Человек молящийся
Здравствуйте!
По мнению сразу нескольких исследователей, сущность богослужебного пения «очень хорошо выражена преподобным Иоанном Дамаскиным в первом воскресном песнопении 8-го гласа»[1]: «Вече́рнюю пе́снь, и слове́сную слу́жбу, Тебе́, Христе́, прино́сим». И, очевидно, эта «словесная служба», сообразно своему «вечернему» характеру, должна быть молитвой, а не игрой – пением, а не музыкой.
Человеческая природа включает в себя дух, душу и тело. По словам свт. Феофана Затворника, «тело – наш животно-растительный организм, со всеми его отправлениями и потребностями; душа – начало тех внутри нас сознательных явлений, кои начинаются чувственными восприятиями, влечениями и ощущениями и оканчиваются научными построениями, […] начинаниями и предприятиями, и произведениями вкуса; дух – орган Богообщения, Бога сознающая, Бога ищущая и Богом живущая сила»[2].
Обратим особое внимание на специфику сфер душевной и духовной. Душевный уровень может охватывать самые различные области человеческой жизни. Как раз сюда входит сфера чувств, занятия науками, искусством и связанные со всем этим потребности.
Единственный же центр притяжения духа – Бог, а приоритетная духовная потребность — воссоединение с Ним при помощи главного доступного для падшего человека средства — молитвенного делания.
Молитва является сущностью богослужения, призванного отвечать духовным потребностям человека. Внешняя же богослужебная сторона – храмовая обстановка, обрядовость – способна удовлетворить человека лишь на телесно-душевном уровне. Она создаёт условия для молитвы, но ещё не является самой молитвой.
Всё, чего мы касались при анализе современной богослужебной музыки (я намеренно избегаю здесь слова пение), также соответствовало лишь сферам телесной и душевной, ибо было связано с переживанием человеком внешнего воздействия совершенно земных — притом, как выяснилось, не самых уместных – явлений. Это и заложенные в музыке эмоции, и свобода художественно-образной интерпретации богослужебного текста, и всё поглощающая своей субъективностью ярко слышимая фигура композитора, а порой – и просто отсутствие элементарного эстетического вкуса.
Но, даже если мы закроем глаза на всю эту «мусикию», интонирование текста и создание внешних условий для молитвы – не единственная и далеко не главная задача богослужебного пения и – вот мы и дошли до сути – вовсе не цель его существования. Ибо, если внешние условия имеют вещественную и душевную природу, с их обеспечением, при соответствующем подходе, может справиться и музыка, как прерогатива телесного и душевного.
Подобные примеры музыкального воздействия мы видим ещё в Ветхом Завете. Например, в Книге Царств описывается, как пророческий дар пробуждается в Елисее рукою Господней именно в тот момент, когда пророк слушает игру на гуслях специально приглашённого музыканта (4 Цар. 3:15).
Музыка способна (и даже призвана) влиять на сферу душевно-телесную. Она, как пишет Владимир Мартынов, обладает «магическо-экстатической и эстетической сторонами»,[3] что, кстати, по словам исследователя, «является постоянным соблазном для христианского сознания», ибо «именно на эти пути экстатичности и эстетизма готово бывает соскользнуть богослужебное пение».[4]
Но музыка не духовна и потому не способна быть средством общения человека с Богом. У неё, как любого земного искусства, просто нет для этого необходимых («неземных») ресурсов.
Она может пытаться воспевать сколь угодно высокое и прекрасное – но делать это лишь доступными ей средствами, о которых мы говорили в прошлый раз. Музыка – область чувственности, а плоть и кровь Царства Божия не наследуют (1Кор. 15:50).
Мне даже горько говорить об этом как профессиональному музыканту, но у музыки есть «потолок», который она никогда не преодолеет – ей никогда не подняться выше душевной сферы, область духа для неё попросту не доступна.
Да, собственно, она туда и не стремится – у музыки совершенно другие задачи. Даже если она внешне воспевает Бога — Бог ей не нужен. Он для неё – лишь объект для очередного образно-чувственного изображения.
«Путь музыки, — говорит Владимир Мартынов, — не может привести к Господу даже тогда, когда по видимости музыка приближает сознание человека к богопознанию, как бы показывая ему небесную гармонию […] или стройный космический порядок, через рассматривание которого видимы… вечная сила Его и Божество (Рим. 1:20). Даже тогда, познавши Бога, человек не прославляет Его как Бога. Вместо этого он начинает обожествлять сам этот космический порядок, гармонию, то есть поклоняться и служить твари вместо Творца […] Музыка не может вывести сознание человека из этого состояния космизма… она не в силах поистине прославить Бога, ибо прославление Его есть конец музыки и начало богослужебного пения».[5]
Последнее, по самой своей сути, не просто затрагивает область духа – вне духовной сферы его существование невозможно в принципе. «Исполняйтеся Духом, — заповедает апостол Павел, — глаголюще себе во псалмех и пениих и песнех духовных, воспевающе и поюще в сердцах ваших Господеви». (Еф. 5, 18-19) Этот стих, толкует свт. Феофан Затоврник, «нельзя относить к чему-либо другому, кроме производства молитв. Слова: во псалмех и пениих и песнех духовных — определяют молитву словесную; а слова: во благодати поюще в сердцах ваших Господеви — молитву внутреннюю, умно-сердечную».[6] «Пение, производимое голосом, — вторит ему Григорий Синаит, — есть указание на внутренний умный вопль».[7] Оно, начинаясь с тишины сознания, рождается вначале как внутреннее молитвенное движение, уже потом облачаясь в звук.
И здесь уместно вспомнить о столь распространённом в Восточной Церкви уподоблении человека музыкальному инструменту, что, по замечанию Владимира Мартынова, вовсе не является «ни метафорой, ни красивым поэтическим сравнением, но представляет собой констатацию реального нерасторжимого единства жизни и пения».[8]
«Станем же флейтой, — восклицает Златоуст, — станем кифарой Святого Духа. Подготовим себя для Него, как настраивают музыкальные инструменты. Пусть Он коснётся плектром наших душ!»[9] «Под псалтерионом-инструментом, настроенным для гимнов нашему Богу, — поясняет свт. Василий Великий, — должно иносказательно разуметь строение нашего тела, а под псалмом (т.е., пением) следует понимать действия тела под упорядочивающим руководством разума».[10] Подобно тому, как благозвучность издаваемых инструментом мелодий зависит от его настройки, пение напрямую зависит от состояния души, ибо из неё оно и исходит.
Таким образом, заключает Владимир Мартынов, «правильное пение есть следствие правильной жизни, а правильная жизнь уже есть пение… Вот почему правила и нормы, обусловливающие правильность пения, не ограничиваются лишь правилами звукоизвлечения и организации мелодических структур (чем занимается музыкальное искусство), но включают в себя правила и нормы жизненного поведения, регламентацию телесных действий и состояний сознания».[11]
Уникальная в своём роде концепция Владимира Мартынова, согласно которой богослужебное пение – не область искусства, а аскетическая дисциплина, — единственное определение сути богослужебного пения, дающее чёткое понимание его отличия от музыки. Богослужебное пение — не условие для молитвы и даже не абстрактный молитвенный инструмент. Это — сама молитва.
Целью существования пения является то, что музыка не может понести по самой своей природе. Музыка – область искусства, пение – область аскетики; музыка — прерогатива земного, а пение – Небесного.
Да и зазвучало богослужебное пение впервые не на земле (которой в тот момент ещё и не существовало), а на Небе. Ибо первыми песнь Богу воспели Бесплотные Силы, сотворённые прежде мира видимого – воспели, преисполненные благодати, созерцая Непостижимую Славу Троицы. И выражение «ангельское пение» — тоже вовсе не красивая метафора…
Музыка родилась по совершенно противоположной причине – не от избытка благодати, а от её потери. И произошло это уже в нашей юдоли плача.
Но об этом мы поговорим в следующий раз.
До встречи!
[1] Николаев Б. С. 3
[2] Св. Феофан Затворник. Толкования посланий ап. Павла. Послания к Солунянам, к Филимону, к Евреям. М., 1998. С. 234-235
[3] Мартынов, «История…» — С. 20
[4] Мартынов, «История…» — С. 37
[5] Мартынов, «История…» — С. 36
[6] Феофан Затворник, свт. Толкования посланий апостола Павла к Колоссянам и Филиппийцам. М.: Правило веры, 2005. С. 283-284
[7] Добротолюбие, М.: 1900, Т. V. С. 219 – Цит. по: Мартынов. «Пение…» С. 15
[8] Мартынов. «Пение…» С. 22
[9] Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения. М., 1966. С. 116 – Цит. по: Мартынов. «Пение…» С. 23
[10] Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения. М., 1966. С. 104-104 – Цит. по: Мартынов. «Пение…» С. 22
[11] Мартынов. «Пение…» С. 23
Комментировать