Сергей Худиев. Как я пришел к вере <br><span class="bg_bpub_book_author">Сергей Львович Худиев</span>

Сергей Худиев. Как я пришел к вере
Сергей Львович Худиев

Сергей Львович Худиев для нашего проекта

Мне всегда было очень трудно говорить о моём обращении ‒ есть вещи, которые трудно объяснить, невозможно поделиться содержимым своей души напрямую. Но, возможно, мне стоит предпринять такую попытку.

Я родился в 1969 году в Североморске ‒ это закрытый военный город в Мурманской области, на крайнем северо-западе страны. Я до сих пор очень люблю места, в которых вырос ‒ северную природу, сопки и озёра, где осенью мы ходили за ягодами (черникой, брусникой, и если зайти далеко и повезет, то морошкой), а зимой ‒ на лыжах. Зимой наступала полярная ночь, солнце скрывалось за горизонтом, и можно было видеть полярное сияние ‒ зеленые, иногда красные сполохи, переливающиеся на фоне звездного неба. В красоте северной природы было нечто, что я не мог назвать ‒ а сейчас назвал бы напоминанием о потерянном рае.

Естественно, в то время я про рай не знал; тем, кто сейчас молод, трудно объяснить, насколько мир, в котором мы жили, был зачищен от всякого присутствия религии. Североморск стал городом уже при советской власти, и церкви в нем не было и не могло быть. Все, что я узнавал о вере, носило резко негативный характер.

Читать я любил с детства ‒ и охотно читал научно-популярные книги для детей. Помню, что там почти обязательно говорилось что-нибудь плохое про церковников, враждебных науке, которая разоблачает их суеверия. Я помню книгу «Отцы Тьмы», где рассказывалось о кострах инквизиции и религиозных войнах ‒ там еще была иллюстрация: из горящего средневекового города выезжают всадники с отрубленными головами на пиках. Помню картинку, изображающую Галилея ‒ бородатого человека в пышном воротнике, который восклицает «а все-таки она вертится», и «мученика науки» Джордано Бруно.

В прекрасно изданном журнале «атеистические чтения» тоже рассказывалось о том, какие ужасные люди церковники ‒ мне врезалось в память стихотворение про то, как маленький мальчик сказал какую-то ересь, а его за это сожгли на костре.

В советских фильмах священники (если они появлялись) были или дураками, или злодеями, которые находились (как бы сейчас сказали) на неправильной стороне истории. Они представляли собой то прошлое, дикое, жестокое и страшное, из которого человечество выходило под руководством его лучших представителей ‒ тех, кто прокладывал дорогу к коммунизму.

На одном из зданий по соседству был огромный лозунг «Победа коммунизма неизбежна». И таким же неизбежным считалось исчезновение религии. Да, какие-то старушки, у которых больше ничего нет в жизни, еще ходят в кое-где сохранившиеся действующие церкви. Но скоро они поумирают, и эти церкви разделят судьбу тех, которые уже раньше превратились в музеи или склады.

Впрочем, лично я не знал ни единого верующего человека ‒ все вокруг меня были стопроцентными атеистами. Мы знали, что какие-то (очень немногие) люди в нашей стране еще верят в Бога ‒ но это люди странные, нездоровые, и от них надо держаться подальше ‒ что, впрочем, было нетрудно. В Североморске 1970–80 годов верующего было встретить не легче, чем чернокожего.

Космос

Место религии занимал на тот момент Космос. Конечно, то, что советские дети мечтали о полетах в космос ‒ это общее место, но я мечтал как-то особенно сильно.

Для советского ребенка и подростка космос был ближайшим ‒ и, видимо, единственным ‒ представителем трансцендентного. Все пишут, что большой грех использовать слова, которые ты не можешь объяснить ‒ или сам не понимаешь ‒ и я поясню, что хочу этим сказать. С космосом связано характерное переживание чуда, тайны и огромного открытого пространства ‒ где обитает что-то, превосходящее все, что ты знал или помышлял до этого. Там ‒ что-то принципиально иное. Я читал космическую фантастику, и смотрел все доступные в то время фантастические фильмы. Я даже мечтал сам построить космический корабль ‒ в том возрасте я еще не отдавал себе отчёта, что это абсолютно за пределами моих возможностей. Что было такого привлекательного в космосе? В романах люди летали в звездолётах и переживали всякие приключения ‒ но приключения можно переживать и на земле, почему меня так манил именно космос?

Меня в то время горячо интересовали НЛО, предполагаемые инопланетные корабли, тайком посещавшие землю. Тогда вообще была волна интереса к НЛО, по рукам ходили распечатки с текстами Ажажи ‒ был такой фантазер-контактер.

В советской прессе (вроде Техники Молодёжи) интерес к НЛО высмеивался, и людям объясняли (как я теперь понимаю, верно) что то, что люди принимают за летающие тарелки ‒ это что угодно от самолетов до облаков. Мне удавалось уверить себя, что подсвеченное закатом дисковидное облако ‒ на самом деле корабль пришельцев.

Этих пришельцев я (и не только я, конечно) мечтал встретить, и они представлялись в полном смысле «существами из другого мира», таинственными, пугающими и непреодолимо влекущими одновременно. Уже много лет спустя я понял, что это переживание было суррогатом переживания религиозного, и вообще уфология ‒ это плохо прикрытая наукообразностью языческая религия, как это хорошо показано в «тесных контактах третьего рода» ‒ сам фильм я, конечно, увидел гораздо позже, но в то время я о нем и знал ‒ его бранили в советской печати, говоря о том буржуазия отвлекает трудящихся всякими развлечениями.

В космосе было чудо, тайна, огромность, и качественно иная, настоящая жизнь. Я и сейчас люблю космос ‒ только я понимаю, откуда это чудо и тайна. Мир говорит о своём Создателе. И да, мы ещё отправимся путешествовать по космосу, обживая галактики как родной дом. Но это уже после Воскресения.

А тогда я вглядывался в звездное небо и жадно читал книги по астрономии.

Внезапные просветы

Возможно, мне стоит сказать о переживаниях, о которых сказать трудно из-за того, что их нельзя вполне выразить в словах. Это чувство внезапного просвета, через который в этот мир просвечивает рай.

Например, я вспоминаю себя подростком лет 12, я нахожусь в Солнечногорске, в квартире наших родственников, я зачем-то выхожу на кухню, летний вечер и уже стемнело. В этот момент из радиоточки играет мелодия «одинокий пастух» (весьма возможно, она не произведет на вас такого впечатления; что задевает вас, а что нет ‒ это очень индивидуально). Но меня мелодия застает врасплох, я тогда слышу её в первый раз, и меня охватывает острое, яркое чувство рая ‒ я как будто вижу перед собой поле, покрытое чем-то вроде камыша. Я тогда полностью неверующий подросток из полностью неверующей среды ‒ и я тогда не интерпретирую это как что-то религиозное. Просто очень яркое внезапное переживание, которое я помню до сих пор.

Или сон, который я хорошо запомнил. Я нахожусь в своём родном городе, Североморске, в здании морского порта, которого в реальном Североморске нет, и вижу через огромную стеклянную стену залив и сопки вокруг ‒ как это бывает во сне, когда местность с одной стороны хорошо узнаваема, с другой ‒ явно не такова, как на самом деле. Я вижу корабли, сопки и деревья, я вижу все это очень, очень отчетливо ‒ как я не мог бы видеть даже если бы у меня было отличное зрение; и я говорю «о, великое море!», причём во сне эти слова обладают для меня огромным и радостным значением ‒ это море обладает какой-то подлинностью, настоящестью, насыщенностью.

Все это невозможно описать ‒ как сказал поэт, «мысль, изреченная есть ложь», но это, возможно, стоит упомянуть, потому что эти далекие отблески рая на меня повлияли.

Первая встреча с Библией

Первая Библия попала мне в руки благодаря тёте ‒ она была выездная (то есть могла ездить в зарубежные командировки) и смогла привести из-за границы два экземпляра, один из которых отдала нашей семье. Я (уже будучи подростком) читал ее, разумеется, без веры ‒ просто как памятник мировой литературы. Я помню, как прочитал Бытие и Исход ‒ а дальше застрял; из Нового Завета я помню Деяния Апостолов ‒ тогда на меня произвело некоторое впечатление радостное ожидание возвращения Иисуса и конца света, мне это напомнило «сидение на чемоданах» в последние дни учебного года, когда уже вот-вот кончится учебный год и мы отправимся отдыхать на юг.

Я помню атеистические книги о Библии, которые я читал, и которые делали упор на жестокостях Ветхого Завета ‒ и вообще вера в Библию как в слово Божие тогда была бесконечно далека от всего, что я мог примерить на себя.

Сумрачный германский гений

Когда я учился в университете в Твери (тогда город назывался Калинин), я стал читать в университетской библиотеке дореволюционные издания немецкого мыслителя Фридриха Ницше. Они находились в спецхране (слово, смысл которого сейчас трудно объяснить) и выдавались только по письменному распоряжению декана. Декан, впрочем, был человеком очень благожелательным и такое распоряжение дал.

Ницше, наверное, один из самых яростных атеистов в истории философии; но он сыграл немалую роль в моем обращении (как я узнал впоследствии, не только в моем).

Тогда я был угрюмым, высокомерным и мучительно одиноким юношей. А Ницше, который пишет о гордом одиночестве и презрении к «стаду» ‒ как раз очень привлекательный автор для такой юношеской надменности.

Как образцово-показательный гордец, Ницше был яростный атеист ‒ помню его фразу «Если бы Бог был, как бы я вынес, что я ‒ не Бог? Следовательно, нет никакого Бога!»

Атеисты, как сказал Салман Рушди, это люди, зацикленные на Боге. До этого я как-то не задумывался о Боге вообще, как и очень многие люди.

И вот встреча с яростным и решительным атеистом, который глубоко задумывается о том, есть ли Бог, и если Бога нет, то что из этого следует, побудила меня обратиться к этому вопросу. Ницше додумывает свой атеизм до конца ‒ если Бога нет, то совесть ‒ это «голос стада», как он пишет «голос стада ещё будет долго звучать в тебе. И когда ты скажешь: «у меня не одна совесть с вами», ‒ это будет жалобой и страданием». Все живое грызет друг друга, нравственность, альтруизм, сострадание ‒ измышление слабых, чтобы манипулировать сильными.

У Ницше есть очень интересный мотив сверхчеловека. В наши дни это слово ассоциируется с нацизмом, но сам Ницше нацистом не был ‒ к германскому национализму от относился с таким же презрением, как ко всем страстям «стада».

Ницше о другом ‒ о том, что человек ‒ это нечто, что до́лжно преодолеть. У него эта идея привязана к эволюции ‒ человек произошел от обезьяны, от человека еще что-нибудь произойдет, вот будет этот сверхчеловек. Но была сама идея, что человеческая жизнь обладает неким надчеловеческим потенциалом. Потом я начал понимать, что это вывернутый наизнанку идеал святости. Слово Божие говорит, что люди сделаются чем-то гораздо большим, чем они являются сейчас. Что прославленные святые в Небесах ‒ это нечто бесконечно превосходящее человека в его наличном состоянии, и в человеке сейчас уже есть ожидание этого.

В тот же период ‒ когда я учился в Твери ‒ я помню, как я, наверное, первый раз, воззвал к Богу. Я был человеком очень угрюмым и надменным и тяжело страдал от самого себя ‒ и невозможности строить отношения с людьми. Был момент, когда я молился Богу ‒ просто в порядке внезапного срыва. Однако я продолжал оставаться атеистом ‒ потом я узнал, что «молящийся атеист» это вполне обычное явление.

Первая книга К.С. Льюиса

Тем временем началась Перестройка, политический режим стал заметно смягчаться, антирелигиозность властей стала быстро ослабевать. Когда я приехал в Москву, пытаясь поступить в МГУ, я встретил там христианского радиожурналиста, который вещал из-за границы, а теперь смог приехать в Москву. Я и не думал искать этой встречи ‒ просто так Бог устроил, что мы пересеклись, поговорили, и он подарил мне книгу К.С. Льюиса «Страдание» («Боль» в том переводе).

Книга произвела на меня сильное впечатление тем, что была написана явно более умным и образованным человеком, чем я сам; я был воспитан в убеждении, что верующие непременно глупы и невежественны, и Льюис показал, что это не так. До моего обращения оставались годы ‒ но это было одним из сильных влияний, которые потом привели меня к вере. В МГУ, впрочем, я так и не поступил.

Радио Радонеж и книги

В 1991 году, когда коммунизм окончательно рухнул, я зарабатывал на жизнь, продавая газеты в электричках. У меня был маленький транзисторный приемник в синем корпусе, и, ожидая очередную электричку, я его слушал. И однажды, на каком-то подмосковном полустанке, я наткнулся на Радио Радонеж ‒ который только-только начал вещание. Там я впервые услышал выступления православных священников, которые приоткрыли мне мир православия.

Между тем страна переживала издательский бум ‒ то, что невозможно было издать предыдущие 70 лет, появлялось на полках книжных магазинов ‒ и на развалах уличных торговцев, которые тогда были повсюду. Так я прочитал Гилберта Кийта Честертона, о. Сергия Булгакова «Православие», Бердяева, Семена Франка.

Крещение

В 1992 году я крестился. Я крестился и женился в один день ‒ утром, часов в 11, принял Крещение в Московской Церкви св. Косьмы и Дамиана, и примерно часов в 16 мы расписались с моей женой.

Дальнейшее уже, наверное, уже не история обращения, но жизни в Церкви.

Ответы на вопросы

‒ А что, если тот Ваш опыт был ошибкой или заблуждением?

‒ Говоря изнутри моего опыта, я могу отметить, что он обладает безусловной достоверностью. Как говорит Апостол, «Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы ‒ дети Божии» (Рим.8:16)

Но я понимаю, что эту внутреннюю достоверность нельзя передать другому. Поэтому я обычно говорю ‒ если у вас есть причины считать его заблуждением, давайте их рассмотрим.

‒ Вы не опасаетесь, что всё зря, что Ваше мировоззрение может быть ошибочным и впереди пустота?

‒ Нет. Тут вспоминается пари Паскаля ‒ если правы атеисты и сознание навсегда угасает в момент смерти, то нас просто не будет, чтобы огорчиться нашему неправильному выбору. Опасаться имеет смысл только в том случае, если мы поставили на неверие ‒ и проиграли. Тогда окажется, что нас звали обрести жизнь вечную и блаженную ‒ а мы навсегда отказались.

‒ Что в Вашей дальнейшей жизни подтвердило тот, первый опыт?

‒ Коротко говоря, всё. Чем дальше я живу христианской жизнью, тем больше я убеждаюсь в правильности ранее сделанного выбора.

‒ Можете ли Вы утверждать, что не потеряли критического мышления после того, как вошли в Церковь?

‒ Как и другие добродетели, критическое мышление требует, прежде всего, трезвого и критического отношения к себе ‒ не только другие люди, но и я сам склонен к самообману, к тщательной фильтрации данных, чтобы они вписывались в мои теории. Поэтому, когда атеисты говорят, что они обладают добродетелью критического мышления просто в силу своего неверия ‒ а вот христиане этой добродетели лишены, это поразительная наивность. Увы, неверие в Бога ничуть не спасает от самого тяжелого самообмана, светские идеологии тут едва ли уступают религиозному фанатизму.

Именно Церковь научила меня осторожности, в том числе, в отношении своих собственных мнений и порывов. Церковь учит, что легковерие – не добродетель, а порок; нам ясно заповедано беречься лжепророков и испытывать духов, от Бога ли они. Мы живем в мире, полном лжеучений, манипулятивной пропаганды и недобросовестной рекламы. И именно Церковь побуждает к рассудительности и не уподобляться тому бедному человеку, о котором сказано, «он не может освободить души своей и сказать: “не обман ли в правой руке моей?» (Ис.44:20)

‒ Считаете ли Вы себя спасенным после обращения к Богу?

‒ В определенном смысле ‒ да. Священное Писание говорит о нашем спасении в трёх временах. Мы, как члены Церкви, уже спасены в том смысле, что прощены и приняты Богом через смерть и воскресение Господа нашего Иисуса Христа, как, например, пишет Апостол, «Ибо благодатью вы спасены через веру, и сие не от вас, Божий дар» (Еф. 2:8) Однако это принятие означает, что Бог трудится в нашей жизни, глубоко меняя нас Своей благодатью. Это длительный, и, временами, трудный и запутанный процесс, в ходе которого мы становимся людьми, которыми Бог нас замыслил. Как говорит тот же Апостол, «со страхом и трепетом совершайте свое спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по [Своему] благоволению». (Фил. 2:12,13) Этот процесс, разумеется, еще не завершён ‒ мы должны будем подвизаться против греха и стремиться к духовному преображению, падать и подниматься до самой смерти, пребывая в Церкви и получая Божию помощь в Таинствах. В этом смысле мы находимся в процессе спасения.

Наконец, в третьем смысле этого слова, мы обретём спасение в будущем, на небесах, когда окончательно достигнем цели нашего странствования ‒ как говорит Апостол, «имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше». (Фил.1:23)

Таким образом, мы, как члены Церкви, спасены, спасаемся, и будем спасены.

‒ Как понять, что вера ‒ дар Божий?

‒ С одной стороны, об этом говорит Священное Писание и его святоотеческие толкователи. Вера перечисляется среди плодов Святого Духа (Гал.5:22), Апостол пишет о том, что «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор.12:3).

С другой, оглядываясь на свою жизнь, мы убеждаемся, что Божественный промысл устроял наше спасение задолго до того, как мы обратились ‒ или хотя бы задумались об этом. Книги, которые попали нам в руки, люди, которых мы встретили, передачи, которые мы услышали ‒ всё это было частью Его заботы о нашем спасении. Мы уверовали в результате этой Его заботы.

‒ «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). От чего Вас освободила вера Богу?

‒  От зацикленности на себе, надменности, и, как следствие, от уныния и одиночества. Но важно не только то плохое, от чего я был освобожден. Важнее то, что я обрел ‒ смысл, радость, утешение и твердую надежду жизни вечной.

Комментировать

*

Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки