Проф. В. В. Болотов. Лекции по истории древней церкви

Названное сейчас издание идет на встречу давнишних желаний всех людей, дорожащих успехами церковно-исторического познания и глубоко чтущих память проф. В. В. Болотова, безвременная кончина которого (5 Апр. 1900 г.) в полном расцвете духовных сил была тяжким ударом для всей русской церковно-исторической науки. В последние годы своей ученой деятельности В. В. Болотов уже не был профессором одной только С.-Петербургской академии: его литографированные лекции, без сомнения, без ведома его, распространялись по всей России; приобретались студентами и профессорами академий, преподавателями семинарий и вообще всеми любителями богословского образования. Но по самому существу дела, эти лекции, расходившиеся вне стен С.-Петербургской академии, обнимали собой один – много два учебных года и поэтому знакомили читателей их с каким-нибудь одним периодом событий прошлой истории церкви. Литературный талант их автора, оригинальность и самобытность многих наблюдений и взглядов естественно вызывала у читателей вопрос, насколько далеко простирались исследования В. В. Болотова в хронологическом отношении, какие и сколько отделов древне-церковной истории захвачено было его вниманием. Предисловие, составленное преемником его по кафедре проф. А. И. Брилльянтовым, предваряющее собой первый выпуск лекций Болотова, дает самый определенный ответ на эти вопросы. В сохранившихся от В. В. Болотова литографированных лекциях и притом исправленных или даже написанных им самим из периода первых трех веков обследованы история гонений, гносис, расколы (со включением донатизма), история развития папства и распространения христианства. Эпоха же вселенских соборов, как этого и следовало ожидать, изучена более со стороны истории догматических споров, изложенных вполноте, не исключая и иконоборчества. Наконец в курсе лекций 1887/8 года, литографированных без подписи Болотова, но в важнейших частях исправленных им самим, содержатся введение в церковную историю, краткий очерк борьбы церкви с язычеством и неправославными направлениями в первые три века христианства, отдел о папстве (с VI в.), о развитии церковного управления в эпоху вселенских соборов и очерк об отношении христианства к рабству (стр. IV-VI). Таким образом, в сохранившихся лекциях Болотова и авторизованных им самим мы имеем пред собой всю древнюю историю церкви (до IX в.), рассмотренную в главнейших явлениях ее. Правда, здесь мы не видим обычных отделов по истории богослужения и внутренней жизни церкви (истории нравов, монашества и пр.), которые обязательно вводятся в курс церковной истории на Западе, но, во-первых в академической постановке преподавания отдел о богослужении само собой восполняется особой кафедрой по литургике и церковной археологии, – во-вторых, не говоря об ограниченности лекционного времени, здесь действовало естественное стремление каждого профессора – ознакомить слушателей с возможной подробностью и методичностью с кругом наиболее важных церковно-исторических вопросов, а не ограничиваться сообщением кратких, хотя и многочисленных сведений, не превышающих научного уровня средних учебных заведений.

При автентичности записей лекций, сохранившихся от Болотова и авторизированных им самим, задача издателя, казалось бы, совсем упрощалась: достаточно было бы перепечатать их, и дело готово… На самом же деле на пути к точному воспроизведению лекций Болотова стояли существенные препятствия. В 1889-м году литографирование исправленных профессорами лекций было запрещено советом С.‑Петербургской академии, студенты же продолжали записывать лекции и издавать их при помощи литографии; «иногда эти лекции были просматриваемы и исправляемы самим В. В. Болотовым, но в общем нерегулярно и довольно бегло. Для дальнейших лет, кроме 1891/2 года, имеется только ряд подобных неавторизованных курсов». Понятно, что достоинство изданных таким образом, – за весьма немногими исключениями не стенографически, – неодинаково; на ряду со сравнительно исправным текстом часто можно встретить места очевидно непонятые записчиками и совсем неудобочитаемые. Особенно страдают записанные понаслышке собственные имена и хронологические даты¹.

Но в этом не было бы еще большой беде. Несравненно важнее другая сторона дела. Наука, как известно, не стоит на одном и том же месте и постоянно движется вперед, а В. В. Болотов не принадлежал к числу тех профессоров, которые могут оставаться на одном раз усвоенном уровне умственных знаний, неустанно следил за научным движением, глубже входил в изучаемые вопросы и проводил в своих последних лекциях новые взгляды. И вот эти-то новые взгляды его и сохранились в неисправленных им лично записях его слушателей и конечно, в «весьма несовершенной» форме. Ограничиться изданием только авторизованных автором лекций и совершенно умолчать о новых его взглядах и дополнениях было бы горькой обидой для памяти покойного ученого. Единственный (и, – прибавим, – вполне правильный), исход из этого положения дела издатель находит в таком или ином объединении с основным текстом авторизованных изданий текста сравнительно лучших записей, исправив предварительно последний, насколько это возможно. Такое об единение, представляющее собой много затруднений на практике, само по себе является возможным, поскольку в позднейших лекциях дело идет почти всюду не столько об изменении прежнего содержания по существу, сколько об изменениях и более ясном освещении прежде изложенных фактов. Необходимой предпосылкой принятого метода восстановления подлинных лекций В. В. является то предположение, что позднейшие записи их передают по крайней мере общие мысли его в большей части случаев верно и воспроизводят при этом более или менее и самые выражения его, а возможность проверки отдельных мест по редактированным или написанных рукой самого Болотова записям должны придать им известную автентичность. Но и при всем том некоторые трудности прямо были непреодолимы; «неисправимо искаженные места приходилось опускать: и вообще объединить все без исключения подробности из целого ряда курсов в один цельный текст не представлялось возможным; необходимо было остановиться на каком-либо одном из имеющихся изложений… Нужно иметь в виду и то, что естественно было предпочитать позднейший порядок изложения более раннейшему, а в некоторых случаях, где это казалось нужным, делать соответственные перестановки в авторизованном тексте².

Восстановленный курс лекций В. В. Болотова, определяемый иногда на основании «крайне неблагодарного материала», естественно должен был внести в него «некоторые недочеты», но, – справедливо полагает издатель, что появление академических чтений В. В. Болотова даже в настоящем несовершенном виде не умалит его ученой славы, а сделает лишь результаты его ученой деятельности доступными для более широкого круга читателей, нежели какой можно предполагать для его специальных трудов»³.

Пред нами первый выпуск издаваемых проф. Бриллиантовым лекций В. Болотова, обнимающий собой одно только «введение в церковную историю». Он, конечно, не даст нам возможности определить, с какою точностью воспроизведены здесь лекции покойного профессора⁴, но предоставляет в распоряжение читателя все средства, при помощи которых можно составить суждение о научном достоинстве его содержания.

По своему основному содержанию первый выпуск лекций проф. Болотова может быть назван церковно-исторической пропедевтикой, – название, которое давно уже вошло в обиход в западной церковно-исторической литературе в применении к подобного рода исследованиям. Если вы раскроете какой-нибудь из бесчисленных Lehrbuch’ов и Handbuch’ов по церковной истории, претендующих на изложение ее в более или менее цельном объеме, то на первых же страницах их вы встретите параграфы, излагающие учение о Quellen (источниках) и Urkunden (первичные сведения во вторичной обработке, как напр., истории, хроники и пр.). В немецкой церковно-исторической литературе можно указать даже специальный труд, посвященный исключительно этим вопросам. Это «Nirschl, Propedeutik der Kirchengeschichte (Mainz, 1888) – церковно-историческая пропедевтика, библиографические сведения которой, конечно, теперь устарели, но которая совсем не утратила еще всякого научного значения и для нашего времени. Церковно-историческая пропедевтика прежде всего преследует практическую цель; начинающему изучать церковно-историческую науку она хочет дать руководящую нить, которая помогла бы ему не затеряться в безбрежном море церковно-исторической литературы. Вместо того, чтобы рыться по каталогам и справочным изданиям и напрасно терять время и силы на разыскивание источников второстепенного характера, желающий ознакомиться с тем или другим отделом церковной истории обращается к соответствующим параграфам церковно-исторической пропедевтики и здесь находит все нужные указания на счет того, с чего и как он должен начать свою работу. Но помимо практического значения, очевидного для каждого, церковно-историческая пропедевтика имеет и солидную научную важность. Источники и пособия составляют фундамент, на котором опирается все церковно-историческое познание и, чтобы построить прочно здание церковной истории, для этого необходимо знать, насколько тверд тот фундамент, на котором она основывается. То, что называется источником, может иметь весьма различную ученую ценность: есть источники, на которые исследователь может положиться вполне, и есть такие, которые на каждом шагу требуют к себе критического отношения. Самое слово: «источник» ничего еще не говорит и ни от чего не застраховывает; и хороший источник может привести к заблуждению, если пользующийся им незнаком с элементарными правилами обращения с источниками. Так как науку давно принято называть умственной пищей, то это не будет каким-либо унижением для достоинства науки, если для выяснения высказываемой мысли сравнить ее с кушаньем, а ученого с поваром, приготовляющим это кушанье. Большинство образованных людей знает науку по ученым сочинениям, появляющимся на свет Божий в тщательно отделанном, гармонически обработанном виде; читающей эти сочинения публике остается неизвестной та масса предварительной черновой работы, какую должен был осилить автор прежде, чем прейти к опубликованным им результатам. Ученый оставляет эту работу в стенах своего кабинета, как повар, подающий на стол вкусное блюдо, оставляет на кухне те орудия и продукты, при помощи которых он изготовил его. Поэтому, и не глупый человек, когда у него впервые возникает нужда исследовать какой-нибудь ученый вопрос из области церковной истории, будучи предоставлен самому себе, нередко оказывается в таком же беспомощном положении, как и тот гастроном, который привык к поварскому столу и остался без повара. Церковно-историческая пропедевтика и приходит на помощь этому безвыходному положению: она ведет нас на кухню науки, производит, так сказать, санитарный анализ ее продуктов и показывает как нужно ими пользоваться, чтобы извлечь из них здоровую умственную пищу⁵.

Отсюда объясняется научное достоинство и самое содержание первого выпуска лекции проф. В. В. Болотова. Он не сообщает каких-либо сведений, относящихся к самой церкви, к процессу внутренней ее жизни, но только хочет читателя ввести в нее, научно подготовить к самостоятельному исследованию ее. Лекции открываются обсуждением принципиальных вопросов церковно-исторического познания: анализом понятий об истории и церкви, точным определением задач исторической работы и о возможных для историка пределов объективности и конфессионализма (1–34). Второй отдел обозревает вспомогательные науки для церковной истории: дипломатику (науку о внешней форме документов – 40–43), сфрагистику или сигиллографию (учение о печатях), эпиграфику (надписи), нумизматику (монеты – 44), палеографию (44–54), филологию 54–57), географию (57–60), статистику (60), ономастику (учение о именах – 58–60), право – (65–66), метрологию (64–65) и хронологию (66–105), показывает значение и необходимость всех этих наук для исторического познания и отмечает важнейшие ученые труды, необходимые для ближайшего ознакомления с этими вспомогательными науками. Третий, самый обширный отдел обращается к источникам церковной истории: начинаясь обозрением так называемых монументальных источников (надписей на камне, печатях и монетах – 114–117), он ведет речь о творениях отцов и церковных писателей, деяниях соборов и агиологических памятниках (118–139). Следующая глава этого отдела посвящена изучению специальных источников церковной истории – греческой церковной историографии [Евсевий Кесарийский (132–160), Филосторгий, Йсихий и Филипп Сидский (160–161), Сократ (161–165), Созомен (165– 168), Феодорит (168–171), Феодор Чтец, Иаков Деокриномен, Василий Киликийский (172), и Евагрий (172)]; – гражданских историкам и хронистам: [Прокопий Кесарийский (173–175), Иинодор и Анниан (176), Иоанн Малала (176–177), пасхальная хроника (177–179), Никифор Константинопольский (179–180), Феофан исповедник (180–181), Георгий Амартол и дальнейшие хронисты (181–182), Генесий (182–183), Иоанн Скилица и Георгий (183), Иоанн Зонара и позднейшие писатели (184), Никифор Каллист и его церковная история (184)]; и латинской историографии (переводы с греческого языка (185–186), оригинальные труды по церковной истории: Лактанций, Руфин, Орозий, Сульпиций Север; Либерат, Виктор витский, национальные истории (186–188); западные хронисты: Преспер, Йдатий, Марцеллин, Виктор тунунский (188–190); труд Иеронима: de viris illustribus (190) и Liber pontificalis (190–192). Рассматриваемый отдел заканчивается очерком церковной историографии на восточных языках; здесь имеются: а) церковная историграфия в Сирии: (переводы с греческого языка (143–194), труды Маруты (194), хроника Иисуса Столпника (195), перевод и продолжение истории Захарии митиленского (195–196), Иоанн Ефесский и его церковная история (196–197), эдесская хроника (197–198), Дионисий телл-махрский (198), Михаил Великий и его хроника (199–200), Григорий Абу-ль-Фарадж (Бар-Евройо) и его труды (200–201), несторианские писатели: Эбед Йешу и Фома маргский (201), Мари-ибн-Сулейман и Амвру бну-Матта (201–202);] б) в Египте [коптская церковная письменность (202–203); труды на арабском языке: Севир ашмунайский, Евтихий александрийский, Петр ибн-ур-Рахиб, Аль-Макин Аль-Макризи (203–205)]; в) эфиопская историография (переводная хроника Иоанна никиусского (206–208), самостоятельные хроники (208–209) и г) армянская историография (добуквенный период: Агафангел Римлянин, Зиновий глакский, Фавст Византиец (209–211); послебуквенный период: Моисей Хоренский, Егише, Кориун, Лазарь фарнский, позднейшие историки (211–212). Четвертый отдел (212–228), заключающий собой книгу, занят вопросом о разделении церковной истории на периоды. Подвергнув критическому разбору разные теории деления, предложенные в западной науке, автор останавливается на эпохе патриарха Фотия, как грани, отделяющей древний период церковной истории от среднего, причем в издании Миланского эдикта в 313 г. указывает событие, позволяющее различать два отдела в древнем периоде. Выпуск заканчивается подробным указателем, составленным издателем и облегчающим пользование книгой.

Таким образом, первый выпуск лекции В. В. Болотова, излагающий в себе введение в церковную историю, представляет собой ничто иное, как церковно-историческую пропедевтику, понятую в самом широком смысле. Но тот глубоко ошибся бы, кто на основание представленного сейчас краткого изложения содержания его, не увидел бы здесь ничего большего, кроме справочной книги, потребной только для практического обихода. Пред нами ученый труд, в котором предметы и вопросы церковно-исторической пропедевтики не просто, так сказать, констатируются со стороны своего бытия, но исследуются по своему происхождению и значению для построения церковной истории. Каждый источник, имеющий какое-либо отношение к церковной истории, рассматривается здесь со стороны его научной ценности: указываются хронологические пределы его, и производится критический обзор и научная оценка его изданий. О лицах, заявивших о себе тем или другим сочинением исторического характера, сообщаются необходимые библиографические данные, обозначающие эпоху их деятельности, перечисляются их труды и критически определяется место их в ряду других сопредельных с ним источников. Некоторые отделы имеют прямо научную ценность, независимую от тех практических целей, каким должен служить изданный выпуск. Сюда принадлежат полный и хорошо обработанный отдел о церковной историографии на восточных языках (192–217), не имеющий для себя аналогий в западно-европейских введениях в церковную историю⁶, и отдел о летосчислениях, рассматривающий хронологии сирийскую (антиохийскую), египетскую, аббиссинскую, грузинскую, армянскую и мусульманскую (83–102), – вопросы, составлявшие как бы специальную особенность покойного В. В. Болотова. Преимущественного же внимания заслуживают собственные экскурсии его в область изучения церковно-исторических вопросов, выражающие его личные взгляды, именно: его изыскание о годе Рождества Христова (96–98), хронологии хроники Евсевия Кесаийского (144–151) и о составе Liber Poatificabis (190–192), – с которыми должен считаться всякий желающий научно обсудить эти пункты. Для тех или других вопросов, затрагиваемых в первом выпуске лекций Болотова можно, конечно, указать более подробные и обстоятельные исследования как в русской, так и западной церковно-исторической литературе; так напр. для отдела греческих церковных историков IV-VI века упомянутое выше исследование проф. А. П. Лебедева (стр. 3–236, где речь идет, между прочим, и о «достопамятностях» Игизинна, совсем не упомянутых у В. В. Болотова), для церковной географии Крумбахера «Geschichte d. byzantinische Literatur von Iustinian bis zum Ende ostromische Reiche, 2 Aufl. München, 1897» отдел: «церковная география (стр. 415 fg.)». Но эти аналогии могут быть большими или меньшими, во всяком случае, несомненно то, что таким полным всесторонним и обстоятельным исследованием о вспомогательных науках и разнообразных источниках для построения церковной истории не обладает, не говоря уже о русской, ни одна из западных европейских наук. Примечания и дополнения, рассеянные по всему изданию проф. А. Бриллиантовым, в которых библиография доведена до 1907 года, ставят опубликованное им «введение в церковную историю» В. В. Болотова на современный научный уровень и делают его необходимой настольной книгой, которую должен иметь у себя под руками всякий, желающий идти не на чужом поводе, а самостоятельно работать в области древней церковной истории.

В трудах подобного рода, как первый выпуск лекций проф. Болотова, имеющих в виду главным образом, дать практические указания для начинающих только знакомиться с церковной историей, каковыми и являлись ближайшие слушатели лекций Болотова – студенты академии, важна не только полнота сообщаемых сведений, но и точность и обстоятельность, с какою они излагаются. Оцениваемое в общей своей цельности, его введение в церковную историю стоит вообще на высоте признания, но при всем том, некоторые частности и «мелочи» требовали бы дополнения и исправления.

1). На стр. 54 в перечне ученых трудов по палеографии мы не встретили упоминания о знаменитом труде Монфокона; «Palaeographia graeca sive de ortu et progressu literarum graecarum et de variis omnibus saecolorum scriptiones graece generibus, Paris 1708», в котором эта наука впервые зародилась и развилась до совершенного возраста. Основанная на самостоятельном изучении 11,630 греческих рукописей, осмотренных в различных библиотеках Европы, эта палеография и доселе остается незамененною⁷, и уже конечно от этого фундаментального исследования Монфокона, а не от посредственного руководства Wattenbach'a должен исходить всякий, желающий ознакомиться с этой наукой. Отмеченный сейчас, недосмотр тем более неожиданен, что другие труды по вспомогательным наукам знаменитого маврианского кружка⁸, приютившегося в Сен-Жерменском аббатстве в Париже – по дипломатике Мобилльона De re diplomatica (Paris, 1680 стр.), по хронологии – Clemens et Durand, L’art verifier de de faits historiques (Paris, 1756, 2 стр. 66) и по географии и статистике de-Qnien’ я Oriens Christianus (Paris 1740, 3 foc – стр. 61) упомянуты.

2) Стр. 60. Слишком немое указание на «Sunecdemus» Иерокла, как первоисточник для изучения церковной географии. Приступающему к занятиям по церковной географии важны не одно только имя автора, но и время деятельности его, и не одно голое название его сочинения, но, по крайней мере, главные черты его содержания; иначе он будет не в состоянии оценить научное значение его. Не лишнее было бы дополнить. Грамматик Иерокл, живший во времена Юстиниана, в 535 году опубликовал труд Συνεκδημος (спутник), содержавший в себе статистический очерк восточно-римской империи и отличающийся точностью данных. Прямой задачей сочинения Иерокла было дать политическое описание римской империи, но так как оно повсюду обнаруживает знакомство с правилами церковного управления, то оно полезно и для церковного историка. Издания сочинения Иерокла отмечены также очень глухо (Parthei, 1866, Burckhard, 1893). Оно напечатано (кроме издания Bauduri, imperium orientale, Paris, 1711) в приложении к сочинению Константина Порфирородного Бонском издании византийских писателей v. III (1840), 379–552) и отсюда перешло в общедоступную Patrologia Migne, gr. s., 1.113, 141–156. Лучшим изданием его основанным на изучение рукописей и с присоединением отрывков, найденных в сочинении Константина Порфирогенста о темах сделано Burkharpd’ом Leipzig, Biblioth. teubner, 1893). Следовало также упомянуть и знаменитый труд Георгия Кипрского, жившего в царствовании Фоки (602–610) «Descriptio orbis Romani (лучшее издание Gelzes’ä «Grecogii Cyprii descriptio orbis Romani, Leipzig, Biblioth Teueub 1990 с четырьмя картами и важным для географии и истории комментарием).

3). Стр. 81. Отмечена в качестве пособия для ознакомления с консульскими списками (т. н. консульская хронология) только книга Klein’a, Fasti consulares, Lipseae, 1881, перечисляющая консулов от смерти Юлия Цезаря до Диоклетиана. Неопытному читателю может показаться, что списки консульства и известны только до эпохи Диоклетиана. Но наука имеет в своем распоряжении и цельные списки консулов. Это прежде всего списки Идация, испанского епископа о котором упоминает В. В. Болотов, но только в другом месте (стр. 190); кроме нового издания Моммсена, отмеченного здесь, они напечатаны у Дюканжа в приложении к пасхальной хронике (р. 4391 и у Migne, Patr. Lat. 51 (в издании Roncalli); patr. gr. 92 (Дюканжа). См. о них Frick. Die Fasti Idatiani und Chron. paschale (Biz. Zeit, 1 В. 1892, s. 283 fgg). Но гораздо важнее в научном отношении ряд списков «descriptio consulorum» и «fasti graeci», находящийся в приложении к пасхальной хронике, изданной Dindorf’oм (переп. у Migne, part. gr. 92, с 1071–1116). и совсем не упомянутых у Болотова. О списках консулов см. исследование Cichorius’ä «De fastis contularibus antiqissimis», Leiipzig 1886.

4). Стр. 60 «Notitiae episcopatum», этот важнейший источник для изучения числа и истории восточных епископских кафедр, а также и имя Гельцера, виднейшего издателя их, упомянуты только мимоходом (стр. 60). Между тем наука с давних пор и по позднейшее время усердно занимается их изучением. Чтобы убедиться в этом, достаточно наименовать следующие статьи и издания: Gelzer, Iahrbucher für protest Theologie, XII. 555; его статьи в Byz. Zeitschrift и главное издание «Ungedrücte und ungenugend veroffentliche Texte der Notitiae episcopatus», München, 1901; De-Boor. Nachtrage zuz d. Notita episcoporum (Zeitschr. f. K-G. XIV, 1904, 4); Fink. Des Nilos Δοξοπατρες τάξις πατριαρχικων θρόνων, armenisch und griechisih herausg. Marburch 1902; Fink, Des Epiphanios V. Cypera «ἔκθεσις πρωτοκληςίων πατριαρχων τε καί μιτροπολιτων», Maburg.

5). На стр. 64–65 к пособиям, содействующим ознакомлению с государственными должностями римской Империи за древний период церкви следовало бы прибавить новейшие Hirschweld’а Sitzungber. d. preusch. Acad. 135 ss. 1901, XXV за первые три века и Koch'a «Die byzantinische Beamtentitel von 400 bis 700». Diss. Iena, 1903.

6). От важного отдела об издании творений св. отцов и церковных писателей (стр. 118 сл.) можно было бы пожелать большей полноты. Об устарелом и никуда негодном издании De lа-Bigne (Paris, 1575–1579, где греческие писатели напечатаны только на латинском языке) не стоило и упоминать, поскольку автор вообще не имел в виду дать более или менее подобной истории издании⁹. Библиотекой «veterum patrum Gallandi» (1765–81, Venetia, 1788; 14 г.), хотя оно в истории изданий имеет свою ценность, поскольку в ней греческие писатели напечатаны на подлинном языке, едва-ли кто-нибудь из ученых будет пользоваться в настоящее время, разве под руками ее найдется ничего более лучшего. За то касательно бенедектинских изданий (знаменитого в истории церковно-исторической науки ордена мавриниан) у В. В. Болотова, кроме порицаний, не нашлось ни одного доброго слова. Между тем заслуги бенедектинского ордена в истории издания творений о.о. церкви несомненны, и теперь безусловно признаются даже протестантской наукой, у которой не может быть никаких особых тенденций для восхваления ученых-католиков¹⁰. Неодобрительный и вместе с тем, как сейчас увидим, необоснованный отзыв о бенедектинских изданиях и вышедший притом из уст такого знатока церковной истории, как покойный В. В. Болотов, тем более печален и тем скорее может повести читателей его первого выпуска его лекций к заблуждению в суждениях на счет ученых достоинств рассматриваемых изданий, что о них ничего не знает наша не только образованная, но и сравнительно ученая публика, кроме бенедиктинских ликеров, существующих в продаже. В виду всего этого мы вынуждаемся сказать здесь несколько необходимых слов не только в защиту этих изданий, но и для ознакомления читающей публики с характером и достоинствами их. Когда говорят о заслугах бенедиктинцев в области церковной истории, то обыкновенно разумеют не весь бенедиктинский орден, а особую конгрегацию, носившую имя св. Мавра, ученика Бенедикта, возникшую в недрах бенедиктинского ордена ради поднятия религиозной жизни и оживления духовного просвещения. Первоначально при самом основании конгрегации собственно ученые занятия не имелись в виду, но уже первый генерал – Супериор Дон-Тариффе (1630–48) принял все меры к тому, чтобы сделать из членов ордена людей ученых, способных к самостоятельным исследованиям, и его меры привели к результатам, которые превзошли все ожидания их виновника. Конгрегация привлекла к себе многих даровитых людей, происходивших из аристократических семейств и одушевленных научными стремлениями и с умела воспитать из них настоящих ученых. В течении XVII и XVIII веков эта конгрегация дала большое число замечательных людей, которыми может гордиться католическая церковь и труды которых сделались достоянием всех христианских наций и исповеданий. Ученая деятельность Мавриньян обнимала собой все, но преимущественно она относилась к церковно-исторической области. Начав занятия с изучения своего ордена и издания сочинений бенедиктинских учителей, мавриньяне скоро перешли к древне-церковной литературе и здесь заявили о себе такими работами, которые навсегда останутся памятниками человеческого прилежания и научного самоотвержения. Свой ученый центр мавриньяне имели в Париже, в Сен-Жерменском аббатстве. Это был совершенно особый мир, мало известный придворному и городскому обществу, мир науки и необычайного труда; в то время, как вся Франция переживала блестящие дни Людовика XIII и XIV и все, что хотело выдаться и получить известность, стягивалось ко двору, этот ученый кружок, поместившийся под боком Версаля, не проявлял ни малейшего намерения выйти из окружающего его полумрака, не добивался никаких придворных и общественных почестей. Его страсти направлялись на совершенно другую область, на собирание манускриптов, изучение греческих и латинских хартий, на сверку и издание текстов. Члены этого кружка любили много путешествовать, но они ехали не в Париж, куда стремилась вся Франция, а из Парижа, по библиотекам и монастырям Запада с целью приобретения и осмотра старых рукописей. Мавриньяне собрали у себя богатейшую рукописную коллекцию¹¹, изучили ее во всех подробностях и результаты изучения опубликовали в книгах, которыми еще долго будут питаться позднейшие поколения. Они сделали все, что необходимо знать для того, чтобы ориентироваться в трудных вопросах, связанных с изучением источников; они первые придали исследованию источников твердый характер и создали те пособия к изучению церковной истории, которые и известны под именем вспомогательных наук. Мабильон (1632–1707), стоявшей некоторое время во главе Сен-Жерменского аббатства, составил первую дипломатику (De re diplomatica), в которой эта наука впервые появилась на свет и достигла зрелого возраста, «труд, непревосходимый за меровингский период, классический для всех времен»; в нем впервые вместо прежних произвольных предположений и догадок установлены точные правила и признаки для отличения подлинных от подложных документов; тотчас же после своего появления на свет труд Мабилльона встретил к себе всеобщее признание и удивление и определил собой дальнейшее развитие дипломатики на все времена¹². О палеографии Монфокона, являвшегося одним из виднейших деятелей мавриньянского кружка мы уже говорили. Из этого же ученого кружка вышел и первый географ и статистик церковного Востока Ле-Киень (Le Quien, 1661–1733) со своим знаменитым трудом Oriens christianus (Paris, 1740, 3 v.). Ле-Киень, известный еще и по своему изданию творений Иоанна Дамаскина (Paris, 1722, 2 v.). сохраняющему все свои достоинства и доселе¹³, был членом не бенедиктинского, а доминиканского ордена, но его по всей справедливости можно причислить к ученой рати последнего, так как все свои научные предприятия он задумал и осуществил в союзе и при помощи Сен-Жерменского аббатства. Здесь же в Сен-Жерменском кружке появилась и первая церковная хронология в виде труда Clemens’а et Durand’а «L’art verifier des faits historique» (Paris, 1729, 2 vol.).

Понятно, что при этой эрудиции, при этой учености и знании дела, бенедиктинцы оказались образцовыми издателями памятников церковной литературы. «Их издания затмили собой все предшествующие, хотя среди последних и было несколько ценных. И в настоящее время довольно сказать, что такое-то издание приготовлено бенедиктинцами, чтобы сделать о нем лучшую рекомендацию»¹⁴. Бенедиктинцы вели издательское дело с такой серьезностью и обстоятельностью, которая должна служить обязательным примером для всех последующих издателей. Они недовольствовались первой попавшейся рукописью, объезжали библиотеки, сравнивали текст и, при своих палеографических познаниях, восстановили его в такой чистоте, какая еще никому не удавалась до них. Книгохранилища Франции, Англии, Италии, Голландии и Германии они обследовали во всех подробностях и результаты своих исследований опубликовали в огромных фолиантах, которые надолго еще останутся незаменимыми. При всем трудолюбии мавриньях часто случалось, что жизни одного ученого не хватало на окончание предпринятой работы, и другой должен был завершать то, что начато первым. Так труды над изданием Августина открыты были Дельфоном (Delfau) и окончены Блампеном (Blampin) и Coustant’ом, и при том при содействии других ученых. К изданию Киприана приступил сначала Baluze, который не принадлежал к ассоциации мавриньян, но оно увидело свет, только благодаря Марану. Маран в свою очередь начал работы над текстом Григория Богослова; его труды продолжал Clemens и успел только издать первый том его творений, как начавшаяся в Париже революция разгромила Сен-Жерменское аббатство и разогнала весь его ученый кружок.

Из латинских авторов мавриньяне издали Августина в 11 томах (1679–1700), Кассиодора в 2-х т. (1671), Амвросия 2 т. (1686–1690), Илария Пуатьеского (1693) и Киприана (1796) по одному тому и Иеронима в 5 т. (1726). Из греческих отцов в ученой обработке мавриниян появились Иустин Философ в 1 т. (1742), Ириней Лионский (1710), Евсевий Кесарийский (1706) и Кирилл Иерусалимский (1720) то же по одному тому, Афанасий Александрийский (1698) и Василий Великий (1721) по три тома, Иоанн Златоуст (1718–1738) в 13-ти томах, Иоанн Дамаскин в 2-х, Ориген в 4-х и Григорий Назианзен в одном. Заметим, что под словом «том» в применение к бенедиктинским изданиям разумеется не наша обычная книга, а большой фолиант, который надо поднимать обеими руками. Особенно же замечательны издания творений Афанасия и Златоуста, сделанные Монфоконом; для них Монфокон не только воспользовался греческими рукописями, но ознакомился с языками еврейским, сирским, коптским и отчасти арабским: издания Монфокона тотчас же по выходе были признаны несравнимыми и таковыми они остаются до днесь¹⁵. Без сомнения, начавшиеся в XIX веке издание Венской Академии наук, имеющее обнять всех латинских церковных писателей (т. н. Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum), и предприятие Берлинской Академии наук: «Греческие христианские писатели первых трех столетий (Die griechische christliche Schriftsteller d. drei ersten Iahrhunderten)» в отношении к критической обработке текста превзойдут бенедиктинские издания, но все же на стороне последних останутся многие преимущества, которые на целые еще десятилетия охранят их от опасности сделаться устаревшими. Сюда принадлежит, прежде всего, смелая, руководившаяся только научными основаниями критика, с какою они отделили подлинные труды церковных писателей от сомнительных и подложных; далее старательные переводы греческих отцов на латинский язык, равно как и пространные, к каждому изданию присоединенные биографические, церковно-и-литературно исторические введения и диссертации, которые, хотя с точки зрения современной науки и могут быть исправлены и дополнены в некоторых частностях, в общем же и до настоящего времени остаются неисчерпаемым вспомогательным средством при изучении творений известного писателя. Наконец, нельзя забывать и об образцовых индексах, приложенных к каждому изданию, которые исследователю приносят неоценимую пользу¹⁶. Берлинское издание христианских писателей обнимет собой только первые три века, а потому работы бенедиктинцев, захватывающие главным образом греческих отцов IV века, останутся в этой области незамененными. Но и относительно текста латинских церковных писателей, изданных мавриньянами, нужно сказать, что в некоторых случаях этот текст так хорошо восстановлен, что иногда не уступает и новому венскому корпусу, как это уже доказано в применении к творениям такого важнейшего деятеля и богослова Запада, как Августин Иппонский¹⁷. Таковы характер и ученые достоинства изданий, напечатанных бенедиктинцами, и всякий церковный историк, дорожавший успехами своей науки, хотя бы и в прошлом, должен был бы говорить о них с некоторым ученым благоговением.

Не то мы читаем в первом выпуске лекций Болотова. «Что касается более ранних (до-бенедиктинских изданий), – значится здесь (стр. 121), – то они отличались простотой приемов; первые издатели в основу своих трудов полагали одну, много две рукописи и при этом редко допускали поправки, как это делали бенедиктинцы. Но за то последние, хотя пользовались для своих изданий большим материалом (только!) и отличались трудолюбием (точно школьники!), опускали в рукописях многие варианты и руководились авторитетами тех, которые раньше их трудились на поприще издания святоотеческой литературы. Благодаря бенедиктинским работам, даваемый ими текст рукописей приобретает ценность в отношении смысла, но их издания не представляют возможности для ученых проследить генезис рукописей». Однако, чтобы убедиться в неосновательности большой части этих обвинений, достаточно взять в руки первый том творений Афанасия, изданный Монфоконом¹⁸ и прочесть предпосланное ему издателем предисловие. Монфокон не только не хочет руководиться авторитетом тех, которые раньше его трудились на поприще издания святоотеческих творений, но, перечисляя все бывшие до него опыты изданий творений Афанасия, подвергает их уничтожающей критике и из всех этих негодных и устаревших уже к его времени изданий отдает некоторое предпочтение только изданию Иеронима Commelini, появившемуся в Гейдельберге в 1600 г. и то только потому, что редактор его пользовался греческими кодексами Палатинской библиотеки и снабдил его примечаниями Фелькманна, ценными по собранию различных чтений (р. III). О рукописях, какими Монфокон пользуется в своей первой половине тома, посвященных сочинениям Афанасия он дает полный и точный отчет на стр. XXXIX-XXX своего введения, и ни на одной странице своего издания не упускает случая воспроизвести все полезные для ученого наблюдения разночтения пользуемых кодексов, не смотря на критически восстанавливаемый текст. Утверждать, что при этой массе разночтений, заимствованных из различных кодексов и отмеченных на каждой странице издания, еще «многие варианты» опущены, мог бы лишь тот, кто самостоятельно проверил все издание Афанасия, сделанное Монфоконом, по тем многочисленным рукописям, какие лежат в основе его, но, по крайней мере, живя всегда в одном Петербурге, сделать этого невозможно. По вопросу же о генезисе рукописей нужно заметить, что сколько бы различных вариантов не было присоединено к изданию, определить по ним генезис т. е. родовое соотношение – рукописей тоже было бы трудно. Для этого требуется самостоятельное исследование и непосредственное знакомство с оригиналами их или по крайней мере точными копиями имеющихся в библиотеках рукописей, да и этот прием стал применяться только в самое позднейшее время, и то не в отношении ко всем безусловно церковным писателям, а только в приложении к тем, рукописное предание о сочинениях которых весьма смутно и запутано.

Далее. «Другое удобство и неудобство бенедиктинских издательских работ, – замечает В. В. Болотов, – в том, что бенедиктинцы старались приискивать и проверять места св. Писания, приводимые св. отцами в своих сочинениях. У св. отцов, как имевших разные списки св. Писания, были различные чтения священного текста. Бенедиктинцы же пользовались списками священного писания, сохранившимися в Ватиканской библиотеке. Соответственно с ними они и проверяли тексты, находящиеся в святооческих творениях. Если св. отец приводил место св. Писания несогласно с ватиканскими списками, бенедиктинцы считали такое место опиской и спокойно проверяли его или по сикстинскому (?) изданию Библии (в сочинениях греческих отцов) или по Вульгате в творениях латинских отцов. Этот невинный прием бенедиктинцев лишает ученых возможности проследить, из какой рукописи св. отец заимствован приводимый им текст. Поэтому, ученые, для которых важен текст древнейших рукописей, вынуждены обходить бенедиктинские и пользоваться более ранними изданиями (стр. 121)». Не говоря уже о невразумительности приведенной тирады, из которой трудно усмотреть, чем собственно пользовались бенедиктинцы при корректуре в издаваемом ими тексте мест св. Писания: – «списками ли свящ. Писания, хранящимися в Ватиканской библиотеке» или сикстинским изданием греческой библии и латинской Вульгатой, – что в историко-критическом отношении далеко не одно и тоже – самое обвинение в «невинном приеме», предъявляемое к столь знаменитым издателям, слишком серьезно, чтобы оставить без всяких доказательств. Нам уже apriori оно показалось невероятным; для проверки его мы просмотрели случайно попавшиеся на взгляд места из св. Писания, приводимые в сочинениях Афанасия Александрийского, напечатанных в первой половине первого тома издания Монфокона, и убедились в полной его несостоятельности. Общий прием, наблюдаемый Монфоконом в применении к тексту св. Писания, цитируемому издаваемым им писателем таков: если выдержка из той или другой книги ветхого или нового Завета, встречаемая в печатаемом сочинении, согласно с принятым в научное употребление текстом писаний, то он оставляет ее в полной неприкосновенности. Когда же в цитате из св. Писания у издаваемого автора он замечает хотя бы малейшее уклонение от принятого текста, наблюдаемое хотя бы в частице τό или ὁ или в союзе, то он не только делает соответствующую отметку в примечании, но приводит параллельные разночтения из других имевшихся в его распоряжении манускриптов. См. в напр. наудачу подобранные места: oratio с. gent (р. 11 – Sap. XI, 12): κρατυνθέν; sic Seuguer et Bas., ut et graecus scripturae textus: alii cum editis κρατυνθέν; ibid. τά γλυπτά; art τά deest in Seuguer. (см. тут же четыре подобных случая); ibid. р. 14 (Ис. 44:10): ὀφθαλμους ἔχουσι καὶ οὐκ ὄψονται desunt in Colber (тамже пять подобных случаев); ibid. р. 15: γνῶτε. Graecus scripturae textus: γνῶθι. Paulopost Felckm. 3 an. имеет ἐρεῖται, где другие: ἐρεῖτε etc; ibid. p. 19 (Рим. 1:21): ὁ θεός legitur in Seuguer., Colb., et Felkm. 1 an. alii cum editis omittunt; ibid, p. 26 (Ps. 18): καὶ abest, in. Basic., Anglic., et Felckn. an. 2; ibid. p. 43 (Ин. 44:4); μοῦ deest in Seuguer, nec legitur in Euangelio s. lohannis; ibid., p. 45 (Быт. 1– да будет небо: Seuguer. addit ὁ ante οὐρανός. Mox post βοτάνην; Colber. et. Ferckm. χώρτην addunt, ut legitur in Genes. 1, 11; apol. c. arian. p. 183 (Eccl. 30, 4) ὡ ς deerat in editis, sed in lieg, Bas. et in graeco textu Sirac. legitur; histor. ad mon. p. 393 (Ис. 52:11): ἄφυσθε – ita Beg. et Bas. et graecus scripturae textus. Alii ἀπιέσθε; or. с. ariar. p. 416 (Ис. 40:48): θεος – sic Seuger, Colber, Felckm. an. 1 et in textu graeco Jsaiae. Editi ὁ θεός αἰώνος; ibid. p. 417 (Дан. 13:42) ἀπὸ τοῦ αἰῶνος καὶ ἔως τοὐ αἰῷνος – Seuguer., Colber., Felckm. 1. καὶ ἀπὸ τούς; καὶ ἕως τοῦ αἰῶνος desunt in Seuguer. и т. д. Мы могли бы наполнить подобными выдержками целый ряд страниц, если бы уже сейчас приведенные и выбранные наудачу примеры с достаточной силой не свидетельствовали в защиту бенедиктинцев от несправедливого упрека в «невинном приеме» исправления рукописного текста св. Писания по печатным изданиям. Они показывают, что бенедиктинцы не только стремились сохранить в полной чистоте предлежавшие им в рукописях цитаты на Библию издаваемых авторов, но и в многочисленных вариантах, приводимых в примечаниях и заимствованных из всех доступных для них источников – рукописных и печатных (editi), собрали богатый материал для критической работы над библейским текстом. Поэтому, и ученые, интересующиеся историей рукописного предания Библии, не только не вынуждены обходить бенедиктинские издания и обращаться к старым и менее совершенных, но именно в них-то и искать необходимые данные для своих критических работ, и тем более, что практичные бенедиктинцы облегчили для нуждающихся и пользование собранными ими вариантами библейского текста, особыми буквами, отметив на полях и в самом печатном тексте своих изданий все замеченные ими разночтения. Кто пожелает наглядно убедиться во всем сейчас сказанном, тот пусть раскроет наудачу любой том из трех томов Афанасия или из 13-ти Иоанна Златоуста, изданных Монфоконом.

Но, быть может, это чисто научное отношение к библейскому тексту находящемуся в издаваемых творениях церковных писателей присуще только трудам Монфокона и не наблюдается в изданиях других членов мавриньянского кружка? Берем для проверки 1 т. творений Василия Великого, и приготовленных к печати Юлианом Гарнье¹⁹. В предисловии к своему изданию он, подобно Монфокону, обращается к обзору всех прежних опытов печатного опубликования сочинений Василия; издания в одном латинском тексте он просто перечисляет; из греческих же изданий он намерен принять во внимание только два древнейших (1532 и 1535), находя их более точными и ценными, но не с тем, чтобы руководствоваться их авторитетом в своем предприятии, но чтобы извлечь из них все хорошее, – полезные для дела разночтения и примечания (р. VI. V), – и создать лучшее. В основу своего издания он полагает не старые издания, а ряд рукописей, рассеянных по разным библиотекам Запада, – в Париже, Риме, Флоренции, Англии и пр. (р. V) и подобно Монфокону, дает полный и обстоятельный список тех манускриптов, как он пользовался при обработке текста творений Василия, занявших собой первый том его издания²⁰. Каждая страница напечатанных Гарнье сочинений Василия сопровождена богатым числом вариантов, взятых из рукописей и прежних изданий, и текст св. Писания, цитируемый Василием, восстановляется таким же научным методом, что и в изданиях Монфокона. Для наглядного доказательства последнего положения приведем только три примера, опять же взятые наудачу. In Hexaem., hom. IV, р. 33 (Быт. 1да соберется вода… в собрание едино и да явится… εἰς αυναγωγὴν μίαν καἰ ὀφθήτω). Regii primus et quintus: εἰς τὰς συναγωγὰς αὐτῶν καὶ ὀφθήτω. Editi cum multis mss. et cum sacru textö εἰς μίαν συναγωγήν. Mox facet textus et editi et mss. multi hac secundo loco habent: εἰς τὰς συναγωγὰς αὐτῶν καὶ ὤφθη. Reg. sextus in utroque loco habet: εἰς συναγωγὴν μίαν. – Hom in Psalm. XLIV, p. 159 (Ps. 101, 27) καὶ ὡσεὶ περιβόλαιον ἀλλάξε αὐτούς ὁ θεὸς καὶ ἀλλαγήσονται; Regii primus, quintus et sextus cum editis: ἀλλάξε (mutabit). At Colbertini primus, – quintus et septimus cum aliis tribus Regiï ἐλίξε (volvet). Et ita quoque legitur margine Regii sexti. Colbertinus sextus una cum LXX: ἐλίξεις (volves). Theodoretus, qui ipse legit: έλίξεις, docet, Siminachum sripsissë ἀλλάξης etc. – Comm. in Esaiam proth. VII, p. 531. τῶ ζυρῷ τῷ μεμιθυμένῳ. Ita nostri sext. mss: novacula conducta. Editï υρῷ μεμετθυμένῳ novacula inebriata. Hinc patet postremam lectionem perperam Basili tribuit a Nobilia, sed etc…

Таким образом, все выводы о научных достоинствах бенедиктинских изданий в области собственно текстуальной, полученные из анализа трудов Монфокона, подтверждаются и рассмотрением текста творений Василия Великого, вышедших из-под рук Гарнье. В. В. Болотов, без всякого сомнения, был знаком с издательскими работами бенедиктинцев, хотя бы в перепечатке их у Мина. Каким образом пришел он к столь неодобрительному и вместе с тем неосновательному суждению о научных качествах? – для нас это остается неразрешимой загадкой.

Пред нами объемистый том в 466 страниц убористой печати, захватывающий в своем содержании обсуждение всех тех сложных и разносторонних явлений, в каких выразилась историческая жизнь христианской церкви за первые три века ее существования; – не ученое исследование по специальному вопросу, – не диссертация, претендующая на соискание ученой степени, а именно курс академических лекций, которые в своем фактическом осуществлении подвергаются некоторым существенным ограничениям относительно времени и пространства. Самая обязанность профессора, – и даже некоторая юридическая необходимость, – вынуждает его выполнить во всей цельности официальную программу, хотя и составленную им самим, т. е. обозреть всю группу явлений, входящих в известный отдел церковной истории, но здесь он встречается с недостатком времени, заставляющего его при обширности предлежащего ему церковно-исторического материала или исключать, хотя бы временно какой-либо пункт из программы, не смотря на его относительную важность, или излагать его лишь в общих чертах. Последнее обстоятельство особенно тяжко отзывается на нравственном сознании профессора: страстное желание лежащее в самой идее профессорского служения, поделиться со слушателями всей массой своих сведений, раскрыть каждый более важный факт в прошлой истории христианства во всех его деталях, так сказать, пространственно расширить свои лекции здесь в этом, впрочем вполне понятном, недостатке времени, встречает свою непреодолимую границу. Последствия указанных условий отразились и на курс лекций В. Болотова²¹.

Передать в каком-нибудь подробном изложении все богатство идей, наблюдений и оригинальных комбинаций, рассеянных на страницах этого солидного труда, совершенно невозможно, да и нормальные пределы всякого отзыва запрещают это; поэтому я ограничусь точным перечнем тех исторических явлений, какие подвергнуты здесь изучению, чтобы читатель мог видеть, что полезного для себя он может извлечь из этого тома?

Уже сам издатель его предупреждает, что весь предлагаемый в настоящем издании материал распределяется в общем в порядке печатной программы В. В., составленный им по требованию указа Св. Синода от 1-го Апр. 1895 г.²². Рассматривая эту программу, не трудно убедиться в том, что она мало отличается от общепринятых способов распорядка церковно-исторического материала, наблюдаемого в лучших иностранных руководствах по церковной истории, и даже от того, который использован в новом издании учебника для духовных семинарий Е. Смирнова²³, за тем исключением, что пункт о распространении христианства в первые три века поставлен здесь не на первом месте, как бы того следовало ожидать, а на четвертом.

Весь курс лекций В. Болотова слагается из двух больших отделов, определяемых разнохарактерностью обсуждаемых в них объектов. Первый отдел имеет своим предметом внешнюю сторону христианской жизни за первые три века (1–301), второй ее внутреннюю сторону (301–466), при чем, каждый отдел распадается на группу самостоятельных трактатов. Лекции открываются изучением борьбы христианства с язычеством в жизни и мысли. Здесь мы находим: 1) последовательное, в хронологическом порядке изложение процесса гонений на христиан со стороны языческой власти с объяснением их причин и следствий: 2) оценку апологий и языческой полемики против него и подробное изложение борьбы христианства с языческой мыслью в форме гносиса (1–235). Дальнейшим пунктом, со всею обстоятельностью изучаемым В. Болотовым, является история распространения христианства за первые три века (235–300). Внутренняя жизнь церкви выясняется, прежде всего со стороны ее богословского миросозерцания, – в раскрытии учения о Богочеловеке и Св. Троице (301–347) и в ее практической и административной организации (монтанизм, дисциплинарные споры древней церкви и церковный строй в первые три века христианства (348–474).

Ближайшее последствие стремления охватить в своих лекциях по возможности все вопросы, связанные с церковною жизнью первых трех веков, и сказалась в неравномерности научной ценности различных отделов их. Так глава об апологиях христианских и языческой полемике против него представляет собой лишь беглый очерк и притом частью заимствованный из Баура²⁴. Мандаизм – это чрезвычайно оригинальное и сложное религиозно-метафическое порождение Востока, – затронуто слегка, и очерчено лишь на основании статьи Kessler’a, напечатанной в Herzog’a Reac-Encyklopedie 2 aufl.²⁵ Точно также и относительно главы об Оригене можно было ожидать большего от автора известной диссертации «Учение Оригена о св. Троице»²⁶. Но все эти недочеты, чем бы они не объяснялись, вполне искупаются научными достоинствами и богатством содержания многих других его трактатов. Сюда должно причислить главу его о гностицизме и в особенности страницы, посвященные выдающимся представителям его Василиду и Валентину. При оценке Василида В. Болотов один из первых встал на правильный путь, убежденно высказавшись за подлинность Ипполитова известия об этом гностике в полной противоположности общепризнанному в Западной науке результату, утверждающему безусловный приоритет сведений Иринея. Преимущественным же вниманием Болотова пользуется Валентин, самый выдающийся и популярный представитель эллинистического гносиса: автор с наглядной выпуклостью следит за малейшим изгибом его мысли, исследует каждую деталь его мировоззрения, привлекая на помощь толкования его учеников (Марка) и воспроизводит систему его во всей возможной цельности и полноте²⁷. Такими же достоинствами отличаются и части его лекций, занимающиеся историей дисциплинарных споров, где внутренняя подпочва, двигавшая ими, восстанавливается со всей присущей им картинностью, соединенной с тонким и глубоким анализом мотивов, руководивших важнейшими деятелями их (особенно о крещении еретиков стр. 383–328). Этюд о спорах касательно времени празднования Пасхи (428–451), по всесторонности, научности и привлечению всех исторических данных, необходимых для решения поставленного вопроса, по полноте и законченности исследования мог бы составить собой отдельную и солидную диссертацию, и притом подводящую последние итоги научных изысканий в область этого крайне трудного и запутанного хронологического пункта²⁸. Наконец, оригинальными чертами и штрихами наполнен отдел о распространении христианства в первые три века (стр. 235–300).

Говорить о каких-либо недостатках, научных погрешностях и оплошностях в отношении к напечатанным сейчас лекциям В. Болотова невозможно уже просто по тому, что они не дают повода к такого рода возражениям. Мы отметим только некоторые мелочи, вызывающие недоумения, и не столько в качестве критического разбора, сколько исходя из мотивов, вызываемых теми идеальными требованиями, какие естественно предъявлены к покойному церковному историку. Так, прежде всего, обращает на себя внимание некоторая несогласованность суждений его по вопросу о юридическом положении христиан в римской империи, точнее той вины, в силу которой они подвергались наказанию. Так на стр. 31-й читаем: «слово sacrilegium (главное преступление христиан), показывает, что в понятии безбожия на первый вид выдвигался не положительный момент, не убеждение в том что Бога нет, не атеизм в современном смысле, а лишь отрицательный момент, именно фактически обнаруженное не желание чтить признанное законом божество соответственным образом«… «В разбор религиозных воззрений безбожников не входили… Когда христиане доказывали, что они не безбожники, что они чтут единого Бога, то они высказывали истину, которую закон не оспаривал. Правительство обвиняло христиан в том, что они не чтут богов, и отвергнуть этот факт можно было только фактом т. е. принесением жертвы богам, потому что римлянин понимал под религией не внутреннее убеждение, а факт внешнего обрядового почитания богов. Обвинение в безбожии легко могло падать и на язычников». Таков именно окончательный результат, установленный новейшими исследователями римского права (Mommsen) по вопросу о наказуемости христианства. Однако, оценивая рескрипт Траяна, В. Болотов встает на новую точку зрения в вопросе о наказуемости христианства, утверждая, что «христиане подвергались преследованию за самое имя… из последующей истории видно, что люди, судившие христиан, боялись произносить слово: «христианин» (?), потому что этим процесс оканчивался (73) «признание в христианстве считается совершенно достаточным для окончания процесса»; как сам Иустин, так и его ученики осуждены на смерть за то, что они исповедовали себя христианами (97. 98)». Итак, что же, по суждению Болотова, составляло юридическую вину христиан в порядке римского законодательства: фактически-ли обнаруженное ими нежелание почтить узаконенное божество соответствующим образом (т. е. отказ принести жертву) при чем религиозные убеждения совсем не имелись в виду, или ipsum nomen т. е. исповедание христианства? Легко видеть, что последняя точка зрения на причину наказуемости христиан не совмещается с первой и трудно с ней согласится. И действительно факты христианского мученичества, на какие опирается Болотов в доказательство своего последнего тезиса, не подтверждают его; он ссылается главным образом на два события, случившиеся в правление Марка Аврелия (97. 98): на мученичество Птоломея, Лукия и одного неизвестного лица, понесших мученическую кончину, действительно, за исповедание христианства, но изложенный в свободной литературной передаче и в апологетических целях, этот рассказ Иустина²⁹ никоим образом не может претендовать на полную точность. Анализ же мученичества Иустина и пострадавших с ним лиц, носящий на себе характер протокольной записи, лишь с некоторыми вставочными прибавками, приводит совершенно к другим заключениям. Допрос открывается так: «прежде всего окажите почтение богам и повинуйтесь императорам». Кроме Иустина еще 8 лиц признали себя христианами, но не это сознание в христианстве послужило основой обвинения их. Выслушав довольно продолжительную речь Иустина, Рустик префект сказал: «ну довольно, пора обратиться и к делу; собравшись все вместе единодушно принесите жертву богам», и когда христиане столь же единодушно отказались сделать это, Рустик формулировал приговор так: не пожелавшие принести жертвы богам и не исполнившие повеления самодержца согласно законам (κατὰ τῶν νόμων ἀκολουθίαν), по избиении плетьми, да будут подвергнуты смерти»³⁰. И здесь, очевидно, наказывался отказ принести жертву, а не исповедание христианства.

Еще некоторые мелочи, вызывающие недоумение: а) лекция о монтанизме (348–386) по каким то непонятным причинам составила особую главу, предшествующую истории дисциплинарных споров, тогда как самая сущность его и заключалась в принципиальной постановке вопроса о церковной дисциплине; 2) характеристика императора Адриана: «в самом деле, Адриан обнаруживал в чертах своего характера много такого, что заставляло предполагать, не был ли он предрасположен к помешательству (61 стр.)», слишком обидна для такого все же выдающегося ума, заявившего о себе важными реформами в области римского права и сравнительно благосклонным отношением к христианству; 3) отдел о гностицизме (стр. 162 сл.) стоит заглавием: «борьба христианства с языческой мыслью в форме гносиса», может ввести в заблуждение читателя, так как «о борьбе христианства с языческой мыслью» здесь не сказано ни одного слова.

Рассматриваемые же в целом лекции В. Болотова представляют собой солидный вклад в общую сокровищницу церковно-исторического познания. Самое ученое имя проф. Болотова ручается уже за научную ценность их содержания. Тонкий и оригинальный ум, способный проникнуть в самые интимные мотивы изучаемых явлений, умение сказать новое там, где говорили многие, изящный литературный стиль, всестороннее и почти исчерпывающее изучение обсуждаемых вопросов – все это составляет отличительные качества рассматриваемого нами нового его труда. Он может служить незаменимым руководством для всех приступающих к занятиям в области церковной истории, составляющей предмет его содержания. Он в особенности полезен для преподавателей духовной семинарии в том отношении, что ближайшее знакомство с ним поможет им оживить бледный и малосодержательный учебник по церковной истории. Наконец, подробный указатель (467–472), составленный издателем лекций проф. А. И. Бриллиантова, делает книгу вполне пригодной для практического употребления.