Могут ли «Отец», «Сын» и «Святой Дух» сказываться о божестве субстанциально36
К Иоанну диакону37
Исследуем, как могут сказываться о божестве «Отец» и «Сын» и «Святой Дух»: субстанциально или как-нибудь иначе? А способ исследования, я думаю, мы должны взять оттуда, откуда, как известно, является нам очевидное начало всех вещей, то есть из самых оснований католической веры. Тогда, если я спросил бы, является ли субстанцией тот, кто называется Отцом, то ответ был бы: да, он есть субстанция. И если бы я спросил, субстанция ли Сын, ответ был бы тем же. И никто не усомнился бы, что и Святой Дух также есть субстанция. Но, с другой стороны, когда я свожу вместо Отца, Сына и Святого Духа, оказывается, что есть [только] одна субстанция, а не несколько (plures). В таком случае, единая субстанция этих Трех не может ни отделяться, ни разделяться, и она не есть как бы некое единое, образованное соединение [своих] частей, но есть просто единая. Поэтому, что бы ни высказывалось о божественной субстанции, все это должно быть общим для Трех, и это будет своего рода признаком того, что могло бы сказываться о субстанции божества, а именно: что бы о ней ни сказывалось этим способом, все это будет сказываться и по отдельности об отдельных сведенных в одно Трех. Таким образом, если мы говорим: «Отец – Бог, Сын – Бог, Святой Дух – Бог», то Отец, Сын и Святой Дух – это один Бог. Поэтому, если их единое божество (deitas) Есть единая субстанция, то имя «Бог» может сказываться о божественности (divinitas) субстанциально.
По той же причине Отец есть истина, Сын – истина, Святой Дух – истина; но Отец, Сын и Святой Дух – не три истины, а одна38. Значит, если единая в них субстанция есть и единая истина, то необходимо, чтобы «истина» сказывалась [о них] субстанциально. Очевидно, что субстанциально говорится и о «благости», и «неизменяемости», и о «справедливости» и «всемогуществе», да и обо всем остальном, что мы высказываем настолько же об отдельных [из них], и, однако, не может связываться в отношении всех, сказывается не субстанциально, а иным образом, – действительно ли это так, будет сейчас мною исследовано. Ведь тот, кто есть «Отец», не передает это наименование ни Сыну, ни Святому Духу. Из чего следует, что приданное ему имя не является субстанциальным, ибо если бы оно было субстанциальным как «Бог», или как «истина», «справедливость», да и как сама «субстанция», оно сказывалось бы и об остальных.
Точно так же один только «Сын» принимает это свое имя и не делит его с другими, как в случае с [наименованиями] «Бога», «истины» и как в остальных, уже упомянутых случаях. Также и «Дух» не есть то же самое, что «Отец» и «Сын». На основании этого мы постигаем, что «Отец», «Сын» и «Святой Дух» не субстанциально сказываются о самой божественности, а каким-то иным способом, ибо если бы [каждое из этих наименований] сказывалось субстанциально, то оно сказывалось бы и об отдельных [из них], и обо всех [них] по отдельности. Очевидно, что такие [наименования] сказываются в отношении к чему-то; ибо и «Отец» есть отец кого-то, и «Сын» есть чей-то сын, и «Дух» есть чей-то дух. Отсюда следует, что даже и «Троица» не сказывается о Боге субстанциально, так как Отец не есть Троица (ибо тот, кто есть Отец, не есть Сын и Святой Дух), и Сын не есть Троица, и Святой Дух – не Троица, согласно тому же способу [рассуждения], но Троица состоит именно в множественности лиц (personae), а единство в простоте субстанции.
Если же лица раздельны, а субстанция не раздельна, необходимо, чтобы наименование, имеющее происхождение от лиц, не принадлежало субстанции; но Троицу лиц порождает различие, следовательно, «Троица» не принадлежит к субстанции. Откуда и происходит, что ни «Отец», ни «Сын», ни «Святой Дух», ни «Троица», не сказываются о Боге субстанциально, но, как уже было сказано, в отношении к чему-то. «Бог» же, «истина», «справедливость», «всемогущество», «субстанция», «неизменяемость», «добродетель», «мудрость» и все, что только можно измыслить такого рода, сказываются о божестве (divinitas) субстанциально.
Если все это окажется правильным и вытекающим из [положений] веры, прошу тебя, дай мне об этом знать. А если ты, паче чаяния, в чем-то несогласен, обдумай тщательнее то, что здесь сказано, и, если будет возможно, присоедини к вере разум.
* * *
Этот трактат (в средневековой литературе он обычно называется «О предикации трех лиц») – своего рода пропедевтика. В нем нет нарочитой краткости и темноты, которые так затрудняют чтение «О троице» или «О благости субстанций», написанных для одного-двух избранных друзей, нет и полемической заостренности, как в трактате «Против Евтихия». По мнению комментатора XII в. Гильберта из Порре, он предназначен для «людей маленького умишка», которые сами не могут сообразить, что не все сказуемые сказываются одинаково (PL, t. 64, coll. 1302).
15 Иоанн – диакон, а впоследствии, с 523 года – епископ Римской церкви. С Боэцием сблизился в Равенне, куда был отправлен Теодорихом после того, как вернулся из Константинополя, съездив в качестве посла к императору Юстину.
Трактат «О предикации трех и» и следующий «О благости субстанций», касаются проблемы универсалий, или самостоятельного существования идей, иначе, чем «О Троице». Если там вопрос оставался вполне открытым, допуская решение в духе платоновского идеализма, где идеи-образцы извечно существуют наравне с Богом-Творцом или даже предшествуют ему, то эти две работы служили впоследствии авторитетным доводом в борьбе против такой платонизирующей ереси. Характерный пример: в 1148 г. Реймсский собор во главе с папой Евгением осудил комментарий Гильберта Порретанского, епископа Пуатье к трактату «О предикации трех лиц», как заблуждение и ересь за то, что «разумнейшие и сообразные католической вере слова Боэция «Так, Отец есть истина...» и т. д. он откомментировал следующим образом: «Отец есть истина, т. е. истинный...». «О, лживое и извращенное объяснение! – восклицает в рассказе об этом событии Бернард Клервосский. – Насколько вернее и разумнее было бы сказать наоборот: «Отец истинен, т. е. истина...». Должно говорить, что Бог есть величие, благость, справедливость, мудрость, но не следует говорить, что Бог велик, благ, мудр... Ибо есть единая мудрость единого Бога, более того, единая мудрость есть единый Бог, и недопустимо смешивать отношение к Творцу и твари, как верно пишет св. Фульгенций» (Беседы на Песнь Песней, 80; цит. по: PL,t. 64, coll. 1301), то есть, как не раз пишет и Боэций, существенные свойства Бога свойственны ему не по причастности и не нарушают его простоты и изначальности. Суровое постановление Собора по поводу столь малозаметных словесных нюансов становится, таким образом, понятным: если о Боге можно сказать: «Бог благ или мудр» так, как мы говорим, что «человек разумен», из этого будет следовать между прочим (есть и другие последствия), что он благ в силу того, что причастен благости как таковой, которая изначально существует наряду с Богом, а, может быть и предшествует ему. Против этого «извращения» и направлено постановление Собора, восхваляющее мудрость и правоверность Боэция.