Я простоял всю службу, не поняв ни одного слова, помню только, что ощущал, наверное, то же самое, что послы князя Владимира в Святой Софии, не знавшие, где они были ‒ на земле или на небе.
Истинно долготерпелив и многомилостив Господь, благоволивший уже много лет спустя дать мне испытать сладость обращения.
Цепочка «случайностей» – Промысла Божия – привела к тому, что теперь меня называют не Евгением, потому что я оставил мир и принял монашеский постриг, а – монах Варнава.
В вагоне открыл Евангелие. Открыл и… всё. Читал, читал ‒ три часа, наверное. Мне все эти три часа казалось, что я на грани двух миров существую. Какое-то удивительное происходило действие, невозможно его описатье…
К приятию христианства я шел очень тяжело и долго. Я прорастал к нему через пласты сомнений, атеизма и всеобщего отрицания Бога. Я прорастал к нему, как прорастает к свету былинка через слои асфальта.
Промыслителю было понятно, что если я буду понемножку ходить, то так и не стану церковным человеком. А чтобы стать им, нужно было резко переменить жизнь.
Я, воинствующий атеист, иногда захаживал в церковь – просто постоять, послушать пение, молитвы... Мне в тех словах молитв и песнопений слышался голос моей древней земли.
Я подумал: а ведь что я себе хочу? Я хочу быть нормальным человеком, для которого нравственность, для которого закон, для которого культура – это что-то значащие категории.
Много нужно говорить, чтобы подробно передать всё то, чему наставлял меня о. Пётр. Слово Божие было у него единственным орудием к победе моего неверия.
Под влиянием жены у Ивана Киреевского пробуждается интерес к творениям Св. Отцов, и по мере погружения в их мысли начинает набирать силу благодатный процесс интеллектуально-духовного преображения его самогό.
В ночь с Великой Пятницы на субботу, у меня совершенно неожиданно появилось невероятно глубокое и тяжелое чувство раскаяния. Я провел всю ночь в этом чувстве, и к утру мне было явление Христа, после чего вся моя духовная жизнь изменилась.
Я был среди последних, самых падших людей. Глубоко погряз в мире демонов и удовольствий. И встретил отца Софрония, чье лучистое влияние на всех, которые его знали, коснулось и меня.
Я вдруг оказался соединенным с ненарушенной, 2000-летней христианской традицией. Даже сейчас мне не верится, что все это случилось со мной.
Именно в этот момент я понял, какова истинная цена всего происходящего, как боль резко делит жизнь человека на «до» и «после», как перед лицом страдания человек остается совсем один, и с ним ‒ только Бог.
Я думал, что христиане, которые ходят в церковь, это старые, больные люди, которые боятся смерти и ищут утешения в религии.
В какой-то момент стало очевидно, что противиться истине мы больше не можем, если хотим быть честными – должны идти в храм.
Все религиозные философии мне были очень понятны. Они мне были понятны, потому что я сам хотел создавать свою религиозную философию.
Наступил очень тяжёлый момент в жизни. И вот тут вдруг я понял, что если не крещусь, то умру. На момент крещения мне было 42 года.
В моих богословских поисках мне помогал мой друг поэт Владимир Данчук, уже почивший. А в 1979 году друг за другом умерли мои бабушка, мама и отец, и тогда я осознал, как всё в этом мире зыбко.
Писатель Анатолий Ким — о своём пути к вере, о знаменитом крёстном и о законе любви.