«Како вспоем песнь Господню» (Пс. 136;4)
Приветствую все домашние церкви, которые сейчас с нами на связи!
Сегодня я хочу начать новую тему богослужебного характера, которая на мой взгляд является очень важной. Настолько важной, что сама служба получила от нее свое название.
Речь пойдет о пении, которое является не только необходимой составной частью древнего православного богослужения, но и частью преобладающей.
Именно эта составляющая оказала столь сильное впечатление на послов Киевского князя Владимира, что те не могли понять, на небе они находились в тот момент или на земле.
И если поначалу пение было свойственно лишь соборному типу богослужения, то к нашему времени монашеские и даже келейные службы перестали чуждаться приходских песней в виде различных тропарей, стихир и гимнов.
Но вот, что интересно! Согласно 15 правилу Лаодикийского Собора богослужебные песнопения запрещается исполнять тем, кто не имеет на это специального церковного посвящения. И дело тут не только в контроле за церковной уставной деятельностью, но и в желании регулировать сам процесс пения.
«Чего мы желаем и требуем? – вопрошает св. Иоанн Златоуст, — Того, чтобы, вознося божественные песнопения, вы были проникнуты великим страхом и украшены благоговением, и таким образом возносили их. Из присутствующих здесь есть люди, которые, не почитая Бога и считая изречения Духа обыкновенными, издают нестройные звуки и ведут себя нисколько не лучше беснующихся, колеблясь и двигаясь всем телом и показывая нравы, чуждые духовному бдению. Жалкий и несчастный! Тебе должно с изумлением и трепетом возносить ангельское славословие, со страхом совершать исповедание пред Создателем и чрез это испрашивать прощение грехов; а ты переносишь сюда обычаи шутов и плясунов, безобразно протягивая руки, припрыгивая ногами и кривляясь всем телом».
Позицию св. Иоанна поддержали и другие иерархи и даже закрепили ее на 6-м Вселенском Соборе, сказав: «Желаем, чтобы приходящие в церковь для пения не употребляли безчинных воплей, не вынуждали из себя неестественного крика, и не вводили ничего несообразного и несвойственного церкви» (75 правило). Согласно толкованию Вальсамона это правило запрещает «употреблять отрывистые и непристойные мелодии, излишнюю вычурность и игривость песнопений, что более приличествует театральным песням, нежели церкви Божией».
Повлияло ли это на характер церковного пения?
Не будем сейчас углубляться в историю этого вопроса, а просто почитаем отрывок из письма Пётра Ильича Чайковского, написанного в сентябре 1882 года и адресованного ректору Киевской Духовной Академии: «Скрепя сердце, выслушал я в минувшее воскресенье то странное мазурко-образное, до тошноты манерное, тройное «Господи, помилуй; с несколько большим нетерпением отнесся я к «Милость мира» и дальнейшему последованию … вплоть до «Тебе поем»; когда спели «Достойно есть» я был несколько утешен, так как песносложение его… во всяком случае, и сочинено, и спето без вычур, просто. Но когда закрылись царские врата, и певчие поспешно, на один аккорд, пропели «Хвалите Господа с небес», как бы слагая с себя тяжкую обузу хвалить Господа, ввиду своего долга угостить публику концертной музыкой, и стали, собравшись с силами, исполнять бездарно-пошло сочиненный, преисполненный неприличных для храма вокальных фокусов… длинный, бессмысленный, безобразный концерт, я чувствовал прилив негодования, которое, чем дальше пели, тем больше росло. То гаркнет диким ревущим рыканием бас-соло, то завизжит одинокий дискант, то прозвучит обрывок фразы из какого-то итальянского трепака, то неестественно сладко раздастся оперный любовный мотив, то весь хор замрет на преувеличенно тонком пианиссимо, то заревет, завизжит во всю глотку… О, Господи, и когда же, в какую минуту происходит эта музыкальная оргия? Как раз в то время, когда совершается главный акт всего священнодействия, когда Ваше Преосвященство и сослужители Ваши приобщаетесь Тела и Крови Христовой».
Кто-нибудь резонно заметит, что подобной характеристики по праву заслуживает пение профессиональных малоцерковных певцов! Но ведь наряду с ним есть еще пение народное, простое, задушевное, которое можно услышать в сельских храмах или маленьких приходах.
То правда, что такого рода пение тоже звучит в наших храмах, но это вовсе не означает, что оно более духовное, чем сочиненное малоцерковными композиторами и исполняемое светскими музыкантами.
Возьмем к примеру, известный многим вариант народного пения молитвы «Царице моя Преблагая». Еще семинаристом я слышал, что этот тоскливо-жалостный мотив заимствован из мещанской песенки покинутой женщины от лица которой любили петь: «Сухой бы я корочкой питалась, холодну воду бы пила…». А сегодня эту «Сухую корочку» поют в храмах повсеместно, и даже влагают ее в уста Самой Пресвятой Богородице, исполняя от ее лица песнь «Величит душа Моя Господа».
Еще можно вспомнить канон Пасхи на мотив «Барыня сударыня» или троекратное «Господи, помилуй», навеянное тоскливыми романсами вроде тех, как «Не ходи, Грицю» или «Маруся отравилась»!…
Но и это не все! Есть еще один очень важный фактор, который приходское пение превращает не только в недуховное и страстное, но еще и невыносимое для слуха!
В виду того, что в наших храмах сегодня используется пение западного образца (с его гармоническим трезвучием по типу органной музыки), требующее разных голосов для соответствующих партий и достаточно высокий профессионализм исполнителей, мы сталкиваемся с тем, что для такого большого количества ныне открытых приходов и монастырей не хватает соответствующего уровня певцов! И как результат, почти в каждом русском храме сегодня звучит непременно плохое пение.
***
Все перечисленные нами виды пения на языке Типикона именуются козлогласием (Гл. 28), о недопустимости которого говорил и наш Стоглавый Собор.
Данный термин берет свое начало из Византийской культуры и имеет двоякое значение.
С одной стороны, известно козлогласие языческое или трагическое (театральное), получившее свое начало от «запевал дифирамбов», т.е. хоров в честь богов (а особенно Диониса, который во многих греческих культах «изображался в виде молодого козла – эмблемы похоти»). В силу этого, и совершаемое театрализованное представление, именовалось «трагедией», что в переводе на русский означает «козло-песнь» (греч. трагос — козел, одэ — песнь). Причем, это «песнь козла», назначенного к жертвенному закланию, т.е. блеяние, а точнее крик козла, которого режут.
С другой стороны, встречается и литургическое козлогласие, которым называли или нестройное и неприятное для слуха пение, а так же практиковавшееся когда-то на Руси многогласие, или театрально-трагическое, напыщенное богослужение, в котором звучит пение, наполненное эмоциями и сопровождаемое заранее отрепетированной игрой.
И когда церковно-уставные тексты осуждают козлогласие в церковном пении, то речь идет не только о выкриках и фальши, но и о красивом, оперно-театральном пении, которым до сих пор грешат кафедрально-архиерейские хоры.
Допускающих же в Церкви подобное козлогласие Устав цековный предписывает извергать из клироса, запрещая петь за богослужением таким образом!
И святейший Патриарх Алексий I в речи 1948 года прямо ставит задачу всей нашей Церкви привести, наконец, в соответствие с Уставом практику богослужебного пения:«Мы должны сделать все возможное для того, чтобы изгнать мирской дух из нашего церковного пения… К величайшему прискорбию приходится сказать, что в настоящее время… пение в храмах наших, особенно в городских, не соответствует той цели, которую оно должно преследовать, и храм из дома молитвы часто превращается в зал бесплатных концертов, привлекающих публику, а не молящихся, которые поневоле должны терпеть это отвлекающее от молитвы пение… Такое пение не только не возбуждает молитвенного настроения, но вызывает возмущение у богомольцев».[1]
Как так получилось, что Церковь на протяжении столетий борется с козлогласием, а воз и ныне там?
Почему наше богослужебное пение стало таким?
Всегда ли оно таким было?
и каким оно должно быть, чтобы соответствовать своему назначению?!
Эти и многие другие вопросы я и предлагаю на обсуждение в ближайшее время.
Не прощаюсь с вами и до новых встреч!
[1] Из речи Святейшего Патриарха Алексия 18 апреля 1948 г. // ЖМП. 194. № 5. С. 8.
Комментировать