Жития древнерусских святых как источник по истории древнерусской школы и просвещения: (из заметок и наблюдений в области древнерусской агиологической литературы)

(Из заметок и наблюдений в области древнерусской агиологической литературы)

История русской школы и просвещения – мало разработанная область нашей исторической науки. В этой области очень мало установлено твердых научных положений. Исторические исследования дают здесь вместо фактов больше субъективные предположения, продиктованные предвзятыми тенденциями. Обстоятельных научных исследований, которые бы представляли общую историю русской школы¹ и просвещения, можно сказать, нет. Мы имеем только или общие характеристики школьного и просветительного дела на Руси или же частные характеристики отдельных представителей русского просвещения, отдельных периодов из истории русской школы². Особенно печально обстоит дело в отношении древнерусской школы просвещения. Скудость показаний, которые даются на этот счет историческими памятниками, лишают историка возможности дать цельную и объективно-точную картину хода школьного и просветительного дела в древней Руси.

Характерную иллюстрацию того, как мало определенного и прочного дают для цельной истории русской школы и просвещения наши научно-исторические монографии, представляет вышедшая в 1900 году книга В. В. Григорьева «Исторический очерк русской школы». Автор этой компилятивной книги использовал все важнейшие труды, относящиеся к его теме, и все же его построения по истории древнерусской школы и просвещения обосновываются от начала до конца главным образом на «теории вероятностей».

Характеризуя состояние русской школы и просвещения в домонгольский период, автор на первой же странице утверждает: «так как в это время (княжение Владимира Святого) для распространения и утверждения христианства была существенная потребность в священниках, то в школах обучались главным образом те из народа, которые подготовляли себя к священству. Обучившиеся книжному знанию священники в свою очередь должны были открывать школы при своих домах и обучать детей грамоте и этим содействовать распространению грамоты»³. Все это утверждение не имеет за собой ни одного прямого исторического свидетельства и есть простое предположение⁴.

Сообщения автора о князях: Всеволоде Ярославиче, Романе Ростиславиче, Ярославе Владимировиче, княжне Янке, дочери Всеволода Ярославича⁵, что они заботились об училищах и давали на них подаяния, основаны на показаниях Татищевской летописи, а те, по авторитетному мнению Е. Е. Голубинского, суть плод досужего вымысла самого Татищева⁶. Поэтому решительное утверждение, что «русские князья вместе с своими приближенными из лиц высшего сословия, следуя примеру великого князя Владимира Святого, ревностно заботятся о распространении грамотности, как в своих семьях, так и своем государстве, являются первыми водворителями образования на Руси и его главными двигателями: они повелевают открывать школы» ... висит в воздухе, имея своей фактической основой только один пример Ярослава Мудрого. Еще беспочвеннее раскрытие роли духовенства в деле школьного образования. Уже с первого водворения образования на Руси, православное духовенство, говорит автор, является тем сословием, на которое падают по преимуществу все заботы о народном воспитании и обучении. Лица высшей духовной иерархии дают наставления учителям содействуют открытию училищ... Главными же проводниками образования в народную массу являются православные священники, которые, обучившись книжному знанию, по приказанию великих князей, должны были открывать при церквях школы и знакомить детей с учением книжным. Таким образом, кроме своих непосредственных обязанностей, как пастырей церкви русскому духовенству, с первого его возникновения, поручается учреждение школ и учительство в них: приготовляя в своих школах будущих служителей церкви, обучая также всех желающих из народа грамотности и слову Божию, священно и церковнослужители являются первыми русскими народными учителями...⁷. Конечно, в этих словах очень хорошая, радующая благочестивое сердце русского читателя картина, но вот беда: откуда знает все это автор?! Ни древнерусская летопись, ни другие памятники древнерусской письменности не говорят ничего такого. Все это лишь предположения, которые выдаются за факты⁸. Указывая значение монастырей, как главных рассадников книжного образования и письменности, автор утверждает: упражняясь в делах благочестия, иноки наставляли и всех приходящих в истинах веры и в христианской добродетели; для этой цели, между прочими средствами, они сами занимались книжным делом⁹. Что иноки занимались религиозно-нравственным учительством – это несомненный факт, но чтобы они именно для этой цели сами учились книгам – это неправда: они учились ради удовлетворения собственных духовных запросов, а выступление на дело учительства обусловливалось обстоятельствами, от них не зависевшими. Утверждая образовательное значение женских монастырей, автор ссылается только на мнимый факт, что св. Евфросиния Полоцкая (1173), наученная книжному писанию, устроив монастырь, «сделала обучение грамоте одной из главных обязанностей инокинь»¹⁰. На самом же деле, из исторических источников мы знаем только, что Евфросиния бралась учить грамоте свою родную сестру, которую тут же и постригла в монахини¹¹.

Перечисляя предметы школьного обучения, Григорьев на ряду с чтением и письмом указывает и на церковное пение; но что он говорит по поводу этого последнего, не имеет ни малейшего отношения к школьному обучению¹². Демественники, о которых сообщает летопись, не имели никакого отношения к русской школе грамоты. По вопросу о дисциплинарных средствах автор черпает из сомнительных показаний Татищевской летописи о деятельности первосвятителя Михаила, самое существование которого сомнительно¹³. По характеру своему, школы домонгольского периода автором определяются как частные, «учебновоспитательные заведения»¹⁴, но в подтверждение такой характеристики делается ссылка лишь на неопределенное показание летописи об устроении училища при Владимире. Столь же проблематичны и замечания Григорьева о книжном деле: «чтение книг и перевод их были любимыми занятиями великих князей, их семьи, лиц приближенных к ним и народа... изучение книг божественных и составление с них списков – было главным занятием грамотных монахов»¹⁵. Изображая состояние школы и просвещения в после-монгольский период, автор присоединяется к воззрению митр. Макария и Е. Е. Голубинского, что монгольское нашествие не имело рокового значения в судьбе русской школы и просвещения, но что-то и другое оставались «все на той же степени, правда не высокой, на какой были и до монголов»¹⁶, в характеристике образованности Московской Руси XV–ХѴII в. он принужден опираться только на авторитет проф. А. И. Соболевского¹⁷. Но утверждения А. И. Соболевского о широкой распространенности грамотности среди духовенства¹⁸ высшего и низшего основываются по необходимости главным образом на аргумент e silentio: «мы не имеем вовсе указаний на существование неграмотных…..»; а такого рода аргумент не является вполне твердым и решительным. Весьма проблематично общее утверждение относительно распространенности грамотности на Руси в XV–ХѴII веках: «то количество грамотных, какое было в Московском государстве в XV–XVII веках, казалось людям того времени вполне достаточным, и мы совсем не слышим ни от правительства, ни от частных лиц жалоб на недостаток в них; равным образом мы не слышим ни от кого никому никаких похвал за простую грамотность, не замечаем, чтобы простая грамотность сколько нибудь высоко ценилась» ¹⁹. Все основания, приводимые в пользу этих положений, по необходимости, не имеют решительного характера. Отмечается «ряд указаний, что одно уменье читать и писать в XVI и XVII веках многих не удовлетворяло». Но един тот факт, что находились люди, которых простая грамотность не удовлетворяла, не может с решительностью доказывать, что вообще «простая грамотность не высоко ценилась». Затем ссылаются на известныя слова Геннадия, который идеалом духовнаго лица ставитъ знание «силы божественных писаний и церковного порядка», но не должно упускать из внимания, что Геннадий скорбит собственно не о том, что во время не было таких идеальных духовных лиц, а о том, что он не мог найти достаточно людей, которые были бы, по крайней мере, «грамоте горазды» он жалуется, что вместо последних ему представляли для поставления мужиков невежд. Наконец, ссылаются на свидетельство жития св. Максима Грека. Но тот факт, что Максим Грек был хвалим за то, что был «словесного любомудрия зело преисполнен, священной же философии до конца навыкл», не в состоянии вполне обосновать заключение, будто «значение придавалось тогда лишь людям, вполне изучившим священное писание и святоотеческие творения и проникшим в их смысл, а сверх того, свободно владевшим церковно-славянским языком». Из свидетельства жития Максима следует лишь то, что тогда ценили таких начитанных людей, но, чтобы тогда мало или вовсе не ценились менее начитанные люди, этого житие прямо не говорит. Наконец, что касается предположения, будто бы Московская Русь XV–XVII веков имела еще особые училища, специальные для тех подростков, которые предназначались в священники и в диаконы, то ни слова Геннадия и Стоглава, ни свидетельства жития Александра Ошевенского и грамматики Мелетия Смотрицкого не дают что-либо решительное в его пользу. Изучения «силы писаний и церковного порядка» Геннадий и Стоглавый собор могли требовать и от обычных школ, к типу которой несомненно принадлежала и школа дьяка «наказавшаго добре божественным писанием»²⁰ и преданием св. отец²¹ преп. Александра Ошевенского; Мелетий Смотрицкий знал и имел в виду древние обычаи наверное не Московской Руси, а Литовской.

Необходимость новых изысканий в области первоисточников истории древнерусской школы и просвещения, таким образом, очевидна. Из этих первоисточников, к числу наименее обследованных принадлежат древнерусские жития святых. Литературных работ специально посвященных обследованию древнерусских житий, как источника истории русской школы и просвещения, до сих пор русская ученая литература не имеет, хотя общее изучение памятников древнерусско-житийной литературы сделало уже серьезные успехи²².

Правда, ученые исследования по литературе древнерусских житий святых установили очень низкий взгляд на них, как на исторический источник. Три особенности житий обусловливают такой взгляд. Во-первых – сочинительство фактов, в смысле перенесения событий не только отечественной, но и древней церкви в жизнь другого лица ²³. Во-вторых, при истинности факта – одностороннее к нему отношение. «Дорожа лишь той стороной явлений, которая обращена к идеалу, биограф забывал о подробностях обстановки, места и времени, без чего для историка не существует исторического факта»²⁴. «Часто кажется, что в рассказе жития таится меткое наблюдение, живая черта действительности; но при анализе остается одно общее место»²⁵. Наконец, в-третьих, – преобладание формы над фактическим содержанием. «С житием в настоящем смысле слова считали неразлучной ту искусственную форму, которая установилась и господствовала в древнерусской литературе с XV века». Отсюда, «в типическом образе святого, как он рисуется в житиях рядом с чертами индивидуальными, имеющими значение действительных фактов, легко заметить черты общие, однообразно повторяющиеся едва ли не в каждом житии»²⁶. Уже эти общие положения науки об исторической ценности житийного материала не оставляют места для особенно радужных надежд на извлечение из житийной литературы каких-либо ценных сведений о русских школах и просвещении. Но есть и еще более частные выводы, которые сводят всякия подобного рода надежды до ничтожного минимума. Оказывается, что именно тот период жизни святых, который наиболее важен для истории русской школы и просвещения, именно период детства и юношества наиболее страдал от неблагоприятных условий житийного творчества. Обзора источников житий дает заметить, что биограф очень редко имел одинаково полные сведения о всех периодах описываемой жизни. В житиях основателей монастырей такие сведения ограничивались большей частью временем жизни святого в монастыре. Вот почему рассказ о судьбе святого до этого периода в житиях особенно обилен общими местами и дает мало годного исторического материала²⁷. Выводы исторической науки приводят здесь исследователя истории русской школы и просвещения буквально в отчаяние. Редкий биограф, утверждает она, не начинал своего рассказа известием, что святой родился от благочестивых родителей и в известный срок духовно возродился крещением, но это известие нисколько не зависело от того, знал или не знал биограф что-нибудь о родителях святого. Таковы же описания юности святого и его первых опытов в иночестве, очень пространно и однообразно излагаемые в житиях: это – отвлеченные характеристики благонравной юности и строгого иночества вообще, а не черты из жизни Антония Сийского или Арсения Комельского; их содержание есть лишь развитие заглавия биографии, ибо без этих черт описываемая жизнь не могла бы стать предметом жития²⁸, Сюда принадлежат «известия, «что святой, родившийся в глуши древнерусской деревни именно на седьмом году; выучивается грамоте и 12 лет уходит в монастырь, внезапно увлеченный евангельскими словами о тех, кто оставляет родителей ради имени Христа, и биограф заносит это в рассказ, хотя бы ничего не знал о детстве святого»²⁹. Несмотря на то, все же задача рассмотрения житий святых в качестве источника для истории русской школы и просвещения не должна быть оставлена вовсе без внимания. Положим, что жития святых дают мало годного исторического материала, но в такой скудной материалом научной области, как история русской школы и просвещения, чрезвычайно важно всякое сведение, вносящее сколько-нибудь света в изучаемую сторону древнерусской жизни. Во-вторых, понятие «просвещения» в применении к истории древней Руси не должно быть понимаемо только в узком смысле общего интеллектуального развития, знакомства с общеобразовательными науками и искусствами. Кроме такого просвещения, существует просвещение религиозно-нравственное, состоящее в усвоении правильных понятий христианской веры и жизни. Если по незнакомству агиографа с детским и юношеским периодом жизни святого, он не может дать сведений о школьной жизни последнего, то это нисколько не мешает вместо того при описании монашеского периода жизни святого обрисовать степень его просвещенности в первом смысле этого слова и значение в истории русского просвещения, понимаемого во втором смысле. Сведения последнего рода не могут быть вовсе опущены в содержании житий: ведь, святые подвижники, как руководители религиозно-нравственной жизни монахов ли, мирян ли, тем самым необходимо являются распространителями религиозно-нравственного просвещения. Отсюда, жития могут быть рассматриваемы в качестве источника истории религиозно-нравственного учительства преимущественно русского монашества. Особенно это должно сказать о том отделе каждого житийного повествования, который содержит «чудеса святого», и который историческая наука признает наиболее ценным в историческом отношении³⁰. Наконец, пусть многие сообщения имеют шаблонный характер, будучи тождественны многим житиям, пусть некоторые сведения просто сочинены автором жития, но, ведь, и шаблон только тогда может удержаться, если он не идет вполне в разрез с наличной автору действительностью; но, ведь, и сочинять автор мог только путем такого или иного перенесения наличной действительности в область прошедшего. А если так, то жития, не выражая тех бытовых условий, при которых жило описываемое в них лицо, могут выражать те условия, при которых жил сам автор жития.

Все эти соображения и побудили нас при ознакомлении с древнерусскими житиями в качестве элементов Уставных Чтений³¹ собрать и документально выяснить характер тех замечании, какие даются здесь по истории древнерусской школы и просвещения.

Первый и основной вопрос, предъявляемый ко всякой школе, есть вопрос об её типе. Ученые исследователи, предъявляя этот вопрос к древнерусской школе, дают неодинаковый ответ относительно двух периодов древнерусской истории: домонгольского и после монгольского. Относительно первого ученые мнения, как известно, расходятся. Одни ученые, во главе с Карамзиным, утверждают, что русская школа, была во весь этот период общеобразовательной школой, дававшей научное просвещение. Другие склонны утверждать, что такого просвещения русская школа никогда не давала. Среднее место занимает между ними знаменитый историк русской церкви Е. Е. Голубинский, утверждающий, что русская школа, хотя и давала научное просвещение, но лишь короткое время, в самом начале истории христианской Руси – при св. Владимире и его сыне Ярославе. Из литературы древнерусских житий к указанному спору имеют отношение три памятника: Киево-печерский Патерик, жития Евфросинии, княжны Полоцкой, и Евфросинии, княжны Черниговской.

В Киево-Печерском патерике в житии Феодосия есть примечательное место: «и датися веля на учение божественных книг единому от учитель, якоже и сотворив, скоре извыче вся грамматикия всем чудитися о премудрости и разума детища, и о скором его учении»³². Это место приводится Е. Е. Голубинским в качестве возможного подтверждения его утверждения о неудавшейся попытке св. Владимира ввести на Руси истинное школьное образование³³. Есть однако основания думать, что указанное место совершенно не может служить к подтверждению мнения проф. Голубинского. Дело, во-первых, в том, что выражение «грамматикия», под которым Е. Е. Голубинский разумеет «все науки» возможно, не принадлежит автору жития, а есть позднейшая случайная поправка слова «грамоты». По крайней мере, в древнейшем списке жития Феодосия, принадлежащем XII веку, вместо выражения «вся грамматикия», стоит «вся грамоты»³⁴. Одна из отрицательных инстанций сознавалась самим проф. Голубинским. Это именно то обстоятельство, что нельзя положительно сказать, что разумеется в житии под словом «грамматикия». Утверждение, что здесь должно разуметь весь круг наук, есть утверждение в сущности произвольное. Ссылка на греческое словоупотребление³⁵ дает право на понимание слова «грамматикия» лишь в смысле грамотности и умения с пониманием читать всякое письменное произведение. Что гораздо ближе к истине понимание слова «грамматикия» в смысле наиболее близком к греческому, подтверждение этому мы имеем в житии св. Евфросинии Суздальской. Здесь мы имеем такое место: «аще и не во Афинех учися блаженная, но афинейския премудрости изучи, философию же и риторию, и всю грамматикию, числа и кругом обхождения и вся премудрости»³⁶. Все это перечисление наук несомненно списанное из каких-либо греческих характеристик, показывает, что греческое употребление слова «грамматикия» было достаточно известно нашим предкам. Отсюда же становится возможным иное объяснение литературного факта – появления слова «грамматикия», в характеристике образованности Феодосия: это – не следствие некоторой памяти о существовавшем у нас первоначально настоящем просвещении³⁷, а следы влияния греческой письменности на образ представлений и выражений русских книжников. Таким образом, «Патерик Печерский» не дает ничего для решения спора, и, в частности, в пользу мнения Голубинского. Немного дают и два других жития святых, живших в домонгольский период, – Евфросинии Полоцкой и Евфросинии Суздальской. Оба жития принадлежат периоду уже послемонгольскому – ХV – XVI вв.³⁸. Первое из них «живостью и объемом биографических черт заставляет предполагать у биографа какой-нибудь более древний источник»³⁹, однако же о школьном образовании святой ничего не находим здесь, кроме фразы: «бысть любящи учение, якоже чудитися отцу ея о толице любви учения ея»⁴⁰ да еще фразы, дозволяющей думать, что образование продолжалось не более 12 лет возраста⁴¹. Вместо того, в житийном рассказе находится одно случайное замечание, важное для характеристики русского школьного образования того времени. Поселившись при церкви св. Спаса, Евфросиния посылает к отцу своему, князю Полоцкому, сказать: «пусти ко мне сестру мою Гордиславу, да научится, рече, грамоте. Он же пусти ю к ней. И по малех днех, продолжает биограф, присла отец к ней, глаголя: пусти уже сестру свою ко мне. Она же отвеща: еще не извыче всей грамоте». В связи с указанным ранним окончанием учения, приведенное место, как будто, свидетельствует, что даже для княжеского семейства XII века считалось достаточным школьное образование, ограничивавшееся одним научением грамотности. Но в сущности по отношению к таким лицам, как члены княжеского семейства, и не может идти речи о школьном образовании в собственном смысле, понимая школу в смысле общественного института. Члены княжеского дома обучались, конечно, отдельно от всех других, у своих домашних учителей, как и показывает пример Гордиславы. Именно, в виду этого-то обстоятельства нельзя сделать никаких обобщений из тех интересных данных, которые мы имеем в житии другой русской женщины, принадлежащей концу монгольского периода – Евфросинии Суздальской. Выше было уже приведено наиболее интересное место из этого жития. Так как, наверное, перечисление наук, которым обучалась, будто бы, Евфросиния, списано с какой либо греческой характеристики, то несомненно исторический факт кроющийся под этим описанием состоит, надо полагать, в том, что Евфросиния получила выдающееся образование по иностранной греческой системе, которая для автора жития представлялась как нечто мало достижимое как «вся премудрости». Но такое образование Евфросиния получила не от школьного какого-либо учителя, а исключительным образом. При дворе отца ее был исключительным образом боярин Феодор. По утверждению биографа, он был, «мудр зело», потому что получил образование, «учибося от философов». Что это за философы? Так как о существовании своих философов, т. е. ученых людей мы не имеем сведений, то значит, это были люди иностранного происхождения. Очевидно, боярин Федор был одной из тех русских личностей, которыя пользовались для целей своего образования помощью случайных ученых выходцев из греков, время от времени появлявшихся при княжеских домах. Сам усвоив греческую образованность, он сделался домашним учителем дочери своего великого князя, при чем дело обстояло так, что он преподал ей лишь то, чего не мог преподать ее отец. Последний обучал ее «книгам», и прочим премудростям, т. е. зачаткам еллинской науки, которую по-видимому сам усвоил у Феодора⁴² а тот «недостаточная поучаше ей»⁴³, т. е. сообщал Евфросинии, тогда Феодуле, более высшие элементы науки, которых не мог, или не имел времени сообщит сам отец. Домашнее обучение Евфросинии продолжалось около 6–7 лет, между 8–15 годами ее жизни. При выдающихся способностях и любви к образованию, которыми, по словам биографа, отличалась Феодула и которые обусловливали ее быстрые успехи, домашнее образование древнерусской княжны несомненно должно было быть очень высоко. К сожалению, биограф больше ничего не говорит об этом образовании, да и при сообщении вышеприведенных сведений буквально списывает с жития Евфросинии Полоцкой, давая тем повод заподозревать их историческую ценность⁴⁴. Во всяком случае, житие Евфросинии Суздальской вносит некоторое дополнение в гипотезу Голубинского. Ведь, если при дворе черниговского великого князя были ученые греки, под специальным именем «философов», то для чего они были, как не для обучения русских людей по крайней мере придворного общества? А если так, то почему бы им не быть и при других великокняжеских домах? Правда, как показывает житие Евфросинии Полоцкой, их, наверное, не было при захолустных удельных княжеских домах и там не помышляли ни о чемъ большем кроме грамотности, но в великих княжениях, находившихся в более или менее близких отношениях с Византией, дело могло обстоять совершенно иначе. Отсюда, может напрашиваться такое положение относительно школьной программы домонгольского периода: после Владимира Святого на Руси господствует тип школ грамоты, и только в самом верху древнерусского общества, среди боярской аристократии великокняжеских столиц, все еще время от времени появляются настоящие ученые люди греческого происхождения, которые поддерживают струю более или менее научного образования.

В период послемонгольский тип школы грамотности, по единогласному утверждению историков, становится безусловно господствующим, единственным типом русской школы. Научение грамоте при помощи священных книг и для их понимания – такова задача и цель древнерусской школы до Петра Великого. Древнерусские жития святых дают многочисленные подтверждения этого положения.

Памятник 13 века – житие св. Авраамия Смоленского, ограничивается лишь одной фразой об образовании этого святого. Автор этого жития хотя «по близости к святому не мог не знать подробностей о его юности», но «скрыл их под теми неопределенными чертами, которыми позднейшие слагатели житий прикрывали недостаток сведений о молодости святых»⁴⁵. Довольно неопределенно говорит он и о школьном учении святого: «егда же бе отрочатем, в возраст смысла пришедший, родителя его даста книгам учити»⁴⁶.

В другом памятнике того же века – житии Варлаама Хутынского, точнее определяется, каким книгам отдавали тогда учиться. «По времени вдан бысть учитися божественным книгам, тем же вскоре некако, но ясно извыче божественныя писания, елико мощи и толкованием глаголати, яко и многолетним разуму его дивитися и похвалити»⁴⁷

В начале XIV века Прохор, еп. Ростовский, не имея сведений о жизни св. митрополита Петра на юге, не будучи в состоянии «назвать ни матери его, ни места рождения святого, ни монастыря, где он постригся»⁴⁸, очерчивает его школьное образование общею фразой: «нача учитися грамоте и вскоре навыче всей книжной премудрости»⁴⁹. На грани XIV и XV веков⁵⁰ митроп. Киприан, взявшись переработать сочинение Прохора, заменил первую половину фразы последного о школьном образовании более краткой: «вдан бывает отрок родителема своима книгам учитися». А что значит это «книгам учитися», он объясняет дальше, поправляя вторую половину фразы: здесь обучение книгам сводится к тому же обучению грамоте, о котором говорит Прохор⁵¹.

В первом или во втором десятилетии XV века⁵² инок Епифаний разсказывает о св. Стефане, просветителе Перми: «и еще детищем сый, измлада вдан бысть грамоте учитию же вскоре извыче всю грамоту, яко до года, и конархайтнему чтецу бысть в сборней церкви; бе убо превзыде паче многих сверстников в роде своем... и бысть отрок... и грамоте прилежание, и книгам всяким вычению издався. Ти тако Божиим дарованием вмале много извыкноувшоу ему, естественною остротою ума своего, научи же вся в граде Устыозе всей грамотничнеей хитрости и книжной силе»⁵³. Вторая половина сообщения относится, очевидно, не к школьному образованию Стефана, а к его самообразованию, когда он стал отроком и чтецом великой церкви, и потому не может характеризовать русской школы. Зато первая половина той тесной связью, которой соединяется замечание об учении грамоте с известием о чтении в церкви, дает понять, что обучение грамоте шло по богослужебным книгам. Этот намек в средине жития переходит в прямое сообщение. Стефан Пермский, обучая грамоте пермяков, конечно, должен был следовать приемам, практиковавшимся на своей родине, равно и биограф его Епифаний, если бы не передавал здесь истины, то во всяком случае сочинял бы не иначе, как перенося в Пермь порядки русские. И вот что читаем мы о деятельности Стефана по части умственного просвещения пермяков в житии. «И так тех (пермяков) научив православной вере христианской и с женами их и с детьми, и крести я… и научи их грамоте их Пермьстей и всем им новокрещенным мужем и юношам и отроком младым и малым детищем заповеда учити грамоту: Часословец яве и Осмогласник и песницу Давидову, но и вся прочая книги. Учащихся же ся грамоте, елицы от них извыкоша святым книгам, и в тех разбираше: овых в поп поставляше, овых же в диаконы, другия же в подъяконы, чтецы же и певцы, петие им перепевая и перелагая и писати научая их Пермския книги»⁵⁴. Таким образом, св. Стефан в виду особых задач своей школы обучал и церковному пению.

В творении того же инока Епифания – житии преп. Сергия Радонежского, написанном несколькими годами позже, находится подтверждение того же положения, что обучение в древнерусской школе ограничивалось научением читать, возможно бегло, богослужебные и вообще священные книги. Когда по исполнении семилетнего возраста, родители, рассказывается в житии Сергия, «вдаша его грамоте учити» вместе с братьями Стефаном и Петром, то оказалось, что «Стефану и Петру спешно изучившу грамоту, сему же отроку не скоро выкнуша Писания, но медленно некако и не прилежно»⁵⁵. По смыслу этого противоположения выходит, что для биографа изучить грамоту или, как в иных списках, «извыкнуть⁵⁶ грамоте» и «навыкнуть писанию» было понятиями тождественными. Синодальный список определенно указывает, какому именно писанию учился Сергий, когда, передавая разговор отрока Сергия со встречным иноком, в фразе; «возлюби душа моя въжелети паче всего учити грамоту сию, еже и вдан бых учитися»– заменяет выражение «грамоту сию“ выражением «Божественное писание»⁵⁷. При передаче же той же беседы этот список отожествляет понятие грамоты с понятием «учения книжного»⁵⁸, и книжного разумения⁵⁹; умение грамоте – с книжным разумением⁶⁰, книжным разумом⁶¹. Примечателен рассказ о том, чем окончилась беседа со старцем. По приглашению Сергия, тот вошел в дом родителей отрока, но прежде чем возсесть за предложенную трапезу, вниде в храм молитвенный, еже есть в часовницу, поим с собою освященного во утробе отрока, и начат часы пети, повеле же сему отроку псалом глаголати; отрок же рече: аз не умею того отче. Старец же рече: рех, яко от сего дне дарует ти Господь умети грамоту; ты ж глаголи слово Божие без сумнения. Тогда бысть сице во удивление: отрок, приим благословение от старца, начат стихословити зело добре и стройне, и от того часа горазд бысть зело грамоте (по синод. сп. «книжному писанию»)⁶². Итак, уметь «псалом глаголати», это уже значило «уметь грамоте»; если человек мог «стихословити зело добре и стройне», то это уже значило, что он «горазд бысть зело грамоте». Уходя, старец обещает, что отрок будетъ уметь «всю грамоту»; толкуя свое обещание в том смысле, что тот будет разуметь «вся прочая», помимо часослова, «святые книги», или, как отождествляет синодальный список жития, «вся божественные писания»⁶³. И действительно, рассказывается далее, «по отшествии же того старца обретеся отрок внезапу оттуду добре умна, применися странным образом, и куюждо раз гнет книгу, ту абие добре чтый да разумеет»⁶⁴. Итак, уметь правильно и без запинок «добре» прочесть из любой книги, «куюждо разгнет», с разумением смысла прочитаннаго – вот идеальная ступень грамотности древнерусского юноши, по представлению инока Епифания, блестящего русского писателя начала XV в., представителя книжного образования своего времени⁶⁵, за свою образованность получившего имя «премудрого»⁶⁶.

Другой знаменитый и самый плодовитый составитель житий, серб Пахомий естественно ничего не дает нового для характеристики программы древнерусской школы. В житии митрополита Алексия, составленном около 1450 г.⁶⁷, он ограничивается стереотипной фразой – «также времени приспевшу и книжному учению вдан бывает»⁶⁸ К подобного же рода стереотипным фразам прибегает Пахомий в двух житиях новгородских архиепископов Евфимия и Моисея – второй четверти XV века, и в житии Кирилла Белоозерского третьей четверти того же века: «и времени пришедшу, вдан бывает учитися божественным книгам; тем же тому спешне писания извыкшу⁶⁹... извыче священного Писания»⁷⁰... и «божественному писанию извыкщу»⁷¹. К тому же XV веку относятся: сказание (во второй редакции) о Михаиле Ярославиче Тверском и другое сказание о Михаиле Александровиче Тверском же. Первый, но словам сказания, был научен в детстве «святым книгам и всякой премудрости»⁷², второй «вдан бысть честною его матерью Настасией к митрополиту Киевскому Феогносту на учение святым книгам, и добре извыче святыя книги и писание»⁷³. В житиях того же века – Арсения еп. Тверского и Ионы архиеп. Новгородского встречаем совершенно сходные заметки, что святой вдан был «наказатися священным книгам»⁷⁴, или «в научение книжное»⁷⁵. Житие Димитрия Прилуцкого выражается образно, что святой от своих родителей «воспитан бысть... незыблющим вкупе млеком от божественнаго писания... измлада поучаяся священным книгам»⁷⁶.

В самом конце XV или начале XVI века автор жития св. Григория Пелшемского, говоря об детских годах святого, буквально выписывает из жития св. Димитрия Прилуцкого⁷⁷. В то же время автор жития св. Зосимы и Савватия пишет о Зосиме риторически напыщенно: «преспевающу же отроку возрастом, учим бывает священным книгам, приобретает отсюду великая юный, погружался в любовь писания, исходя во глубину мыслей божественных, обретает бисер разума»⁷⁸.

Ряд житийных памятников XV века⁷⁹, заключающих известия о русской школе, заканчивается житием Пафнутия Боровского с его чрезвычайно краткой заметкой о святом, что он в определенный возраст навыцает божественное писание⁸⁰.

Новый ряд житий – Макарьевскаго периода⁸¹, начинается оригинальным сообщением писателя жития Евфросина Псковского. Повторяя дословно заметку автора жития Варлаама Хутынского об этом новгородском святом: «и по времени вдан бывает родительми своими учитися божественным книгам, вскоре некако ясно извыче божественныя писания, елико мощи ему и толкованием глаголати.... яко и многолетным разуму его дивитися и похвалити», писатель жития Евфросина вставляет от себя после фразы «и толкованием глаголати» следующия выражения: «и иными писаньми, и философскую мудрость извыче»⁸². Но было бы преждевременно заключать отсюда о каком- либо научном образовании Евфросина. Как видно из последующей характеристики инока Иова Стояна⁸³, под понятием философской «мудрости» биограф Евфросина мыслил ни что другое, как «протолкование всякого писания, ветхого и нового завета, способность «много повествовати от писания и много протолковывать силу книжную»⁸⁴. За исключением этой оригинальной прибавки, приведенная характеристика повторяется почти буквально и в житии Нифонта еп. Новгородского: «и вдан бывает родительми своими учитися божественным книгам. И абие вскоре некако извыкшу книжное учение»...⁸⁵ По памятнику половины XVI века⁸⁶, Александр Свирский отдается родителями «в научение божественного Писания»⁸⁷, а по другому списку «в научение грамоте святым книгам»⁸⁸. Не успевая в учении, отрок, будущий подвижник, молится Богу, так определяя высшую, задачу своего школьного учения: «да просветит (Господь) мне ум и очи сердечные светом Божества своего, разумети учение Божественного писания, еже учитель ми сказует»⁸⁹. Результатом молитвы является то, что он, «вскоре без труда изучися божественного писания и превзыде всех сверстников своих»⁹⁰, Около того же времени второй редактор жития Авраамия Ростовского вставляет скудную фразу: «бе бо... и... книжному учению наказан бысть»⁹¹. В житии Евфимия Суздальского читается пометка; «и вдаста его на учение святых и Божиих душеполезных писаний. Блаженный же отрок, с сердечною радостию послушан родителей своих, с великим прилежанием уча божественная писания с сверстники своими»⁹². В житии Макария Калязинского в том же роде: «вдаху его родителя в научение грамоте, отрок же добрее навыче от божественных писаний»⁹³.

В общем скудный интересующими нас сейчас сведениями ряд житий Макарьевского периода заканчивается важным сообщением жития св. Иосифа Волоколамского. Здесь определенно указывается, в каком порядке шло учение «божественным книгам». Отданный на учение грамоте, Иосиф «учашеся разумно и всех сверстников превзыде; единым годом изучи псалмы Давидовы, на другой год вся божественная писания навыче: и в святой церкви чтец бысть и певец»⁹⁴. Таким образом, в школе времени автора жития Иосифова сначала учили грамоте или искусству читать по псалтири. Искусство это давалось не скоро: по крайней мере даже для людей с выдающимися талантами требовалось год времени, для остальных такая быстрота была недостижима. Научившийся читать по псалтири приучался к чтению других книг «божественных». Счастливое сочетание термина «извыче вся божественная писания» с указанием времени, которое требовалось для этой цели, раскрывает самый смысл этого термина. Школьник, только что в первый год научившийся бойко читать по псалтири, конечно ничего большего не мог достигнуть в такой короткий промежуток времени, как год, никак, иначе не мог «извыкнуть вся божественная писания», как в смысле бойкого чтения всякой книги.

Во второй половине XVI в. монах Бийского монастыря Иона, характеризуя школьное образование Антония Сийского, словами ⁹⁵: «по времени же вдан бывает в научение книгам, яко же обычай имать детем, и благодатию Христовою навыче скоро и превзыде всех сверстник своих», в другом своем житии–Варлаама Божеского⁹⁶ совершенно уклоняется от каких-либо сообщений в указанном роде.

В рукописях XVI–XVI вв. сохранилось житие св. Антония Римлянина. Так как автор жития не был очевидцем или даже только современником святого, то заметка об образовании святого, которое тот, будто бы получил в Италии, может выражать лишь взгляд самого автора на образование. Здесь к тому же мы читаем о школьном образовании все ту же стереотипную фразу: «преподобный навыче грамоте»⁹⁷.

На грани XVI и ХѴІI столетии в житии митр. Филиппа автор ничего иного не может сказать о его школьном образовании кроме витиеватого замечания: «по времени же родители его своим изрядным предстательством повелевают его вручити художной хитрости, еже божественному писанию, в том же он со всякою своею сердечною правостию повседневно во благом том училищи... ясно вразумляется книжному учению»⁹⁸.

В житии ІІаисия Углицкого 1610 г.⁹⁹ встречаем заметку: «воспитан же быв в добром наказании и Божественным книгам научен». О Макарии Желтоводском житие утверждает: «егда же устрабившу отроку и родителя его вдаста на учение грамоте, Богу же помогающу ему, и бысть стройно учение книжное отрока и не токмо книжному учению прилежа отрок, наипаче заповеди Божия»¹⁰⁰.

Никодим Кожеезерский, по житию, научился грамоте, уже поступив в монастырь: «та же архимандрит Пафнутий научи его и божественному писанию»¹⁰¹.

Княгиня Анна Кашинская, по житию, «научена» была «божественному писанию»¹⁰².

Интересное показание дает житие Мартирия Зеленецкаго¹⁰³. «Достигшу ему, читаем здесь, осмого лета возраста своего, вдата родители его в научение грамоте. Сему же книжное учение бе неспешно. Егда же изучися псалмом, тогда родителие его от жития сего преставистася к Богу»¹⁰⁴. Здесь снова выступает пред нами Псалтирь, как начальная учебная книга русской школы. В житии Елеазара Анзерского снова стереотипная заметка: «вдан бысть в научение божественных писм и добре навыче благодатию Божией»¹⁰⁵. То же читаем в житии Феодора Ростовского около половины XVIIв.¹⁰⁶ «вдан бысть родителями в научение грамоте…. оному же вскоре извыкшу»¹⁰⁷. Последнее из ряда житий, сообщающих о русской школе, – житие Дионисия архимандрита Троицкого писано со слов иноков, обучавших его грамоте – «от них же и грамоте научен 6ысть»¹⁰⁸. Сам автор жития Симон Азарин показывает, что имеет представление о том, каков должен быть наиболее совершенный способ образования, когда просит: «простоте писанных словес не дивися, яко во училищах философских не бех, ниже грамматическия хитрости навыкох»¹⁰⁹ и однако об образовании Дионисия Симон говорит только, что он, «грамоте изучился»¹¹⁰.

Второй важнейший вопрос, который должен поставить изучающий историю русской школы и просвещения после вопроса об ее типе, это – вопрос о распространенности школ в разных концах Руси. Житийная литература не может здесь дать полного и с точным разграничением по периодам перечня местечек, где имелись школы, но она может все-таки указать целый ряд городов и селений, где в разные периоды русской истории находились школы.

О существовании школ в Киеве не может быть сомнения. Житийная литература со своей стороны иллюстрирует это положение несколькими фактами.

В житии Бориса и Глеба сообщает, что они «были грамоте научены»¹¹¹, но это могло произойти, наверное, только в Киеве. Во второй половине XI века близ Киева или, быть может, в самом Киеве учился Нифонт Новгородский¹¹².

В первой половине XII века в Киеве учился пр. Варлаам Хутынский¹¹³ (┼ 1193), а в XIV веке Стефан Махрицкий¹¹⁴. В области Великого Новгорода, по показанию житий, имелись школы в последней четверти ХIII-го столетия, когда был отроком архиепископ Моисей¹¹⁵. В половине XIV века здесь учился юродивый Феодор¹¹⁶. Житие Архиеп. Евфимия, избранного на кафедру в 1430 году¹¹⁷, свидетельствует о существовании школы в Новгородской области в последней четверти XIV века. В самом конце XIV или в начале XV века учился в Новгороде архиеп. Иона¹¹⁸. В половине XV века в Новгородских пределах, в родной деревне в Обонежве учился Александр Свирский¹¹⁹. В области знаменитого пригорода Новгорода – Пскова в самом конце XIV или начале XV учился преп. Евфросин¹²⁰. Житие Мартирия Зеленецкого свидетельствует о существовании школы в Великих Луках. В древнем Смоленске в XII–XIII веках учился преп. Авраамий¹²¹.

Во Владимире в начале XIV века учился Пахомий Нерехтский¹²².

В Москве в начале того же XIV века учился отрок Елевферий Плещеев, после митрополит Алексий¹²³; в конце XV века, – наверное, Корнилий Комельский¹²⁴, а в начале XVI века – Феодор Колычев, после митроп. Филипп; однако нельзя с твердостью сказать, чтобы Алексий и Филипп учились в училище, т. е. у одного со многими другими детьми учителя, а не дома у своих домашних учителей. В близ лежавшем от Москвы Радонеже были училища в 20 годах XIV столетия и в начале XVI столетия, когда там учились преп. Сергий¹²⁵ и Гурий, архиепископ Казанский¹²⁶. В селе Пехорка в двадцати поприщах от Москвы учился Серапион, архиеп. Новгородский¹²⁷. Около Москвы же, хотя неизвестно в каком крестьянском поселке, в 40 годах XV столетия учился Кирилл Белозерский¹²⁸. Приблизительно в тех же годах велось обучение детей в Волоколамском Воздвиженском монастыре¹²⁹. Город Старица в одном из своих училищ во второй половине 16 века имел отрока Давида, после архимандрита Троицкой Лавры Дионисия¹³⁰. В Переяславле Залесском было училище в первой четверти XIV века, в котором учился Димитрий ІІрилуцкий¹³¹. В начале XV века в одной из школ города Боровска учился Пафнутий Боровский¹³². В начале следующего века в городе Галиче учился Григорий, игумен Пельшемский ¹³³. По житию Авраамия Ростовского выходит, что еще в начале XI века была школа в Чухломе Галицкой области¹³⁴. Близ же Галича в поместье своего отца учился в начале XVI века Иона митроп. Московский, хотя наверное не в училище, а у домашнего учителя ¹³⁵. Близ Кириллова Белозерского монастыря в XV веке было училище, где учился Мартиниан Белозерский ¹³⁶. Около половины XV века¹³⁷ в области вологодской, неизвестно точно, в каком месте, учился Стефан Комельский.

Житие преп. Паисия Углицкого свидетельствует о существовании школы, если не в таком глухом местечке, как село Богородское Нерехитского стана, то, во всяком случае, в Угличе ¹³⁸. В 60-х годах XIV столетия, по свидетельству жития Евфимия Суздальского, была школа в Нижнем Новгороде ¹³⁹. В том же городе школа существовала и в 50–60 годах того же века, как об этом свидетельствует житие Макария Желтоводского¹⁴⁰.

В начале XV века была школа в городе Кашине Тверской области, или же в близ лежавшем с. Грибкове, где учился Макарий Калязинский¹⁴¹.

Наконец, житийная литература сообщает о ряде школ на окраинах Руси. На севере, в Великом Устюге, в первой половине XVI века учился св. Стефан Пермский ¹⁴², в селе Толвуй на берегу Онежского озера в начале XV века Зосима Соловецкий ¹⁴³, в Керецкой области, во второй половине XVI века – Варлаам Керецкий¹⁴⁴, в неизвестном селе близ того же Белого моря–Антоний Сийский¹⁴⁵, близ того же моря в неизвестной деревне Александр Ошевенский¹⁴⁶. На юге, в городе Козельске, в конце XVI и начале XVII в. учился Елеазар Анзерский¹⁴⁷, в Курске в первой четверти XI века – Феодосий Печерский, и, если не в то же время, то во второй половине XI века здесь было несколько учителей и школ¹⁴⁸, на Волыни во второй половине XIII в. учился Петр, митрополит Московский¹⁴⁹.

Таким образом, житийная литература раскрывает пред взором историка значительную сеть начальных школ, охватывавшую Русь с одного конца до другого.

Продолжение¹⁵⁰

Как обстояло дело в каждом отдельном пункте – мы мало знаем. Несомненно то, что каждая школа имела только одного учителя. Во всех житиях говорится только об одном учителе ¹⁵¹. Житие преп. Сергия запечатлело этот факт на одной из своих миниатюр, которая изображает нам училище с 11 учениками таким образом: «в комнате на одной лавке сидят рядом 5 учеников с книгами; сзади них помещаются еще трое, налево от них еще двое; на правой стороне учитель объясняет урок преп. Сергию»¹⁵². Здесь мы имеем указание и на количество учеников, какое бывало у учителя древнерусской школы: по условиям обстановки занятой комнаты нормальным, по-видимому, считалось около 10 человек. Учителями бывали дьяки¹⁵³, и диаконы и священники, и, наконец, монастырские старцы. Иона Новгородский учился у некоего диакона¹⁵⁴. То же было и с Никандром Псковским¹⁵⁵. Иосиф Волоколамский обучался у старца Воздвиженского монастыря¹⁵⁶. У некоторых святых учителями были даже архимандриты, епископы, бояре, князья и княжны, но конечно все эти лица являлись в роли школьных учителей лишь в исключительных случаях и скорее были не столько учителями, сколько руководителями в школьном образовании того или другого лица. Например, Никодим Кожеезерский учился грамоте у настоятеля своего монастыря архимандрита Пафнутия¹⁵⁷. Великий князь Михаил Александрович Тверской, по житию, отдан был для научения грамоте митрополиту Феогносту¹⁵⁸. Другого тверского князя Михаила Ярославича, по житию, научила «святым книгам и всякой премудрости» никто иной, как его «святая и премудрая мати» великая княгиня Оксинья. Евфросиния, княжна Полоцкая, будучи в монастыре, берет для научения грамоте свою сестру Гордиславу. Евфросиния Суздальская, как было уже замечено, училась одновременно у своего отца, князя Михаила Черниговского и у боярина Феодора. Несравненно лучше известно сословное происхождение учеников. Здесь не наблюдается никакого различия между высшими и низшими классами общества. Ни те, ни другие не имели никаких исключительных преимуществ в деле образования. И те и другие, по-видимому, понесли одинаковую заботу об образовании того юношества, из которого вышли потом святые подвижники:

Феодосий Печерский (+ 1074 г.) был сыном служилого великокняжеского человека¹⁵⁹

Евфросиния Полоцкая (+ 1173) – княжна¹⁶⁰

Кирилл Туровский – сын богатых граждан города Турова¹⁶¹

Варлаам Новгородский (1193) – новгородский горожанин¹⁶²,

Моисей (+ 1162) архиеп. Новгородский – сын богатого Новгородца¹⁶³.

Алексий, митрополит Московский (+ 1378) – боярского рода¹⁶⁴.

Сергий Радонежский (+1392) – от «родителей доброродну и благоверну», причем отец его был в Ростове «един от славных бояр»¹⁶⁵.

Стефан Пермский (+ 1392) – сын причетникаУстюжского¹⁶⁶.

Григорий Вологодский (+ 1392) „от славну родителю боярского рода» ¹⁶⁷.

Дмитрий Прилуцкий (+ 1392) – купеческого звания¹⁶⁸.

Арсений еп. Тверской (+1409) – от благородных родителей тверичан¹⁶⁹.

Кирилл Белозерский (+ 1427)¹⁷⁰ и

Павел Обнорский (+1429) – от благородных родителей¹⁷¹.

Иоасаф Каменский (+1453) – княжеского рода¹⁷².

Евфимий, архиеп. Новгородский (+1458) – сын священника¹⁷³.

Иона, архиеп. Новгородский (+ 1471) – круглый сирота, воспитывавшийся в доме богатой вдовы ¹⁷⁴.

Пафнутий Боровский (+ 1477) – внук татарского баскака¹⁷⁵.

Александр Ошевенский (+ 1479 г.)¹⁷⁶,

Зосима Соловецкий (+ 1479)¹⁷⁷,

Евфросин Псковский (+ 1481)¹⁷⁸ и

Мартиниан Белоозерский (+ 1483) – дети крестьян¹⁷⁹.

Макарий Колязинский (+ 1483) – из рода дворян Кожиных¹⁸⁰.

Пахомий Нерехтский (+ 1484) – сын Владимирского священника¹⁸¹.

Паисий Углицкий (+1504) – от служащего человека княжеского двора¹⁸².

Иоасаф Волоцкий (+ 1515) – от видных великокняжеских служилых людей ¹⁸³.

Серапион Новгородский (+ 1516) – из крестьян¹⁸⁴.

Игнатий Углицкий (+ 1523) – княжеского происхождения¹⁸⁵.

Александр Свирский (+ 1538) – из крестьян¹⁸⁶.

Корнилий Комельский (+ 1537) – от знатных служилых людей великого князя¹⁸⁷.

У Стефана Комельского (+ 1542) – отец живяше у некия княгини во дворе¹⁸⁸.

У Антония Сийского (+ 1556) – «родителя беста художеством земледельцы»¹⁸⁹.

Гурий Казанский (+ 1563) происходил от меньших боляр¹⁹⁰.

Филипп, митр. Московский (+1569) – боярскаго рода¹⁹¹

Никандр Псковский (+1581) – работник псковского купца¹⁹².

Мартирий Беленецкий (+1608) – сын знаменитого гражданина Великих Лук¹⁹³

Дионисий, архимандр. Троицкий (+ 1638) – из крестьян¹⁹⁴.

Елеазар Анзерский (+1651) – из купеческого рода города Козельска¹⁹⁵

Три жития дают некоторое указание на способ, каким велось обучение грамоте. Несомненно, в древней Руси для изучения азбуки существовали особые письменные азбуковники¹⁹⁶. Изготовлением таких азбуковников занимался Григорий Руготин, после архиеп. Казанский Гурий, сидя в темнице. Но хотя, как видно отсюда, такие азбуковники и были в продаже, однако далеко не во всех школах имелись. Житийная литература говорит нам, что на Руси по крайней мере на грани XIV и XV веков и в половине XVI века, когда явились жития Петра митрополита в редакции митроп. Киприана и Александра Свирского, обучение чтению букв азбуки шло одновременно и в тесной связи с обучением письму и состояло в том, что учитель писал буквы и слова, а ученик запоминал произношение написанного. В первом житии рассказывается, что в отрочестве м. Петр сначала «косно» учился, чем доставлял большую печаль родителям, но после усердных молитв и чудного видения с ним случилась удивительная перемена: «от того часа, елико ему учитель написоваше, отрок же вскоре изучаше»¹⁹⁷. Отрок Александр Свирский, огорченный своею малоуспешностью, так молится: да просветит (Господь) мне ум и очи сердечные светом Божества своего, да подаст ми разумети учение Божественного Писания, еже учитель мне написоваше¹⁹⁸.

В житии преп. Сергия Радонежского встречаем указание на наказания, применявшиеся к малоуспевавшим. Когда «учитель его с многим прилежанием учаше, но отрок не внимаше и не умеяше, не точен бысть дружине своей, учащися с ним» (т. е. отставал от товарищей) то «о сем убо много браним бываше от родителю своею, боле же от учителя томим, а от дружины укоряем»¹⁹⁹.

Школьное обучение обычно начиналось от семи лет²⁰⁰, а кончалось еще в отроческих годах около 13–14 лет. Так, Стефан Пермский, уже окончив школьное образование «еще млад буде в, юности, отрок сый верстою пострижеся во чернцы ²⁰¹. Евфимий, архиеп. Новгородский «спешне писания извыкше», принял пострижение около 15 лет возраста, а он окончил школьное образование, как дается понять несколько раньше²⁰². Алексий, митроп. Московский был отдан учиться ранее двенадцати лет, а пятнадцати лет постригся²⁰³. Митроп. Петр, в превзошедши ученьи всех своих сверстников, еще двенадцати лет ушел в монастырь²⁰⁴, Игнатий, бывший князь Угличский, «извык божественного писания» к тринадцати летам²⁰⁵. Преп. Иосиф Волоколамский окончил свое школьное образование в два года²⁰⁶.

Древнерусские училища, по житиям, почти всегда являются без всяких признаков общежития, а в некоторых случаях имеются прямые указания на отсутствие последняго. Уже только что приведенный случай с Сергием, показывает, что и во время школьного учения он жил в доме родителей. В житии Ионы Новгородского сообщается, как новгородские школьники расходились по домам к вечеру после учения. Они шли всей гурьбой по улицам города и по дороге устраивали игры; по временам же не прочь были устраивать невежливые выходки в отношении встречных, в роде бросания мусора в голову и лицо. Житие сообщает, что однажды толпа школьников дозволила такую выходку в отношении к юродивому Михаилу Клопскому, который только что появился в Новгороде. Среди этой толпы был однако же один мальчик, который по своему обычаю устранился от дурной выходки это – будущий Иона. И вот Михаил, не обращая внимания на шалунов, подошел к одиноко стоявшему Ионе, и, подняв его за волосы, предрек ему, что он будет новгородским епископом²⁰⁷. В житии Димитрия Прилуцкого рассказывается одно из интересных приключений, какие бывали со школьниками, когда они направлялись из дому в школу. В одном недалеко лежавшем от монастыря св. Димитрия селении был отрок Харитон. Когда он однажды направлялся в школу, то ему вдруг представилось множество бесов. Тот со страху повалился на землю едва живой. И так лежал на дороге, пока его не подняли проезжавшие мимо. Это происшествие имело для отрока болезненные последствия, от которых он излечился у раки св. Димитрия²⁰⁸ в какой-то праздник.

Некоторые из монастырских школ, по-видимому, имели общежития. По крайней мере, Иосиф Волоколамский во время обучения своего в Воздвиженском монастыре несомненно жил там. Кроме того, вместе с ним в монастыре жил один из его сверстников по имени Борис. Но монастырские школы имели в виду обучать грамоте не столько мирян, сколько готовящихся к иночеству. О существовании в монастырях школьного обучения послушников свидетельствует одно место из жития того же Иосифа Волоколамского. Жизнеописатель сообщает что «Иосифови еже в монастырь ему женам прихождение не мняшеся польза бытии». Почему же? А вот почему: «паче же мольвы вина и неблагообразию, паче же многом у него юным мнихом в монастыри учащимся, не яко сим без опаства живущим, но много соблюдение и удержание им: не попущащеся бо хождение тем, идеже хотящим, но присно назирание движением их учителем сих имети» ²⁰⁹ Почтенный издатель жития Невоструев ²¹⁰ делает предположение, что научение, о котором здесь говорится, имело предметом не устав только монастырский, но также чтение и письмо. Основанием такого предположения ему служит, с одной стороны, факт существования множество рукописей, списанных иноками Волоколамского монастыря, а с другой, тот факт, что из этого монастыря вышло довольно учительных архипастырей и духовных писателей. Но мы имеем основания для такого предположения и в самой житийной литературе. В изданном в 1879 г. В. О. Ключевским житии Филиппа Иранского имеется прямое указание на то, что учение, на которое отдавались новоначальные иноки, включало в себя научение грамоте. Филипп, говорится здесь, «лет 15 прииде в иночество и от того времени дата его на учение великосвяту и духовну иноку именем Флавиану, зело искусну и учитель ну, божественному писанию довольну. Он же первее грамоте изучи святого Филиппа, Бог же откры ему вскоре вся божественныя писания, чтения и пения и навыче всему, яже ко спасению»²¹¹. Это происходило в Вологодском Корнилиевом монастыре. Подобное же было и с Симоном Волжским (нач. XVII в.): будучи еще работником в Соловецком монастыре он был обучен грамоте²¹². Однако же обучение грамоте послушников было принято далеко не во всех монастырях. В некоторых из них не было своих учителей и потому, когда в них являлся человек, которого почему-либо считали нужным обучить грамоте, то, случалось, его отдавали к стороннему учителю. Так было с Мартианом Белозерским (нач. ХV в.), который, поступив в Кириллов монастырь ребенком, был отдан игуменом, преп. Кириллом для обучения грамоте «мирскому дьяку», которого дело «беяше книги писати и учити ученики грамотныя хитрости» и который «зело искусен бе таковому художеству»²¹³. Равно Александр Ошевенский, быв уже грамотным, «был отдан игуменом для лучшего наказания к дьяку некоему разумну и искусну»²¹⁴.

Любопытен, наконец, идеальный тип отрока, по представлению житийной литературы. В то время как у других детей «обычай в детском разуме глумитися ²¹⁵, устраивать игры, смеяться и веселиться, любить сладкую пищу, древнерусский идеальный отрок отличался самозамкнутостью, серьезностью и строгим аскетизмом: «со юными никако водворялся на игры и на иная кая вещи мимотекущего света сего, смирение и тихость зело любляше, сия же паче всех возлюбив чистоту телеси и безлобия»²¹⁶. Древнерусский идеальный юноша «срамляется прочие юношеских обычаев держатися, тих некако и гладок бывает, мягку имяше мысль на воображение учимых²¹⁷, игры же и смехотворения, яко же есть обычай детям, ненавидяше²¹⁸ и невнимание пустотных, ниже детей творящих игры²¹⁹. Князь Углицкий Игнатий, по житию, в отрочестве «бяше обычаем кроток, и смирен сердцем, и молчалив в разуме, а негневлив отнюдь, на игры детския, ни царского потешения не внимаше; токмо в ум себе положи память смертную и страх Божий, како отвещати Богу, и суету мира сего ни во что же вмени»²²⁰. Вместо игры, идеальный отрок предпочитает «на божественная и на церковная пения и почитания преже иных притекати» а также «богодухновленныя книги и святых жития почитати»²²¹ и «внимати к им с усердием от всея души»²²². В отношении родителей идеальный юноша хранит «повиновение во всем», а с их стороны²²³ равно как и со стороны всех окружающих, пользуется любовью и возбуждает радость и удивление²²⁴; «любим бывает от всех человек добродеяния ради; родителя же дивистася о смирении и добродетели отрока и... радуяся о таковом даре, благодаряще Бога»²²⁵. В отношении к учителю и к товарищам идеальный древнерусский отрок проявляет покорение. «Покорение же и повиновение, восклицает агиобиограф Феодосия Печерского, кто исповесть, иже стяжа в учении своем не токмо же к учителю своему, но и ко всем учащимся»²²⁶. Вот две цельных характеристики такого рода. Стефан Пермский «бе превзыде паче многих сверстников в роде своем, добропамятством и скоровычением смысла превосходя, и бысть отрок доброразумичен зело, успевайше же разумом душевным и верстою телеси и благодатию; к детем играющим не преставаше, иже в пустошь текущим и всуе труждающимся и тщетная гонящим не внимаше, ни водворяшеся с ними, от всех детских обычаев и нрав и игр отвращашеся. Но точию на славословие упражняйся и грамоте прилежаше, и книгам всяким вычению издався. Возрастьшу ему в детстве и во чистоте и в целомудрии, и многи книги почитавшу ветхого и нового завета²²⁷... пострижеся в черньцы». Или вот цельное изображение отроческих годов Макария Калязинского. «И воспитаста (родители) и в добром наказании; егда же достигающу ему возраста, вдаху его родителие в научение грамоте. Отрок же добре навыче от божественных писаний и внимаше им с усердием от всея души и обрете во святом евангелии сокровище богатства некрадома–глаголет бо: аще хощеши совершенъ бытии ... родители же, видяще его почитающа книги и сим виимающа, на игры же и на пустотныя беседы никакоже уклоняющася, и начата увещати его словесы к совокуплению брака. Он же тяжко си вмени изглаголанная ими и нача отрецатися, еже никакоже хотети на совокупление брака. Родителие же наипаче нужаста и с клятвами, еже не преслушати повеления ею повинутися их воли и предлагая ему писания от книг блаженного Иоанна Златоуста на возбраняющие браки... боголюбивый же отрок стояще молча долу главою понича, и ничто же отвещаваше точию от умиления слезы испущаше, родителие же наипаче словеса некая тяжка с гневом и яростью, аки камение, испущаще нань»²²⁸. На обучение грамоте древнерусский отрок смотрит как на дело Божие, религиозное, в котором самое главное принадлежит содействию Божию. Это с особенною яркостью видно из жития преп. Сергия, из беседы отрока Варфоломея с встречным старцем. Об этом же говорят приводимые во многих других житиях случаи чудесного научения грамоте²²⁹. Приведенный выше случай с одним отроком из жития Димитрия Прилуцкого, когда отроку, отправляющемуся в училище, представилось множество бесов запрещавших ему идти в школу²³⁰, показывает, что древнерусский отрок, представлял книжное учение, как дело чрезвычайное неприятное для нечистых духов, как направленное против них, этих представителей всех сил враждебных Христу и христианству.

Вне школы и по выходе из нее древнерусский юноша житийной литературы по большей части не только не оставляет, но еще с удвоенным усердием продолжает изучение «божественных писаний». Новгородский архиеп. Нифонт, например, «извыкше скоре книжное учение, нимало исхожаше с сверстники своими на игры детские, но паче прилежаше к церкви Божией и в сласть почиташе божественныя писания и внимаше умом, еже спастися и в разум истины приити»²³¹. Когда отрок Елевферий, будущий митрополит Алексий, после видения «вдался в умиление», то родители так описывают его занятия в своем увещании к нему: «что так, о чадо, в сицево умиление вдался еси и отнюдь в молчание уклоняешися и всегда книгам неотлучно прилежиши и всем в поучении точию упражняешися, к нам же ни единого слова не беседуеши?». Несмотря на это увещание, «паки чудный юноша держашеся своего нелицемерного посту и на позорища нехождаше и со отроки не играше, и всяческих же кущун и глумления отбегаше, и прилежание молчанию и зелному воздержаию и пропитанию божественных писаний и всегда хожаше во умилении и с возносящим к Богу смиренномудрием»²³². Родители Макария Калязинского, замечая в нем необычайное усердие к чтению книг, совершенно основательно пришли в опасение относительно его несклонности к семейной жизни²³³. К митрополиту Филиппу, когда онъ был отроком, родители «приставиша словокрасительныя неблазненныя отроцы со всяцем утешением, повелевают на избранных у рядных конех ездити с ними но часту. Он же родителей своих ради по малу сему касашеся по своему отечеству, но в церкви... со многим вниманием и скоростию послушал божественного писания, в дому же всегда в благодатныя и памятныя книги взираше, како быша прежних досточудных муж пребывания, в нихже и временное прехождение, и от того навыче духовнаго исправления»²³⁴. Стефан Пермский, по выходе из школы и до поступления в монастырь, «многи книги почитал ветхого и нового завета»²³⁵.

Начав самообразование дома, древний юноша житийной литературы продолжал его в монастыре. Характерный тип в этом отношении – замечательный деятель древнерусского просвещения св. Стефан Пермский. Св. Стефан Пермский при поступлении в монастырь нарочно выбрал именно такой, который был богат книгами: «пострижеся в черньци во граде в Ростове у святого Григория Богослова в монастыри, нарицаемем затворе близ епископьи, яко книги многи бяху ту довольны суща на потребу почитания ради»²³⁶. Очень естественно после этого, если среди всех других монашеских подвигов чтение книг было важнейшим и преимущественным занятием Стефана в монастыре. «Облечеся во мнишский чин, и добре потружався в иноческом житьи, подвизався на добродетель... паче же всех вниманием божественных писаний, иже много и часто почитав святыя книги и оттуду всяку добродетель приобретая. Сице и сия трудолюбивый сподвизалец разгбением божественных писаний, рассужая желанием любомудрия, целомудрия, добре извык святыя книги и велиим прилежанием в них поучаясь, всем сердцем взыская Бога и его сведений, сего ради мног разум от Бога подасться ему в божественнем писании»²³⁷. И это чтение не было у Стефана обычным в то время начетничеством, чуждым сознательно-критического отношения набором фраз и мыслей. Это было тщательное изучение содержания письменных памятников. «Прилежно имеяше, говоритъ с явным изумлением агиобиограф Стефана, обычай почитати почитание книжное, и не бедно учение рад (sіс) умедливая по ученьи, но до дóндеже до конца по истине уразумеет о коемждо стисе словеса, о чем глаголет, ти тако протолковаше»²³⁸. Мало того, недовольствуясь усилиями собственного рассудка, Стефан ревностно искал помощи от тех собратьев по монашеству, которые подобно ему предавались изучению книг. Он вступал с ними в самые близкие сношения и разсуждения. «Аще видяше мужа мудра и книжна и старца разумнична и духовна, то ему совопросник и собеседник беяше и с ним соводворяшеся и обнощеваше и утреневаше, распытая ищемых скоропытне»²³⁹. Любознательность Стефана была поразительна. «Притча разумна не гоньзняше от него и толкова, и не удобь ведомое взыскаемо бе и уведаемо от него и всяку повесть божественную восхотяше слышати, словесе же и речи и поученьи исповести, и старческих не отступаше жития, яже святых отец подражая, всегда почиташе, яко оттого большему разуму навыкаше... Подвизаше бося день от дне... Прежде бо всех вхожаше в церковь на молитву, и после всех излачше; слуха же своя умно преклоните о чистых повестех и учительных словес и сими просвещашеся убо на большее ему добролюбие и на большее веданье возводим»²⁴⁰. Научная ревность инока Стефана, повела его к изучению греческого языка и греческой письменности. «Желая же большего разума, яко образом любомудрия изучеся и греческой грамоте и книги греческия извыче добре, почиташе я и присно имеяше я у себе»²⁴¹. Очень возможно, что Стефан был начитан и в книгах светских научно-серьезного содержания²⁴², как можно заключать из общей характеристики его жизнеописателя. «Чудный дидаскаль, исполн мудрости и разума, бе измлада научился всей внешней философии, книжной мудрости и грамотной хитрости»²⁴³.

В то же время он предпринимает научные труды в виду миссионерских задач в отношении Пермяков. «И изучися сам языку Пермьскому, и грамоту нову Перьмскую сложи и азбуки незнаеми счини, по предложенную (sіс!) Пермьского языка, яже есть требе, и книги Русские на Пермьский язык преведе и преложи и преписа... И бяше умея глаголати треми языки, также и грамоты три умеяше, яже есть: Русския, Гречески, Пермьски»²⁴⁴. Научные наклонности Стефана делали его образ жизни и мысли настолько отличными от таковых же окружающей братии и что «мнози, простая чадь, житию его доброму зазираху»²⁴⁵. Сделавшись епископом, правителем Перми, он ревностно трудился над воспитанием новых деятелей просвещения, устрояя для этого своего рода школы. В этих школах он между прочим направлял учеников²⁴⁶ на дело расширения пермской письменности, «писати научая их пермския книги; сам, помогая им, переводяше со русских книг на пермския книги и сия предает им». И заботы Стефана не были «тщетны: и так оттоле друг другу учаху грамоте и от книг книгу преписующе, умножаху исполняющей».

В духе св. Стефана трудились над самопросвещением и другие подвижники, жившие ранее и позднее его.

В Печерском монастыре преп. Нестор знал инока Дамиана, «почитающа с прилежанием святыя книги»²⁴⁷ а Никита Затворник настолько усердно «прилежаше чтению и учению», что пренебрег важнейшим монашеским подвигом – молитвою²⁴⁸. Книги имел и, следовательно читал, также инок Григорий. У него было настолько богатое собрание книг, что о нем узнали на стороне и некоторые из злонамеренных людей пытались было их украсть²⁴⁹. Авраамий Смоленский подвизался в монастыре, «богодухновенныя книги и святых жития почитая»²⁵⁰ и «мыслию вспоминная Антония, Илариона, Евфимия, Савву, Феодосия, и из всех любя часто почитати учения преподобного Евфрема великого вселенныя учителя и Иоанна Златоуста и Феодосия Печерского, бывшего архимандрита всея Руси, иже в святых богодухновенных книгах жития их и словеса приходя и унимая почиташе день и нощь, яко делолюбивая пчела вся цветы облетающи и сладкую себе пищу приносящи и готовящи»²⁵¹. Описывая труд Авраамия по собиранию книжных сокровищ, агиобиограф его не может удержаться от сильных образов. «Яко же кто наречен быт в воеводы от царя, то не вся ли собирает храбрыя оружники тако стати крепко урядившеся на противныя с Божией помощью наступити и победити, тако и сей таковому дару и труду божественных писаний прилежа и почитая, како бо корабль своея души с Божией помощью съблюсти»²⁵². Большой книжной начитанностью отличался и игумен монастыря, в котором жил Авраамий: «бе бо и сам игумен хитр божественным и вся сведый и преходя яже мнози сведят и никто же смея пред ним от книг глаголати»²⁵³. Зосима Соловецкий, по сказанию агиобиографа, старался «от чтения книжного учитися житию добродетельному и монашеским подвигом²⁵⁴... прилежаше божественных книг чтению, и отсюду наипаче острейша ума сотворяет, прочиташе же и святых мужей жития и преподобных отец словеса, и дивляшеся пачеестественному их житию, похваляя тех благоразумие и добронравие, благодарствоваше же Бога, иже на толику высоту жития вознесшаго их, моляшежеся и сам ревнуя, житию их, по стопам жизни их последовати, и тако весь светел ум свой соделовает, и готов уже по стопам преподобных отец ходити. Наказует же и братию к ревности святых жития, сказуя им коегождо изрядных исправления, оваго целомудрие похваляя, онаго же и целомудрию дивляшеся, и другого кротость ублажаше, иного же беззлобию чудяшеся, и иного же смиренномудрие в высоких добродетелех величая и другого крайнее послушание блажаше, иного же пощение, иже паче естества, похваляя. Иного же многу терпению довляшеся, и тако особно коегождо святого добродетель повидуя, на ревность возбуждает тех совесть, и тако добре подвизаются и на лучшая преуспевающе день денне»²⁵⁵. Пафнутий Боровский «во время зимы молитве множае прилежаше и чтению и мрежей плетьей ²⁵⁶. То же делали и другие иноки. В житии Пафнутипя рассказывается, как один молодой послушник, выйдя однажды из монастыря, прельстился красотою женскою и пал, «потом же возвратися в келью отца и обрете его прилежаща чтению; возведь же очи свои отец видев его отврати лице свое и рече...»²⁵⁷ Иные из иноков не только сами читали, но и другим повествовали прочитанное, и такого рода беседы только и дозволялись между братьями Пафнутьева монастыря. Пафнутий, по словам жития «велико опасение и ревность имяше; аще кто и мало кроме божественного писания начинаше глаголати, не точно не слышати хотяше, но и от обители изгоняше»²⁵⁸. То же строго наблюдалось и Кириллом Белоозерским в его монастыре: «аще кто и глаголати хотяше, но ничто же ино, разве от писаний на пользу прочим братиям, паче же иже писания не ведущим»²⁵⁹. Ученику своему Мартиниану Белоозерскому, когда тот окончил обучение грамоте у учителя, Кирилл прямо повелевает «книгам поучатися»²⁶⁰. Иосиф Волоколамский так тщательно изучил книги своей библиотеки, что под старость, лишившись зрения, мог по памяти находить в книге нужное место. «Коему брату повелеваше когда прочести книгу свою себе, и брату аще медленно повелеваемого прочестися слова искущу в книге грубостию повелевает книгу к себе принести, яже прием и разгнув, абие обреташе искомое слово, яко внутреннима очима зрящу и в затворени книзе искомое. Внешнии бо ему очи, якоже и патриарху Исааку, не видиста»²⁶¹. Ревностно сам изучая книги, Иосиф к тому же руководил своих учеников. «Иосиф своя ученики воспитоваше учением и напояние наказанием», отчего многие «беша у него явишася подвижницы велиции, имеюще разум писания, от них же множайшии произведены быша на начальства во ина обители, не только во игумены и архимандриты, но и на епископския престолы возведены быша, явившемся им искуснем в начальствах»²⁶². Житие называет даже по имени одного из учеников Иосифа – Бориса, который «Иосифовым сказанием от Божиих книг питаем беаше и познавая добродетели блаженства».

В Белоозерском монастыре преп. Ферапонта монахи трудились между прочим «инии книги пишуще, друзии же книгам учахуся»²⁶³. В монастыре Александра Свирского чтение книг одобрялось и поощрялось наравне с такими монашескими трудами, как молитва. Сам Александр «имяше обычай по вся нощи обходити вся келлии, идеже живяху братия, хотя уведати коегождо житие. И аще слышит коего молящася или книги прочитающа... о таковем прославляше Бога»²⁶⁴. Преп. Павел Обнорский подвизался в монастыре «нощию же и денно закону Господню по вся часы поучаяся и словеси священными выну себе напаяяй»²⁶⁵. А в своем поучении братии тот же святой увещевал: «не ленимся, братие, разгнем убо книги и прочтем жития святых отец, да увемы пребывание благого их житиа. Колика ими быша исправлениа, колико смирение и измождение, како тихостию и житием чистым пожиша, бдением и молитвою, с покаянием многим и слезами»²⁶⁶. И на смертном одре преп. Павел завещал «прочее время (после церковного богослужения) в келиах молитися, в безмолвии и немятежно пребывающе, и божия книги день и нощь почитати, внимающе рукоделие свое и молитвам, и потщавающеся кождо на службу своею....²⁶⁷ и вседушевне подвизается о своем спасении, помышляюще житиа святых»²⁶⁸. Евфросиния Полоцкая так любила чтение книг, что молилась: «Господи помилуй, еще же за все имение мое имею книги сия, ими же утешается ми ся душа и сердце веселит»²⁶⁹. Евфросиния Суздальская не только сама ревностно изучает «божественное писание», исследуя при этом различные богословские вопросы, но и читает сестрам монастыря и их поучает²⁷⁰.

Необходимые средства книжного просвещения – книги создавались здесь же в монастырях, чрез переписку. Перепиской книг занимался преп. Никон Печерский. Жизнеописатель Феодосия Печерского разсказывает, что преп. Никон и Феодосий «многажды» проводили вечера таким образом: «великому Никону седящу и делающу книги, и блаженному (Феодосию) въскрай того седящи и прядущу нитие, еже на потребу каковому делу»²⁷¹. В том же житии сообщается, что «един от братии, именем Иларион, бяше и книгам хитр писати и по вся дни писаше в кельи у блаженного отца нашего Феодосия, оному же псалтирь уста поющу тихо и рукама прядущу волну или кое ино дело делающу»²⁷². Евфросиния Полоцкая не только сама переписывала книги но и делала то же посредством наемных писцев. Когда она перешла в помещение при церкви св. Софии, то, по словам жития, «подвижнейши подвиг постнический восприимати, и начат книги писати своими руками, и наем емлющи, требующим даяше». О Стефане Пермском агиограф замечает, что он «непразден же присно пребывание, но делаше рукама своима всегда трудолюбне, и святыя книги писание хитрей гораздо и борзо, и послушествуют книги его многая, яже и до сего дня, яже суть трудове его»²⁷³. Этот свой труд Стефан не оставил и в Перми; напротив он широко развил его, составив из новокрещенных целый штат переписчиков. «Учащих ся грамоте, елицы от них извыкоша святым книгам и в тех разбираше; овых в поп поставляйте, овых же в дьяконы, другия же в подьяки, чтецы же и певцы, пение им перепевая и перелогая и писати научая их Пермьския книги, сам спомогая им, переводяше с Русских книг на ІІермьския книги, и сиа предастъ им... Итак оттоле друг друга учаху грамоте и от книг книгу преписующе умножаху, исполняющее»²⁷⁴. Усердие самого Стефана было поразительно, какъ видно изъ дальнейших слов агиобиографа «Дело же бе ему: книги писаше, со Русских переводя на ІІермьския, но и с Греческих многажды на ІІермьския, и не малу болезнь имея, о сем прилежаше, овогда убо почиташе святыя книги, овогда же переписоваше; то бо бе дело ему присно, тем и в нощех многажды без сна пребываше и бдение повсегдашняя сътворяше, денью же множицею непразден пребывше, овогда убо тружашеся еже в делех руку свою»²⁷⁵. Елеазар Анзерский «трудом вящим предаяшеся, овогда книги писаше, овогда же коленопреклонения многа творяше, овогда же дрова секий, и возяше на хребте своем»²⁷⁶. Занимался перепискою книг и преп. Кирилл Белозерский. В житии его рассказывается, что, проходя послушание на поварне в Симонове монастыре, он однажды вследствие трудности этого послушания стал молить Богоматерь, чтобы его перевели на другое дело. Богоматерь исполнила молитву Кирилла. В это время «помысли архимандрит некую книгу писати. И сего ради блаженному Кириллу повелевает от поварни изыти в келию и тамо книгу писати. Якож услыша Кирилл, отъиде в келею, разсудив яко пречистая его не презрит, но прошение его прият, и тамо також подвизашеся в писаниях и молитвах и нощных коленопреклонениях. Но не толико ему бяше умиление, елико егда в поварне бяше. Тем же паки пречистую Богородицу моляше даровати ему умиление, еже прежде имяше. По мале же убо настоятель паки в поварню посылает его братиам службу совершати. Кирилл же рад бысть, яко сия услыша и иде.... в поварню»²⁷⁷. Книги составляли единственное имущество Кирилла. Когда некий Феодор подослал воров, чтобы ограбить святого, то святой сказал Феодору: «веру ими, чадо Феодоре, ничто же ино не имею в жизни своей, разве ризы сия, яже на мне видиши и мало книжиц»²⁷⁸. Биограф Паисия Углицкого (┼ 1504 г.), замечая о трудах преподобного по переписке книг в Макариевском Калязинском монастыре, указывает даже, что одна из переписанных им книг была творением Григория Богослова, «и та книга и до сего дни во обители преподобнаго Макария в Калязине»²⁷⁹. Насколько переписка книг была обычном делом в древнерусских монастырях, свидетельствует житие Михаила Клопского, в сообщении о первом появлении святого в обители Клопской. «Бысть во обители оной священноинок именем Макарий, имеяй келию близ храма святыя Троицы; сему Макарию случися месяца июня 23 день на память святыя мученицы Агрипины, заутреннюю службу совершати в церкви егда прииде время девятыя песни, ему же покадившу братии, иде в келии своей кадити, яко близ бе церкви; егда же прииде к келии, и обрете ю отверзту; он же удивися, яко преже заключен ей сущи, и вшед обрете некоего во иноческа облечена седяща и пред ним свещу горящу, седящему же пишущу Деяния святых апостол» ²⁸⁰. Очевидно, Макарий занимался перепиской книг так часто, что все необходимые для письма принадлежности находились у него всегда наготове. В монастыре, по-видимому, приобретенная любовь к «деланию книг», побуждала некоторых иноков продолжать ревновать об этом деле и по поставлении на архипастырские кафедры. Таковы напр. были Игнатий еп. Ростовский и Моисей архиеп. Новгородский. В краткой повести о преставлении Игнатия сообщается, что «егда вложиша и (тело его) в гроб» то «даша ему свитки, ихже списа в животе своем пресвитеры и диаконы, и простре руку и прият, яко жив»²⁸¹. Моисей Новгородский «собра многи писца книжныя, начат преписывати книги святыя». Примеру русских иерархов следовали иерархи из греков. Митрополит Киприан «в своем селе митропольстем в Голенищеве ... книги своею рукою писаше. И многия святыя книги с греческого языка на российский переложи и довольна списания к пользе нам остави»²⁸².

Книги, которые служили источником просвещения, называются везде: «божественное писание», или «святыя книги», редко просто «писания» или «книги». Несомненно, с понятием «божественного писания» у древнерусского книжника соединялось представление о всей совокупности древнерусской письменности, глубоко проникнутой религиозной точкой зрения, религиозным складом мышления и религиозными сюжетами²⁸³. Мы не имеем сколько-нибудь твердых свидетельств древнерусской житийной литературы о пользовании книгами научного и общеобразовательного характера. Можно утверждать лишь, что древнерусские книжники имели некоторое представление о более совершенном, греческом способе образования. Кроме уже ранее приведенного места²⁸⁴ из жития Евфросинии Суздальской, об этом свидетельствует характеристика самого себя автором жития преп. Иоасафа Каменского: „поселянин есмь, говорит он, извития словес не ведущий, ни решения притчам не навыкший, ни от философ учившийся, грамотикии и риторикии никогда же прочитавший»²⁸⁵.

Достигнув путем усердного самостоятельного изучения «божественных писаний» более или менее высокой степени христианской просвещенности, большинство лиц, служащих предметом житийных повествований, становятся со временем источниками христианского просвещения для широких народных масс.

Преимущественным предметом агиографической литературы служат иноки, но здесь попутно дается несколько интересных сообщений о просветительной учительной деятельности представителей древнерусского духовенства. Житийная литература не говорит, где и как достигли высокой степени просвещения сами эти представители белого духовенства, она утверждает лишь факт этой просвещенности и влияние последней на широкие народные массы. Интересный образец деятелей русского религиозно-нравственного просвещения дает житие Евфросина Псковского в лице разпопа Иова и раздиакона Филиппа. Псковский поп Иов половины XV века имел способность «совершенного протолкования всякого писания ветхого и нового завета; таже извыче много повествовати от писания и многу протолкуя силу книжную: и бяху вси людие, купно же и священницы и причет церковный, прихождаху к нему и вопрошаша от него о всяком писании неразрешенном и о церковном устроении, купно же и о законных вещех; он же убо протолкуя, и сказоваше им вся по ряду, о чем же кто вопрошаше его, и в сласть его послушаша учения людие и церковницы; да того ради от всех честен бысть и знаем всеми, и словяше от них дострочен философ; имеяше бо остр ум на божественное писание, того ради и столп нарицашеся церковный, благочестия подражаше крепость и тверд учитель и наставник православию²⁸⁶. Этот Иов мог утверждать о себе, что «ничто же изрони мудрости философския», его учительная энергия была велика. По сказанию жития, он даже и после снятия сана продолжал усердствоват в том же направлении «о всех осужаяй, и иных уча, и овых наказуя, и другим законы полагая и имен заповеди, и священникам чин уставляя и санов церконей службе, яко изящим вещем, купно же и черноризцам бяще законоведец; не токмо бо во граде учаше, но и окрест града, паче же в дальних пустынех пребывающия – и о тех вопрошая и опытуя чину их и пребывания, и какова коих исправления ли плотяна, или духовна; единако бо на них ропщуще, яко на плотяных, тако и на духовных, яко имущих исправлена жития»²⁸⁷. Раздиакон Филипп был «мудр зело, обоя ведый писания, древняя и новая, и волен в языце, и скор словом, и многоречив дохтор, и пространен философ умом, и быстр помыслом, и выше меры книжныя всяко писание преумевающе и зело искусен вещем законописьменным на вопросы и ответы»²⁸⁸. К сожалению, учительная ревность этих лиц в слишком значительной доле возгревалась тщеславием. Иов «буй образом смотряшеся и смыслен мняйся имети разум и мудр зело и внутрь себе кичайся»²⁸⁹.

Более симпатичный тип древнерусского учительного священника дается в житии Мартирия Зеленецкого. В первой половине XV века у Благовещенской церкви Великого Новгорода был замечательнейший священник Борис. «Сей убо яко пастырь добрый, всегда печашеся о порученнем ему стад, и вся люди наказуя, учаше от божественных писаний, в разум истинный приводя» ²⁹⁰. Народ очень часто толпами собирался к Борису²⁹¹ ради поучения, а тот не только поучал их всех сообща, но всматривался в душевное настроение и отдельных приходивших к нему личностей. Такие личности могли «и в дом часто к нему притекати²⁹², прилежа того учению» не только днем, но и ночью²⁹³. Они делались детьми его духовными и под его руководством устрояли свою жизнь. Одним из таких питомцев Бориса и был Мартирий Зеленецкий, в мире Мина. «Блаженный Мина, видев таковое иерея непрестанное прилежание и поучение к людям, божественныя любве наполнялся, и духовную ревность, яко елень, желаше присно наслаждающего источника немутныя воды, и неленостно прилежаше того учению день и нощь, безпрестани спасительная словеса на сердце си влогаше, плодствуя в себе семя духовное. Сей же прежде реченный иерей Борис, видев такое тщание юноши к учению, дивляшеся вельми и во едине от дни от некоего откоровения проразуме хотящая сему быти напоследок и рече: да возсяет ти чадо, свет разума от ныне и до века... И тако разыдосшая. И паки на многи дни совокупльшеся ко оному иерею ради поучения мног народ, такоже и блаженный Мина не оставляше, но с великим тщанием послушаше ей, и в дом часто к нему притекая, духовнаго отца его себе учини и сподобися, сему же иерею поствящу люди многая лета не яко наемнику, но яко истинному пастырю, по преданию святых отец»²⁹⁴. По смерти жены Борис постригся в монахи с именем Боголепа, но и в монастыре он не оставлял дела учительства. «Мина же ревноваше во всем учителю своему и вся в наказание себе приемля, и к своему наставнику прихождаше духовныя ради беседы, и многими словесы от преподобного Боголепа учим бываше, еже восприяти иноческий образ»²⁹⁵. Под влиянием наставлений Боголепа, Мина действительно постригается и до самой смерти Боголепа подвизается с ним и под его непосредственным руководством²⁹⁶.

Преимущественными пунктами откуда распространялось религиозное просвещение в древней руси, по житийной литературе, однако являются монастыри ²⁹⁷. Монастыри древней Руси находились в весьма живых сношениях с мирянами. Миряне любили навещать монастыри и проводить здесь «не малое время в общении с иноками» Пример здесь подавали сами князья. В житии Феодосия Печерского разсказывается, что князь Изяслав «зело любяше блаженного, часто же и призываше к себе и множицею же сам прихождаше к нему, и тако духовных тех словес насыщашеся и отхожаше»²⁹⁸. Житие изображает даже и обстановку одной из бесед князя с иноком. «И в един день полудню сущу прииде по обычаю христолюбец Изяслав с малым, (егда хотяше поехати к блаженному, тогда распустяше вся бояры в домы своя, и токмо с шестию или с пятию отрок прохожаше к нему). Паче по сих шедшима има в церковь и сътворив молитву седоста; ти тако христолюбивый князь насыщашеся медоточных тех словес иже исхождаху от уст преподобного отца нашего Феодосия. И велику пользу приим от него, иде в дом свой славя Бога... И вельми послужаше его, и творяше вся повеленная ему от великого отца нашего Феодосия»²⁹⁹. Примеру Изяслава следовали и его бояре. Один из них «часто приходяше к нему (т. е. Феодосию) и насыщашеся от него духовных тех словес, подаваше от имения своего на строение монастырю»³⁰⁰. Другой боярин также «велику любовь имяше к блаженному Феодосию, и часто прихожаше к нему и велику пользу приимаше от него. И, егда же сии прихождаху к нему, то же сий тако по божественнем тем учении представляше тем трапезу от брашен тех монастырских: хлеб, сочиво и мало рыб»³⁰¹. К преп. Евфимию Суздальскому «прихождаше часто с верою князь Борис Константинович, благословения и молитвы требуя от всея души и беседовав с ним наедине о пользе душевной; святую обитель печерскую удовляше всеми нужными потребами, яже угодная братству всему»³⁰². В житии Михаила Клопского упоминается о посещении Клопской обители князем Константином, причем игумен и братия встретили его «якоже есть обычай сретати благородных господей»³⁰³. В житии Варлаама Хутынского рассказывается о посещении его монастыря великим князем Василием Ивановичем³⁰⁴. Самого Варлаама при жизни его часто навещал архиепископ Антоний. Он «имеяше в чести преп. Варлаама». «Овогда убо сам архиепископ приездаше в дом святого Спаса и к преподобному Варлааму духовныя ради беседы, овогда к себе призываше архиепископ преподобнаго в архиепископию; он же, яко послушлив раб, ни о чем же ослушашеся отца своего архиепископа ради еже о Христе любовного съуза и духовныя беседы. Таким образом, стало «за обычай», что архиепископ призывал к себе преподобного „о церковном исправлении», а тот немедленно ехал на зов³⁰⁵. Князь Феодор Смоленский в монастырь святаго Спаса «всегда приезжаше и братию довольно кормяше, и божественным книгам прилежаше день и нощь»³⁰⁶. В житии Сергия Радонежского не раз сообщается о посещении его монастыря московскими князьями³⁰⁷.

Бояре и простой народ ходили в монастырь иные по обету в определенные дни по случаю каких-либо замечательных событий своей жизни; иные прибегали к раке святого за благодатной помощью; иные заходили по дороге во время путешествий; иные – во время голода – ради прокормления; иные имели обыкновение вообще часто посещать монастырь без особой причины, иные, наконец, целыми селениями ходили в монастырскую церковь к богослужению вместо приходской церкви. Приходившие имели обыкновение быть в монастыре несколько дней, при этом состоятельные из них по совершении службы «поставляху трапезу братии»³⁰⁸ и за этой трапезой, несмотря даже и на боярское свое звание, сами прислуживали братии³⁰⁹. Из жития Дмитрия Прилуцкого мы узнаем, что в городе был такой «обычай», что „во время пениа прихождаху людие на молитву к церкви, мужие и жены и дети»³¹⁰. О том же говорит и житие Иосифа Волоколамского³¹¹. Монастырское богослужение, с его длинными Уставными Чтениями, часто было трудно выносимо для приходящих из мира. Так один из мирских слушателей монастырской службы, совершавшейся по уставу Евфросина Псковского, утомившись обратился к монастырскому клирику с такимъ заявлением: «скажи ми брате, что есть бываемое се ликопения, ово псалтырь, ово же каноны глаголашеся, ово же продолжение чтения, и если сему престатие? уже более полночи приидоша и конец мя постиг от многого стояния»³¹². Но несомненно, участие в этом богослужении было для народа школою нравственной дисциплины и источником религиозно-нравственного просвещения. Приходя в монастырь, богомольцы вступали в беседу с иноками. Так, Макарий Желтоводский, будучи отроком, имел обычай «от родителей своих ходити во святый великий печерский монастырь, яже отстоящу ему три поприща от града того, иже есть на Волзе. Любляше же отрок той беседовати со етеры и вопрошати их о спасении человечестем»³¹³. Под влиянием этих бесед с печерскими иноками Макарий и принимает затем монашество. Некоторые из приходящих заходили в келии монахов, по крайней мере к игумену, о чем говорит следующее замечание агиобиографа Пафнутия Боровского: «и пакы седящим некогда у блаженного братиям и неким от мира благоговейным, возвестиша ему, яко сущий тогда архимандрит на Симонове остави архимандрию».

К Авраамию Ростовскому (ок. 1073 – 1077 г.), известному просветителю Ростова, по свидетельству жития, его «начата ходити крещенные им на славословие Божие и на всенощное пение жены же и отроцы; святый же почитанием книжным наслаждаше сердце их³¹⁴ и поучением духовным»³¹⁵. К Авраамию Смоленскому (нач. XIII в.) так много стали «от мира притекати, от него утешение приимати от святых книг»³¹⁶, что это возбудило зависть среди окрестного духовенства и мирян. «Бысть от диавола научения, ибо неции от иерей, друзии же от черноризец, како бы нань востати, овые же от града потязатися и укорити исходяще, друзии и спиру творяще яко ничто же сведуще, противу нань глаголаху: и тако посрамлени с студом отхожаху, и паки непереставаху, крамолы нань воздвизающе, в граде и везде глаголюще; се уж весь град обратил есть к себе... яже и самому игумену не стерпети, многия к нему видя притекающия, и хотя того его отлучити и глаголаше: аз за тя отвещаю убо Богу, ты же престани уча, и много озлобления нань возложи». Вследствие нападок игумена, Авраамий оставляет прежнее свое местопребывание и переселяется во внутрь города, в другой монастырь. «И оттоле вниде во град. И пребысть в единем монастыре у честнаго Креста, и ту начата более приходити и учение его множайшее быти³¹⁷... И мнози начаша от града приходити и послушати церковного пения, и почитания божественных книг: бе бо блаженный хитр почитати, дастъ бо ся ему благодать Божия не токмо почитати, но и протолковати, яже мнозем не сведущим, и от него сказанная всем разумети, и слышащим к сему изоуст и памятию сказая, яко ничто же ся его не утаит божественных писаний, якоже николиже умълкоша уста его ко всем, к малым же и к великим, рабем же и свободным и рукодельным, тем же ово на молитву, ово на церковная пения, ово на утешение притекающим, яко и в нощь мало сна примати»³¹⁸. К Варлааму Хутынскому (┼ 1192) «собирахуся отовсюду князи и вельможи, иноцы же и прочии христоименитии людие ползы ради; он же, яко изрядный ученик своего учителя, всех любовию приимаше и всех пользоваше и всех учаше»³¹⁹. К Евфросинии Суздальской (┼ ок. 1250) «мнози прихождаше людие града того Суздаля и различных стран, исцелевахуся от телесных недугов, и, поучаеми блаженнаю душевне назидахуся, и отступаху жития мира сего и еже по Бозе житие приимаху³²⁰; «не от единаго града Суздаля, но и от окрестных градов прихождаху жены етеры и девицы многи слышати слово Божие³²¹, пользы ради душевныя ³²², и вельми на успех им бысть, пользоважеся отчужаху в дома своя, неции же от них вскоре отрицахуся мира»³²³.

Великий отец севернорусского монашества, преп. Сергий был учителем для всех концов тогдашней Руси. «Всегда зело слуху жития преподобного распространяющуся, тогда мнози от человек, иже от различных странъ посещающе его, прихожаху, желающе и поне токмо видети его, и елици видевшие его возвращахуся в свояси и, друг другу поведающе яже о нем, дивляхуся»³²⁴. В житии Сергия изображается даже и один характерный случай из такого рода посещений, когда один крестьянин пришедший в монастырь Сергиев «из далече сущих мест»³²⁵ «пророка видети» ради пользы духовной³²⁶ сначала, удивленный «худостию порт Сергиевых»; отказался было признать в Сергии великого игумена, пока не увидал, как мнимый «калоугерь седяше одесную князя». Преп. Сергий «собеседова с ним душеспасительными, утешительными словесы, и отпусти его в дом свой; а оттоле человек тот велику веру имея к Святой Троице и к преподобному Сергию до своего живота»³²⁷. О Павле Обнорском (┼1429) «пронесеся повсюду слава, и мнози любодобродетельнии прихождаху к нему съзиданий ради духовных: даст бо ся ему слово премудрости и разума и утешениа; понеже, от благодати Святаго Духа добре возделану сердцу его, сладки плоды поучений всем подаваше»³²⁸. Вторая половина XV века ознаменовалась просветительной деятельностью Пафнутия в Боровске (┼1478), Евфросина в Пскове (┼1481), Зосимы на крайнем севере (┼ 1478). К первому, по сказанию жития, «прихожаху не точию иноцы, но и сущий от мира, исповедающися на духовне, занеже зело благоразумен и добре могий разумети съкровенную премудрость в священных правилех»³²⁹; а во время голода сходилось в его монастырь все окрестное население, «яко до тысячи и множае на всяк день собиратися»³³⁰. Точно также и к Евфросину «прихождаху из града христолюбцы пользы ради и благословения, и приношаху потребная – брашно и питие к святому с братией, и учрежание их». При этом после трапезного учреждения, на котором, как видно из других памятников житийной литературы, присутствовали и ее устроители – жертвователи, случалось преподобному «нечто мало покоснети беседы ради»³³¹. Зосима Соловецкий был «разум имея мног божественному писанию, доволен сказати та»³³². На грани XV и XVI столетия и в первой четверти XVI житийная литература представляет нам два ярких образа двух деятелей христианского народного просвещения, это: знаменитый ученик Пафнутия Боровского, – Иосиф Волоколамский (┼ 1515), и малоизвестный, но чрезвычайно много потрудившийся на ниве народного просвещения Филипп Иранский (┼ 1588)³³³. «Иосиф, беяше благоговением украшен и устнама благоуветлив, имея разум священных книг, памятию много могий и без книг глаголати и добре полезен беседою³³⁴. Дасться Иосифови многа благодать в словодаянии, и глагол его слышащему сладок и к послушанию зело понудителен, всякомуж желающему добродетели помногу любезен, и толико, яко присно хотети приседати ему и словесы его питатися»³³⁵. Круг слушателей преп. Иосифа был чрезвычайно широк: он включал людей различных положений, начиная, от князя и кончая крестьянином и холопом. «Часто и самому князю приходящу тамо и пользы наслаждающуся и радостию радующися о мужи, яко в державе своей такова черноризца стяжал. Благочестивый князь зело любяще Иосифа и много спомогаше ему³³⁶... И слышашеся Иосиф в граде и окрест жительством чернечьским изряден и словом удобрен, извествованным пребыванием оправдан. Елико боляр, иже от палаты княжа, и елико от воеводъ его и от воин честных, вси желанием влекомы к нему, взыскаваху от лица его, и, к нему приходяще, пользовахуся от него священными словесы и покаянию жала в сердца свои приемлюще беседою его: и тако тому прилежно молящеся попустити тем душевная их помышления возложити ему, и словес его присно наслажатися и исправляти к лучьшим жизнь их сказанием его и отца имети. Елицы же видевше его беяху много радовахуся о нем, и всем извествующе яко зело пользовашемся от него»³³⁷. Действенность наставлений Иосифа была удивительна. «Не токмо добродетельные мужи приближающеся ему, но иже от греховна обычая сущий, своя тому исповедающеи деяния, словесем его абие уврачевающеся и нравы своя удобряху покаянием и на лучшая пременяхуся, яко все к послушанию словесе мужа уготовляхуся и радовахуся, послушающе его; тщету же немалу вменяху, елицы того видения и слова не сподобишася. И еще Иосифово имя якоже священие некое в устех им обношашеся, и житие его яко единого от великих преподобных похваляюще, дивляхуся, яко видяху его о всем опасна и добра устроена житием боголюбезном и извествованном³³⁸. Мнози сановницы, часто с ним беседующеи, словеси его повинувшеся, нравы своя давляющеяся на кротость прелождьше, удобришася жизнию. И бе видети благочестиа светом зело сияюща и добродетелями умножающеяся, толикоже и блистание доброта благонравиа и кротость словом мужа сего яко ведомы ведяхуся. И слышашеся в них тщание к угождению Божию, и часте в устех их заповедей Христовых обношение и священных псалмов гранесловие, и честных книг беседование сказанием Иосифовым упражняшеся в них, лютость и злоба отгоняшеся, и не якоже миряне, но якоже раби Христови, любве навыковаху и кротости, и, яко велми пользующеся внимаху. Вся же тогда Волоцкая страна к доброй жизни прелогашеся, тишины и покоя наслаждьшеся и веселящеся беаше, и поселяне же много послабление имуще от господей сел их поущением его³³⁹. И беяше Иосиф в всей стране той, яко светило сияше³⁴⁰. Приходящия вся пользуя и вси ищущии душам своим попечениа спасенаа»³⁴¹. Учительное слово Иосифа простиралось не только на мужчин, но и на женщин. «К нему идяху слышати слово пользы не точию же мужие, но и жены благочестивыя взыскания слышати от него словесе и исповедати своа ему в душевное врачество». А когда Иосиф нашел «в монастырь, ему женам прихожение»³⁴² опасным для «юных мнихов, в монастыри учащихся, и запретил „женам приход в монастырь»³⁴³, то последние «истинно желающе спасениа, не умолчеваху: елико бо их писмена ведущих, писанми своя вся душевная ему исповедаху и, от него вписания приемлюще, радовахуся, извещающеся. Елико же писмен не ведаху, ти священныя мужа, предстоящия церквам их, к нему посылающе, извещевахуся, ползу приемлюще: всем бо врач добр и искусен душевныя вреды целити хотящему»³⁴⁴.

Деятельность Филиппа Иранскаго протекла в области Белоозерской. На берегу реки Ирана, в пределах веси Андогской построил он «келейцу малу и ту живяше». Известность Филиппа начинается, прежде всего, благодаря содействию местного владельца князя Андрея, с позволения которого Филипп поселился здесь. «Бысть у князя Андрея пир на священников и крестьян, и нача князь Андрей священником и крестьянам сказывати: есть у нас селится свят муж, старец, имея чин священнический, именем зовем Филипп. И вси священницы и крестьяне возрадовашеся о такове святе муже и хвалу Богу воздаваху» ³⁴⁵. С течением времени в пустыньку Филиппа, в которой тот построил часовню, начинают двигаться народные толпы. «И начата приходити ко блаженному мнози от многих стран, мужие благочестнвии моления ради, и молитвы от святого принимая. Блаженный же поучаше их довольно о ползе душевной»³⁴⁶. Еще более усилился наплыв приходящих, когда была построена церковь. Молва о Филиппе и его пустыне «промчеся во многия страны, и веси, и мнози начата приходити, слышав про то святое место, моления ради, и приносити многая потребная и приимати от блаженного благословение, и духовное научение послушая»³⁴⁷... К Филиппу приходили не только простецы, но и «мнози от искусных и благочестивых мужей и моляху блаженному о поучении»³⁴⁸. Были у Филиппа и такие посетители, которые приходили к нему регулярно. Такие лица даже иногда ночевали в келии Филиппа, причем до поздней ночи вели с ним «многую беседу»³⁴⁹. Все они приходили с настойчивой просьбой: «молимся, отче честный, о поучении ³⁵⁰. И Филипп ревностно шел навстречу мольбам посетителей. Каждый приходящий получал слово «поучения» и уходил, в той или другой степени обогащенный светом христианского религиозно-нравственного просвещения. Примеры самых этих поучений Филиппа и напечатлел для последующих поколений его агиобиограф³⁵¹.

Так под кровом монастырских храмов, от пустынных келий подвижников тихо и незримо, но прочно развивался вековой исторический процесс религиозно-нравственного просвещения русского народа.

В. Виноградов.