Заметка к слову «О памяти смерти» преп. Симеона Нового Богослова

См. также: О памяти смерти прп. Симеон Новый Богослов

Предложенное выше в русском переводе двадцать первое Огласительное Слово «О памяти смерти» преподобного Симеона Нового Богослова избрано из собрания его творений, подготовляемого нами к изданию в их греческом подлинном тексте (до сих пор еще ни разу не напечатанном), главным образом потому, что его нет в существующих русских переводах. Как известно, творения преподобного Симеона, за исключением гимнов, были переведены на русский язык в конце прошлого столетия епископом Феофаном¹. Относительно этого перевода мы должны иметь в виду, что при всех своих выдающихся духовных достоинствах сделан он не непосредственно с подлинного греческого текста творений преп. Симеона Нового Богослова, недоступного епископу Феофану, а с переложения их на новогреческий язык, сделанного в восемнадцатом веке Дионисием Загорейским. Феофановский перевод – это, так сказать, «перевод с перевода». А так как и сам перевод Дионисия Загорейского (как мы об этом пишем ниже) далеко не полон, то, естественно, неполным является и русский перевод. Кроме того, еп. Феофан не считал нужным всегда точно следовать тексту Дионисия Загорейского, но вносил в него те или иные поправки, изменения, сокращения, а иногда и добавления, в которых виден, скорее, сам еп. Феофан, чем византийский мистицизм подлинника. В такой переработке он руководствовался, по-видимому, пользою читателя, как он ее понимал, исходя из своего личного, несомненно большого духовного опыта и своего богословского академического образования. С своей точки зрения еп. Феофан, возможно, был прав, не приходится, однако, в его переводах искать точного и полного отображения подлинных писаний преп. Симеона Нового Богослова. То же самое, приблизительно, можно сказать и о новогреческом переводе Дионисия Загорейского, на котором основывался еп. Феофан². В общем и целом перевод Дионисия сделан добросовестно и сравнительно точно, хотя и с полной утратой красоты и художественности языка оригинала. Тем не менее это тоже не столько перевод, сколько переработка и даже новая редакция. Многое выпущено (от отдельных выражений вплоть до целых проповедей), другое изменено или смягчено, все это, по-видимому, в целях большей поучительности, ясности и духовной пользы широкого круга читателей, для которых предназначался перевод Дионисия, и во избежание возможности неправильного истолкования особенно «мистических» мест.

Дионисий Загорейский не был, однако, первым в деле такого рода «редакционного исправления» творений преп. Симеона Нового Богослова, и это еще более осложняет понимание как характера его перевода, так и самих творений. В своей работе по переводу Дионисий столкнулся с тем фактом, что многия из творений преп. Симеона Нового Богослова сохранились в рукописной традиции, восходящей к XI-XII вв., в двух разных редакциях³, одной – первоначальной, более яркой, монашеской и «мистической», другой – переработанной кем-то вскоре после кончины преп. Симеона Нового Богослова, более систематической и отвлеченной, но вместе с тем более бледной по содержанию и лишенной многих личных и исторических подробностей, встречающихся в первой⁴. Нужно признать, что Дионисий Загорейский в своем переводе обыкновенно следует лучшей первоначальной редакции (хотя и делает в ея тексте произвольные выпуски), иногда, однако, он предпочитает вторую редакцию и в таком случае опускает первую (во избежание частичных повторений). Некоторые проповеди, имеющияся только в первой редакции, он совершенно опускает. Вообще, он не следует порядку проповедей, как оне встречаются в рукописных сборниках, и смешивает между собою отдельные группы «Слов». Никогда он не печатает одно и то же «Слово» в обоих редакциях. В общем из 117 (или 111, если исключить тождественные) проповедей и писем преп. Симеона Нового Богослова в переводе Дионисия имеется всего девяносто три⁵.

Приведенное выше «Слово о памяти смерти» отсутствует в переводе Дионисия. Нет его, следовательно, и у епископа Феофана. Почему опустил его новогреческий переводчик? Ведь не знать его он не мог, так как оно встречается в рукописях не отдельно, но среди других «Огласительных поучений», включенных в его перевод... По всей вероятности, сделал он это не с тем, чтобы уменьшить объем книги, но потому что оно показалось ему слишком простым, малосодержательным и, вместе с тем, очень личным, субъективным по тону и потому лишенным общего интереса и значения в качестве руководства для христианской жизни. Нам, однако, оно представляется одним из лучших творений преп. Симеона и исключительно ценным документом для понимания его личности. Конечно, оно очень просто по содержанию, и в нем трудно найти описание высших мистических состояний, как это мы встречаем в некоторых других проповедях преп. Симеона, не говоря уже о его гимнах. Но эта простота сочетается с большой художественностью языка и с какой-то особой, необычайной даже для преп. Симеона искренностью и свежестью повествования, располагающей к себе слушателя или читателя.

Тема «Слова» – смерть молодого монаха Антония, блаженно скончавшегося после немногих лет жизни в монастыре. Его духовный наставник, преп. Симеон Новый Богослов, обращается к нему с трогательным надгробным словом. Внешне все это не ново в аскетической письменности. Мы находим в Огласительных поучениях преп. Феодора Студита († 826) много таких надгробных «Слов» о своих скончавшихся собратьях и духовных чадах⁶. Какая, однако, разница в тоне между трезвенно-суровыми, безыскусственно-сдержанными, при всей их внутренней напряженности, обращениями преп. Феодора, Студийского исповедника, и нежно-лирическими и вместе с тем столь духовно-возвышенными излияниями преп. Симеона Нового Богослова о своем скончавшемся собрате!.. Мы можем также привести интересную параллель к настоящему «Слову» – известный аскетический памятник шестого века, «Житие преп. Досифея», ученика Аввы Дорофея, одну из жемчужин агиологической письменности⁷. Там тоже говорится о молодом монахе Досифее, блаженно скончавшемся после недолгой жизни в монастыре. Как и Антоний, он тоже не совершил никаких видимых подвигов, но, как и он, превзошел многих своею внутреннею святостью. Несмотря, однако, на сходство темы, «Слово» преп. Симеона Нового Богослова во многом отлично по своему характеру и внутреннему смыслу. Повесть о Досифее не есть надгробное слово, хотя в самих поучениях преп. аввы Дорофея мы и находим упоминание о скончавшемся Досифее, кратко повторяющее данные жития с поучительными выводами из него⁸, но объективное жизнеописание типа повествований из патериков, безхитростное по языку, простое и искреннее по содержанию и трогательное по своей человечности. Личность составителя жития остается незаметной за самим повествованием. Этого нельзя сказать о проповеди преп. Симеона Нового Богослова. «Слово о памяти смерти» – искусно построенное литературное произведение, без всякого ущерба, впрочем, для его искренности и простоты. Далее, начертанный им в лице «брата» Антония образ святости не вполне совпадает с обликом святости Досифея. Общее у них – глубокое смирение во Христе, но в то время как у Досифея на первое место выступает послушание и отсечение своей воли, у Антония – прежде всего душевная чистота и целомудрие. И, наконец, самое важное, – «Слово» преп. Симеона не есть только разсказ о почившем брате, но вместе с тем и собственная исповедь проповедника, ярко и в очень привлекательных чертах раскрывающая его личность как духовного отца и наставника, всецело преданного делу духовного водительства своих чад и вместе с тем страдающего от своего одиночества. Потрясающее впечатление производит его признание, что среди многих «тягот», «обременяющих» его «смиренную душу и тело», как игумена монастыря, самые «ужасные» – «одиночество (μόνωσις) и великая забота о братьях, находящихся» с ним. И он прибавляет: «Ты знаешь, что в этой заботе я неистовейший ревнитель (Ζηλωτὴς μανιϰώτατος)!» Много трогательной нежности было в этой «неистовой» заботе великого старца о своих духовных чадах, но в ней не было ничего чисто человеческого или просто душевного. А его «одиночество», которое он сам называет «ужасной тяготой», может быть понимаемо и как нечто свойственное вообще всем великим святым, живущим среди людей, неспособных подняться на их духовную высоту, и, вместе, как показатель того сопротивления, которое встретила его деятельность по возрождению духовной жизни и его учение о возможности и необходимости высоких мистических достижений для всех, стремящихся к спасению, со стороны современного ему общества, как среди некоторых из иерархов, так и среди монашества. Как известно, монахи (по крайней мере часть из них) того же монастыря св. Маманта, где он был игуменом, прервали его раз, когда он проповедывал в церкви в этом духе, и выгнали его вон из монастыря⁹. Можно думать, что уже задолго до этого между ними и преп. Симеоном Новым Богословом произошел внутренний разрыв, и он болезненно ощущал его как ужасное одиночество. Много других характерных для преп. Симеона черт можно отметить в его «Слове о памяти смерти». Так, например, его «хваление о Господе», то есть откровенное признание о милостях благодати Божией, изливаемой на него и ощущаемой им при полном сознании своего недостоинства и глубочайшем смирении. Это был один из главных предметов нападок на него со стороны его противников. А также его убеждение, что святость и благодать не оскудели в Церкви Христовой и что в наши времена можно достичь святости не меньшей, чем у древних отцов (брат Антоний приводится как пример такой святости: «Чем, следовательно, – вопрошает преп. Симеон Новый Богослов, – последния слова и изречения великих отцов больше того, что сказал наш брат?»). Может быть, подобного рода высказывания и смутили своею духовною смелостью новогреческого переводчика восемнадцатого века и побудили его выпустить «Слово о памяти смерти» из своего издания (как они уже смущали неизвестного редактора XI-XII в.). Но тогда мы должны отбросить всего преп. Симеона Нового Богослова, ибо они у него встречаются постоянно и составляют неотъемлемую часть его учения. А кто мы такие, чтобы судить и «исправлять» святых, чтимых Церковью Христовой, да притом таких великих и чудных святых, каким был преп. Симеон Новый Богослов?

Кто был этот «трижды счастливый» Антоний и в каком смысле нужно понимать слова «наш брат» или даже «мой брат», как называет его в своем «Слове» преп. Симеон? Если судить по заглавию «Слова» («И каковую блаженную кончину имел брат его Антоний»), это был родной, меньший брат преп. Симеона Нового Богослова. Так по крайней мере понимает слово «брат» составитель заглавия. И, действительно, некоторые места самого «Слова» могут быть поняты, как имеющия в виду родного брата (например, «проводил из здешней жизни моего брата». Или тот факт, что Антоний и преп. Симеон называют друг друга в приводимых диалогах «брат», а не «отец» и «чадо», как казалось бы более естественным в отношениях между старцем и его учеником). Тем не менее такое толкование представляется нам недостаточно убедительным, и мы скорее склонны думать, что слово «брат» нужно понимать духовно, как собрата той же обители, как брата во Христе. Такое толкование более естественно вытекает из всего текста и общего смысла «Слова». В нем нет никаких ясных указаний, что дело идет о родном брате. К тому же житие преп. Симеона Нового Богослова, составленное его учеником Никитой Стифатом, ничего не говорит о том, что у преп. Симеона был родной брат в монастыре. Такое умолчание, хотя и не абсолютно невозможно, ибо автор жития, по-видимому, был одним из первых «исправителей» творений святого и мог иметь свои соображения не упоминать о брате, все же очень странно и маловероятно, тем более что Никита упоминает об Антонии (вероятно, тождественном с нашим) среди других учеников преп. Симеона, ничего не говоря, однако, что он был ему родным братом. Вот что он пишет: «Если бы я попытался воспомянуть в отдельности каждого из избранных его учеников, об этом премудром Льве, по прозванию Ксилокодон (Деревянный Колокол), об Антонии и Иоанникии Сотирихе, Василии и Симеоне и о некоторых других мужах желаний духовных, то мне, разсказывающему, не хватило бы для этого повествования ни времени, ни бумаги»¹⁰. Что же касается до заглавия «Слова», то оно, конечно, принадлежит не самому преп. Симеону Новому Богослову, а одному из «редакторов», и потому не достаточно убедительно, несмотря на свою древность. Вот почему мы склонны думать, что дело идет о духовном брате во Христе преп. Симеона. Но если бы это был его родной брат (чего мы всецело не исключаем), то тем более следует удивляться необычайной духовности их отношений и отрешенности в них от всего земного и душевного. Умирающий Антоний не вспомнил перед смертью ни о ком из своих родных, что, казалось бы, было бы так по-человечески естественно между братьями в такой момент. «Но, – как говорит преп. Симеон, – возненавидев, как навоз и грязь, и почувствовав отвращение ко всему земному, обнаженный таким образом от всякого желания видимых вещей и связи с ними, он перешел в умопостигаемые царства». Эти слова могут показаться по своей крайней резкости выражением какого-то нехристианского, «неоплатонического» отвращения от материи и видимого тварного мира, но на самом деле это не так, и в них выражено только предельное отталкивание от греховности и тленности падшего мира и вместе с тем всецелое стремление соединиться со Христом. Это мы видим из того, что тот же Антоний твердо и уверенно обещает своему «брату» не забывать и не покидать его, а преп. Симеон описывает переход в «умопостигаемые царства» как вселение со Христом, Который становится для нас «одеждой» и «жилищем», как пребывание «в невыразимом свете», «в неописуемой светлости», «видимой и поклоняемой во Отце и Сыне и Святом Духе». И это вселение со Христом, это «пребывание во свете» не только не разрывает наших связей с оставшимися в мире, но несравненно увеличивает нашу любовь к ним и наше знание о них. «Я знаю, – обращается преп. Симеон к Антонию, – теперь ты, освободившийся от мрака и тяжести этого тела, видишь обнаженною мою душу и мысли ея. Ибо, став боговидным, ты и видишь более боговидно все, к нам относящееся». Радостная, световидная мистика преп. Симеона Нового Богослова глубоко отлична от «неоплатонического» гнушения тварностью, хотя она и обращена всецело к духовной стороне бытия.

Следует еще отметить место, занимаемое в «Слове» наставником и старцем самого преп. Симеона Нового Богослова, преп. Симеоном Студитом, Благоговейным. Он дважды упоминает о нем, как о «нашем святом отце». Хотя преп. Симеон Студит и остается как бы в тени, но чувствуется, что личность его духовно доминирует над всем происходящим. Он посещает болящего Антония и принимает от него исповедь, которая по его смерти всех поразила и изумила своим содержанием. Здесь слегка приоткрывается завеса над мистической глубиной духовной жизни «трижды счастливого Антония».

Это упоминание о преп. Симеоне Студите дает нам возможность более точно определить время произнесения «Слова»¹¹. Оно было сказано, когда преп. Симеон Новый Богослов был игуменом монастыря св. Маманта, т. е. не ранее 980 г., и еще при жизни преп. Симеона Студита, т. е. не позже 986–987 гг., когда тот скончался. преп. Симеону Новому Богослову в момент произнесения проповеди должно было быть около 31–38 лет. Таким образом, «Слово» принадлежит к его ранним творениям и может быть поставлено в некоторую параллель по языку и тону с его знаменитым Словом «О любви», сказанным им по избрании его игуменом. Может быть, этой молодостью преп. Симеона Нового Богослова и объясняется упомянутый нами выше факт, что в его беседах с Антонием они называют друг друга братьями. Впрочем, более вероятно объяснить это тем, что для них единственным отцом, «святым отцом», был преп. Симеон Студит, их общий наставник и духовник.

Греческий текст «Слова о памяти смерти» установлен нами на основании следующих рукописей:

1) Парижской Национальной Библиотеки, Coisl. 292, ff. 244 v. – 245 v., XI-XII века.

2) Ватиканской Библиотеки, Vatic, gr. 1436, ff. 160 v. – 163 v., XVI века.

«Слово о памяти смерти» имеется также в Московской рукописи Патриаршей Библиотеки, № 417, лл. 124 об. – 126 об. по каталогу Архим. Владимира, XV века, приобретена на Афоне в Иверском Монастыре Арсением Сухановым в царствование Алексея Михайловича. Теперь, по-видимому, она находится в Ленинской Библиотеке в Москве. К нашему глубокому сожалению, несмотря на неоднократные обращения научных учреждений Запада по этому поводу, нам не удалось до сих пор получить микрофильмы этой рукописи, что задерживает все дело издания творений преп. Симеона Нового Богослова.

«Слово о памяти смерти» принадлежит к группе 35 «Огласительных Слов» преп. Симеона Нового Богослова, включающей в себя самые лучшия из его проповедей. В этом собрании оно находится на двадцать первом месте, в начале второй части.

Единственным принципом, которым мы руководствовались в нашем переводе, была наибольшая точность и понятность текста. Никаких претензий на «художественность», тем более на «духовность», у нас нет.

Оксфорд, март 1953 г.