Православный взгляд на паломничество

Митрополит Антоний Сурожский

Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега”, № 56, 2009

Взяв темой паломничество, я предпочитаю познакомить вас с тем, как православный человек отзывается на самую идею, а не описывать какое-то конкретное паломничество.

В паломничестве есть несколько аспектов, которые глубоко нас трогают. Во-первых, чувство, что мы все на земле странники. Русские люди живут в такой большой стране, что куда бы вы ни отправились, путешествие будет долгим, и при всех ваших усилиях оно не будет быстрым. Так что рождается чувство, что само путешествие, перемещение с места на место либо совершенно лишено смысла и значения, если единственная цель — оказаться там, куда вы направляетесь, либо что путешествие настолько значительно, что каждый шаг, каждая встреча, каждое отношение, завязавшееся в пути, может оказаться крайне важным.

Вы, наверное, помните слова Господа: Я — путь (см. Ин 14:6). Меня многие годы не отпускала мысль, что Христос называет Себя началом и концом, дверью и путём. И в самом деле, мы видим, как Он сопутствует двум ученикам на дороге из Иерусалима в Еммаус. И меня очень поражает, что христианский путь, будь то путь от земли к небу, духовный путь, который мы все предпринимаем, или небольшой путь в пространстве мы можем проходить без спешки, если поймём, что путь наш — Христос, что спутник наш — Христос, что Христос не только ждёт нас впереди, как цель, но Он же и позади нас, в начале пути. Каждый наш шаг на этом пути — Сам Христос, потому что Он — путь, и важно не достичь цели как можно скорее, а другое: важно, чтобы каждый шаг этого пути был полон смысла, богат содержанием. И одно из несчастий современной жизни в том, что люди, вместо того чтобы путешествовать, стремятся сразу оказаться у цели. Они покидают одно место и не замечают пространства между этим местом и пунктом назначения, пространство для них всего лишь помеха. Ах, если бы только оно было короче, если бы двигаться быстрее, если бы не было препон… А вместе с тем путешествие могло бы быть так богато встречами, так богато опытом. Если при начале пути единственная наша цель — его окончание, мы не заметим деталей путешествия. А путешествие состоит именно в них, в том, чтобы заметить их.

Я помню своё путешествие по России из Ялты на Чёрном море в Москву — двадцать пять часов на поезде. Меня поместили в отдельное купе, потому что со своей рясой и вообще будучи тем, кто я есть, я нежелательный элемент, на мне могут быть блохи. Меня упрятали в купе, но я не сидел там. Я вышел в коридор, это нейтральная земля. И там у меня были две встречи, о которых я хочу рассказать: они позволяют осмыслить то, что я хотел бы передать о важности каждого мгновения пути, а не момента прибытия к цели. Я постоял некоторое время, из соседнего купе вышел человек лет шестидесяти с лишним, в пижаме, постоял, посмотрел на меня. Ему явно хотелось заговорить, поэтому я сказал что-то. Слово за слово, выяснилось, что я из Великобритании, здесь в гостях, и он сказал мне: “Да, конечно, вы принадлежите к той эмиграции, которая ещё верит в Бога. Мы, разумеется, уже не верим в Бога, это всё прошлое. Мы современные люди. Но конечно, есть люди, которые верят в Бога. Знаете, у меня, например, есть бабушка, которая готова отдать что угодно за книгу Евангелия. Не чудно ли?”. Я намёк понял и сказал: “Я могу дать вам Евангелие для бабушки”. — “О, — возразил он, — не может быть! Евангелие невозможно достать, на чёрном рынке оно стоит огромные деньги!”. Я ответил: “Да, но у меня есть Евангелие, и я люблю бабушек. Знаете, моя бабушка дожила до девяноста пяти лет, и у меня осталась слабость к бабушкам, так что зайдите ко мне”. Он зашел в моё купе, и я отдал ему Евангелие.

Тут вернулся его сосед по купе, помоложе. Первый быстро сунул книгу в карман и сказал: “Знаешь, мне повезло, я достал книгу Евангелия для моей бабушки”. Второй ответил: “Тебе повезло! Я бы тоже хотел Евангелие для бабушки”. Первый вышел, а я сказал второму: “У вас тоже есть бабушка? Я могу дать Евангелие и для неё”. Он ответил: “Не может быть, чтобы у вас было два Евангелия”. — “Да, есть!” — и я дал ему книгу, он посмотрел на неё с опаской и сказал: “Я никогда не читал Евангелие. Знаете, это для стариков, мы-то неверующие”. Мы поговорили несколько минут, потом он закрыл дверь, опустил занавеску на окне, встал на колени и попросил: “Благословите меня!”.

Как видите, этот момент пути был, несомненно, более важен, чем прибытие в Москву или в Ялту, или в Лондон. Два человека провиденциально, случайно — назовите, как хотите — получили книгу Евангелия, которую даже за большие деньги нельзя достать в России, потому что это запрещённая книга.

На следующее утро в пять часов я снова вышел из своего купе и стоял, смотрел на проплывающий за окном пейзаж. По коридору несколько неуверенной походкой, наталкиваясь то на одну стенку, то на другую, передвигался некто. Он дошёл до конца коридора, обернулся и произнёс: “Ну и шикарный вагон! Должно быть, построили в целях пропаганды для вот того попа”. Я сказал: “Не может быть! Вагон не могли успеть построить между моментом, когда я купил билет, и моментом, когда я сел в поезд!”. Он посмотрел и меня и сказал: “О, так вы готовы разговаривать?”. — “Да”. — “Вы понимаете, что я уже позавтракал?”. Я ответил: “Да, я это почуял”, — потому что от него несло выпивкой на весь вагон. Он подошёл, и мы беседовали часов пять. К концу беседы он был столь же нетрезв, как и в начале, но по ходу разговора он сказал мне вещь, которая, может быть, больше значила для меня, чем для него. Он спросил меня: “Чем вы привлекаете наших детей? Пьянит ли их ладан, или ваши распевы, ваш хор приводит их в какое-то особое душевное состояние, или ритуал богослужения?”. Я ответил: “Нет, это Сам Бог”. — “Не может быть, — сказал он. — Бога нет, так что должно быть что-то другое”. Я сказал ему: “А почему вы спрашиваете?”. Он ответил: «Знаете, у меня мальчик девяти лет. Я атеист, моя жена атеист, мы воспитали своего мальчика соответственно. Как-то прошлой зимой погода была отвратительная, жена сказала ему: “На улице дождь, играть невозможно. Цирк открывается только в три часа. Хочешь, я отведу тебя в место ещё более забавное, чем цирк, — в церковь?”. Мальчик согласился, и они пошли. Он простоял, не шевелясь, всю службу, вернулся, ничего не сказал, но на следующее воскресенье в то же время он стоял наготове, в пальто с шарфом и в шапке. Моя жена (продолжал этот человек) спросила его: “Ты куда?”. — “Разве мы не пойдём в церковь?”. — “Конечно, нет! Почему тебе захотелось снова в церковь?”. И мальчик ответил: “Мне было там так хорошо!”».

Вот ещё момент этого путешествия, не его начало, не его конец, даже не его цель. Мы говорили с этим человеком не только о его мальчике, но и о том времени, когда во время войны он был пилотом бомбардировщика, когда я был во французском Сопротивлении и т. д. Но то время, которое мы провели вместе, было путёмв самом глубоком смысле слова, не туристическим времяпрепровождением, которым я занимался, отчаянно скучая, в Ялте или мог бы иметь его в любом другом месте. Вся суть была в нём.

Что же это означает для нас? Это означает, что на пути от земли к Небу или из Ялты в Москву, или с одного места в другое, короткий ли то путь или длинный, нет ни одного момента этого пути, который не мог бы быть полон значения, если бы мы, вместо того чтобы смотреть только на цель, не обращая внимания на дорогу, были внимательны ко всему, что случается на пути. И что в качестве введения к пути паломника, о чём ранее упоминалось, лежит отношение художника в отличие от отношения человека, который пустил корни в одном месте и хочет обладать землей. Паломник — тот, кто не обладает ни дорогой, ни окрестной землей, не обладает ничем из того, что он оставил за собой, ничем из того, к чему он идёт. Он смотрит на всё в духе свободы художника, смотрит на предметы как таковые, смотрит на человека, мужчину или женщину, как такового, как таковую.

Знаете, есть детский рассказ о человеке, от которого требовали ответить на три вопроса: кто самый важный человек в твоей жизни? какой момент самый важный в твоей жизни? какое самое важное дело в твоей жизни? Как все детские рассказы, действие его развивается, пока мудреца не выручает маленькая девчушка, которая пасёт гусей. Она говорит ему: “Самый важный момент в жизни? Так ведь это настоящий момент, потому что прошлое ушло, а будущего ещё нет. Ты существуешь и можешь быть только в настоящем. Самый важный человек в твоей жизни — тот, с которым ты сейчас находишься, другого ведь нет. А самое важное дело в жизни — этому человеку в настоящий момент сделать то, что ему нужно”. И мне кажется, если думать о паломничестве именно так, не сверяясь с будущим или с возвращением, или с тем, что я буду рассказывать об увиденном друзьям и родным, стараясь вести записи в дневнике или записной книжке, чтобы ничего не забыть и суметь пересказать всё, — если просто отдаться событиям, тогда паломничество делается преображающим переживанием, подобно тому, что переживает художник, если смотрит на что-то как на вещь в себе. Оно существует не ради него или благодаря ему, оно просто существует, и он может смотреть и видеть. То же самое относится к встречам с людьми, когда мы видим и слышим, если только смотрим ради того, чтобы видеть, и слушаем ради того, чтобы слышать, а не просто бросаем мимолетный взгляд, чтобы собрать информацию или воспоминания, к которым мы вернёмся в будущем.

Кроме того, у паломничества есть замечательное свойство. Это — неожиданность того, с чем вы встречаетесь. Вероятно, если вы собираетесь в Иерусалим или в Рим, вы озаботитесь тем, чтобы прочесть путеводитель или рекламный проспект, и вы всё знаете: когда город был построен, кто его строил, что там происходило и т. д. Но суть не в этом. Возможно, вы всё это знаете, но ничего не увидите, потому что видеть можно, только если приобщаешься тому, что видишь, а это в свою очередь возможно, только если допустить до себя встречу во всей неожиданности её невиданной новизны. Если пытаться спроецировать на Колизей или на пирамиды или на что бы то ни было то, что вы прочитали, и сверяться: да, высота такая, как там было сказано, и материал указан был верно, и вес совпадает, — вы пройдёте мимо пирамид, мимо Колизея и всего остального. Суть проблемы в том, чтобы осознать: вы вырваны из своей привычной обстановки, вы не опираетесь на всё то, что есть в вашей комнате или в доме, или на рабочем месте, или на привычных друзей. Вы абсолютно одни в просторном мире, крупица, — пусть вокруг вас имеются и другие крупицы, другие туристы или паломники, каждый из них так же потерян, как и вы, разве что вы отказываетесь освободиться от предвзятости и смотреть свободно. В таком состоянии вы можете воспринять впечатления от того, что возникает перед вами, но очень важно то, что французы называют depaysement, полная потеря связи со своим привычным окружением; вы не можете предвидеть, что представится вашему взору, вы не можете предсказать, что случится. В каждый момент вам предстаёт неожиданное, и чем оно неожиданнее, тем лучше для вас, в противном случае, как я уже сказал, вы убьёте неожиданное, проецируя то, что знаете, на то, что на самом деле неведомо, потому что значение и красоту Иерусалима или любого другого места узнаёшь не из путеводителя.

Если обратиться к Ветхому Завету, там это видно очень ясно. Например, Господь обращается к Аврааму и говорит: “Оставь свою землю, оставь своих родных и иди в место, которое Я укажу тебе”. Он даже не говорит Аврааму, каким путём ему идти. Он говорит: “Оставь всё привычное, оставь то, что стало частью тебя самого, с чем ты так сжился, чего уже не замечаешь, и иди в неведомое, иди, просто прислушиваясь к тому, что Я скажу, иди в том или другом направлении и остановись, когда Я скажу тебе”. Может быть, вам показалось странным моё утверждение, будто то, что нас привычно окружает, становится для нас практически незаметным. Дам вам пример того, что я имею в виду.

Несколько лет назад меня пригласил выступить капеллан одного из университетов. Я говорил о том, что такое встреча, о том, как важно смотреть и уметь видеть то, что перед вами, и слушать с тем, чтобы слышать то, что говорится. И в конце собрания капеллан (ему было пятьдесят с лишним лет, он был давно женат) сказал мне: “Как можно помнить лица? Я вижу так много людей!”. Я ответил: “Если вы видите так много лиц и не помните ни одного, вы работаете впустую, но и люди, обращающиеся к вам, просто теряют время”. Он возразил: “Но как это возможно?”. Я спросил его: “Помните ли вы лица, которые вам привычны?”. Он подумал минуту и ответил: “Думаю, что помню”. Тогда я сказал: “Хорошо. Закройте глаза”. Он закрыл глаза, и я предложил ему: “Можете ли сказать мне, какого цвета глаза вашей жены?”. Он задумался и через некоторое время сказал: “Не могу вспомнить”. Видите ли, в чём дело: пока он был влюблен в неё, он, вероятно, ничего не замечал, кроме её лица, он знал каждую его черточку, помнил её глаза. Потом они поженились, и вместо того, чтобы смотреть друг на друга, они пошли по жизни вместе, плечо к плечу, рука об руку, и ему некогда уже было всматриваться в цвет её глаз. Он уже не замечал, что глаза её серые, он только знал, что она готовит еду и подчиняется ему, капеллану. Вот так мы очень часто перестаём видеть окружающее. А паломничество заставляет нас видеть,потому что оно не связано с прежними отношениями с кем бы то ни было или с прежними впечатлениями. Авраам был вырван из своего привычного окружения, к которому он так привык, что мог найти всё с закрытыми глазами, был ведом от места к месту, всё было неизвестно, чрезвычайно интересно, опасно или чудесно, но всегда ново, ново. Именно новизна и важна в паломничестве.

Конечно, паломничество имеет цель. Можно отправиться в место, которое почитаешь, можно поехать в Иерусалим, в место, где жил Господь Иисус Христос, Сам Бог воплотившийся. Можно поехать туда, где покоятся останки святого, которого чтишь. Но если путь был пройден без внимания, то как бы не пропустить и саму встречу. Потому что неумение видеть настолько привычно нам, если мы не научимся смотреть на лица и принимать их, слышать голос говорящего (я не имею в виду “голоса”) и воспринимать его, воспринимать все оттенки взаимоотношения, то невозможно просто принять решение: “В следующие два часа я буду внимателен”, потому что внимание, восприимчивость рождается от длительной и серьёзной прошколенности.

В России паломничества всегда были любимы, потому что люди не настолько укоренены в земле, как богатые землевладельцы, или как дельцы на Западе привязаны к своим будто бы прочным владениям. Вы, наверное, помните притчу Христову о званых на пир. Один сказал: я купил поле, мне нужно посмотреть его; второй: я купил пять пар волов и должен испытать их. Это означает: у меня есть кусок земли, она моя, я буду владеть ею, мне не нужно Твое Царство. Оно настанет, когда я умру, но пока мне важен этот мой клочок земли, ничего больше мне не нужно. Или: у меня есть цель в жизни, я должен выполнить нечто, у меня есть призвание (это про волов). Или: я женился, мне достаточно собственного счастья, какое мне дело до Твоего пира, до Твоего счастья… Вот что случается, когда мы настолько становимся как бы оседлыми, что не способны уже оторваться от того, что нас окружает.

Такое отрывание от определённого окружения не обязательно означает, что надо оставить одно место и перейти на другое. Вопрос в том, чтобы смотреть новыми глазами, зрячими глазами на то, чего мы уже давным-давно не замечаем. Я помню одну старую женщину, действительно старую: ей было сто два года в момент нашего разговора с ней на эту тему. Она сказала мне, что живет в одной комнате уже двадцать лет, знает её настолько хорошо, что больше не замечает её, и она спросила: “Как мне немножко открыться к видению?”. Я ответил: “Сделайтесь, во-первых, внимательны к тому, что вас окружает. Сядьте и осмотрите комнату так, как вы смотрели на неё, когда вошли в неё впервые”. Это — тоже паломничество, путь из дрёмы в реальность, из слепоты в способность видеть.

Так что для русского человека паломничество предполагает различные элементы. Первый — то, что я упомянул, говоря об Аврааме: оторваться от того, что составляет моё привычное окружение, настолько привычное, что я его не замечаю больше, затем направиться к цели, которая стоит усилия и пути. Для кого-то это могут быть пирамиды, для кого-то — гробница преподобного Сергия Радонежского, ещё для кого-то — Иерусалим, что бы то ни было, что имеет значение, ради чего стоит потрудиться. И это тоже очень важный элемент паломничества — готовность на труд, на усилие.

Мне сейчас вспоминается женщина, которая подошла ко мне в Загорске и спросила: “Вы священник?”. Я ответил: “Да”. — “Благословите мою дочь. Она отправляется обратно домой, а путь далёкий. Мы приехали к преподобному Сергию из Владивостока”. Они проделали около 8000 миль, чтобы поклониться мощам преподобного Сергия, — оно того стоило.

Кроме того, важно понять, что у нас есть спутники. Одни направляются туда же, куда и мы, они паломники, устремлены к вечному, к абсолютному, они взыскуют вечного. Другие не имеют таких устремлений, и может быть, ваше предназначение — пробудить в них то качество, которое сделает их тоже паломниками. Случайный разговор, одно слово, удивление, что вполне разумный человек, мужчина или женщина, оказывается верующим, а им казалось, что верить в Бога может только полный невежа или глупец. Всякое может случиться. Я помню разговор, который у меня произошёл опять-таки в Москве, на ступеньках гостиницы. Я вышел в своём обычном виде, то есть в рясе, ко мне подошёл офицер и сказал: “Вы, видимо, верующий?”. — “Да”, — ответил я. “А я вот неверующий. Покажите мне своего бога на ладошке, чтобы я мог поверить!”. А когда он протянул руку, я увидел у него обручальное кольцо. Я сказал: “О, вы женаты?”. — “Да”. — “И дети есть?”. — “Да”. — “И вы их любите, и жену любите?”. — “О, да!”. И тут я сказал: “Вы лжёте!”. Он возразил: “То есть как?”. — “А вот так! Покажите мне свою любовь на ладони, и я поверю вам, а иначе — нет”. — “Но я могу вам доказать! Я работаю на них”. — “Это может быть просто общественное давление”. — “Я жене цветы дарю!”. — “Вы, может быть, просто её боитесь!”. — “Я детей воспитываю, даю им образование!”. — “Вы обязаны это делать, иначе государство вмешается. Покажите мне свою любовь, тогда я, возможно, поверю”. И тут он сказал: “Я никогда не думал в таком плане, спасибо! До свидания”. Это было событие во время паломничества. Я мог бы отреагировать по-другому. Я мог бы посмотреть на него и подумать: о, это офицер Красной армии, он может представлять для меня опасность. Мне следует поостеречься, потому что если он обвинит меня в том, что я занимался религиозной пропагандой на ступенях гостиницы, у меня могут быть неприятности, — и промолчать или ответить общими словами: мол, да, я верующий… Нет, это был благоприятный случай, и это и есть паломничество.

Думаю, мне пора остановиться и замолчать. Я знаю, что говорил довольно несвязно, но, может быть, что-то из моих мыслей пригодится вам, когда вы отправитесь в паломничество и попробуете рассматривать каждого своего спутника не просто как члена той же группы, но как того, кто предпринял не только путешествие из Лондона куда-то, но и путь от земли к Небу. Где он находится? Далеко ли он дошёл? В чём вы можете ему содействовать или что сами можете воспринять от него, от неё?

Ответы на вопросы

Так ли важно посетить то или другое место? В конце концов, святость, духовность или просто вдохновение не могут быть ограничены пространством…

Я начну с утверждения не специфически православного. По моему мнению, Чарльз Уильямс совершенно прав, когда говорит о “соприсущности” вещей или событий. Всё, что случилось на данном клочке земли, каким-то образом остаётся там, всё страдание, вся радость, вся любовь и ненависть, вся кровь и вся святость оказывают влияние на то место, где проявлялись. Возможно, вы скажете, что это очень русский подход, но Чарльз Уильямс не был русским. Я страстно в этом убеждён, и поэтому я верю, что место, где человек жил и прожил целую жизнь, посвящённую Богу, посвящённую тому, чтобы освободить себя от всего, что недостойно Бога и человека, непременно хранит воздействие его присутствия. Соответственно, существуют и места, отмеченные чем-то зловещим.

Помню, в юности мы шли группой сверстников в пеший поход на юге Франции. Был яркий день, мы шли по горам с радостью и душевным подъёмом. Дошли до одного места, там был просто большой камень, — и внезапно почувствовали ужас, нас просто физически пробрал мороз. Позднее мы узнали, что на этом месте было совершено злодейское убийство, и это место было отягощено ужасом, страданием, горем и болью, всем злом, которое там случилось. Такие места встречаются.

Я не знаю, верит ли кто из вас в привидения, но я просто из собственного опыта знаю кое-что об этом. Несколько лет назад меня попросили освятить имение, где одна из комнат приводила всех в ужас, там никто не мог ночевать, и многие встречали в доме женщину, одетую в серое платье покроя XVIII века, которой тоже все пугались. Пред молитвой я обратился к владельцам имения и ко всем собравшимся и сказал: “Видите ли, это место отягощено всем, что на нём произошло с самого начала земли. Мы будем молиться о том, чтобы это место было очищено, чтобы оно обновилось. Но одного я не сделаю, как бы вы к этому ни отнеслись: я не стану просить, чтобы пропащая душа была отправлена во тьму внешнюю. Вы должны твёрдо решиться, если это существо не может найти покоя в Божией вечности, на то, чтобы оказать ей гостеприимство и впредь, сколько придётся”. Не могу сказать, что присутствующие встретили эти слова с воодушевлением, но согласились, и мы стали молиться о всех тех, кто когда-либо жил там, о упокоении их душ, об очищении этого места от зла и страдания, случившихся там, чтобы это место было освящено, то есть чтобы мы его приняли и принесли Богу как бы в собственность. Потом мы стали обходить все помещения. И я помню (конечно, вы можете сказать, что я не только русский, но слегка тронутый), но я помню, мы шли по коридору в нижнем этаже, я посмотрел направо и увидел в буфетной ту самую женщину. Я сказал: “Стой!”, подошёл к ней и сказал: “Я сейчас дам тебе Божие благословение, иди с миром”. Я её благословил, и она больше никогда не появилась в этом месте, и комната перестала пугать людей.

Конечно, я могу говорить только от своего лица. Я говорю вам о собственном опыте, но мы очень глубоко осознаём значение материи. Если подумать о человеческом теле, знаете, когда мы чувствуем себя хорошо, мы склонны ощущать себя духовным существом, временно поселившимся в теле: конечно, тело когда-то отпадёт, но я ведь дух. Когда приходит болезнь или приближается старость, или нам грозит смерть или страдания, мы обнаруживаем, что наше тело — это и есть я. Вы не говорите врачу: “Мое тело больно”, вы говорите: “Я болен”. Это очень поразило меня, когда я впервые попал в больницу в качестве студента-медика. Реакция больного: это моё тело, оно болеет, страдает, мне страшно за него; ты знаешь больше, чем я, сделай что-нибудь, потому что это я. А если подумать о жизни человека — что в нашем уме, в нашем сердце, в нашей душе не дошло до нас посредством нашего тела? Вера от слышания, а слышание от слова Божия (Рим 10:17). Нам нужно слышать, нам нужно видеть, вся любовь, которую мы получаем с младенчества на руках матери и на протяжении всей жизни во всех её формах и богатстве, доходит до нас через тело; все страхи, все надежды, все радости, все огорчения обнимают и тело. Так что мы не можем рассматривать тело как, скажем, просто старый халат, который в какой-то момент можно сбросить, а наша душа воспарит к небесам. Тело содействовало нам в добре и зле, и когда кто-то прожил святую жизнь, отдался всецело, телом и душой, Богу, подвизался телом и умом, и волей, и сердцем, его тело как бы пронизано тем, что происходило с телом и душой в их целостности. Так что если посещаешь места, где находятся мощи или какие-либо священные предметы, для нас это очень просто и естественно: это материя, а материя — не просто инертное вещество. Мне кажется, христианство — единственный последовательный и серьёзный материализм, потому что мы верим в вечную судьбу и призвание материи, мы верим в то, как посредством материи — воды Крещения, масла Миропомазания, хлеба и вина, ставших Телом и Кровью Христовыми — Бог достигает до нас. Мы верим, что всё было сотворено таким, что общается с Богом различным образом, не так, как мы, но как-то общается. Так что места и мощи и освящённые предметы, то есть такие, которые освящены и принесены Богу как Его собственность, имеют для нас значение.

Правильно ли я понял, что Вы считаете, будто в путешествие, в паломничество надо отправляться как бы спонтанно, без всякой подготовки, ничего не предвкушая, не ожидая, не “настраиваясь”?

Нет. Если мы не готовимся, мы можем пропустить что-то, что нам важно увидеть. Но важно вот что: надо подготовиться — и почти забыть про подготовку, чтобы дать нашему подсознанию возможность привлечь наше внимание к тому, что есть, а не следовать Бедекеру или тому путеводителю, которым вы пользовались. Знаете, следует готовиться к любому событию в жизни, но в то же время не жить в будущем, которого ещё нет, и не держаться за прошлое, которое ушло. Подготовка должна вспахать почву и приготовить вас принять семя. Она подобна настройке музыкального инструмента. Настройка сама по себе не интересна, она не важна, если на инструменте ничего не будет сыграно, но если не настроить инструмент, вряд ли зазвучат Бетховен или Бах. Так что важно и то и другое.

Знаете, в писаниях Уильяма Джеймса есть место, где он говорит: невозможно одновременно сидеть на подоконнике и видеть, как идёшь по саду. Вы должны уметь сидеть на подоконнике, смотреть в сад и строить планы. Но это ещё не прогулка. Потом вы спрыгиваете с подоконника, выходите в сад, и тут вы можете обнаружить многое, чего совершенно не замечали, сидя на подоконнике. Вы видели общий план, и внезапно замечаете цветок или бабочку, или густую траву, или ещё что-то, и всё это так прекрасно и гораздо значительнее, чем прежде полученное общее представление о том, как разбит сад. Важно и то, и другое, но действительно важно — научиться жить в настоящий миг: вы сидите на окне, вы весь тут, и однако предвкушаете то, что впереди.

Мы в большой степени не умеем жить в настоящем. Мы постоянно перебираем прошлое или воображаем себя уже в будущем. Прошлое мы перебираем избирательно, потому что не любим вспоминать дурное, а в будущем мы всегда герои событий. Только в настоящем можно найти очень тонкое равновесие между тем, каковы вы, со всеми изъянами, и тем, что может произойти с вами.

Я обнаружил значение настоящего момента при условиях, которые в тот миг не оценил, но научился ценить позднее. Во время немецкой оккупации я был во французском Сопротивлении и меня задержали в метро. В тот миг я осознал, что у меня нет ни будущего, ни прошлого: своё реальное прошлое я буду отрицать, потому что оно грозит опасностью слишком многим людям; а о будущем я не имел никакого понятия, потому что не мог знать, что случится со мной в ближайшие минуты. И внезапно я ощутил всё напряжение настоящего момента, потому что в нём был весь я — со своим прошлым, но собранным, знаете, словно не взорвавшийся атом, всё тут, всё, что я испытал, пережил, чем был, готовое взорваться так или иначе. И оно взорвалось, потому что я благополучно ушёл.

Вы советуете быть внимательным на пути. Не помешает ли это помнить о конечной цели?

Когда я был мальчиком, у меня был осёл, и если бы ему дать волю, этот осёл никогда не дошёл бы ни до какой цели, потому что справа и слева от дорожки можно было щипать такую прекрасную траву! Мне кажется, когда апостол Павел советует воздерживаться от того или другого, помимо того, что есть вещи, которые могут повредить нам как людям, в нашей человечности, помимо этого мы никогда не достигнем цели, если хотим сощипать всю траву справа, поворачиваемся пощипать налево, замечаем, что справа выросло ещё что-то и снова щиплем, и нам никогда не достанет времени. Потребуются тысячи лет, чтобы сощипать всё по пути в Иерусалим. Так что есть смысл в том, чтобы быть готовым отвергнуть очень привлекательные вещи справа и слева, потому что впереди есть цель, которой надо достичь.

С другой стороны, есть вещи определённо вредоносные. Не думаю, что сколько-то здравый человек перед посещением концерта станет наедаться до отвала и напиваться вином, потому что после этого он впадёт в полудрёму и не воспримет музыку. То же самое относится к паломничеству. Если мы позволим себе погрузиться во все соблазны, какие могут нам встретиться, если позволим им взять верх над нами, мы не сможем свободно путешествовать и ясно воспринимать то, что встречаем на пути.

Перевод с английского Е. Майданович