Магистерские диспуты

В последних числах минувшего января в Московской академии состоялось два магистерских диспута-коллоквиума. – В полдень 25-го числа, в большой академической аудитории выступил в качестве магистранта преподаватель Псковской духовной семинарии Михаил Михайлович Тареев. Прочитанный помощником секретаря Совета академии Н. Д. Всехсвятским «curriculum vitae» сообщил собранию, что магистрант – сын священника Рязанской губернии, Михайловского уезда, села Козловских Выселок, получил предварительное образование в Рязанской семинарии и затем послан быль на казенный счет в Московскую духовную Академию. По окончании академического курса в 1891-м году, Г. Тареев удостоен был Советом академии ученой степени кандидата богословия с предоставлением ему права на получение степени магистра без нового устного испытания, если представит удовлетворительную диссертацию и защитит ее установленным порядком. Как один из лучших студентов своего выпуска, Г. Тареев оставлен быль на один год при академии в качестве профессорского стипендиата. По истечении года, за неимением в академии вакантной кафедры, приказом Г. и. д. Обер-Прокурора Св. Синода от 8 сент. 1892 г., он быль определён преподавателем по Гомилетике и соединенным с нею предметам в Псковскую духовную семинарию, на каковой должности состоит и доселе. – В журнал «Чтения в обществе любителей духовного просвещения», за 1892-й год 9. №№ 1, 2, 3–4, 5, 6 и 8, Г. Тареев напечатал свое исследование под заглавием: «Искушения Богочеловека, как единый искупительный подвиг всей земной жизни Христа, в связи с историей дохристианских религии и христианской церкви». Это исследование, изданное особою книгой, одобрено Советом академии в качестве магистерской диссертации и допущено к защите. Возражениям оппонентов предшествовала пространная речь магистранта, в которой он своими разъяснениями старался предотвратить возможность каких-либо недоразумении, как относительно некоторых существенных сторон его исследования, так и формы его изложения.

Первым офф. оппонентом Г. Тарееву быль о. ректор академии, арх. Антоний. Своим замечаниям он предпослал насколько лестных для автора отзывов о содержании и характере его труда. По словам оппонента, книга Г. Тареева представляет собою такое явление, какие встречаются не часто. Большею частью ученые работы совсем не выражают всего содержания души их автора; диспутант – же в своей книге выяснил самую основу своего мировоззрения и распространяет ее на все области знания и жизни. Благодаря такому свойству его труда он отовсюду может вызвать возражения; но они не могут умалить его достоинств. Видно, что автор пишет не для степени только, но излагает, можно сказать, исповедь души, интересовавшейся разными областями знания и достигшей серьезных моральных интуиций. Многие места книги автора производят на читателя сильное впечатление, когда напр.: он выясняет сущность греха, не как слабости только, а как чего-то соединенного со враждую против Бога и с упорным, самооправданием, или когда он развивает ту мысль, что оправдание не просто освобождает человека от виновности, а делает его новою тварью; когда он указывает ту громадную нравственную разность, какая существует между христианином и язычником, не смотря на малое видимое различие в их вешнем поведении; когда из истории религии и культуры он выясняет великое значение нравственных и религиозных вопросов, при чем богословие является ключом для всякого знания и истории. Есть в книге не мало мест, имеющих высокую ценность и с точки зрения догматической или экзегетической.

Переходя затем к своим критическим замечаниям, оппонент прежде всего поставил автору на вид, что у него часто высказываются такие мысли, которые в уме читателя могут вызвать недоумение, ибо представляют собою заключение того силлогизма, первый член которого автор не высказывает. Подобные мысли необходимо требовали бы надлежащего разъяснения. Требует напр. разъяснения принятое автором различение искушений религиозных и нравственных, как различение и новое, и условное, и не понятное. По мысли автора, нравственные искушения всегда вызываются похотью. Эта мысль была бы понятна, если бы все противо-нравственное у него отожествлялось с чувственным, но такого отождествления он не допускает, указывая в числе источников нравственных искушений и «гордость житейскую», которая чем-либо чувственным названа быть не может. Эта-то гордость житейская ничем не отличается от того, что автор разумеет под «искушением религиозным», так как и оно предполагает присущее искушаемому самолюбие.

Искушения религиозные автор относит в область разума, признавая, это учением отеческим и ссылаясь на свидетельства Григория Нисского и Григория Богослова. По этому поводу оппонент заметил, что в указанных свидетельствах отцы противополагают разум телу, ратуя, как Григорий Нисский, против еретиков, отвергавших у Христа человеческую душу, и под этим понятием разумеют вообще дух человеческий, в противоположность телу, как совокупность высших сил души, обнимающую собою и совесть, рассудок, и волю. Автор же, хотя в начале своего труда и высказывает, что разум, есть высшая способность, которая обнимает и деятельность, в частностях не выдерживает этого взгляда и часто придает, разуму значение способности исключительно теоретической. Отсюда религия у него является только богословствованием и философствованием и весь религиозный процесс представляется процессом, теоретическим.

По поводу мысли автора, что уничиженному Христу вполне «естественно» и желательно было проявить Свое Божество во всей силе, оппонент доказывал, что в этом случае Христу несознательно приписывается почти то самолюбие, которое свойственно лишь падшему существу, но не Богу. – Не находил оппонент возможным согласиться и с тою мыслью автора, чтобы безусловное Божественное начало в человеке могло служить источником какой-то зависти к Богу и побуждало к искушению.

Указав несколько примеров, где диспутант допустил в своей книге иногда произвольные и неправильные толкования библейского текста (напр. на стр. 11, 22 и др.), оппонент заключил свою беседу выражением сочувствия относительно некоторых страниц книги, где и в экзегетическом отношении встречаются места весьма удачные и глубокие по мысли.

Второй из официальных оппонентов, доцент М.Д. Муретов, начал свою беседу указанием на ту особенность книги Г. Тареева, что она может вызвать очень много возражений и с самых различных сторон. Такая особенность представляет, впрочем, собою своего рода достоинство, ибо свидетельствует широте предмета и самостоятельности работы; но оппонент, имевший уже случай критически отнестись к существенным сторонам исследования в двух своих отзывах, предоставленных совету (особенно в отзыве о кандидатском сочинении), в настоящем случае пожелал ограничиться лишь несколькими мелкими замечаниями.

Тема, над которою пришлось работать Г. Тарееву, имела, по словам оппонента, свою историю. Блаженной памяти Преосв. Михаил, в бытность свою профессором Московской академии, своими лекциями об искушениях Христа производил на слушателей сильное впечатление. Когда он излагал теорию Улльмана, что безгрешный Богочеловек искушаться не может, и что искушение имело лишь внешний характер, изложение это казалось настолько убедительным, что согласиться с ним, по-видимому, было неизбежно. Но затем следовало изложение теории Гофманна, совершенно противоположного свойства, о необходимости действительного и внутреннего искушения для Искупителя, – и настолько убедительное, что составившееся в уме слушателя представление о предмете должно было потерпеть решительное превращение. Слушая Преосв. Михаила, оппонент тогда же глубоко заинтересовался вопросом, но не был в состоянии утвердиться на каком-либо определенном его решении; для него ясен был лишь вывод отрицательного свойства, т. е. что в области нравственной казуистики вопрос этот разрешен быть не может, – но каким образом можно разрешить его – это оставалось не ясным. Заместив в последствии кафедру Пр. Михаила, оппонент почти каждый год давал студентам работы по вопросу об искушениях Христа. Многие из них занимались этим вопросом и мало по малу отчасти проясняли его. Наконец уже серьезно взялся за этот вопрос Г. Тареев в кандидатской и магистерской диссертациях. Постановка и возможное разъяснение вопроса об искушениях является таким образом результатом труда Преосв. Михаила и коллективного творчества, продолжавшегося целые годы.

Указав автору на его склонность думать, что уничтожение и смерть в природе вообще были следствием греха, оппонент, по этому поводу, заметил, что Адам напр. и до грехопадения питался, пил воду, дышал воздухом, и т. д., т.е. поглощал и уничтожал при этом, массу живых существ, а, следовательно, уничтожение и смерть имели место в природе и до грехопадения. Не придавая этому и подобным замечаниям существенного значения, оппонент представляет их лишь как образец того, что книга Г. Тареева может вызвать нападки с самых различных сторон и что при обсуждении некоторых, возбуждаемых им, вопросов, не следовало забывать, что существует напр. микроскоп, и добытые им результаты исследования необходимо принимать во внимание.

Оппонент указал, далее на некоторые вопросы, совершено не затронутые в исследовании Г. Тареева, а между тем, эти вопросы имеют, по его мнению, существенное значение. Почему напр. прародители тотчас же после грехопадения, когда они обладали еще ясным сознанием утраченного блаженства и условий этого блаженства, были менее способны к возрождению, чем люди эпохи Нового Завета, и почему искупление человека воплотившимся Сыном Божиим, требовало продолжительной истории дохристианского домостроительства Божия? – Говоря о «мире» вообще (стр. 23) или о «всех тварных существах» (стр. 244), автор совсем опускает, из вида ангелов, чем может подать повод к некоторым недоразумениям.

После нескольких других частных замечаний, оппонент заключил свою беседу небольшим упреком автору за то, что он, на 420 стр., неосмотрительно позволил себе укорить покойного Преосв. Михаила, которому многим обязана Московская Духовная Академия, – и притом не на основании самоличного дознания дела, а положившись в этом случае на чужие слова, справедливые лишь на половину, т.е. не имея под собою твердых оснований.

В качестве частного оппонента сделал Г. Тарееву несколько замечаний доцент А. Д. Беляев. Он не находил возможным согласиться с выраженным в книге автора воззрением, что языческие жертвы служили обнаружением самооправдания. В частности, ссылаясь на рассказ Геродота, он показал, что поклонницы Aшеры совсем не «предавались всем мерзостям отвратительного, разнузданного разврата». Он не соглашался, далее, с утверждением автора относительно прогресса и постепенного развития языческих религий, указывая, что некоторые из этих религий, как Индусская напр., не усовершались при своем развитии, а напротив, ухудшались. Он указал на допущенную Г. Тареевым, неточность в том, что Ведийский период в его исследовании поставляется после Браманского; заметил автору, далее, что характеристика фетишизма основана у него на слишком недостаточном количестве, примеров избранных, притом не особенно удачно, и указал, наконец, на то обстоятельство, что автор не различает шаманизма от анимизма и о последнем совсем не упоминает.

Диспут заключился объяснительным замечанием профессора Д.Ф. Голубинскогo, который, обратив, внимание слушателей на высказанную прежде М. Д. Муретовым мысль о поглощении инфузорий при питании и дыхании наших прародителей, выразил предположение, что может быть, в этом случае к устранению недоумения послужит признанное в богословии положение, что с грехопадением в природе произошла громадная перемена; многие из животных стали напр. плотоядными, тогда как первоначально растения даны были в пищу всем живущим, (Быт. 1:29–30) и т.п. Возможно потому предположить, что инфузорий, как и других, вредных для человека насекомых, до грехопадения не было совсем.

На многие из, предложенных оппонентами замечаний диспутант давал, ответы, обнаружившие в нем достаточную эрудицию и находчивость, а потому ректор Академии, по сборе голосов, заявил, что его защита признана удовлетворительною и Совет будет ходатайствовать пред Святейшим Синодом об утверждении Г. Тареева в ученой степени магистра богословия.

В воскресенье, 31-го января, в шесть часов вечера, в той же большой академической аудитории состоялся магистерский диспут преподавателя Вифанской духовной семинарий Николая Ивановича Виноградова. Пред началом диспута секретарь Совета Академий М.К. Казанский в обычном биографическом очерке сообщил собранию, что магистрант – сын, диакона Московского Никитскогo девичьего монастыря, по окончании курса в Московской духовной семинарии в 1872 г. послан был семинарским начальством, на казенный счет для прохождения богословского образования в Московскую Академию, где, в 1876 г., окончил курс наук по существовавшему в то время богословскому отделению со степенью кандидата богословия и с предоставлением ему права на получение степени магистра без нового устного испытания, если представит удовлетворительную диссертацию и защитит ее установленным порядком. Служебную деятельность свою г. Виноградов начал в августе 1876-го года в качестве преподавателя Греческого языка в Нижегородской духовной семинарий, где затем преподавал еще Еврейский язык и Священное Писание Ветхого и Нового Завета. В марте 1884 г. он занял место учителя Греческого языка в Московском Перервинском духовном училище, а в 1888 г. перемещен на тот же предмет в Вифанскую семинарию, где состоит и доселе. -Деятельность литературную г. Виноградов начал еще, будучи студентом академии, поместив в «Церковном вестнике» в 1876 г. заметку о библиотеке покойного ректора академии Протоиерея А. В. Горского. Затем в разное время им напечатаны следующие произведения: 1) «О конечных судьбах мира и человека». Это сочинение вышло уже вторым изданием и одобрено учебным комитетом при Св. Синоде для приобретения в библиотеки духовных семинарий. 2) Церковные поучения на Царские и Высокоторжественные дни. 3) Переводы: Демосфена Вторая и третья речь против Филиппа Македонского, 4) Демосфена. Речь о венке, 5) Лахес. Диалог Платона о мужестве со статьей о гимнастике Греков, 6) Федон. Диалог Платона об идее бессмертия с предисловием, обозрением содержания диалога и примечаниями, 7) Канон на Благовещение Пресвятой Богородицы. 8) Нагорная проповедь Спасителя. Вып. 1 и 2-й, 9) Критические очерки статей: Н. А. Заозерского «о гражданском браке», 10) Свящ. П.Я. Светлова «что будет с землей» и 11) H.И. Глубоковского «Преображение Господне». 12) Критико-библиографической этюд. Ответ Г. Обер-Прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева Президенту Швейцарского Евангелического союза Эрнесту Навилю; возражение пастора Германа Дальтона и суждения Г.А. Копылова по поводу того и другого. 13) Кроме того, Г. Виноградов напечатал несколько разного рода мелких статей и сообщений на страницах «Московских Ведомостей», «Современных Известий» и «Московских Церковных Ведомостей». 14) Наконец, им же написана книга под заглавием: «Притчи Господа нашего Иисуса Христа». Москва 1892 г. Это последнее произведение представлено автором в Московскую Духовную Академию в качестве диссертации на соискание ученой степени магистра богословия и, по одобрении советом, допущено к защите.

После вступительной речи магистранта¹, началась ученая беседа, при чем официальными оппонентами были: экстр. профессор по кафедре библейской истории А. П. Смирнов и доцент по каф. Священного Писания Нового Завета М.Д. Муретов. Проф. А.П. Смирнов прежде всего указал на то впечатление, которое читатель невольно выносит из книги диспутанта, а именно, что книга эта, в своем настоящем цельном виде имеет, совершенно случайное происхождение. Когда автор писал первый отдел своего труда и даже второй и часть третьего, он едва ли воображал себе, что в конце концов у него получится та книга, которую ему придется защищать в качестве магистерской диссертации. Что сам автор не предполагал сперва в своем труде магистерской диссертации это, по словам оппонента, видно из того, что те руководства и пособия, о которых автор говорит в своем предисловии, очень мало оказывали влияния на его работу в ее первой половине и в ней, напротив, появляются иногда такие цитаты, которым, по-видимому, совсем не место в ученом исследований, как напр.: ссылка на Мартенсена по фельетону Московских ведомостей. Первоначально автор, как кажется, не думал заходить в своем исследовании далее того, что теперь составляет его первый отдел, ибо в конце этого отдела даже имеется особое заключение. Только с течением времени внимание автора к предмету работы усиливается, пособия становятся разнообразнее и самое исследование ведется глубже и серьезнее.

В ответ на замечание оппонента диспутант, заявил, что действительно он, и начал писать свое исследование, не имея в виду получения магистерской степени и представил его потом на рассмотрение совета основываясь на том параграфе «положения об испытаниях на ученые степени», в котором говорится, что диссертацию может заменить всякого рода самостоятельное ученое сочинение по одной из богословских наук, хотя бы написанное и не с целью получения ученой степени. Что касается, в частности, его ссылки на Мартенсена по фельетону Москов. Вед., то в свое оправдание диспутант указал на то обстоятельство, что труда Мартенсена не было у него под, руками, а фельетоны серьезных газет часто имеют вполне научный характер.

Случайное происхождение книги Г. Виноградова в ее настоящем цельном виде, продолжал оппонент, имело своим последствием то, невыгодное для нее, обстоятельство, что в ней совершенно не выдержано единство тона. Первый выпуск книги написан так, что его прочтет и поймет всякий простой начетчик, любящий прочитать от «божественного»; но, если этот читатель примется за четвертый выпуск, он непременно должен будет сказать: «это не при мне писано». Люди с богословским образованием скажут, что в первом выпуске слишком мало научного, а читатели без широких запросов, натолкнувшись в четвертом выпуске на разные филологические разыскания в греческом подлиннике (как напр. на стр. 76 и 77), могут с недоумением, спросить: «к чему все это?» В первом отделе книги иностранные цитаты почти совсем отсутствуют, а в последнем, встречаются уже ссылки на Штрауса, Ольсгаузена, Берсье, Мейера, Штира и др. Причина этого привлечения новых пособников в борьбе автора с новыми противниками лежала не в том, что последние притчи, изъясненные в IV отд., служат предметом особенного разногласия в среде исследователей, ибо и по поводу первых притчей сам автор иногда вскользь упоминает о множестве различных толкований (напр. стр. 28 отд. I); но в том, что автор предварительно не представил себе ясно круга читателей своего истолковательного труда. Оттого он и ведет свое исследование не в одинаковом тоне, что производит на читателя не совсем благоприятное впечатление.

Что касается иностранных цитат, то, по словам диспутанта, у него вообще было желание по возможности меньше – пестрить ими свое исследовании, если же в последнем отделе замечается сравнительно гораздо более обращений к авторитету иностранных исследователей и к разбору их мнений, то в некоторое объяснение этого явления диспутант сослался на самый характер тех притчей, о которых идет дело в этой части исследования. Эти притчи произносились Господом среди представителей мысли, раввинов, и вообще современной интеллигенции, тогда как притчи галилейские имели в виду слушателей простых, из среды народа. Сообразно с этим и Сам Господь к народу говорил не совсем так, как Он говорил среди людей ученых.

На 6-й стр. первого отдела книги автор говорит: «Произнесены были притчи Христом Спасителем в разное время и в разных местах»... «Основная мысль всех этих притчей – царствие Божие или Христово; но в первых притчах, произнесенных на берегу живописного Галилейского озера, говорится, как и естественно, об основании или начале Царства Христова в мире и об отношении последнего к первому; во вторых, свидетельствуется о препятствиях утверждению Царства Христова в мире и об его спасительных плодах для истинно верующих; предмет, третьих – последняя стадия развития Царства Христова до времени всемирного суда».– «Сверх того в ходе мыслей и содержания отдельных притчей преемственно от одной до другой замечается некоторое развитие предложенного в притчах назидания“... Такая, построенная автором, схема притчей, по мнению оппонента, не имеет для себя основания в Евангелии и не может, быть выдержана со всего строгостью. Утверждая постепенное развитие предложенного в притчах назидания, диспутант как будто предполагает, что Господь постоянно имел пред собою один и тот же круг слушателей, которым постепенно и развивал свое учение, начиная с элементов и восходя затем все выше и выше. Из свидетельств Евангелия можно, напротив, видеть, что дело происходило далеко не так, и притчи произносились Господом и перед разными слушателями и по разным, совершенно случайным поводам», (см. Напр.: Лк. 5:29,36; 14:1–11) так что им никак нельзя придавать характера постепенного развития назидания, как бы в форме какого-либо систематического курса. То распределение притчей по содержанию, какое автор устанавливает в связи с хронологическим порядком их произнесения, не может быть выдержано со всей строгостью. Притчи эсхатологические напр.: автор, соответственно своему делению, относит к последнему отделу исследования; но тем не мене и в первом отделе, объясняя напр. вторую притчу, говорит о конечном разделении добрых и злых на последнем суде, т.е. придает этой притче значение эсхатологическое (стр. 18, 19).

Рассмотрение притчей в порядке хронологическом представляет, по словам диспутанта, то удобство, что в этом случае многое может быть уясняемо на основании прежде употребленных образов; но этот порядок в то же время показывает, что часто между двумя рядом стоящими притчами несомненно существует и внутренне, логическое взаимоотношение. Принятое автором разделение притчей, хотя и не может быть строго выдержано, обнимает их все и способствует надлежащему выяснению их взаимного отношения. Если Господь и не имел пред собою всегда одних и тех-же слушателей, то иногда Он, очевидно имел в виду поставить новую притчу в связь с прежнею, воспоминая прежде сказанное.

Проф. Смирнов заключил свою беседу с диспутантом несколькими частными замечаниями, касающимися тех или других подробностей в изложении автора. Он указал напр.: на ту очевидную несообразность, какая заключается в примечании автора на 83-й стр. IV-то отдела, что будто бы талант, стоимость которого простирается до 2 580 р. сер., представлял собою одну «звонкую золотую монету» и т. д.

Доцент М.Д. Муретов начал свою речь замечанием, что в книге диспутанта он не встретил того характера, какой предполагал и желал бы в ней встретить. По мнению оппонента, притчи Господа можно было бы прежде всего исследовать с археологической точки зрения, для чего они заключают в себе обильный материал. Но так как одною археологической стороной исследования православному богослову удовлетвориться, конечно, нельзя, то автору должна была предстоять другая задача – богословское толкование притчей или систематическое раскрытое содержащегося в них учения о Царстве Божием и Церкви Христовой, – учения, составляющего предмет нарочных и обширных исследований в западной новейшей богословской науке. При такой постановке дела, оказалось бы две стороны исследования, внешняя и внутренняя, которые автор и должен был бы раскрыть в притчах. Если с такими запросами читатель обратится к книге Г. Виноградова, то в ней себе удовлетворения не встретит. Археологическая сторона исследования в ней почти совсем отсутствует, ибо такие замечания как на стр. 63-й IV-го выпуска (о палочках и чашечках) автор делает весьма нечасто. Также и богословско-систематического раскрытия учения о Церкви Христовой и Царстве Божием, по мнению оппонента, в книге Г. Виноградова не имеется. В виду этого, труд диспутанта можно охарактеризовать лишь как нравственно-гомилетический.

Соглашаясь с такою характеристикой своего труда, диспутант признал, что подробное исследование археологической стороны притчей он не поставлял своею задачей, что-же касается толкования богословского, то, по его мнению, оно развито в его книге с достаточною силой, утверждаясь на свидетельствах отцов церкви, или разных церковных писателей, как напр. Митр. Филарета и др.

По поводу определения притчи, как «образной речи, в, которой та или другая отвлеченная нравственная истина раскрывается наглядно в форме рассказа» (стр. 5, I отд.), оппонент заметил, что славяно-русским словом «притча» переводятся различные греческие термины: Παροιμία и Παραβολή. Первый термин происходит от Παρά и ὀιμος или οἴμη –путь, шествие, течение или размер, полоса, линия, песня, – и соответственно этому толкуется двояко, смотря по значению предлога Παρά, или так: что бывает при пути, при стечении народа, при сходе, припев, присловие, причитание, или же так: что говорится оригинально, загадочно, т. е. помимо пути обычного, против шаблона, (см. Пассов по Росту, и др. Папе, Курциус, Вилький-Гримм и др.) т. е. краткое и загадочное изречение или присловие, в каковом смысле это слово и употребляется всегда в Новом Завете. (см, напр. 2Пет. 2:22; ср. Ин. 10:6; Ин. 16:25, 29). А то, что составляет предмет исследования в книге диспутанта, есть не Παροιμίαι, a Παραβολαι, как всегда эти речи Господа называются в первых трех Евангелиях, т.е. не краткие и загадочные изречения или присловия или афоризмы, в каковом смысле это название приличествует напр. притчам Соломона, но «параболы», сравнения, нравоучительные повествования о чем-либо и их нравственное или иное какое-либо применение, (παρα-βάλλειν, перебросить, перевернуть, применить, прибросить, приткнуть, приключить), хотя и παραβολή, иногда имеет у синоптиков значение пословицы или присловия (Лк. 4:23). На эти замечания диспутант заявил, что он придерживался общепринятого и древнеславянским переводом освященного словоупотребления.

На стр. 8, I. в. автор указывает различие между притчею и баснею, при чем говорит: «в отношении к внешней форме представления между притчею и баснею заметно следующее различие: в первой действующими бывают люди, в последней– неразумные творения и большею частью звери». Оппонент находил, что это определение неправильно, ибо всем известно напр., что «Демьянова уха» – басня, а между тем действующими в ней являются люди.

На стр. 40-й, I, в. автор утверждает, что именно архангелы Гавриил и Михаил вместе с подчиненными им ангелами будут при кончине века отделять злых от праведных. Так как это утверждение высказано голословно, то оппонент пожелал узнать его основания.

Диспутант отвечал на это, что об архангелах Гаврииле и Михаиле в настоящем случае он высказывает лишь свое соображение, основанное на том, что нам, вообще известно o значении и смысле деятельности этих архангелов в отличие от других.

Оппонент указал наконец в книге Г. Виноградова несколько нескладных выражений или ошибок, которые нуждаются в исправлении, а именно: на стр. 37, I в. автор говорит о Христе «коснувшись свою Божественною мыслию представления об отношении царства небесного к отдельным личностям» и т. д. О Боге так говорить нельзя, ибо он всегда и все проникает своею мыслию, – На стр. 18-й 2 в. автор, говорить о немилосердном рабе, что он «схватил и душил своего должника, говоря: отдай мне долг» и затем в скобках прибавляет греческое выражение, характеризуя его словами: «деликатное заявление требования». Едва ли, заметил оппонент, выражения «схватил и душил» гармонируют со словами «деликатное заявление требования». – Нескладным представляется оппоненту выражение на 26-й стр. 3 в. что «драхма – это металл благородный»... Блаженного Августина автор ошибочно относит к 3-му веку и т. д.

В заключение своих замечаний оппонент сделал Г. Виноградову упрек за недостаточно внимательное отношение к русской богословской литературе, касающейся предмета его исследования. Такое отношение выразилось, между прочим, в том, что диспутант совсем не обратил внимания на серьезную полемику между проф. Казанской Дух. Академии Некрасовым и рецензентом журнала «Чтения в обществе любителей дух. Просвещения» (Август. книжка 1888 г.) по поводу перевода и толкования 16-го стиха девятой главы Евангелия от Матфея и в частности слова «σχισμα». – Свою беседу М.Д. Муретов окончил заявлением, что книга Г. Виноградова представляет собою доброе назидательное чтение, согретое теплым чувством и дышащее искреннею верой. Он пожелал диспутанту и впредь не класть своего пера и продолжать работать по излюбленному им предмету.

В качестве частного оппонента сделал диспутанту еще одно замечание проф. Г.А. Воскресенский. Он признал не правильным принятое Г. Виноградовым производство слова «притча» от корня «тек». По принятым в науке филологическим основаниям, корнем слова «притча» должен быть признан древнеслав. тък, откуда русск. «ткнуть, тыкать». Отсюда слово «притча» будет значить: «что приткнулось», «что приключилось» и что следует из этого случая.

Диспутант с своей стороны заметил, что в принятом им производстве слова «притча» он был не самостоятельным исследователем этого филологического вопроса, а руководствовался авторитетом Преосв. Виссариона Еп. Костромского.

По окончании диспута, ректор Академик Арх. Антоний, собрав голоса членов Совета, провозгласил, что защита диспутанта признана советом удовлетворительною и потому совет Академии будет ходатайствовать пред Святейшим Синодом об утверждении Г. Виноградова в ученой степени магистра богословия.

В. Соколов