| Предыдущий | Следующий |
 |
120. Трезвение на карантине[12:43] |
Монашеская десятина
пятница 3-ей седмицы Великого поста
Приветствую все домашние церкви, которые сейчас с нами на связи!
Сегодня мы поговорим о том, что делать тем, кто оказался на карантине. О чем это я? Открываем медицинскую энциклопедию и читаем, что итальянское слово «карантин» первоначально означало «время из 40 дней состоящее». Впервые оно было использовано в XIV веке в Венеции для отсрочки входа в порт кораблей, прибывающих из других стран, с целью оградиться от возможной заразы. Впоследствии данная практика вылилась в устроение (на побережье Италии, Франции и др. стран) карантинных домов, в которых «приезжающие из заразительных мест должны иметь пребывание своё» в течении 40 дней.
А если вспомнить, что у палестинских (т.е. принадлежавших к иерусалимской традиции) подвижников был обычай уходить на 40 дней в пустынные места, то мы вполне себе можем назвать временем карантина и Четыредесятницу для тех, кто за 40 дней до Пасхи решается уйти на самоизоляцию.
Приведем здесь на память всем известного преп. Зосиму, жившего в Иорданском монастыре, том самом, который находится недалеко от места, где постился Господь и в котором существовал обычай всем его насельникам на период Четыредесятницы так же уходить в пустыню для подвигов поста и молитвы. Именно благодаря такой практике в середине Великого Поста авва Зосима и встретил преп. Марию Египетскую.
Некоторые элементы данной практики дожили и до наших дней.
1. К примеру, в пустыню уходили в последнее перед Четыредесятницей воскресенье при общем пении 26 псалма «Господь просвещение мое и Спаситель мой: кого убоюся? Господь Защититель живота моего: от кого устрашуся?» (Пс. 26, 1). Такие ободряющие слова были нужны тем, кто отправлялся в места непригодные для жизни. Ну, а так как из пустыни можно было и не вернуться, то отсюда берут начало и традиция прощенного воскресенья, и обычай испрашивать друг у друга прощения перед уходом в опасный для жизни путь…
2. Так же в связи с карантинным монашеским обычаем утвердилась «память подвижников и подвижниц», совершаемая ныне в субботу Сырной седмицы.
Какая тут связь? — спросите вы. Дело в том, что первоначально некоторые подвижники (того региона, где крестился и постился Господь) удалялись в пустыню (вероятно в подражание Спасителю) почти сразу после праздника Богоявления.
Например, преп. Евфимий Великий делал это в середине января, предположительно после празднования памяти основоположника отшельнического образа жизни — преп. Антония Великого (17-го января). А зачинатель иерусалимского (палестинского) Устава св. Савва Освященный (после смерти своего наставника Евфимия) немного изменил обычай последнего и стал уходить в пустыню лишь после торжественного совершения монастырского богослужения в день преставления своего учителя, — т.е. после 20-го января.
И лишь позднее (по-видимому) начали отправляться в пустыню уже пред самой 40-цей, сохраняя при этом обычай предварять данный уход памятью великих предшественников, придерживавшихся такого же типа подвига. Эта память со временем была расширена до «памяти всех преподобных».
И таким образом, то что у святых Евфимия и Саввы было лишь отправной точкой, с которой они начинали свои пустынные подвиги, у нас стало подвижным праздником, отмечающим начало 40-цы и ободряющим к предстоящим в ее течение трудам.
Теперь вопрос: Зачем подвижники удалялись в пустыню и что там делали?
Отправляя в пустыню преп. Марию,Богородица ей сказала: «Если перейдёшь за Иордан, то обретёшь блаженный покой». О каком покое идет речь? В первую очередь, — о покое от суеты и мятежа или так называемой молвы. Отсюда и образ жизни именуется безмолвием, осуществляемым не только в пустыне, но и в самом монастыре при условии, когда кто-либо затворяется в келии, пребывая в ней неисходно и называясь затворником.
Основоположник такого образа жизни, преп. Антоний Великий, заповедует удаляться шумного многолюдства, ради того, чтобы сердце и ум смогли избежать смятения. Здесь он вероятно разумеет то смятение, которое возникает вследствие различных греховных соблазнов, постоянное пребывание близ которых обеспечивает наличие греховных впечатлений и доводит до греха. Неизбежность такого развития подтверждает и св. Игнатий Брянчанинов, утверждая, что «соблазн, находясь пред нами или вблизи нас по необходимости найдет сочувствие себе в нашем греховном повреждении и произведет на нас впечатление, которое может ввергнуть в падение».
Именно поэтому любители пустыни удалялись насколько это возможно от такого рода впечатлений, строго храня в уединении свои чувства восприятия и говоря: «Кто живет в пустыни и безмолствует, тот избавлен от трех браней: от брани через слух, от брани чрез язык и от брани через видение того, что может уязвлять сердце его».
Понятно, что это не единственная цель. И скорее даже не цель, а средство или внешняя обстановка для определенной внутренней работы. — Естественный вопрос: Какой?
По словам преп. Иоанна Синайского (Лествичника):
1) «предварительное дело безмолвия есть отложение попечения о всех вещах»
2) второе дело – «молитва без лености» во всех ее видах. Как пример: авва Зосима в пустыне увидел идущую мимо преп. Марию Египетскую во время совершения 6-го часа.
3) третье дело – «хранение сердца неокрадываемое». Данное делании, по словам той же преп. Марии, состоит в борьбе с греховными помыслами и насаждении помыслов добрых. Любитель пустыни преп. Кассиан сравнивает отшельника с рыболовом, который «с напряженным и непоколебимым вниманием ловит плавающие стаи помыслов, зорким различением рассматривая какие рыбы он должен привлекать к себе и употреблять в свою пользу, а какие, как худые и вредные, пренебрегать и отвергать».
Все эти дела (как и другие подобные им) в конце концов сводятся к тому, чтобы «быть с Единым Господом» и настоящий монах (уединенник), по определению св. Феофана Затворника, тот – кто так устроился, что есть Бог и он исчезающий в Боге, ибо существо безмолвной жизни есть «ничем невозмутимое молитвенное стояние пред Богом умом в сердце».
В связи с этим возникает еще один вопрос: осуществимо ли такое делание для вращающегося среди мира, пусть и по необходимости?
— Вряд ли, если учесть, что практиковавшие отшельничество сравнивали всякий выход безмолвника из кельи с извлечением рыбы из воды, ибо как рыба умирает вне воды, так и безмолвствующий ум лишается своего делания по причине (как мы уже выяснили) мятущегося движения образов, которые напечатлеваются в нем действием внешних чувств, возбуждая тем самым еще и действия страстей.
Но мало того, что делание, свойственное затвору, вне его нереально осуществить чисто «технически»; к этому деланию еще следует приготовиться, живя достаточно долго в обществе и вращаясь среди молвы и попечений. И только «тем, которые, — как выражается преп. Макарий Оптинский, — ошумовали себя в обращении с ближними и умертвили в себе яростную и самолюбивую страсть» дозволяется выходить на безмолвие.
Обратите внимание, что неполезно уединенное жительство тем, которые еще не умертвили в себе яростную и самолюбивую страсть. Так, преп. Иоанн Синайский воспрещал затвор тем, которые «подвержены раздражительности и возношению, лицемерию и памятозлобию», предписывая им жить среди молвы и попечений. Верность такого подхода можно подтвердить примером преп. Никиты Печерского действительно получившего от преждевременного затвора вред (по причине превозношения) и достигшего святости лишь посреди общества.
Указанная проблема раннего затвора усубляется еще тем, что уединение (к которому принято призывать всех в период Четыредесятницы) не дает самопознания и не очищает от страстей. Оно их лишь усыпляет, лишая раздражающих их факторов. От нас же требуется, по словам знаменитого отшельника Исаака Сирина, не усыпить свои страсти, а «искоренить их, т.е. преодолеть их, когда будут против нас восставать».
Так что стоит ли страстным, с необученными чувствами и не стяжавшим еще деятельных добротелей стремиться совершать то, к чему призваны лишь праздные от житейских дел молитвенники? Получится ли у тех, кто проводит свою жизнь среди многолюдства и многозаботливости, устроиться так, что был лишь Бог и они исчезающие в Боге?
Безусловно, что такого рода дела способен совершать лишь тот, у которого образ жизни целиком состоит в том, как угодить Господу, а тот, кто большую часть времени вынужден заботиться о мирском (1Кор. 7; 32-35) не может, как бы ему этого не хотелось, сменить эту заботу (пусть и на небольшой период) на заботу об одном лишь духовном. Следовательно, и характер Четыредесятницы (представляющей собой десятую часть основных жизненных интересов и дел) у такого (по определению) должен отличаться.
На вопрос: в чем же тогда состоит его духовная десятина, мы попробуем ответить при следующей нашей встрече.
А пока прощаюсь с вами ненадолго, пожелав научиться ко всякому делу, в том числе и к делу Четыредесятницы, подходить с рассуждением.
Комментировать