Предстоящий Всероссийский церковный собор, его состав и задачи¹

Предстоящий Всероссийский церковный собор, его состав и задачи

«Святая» Русь – нередко называет народ наш свою родину. «Православные!» обычно на мирском сходе начинает речь свою русский крестьянин. В этих названиях очевидно выражается утвердившееся в русском народе сознание, что православная вера составляет существенную, коренную основу его народной жизни. Еще в прежние века наблюдавшие Россию иностранцы, как Герберштейн и Олеарий, уже заметили, как «московиты хвалятся, что они одни только христиане, а западных осуждают как отступников от первобытной церкви и древних святых установлений»²; они говорят, «что они самые лучшие христиане, какие только живут на свете»³. Посторонние наблюдатели и в настоящее время обыкновенно указывают на религиозность и благочестие, как на характерную особенность русского народа. В самом деле, если судить по внешности, православная вера и народное благочестие у нас, на Руси, процветают. Всюду возвышаются и вновь созидаются величественные храмы: внутри блестят они золотом и красуются художеством; гудят колокола, народ теснится при торжественных богослужениях; сияют десятки хоругвей при крестных ходах; каждое крупное дело, каждое общественное предприятие освящается молебствием; в часовнях и особо чтимых святых местах непрерывные толпы богомольцев и многие сотни и тысячи неугасимых свеч и лампад; плотной стеной обступает народ выходящего из церкви архиерея и целый час готов простоять, чтобы только получить его благословение. Все это прекрасно и с несомненностью свидетельствует о неугасающей силе всенародного русского благочестия; но кто же не знает, что не в этом одном дело. Не роскошна была горница Сионская; тесен, мрачен и душен был подземный храм катакомбы; но собиравшиеся там на молитву верующие были, конечно, неизмеримо выше нас, как христиане. Не богатством и разнообразием внешних форм благочестия превосходили они нас, а тем, что тогда, по свидетельству священного дееписателя, «у множества уверовавших было одно сердце и одна душа» (Деян. 4:32), «старались» они, по апостолу, «сохранить единство духа в союзе мира» (Ефес. 4: 3), «единодушно, едиными устами славили Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа» (Рим. 15: 6). Нельзя, к сожалению, не сознаться, что вот эта-та внутренняя сила духовного единения несомненно оскудела в нашей православной русской церкви при всем ее видимом процветании. Широко раскинулись географические пределы этой церкви и почти девяносто миллионов насчитывает она своих последователей; но внутри этих широких пределов и цифр дело обстоит не совсем благополучно, как на верхних слоях общества, так и в его основе. У так называемой интеллигенции отношения к церкви имеют далеко не дружественный характер. Мы не станем, конечно, говорить о тех, к сожалению не малочисленных, представителях русского образованного общества, которые давно отказались от всякой веры и не скрывают своих явно атеистических воззрений. Даже и те просвещенные люди, которые исповедуют себя верующими христианами, часто никак не могут быть названы верными чадами церкви православной. Чтобы составить себе некоторое понятие об этом грустном явлении, достаточно хотя бы припомнить то, что говорилось на петербургских религиозно-философских собраниях, или познакомиться с теми журнальными и газетными статьями, которые в последнее время писались и пишутся по церковному вопросу. По откровенному признанию самих представителей интеллигенции, «неразрешимым противоречием русской общественной жизни является, с одной стороны – священство Церкви, а с другой – представители светской мысли и высшего образования. Эти силы разно понимают и природу человека, и его конечное призвание. Интеллигенция и церковь – суть две противоположные, ведущие и подвизающиеся в учительстве силы; они находятся между собой в глубоком разладе. Пропасть утвердилась между интеллигенцией и церковью»⁴. Этот разлад выражается в том, что одни из интеллигентов относятся к церковной жизни и ее вопросам с полнейшим безучастием, считая эту область совершенно для себя чуждой и не интересной. Один из них, напр., говоря о разных мнениях по вопросу о церковной реформе, прямо заявляет, что он «к этому делу нисколько неприкосновен и нисколько, поэтому не заинтересован исходом этого исторического турнира⁵. А другой по тому же поводу пишет: «По-моему, отношение интеллигенции к этим событиям должно формулироваться словами “Какое нам дело?!” Ни горевать, ни радоваться нам тут нечего»... «Не враждуя и не дружа, оставим в покое этот чуждый наш мир. Его радость не наша радость, его горе не наше горе, у нас там нет надежд и нам там нечего опасаться»⁶. Другие представители интеллигенции не так безучастны и, напротив, глубоко и искренно интересуются церковными вопросами; но тем не менее это нисколько не приближает их к церкви. Они не признают ее в настоящем виде за истинную церковь Христову; историческое христианство, по их мнению, представляется односторонним; церковь исказила Евангелие, извратила его дух и смысл, а потому они мечтают о другой церкви, о церкви «будущего» и ищут для себя новых путей⁷. При этих исканиях, говорят они, посредство священника нам не нужно⁸, а куда заходят они без такого посредства, о том свидетельствуют, напр., прямые заявления, что «интеллигенция не признает Христа» и «никогда не примет догмат о богочеловечестве Иисуса Христа». Они заявляют, что «каждое десятилетие подвигает нас к новому состоянию умов, к новым формам богопонимания, к новой, совсем особенной, нравственности», или, что «русского человека может прельстить… полное освобождение всякого живущего на русской земле от церкви и кошмара “христианского государства”»⁹. Где же причина такого разлада, такого или безучастного, или отрицательного отношения к церкви? «Мы», говорят они – «мы, люди современной культуры, никакой веры не имеем, ничего кроме проснувшейся жажды веры». «Мы – неверующие, но …томимые смертельной жаждой Бога и любви»¹⁰. «Теперь больше, чем когда-либо, сердце русской интеллигенции готово раскрыться на призыв к вере во Христа Спасителя и, уверовав, возродиться»¹¹… И при все том, несмотря на такие признания, эта интеллигенция от церкви уклоняется и глуха к ее призывам. Уклоняется потому, что «христианство историческое», говорят, «не удовлетворяет светски образованных людей нашего времени, не вмещает в себя их запросы». Интеллигенция обратится лишь тогда, когда церковь станет давать ей ответ на ее запросы»¹².

Главная опора, главная сила нашей церкви, конечно, в многомиллионной массе того народа, который всегда так славился неизменной преданностью вере православной. Однако нельзя сказать, что и здесь за последнее время положение церкви было цветущим. Давний ее соперник в народе – старообрядческий раскол, несмотря на усиленное распространение народного просвещения, несмотря на деятельность специально созданного института епархиальных миссионеров, несмотря на никакие собеседования, по-видимому, нимало не ослабевает, но твердо отстаивает свое существование, ясно тем показывая свою внутреннюю силу и жизненность. А наряду с расколом растет еще и ширится сектантство в его разнообразных проявлениях, в особенности штунда, которая не защищается только, но нападает на церковь, отторгая от нее ее последователей и с каждым годом принимая все более и более опасные размеры. Здесь, в сектантстве, не неверие, не слабость веры; но напротив, вера сильная, живая, нередко пламенная, готовая на всякие жертвы и страдания, доходящая до самосожжения и до погребения себя заживо, лишь бы остаться верною своим убеждениям. И все-таки эта вера уклоняется от церкви и ищет себе каких-то новых, нередко диких, путей. Почему так? Почему же и простой русский человек, искренно религиозный, покидает веру отцов своих, бросает родной свой храм и уходит в какую-нибудь штунду? Без сомнения потому, что и он, подобно русскому интеллигенту, также не находит в церкви полного удовлетворения своим религиозным потребностям, ясного ответа на свои запросы. Его отпадение обыкновенно и начинается всегда с недовольства существующим строем жизни церкви, с критики ее верований, ее обрядов и порядков. И в среде интеллигенции, и среди народа, не мало таким образом людей, которые жадно ищут удовлетворения своих религиозных потребностей, ответов на свои запросы; но в церкви их не находят, а потому бросаются в разные стороны и блуждают по ложным путям. И призывный звон колоколов, и священные песнопения православных храмов остаются для них пустым звуком, который не находит в себе родственного отклика в их мятущейся душе. А что же церковь? Ведь твердо и неизменно хранит она веками преданную ей святую истину Христова учения. Ведь не оскудело в ней апостольское преемство иерархии. Ведь не иссяк в ней живой источник божественной благодати, преподаваемой в святых таинствах. Почему же так слабо, так бессильно в настоящем случае ее влияние?

Первохристианская община сильна была тем, что в ней «у множества уверовавших было одно сердце и одна душа». Апостолы настойчиво внушали верующим, чтобы они более всего были «единодушны и единомысленны» (Флп. 2:2), ибо в единении – сила всякого человеческого общества, которое не может устоять, разделившись на себя, и тем более такого общества, как церковь, которая представляет собою союз, утверждающийся исключительно на духовно-нравственных связях. Современная наша церковь потому и обнаруживает некоторую слабость, что расшаталась, а иногда и совсем утратилась среди ее членов эта внутренняя сила нравственного единения.

Ослабела связь между паствой и ее пастырями. Что такое современный русский епископ? Это – прежде всего и больше всего, конечно, священнослужитель, т. е. совершитель торжественных богослужений; а затем – сановник и администратор. Пастырская сторона его деятельности совершенно заслоняется и оттесняется на задний план его деятельностью как администратора. И это совсем не потому, что он сам желает быть таким; нет, он поставлен в такое положение, что даже и при всем своем желании не может быть иным. Он не знает в должной степени и не имеет возможности знать свою паству. Его епархия обыкновенно тянется на сотни верст с миллионным населением, и. пребывая в своем престольном городе, он в уездные города и селения попадает лишь случайно и изредка по каким-либо особенным поводам церковных торжеств. Правда, он совершает поездки по епархии; но, как известно, при этом его посещения по необходимости бывают слишком кратковременны и поверхностны, чтобы можно было при них епископу приобрести надлежащее знакомство с паствой. Даже и такие посещения требуют очень много времени, так что нужно несколько лет епископу совершать свои поездки, чтобы побывать во всех местах своей епархии. При частых переходах епископов с одной епархии на другую, неудивительно, если многие из них никогда и не успевают совершить свой полный объезд. Нам лично пришлось узнать, что одно село, недалекое от престольного города и почти вплоть соединенное с ним железнодорожным сообщением, несколько десятков лет не видывало у себя никакого архиерея. Даже и в своем престольном городе епископ разве знает близко свою паству? Громадное большинство ее он видит лишь в качестве благочестивой толпы, которая наполняет храм при его богослужениях, или теснится к нему за благословением. В непосредственное общение, в беседу, ему приходится вступать только с несколькими отдельными личностями, встречаясь с ними на каких-либо собраниях, или у себя на деловых приемах. Такие свидания в громадном большинстве случаев ограничиваются несколькими минутами или получасом времени и не выходят за пределы гостиных или деловых переговоров. Для задушевных пастырских бесед мало представляется поводов, мало удобства и времени, так что о духовной жизни паствы своей, о ее нуждах и запросах епископ узнает лишь по бумажным «делам» и официальным отчетам. Бумажных же дел и вообще административных забот у него великое множество. Целый ряд разного рода учреждений и органов управления стоит под его руководством и наблюдением: семинарии, несколько духовных училищ, епархиальное женское училище, консистория, училищный совет и несколько его уездных отделений, свечной завод, эмеритальная касса, епархиальное попечительство, разные братства благотворительные или просветительные, монастыри, благочинные и пр. и пр. Отовсюду шлют ему журналы, доклады, ведомости, отчеты, а вместе с тем и множество прошений от частных лиц. Все это епископ должен прочитать, рассмотреть и на все дать свое решение или утверждение. Как-то один епископ говорил нам, что к нему лично поступает ежегодно более 8000 бумаг, а в консисториях их бывает и до 20, и до 30 тысяч. Таким образом, каждый день епископу приходится рассмотреть несколько десятков, а иногда чуть не до сотни бумаг, и эта бумажная груда совсем заслоняет от него живую жизнь его паствы, отнимает у него время и силы и парализует его гораздо более плодотворную пастырскую деятельность. В результате епископ является не столько пастырем, сколько правителем. По видимости, он пользуется высоким, благоговейным почтением; но стоит он на каком-то мало доступном для народа пьедестале, и нет у него с паствой живого общения, тесного духовно-нравственного единения.

Что касается священника, то его положение без сомнения представляет гораздо более удобств для успешной пастырской деятельности. При незначительных размерах прихода священник имеет, конечно, полную возможность видеть и знать жизнь своих пасомых, вступать с ними в близкое духовное общение, быть для них руководителем и наставником. Но, к сожалению, и у него сила пастырского влияния значительно подрывается теми неблагоприятными условиями, в которые он поставлен. В свой приход он является со стороны, по назначению далекой епархиальной власти, иногда даже вопреки желанию прихожан и во всяком случае человеком совсем чужим и незнакомым, а потому должен с самого начала создавать себе положение, завоевывать нравственный авторитет. Между тем его пастырская деятельность до крайности стеснена бесчисленным множеством всяких указов и предписаний, которые точно определяют каждый его шаг и связывают его по рукам и ногам. Над ним всегда стоит бдительное, подчас довольно своенравное начальство в лице благочинного, консистории и архиерея, причем за всякое уклонение от многочисленных предписаний мелочной регламентации, за малейшее свободное и необычное обнаружение живого пастырского духа, ему угрожает строгое внушение, а иногда и тяжелая кара. Большое количество труда, времени и сил у священника, в ущерб его прямому пастырскому долгу, тратится благодаря тому, что его превратили в чиновника и навязали ему громадную канцелярскую работу. На его ответственности лежит более 30-ти разного рода записей, книжек, ведомостей, росписей, сведений, выписок и свидетельств, значительное количество которых обязательно пишется в двух и даже в трех экземплярах и затем представляется и посылается то в консисторию, то в земскую управу, то в полицию, то в воинское присутствие, то в статистический комитет. Опутавшая священника канцелярщина не соответствует истинным задачам пастырского служения, внося в него совершенно нецерковный дух мертвящего формализма; но всего хуже еще то, что на того же священника стали иногда возлагать обязанности чисто полицейского свойства, внушая ему безусловно поддерживать и защищать существующий государственный порядок, наблюдать за опасными для него лицами и явлениями и доводить о них до сведения гражданской власти, что, конечно, глубоко подрывает нравственный авторитет пастыря церкви, вынуждая пасомых смотреть на него как на казенного чиновника, с которым не мешает быть осторожнее. Прибавьте ко всему этому тот унизительный способ материального обеспечения, который заставляет иногда священника вести с прихожанином печальный торг при совершении священнодействий, ставит его в полную зависимость от благосклонности пасомых и, конечно, связывает и парализует его свободное пастырское слово. В приходах больших и столичных городов это пастырское слово бывает иногда бессильным и потому, что священник, воспитанный в своеобразной кастовой духовной школе, оказывается не настолько знакомым с современными течениями мысли и условиями общественной жизни, чтобы быть в состоянии дать надлежащий ответ на религиозно-нравственные запросы тех, которые к нему обращаются. Все это в совокупности создало какую-то преграду между духовенством и другими классами общества, взаимное непонимание, и никак уже нельзя сказать, что у них «одно сердце и одна душа». Общество смотрит теперь на церковь, на духовенство, как на какое-то особое ведомство, находящееся под покровительством, под опекой и на службе государства; к церковным делам общество относится, как к чему-то совсем для него постороннему. И не удивительно! Воцарившийся в нашей церкви бюрократический строй совершенно устранил общество от всякого участия в делах церковных, а между тем такое устранение может иметь, и несомненно имеет, для церкви роковое значение. С ранних лет нас учили и мы знаем и веруем, что церковь есть собрание верующих, есть общество людей, соединенных между собою единством веры во Христа и общением в таинствах, под видимым управлением пастырей. Всякое общество живет именно общей жизнью: эта жизнь проявляется в совместных усилиях, в объединенной деятельности всех членов для достижения единой, общей всем, цели. Каждый отдельный член потому и настолько дорожит своим обществом, насколько оно дает ему возможность и простор развивать свои индивидуальные силы и прилагать их к совместной с другими деятельности для достижения общей цели. Видим ли мы такую жизнь в нашей современной церкви? К сожалению, она ни в чем не проявляется. Каждому отдельному человеку предоставляется жить только своей личною, внутренней религиозною жизнию, как будто он совсем не член церкви, как общества. Со своими собратьями он сходится только за общественной молитвой в своем приходском храме, но и здесь он не принимает никакого деятельного участия, оставаясь при богослужении лишь безмолвным свидетелем. Приход, как община, теперь есть звук пустой. Всякие приходские вопросы возбуждаются и разрешаются указом Синода, предписаниями архиерея, консистории и благочинного, а текущие дела прихода ведает лишь священник с причтом да староста. Приходскую общину никто не собирает, ни о чем ее не спрашивают, и ее настроением, ее религиозно-нравственными запросами, по-видимому, никто не интересуется. Об епархиальной или всероссийской церковной жизни нечего и говорить; никаких органов для ее проявления не существует и ни в чем она не обнаруживаются. Наша церковь не есть общество в настоящем смысле этого слова, т.е. в смысле самодеятельного, объединенного и организованного целого. В ней организована лишь та малая часть, которая учит и управляет. Все же остальное представляет собой не общество, а скорее просто толпу, которая при желании ходит молиться в православные храмы, исправляет так называемые требы, иногда назидается с церковной кафедры и в некоторых случаях, по предписаниям государственного закона, подчиняется управлению духовных лиц; но все это она делает без всякого деятельного со своей стороны интереса и участия. При таком положении дела понятно, что русский мирянин часто смешивает церковь с иерархией, а на эту иерархию смотрит, как на нечто для себя постороннее. В нем настолько заглохло церковное сознание, что даже в приходском храме он чувствует себя, по словам Розанова, не в своем месте, чуждым и не нужным каким-то гостем, посетителем¹³. Вот почему он так равнодушен к церкви и даже уклоняется от нее. «Церковь, говорят, похолодела. Из холодного дома все бегут. Где теплее? – В сектах. Туда и бегут»¹⁴.

В печати нередко повторяются в последнее время слова Достоевского, что «русская церковь в параличе». Нам думается, что это выражение слишком сильно и слишком мрачно. Сказать, что русская церковь в параличе, значит отрицать в ней всякое движение в настоящем и почти всякую возможность исцеления в будущем. Отнюдь не соглашаясь с таким ужасным приговором, мы припомним лучше слова Соловьева, что русская церковь только «задремала под сенью казенной опеки» и вопрос лишь в том, «как пробудить, чем всколыхнуть эту дремлющую силу»¹⁵. Сил в нашей церкви много. Есть у нее иерархия и служители церкви, в среде которых не мало людей, сияющих дарами благодати, твердостью, чистотой и глубиной веры, самоотверженной ревностью служения. Есть у нее люди религиозного знания, богословской науки, которые трудятся над разъяснением и распространением истины христианского учения. Таких людей мы знаем не только в духовной школе, но и среди просвещенных представителей светского общества (Хомяков, Самарин, Аксаков, Соловьев. Киреев). Есть у нее подвижники благочестия, труженики молитвы, которых мы видим не в монастырских только келиях, но и повсюду, на всех поприщах общественной жизни. Есть у нее писатели и художники, которые стараются проводить возвышенные идеи христианского учения в произведениях изящной литературы и искусства. Есть у нее деятели практические, которые трудятся над осуществлением высоких христианских принципов в жизни общественной путем благотворительности или улучшения нравов. Есть у нее, наконец, вера народная, часто не достаточно просвещенная и даже иногда слепая, но глубокая и искренняя. Не о параличе свидетельствуют, конечно, эти силы; но они разрознены, иногда, по недоразумению, даже сталкиваются между собою, и не видим мы общей, объединенной церковной жизни. Поэтому церковь, как целое. Действительно дремлет, потому и наступает насущный вопрос, «как пробудить, чем всколыхнуть эту дремлющую силу?»

Ответ на этот вопрос ясен сам собою. Если главная наша беда состоит в разъединении сил церкви, то, конечно, прежде и важнее всего уничтожить это разъединение и постараться устроить жизнь церкви так, чтобы она была действительно обществом, союзом, все члены которого живут в тесном единении, одушевляются общим интересом, чтобы соединенными усилиями, нося тяготы друг друга, исполнить закон Христов, достигнуть возможного для человека совершенства и наследовать спасение. Что же? Пригласить каких-нибудь специалистов, чтобы они придумали и указали нам наилучший строй церковной жизни, который обеспечил ей единство и силу? Нет. Сочиненные уставы для обычных человеческих обществ часто оказываются непригодными; церковь же есть учреждение божественное, утвержденное, как говорит св. ап. Павел «на основании апостолов и пророков, имея краеугольным камнем Самого Иисуса Христа» (Еф. 2:20). Не сочинять для нее новые уставы должны мы, а лишь уяснить себе со всей полнотой и точностью те вечные, основные начала, которые для нее установлены ее Божественным Главою, и у Св. Апостолов и их ближайших последователей поучиться тому, как применять и проводить эти начала в жизни.

Слово Божие изображает нам церковь как «тело Христово» (Ефес. 1:22–23; Кол. 1:24). «Тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело… Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны… но Бог соразмерил тело…, дабы не было в нем разделения, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены». (1Кор. 12:12, 21, 24–26). «И вы», говорит апостол, «тело Христово, а порознь члены… все мы крестились и все напоены одним Духом… Все мы одно тело и один дух, как и призваны к одной надежде нашего звания… Каждому из нас дана благодать по мере дара Христова… Одних Бог поставил апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями. К совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Христова; доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова… Все тело…при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви». (1Кор. 12:27, 13; Еф. 4:4–7, 11–13, 16). Итак, по слову Божию, церковь есть тесно сплоченное целое, члены которого живут и действуют во взаимном единении и Сам Христос Спаситель молился о верующих в Него «да будут все едино» (Ин. 17:21). Такое представление о церкви непреложно сохраняется и живет в христианском сознании с самых первых веков и доселе. Свидетельствуют о нем древние отцы и учители церкви. «Прошу вас», пишет св. Игнатий Богоносец, «стараться все исполнять в единомыслии Божием…, ничего не делайте без епископов и пресвитеров, и не думайте, чтобы что-либо, совершаемое вами отдельно, могло быть правильно; в общем собрании должна быть у вас одна молитва, одно прошение, одна мысль; одна надежда в любви и непорочной радости»¹⁶. «Соединяясь узами одной и той же веры, одной и той же нравственности», говорит Тертуллиан, «мы составляем, так сказать, одно тело»¹⁷. По мысли св. Амвросия Медиоланского, «церковь есть общее право всех; сообщая она молится; сообща она работает; сообща испытуется». Св. Иоанн Златоуст говорит: «тело церкви питается при взаимной связи членов»¹⁸. То, что высказывали отцы и учителя древности, неизменно исповедует и современная православная церковь, когда, напр., в окружном послании 1848 года говорится: «что хранитель благочестия у нас есть самое тело церкви, т.е. самый народ»¹⁹.

Как же проводилась в жизнь, в каких формах проявлялась идея соборности церкви, в смысле совокупности действия всех ее членов для достижения единой, общей всем цели?

Раскройте книгу Деяний Св. Апостолов, и она даст вам ясный ответ на этот вопрос. Пока первохристианская община представляла собой лишь маленький кружок верующих, пока в ней было, по свидетельству дееписателя, только около ста двадцати человек, все они единодушно пребывали вместе (Деян. 1:16,14; 2:1). Когда к ним присоединилось около трех тысяч, они все-таки постоянно пребывали в общении; все верующие были вместе и имели все общее (Деян. 2:41–42,44,46). Даже когда около пяти тысяч еще уверовали, у множества уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из общего имения не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4:4, 32), все они пребывали единодушно, хотя собираться на молитву приходилось уже в притворе Соломоновом (Деян. 5:12). Но так как, по свидетельству дееписателя, верующих более и более присоединялось к Господу, множество мужей и жен (Деян. 5:14), то, конечно, этому множеству уже не было возможности пребывать в постоянном и непосредственном общении между собою, а потому при возникновении каких-либо вопросов, касавшихся всей общины, апостолы стали созывать особые нарочитые собрания. Когда, напр., возникли некоторые неудовольствия по поводу ежедневной раздачи потребностей вдовицам, апостолы нарочито созвали множество учеников и предложили им избрать из своей среды на это дело семь диаконов, что и было исполнено (Деян. 6:1–5). Но слово Божие, говорит дееписатель, росло и число учеников весьма умножалось в Иерусалиме, а затем слово Господне распространилось по всей стране (Деян. 6:7; 13:49). Когда таким образом верующие стали считаться многими тысячами и распространились по всем концам страны, стало невозможным созывать их всех хотя бы только иногда на общие собрания. Как же при таких условиях поддерживалось в церковной жизни желанное единение? А вот тому пример. Среди верующих в Антиохии возникло разногласие по вопросу об обязательности для христиан исполнения Моисеева закона. Тогда они послали к апостолам в Иерусалим Павла и Варнаву и некоторых других. Апостолы созвали собрание и при участии присланных из Антиохии лиц рассмотрели и обсудили вопрос, после чего, изложив соборное решение в послании, отправили его в Антиохию чрез тех же антиохийских посланных и своих уполномоченных. Отправленные пришли в Антиохию и. собрав людей, вручили письмо (Деян. 15). Этот пример показывает, что когда, по многочисленности верующих и дальности расстояния, утратилась для них возможность принимать всем непосредственное участие в общецерковном собрании, отдаленная община посылала своих представителей, которые принимали участие в обсуждении вопроса, а затем состоявшееся решение и словесно, и письменно сообщалось по назначению. Таким образом, малая первохристианская община вся в совокупности сходилась на свои собрания, а получив широкие размеры, стала принимать участие в обсуждении возникавших вопросов, посылая на общецерковные собрания своих представителей. Вот образец, начертанный нам апостольской историей, – образец того, каким путем, в каких внешних формах церковной жизни первохристианская община исполняла Божественный завет «да будут все едино», старалась «сохранять единство духа в союзе мира».

После периода апостольского, история первых христианских веков, как ни скудна сохранившимися до нас памятниками, ясно однако же свидетельствует о том, что церковная жизнь в то время неуклонно следовала тому образцу, который был для нее начертан примером апостолов. Как скоро возникали в той или иной поместной церкви какие-либо вопросы относительно вероучения или церковной практики, собирались соборы, которые рассматривали эти вопросы и постановляли по ним свои решения. Во 2-ом веке, по свидетельству церковной истории Евсевия, «верующие часто и во многих местах Азии собирались»²⁰ для исследования и осуждения ереси Монтана. Достоверны известны нам соборы Иерапольский и Анхиальский, а также до семи соборов, собиравшихся по вопросу о времени празднования Пасхи в разных концах мира и в Иерусалиме, и в Риме, и в Галлии²¹. В 3-ем веке мы знаем, напр., несколько соборов против ереси Павла Самосатского в церкви Антиохийской, а также несколько соборов в Африке по вопросу о падших и о крещении еретиков²². Взаимная связь между отдельными поместными церквами старательно сохранялась и поддерживалась посредством частных сношений. Церкви обращались одна к другой в посланиях, в которых или просили одна у другой совета по поводу каких-либо недоуменных вопросов, или предлагали свои наставления, или сообщали о состоявшихся у них соборах и постановленных на них решениях, или извещали о совершившемся у них избрании епископа и вообще о чем-либо имеющем важное значение в церковной жизни. Таких посланий немало сохранилось как в подлиннике, так и в свидетельствах, каковы, напр., послания епископов римских: Климента, Сотира, Виктора, Корнилия, Стефана, Дионисия, а также Игнатия Антиохийского, Поликарпа Смирнского, Дионисия Коринфского, Дионисия Александрийского и др. А затем, когда возникали вопросы, касавшиеся всей христианской церкви, стали собираться, кроме поместных, и соборы вселенские. Таким образом. как ни широко распространилась церковь Христова, она свято следовала образцу, начертанному для нее апостолами, жила общей жизнью и старательно поддерживала связь своих отдельных членов.

То ли мы видим в современной жизни нашей отечественной церкви? Можно ли назвать ее соборною? Живет ли в ней единою, тесно сплоченною жизнию малая церковная община прихода? Нет, ничего подобного мы не видим. Собираются ли соборы по епархиям? Нет. Там есть лишь епархиальные съезды, состоящие только из депутатов духовенства или благочинных, рассуждающие только о своих хозяйственных делах, да и то далеко не часто и далеко не везде созываемые. Существует ли какая-либо связь, какие-либо сношения между епархиями? Никаких. Видали ли мы Всероссийские поместные соборы? Нет, у нас только Синод, узкая коллегия, а никак не собор. Вот это-то основное, утраченное нами начало церковной жизни, начало соборности, нужно восстановить и последовательно провести снизу до верху, чтобы наша церковь жила той жизнию, которая ей свойственна по ее существу. Очевидно, эта реформа громадная. Нужно существенно перестроить весь настоящий строй нашей церковной жизни, начиная с самой ее основы, с прихода, и оканчивая вершиной – Синодом. Кто же, какая власть может и имеет право взять на себя это великое дело?

Серьезные ученые люди, глубоко религиозные и искренно преданные заботам о благе церкви, говорят, что только сама церковь во всей совокупности своей, -имеет власть производить реформу своей внутренней жизни и только такому совокупному голосу всей церкви должен подчиняться каждый из ее отдельных членов. Органом, посредством которого выражается этот общий голос церкви, служит собор. Вот этот-то собор и должен приложить все старания к тому, чтобы исцелить те язвы, от которых страдает современная церковь, устранить веками скопившиеся в ней недостатки и злоупотребления и возвратить ее к истинному, древнехристианскому строю жизни²³. Может быть, вы думаете, что я привел Вам слова современных наших русских ученых и верующих людей? Нет, эти речи раздавались пятьсот лет тому назад и более чем за две тысячи верст от нас. Они раздавались из уст всем нам хорошо известных Жерсона, Д̓Алльи, Клеманжи; раздавались в эпоху так называемых реформаторских соборов, когда западная церковь, изнемогая под бременем вековых недостатков и злоупотреблений, вопияла о настоятельной необходимости «реформы во главе и членах» и когда ей указывали на собор, как на единственное средство спасения. И вот, эти старые речи повсеместно повторяются теперь и у нас, как во всех газетах и журналах, так и на устах у всех, ясно тем показывая, что в них такая несомненная истина, которая всегда и везде имеет применение. Но неужели же, скажут на это, – неужели нам следовать тому примеру, который привел западную церковь к распадению и завершился расколом реформации? Уроки истории всегда назидательны, а в приведенном примере нет ничего такого, что могло бы нас пугать и отталкивать. Не реформаторские соборы привели к расколу протестантизма, а упорство папской иерархии, которая отнюдь не желала прислушиваться к всенародному голосу христианского Запада. Пусть и для нас теперь это послужит уроком. Хорошие же речи, раздававшиеся пять веков тому назад, потому мы и слышим теперь у нас повсюду, что эти речи вполне православные, утверждающиеся на глубоком исследовании учения и канонов церкви вселенской. Как древняя христианская церковь видела для себя высший авторитет в соборе и к нему прибегала для решения всяких важных вопросов и дел; как западная церковь XV века в соборе думала найти выход из своего удрученного положения; так и мы теперь, с грустью взирая на современный упадок нашей церковной жизни, с нетерпением ожидаем собора и на него возлагаем все свои надежды.

О, если бы мы не обманулись в своих надеждах! Для их осуществления необходимо, чтобы этот предстоящий, так горячо желаемый собор, действительно получил у нас всеобщее признание и твердый непререкаемый авторитет. Ведь одного лишь факта сознания собора еще далеко не достаточно. Бывали иногда соборы блестящие по своему составу, грандиозные по задачам, но ничтожные и печальные по своим последствиям. Припомните, напр., собор Флорентийский: и восток и запад сошлись на нем, вселенским его наименовали, торжественным гимном соединение церквей на нем провозгласили; но что же вышло в конце концов? Православный народ и в Константинополе, и на всем Востоке, и в России с негодованием отверг его определения, и собор этот ни во что же вменися. Что, если вдруг и с нашим предстоящим собором, избави Бог, случится то же? Не только блага не даст он нам, но, напротив, станет источником новых великих бедствий для церкви; не объединит и не оживит он нашу церковную жизнь, а создаст только еще больший разлад, еще горшую смуту. Нужно потому приложить все возможные старания, чтобы заранее предотвратить подобную беду4 нужно устроить наш предстоящий собор так, чтобы он обязательно получил всеобщее признание и непререкаемый авторитет. Эта цель может быть достигнута, мне думается, прежде всего лишь в том случае, если собор будет составлен на твердых канонических основаниях, в полном согласии со свидетельствами Слова Божия и христианской древности и не будет с этой стороны доступен каким-либо возражениям. Такой собор должен быть всенародным, т.е. не одна лишь коллегия епископов должна заседать на нем, но и клир и миряне.

Вопрос о составе собора давно уже служит предметом специальных исследований; собрано и тщательно истолковано множество относящихся к этому вопросу фактов и свидетельств, а потому я не имею, конечно, возможности предлагать теперь Вашему вниманию весь этот обширный научный материал. Ограничусь немногими примерами, имеющими, на мой взгляд, наибольшую убедительность.

Факт несомненного участия клира и мирян в соборных заседаниях можно признать доказанным. На апостольском соборе в обсуждении вопроса принимали участие не одни лишь апостолы, но и «пресвитеры со всей церковию», и самое решение, постановленное собором, было написано в послании от имени «Апостолов и пресвитеров и братии» (Деян., 15, 22–23). Во 2-ом веке, на соборе против ереси Монтана, «часто и во многих местах Азии собирались» не епископы только, но «верующие» вообще. Св. Ириней Лионский пишет соборные послания «от лица галльских парикий» и «подчиненных ему братий»²⁴; значит, в Лионском соборе участвовали и общины. Тертуллиан о соборах в Греции пишет, что они служат «представительством всего имени христианского»²⁵. Ориген на соборе в Бостре Аравийской (ок. 244 г.), будучи пресвитером, обличает еретика-епископа Берилла, в присутствии его паствы²⁶. Св. Киприан пишет, что по делу о падших в соборе должны принять участие «епископы, пресвитеры, диаконы, исповедники и устоявшие в вере миряне»²⁷. Именно такой собор действительно и состоялся. В актах Карфагенского собора 256г. по вопросу о перекрещивании еретиков говорится, что «епископы сошлись воедино в Карфаген вместе с пресвитерами и диаконами, в присутствии также огромной части народа»²⁸. На Римском соборе по поводу Новацианского раскола присутствовало, по мнению еп. Корнилия, «несметное множество народа»²⁹. На соборе Эльвирском (306 г.), по свидетельству деяний этого собора, были и епископы, и пресвитеры, и диаконы, и великое множество народа³⁰. Участие клира и мирян ясно засвидетельствовано и на соборах Вселенских. На соборе Никейском 1-ом, напр., по свидетельству Евсевия Кесарийского, «пресвитеров, диаконов и чтецов и многих других невозможно было исчислить»³¹. На этом соборе диакон Афанасий и простой старец-мирянин принимают ревностное участие в прениях. На соборе Халкидонском присутствовали император и множество сановников и низших чиновников. Деяния и других Вселенских соборов показывают, что на заседаниях присутствовали не одни епископы; но и клир, и монахи, и сановники, и другие миряне. Таким образом, факт присутствия и участия клира и мирян в соборных совещаниях не подлежит сомнению; но если так, то какой же смысл имеют канонические правила , которые, начиная с 37-го апостольского и продолжая целым рядом правил Вселенских и поместных соборов, все единогласно говорят только о соборах епископов без малейшего упоминания об участии в них клира и мирян? (I, 5; II, 6; IV, 9, 17, 19; VI, 8 VII, 6, Ант. 19, 2; Кор. 27). Чтобы уяснить себе истинный смысл этих правил, стоит лишь припомнить слова св. ап. Павла, где он сравнивает церковь с человеческим телом. Развивая это сравнение, он очень ясно говорит, что в церкви, как и в теле человеческом, каждый член имеет «действие в свою меру» (Ефес. 4:16). Привлекая всех своих членов, и епископов, и клир, и мирян к совокупной деятельности на соборных совещаниях, церковь не придает, однако, всем им одинакового значения. Клир и миряне участвуют в соборе, но не равных условиях с епископами, которые одни лишь обладают, каждый в отдельности, правом решающего голоса, а потому, когда канонические правила говорят только о соборах епископов, они не исключают участия клира и мирян, но выражают только ту мысль, что полноправными членами собора признаются одни епископы. Эта мысль подтверждается и тем обстоятельством, что правила и исторические памятники, упоминая, напр., о Вселенских соборах, нередко обозначают их числом присутствовавших на нем епископов: собор Никейский именуется собором 318-ти, Константинопольский – ста пятидесяти, Ефесский – 200-т, Халкидонский – 630-ти, хотя число всех бывших на этих соборах было гораздо большим. Акты соборов подписываются также епископами, как полноправными членами, даже в тех случаях, когда, как известно, вместе с ними присутствовало великое множество клира и мирян (Ник. Еф. Халк.). Разность положения на соборе тех и других ясно выражается, напр., в подписи под актами Константинопольского собора 448 г. Епископы писали: ὁρίσας ὑπέγρψα» – «определив, подписал», а архимандрит просто: «ὑπέγραψα» – «подписал»³². В соборных актах можно встретить иногда прямые и ясные указания на то, что определения постановлялись только епископами. На Карфагенском соборе 256 г., напр., присутствовали «пресвитеры, диаконы и огромная часть народа», но св. Киприан обращается со словом только к любезнейшим сотоварищам (collegae), т.е. епископам, и только их мнения затем поименно перечисляются в актах³³. На соборе Эльвирском (306 г.) заседали также пресвитеры, предстояли диаконы и множество народа; но решение постановляли епископы³⁴. Судя по этим данным, можно, по-видимому, прийти к тому заключению, что клир и миряне только присутствуют на соборе, могут принимать участие в его совещаниях и помогать ему в уяснении поставленных вопросов, но голос их только совещательный, и отнестись к их мнению так или иначе, постановить их решение в ту или другую сторону, зависит исключительно от полноправных членов собора, т.е. епископов. Есть, однако, некоторые другие данные, которые не дают нам возможности признать за клиром и мирянами на соборе голос только совещательный. В описании Апостольского собора мы читаем, что «Апостолы и пресвитеры со всей церковью рассудили». Их постановление послано было от имени не одних Апостолов, но «и пресвитеров и братии», и от всей их совокупности в послании говорилось: «мы, собравшись, единодушно рассудили»; «угодно Святому Духу и нам». Эти выражения не дают, конечно, точного юридического определения того значения, какое имел голос пресвитеров и братии при постановке соборного решения; но они с достаточной ясностью показывают, что во всяком случае речь идет здесь не о простом лишь присутствии и совещании. Несколько более точные указания по этому вопросу можно встретить в некоторых позднейших свидетельствах 4-го и 3-го века. Св. Афанасий Александрийский, напр., говоря о жалобе на него, утверждает, что «по церковным правилам и по слову Павлову – собравшемуся народу» и епископам… «надлежало законно все исследовать»… «в присутствии изъявляющих свое требование мирян и клириков»³⁵. Таким образом. законный церковный порядок, очевидно, требовал, чтобы соборное исследование жалобы на епископа происходило при собрании народа, при чем миряне и клирики изъявляли свое требование. Такое «требование» не есть уже только участие в совещании. Из свидетельства Киприана можно видеть, что голос неполноправных членов на соборе имел такое важное значение, что епископы должны были серьезно с ним считаться. «О деле падших», говорит Киприан, «нужно рассудить, составив общий совет с епископами, пресвитерами, диаконами, исповедниками и устоявшими в вере мирянами... Не может быть твердым то определение, о котором будет известно, что на него не было согласия большинства»³⁶. Это согласие народного большинства на епископское решение собора выражалось даже иногда в форме прямого голосования. О Римском соборе по поводу новацианского раскола Корнилий пишет: «мы (т.е. епископы) согласно с голосованием несметного множества народа, простили кающихся»³⁷. Сопоставляя эти данные с тем решающим значением, какое в древней церкви придавалось голосу клира и народа при соборных избраниях и поставлениях епископов³⁸, мы приходим к заключению, что вообще на соборе личным правом решающего голоса обладали только епископы, но всей совокупности присутствовавшего клира и народа предоставлялся голос коллективный и притом не совещательный только, но решающий, к которому епископы должны были прислушиваться и с ним считаться, ибо без народного согласия и их собственное определение, по словам Киприана, не может быть твердым. Таков, мне думается. должен быть и наш предстоящий Всероссийский собор; он должен быть собором епископов, но с допущением в широких размерах участия клира и народа и с предоставлением им коллективного решающего голоса. Только такой собор будет иметь твердый канонический авторитет и потому встретит всеобщее признание.

На этот собор мы возлагаем все свои надежды; мы жаждем, что он твердою рукою возьмется за великое дело обновления нашей церковной жизни, объединит и оживит ее разрозненные и дремлющие силы, а потому он встретит наше всеобщее признание, мы единодушно преклонимся перед его авторитетом лишь тогда, когда он с честью выполнит свою задачу и даст достойный ответ нашим всеобщим пламенным желаниям. Таких желаний, насущных, настойчивых, наболевших вопросов у нас накопилось немало. Прежде всего и больше всего мы ждем, что властный разум собора укажет и осуществит такие меры, которые могут обновить и оживить нашу церковную жизнь, избавят ее от порабощения чуждым началам, освободят от опутывающих ее уз бюрократизма, пробудят и восстановят в ней дух единения и соборности с возможно более широким применением выборного начала. А затем еще целый ряд вопросов ждет своего разрешения. Вопрос, напр., о клятвах 67 года, от разъяснения которого, может быть, зависит судьба миллионов отпадших от церкви людей. Вопрос о действительности или недействительности Австрийской Белокриницкой иерархии. Вопрос о сближении с церковью Англиканскою. Вопрос старокатолический, при чем в тесной связи с этими вопросами стоят существенно важные вопросы о том, что нужно разуметь теперь под церковью Вселенскою и где положить границу между догматом и богословским мнением. Вопрос о болгарской схизме, о способе принятия в православие римских католиков и вообще об установлении надлежащего единства и связи русской церкви с другими православными церквами. Вопрос об упорядочении нашего богослужения, чтобы сделать его наиболее целесообразным, понятным и назидательным. Вопрос о реформе духовно-учебных заведений. Вопрос о молитве за усопших инославных. Вопрос о смешанных браках. Вопрос об условиях развода и т.д. и т.д. Сколько же времени должен заседать наш собор и какими необычайными силами должен обладать он, чтобы разрешить все эти веками накоплявшееся великое множество вопросов? Было бы, мне думается, большой и опасной ошибкой, если бы он сразу взялся за разрешение всех вопросов. Многие из этих вопросов настолько сложны и существенны, что требуют серьезной предварительной разработки, а некоторые из них, как, напр., вопрос о богослужении, в настоящее время нашей наукой и литературой почти и не затронуты. При настоящих условиях большинство членов будущего собора явится не настолько осведомленным во всех этих вопросах, чтобы произносить по ним свое окончательное решение, и неизбежно подчиниться влиянию тех предначертаний, которые будут выработаны заседающей теперь предсоборной комиссией. При всем глубоком уважении к почтенному составу этой комиссии, мы никак не можем признать ее решений голосом церкви. Все назревшие вопросы, как имеющие общецерковное значение, должны подвергнуться предварительной разработке не в комиссиях только; но, по обнародованию трудов этих комиссий, должны стать предметом публичного обсуждения в печати и затем по всем епархиям на съездах или других каких-либо всенародно-церковных собраниях. Только после такого обсуждения каждого вопроса члены будущего собора явятся истинными выразителями общецерковного сознания и решения собора получат непререкаемый авторитет. Само собой разумеется, что совершить такую подготовку всех поставленных вопросов к предстоящей осени, когда предполагается созвание собора, нет никакой возможности. Вот почему мы думаем, что нашему первому Всероссийскому собору следует ограничить свою задачу.

Ближайшая и самая существенная цель его состоит в том, чтобы пробудить и обновить нашу церковную жизнь, а потому пусть он будет собранием, так сказать, учредительным. Пусть он, не отвлекаясь никакими другими вопросами, сосредоточит все свои силы и все свое внимание на том, чтобы прежде всего устроить внутреннюю жизнь церкви, воплотив в ней идею соборности с возможно более широким применением выборного начала на всех ступенях. Осуществления одной этой задачи было бы вполне достаточно для нашего первого Всероссийского собора. Разве мало сил и труда потребуется для всестороннего канонического, исторического и практического разрешения вопросов: об устройстве церковного прихода, об участии мирян в приходской жизни, о правах прихода, о приходских собраниях, об отношениях между пастырем и паствой, об избрании членов причта и выборных представителей приходской общины, о размерах епархий, о постановке епархиального управления, об епархиальных собраниях, о церковных округах, об окружных соборах, об избрании епископов, о правах и деятельности митрополитов, о высшем церковном управлении, об организации Синода, о власти патриарха, о поместном соборе, о сроке и порядке его созвания, о его составе и деятельности. Неужели всех этих вопросов недостаточно, чтобы при серьезной всесторонней их разработке заполнить всю соборную сессию? Дай Бог только с ними справиться; а между тем, ограничив таким образом свою задачу, уклонившись от разрешения сразу всех поставленных вопросов, собор избегнет опасности повредить своему авторитету торопливыми, а потому, быть может, недостаточно полно освещенными и обоснованными решениями.

Ограничение задачи нашего первого собора в указанном направлении нисколько не означает того, что большинство назревших вопросов откладывается в долгий ящик. Если предстоящий собор с честью и успехом выполнит свою первую и важнейшую задачу, обновит нашу церковную жизнь на широких основаниях соборного и выборного начала, то уже тем самым вполне будет обеспечено немедленное разрешение и всех других церковных вопросов. В обновленном строе церковной жизни Всероссийский церковный собор будет постоянным, периодически повторяющимся собранием, на котором будут ставиться и разрешаться все важные церковные вопросы, по мере их обстоятельной предварительной разработки. И такое решение вопросов на соборах последующих будет иметь тем больший авторитет, что эти соборы, организованные при условиях обновленной церковной жизни, будут истинным выражением, несомненным голосом всероссийского общецерковного сознания.