголют прегордая, чудящеся лицам пользы ради» (Иуд.1:16). «Сии, яко скоти животни, естеством бывше в погибель и тлю, в них же не разумеют хуляще, во истлении своем истлеют: приемлюще мзду неправедну, сласть мняще вседневное насыщение, сквернители и порочницы, питающеся лестьми своими, прельщающе души неутверждены, прегордая суеты вещающе, прельщают в скверны плотския похоти» (2Петр.2:12–14).

Если лжеучители, по точному определению их апостольским словом, суть «яко скоти животни»: то много ли требуется труда, чтобы от сих грубых, скотоподобных духов отличить тех духов чистейших и ангелоподобных, которые избраны самим Богом быть провозвестниками в мире тайн Небеснаго царствия и путей жизни вечной? – Истинные посланники Божии к роду человеческому явлены нам в лице св. апостолов Христовых, и они никакого не имеют сравнения с теми, которые ложно принимают на себя звание апостольства для того, чтобы вводить своё новое учение, несообразное с учением Христовых апостолов и противное их постановлениям. В св. апостолах мы видим совершенную противоположность с теми, которые хотели бы заменить их собою. Вопреки ложным учителям, самовольно вырывающимся на подвиг учения и несправедливо украшающимся званием наставников веры, св. апостолы Христовы действительно избраны в своё служение самим Иисусом Христом, торжественно освящены Духом Святым и запечатлены Его силами и действиями.

Вопреки ложным учителям, которые не разумеют «ни яже глаголют, ни о них же утверждают», св. апостолы Христовы благовестили миру то, что видели, что слышали, и даже осязали самыми руками своими. «Еже бе исперва», – пишет в своем послании св. Иоанн Богослов, – «еже слышахом, еже видехом очима нашими, еже узрехом, и руки наша осязаша о словеси животном: и Живот явися, и видехом, и свидетельствуем, и возвещаем вам Живот вечный, иже бе у Отца, и явися нам» (1Ин.1:1, 2).

Вопреки ложным учителям, которые сами не были внутренно убеждены в том, в чём убеждали других, и которые в своих мудрованиях не чувствовали никакого оживотворения для своего духа, св. апостолы ощущали в себе как высшую жизнь то, что было предметом их учения, – и сия жизнь, проникавшая их, была вечная любовь Божия, явившаяся миру в единородном Сыне Божьем.

«О сем явися любы Божия в нас, яко Сына своего единороднаго посла Бог в мир, да живи будем Им» (1Ин.4:9). «И мы познахом и веровахом любовь, юже имать к нам Бог» (1Ин.4:16).

Вопреки ложным учителям, которые не имели никакой любви к ближним своим, св. апостолы одушевлялись одною чистейшею любовью к братьям своим, которая была главною, побудительною причиною к тому, чтобы учить их и писать к ним свои послания. «Еже видехом и слышахом, поведаем вам, да и вы общение имате с нами: общение же наше со Отцем и Сыном Его Иисусом Христом. И сия пишем вам, да радость ваша будет исполнена» (1Ин.1:3–4). – Обнимая своею любовию всех, они хотели бы, чтобы и все вошли во взаимную святую любовь друг к другу. «Возлюбленнии, возлюбим друг друга: яко любы от Бога есть, и всяк любяй, от Бога рожден есть: а не любяй, не позна Бога, яко Бог любы есть» (1Ин.4:7–8). «Мы любим Его, яко той первее возлюбил есть нас. Аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, лож есть: ибо не любяй брата своего, егоже виде, Бога, егоже не виде, како может любити? И сию заповедь имамы от Него, да любяй Бога, любит и брата своего» (1Ин.4:19–21).

Вопреки ложным учителям, которые как сами истлевали во всех нечистых похотениях ceгo мира, так и в других поддерживали это растление, св. апостолы учили род человеческий очищаться от всех земных привязанностей и возвышаться над миром. «Не любите мира, ни яже в мире; аще кто любит мир, несть любви Отчи в нем: яко все, еже в мире, похоть плотская, и похоть очес, и гордость житейская, несть от Отца, но от мира сего есть. И мир преходит и похоть его» (1Ин.2:15–17).

Св. апостолы не применялись, подобно лжеучителям, к испорченности человеческой природы и не льстили ей своим словом. Падший человек хотел бы иногда остановиться на одной вере без дел, и содержа её бесплодно в уме своём, ласкать себя уверенностью, что он находится в общении с Богом и пребывает во свете. Для вразумления таких они пишут: «аще речем, яко общение имамы с Ним, и во тьме ходим, лжем, ин творим истины» (1Ин.1:6). Иногда грешник начинает мечтать о своей праведности, и воображает себя вне власти греха. Во исправление таких они говорят: «аще и речем, яки греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас» (1Ин.1:8). Есть между людьми и такие, которые на самый грех смотрят, как на дело естественное, не признавая в нём ни зла, ни преступления закона. Останавливая безумие таких праведников, апостолы свидетельствуют: «аще речем, яко не согрешихом, лжа творим Его и слово Его несть в нас» ((1Ин.1:10). Иногда человек, от сознания в себе греховной силы, до того упадает духом, что и средств не находит к тому, как бы превозмочь и преобороть её. Для ободрения таких они представляют заслуги Господа Иисуса. «Чадца моя, сия пишу вам, да не согрешаете; и аще кто согрешит, Ходатая имамы ко Отцу, Иисуса Христа, праведника. И той есть очищение о гресех наших, не о наших же точию, но и о всего мира» (1Ин.2:1–2).

Так как вся бесконечная полнота любви Божией к роду человеческому явилась в единородном Сыне Божием – Иисусе Христе: то сей единородный Сын Божий и составлял главный предмет учения св. апостолов. В исповедании Иисуса Христа Сыном Божиим единородным, воспринявшим на себя нашу плоть, они поставляли главное основание, по которому надлежит судить о человеке, пребывает ли он во истине, или не пребывает. «О сем познавайте Духа Божия и духа лестча. Всяк дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша от Бога есть. И всяк дух, иже не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша от Бога несть: и сей есть антихристов, егоже слышасте, яко грядет, и ныне в мире есть уже» (1Ин.4:2–3). В сем исповедании они полагали залог нашего общения с Богом и будущего оправдания в день судный. «Иже аще исповесть, яко Иисус есть Сын Божий, Бог в нем пребывает, и той в Бозе (1Ин.4:15). И ныне, чадца, пребывайme в Нем: да егда явится, имамы дерзновение, и не посрамимся от Него в пришествии Его (1Ин.2:28). О сем совершается любы с нами да дерзновение имамы в день судный"(1Ин.4:17).

Свята и ясна истина Христовой веры, проповеданная во всем мире божественными учениками Господа Иисуса – истинными пророками н учителями вселенной! Близка она к сердцу каждого и вожделенна для нашего духа! – Надлежало бы, чтобы каждый со всею готовностью принял её, и со всею верностью хранил в себе. – Но между тем, как принята она в роде человеческом? Нашлись люди, которые вовсе не приняли её и затворили себя в неверии; – свидетельство Божие о сей истине вменено ими ни во что! – Прежде, нежели произнесём свой суд о сих людях, не принявших свидетельства Божия, считаем нужным ещё раз обратить своё внимание на самых свидетелей, чрез которых дано это свидетельство людям, достоверны ли они, и так ли выполнили своё дело, как бы следовало им и как можно было ожидать от них, как свидетелей Божиих, голос которых должен быть для всех понятен и непререкаем. Кто сии свидетели? «Трие суть», – говорит св. апостол, – «свидетельствующии на небеси: Отец, Сын и Дух Святый» (1Ин.5:7). Сии Три, свидетельствующии об истине на небеси, засвидетельствовали её и на земли. Свидетельствовал Отец, когда, при крещении Сына своего единороднаго, благоволившего принять наше естество, говорил о Нём: Сей есть Сын мой возлюбленный (Мф.17:5). Свидетельствовал Сын, когда после крещения вступил в дело служения спасению людей, говорил о Себе, кто Он, и для чего пришёл в мир (Ин.5:16). Свидетельствовал и Дух Святый, когда в пятидесятый день после славного воскресения Господа Спасителя, торжественно сошел на апостолов и чрез них возвестил тайну спасения Божия всем людям (Деян.2:1–4). – Таковы свидетели истины Божией, спасительной для всех людей! Следовательно, относительно достоверности и ясности самого их свидетельства не может быть никакого сомнения.

Так, свидетельство Божие достоверно и ясно; и, однако, оно не принято – отвергнуто многими! Что же сказать теперь о сих людях? Скажем словами самого апостола Христова:

«аще свидетельство человеческое приемлем, свидетельство Божие более есть: яко сие есть свидетельство Божие, еже свидетельствова о Сыне своем. Веруяй в Сына Божия, имать свидетельство в себе; не веруяй Богови, лжа сотворил есть Его, яко не верова во свидетельство, еже свидетельствова Бог о Сыне своем» (1Ин.5, 9–11). – Наказание сих людей в них самих! Отвергая свидетельство Божие, она сами лишают себя участия в жизни вечной. «Сие есть свидетельство», – говорит тот же возлюбленный ученик Христов, – «яко живот вечный дал есть нам Бог: и сей живот в Сыне Его есть. Имеяй Сына Божия, имать живот: а не имеяй Сына Божия, живота не имать» (1Ин.5:11–13).

Иные, по-видимому, приняли свидетельство Божие; но приняли для того, чтобы иметь в нём покров для своей лжи. Из сих последних одни, будучи призваны к служению истине, столько возомнили о себе, что без них как бы не должна существовать сама истина. По их образу мыслей выходит так, что истина зависит единственно от их свидетельства и слова; они могут давать ей силу и ослаблять по своему приговору, или, лучше сказать, произволу, – и, хотя бы сия истина основывалась на всей полноте и чистоте апостольского учения, постановления и преемства, всё это ничего не значит; им не угодно признавать её за истину. – Но если истина и без них существует где-либо, существует во всей целости и силе апостольского происхождения и Божественного основания, то, кто они, присвояющие себе право осуждать её, ненавидеть и отвергать? Такие лжеучительные духи есть, и действуют в мире! Кто они, какие скрывают в себе мысли – и сколько у них истиннолюбия, пусть рассудит об этом и поймёт каждый, кто только от истины!

Другие из приемлющих свидетельство Божие, не смотря на ясные и прямые указания сего свидетельства, находят какое-то для себя основание держаться своих убеждений и следовать во всём своему образу мыслей. Из всей полноты глаголов Божиих, они принимают только то, что благоприятствует их понятиям; а прочее обходят молчанием, и оставляют без всякаго внимания и уважения, или же искажают своим неблагонамеренным толкованием. Действуя таким образом, они давно уже прервали связь с духом и истиною апостольских учений и постановлений, и между тем, почему-то спокойны и довольны! Эти люди призваны во свет Христовой веры как будто не с тем, чтобы ходить в повиновении сему свету, но, чтобы повелевать им и управлять по своему усмотрению! Надёжные ли и эти руководители во истине, пусть разберёт и испытает сие каждый!

Из этой-то непокорности чистой апостольской истине, и неуважения к свидетельству Божию о ней, произошло разделение в великом мире христианском; – отселе образовались многие отдельные общества, именующие себя христианскими, между которыми нет никакого согласия и единства в образе мыслей, правилах действий и внутренних расположений духа. Впрочем, все эти общества, при особенности и несходстве своих понятий, частных видов и направлений, сходятся между собою в том, что каждое из них не стоит в чистоте и святости веры апостольской, защищает свою ложь, прикрываемую видом Божественного свидетельства. Мы не входим в подробное исчисление всех вероучений, существующих в христианском мире и не рассматриваем их порознь: но имея в виду сии вероучения, одно другому противоречащие и одно с другим несогласные, повторяем слово апостольское: «возлюбленнии, не всякому духу веруйте; но искушайте духи, аще от Бога суть: яко мнози лжепророцы изыдоша в мир» (1Ин.4:1).

«Искушайте духи!» Никто не устраняйся от сей священнейшей обязанности в той уверенности и том убеждении, что за следствия преподанного учения отвечает не принявший сие учение, но преподавший его. Такое убеждение у некоторых есть, и оно нередко высказывается; но сие убеждение никакого не имеет для себя основания. Можно ли устранять от себя следствия какого-либо учения, когда эти следствия уже существуют все в душе того, кем принято оно? Во всяком учении содержится свой дух, и сей дух, прививаясь к душе человека, становится для неё образовательным началом, производя в ней свои мысли, чувствования, желания, стремления, и давая ей свои правила жизни. Этот дух навсегда сливается с существом человека и переходит с ним в самую вечность. Следовательно, можно ли смотреть кому-либо на дух учений веры, как на дело постороннее, до него не принадлежащее?

«Я не отвечаю за те понятия, которым научен, и в которых воспитан», – говорит иной, – «моё дело оставаться верным сим понятиям, а за неверность их даст отчет Богу тот, кто меня научил». – Мысль успокоительная для пребывающего во лжи; но она же происходит от лжи, породившей её для защиты самой себя, при встрече с лицем Истины! – Надлежало бы говорящим таким образом помнить одно, что никакой учитель не обязывает кого-либо необходимо к принятию своего учения; принятие основано единственно на воле и расположении приемлющих. И, если бы не было приемлющих лжеучение, то, по необходимости, умолкли бы и уста лгущих; сила их слова поддерживается вниманием слушающих. Потому-то, если бы наученный лжи был прав на том основании, что он научен: то в свою очередь и научивший лжи может считать себя первым потому, что нашёлся принявший её. Но ни научивший лжи, ни наученный ей не могут оправдать себя один чрез другого: оба они находятся в одной преступной связи – измене истине! Есть связь между лжепоучающими и лжеслушающими, и трудно решить, кто из них служит для кого причиною погибели? Мы думаем, что наученный лжи имеет причину в научившем его; а может быть, и сами лжепоучающие имеют тайну своего происхождения в тех, которыми они приемлются.

В самом деле, лжеучители возбуждают вопрос для разума: на чём основано появление их среди обществ человеческих, и что значит тайна их столько сильного действования на умы и сердца других? Осмелились ли бы лжеучители выступать со своею ложью – со своим недобросовестием и изменою истине на великое дело проповедничества в обществе верующих, если бы между ними не было людей, жаждущих лжи и требующих для себя сладкой лести? При решении сего вопроса, мысль наша должна остановиться на том, что в роде человеческом не прежде является ложь, а потом истина, но прежде существует истина, а потом ложь. Для кого является? Для тех самых людей, которые не вняли голосу истины! – Так, св. апостол Павел, говоря о действиях лести, имеющих открыться в последние времена, показывает, отчего эта лесть возымеет свой страшный успех. Он пишет: «зане любве истины не прияша, во еже спастися им. И ceгo ради послет им Бог действо льсти, во еже веровати им лжи: да суд приимут вси не веровавшие истине, но благоволившии в неправде (2Сол.2:10–13). Св. апостол прямо говорит, что лесть является в следствие непринятия истины. Значит, тайна исходов лжеучителей заключается в тайне призывания их жаждущими лжи и приемлющими её. Говорим сие не с тем, чтобы оправдывать злодейство лжеучителей, но с тем, чтобы внимающие лжи не думали иметь иной жребий от преподающих им ложь. И по словам Господа, судьба руководимого неотделима от судьбы руководящего. «Слепец слепца аще водит, – сказал Он, – оба в яму впадут» (Мф.15:14). Почему впадут? Потому, что один в слепоте водил,– а другой в слепоте ходил, и оба они одинаково виновны пред истиною, которую не избрали в правило и руководство себе.

Но, подумает кто-либо, что не приемлющие истины, может быть, не имеют столько силы рассудка, чтобы уразуметь истину и отличить её от лжи; а потому погрешность их против истины зависит, может быть, единственно от недоразумения, или недостатка чистых понятий? – Так, эта мысль первее всего и рождается в уме, при взгляде на заблуждающих. К этой мысли пришёл некогда и древний пророк Божий, св. Иеремия. Являясь к народу иудейскому с повелениями Господа, и видя нерасположение сего народа к принятию слов своих, он подумал, не жалкие ли это безумцы, не разумеющие, что говорит им Господь? «Аз же рех, – пишет он, – негли убози суть и буии, того ради не возмогоша, яко не уведаша пути Господня и суда Бога своего» (Иер.5:4)? Но это недоумение его разрешено было ему особенным откровением самого Бога. «И рече Господь ко мне, – говорит он, – обретено есть совещание на зло в мужех Иудиных, и во обитающих в Иерусалиме» (Иер.11:9). Чтобы яснее обличить это преступное и намеренное совещание иудеев на зло, Господь указывает пророку на некоторые примеры из природы. «Еродиа на небеси, – говорит Господь, – позна время свое, горлица и ластовица сельная, врабия сохраниша времена входов своих: людие же мои сии не познаша путей Господних» (Иер.8:7)!

Так, если неразумные создания – аист, горлица, ластовица, врабий, и каждая живущая тварь, хорошо понимают то, что к ним относится: то неужели одни люди не могут узнавать, чего требует от них Бог, и что им заповедует? – Эта непонятливость в людях была бы для нас необъяснимым явлением, если бы не смотреть на всё в связи с настроением человеческого сердца. Как доходит человек до такого ужасного превращения своей природы, что начинает любить ложь, вместо истины, это составляет тайну духа того, кто отвратился от истины. Для вас довольно знать только то, что такие намеренные и явные изменники истине есть. Об них говорит сам Бог чрез своих пророков. «Яко людие непокориви суть, сынове лживии, иже не похотеша слышати закона Божия: глаголюще пророком: не поведайте нам: и видения видящим: не глаголите нам; но нам глаголите и возвещайте иное прельщение, и совратите с пути сего: отымите от нас путь сей (Ис.30:9–11). По той мере, как воссиявает для сих людей истина и свет её усиливается пред ними, и они усиливаются в своём противлении сему свету; они говорят: «укрепимся: ибо по развращениям нашим пойдем, и кийждо угодное сердца своего лукаваго сотворим» (Иер.18:12).

Укрепляйтесь, укрепляйтесь против истины вы, не желающие истины! Истина не хочет стеснять путей ваших; но вы не избежите истины; она ждёт вас на конце течений ваших, и имеет к вам слово. Какое слово? «Понеже звах вас, и не послушасте, и простирах словеса, и не внимасте: но отметосте моя советы и моим обличениям не внимасте: убо и аз вашей погибели посмеюся, порадуюся же, егда приидет вам пагуба» (Прит.1:24–26).

Для желающих внимать истине, истина ещё не умолкла. Предостерегая их от конца заблуждающих, она в духе любви, кротости и благого совета говорит к ним: «возлюбленнии, не всякому духу веруйте; но искушайте духи, аще от Бога суть: яко мнози лжепророцы изыдоша в мир»! (1Ин.4:1).

Доселе мы имели в виду лжеучителей в вере Христовой, и говорили об них в предостережение сынов веры. Но в настоящие времена есть лжеучители особого рода, лжеучители такие, которые уже не считают нужным для прикрытия своей лжи прибегать к одной внешности веры, которые столько смелы и самоуверенны в себе, что прямо и открыто восстают против самого основания веры Божественной – веры христианской. Благовидно-привлекательное знамя, под которым они восстают на сию веру, есть мудрость и разум. Во имя мудрости и разума хотят они ниспровергнуть Христианство, расторгнуть благодатную и спасительную связь человечества с Божеством! – Так как эти люди восстают на веру Христову явно и уже не скрывают себя, кто они: то, собственно говоря, тут нет и нужды ни в каком предостережении кого-либо. Предостережение полезно и уместно только там, где есть скрытая и не для всех приметная опасность. Следовательно, об этих явных и открытых врагах веры нам вовсе не следовало бы и говорить. Но так как эти люди почему-то причисляются к обществу христиан, христиан таких, которые представляют собою образец для других, – так как не все христиане примечают в них язычников, язычников несравненно худших, нежели какие были до времен Христианства: то нельзя пройти молчанием и их; мы должны сказать об них хотя несколько слов не ради их самих, но ради чести христианских народов, в среде которых они возникают и смело распространяют свои противохристианские мысли.

Что же говорят эти проповедники разума вопреки веры Христовой? – Темна и запутанна их мудрость, как всё сущее от тьмы, не терпящей света; – многосложна и обширна её система в своём последовательном развитии. Потому и здесь мы не считаем нужным входит в подробный, слишком долгий и утомительный разбор положений, и доказательств этой мудрости; мы хотим иметь дело не с её системами и книгами, а с духом и смыслом. – Вникая в этот дух и смысл, мы находим в ней прежде всего ту мысль, что вера христианская будто бы стесняет и подавляет разум человеческий, что поэтому люди должны отказаться от неё, если не хотят оставаться в вечном младенчестве своего сознания и мысли, – что вера эта, если и была полезна роду человеческому в свое время, то теперь он вышел из этой поры, и может оставить её, чтобы быть в совершенном разуме.

Речь, по-видимому, отчетливая и ясная: но в ней остаётся одно неопределенное слово «разум». – Что нужно понимать под разумом, для которого стеснительна и противна вера Божественная? Все чувственные наклонности, плотския страсти, животные требования низшей, притом ещё испорченной части нашего существа, унизившие разум до порабощения себе и обратившие его в жалкое орудие для своей защиты и поддержки, вот что значит разум на языке приверженцев и поклонников его! Чего же хотят эти поклонники разума? Отвергнуть – совсем изгнать из области человеческой жизни веру Божественную, чтобы она, не мешала жить людям по требованиям своей грубой, чувственной и испорченной природы! Итак, это разум и мудрость? Но, если бы надлежало придумать какое-либо большое бессмыслие и неразумие, то что можно было бы сказать более безрассудного и глупого? – Защитники разума никогда не выскажут ясно и не сознаются, что под разумом они именно понимают вопль животной природы, стесняемой и подавляемой верою; но что их разум действительно есть не более, как одна вопиющая животность, это само собою видно из того, что разум их представляется в стеснении и подавлении веры. Вера действительно стесняет плотоугодие и чувственность, стесняет до того, что требует от чувственного – плотского человека самоотвержения и самораспятия (Мк.8:34–35); но она требует этой жертвы в пользу духа, высшей и благороднейшей стороны нашего существа – стороны той, которой собственно и принадлежит чистый разум в собственном значении этого слова. Вера христианская не только не стесняет этого разума, но ещё необходимо его требует: «подадите в вере вашей добродетель, в добродетели же разум» (2Пет.1:5); возрастайте в разуме (2Пет.3:18); не будьте детьми по уму, по совершенными в нем (1Кор.14:20); обновляйтеся духом ума вашего (Еф.4:23); не будьте немудри, но премудри (Еф.5:15), – вот требования веры! Итак, знают ли мудрые мира веру, и поняли ли её высокие требования? А если они совсем её не знают и не разумеют, то зачем кричат и поносят то, чего не понимают? – Не стесняет вера разума, но требует необходимо его участия для восприятия тех истин, которые она содержит в себе, а эти истины тогда только прививаются к нам, когда мы деятельным и живым образом усвояем их себе; почему сии высочайшие и святейшие истины находят себе место и достойное хранилище только в существах разумных и сознательных. Сам Бог, открывая и возвещая сии истины, без сомнения, предназначал их для деятельного и живого восприятия человеком посредством тех сил и способностей, которые даны ему по природе. Ибо, иначе, почему истины веры избрали средоточием своим человека? Потому что, без сомнения, только человек обладает силами, необходимыми для принятия их! И ужели верующий неразумен? Кто неразумен? Тот, кто отрицает веру! Человеку нельзя оставаться без веры, когда положительно известно, что он не всё то знает, что ему необходимо знать! – Как же ему не веровать?

Но вера, говорят, сообщая свои истины уму, упреждает естественный ход его развития, который сам в себе заключает всё, что ему знать должно; а потому он и сам собою дошёл бы до истин, открываемых ему верою. – Но спрашиваем мыслящих таким образом: дошёл ли ум до тех истин, которые сообщает нам вера Божественная, и обладает ли он этими истинами? Нет! Когда же ум дойдёт до них? Этого не знают и сами защитники разума. Может быть, до этого времени должны пройти целые века и тысячелетия! Но дойдёт ли ум когда-нибудь до этих истин сам собою, – и где на это ручательство? – Здесь требуется вера в слова и обещания проповедников разума; – поверьте им, что это так будет непременно! – Но согласно ли это требование с их разумными началами? Не они ли отвергают всякую веру, чтобы быть не слепым, а разумно сознательным? Как же это вдруг превратилось их положение разумности, допускающей только действительную и наличную предметность, и перешло в требование веры: поверьте им! – Притом, если поверить им, что разум действительно дойдёт сам собою до всех истин, открываемых людям самим Богом чрез веру: то, что же остаётся делать человечеству, пока философы будут доискиваться до обещаемых ими истин? Ожидать и надеяться? Но не таковы по своему свойству те истины, которых заставляют ожидать философы, чтобы можно было оставаться без них нашему духу до неопределенного периода времен. В них пища и жизнь нашего духа; без них – смерть и гибель разумного существа! – Итак, основательны ли требования н уважительны ли рассуждения таких мыслителей, которые заставляют ждать то, что будет, и донимают то, что есть? – Если они и теперь не соглашаются с Истиною Божиею, когда она уже есть, и когда нет никакого основания в разуме, чтобы противодействовать ей: то, кто поверит им, чтобы они дошли когда-нибудь до ней сами собою, при своём враждебном и противоположном ей направлении?

Ещё один вопрос разума против веры: истины, предлагаемые роду человеческому верою, сверхъестественны, необыкновенны, которые выходят из области разума естественного: зачем же уму принимать их; для чего ему оставлять своё и вдаваться не в своё? – Отвечаем: похвальное дело довольствоваться своим, и не искать ничего большего и высшего. Но это правило похвально только в таком случае, когда нас не призывают ни к чему большему и высшему, и когда поэтому наше стремление к сему последнему было бы чистым произволом гордой со стороны нашей предприимчивости. В таком случае непозволительно человеку не довольствоваться тем, что дано ему от Бога, и преступно искать того, чего не дано. Но если даётся ему что-нибудь самим Богом, и он призывается волею Существа высочайшего к чему-то высшему и большему: то как смотреть в этом случае на его философию, предписывающую ему оставаться в своей сфере естественной и не входить в область сверхъестественную? – Зачем оставлять своё и вдаваться не в своё? Но что у нас своё, и что не своё? Для человека, произошедшего от Бога, не своё – всё то, что разделяет его с Богом, и своё – то, чем он соединяется с виновником своего бытия – источником жизни. Истины веры соединяют нас с Богом: следовательно, они – наша родная собственность. Если под высочайшими и священнейшими их требованиями трепещет и вопиет наша чувственность, как животное под ножом закалающаго: то это заклание и должно быть совершено нами для целей высших – истинного блага своего духа, без чего он сам будет жертвою плоти и вечной смерти. Если уже произошло в нашем естестве разделение между плотию и духом, и одному чему-нибудь непременно должно умереть для лучшей жизни: то чему именно? По разуму выходит так: пусть худшее и низшее погибнет для лучшего и высшего! Ужели тут можно сделать заключение обратное по началам разумным? Но мудрецы века держат в этом случае ту мысль, что в человеке разделения никогда не бывало, что в нём никакой нет противоположной двойственности; у него тело и дух находятся в совершенной гармонии, даже отождествлены между собою; о грехе и повреждённости человека у них нет и помину; восстание его из своего падшего состояния средствами благодатными для них – слово без значения, о чём они и не рассуждают! – Долго же им придётся доказывать свою мудрость, чтобы обратить её в предмет общего христианского убеждения! –Если эти мудрые находят многих, сочувствующих себе единомышленников: то пусть знают они, что в мире христианском никогда не оскудеет та часть верующих, для которой вся эта мудрость всегда будет оставаться безумием и юродством!

Чада веры Христовой, наследники небесного звания, общники и причастники божественного естества по благодати (2Пет.1:4)! Если лжеучители всегда применялись и применяются к испорченности человеческого естества, и разгадывая современные наклонности и требования людей, становились их органами и проповедниками: то осмотримся, кто мы – верующие, и каково наше собственное, личное настроение? Не потому ли так открыто и смело выступает с своим воплем безверие, восстающее против веры, что вера наша слишком ослабела, и мы уже мало дорожим её убеждениями? Иначе, как осмелились бы некоторые, недостойные имени людей, дерзко отвергать и попирать в виду всех то, что для всех дорого и священно?

Для того, чтобы понять всемирно-историческое значение Христианства, и правильно определить его огромное влияние на человечество, нужно бросить взгляд на предшествовавшее ему развитие человечества, уяснить себе внешнее, а ещё более внутреннее, особенно, нравственно-религиозное положение и дух того времени, когда оно явилось.

Так как Христианство назначено для людей, имеет целью действовать на них, преобразовывать, освящать и усовершать их, то, подобно самому Христу, который вместе с вечною и божественною природою имеет и человеческую, вместе с небесным Отцем – и земную мать, оно согласуется с законами и общечеловеческого развития, с условиями времени и места. А для того, чтобы оно благородным семенем пало в дух и жизнь человечества, взошло и принесло плоды, нужно было обработать и приготовить для него почву. Это ясно подтверждает апостол Павел, когда говорит, что Бог послал своего Сына тогда, когда наступило исполнение времени (Гал.4:4).

Такое историческое приготовление рода человеческого к принятию Христианства нам нужно преимущественно, но не исключительно, искать в иудейском народе, – в священных постановлениях и памятниках его религии: потому что Христос есть средоточие и свет всемирной истории. На всё развитие человечества, особенно религиозного сознания всех народов, бывших до Него, нужно смотреть, как на путь для Его явления в мир, как на голос проповедника в пустыне: «приготовьте Господу путь и исправьте для Него стези» (Мф.3:3); а на всю историю после Его рождества, как на распространение Его учения и прославление Его имени. Около этого центрального солнца нравственного мира, которое взошло в лице Иисуса Христа, обращаются в различных расстояниях и степенях все племена и языки, которые смотрят на Него, как на своего общего Спасителя, все направления духовной жизни, все исторические события, которым сознательно или несознательно, прямо или непрямо предназначено содействовать устроению Его славного Царства. Только при таком взгляде возможно основательное и верное уразумение как древнего мира, в его встрече с Христианством, так и нового, упрочившего его на развалинах древнего. Всякая религия, по общему значению религии, предчувствует и ожидает воссоединения (religatio) падшего человека с Богом, и так как оно возможно только при помощи Христа, единственного посредника, то поэтому в дохристианском мире иудейство представляет свидетельства о Христе – сознательно, а язычество – бессознательно. Такое средоточное явление Христа во всемирной истории, равно как в сердце каждого человека, дошедшего до сознания своих глубочайших потребностей, в тоже время представляет самое сильное доказательство божественности нашего Спасителя, составляет истинно неопровержимую истину Христианства, как всесовершенной, единственной и обязательной для всего человечества религии.

Рядом с историею израильского народа, подготовляла человечество к Христианству особенно классическая древность. Были, так сказать, выбраны до Христа три нации – иудеи, греки и римляне, равно так три города, которые получили особенное значение: Иерусалим, Афины и Рим. Трёхъязычная надпись на кресте Спасителя мира, которую мог понимать иудейский книжник, греческий прозелит и римский воин, представляет всё тогдашнее образованное человечество. Израильтяне были избраны для вечных судеб, а греки и римляне для временных обстоятельств; но время должно послужить вечности, земля – небу. «Греческая образованность и римская политика приготовляли людей к Христианству». Знаменитый историк Инн фон Мюллер под конец своей жизни высказал следующее признание: «когда я читал древних, я замечал чудное приготовление Христианства во всем; всё вполне приспособлено было к возвещённому впоследствии апостолам божественному домостроительству».

Но хотя оба эти направления древности проложили путь Христианству, однако дело это совершилось различным образом и это-то различие нужно представить в общих чертах.

Иудейская религия есть религия положительного, прямого откровения Божия в слове и деле, т. е сообщение не одних только божественных истин, но и жизни по законам божественным, постепенное нисхождение и самооткрытие истинного Бога избранному Им народу в законе, пророчествах и прообразах, которые все свидетельствуют о Христе. Таким образом здесь всё необходимое к спасению приготовляется и совершается посредством чудесных явлений и действий Вышнего Существа к падшему и гибнущему творению. Бог вступает в более и более близкое отношение к людям, и наконец Сам делается человеком и таким образом лично и нераздельно соединяется с нашим естеством.

Напротив того, язычество (мы здесь имеем в виду особенно избранных его представителей, людей с духовными стремлениями, людей с правильною мыслию, и правым делом, – язычество классическое), вообще есть развитие предоставленной самой себе природы, есть, так сказать, дикорастущая религия (см. Рим.11:24), развитие естества человеческого из самого себя, конечно под всеобщим водительством Провидения, но без особого его откровения. Кажется, на это указывает апостол, когда говорить о язычниках: «Бог в прошедшие времена попустил им ходить их собственными путями» (Деян. 14:16); что он яснее определяет в другом месте: «Бог определил жительству каждого из них предназначенные времена и пределы, дабы они искали Его, не ощутят ли и не найдут ли Его» (Деян. 17:26–27). Таким образом, здесь происходит совершенствование от земного к небесному, от видимого к невидимому. Тогда как в иудействе приготовлялось для человечества самое спасение чрез Бога и пред Богом, в язычестве только можно было предчувствовать и предугадывать чаяние и откровение божественного света. Человеческое могущество прежде всего должно было показать себя в Греции и Риме, что оно в падшем состоянии, одаренное от Творца одними только естественными способностями, в силах было сделать в науке, искусстве, в государстве и общественной жизни, и представить доказательство на то, что никакое образование не может удовлетворить бесконечным потребностям ума и сердца; напротив, оно только возбуждает и выражает свои задушевные потребности и производит болезненное сознание. Достигши высшей степени развития, язычество, сомневающееся в самом себе, с нетерпением ожидая Спасителя, простирает к Нему свои руки.

Из этого открывается дальнейшее различие, именно; что иудейство приготовляло людей к Христианству более положительно, а язычество – отрицательно. Иудейская религия до рождества Христова была единственно истинною религией: поэтому упразднилась только по отношению к своей временной и ограниченной форме; но её содержание осталось, и возведено на высшую степень. Спаситель приходил «не нарушить закон и пророков, а исполнить» (Мф.5:17). Но язычество, по своему существенному нравственно-религиозному содержанию, есть омрачение первобытного сознания о Божестве (Рим.1:19–20), обоготворение природы и человека, следовательно, заблуждение и развращение. От того-то Христианство вступает с ним в открытую вражду и прямую борьбу¹. Иудейство усовершилось, продолжало развиваться согласно со своим коренным началом, в то время, как перешло в Христианство; а язычеству нужно было сокрушиться в основе, отказаться от самого себя для того, чтобы дойти до истины.

Но это ещё не всё. Нам нужно восполнить такой взгляд другим, очевидно противоположным.

Так в иудействе, наряду с сильным развитием божественного откровения, мы встречаем и нечистое произведение человеческое, особенно в его позднейшем виде, с упразднением духа пророческого, именно в фарисействе, саддукействе и ессеизме, следовательно, также и отрицательное приготовление Христианства. От того-то Христос и апостолы столько же решительно обличают эти секты, как и язычество. «Как сквозь язычество», – говорит Ланге², – «проходит золотая нить единобожия, так и в иудействе проведена тёмная черта язычества. Первый сын Авраама быль Измаил, могучая отрасль отца, но вместе с темь и дикий сын матери; – старший сын Исаака – Исав, бесчувственный к обетованиям религии, родоначальник идумеян и иродиан, который угрозу: «я убью брата своего Иакова« – всё ещё старается осуществить в убиении Вифлеемских младенцев и действительно приводит в исполнение обезглавлением Инна Крестителя и Иакова апостола. Старший сын Иакова – Рувим, сын, которому за кровосмешение пришлось лишаться права первородства. Да вообще большая часть потомков Иакова не суть истинные израильтяне, но народ упорный в пустыне, народ вероломный, народ антихристианский, неверный, пригвоздивший Мессию ко кресту (см. Деян.7; Рим.9; Гал.3:4)».

Точно также, с другой стороны, язычество было не вовсе безбожно, не безусловная ложь, но содержит в себе некоторые лучи истины и потому положительные, приготовительные элементы для Христианства. Если сознание о Божестве было в нём помрачено, извращено, то всё ещё оно было сознанием о Боге, следовательно, откровением Божиим в человеческом духе. Оно имело религиозную потребность, религиозную восприимчивость, следовательно, имело соотношение с евангельским учением. Очень хорошо и справедливо говорит об этом предмете язычник Плутарх: «не было ни одного государства безбожников. Если бы ты прошел чрез всю землю, ты встретил бы города без стен, без царей, без домов, без монет, без театра и гимназии, но никогда не встретишь города без Бога, без молитвы, без оракула и жертвенника. Скорее город может существовать без почвы, чем государство без веры в Божество. Она есть узел всякаго общества и охрана для всякаго законодательства»³. Во всех общественных предприятиях, во время войны и мира, древние язычники, с мнительною совестью имели обыкновение прежде всего вопрошать оракулов, для того, чтобы увериться в благоволении и содействии богов, и мучимые сознанием виновности, всегда старались утишить их гнев молитвами, покаянием и кровавыми жертвами⁴. Под пеплом языческого суеверия тлела слабая искра веры в «неведомого Бога»; под покровом страха к богам скрывалась основа религиозности, благоговение к божественному существу и чрез темный лабиринт мифологических сказаний проходила золотая нить воспоминаний о рае, – тоска блудного сына по прекрасному отцовскому дому. В язычестве еще находятся останки образа Божия, заунывный вопль о первобытном общении человека с Богом и бывшем раньше иудейской религии всеобщем откровении. Мифы о схождении богов на землю, об их близости к людям, о падении, страданиях и конечном избавлении Прометея и т. д, представляют тёмные намеки и составляют чувственное языческое представление тайны воплощения и примирения. Таким образом вместо того, чтобы быть почвою для противодействия истинам Христианства, они напротив, подтверждают их, и доказывают, что оно удовлетворяет самым существенным потребностям человеческой природы.

Самый благородный и успешный способ защитить Христианство состоит не в том, чтобы осуждать всё бывшее до рождества Христова и все добрые дела язычников без дальнейших рассуждений превратить в прикрытые пороки, но в том, чтобы доказать, что начатки истины, красоты и добра в религии, науке и искусстве древних греков и римлян, по воззрению известнейших умом Отцов Церкви, суть действия божественного Слова до Его воплощения, или, говоря словами Тертуллиана: testimonia animae naturaliter сhristianae, т. e. свидетельства души по природе христианки, – отголоски предназначенного для Христианства, бессознательно стремящегося к нему духа человеческого, и находят себе полное осуществление и удовлетворение в Евангелии: потому что человек по природе стремится ко Христу и сердце дотоле бывает непокойно, пока не обретать себе мира в Нём.

Такой взгляд на язычество мы находим ясно высказанным и подтвержденным во многих местах священного Писания. По словам св. Павла, Бог никогда не преставал свидетельствовать о себе (Деян.14:16–17). Он открывал себя и язычникам, во-первых, в делах внешнего творения, в котором мыслящее существо может и должно познавать Его всемогущество и величие (Рим.1:19–21), – затем внутренно в идее о Боге и в практическом спутнике – совести, так что язычники, не имевшие писанного закона, сами себе суть закон и мысли их, то осуждают, то оправдывают одна другую (Рим.2:14–15). Поэтому тот же апостол проповедует афинянам неведомого Бога, которому они в доказательство своей не удовлетворяющейся идолопоклонством религиозной потребности поставили алтарь, нисколько не опасается привести место из языческого поэта об обитании Бога в человеке и в нём признать истину и доказательство возможности искать и находить Бога (Деян.17:27–28). По словам ап. Иоанна, Слово ещё до воплощения являлось в тьму, т. е. всему запятнавшему себя грехом и заблуждением человечеству, и просвещает всякаго человека, грядущего в мир (Ин.1:5, 9–10). Ап. Пётр нашёл в Корнелии следы предуготовляющей благодати, и признал, что есть во всяком народе богобоязненные и честные души (Деян.10:35). Он этим конечно не говорит того, что можно получить спасение и без Христианства, потому что иначе Корнелий не нуждался бы в крещении, а то, что и у язычников может быть искреннее и сильное желание спасения, которое вполне должно удовлетвориться и успокоиться в правильном усвоении проповеданного Евангелия. Сам Господь прознаёт религиозную восприимчивость в язычниках и иногда даже предпочитает их иудеям, в посрамление последних. Он объявляет им (иудеям), что некогда жители Ниневии, Тира и Сидона восстанут на суд и будут обвинять их (Мф.11:21–24, 12:41–42). О Капернаумском сотнике язычнике он говорит: «Истинно говорю вам, и в Израиле Я не нашел такой веры (Мф.8:10, см. Лк.7:9); а касательно хананейской женщины, которая так сильно желала исцеления и так смиренно умоляла Его, Он сказал: «Женщина! Велика вера твоя, да будет тебе, как ты хочешь» (Мф.15:28)⁵. Ещё и в Ветхом Завете нам встречаются повсюду представители такого возвышенного, жаждущего спасения язычества, которые с представителями народа Божия вступают в дружеские отношения, и хоть без законов завета, некоторым образом участвуют в его благословениях. Так рядом с Авраамом стоит первосвященник и царь Мелхиседек, как представитель чистой веры в Бога и богослужения, и по словам Послания к Евреям – даже прообраз Иисуса Христа; рядом с Моисеем его тесть, мадианитский жрец Иофор; рядом с Иисусом в Халевом – хананеянка Раав, а в последствии моавитянка Руфь, которые обе помещены евангелистом Матфеем в числе прародительниц Спасителя; рядом с Давидом царь Хирам; рядом с Соломоном – царица Савская; с Елисеем – Нееман сириянин, который во времена всеобщего упадка веры в царстве израильском сохранял веру Израиля. Но больше всего замечателен таинственный Иов, который вне иудейской Церкви описывает сомнения, страдания, радости и благословения истинного благочестия, и уверен, что «жив его Искупитель« (Иов.19:25). Ветхозаветная религия, при всей своей необходимой исключительности, относится к таким людям с признанием и благорасположением к этим тайным израильтянам с внутренним обрезанием сердца (Рим.2:27–29). Она приготовляет им место подле святилища на дворе язычников, и в св. Писание вносит книгу Руфь и нравоучительное творение Иов, и пророки прославляют Мессию израильского Спасителем всех народов. Мудрецов Востока, дошедших, до Вифлеема под водительством звезды для поклонения новорождённому Царю иудейскому, мы видим с одной стороны последними в ряду бывших до Христа язычников, крайне желавших соединиться с «неведомым Богом», a с другой – первыми между бесчисленным множеством язычников по воплощения, которые пошли по тому же пути и нашли или ещё имеют найти в явившемся Христе жизнь и удовлетворение души.

Несмотря на существенное отличие иудейства от язычества, есть у них и общая точка соприкосновения. Кο времени рождества Христова были уже деланы попытки соединить между собою эти два религиозные воззрения, особенно в Александрии. Но этим попыткам не суждено было осуществиться. Только чрез новое творение могло пасть средостение между иудеями и язычниками; их смертельная ненависть превращается в братскую любовь; те и другие находят себе удовлетворение в самых задушевных желаниях и таким образом для истории проложен новый путь.

Если всё сказанное представить образно, то язычество с его таинственным предчувствием и беспрестанным стремлением «к неведомому Богу» можно уподобить не слишком тёмной звёздной ночи, иудейство с его утешительными и непреложными обетованиями о Мессии – чистой утренней заре, а Христианство – ясному дню, пред которым те теряют свой свет.

Теперь мы намерены рассмотреть сначала язычество, затем иудейство, и, наконец, столкновение и сближение их обоих.

Пресловутая Эллада есть та классическая страна, в которой получили начало все самостоятельные науки, изящные искусства и развились до самой высшей степени совершенства, до какой только могли они дойти без помощи христианского начала. История этой маленькой страны, которая, образуя изрезанный полуостров, была, так сказать, втиснута между тремя частями света затем, чтобы их человечнее образовать, представляет нам ясное доказательство господства духа над материею, – таланта над физическою силою. Аттическое государство, со включением островов Саламиса и Гелены, занимало пространство не более, как в 40 квадрат. геогр. миль и за 300 л. до рождества Христова имело народонаселения едва полмиллиона душ, из которых к тому же большую часть составляли рабы⁶; однако ж, несмотря на это оно имеет гораздо более важное значение во всемирной история, чем бесчисленные орды гуннов и монголов и чем колосс древней персидской или китайской империи с её 367 миллионами. Масса только изумляет и производит крайне принуждённую и мимолетную покорность; но духу всё покоряется, и всё охотно и радостно преклоняется под его приятное иго. Правда, эллины отличались также и телесною храбростью, как доказывают их достославное положение при Термофилах и их блестящие победы при Марафоне, Саламисе и Платее, но их высокая и вечная слава, и их всегда неотразимое влияние на историю образованности скрывается в их услаждающих творениях, в их любопытных вопросах, и стремлениях к мудрости, к исследованию невидимых основ и причин всех явлений, и в их пламенной, одушевлённой любви к изящному, одним словом, – в их идеальности. В них впервые человеческий дух пробудился к самосознанию, возвысился над бездеятельною восточною созерцательностью над первобытною жизнию по природе, и со светлым взглядом обратился к определению причин и целей. Литература этого даровитого, настойчивого, неутомимо деятельного и во всём оригинального народа, после падения греческого государства, не только овладела аристократией римскою, так что побеждённые дали запасы образования победителям, но даже во всех христианских землях её признали необходимою в деле научного, самого высшего образования.

На это ей дали право по справедливости достойные уважения и изучения её классики. Да и греческий язык сам по себе есть самый лучший, образованный и полнозвучный язык, на котором говорили тогда и писали. Христианство оказало ему достойную честь, избравши его органом своих святых истин. Язык Эллады, как серебряная чаша назначен был на то, чтобы во все времена хранить в себе золотой плод Евангелия. Этот язык как нельзя больше был способен на выражение общечеловеческих идей, и был весьма удобен для первоначального развития богословских наук. В то же время Провидение устроило так, что он распространился не только чрез военные походы Александра Великого и чрез основание греческих колоний во всех частях Востока, но и из-за внутреннего достоинства, и за богатство своей литературы сделался языком всего тогдашнего образованного мира⁷, и таким образом апостолов всюду могли понимать, когда они говорили по-гречески. Вообще Творец наделил древних греков особенными щедротами для того, чтобы прекрасная душа имела для себя красивое тело, чтобы мысль имела весьма ясное, приличное и самое естественное выражение, одним словом, чтобы развить идею изящного. Их поэтические, философские, исторические и ораторские творения всегда составляют самое лучшее средство для образования вкуса и слога. Даже знаменитейшие церковные учители всех времен образовались под влиянием их и их римских подражателей. Да и доселе классические языки служат средствами высшего духовного образования и посредниками между новою и древнею цивилизациями. И законы мысли, которые лежат в основании законов языка, или составляют только внутреннюю его сторону, в первый раз исследовали греческие философы; этим и объясняется то влияние, которое имела, например, логика и диалектика Аристотеля на схоластическое богословие католичества средних веков и протестантизма XVII столетия.

Но не этими только внешними преимуществами, а в известном смысле и содержанием своей образованности, которое нельзя безусловно отделять от формы, Греция проложила путь Христианству. Греческие писатели и художники изображают человека в его ещё непросвещённой Евангелием природе; человечность (Humanität) вот их главная тема; а потому и их образованность по справедливости называется общечеловеческой. «Познай самого себя» (νῶθι σεαυτόν) вот высшая задача их философии. Это то естественное человеческое направление мысли и послужило почвою для Христианства, которое имеет целью не совершенно уничтожить всё человеческое, но искупить, очистить, освятить и возвести к совершенству. Это есть та дикая маслина, которой нужно привиться к доброй маслине Божия откровения (Рим.11:24), чтобы переродиться и усвоить себе её плодотворную силу. Вполне разумно постановление, по которому всюду образование начинают с классиков, вводящих юношу в сокровищницы человеческого ума и дающих ему возможность познакомиться с самими собою, каковы они в натуре. Всемирно-историческое ожидание Христианства должно некоторым образом повторяться в каждом неделимом. Исполнение ветхозаветного закона, покаяние и ожидание Мессии – необходимое предварительное условие для практического Христианства. Изучение классических языков и литературы – это лестница к научному исследованию нашей веры.

Таким образом, наука и искусство Греции в деснице Провидения были средствами для высшей цели, именно для распространения Христианства, и ещё доселе имеют своё достоинство, как одна из существенных основ человеческого образования в Христианстве. Но если их рассматривать без всякого отношения к Христианству и искать для них цель в них самих, тогда они оказываются совершенно бессильными и не могут ни одного человека сделать истинно счастливым, не говорю, освободить его душу от погибели. На то представляет разительное доказательство позднейшая история и падение Греции. Несмотря на всю свою прошлую славу, ко времени явления Христа Греция представляет нам в себе истлевающий труп. Вот это отрицательная сторона приготовления, которую мы теперь должны рассмотреть.

Со смертию Александра Великого погибла политическая и военная сила Греции. Собственно, Греция пала ещё раньше и пала геройски вместе с Демосфеном, со своим величайшим оратором и патриотом. Правда, ещё после того долгое время существовали формы и тени республик в этолийском и ахейском союзе: но, когда сделала вторжение римская национальность, тогда уж не было никакой возможности ей противодействовать. В то время не было ни Мильтиада, ни Леонида, ни Фемистокла, ни Аристида, которые бы защитили отечество, как бывало прежде против персов. Самостоятельность греческих государств, уже раньше того времени внутренно подорвавших себя, пала под мечами римскими. После того как Персей, последний македонский царь, в 168 г. пред Р. Хр. был введён в Рим как триумф, с того времени ахейский союз расстроился, в 146 году пал и Коринф. Падение было окончательное без всякой надежды; политическая сила некогда юношески мощного и пропитанного духом свободы народа погибла навсегда, и благородному духу при обозрении такого жалкого состояния пришлось впасть в отчаяние.

Правда греческое образование и литература ещё и после этого времени удержали первенство, но они теперь мало могли радовать и утешать. После того, как греческий гений заявил свое высочайшее творчество в искусстве и науке и хотел уже почить на них как на своих лаврах, греки перестали находить хоть какое-нибудь удовольствие в своих высоких произведениях. Творческая сила угасла, а вкус извратился. Позднейшие греческие художники и ораторы выказывают вовсе ложный и испорченный вкус. Внешнему лоску и пустому фразерству пришлось заменить и заслонять бедность идей.

Философия в особенности стала в прямое противоречие с народною религией, уничтожала ложные верования, не давая взамен их ничего лучшего, более положительного, и сама более и более терялась в безутешных отрицаниях. Уже софисты во времена Сократа насмехались над древними преданиями и вообще легкомысленно забавлялись и потешались над истиною. В позднее время Евемер из киринейской школы думал естественным путем объяснить всё богословие. Философские системы, ко времени явления Христа и апостолов весьма распространённые, за исключением платонической, представляют печальную картину теоретических заблуждений, безбожных и безнравственных стремлений образованных и полуобразованных сословий между позднейшими греками.

Эпикурейская философия, составляющая дальнейшее развитие начал Сократова ученика Аристиппа и в первый раз выступившая после Александра Великого, по большей части приспособлялась к людскому легкомыслию. Она удовольствие (ηδονη) и преимущественно чувственное удовольствие⁸ считала высшим благом и целью жизни, всё производила от случая и от человеческой воли⁹, и отвергала бессмертие. Народ и период, когда возникла эта система (около 300 г. до Р. X.) и получила обширное влияние, уже носили в самих себе зародыш политического расслабления и нравственной погибели.

Не лучше было по своим последствиям также слишком распространённое учение новой академии, учреждённой Аркезилаем (†244 до P. X.), которая в противодействие стоицизму отвергала возможность твёрдых убеждений и дознания истины; стало быть, она была скептическою. В скептицизме философия заявляет своё разорение и позорит своё имя. Его логическим исходом должен быть нигилизм (nihilismus), самоуничтожение; впрочем, легкомысленные головы обыкновенно не делают шага от сомнений к отчаянию, но со своим теоретическим скептицизмом они соединяют практический эпикуреизм, грубую, животную жизнь, которой эпиграф: «да ямы и пием, утре бо умрем». Точно также поступали саддукеи, которых можно назвать иудейскими скептиками и эпикурейцами. В вопросе Пилата к Христу, служащим выражением далеко распространённого образа мыслей: «что есть истина?» (Ин.18:38), мы вовсе не признаём пламенного желания узнать истину, а только злую насмешку скептика над всяким стремлением к истине, как над пустою грёзою.

Третья философия, в которой греческий дух выказал себя в крайне безобразной форме, это циническая школа, основанная афинянином Антисфеном, учеником Сократа, односторонне понявшим полную независимость своего учителя от всего внешнего и от всех случайностей житейских, и вследствие этого взгляда, выделавшего из Сократова учения карикатуру. Её первые последователи, несмотря на свою странность, отличались многими благородными чертами, как например, простотою, уменьем владеть собою и вседовольством. Но скоро цинизм, оставаясь верным своему имени, впал в самую ужасную грязь и самое возмутительное бесстыдство. Лукиан самыми яркими красками с этой стороны изобразил его в своем Демонаксе и Нерегрине. Эти псы – философы (циники–κύνες), среди толпы по рынкам и улицам больших городов, полунагие ходили с котомкой за плечами, с страшно-огромною палкой в одной, с книгою в другой руке, обмаравшись в грязи, с нечёсаною, растрёпанною головою, с ногтями похожими на когти. При таком отвратительном виде они имели возмутительный характер, исполненный низости, ругательский тон, обжорство, сребролюбие, и неестественные пороки. Понятно, что такие люди были сильными врагами христиан, как, действительно, один из них именно Кресцент в Риме послужил виновником мученической кончины Иустина.

Конечно, циников презирали и степенные язычники. Но при всём том начала религии и нравственности уже совершенно были подорваны. Даже великий историк Полибий смотрел на народную религию, только как на средство устрашать, как на полицейскую меру, выдуманную правителями, затем, чтобы грубую массу народа держать в повиновении и порядке; и географ Страбон, современник императора Августа, считал суеверие, мифы и чудовища за средство возбудить в женщинах и в простом народе веру и благочестие. Печальную картину мелочного и пустоватого направления поздней греческой литературы, представляют нам многочисленные творения умного остряка Лукиана (писателя 2-го в. по Р. Хр.). Он с одною насмешкою восстал против народной религии, как против кучи отвратительных бредней, мимоходом называл также и Христианство глупостью и бреднями, и не без основания назван Вольтером древних времен. Иустин мученик, конечно, без всякаго преувеличения говорит о философах своего времени вообще: «весьма многие в настоящее время и не думают о том, один ли Бог, или много их, есть ли Провидение или нет, как будто это познание ничего не прибавляет к блаженству. Они особенно стараются уверить нас в том, что Божество, хотя печется обо всём вообще и о родах, но ни о мне, ни о тебе, ни о каком-либо человеке особенно. Поэтому нам нет нужды обращаться к ним с молитвою; потому что все повторяется по неизменным законам вечного круговращения»¹⁰

Единственное исключение из безбожия и безнравственности образованных людей того времени составляют приверженцы стоической и особенно платонической философии, которая имеет гораздо более высокий характер и представляет некоторые черты сходства с Христианством. Теперь мы обратим особенное внимание на платонизм, а стоицизм удобнее рассмотреть в отделе о Риме.

Из всех систем греческой философии платонизм без сомнения имел самое живое и благотворное влияние на религиозную жизнь язычников, и с самых ранних пор мог служить для них пестуном ко Христу. Между тем как другим философиям прилично приписать отрицательное значение именно тем, что они подавляли языческое суеверие и таким образом подготовляли падение идолопоклонства, платонизм во многих отношениях можно считать лестницею, ведущею к Евангелию. Он указывает нам на самую замечательную и высоконравственную личность в мире языческом, на Сократа (†399 до P. X.), который, с одной стороны, представляет в себе совершенство греческого мудреца, а с другой, выдаётся над временем и нацией как оракул, который поражал острым оружием здравого рассуждения и доброй иронии всю мнимую мудрость, ложь и всякое легкомыслие, и, несмотря на свои высокие дарования и взгляды, смиренно сознавался в слабости и недостаточности всякаго человеческого знания, а свои глубочайшие мысли и стремления производил не от себя самого, но от сверхъестественных влияний, от доброго гения (духа); – это такой человек, который двоих учеников научил внимать внутреннему голосу божественного нравственного закона, и, наконец, спокойно, с достоинством, покорностью и надеждою на лучшую жизнь, умер мучеником за своё высокое учение и добрую нравственность¹¹. Достойный Сократа, его знаменитый ученик Платон (†428–348 до P. X.), рассеянные, но весьма плодовитые зародыши мудрости своего учителя, при своём самодеятельном и поэтическом философском уме, обработал в гармоническое и стройное миросозерцание и дал им порядок и единство. Он преимущественно вращается в сфере идеи и творческого глубокомыслия, между тем как его ученик Аристотель (584–522), восходя от чувственных явлений путём умозаключения к общим законам и представляя в себе совершенство всестороннего греческого рассудочного образования, изведывал более форму и законы мысли, и от того имел формальное влияние на богословие средних веков христианской веры. Платон свой испытующий взгляд постоянно направлял в высоты небес, а Аристотель в глубины земли¹². Характер платонического воззрения высок, идеален; оно ведёт от внешних явлений в глубину духа, заставляет человека сознать свое сродство с Божеством, возвышает его над видимым и чувственным и стремится возводить к вечным первообразам красоты, истины и добра, от которых он отпал, и наводит на него тоску о том, что так хорошо выражено в исполненном глубокого смысла мифе об Эросе¹³. Оно поставляет благо души не в удовольствиях, но в господстве разума над чувственностью, в добродетели с известною её, соответствующею трём основным силам души и их гармоническому соотношению, четырехчастностью: в мудрости (φρονηις), мужестве (ανδρία), целомудрии (σωφροσύνη) и правде (δικαιoσύνη). К стыду некоторых, так называемых, христианских систем по ифике, оно возможно большее уподобление Божеству¹⁴ считает целью для человека, к которой ему нужно стремиться путём добродетели, и смотрит на жизнь человеческую не как на бесцельную игру случая, но как приготовительное поприще для высшей жизни, где добродетель получит награду, а зло – наказание¹⁵. Даже в нём есть такие мысли, которые свидетельствуют о владычестве божественного Слова (λόγος) в мире языческом и гадательно указывают на Христианство. Оно стало выше обыкновенной мифологической народной веры, в многочисленности богов, предчувствуя единичность высшего существа – Отца и Творца вселенной, «которого трудно понимать и которого после того, как будет понят, невозможно объяснить каждому»¹⁶. Эта философия была слишком далека от того, чтобы впасть в неверие и религиозный нигилизм (nihilismus), до которого дошли и довели других, например, Эпикур и Лукиан; запретив платоническая философия признавала религиозную потребность, лежащую в основании многобожия народного, и только старалась её уяснить. Например, Плутарх, писатель конца 1-го столетия по P. X., один из даровитейших, благонамеренных и достолюбезных учеников Платоновых, древние мифы уподобляет отражению света на инородных материях, или радуге в ее отношении к солнцу. В объяснении явлений, думает он, не нужно, ни по примеру древних, смотреть на одно только сверхъестественное и воинственное, ни по примеру новейших неверов, всё выводить из конечных причин, но нужно допустить взаимодействие божественных и человеческих стремлений. На этом основании он и защищал вдохновенность оракулов, не впадая при этом в суеверные представления. Он думает, что хота предсказания оракульские не внушаются свыше буквально, в прозаической ли то форме или поэтической, но все-таки божество давало жрице Пифии возбуждение, и уже после того оставляло ее действовать своими собственными силами. По этому религиозному воззрению (многие) божества представляются проявленными силами самосущего Единаго, различными видоизменениями абсолютного. Но конечно всё ещё остаётся большое различие между тёмным предчувствием божественного единства в платонизме и неоплатонизме, и между иудейским и христианским монотеизмом¹⁷.

Такой возвышающийся над материалистическими стремлениями своего времени, одухотворяющий народную религию, возбуждающий желание уподобляться Богу, и вообще нравственно религиозный характер платонической философии, легко мог сделать своих последователей способными принять Христианство, и привести к тому, чтобы найти в нём идеал, к которому они стремились. Здесь, если заимствовать подобие от северных сияний, можно сказать, вечерняя заря угасающей греческой мудрости сменяется с восходящею утреннею зарею Евангелия. Для многих знаменитых церковных учителей, как, например, Иустина муч., Климента Александрийского, Оригена и его школы, эта философия действительно была путеводительницею к вере, и, кроме того, имела весьма сильное влияние на их богословские взгляды. Евсевий называет Платона таким философом, который один из всех греков дошёл до храма истины и остановился на его пороге¹⁸. Сам Августин при помощи его освободился от скептицизма новейшей академии, и сознаётся, что платонические и неоплатонические сочинения «возбудили в нём» невероятную ревность – горячность к познанию истины (incredibile incendium), хотя в них он, конечно, не встречал ни сладчайшего имени Иисусова, ни благодатной любви.

Впрочем, и этот самый лучший цвет языческой мудрости ещё бесконечно далек от истины христианского учения. Так как языческая мудрость в основании своём не имела понятия о греховной испорченности, то тем менее могла отыскать прямой путь к спасению. Если Платон в замечательном месте Leges¹⁹ очень глубокомысленно излишнее самолюбие считает одним из самых величайших зол человеческой души, врождённым, и причиною всякой неправды, однако ж он смешивает его с ограниченностью (κενόν) и источник его полагает в теле, стало быть считает его чем-то неизбежным и непреодолимым и ясно отвергает то, чтобы кто-нибудь совершал злые дела по собственной доброй воле²⁰. Их можно объяснить себе тем самообольщением, в котором мнимое добро считают за истинное благо. С другой стороны, спасения он ищет в философии, в познании, и, таким образом, делает его доступным только немногим избранным. Поэтому он установил закон между образованными и необразованными, эсотериками и эксотериками, такой закон, который совершенно чужд Христианству, который представлял сильную преграду сердечному верованию²¹. Он нигде не возвышается до того взгляда, что каждый человек призван к разумно-нравственной свободе и блаженству. В его идеале государства, который нисколько не есть фантазия, но имеет своим основанием частью пифагорейский союз, частью спартанское общественное устройство, – третьему ремесленному классу, необразованной массе, которая может руководиться только чужими мнениями, он назначает совершенно рабское состояние. Этот класс точь-в-точь соответствует низшему элементу человеческого существа – похоти (έπιϑυμητικόν) и собственно назначен на то, чтобы с безусловною покорностию служить чувственным потребностям двух высших классов, – воинов, которые соответствуют мужеству (ϑυμοειδές) и храбрости, и правителям (философам), входящих под составленное Платоном отделение разумности и прозорливости (λογιςικόν). Таким образом, началу богоподобия здесь представляется непреодолимая преграда, когда исключается из круга уподобляющихся Богу большая часть людей: между тем Христианство всех людей ставит в одинаковое отношение к Богу, и даже для самого низшего лица делает возможным разрешение высшей нравственной задачи и развитие в нем божественного образа. Впрочем, и для высшего сословия Платон унизил значение брака, допустив общение жен, по крайней мере в военной касте, да и вообще значение семейного быта, когда детей хотел считать исключительным достоянием государства и когда ему даёт право неспособных, хилых между ними умерщвлять. Платоново воззрение на общественный быт, которое не может подняться выше национальных границ и опирается на отожествлении нравственности с политикою, чрезвычайно далеко, как земля от неба, отстоит от христианской идеи о царстве Божием. Самое лучшее, что можно сказать о Платонизме, как он изложен у своих достойнейших представителей, то, что он ревностно искал истину, но не находил её.

Платоническая и вообще языческая философия нашла себе разрешение в неоплатонизме, основанном Аммонием Саккасом в Александрии в начале III столетия. Эта система, главными представителями которой были Плотин (205–270), Порфирий и несколько позднее Ямвлих, соединила платонизм с фантастическими философемами и религиями востока и старалась восстановить язычество в народе, чрез его облагорожение и одухотворение, и, таким образом, восторжествовать над Христианством. Это последняя отважная попытка языческой философии спасти свою самостоятельность похожа на отблеск души в очах умирающего, для того, чтобы тотчас уже навсегда померкнуть. В неоплатонизме скончался греческий гений, вышедший из конечного и человеческого, там, где начался восточный дух, именно в пантеистическом едином, пред которым всё конечное пропадает как призрак; и вместо того, чтобы внимательно, спокойно и ясно исследовать законы мысли, он терялся в туманной и неверной области магического и некромантического искусства и мнимых откровений. После того как эллинское обоготворение конечного перешло в восточное начало ничтожества, всё языческое мудрование кончило своё поприще и, в тоже время, сделало неудачную попытку, при руководительстве природы и путём исследований, достигнуть того, что можно нам получить только при помощи Божией благодати, чрез возрождение. Усиленно стремясь к своей цели, оно не в состоянии было исцелить даже хоть одну слабость человечества; и его неестественные притязания посрамлены божественным, мнимо-буиим* (*безумным – прим. электронной редакции) учением Распятого, о котором возвестили всему миру неучёные галилейские рыбари. Так буквально исполнилось слово апостола: не мнози премудри по плоти, не мнози сильни, не мнози благородни: но буяя мира избра Бог, да премудрые посрамит (1Кор.1:26–29).

Овогда убо явлену беседу творит в благовестиих Господь наш Иисус Христос, овогда же повестьми и притчами учит, творит же се, яко да услышавшим воздвигнет и представит вещи честнейшие и глаголемым память младейшу уставит душам нашим; повестнаа бо беседа явленнейше и честнейше творит учение, и унывающих воздвизает к послушанию. Рече Господь притчу сию: уподобися царство небесное человеку царю, иже восхоте стязатися о словеси с рабы своими. Наченшу же ему стязатися, приведен бысть к нему, иже бе должен тмою талант. Не имущу же ему отдати, повеле господин его продати его, и жену его, и чада его, и вся, елико имеет, и отдати долг. Страшна воистину есть, чада моя, сия притча; страшна суть словеса та, и ужасен есть ответ; страшна же есть и тем, иже заповеди Божия преступают. Научим же ся убо притчею сею прощати претыкающимся нам и согрешающим к нам братии нашей. Аще бо оставим долги должником нашим, оставит нам и Бог согрешений наших; аще ли не оставим, ниже простим им, прощение и милование от Бога не имамы, но наипаче и муку приимем себе и грозное томление. Уподоби бо ся царство небесное человеку царю. И человек же царь есть Христос. Уподобися сей человеку царю плотию нас ради и в подобии человеков быв, кроме греха. Раби же его суть вси человецы, владельцы и владаеми. Беседу творит с ними незлобивый Господь в нынешнем житии, ради нашей совести, судяй нам; тмою талант должницы есмы вси человецы, понеже многих благ от Бога прияхом. Мы же, иже начальствие и старейшинство, духовно и телесно, людское приемше, и попечение и тщание творяще добре, начальству и власти и тмою талант должницы есмы; дарование Божия прияхом от Бога, воздаяние должны есмы творити к нему, и первее убо сохранение божественных Его заповедей, любовь, правосудство, правду, не сматряюще же токмо сия, но и творяще и деюще благими делы. А иже злой раб глаголется, еже от владыки с женою и детьми вверение прият, и владычного богатства расточив, должник есть, и на продание вдан бывает от владыки с женою и детьми; продан же иному владыце раб бывает. Се же явленно еже от Бога отчуждение и разлучение. Глаголется убо жена плоть, сожительница сущи души, чада же деяния, действуемая зле от окаянные души и тела. Повелевает убо Господь плоть дати сатане в измождение плоти, рекше болезньми лютыми и искушении различными, яко да дух спасется²³. Пад же убо раб он, кланяшеся ежу глаголя: Господи, долготерпи о мне, и вся ти отдам. Видев же раб он нужу, познав долгов величество, разуме премножество долга; не имаше ответа к истязаемым притече, припаде, поклонися и время прошаше отрады и исповедая отдание долга. Милосердовав же господин на раба оного, отпусти его и долг отдаст ему. Виде долготерпеливец сокрушение раба, склонися умилению должника незлобивый, разреши его, лютая нужа остави его и долг его весь, и не мерою повеле господь отдати долг рабу оному, но милосердием, яко да убоится он ответа недоумоления и припадания долг отдаст ему, и не сотвори се преже ответа владыка, понеже аще бы нескоро прощен был раб он, не познал бы дара величествию. Сего ради убо в нужу велику приведе его, яко да в память имеет потом, которому служению оставление получи, и милосерд будет и сам о своих должников, наказався в своих напастях. Изшед же раб он, иже тмою талантом оставление приим, обрете единаго от клеврет своих, иже бе должен ему стом пенязь, и удержав его давляше его, глаголя: воздаждь ми долгу моего. И оле многовладычнее, еже к рабу, человеколюбие, и велико, и преумножено, раба же оного немилосердие и суровство к клеврету своему! Несмыслен бо воистину и немилостив бесчеловечен он. Он убо ослабу до урочного времени прошаше едину, господь же долг ему отдав, вяще прошения ему дав, он же изшед абие показа свое немилосердство, ни малому времени прешедшу. Что убо он умиленный раб? Таже она словеса вещает, яже он немилостивый рече, прощение получи; падши бо, рече, на ногу его моляше его, глаголя: долготерпи на мне, и вся ти отдам. Он же не хотяше; но шед, вверже его в темницу, дóндеже отдаст долга оного. О тме талант бесчеловечный он молився и свершенное прощение получи; клеврет же его пождание едино прошаше, а той убо злоразумный и нерассудливый ниже образа моления устыдеся, имже и он получи прощение, ниже словом умолен быв, имже и он умоли и спасеся, ниже свою беседу вспомянув от подобной своего клеврета. Но пребысть всякого зверя суровейши; ибо не от равна (?) бяше моление и прошение. Ов убо о талантах моляшеся, ов же о пенязях; ов убо о тме, ов же о ста. Но и владыко убо весь долг ему отда; он же ни мала урока ослабу клеврету своему дав. Видевши же клевреты его бывшая, оскорбеша зело и пришедши возвестиша вся господину своему. Что убо господин, призвав его, глаголя: о, лукавый рабе! весь долг он отдах тебе, понеже умолил мя еси; не подобаше ли и тебе помиловати клеврета своего, якоже и аз тебя помиловах? К рабу же лукавому благий владыка и царь отъемлет дара своего, паче же не сам отъемлет, – нераскаянно бо суть Божия дарования, – но он же непомиловавый клеврета своего, той отнят сия от себя, егда тмою талант должен бяше. Лукаваго раба его не назва, ниже поругася ему, но помилова его. Егда же о клеврете своем немилосерд быв, тогда глагола ему: Лукавый рабе! О, великой же о сем кротости владычной! Правдословит к недостойному слова всякого. Немилосердство бо не токмо Богу мерзко есть, но ниже ангелом угодно и всем благим человеком Божиим. Услышим же мы иже немилосердые сущи и немилостивые, и ужаснемся, и да познаем, яко тоже естество есмы и мы, и себе осудим, еже на нас бывшее милование Божие возбраняем и к вечной муце посылаемы есмы, ради беззаконий наших. Услышим иже лихоимцы суще бесчеловечные! Услышим иже должником нашим долги бесчеловечно истязующе! Услышим иже лихву емлюще и лихву на лихву, еже есть безместнейше и мерзостнейше! И оле, о беде, немилосердию! о безчеловечью и насильствующе на бедные и удавляюще их! Услышим враждующие и злопомнящи (?) богатием своим, и ужаснемся и разумеем, яко вашими грехи связуемся, егда злопомним своим братиям. Се убо вемы испытие, яко яже к Богу наша согрешения тмогубна суть, еже к нам согрешающим братиям вашим, и яко мы, иже толика должни есмы Богу, аще к малодолжным явимся немилостиви, возбраняем и елико предпрощена быша нам от Бога. Яве убо, яко немилостивно всему истязаемы будем мучению. Предаст бо его, рече, мукам, дóндеже отдаст все должное ему, рекше непрестанно и бесконечно осудил си мучитися, ниже бо отдаст когда, яко ниже есть в аде исповедание. Тако сотворит Отец небесный, аще не оставит каждо вас ближнему своему от сердца вашего согрешения его. Сего же ради словосложил есть притчу сию Христос и Спас наш, утвердив сею словопритчею, и в начале убо притчи себе рече Господь царя слова положника, наконец же, Отцу власть мучения возложи. И мы убо да не прогневаем Бога, ниже да приражаемся ему, ниже да уничижаем божественных его заповедей; далече бо быхом от предел праведных отец наших и от ненавидящих нас, нечестивых и ратующих враг обстояни есмы и на восхищение сим быхом, ради грех наших. Но да обратимся, возлюбленнии, и да выплачемся пред Господом, сотворшим нас и возопием к нему сердцем, сокрушенным, глаголюще: согрешихом, Господи, и исповедуем грехопадения наша, еже неправдовахом, беззаконновахом пред тобою, и еже заповеди Твоя преступихом, яко повеления Твоя отвергохомся, яко недостойна званию п завещанию нашему пожихом, ради грех и злоб наших, с ними же пожихом; но не предай же нас до конца, ради имени Твоего, ниже разори завета Твоего, ниже остави милость Твою от нас, ради щедрот Твоих, ради благоутробия всеблагого Твоего Отца. Помяни, Господи, многих щедрот Твоих, призри с небеси и посети нас, посети виноград сей, твое достояние и устрой его, егоже насади десница Твоя, даруй нам мир, иже миру сый Податель, ради честную и святую Ти кровь, о нас пролиянную, ради Пречистую и Пресвятую Ти Матерь общую заступницу и ходатаицу всем нам христианам, ради Крестителя Предтечи, ради святых Ти апостолов, ради святых Ти мучеников, ради святых Ти пророков, ради святых отцов и патриархов, и учителей наших, яко разве Тебя иного Бога не знаем, имя Твое именуем, и еже от Тебе просим помощь, тако исповедающе прегрешения Богу, и к Нему прибегайте и уповающе на Его благоутробие и милосердие, и яко да свободит нас от всякого гнева и нужды, и пленения, и печали.

Хочу же рещи к вашей любви о язвах различных, и паче же о бездождии, еже ныне нашедшем на нас ради многих наших грехов. И первее ввожу пророка Амоса; рече бо оставльшим отеческого благочестия и поправшим убо законного изящества, на идольское же угодие поползновени быша. Проповедник он быв покаянию и к обращению их учащу и томлением предлагающе прещение. Молю же ся Богу, чада моя, яко ни у которой ревности ветхого действа прииматися вам. Не ктому убо о случившихся тогда такому быти ныне на вас. Отвративше же ся людие они, яко конь жесток и не удобь удержим, хапля бразду, не приведен бысть к полезному, изсвереповав же и совратився правого пути, толика тече бесчинно, яко о всаднице шатавшу (?), даже и до рвов и стремнин впадшу, достойну пагубу непокорства своего претерпе, еже да не будет ныне на ны, чада моя, их же ради Евангелия породиша иже преже мене бывшие святые велицие святители они и ради благословения рук их, пеленами обвиены бысте от них. Да будут же слух ваш благопослушлив, души ваша благопокорны, простя приемлюще наказание, еже от меня по глаголемому яко воском запечатлеющему, яко да ради единого потщания сего, и аз прииму плод болезни веселящего (ся), и вы во время пременения мзду бываемую от учения похваливше. Что убо есть еже хощет слово рещи? небо зрим, чада моя, крепко сгустившеся, наго же и безоблачно, дряхло творяще воздуха сего (?) и ведростию что покрываемою (?) и железо желающе (?) преже, еже на мнозе помрачившуся облаками, темны нас и несветлы содела. Земля же, иссохши в конец, ненавидна есть и изменена от своея красоты, неплодна сущи и залетевшая²⁴ и иссохши расседается и в глубину ее сияние солнечное входимо есть. Утрезвим же ся убо благоговением, яко да не будем соседям нашим новое гладу и томлению повесть, яко поругание. Видевшу ми убо прежде бразды нивные неплодны сущи, и прослезившу ми о неплодствии их, и излиях рыдание, понеже дождь на нас не прольяся. Ова убо семена преже всхода лежаща в земли и иссохоша, якоже их рало закрыло, ова же мало возрасти, жалостне увядоша, от зноя изгараема; земноделатели же при браздах седяще и руце на коленах сплетше, зело стенюще. Се же есть образ плача, труд своих дела рыдающе, к отрочатем своим зряще плачутся, к женам взирающе и рыдающе с воздыханием и иссохшую траву осязающе, якоже овцы, иже сыны своя погубивши, глаголемо убо буди и к нам от того же пророка, его же вмале преже помянухом. И Аз, рече, отъиму от вас дождя и одождю на един град, а на иный же град не одождю, и часть едина одождится, ина часть, юже не одождю, иссхнет²⁵. И се же подобное слово пророческое, яко на ны бысть. Вся бо окрестные места одождена суть, наша же места не одождена суть. И о сем убо возлюбленнии вонмем и восплачемся пред сотворшим нас, и навыкнем, чада моя, яко, ради необращения и раскаяния, сия язвы наводить на нас Бог, а не до конца погубити нас, но исправити ны всяко человеколюбне тщится. И зрите ли убо, чада моя сами, яко множество наших согрешений и тех самых часов от своего им естества претворивше, и времена своего их обычая нестройны творятся. Зима же не имать свое обычное, весна же паки не начатся по первому обычаю, зной же и студень новопреидоша пределы обычая твари и зле согласишася на нашу пагубу, жития и живота человеком прогоняющие. И вразумеем убо и познаем, что убо безчиние и смущение сего есть в нас вина? Что же новое то пременение часом? Испытаем себе иже ум имеющей, и яко словесни да обыщемся. Или несть направляющего ны, или добрый хитрец Бог забыл есть свое смотрение к благоустроению, или отнятся от власти или силы его что? И кто убо о сем тако помыслит, и да отступит от хуления сего. Но явленны бо суть и знаемы пред Богом и человеки чувственными вины и безместия всех нас и сего ради и праведный Судия праведно нам претит, и того ради не отверзает нам руки, понеже с всеми делы безместными и братолюбие затворихом. Сего ради и сухи суть бразды наша, понеже любовь исше, и глас молящихся всуе вопиет и к воздуху расходится, ниже молящего слышахом. Зрите, яко и ниневитяне раскаянием Бога умолите, и плакашеся о своих согрешениях, абие от моря и от кита Иона возопи, не младенцы токмо на покаяние представиша, сами же ядуще и пиющи и веселящеся, но самые отцы тех младенец и вся старые, иже преже согрешившая, постом и истомою, к прилежанию милости понудишася, и младенцы своя рыдати сотвориша, яко да всяким возрастом чувственным и нечувственным уныльство и печаль обдержится. И тако, сих вида Бог смирившихся от нашедшей на них беде, всеродно осудившися, и от страсти помилова и, и от истомы и ослаби, и исцели, и радоватися дарова тем, иже благим чувством от всего сердца и всея души плакавшихся и покаявшихся. О разумному и истинному покаянию! О премудрой и усердной печали! ниже бессловесные скоты несвершены оставиша от оные печали, но и тех вопити сотвориша; раздели бо ся от рождшая телец, отлучися от овцы ягня, отроча сосцу доемое не бяше на руку матерню; матери же их в своих печалях и злобах бяше, отрочата такожде в своих скорбях рыдаху, гласи же от всех испущахуся умилены и смирены, друг к другу межусобно вопиюще и гласяще; чада гладом томлена, источницы млечные изсыхаяху, матери же естественною страстью плачущася, умильными гласы своя чада взываху, младенцы же по подобному образу алчуще дело плачем растерзаяхуся и обумираяху, родительницы же естественными болезненными утробами уязвлены бяху. И сего ради их покаяния в общее житие учителя богодухновенное слово писанием спасе. Старец о себе рыдая и браду терзая, уноша младствуя зелне плакашеся, нищий стеняй воздыхая, богатый, забыв пищи различные, постом стража целомудряше, царь же славу и светлость свою в срамоту приложи, свят венец, и персть на главу свою посыла, багряницу растерза и во вретище облечеся, пресветла высока и прехвальна остави, умильне и бедне на землю лицо свое прелагая, свою власть и царство оставльши, благопокорно плачашеся с народом, един быв с многими, егда общего Владыку зря прогневаема. И се верных раб мудрование таково, иже от грехов своих обличаемых покаяние! А мы же грехи убо творим прилежно, леностью же и унынием приемлем покаяние. Кто от нас помолився чисте и испусти слезы, яко да дождь приимет и капли росные? Кто, потребляя грехи по ревнованию блаженного Давида, плачася постелю свою слезами омочи? Кто странным ноги омочи, и прах, еже на ногах их, омы, яко да время Бога умоливши сущи разрешения прося? Кто воспита сироту, яко да и нас Бог воспитает животом умножения? Кто же ли пособи и утеши вдовицу, озлобленную от житейского оскудства: и ныне да возмерится нам нужная пища? Раздерите писания неправедные, яко да и грех тако раздрешится. Потреби уреченую неправедную тяжкую лихву, яко да земля родить своя обычная. Сребру бо и злату, не родным сущим, мы через естество творим рожатися; земля же от естественного рода пребывает неплодна, и к томлению живущих на земли осудися греха, да накажет убо сих, иже хищение и лихоимство и насильство почитающе, иже чуже богатство с премножеством собирающе. Какова сила сокровищу, собрану сущу, или какова польза от сего? Взаим дай Богу от мамоны неправедного, бедниче богатому Богу дай; достоверен бо есть поручник, повсюду убо, и по земли, и по морю исполнена имея сокровища; и больше, аще просиши заемное, приимеши бо посреди пучины морской с лихвою же данное, любочестие бо имат в приложение гладного болезнь (?). Глад бедная страсть есть; глад человеческим напастям есть главизна, всякой смерти труднейши есть сей конец. О иных убо бедах или оружием вмале конец быстро сотворит, или от огненного стремления живот погаснет наборзе, или зверье, зубами растерзавше, елика удеса оставиша, к тому не чуют томления. Глад же и духовный медливу имеет злобу, продолжающу болезнь, вжажен имеет недуг и вгнезден смерть всегда бываему и присно медлеему. Мокроту бо по естеству иссушит, теплоту исстудит, толстоту тончит, силу телесную по малу иссушает и увядует, яко паучина на костях обнежит, тело же свою цветость не имеет, румянство убо отбегнет, крови оскудеет, белости не будет, тонкости бывши явлению почерневшу и бедостию от страсти судимы, колени не держащеся, но влекомы, глас тонок и немощен, очи глубоки изнеможением, всуе влагалища лежаща, якоже цвет вначале являем, таже от стужу стязуем увядится, чрево тоще и упадше и необразно исполнение естественное, утробе устав не имущу, кости же рамом прилеплены. Иже убо таковое тело презирает клеврету своему, коликим мукам достоин? Кому же премножество суровства оставит? Како недостоин и неукротимым зверем сочетатися? Видиши ли же, яко мерзок и убийца есть таковый. Аще таковая убо суть к немилостивым, мы убо иже лихоимство и хищение и всю злобу творяще, и что надеемся от праведного Судии прияти? Ибо и Агарь святая покраде, и все ополчение ратное томляшеся. Замвриа же паки на мадиамские жены соблуди, и весь Израиль в осуждение впаде. Сего ради и вы, чада мои, особь и явленне себе стязуем, якоже учению водца сушу бездождии, кождо своего греха да воспоминает к духовным своим отцем. Рцем и мы доблестного Иова гласа сокрушенным сердцем: рука Господня есть прикоснувшаяся мне, и паче же первообразне грехом скорбь свою да вменим. Еще же подобает и ино приложити. Есть же, егда на искушение душам вину (?) житейского жесточества человеком приводятся, еже да в бедах изберут искусные или убози или богата. Кождо бо испытно ради терпения искушаются: ов убо милосерд есть и человеколюбец, ов же благодарлив и не спротивлению (?) хульник. Видех же аз многих, и не слухом навыкох, но искусом человеки познавшу мя, дойдемте убо житие их к истомлению возмереется и богатство их в умножение вменяется, посреди убо (?) аще и не свершена благодателева исповедают дара, аще ли где ради спротивного строения приложится вещи житейские (??). И убо богатый будет убог, сила телесная в болезнь приложится, слава же и величество студ и бесчестие. Неблагодарни тогда будут хульная вещающе, ленивы суще к молитве, яко к должнику медляюще, на Бога ропщуще, не яко владыце тяжели пребывайте. Но отложи помысл такового злочестия. Егда же видиши Бога не дарующа обычное, тако смышляй в себе: ибо немощен ли есть Бог подати пищу, и како, понеже Господь есть творец небу и земли и всего видимого зданья украшенья часом и временем, премудрый строитель и управитель всем, якоже некоторого, лика благочинно часы и преложения образом друг другу вмещати повелев. Такоже что возбраняше, рцы ми, егда суша ли быша видимое, но свершеное жжение и мало пременившу солнцу обычного хожения, приближившужеся земным телесем, вмале скоро пожещи все видимое, или одождити огнь с небесе, по подобью суща грешных мучения. В сей мысли буди, человече, не твори, яже суть несмысленных детей, яже от учителей запрещение слышавши писания растерзают, его поношают, якоже егда отец детям представляет хлеба пользы ради, они ризы его растерзают и матерям, ради сосца, лица ногтями раздирают. Буди в себе, человече. Кормчего убо буря требует, и страдальца борза позорная, и воеводу устроенное ополчение на брань, великодушным бедам испытание терпения; христиан же напасть искушает и томит и печали душам наводятся, якоже огнь злато обличаемы. Нищ еси, не унывай печалью, но имей надежу к Богу. Или не видит твою тесноту? Имеет твою пищу; но провлачит данье, яко да и испытает твою твердость, яко да изведает твой разум. Еда не како непокоривым людям и не разумным подобно есть. Они убо, дóндеже в устах имеют пищу, хвалят, ласкославят, предивятся, вмале же трапезе неисполнене бывши, яко некоторым камением, хулу полагают на господ своих, им же преже равны Богу, ради сласти пищной, покланятся. Проходи Ветхого Завета в нового, и многие обрящеши в кождое различие напитанные. Илью имяше кармильска гора высокая и пустыня безлюдна; пуст же бяше телом весь, душа же бяше праведному и животу устремление, еже к Богу надежа живяше же, не гладом живота премени, но хищнейши наипаче лакомии от птиц, сии приношаху праведнику пищная, и пищи быша служебници, иже чуждая пища от обычая восхищающее и владычному повелению естество премениша, верные хранители бывше хлебом и мясом. Сия же пищу мужу оному приносити вранове от духовного списания навыкохом. Имяше же вавилонский ров израильского юношу, пленена убо в беде, свободна же душою и разумом. И что яже о нем? Львове убо через естество постяху(ся), сему же пища приносима бе по воздуху, носящу ангелу, с лицом человека, и яко да не гладом истает праведный он. Толикова далества принесен бысть земли и моря пророк и в малой части времени елико от Иудею до Вавилона достиже. О людях, иже в пустыни бяша, не Моисей ли вождь им бяше? и како устрои житие в лета четыредесять? И не бяше тамо сеятеля мужа, или влекуща рамо, ни творила вина цедяща, ниже винограда, ни храмины, ниже житница, но пищу имяху не сеянну и не оранну, и источники подаваше камень, не первее сим бывшим, но ударом расседеся на потребу. Оставляю яже всегдашняя притчи Божьего промысла, яже многажды на человека милование отечески показа. Ты же потерпи мало о беде бываемой, яко доблественный Иов и не преложися от случаемую бурю. Поминай апостольского речения, глаголюща: всегда благодарите²⁶. Нищ ли еси, но суть иные тебе убожайше. Аще та речеши и сотвориши и даси от тесноты своея хлеба, семя будет делательно, множащеся поражая плода благословенного обручение пищи, милости ходатай. Рцы и ты глаголы оной вдовицы сидонской, в подобных в благовремя, списательство (?) поминай: жив Господь, яко се имам в дому своем, токмо в питание мне и чадам моим; даси от оскудства, имаши и ты чванец масла благодатью точащася и сосуд муки неистощим. На верных бо и на любочестных Божия благодать подобится источник присноточимый и неисчерпаем, богатство же сугубно вводяща. Темже и на последнем суде, идеже призывает праведных Господь, первого чина подательны имеют, питатель первостоятель есть почитаемых, иже хлеб подавая; и преже всех познаны есте благий и благоподатливый, преже иных праведных в живот посылаем есть, немилосердии же льстивы, преже всех грешных огню предаются. К матери заповедям время тя зовет и зело попецися, яко да не мимотечет тя торжественное (?) изменение время(ни). Течет бо время, и лето не пожидает медлящего; мимотекут дни ленивых, и якоже несть постояния быстроте речной, и якоже из первого исхода течение быстротна быстрость настигает, и никтоже может то удержати тако, ниже летом нужнии обходи мимоидуще неудержимы. Сего ради яко заповедь, бегущую, удержи и сверши и приимши отвсюду руками восприими, да и малая истяжи много разреши первообразного греха пищным подательством. Якоже бо Адам, зле ядши, грех посла: такожде мы потребляем н(ово)заветную (?) пищу, аще потребу брату сотворим и гладного насытим. Послушайте, христиане, внушите людие, познайте глаголемым силу, да не явимся словесни бессловесных суровейши. Они бо яже из земли растущая от естества обще приемлют, и овец стадо единако пасущеся в поле, конное же се множество тем же единым полем делятся, и всяческая всегда друг другу делятся, нужного требование в восприятие. Мы же, мнящеяся христиане быти, чуждая быти и обычая своя их называем. Устыдимся эллинского человеколюбия повести: от некоторых оных закон человеколюбия бывает едина трапеза и обща пища, един обед, абие многовидный сбор бывает. Оставим внешних и пойдем к т(п)ритисущные²⁷ повести. Первое христианское поревнуем собрание, како быша им вся общая жития душа согласие, трапеза обща, неразделенное братство, любовь нелицемерна, многая телеса едина деюще, различные души в едино сложение составлены. Многа братолюбию имаши от Ветхого Завета и нового явления образы. Старца аще видиши гладна, посылай, или призови и напитай, якоже Иосиф Иакова. Врага аще видиши в тесноте, не возлагай гнева, держащего отмщение, но напитай, якоже он продавших его братьев. Аще видиши юношу в нужи суща, тако прослези, якоже он Вениамина старости сына. Искушает бо тя хищение и лихоимство, якоже Иосифа царица, яко да заповедь преобидиши и целуеши ону златолюбивую и миролюбную, паче владычного повеления, пригодитжеся и твоей души глаголемое: предста царица одесную тебе, в ризах позлащенных одеянна; слыши, дщи, и виждь и приклони ухо твое и возжелает царь доброты твоея. Сия бо провозгласи песнопевец²⁸. Пригодитжеся воистину и на коюждо души, аще от кождою имеет церкви составление. Проразумей, человече, словесне настоящее и будущее, егоже ради корысти скверной не предай, оставит же ти ся тело познаванию житию (?) в явление чаемого судии без сомнения приидут²⁹. Затвориши убо себе по частям данию небесную славу отвержеши же огнь негасимый и геенну, и тьму, и мучение, и горькие веки в болезнях, вместо долгой и блаженной жизни. Сия же вся, чада моя, собравшу ми от божественного писания к научению и исправлению вашим душам, и да не вмените мя, чада моя, возлюбленные о Господе! якоже матерь или кормилица лживо устрашаю вас и глаголю, якоже они творити младенцем навыкоша, егда плачутся, и на многа баснеными повестями сих творят молчати. Сие же, яже глаголю вам, не басни, но слово неложно, проповедным гласом. И стойте испытно, по евангельскому проречению: строка едина ила черта едина не мимоидет³⁰, но и тело, иже в гробе невидимо лежав восстанет, и душа, яже смертию затворена, паки в тело вселится, и пожившим в веце сем обличение испытно предстанет, не иным свидетельствующим, но и самой совести свидетельствуеме, когда же каждому по достоянию от праведного Судии возмерится. Тому слава и держава, в веки веком. Аминь.

Поне убо благ есть и человеколюбив к всем Бог и долготерпелив, изрядне еже свою благостыню к согрешающим показует, праведным убо всегда тяжко является, грешным же скор есть к прощению и к восстанию п исправлению их: живу Аз, глаголет Господь, не хощу бо смерти грешного, но еже обратитеся и живу быти ему; сего ради грешника убо милует, праведных же всяко устрашает; сам бо весть, яко аще согрешившего устрашит и в отчаяние его низложит, и страшен бо есть Бог на вся окрестные ближняя его, грешным же ища спасения. Сего ради лечбу исцеления наказанием покаяние благодарствует, и егда бо падый не встанет ли, или отвращаяйся не обращает ли ся? обратитеся ко мне, глаголет Господь, и Аз обращуся к вам. Сего ради наказаньми всяко к покаянию и к обращению никогда же не престая и словесами, и притчами, и гаданьми, и воздвизает, и учит к исправлению: Бог бо есть человеколюбия и долготерпелив, яко да согрешивый покается, и роженым от него не затворит свое милование, либо согрешивый без покаяния да не будет; сего ради корень множицею щадит, яко да плоды сохранит. И овогда же убо явленну тако беседу творит наш в благовестиих Господь наш Иисус Христос, ово же повестьми и притчами учить, яко да ум слышавшим воздвигнет и представит вещи чистейши, и глаголемым память младейшим душам уставит. И о сих же всех, чада моя, от божественного писания многократ писах вашей любви к наказанию и исправлению вашему пред Богом; ибо много бяше преже праведная владычня прообразованиа от святых икон кровми и слезами текущих. И сими же страшными преобразовании, яко нерадивии, никако уверени быхом. Якоже слышах, пленом от поганых пленени бысте, по сем же страшными и нужными повсюде болезными и гладом и мором, и в всех же сих, яко не разумевающи есмы себе и яко бессловесны суще и в темней нощи ходящии, в преумноженные всякия сети грехов величества впадающе, не смотрящи всяческих владычных наказаний, и всяко гнев праведный п ярость сами на ся вздвизаем, а убо тленнии суще от земли и по человеколюбию же того Творца нашего Христа Владыки еже от божества Его вочеловечения образ носим, и ради же всяческих наших неисправлений праведное его на вы нещадение бысть страшные и ужасоисполненые многоразличные язвы н болезни горькие корыстные (?) телесе измождения и сокрушения и жил стрезания и скращения и всего измождения плотей и самых костей и всего погубления и ума, и напрасного и горького и нужного от сего жития человеком разлучения, и ни в писании же убо чада моя толики нужны казни обретохом ниже прежде и инде где слышахом в Божиих казнех таковую нужную казнь, каковая же вся си грех ради наших нам надлежащая Божия казнь всямо бывающая бысть. И сими же всеми, ужаса исполненными Божиими наказании, никако яко радивии уцеломудрени бехом, но всяко, яко сущи бессловеснии и неразумнии скоти, сим всяко уподоблены бехом, но яко сопротивнии Божью суще о всем наказанию. И всяко же убо создание и скимени рыкающе и всяко дыхание Творца ведущи о всем восхитити и испросити от Бога пищу себе, и мы же убо яко паче и того бессловесия суще ныне неразумии бехом, забывше страхи и прещения Вышняго, но паче по прогневанию нашему к нашему Творцу в преумноженные сети грехов величества впадающии и Божию яко о всем прещению и наказанию сопротивствующееся и сими же всяческими неуверении нашими пред Богом, от своих злых сами до конца сокрушаемы есмы и от казни же на казни и от язв на язвы преходимы есмы. И убо се уже, грех ради наших, кое зло и огорчение смертное до конца нас не постиже? но от всех убо злых сокрушени суще есмо. И зрите же убо сами чада моя, како убо, множества ради наших согрешениих, самые убо хляби небесные в подобно время неисправлена наша затворяют, и земля же тако в подобно время невидна и изменена от своея красоты является, неплодна сущи и залядевающи³¹, плоды наша на оскудение превращающи. И сия вся о неисправлении нашем на ны стенет, и класове убо идеже и тии обычное свое не дадят, но оскудеваемо; ново же о всем преходими времена вся и предели естества и самые часы от своих естеств претворилися, и вся времена нестройны своих обычай: зима же не имать свое обычное, весна же не имать свое обычно, зной же н студень ново преидоша вся пределы и обычная твари зле растлешася на нашу пагубу жития, и живота человеком прогоняюще. И молю же вы, испытаем о всем себе: что убо бысть смущения сего вина, еже и временем и часовом пременение? испытаем же о сем себе, ум имущии и яко словесни обыщемся, или несть направляющего ны? или кто смеет рещи: забыл есть добрый хитрец Бог строению своему? или отяться от власти и силы Его и смотрение от создания руку Своею и строение о благоустроении воздуха всего и плод земных? Но, кто смеет рещи сия, и да отступит от хуления сего. Но явленны суть и обнаженны пред ним всяко грехопадения наша неисправленные, и их же ради непотребни суще есмы, всякое праведное Его приимаем прещение. Сего ради праведно претит, сего ради не отверзает нам руку, сего ради не отверзает нам человеколюбия пучину, поне небратолюбием мы затворихом, и сего ради праздни быша бразды наша, понеже любовь исше, и глас молящихся всуе вопиет и в воздухе расходится. И о сем же убо от глада и от нужи всякия в конечную пагубу достигохом повсюду зря естества нашего соединородственную нашу братию от единых сущих уд, а не от иных, и сих, о неисправлений наших! нами же зрими суще и видими повсюде валяющеся и от зверей убо и от птиц на путех бесчисленно снедаеми, а того же бо естества и сродства есма, и мы и о сих убо никако безболезнуемы и поболим. И весть же Бог смирения моего о сих, колико по вся дни и часы преходящие, духом яко сокрушену ми сущу, и рыданием и печальми и сливании слезными, и паче же зело смирению моему рыдание о сих всех от нас и на ны преумножившихся. Сопротивлений Бог есть, и аще же убо таковыми не накажемся, и боюся и трепещу, сего ради Господня слова яко и пророком Иеремией глаголющего: аще наказанми не накажешися, о Иерусалиме, но болезнью и язвою да накажешися³², якоже и в Второзаконии пишет глаголя³³: аще в повелениих Моих ходите и заповеди Моя сохраните и сотворите я, и дам вам дождь в время его, и земля отдаст плоды своя и древеса польская дадят своя плоды, и снесте хлеб ваш в сытость, и вселитеся живущии с твердостию на земли вашей, и не будет устрашаяй вас, и брань не пройдет сквозе землю, и пожнете враги ваша, и падут враги ваша пред вами и пять вас поженете сто, а сто вас поженете тму, и призрю на вы и благословлю вас, и изращу вы, и умножу вас. Положу завет Мой с вами, и снесте ветхая ветхих, и не стужит душа ваша³⁴; и похожу в вас, и буду вам Бог, и вы будете мне людие. Аще ли же не послушаете Мене, ни ходите в повелениих Моих, и не створите всех заповедей Моих, и Аз сотворю вам сице: положу небо вам яко железно, и землю яко медену, и будет ветше³⁵ крепость ваша, и земля ваша не даст плода своего, и древеса не дадят своя плоды, и наведу на вы сухоту, и вотще сеете семена ваша, и отвращу лице Мое от вас, и противнии ваша поядят труды ваша, и падете пред враги вашими, и поженут вы ненавидящии вас, и побегнете никим же гоними. И сокрушу досаждением гордыню вашу; якоже бо вы ходисте ко Мне неправедно, но лукаво, и Аз прииду к вам в ярости странно, якоже и божественному апостолу Павлу, осподних уст, глаголющу³⁶: что ради убо хощу, с жезлом ли прииду к вам, или с любовию? И сие убо все, чада моя, по прещением и наказанием нашего Творца Христа Владыки, страшит мя по всему подобление сего времени и к сему же убо паче устрашает мя, возлюбленна, к настоящему сему времени подобная притча евангельского словесн, благовестника Луки, еже о галилеех, их же кровь Пилат смесив (с) жертвами их; отвещав же Иисус рече им: не мните ли, яко галелияне они паче всех галилеян грешнейша быта, яко таковая пострадаша? ни, глаголю вам, но аще не покаетеся, вси такоже погибнете³⁷… Столп падыйся в Силуаме указ бе и потом хотящемся сбыти, людем убиеным бо тамо малым, многи наказа, яко и ти горшая пострадают, а небо, иже поне неции согрешают и без искуса оставляеми мняще без печали до конца будут и яко праведнии без напасти, но противне паче накажемся, яко о том (?) мучатся они, да и мы известимся, того же бо естества есмы и мы едини юди³⁸, аще же ни горшая мы постраждем. Такоже к сему Христова притча о смоковници³⁹: иже смоковницу имеше некто в винограде всаждену, и ища плода на ней и не обрете; рече же к винограднику: се третеи лето прийхожду и ища плода на ней и не обретаю; посеци ю, вскую землю упражняет; отвещав же: господи, остави ю сие лето, дóндеже окопаю ю и осыплю ю гноем, аще убо сотворит плод, аще ни, в грядущее лето посечеши ю. Разумевает же ся убо всяко человечество смоковница, дому же владыко Христос, винограду же делатель Сын Божий, сицевая же глаголемая: о третие лето приходя, ища плода от смоковницы, остави ю и се лето; аще законом и пророки не уверившася и покаянию плода не подавшу, но убо Моими напою их ученми и страстьми, любо сотворят плод покорения; аще ли же ни, в предыдущее лето посечеши ю; смоковница же мир сей рещи насажден; и прииде Бог, ища плода покаяния, и, аще обрящет без плода, посещи от жития сего велит; делатель же винограда, иже молится пощадити, ангел то есть, иже коеждо хранитель, ли человек сам себе винограду делатель, многажды в болезнех смертных и в бедах впадша, ослаби Господи, глаголя, и се лето покаемся. Се бо есть окопати и осыпати гноем, и тако солжем; не пощадить нас Господь, но посечет, да не упрожняет землю, плода не творя, и иным пакости деющи, могущим плод творить. Сия же, чада, повесть устрашает мя, и мнитмися подобна к прилежащим; сия же, любимии, суть благовестника Луки писанная, толкована же великим Златоустом. Молю же, чада моя, яко да токмо слышати нам сию притчу, зело бо горение духа имею о сем настоящем времени, вотще убо, возлюбленнии, и не бысть сия нам от Бога случающееся, но ради убо к исправлению нашему сия вся наводимая на ны праведная прещения нашего Творца, требующего обращения нашего, а не пагубы; ибо зде временно всяческое претит, тамо вечно мучит и предает огню; и аще же сим не исправимся настоящим ся томлением и мученми, ниже уцеломудримся Божиим судом и казньми, то на болшая проходим мучения, яко нечувственнии преобидници суще Божия смотрения. И сего же ради благо есть кажемым быти нам зде ко исправлению нашему, и очищати себе в сем временном житии, а неже тамо ко оной бесконечной муце отослани имамы быти, внегда будет тамо время суду, а не очищению, ниже покаянию, ниже исповеданию часа; и сего ради, возлюбленнии, прилежне молю вы, да будет о сем слух ваш благопослушлив и душа благопокорны сотворити вам такую милость, мене о сих послушать радую бо ся, чада моя, всякому исправлению вашему духовному пред Богом, и молю украсити вам во всем благоугодными детельми великое православие; утрезвим же ся о всем благоговением в соблюдение всяко божественных Христовых заповедей, и во всем, молю вы, обратимся, возлюбленнии, исповеданием к Богу и восплачемся пред сотворившим нас, возопием к нему, припадающе сердцем скрушенным, исповедающе вся согрешения наша и кожды иже тако своего греха да воспоминаем к духовным своим отцам; рцем и мы доблественного о вас гласа сокрушенным сердцем, рука Господня прико(сну)вшаяся мне (?); и паче же первообразне грехом скорбь свою да вменим, и к Нему тако умильне с сими припадайте, уповающе на благоутробие Его и милосердие зовуще и глаголюще: согрешихом, Господи, и исповедаем вся грехопадения наша, не оправдихом о всем и беззаконновахом пред Тобою, яко заповеди Твоя преступихом и повелений Твоих не сотворихом, и человеколюбие Твое отженухом, ради всяческих злоб и грех наших, и наказание Твое праведное, всямо преслушательно презрехом, и с сими всеми тебе человеколюбного и благоутробного Владыку до конца цело прогневахом и сами на ся огорчихом; но помяни, Господи, многих щедрот Твоих и призри с небесе и посети нас, посети виноград сей и нас твое достояние и устрой егоже насади десница Твоя, и не гневом и яростию да накажеши нас достояние Твое, но милостию и благостию о всем да накажеши нас, ради благоутробия всеблагого Твоего Отца, ради пречистой Твоей Матери. И тако сими всеми подивимся освободити себе от всякого праведного гнева и нужди и пленения и печали. Вы же, благороднии князи и вельможи, иже от вас усугублени суще разумом и владетельством, суд всяк о Бозе праведен стяжете, не превращающе суда убогого, ни стыдения имуще лица сильного, но праведен суд стяжете изымающе обидимого и спра от руки обидящего, и утвержение же и попечение имеюще о Христовых людех и всяку милость к сим содевающи, ихже бо ради Христос равно свою кровь не пощаде и вас над сих возвыси и прослави от единородственнаго естества, и о нихже должное вам предлежит испытание в день великого суда. Сущии же вси под властию веру к Богу несумненно приносите, и плоды достойне покаяния стяжете и благопокорение же и повиновение к им же дана есть на вы власть и сила от Вышнего. Вам же, о Господни священницы, по больших первых наказаниих, вмале ныне вашей любви предлагаю от божественного писания к великому вашему священству; елико бо отстоит небо от земля, толико отстоит наш сан паче всякого великого сана мирского, в таковую бо высоту и славу непобедимую смиренное наше естество вознесе человеколюбец наш Христос Владыка, еже древле своим учеником и апостолом богатное подав своего дела им вручил действовати и рукоположи их, яко иных, Бог и содетелех действом вседетельного Духа, могущих творити великая божественные силы дела; и сего же тако апостолы сподобишася и вселенную уловиша и закон и священство предаша и церковь укрепиша. Сего ради, о Господни священницы, да искушаем о сем каждый себе, с каким страхом и трепетом содержати имамы сан великого Божиего священства и проповедающе о всем евангельская словеса истинная, и по апостольским и отеческим преданием живуще и Христову паству пасуще, всяко же нечистоту, житейское попечение и пьянство от себя отвращающе; Павлу бо глаголющу: пьяницы царства Божия не наследят⁴⁰. Иже убо божественне священник соблюдаяся о сих и свой сосуд чисто соблюдая божественным позлащенным духом (?), освященный бо Христов юд наречеся священник; а аще же себе осквернит како сквернами всяческими, и коликой есть муце повинен таковый? И убо божественный Павел не токмо о священнических телесех, но и о всех верных телесех страшно запрещая всякому христианину, глаголет: не весте ли, яко дом Божий есте, и Дух Божий живет в вас; а иже аще кто растлит дом Божий, растлит сего Бог⁴¹; слово же сие от святых толкуется о всяком человеце верном. И смотреливно же о сем, Господни священницы, смотряще внушите и бдите, сего ради и изтрезвитеся, како испытно ходити вам и по времени сему последнему, како и исповедающихся исправляти, добре же преж себе исправляюще пред Богом и человеки, смотряще, како достоит духовным пастырям добре устрояти врученное стадо Христовых овец; пристоите же церквам Божиим и всякому правилу церковному, и детей своих духовных о сем наказующе и внимающе о всех Божиих сих страшных еже на ны наказаний, и на покаяние о всем Христово стадо наводяще, рассужающе кождого произволения и силу, указующе и преже убо образ им от себе произобилующе и подавающе и должное всякое тщательное попечение имеюще о себе и о Христове пастве, ведуще сие, яко аще едина овца останет и будет зверохищная от небрежения нашего, рекше неисправленна и ненаказанна духом, и кров каждою ею от рук наших истяжет праведный Судия. И сего же ради, о Господни священницы стояще о сем, бодрствуйте о себе и о Христове пастве; а аще же, сими всеми страшными и праведными владычни прещенми и наказанми о единосродственной нашей братии тако стражущей, мором и гладом повсюде измирающих и от зверей и от птиц изъедами, и аще же на сия зряще, и не целомудримся таковыми Божиими наказанми, и боюся выше глаголемые притчи евангельские, еже о галилеях; аще, рече, не покаетеся, вси тако же погибнете, ли о оном же евангельския притчи словеса о столпе силуамском, яко и мы горша пострадаем, и о сих же всих, вси православнии вкупе и, о Господни священницы, с усердием духовным припадая, молю вашу любовь, духовную главу вашему ярму по(д)кланяя, уцеломудритися о всем вам духом и истиною и православию достойна вся творите, не словесы, но и делы, якоже рече писание; блажени суть таковии, иже веру правую и житие непорочное имущии; едина бо вера, чада моя, спасти не может нас, по Христову слову, глаголющему: не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царство Небесное, но творящей волю Отца Моего, иже есть на небесех⁴²; и по божественному апостолу, о сем глаголющему: яви ми, рече, веру от дел твоих и дела от веры твоея, ибо вера без дел мертва есть, а дела без веры⁴³. И сия, молюся, обое вам стяжати по вере и дела, иже суть православию достойна; и к сему, молюся, собравше, вам вся богоугодные детели сотворяти по благовестию евангелия; а не бо преже можем отца нарицати, дóндеже, яко древле в купели крещения грехи омывше, отнюду же превозшедше, лукавая вся бремена отложше, и тогда глаголем: Отче наш, иже еси на небесех. И сия, молю, сладости божественные вся яко да сбираете, делайте нивы плод вечных добродетельных услаждающих и просвещающих душу; и о сем же убо, с усердием духовным припадая, молю вашу любовь всех праведных владычных прещений, на ны бывающих, приимше чувственный разум, взыскающе Божия царства и правды Его, бодренным быти вам к церкви Божий, с покаянием, теплыми слезами и щедротами, яже о нищих, припадем нашему Творцу Христу Владыце, и глас моления с сими всеми к нему возвысим, предварим гнев его таков исповедании и увидим (?) Его, якоже прогневаема, и тако от ярости на милость преклоняема, зовуще умильне к нему и глаголюще: не до конца, о Владыко Царю, ради беззаконий наших да накажеши нас гневом и яростию си, но милостию и благостию да накажеши нас свое достояние; ибо достойни всякого Твоего праведного гнева на ны и ярости; и не имаши бо внити в суд с рабы Твоими, не бо оправдался пред Тобою всяк человек. И тако, чада моя, благоумильне глас моления с покаянием от душа всея чиста и сердца сокрушенна и смиренна и в очищении всякия злобы нашея и совести и мысли, глас покаяния нашего возвысим, и сими семи себе помилуем, благости пучину себе отверзем, с слезами сеюще семена своя, и в радости пожнем; и поревнуем убо ниневитяном зело прогневавшим Бога, и Ионе к ним посылаему с гневом и яростию неисцельною, и како убо ниневитяне раскаянием от злых Бога умолиша и плакашеся о своих сгрешсниих, постом бо и томлением к приложению милости понудишася, юноша младеньствуя и зельне плакаху, нищий стеняху и вздыхая богатый забывша пища различные, постом стражаху целомудренно, царь же славу и светлость отложи и венец снят перстию главу посыпа, багряннцу растерза и во вретище облечеся, престола высока и славу прехвальну остави и умильне и бедне на землю сице прилагайте, свою власть и царство оставльши, благопокорно плачася с народом, един быв с многими, егда общего зряше Владыку прогневаема; и всех тако чувственных и нечувственных уныльство и плач обдержаше, младенцы же от матерей удалени, и раздели бо от рождшая и телец и отроча от сосцу и от руку матерню, и чада гладом томлемы; сосци же матерей яко обмертвеша; и всех тако обдержаше уныльство и вопль и плачь; и тако человеколюбие вида Бог сих смирившася, и от страсти помилова и от сокрушения исцели, и гнев и ярость на милость преложи, и радоватися тем дарова, иже благим любьством (?) от всего сердца и от всея душа себе познавши и плакавшися. И разумейте убо, чада моя, како обращение покаяние постигает человеколюбие Божие, и благость человеколюбия Его отверзает неизреченную щедрот пучину, единою токмо вседушною к нему верою и надеждою; и сия же вся тако стяжати вам дела всяка блага веру и надежу к Богу, сокрушение сердца, умиления и покаяния слезы, умерщвление страстем и отступление от нечистоты страстей, нежелание на зло и хищения неправды, и ина вся и ина таковая, ихже ради приходит гнев Божий на иже сия делающих и вечного мучения предлежит. Сего же ради, взлюбленнии чада моя, молю вы стяжати о всем веру неослабну, надежу, сокрушение сердца, умиления и покаяния слезы, умерщвление страстей, и дела блага всяческая показати и милостыню и ина всяческая благая делеса, и сия вся, молю вы, устроити потщимся, будуще друг к друг блази, благоутробни, благопокорни, милостынею плода благого смиряюще себе пред Богом и обращающеся от всего сердца, воспевающе с молением прилежным и теплыми о всем слезами к могущему спасти ны, яко да отвратит еже на нас всякого Его гнева праведного подвизаемого, и неяростию своею о всем обличит нас, Свое достояние, но благостию о всем и милостию и милостивным оком да призрит на ны, Свое достояние, и избавит нас от всякаго вражия мечтательства и пленения и печали, и наставит о всем наша сердца на послушание божественных его заповедей, деянием и словом и мыслию богосодеваемою, и обрящемся пред ним во всем благоугодни, живуще в правду и сподобляюще себе мирно и незазорно, вся приходящая святых пост времена чисто препровождающе, предваряюще сие поприще временное к страшному дни всех Владыки пришествия в воскрешение мертвых, будущего небесного безконечного царствия, молюся, получити всем вам, благостию и человеколюбием Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, емуже подобает всяка слава, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу.

11. Созва же фараон мудрецы египетския и волхвы, и сотвориша и волсви египетские чарованиями своими такожде; 12. и повергоша кийждо жезл свой, и быша змиеве; и пожре жезл Ааронов оных жезлы.

Еврейский текст этого и след. мест даёт видеть три класса египетских мудрецов, и по-видимому не одного рода: 1) checamijm, – это, собственно, мудрецы, sapientes, σοφοί . Это было общее имя учёных на Востоке, имевших более или менее обширные сведения в науках естественных и философских; они были преимущественно из сословия жрецов. На священном языке это имя употребляется и в добрую и в худую сторону, означает и мудрецов истинных и мудрецов лживых. 2) mecasphijm, – что означает владетелей вещей сокровенных, отсюда гадателей, прорицателей и т. п. (Втор.18:10; 2Пар.33:6; Иер.27:8; Дан.2:2; Мал.3:5). 5) charthumijm – чарователи, люди, обладающие тайною силою делать или представлять неизвестное, или непонятное другим, очаровывать внешние чувства людей, вызывать пред ними незримые предметы, – отсюда призывать и отдалять какое-нибудь добро или зло, также заклинать, и т. п. Это общеизвестный в древности и собственно так называемый класс магов (Быт.41:8; Дан.1:20, 2:10,27, 4:4, 6. 5:11). По местному египетскому разделению всех этих мудрецов, к первому классу надобно отнести называемых у египтян ιερογραμματεις, ко второму – προφητας, ὠροσκοπους , к тертьему – ιεροςολιτας, μαγους. Итак, фараон созвал всех этих мудрецов для того, чтобы обсудить чудотворение Моисея; ещё более, – фараон вызвал их для состязания с Моисеем в чудотворениях. Подобного рода состязания, – публичные, в присутствии царей и народа, – были в духе древних времен. Мысль фараона понятна: если его маги могут доказать недействительность чуда Моисеева, или, по крайней мере, могут сделать нечто подобное, для фараона этого достаточно, чтобы отрицать бытие и силу Иеговы и не дать свободы евреям. И волхвы делают то же, что Моисей: они бросают каждый свой посох, и посохи превращаются в змей. Что сказать об этом? Древние учители Церкви и новейшие толкователи весьма различно понимают действия египетских волхвов в состязании с Моисеем. Одни говорят, что у магов превращение посохов в змей было не что иное, как обман, именно обман чувств предстоящих зрителей⁴⁴; или же это было дело особенного искусства и ловкости рук, так что маги скрывали у себя, – может быть в самых жезлах, – живых змей и потом их выпустили⁴⁵. Другие допускают действительное превращение, – и признают это или действием тайной магии, нам неизвестной, или (как думает большая часть толкователей) делом злых духов, по попущению Божию⁴⁶.

      Мы не будем намеренно и прямо опровергать ни одного из этих мнений. Заметим только, что: – 1) если бы превращение посохов в змей было не что иное как обман или обольщение внешних чувств зрителей, то всё это дело стоило ли бы состязания со стороны Моисея, который, как воспитанный в самом Египте и при дворе и обученный всей премудрости египетской, конечно мог знать это; – а в таком случае, что значило бы для него самого противопоставлять силу Божию ничтожному призраку? Не значило ли бы это для него унижать чудодейственную Божескую силу, ему дарованную, для лучшего дела? Да и к чему была бы тут эта сила? Не наводило ли бы это некоторой тени и на собственное чудотворение Моисея? –2) Можно еще удивляться, почему Моисей, прежде самого действия превращения, ни одним словом не обличил магов в обмане, или, по крайней мере, не заметил этого в своей истории для своего народа и времён последующих? Почему напротив он говорит ясно: сотвориша и волсви египетские чарованиями своими такожде? Очевидно, Моисей не отрицает факта: он утверждает его положительно, только объясняет, что это сделано не какою-либо сверхъестественною силою, а чарованиями, – 3) Непонятно также, каким образом Моисей мог сказать, что жезл Ааронов, обращённый в змея, пожрал другие жезлы, – если бы эти последние представляли змей только для глаз зрителей? Значит ли это, что жезл Ааронов пожрал призраки? – При другом мнении, что маги действовали только ловкостью и искусством рук, и т. п., всё это дело заслуживало бы ещё менее внимания. Это было бы только шутовство: и сам Моисей никак не мог бы смотреть на состязание серьёзно, и верно не стал бы состязаться.

При том мнении, что это было делом тайной (чёрной, так называемой) магии, нам неизвестной, равно и при том предположении, что тут действовала сила злых духов, по попущению Божию, возникает опять вопрос: истинное ли было превращение и явление змий, со стороны магов, в обоих этих случаях, или только мнимое, призрачное? Трудно согласиться, чтобы сила магии, или влияние злых духов могли производить действительные чудеса, – т. е. явления вышеестественные, в отмену законов природы, и превращать по своей воле порядок существ, – то, что заключается в правах и силе единаго всемогущего Творца всяческих. Но, если это были чудеса мнимые, явления призрачные: то опять наше внимание обращается к Моисею: в каком состоянии при этом надобно представлять его самого? Или он боролся с призраками – в деле прославления Иеговы и освобождения своего народа?

Надобно признаться, что действия магов для нас не вполне понятны; но, чтобы несколько приблизиться к уразумению настоящей истории, надобно ближе ознакомиться с некоторыми особенными знаниями и искусствами, издревле славными на Востоке. Заметим, что египетские волхвы, или как кому угодно будет называть их, всегда и особенно славились искусством обращаться со змеями. Искусство заклинания змей с самых древних времён было известно в Египте, и всегда имело там самое обширное употребление и силу, – но доныне остаётся тайною египетских чародеев. Даже те из европейских путешественников, которые шли смотреть на чудеса этого заклинания без всякаго расположения – верить им, наконец, убеждались, что в действиях Псилл (так называются эти заклинатели – остатки древних египетских магов) есть некая тайная сила, другим, кроме их, неизвестная и непонятная. Сначала обыкновенно думали, что эти мнимые. Чародеи вырывали зубы и яд из челюстей змеиных, – и потом обращались с ними, как хотели; но много было случаев, которые доказывали противное. Путешественники рассказывают, что во время религиозных праздников в Египте эти Псиллы являются в народ со множеством змей, которые обвиваются около шеи, рук и всего тела их и которым они позволяют своею ядовитою слюной обмазывать грудь и всё тело, жалить, грызть его и даже намерено раздражают их и приводят в бешенство, но – остаются невредимыми. Самые страшные змеи, причиняющие своим ядром смерть в несколько минут, не делают никакого вреда этим искусникам, как бы слушаются их голоса, и, по-видимому, покоряются какой-то неодолимой для них силе чарованья, которая движет их и, так сказать, управляет собственною силою их инстинкта; по одному голосу чародея, они выползают из своих нор, отдаются ему в руки, теряют пред ним всю свою ярость и силу, в его руках, по-видимому, издыхают и снова оживляются тоже силою чародейства. Когда змеи вползают в дома и там разводятся, что нередко бывает в Египте, то жители обыкновенно прибегают к помощи Псилл, которые вызывают из домов змей и уносят с собою. По сказанию самих этих Псилл, они могут змею привести в такое состояние оцепенения или омертвения, что она как бы превратится в палку и останется недвижима. Для этого, как говорят, Псиллы берут змей за хвост и качают их в своих руках с каким-то причитанием или припеванием до того, что они цепенеют, кожа одеревенеет, чешуя сделается твердою, и змеи не движутся. В этом состоянии до того изменяется вид и жизнь змеи, что её можно, говорят, и не большою силою ломать, как дерево. Но чрез искусный приём можно дать ей снова движение и возвратить к жизни⁴⁷.

Это искусство, славное уже своею древностью и тем, что доселе ещё не разгадано, не может ли несколько вести нас к объяснению действий магов при Моисее? По крайней мере, оно дает возможность предположить, что: 1) явление змей в руках магов не было только призрак, или обольщение чувств, но что тут могли быть действительные змеи; 2) что это и не было делом одной ловкости, – чтобы выпустить приготовленных змей, сперва скрыв их в посохах. Посохи магов могли быть настоящие змеи, именно в том состоянии оцепенения или одеревенения, в котором они были, как палки, и в которое волхвы могли, как мы показали, приводить змей. К сему можно прибавить сказание естествоиспытателей, что в Египте есть особого рода змеи, совершенно подобные по виду бревнам или палкам. Если так, то и превращение у магов посохов в змей, будет не что иное как действительное оживление сих последних; 3) в таком случае не так трудно объяснить и то, что жезл Моисея пожрал жезлы магов. В таком виде дело магов и не будет настоящим чудом и не будет обманом, т. е. призрачным только явлением, и, кажется, может устранить ту трудную и неразрешимую мысль, что тут действовало какое-нибудь чернокнижие или даже сила злых духов: ибо с одной стороны можно сказать решительно, что никакая сотворённая сила не может веществу бездушному дать души и жизни, что происходит от единаго источника жизни и Творца всего существующего, с другой, заклинание змей, хотя и составляет тайну магов, но в существе дела есть и должна быть сила естественная, основанная на знании сил и законов природы. Прибавим к этому, что сам Моисей изъясняет дело магов, как дело сокрытого от других и им только известного искусства: belathejhem; – LXX переводят: ταίς φαρμακιαις αύτων, т. е. искусственными, тайными средствами, в роде заговоров или секретных лекарств и т. п.; халдейский per incantaliones; арабский: per arcana sua. Феодорит: διασων αποκρυφων Этим словом отрицается истинное чудо и выражается только особенное, сокрытое от других, дело, не выходящее из пределов сил физических. Наше изъяснение соответствует этому выражению подлинника. В таком значении сам Моисей (в других своих книгах) не отрицает возможности дивных явлений от людей, даже не призванных Богом и ложными целями водимых (Втор.13:1, 2). Иисус Христос также приписывает лжехристам знамения велия и чудеса (Матф.24:24). Апостол Павел называет такие чудеса – знамениями лжи – τερατα ψευδους (2Сол.2:6): т. е. это не какие-либо только призрачные явления, а действительно странные или дивные дела, только в пользу лжи и с худыми целями.

Апостол Павел сохранил в своем послании к Тимофею (2Тим.3:8) имена двух египетских магов, противостоявших Моисею, и представляет их действия противлением истине. Это были Ианний и Иамврий. Эти же имена, с прибавлением многих особых сказаний, находим в Талмуде и разных еврейских хрониках. Надобно думать, что эти два мудреца были славнейшие в Египте: ибо память о них сохранилась даже у языческих писателей, в которых находим и сказание о самом состязании их с Моисеем, – разумеется, искажённое⁴⁸.

И пожре жезл Ааронов оных жезлы. При этом чудотворении упоминается жезл не Моисеев, а Ааронов. Может быть Аарон действовал Моисеевым жезлом, – и это можно предполагать потому, что самим Богом, при первом откровении Моисею, его собственному жезлу сообщена была чудодейственная сила. Сим сотвориши знамения (Исх.4:17). Но как жезл не сам же собою мог чудодействовать, а по мановению Моисея, то конечно его мановением и Ааронов жезл мог сделаться орудием чудотворений. Впрочем, из последующих сказаний книги видно, что в чудодействиях пред фараоном жезлы и Моисеев, и Ааронов употреблялись равно и безразлично. Сила чудодейственная в Моисее от этого ещё более возвышается (Исх.7:13, 17, 19, 20; 10:13 и пр.).

13. И укрепися сердце фараоне, и не послуша их, якоже глагола им Господь. Видно, что фараон, обольщённый волхвами, не досмотрел конца чуда, или не обратил внимания на то, что змий из жезла Ааронова поглотил змей маговых. Это дополнение чуда ясно показывало, на которой стороне сила высшая и истинная – чудодейственная. Но фараон торжествовал, что видел некоторое подражание Моисею со стороны своих волхвов. Может быть, даже он и сознавал превосходство силы Моисеевой: но гордость не скоро уступает: фараону казалось недостойным его власти и величия так скоро уступить. Словом, фараон остался непреклонным и не послушал Моисея и Аарона, как предрекал им Иегова. Для такой непреклонной гордости нужны были удары, удары крепкие, тяжкие. Такие удары, вслед за сим, начались.

14. И рече Господь к Моисею: отягчися сердце фараоне, еже не отпустити людей. 15. Иди к фараону заутра: се той исходит на воды, и буди сретая его на бреге речном: и жезл, обращейся в змия, возьми в руку твою. – На воды: на реку Нил. Египтяне, по свидетельству древних историков, почитали воды Нила священными; над ними совершали свои богослужения, и в продолжение суток омывались ими от двух до четырех раз⁴⁹. Одна из этих причин, вероятно, привела теперь фараона к Нилу.

16. И речеши к нему: Господь Бог еврейский посла мя к тебе, глаголя: отпусти люди моя, да ми послужат в пустыни: и се не послушал еси доселе. 17. Сия глаголет Господь: по сему увеси, яко Аз Господь: се Аз ударю жезлом, иже в руце моей, по воде речной, и преложится в кровь. 18. И рыбы, яже в реце изомрут, и воссмердится река, и не возмогут египтяне пити воды от реки. 19. Рече же Господь к Моисею: рцы Аарону брату твоему: возьми жезл твой в руку твою, и простри руку твою на воды египетския, и на реки их, и на кладези их, и на езера их, и на всякое собрание вод их, и будет кровь по всей земли египетстей, в древесех же и в камениях. 20. И сотвориша тако Моисей и Аарон, якоже заповеда им Господ: и взем Аарон жезл свой, удара воду речную пред фараоном и пред рабы его, и преложи вою воду речную в кровь. 21. И рыбы яже в реце изомроша, и воссмердеся река, и не можаху египтяне пити воды от реки, и бяше кровь по всей земли египетстей.

Это второе знамение Иеговы чрез Моисея, и первый удар поражения Египта⁵⁰. Воды египетския превращаются в кровь. Некоторые даже из лучших толкователей усиливаются доказать, что это чудо не было действительное изменение существа воды в существо крови, а только подобие крови по виду или по цвету⁵¹. Но то обстоятельство, что египтяне не могли пить никакой воды по всей земле своей, что все воды воссмердели, что все рыбы в реке (Ниле) измерли, сильно подтверждает, что воды египетския не только приняли вид кровавый, но действительно превращены были в кровь. Да и что это было бы за особенное чудо, или что за казнь для Египта, если бы воды только покрылись красным цветом? Вода и в естественном состоянии, от разных причин, не принимает ли различного вида и цвета? Естествоиспытатели – очевидцы уверяют что вода в Ниле, в июле месяце, когда он прибывает, и в октябре, когда он убывает, делается красною, как кровь. Причины этого явления ещё не довольно исследованы; некоторые полагают, что красный цвет воды происходит от красной земли или глины, которую вода размывает в своём разлитии, или от красного, как киноварь, песку, во время разлития Нила наносимого южным ветром, или ещё от множества поглощаемых водою на поле насекомых красного цвета⁵². Тогда вода издаёт и смердящий запах и становится негодною для питья, особенно во время сильных жаров. Здоровые люди от неё заражаются болезнями, а больные умирают. В пище, переваренная, она делается ещё отвратительнее по вкусу и по запаху. В ней заводятся черви и другие гады, обыкновенно живущие в стоячей воде.

Некоторые неблагонамеренно пользуются этими естественными явлениями в Египте к объяснению самого чуда, совершённого Моисеем⁵³. Напротив, все обстоятельства дела ясно показывают, что это было действительное чудо. И, во-первых, надобно обратить внимание на самое время события. Хотя сам Моисей не замечает определённо времени всех казней Египта, но можно, почти без сомнения, полагать, что они следовали одна за другою и все совершались в пределах одного года: это доказывает сама хронология; ибо Моисей послан был к фараону 80 лет (ст. 7), а умер 120 лет (Втор.34:7): 40 лет жизни его между сими пределами суть вместе 40 лет странствования евреев в пустыне, по изшествии из Египта (Втор.1:3, 8:2, 29:4; Нав.5:6); следовательно и остаётся один год для совершения чудес в Египте. Но евреи вышли в месяце Авив (Исх.12:2, 13:4), который соответствует, отчасти, нашему марту, отчасти, апрелю; следовательно, до сего времени продолжались чудодействия Моисея, и именно, по общему мнению, с февраля. Таким образом, превращение воды в кровь падает, если не на февраль, то не далее марта; а это естественное явление кровавого цвета воды в Египте, как сказано, происходит в июле и октябре. Во-вторых, это естественное явление в Египте, по замечанию натуралистов, совершается не вдруг, а понемногу. Но чудо Моисея совершилось вдруг, по одному мановению Моисеева жезла. В-третьих, Моисей превратил воду в кровь не только в Ниле, но и по всем местам в Египте, где только была вода, и в древесех, и в камениях, следовательно, не исключая и сосудов домашних: чего не бывает при естественном явлении кровавого цвета, – который тогда принимают только воды Нила, в своих берегах; в-четвертых, рыбы, при обыкновенном явлении этого рода, не умирают в воде, и хотя, как мы заметили, вода портится, но может быть очищаема для питья; по крайней мере египтяне в это время пользуются ключевою водою; но по действию чуда Моисеева, воды совершенно невозможно было пить по всей земле египетской, даже и в родниках (ст. 24); в-пятых, Моисей замечает продолжение чуда: семь дней (ст. 25): но периодическое явление красноты в воде продолжается довольно долгое время. Да и не странно ли было бы Моисею угрожать таким событием, которое было естественно, и конечно, без угрозы, было ожидаемо египтянами? Какое тут побуждение было бы для фараона – признать над собою власть и силу Иеговы, и отпустить народ еврейский? Обратим внимание на подробности этого события. Бог повелевает Моисею простреть руку свою на воды египетския, на реки их, на кладези их, на езера их, на всякое собрание вод их. Такое разделение вод египетских объясняется местностью. Реки – собственно потоки (kaherot); это – рукава Нила: ибо в Египте, кроме Нила, других рек нет; именно в нижнем Египте, около Каира или древнего Мемфиса, Нил разделяется на семь рукавов, которые составляют столько же рек и перерезанные каналами, разливают воды его по всему Египту. Кладези, – с евр.: рвы (jeor.jm), – искусственные водотечи, каналы; озера, с евр.: пруды (agemijm), – стоячие воды, которых много в Египте и которые производит своим разлитием тот же Нил; всякое собрание вод – все другие вместилища вод, из того же Нила, болота, ручьи, которых водою пользуются отдалённые от Нила жители, и даже с платою, как, например, жители Каира, которым привозят из них воду на верблюдах, вместо нильской воды. Разлитие Нила, величайшее в своём роде, единственное благодеяние для Египта, имеет своё влияние на вместилища вод в Египте, от больших озёр до малых ручейков, и дополняет или улучшает в них воды⁵⁴.

Можно судить о тяжести казни, какую должен был испытать Египет от руки Моисея: особенно же потому, что вода нильская есть единственная годная для питья в Египте; вода во всех других местах его безвкусна и нездорова. Древние жители Египта, по словам путешественников, нарочно ели соль, чтобы больше пить воды из Нила: так она приятна казалась для вкуса. Первое утешение египтян, первая поддержка жизни для них изначала были в водах Нила. «Кто никогда не слыхал о свойствах нильской воды, говорит един путешественник, кто не знает, как много она даёт блага египтянам и как высоко ими ценится, тот не может понять всей силы в словах Моисея, что египтяне не могли пить из Нила. Одно прибежище для них после Нила – ключевая вода; но и та в Египте весьма неприятна»⁵⁵. «Что сердце для тела, говорили древние, то Нил для Египта». Поэтому-то египтяне даже боготворили Нил и воздвигали в честь его храмы⁵⁶. Он составлял предмет гордости для царей египетских, которые любили превозноситься тем, что не имели нужды для благоденствия своего ни в дожде, ни в какой помощи воздушного неба, а потому представляли себя одних вечно безопасными и независимыми во вселенной, даже от неба (Иез.29:3, 9).

Всё пространство вод, обращённых в кровь, Филон полагает от устья Нила, в Средиземном море, до границ Эфиопии⁵⁷. Моисей ещё замечает, что кровь была в древесех и в камениях. Это объясняется из местных обычаев. После разлития Нила, в отдалённых от него местах египтяне сберегают нильскую воду в сосудах деревянных и каменных, и как в разлитии она бывает мутна и нечиста, то очищают её искусственным образом (например, кладут в сосуды толчёный миндаль), а иногда и без этого пособия вода очищается сама собою, только в продолжении нескольких дней. Таким образом, замечание Моисея, что вода обратилась в кровь в самых сосудах, собственно означает то, что повреждение воды Нила никаким известным в Египте способом не могло быть исправлено; вода везде была одинакова, кровавая, и в реке, и в домашних сосудах.

Это явление сопровождалось, по замечанию Моисея, двумя непосредственными следствиями: рыбы, яже в реце, изомроша и воссмердеся река. Нил, по свидетельству древних, обиловал всякаго рода рыбою; вода его по самому свойству своему способствовала необычайному разложению их в своих берегах (Числ.11:5)⁵⁸. Гибель рыб подтверждает действительность превращения воды в кровь, именно показывает преложение существа воды в существо крови, а не одно какое-либо поверхностное явление. При этом, неудивительно, если и от смрада крови и от гниения измерших рыб вся река воссмердела. Можно представить себе весь ужас этого явления. Флавий прибавляет, что превращённая в кровь вода нильская производила жестокие болезни и мучения во всяком, кто только отваживался пить её.

22. Сотвориша же и волсви египетские волхованиями своими такожде: и ожесточися сердце фараоново, и не послуша их, якоже рече Господь. В этом деле, со стороны магов, также нельзя признавать никакого чуда, как нет нужды, кажется, видеть и один обман. Сколько есть естественных и самых простых средств – изменять цвета в телах физических, чрез смешение с разнородными элементами. Особенно же, в тайных искусствах физической магии могло быть на это много средств, не всякому известных, и не слишком простых. Блаженный Августин не сомневался, что маги египетские действительно обратили воду в кровь. Но нечего и доказывать, что этот опыт магов никак не шёл в сравнение с чудотворением Моисея. Только фараон, по гордости и по решимости не слушать Моисея, мог остаться в ослеплении.

Обыкновенно спрашивают: где маги египетские взяли воду для своих опытов, когда все воды Египта уже были обращены Моисеем в кровь? К пояснению этого может вести следующее за сим замечание Моисея, что египтяне копали около Нила колодези или ключи, чтобы достать годную для питья воду (24). Над этими ключами маги могли показать свои опыты. Потом из сличения стихов 15, 22 и 25 видно, что Моисей и маги действовали в одно время и в одном месте, именно на берегу реки, в присутствии фараона. Отсюда можно заключать, что Моисей мог и сам оставить некоторую часть реки без превращения в кровь, собственно для опыта магов. Ибо состязание их с ним не только не могло стеснять его, но и тем более должно было прославить его и, доказать фараону истинное его послание от Бога. Наконец, непротивно и вообще св. тексту допустить некоторые останки неокровавленной воды, – подобно тому, как сам Моисей говорит в последствии, что измре весь скот египетский от язвы, или что все дерева и травы в Египте были побиты градом (6:25), – и он же, при описании следующих казней, замечает, что оставшийся после мора скот был побит градом, а саранча истребила то, что осталось после града (9:19, 10:5). В общем пространстве и в силе действия чуда такие исключения не ограничивают его важности.

23. Возвратився же фараон, вниде в дом свой, и не положи себе и сего во ум. Живое изображение окаменения сердца и ослепления ума, или, лучше сказать, преднамеренной решимости – ни на что не обращать внимания. – Возвращение фараона в дом свой замечается потому, что первое действие чуда произошло в глазах его – на берегу Нила (15). Вероятно, и дело волхвов сделано было вне дома фараонова.

24. Ископаша же вси египтяне окрест реки, да пиют воду: и не можаху пити воды от реки. Вслед за Филоном, многие толкователи изъясняют это место так, что и ключевая вода, которую египтяне открывали около Нила, также обращалась в глазах их в кровь. По изображению Филона, вода просачивалась из земли, как кровь из ран. Но другие допускают, что вновь вырытые колодези доставляли годную для питья воду. Еврейский текст так читается: «и копали все египтяне, места около Нила, чтобы достать воды для питья: ибо не могли пить воду из самой реки (Нила)». Эти слова благоприятствуют последнему мнению. Впрочем, кажется, оба мнения можно соединить вместе и дать тексту такой смысл. Египтяне, копая рвы около Нила, хотели процедить, так сказать, окровавленную воду Нила, чтобы, протекая в эти рвы сквозь землю, она очищалась и сделалась сколько-нибудь годною для питья.

25. И исполнишася седмь дней по ударении Господни в реку. Нелегко решить, к чему относится это замечание; значит ли оно, что семь дней казнь продолжалась, т. е. вода оставалась в кровавом виде, а после этих дней приняла свой естественный вид, или то, что вода в течение семи дней по частям обращалась в кровь, или то, что спустя семь дней после этой первой казни, началась другая, которую тотчас после сего описывает Моисей. Впрочем, в сущности дела, эти предположения одно другому не противоречат: казни, по причине непреклонности фараоновой, могли следовать одна за другою непрерывно.

Были ли евреи свободны от этого бедствия? Иосиф Флавий и Филон утверждают это. Но Моисей не замечает этого; только с третьей язвы он даёт видеть, что евреи не подвергались бедствиям земли (8:22, 23). Да и могла ли бы эта казнь, превращение воды в кровь, быть так жестока для египтян, как показывает Моисей, если бы у евреев была вода чистая? Египтяне могли бы пользоваться водою от евреев. Впрочем, очень естественно, что если оставались некоторые места чистой воды, то для такого множества, каково было число египтян и евреев, такие пособия не могли быть удовлетворительны; бедствие не могло не быть общим, даже и тогда, когда бы для евреев сохранилось несколько чистой воды.

Гл. 8:1. И рече Господь к Моисею: вниди к фараону, и речеши к нему: сия глаголет Господь: отпусти люди Моя, да Ми послужат. 2. Аще же не хощеши ты отпустити, се Аз побивало вся пределы твоя жабами; 3. и изрыгнет река жабы, и излезше внидут в домы твоя, и в клети ложниц твоих, и на постели твоя, и в домы рабов твоих, и людей твоих, и в теста твоя, и в пещи твоя. 4. И на тя, и на рабы твоя, и на люди твоя возлезут жабы. 5. Рече же Господь к Моисею: рцы Аарону брату твоему: простри рукою твоего жезл твой на реки, и на кладези, и на езера, и изведи жабы на землю египетскую⁵⁹ 6. И простре Аарон руку на воды египетския, и изведе жабы: и излезоша жабы, и покрыша землю египетскую.

Другая казнь Египту – жабы, или просто – лягушки. Этих животных всегда было множество в Египте, так что, по словам путешественников, если бы эти гадины не истребляемы были аистами и змеями, то во всякое время были бы язвою для Египта. Сам Моисей даёт случай увериться в этом, когда угрожает фараону извести жаб из рек, из озер, из колодезей, из болот. Особенно же после разлития Нила, в глубокой тине, которая покрывает тогда Египет, лягушки необычайно размножаются. В древней истории есть примеры, что иногда целые населения, от умножения лягушек, принуждены были оставлять свои земли. Так Плиний рассказывает, что в Галлии некоторые города были брошены жителями, от нашествия лягушек⁶⁰. Другие древние историки подобное говорят о народах Пеопии и Дарданин, принужденных бежать из своей земли от лягушек, которые покрыли всю землю их, наполнили домы, поля, весь хлеб, запрудили реки, и, издыхая, производили нестерпимое и смертоносное зловоние в воздухе⁶¹.

Но если такое обилие гадов может происходить от естественных причин, например, от самого свойства земли или воды, благоприятствующих их размножению: то это нисколько не служит к уменьшению важности чуда, совершённого Моисеем. Не в том собственно чудо, что явились жабы в такой земле, где было их всегда много, а в том, что 1) такое множество их явилось внезапно, в один день, по одному мановению жезла: нет никакой возможности предположить в этом жезле какую-либо естественно или искусственно плодотворную для жаб или вызывающую их силу; 2) в том чудо, что эти животные, оставив естественный свой образ жизни, устремились на домы, на людей, на всё, что было в домах и у людей, не исключая печей и хлебного теста; 3) что они также внезапно, по слову Моисея, изгибли (ст. 15).

Нет нужды предполагать, что Бог на этот раз чудесно вновь сотворил такое множество живых тварей, или что все эти жабы внезапно родились из своих семян; особенное множество этих животных в Египте дозволяет предполагать, что они только изведены чудесно из рек и болот па поверхность земли. Чудо чрез это не уменьшается в своей силе. Сам Моисей представляет это так, что река изрыгнет жаб, и что они излезли на землю, и потом говорит, что по слову его другие остались в реке. Таким образом, изведено всё множество жаб, уже действительно бывшее в реках и болотах египетских. Как тяжела была и эта казнь для Египта, само по себе ясно: тяжкое беспокойство от множества этих нечистых и отвратительных гадин, невозможность никуда укрыться от них в самых домах, наполнение ими всех сосудов, повреждение от них всякой пищи, соединённое с омерзением для людей, способность их бросаться на людей, чем угрожал и Моисей, – наконец, смрад от издохших и неизбежная зараза в воздухе, – все это делало казнь нестерпимою. Она была более жестока, чем первая. Можно об этом судить уже по тем примерам нашествия жаб, которые мы выше указали.

7. Сотвориша же и волсви египетстии волхованиями своими такожде, низведеши жабы на землю египетскую.

Нетрудно увериться, что этот новый опыт магов сделан был в малом виде; но, при этом, опять нет надобности предполагать в их опыте чуда, как и допускать один обман или обольщение чувств зрителей и т. п. Трудно ли искусному и опытному магу, даже и не магу, знать средство к тому, чтобы вдруг выгнать лягушек из какого-нибудь болота? Есть некоторого рода древесный корень (aristolochia), который, по уверению опытных естествоиспытателей, надобно только бросить в воду или болото, где водятся лягушки, – и лягушки все выбегут оттуда наверх земли⁶². В подобных средствах нет недостатка ни в науках естественных, ни даже в опытных познаниях простых людей.

8. Призва же фараон Моисея и Аарона, и рече: помолитеся о мне ко Господу, да отженет от мене жабы, и от людей моих, и отпущу люди и пожрут Господеви 9. Рече же Моисей к фараону: определи мне, когда помолюся о тебе, и о рабах твоих, и о чадех твоих, да погибнут жабы от Тебе, и от людей твоих, и от домов ваших, точию в реце да останутся.

Наскучив множеством гадов, никому и нигде не дававших покоя, фараон изъявляет желание, – освободиться от этого наказания, но обращается не к своим мудрецам, а к Моисею и Аарону. Видно, что фараон уже начинал понимать различие чудотворений Моисеевых и маговых, и, хотя ещё тёмно и нерешительно, сознавал над собою силу неведомого ему Бога израилева. Сам Моисей заметил это как некоторый плод действий всевышней десницы на сердце фараоново: поэтому Моисей и не отказывает фараону избавить его от казни. «Назначь мне, говорит Моисей царю, какое хочешь время, для молитвы о тебе». Замечательно, что если маги и успевали несколько в подражании Моисею, то ни одной казни не могли прекратить: этим доказывается, что они действовали чисто естественными средствами в своих опытах. Между тем слова Моисея к фараону заключали в себе некоторый особенный смысл. Предоставляя самому фараону выбор времени для прекращения чуда, Моисей даёт ему видеть, что казнь совершенно в руках посланников Иеговы, что они могут располагать ею, продолжать и уничтожать её, свободно и независимо ни от какой посторонней причины, кроме воли своего Иеговы. Маги, таким образом, не могли приписать себе истребление жаб; фараон не мог думать, чтобы они истребились сами собою, Моисей же, со своей стороны, показывал и то, что в чудотворении он действовал не какими-либо естественными средствами, не тайными силами магии, что его чудеса не зависели ни от места, ни от времени, ни от других каких-либо условий. Ещё другую важную мысль еврейский текст выражает в самих словах Моисея к фараону: «определи мне, когда помолюся о тебе», – буквально с еврейского: «яви свое величие предо мною⁶³, когда мне молиться о тебе». Это восточный оборот речи и совершенно восточный дух: предоставлять начинание высшему лицу в таком деле, которое совершенно зависит от низшего. Но смысл такой: «чтобы доказать тебе, что мы тебя не обманываем или не ослепляем только тебя своими чудесами, чтобы не думал ты, что мы хотим действовать на тебя одним принуждением и только губить тебя силою этих казней, я соглашаюсь молиться за тебя и избавить тебя от казни, но предоставляю тебе самому выбрать и назначить мне время молитвы; ты, своим жестокосердием, вызвал на себя все эти казни: от тебя, от твоей доброй воли, зависит и уничтожение их; я только посланник Иеговы, и действую только для твоего убеждения». Это было вместе и новое испытание сердца фараонова.

10. Он же рече: заутра. Почему не в тот же день, не тотчас? Может быть это было испытание со стороны фараона. Может быть он хотел наблюдать, что будет делать Моисей в приготовлении к истреблению жаб, или ещё предполагал, не прекратится ли казнь сама собою, или не помогут ли волхвы; во всяком случае, отвечая на испытание испытанием, фараон сам хотел быть торжественно свидетелем молитвы Моисея. Но вероятнее всего, фараон спохватился за свою мысль, высказанную Моисею, что отпустит евреев, и не желая так скоро успокаивать их насчёт освобождения, лучше хотел показать некоторое равнодушие к казни, чем так скоро решить дело в пользу ненавистного народа. Довольно обыкновенная черта характера гордого, упорного и жестокосердого. Для такого характера не только чужие страдания непонятны и неуважительны, но и собственные несчастия недействительны.

Рече убо: якоже рекл еси, да увеси, яко несть иного разве Господа. 11 . И отженутся жабы от Тебе, и от домов ваших, и от сел, и от рабов твоих, и от людей твоих, точию в реце останутся.

Якоже рекл еси: «быть по твоему»! «Ты узнаешь, что нет иного Бога, кроме Иеговы»! – Уничтожение казни требовало не меньшей, можно даже сказать – большей силы, чем произведение её. Ибо восстановить расстроенный порядок природы во всяком случае труднее, чем произвести расстройство. Уничтожить зло, сделанное своею или другою рукою, значит быть сильнее самого зла. Только всемогущая рука могла прекратить ужасные казни Египта. Поэтому-то в уничтожении жаб Моисей так решительно указывает фараону сильнейшее побуждение к признанию всемогущества Иеговы. Но фараон при этом случае мог познать Иегову и в другом отношении. Моисей хотел убеждать фараона не одним только злом, но и добром. Если из наведения страшных казней на Египет царь должен был видеть всю страшную силу Иеговы и весь ужас Его гнева, то из скорого прекращения бедствий, по молитвам того же Моисея, фараон мог видеть благость и милосердие Иеговы и долготерпеливое ожидание добрых расположений сердца фараонова. Тут был новый, нравственный урок фараону, и тем безответнее становился он, если не хотел этих уроков, не только строгих, но и благих, прилагать к своему сердцу.

12. Изыде же Моисей и Аарон от фараона: и возопи Моисей ко Господу о определении жаб, якоже совеща с фараоном. 13. Сотвори же Господ, якоже рече Моисей: и изомроша жабы от домов, и от сел, и от нив их. 14. И собраша я в стоги стоги, и возсмердеся земля.

Славянское выражение молитвы Моисея о определении жа6 (LXX: περί του ὁρισμου) означает ограничение казни, или удержание жаб в их пределах, т. е. в реке и болотах. В реке останутся – говорит Моисей. С еврейского просто: «воззвал Моисей к Иегове относительно жабтак, как положил с фараоном»⁶⁴. Здесь можно приметить, что соответственно жестокосердию и нерешительности фараона и казнь не совсем уничтожена. Жабы измерли; но их гниение и смрад по всему Египту составляли новую, еще немалую тягость для жителей его. Усугублённое выражение: в стоги – стоги означает необычайное множество, огромные груды, подобно тому, как на полях, после сенокоса, стоят стоги сена.

15. Видев же фараон, яко бысть отрада, отяготися сердце его, и не послуша их, якоже рече Господь.

Так-то гордость и упрямство производят жалкое окаменение сердца, которое и малая отрада, малое снисхождение усыпляет, и оно остается нечувствительным к самым тяжким ударам правосудия небесного. Жалуются на жестокость судьбы, на злоключения жизни: но думают ли о том, как пользуются дарами небесной благости и благоприятными случаями жизни? Не справедливо ли удары судеб Божиих усугубляются, когда и нечувствительность наша постепенно возрастает и сердце наше ожесточается? Фараон, решающийся исполнить волю Иеговы, когда подвергается казни, и снова упорствующий, когда казни минуют, есть образ души, столько же беспечной и самопрельщённой, сколько и слабой при всей гордости своей, т. е. в следствие самой своей беспечности и самопрельщения потерявшей всю нравственную силу, чтобы управлять собою, по голосу рассудка и совести. Он поступал вопреки рассудку и совести, и умножал над собою бедствия, хотя обольщался мечтою, что не уступит требованиям евреев. Так часто наше самолюбие обманывает нас, и ввергая в крайнее безрассудство, часто одно оно делает несчастными. Оно нравственно утекает нас, – именно там, где мы думаем удержать за собою силу и власть – действовать по-своему.

16. И рече Господь к Моисею: рцы Аарону: простри рукою жезл твой, и удари в персть земную, и будут скнипы в человецех, и в скотех, и на фараоне, и доме его, и рабех его, и весь песок земный станет скнипами во всей земли египетстей. 17. Простре убо Аарон рукою жезл, и удари в перст земную: и быша скнипы в человецех, и в скотех, и во всякой персти земной быша скнипы во всей земли египетстей.

Третья казнь Египту – скнипы, комары или вообще мошки (евр. kinnim, LXX: σκνίφες)⁶⁵. Приметим связь между казнями. Повреждение вод в Египте, – их кровавость и нечистота и особенно падеж рыб в реках, естественно могли способствовать необычайному умножению нечистых, гадов, в них зарождающихся и живущих; когда же вызванные на поверхность, эти гады померли и сгнивали, то без сомнения от них неисчётно умножались в Египте насекомые, которые питались их тлением и в нём распложались. Таким образом, явилась новая казнь. Во всякое время множество насекомых в Египте составляет неприятную для жителей и даже зловредную принадлежность климата. Геродот описывает зло, причиняемое в Египте насекомыми; он говорит, что жители Египта для защищения себя от комаров и мошек, строили башни, на которые восходили, когда хотели спать; или же закрывались во время сна самыми плотными сетями, а под обыкновенными покрывалами спать было невозможно⁶⁶. Новейшие путешественники также согласно говорят об этом бедствии Египта. Египетские комары, по словам их, тучами поднимаются с полей, орошённых Нилом, иногда так, что помрачают воздух и солнце, наполняют города, массами преследуют каждого из жителей по пути, проникают в домы, поедают пищу, не дают нигде покоя, и не только кусают до крови наружные части тела, но пробиваются в нос, в уши, даже под глазные зрачки, и производят по всему телу опухоль, нередко–воспаление⁶⁷. От известных нам комаров египетские отличаются тем, что они гораздо меньше наших, так что неострые зрением люди не могут иногда и примечать их: но сила их ужаления несравненно острее здешних⁶⁸.

Тем не менее, появление мошек, по манию Моисея, не было естественно. Здесь надобно приметить: 1) время появления скнипов; на сей раз они явились в феврале, месяце, наиболее холодном для Египта и в котором перепадают там дожди; а обыкновенное время размножения комаров в Египте есть месяц июль⁶⁹; 2) комары обыкновенно множатся в сырых и болотистых местах Египта⁷⁰, а Моисей произвёл их в песчаной стороне Египта, и притом из самого песка (ст. 16), тогда как яйца свои египетские комары кладут обыкновенно в тине, навлекаемой Нилом на поля⁷¹.

И весь песок земный станет скнипами. Сим изображается необычайное множество изведённых скнипов, как-бы весь песок в Египте обратился в скнипы. Вместе же с этим указывается и на ту особенность чуда, что комары, против естественного порядка их происхождения, появились в песчаных, сухих местах Египта и как-бы зародились в самом песке.

И быша скнипы в человецех, и в скотех. По свидетельству путешественников, египетские комары прибиваются, особенно, к домашним животным, в ноздри и уши и даже проникают внутрь их; от чего происходят жестокие болезни в этих животных и часто – бешенство⁷².

18. Твориша же и волсви волхвованми своими такожде, извести скнипы, и не возмогоша и быша скнипы в человецех и скотех.

Наконец усилия магов дошли до своего предела: они, как прежде, употребляют известную им силу искусства и естествознания для произведения скнипов, но – не возмогоша. Здесь может родиться вопрос: почему же первые опыты магов были удачнее? Кажется, лучше других отвечает на это раввин Моисей Мендельсон. Он говорит: «маги успели обратить воду в кровь и извести жаб, потому что ни в том, ни в другом случае не требовалось какого-либо нового произведения, т. е. воззвания к бытию живой твари, до того не имевшей жизни; (и в самом деле, св. Писание не говорит, например, и быша жабы, а только: излезоша жабы, т. е. вышли из своих мест и собраны на поверхности земли⁷³: но явление скнипов было как бы новое произведение, происхождение того, что на тот раз само собою не существовало в Египте; да и свойство песка не таково, чтобы он мог производить из себя комаров, как замечается о чуде Моисея». А так как никакое искусство и никакое знание человеческое не может простираться до произведения нового бытия или дарования жизни чему-либо неживущему, то и опыты магов над скнипами были безуспешны.

Теперь приложим несколько общих замечаний о действиях магов против Моисея. 1) Их действия не были чудесами, ни в каком смысле, даже не были произведением каких-либо сокровенных, вышеобыкновенных сил, в тайной магии предполагаемых; самые предметы их действий, область природы, в которой они действовали, самый образ их действий, достаточно показывают, что это были действия, на искусстве и знании естественном основанные. Но с этой стороны опыты их имели гораздо более глубокое основание, нежели только ловкость, обольщение внешних чувств зрителей, или просто обман; и потому, хотя были бессильны в сравнении с чудесами Моисеевыми, но имели свою важность и основание для состязания с ними; те – Моисеевы – были действия сверхъестественные: эти были естественные, и сила богооткровенной религии побеждала силу тайн природы. 2) Опыты магов были только внешним подражанием чудесам Моисея, но не имели той внутренней силы, которая, собственно, и составляла превосходство и непобедимость чудес Моисеевых; так жезлы магов были пожраны жезлом Моисея; кровь в водах и жабы не могли быть устранены магами. Сила чудотворений Моисея была так велика, что обращалась в казнь для Египта: но дела магов были не более, как только опытами, и видно, что эти опыты производились в самых малых размерах. Иначе сам фараон мог ли бы выносить всю тяжесть двойных казней? Маги производили явления, подобные Моисеевым чудесам, только в такой мере, чтобы успокоить фараона убеждением, что в этих чудесах не было ничего сверхъестественного. А при ожесточении фараона немного и нужно было, чтобы укоренить в нём такое убеждение. 3) Если, таким образом, цель действий магов была не только нечистая, но и враждебная против Моисея: то Бог допустил эту борьбу, чтобы тем очевиднее явить истинность и могущество вышней силы, которая действовала и в Моисее, и во всём деле освобождения евреев, и тем более обличить бессилие человеческой гордости, поразив её во всех её замыслах и убежищах. Не столько это было состязание с искусством магов, сколько брань против насилия фараона. Апостол называет действия магов противлением истине (2Тим.3:8), и тем даёт видеть, что это было противление намеренное, упорное, и против очевидной истины: ибо нельзя же думать, что маги и сам фараон вступили в эту борьбу по неведению и продолжали её по недостатку убеждения; напротив, всё показывает, что они действовали против убеждения, и, следовательно, это было более, нежели одно состязание, спор на выигрыш дела; это была вражда прямо против истины, объясняемая только ожесточением характеров. 4) Участие магов в борьбе фараона против Моисея надобно изъяснять из народных обычаев и вообще из духа народных религий. Маги были – жрецы. Как глубокие тайны веры и чудодейственные силы всегда составляли принадлежность истинной, божественной религии, так и языческие религии, особенно восточных народов, отличались множеством мнимотаинственных принадлежностей и мнимонеобычайными силами, внутри их сокровенными. Так, во всякой языческой религии мы найдём тайны астрологии, секретное врачевание болезней, прорицания, силы магии, опыты тайного естествознания и проч. Всё это было в руках жрецов, которые хранили в своём сословии и наследственно передавали другим в своём роде все эти сокровенные сокровища своей религии; они были сами астрологами, магами, естествоиспытателями, оракулами, врачами, также, как и главными министрами в своём народе. Так всё это было и в Египте⁷⁴. Поэтому, когда Моисей, не правом и силою войны, а правом и силою религии, именем Бога израилева, требовал освобождения своего народа, фараон и противопоставил ему право и силу своей, народной религии, и, совершенно в духе времени и местных нравов, вызвал жрецов – магов, как представителей своей религии, как обладателей тех, сокровенных в ней, сил и способов, какими они в то время поддерживали в народе права и могущество и религии, и народного духа, и – свои. Известно, что жрецы своих знаний и таинств своей религии не передавали никому из непосвящённых, и кроме тех лиц, которые предназначались на царство, никто и посвящаем в их тайны не был⁷⁵. Фараон, который поэтому должен быть посвящён в тайны магов и видел теперь некоторые успехи их, впадал в ожесточение, не только нравственное, по гордости, но и религиозное, по суеверию, и даже, если можно так выразить, мыслительное, по предубеждению в силе магических знаний и искусств. 5) Наконец, по духу местных обычаев и особенно потому, что религия у древних народов составляла одно неразрывное целое с государственною жизнью, и жрецы стояли на ступенях трона, надобно на эту борьбу магов с Моисеем смотреть как на зрелище не только религиозной, но и политической борьбы; даже эта борьба, на то время, значила едва ли не более настоящей войны: ибо тут не вещественная, внешняя сила, а сила нравственная решала права народов.

19. Реша убо волсви фараону: перст Божий есть сие: и ожесточися сердце фараоново, и не послуша их, якоже рече Господь.

Итак, недолго и не слишком упорно продолжалась эта дивная борьба. После двух опытов маги признают в делах Моисея перст Божий. Нет причины отрицать искренность их признания: они не могли не сознавать своего бессилия. Признание в делах Моисея перста Божия показывает, что доселе маги предполагали в них ту же силу, какою сами они действовали, т. е. естественную. – Однако ж и признание магов не подействовало на фараона. Почему? По одной и той же причине: гордости. Это показывает, что и самое состязание магов с Моисеем было устроено фараоном вовсе не с прямою целью – опытом дознать руку вышнюю, действовавшую в Моисее, а просто, в надежде на искусство магов, иметь хоть какой-нибудь предлог не покориться Моисею. Теперь и этот предлог потерян. Казалось бы, и борьбе фараона не на чем более держаться: она сама собою, должна бы кончиться. Нет! Она снова начинается и становится еще упорнее, еще ожесточеннее. Видно, что и признание магов только ещё более раздражало фараона. Теперь фараон уже лично, непосредственно борется с Моисеем; теперь уже не искусство, ни силу знания, ни другое что фараон противопоставляет Моисею, а одну свою волю: он не хочет слушать Моисея – и только, жесточайшие казни, одна другой убийственнее, будут непрерывно поражать Египет; фараон со всем своим народом, среди свободных от всяких бедствий евреев, будет страдать от неслыханных мучений, физических и нравственных; но не уступит и не отпустит евреев. Только последнее из зол земных – смерть прекратит эту страшную брань; но и смерть только её прекратит, а фараона не победит. Не напрасно народное христианское предание в образе фараона представляло себе сатану.

20. Рече же Господь к Моисею: востани заутра, и стани пред фараоном, и се он изыдет на воду, и речеши ему: сия глаголет Господь: отпусти люди Моя, да Ми послужат в пустыни. 21. Аще же не хощеши отпустити людей Моих, се Аз посылаю на тя, и на рабы твоя, и на люди твоя, и на домы ваша песия мухи, и наполнятся домове египетстии песиих мух, и в земли, на нейже суть.

Приступая к описанию четвёртой казни, св. книга не упоминает о прекращении третьей. Может быть она ещё продолжалась и, по сродству с четвертою, незаметно слилась с нею или перешла в неё. Не видно, чтобы фараон и просил Моисея об уничтожении скнипов. Может быть, эта казнь показалась царю ещё не слишком лютою. По-видимому, совершенно спокойный, он по обычаю намерен был утром идти к Нилу, для омовения священными водами его и жертвоприношения. В это время Бог повелевает Моисею снова предстать фараону и требовать отпущения евреев. За упорство – новая казнь. Эта казнь называется еврейским словом: arob (собственно – смесь), которое LXX, в этом месте, равно и Пс.77, 43 и 104, 31 – переводят греческим: κυνоμυια, в славянском переводе буквально: песия мухи. Иероним, с переменою в переводе LXX одной буквы, читает: κоινоμυια, что означает: мухи – вообще, или иначе – всякого рода мухи; подобно этому переводят –Аквила словом παμμυια, и Вульгата: omne genus muscarum. Другие, изменяя чтение самого евр. слова: arob, дают ему совсем иные значения. Так, халдейский переводит это слово выражением: разнородные лютые звери; этому соответствует перевод арабский и сказание Иосифа Флавия. Сирский: животные собачьей породы. Книга Премудрости разумеет здесь львов, медведей и других животных, обоготворяемых египтянами (Прем.11:16, 18). Наконец, некоторые из новейших принимают особый род насекомых, названных у Линнея blatta orientalis (по-нашему, тараканы или мокрицы)⁷⁶.

Мнение, что здесь надобно разуметь насекомых, есть более общее и основательное. Удерживая значение слона κυνоμυια, употреблённое LXX, которым, как бывшим в Египте, местные физические явления должны быть особенно хорошо известны, мы можем приблизительно это слово выразить нашим: овод или слепень, которого ужаление причиняет чрезвычайную боль. Филон дает такое описание κυνоμυια: «это насекомое, говорит он, как бы совмещая в себе острое жало комара с борзостию пса, чрезвычайно беспокойно, люто и неотвязчиво; издали, как стрела, несётся оно с шумом на человека или животное, и стремительно нападая, впивается жалом в тело и как бы пристаёт к нему; сколько ни отгоняй его, оно не отстанет, пока не насытится кровью»⁷⁷.

По замечанию археологов, этого рода насекомое во всякое время есть настоящий бич для Египта. Лютость его, по словам их, неизобразима. Самые крепкие и огромные животные не могут выносить его жала. Особенно оно любит впиваться в глазные зрачки и веки, производит кровоносную опухоль и жестокое воспаление⁷⁸. Египтяне, по свидетельству Плиния, имели особенные храмы, для умоления божества против этих насекомых врагов, которых умножение иногда губило целые города и области⁷⁹. Равно и другие древние народы признавали некоторые особенные божества защитниками от этих насекомых⁸⁰. Поэтому можно судить о тяжести казни, наведённой в этот раз Моисеем на Египет.

22 . И прославлю в той день землю гесемску, на нейже людие Мои сташа, на ней же не будет тамо песиих мух, да увеси, яко Аз есмь Господь, Бог всея земли. 23. И положу разлучение между людьми моими и людьми твоими: во утрии же будет знамение сие на земли.

Это прославление земли Гесем, или буквально с евр. отделение её, т. е. от местности, поражённой казнею, или освобождение израильтян от насекомых, было новое чудо среди чуда, особенно же потому, что влажность воздуха в земле Гесем и обилие пастбищ у евреев должны были, более других мест в Египте, способствовать умножению в ней насекомых. Замечательно, что только с этой четвертой казни начинается, по слову Моисея, ограждение евреев от казней египетских: это потому, что с четвёртою казнью усиливается поражение Египта и сам Моисей намеренно замечает о жестокости её (8:24), чего доселе не было; предыдущие казни производили более беспокойства в Египте, чем решительного зла. Не столько зла могло происходить от самого рода казней (жаб, скнипов и пр.), сколько от степени силы их.

Моисей угрожает произвести новую казнь во утрии, т. е. на другой день после свидания с фараоном. Это, конечно, для того, чтобы дать фараону время обдумать слова Моисея и решить освобождение евреев, если бы только фараон захотел этого.

24. Сотвори же Господь тако: и прииде песьих мух множество в домы фараоновы, и в домы рабов его, и во всю землю египетскую: и погибе земля от песиих мух.

Чудесное действие Моисея при этой казни открывается 1) во внезапном появлении насекомых и быстром распространении их по всему Египту, по одному слову Моисея; 2) в наполнении ими не одного внешнего воздуха, но и всех домов египетских, что им не свойственно; 3) в особенной лютости их, замечаемой самим Моисеем; 4) в столь же быстром уничтожении их, по молитве Моисея (ст. 31), и – что составляло новую особенность этого явления, –5) в избавлении от насекомых земли Гесем, где жили евреи. Славянский перевод усиливает тяжесть этой казни словами: погибе земля (египетская) от песиих мух; с еврейского: «земля повреждалась, терпела зло от этих мух». Это выражение показывает, что насекомые производили не одну обыкновенную боль в людях и животных, но особенно губительное действие для Египта.

25. Воззва же фараон Моисея и Аарона, глаголя: шедше пожрите жертву Господу Богу вашему в земли сей. 26. И рече Моисей: не может се тако быти: хульно бо се египтянам: не положим требу Господу Богу нашему, аще бо положим требу по хулению египетску пред ними, камением побиют ны. 27. Путем триех дней пойдем в пустыню, и пожрем Господу Богу нашему, якоже рече Господь нам.

Если не собственное расположение сердца, то внимание к бедствиям своего народа должно было, хоть несколько, умерять непреклонность фараона. И вот, он даёт евреям позволение совершить праздник Иеговы, но с условием, чтобы этот праздник они совершили, не выходя из Египта. Одно это условие уже показывало, что фараон давал позволение неискренно, что страдания его народа от казней ещё немного подействовали на его гордость и ожесточение. Он уступает страху Иеговы, которого силу видит над собою: но не только не думает дать полной свободы евреям, (другому, менее ожесточённому властелину не пришла ли бы эта мысль от одних казней, если бы даже евреи не требовали себе полной свободы?); а и на время, только на несколько дней, не хочет отпустить их в поле; он требует, чтобы они принесли свои жертвы Иегове в городах, там, где жили. Моисей на это условие представляет возражение, такое, которое было столько же тонко, чтобы сделать отпор хитрости фараона, сколько сильно давало ему чувствовать, что напрасно своею уклончивостью он думает обмануть евреев и поставить на своём. С еврейского словá Моисея читаются так: «не хорошо – сделать нам так. Ибо таким образом наше жертвоприношение Иегове не будет ли омерзением для Египта? И если мы в глазах египтян будем приносить в жертву Иегове то, что производит отвращение в них: то не побьют ли они нас камнями?»

Дело в жертвоприношении. Евреи заимствовали от патриархов обычай и закон приносить в жертву Богу животных. Но тех животных, которых евреи чаще других приносили в жертву, именно коз и овец, египтяне обоготворяли и поклонялись им, также, как и животным других родов, до собаки и кошки. Поэтому умерщвление этих животных египтяне почитали величайшим преступлением, достойным казни всякаго человека, и гнушались народами, которые приносили их в жертву. Это суеверие простиралось до того, что египтяне не могли есть с евреями и греками не только потому, что те ели животных, обоготворяемых египтянами, но и по одному опасению, не осквернены ли ножи этих людей кровию священных для Египта животных⁸¹. По свидетельству историков, египтяне нередко производили у себя народное возмущение, когда видели, что кто-нибудь убивал собаку или кошку, тем более овцу; даже в позднейшее время египетские цари (Птоломеи) не могли в подобных случаях обуздывать ярости народной⁸².

Этот-то национальный характер египтян побудил Моисея представить фараону, что, если, по его предложению, евреи будут совершать свои жертвоприношения в самом Египте, станут, в глазах египтян, убивать священных для них животных в жертву своему Иегове, то не может ли случиться, что египтяне не стерпят этого зрелища и побьют евреев камнями? Сирский перевод излагает прямо: «если мы будем убивать богов египетских...». Халдейский: «животных, почитаемых египтянами...» Также и Вульгата. Хотя сами египтяне приносили в жертву волов⁸³: но и тут мог быть соблазн для них со стороны евреев. Евреи в отношении жертвенных животных не соблюдали такой строгости и такой до необычайности мелочной заботливости в разборе их, какую египтяне почитали священнейшею принадлежностью своих богослужебных обрядов. Довольно сказать, что, принимая на жертву только красных быков, египтяне, если увидят на быке хотя один черный волос, уже считали его нечистым; они вытягивали у быка язык, осматривали на хвосте шерсть, чтобы видеть, совершенно ли животное соответствует приметам, определённым в законе. Если же кто приводил на жертву неосвидетельствованного быка, тому положена была смертная казнь⁸⁴. Отсюда понятно, как египтяне могли гнушаться жертвами евреев и негодовать на них, не видя у них такой разборчивости в жертвенных животных. Эта строптивость доходила до того, что в религиозных обрядах сами египтяне разделялись на разные стороны, и что одни приносили в жертву, то другие считали мерзостью: от того между самими египтянами иногда происходили мятежи и кровопролитие⁸⁵.

Таким образом, замечание, сделанное фараону Моисеем, имело всю свою силу. Сам фараон, как видно, не мог ничего сказать против этого. Но, как мы уже сказали, это была мудрость Моисея только в отпор хитрости фараона: каждый из них оставался при своих намерениях, один – не выпустить евреев, другой – вывести их.

27. Путем триех дней пойдем в пустыню, и пожрем Господу Богу нашему, якоже реце Господь нам. 28. И рече фараон: аз отпущаю вы, и пожрите Господу Богу вашему в пустыни; но не далече простирайтеся ити; помолитеся убо и о мне ко Господу.

Фараон, наконец, даёт евреям позволение выйти в пустыню; он просит даже, чтобы они к своим жертвоприношениям Иегове присоединили молитву и о нём. Но тотчас же сам изобличает свою неискренность: он требует, чтобы евреи недалеко заходили в пустыню. К чему было такое ограничение? Моисей ясно просил отпуска на расстояние тридневного пути: это было не близко. Если это расстояние казалось фараону слишком далеким: тο мог ли он думать, что евреи согласятся на меньшее расстояние? Таким образом, фараон одною рукою давал им льготу, а другою брал её назад. Ясно, что он боялся безвозвратного бегства евреев из Египта: а ещё яснее то, что он и не думал выпустить их. Он только хитрил; ему хотелось только расположить Моисея к тому, чтобы он освободил Египет от казни.

29. Рече же Моисей: се аз изыду от Тебе, и помолюся ко Господу Богу, и отъидут песия мухи от Тебе, и от рабов твоих, и от людей твоих заутра: да не приложиши еще, фараоне, прелстити, еже не отпустиши людей, пожрети Господу. 50. Изыде же Моисей от фараона, и помолися Богу. 51. Сотвори же Господь, якоже рече Моисей, и отъя песия мухи от фараона, и от рабов его, и от людей его, и не остася ни едина. 52. И отяготи фараон сердце свое и во время сие, и не восхоте отпустити людей.

Моисей видит коварство фараона и даёт ему живо чувствовать это; да не приложиши еще прельстити! Не обманывай! Но, чтобы отнять у фараона всякий предлог к дальнейшему упорству, чтобы показать ему, как Иегова столько же милостив, сколько и правосуден, и страшен, чтобы действовать на сердце фараона не одним страхом, но и любовно, Моисей, не смотря на очевидное его коварство, обещает ему молиться за него и – молится. Казнь прекращается. Песия мухи исчезают – все до одной: не остася ни едина – в целом Египте. И фараон не отпустил евреев. Можно спросить: неужели фараон, после предыдущих опытов, не ожидал новых казней? Едва ли так: по всем соображениям он не мог не ожидать, что за новым отказом его последует новая казнь и, вероятно, ещё жесточайшая, чем прежние; но сильнее всех казней действовало в фараоне его самолюбие. Таким людям, как фараон, довольно одной минуты облегчения, чтобы не уступить, хотя бы надобно было заплатить за это новыми, тяжкими страданиями. И при самых страданиях они находят опору и утешение – в своём самолюбии и неуступчивости. Они могут уступить насильно, в крайнем случае: но уступить только внешним образом. А уступить в сознании, по своей воле – никогда! Таким образом Моисеево сказание даже психологически совершенно верно. Фараон уступает, когда его вынуждают к тому силою, которой он сопротивляться не может: но как скоро эта сила устраняется, как скоро обращаются к его собственной воле, он отказывается. Даже и тогда, когда, совершенно поражённый, падёт и, наконец, уступит, он раздумает и опять не уступит. Он побежит за евреями и тогда, когда уже совсем выпустит их из Египта.

Гл. 9. 1. Рече же Господь к Моисею: вниди к фараону, и речеши ему: сия глаголет Господь Бог еврейский: отпусти люди Моя, да послужат Ми. 2. Аще убо не восхощеши отпустити людей Моих, но и еще их удержиши: 3. се рука Господня будет на скоты твои в полях, и на кони, и на ослы, и на велблюды, и на говяда, и на овцы: смерть велика зело. 4. И дивна сотворю Аз во время оно между скоты египетскими и между скоты сынов израилевых: и не умрет от всех скотов сынов израилевых ни едино. 5. И даде Бог предел, глаголя: во утрие сотворит Господь глагол сей на земли. 6. И сотвори Господь глагол сей на утрии, и измре весь скот египетский; от скота же сынов израилевых не умре ни едино.

Новая казнь была неизбежна. Но и после наглого обмана фараонова, она ещё не вдруг насылается; ещё предшествует ей обычное обращение Моисея к фараону, с требованием отпустить евреев. Даже после этого нового предъявления фараону, даже при угрозе казнью, она отлагается на утрие, т. е. на другой день. Но угроза усиливается тем, что не только евреи, но и весь домашний скот их, будут свободны от этого нового зла, угрожающего Египту. Может кому-нибудь представится мысль: для чего были эти напрасные, со стороны Моисея, усилия – подействовать на сердце фараона, когда уже ясно было, что фараон решился не уступать? Не лучше ли было бы одним сильным ударом сокрушить это сердце и против воли его вывести евреев из Египта? – Но какой же мог бы быть это удар? Открытое, вооружённое восстание всех евреев? Это повело бы только к страшному кровопролитию, в котором и евреев могло бы столько же погибнуть, как и египтян. Притом это было бы несогласно с духом самого освобождения евреев, которое совершалось во имя Иеговы, с целями веры; и потому требовало сил и средств нравственных, а не вещественных. Решительное погубление за один раз Египта, например, более или менее общая смерть египтян? Но так Промысл не действует. Бог всегда оставляет место свободе человека и поэтому употребляет в отношении к ней средства только предварительные или побудительные, до тех пор, когда свобода человека доведёт своё зло, т. е. сопротивление истине и добру, до крайних степеней, когда исход этой борьбы станет, наконец, угрожать торжеством лжи над истиною, зла над добром, что Промысл терпеть уже не может, и тогда он поражает зло уже решительными мерами. Борьба фараона против Моисея ещё не дошла до такой степени. Фараон, несмотря на всё своё упорство и ожесточение, ещё не торжествует; напротив, он уже чувствует над собою руку, которая сильнее его; он уже побеждён в своих волхвах, на которых надеялся; он явно терпит поражение и поддерживает борьбу только силою своего неодолимого для него самого самолюбия. И Моисей ещё не теряет надежды избавления: даже он имеет теперь надежды более, чем в начале своего призвания. Но не могла ли бы спасти евреев, без дальнейшей борьбы, смерть фараона? Нельзя думать; нет основания предполагать, чтобы новый фараон был милостивее и уступчивее. Предшествующие цари обнаруживали в отношении к евреям один дух; общие отношения египтян к евреям всегда были одни и те же. Из какой же среды можно было бы ожидать лучшего фараона?

Пятая казнь – мор домашнего скота. Эта новая казнь также имеет связь с предыдущею; ибо умножение насекомых в Египте, по словам естествоиспытателей, большею частью влечёт за собою язву на домашних животных⁸⁶.

Моисей не объясняет, какого рода была эта язва. Археологи говорят, что мор животных от времени до времени свирепствует в Египте с такою силою, что жители иногда принуждены бывают приводить новые стада домашних животных из Сирии или с островов Архипелага⁸⁷. Однако ж на этот раз мор не был обыкновенным явлением: во-первых, он произошёл по глаголу Иеговы, а, во-вторых, от скота сынов израилевых не умре ни едино (животное), тогда как скот египтян измер. Хотя сам Моисей впоследствии замечает об оставшихся в Египте животных, которые были побиты градом (19): впрочем, это не препятствует признать мор всеобщим, т. е. таким, который свирепствовал по всему Египту и во всех родах животных. Моисей положительно говорит, что измре весь скот египетский: значит остались только единицы. Надобно заметить, что эта казнь была жесточае предыдущей: ибо предыдущая казнь только тревожила, вредила, наносила раны Египту, но не распространяла смерти.

7. Видев же фараон, яко не умре от всех скотов сынов израилевых ни едино, отягчися сердце фараону, и не отпусти людей.

Видев – с евр.: «послал – и вот из животных израилевых не умерло ни одно». Фараон или не верил этому и хотел дознанием удостовериться, или казнь была так жестока в Египте, что фараон вынужден был заимствовать животных от евреев, и при этом поражён был сохранением всего их скота. Но то, что должно было смирять фараона, только ожесточало его. Он видел невредимых язвами Египта сынов израилевых, и зависть, ненависть, злоба, присоединяясь к гордости, ещё более раздражали сердце его. Несмотря на пятую уже казнь, фараон не отпускает евреев: не отпускает именно потому, что евреи свободны от язвы. Дух неизобразимого зла! От ослепления фараон переходит к отчаянию: он решился погибнуть, но не уступить. Что должен был думать и чувствовать при этом Моисей? Он в ожесточении фараона видел суд Божий над ним; в себе самом Моисей чувствовал орудие этого суда; оставалось исполнить этот суд до конца – и продолжать казни.

8. Рече же Господь к Моисею и Аарону, глаголя: возмите вы полны руце пепела пещного и да рассыплет Моисей на небеси пред фараоном и пред рабы его. 9. И да будет прах по всей земли египетстей, и будут на человецех и на скотах гнойные струпи, горящий на человецех и на скотех по всей земли египетстей. 10. И взя пепел пещный пред фараоном, и рассыпа его Моисей к небеси: и быша гнойнии струпи, горящий на человецех и на скотех.

По недостатку подробностей в книге Исхода и местных сведений об этой новой казни Египта, трудно объяснить, в чём именно она состояла и до какой степени была губительна. Она была предшествуема особенным символическим действием, чего не видим при других казнях. Моисей, по повелению Божию, должен был взять полную горсть пещного пепла (золы), и бросив к верху, развеять по воздуху. Нельзя думать, чтобы этот развеянный пепел сам по себе мог быть причиною новой язвы: это было только образное действие чуда, подобно, например, плюновению и брению в чудотворении Спасителя (Ин.9:6). И да будет прах по всей земли египетстей: т. е. пещный пепел, развеянный по воздуху, разнесётся ветром, как пыль, по земле египетской. Самая язва открывалась в прыщах на теле людей и животных, которые производили в них воспаление и гнойные струпы.

В Египте, по описанию археологов, часто является особого рода зараза, именно, сыпь на теле, состоящая из больших прыщей или волдырей багрового или чёрного цвета. Около этих прыщей образуется воспаление, и когда оно выходит наружу, то прыщи обращаются в гнойные струпы. Боль от этого происходит неимоверная⁸⁸. Сам Моисей, впоследствии, по-видимому, на эту язву указывал евреям под именем язвы египетской (Втор.28:27). Но точно ли эта самая казнь была произведена Моисеем, решить трудно, особенно потому, что обыкновенное время описанной заразы не соответствует времени чудотворений Моисеевых⁸⁹.

Иосиф Флавий к струпам прибавляет внутреннюю болезнь – чахотку, но, кажется, против прямого смысла св. текста. Филон представляет действие язвы так, как будто бы всё тело было покрыто одним гнойным струпом, от хребта до пяди. Жестокость язвы увеличивалась тем, что она простиралась равно и на людей, и на животных. Но Моисей не замечает, что бы она была смертельна, чтобы она причиняла гибель людям и животным; впоследствии, в указанном выше месте, он говорит только о трудности её врачевания. Обыкновенная в Египте зараза, о которой мы упомянули, также не смертельна⁹⁰.

11. И не можаху волcви cтояти пред Моисеем струпов ради: быша бо струпи на волсвех, и на всей земли египетстей. Моисей не объясняет, для чего были призваны на этот раз волхвы: для подражания ли Моисею в чудодействии, как прежде, или для врачевания струпов известными им лекарствами. Последнее вероятнее: ибо подражать Моисею они уже отказались; но что они были вместе и врачи народные, это известно⁹¹. Они не могли стоять пред лицем (с евр.) Моисея, и потому, что сами жестоко страдали от язвы, и потому, что cтрах и посрамление их пред Моисеем не давали им довольно смелости оставаться в его присутствии.

12. Ожесточи же Господь сердце фараоново и не послуша их, якоже повелел Господь Моисею. 13. И рече Господь к Моисею: восстани заутра и стани пред фараоном, и рцы к нему: сице глаголет Господь Бог еврейский: отпусти люди Моя, да послужат Мне. 14. В сей бо час Аз испущу вся казни Моя в сердце твое, и рабов твоих, и людей твоих: да увеси, яко несть ин, якоже Аз, во всей земли. 15. Ныне бо пустив руку Мою поражу тя, и люди твоя умерщвлю, и потребишися от земли. 16. И сего ради пощаден еси доселе, да покажу на тебе крепость Мою, и яко да проповестся имя Мое по всей земли. 17. Еще ли убо ты восстаеши на людей моих, еже не отпустити их?

Эта речь, при всей ее краткости, необыкновенно сильна, как слово Бога. «Неужели не довольно тебе того, что ты уже испытал? Или все эти казни ещё не страшны для тебя? Или ты думаешь устоять в своём ожесточении и одним упорством одержать победу? Ты не престаёшь упорствовать. Я не престану казнить тебя. Все казни, все язвы, самые ужасные и губительные, Я изведу на тебя; поражу ими тебя в самое сердце твоё, и не пощажу, не престану дотоле, пока ты не сознаешь, что Я – Бог, Я – один истинный Бог во вселенной. Доселе Я простирал руку мою на землю твою, на животных в царстве твоем, и не губил народа твоего; отселе Я буду поражать смертию людей твоих и коснусь тебя самого; Я говорю тебе, что истреблю народ твой и сам ты погибнешь. Я для того и допустил твоё ожесточение⁹², чтобы ты видел руку Мою, чтобы показать на тебе всему миру силу Мою; твой несчастный пример послужит для всех народов и времён уроком, – и они все познают имя Моё. Ещё ли ты не хочешь исполнить того, чего Я от тебя требую? Ещё ли не отпустишь народа Моего»?

Такое слово не было ли уже само по себе казнью для чувства и совести фараона, – если только он имел чувство и совесть?

В 1643 году царь Михаил Феодорович, вознамерившись выдать старшую дочь свою Ирину за датского принца Вальдемара, сына датского короля Христиана IV, отправил с этим предложением посольство в Данию. Так как брак иноверного лица с православным, в то время, дозволялся не иначе, как под условием, чтобы иноверное лицо не только приняло православное исповедание, но и крещение по восточному обряду: то православный царь предложил руку своей дочери датскому принцу-лютеранину с тем, чтобы он наперёд принял в Москве православное вероисповедание и православное крещение. Предложение царя в Дании было принято охотно, но последнее условие отвергнуто. Несмотря на это, один живший в Москве иностранец, Петр Марселев или Марселис, вызвался вторично отправиться в Данию и убедить принца приехать в Россию. Посольство Марселиса было успешно. Принц, под именем графа, в 1644 году прибыл в Москву со свитою и со своим пастором Матвеем Фильгобром или Фильгобером. Начались переговоры, но никак не могли согласиться о вере, на этот случай царь и патриарх повелели сыскать способных людей из духовных, для состязания в вере с лютеранами. Избраны были: благовещенский протопоп Никита, протопоп черниговского собора Михаил, успенский ключарь Инн Наседка и некоторые другие. Прение началось 1644 года апреля 22 дня предложением послания от патриарха Иосифа к принцу Вальдемару, в котором послании русский первосвятитель убеждал королевича принять православное греко-российское вероисповедание, излагая вкратце догматы и обряды его⁹³. Вальдемар, 25 апреля того же года, прислал патриарху письменный ответ, в 21 статье, где представил доводы, побуждающие его остаться при лютеранском исповедании⁹⁴. Патриарх Иосиф отправил к принцу 2-е послание, в котором приведены возражения и опровержения на каждую статью ответного письма его⁹⁵. На возражения нашего патриарха Вальдемаров пастор Маттей Фильгобер написал новые ответы и прислал их уже не к патриарху, а в посольский приказ⁹⁶. 28-го мая того же года царь Михаил Феодорович «указал седети для ответа, противу королевича попа Матвея: благовещенскому протопопу Никите, да черниговскому протопопу Михаилу, да богородицкому ключарю Инну (Наседке) с товарищи^"97. 3-го июня того же года Михаил Феодорович «произволил указать собраться елико лучитца иноко-священники и миряне, иже еллинскому языку и божественному Писанию, и церковному чину догматам божественным ведцы, чтоб оне изыскались к супротивным еретикам о св. крещении отвещати... И священноинок и архимандрит святейшего патриарха иерусалимского, и всея великия Палестины, великого господина Феофана–Анфим, да архимандрит метеорской, всесвяцкого монастыря Парфеней, да князь Дмитрей Албертос далмацкой, истязовалися с еретиком Матвеем, по учению Господа нашего Иисуса Христа.... о крещении«; 7-го числа того же месяца поименованные лица прислали в посольский приказ думному дьяку Григорию Львову на греческом языке письмо, в котором доносят царю о своем прении: рассказывают, что они говорили пастору, какие он делал им возражения, и что они отвечали на последние⁹⁸.

7-го июня лютеранин Петр Марселис (без сомнения тот самый, который ездил послом в Данию с предложением королевичу руки русской княжны и с просьбою, чтобы он приехал в Москву) прислал в посольский приказ, на имя царя Михаила Феодоровича, письмо⁹⁹, в котором коротко излагает свой спор о значении поливательного крещения с каким-то «русским священником старым, с Францбеком и греками», из которых одного он называет стариком, а другого человеком 40 лет; между прочим, в этом письме Марселис восхваляет способности и познания своих противников, и особенно «старого русского священника», и жалуется царю на то, что «они упрямо в своей вере стоят».

8-го июня того же 1644 года в посольский приказ прислал на эллинском языке письмо Маттей Фильгобер, и в этом письме довольно подробно рассказывает о своём, бывшем по повелению царя Михаила Феодоровича, устном прении с греками о значении и достоинстве поливательного крещения, о почитании св. икон и «напоследок, о иерействе«; в конце письма он убеждает царя не слушать внушений тех, которые советуют ему требовать от датского королевича нового, вторичного крещения, – угрожает за это требование гневом Божиим, особенно «тем злым людям, которые его царскому величеству такой смысл дают», – и «бьет челом княжеской милости посепокорностию: чтобы таких сходов не поволили, и его в том пощадить, потому что», – прибавляет он, «о том мало доброго, как я смечу, совершается: люди, которые в том сходе сидели, не советуют правды сказать, хотя они и лутчи ведают«, – бьёт челом о том, «чтобы его царское величество велел их перед собой поставить, и допросить по истаре их спасеньства, чтобы они правду сказали, и тогда бы нечто доброго чаять"¹⁰⁰. Несмотря на нежелание Матвея продолжать прения о вере, несмотря на его просьбы об увольнении от этих прений с русскими, прения, как видно, велись и после этого письма Фильгобера. Из сохранившейся до нас записки прения ключаря Ивана Наседки¹⁰¹ мы знаем, что 2-го июля 1644 года «по государеву цареву великого князя Михаила Феодоровича указу говорил у Дмитрея Францбекова большого собору пречистые Богородицы ключарь Иван Наседкин датцкого королевича Вальдемара Христианусовича с немчином с Матвеем с товарищи о крещении православные христианския веры и многих других предметах»; из этой же записки видно, что вместе с ключарем Иваном в доме Францбекова вели спор с тем же Матвеем и его товарищами ещё греки, и между ними Димитрий, по греческим книгам¹⁰².

«1645 (7133) года, июля в 4-й день государь указал говорити при дацком королевиче,

при Валдемаре Христианусовиче, с попом его Матвеем, против речей его, каковы он прислал в посольской приказ на писме, о вере« черниговскому протопопу Михаилу, да соборному ключарю Ивану Наседке, да с Костромы генадиевы пустыни строителю Исакию¹⁰³.

Как видно, прения о вере с пастором датского принца, в рассматриваемое нами время, продолжались долго, почти до смерти царя Михаила Феодоровича, последовавшей 12 июля 1645 года; участие в нём принимали многие лица как со стороны православных, так и со стороны лютеран; начавшись с вопроса о браке иноверцев с православными и о крещении обращающихся в православие из других христианских вероисповеданий, т и в частности – из лютеранства, оно распространилось и на другие вопросы; наконец, – с обеих сторон, в продолжение его, написано немало, кажется, полемических богословских сочинений, – то в форме записок или журналов устных прений, то в форме посланий, опровержений на них, и ответов на эти опровержения¹⁰⁴, и т. п. Но мы имеем у себя под руками только несколько памятников этой полемики, собранных в рукописи соловецкой библиотеки № 604, именно: 1) «перевод с греческого письма, что прислали в посольский приказ думному дьяку Григорию Львову, архимандрит еросалимской Анфим, да метеорской архимандрит Парфеней, да князь Дмитрей Албертос долматцкой« в 152 (1644) году, июня в 7-й день;

2) «перевод с письма, что подан в посольском приказе диаком: думному Григорию Львову, да Степану Кудрявцеву – Петр Марселис в 152 (1644) году, июня в 7-й день»;

3) «перевод с письма греческого, что перевел князь Дмитрей Албертусов с еллинскаго языку на греческой, с письма дацкого попа Матвея во 152 году июня в 8-й день»;

4) записка или журнал прения ключаря Ивана Наседки с пастором Матвеем у Дмитрея Францбекова во 152 (1644) году, июля во 2-й день¹⁰⁵;

5) опровержение присланного принцевым пастором в посольский приказ ответного письма на 2-е послание русского патриарха Иосифа к Вальдемару. В письме пастора Фильгобера и Петра Марселиса представляются говорящими и рассуждающими, большею частию, сами авторы – лютеране, а противники их – православные, или вовсе безмолвствуют, или, не обращая внимания на возражения и доводы лютеран и не понимая последних, повторяют одно и тоже, и вообще – выставляются в самом жалком виде. Записка прения ключаря Ивана Наседки, и особенно письмо греческих архимандритов – Анфима и Парфения и князя Димитрия Албертусова – очень коротки. Поэтому, чтобы познакомиться вообще с духом и характером богословских прений православных отечественных богословов с лютеранами, прибывшими с датским принцем Вальдемаром, мы изложим содержание одного только последнего из перечисленных нами сочинений, в котором опровергается ответное письмо пастора Фильгобера на 2-е послание патриарха Иосифа к датскому принцу. Это сочинение несравненно обширнее всех находящихся у нас памятников этих прений, а письмо греков и записка о споре Ивана Наседки не заключают в себе ничего особенного и нового против этого сочинения¹⁰⁶. В этом сочинении, содержание которого мы намерены изложить теперь, рассматриваются и опровергаются все положения и доводы лютеранского пастора Матвея, изложенные в ответном его письме на 2-е послание патриарха Иосифа к Вальдемару, и притом в том порядке, в каком находятся они в письме Фильгобера. Впрочем, в некоторых местах авторы его касаются и того письма Фильгобера, в котором последний описывал устный свой спор с православными и которое отослал в посольский приказ на имя самого царя, 8-го июня 1644 года¹⁰⁷. Прежде, чем начнём излагать содержание избранного нами сочинения, мы представим мысли, доводы и возражения¹⁰⁸, которые собственно рассматриваются и опровергаются в этом сочинении, и затем покажем, как и чем они опровергаются.

Пастор Фильгобер в своем письме развивал и доказывал, главным образом, ту мысль, что совершаемое у лютеран крещение есть законное, истинное и действительное таинство, и потому православные несправедливо, незаконно требуют от датского принца вторичного крещения; но при этом он касается также вопроса о достоинстве священных лиц (иерархии) в лютеранском обществе и защищает последних; наконец, излагает и оправдывает лютеранское учение о св. иконах и призывании святых в молитвах. В сочинении, писанном прямо против этого письма лютеранского пастора, доказывается прежде и более всего, что крещение лютеранское не есть: законное, истинное и действительное крещение, что оно еретическое, не имеет никакой силы, – «не есть крещение, но паче осквернение»; что поэтому вполне законно и совершенно необходимо снова крестить всех обращающихся из лютеранства к православию; затем опровергаются доводы, приводимые лютеранами и пастором в защиту своих священных лиц, и в оправдание их учения о св. иконах и призывании святых в молитвах.

Доказывая истинность и действительность лютеранского крещения и его равносильность крещению православному, пастор Фильгобер рассматривает обрядовые разности того и другого – лютеранского и православного крещения. Главная и существенная из этих разностей состоит в том, что в православном крещении крещаемый обыкновенно весь, всем телом, троекратно погружается в воду, тогда как в лютеранском он только обливается или окропляется ею; и пастор доказывает, что погрузить, облить, или окропить в крещении – все едино есть, потому что внешние обряды не составляют существа таинства; – сила его не в количестве, и даже не в качестве употребляемого в нём вещества, а в благодати, внутренно, невидимо, таинственно действующей, в вере и совести крещающагося, и в произношении совершителем крещения слов Христа: «во имя Отца и Сына и Святаго Духа»; и что если уже нужно спорить о том, погружать ли только, или окроплять надобно в крещении: то нельзя не отдать в этом случае предпочтения крещению лютеранскому, потому что оно более согласно со св. Писанием. «Истинно есть крещение, писал он, или в три погружения, или в три поливания, или в три потопления, не в воде бо состоит христианин, ни в миропомазании, и не в молитве»¹⁰⁹. «Что в сакраментах (таинствах) наружное, рекше видимое, что много ли, или мало творите, в Ветхом и Новом Завете не приказано от Бога»¹¹⁰. «Сила крещения не в воде настоит, но в действе Святаго Духа, который в крещении обильно на нас излит, и в силе крови Христовой, которою в крещении окроплены и обмыты, в прихождении Св. Духа, и в вере и чистой совести крещающагося, и в слове Христа Спасителя нашего, иже есть: Аз тя крещаю во имя Отца и Сына и Св. Духа; а воды много ли, или мало, и есть ли чрез все тело, или на главу одну приидет, и о том ничего не належит; крещение может быть совершенным, если в нём окропляется единая часть тела, даже и без воды. Крещение вменяется. Киприан и Августин, древние церковные учители и писатели, оба согласно учат, что обливание в крещении равно, и столько же добро, как и погружение; и для того мы, немцы, потому верим им в сем деле, что они с Божиим словом мирно учат»¹¹¹, прибавляет пастор.

Итак, крещение, совершаемое чрез обливание или окропление, равносильно крещению, в котором крещаемый весь погружается в воду. Мало того, говоря строго, первое более согласно с Писанием, чем последнее. Слово крестить (βαπτίζω), от которого происходит название Таинства Крещения (βάπτισμος), в подлиннике греческом означает не только погружать, но чаще – обмывать, обливать, окроплять. В последних именно значениях оно употребляется у евангелиста Марка, в гл.7:8; у Луки гл.11:38; гл.12:50, и в других местах свящ. Писания. В Ветхом Завете крещение прообразовали медное море, устроенное Соломоном в созданном им храме Божием, а в нём – в этом море – иереи по повелению Божию не все погружались, а обмывали только руки и ноги. По объяснению св. отцов, крещение в Ветхом Завете преобразовали также разные окропления, именно: окропления кровию тельчею и юнчею, окропления людей кровию молодого быка (Исх.24), окропления прокажённых кровию птичьею (Лев. гл. 14), окропление водою с пеплом красной коровы (Числ. 19 гл.) и пр. и т. п. Следовательно, в крещении должно обливать или окроплять «для того, что надобно образу с образуемым согласоваться». Св. пророки, предсказывая о Таинстве Крещения, выражаются о нём как об окроплении или омовении (Ис.44:3.; Иез.36:25–27); и такие пророчества относят к крещению св. отцы Церкви. Св. Иоанн Предтеча крестил народ и самого Господа Иисуса Христа, водою, а не –в воде, т. е. чрез обливание, а не чрез погружение в Иордане. Спаситель нигде не говорит о погружении в крещении, не заповедует погружать крещающихся. Во многих местах Священного Писания, где повествуется о крещении возрастных и престарелых людей и детей, не говорится о том, чтобы они были выводимы за город или на реку; стало быть, они были крещаемы в своих домах, и, следовательно, чрез обливание или окропление во имя св. Троицы. Св. апостол Павел говорит (1Кор.15:29), что, в его время, некоторые крестились над мертвыми и над могилами; понятно, что они могли креститься только чрез обливание, или окропление. Тот же великий апостол «именует крещение обрезанием Христовым (Кол.2:11–13); и как обрезание внешнее было и, однако, исполнено, такожде и крещение в воде внешнее над одним составом тела быти может, и однако исполнение крещения есть"¹¹².

Итак, совершаемое у лютеран и лютеранами крещение есть законное, истинно-спасительное таинство. Следовательно, православные незаконно требуют от принца и вообще от обращающихся лютеран второго крещения: «не подобает второе крестится, аще и обливаны водою в крещении». «Якоже обрезание в Ветхом Завете было непременно, такожде и духовному обрезанию, рекше крещению, непременну быти подобает; единожды тогда обрезовалися, тако и ныне крещатися, и потому мы не дадим себе в другижды крестить. Яко един Бог и Отец нас всех, един Господь, едина вера; такоже едино есть крещение (Еф.4:5, 6): для того буди от нас далеко, что наш истово два, что Господь Бог, по Божеству и по обычаю во единое уставил. Единожды изволил за нас Христос умрети, такоже единожды нам имеет быть крещение; яко три дни лежал во гробе, тако же и три и поливанием быти, или окропляти, или погружати, крещение имеет быти, якоже единожды имеет быти крещение, а не дважды. Соборы вселенские и поместные, как восточной, так и западной Церкви, собор никейский, константинопольский, ефесский, халкидонский и другие, запрещают в другой раз крестить даже и тех, которые получили св. крещение от еретика, от безбожного, если только это крещение совершено во имя Отца и Сына и Св. Духа; такое же запрещение находим и у Отцов Церкви – Тертуллиана, Киприана, Епифания, Евсевия, Дионисия Александрийского, Августина и др. В законах древних греческих царей положена была смертная казнь и крещающим, и крещаемым от них, «аще в другижды крестилися«. Недавно, при короле Жигимонте (Сигизмунде) приезжал до польской земли Иеремия Патриарх цареградский, и той ереси запретил быти: кто крещен во имя Отца и Сына и Св. Духа, и в другижды не велел крестить. Да и на Руси прежде не считали нужным крестить снова крещенных чрез обливание, отдавая за таковых своих дочерей. Так «государь царь, и великий князь Иван Васильевич (III) свою дщерь, великую княжну Елену за польского короля Александра выдал по закону, и у него никакими мерами не просили, чтобы он дался перекрестити, и греческую веру приняти, потому что он добре ведал, что они с обе стороны прямо крещены были, и оба законной брак приняли, и по закону пребывали, и многая лета во смирении жили, хотя оне и в разной вере были; и то в те поры так было, – для чего отговаривать ныне, кабы то невозможное дело того поволить¹¹³. Государь, царь и великий князь Иван Васильевич (IV) выдал племянницу свою за арцуха Магнуса, князя шлезвикского (герцога шлезвикского и голштинского Магнуса)¹¹⁴. Царь Борис Федорович велел призвать к Москве князя Ягана арцуха шлезвитского и голтенского (Густава герцога голштинского и шлезвикского, сына шведского короля Ериха XIV), чтобы ему законно брак приняти с дщерью Ксениею Борисовною, а договору не было ничего о вере и о крещении. Волошский князь крестился на крещенной чрез обливание¹¹⁵.

Мы представили все главные доводы, какие лютеранский пастор Фильгобер приводил в доказательство истинности и действительности своего крещения и незаконности требования от принца Вальдемара нового крещения, по обряду православной Церкви. Посмотрим теперь, что и как отвечали на все эти договоры избранные наши богословы времён Михаила Феодоровича.

Неправда, будто в крещении погрузить, облить или окропить всё одно и равносильно. Правда, в крещении действует Дух Святый, – и мы это исповедуем; но Он действует здесь водою, и именно водою, и одною водою, или чрез воду, а не кровию Христовою, или водою и кровию. Кровию Христовою Св. Дух действует в другом таинстве – в таинстве Евхаристии. В обоих этих таинствах действует один и тот же Св. Дух; тем не менее, это два различные таинства, и их нельзя и не должно смешивать. В крещении мы от воды порождаемся и обновляемся Духом Святым; потом, очистившись от греха, питаемся кровию Христовою в Евхаристии. Кто не крестился истинным крещением в три погружения, ... не бывает тому во освящение кровь Христова, еже в причащении тела и крови Его, но в большее осуждение. Кровь Христова окропляет, рекше духовно очищает и освящает нас в таинстве Евхаристии, когда мы с истинною верою причащаемся тела и крови Господа нашего Иисуса Христа; а в крещении точию в воде Св. Дух действует. Поэтому в крещении вода совершенно необходима, без воды крещение в крещение не вменяется. Аще кто не родится от воды и Духа, говорит Спаситель, не может внити в царствие Божие (Ин.3:5). Если кто спросит: что ради прията есть вода в крещении? Вопросим и мы с Златоустом: что ради земля вся в начало создания человека приведеся, яко и земли кроме сотворити возможно бе, всяческому ясно есть? Но тамо имяте от земли тело; зде же ничтоже? По и зде не малу вода вводит потребу. Не крещаху и апостолы о Дусе по всему, кроме воды. По яко нужно и се не излишно. И что, рече, якоже в Деяниях апостол Лука пишет, еда воду может кто возбраните еже не крестите сих, иже Дух Святый прияша, якоже и мы (Деян.10:47–48). Очевидна поэтому ложь лютеран, которые говорят, что и без воды крещение вменяется, понеже зде Господь и апостол Петр без воды не повелевают крестити¹¹⁶.

Мало того, что необходима, и должна быть употребляема вода в крещении неотложно, – надобно, чтобы крещаемый был погружен в неё весь, всем телом, трижды. Крещение апостол называет образом смерти Христовой; в купели крещающийся, по его же словам, спогребается Христу в смерть и совосстаёт с Ним верою к новой благодатной жизни (Рим.6:3, 4; Кол.2:12), но кто прообразует крещением смерть Господню, или кто спогребается Христу крещением? Очевидно только те, которые трижды погружаются в воду всем телом. В крещении вода образует землю или гроб; погружение в воду – погребение; троекратное действие погружения – трёхдневное пребывание Христа во гробе. Как Господь наш Иисус Христос умер и погребён во гробе, в земле, так и мы в крещении погребаемся в воде. Христос, после трёхдневного пребывания в сердце земли, воскрес; так и мы выходим из купели, после троекратного погружения в ней. Якоже бо тело Христово, погребенное в земли, плод вселенной спасение, тако и наше тело, погребшеся в крещении, плод принесёт – правду, святыню, сыноположение, бесчисленные благая; елма убо мы в воде погребаемся, Христос же в земли; и мы убо по словеси греха, Он же по словеси плоти погребен бысть. Якоже бо в некоем гробе в воде погружаемым нашим главам – ветхий человек погребается долу, и истопляется в конец весь; таже возницающим нам новый восходит паки. Это не наше собственное умствование – многие святые, духоносные мужи так рассуждали и согласно, пространно о сём писали. Правила св. апостол, семи Вселенских Соборов и девяти Поместных, в них же бывших святых священномученик и преподобных отец и великих, дивных учителей, иже числом более пяти тысящ есть, вси же едино писаша, еже в три погружения крещати, яко Господь научи собою¹¹⁷.

Итак, в крещении надобно погружать в воду, а не обливать или окроплять ею. Только погружательное крещение есть истинное и действительное таинство. Как крещение Иоанново было несовершенно, не сообщало людям отпущения грехов и благодати Св. Духа: так точно, и даже ещё более, не сподобляются сего крещающиеся чрез обливание или окропление водою; и как крестившиеся от Иоанна Предтечи 12 мужей (Деян.19:5–6) снова крестились истинным крещением во имя Иисуса Христа: так необходимо крестить истинным крещением в три погружения и тех, которые крещены чрез обливание или окропление¹¹⁸.

Маттей ссылается на св. Киприана и бл. Августина, которые будто бы говорят, что обливание в крещении «равно и столько же добро, как и погружение». Но мы не знаем, правду ли говорит он, – действительно ли так писали Киприан и Августин. Притом же «не явное ли ругательство над божественным Писанием то, что Маттей не слушает Христа, не верит Предтече, и тому, что писали апостолы, но кто что после апостолов писал, то тех приводит себе в помощь»? Правила св. апостол, Вселенских и Поместных соборов, и бывшие на них св. священномученики и преподобные отцы, и великие и дивные учители, которых число более 5 ,000, все повелевают крестить в три погружения. Св. Дионисий Ареопагит, самовидец Слова Божия со всеми 12 апостолами, ...этот великий учитель всем главнейшим церквам всей вселенной, живший прежде Киприана и Августина, единомудрствен был со всеми апостолами, писал свою книгу по повелению всех апостолов, от самого апостола Павла слышал тайны, не только все церковные уставы, но и небесных сил всех чины и службы их на небесах, и после св. апостолов их преемникам был учитель, – Дионисий говорит о необходимости погружения в крещении¹¹⁹.

Напрасно силится Маттей доказать, будто со священным Писанием даже согласнее обливание или окропление в крещении. Он пишет, будто ваптисмос или ваптизо не только что погружение, но и обливание, и окропление, – и не только то, но еже и единую часть погрузить, или уд, или состав обмыть; но это неправда. По-гречески, обливание или окропление именуется ἔυρεξ, а βάπτισμος означает именно и только погружение. Лютеране были бы правы, если бы в св. Писании крещение называлось словом ἔυρεξ, но оно в подлиннике греческом всегда именуется βάπτισμος; да и во многих переводах свящ. Писания называется словами, означающими погружение, а не обливание и окропление. В указанных выше местах свящ. Писания, в которых, по словам пастора, слово βαπτίζω употреблено в значении окроплять, обливать, обмывать, говорится вовсе не о крещении. Так напр., в гл. 7:8 ев. Марка говорится об омовении сосудов; в гл. 11:38 Луки – об омовении рук и т. д.¹²⁰

Несправедливо утверждает Маттей, будто крещение в Ветхом Завете преобразовали – медное море, устроенное Соломоном, также различные окропления; и из этого выводит, что крещение должно совершать чрез обливание или окропление. Крещение в Ветхом Законе прообразовано вовсе не тем, на что как на прообразы его указывает пастор. Медное море Соломон сделал для того, чтобы в нём могли обмывать свои руки иереи, закалающие жертвенных животных, а не в прообраз крещения сделал он это море или сковороду, как утверждает пастор. Точно также не были прообразами крещения и те ветхозаветные окропления, которые он перечисляет. «Если ты хочешь в правду нас послушать, – говорят отечественные богословы, обращаясь к Фнльгоберу, то мы изречем о изобразивших крещения, яже быша в древних родех: первое убо крещение, рекше погружение, бысть потопное, на отсечение греха; второе морем и облаком, егда Моисей ведяше сыны израилевы сквозе Чермное море, израильтян убо спасе, египтян же потопи, им же и мы ныне спасаемся новый Израиль погружением в купели, якоже и те в мори прехождением, – в погружении же вода, вода бо бе им стена одесную, и степа ошуюю, египтяны же, сиречь грехи потопляет, Египет бо грех толкуется, или – оскорбляющие знамение же бе тогда Духу – облако, море же воде; третье же – погружение Неемана в воду во Иордане реце, егда от проказы очистися; четвертое преображение погружения во иудеях – овчая купель, в нюже больных вметаху исцеления ради»¹²¹.

Несправедливо также утверждает Маттей, будто их лютеранское, обливательное крещение предсказано и ветхозаветными пророками; и ссылается при этом на св. Киприана, Кирилла Александрийского, Евсевия, Августина и др., которые, по его словам, объясняют эти пророчества именно о крещении. Мы знаем, например, что Исаия в 44 гл. ст. 3, и Иезекииль в гл. 36, ст. 25–27, пророчествовали не о крещении и не о окроплении в крещении, а об учении Спасителя нашего Христа и Его апостолов, как говорит о том же пророк Давид в 67 пс. ст. 10, и об излиянии Святаго Духа; «и не будет ни Киприан, ни Кирилл тако толковати эти пророчества, якоже вы (лютеране) глаголете. Аще ли же в том крепитеся, что по вам тако довлеет быти: и мы вам от тех же пророк свидетельство истинное приведем на иных местах, аще восхощете послушать и ниже во окроплении или во обливании воды, но во источниках и прудех избавление и спасение обещавает Бог, якоже глаголет Исаия в гл. 49, ст. 10, Иеремия в гл. 31, ст. 9, Иезекииль в гл. 47, ст. 1–13; и ина многа такова обрящеши»¹²².

Неправда то, будто Предтеча крестил народ и самого Христа водою, а не в воде, т. е. чрез обливание, а не чрез погружение; пастор Маттей говорит это без всякаго основания. В евангелии Матфея, гл. 3, ст. 11, говорится, что Предтеча крестил Господа Иисуса Христа – по-гречески: н идати (ἐν υδατι), по-словенски же – в воде; в Марке, гл. 1, ст. 8, по-гречески: н идати (ἐν υδατι), по-словенски же–в воде; в Луке, гл. 3, ст. 16, по-гречески: н идати (ἐν υδατι), по-словенски же – в воде; в Иоанне, гл. 1, ст. 26, по-гречески: н идати (ἐν υδατι), по-словенски: в воде. В наших славянских переводах евангелий, особенно, в переводах лучших и более заслуживающих доверия, также стоит, во всех этих местах: в воде. Если же в немецких книгах написано, что Христос крещён водою «так о том у них немцев застарелая ересь»; книги их все давно ещё перепорчены папою. Когда Константинополь взят был латинами (крестоносцами 1203 г.), латинские еретики собирали и отнимали у православных греков силою церковные книги и отсылали их в Рим к Папе. Папа поручал рассматривать присылаемые к нему книги «своим грамотникам, таким же еретикам, как сам»; а эти переписывали и исправляли, как надобно быть у них, те места греческих православных книг, в которых находили что-нибудь несогласное с своими мнениями, или обличение своих ересей. Исказивши, таким образом, греческие, православные книги, они напечатали эти искаженные, лживые книги греческим, а не латинским языком, на соблазн людям; прямые (подлинные) книги втайне пережгли, а лживые (испорченные ими) велели продавать во всю Европу, и всех людей на Западе тем прельстили даже и до днесь. Да и ныне латиняне тем же прельщают многие языки, что в Виницее (Венеции) у них книги всегда печатают и греческим языком и иными языки: и арапским, и персидским, и египетским и протчих язык, где Христианство есть – старое греческое православие; и они свои ереси вмещают в книги в их языки, да сами от тех книг вельми богатеют, а вселенную всю вельми смущают... и к их вере латинской многие государства приложилися, и с ними погибли все во веки»¹²³.

Св. отцы прямо и ясно свидетельствуют, что Иоанн крестил иудеев и Иисуса Христа именно чрез погружение в Иордане. Тоже самое говорит и иудеянин Иосиф Флавий¹²⁴.

Как бы, впрочем, ни крестил Иоанн Предтеча народ, чрез обливание или окропление, его пример сам по себе для нас нисколько не обязателен: «все бо, еже бысть до распятия Христова и погребения и воскресения, и то не устав бысть, занеже не в три составы¹²⁵ крещалися, и Дух Святый не у ведан, яко Иисус не у бе прославлен. Когда же Господь Иисус Христос посылал, по воскресении своем, апостолов на всемирную проповедь, Он повелел им крестить во имя Отца и Сына и Св. Духа, и проповедали во имя Его покаяние и отпущение грехов во всех языцех, рекше исповедаться во образ смерти Его крещению; крещение же заповедано от Него в три погружения; то бо крещение смерть Его образует, рекше три дни в смерти Его пребывание. И, действительно, св. апостолы, по сошествии на них Св. Духа, начали проповедовать Слово Божие, учить народы и крестить их, сиречь погружать в три составы – Отца и Сына и Св. Духа, как научены были от Христа. Св. апостол Павел пишет своим ученикам (Рим.6:3–9): «или не разумеете, яко... в смерть Его крестихомся; спогребохомся Ему крещением в смерть»; и этими словами ясно доказывает, что римляне крещены чрез погружение, потому что только такое крещение прообразует Смерть Христову, и спогребение Ему крещающагося. Если же лютеране, по ложному умышлению, утверждают, что нужно веровати тому, что Иоанн крестил чрез обливание, и что примеру его необходимо следовать и нам, «то они должны и во единаго Иисуса крещати, а не в три составы: аще бо нужно есть последовать еже обливати в крещении, множае паче сему, еже во Иисуса единаго креститися» (Деян.19:4)¹²⁶.

Христос нигде не говорит о погружении, пишет Маттей. Но евангелист Иоанн замечает, что, если бы описать только одни дела Иисуса Христа, и в таком случае едва ли бы самый мир мог вместить написанные книги (Ин.21:25). Христос о погружении в крещении мог говорить апостолам, а эти последние, не записывая этого повеления, могли устно передать его своим ученикам и преемникам; и, действительно, апостолы заповедали погружать в крещении, как показывают то их правила (см. 50 пр. св. ап.)¹²⁷.

Маттей пишет, будто многие места св. Писания показывают, что и возрастные и дети, и престарелые люди были крещаемы в городах и селах, и, следовательно, были крещаемы чрез обливание или окропление; но это его умствование ни на чём не основано и совершенно ложно. Если евангелист Лука, повествуя в книге Деяний об обращении и крещении некоторых возрастных, не упоминает о том, что они были выводимы за город или на реку: то справедливо ли, и можно ли выводить из этого такое заключение, что они крещены именно чрез обливание? Где основание для такого умозаключения? Напротив, мы, зная из слова Божия, что Христос крестился в Иордане чрез погружение, – что также Иоанн крестил и народ, – что ап. Павел называет крещение спогребением Христу, и что правила св. апостол повелевают в крещении погружать, а не обливать или окроплять, – зная, что такое только крещение есть крещение истинное, совершенно справедливо думаем, что и темничный страж, и 3000 народа (Деян.2:40–41) и др. крещены именно чрез погружение, хотя св. Лука, для краткости, и не говорит о том¹²⁸.

Основываясь на словах ап. Павла (1Кор.15:29), пастор пишет, будто ещё при апостолах крестились чрез обливание или окропление. Но в указанных словах ап. Павла речь вовсе не о том, что думают находить в них лютеране. Вот как объясняет эти слова апостола св. Иоанн Златоуст: «после оглашения, пред самым крещением, мы – желающие креститься – исповедуем свою веру в небесные догматы, и это исповедание заключаем словами: верую в воскресение мертвых, – и в этой вере крещаемся; но внегда бо исповедати сие с иными, тогда исходим на источник священных вод. Сие убо воспоминая Павел глаголаше: аще несть воскресение, – почто и крещаешися за мертвых, сиречь телес, ибо сего ради крещаешися, мертвых телес воскресение веруя; яко ктому не пребывает мертво – знамение подает; егда яже своя сотвориши, тогда тя и Бог извещевает. Како же и коим образом? И се есть, еже в воде креститися и погружатися, и потом возникати, и то еже во ад, снития есть знамение, и еже оттуду восхождения. Темже и гроб крещение Павел нарицает, глаголя: спогребохомся ему крещением в смерть. От сего и будущее достоверно творит, телес глаголю воскресение; от еже бо тело воскресити много больше есть, еже грехи потребити». Вот как растолковал Златоуст слова Павловы¹²⁹.

«Апостол именует крещение обрезанием Христовым (Кол.2:11); и как обрезание было совершаемо только над одним членом тела, так нерукотворённое обрезание – крещение может и должно быть совершаемо над одною частию человека», пишет Маттей. Но апостол ясно говорит, что мы обрезываемся обрезанием нерукотворённым в совлечении тела греховного плоти, когда спогребаемся Христу крещением в смерть (1Кор.2:11–12). А Маттей пастор, и все вообще лютеране и не спогребаются Христу крещением в смерть, потому что последнее совершается только чрез троекратное погружение в крещении¹³⁰.

Итак, совершаемое лютеранами крещение, крещение обливательное, неравносильно крещению православному, совершаемому чрез троекратное погружение в воду; мало того, их крещение не есть истинное, действительное таинство, не подаёт и не может подавать отпущения грехов и даров Св. Духа; и потому необходимо нужно крестить истинным крещением в три погружения всех обращающихся из лютеранства в православие¹³¹.

Но крещение, по словам ап. Павла (Еф.4:5), едино, и не может быть повторяемо, подобно тому, как однажды только совершалось ветхозаветное обрезание, возражает Маттей? – Правда. И мы тоже говорим с ап. Павлом, что единою крещенным подобает быти, а не дважды (Евр.6:4–7). Но, называя крещение единым и неповторяемым, апостол разумеет крещение истинное, крещение Св. Соборной и Апостольской Церкви, в три погружения, как пишет Дионисий Ареопагит. Таким образом, указанные слова апостола не относятся к крещению лютеранскому. Крещение лютеранское не есть истинное крещение, потому что несогласно с словом Божиим, – несогласно с образом смерти Христовы; притом же совершается лицами, не уполномоченными на это. «У вас нет священного чина поставления», говорят наши богословы, обращаясь к лютеранам, «по преданию апостол и св. отец. Мы в правду ведаем, что и ты Маттей ни священ, ни рукоположен со возложением руку священничества; также и ты сам не-крещен и не-освящен: како тебе и иных крестити и освятити? И как вам других святити и крестити, когда все вы сами ни от кого не освящены»¹³²?