Свидетельства о происхождении перевода LXX и степень их достоверности

Перевод 70 есть древнейший перевод священных ветхозаветных книг. Уже это одно обстоятельство придает ему великое значение в вопросе об исторических судьбах подлинного текста ветхозаветной Библии. Правда, мы обладаем замечательным запасом положительных, вполне достоверных свидетельств о состоянии подлинного текста ветхозаветных книг в прошедшие, отдаленные от нас, времена; многое знаем о способах его хранения, о тех мерах, которые были предпринимаемые для ограждения его от всевозможных повреждений. Все эти сведения приводят нас к тому отрадному убеждению, что подлинный ветхозаветный текст издавна находился в надежных руках, и заботливость о его хранении вполне соответствовала его священному достоинству. Но, к сожалению, как ни отдаленны по отношению к нам те времена, в которые, с помощью названных сведений, может проникнуть наша любознательная мысль, следящая за судьбами священного ветхозаветного текста, – времена эти, тем, но менее, окажутся позднейшими, если мы примем во внимание тот долгий ряд веков, который пережит священными ветхозаветными книгами со временем завершения ветхозаветного канона, т. е. с того времени, когда их в последний раз коснулась рука богопросвещенных мужей израильского народа, и они соединенные в одно целое и, конечно, нисколько не поврежденные, были переданы этими мужами последующим поколениям. Сведения о судьбах подлинного текста ветхозаветных книг, почерпаемые нами отчасти из Талмуда, отчасти из трудов древних писателей, доводят нас лишь до 3-го столетия нашей эры. Затем они быстро оскудевают и, наконец, иссякают вовсе, едва доведя нас до 1-го века пред Р. X. А между чем этот век отделяется от времени завершения ветхозаветного канона промежутком, по крайней мере, в 4 столетия. Что же было в течение этих столетий с подлинным текстом ветхозаветных книг? Не был ли он изменен, искажен? Не был ли убавлен, дополнен, переработан и в таком виде уже предстал вниманию тех, сравнительно поздно живших, лиц, которые дали первые свидетельства о нем? И вот здесь-то, чтобы не остаться без ответа по недостатку положительных сведений, пытливая мысль исследователей останавливается на древних переводах священных ветхозаветных книг, с целью получить при помощи их требуемый ответ, и справедливо рассчитывая найти в этих переводах отображение, «зеркало» подлинного ветхозаветного текста в том его виде, в каком существовал он во время составления того или другого перевода. Понятно само собою, что в этом случае значение переводов возрастает вместе с их древностью: чем древнее перевод, тем более оснований полагать, что переданный им подлинный текст передан им в его первоначальном виде, или, по крайней мере, в наиболее близком к первоначальному. Поскольку из всех переводов священных ветхозаветных книг перевод 70 есть самый древний, то несомненно, что в глазах ученых исследователей Библии он должен иметь и имеет наибольшее значение, так как дает возможность ознакомиться с состоянием ветхозаветного подлинного текста в отдаленнейшие времена.

Но когда же именно возник перевод LXX? О времени происхождения перевода LXX мы имеем не мало свидетельств, которые притом отличаются замечательную в своем роде подробностью и обстоятельностью. Они не только указывают на время перевода, но и говорят о том, что ему предшествовало, и что его вызвало, говорят о лицах, принимавших в нем участие и непосредственно трудившихся над ним, о месте его составления и многих других второстепенных, сопровождавших его обстоятельствах часто не имеющих почти никакого значения. При всей однако же своей нередко утомительной обстоятельности, свидетельства эти далеко не отличаются теми свойствами, какими должно обладать всякое историческое свидетельство. для того чтобы им можно было пользоваться, как несомненно достоверным, па ого основании приходить к положительным выводам, убедительным для каждого. Названным свидетельствам недостает, за немногими исключениями, простоты, объективности, точности; они при первом знакомстве с ними, производят впечатление искусственно составленных и с известными целями разукрашенных рассказов; к них встречаются противоречия, много невероятного. Кроме того свидетельства, о которых у нас речь, будучи в некоторых отношениях очень подробными, в других – очень скудны, так что в них нельзя найти прямых ответов на очень важные вопросы касательно возникновения перевода 70 в полном его объеме. Вследствие указанных особенностей наших свидетельств, они, для того чтобы с помощью их можно было придти к положительным выводам, с одной стороны требуют внимательного разбора и проверки, а с другой ставят в необходимость обращаться к более или менее вероятным предположениям и искать подтверждения этих предположений в сторонних фактах.

Древнейшее и наиболее подробное свидетельство о происхождении перевода LXX замечается в так называемом письме Аристея¹. Если верит письму, содержащему в себе данные о личности своего автора, – Аристей был грек, поклонник Зевса и человек очень близкий ко двору Птоломея Филадельфа и даже к особе самого царя. Он был не только современником описываемых им событий, но и лицом, принимавшим в них живое, непосредственное участие. Письмо о переводе LXX, как событии достопримечательном, написано Аристеем его брату Филократу, который отличался любознательностью, и которого во время составления перевода ветхозаветных книг не было в Александрии.

To, что в письме Аристея ближайшим образом относится к переводу, состоит в следующем: Птоломей Филадельф однажды посетил распространенную им с большими издержками Александрийскую библиотеку, дабы лично ознакомиться с ее состоянием. Во время этого посещения тогдашний библиотекарь. Димитрий Фалерейский, объявил царю, что число томов в библиотеке возросло уже до 200 тысяч, но что вскоре число это возрастет до 500 тысяч вследствие уже принятых им, библиотекарем, мер. Библиотекарь сказал также царю, что, но его мнению, достойны внесения в библиотеку и книги иудеев, содержащие в себе законы; но так как они написаны на чуждом языке, то необходимо перевести их на греческий. Царь дал обещание снестись письменно с иудейским первосвященником относительно приготовления этого перевода.

При разговоре царя с Димитрием о переводе иудейских книг присутствовал Аристей. Но еще до этого времени он нередко беседовал с двумя начальниками царских телохранителей – Созибием Таректским и Андреем о находившихся в Египте пленных иудеях и об их освобождении. Теперь Созибий и Андрей стали, советовал Аристею воспользоваться намерением Филадельфа – вступить в сношение с иерусалимским первосвященником и при первом удобном случае обратиться к царю с просьбою о пленниках. Аристей так и сделал. Царь благосклонно отнесся к его ходатайству, даровал свободу иудеям, ему собственно принадлежавшим, а своим подданным за каждого раба-иудея заплатил по 20 драхм. Сумма, на этот раз издержанная, простиралась до 400 талантов. Но вследствие своей необыкновенной доброты царь решился выкупить и тех иудеев, которые со времен Александра Великого находились в руках египтян, в качестве рабов, и еще раз заплатил за них наличными деньгами 660 талантов.

После этих событии и прежде, нежели сделаны были последние приготовления к переводу еврейских книг, Димитрий, как библиотекарь, должен был высказать свое мнение о дальнейшем ходе дела. В своем письменном докладе царю, он признал нужным выписать в Египет из Иудеи точную копию с книги иудейского закона и для его перевода 72 ученых иудея, по 6 из каждого колена. Вследствие такого доклада в Иерусалим были отправлены Аристеп и Андрей с царским письмом к первосвященнику Елеазару и с богатыми подарками для него и для храма. Елеазар принял их дружественно, избрал, по их желанию, по 6 мужей из каждого колена глубоко сведущих как в еврейском, так и в греческом языке, и приказал приготовить для них список закона, начертанными золотыми литерами. С ответными подарками Елеазара и с его письмом к царю отправились, наконец, послы из Иерусалима в обществе 72 ученых иудеев и благополучно прибыли в Александрию. Когда Птоломей увидел великолепный кодекс закона, то воздал благодарение Богу и от радости заплакал пред своими друзьями. Вызванные в Египет иудейские ученные 7-мь дней пиршествовали у царя; каждый день за столом царь предлагал нескольким из них, пока не обошел всех по порядку, вопросы, затруднительные для решения, и к изумлению царя, его министров и греческих философов, здесь же присутствовавших, они отвечали на эти вопросы с необычайною мудростью. После семидневных пиршеств ученым иудейским было дано три дня для отдыха; каждому из них был подарен раб, и каждый из этих рабов должен был передать новому своему господину три таланта от имени царя. На одиннадцатый день приступили они к своему делу; Димитрий отправился с ними на остров Фарос и принял на себя труд записывать приготовленный ими перевод, после того как они, по взаимному совещанию единодушно одобряли ту или другую его часть. 72 переводчика окончили свое занятие в 72 дня. В назначенный день перевод был торжественно прочитан при открытых дверях и при многочисленном стечении иудеев и египтян. Все удивлялись правильности перевода, и он был принят, по окончании чтения иудеи, по настоянию Димитрия, произнесли клятву на всякого, кто дерзнет изменить в переводе хоть бы один слог. Царь поручил греческий перевод еврейского закона, который должен был храниться в Александрийской библиотеке, особенному вниманию Димитрия, подарил каждому из переводчиков по два таланта золота, по золотой чаше, ценою в талант, и по три одежды и на свой счет отправил их всех в отечество. Дальнейшие свидетельства о происхождении перевода LXX мы встречаем у Филона и Иосифа Флавия. Филон²в своем сочинении «De vita Mosis» указывает на историю возникновения перевода LXX, и как доказательство того великого уважения, которым иудейский закон пользовался со стороны даже чужеземных языческих царей. Филон сходится в своем рассказе с Аристеем, но только во многом, но и в частностях. Впрочем, по сравнению с Аристеем, он сообщает и нечто новое: так он говорит, что все переводчики, как бы по вдохновению, употребляли при переводе выражения совершенно одинаковые, вполне соответствующие оригиналу и самым точнейшим образом выражающие понятия подлинника, – и что в память составления перевода на острове Фаросе было установлено ежегодное торжество, на которое собирались, но только иудеи, но и другие, дабы благодарить Бога за спасение, открытое им в том переводе. Иосиф в своих сочинениях трижды говорит о составлении перевода. Дважды³он упоминает о нем мимоходом и вообще замечает, что он был приготовлен по инициативе царя Птоломея II; в третий раз⁴Иосиф подробно излагает историю возникновения перевода, почти буквально сходясь с Аристеем. Иосиф разногласит с Аристеем лишь в двух случаях: во-первых, Иосиф говорит, что Птоломей за каждого выкупленного им иудея заплатил 120 аттических драхм, или 30 сиклей, а не 20 драхм, как значится у Аристея. Второе различие между Иосифом и Аристеем состоит в том, что Иосиф иначе, нежели Аристей, излагает доклад Димитрия, письмо царя к первосвященнику Елеазару и письмо последнего к царю.

Затем не мало свидетельств о переводе LXX находятся и сочинениях древних церковных писателей⁵. Но из этих свидетельств останавливают на себе внимание лишь свидетельства Иустина Мученика и Епифания, прочие же свидетели или делают извлечения из Письма Аристеева, или повторяют, друг друга то буквально, то с некоторыми незначительными изменениями и сокращениями⁶. Иустин говорит о происхождении перевода 70 в 1-й апологии гл. 31 и в увещании к эллинам 13 гл., Епифаний – в сочинении о мерах и весах. В первой апологии Иустина читаем: когда Птоломей Египетский царь устроил библиотеку и старался собрать сочинения всех людей, то, услышав о тех пророчествах (иудейских пророков), послал к царствовавшему тогда у иудеев Ироду и просил переслать к нему книги пророчеств. Царь Ирод послал эти книги, написанные на еврейском языке... Но поскольку египтяне не знали, что в них написано, то Птоломей снова послал и просил прислать людей, для перевода их на греческий язык. Это исполнено; и таким образом те книги сделались достоянием и египтян до сего времени, а также они находятся всюду у всех иудеев. В увещании к эллинам история перевода 70 излагается пространнее. Если кто скажет, говорит здесь Иустин, что книги Моисея и других пророков написаны также на эллинском языке, то пусть узнает из светских историй, что Птоломей, царь египетский, всюду собирая книги для наполнения построенной им в Александрии библиотеки, как скоро узнал, что еще сохранились древние исторические сказания, написанные на еврейском языке, то, желая узнать их содержание, призвал из Иерусалима 70 ученых мужей, знающих еврейский и эллинский языки и приказал им перевести книги. Для того же, чтобы без всякой помехи, они могли скорее сделать перевод, он приказал построить, не в самом городе, но семи от него стадиях, где воздвигнут маяк, столько маленьких домов, сколько было переводчиков, чтобы каждый из них отдельно занимался переводом. При этом он приказал приставленным служителям доставлять им все нужное и прислуживать им, но не допускать их до взаимного сношения для того, чтобы после о точности перевода можно было судить по их согласию. Когда он узнал, что 70 мужей в своем переводе не только удержали те же мысли, но употребили одни и те же слова, ни в одном выражении не разошлись между собою, но написали одно и то же: то, удивившись и веруя, что перевод этот написан с помощью божественной силы, признал их достойными всякой почести, как людей богоугодных, и приказал с великими наградами отпустить их в отечество, а книги почитая божественными, как следовало, положил в библиотеке. Это мы рассказываем вам, эллины, не басни и невымышленную историю. Мы сами были в Александрии, видели доселе уцелевшие остатки домиков в Фаросе. и что слышали от туземцев, знающих это по преданию от отцов, то теперь рассказываем вам; то же вы можете узнать и от других, особенно от ученых и уважаемых историков, излагавших об этом предмете, – Филона, Иосифа и многих других. Епифаний в сочинении о весах и мерах передает о переводе LXX следующее: «Однажды, когда Птоломей Филадельф осведомился у Димитрия Фалерейского о состоянии вверенной ему библиотеки, то Димитрий сообщил царю, что число собранных книг простирается уже до 54 тысяч, но что многих о чужеземных книг нет в библиотеке, и главное – нет в ней божественных, пророками написанных, книг тех, которые содержат сведения о Боге, о творении и о других важных и полезных предметах. Если бы царь желал иметь эти книги в своей библиотеке, то он мог бы выпросить их в Иерусалиме. Царь последовал совету Димитрия и отправил в Иерусалим сопровождаемое дорогими подарками послание с просьбою выслать иудейские книги, написанные пророками. В Иерусалиме благосклонно приняли и послание и подарки и отправили к Филадельфу не только 22 канонические книги, но и 72 книги апокрифов. Но царь не знал еврейского языка и потому должен был вторично отправить в Иерусалим, письмо с просьбою о присылке людей, которые бы могли перевести еврейские книги на греческий язык. Из Иерусалима было послано 72 мужа, сведущих в еврейском и греческом языках. Эти мужи каждый день попарно были заключаемы в 36 отдельных, кельях, на острове Фаросе; перед вечером они были в 36 ладьях привозимы к вечерней трапезе, приготовлявшейся у царя, и для ночлега им отводилось 36 отдельных комнат. Для того чтобы они не могли входить между собою в общение, в их кельях не было сделано окон; кельи имели отверстие лишь вверху. Каждая пара переводчиков имела по два служителя. Еврейский кодекс был один и по очереди переходил из кельи в келью. Переводчики диктовали свой перевод скорописцу; таким образом, было приготовлено 36,один от другого независимых переводов; в известный день они были сличены между собою и к изумлению всех присутствовавших оказались сходными между собой во всех мельчайших подробностях, в прибавлениях и сокращениях».

Если мы дадим себе труд сличить между собою с одной стороны письмо Аристея, с другой свидетельства Филона и Иосифа Флавия; то без труда заметим, что все они в главных чертах сходны между собою, перевод ветхозаветных книг на греческий язык при одном из первых египетских птоломеев. и именно при Филадельфе, и притом по инициативе этого последнего, вызов переводчиков из Палестины, живое участие в переводе Димитрие Фалерейского, составление перевода в Египте – вот главные факты, о которых все, или почти все наши свидетельства совершенно одинаково упоминают, Уже одно это сходство, рассматриваемое само по себе, естественно приводит к предположению, что свидетельство письма аристеева, как древнейшее, послужило источником для всех прочих позднейших свидетельств. Но предположение это становится не подлежащим сомнению фактом в виду заявлений самих свидетелей. Иосиф Флавий и Епифаний прямо говорят о своем знакомстве с письмом Аристея. Так Иосиф, упомянув о том, что Птоломей Филадельф вел ученые разговоры с прибывшими в Александрию переводчиками, отсылает к Аристею своих любознательных читателей для обстоятельного ознакомление с этими разговорами. Епифаний, сказавши, что переводчики были избраны из всех 12 колен израилевых, по 6 из каждого, в подтверждение ссылается на Аристея: ως εξεδωκεν ο Αρισταιος εν τω συνταγματι. Указание на знакомство с Аристеем можно видеть, как кажется, и у Иустина. Правда в увещании к эллинам, называя поименно писателей, которые рассказывают о происхождении перевода LXX, Иустин умалчивает об Аристее, но умалчивает едва ли потому, что ему ничего не было известно о нем; напротив Иустин замечает, что ему известны многие писатели, говорившие о переводе; и только желая быть убедительным в своих ссылках, он упоминает лишь о писателях всем известных, каковы Филон и Иосиф, прочих же называет неопределенно „другими». Весьма вероятно, что под этими другими Иустин разумел и Аристея. Не упоминает об Аристее ни прямо, ни косвенно один только Филон; но Филон вообще не имел обычая называть тех писателей, которые были ему известны, и которыми он пользовался; сходство же его рассказа о переводе LXX, даже в подробностях, с рассказом письма Аристеева устраняет сомнение в том, что сочинение Аристея было ему известно, и он им пользовался.

Однако же при всем сходстве, в главных чертах, с письмом Аристея прочих приведенных нами свидетельств, эти последние далеко не могут быть названы тожественными с указанным письмом: мы уже видели, что в некоторых случаях они разногласят с ним, а главное сообщают много новых фактов, в нем не упоминаемых. Но откуда же произошли эти показание, несогласные с письмом Аристея, эти дополнение к нему? Не заимствованы ли они из каких-либо других древних письменных документов, в которых с большею точностью и большею обстоятельностью, нежели в письме Аристея, излагалась история происхождение перевода LXX,-документов, которыми наши свидетели, наряду с письмом Аристеевым, и воспользовались, вполне им, доверяя на достаточных основаниях? Нет, при внимательном рассмотрении наших свидетельств такое предположение окажется совершенно излишним. Начнем с тех незначительных разностей, которые представляет рассказ Иосифа Флавия, по сравнению с письмом Аристея. По словам Иосифа Птоломей Филадельф заплатил за каждого выкупленного им иудея по 120 драхм, или по 30 сиклей, а не по 20 драхм, как, у Аристея. но едва ли можно сомневаться в том, что эта разность есть лишь вымысел самого Иосифа: ему, вероятно, хотелось показать, что Птоломей за каждого иудея заплатил такую именно сумму, какая в законе Моисеевом положена за голову раба. Предположение это тем вероятнее, что, не смотря на разницу в плате за отдельное лице, общая сумма, издержанная царем за выкуп, у Иосифа, как и у Аристея, показана одна и та же – 400 талантов; очень вероятно, что Иосиф, сам же изменив цифру Аристея в первом случае, в последнем забыл, вследствие поспешности, это сделать⁷. Что касается второй разности между Аристеем и Иосифом, состоящей в том, что доклад Димитрие Фалерейского, письма Филадельфа и Елеазара Иосифом изложена иначе, нежели в письме Аристеевом, то несомненно, что источник и этой разности – также сам Иосиф. При сличении названных документов в Аристеевской и Иосифовской редакции (конечно в подлиннике) оказывается, что различие заключается не в содержании, но собственно в стиле: стиль у Иосифа гораздо изящнее, нежели у Аристея. Но нужно знать, что Иосиф писал для таких читателей, которые привыкли к чистоте и изяществу речи лучших греческих авторов. Вкус подобных читателей мог оскорбиться тем дурным, неправильным стилем, которым поименованные документы изложены в Аристеевом письме, в том виде, в каком известно оно в настоящее время. Очень может быть, что, найдя в них такой стиль, Иосиф, сообразно со своими целями, изменил его.

Перейдем к прибавлением, которыми пополняются сведение письма Аристеева у Филона, Иустина Мученика, Епифания. Нет, конечно, оснований считать эти прибавление вымыслом писателей, у которых они находятся; и подобное предположение, по отношению к Иустину и Епифанию, было бы, по меньшей мере, дерзким. Но с другой стороны нет необходимости видеть источник их в каких-либо, не дошедших до нас древних письменных документах, заслуживающих доверие. Скорее всего, прибавление, о которых у нас речь, заимствованы из устных сказаний, переходивших из рода в род в среде людей, для которых перевод ветхозаветных книг на греческий язык имел почему-либо особенное значение. На такой именно источник добавлений указывают их особенности, характеризующие собою все вообще сведение, почерпаемые из не иссекающего и постоянно расширяющегося потока полу-таинственных, полу-поэтических народных преданий. Так, добавление перечисленных нами писателей те отличаются точностью и определенностью, они противоречат одно другому и в них дает себя заметить элемент чудесного, стремление поставить известное событие вне ряда событий обыкновенных; но что особенно замечательно – они представляют собою, так сказать, ряд наслоений, постепенное нарастание новых подробностей, приуроченных к тем или другим фактам. Эти наслоение не трудно будет проследить, если мы, взяв исходной точкой некоторые факты в письме Аристея, просмотрим прибавление к ним у Филона, Иустина мученика и Епифание в хронологическом порядке. Так, напр., у Аристея говорится, что перевод был составлен не в Александрии, а вне ее, на острове, где для переводчиков был отведен великолепный дом, дабы, они могли здесь, вдали от шума и житейской суеты, успешнее заниматься своим делом. Филон также говорит, что переводчики занимались переводом не в городе, а на острове Фаросе, но к этому прибавляет, что в память перевода на острове Фаросе установлено было ежегодное торжество. Иустин Мученик повторяет сказанное Аристеем и Филоном о месте составление перевода, но при этом замечает уже, что на острове, для помещения переводчиков был отведен не один дом, а нарочно построено столько домов, сколько было переводчиков, что воспоминание об этом обстоятельстве сохранилось в среде жителей острова, и что ему были показаны на Фаросе даже развалины келий, когда-то построенных для переводчиков; ко всему этому Иустин прибавляет, что служителям, назначенным для услуг переводчикам, было приказано не допускать последних до взаимного сношения. У Епифания о месте составление сказано тоже, что у предшествующих свидетелей, о способе помещения переводчиков вообще тоже, что у Иустина, но к этому присоединено новое добавление: по Епифанию – для устранения взаимных сношений между переводчиками кельи были построены без окон. Затем Аристей говорит, что, когда перевод был прочитан пред собранием иудейских старейшин, то он был признан вообще правильным; по словам Филона, переводчики оказались согласными между собою во всех выражениях; Иустин свидетельствует, что все 70 проводчиков не смотря на то, что трудились независимо один от другого, в своем переводе не только удержали те же мысли, но употребили одни и те же слова; Епифаний же говорит о согласии во всех мельчайших подробностях, в прибавлениях и сокращениях, и т. д. Ясно, что все поименованные нами писатели, повторяя в своих свидетельствах факты, указанные в письме Аристея, постепенно присоединяли к ним все новые и новые подробности, какие к их времени успевала изобрести вечно деятельная народная фантазия. На устные народные рассказы, как на источник новых подробностей, прямо указывает и один из наших свидетелей – Иустин. Не смотря на то, что Иустину были известны многие сочинения, говорившие о происхождении перевода LXX, он не удовольствовался тем, что узнал из них; он счел нужным выслушать устные рассказы о переводе от жителей тех мест, где было задумано и совершено дело перевода, и все услышанное от них передал в своем повествовании. «Этому рассказываем вам, эллины, не басни и не вымышленную историю, говорит Иустин, заканчивая свой рассказ о переводе, «мы сами были в Александрии, видели доселе уцелевшие остатки домиков на Фаросе, и что слышали от туземцев, то теперь рассказываем вам».

Но если дополнения к письму Аристеев находящимся в рассмотренных нами свидетельствах заимствованы из народного предания и носит на себе все характеристические особенности этого предания, то можно ли им верить и ими пользоваться при решении вопроса о происхождении перевода LXX? Нет, несомненно, что все эти дополнения – вымыслы, лишенные исторической основы, и при решении названного вопроса не могут и не должны иметь никакого значение. Конечно писатели, в свидетельствах которых письмо Аристеево пополнятся новыми подробностями, далеки были от мысли сообщать сведения заведомо ложные, но они были очень доверчивы и вследствие этой доверчивости не только сами вошли в заблуждение, но ввели в заблуждение многих из своих читателей. Митрополит Филарет, указав на свидетельство Иустина и перечислив находящиеся в нем подробности, которых нет ни у Аристея, ни у Филона и Флавия, говорит, что этим подробностях доверять нельзя и что, хотя Иустин без сомнения не хотел вводить других в заблуждение, однако же, быть сам введен в него. Вот подлинные и во многих отношениях замечательные слова митрополита Филарета: «Иустин, in Cohortat. ad Graec. говорит, что по недоверчивости царя каждый из них был заключен в особую келью, и не смотря на то, перевод нашелся согласным не только в мыслях, но и в словах, и прибавляет, что он сам видел остатки сих келий. Сие свидетельство приняли многие другие отцы Церкви; а иные, как Епифаний, вместо 72 келий создали 36. Но в сии мнениях не позволяет утвердиться молчание Аристея, Филона, Флавия, ближайших свидетелей происшествия. Иустин, без сомнения, не хотел обмануть, но он мог быть обманут»⁸.

Результат сказанного нами доселе о вышеприведенных свидетельствах тот, что все главные факты в свидетельствах, позднейших по времени письма Аристеева, заимствованы и» этого письма, новые же прибавление в них, взяты из предания и. как почерпнутые из сомнительного источника, не заслуживают доверия. Таким образом, мы остаемся при одном письме Аристея, и только оно одно получает для нас значение в вопросе о происхождении перевода LXX. Но заслуживает ли это письмо полного доверия с нашей стороны, можно ли все передаваемое в нем принять за несомненную историческую истину? Нет.

Все древние писатели, начиная с Филона, нисколько не сомневались в справедливости того, что в письме Аристея сообщается о происхождении перевода LXX, и потому охотно пользовались им. Вполне справедливым признавалось все сказанное в нем и средневековыми учеными. Критическое отношение к нему началось со времен реформации. Некто Людвиг Вивес первый недоверчиво отнесся к письму Аристея; далее в нем усомнились Скалигер и Ричард Симон. Подробный критический разбор письма Аристеева был сделан англичанином Ноду и затем голландцем Антоном фан-Дале⁹. Оба ученые так обстоятельно разобрали письмо и так убедительно раскрыли его недостоверность и неподлинность, что с тех пор и до настоящего времени ни один ученый не находил возможным защитить его. И действительно при внимательном рассмотрении письма Аристеева в нем найдется многое, что невольно заставит усомниться и в его достоверности, и в ого подлинности.

I. Прежде всего, в письме Аристея встречаются исторические неточности, которые никак не могли быть допущены человеком, жившим при дворе Птоломея Филадельфа, и которые, во всяком случае, возбуждают сомнения в достоверности всего вообще повествования.

По словам нашего автора, Димитрий Фалерейский. посоветовавший приготовить греческий перевод священных еврейских книг, был библиотекарем при царе Птоломее Филадельфе. Но это показание противоречит древним несомненным свидетельствам, из которых известно что, по смерти Птоломея Лага, Димитрий тотчас же был удален от египетского двора Филадельфом и затем вскоре умер от укуса ядовитой змеи. Причиною удаление было то, что Димитрий советовал Лагу назначить своим преемником не Филадельфа, а другого сына¹⁰. Некоторые, впрочем, исследователи, в том числе Блек¹¹ и Кейль¹², считают это противоречие лишь кажущимся и потому легко устраняемым, по их мнению, перевод LXX возник в то время, когда Филадельф был соправителем своего отца. Поэтому, замечают они, очень возможно, что Димитрий заправлял царскою библиотекою еще при жизни своего покровителя Птоломея Лага и как библиотекарь, подал мысль о переводе, в котором мог принимать живое участие и Филадельф. Само по себе, конечно, это дело возможное; но оно является совершенно невозможным в виду того, что сообщается, между прочим, в Аристеевом же письме. Именно, по находящимся в нем данным греческий перевод был составлен в поздние, сравнительно, годы правление Филадельфа. Так напр. в приводимом у Аристея письме первосвященника Елеазара к царю говорится о супруге царя, Арсиное, о его детях, а между тем об отце его Лаге ни словом не упомянуто. Притом же Арсиноя вступила в супружество с Филадельфом, после того как потеряла первого своего мужа македонского правителя Птоломея Керавна, таким образом, по крайней мере, на 12-м, году Филадельфова царствование; а тогда Димитрия уже не существовало на свете.

По свидетельству Аристеева письма, переводчики прибыли в Александрию и представились царю в тот самый день, в который он ежегодно праздновал победу, одержанную им над флотом царя Антигона. Но ни один из древних писателей ничего не знает о морском сражении между Филадельфом и Антигоном. Один из критиков Аристеева письма (Нody) полагает, что его автор приписал Филадельфу ту морскую победу, которую в действительности одержал над Антигоном Гопатом Птоломей Керавн, правитель Македонии, – приписал по той, между прочим, причине, что Птоломей Керавн так же, как и Фнладельф, был сын Лага, только старший.

II. Кроме этих исторических неточностей, хотя, говоря вообще, и незначительных, но тем не менее немыслимых в сочинении лица, близкого ко двору Филадельфа, в письме Аристея встречаются указание на такие невероятные факты, которые также невольно заставляют сомневаться в совершенной справедливости Аристеева повествование. – Остановимся на некоторых из них:

Из письма видно, что Димитрий Фалерейский, находясь при дворе Филадельфа, исполнял обязанности библиотекаря. Но совершенно несогласно с обычаями древности то, что, будто, такому знаменитому мужу, как Димитрий, который по изгнанию из Афин, занимал при Птоломее Лаге самое почетно положение, – была поручена должность библиотекаря. Должность эта считалась незначительной и обыкновенно была поручаема или грамматикам, или даже отпущенникам. Между прочим, известно, что библиотекарем царской библиотеки при Птоломее Лаге был грамматик Зенодот.

Доклад Димитрия, письма царя и первосвященника изложены в Арестеевом послании одним стилем, и притом, одинаково дурным, каким, во всяком случае, не мог писать Димитрий, природный и вдобавок высокообразованный грек. Димитрий славился своим ораторским искусством и изяществом стиля. Его слог признавал образцовым даже такой стилист как Цицерон: orator polittissimus – так назвал Цицерон Димитрия¹³.

Крайне невероятным представляется то, что будто Димитрий, по прочтении перевода, счел нужным наложить клятву на того, кто дерзнет произвести в переводе самое незначительное изменение. Церемония заклятие в древности употреблялась в редких, исключительных, по своей важности, случаях, так или иначе связанных с благосостоянием государства. Можно ли поэтому допустить, чтобы один из замечательных государственных людей своего времени счел нужным совершить означенную церемонию в деле перевода иудейских книг, книг принадлежавших народу, который в тогдашней политической системе не имел почти никакого значение.

Невероятно также и то, что Птоломей Филадельф, как говорит письмо Аристея, решился на громадные издержки с целью приобрести список священных книг иудеев и затем сделать перевод этих книг. Если даже предположить, что Филадельф желал, по каким либо причинам, обнаружить при ведении всего этого дела царскую щедрость, и в таком случае останутся решительно непонятыми затраты с его стороны целых масс золота.

Наконец, что касается того, упоминаемого в письме, обстоятельства, будто Филадельф, прослезился пред своими друзьями, когда увидел свитки еврейских книг, то оно по своей невероятности, способно вызвать улыбку.

III. Сверх указанных исторических неточностей и невероятностей, заставляющих сомневаться в достоверности повествовании Аристеева, в нем невольно останавливает на себе внимание и еще одно обстоятельство, которое необходимо и прямо приводит к мысли уже о его неподлинности. Именно, составитель письма выдает себя за эллина, поклонника Зевса, а между тем общий характер письма и некоторые, встречающиеся в нем частности, заставляют видеть в нем составителе лицо другой народности и другой религии. Так, автор обнаруживает необыкновенную расположенность к иудейскому народу и при каждом удобном случае старается выставить в самом благоприятном свете его представителей. Прежде всего, он сам ходатайствует пред Филадельфом о даровании свободы пленным иудеям и уверяет царя, что, совершивши это, он совершит дело приятное Богу, которое притом прибавит новый луч к окружающему его сиянию славы; затем первосвященник Елеазар является у него мужем добродетельнейшим и разумнейшим, переводчики – иудеи – настолько мудрыми, что пред их необычайною мудростью преклоняются не только царь и его вельможи, но и греческие философы. Сам, обнаруживая расположенность к иудеям, составитель письма и других выставляет исполненными искренней расположенности и уважение к этому народу. По словам нашего составителя, начальники царских телохранителей живо сочувствовали пленным иудеям, томившимся в рабстве, сам же царь до того простер свою внимательность к переводчикам, что, тотчас же по прибытии их в Александрию, дозволил им явиться к себе, между тем как (замечается в письме) другие, приезжавшие к царю по делам частным, были допускаемы к нему лишь на пятый день по приезде, а послы царей и знаменитых городов принимались Филадельфом едва на тридцатый день. Что касается религии, то автор письма выставлял себя язычником, в тоже время не может скрыть своего благоговения к еврейскому закону, называет его святым и божественным и говорит, что также относились к нему царь, Днмитрий Фалерейскиии и другие язычники, и сверх всего этого молится единому истинному Богу об умягчении царского сердца и о преклонении его на милость к рабам иудеями¹⁴. Но все это естественно приводит нас к заключению, что автор Аристеева письма не эллин и язычник, а иудей, конечно александрийский, преданный закону Моисееву с всею искренностью с полным убеждением в божественном достоинстве предписанной этим законом религии¹⁵.

Последнее обстоятельство, т. е. то, что Артгитеево письмо обязано своим происхождением александрийскому иудею, проливает свет на истинную цель этого письма и на его характеристические особенности. Едва ли можно сомневаться в том, что цель письма состояла не в точной объективной передаче исторических обстоятельств, сопровождавших возникновение греческого перевода ветхозаветных книг, а в том, чтобы возвысить значение этого перевода и доказать совершенное его сходство с оригиналом с помощью подробного и разукрашенного рассказа о живом участии в переводе знаменитых язычников, как Птоломей Филадельф и Димитрий Фалерейский, и о трудах над ним палестинских иудеев – мужей ученых и мудрых. Достижение подобной цели было в прямых интересах александрийских иудеев. Александрийские иудеи были нелюбимы как египтянами, так и греками; эти последние в своих сочинениях всячески старались унизить иудейский народ, его историю его священные книги¹⁶. С другой стороны иудеи Палестины недоверчиво относились, ко всем тем особенностям, которыми отличались от них их египетские соплеменники и единоверцы; они не придавали особенной цены и греческому переводу священных ветхозаветных книг и указывали на его уклонение от оригинала¹⁷. Все это, конечно, должно было вызывать александрийцев-иудеев на защиту, побуждать их к возвышению всеми мерами того, что их врагам и порицателями было унижаемо, и, между прочим, к возвышению священных ветхозаветных книг, а также греческого их перевода. Отсюда-то и могло возникнуть Аристеево письмо, автор которого, оставив в стороне историческую точность, заботился лишь о том, чтобы выставить дело составление перевода LXX в самом выгодном для перевода свете, и в этих-то видах наполнил свой рассказ невероятными подробностями. И спустя одно-два столетие после Филадельфа рассматриваемое нами письмо Аристея не могло не иметь значение не только в глазах иудеев, но и в глазах язычников. Не напрасно же Филон, в своем сочинении De vita Mosis рассказывая то положение, что закон иудейский был, уважаем и языческими царями, в доказательство приводит, повествование о возникновении греческого перевода, – повествование, в главных чертах сходное с повествованием Аристея, с тем только различием, что он делает к нему новые, уже известные нам, прибавления, имеющие целью еще более возвысить значение перевода LXX.

Итак, Аристеево письмо неподлинно, не принадлежит Аристею, современнику Птоломея Филадельфа, составитель его неизвестный нам александрийский иудей. Но в, таком случае, когда же оно составлено и почему неизвестный его автор назвал себя именно Аристеем? Для точного определения времени происхождения письма Аристеева положительных данных не имеет; впрочем, что в первом веке до Р. X. оно уже существовало. Оно, как, мы знаем, было известно Филону и Иосифу Флавию, которые им пользовались, и из них последний прямо сослался на него, как на общеизвестное. Что же касается имени, присвоенного составителем, то поводом к этому могло послужить, по мнению Блека¹⁸, то обстоятельство, что некто Аристей действительно написал сочинение об иудеях, о чем, по свидетельству Евсевие, упоминает Александр Полигистор¹⁹.

Но если в Аристеевом письме и находятся признаки его сомнительной достоверности и неподлинности, то, во всяком случае, было бы, однако же, и совершенно несправедливым признать его чистым вымыслом, не заслуживающим никакого доверие. Всеми его критиками, и древними и новыми, единодушно признано, что в основе его лежит историческая действительность, и как ни трудно вообще отделят историческую основу от прикрывающего ее вымысла, тем не менее, в письме Аристея можно указать такие факты, историческая достоверность которых едва ли подлежит спору, и которые таким образом придают ему очень важное значение в вопросе нас занимающем, т. е. в вопросе о происхождении перевода LXX.

Из числа фактов, упоминаемых в Аристеевом письме, нельзя не признать вполне несомненным тот главный и важнейший для нас факт, что перевод ветхозаветных книг на греческий язык получил свое начало при египетском царе Птоломее Филадельфе, по его желанию и благодаря деятельному с его стороны участию, хотя участие это не было, конечно, таким, каким изображается оно в нашем письме.

История говорит, что все вообще египетские Птоломеи, но особенно первые из них, были просвещенными покровителями наук и искусств и питали особенную любовь к книжным сокровищам. Так Птоломей I-й, сын Лагов, положил основание знаменитой Александрийской библиотеке и не мало заботился о наполнении ее книгами, какие только можно было собрать. В этом деле просвещенному царю помогали греческие ученые и, между прочим, Димитрий Фалерейский, превосходивший, по свидетельству Диогена Лаэртского, своими разносторонними знаниями всех ученых современников²⁰. Плутарх прямо говорит, что Димитрий побуждал Птоломея Лага приобретать и изучать книги о царствах и делах правительственных²¹. Птоломею I-му в его заботливости об улучшении Александрийской библиотеки и об умножении ее книжных сокровищ не уступал его сын и преемник Птоломей II-й Филадельф. Очень вероятно по этому, что вниманию просвещенных Птоломеев могло быть обращено, на ряду с другими книгами, и на книги иудейского закона, с целью пополнить ими библиотеку. Это, вероятно, тем более что в то время в Египте находилось очень много иудеев, а при Филадельфе, с развитием торговли в Александрии, они переполнили этот город, вступили в близкие и разнообразные сношение с эллинами, вследствие чего в эллинском обществе легко могли распространиться сведения о древней иудейской литературе и заинтересовать людей любознательных. Тот факт, что начало перевода ветхозаветного было положено при первых Птоломеях, и именно при Филадельфе, подтверждается и прямым свидетельством, не зависящим от свидетельства Аристеева письма и принадлежащим александрийскому иудею Аристовулу, жившему в средине 2-го века до Р. X. Климент Александрийский (Strom 1, 14) и Евсевий (Praep. Evang. VII, 13), называя Аристовула перипатетиком, говорят, что нм было составлено и посвящено Птоломею Филометору толкование на Пятикнижие Моисеево – των ιερων νόμων ερμηνεία (или Εξήγησεις της Μωυσέως γραφης – Chran. Paschal. 1, 337) и отожествляют его Strom. V, 14; Pr. Еv. VIII, 9 с Аристовулом; упоминаемом в письме палестинских иудеев к египетским, помещенном 2Мак.1:10–36; здесь 1:10 Аристовул именуется учителем царя Птоломея, сущим от помазанных иереев рода. Ричард Симон, Ноду, Эйххорн, Нельдеке и другие²²возражают против справедливости этих сведений об Аристовуле и считают известное с его именем сочинение – Των ιερων νόμων ερμηνεία неподлинным, принадлежащим не иудейскому, а христианскому писателю. Но возражении названных ученых не могут быть признаны основательными. Так возражая против самого существования Аристовула, указывают на то, что о нем не упоминают ни Филон, ни Иосиф Флавий, из церковных же писателей его в первый раз называет Климент; далее на то, что Аристовул, подобно письму Аристееву, наряду с Птоломеем Филадельфом ставит Димитрия Фалерейского, как участника в переводе, между тем, как известно, что Димитрий не мог действовать при Филадельфе.

Но 1) Филон не был историком: без особенной надобности он никого не называл определенно, и вообще им не упомянут никто из многочисленных александрийских писателей-иудеев; Иосиф мог ничего не знать об Аристовуле; если же из церковных писателей об Аристовуле упоминает в первый раз Климент, то кто же и мог упомянуть о нем прежде Климента, писавшего до 200 года? Один только Иустин Мученик. Но почему же этот последний должен был назвать Аристовула? 2) То обстоятельство, что Аристовул вместе с Филадельфом называет Димитрия Фалерейского, как участника в переводе, действительно возбуждает недоумение. Недоумение это, однако же, может быть устранено таким образом: вообще нет необходимости подвергать сомнению участие в переводе Димитрия Фалерейского, – участие, на которое указано в письме Аристея и у Аристовула, хотя оно и не простиралось так далеко, как это представляется так называемым Аристеем; вероятнее всего, что Димитрий подал мысль о переводе еврейских книг Птоломею Лагу и настаивал на ее исполнении, быть может, в то время, когда Птоломей Лаг сделал своим соправителем Филадельфа, т. е. 285–284 г. до Р. X.; осуществлена же эта мысль была уже Филадельфом, после смерти Лага и по удаление от двора Димитрия. Против тожества Аристовула, о котором говорят Климент и Евсевий, с Аристовулом упоминаемым 2Мак.1 приводят следующее: а) Существование последнего очень сомнительно, ибо царь Птоломей, учителем которого называется Аристовул, был, конечно, царь, правивший Египтом во время составление письма, но тогда – в 188 г. эры Селевкидов, или в 125–124 г. до Р. X, правил Фискон: Аристовула, следовательно, нужно считать учителем Фискона; но последний был тогда почти 60 лет; таким образом, учитель его был стар до невероятие.

b) Каким образом мог придти к мысли учитель Фискона посвятить, свой труд не Фискону, а его брату Филометору? Но первое возражение должно быть устранено таким образом: учитель 12-летнего царевича мог иметь не свыше 25 лет и, следовательно, Аристовул во 125 году до Р. X. мог быть не старее 72 лет; но он мог быть и моложе: все Птоломеи были очень любознательны; Фискон не был исключением и потому мог запасаться сведениями, его интересовавшими, будучи уже не отроком, а юношею. Против второго возражение можно отметить следующее: Фискон, начиная с 161 года до смерти Филометора, т.е. до 145 года до Р. X. не был в Египте, поскольку в то время он правил собственно Киреною и Ливиею; теперь, если Аристовул жил в Александрии и составил свой комментарий в этот 16-летний период, то естественно, что он посвятил его Филометору, очень благосклонному к иудеям; но очень может быть, что Аристовул был учителем обоих братьев и даже одного Филометора, который только на два года был старше своего брата. Наконец весьма вероятно следующее предположение: в двух отрывках из Аристовула Prаер. Evaug. VIII, 9; XIII, 12, Аристовул обращается к Филометору и в первом из них дает ответ на вопрос царя: какой смысл имеет то, что в Писании Богу приписаны руки, лице, ноги, и прочее? Поэтому можно думать, что Филометор, будучи уже взрослым человеком, обращался к Аристовулу за сведениями относительно иудейской религии и иудейского закона, и Аристовул на вопросы, при сем предлагавшиеся со стороны царя, отвечал сначала устно, затем еще раз ответил письменно – в библейском комментарии, который посвятил Филометору, на что и получил название царского учителя или от самого царя или же от своих единоверцев. Таким образом, нет достаточных оснований не доверять дошедшим до нас сведением о лице Аристовула, вместе с тем и оспаривать подлинность его комментария на писание Моисеевы²³.

Комментарий Аристовула не дошел до нас в полном своем объеме; но Климентом и Евсевием сохранено из него не мало отрывков. Strom. I, 15. Рr. Еv. VII, 13; VIII, 9; IX, 6; ХIII, 12. И вот в одном из этих отрывков (взятом из предисловия к комментарию) Аристовул, обращаясь к Филометору, говорит: известно, что Платон следовал нашему законодательству, и явно изучил все в нем заключающееся; ибо еще прежде Димитрия Фалерейского, прежде побед Александра над персами, переведено было сказание об исходе из Египта евреев, наших граждан, и описание всего чудесного, случившегося с ними, и занятие земли (обетованной), и изложение всего законодательства, так что очевидно вышеупомянутый философ заимствовал многое отсюда, потому что он был много учен, равно как и Пифагор, который многое из нашего перенял в свое учение; затем Аристовул продолжает: истолкование же всего находящегося в законе совершилось по распоряжению царя Филадельфа, предка твоего и благодаря заботам о сем Димитрия Фалерейского. Достоверность первой половины свидетельства Аристовула, где он говорит, что греческий перевод некоторых отделов Пятикнижие существовал еще до времен Александра Великого, оспаривается всеми учеными. Так Блек, намечает, что, судя по связи речи Аристовула, этот последний не знал ничего определенного об упоминаемом им древнем переводе, и что это не более как предположение Аристовула, вызванное его стремлением во, чтобы то ни стало доказать, что даже Платон (как и другие греческие философы) почерпал свою мудрость из писаний Моисеевых. Поскольку же Аристовул считал невероятным, чтобы Платон читал закон по-еврейски, то это обстоятельство и привело его к предположению, а затем и к утверждению, что Платон читал Моисеевы книги, или извлечение из них в древнем еще до него сделанном, греческом переводе²⁴. Что же касается второй половины свидетельства, где Аристовул делает замечание о переводе всего Пятикнижие при Филадельфе, то она относительно исторически достоверности почти всеми признается не подлежащею сомнению. И действительно в пользу достоверности этого свидетельства говорит его простота и безыскусственность, которая невольно обращают на себя внимание в виду, разукрашенного Аристеева рассказа, а также и то обстоятельство, что между Птоломеями – Филадельфом и Филометором протекло менее века, и потому учитель последнего царя хорошо мог знать то, что было сделано первым. Притом в самом свидетельстве Аристовула, если рассматривать его в полном объеме, можно найти доказательство достоверности последней его половины. В своем обращении к Филометору Аристовул имел главною своею целью провести ту мысль, что древние философы могли пользоваться и пользовались писаниями Моисеевыми. Конечно, в его прямом интересе было доказать, что Пятикнижие читалось философами все сполна в греческом переводе, и он без сомнения попытался бы это сделать, если бы имел к тому хотя бы малейшую возможность. Между тем он не делает подобной попытки и высказывает то лишь положение, что до побед Александра на греческий язык были переведены только известные части Пятикнижие;²⁵все же Пятикнижие было переведено на греческий язык при Филадельфе. Но не следует ли из этого, что факт перевода Пятикнижие при Филаделфе был во времена Аристовула фактом общеизвестным и признавался на достаточных основаниях вполне достоверным. Таким образом, в свидетельстве Аристовула мы имеем несомненное подтверждение того, указанного в Аристеевом письме, факта, что иудейский закон был переведен на греческий язык при Птоломее Филадельфе.

Но как скоро справедливо то, что начало перевода ветхозаветных книг на греческий язык было положено при Птоломее Филадельфе, то необходимо признать, что дело это совершилось не иначе, как по желанию и настоянию самого Филадельфа: почин в этом деле никак не мог принадлежать в то время александрийским иудеям. Лишь в правление Филадельфа иудеи наполнили собою Александрию, куда они прибыли частью из Палестины, частью из некоторых местностей Египта, где они были поселены или поселились при Александре Великом и за тем при Птоломее Первом. Но, стекшись в Александрию, иудеи, конечно, принесли туда с собой язык своего прежнего отечества, каковым, во всяком случае, не был язык греческий, уже в последствии распространившийся повсюду в пределах бывшей Александровой монархии. Таким образом, новые насельники столицы Птоломеев только здесь могли впервые ознакомиться с языком греческим и начать постепенное усвоение его. Правда, при Филадельфе в Александрии находились такие иудеи, которые, живя там со времен Птоломея Лага, конечно, основательно усвоили греческий язык; но, во-первых, с усвоением чужого языка, они едва ли забыли свой природный настолько, что были не в состоянии понимать его; а во-вторых, они были очень немногочисленны по сравнению с массой только что прибывших в Александрию их единоверцев. При таких условиях иудеи александрийские едва ли могли в первую половину царствования Филадельфа, почувствовать настоятельную потребность в переводе священных ветхозаветных книг на греческий язык, и необходимость, не медля удовлетворить этой потребности, не смотря на новость дела и свое глубокое уважение к оригинальному священному тексту; трудно даже предположить, чтобы в то время в их среде могла зародиться серьезная мысль о переводе. А между тем начало перевода было положено при Птоломее Филадельфе. понятно, что это могло быть лишь следствием желание самого царя, заботившегося о пополнении своей библиотеки, как о том, и говорится в письме Аристеевом²⁶.

Далее неподлежащим сомнению следует признать итог, указываемый в Аристеевом письме факт, что при Филадельфе был переведен лишь закон, т.е. писание Моисеевы. О переводе только закона говорит Аристовул; у Филона и Иосифа речь также идет только о законе. О том же свидетельствует Талмуд²⁷, а также во многих местах своих сочинений Иероним, ссылаясь между прочим на единогласные свидетельства иудеев. Так, в комментарии на книгу пр. Иезекииля (cap. V) он замечает: Аристей, Иосиф и вся иудейская школа утверждают, что LXX перевели только пять книг Моисея. Правда, Иустин Мученик говорит о переводе не только книг Моисея, но и писаний пророческих, верней – о переводе всех вообще Божественных писаний ветхозаветных, – а Епифаний – о переводе, сверх канонических ветхозаветных книг, 72 книг апокрифов; но мы уже знаем, что подобного рода прибавление к письму Аристееву были почерпаемы из ненадежного источника устных народных сказаний; и приведенные добавления о количестве переведенных книг могут лишь подтвердить это положение.

Заслуживает затем полного доверия указание письма Аристеева на Египет и в частности на Александрию, как на место греческого перевода ветхозаветных книг. К этому указанию письма, но уже вопреки ему, следует прибавить и то, что, по всей вероятности, переводчиками были иудеи, долгое время жившие в Египте. На это обстоятельство, несомненно, указывает основательное знакомство с Египтом, его природой, обычаями и учреждениями, знакометво, обнаруживающееся в греческом переводе Пятикнижие. Как на доказательство такого знакомства, достаточно указать па перевод слова «туммим» греческим речением αλήθεια. (Слово это значит «истина»; но по свидетельству Диодора Сицилийского (Диод. 1, 75: о προσηγορέυον (Египтяне) αλήθεια) и Элиана (Vаг. his. XIV, 34: και εκαλέιτο το αγαλμα αλήθεια). Слово это было в Египте обычным названием того изображения, которое высшие из жрецов и судей египетских носили на шее и которое, следовательно, было признано переводчиками подобным еврейскому Уриму и Туммиму. На знакомство с Египтом указывают также следующие употребленные в переводе египетские слова: ιβις, Βύσσος, и др. Но если справедливо, что не только греческий перевод ветхозаветных книг составлен в Египте, но что и переводчиками были лица, долго жившие в этой стране, то, очевидно, что рассказ Аристеева письма о вызове значительного числа переводчиков из палестины не может быть признан достоверным. И действительно, как справедливо замечает Блек, во времена Птоломея Филадельфа скорее в Египте, нежели в Палестине, могли быть найдены ученые мужи, обладавшие, вместе со знанием еврейского языка, таким основательным знакомством с греческим, которое требовалось для точного перевода ветхозаветных книг с подлинного текста и которое обнаружено в переводе Пятикнижия. Весьма вероятно, что кодекс еврейского закона, с которого приготовлен перевод LXX, был приобретен в Палестине. Известно, что первые Птоломеи, собирая свою библиотеку, заботились о том, чтобы рукописи, входившие в ее состав, были лучшими по своей правильности и для приобретения таких рукописей не жалели издержек. Для Александрийской библиотеки были напр. куплены оригинальные рукописи творений Софокла, Эсхила и Еврипида, и афиняне получили за них 15 талантов²⁸. Если так, то Филадельф не мог, конечно, удовольствоваться первым попавшимся ему списком иудейского закона, купленным у кого-либо из александрийских иудеев; всего вероятнее, что Филадельф пожелал иметь список наиболее правильный, правильность которого была бы притом засвидетельствована лицами надежными; а такой список можно было приобрести лишь в Палестине и в, частности в Иерусалиме. Очень вероятно также то, что лица, составлявшие перевод, трудились не независимо одно от другого, но, как говорится в письме Аристеевом, сличали между собою свои работы с тою целью, чтобы перевод был по возможности правилен, и в нем не имели места разногласия. О таком именно способе ведения дела свидетельствует то обстоятельство, что известные понятие, встречающиеся в Пятикнижии по нескольку раз и в различных местах, постоянно передаются одним и теми же словами. Так напр. для обозначения бескровной жертвы всюду употреблено слово θυσια, для обозначения жертвы кровавой слово δωρον.

Вероятно, наконец, что представители александрийского иудейства рассмотрели и одобрили перевод, после того как он был приготовлен, чем, между прочим, можно объяснить то обстоятельство, что перевод вскоре вошел в употребление между египетскими иудеями и приобрел в их среде необыкновенное уважение.

Кроме этих более или менее главных фактов, справедливость которых едва ли может быть оспариваема на достаточных основаниях. В письме Аристеевом указаны и некоторые частные обстоятельства, которые также могут быть признанными достоверными или очень вероятными. Так в Аристеевом письме говорится о благосклонном отношении царя Птоломея Филадельфа к иудеям, явившим в Египте. Факт этот совершенно справедлив, хотя благовонность эта была вызвана, конечно, не тем, что будто царь желал расположить в свою пользу первосвященника Елеазара, дабы беспрепятственно получить от него кодекс ветхозаветных книг. Причины названой благосклонности были иные – политические. Еще Александр Великий во время пребывание в Иерусалиме пригласил иудеев к участию в его далеких военных походах и обещал тем, которые за ним последуют, свободу в сохранении национальных и религиозных обычаев; вследствие этого за Александром последовало много иудеев. И так как они охотно сражались с египтянами, то им предоставлены были одинаковые права с эллинами; это обстоятельство было причиною, что они по большей части остались в Египте. Кроме иудеев, в Египет было переселено при Александре 8.000 самарян; завоеватель и к ним отнесся благосклонно – подарил им землю в Фавской области и поручил охранять эту последнюю. По смерти Александра, Птоломей Лаг, сделавшись Египетским царем и овладев Палестиной, также вывел в Египет множество иудеев и самарян в качестве военнопленных. Имея в виду ослабить покоренных туземцев посредством усиление в Египте чужеземного элемента, Лаг выбрал из пленных иудеев и самарян 30.000 человек, вооружил их и поручил им охранить многие укрепленные места. Правда, иудейских старцев, детей и женщин Птоломей закрепили за своими солдатами, которые получили земли и должны были вести оседлую жизнь; но это крепостное состояние было гораздо легче рабства, так что Птоломей насколько не опасался, чтобы положение крепостных могло вызвать, сочувствие со стороны их соплеменников – воинов и таким образом повести к возмущению. Привлекаемые плодородием страны и благосклонностью царя многие иудеи добровольно переселились в Египет и получили равные с македонянами права, в противоположность с глубоко угнетенными туземцами. Вообще при Птоломее Лаге иудеи в Египте имели настолько значение и заслуживали внимание, что Гекатей, друг царя, написал о них отдельную книгу. Политика Птоломея Лага по отношению к иудеям придерживался и его преемник Птоломей Филадельф, желая с одной стороны усилить в Египте Македонян, с другой привязать к своей династии палестинцев. В этих конечло видах Филадельфом облегчена была участь крепостных иудеев. Птоломей III Евергет не менее благосклонно относился к иудеям, так что, по замечанию Герцфельда, египетские иудеи могли назвать своим золотым веком век первых трех Птоломеев. Достоверен и тот указываемый в Аристеевом письме факт, что во время царствования в Египте Птоломея Филадельфа иерусалимским первосвященником был, между прочим Елеазар. Муж, носивший это имя, первосвященствовал в Иерусалиме с 287 по 255 г.; Филадельф правил Египтом с 281 по 247 год.

К числу указанных в Аристеевом письме частных обстоятельств, которые могут быть признаны очень вероятными, следует, между прочим, отнести то, что Филадельфом были отправлены подарки в храм иерусалимский. В те времена каждый царь – или покоривший известный народ, или вступивший в управление недавно покоренным, считал иногда нужным посылать значительные дары в храмы этого народа, дабы засвидетельствовать о своем уважении к его религии и таким образом расположить его в свою пользу.

Понято само собою, что справедливость и вероятность некоторых частных обстоятельств, указанных в письме Аристеевом, усиливают значение этого последнего, – как свидетельства о происхождении перевода LXX, а, потому основываясь на нем и имея в виду вышесказанное, мы можем утверждать положительно, что

перевод ветхозаветных писаний на греческий язык; получил начало при Египетском царе Птоломее Филадельфе в первой половине третьего века перед Рождеством Христовым; что

при Птоломее Филадельфе переведена главнейшая часть ветхозаветных писаний, именно Пятикнижие Моисеево; что

наконец перевод этот сделан в Египте и в частности в Александрии.

Когда был приготовлен перевод прочих ветхозаветных книг, следующих за Пятикнижием, при Филадельфе и таким образом вскоре за переводом Пятикнижие, или же значительно позднее при ком-либо из Филадельфовых преемников, относительно этого нельзя сказать ничего определенного, по недостатку каких бы то ни было прямых положительных свидетельств. Существует одно лишь не прямое свидетельство, которое, не сообщая ничего о возникновении греческого перевода ветхозаветных книг в полном их составе, дает, однако же, возможность указать приблизительно как на время, к которому все ветхозаветные книги были читаемы на греческом языке, и в которое перевод LXX был уже в употреблении, так и на некоторые другие обстоятельства возникновение перевода. Свидетельство это заключается в предисловии к греческому переводу книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова, написанной первоначально на еврейском языке. Предисловие принадлежит внуку составителя книги и вместе ее переводчику. В этом предисловии, подлинность которого, нужно заметить, бесспорна, мы читаем следующее: «Поскольку в законе, пророках и прочих писаниях древних преданы многие высокие уроки, за которые должно почтить Израиля славою многоведения и мудрости, и поскольку не только сами читатели могут сделаться многосведующими, но и другим приносить пользу посредством устных и письменных наставлений: то дед мой Иисус, много упражнявшийся в чтении закона, пророков и прочих отечественных писаний, и приобретший посредством их довольно опытности, решился сам написать нечто, относящееся к знанию и мудрости, чтобы любознательные, упражняясь в этом, тем тверже держались пути, указанного законом. Итак, прошу вас читать с благорасположением и внимательностью, имея снисхождение к тому, что в переводе, может быть, мы слабо выражает некоторые места. Сочинение, писанное по-еврейски, не может удержать всей силы, когда переводится на другой язык; и, но только сие книга, но и закон, и писание пророков, и прочие книги представляют не мало различий на своем природном языке. Прибыв в Египет в 38 году при царе Евергете (εν τω ογδόω και τριακοστώ ετει επι του Ευεργέτου) и живя там, я написал, что сие сочинение есть труд высокой мудрости. Весьма полезным почил, преложит тщание и труд к переводу книги. Много ночей проводил я без сна в и употребил много труда и времени, чтобы привести дело к окончанию и издать для тех, кои в переселении желают заниматься чтением и устрояют жизнь по закону».

Итак, в предисловие, прежде всего, видим, что ко времени прибытие в Египет внука Иисуса, сына Сирахова и переводчика его книги не только закон, но и пророки и прочие писания (агиографы) существовали уже на греческом языке. Но когда именно он прибыл в Египет? По его собственному указанию это случилось в тридцать восьмом году при царе Евергете. Указание, однако же, не вполне ясное и определенное. В тридцать восьмом году; но от какого именно событие протекли эти 38 лет? При царе Евергете: но при каком именно? название Евергет было присвоено двум Египетским царям: Птоломею III, преемнику Филадельфа, и Птоломею VII. Вследствие этой неопределенности и время прибытие в Египет и пребывание там внука Иисуса сына Сирахова определяют различно.

Так Герцфельд, Блек и другие утверждают, что он прибыл в Египет при Птоломее VII, рассуждая при этом таким образом: древние писатели весьма редко делают указание на годы собственной жизни; поэтому под 38 годом, упоминаемым и предисловии внука Сирахова, следует разуметь год царствование Евергета. Но поскольку Евергет 1-й правил Египтом 25 дет, то, конечно же, о нем говорит составитель предисловия. Вероятнее всего, что это указание относится к Птоломею VII Фискону, который также был, называем Евергетом, и который долгое время был, правителем Египта именно, он вступил в управление Египтом в начале 169 года до I. X., когда младший его брат Филометор был пленен Сирийцами, затем, по освобождению Филометора, правил вместе с последним до 162 года. В 162 г. Фискон сверг Филомотора, но вскоре должен был уступить ему власть и остаться лишь правителем Кирены и Ливии. Когда в 145 году Филометор умер, Фискон сделался единодержавным властителем Египта и царствовал до 110 года. Очень может быть, что, по распоряжению Фискона, при исчислении лет его правления, были принимаемы во внимание или все годы, протекшие с 169 по 145-й (24 г.), или же те (около 10 лет), в продолжение которых он действительно правил Египтом при жизни брата. Если так, то в первом случае 38 год правление Фискона должен падать на 132 г. до Р. X; во втором – на 118-й. В том или другом году внук Сирахов и прибыл в Египет.

Вайхангер²⁹, Кейль³⁰и другие, напротив полагают, что переводчик книги Иисуса сына Сирахова прибыл в Египет при Птоломее III Евергете. Основания для этого мнение следующие:

Под 38 годом, который назвал в предисловии, нельзя разуметь 38 г. правления того царя, при котором переводчик поселился в Египте, и, следовательно, нет надобности между египетскими правителями, искать правителя, царствовавшего более 38 лет и таким образом по необходимости останавливаться на Фисконе. Выражение «в 38 году при царе Евергете» значит не тоже, что «в 38-м году царя Евергета», а нечто другое и вероятнее всего указывает на возраст переводчика во время его прибытие в Египет при Евергете.

Если даже предположить, что переводчик наш желал обозначить год правление Евергета, то и в таком случае он не мог бы назвать 38-й год. Между Египетскими правителями не было ни одного Евергета, который бы царствовал 38 лет или более. Птоломей III Евергет (I) управлял с 247 года по 222, таким образом, 25 лет; Птоломей VII, которого также называли иногда Евергетом (II) царствовал с 145 по 110, следовательно, 29 лет, правда, он принял участие в правлении с 170 г, но сначала был лишь соправителем своего брата, затем властвовал не над Египтом собственно, а над Киреною и Ливиею; единодержавным же властителем Египта сделался с 145 года; с этого именно времени и исчисляются годы его правление во всех хрониках и всеми историческими писателями.

Переводчик говорит в предисловии о царе Евергете; но такое, всем известное название носил собственно один из Египетских Птоломеев – Птоломей III; общеупотребительное же название Птоломея VII было Фискон, и только льстецы называли его Евергетом. Теперь если допустить, что переводчик по известной ему причинам находил нужным назвать Евергетом Птоломея VII, то необходимо возникает вопрос: почему он не обозначил его с большею определенностью для того, чтобы отличить от другого, всем известного Евергета? Несомненно, что, указывая на время своего прибытия в Египет, он желает быть точным, и хорошо знал, что неопределенность в этом случае неминуемо приведет к недоразумениям. И однако же мы не находим у него желаемой определенности.

Не следует ли из этого, что наш переводчик, упоминая об Евергете, имел в виду одного, всем известного, существование же другого и не подозревал? На основании всего сказанного можно с вероятностью предполагать, что переводчик книги Иисуса сына Сирахова прибыл в Египет при Птоломее Евергете I-м, а не при Евергете II-м, или Фисконе.

К тому же вероятному предположению можно придти и другим путем. Иисус сын Сирахов 50:1–25 превозносит похвалами первосвященника Симона, сына Онии. Было два первосвященника с именем Симона, и оба они имели отцом с одним и тем же именем Онии. Один первосвященствовал 310–291 до Р. X., другой 219–199. Первый был мужем знаменитым и получил наименование «праведный». Предание называет его последним членом великой Синагоги и прославляет его имя. О втором известно только то, что он препятствовал Птоломею Филопатору проникнуть во Святое Святых Иерусалимского Храма. Одного из этих первосвященников Сирах и описывает и вероятнее всего Симона 1-го, так как к нему наиболее приложим похвалы Сираха. Изображение Сираха отличается особенною живостью и наглядностью, и потому с вероятностью можно думать, что он был современником первосвященника, им восхваляемого. Если же это так, то Сирах мог написать свою книгу не позднее 260 года, и если внуку Сираха было тогда лет 10, то 38 год его жизни, когда он прибыл в Египет, должен падать на 232 г. до Р. X., или на 15-й год царствование Евергета 1-го.

Таковы главные мнение о времени пребывания в Египте переводчика книги Сираха. Основание, на которых они опираются, не достаточно сильны, но в тоже время каждое из них имеет известную долю вероятие, а потому и не малое число последователей, вследствие чего становится затруднительным отдать предпочтение какому-либо из них. Последнее впрочем, представляется более вероятным, и если мы его примем, т. е. если допустим, что внук Сираха прибыл в Египет при Евергете 1-м и в то время мог читать закон пророков и прочие книги в греческом переводе, то значит, что перевод всех ветхозаветных книг уже существовал тогда, т. е. во второй половине 3-го века до Р. X. и был приготовлен и закончен или при Птоломее III Евергете, или даже, быть может при Птоломее Филадельфе в последние годы его царствования, хотя и не по его желанию и не вследствие его забот об этом деле. Впрочем, если мы, не доверяя последнему мнению, склонимся на сторону первого, т. е. признаем, что пребывание в Египте внука Сирахова падает на время правление Фискона, или Евергета II, а не Евергета 1-го, то и в таком случае мы не будем поставлены в необходимость отнести несомненные следы существование перевода LXX к очень позднему времени. Если внук Сираха прибыл в Египет при Фисконе, то прибыл (как мы видели) или в 132 или в 118 году. Но, тогда судя по его словам перевод, был значительно распространен: его читатели иудеи, жившие в Египте, сличали с подлинником, высказывали суждение о степени его достоинств. На этом основании можно полагать, что перевод возник значительно ранее прибытия в Египет нашего свидетеля. И действительно в отрывках из сочинений древних писателей, сохранившихся до нас, мы находим указание на греческий перевод ветхозаветных книг, – указание доводящие нас до сороковых, пятидесятых и дальнейших годов 2-го века. Так некто Евполем, писавший около 140 года, пользовался греческим переводом не только исторических ветхозаветных книг, но и переводом «Песни песней»; историк Аристей писавший около того же времени или несколько позднее, читал греческое прибавление к книге Иова, и поскольку прибавление это сделано, конечно, к переводу книги, то можно думать, что сам перевод существовал уже в пятидесятых годах 2-го века. Но подобного рода указание вводят нас в первую половину 2-го века и таким образом приближают к третьему³¹.

Кроме более или менее близкого определение времени, к которому был приготовлен греческий перевод ветхозаветных книг, с помощью свидетельства переводчика книги сына Сирахова можно придти к заключениям и о некоторых других частных обстоятельствах возникновения названного перевода. Так переводчик говорит, что мысль о переводе на греческий язык книги Иисуса сына Сирахова зародилась в нем, после того как он прожил некоторое время в Египте и, следовательно, ознакомился с условиями жизни своих соплеменников находившихся в этой стране, что затем мысль эта была осуществлена им в Египте же с исключительною целью принести пользу находившая в переселении, т. о. египетским иудеям, которые, следовательно, затруднялись пользоваться книгою в подлиннике. Но если так, то можно думать что и ветхозаветные книги, переведенные на греческий язык после составления перевода Пятикнижия, переведены именно для удовлетворения нуждам египетских иудеев, быстро усвоивших греческий язык, и, в большинстве, отвыкших от языка природного, переведены людьми, жившими в Египте и потому знакомыми с названными нуждами. И последнее обстоятельство тем более вероятно, что оно находит подтверждение в свойствах и особенностях перевода. Подобно переводу Пятикнижия, перевод прочих ветхозаветных книг содержит также не мало слов и выражений, свидетельствующих о близком знакомстве с Египтом и с греческою речью, которая сложилась и была в употреблении в Египте.

Переводчик говорит еще, что он, много ночей проводил без сна и употребил много труда и времени, чтобы привести дело к окончанию, т. е. чтобы составить греческий перевод книги Иисуса сына Сирахова, написанной по-еврейски. Следовательно, передача на греческий язык вообще еврейских книг была делом весьма нелегким, для иудеев, посвятивших себя этому делу. Если же так, то едва ли можно сомневаться в том, что ветхозаветные книги, переведенные после Пятикнижия, были переведены не одним лицом, а несколькими. В пользу того, что перевод был составлен именно различными переводчиками, а не одним и тем же лицом, достаточно говорит различие между собою переводов отдельных книг. Так, например, в переводе книги Притчей заметно отчетливое понимание подлинного текста и стремление, прежде всего, передать его смысл и затем уже букву. Напротив перевод книги псалмов обнаруживает рабское следование букве оригинального текста и, по местам, совершенное непониманий смысла подлинника, что особенно подтверждается переводом надписаний псалмов.