Пути Промысла Божия

«Пути Промысла Божия» – это малоизвестные широкому кругу читателей дневниковые записи подвижника благочестия XX века епископа Варнавы (Беляева; 18871963).

И жизненный, и духовный путь Владыки Варнавы был необычен, что отразилось и в его дневниках. Будущий епископ родился на свет по многолетним усердным молитвам матери. От нее он получил наставление в начатках христианской веры и благочестия: мальчик опытно познаёт действенность искренней, сердечной молитвы к Богу, с увлечением читает жития святых мучеников, «в детской простоте и с некоторым сожалением думая, что только при древних неронах и Диоклетианах были такие мучительства»¹.

Однако Николай Беляев не думал о церковной стезе и готовился к поступлению в Институт путей сообщения. Но Промыслу Божию угодно было направить его на служение Церкви. «Случайно» найденная книга святителя Иннокентия Московского «Указание пути в Царствие Небесное», подаренная ему еще в десятилетнем возрасте неким лаврским монахом, полностью изменила течение его мыслей. Прямо со вступительного экзамена в институт он отправляется в Оптину пустынь. Преподобный Варсонофий Оптинский благословил Николая поступать в Московскую Духовную Академию, куда он и был принят в 1910 году.

С самого начала обучения в Академии определилась дальнейшая судьба будущего Владыки: его аскетические устремления нашли воплощение в принятии им монашеского пострига. Это произошло в июне 1911 года, на первом курсе Академии, когда будущему Владыке было 24 года.

Путь так называемого ученого монашества, на который был благословлен монах Варнава (Беляев), имел в сравнении с жизнью обычных насельников монастырей свои скорби, недоумения и искушения. С многочисленными вопросами юный инок обращался (а затем записывал сами вопросы и ответы на них) к старцам Зосимовой пустыни – игумену Герману и отцу Алексию (Соловьеву), духовным сыном которого он и стал. Как замечает игумен Дамаскин (Орловский) в жизнеописании Владыки Варнавы, «его интересовало все. Какие при входе в церковь делать поклоны; есть сладкое или отказаться от сего; какой язык изучать – французский или немец кий; отвечать ли на кощунственные, безбожные сочинения, которые приходится читать в Академии; читать ли иностранных авторов; спрашивать ли у товарищей книги; не прибавить ли к поклонам, заповеданным отцом Варсонофием, еще каких; смотреть ли в глаза тому, с кем беседуешь, или нет; как бороться с плотской бранью и как быть, если кто подойдет в церкви и поздоровается; можно ли читать светскую литературу; позволительно ли называть еретиков бранными словами; как читать Священное Писание и так далее. Старец на все отвечал»².

Советы отца Алексия, записанные Владыкой Вар навой, важны и интересны современному читателю как еще одно свидетельство о жизни досточтимого святого старца. При этом необходимо помнить предупреждение старца Алексия о том, что даваемые им советы относятся только к его духовному сыну: «Из разговоров ничего не передавать: могут не понять, что иногда я говорю только тебе». Отец Алексий, будучи истинным духоносным старцем, полагал: в духовной болезни (как и в телесной) невозможно прописать одно и то же лекарство разным людям даже при одинаковом «диагнозе». Ибо то, что полезно и спасительно для одного, может нанести вред другому.

Советы духоносных старцев, данные будущему Владыке Варнаве, составили вторую часть настоящего издания.

Дошедшие до нас записи ответов старца Алексия Зосимовского и других известных подвижников, к которым обращался Владыка Варнава (преподобного Варсонофия Оптинского, преосвященного Феодора (Поздеевского), старца Митрофана Зосимовского), завершаются августом 1912 года. В 1915 году иеромонах Варнава заканчивает Академию и направляется преподавателем гомилетики в Нижегородскую духовную семинарию, а в феврале 1920 года Указом Синода назначается епископом на Васильсурскую кафедру.

Время епископского служения (всего около двух лет: в 1922 году Владыка Варнава, по благословению старцев Алексия и Митрофана, принимает на себя подвиг юродства, который несет до конца своих дней) было очень важным в духовной жизни Владыки. Как пастырь, как архиерей Божий, он столкнулся с такими чудными действиями Божественного Промысла «в отношении людей и вообще проявления таинственных (хотя бы и отрицательных) сторон потустороннего духовного мира или жизни души человеческой в пределах нашей грубой, дебелой, материальной земной действительности, что оставлять их без внимания, предоставляя времени сокрушать память о них и стирать следы воспоминаний, было бы крайне неразумно, если не погрешительно», – писал епископ Варнава.

В свой дневник он записал случаи прозорливости Дивеевской блаженной Марии Ивановны, проявления милости Божией от Оранской иконы Божией Матери и от частиц мощей святых, чудо от Святых Даров... Но помимо этих случаев Владыка приводит примеры промыслительного оставления Богом человека, свидетелем которых он был: одержимости злыми духами из-за отступления от Господа, неблагоговения к святыне. Для самого Владыки, да и для всех читающих, это доказательство силы Божией, доказательство того, что Бог есть, что жива Его Церковь, что истинны писания святых подвижников, в которых говорится, что христиане ведут брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Еф. 6, 12). Напомним, что все описываемое епископом Варнавой происходило в страшные 20е годы прошлого столетия, когда атеистическая пропаганда утверждала, что Бог и диавол – выдумка попов...

Таким образом, «Пути Промысла Божия» – это и дополнение к уже известным фактам биографии Владыки Варнавы, и свидетельство церковной жизни первых двух десятилетий XX века. Уже по этому предлагаемая книга достойна внимания, и да послужит она, как желал сам Владыка, «во славу Божию и во спасение людей».

Издатели

С Богом решил записывать выдающиеся случаи и видимые действия Промысла Божия, какие Господу угодно будет сотворить, показать и заметить мне, недостойному. Ибо заметно, с принятием мною епископского сана я попал в сферу таких судных действий Божественного Откровения в отношении людей и вообще проявления таинственных (хотя бы и отрицательных) сторон потустороннего духовного мира или жизни души человеческой в пределах нашей грубой, дебелой, материальной земной действительности, что оставлять их без внимания, предоставляя времени сокрушить память о них и стирать следы воспоминаний, было бы крайне неразумно, если не погрешительно.

Владыка Варнава

Епископ Васильсурский Варнава (Беляев). Нижний Новгород, 1921г.

21 апреля 1921 года

Была сегодня у меня настоятельница Скорбященского монастыря мать Алексия с великой скорбью: происходит большой разлад в монастыре из за того, что прежняя игумения продолжает жить в обители, мутит всех и не уезжает. Мать Алексия, когда уже не стало терпения, решила идти хоть куда глаза глядят. Но прежде чем отказаться от ниспосланного ей Богом испытания, послала послушницу к одной блаженной старице, которая с восемнадцати лет (а в настоящее время ей девяносто) живет в землянке келье, в лесу, недалеко от В-го женского монастыря К-ой епархии. Лишь только посланная переступила порог кельи старицы и сотворила молитву, блаженная сказала ей:

– Твоей матушке не хочется лежа на боку спасаться. Съездит к Владыке. И Владыка ее утешит...

В это время вошли в избушку старец и старица. Помолившись и поприветствовав старицу, они обратились к послушнице и сказали:

– Ты из Скорбященского? Передай поклон N. – и назвали одного уважаемого старца в их селе, живущего с молодости в девстве и благочестии.

После сего старица, живущая в келье, предложила им спеть ирмосы Рождественского канона (дело было Рождественским постом) и потом пасхальные ирмосы и песнопения, «как преподобный Серафим любил часто петь...». Они все пели, а посланная слушала... Потом сказала ей:

– Ну, иди...

Мать Алексия после всего этого была утешена.

22 апреля 1921 года

Пришел ко мне сегодня религиозно настроенный, довольно интеллигентный человек, служащий в государственном банке, за благословением, на ком жениться. Представляются две невесты: горожанка и крестьянка. Между прочим рассказал, что год тому назад по поводу женитьбы он ездил за советом к одной блаженной старице (около Гнилиц³), несомненно духовной жизни, а не по прелести прозорливой, которая ему предрекла невесту и описала улицу, где она будет жить, ее вид внешний, возраст, ее духовное устроение и тому подобное. В настоящее время горожанка (живет через дом от него, на улице, на которую он недавно переехал) удовлетворяет всем указанным приметам.

23 апреля 1921 года

Кругом неверие, люди обезумели, не признают духовного мира, который будто бы «выдумка попов», говорят, что нет ни Бога, ни Ангелов, ни демонов, и в то же время эти окаянные, то есть бесы, внушая одним, что они – демоны – не существуют, других мучают, являются к ним, хозяйничают в их жилищах и душах со всей дерзостью и жестокостью...

Приходит ко мне сегодня одна женщина, на первый взгляд вполне интеллигентная, прилично одетая, но в простом черном шерстяном платке, а не в шляпе, как надо было бы ожидать. Ее прислали ко мне. Рассказывает она «великое горе», которое действительно велико. Так как мне некогда, а дело очень серьезно, то я велел ей прийти через несколько дней (завтра встреча иконы Оранской Божией Матери⁴, в воскресенье служба и прочее), но поскорее.

Суть дела в том, что, получивши известие о смерти единственного сына, она почувствовала страшную ненависть к Богу, ропот, сорвала крест и сказала, что никакого Бога после сего нет... И вот ей явились демоны, которые сказали, что она правильно рассуждает, что ей остается по сему случаю в завершение всего покончить с собой... Мучения ее продолжались два месяца, она поправилась, но вот на Пасхе опять началось... Теперь она пришла с просьбой научить ее, как ей поступать, чтобы избавиться от их влияния и возмущений.

Я ей пока велел читать прощальную беседу Господа с учениками (что она, оказывается, уже делает) и дал ей деревянный кипарисовый крестик от святого великомученика Пантелеймона, освятивши его и помазавши его елеем от чудотворной иконы Божией Матери Иверской (в Москве).

24 апреля 1921 года

Сегодня была встреча чудотворной иконы Божией Матери. Вот доказательство силы Божией: если бы это была «простая доска», как говорят сектанты и неверы, то откуда и кто мог бы даже насильно согнать такую колоссальную, стотысячную толпу радостного народа? А он пришел добровольно, никем не принуждаемый и не обольщаемый ничем интересным. Наоборот, кроме усталости, труда, изнеможения крайнего от тесноты, далекого пути и прочего, он ничего по телу не получил. Но благодатная сила, исходящая от иконы, заставляет все это забывать и видимо подкрепляет силы верующих. Про умиротворение душ и дарование им небесной, неземной сладости нечего и говорить.

В самый момент приноса иконы, как мы (архиепископ и я) пошли прикладываться, то чуть не наступили (обходить пришлось) на извивающуюся на земле бесноватую, которую никак не могут несколько человек мужчин подвести к иконе. Интересно то, что сама она, душа ее, тянется к Царице Небесной, а демон в самый момент приближения одержимой к иконе весь изворачивается в ее теле и препятствует... Тонкая психологическая картина, которую надо видеть, а не описывать.

27 апреля 1921 года

Пришла опять та женщина, подвергшаяся нападению бесов, и рассказала о себе следующее.

С детства она была религиозным и нравственным человеком. (Рассказывала случаи и примеры сего.) Происходит из зажиточного класса. Когда настало время учиться, был сперва приглашен учитель на дом, а потом она поступила в Мариинскую гимназию⁵, которую и окончила. В супружестве жила чисто, имела одного единственного сына. В освободительное время (1905 год) муж ее увлекся революционными идеями, перешел в Сормово⁶, но был вынужден оттуда бежать из-за своих убеждений. Но вернее всего, что это был только предлог, потому что через неделю по приезде в Москву написал своим домашним письмо с «наставлением», как жить честно и порядочно, и в заключение писал, что больше к ним не вернется. (У него была уже женщина, с которой он сошелся.) В результате развода (по старой форме делопроизводства, по Высочайшему Указу) при ней остался сын ее, чего она так страстно желала и за чем, наоборот, особенно не гонялся отец, потому что сын ему мешал. Так в общем сложилась ее семейная жизнь.

Отношения с близкими, с сестрой, например, с матерью (они живут все вместе), у нее мирные, если только не принимать в расчет нерасположенности к ней самой сестры, с которой она не может сойтись с самого детства и которая ее первая оскорбляет. Но сама она ни к кому зла не питает. Исповедовалась всегда чистосердечно, грехов по стыду не утаивала, «так как знала, что духовник есть только свидетель» и прочее, процитировала она мне из «Катехизиса». Сын ее по окончании курса в Реальном Владимирском училище⁷ поступил в один из специальных петроградских институтов, получил звание инженера и был взят на учет большевистской властью. По долгу службы он должен был отправиться в Саратов. Теперь начинаются события, которые в ее жизни имеют в настоящее время такое серьезное значение.

В один не прекрасный для этой женщины день она получает из Саратова телеграмму от закадычного товарища ее сына, который всегда с ним был, что сын ее умер в одном из лазаретов города. Подробные справки не привели ни к чему. Это известие страшно ее поразило. Оно возбудило в ней ужасную ненависть к Богу, ропот на Него, хулу и затем полное Его отрицание. Таким образом, когда служили панихиду по сыну дома, она сорвала с себя крест и, вся возбужденная, под влиянием указанных чувств стала кричать:

– Нет никакого Бога, никакого Бога нет, где Его милосердие, где Промысл, я Его ненавижу!..

У нее отнялись ноги до колен. Пригласили известного (теперь умершего) врача Апраксина. Тот сказал, что если это не паралич, который пойдет дальше (отнялась сперва одна нога до колена), то это от нервного, психического острого потрясения и нужно позвать психиатра, а ему здесь делать нечего. После него был приглашен очень известный врач по этой части, профессор П-кий⁸, ибо женщина эта – имя ее Мария – стала выказывать такие действия и поступки, которые со стороны признавались посторонними за признаки и проявления чистого помешательства или острого нервного потрясения.

Но я буду вести рассказ с точки зрения ее сознания и душевного самочувствия, а не в форме приговора врачей и окружающих неверующих лиц. Для них все, что с ней происходило и происходит, есть просто галлюцинации слуха и зрения или случайные факты чисто естественного характера. Этим-то и объясняется, что от их попечения и лечения люди душевнобольные не лечатся, а только мучаются, приходят же в умиротворенное чувство только по благодати, ниспосланной за молитвы известных или неизвестных лиц.

После ее упомянутых хульных слов она сразу почувствовала, что в окружающей обстановке произошла перемена. Появились какие-то шорохи, стуки, стали ходить какие-то тени; какие-то неописуемого вида существа то приотворят дверь в соседнюю комнату, потянут за скобку, то зашуршат, забегают. Стала она слышать голоса, которые одобряли ее поступок, говорили, что она очень хорошо и правильно поступила, сбросивши крест и похуливши Бога, теперь ей остается еще пойти на чердак и удавиться. Так продолжалось с неделю. На восьмой день эти существа уже прямо явились в виде небольшого роста кудреватых черных людей, одетых в неопределенной формы одежду, вроде какой-то не то мантии, не то еще чего-то (показывались ей до пояса только). Они прямо ей сказали:

– Если хочешь получить обратно сына и увидеть его, то слушайся во всем нас. Мы тебе его покажем. Ты только разденься (а был март), сиди и жди.

«Я разделась до сорочки, села на кровать лицом к стене и стала ждать. Для меня настали какие-то особенные переживания. Свет как бы померк для очей моих, я не замечала смены дня и ночи, ем ли я, пью ли... Вокруг ютились и вертелись эти существа, которых иногда набиралось до сотни, тысячи, иногда целые громадные толпы. Они были везде: в комнатах, за дверями, окнами, окружали дом на улице. Они все время мне говорили:

– Удавись, это так легко, вот возьми веревочку, и готово...

И я в одно мгновение отрывала от кофточки, от плюшевого одеяла (откуда-то сила бралась) кромки, свивала их моментально в жгутики и затягивала петлю. Из нее меня вынимали несколько раз.

Креста я выносить не могла, золотую цепочку я разорвала на мелкие кусочки; опять мне соединят я опять разорву и крест отброшу. Даже после, когда они видимо отошли, и то крест жег меня. Я все старалась, чтобы он не касался непосредственно моего тела, все старалась вытащить его наружу, положить поверх платья. Если же он как-либо соприкасался с телом, то я чувствовала как бы прикосновение пламени, даже цепочку старалась разъединить с телом.

Просидевши в таком положении долгое время, вдруг я слышу, мне говорят:

– Ну, вот твой сын.

Действительно, я увидела, что в комнату вошел во всем подобный моему сыну, сел за стол, положил голову на руку и стал на меня смотреть. Но говорить ничего не говорил, ни в этот раз, ни после.

– Так поступай и дальше, – сказали мне бесы (то есть снимай с себя одежду, мерзни на холоде и прочее), – перед тем как увидеть сына, мы тебе его будем показывать.

Наконец в невыносимой тоске и муке я закричала, сама не знаю как, отчаянным голосом:

– Дайте мне крест!

Когда на меня сразу накинули цепочку, они отступили на время. Но потом опять началось это кошмарное состояние. Пригласили священника из Пицкого прихода причастить меня Святых Таин. Я ничего не видела, никаких приготовлений к совершению Таинства, не слышала никаких молитв, и без всякой исповеди, конечно, как ребенка, меня причастили. Когда священник дал мне поцеловать святой крест, то я увидела, что из-под моей подушки выскочили два демона, свившиеся в клубок в виде двух собачонок, и с каким-то звоном, стоном выскочили за окно и там как бы разбились. Я в это мгновение пришла в себя, увидела комнату, священника, людей и стала передавать:

– Чего это вы мне давали чего-то сладкого, вкусного, приятного, чего-то такого, подобно чему у нас на земле нет похожего и чего по вкусу, запаху и виду я ничего не знаю?..

Затем рассказала про свое видение. Домашние подтвердили: “Да, дескать, пронеслось и разбилось за окном”, – имея в мыслях меня успокоить как ненормальную, заговаривающуюся.

Через день, к вечеру, опять стало на меня находить темное облако, а уж ночью опять заявились мои мучители и стали истязать. Они кололи мое тело, щипали, жгли, так на меня бросались, что я чувствовала их мерзкое дыхание, потому что они своими противными ртами чуть не касались моих щек. Когда же в 5 часов утра раздавался звон к утрене в соседнем храме, то они исчезали.

Так продолжалось два месяца. Я встала, но мысль о сыне меня не покидала. Бесы подали новый совет:

– А ты погадай...

И я, никогда не интересовавшаяся этим, получила неукротимую жажду ко всякого рода ворожбе. Где только, я слышала, жила какая-нибудь гадалка, я отправлялась туда. Но удовлетворения никакого не получала. Я, наконец, собралась идти к вам, но вас не было дома, вы были в Москве. Я отправилась к N (назвала имя одного их архиереев Нижнего). Тот мне сказал, что все это сделалось со мной от моих гаданий и занятий ворожбой, и посоветовал мне исповедаться в этом грехе. Я это сделала, но успокоения не получила. Шел уже Великий пост. Несмотря на все мое мрачное состояние души, я чувствовала сильное, неукротимое желание молиться. Я слышала постоянно два голоса, один говорил:

– Иди в церковь, иди приложись к такой-то иконе, ступай туда-то, – другой, наоборот, внушал все противное сему.

И я шла, молилась, плакала; иногда же делала, как подсказывал противный голос. Раньше я, бывало, иду к обедне и бросаю все свои дела: хоть тут весь дом сгори, я все брошу и уйду в церковь; теперь же... как, например, в Великий Четверток, диавольский голос сказал:

– Не ходи в церковь, – и я не пошла.

И откуда взялись дела? Это, кажется, задерживает, то нужно сделать, там не докончено – ну прямо дел пропасть, а делать в сущности нечего. В Великую Субботу я приобщилась Святых Таин. До третьего дня Святой Пасхи я чувствовала себя после этого хорошо, а на третий день опять послышались голоса:

– Пойди покончи с собой...

При этом демоны приносили несколько раз свои веревки. Эти неизвестно откуда появлявшиеся веревки и жгутики домашние и знакомые объясняли моей забывчивостью: откуда-де-нибудь я принесла. Однажды, когда бесы мне подбросили обрывок бечевки в кухне и сказали:

– Чего же медлишь? Один миг – и готово, – я перекрестилась, подняла ее с полу и сама выбросила за окно.

Это было на Страстной седмице. В половине Пасхальной недели я отправилась к вам. Когда я вышла от вас, то по дороге голоса мне говорили:

– Брось крест, брось...

Теперь что же мне делать, – наивно спросила меня Мария, – не слушать их ни в каком деле? Они часто меня учат то тому, то другому, то сделать то-то, иногда пойти туда-то... Когда пришло время приноса чудотворной иконы Божией Матери Оранской, сразу заговорили два голоса, один велел мне идти встречать святую икону, другой советовал остаться: устанешь, мол, жарко будет, тесно и прочее. Наконец первый пересилил, и я пошла...».

Дальше идет рассказ, как она встретила святую икону, толпой была привлечена к ней (а иначе бы повернулась и ушла), описывает чувства, после того как приложилась, и так далее. Теперь она пришла и говорит, что на днях получила невыразимую тоску и уныние. На душе так тяжело и невыносимо, что ей величайших трудов стоит не покончить с собой. Она не знает просто, что ей делать. Ничего подобного она никогда не испытывала и не слыхала. Что она отчаивается в своем спасении, Промысле Божием, в своей жизни. Вообще описывает состояния обычных и необычайных приступов уныния, которые нагоняет демон, приступов, известных очень хорошо всем подвижникам не только, кажется, в теории, но и в практике. О них говорят святые отцы (например, авва Дорофей⁹).

Но, конечно, действие их на различных людей различное, то есть иное переживает подвижник и иное грешник – по причине разного духовного устроения. Это не выразимое никакими словами страшное искушение сатаны теперь коснулось ее. При этом она рассказала сон, который видела на днях.

«Вижу: вот лестница от земли до неба, и на верхней ступеньке стоит кто-то, одетый в царские как бы одежды; в левой руке у него красное знамя, а на нем золотая корона. Вокруг лестницы бесчисленное множество народа поклоняется этому царю. И вот мне говорят:

– Поклонись и ты, и он даст тебе богатство и возвратит сына; если же ты этого не сделаешь, то он разорит тебя и погубит тебя.

– Я никогда и ни за что не изменю вере своих отцов, – отвечала я.

После этого я была поражена, впала в беспамятство (то есть сон перешел в припадок), и, когда очнулась, уже ничего не было».

Мария у меня исповедовалась, получила книгу душеполезного характера, о духовной внутренней жизни, так как светское все ей противно и действует тяжело, а духовного у нее нет, а почитать очень хочется, тем более, что как интеллигентный человек она привыкла питать ум словесными произведениями.

Написано, конечно, здесь все кратко и неполно.

11 мая 1921 года

Сегодня опять пришла Мария. За это время ничего особенного не было. Только иногда случались приступы сильного уныния и тоски. Когда приходит в церковь, как бы теряется вера, мысли уходят, и она спустя долгое время как бы пробуждается от сна, с удивлением озирается по сторонам и говорит себе: «Где я? Как бы мне не упасть?».

Одно интересное явление наблюдается: когда подходит прикладываться к чудотворной иконе Божией Матери Оранской, то, прикладываясь к ножке Спасителя, ощущает холод от нее, а когда прикладывается к ручке Богоматери, то чувствует, что она теплая, теплее, чем человеческое тело. И как будто какой пар из-под ризы идет. Думала, что это просто ей показалось. Но, ходя ежедневно по разным церквам и прикладываясь к святой иконе, ощущала постоянно одно и то же.

Днем чувствует себя ничего (только когда кропят ее святой водой или дают ей пить ее и тому подобное, возмущается и негодует), но с наступлением темноты и ночи духовное чувство замирает, молиться не может и делается очень нудно. Несколько раз хотела отравиться (как раньше удавиться). Нашла пузырек опия в тумбочке среди лекарств. Вытащила, поставила перед собой, и очень ее тянуло к нему. Крест, который я ей дал, часто спадал сам собой с шеи, и утром она находила его под кроватью. Наконец родные пришили его крепко. Все же было терпимо. Но вот в ночь с воскресенья (4 мая) на понедельник опять пришли демоны.

«Так как мама моя, – передает Мария, – всегда крестит меня на ночь, и комнату, и дверь самую, то они ее никак не могли отворить. Но я вижу, что дверь прямо трещит под их напором, и слышу, что за дверью писк, визг, крики, стук, грохот... Их, кажется, под тысячу, надо предположить... Во всех углах тоже скребутся... Я сразу испытала такой страх, что все мысли исчезли из головы, молиться не могу, Бога призвать на помощь не могу, перекреститься тоже... Вдруг слышу с террасы голос:

– А ты иди сюда и бросься вниз (мы живем на третьем этаже). Все разом прекратится.

Я другой дверью вбежала в комнату матери. Говорю, что я к себе в комнату не пойду, если она со мной не побудет, что и вовсе не останусь. И готова, действительно, была от страха кончить все одним разом. И вот вижу, что бесы и сюда к нам перешли. В комнату не входят, а перебегают за окнами. Вижу их глаза огненные, горящие, как у кошек... Крест на мне ваш запылал. Вообще, когда демоны приближаются, он жжет меня, и они мне все время говорят:

– Брось, брось его.

Про него и говорить нечего, даже цепочка обжигает шею. Мне под нее положили кофточку и сорочку, но и через них я ощущала жар...»

Теперь она пришла опять за советом. Прийти ко мне ей очень и очень хотелось. Но, пройдя четверть расстояния, она уже разохотилась, а чем дальше, тем хуже. Когда подошла к святым воротам монастыря, уже совсем под влиянием бесовских голосов хотела вернуться. Пришла уже под влиянием другого внутреннего голоса.

Дал ей маслица от Иверской (Московской) Царицы Небесной, велел помазать углы комнаты, большинство вещей, одежду, дал ладана (освятил по Требнику) покурить, когда придут. Велел все чаще кропить святой водой и некоторые духовные заповеди уже чисто духовного свойства. Думаю, что демоны раздражались, что я на той неделе как-то немного помолился за нее...

14 мая 1921 года

Пригласили меня на чашку чая в один дом Печерской слободы. Семья – благочестивые муж и жена. Детей нет. Жена любит служить блаженным людям Христа ради, странникам и прочее. И вот рассказала. За чудотворной иконой Божией Матери Оранской ходят три блаженных: одному лет тридцать пять, другому двадцать с чем-нибудь и третий еще моложе. Достоин внимания только первый, Иван, ибо имеет разум мало несовершенный, а другие имеют последний просто несовершенный, то есть недалеки и, если не много сказать, глуповаты. Рассказывала о его даре прозорливости – чудном

Сам он – немой (но слышит; онемел с детства, когда, подойдя к окну ребенком на Святках, увидел подходивших ряженых в страшных масках и костюмировке). Ничего не имеет, только что на себе: рубашка, шаровары, пальто; в лаптях. Встает с зарей. Ест скудно, простую, скудную пищу. Никого не осуждает, ни на сколько, не имеет пристрастия к миру ни в чем. Постоянно молится и ходит за иконой Оранской Божией Матери. Стяжавши чистоту сердечную, видит мысли, поступки людей: настоящие, прошедшие и будущие.

Когда я пришел к ним, брата Ивана, так его зовут, не было, ушел в соседнюю деревню перед моим приходом, сказавши, что сейчас придут двое (был я и архимандрит И., мой наместник), и по своему смирению ушел. К концу моего пребывания у них он пришел, сказавши, что делают и что говорят на мой счет в соседнем доме (там видели, как я прошел к ним). Все стали его расспрашивать о будущем, настоящем, о присутствующих и отсутствующих.

Действительно, за его чистоту и простоту Бог милостью Царицы Небесной, Которой он так служит, даровал ему сильный дар ведения. Он, например, говорил и вскрывал подлинную суть таких событий церковной жизни, о которых только я знал (остальные верили ему на слово). Что было у нас до его прихода, рассказал нам (между прочим, обличил меня за то, что я съел масла сливочного, а был постный день; съел же я тартинку¹⁰ по чревоугодию и забывчивости, чему доказательством служит то, что отказался наперед от молока для кофе, сказав, что ныне пост).

Все рассказы о настоящих и будущих событиях и о духовной жизни лиц, нами знаемых, нет нужды здесь записывать. Одно только скажу, что все чудно, достойно удивления и благодарности к Богу, дивному во святых Своих. Аминь.

16 мая 1921 года

Одна моя духовная дочь, пожилая дама, которая приходила ко мне за советами, когда я был еще иеромонахом и служил одно время в Крестовой церкви, то есть года три тому назад, кроме тех явлений, о которых она мне писала раньше, рассказала еще о следующих (бесы с тех пор обольщать ее не перестают).

«Вернувшись из храма после принятия Святых Таин, через полчаса занялась чтением Иоанна Златоуста. Прочитала лишь две страницы, как стало клонить ко сну и я была вынуждена оставить чтение; закрылись глаза, и тотчас вижу перед собой очень темную тучу, которая, приближаясь ко мне, светлеет, и в ней вижу два ярких огненных пятна; потом проявляется большая фигура отвратительного серого цвета, со щетиной на голове и короткими толстыми рогами, а в это время из моей груди выходит сноп лучей, направленный на него (нее. – Е. В.). Он корчится, а я его (ее. – Е. В.) благословляю. Моментально зашла темная туча и все закрыла».

Еще: «Во время вечерней молитвы появились звезды близ окна, громадной величины. Вся комната была ими освещена, и меня тянуло посмотреть».

Еще пишет: «Во сне была вся сдавлена, не имея возможности шевельнуться, начало сжимать горло, тогда я вспомнила, что надо сказать: “Иисус” или: “Мария”. Сказав последнее, освободилась. Только что легла, как около меня стояли (как бы. – Е. В.) отец Серафим и Иоасаф Белгородский с отвратительными зелеными глазами».

Еще: «В комнате вспорхнула большая черная птица».

Еще: «Во время церковной службы слышала выкрики и в это время хотела кричать, визжать, и могло это произойти против моего желания. Сильно испугалась и стала просить Матерь Божию сохранить меня».

Еще: «Во время вечерней молитвы над головой появилась огненная полоса».

Еще: «Во время вечерней службы в куполе появился золотой шар с блестящими искорками. Вся середина храма была им освещена».

Еще: «При чтении вечернего правила в углу под иконой появилась серая фигура, мягкая, скользкая (похожа на налима)».

Еще: «Во время литургии в Христово Воскресение, когда вы стояли перед престолом, монах закрывал вас собою, и только по временам отчасти можно было вас видеть».

Относительно последнего явления нужно сказать, что это было во время ранней литургии, когда уже дебелость тела, утомленного жарой и бдением, производила парение мыслей. Очевидно, в эти моменты и приближались демоны и затеняли чистый воздух молитвенного настроения для тех, кто может его видеть. А таких лиц, я только знаю (может быть, еще кто больше знает), было, кроме сей благочестивой жены, еще двое и, кажется, еще одно. Последние лица видели, как с начала утрени по церкви носились бесы в бесформенных, уродливых телах, с громадными головами, в неимоверном количестве и мутили людей. Несколько бесов в виде черных монахов прошли не один раз по алтарю. Один из них в виде черного монаха громадного роста, стоя за моей спиной, старался загородить меня от народа.

Относительно того, как бесы могут пребывать в церкви (даже вот в Пасхальную утреню), кроме всех прочих святоотеческих свидетельств, приводимых и схиархимандритом отцом Гавриилом¹¹ (я спрашивал его, могут ли они искушать человека в храме), прибавлю здесь, что мне сам демон лично говорил, в какое именно время за службой они наиболее свободно разгуливают по церкви (между прочим, за часами: «Тут нам раздолье, только к тебе не подойдешь в это время», – поддразнил бес тщеславия).

19 мая 1921 года

Служил по случаю приноса Оранской Божией Матери на Пицком подворье. После службы просили зайти к рабе Божией Марии, о которой речь была выше, хоть на 5–10 минут. Пришел, все в страшном волнении и смятении: старушка-мать, сама она, сестра ее дома одни. Оказывается, перед тем как принять икону Оранской Божией Матери в дом, когда они приготовили воду, свечи и прочее, в ночь пришли демоны и произвели целый дебош. Особенно я и не расспрашивал, знаю только, что дерзость их теперь простирается дальше: с Марии в церкви платок стягивают при всех, оглядывается – все стоят и Богу молятся... Совсем, бедная, измучилась:

– Боюсь, – говорит, – не выдержу, сдамся и кончу самоубийством.

Вот каково совершать сатанинские, духовные (не плотские) грехи. Возненавидела, хотя кратковременно, Бога, сбросила и растоптала крест – и вот приступили демоны. А согреши самыми лютыми телесными грехами, ничего бы не было, хотя Дух Святой и отошел бы от человека... Но, конечно, это ей промыслительно попущено ради ее прежней доброй жизни и раскаяния.

Отсюда зашел в дом к одному своему знакомому, у которого старушка-мать, очень благочестивая, плоха уже лежит. Попросила прийти к ней в комнату и благословить ее. Лежит старушка в расслаблении и труде, но сделала движение приподняться для принятия благословения.

– Денька, – говорю, – три проживет...

– Врачи сказали, что еще месяц или даже три протянет, – заметили мне.

Я ушел, довольный старушкой: душа у ней хорошая, а по виду – ничего особенного...

20 мая 1921 года

Пришла за 150 верст ко мне женщина, у которой демоны повредили ум. Живет она в Лопатищах или около них – месте службы протопопа Аввакума¹², в раскольничьем гнезде. Это та, которая приходила ко мне и сами бесы приводили еще в Макарьев, которая вышла ко мне навстречу, когда проезжал близ Лопатищ и остановился в Игрищах. История интересная, поучительная, но опишу ее когда-нибудь в другое время. До сих пор я ее все отгоняю как бесноватую, которых вообще старцы мне, как слишком молодому, не благословляют принимать. Но она, кажется, только подвержена их влиянию.

21 мая 1921 года

Когда я эту зиму был в Москве, то приходило и ожидало меня с нетерпением одно семейство: отец, мать, дочь и сын. Последний – мальчик лет двенадцати, очень благонравный, подвержен падучей болезни¹³. Последняя повергает его через четыре дня, если же нет, то на восьмой припадок усиливается вдвое. Нет нужды прибавлять, что тут дело не в падучей, в которой и современные светила медицинской науки ничего не понимают, а в той евангельской причине, о которой указано у Матфея (17, 14) и в параллельных местах. Когда я приехал, мать привела сына ко мне. Я дал масла от Иверской иконы Божией Матери. Велел отслужить водосвятный молебен.

Между прочим, интересная подробность: я велел отслужить Божией Матери нашей Печерской, святому Иоасафу и еще некоторым угодникам. А мне эта женщина говорит:

– Вчера мой муж плыл на лодке (Волга была в разливе), и вот на лодку натолкнулась плывшая мимо икона святого Иоасафа, Белгородского чудотворца. Он взял ее из воды и поставил на колодчик¹⁴ в часовне.

Я велел благословение святого Иоасафа внести в свой (их) дом.

‘Падучая болезнь – эпилепсия. “Колодчик – маленький колодец.

Кроме этого, маленькое правильце дал отроку. И вот теперь пришла сестра его с благодарностью: прошли назначенные дни, а припадка не было. По даждь, Господи, и полное выздоровление рабу Твоему. Однако в отношении себя с великим плачем и скорбью скажу словами святых отцов: горе человеку, слава которого знаменитее дел его...

За последнее время многие приходят ко мне и благодарят за молитвы – им помогло, и они избавились от одержавших их искушений. Другие просят вновь помолиться. Дела же такие ответственные и важные, что приходишь в ужас, если не в ропот: где же мне умолить за такую массу людей, дать ей осязательные плоды своей молитвы, когда я и за свои грехи еще не умолил Бога. Но это вспыхнувшее настроение вскоре же и прошло, и я успокоился, сказавши себе: «Ты ничто, предоставь делать через тебя силе Божией, как ей угодно, в ответах (советах) и действиях. Если же смущаешься, то приписываешь это себе, что твое тут нечто значит, а поскольку его недостаточно и для себя, то это может повлечь к отчаянию, хотя бы только и в понуждении помысла».

Смирение, одним словом, потребно, как и всегда. Но нельзя не изумляться (апостолы еще и радовались при этом, см.: Лк. 10, 17; Деян. 15, 34; ср.: Быт. 12, 7) перед несоответственным ничтожеством человеческим и величием чудес и силы Божией, действующей через скудельные¹⁵ сосуды... Куда душе такого человека деться в своем смирении?..

22 мая 1921 года

Позвали к одному больному, уже второй раз. Это известный наш поэт и писатель N¹⁶. Прожил жизнь блудно и атеистом. Теперь расплачивается за прошедшую жизнь (впрочем, он молодой человек, лет 35–40), прикован к креслу и постели. Но хотя с виду жалкий человек, душа же его раскаялась во всех своих прегрешениях, и болезнь его теперь является, с одной стороны, очищением прежних грехов, с другой – пособием и побуждением к духовной жизни. Господь не оставляет его Своим утешением. Я заговорил о нем в связи с одним вопросом, заданным им: что такое бес полуденный (см.: Пс. 90, 6) и каковы его действия. Причем он рассказал следующее.

Поэт Фет, как известно, был совершенно неверующий человек и велел себя похоронить без всяких церковных обрядов, что и сделали: зарыли его в саду собственного дома. Сам Фет производит на интересующихся его произведениями неотразимое, исключительное влияние.

– Я знаю, – говорил мне N, – несколько лиц, посвятивших себя изучению Фета, и таких лиц в России немного, – все они неверующие и чувствуют как бы его загробное влияние и демоническое воздействие. Я сам ощутительно чувствовал и переживал то же, как будто он и из-за гроба захватывает твою душу в свое обаяние...

Так вот, этот Фет в самый полдень решил покончить жизнь самоубийством – он зарезался... Не переспросил я, до смерти или нет. Биографии Фета я не помню, но интересна эта черта – одна у всех Неверов: кончать жизнь самоубийством. Психологически это объяснить очень легко, а я говорю про мистическую подкладку: демонам непременно важен этот вызывающий акт в отношении Творца, даровавшего жизнь человеку, который дерзостно говорит, что он не нуждается в этом даре...

Мы даже не можем и представить сущности этого греха и всей силы и глубины этого падения человека. Хуже него нет ничего на свете. Вот потому-то самоубийство и есть хула на Святого Духа – грех, который не простится никогда (см.: Мф. 12, 31).

23 мая 1921 года

Приехала (от Арзамаса пешком шла) паломница, духовная дочь В.¹⁷, от блаженной старицы Марии Ивановны Дивеевской. Записываю из разговора их относящееся ко мне.

– Ну что, он под кровать-то лазает? Спит-то как? На мягком или на полу?

– На мягком, – отвечает В.

– То-то, а то они ведь рядом, сзади стоят. Как бы чего... Еще молод больно... Рано ему еще... Скажи ему, чтобы больше этого не делал.

Конечно, В. ничего не поняла. Я же не скрыл, раз все это не по благословению было и подверглось осуждению, что, действительно, приехав из Москвы, вскоре стал спать на полу, прямо на ковре, головой к кровати, касаясь, можно сказать, ее. И тут же стал ощущать боязнь и присутствие бесов, подобно тому как они заявились первый раз в Макарьеве. Особенное такое ощущение... Намекнул об этом сестрам. Одна из них стала спать наверху, в передней (интересно, что они сами заметили, что мне наверху не совсем по себе оставаться одному).

Я сперва отказывался из тех соображений, что если будет обыск ночью (у всех архиереев уже были), то могут насочинить какую-нибудь грязную сплетню. Я превосходно помню, как один наш преподаватель Нижегородской семинарии, очень умный, развитый, интеллигентный человек с высшим богословским образованием, будучи сам холостым, сорока пяти приблизительно лет, уверял меня и чуть не с клятвой утверждал, что он не верит, чтобы можно было мужчине неженатому вообще сохранить воздержание. Что говорить о всех других людях, когда есть к этому соблазнительный повод?

Но боязнь бесовских влияний и нежелание подвергнуться горделивому чувству (что вот, мол, я один справлюсь: как же – подвижник, а Бог-то... и прочее) заставили меня согласиться на предложение, чтобы через несколько комнат спала кто-либо из сестер. Когда же начались дни Пасхи и Пятидесятницы и я перестал спать на полу из-за этого, прошло и бесовское нашествие.

Интересно, что даже такие пустяки, как спание на ковре, что меня нисколько не удовлетворяло (хотел после прямо на полу спать – «долулегание»¹⁸ это называется у древних отцов-подвижников), и то бесам не по нраву... Но прозорливость Марии Ивановны и милость Божия ко мне через нее славны.

Остальное, более или менее «сладкое» для себя, опускаю.

24 мая 1921 года

Пришла опять раба Божия Мария. На другой день, как я у них был (с Пицкого подворья), отец Константин¹⁹ отслужил по Требнику молебен с водосвятием «о храмине, стужаемой от нечистых духов». Два дня было хорошо, на третий Мария, придя после всенощной домой и пойдя в кухню, вдруг увидела какой-то серый громадный движущийся столб. «Господи, что это такое?» – помыслила она, и столб тотчас же со свистом рассеялся. На следующий день, придя от всенощной от Воскресения²⁰ (там Оранская икона Божией Матери) и измучившись, она выпила немного чаю и легла спать.

«Ну, думаю, наверное, теперь уж ничего не будет, сейчас засну. И вот, совершенно усталая, раздеваюсь... Вдруг слышу, тотчас же на террасе зазвенели подоконники от цветов, тарелки и плошки, в которых давала кошкам есть. Мать в соседней комнате так и подумала и попросила меня пойти и поглядеть. Но я послала ее. А когда вышли и посмотрели, то, оказывается, цветочные горшки на своих местах, плошки и блюдечки тоже, кошек никаких нет. Тут уже и мать смирилась, а то часто говорила:

– Это тебе все чудится».

Интересная подробность. Как только она вышла от меня в последний раз и сошла с лестницы крыльца, как ее тут же кто-то ударил по голове, так что она зашаталась. На плечи легла тысячепудовая тяжесть, а в карманах, где лежал мой ладан и святое масло, как будто были громаднейшие гири. Иногда приходилось нести очень большие тяжести с рынка, но ощущения подобного никогда не было.

«Когда шла я мимо оврага, голос все время мне твердил:

– Выбрось, выбрось...

Сколько раз я отдыхала, шла покачиваясь, все на меня смотрели: что это такое с нею? Как я не выбросила содержимое, не отдаю себе отчета. Когда пришла я домой, там была одна мама; я ничего не видела, не слышала. Как только села, то сказала:

– Возьмите, возьмите у меня все из карманов, иначе я все повыброшу».

26 мая 1921 года

Вспоминается одно знаменательное событие этого года. Одно время, когда я был в Зосимовой пустыни, моя панагия с мощами преподобного Серафима Саровского, великомученика Пантелеймона, святого мученика Харалампия и других угодников Божиих осталась в Москве, у моих знакомых благочестивых М. Тетя Нюта ходила к этим подружкам часто.

И вот что я заметил: у нее еще осенью минувшего года по всей голове пошли какие-то не то чирьи, не то наросты, не то желваки, которые стали мокнуть. Невестка – врач – ничего не могла поделать со своей латинской кухней. Тетя, имеющая большую веру к этим угодникам, приходя к М., брала мою панагию и прикладывала к своей голове в разных местах, призывая святых на помощь и исцеление. И за ее теплую веру и молитву и за любовь и силу этих святых Господь исцелил ее от мучительной болезни. Эти мокнущие желваки вдруг стали подсыхать, потом шелушиться, и она всю паршу²¹ вычесала. Голова стала чиста и здорова... А мы ищем чудес – и не находим или видим – и не признаем.

27 мая 1921 года

Рассказывал мне отец Евтихий²² два знамения праведного гнева Божия и наказания Царицы Небесной кощунникам.

В одном селе, когда он пришел в него, сопровождая чудотворную икону Печерской Божией Матери, нашей обители, один довольно начитанный крестьянин начал поносить страшно святую икону, называя ее не чудотворным образом, а простой накрашенной доской, ругаясь скверными словами и говоря, что это простой обман народа и прочее. Старики и его верующие односельчане сказали ему, что если он не хочет принимать к себе святую икону, то пусть делает как угодно, но они ее примут. Мужик этот тогда плюнул (на сельском сходе речь была о приеме иконы), заложил лошадь и выехал в поле. Икону после того встретили как подобает и обнесли по домам.

По окончании всех молебнов стали провожать ее за околицу, а с другого конца стал въезжать в село поноситель Богоматери, считая теперь для себя возможным и непозорным приехать домой, после того как окончилось ненавистное для него молебствие. И вот, как только святая икона удалилась за околицу, мужик этот подъезжал к своему дому. Но здесь то и постигла его страшная кара... Он вдруг упал, изо рта его показалась пена. Стало его коверкать, корчить, и в страшных мучениях он через несколько минут скончался... Нельзя не вспомнить слов псалмопевца, что смерть грешников люта (Пс. 33, 22).

Другой случай. Прибыл отец Евтихий в горячую для крестьян пору в одно селение, они были заняты работой в поле. Когда они увидели святую икону, то грубо закричали ему в один голос:

– Уходи от нас, работать надо, а не... – и кощунственно отказались от служения молебна.

По-видимости, правда была на их стороне: нужно было всячески заняться делом, чтобы не упустить горячего времени для того, чтобы был хороший хлеб. Но как только было отвергнуто Божие благословение и проявлено грубое самонадеяние и желание обойтись без Бога своими собственными силами, вскоре же нашла страшная грозовая туча и градом уничтожила все суетные труды и стяжания кощунников. Крестьяне после вполне признали свою вину и заявили отцу Евтихию, приехав к нему нарочно сказать об этом.

28 мая 1921 года

Умерла на третий день старица, к которой я заходил 19 мая. Умерла блаженной кончиной. Перед самой смертью вдруг говорит:

– Вот пришли ко мне два светлых мужа в белых одеждах...

Ее спрашивают:

– А что они говорят?

– Ничего, только смотрят на меня... – и через мало времени тихо опочила.

Горе нам с нашей медицинской и всякой другой ученостью – у Бога и законы другие, и люди другие, и все другое.

2 июня 1921 года

Принесли мне дневник одного интеллигента самоубийцы. Покончил он жизнь свою уже зрелым человеком. После смерти оставил записку следующего содержания: «1. Я устал жить. 2. Жизнь не дает удовлетворения. 3. Слабовольным нет места на земле».

Нет нужды, конечно, здесь прибавлять, что этот человек с самой скамьи среднего учебного заведения потерял веру в Бога и загробное существование... Красной нитью проходит по дневнику за несколько лет меланхолическое, грустно-безотрадное, отчаянное чувство бессмысленности существования...

Так как веру в Богочеловека и Евангелие он потерял, то оставалось «истину, добро и красоту» находить здесь, в этом растленном мире, и, понятно, он их не находил. Вот-вот, казалось, он их достигал и призрак, красивая мечта ускользала от него в ту самую минуту, когда, казалось, он находил давно желанное совершенство духовной красоты, а в руках оставалась грязь нечистоты и смрад всяких страстей... Пробившись в напрасных поисках смысла жизни и достойной цели своего существования на земле и только обессилев в непосильной и бессмысленной борьбе без помощи благодати, он наконец застрелился.

Я выпишу из его дневника, представляющего из себя сплошной кошмар и описание нудной, отчаянной пустоты, в которой задыхалась душа, не хотящая окончательно погрязнуть в грубом пороке и стремившаяся в общем к свету, хотя и не желавшая воспользоваться «загробными идеалами» и таинствами невидимого мира, – я выпишу из дневника несколько строк, из которых видно, что этот мир был около этого человека, в то время как он его отрицал.

Вот он пишет (все больше по ночам): «Мне с некоторых пор кажется, особенно когда я сижу один в комнате, что сзади кто-то крадется и хочет всадить мне нож в спину. Руководясь, кажется, этим чувством, я каждый раз запирал дверь к себе в комнату. Помню, полгода тому назад мне казалось, когда я сидел вечером и занимался, что кто-то сейчас кинет голышом²³ в окно и разобьет мне голову».

Интересен дневник не в психологическом отношении, хотя он и сильно насыщен с этой стороны, но в мистическом: несмотря на совершенно позитивное²⁴ воззрение автора, через весь дневник можно проследить систематическое преследование и неуклонно последовательное нападение на него невидимого врага. Очень долго, тонко, хитро и искусно диавол сплетает около него целую сплошную громадную сеть, из которой наконец ему нельзя было выбраться. Для автора дневника жизнь его самого казалась идущей бессистемно, бесцельно, он постоянно искал пути и дороги хоть к какому-нибудь определенному концу, но к какому – неизвестно, а на самом деле демон, постоянно ходивший за ним по пятам, очень обдуманно все делал, систематично и отнюдь не бесцельно он вел к тому концу, к которому тот пришел.

Через все страницы просвечивает эта темная с когтями лапа, ясно видимая только при свете евангельской истины и духовного рассуждения, а не рассматриваемая под углом зрения обычной логики или научных, хотя бы и философских, данных. Так вот точно фотографическая пластинка со снятым только что на ней изображением, если вынести ее на свет, останется как была, неизменной, и неизвестно, заключает ли она на себе какой-либо рисунок или нет; если же ее подвергнуть действию известных солей, и никаких других, то тотчас проявит содержащий на себе рисунок явственно... В данном случае не нужно больших духовных познаний, чтобы произвести эту мистическую химическую реакцию и проявить скрытую страшную картину...

Дневник самый бросил в печку: слабые души не могут вынести его содержания.

4 июня 1921 года

Опять приходила женщина из-под Лопатищ, о которой говорил я 20 мая. Расскажу о ней вкратце.

Впервые она подошла ко мне под благословение после обедни, на которой причащалась, на Благовещение, спустя всего несколько дней после моего приезда на Васильсурскую кафедру. Подойдя ко мне, она сказала:

– Помолися (или «помоги мне» – что-то вроде этого) – я больная.

Я, не расслышав или не внявши хорошенько ей, ответил:

– Господь да поможет тебе и помилует тя.

После оказалось, как она мне передавала, что, когда я ушел в кельи, она слышала голос (мой), повелевавший ей прийти ко мне, но келейницы матушки игумении не пустили ее. Посидевши на крылечке, она ушла. В этот же день я уехал в город Лысково. Прослужил Страстную, Пасху. И вот когда я на Пасхальной неделе служил в напольной²⁵ кладбищенской церкви, эта женщина, шедшая мимо этой церкви, опять слышала голос, призывавший ее.

На Неделе святых жен-мироносиц меня вызвали в Нижний, на хиротонию Преосвященного Ювеналия²⁶. Поехал я на лошадях. Для отдыха среди дня остановились в деревне Игрищи, после чего я пошел посетить в полуверсте село Лопатищи. Уже одни названия их говорят об интересном историческом прошлом. Когда я после осмотра церкви выходил из села в сопровождении отца настоятеля, то, оглянувшись, увидел, что нас нагоняет какая-то женщина. Оказалось, что это не его прихожанка, а из соседнего села, и как раз больная, подходившая ко мне за благословением на Благовещение.

Я распростился со священником, пропустил вперед моих трех спутников и пошел с ней. Она стала мне рассказывать свою жизнь. Спрашивала, когда ей можно будет прийти в город Макарьев ко мне. И, когда я назначил ей к Троицыну дню, всячески просила сократить срок.

По приезде в Нижний, после хиротонии, я поехал по делам в Москву, оттуда приехавши, еще задержался на неделю в Нижнем. И вот однажды заявляется эта женщина. Она больше не могла терпеть моего отсутствия. Пошла было за это время к отцу Димитрию²⁷. Но отца Димитрия не застала в живых: он умер. Тогда ее послали (подлежащее находится, как я ее ни спрашивал, в невидимом мире) ко мне. На этот раз она явилась уже со своим мужем. Я постарался от них избавиться – слишком уж близко ей присидели²⁸ бесы.

Вскоре я поехал домой, в Макарьев. Недолго спустя она появилась у меня там, принеся с собой свое подвенечное платье и прося избавить ее от недуга. И тут я ее выпроводил со всеми ее подарками, давши ей в благословение что-то на дорогу и сказавши, как и в предыдущие разы, несколько слов.

После этого, когда я был перемещен (по службе) и переехал в Нижний, в Печерский монастырь, и сюда нашла она опять ход. Каждый раз разговор ее перемешивался с непонятными фразами, она заговаривалась, и довольно тонко, так что нужен известный труд, чтобы отделить зерно от шелухи, факт и ее мысль от «чужой». Перейду прямо к последнему разу, когда я попросил вновь рассказать мне свою жизнь, чтобы выяснить точно причины ее состояния.

На этот раз она все рассказывала здраво, и только когда все было окончено, опять стала говорить ненужное, в котором высказывалось желание получить облегчение и в то же время настойчивость и невнимательное выслушивание даваемых ей руководственных указаний. Ясно было видно, что кто-то, за ней стоящий, отстраняет, упорствует и не желает слушать то, что преподается для ее исцеления. Я ей опять сказал, чтобы она больше не приходила ко мне, хотя и дал ей нечто из святыни. В таковом своем поведении в отношении этой женщины чувствую внутреннее заверение совести, и мнится, что не нарушается здесь заповедь о любви, хотя бы исходя из таких соображений, что нищий, не имеющий ни копейки, не может подавать милостыню другим, равно как никто не может и упрекнуть его за это. История же недуга ее такова.

С детства она подпала влиянию порока, для которого не нужно сообщников, что продолжала иногда делать и по выходе замуж. С упадком нравственности у ней падало вместе с тем и религиозное чувство; дело дошло до того, что в продолжение более двадцати лет она не приобщалась Святых Таин. Это страшное обстоятельство обусловливалось в значительной мере общим безбожным настроением в семье. Так было несколько времени и в замужестве. И вот произошел такой толчок в ее жизни, повернувший все по-другому.

Дело началось с сущих пустяков, как начинаются все серьезные события. Послала сынишку в потребительскую лавку. Выйдя за ворота, он повстречал кого-то из односельчан, который ему сказал, что напрасно он идет, так как лавку закрыли. Но мальчик сказал, что ему и так больно попало за то, что он отказывался за несколько верст идти, а если не пойдет, еще более побьют. И пошел. Приходит – лавка закрыта, дела не сделал, но вернулся с новостью: знакомый мужик удавился. Как услыхала эта женщина об этом (сынишка рассказал, каким образом происходило дело, в каком он виде и прочее), так сразу почувствовала, как вошла к ней мысль о собственном самоубийстве. И никак не может она от нее отделаться...

Тут случилось с ней одно обстоятельство: она увидела бесов однажды ночью. Когда она в бессоннице лежала на постели и находилась в состоянии страшной тоски и уныния, вдруг она увидела у левого угла постели в ногах страшные рожи... Одну, другую, третью, четвертую, много. Вскоре другое случилось, повлиявшее на дальнейшую ее судьбу.

Вышла она за водой и встретилась у колодца с соседкой – «порченой». Разговорились. Одержимая стала обвинять ее в колдовстве и виновности в своей болезни, хотя та женщина, о которой я пишу, сама дала повод к этому каким-то неизъяснимым, диавольским способом (я опускаю за краткостью времени весь их разговор). После этого разговора дело стало разгораться сильнее.

Слух, что эта женщина получила власть портить, от одной старухи (занимавшейся этим же вышеуказанным грехом; отсюда вывод: как он люб демонам) распространился по деревне. «Порченая» ли эта женщина (звать ее Наталия, отсюда начну называть ее по имени), решили испробовать через Таинство Святого Причащения. В церкви она закричала. Бесноватая соседка закричала:

– Плюйте на нее!..

Находившиеся в храме послушались и признали ее повинной в насылании порчи. Стали ставить против нее крынки в поле, колдовать всячески, чтобы «обезвредить» и ослабить ее силу. Приставали, чтобы она сама созналась во всем. Наконец Наталия не выдержала и повинилась, что она испортила Маруху (бесноватую соседку).

Этот сумбур, который оказался у нее в душе от собственного внутреннего разлада и грехов, от постоянных нападок невежественных деревенских баб и мужиков, от демонов, всегда юливших около нее и в ней самой, довел ее до умственного расстройства: она стала заговариваться. Тоска, уныние, галлюцинации (демоны приходят в жнитво²⁹ особенно, хотя и в другое время не оставляют), двойное сознание у Наталии – все это измучило ее мужа, который, по-видимому, отличался достаточным терпением... Пока кончу на этом, буду ли продолжать, не знаю.

Интересно было бы исследование ее психологии не только с мистической стороны, но и с чисто научной, но где теперь эти интересующиеся лица, не отравленные сами порчей – затхлыми научными дисциплинами «новейшей» западной материалистической науки, обвиняющей всех мистиков в узости взглядов и не видящих дальше своего носа ничего? Да и как видеть? Нос можно ощупать и опорожнить, а что невидимо наполняет воздух – эфир, мыслимое («умное», как выражаются святые отцы) пространство – то пальцами не схватишь...

7 июня 1921 года

Приходила Мария О-на. Рассказывала следующее. Пришла она от всенощной. Утомившись от долгой службы, не стала долго задерживаться и легла в постель. «Вдруг чувствую, что с левого боку кто-то есть (лежала она, отворотившись к стене, на правом боку), я повернулась и увидела в ногах постели демона громадного роста, с длинноватой черной бородой, что-то вроде Генриха IV, на лбу два беловатых рога...»

Он посмотрел на нее таким взглядом, что у ней отнялись все чувства, мысли уплыли: «Я почувствовала в теле страшную боль, а в душе – безотчетный ужас...». Успела только закричать. Прибежала мать с чашкой святой воды. По указанию дочери она плеснула на него, то есть на стену, и он вдруг с грохотом провалился через пол.

Сама же она после сего не могла никак пошевельнуться, получился местный паралич тела. Мать ее принесла какого-то масла или лекарства и стала растирать. Через некоторое время болезнь прошла бесследно (заметить должно поражение телесное после ухода демонов).

Еще передала случай, происшедший на другой же, кажется, день. Мела она пол на лестнице, в галерее. Вдруг наверху, на потолке, зашевелились бесы. Она оглянулась и только успела отклонить голову – они бросили в нее камнем. Она подняла этот камень и положила в карман, потом рассказала матери об этом, переоделась. Когда домашние были в сборе, рассказала. Племянник неверующий потребовал доказательств. Она хотела принести и показать этот камень, но не нашла в капоте³⁰, в котором мела лестницу. Стали искать, нигде нет. Племянник стал шутить. Зачем-то надо было в шифоньерку заглянуть, и вдруг там, на полочке, среди чашек лежит скромненько искомый камешек. Мать его перекрестила, а дочь принесла ко мне. Сейчас лежит у меня на столе.

10 июня 1921 года

Сегодня за всенощной мнится мне, что у отца Евтихия, служащего иеромонаха, что-то есть на сердце, очень его смущающее, хотя он и не показывает виду. Наконец, когда он остался один, не выдерживаю, подзываю его и спрашиваю:

– В чем дело?

– Ничего, Владыко святый, я ничем не расстроен...

Ну, думаю, значит, ошибся. Мое дело – оказать любовь брату, а в остальном, в результатах, волен Бог... Но через некоторое время не выдерживает уже отец Евтихий. Подходит ко мне и говорит, что он действительно смущается сердцем. Он видел сегодня ночью страшный сон, который, по-видимому, является ответом на долго боровшие его помыслы. Дело в следующем.

Всем известно, как трудно теперь живется. И он знал мать Георгию лично (был одно время ее духовником), видел последние обстоятельства ее жизни и смерти, и вот он решил, подобно ей, не есть уж более и умереть, таким образом, «от подвига». Мысли эти окончательно заполнили его сердце.

И вот он видит во сне мать Георгию, но не в одежде монахини, а как он видел ее еще барышней в светлом голубеньком платье. Ничего она ему не говорила, но обстоятельства сна и так были очень красноречивы. Напротив них была высокая стена. Сразу мать Георгия оказалась наверху ее. А отец Евтихий оказался тоже на стене, с одной стороны был как бы балкон с видом на прекрасную даль, по другую сторону – пропасть глубокая. И вдруг мать Георгия пошла в эту сторону и поднялась на воздух.

– Меня потянуло также, – говорит отец Евтихий, – но я оступился и со страшной быстротой полетел в глубокую пропасть. Но... я не разбился. Недалеко от земли уже я какимто чудом как будто был остановлен – надо бы убиться до смерти, но я проснулся с сознанием, что я спасся... Вот это у меня и не выходит из головы, – закончил отец Евтихий. – Думаю, что это предупреждение со стороны матери Георгии, чтобы я не разбился, желая начать вообще великие подвиги телесные.

Отец Евтихий хотел «подвижничать» не только из-за тяжести времени, но из-за желания несколько, так сказать, подтянуться: некоторые приходят к нему, прося молитвы и исцеления, а он чувствует, что у него силы духовной нет, и видит, что советы его несут обратное. Все это говорил он уже у меня дома.

15 июня 1921 года

Получил письмо от одной страждущей души, мучащейся предсмертными ужасами. Человек этот, очевидно, только слыхал что-нибудь обо мне, потому что имени не знает и адресует просто «настоятелю Печерского монастыря». Штемпель местный, письмо, как можно догадываться, послано из городского лазарета, может быть, усердно опекаемого от влияния всякого «поповского духа». Известно, что в некоторых случаях священник допускается для напутствования строго после разрешения, а в некоторые госпитали и родные с трудом допускаются. Письмо же таково: «...(Обращение.) Прошу у Вас благословения. Я великий грешник. Много я делал нечестного и дурного в своей жизни, хорошего же ничего. Я отрекся от Бога, не почитал Его. За все свои поступки не надеюсь получить прощения в будущей жизни, ибо много грешил, и теперь, находясь на пороге смерти, ужасаюсь тому, что я делал, и искренне раскаиваюсь. Святой отец, помолитесь за меня Богу, может быть, Он простит меня. Посылаю 3000 рублей на Ваше усмотрение, пусть они пойдут Богу, или, может быть, раздадите бедным. Помолитесь за меня. Меня звать Яков. 22 года».

Знать, было у него и доброе в жизни, что Бог призрел на него Своею милостью, может быть, молитвы матери спасли. Крик и сердечный вопль его услышал Господь.

16 июня 1921 года

Бесы не оставляют Марию О-ну. Молитвы она тоже не оставляет и крепко молится. Вот тут приходит она от всенощной, только что легла спать, вдруг мать ее слышит:

– Мария О-на, Мария О-на!

– Ступай на балкон, тебя кто-то зовет, посмотри, – говорит она.

«Но я не иду, знаю уж, кто это зовет. Наконец мать сама пошла, думая, не случилось ли чего, может быть, дворник, залез кто и прочее. Лишь только мать, при шедши, прошла в свою комнату, как распахиваются настежь двери в мою спальню и вваливается целая толпа бесов. Теперь они стали уже приходить в виде людей высокого роста, но так же с черными бородками, как и раньше. Я так испугалась, такой ледяной ужас овладел мною, что, если со мною еще это повторится раз-два, я попаду в сумасшедший дом».

И вот она закричала на весь дом диким, невыразимым криком. Прибежали мать, сестра, зять, проснулся жилец (его после успокоили, сказавши, что ей показалось, будто лезут грабители в дом).

«Я уже легла почти поперек постели. Бесы ушли, притворив за собой одну половинку двери. Мать видела, как эта половинка затворилась, как будто движением ветра...»

После служили молебен. Мария О-на перешла в другую комнату. Были и еще маленькие проделки на неделе.

17 июня 1921 года

Перед тем как мне уехать из Макарьева, я в один хороший день отправился с Костей на хутор монастырский – посмотреть место, так как никогда там не был, и насладиться уединением, потому что стоит он среди леса и, кроме нескольких сестер, занятых с восхода до заката солнца в поле, никого там нет. Сестры обычно приходили, когда мы уходили. И вот, когда к вечеру мы собрались домой, сестры пошли нас провожать.

В числе их была Дуняша, недавно приехавшая с родины, из Вятской губернии. Это духовная дочь отца Тихона³¹, блаженного старца, о котором я писал раньше и который задолго предсказал мой приезд в Макарьев, описал меня и мои деяния. С нею он наказал в свое время некоторое правильце матери игумении, предсказал смерть матери Георгии, само ее имя и прочее. Вот через эту-то Дуняшу и случилось обстоятельство, прибавляющее еще несколько блестящих страниц в историю обращения матери Георгии.

Вспоминается, как она (мать Георгия) мне говорила, что, если Господь ее отпустит, она явится по смерти мне и матушке игумении. Или я об этом попросил ее, чтобы она пришла с того света. Кажется, впрочем, что я не имел ничего против, а не то чтобы положительно высказывал желание. Не могу сейчас ясно вспомнить, но что-то было в этом роде. Во всяком случае со стороны матери Георгии было и на этот раз выполнено с тою послушливостью, которая так украшала ее в ее подвиге.

Вещь же случилась сицевая³², которая излагается здесь вкратце.

27 октября 1920 года Дуняша с утра позавтракала и пошла на конный двор закладывать лошадь на труды и вот там вдруг упала. У нее сделался жар в голове, она впала в беспамятство или, точнее, в какое-то особое, обморочное состояние, при котором чувства ее для внешнего мира закрылись, а для духовного, наоборот, открылись. Видно было, что она зрит какое-то видение и с кем-то разговаривает. Когда ее перенесли в келью, то сестры сели кругом и слушали, что она говорила.

После того как Дуняша пришла в себя и стала передавать впоследствии, что с ней было, слова ее вполне согласовались с тем, что происходило раньше. Когда она очнулась, уже послали за матерью игуменией; когда та пришла, Дуняша сидела, вполне пришедшая в себя, и неудержимо плакала. Потом велела тотчас же позвать священника, исповедалась, приобщилась и после сего уже стала рассказывать, что она видела. Но запишу ее собственными словами (я просил написать мне об этом).

«Вижу я покойную Настеньку³³, везла она меня на лошади под гору, и вдруг она пропала. Вдруг кто-то мне на голову поставил икону, и очень тяжелую, и слышу много голосов, и из этих голосов узнала я два голоса – матушки Антонины Лысковской³⁴ и Алексея Яковлевича³⁵, и я просила матушку Антонину, чтобы она сняла с моей головы тяжелую икону: очень тяжело было голове. А кто держит, говорит:

– Нужно подержать, – и будто бы голос матушки Георгии.

Потом сняли, и оказалась икона Царицы Небесной «Знамение», и очень большая. Затем матушка Георгия дала мне в левую руку большой медный крест и велела держать как можно крепче (а лицо матушки Георгии нельзя было видеть, потому что очень светло было ее лицо, сияющее), и говорит мне матушка Георгия:

– А правой рукой крестись...

И в это же время давала мне матушка Георгия нюхать ладан, и очень он был душистый, ароматный³⁶. Затем матушка Георгия стала меня спрашивать:

– Готова ли ты приобщиться?

А я отвечала:

– Не мыта я, и рубашка на мне грязная.

– На кого не сердита ли или не должна ли кому?

И я ответила:

– Ни на кого не сердита, только должна матери Калерии³⁷ пятнадцать рублей.

Затем матушка Георгия с меня взыскала:

– Зачем ты распорядилась матушке игумении один икос читать? Пусть бы она по всему акафисту читала, это не твое дело.

И вижу я вдали отца Тихона³⁸ и указываю на него:

– Вот, он мне велел, – но он ничего не ответил, промолчал.

Затем я увидела по правую сторону много сестер. Никого я не узнала, только узнала я матушку игумению Рафаилу, да казначею матушку Магдалину вдали, и Алексея Яковлевича, и затем матушка Георгия говорит мне:

– Скажи матушке игумении два слова: мне будет сорок дней во вторник³⁹, и за меня чтобы подали в понедельник сорок частей в другую церковь и платок чтобы унесли в церковь⁴⁰.

Вдруг я оказалась у могилы матушки Георгии, и говорит мне матушка Георгия:

– Ложись со мной.

Я взглянула в могилу. В могиле – полно людей, и все в белых и светлых одеяниях. Я сказала:

– Тут мне тесно.

Говорит мне матушка Георгия:

– Ну, пойди на могилу убиенных братий⁴¹, их там много, неисчислимо.

Затем спросила меня матушка Георгия:

– Ты просила ли Владыку Варнаву за тебя помолиться?

– Нет.

– А почему?

– Мне не было времени сходить к нему, я была на хуторе, работала⁴².

– Вот, за его молитвы я оправдана, его молитвы мне помогли, – говорит матушка Георгия, – мне будет сорок дней во вторник, а тебе...

Я упредила:

– А мне когда?

– А тебе, – продолжала матушка Георгия, – в Рождество. Смотри подавай... – чего, я не поняла⁴³. И говорит мне матушка Георгия: – Сейчас не говори никому о том, что видела, а пошли за духовником и, когда приобщишься Святых Таин, тогда скажи.

Затем обращается ко мне:

– Крепче держи крест... вон, ваш грех, злые духи – ваше зло, что изливаете друг на друга, – и я вижу птиц черных, страшных, хлопают крыльями, и от них страшный шум.

И спрашивает меня матушка Георгия:

– Что, их боишься?

Я говорю:

– Нет, – а сама боюсь, и сердце трепещет, очень страшно было.

– Держи крепче крест, они к тебе не приблизятся... – и продолжает:

– А на левой стороне мои враги, с которыми я жила, и молитвами Владыки Варнавы я избавлена от них... Он за меня молится...

Но я хотя прямо не поглядела и не видела ее врагов, но в профиль все же видела: они стояли далеко-далеко. Затем матушка Георгия снова обращается ко мне:

– Скажи матушке игумении, чтобы икону великомученика Георгия отнесли в церковь⁴⁴.

Враз мы с матушкой Георгией оказались у речки, и с нею много людей, все светлые, крыльями шумящие, и очень много голубей, и через реку положена обледеневшая – да еще горбушиной⁴⁵ – дощечка, и по ней пошла матушка Георгия. До половины дошла и говорит мне:

– Иди.

Я сказала:

– Не перейти мне.

– Проси Тоню⁴⁶, вон она стоит, и переведет тебя.

– Я ее не знаю, – отвечаю я⁴⁷.

И отвечает, объясняя мне, матушка Георгия:

– Тоня – воспитанница матушки Ермонии⁴⁸, проси, вон она.

А я все ее никак не вижу: по ту сторону людей велие⁴⁹. И враз матушка Георгия пропала. Когда она пошла по горбушинке, то я уследила, что она в белой рясе и камилавке, а апостольник у ней, вместо отделки (черной бархатной теперь у них. – Е. В), был украшен разными драгоценными сияющими камнями. И очень на ней все светлое, и все время нельзя было на нее глядеть от сильного сияния; в лицо я ее никак не могла видеть – очень оно было светло... Осталась на берегу я одна, и икона Знамения Царицы Небесной лежит на полу возле меня, и крест у меня в левой руке, и я совершенно пришла в себя...».

20 июня 1921 года

Пришла ко мне старушка с просьбой помолиться о ее заблудшем муже, так как молитва-де моя имеет силу, как она успела в этом убедиться. Не расспрашивал я уж ее о последнем, потому что, кроме немощей своих, ничего хорошего в себе не вижу, но из рассказа о ее жизни извлек очень большие для себя поучения. Она очень проста сердцем, религиозна, в продолжение своего замужества, десятки лет, испытывала жесточайшие скорби. И за них получала равным образом величайшие утешения. Многие факты того и другого рода не мешало бы здесь записать, но я упомяну только об одном.

У нее был когда-то свой собственный дом, и жила она зажиточно. Теперь никого (детей) и ничего не осталось у нее, и сама она обнищала Бога ради, то есть чуть ли не нищенствует, раздавая, что получает, другим, делая это по силе своей. И вот однажды отправилась она на поклонение Святому Животворящему Кресту в село Пурех, известной местной святыне⁵⁰. По своему благочестию решила поговеть там. А в это время дома враг рода человеческого готовил ей великое искушение: все, что у нее осталось после бросившего ее мужа, весь дом и хозяйство, сжег дотла. Таким образом, ей суждено было остаться ни с чем.

Не потерять веры в Промысл Божий и в Самого Преблагого Бога в таких обстоятельствах, когда она отправилась Ему служить, не потерять веры в Бога, уже перед тем потрясенной страшными обстоятельствами семейного характера, можно было только разве при чуде. И оно было.

Когда старица Агафия – так ее имя – подходила к Святой Чаше, то увидела, что в ней находится не хлеб и вино, как обычно, а человеческая Кровь и Тело, всё как бы в виде окровавленного мозга, с трещинами. Священник, очень хорошей жизни старец, взял одну из частей сего живого Тела на лжицу и преподал ей со словами, пристально посмотрев на нее:

– Омылись грехи твои, раба Агафия... Странный и чудный вид Преподаемого и странные слова, как будто священнику было открыто, что она зрит видение, поразили ее. В устах после принятия Святых Даров у нее было ощущение как бы гигроскопической (неудобное слово)⁵¹ ваты, вязкого мяса, но, по-видимому, без вкуса – по крайней мере, естественного отвращения не было. От всего этого она испытывала изумление и спрашивала себя: так ли все это, как ей кажется? Посему она долго жевала во рту Содержимое, стараясь как бы не почувствовать, но выразуметь, что она вкушает... Понятно, трудно передать происходившее тогда, но я постарался записать точно ее слова.

Вскоре после этого обстоятельства показали, что означало это чудо. Но, несмотря и на него, потрясение ее было так велико, что она не могла удержаться от ропота и едва не лишилась ума от скорби. Но потом выправилась и стала вести жизнь, подражая Христу, не имея собственного угла. Пришлось побывать ей и на Святой Земле и там снова найти духовное утешение и поддержку в обращении к ней взора Господа с Креста, на Голгофе, когда она коснулась на минуту созерцательной молитвы.

23 июня 1921 года

Рассказывал протоиерей М-в, отец нашего бывшего преподавателя семинарии, следующее. Он на стоятельствует в одном из приходов Нижегородского уезда. Дело было этой весной. Вышли в одной деревне он и крестьяне в поле служить молебен о ниспослании дождя. После молебна он попросил отнести иконы крестным ходом обратно в церковь. Никто не пошел, но даже больше – с бранью отказались, как будто уже от них ничего больше не требуется... Пастырю сих несчастных душ человеческих собственными силами и с помощью детей пришлось нести иконы с поля в храм. Но Бог покарал нечестивцев, и вместо милости они пожали проклятие: явился смерч, какого никогда не бывало и о чем не имели понятия, и смел сопротивную деревню с лица земли...

Случай из пастырской практики выдающийся и для сокрушения о грехах очень назидательный и многоплодный.

26 июня 1921 года

Рассказывала мне инокиня М-а М-го монастыря. «У нас в обители завелось искушение, о коем срамно есть и глаголати (Еф. 5,12). Я сильно ратовала против этой заразы, так губившей сестер, заразы, исходившей от человека, которому сама матушка игумения по своей простоте и любви к блаженным и юродивым так доверилась и которого довольно почитала. Впоследствии все это выявилось и повинным пришлось удалиться из монастыря в числе нескольких человек, так как они не захотели, по-видимому, смириться и покаяться.

Вот в самый разгар искушения-то, когда я не соглашалась присоединиться к общему делу, однажды, когда я сидела у себя в келье, вдруг входит ко мне демон в виде точильщика, в красной рубахе, с ногами козла, в белом фартуке, со множеством различных выточенных деревянных вещиц». На вопрос инокини: «Что это такое?» – он ответил:

– Это кубки; я выточил их для сестер; из них я их пою...

– А почему же они все разные?

– Потому что по силе каждой сестры даю им пить, кому больше, кому меньше.

– А сколько их тут?

– Восемнадцать. А тебе что нужно? Ты что их трогаешь? Оставь их, а если ты будешь продолжать бороться со мною и идти против заблуждения сестер, все зубы вышибу... – и сделался невидим.

«И вот спустя дня три отправилась я к матушке игумении, но по дороге споткнулась, упала и так сильно ударилась о что-то твердое лицом, что вылетели передние зубы». Что касается кубков, то, действительно, как после оказалось, несколько монахинь (чуть ли не столько) сделались одержимыми, вплоть до припадков беснования и невозможности выносить святынь. Жесточайшие же скорби, постигшие монастырь после, показали, что демоны взялись за свое дело крепко.

16 июля 1921 года

Когда жил я в Лыскове, [будучи]⁵² на кафедре епископа Васильсурского, то узнал об одном интересном человеке. Зовут его там Петруха. Работал он, между прочим, на соседнем кладбище (с общинкой подворьем, где я жил), по специальности же был столяр. Примечательна эта личность тем, что почти полжизни (ему теперь уже седьмой десяток) Петруха знается, и неволей, с бесами.

Епархиальные дела и разные обстоятельства не дали мне возможности поговорить с ним лично и услышать от него все обстоятельства и причины этого явления, как на исповеди, однако и того, что мне говорили заведующая подворьем, монахиня высокой духовной жизни старица мать Антонина, и другие лица, непосредственно знающие его и от него слышавшие рассказы, довольно, чтобы получить не только назидание, но и удостоверение в ложности некоторых явлений общецерковного характера, причинивших и доселе причиняющих немалый вред Церкви и ее чадам, – явлений, однако, считаемых за истинные некоторыми, даже учеными, людьми.

Петруха в молодости, после смерти своей жены, повел очень невоздержную жизнь, сильно пил и гулял. И вот после какого-то случая вдруг явилась ему толпа (до тридцати) бесов. С этих пор он уже не может от них отвязаться. С течением времени он остепенился, теперь даже ходит в церковь и сделал на свое иждивение хоругви, но бесы его не оставляют. Благодаря сообщениям бесовским он знает о таких событиях, которые временно скрыты от прочих. Но об этом дальше.

Рассказывал он, как одно время бесы, их было девять, входили в него самого. Обычно же он видит их вне себя, в виде неких лиц, одетых в красные, кумачового цвета, рубахи (дело было до последней революции). Демоны сообщают обычно о предметах мелкожитейского и даже грешного порядка. В последнее время, когда дело подвигается к смерти, он стал их очень бояться, потому что они ему сказали, что не оставят его до самой смерти и ничем ему от них не избавиться. Думает он, что они его утащат к себе, но предпринимает ли Петруха, однако, что-нибудь радикальное для избавления себя от них, не знаю.

Перед тем как мне приехать в Лысково, он сидел как-то у матери Антонины на подворье. Послушницы ее всё выпытывали у Петрухи относительно бесов, говорили об их искушениях. Мать Антонина была тут же. После некоторого разговора Петруха и обращается к матушке Антонине:

– А знаешь, что мне сейчас бес из-за левого плеча говорит?

– Что? – спрашивает мать Антонина и холодеет.

– «Да что ты с ними, Петруха, разговариваешь о нас? Мы их еще и не трогали».

Характерно здесь то, что келейницам показалось – от искушений жить нельзя более, думалось, что демоны истощают над ними все свои стрелы и силы, а те к ним и не прикасались даже.

В «Отечнике» и гдето у Исаака Сирина говорится, что Бог не попускает бесам искушать новоначальных, потому что знает их немощь, но только сильных и крепких духом подвижников. Но каждый человек, можно сказать с апостолом, своей похотью влечется и прельщается (см.: Иак. 1, 14). Посему пусть никто не сваливает на бесов поползновений своего развращенного сердца – мы еще не подвижники.

Один раз Петруха говорил и описывал пожар, происходивший в Макарьевском монастыре, перед тем как ему начаться. Но самое интересное, подвигшее, собственно, меня записать кое-что о нем, это следующее.

Последнее время за ним ходило только двое бесов, постоянно надоедавших ему своими разговорами. Но вот однажды они скрылись и не являлись месяца два-три. Когда они явились и он спросил их, где они были, то они ему отвечали:

– Ну, Петруха, уж и натворили мы смуты... Слетелись мы все на Афон и там такую кашу заварили, что и не расхлебаешь, – и рассказали ему в подробностях возмущения имябожников.

Это было до прихода всякой вести об этом событии в Лысково, а подробности таковы, что после сделались притчей во языцех.

У нас старались и стараются воскресить эту ересь. И кто же? Считающиеся ученейшими богословами, потерявшие свой истинный разум в бездне мирской мудрости и духовной гордости. И чем обольщают, на что ссылаются? Говорят, якобы потому Господь теперь не принимает нашего покаяния, что мы вернее, наша иерархия, Синод – отвергли «истинное» учение об имени Христа, нанеся Ему Самому этим тяжкое оскорбление. Надо восстановить посему это богохульное учение... Бесы у Петрухи, наверное, теперь радуются.

28 июля 1921 года

Принесли мне письма одного интеллигентного человека, которые он писал жене, друзьям и знакомым, перед тем как застрелиться. Принесены затем, чтобы я сказал, можно ли за него молиться (на этот вопрос, впрочем, был уже дан определенный ответ старцем отцом Варнавою Гефсиманским). Интересна сложность и вместе с тем простота психологических переживаний самоубийцы. Отчаяние и одновременно жуткая привлекательность насильственной смерти влекут несчастную душу в бездну. Я приведу письма, не все.

«Я предвидел, что я не совладаю с собой, ты (то есть жена. – Е. В.) видела, что я долго и до последних сил боролся с этой ужасной душевной болезнью. Во время страшных припадков душевных страданий и тоски неодолимо тянуло к смерти. И вот это сознание, что я не могу устоять против этого, усиливали мучения мои до какой-то агонии. Еще живому мне уже представлялись все страдания твои и детей. Ужас охватывал мою душу, и все-таки, кажется, я не одолею себя... В настоящую минуту я, как кажется, владею собою, тоска притихла.

Родная голубушка Поля. Не убивайся обо мне. Бога ради припомни детей, ты здорова благодаря Богу, еще тебе впереди жизнь. Я написал письма... (некоторым влиятельным близким ему лицам. – Е. В.). Я в них описал причину моей смерти, это избавит тебя от злых предположений и клеветы. Надо, кроме того, указать, что я был неисправимо болен психически, тогда, быть может, выхлопочешь пенсион, как по болезни умершему. Ах, гибель наша близко... Боже мой, неужели моя смерть близко... Твой Н. N-ий».

Последнее письмо. «1889 г. Поля! Не проклинай меня, родная. Ужасные мучения надорвали во мне всякое терпение и волю. Я ясно чувствовал в будущем одну болезнь и страшные мучения тоски. Я боролся через силу для тебя и детей, но мучения болезни помрачили ум и сознание. Хорони меня, пожалуйста, как только можно проще. Твой, твой Н. N-ий.

(Приписка.) Больше мне нельзя говорить – страшно раздирающие чувства страдания разлуки волнуют душу... Состояние ужасное, нет мочи!.. Письма пошли по принадлежности. Умоляю... прости.

Родная... Я уношу глубокую любовь и признательность к тебе... Дети... (имя неразборчиво написано), мои (не дописано слово). Н. N».

14 августа 1922 года

Рассказала мне духовная дочь свой пророческий сон, который видела она, когда ей было лет 15–16. Вот она стоит ночью у раскрытого окна, летом, на даче, и смотрит на темно-синее небо. Хотя и не видит, но ясно чувствует, что под руку с одной стороны держит ее жених (тогда она и разбиралась в этом, как я спросил, несерьезно), под другую – ближайшая подруга. Кажется, в комнате были еще некоторые из ее подруг. Вдруг на небе появляются два светлых, ярких, прекрасных, неописанной красоты венца. Один большой, другой – поменьше. И вот голос ей говорит:

– Выбирай из них, какой хочешь.

И она выбрала (не помнит сейчас, который из них). И как только она это сделала, тотчас же державшие ее под руки и все другие отошли от нее и вышли из комнаты.

Теперь, несколько лет спустя, когда она обратилась к духовной жизни, сон этот сбылся с точностью: указанные лица сами теперь отошли от нее, бывшие дотоле действительно самыми близкими друзьями.

30 августа 1910 года

Относительно гощения, получения пособия нужно думать как о братском общении, лишь бы только оно не имело целью занять и не отдать.

Если входишь в церковь из боковых дверей, то поклон можно делать один общий.

Специальность – Священное Писание.

Когда спрашивают, то отвечать нужно, если знаешь, от лица святого отца какого-либо (или кого-нибудь другого).

Зубы чистить можно, но только с гигиенической, а не косметической целью. Если не давал обещанья, то можно есть и сладкое. Исповедоваться можно у отца Ипполита⁵³. Почаще бывать у преподобного Сергия и изредка – у Черниг[овской иконы Божией Матери]. Письмо к епископу Досифею не нужно, но молиться нужно за него.

19 сентября 1910 года

Изучить немецкий язык, а французский – пожалуй, но лучше не надо. На все кощунственные выходки безбожников ответа, собственно, давать не надо, но так как в Академии требуют их разбора, то опровергать следует, а вообще, лучше молчать и не давать ответа на мнения каких-либо Виклифов, Штраусов, Ренанов, Бауров⁵⁴ и прочих.

Читать можно (и должно) все как в русской, так и в иностранной литературе, одно только правило не раболепствовать перед человеческим авторитетом ученых, а всегда желать и ставить их ниже святых отцов Церкви, чтобы никогда не отдавать им предпочтения. В частности, относительно иностранных: набираться всего, что касается внешности, но богословствование у них отнять, и если случится, что профессора скажут: «Или признайте таких-то авторитетных иностранных богословов, или проститесь с пятерками и сидите на двойках и тройках», то нужно ответить на это: «Я пришел сюда набираться истины и западных богословов не поставлю выше отцов Церкви, а относительно баллов – как вам угодно».

Спрашивать у товарищей книги можно и должно, но брать самому – ни под каким видом: дерзости быть не должно (святоотеческий термин).

Относительно пищи: можно, так сказать, лишний кусок съесть – отчасти смиряться будешь, отчасти истощаться не будешь.

Относительно проповеди смущаться нечего – на то идешь.

Сам должен заботиться о чистоте души при разнообразном чтении, но главное – не поддаваться влиянию западных и вообще вольнодумцев; быть как пчела, которая не избегает и ядовитых растений, но берет одно хорошее. Можно все, но ничто не долото обладать (ср.: 1Кор. 6,12) – кроме наших святых угодников, святителей и отцов.

Поклоны класть только те, которые назначил отец Варсонофий, а остальным всем – три поклона (и вообще, если только есть время, остальным можно). К службам ходить воздерживаться, а пользоваться каждой лишней минутой для пополнения того, в чем отстаешь от семинаристов. Читать библейскую историю, библейские науки, изучать языки, вообще готовиться к высокой и ответственной должности, а не заниматься беседами с товарищами относительно предметов, не ведущих к прямому делу спасения и, в частности в настоящем случае, образования.

Не нужно возлагать на себя обязанности этих поклонов, служб и прочего. Это я тебе говорю как старец: должно учиться, а не молиться пока. В этом будет послушание старцу: и отцу Варсонофию исполнишь долг, и мне. Ему – положенные молитвы, а мне – занятие науками и расширение богословского познания. Это нам, семинаристам, – путь скромного, простого послушания, молитвы, а вам, академикам, – путь ученый предлежит, и по нему должно идти, исполняя свой долг.

На библейской истории нужно остаться. Пустынь не забывать.

Относительно (начальнических) послушаний: самому не навязываться, а дадут – не отказываться. Когда случится быть гостям, побольше поддакивай, если можно чему, молчать совсем тоже не следует.

14 ноября 1910 года

Тема: «Отношение Богоматери к служению Иисуса Христа на спасение рода человеческого (по Священному Писанию и Святому Преданию)». Читать, где только можно узнать. Писать с молитвой Царице Небесной.

Я желаю лучше видеть тебя смиренным монахом, чем хорошо кончившим ученым, но гордым академиком. Побольше всегда и везде смирения. Быть в чувстве всегда таком, что бояться и говорить, чтобы не осквернить воздух своим присутствием среди других людей. Ни на какую славу и почет не менять смирение. Подражать больше святым Оптинским отцам, которые не гонялись за блеском, и говорить, как говорили они, в истинном чувстве, когда спрашивают мнения: «Где там... Я ничего не знаю». Это будет лучшим ответом из всех других. Вообще побольше молчать, но, конечно, не замолчать.

Относительно увековечения сказания Смоленской Божией Матери: можно вырезать на металлической дощечке, но внутрь класть не следует – это значит дожидаться чуда⁵⁵.

Лучше смотреть в глаза при разговоре (можно).

К гостям, если можно, не выходить.

17 ноября 1910 года

Лучшее средство против плотской брани – это воздержание от многословия и дерзости (святоотеческая терминология). Спать 7 часов (максимум 8, в случае, если чувствуешь немощь тела). При блудном помысле – медленно дышать (глубоко, читая Иисусову молитву).

Если кто-либо подойдет в церкви и поздоровается – на приветствие ответить; ребенок ли подойдет и спросит: что, где? – кратко ответить: так-то, там то; иначе обвинят в большом неприличии, сочтут за дерзость и прочее.

Гулять – удовольствие невинное, можно.

Читать академикам нужно и светскую литературу – для того, чтобы узнать противный лагерь – и только, хотя бы это чтение не нравилось. Но никоим образом не доводить до того, чтобы увлекаться самими новостями. Это чтение – только для защиты Церкви; даже романы (которые я не позволяю читать гимназисткам), газеты, философские сочинения читать нужно академикам. Но все читать умеренно, не увлекаться этой чепухой и чушью, помня их прикладную цель. Иначе можно поставить себя в неловкое положение, когда спросят об уповании (см.: 1Пет. 3, 15) и потребуют разъяснения волнующих общество и губящих его вещей, а ты не знаешь, не слыхал и не подготовился. Но все в меру, не увлекаясь самой литературишкой.

Греческое Евангелие читать можно и изучать с этимологической, грамматической, синтаксической и каких угодно сторон, никогда не забывая, что это Священное Писание (если нет искушения из-за разногласий со славянским текстом). С молитвой, чтобы Господь подал разум читать и понимать Слово Его на пользу себе и ближним. Никогда не относиться к Евангелию небрежно; если случится читать при людях, не забывать креститься, но не нужно делать это напоказ, с намерением, чтобы видели; вообще иметь перед глазами Бога, а не людей.

Епископ Феофан Затворник учит: в гостях в первой комнате три поклона сделать, а в других по одному, – снисходя к немощи человеческой, а не говорит, что совсем не нужно или непременно три поклона делать.

Учиться говорить проповеди можно. Но будут искушения со стороны тщеславия, хотя и пройдет. Когда придется плохо сказать, «провалиться» – считать за милость Божию: очень поможет для смирения. Прежде чем выходить [с проповедью], молить Бога о смирении, об избавлении от тщеславия, а если придется возбудиться – каяться перед духовником непременно, хотя бы и не считал себя особенно виноватым; но все с благословения Преосвященного.

Относительно миссионерства в Японию – очень хорошо. Поминать апостола Павла (см.: 2Кор. 12, 9)⁵⁶, если малодушие одолевает. Поэтому ехать с надеждой на Бога, а не на свои знания и силы. Смирение да будет всегда. Подвиг хорош, я благословляю.

Относительного того, позволительно ли называть еретиков бранными словами, – стою за мягкие меры, но иногда нужно бывает выразиться резко или по отношению к нему самому, или при других, чтобы снять ореол величия и обаяния с еретика. Когда человек раскается, бывает жаль, что поспешно очернил его, но, пока он стоит на своем упорстве, от своих слов отказываться не следует, скажешь только истину, называя его разбойником (ср.: Ин. 10, 1). Смотря всегда по случаю.

Музыка христианину дозволительна до тех пор, пока она содействует возвышению его души к Богу, наводя на благочестивые размышления, но, как только есть каскадное, отвлекает от Бога, прельщает сама по себе, она – вред. То же нужно сказать и о всяком искусстве. Самый высший слой его, религиозный, должен способствовать развитию духовного, а не душевного. Поэтому и сонаты Бетховена, Листа хороши, поскольку пробуждают религиозное чувство, но если действуют на чувственность и возбуждают похоть – отставить. Хорошая музыка помогает даже слезам и нисколько им не мешает, но всегда следить за собой, чтобы не возбуждаться к плохому. Это только относительно классической музыки.

Каждый должен слушать музыку или предаваться ей, замечая за собою, может он справиться с собой или нет, а если нет, то ходить не надо. Но я бы лично, как монах, слушать не стал – отвлекает. Границу полагать между мирянином и монахом всегда нужно. Антоний Великий, когда ему кто-то заметил, зачем он дозволяет утешение ученикам (вроде музыки или еще чего-то), сказал охотнику:

– Натяни лук.

Он натянул.

– Еще.

Он прибавил.

– Еще.

– Да куда же... Ведь он лопнет, – ответил тот.

– Вот так-то и ученики мои. Я их все натягиваю на Божественное, но они могут и не выдержать напряжения и нуждаются в утешении»⁵⁷.

Относительно слез. С этим даром нужно обходиться осторожно, никогда не забывать поминать Богу эту фразу-молитву: «Дай слезы, аще мне на пользу», а иначе лучше не надо, и довольствоваться простым сокрушением и окаиванием себя. «Тщеславные слезы противны Богу, они как нечистоты», как выразился один старец мне на духу про них. Поэтому будь осторожен и помни о глубоком смирении.

Лучше воротничков избегать, особенно духовенству, потому что какая тут цель? Принарядиться, если не хуже – обратить на себя внимание. Вообще забота о красоте, приукрашении не вызывается нуждою и должна быть отнесена к кокетничанью.

По настоящему после вечерних молитв кусочка проглотить нельзя, иначе нужно опять перечесть половину повечерия, «Нескверная, Неблазная...» или по крайней мере молитвы на сон грядущим. У вас, при нестрогом монашестве, можно допустить иногда, но никогда не ставить в обыкновение и ссылаться на святителя Тихона, который ради других в пятницу перед Вербным воскресеньем рыбу ел. Наверное, святому Тихону не понравится, если то, что он сделал в исключительном случае, по соображениям, никому не известным, возводят при своем толковании в поблажку своей чувственности.

12 декабря 1910 года

Учиться в Академии обязательно, не в плотники тебя Господь призывает, по всему видно. Хорошо, что сказал. Это суемудрие называется.

Знать одного старца, не искать других руководителей и советчиков (сказано сильно).

Зубы беречь хорошо, но заботиться о красоте вредно. Так и во всем: гигиену, а не наряд разумей. Здоровье надо беречь. Можно и челюсть вставить, если по средствам. Зачем сокращать жизнь, если Бог дал средства при этом?

Одежда должна быть прилична. Сюртук в 50 рублей – и сюртук в 18 рублей. Как роскошь отталкивает, так и если одежда кулем сидит, тоже нехорошо, будет соблазн для других: что за блаженный такой?

Послушникам поститься мы не даем, но с чревоугодием бороться нужно.

Из разговоров ничего не передавать: могут не понять, что иногда я говорю только тебе.

Когда спрашивают о шахматах, картах и прочее, то отвечать: «Я учусь в Академии Священному Писанию, а не картам» (вообще резко сказано). Карты – кощунственная вещь. Масть «трефы» состоит из правильных крестов, и никто не скажет иначе. Недаром блаженный Филиппушка⁵⁸ обличал это, целуя туз крестовый и говоря, что он целует Крест. (Вообще дать вопрошающим отрицательный ответ без всяких оправданий и ужимок.)

Священное Писание читать стоя как правило, но во избежание усталости в остальных случаях можно не только сидя, но и прилечь; ведь если человек не может сидеть, а назидаться хочет, неужели отказать ему? Нужно молитвенное настроение.

Кланяться (на две стороны) везде и всегда. Если будут смеяться и выговаривать, сказать: «Я считаю приличным и хорошим делом, придя в церковь, отдать поклон – знак мира и любви».

Образ преподобного Тихона не отдавать.

На лекции ходить всегда, хотя бы посадили «колпак» какой-нибудь, а не профессора; разве для сочинения остаться [дома], в крайнем случае.

22 января 1911 года

Выражений вульгарных, светских, как в беллетристике, не употреблять в рассказе о евангельских событиях. Такие выражения (литературные) ухо режут. Нужно отвыкать от этого, потому что это производит нехорошее впечатление.

Тексты для доводов употреблять так: для простых слушателей – по-славянски, если они поймут это место, в противном случае перевести; для интеллигентных, которые не так чувствуют сладость славянских текстов, лучше по-русски. Смотря по случаю.

Заповедь «не учить никого» сказана, когда ты только что кончил гимназию и был светским человеком, а теперь уже (почти) студент Академии, а уже с семинарии занимаются проповеданием. Не нужно только самому вылезать на поучение других; поэтому мирить можно и растолковывать заповеди Спасителя тоже. Также если видишь заблуждения, скажи; иначе, если промолчишь, могут подумать: «Раз студент молчит, значит, так нужно». Если видишь, что известная вещь вредит другому, нужно предупредить, иначе способствуешь смерти другого. Видя, что кто-нибудь лезет по столбу и последний шатается, незаметно для Другого грозит падением, как же не предупредить?

Когда спросят какого-либо твоего мнения и ты можешь ответить словами отцов и при том ручаться за истину (точную передачу) – отвечать. Если даже не знаешь ничего, но настаивают на твоем личном мнении, дай ответ со смирением. Гордость заключается в том ведь, что, если тебя не спрашивают, сам вызываешься. А тут, если, когда спросят, не отвечаешь, будет с твоей стороны запирательство.

Если отец запрещает милостыню подавать, не подавай, велят отказать, откажи. Доброхотна бо дателя любит Бог (2Кор. 9, 7) и выше меры не требует. Не наше дело рассуждать, почему люди не подают.

Если вспомнишь какойлибо грех и знаешь, что раньше не исповедал его по забывчивости, должно покаяться. Подробностей плотских грехов не вспоминать, но вид их сказать, чтобы определить тяжесть греха. В первый же раз сказать, и довольно подробно, чтобы показать глубину зол, но ни себя, ни духовника возбуждать не нужно самим описанием совершения. Хотя бы Бог и простил грехи твои и не помянул их, но ты-то не забывай их никогда и, не приводя их в подробности, имей перед собою в памяти.

Относительно трудности поклонов в чужих помещениях – это недостаток исповедания, грех против первой заповеди. Вот евреи нам пример показывают: выше Бога никого не ставят; говорят, что, когда придет время молитвы, будь то хоть в вагоне, они, не смотря ни на кого, отправляют ее своим порядком. Перекреститься (в лавках, например), если уж не полный поклон, – нужно, иначе отвергаешься от Бога. В наш век неверия особенно нужно исповедание веры, наперекор всем.

Гордость – глупость. Гордиться нечем. Если грехов мерзких тьма, осади себя ими; если нет, помни псаломника, говорящего в 17й кафизме: широка заповедь Твоя зело (Пс. 118, 96). Это мне в тебе не нравится, а еще ученый.

Отца учить не надо. Разве изредка, когда луч благодатный озарит, сказать полушутя. Иначе будешь только приводить в раздражение. Не нужно никаких ни книг, ни слов; ему уже говорено несколько раз, и потому – как Сам Бог хочет. Трудно переломить собственными средствами человека, да еще уже в такие лета. Другим – братьям, сестрам – сказать можно, и иногда даже внушительно, а тут нельзя: отец ведь. Действовать лучше всего примером.

Ходить в праздники ко всенощной и к ранней обедне. В среду и пятницу не есть молока, яиц и прочее.

Читать Евангелие и Апостол по одной главе ежедневно, стоя перед иконами, и одну кафизму сидя (отец Алексий). Читать жития святых, они тебя умудрят: авву Дорофея, Иоанна Лествичника.

Не осуждать.

Не учить самовольно никого.

По три поклона святителю Николаю, блаженному Николаю и преподобному Тихону Калужскому.

В среду, если хочешь, читай (стоя – отец Алексий) акафист Спасителю, а в субботу – Богоматери.

Хранить душевную и телесную чистоту, смирение и послушание (хотя бы казалось, что, куда посылают, – место опасное для нравственности, со смирением и упованием идти).

6 февраля 1911 года

Делать фишки для лото – значит делаться участником самой игры. Раз считаешь игру нехорошей, решился предать себя духовному деланию, то и делать такого не нужно. Что Великий Варсануфий говорил об авве («Делай, если он тебе прикажет исполнить, и то, что тебе кажется и не совсем безгрешным»), сюда не относится. Великий Варсануфий не имел в виду таких авв и старцев, которые приказывают во вред; если старец приказывает лить воду в бездонную бочку – лей не рассуждая, потому что Господь смотрит на произволение, а не на результат работы; но если видишь, что от твоей работы получается вред (если бы авва ядовитого в кушанье братии подбавлять велел), то откажись. Но опять-таки Великий Варсануфий таких «старцев» не предполагал. Так что нельзя без исключения прилагать его слова ко всякому случаю.

Если ты решил зубы не чистить потому, что находишь это роскошью, а не гигиеной, не чисть. Если дело дойдет до доктора и он велит, тогда греха не будет и обещанья не нарушишь. А пока не чисть.

Исповедовать и защищать веру надо, когда этого требует дело. Но рассказывать без нужды (вот что значит «лучше молчать» в ответе от 19 сентября) лжеучения Ренана и прочих – это значит (не столько опровергать, сколько) учить слушателей их заблуждениям. Этим только возбудишь интерес: запрещенный плод сладок. Пока не знают, а когда затронешь – узнают, прочтут, заинтересуются. Все равно как нужно выпытать у ребенка об извращениях: действовать осторожно, только так, чтобы видеть, понимает ли он, о чем идет речь. Если видишь – не понимает, нужно замять разговор и перевести на другое, а иначе можно только раскрыть то, чего он и не знал, и погубить. Но если уже идет речь об этом, то нужно говорить (во славу Божию).

Если спросят о том, что говорил старец, отвечать: «Как он не в праве, так и я – рассказывать о том, что происходит между нами». Ведь в этом вся суть старчества. Да другому, может, и совсем не годится то, что дано для тебя лично. Это вещь индивидуальная. В редких случаях можно сказать: «Мой старец на это дело смотрит вот так», но как редчайшее исключение. А вообще – никому ничего не говорить. Нельзя этого делать, никак. (Сказано сильно, горячо, с большим усердием втолковать мне.)

Относительно подарков руководствуйся собственным принципом. А если говорят «обижать человека», то какая же тут обида? Ну, еще мирскому человеку, а монаху – зачем? Обут, одет, сыт, и больше ничего не надо.

Как старец, благословляю с удовольствием на то, что советует тебе Дм. Ив. Он будет тебе в этом деле и советчиком. Вдайся без всяких прекословий в его полную волю. Раньше говорил я тебе (14 ноября), приспособляясь к твоим вкусам, желаниям и наклонностям. (Приводил и другие причины, которые нет надобности перечислять.) Предайся его руководству, как ком глины, который он как хочет колотит, мнет до тех пор, пока из тебя не выйдет добрый защитник Церкви.

Ученой дороги не бросай (ученья), Академию не покидай, это твой путь. (Дальше приводил факты из моей прошедшей жизни и предлагал смотреть самому, где мне истинное место.) Это твой путь. Бог вернул тебя на путь твоих предков (по линии матери)⁶⁰, с которого ты удалился. Наука не помешает тебе быть благочестивым.

27 февраля 1911 года

От произношений ектений и прочее неклирику (мне) нужно воздерживаться.

Грехи записывать, если всплывут (старые), самому рыться не надо в душе.

Относительно Иисусовой молитвы: продолжать, как шло до сих пор. Призывать на помощь, на благословение молитвы святых и отца духовного вперемежку, (иногда) – когда, это сам смотри. Хорошее дело – руководствоваться молитвами духовного отца.

1 апреля 1911 года

Иисусову молитву творить всегда, и в церкви. Когда она в сердце, то понятнее делается и слышимое. Ее можно уподобить окну, которое раскрыто в комнате в сторону колокольного звона: со всех сторон стены – и через открытое окно ухо прекрасно воспринимает церковный благовест. Также когда начинает творить ее человек и в церкви, то как бы входит в какую клеть, которая огораживает его от всего постороннего.

Да будут девизом и молитвой во всю твою жизнь эти слова: «Приими меня, Господи, в Свои Отеческие объятия и не выпускай меня из них ни на какие распутья во всю мою жизнь. Да буду я навсегда Твой»⁶¹.

Читать молитвы утренние и вечерние только в правило; дневной канон – если есть время. Акафисты: воскресенье – Спасителю, понедельник – Богородице, вторник – Спасителю, среда – Богородице, четверг – Спасителю, пятница – Богородице, суббота – Спасителю. Остальное – поклоны угодникам. Если есть время (потому что иногда хочется, но вре 

Чай (вода), обед, ужин – по-старому. За обедом ешь досыта (не до пресыщения), за ужином повоздержись. За вечерним чаем можно стакан и прибавить (два), и конфеты можно, если просить будут.

Зубы чистить (не для роскоши).

К ранней обедне можно и не ходить.

При осквернении белье нужно переменить или замыть по крайней мере (уже разве никак нельзя будет). Потом за это – молитву, поклоны (50), если есть возможность после.

Если показывают – принимать со смирением совет, хотя бы и знал хорошо; отвергать – только когда говорят на смех. И свой ум, конечно, нужно иметь, но и отказываться по гордости не нужно. Строить подозрения тоже не нужно: может быть, он советует по братски, по любви, а не по тщеславию и самочинию.

Если видишь – что-нибудь неправильно, то скажи по любви; если заспорят – как хотят, может быть, они лучше тебя знают.

К ректору позовут чай пить – иди. 

Письма писать родным, принимать их, ходить к ним и в лавки (за делом) – можно.

Запирать вещи должно, чтобы не искушать других. Хорошо – свое, а если чужое возьмут?

Картину отца Вар. спрятать до времени, пусть лежит.

Канон перед Причащением с вечера читать можно.

После ужина пить чай можно.

Дневник писать не нужно.

1 июля 1911 года

Быть с благородными (конечно, и со всеми) более чем благородным, потому что такие люди особенно чувствительны ко всему. Быть нежным, предупредительным и прочее.

Относительно миссионерства в Японию – очень хорошо, благословляю с удовольствием. Но нужно подождать и окончить Академию⁶³.

Греческий язык элементарно изучить нужно непременно, ведь книги ученые читать придется.

Тему благословляю, пиши. Относительно того, что неправильный балл получишь, смущаться нечего. Работай по послушанию и не рассуждай. Он сам вспомнит и сделает как нужно.

Сочинения Иоанна Кронштадтского дают чувства (читать можно).

Если служащий ты, то можно спросить позволения у них не разливать чай и идти читать правило.

Письма писать деловые можно, которые необходимы. Поздравительные же писать, только когда будешь занимать официальную должность (ректора, инспектора и прочее). А теперь поздравительные письма писать самые необходимые (отцу, ближайшим родственникам). Но делать круг очень и очень ограниченный. И я пишу своему сыну. Вообще же нужно сказать, не монашеское это дело – выражать чувства свои таким образом.

Июль 1911 года

Выделяться не следует. Иоанн Лествичник ел все, а слова, что «юному лучше быть поругану от беса тщеславия»⁶⁴, нельзя узко понимать, а посмотреть, как и другие отцы говорят; которые ставят рассуждение на первом месте, потому что оно распоряжается готовым материалом (смирение). Не всегда так бывает, как у него написано: ты ешь и пирожное, а то где и учиться будешь. Вот тут-то и познается монах. Во время еды страсть одержит гортанобесия⁶⁵, а все-таки ешь и в то же время никак не поддавайся.

В этом искусство монаха, а не в том, чтобы запереться; там, конечно, искушении меньше, но и взыщет Господь строже. Меня, например, будет судить строже, чем лаврского монаха, а монаха пустыни Святого Параклита – строже, чем меня. А как же? А некоторые ректоры, помощники в семинарии живут – кругом горничные да женщины, Машки, Дуняшки... Живет в семинарии он один монах, а учительский персонал светский. Вот и повертись. Так что выделяться нехорошо, очень тягостно. А смеяться затем, чтобы не выделяться среди других, нельзя. Как-нибудь отделаться фразкой невинной, но смеха допускать не нужно все-таки. Итак, есть можно, да осторожно. Вот митрополит Филарет⁶⁶ накладывал на тарелку именно «по-митрополичьи», а скушает, как грудной младенец, чуть-чуть: возьмет кусочек, отломит, и довольно.

Чтение светской литературы обязательно в меру надобности, когда дело касается Церкви: профессор, например, велит разобрать роман какой; вообще – по послушанию. Смеяться не нужно. Но бывает очень неловко, когда смеются, а ты один остаешься несмеющимся. Тогда, чтобы сгладить впечатление, скажешь тоном, как будто сам довольно уже посмеялся: «Ну вот, мы все смеемся, а ведь это, пожалуй, и не подойдет для монахов-то». Вообще, бывает так, что молчание

Поминать можно родственников (помянник) со смирением, имена можно разбить.

Читать летом в свободное время отцов Церкви (пожалуй, для вас Исаак Сирин подойдет). А если мы будем изучать всё равно (по качеству), то, пожалуй, и знать ничего не будем. Сапожник делает то и то, а более прилежит подметочке, а иначе специалистом не был бы. Нужно заниматься тем, чем мы можем служить народу. Это прямое дело⁶⁷.

Свечи можно брать из церкви, но с благословения старших.

Деньги (репетиторством) зарабатывать неудобно – будет знакомство, кроме ученика и отца, может, и со всем семейством. Уж лучше, в крайнем случае, занять у кого, а после с помощью Божией отдать.

У отца Ипполита советы в крайности спрашивать можно.

Служить можно наизусть, но Служебник в руках на случай иметь должно.

Кто даст поцеловать руку (после благословения) – так, не даст – так и быть. С кем как...

Глядеться в церкви в зеркало можно, но без дурной цели, не ради кокетства и прочее, а чтобы не соблазнить чем-либо других.

О докторах-акушерах. Тут греха нет, и Иисусову молитву можно читать. Какой грех, если Бог его поставил на это? А случай у Иоанна Лествичника (Слово 15, 50) – это с непривычки; конечно, и к нам (монахам) это относится.

22 августа 1911 года

Все ответы, которые до сих пор даны мною, в силе и верны, а если ты их не исполнял, то ты виноват, а не я. Нужно попросить прощения и покаяться. Они верны, хотя бы, как ты говоришь, Бог и знал, что ты к ним отнесешься легко, и не давал Он их «по твоему развращенному сердцу»⁶⁸. Ответы же разумею относящиеся к духовной жизни, к уврачеванию страстей, а не к наукам. (Там могу и ошибиться и предоставляю все профессору, а что касается до души – все принимаю на себя.)

Высших тебя смеющихся останавливать нельзя, но и самому смеяться тоже нельзя.

Знать практические науки, готовящие к пастырству, конечно, нужно, а то какой же пастырь?..

Пономарить удобнее без клобука. Вообще, как придется. Стараться быть без клобука не следует, а что и посмеются – ничего.

Правило разделять можно (прочесть несколько, а остальное после, а преподобный Феодор и до другого дня оставлять позволяет). Молитвы перед Причащением также половину с вечера можно прочесть.

Относительно молчания заповеди не даю – нарушишь. Но, насколько Бог поможет, старайся язык удерживать. Но иногда ведь и молчать никак нельзя, а потому нужно к месту и сказать уметь. 

Четки за службой (не для тщеславия, но для того, чтобы, как ты говоришь, лучше молитва) можно надеть, но когда свободен, а то пойдешь за Евангелием, а они мотаются; также за обедней.

Образок-крест, хотя и схимницы, на груди не носить – во избежание вражеского искушения, да испразднятся приражения помыслов и чувств.

12 сентября 1912 года

Монаху нужно знать только свое ученое послушание. А читать романы, газеты – не требуется. Через них только загрязняется душа. С литературой можно знакомиться через отзывы в печати лиц, внушающих доверие и критикующих под углом зрения Православия. Вообще, хорошо читать под руководством друга, который бы карандашом показывал: «Это читай, а это опускай». Если уж велят что-нибудь прочесть, ну так... А то никак нельзя. Стыдно монаху не прочитать ни разу Библии, а читать Гарнаков, Ренанов...

Что же касается того, что святые отцы говорят: «Нужно сперва плакать, а потом богословствовать», то это сюда не относится, потому что ты работаешь за послушание.

Монах должен изучать Священное Писание, святых отцов, затем наших Филаретов, Макариев, Иннокентиев и других и [исполнять] узкое свое послушание – писать требуемые семестры, сдавать экзамены и только, а читать Толстых и даже древних мудрецов под предлогом обличать их – нельзя. Это диавольская уловка. Сперва – [чтобы] обличить, а потом ум грязнится, сердце хладеет и прочее. Нечего монаху стыдиться, если он не будет знать модных новостей. Стыдно перед людьми, но зато сердце перед Богом спокойно.

Наше послушание – учебные занятия. Они для нас заменяют правило и даже выше правила. Если чего не успеваем исполнить из ежедневного правила, даже к Причащению, не должны смущаться. Неисполненное должны дополнять самоукорением и смирением. Последнее (то есть самоукорение и смирение) спасет от уныния – обычного гостя монахов и подвижников. Итак, первее всего занятия учебные, а если время позволяет, читай правило, но так, чтобы оно не ослабляло твоих сил. Чего не исполнил, что есть на совести, что нас смущает, должен записать в тетрадь памятную и сказать духовнику. Хорошо чаще исповедоваться и открывать свои помыслы.

Послушание наше, то есть учебные занятия, должны быть понимаемы в узком смысле сего слова: если писать сочинение – то так, преподавать – то так. Это не значит, конечно, что нужно только изучать науку «ради куса»: оттрубил свое, да и баста, но работать в послушание Церкви, как бы перед Богом, с любовью. Мы не отвечаем перед обществом за лежащее вне нашей области и специальности. Нам надо читать первее Библию, святых отцов и наших русских богословов. Светские книги, как загрязняющие душу, не должны быть читаемы, хотя бы под благовидным предлогом. В крайнем случае надо вычеркивать из книг известные, строго регламентированные места; хорошо читать за молитвы того профессора, который налагает послушание.

9 октября 1911 года

Главное дело в Академии – учиться. Молиться же так, чтобы только не обращать на себя внимание за то, что отсутствуешь; молитва не должна препятствовать учению, но отлагать ее не нужно. На французский язык запрещения нет, но глубокого у французов мало ведь?.. (Это если я запретил.) Так что если найдешь... Но все-таки есть опасность потерять даром время. И мое личное желание – прилежание немецкому. Вообще, эти три с половиной года нужно учиться, а то пройдут – не увидишь как, и не вынесешь ничего. Самообразованием тебе сейчас заниматься нельзя, а потому приходится оставить сейчас все душеспасительные и другие книги и читать что нужно.

Я сам благодатное озарение ставлю на первое место (когда что-нибудь спрашивают и требуют «ответа о уповании»), но нельзя и науку совсем не признавать. Мы не должны пренебрегать предшествующим опытом. И когда спрашивают о богословских предметах меня, например, то я иногда отвечаю, что нужно заниматься лучше грехами, иногда – даю разъяснение. Вообще, нужно рассуждение. Случай из «Отечника» с Пименом Великим⁶⁹ (поговорим о страстях, вот это хорошо; ответ брату, поднимавшему догматический вопрос) показывает только, что он во главу ставил смирение, велел, так сказать, не зарываться безрассудно в догматику, не думая об очищении собственного сердца.

Я очень жалею теперь, что относился показенному к наукам; хотя я и сидел и никуда не ходил, ни на гулянья, ни по театрам, но все-таки делал это, только чтобы сдать, а там и книжки на полку. Также и когда женился, отнимал у жены время (от исполнения своих супружеских обязанностей; как будто так сказано было); бывало, сидишь и читаешь книжки, но все это было дилетантство. А тебе нужно заниматься с любовью, не пристращаться к науке, нет, но работать в послушании Церкви и Богу.

А самообразование себя житиями святых и прочее – это еще рано теперь, потому что некогда. Ну когда же читать, например, Четьи-Минеи Димитрия Ростовского каждый день? Вместо этого нужно читать Косолапова, например, месяцеслов⁷⁰. А если не будешь изучать наук, как выступишь на арену общественной деятельности? Да и в простом-то монастыре это нужно.

Вот я иногда от правила своего тоже вынужден отказываться. Нужно мне, например, вычитать утреню, изобразительны, вечерню, повечерие и прочее; взять хоть вечерню, вот все четыре часа и пройдут, а мой духовник пришлет мне газет, которые мне нужны будут на исповеди и советах в день выхода, и я читаю их, чтобы сдать ему.

Слишком гордо будет, если мы сами ничего не сделаем, а будем дожидаться благодатного озарения. Я ставлю его на первое место, и без него и ученый суета со всей своей наукой и рационализмом, но уж не желать совсем ничего знать тебе сейчас нельзя. Ведь у нас отец игумен пошлет картошку рыть, а ты скажешь: «Это ко спасению души не относится»? Так и у тебя вместо картошки и капусты – учение. Должен изучать науки, и прилежно.

Спрашивать благословения на то, чтобы служить, можно. Вообще такая форма вопроса позволительна:

«Можно ли сделать так вот? Мне это думается, хочется, но как вы благословите?» – и отдаться на полную волю. Благословят – сделай, а нет – никак не настаивать. Иначе плохо. Один случай я сам заметил, да и другие мне говорили, что путного из нарушения отеческих заповедей не бывает.

На прокимен не выходить и потребления Святых Даров не прерывать, о чем уговориться раньше, или же потреблять после, а что в церкви задержишься, то это ничего.

Поклоны при входе в церковь постарому класть, пусть барышням это будет [смешно], пусть смеются, да не над чем; если это мирские делают, то что же монаху стыдиться? Всегда поясные, хотя и пост Великий.

К престолу лоб прикладывать можно, какой грех?

1 февраля 1912 года

У немцев брать частные мысли богословского характера можно, и у язычников «богословие» есть; нельзя только общие богословские системы принимать, которые часто бывают искажены и неправославны, а в частностях у них могут быть хорошие мысли, хотя бы и еретики были. Но совершенно богословские темы брать не нужно, где с начала до конца рассуждения высшего порядка, здесь можешь и не совладать (тема русская, а пособия иностранные?).

Антидор во время молитвы по Причащении (когда их сам читаешь) есть не нужно; прочел, а потом и ешь. Во время потребления молитвы другой читать может.

Иисусову молитву лучше творить, не поднимая рук крестом, а опущенными, посмиреннее чувствовать себя нужно; на десятой земной поклон можно делать.

Письма о возвращении своих (моих) карточек и всего прочего оставить. Раз дело покончено, не нужно возбуждать его снова.

Про Японию пока не думать.

В келье скуфью можно носить и благословение в ней брать.

Относительно изучения иностранных языков и литературы нужно сказать так: учи только сведения внешние, не касающиеся богословия, то есть исторические, грамматические, географические и другие, но бросать и отказываться ни под каким видом нельзя. Правда, это усложняет душу, поднимает в ней совопросничество и прочее, и с этим я согласен, сам так думаю и поступаю, то есть не читаю еретиков, но тебе (вам) благословить никак не могу.

Учи пока за послушание, Бог поможет, видя твое повиновение старцам, терпи. Внутренняя брань, стало быть, и хуже, чем еретиков читать. А что касается опасений за чистоту души, за охлаждение молитвы пустое: надо бороться со страстями и самому разогревать сердце, а не все предоставлять благодати, а самому сложить руки.

От вас так называемые великие дарования отняты промыслительно, иначе бы у вас была сатанинская гордость, вы бы обратились в сатану. Они могут быть только при великом смирении, настоящем, а не поддельном. О возвращении можно молиться, но не усиленно (сказано несколько раз) и всякий раз заканчивать молитву: «Не якоже аз хощу, а как Бог». Все это в порядке монашеской жизни. Унывать, отчаиваться нечего. Если уже теперь унизил братий так, что пришлось вареньем замирять, то что было бы, если бы Промысл не осадил тебя и не спустил вниз? Говорю, погиб бы от сатанинской гордости.

Косолапова читать, если в синаксаре⁷³ неясно.

(Летом.) Читать отцов, толкования, литургику, но только не сильно, а то засядешь и бросишь, надоест. Приневоливать, вымучивать себя к этим занятиям не нужно, а свободное время выбирать.

Поклоны дома в скуфье делать можно.

Свои мысли в сочинениях указывать. Нам еще далеко до того, чтобы говорить всегда: «Не знаю», как ответил авва Иосиф Великому Антонию на вопрос, что значит это место в Священном Писании⁷⁴. А нужно, просят – и скажи.

Молитву нужно читать медленно, неспешно, с сокрушением сердечным; если никого нет – вслух (вполголоса). Хорошо, если и в уме будет, а не только уж сердечная.

Чистить сапоги (можно, и не так, чтобы очень уж блестели), рясу и прочее можно самому. Какие келейники?

Какой захочется канон, тот и читай. Лишь бы молиться не на воздух. Но с сокрушением.

В Параклисисе⁷⁵ добавлять по времени тропари. Также и поклоны (три) Ангелу (апостолу Варнаве).

Книг по гипнотизму читать не нужно никаких.

22 июля 1912 года

Нужно отдавать большую часть времени и сил на изучение богословских наук, если способности не очень блестящи. Но если голова в состоянии объять равно хорошо все науки, и второстепенные, и богословские, то нужно всеми заниматься. Странно было бы, если бы человек стал терять большое время на изучение науки неважной и которая ему не дается, а прямым делом, нужным для будущего общественного деяния, заниматься плохо.

Дело свое – науку – нужно любить. Это не нужно относить к частностям, разным кривым мнениям. Ведь послушание есть мученичество. А мученики с радостью шли на мучения. Но выходит ли отсюда, что самые муки доставляли удовольствие? Нет. Но они так любили Бога, так устремляли все силы души к Нему, что страдали, как в «чужом телеси». Так и здесь – послушание нужно любить, потому что оно ведет к Богу.

Но это не значит, что нужно любить какую-нибудь еретическую книжку, которую за послушание прочесть нужно. Взять от нее что нужно и откинуть, а изучение наук как мученичество, как отсечение своей воли – любить нужно. Потому, если книжка плохая и говорит о Боге, не нужно называть это мамоной или чем другим. То, что учит о Боге, – все богословие, но яд нужно выбросить. И Бог будет судить за то, что мог сделать в своем положении и не сделал.

Конечно, уж так не взыщет за неисполнение молитвы Иисусовой, как с простого монаха, потому что знает, что нельзя двоить сознание: читать молитву и какую-нибудь книжку в одно время. Да потом Иисусова молитва есть дар Божий: может быть, она завтра у тебя потечет без всякого предварительного труда. Как епископ Феофан рассказал про один случай: один через два года, другой через несколько месяцев, а третий сразу ей выучился. Но пока нужно учиться. Курс Академии маленький – всего три года, ведь впереди предстоит общественная деятельность; так что едва ли и этого-то времени хватит на подготовку к ней. А вот кончишь, тогда будет другое дело. А пока нужно учиться.

Я сожалею, что учился не так, как должно. Я был только исполнительным – выучил урок и книжки на полку. Правда, я хорошо кончил, но все это было за долг. А вам нужно учиться по любви, считая ученье за святое послушание. Через него вы получаете спасение. Не надо бы и ходить в Академию, а раз пошел, надо уже учиться.

О теме Д. И. не напоминать, а взять, когда предложит, и не отказываться; в последнем (противном) случае, при отказе, он промолчит, как человек деликатный, но будет нехорошо все-таки.

Французским языком серьезно заниматься не нужно, но если есть книжки, годные для чтения, то не будет грехом против моих слов прочесть их. Но изучать французский язык широко не должно, литературы у них хорошей мало. 

На просьбу братства служить – отказываться.

Одеялом покрываться, когда это требуется, можно (также и брюки).

Апостол и Евангелие перед службой прочитывать не надобно (раз времени нет).

В обществе пить то, что нальют.

Две скуфьи так распределить: одну употребить куда поприличнее, другую всегда.

Иконы и без киота хороши. Все это будет еще.

Карандаш в церкви взял, написал да и положил на свое место.

Подрясник один для церкви, другой везде; в котором ходишь в церковь, спать в нем не следует.

Ремень (с пряжкой) – до смерти хватит.

Свою Библию и Евангелие можно надписывать. (Но богословского содержания надписи быть должны.)

Каноны на праздники – по Праздничной Минее, прочие – по Навечернику.

Конец августа 1912 года

Что дают, дарят, бери.

Знакомое можно и без Служебника: молебен, панихиду и прочее.

Мыло какое угодно (по цене и прочее), только без духов. Нехорошо, когда от монаха духами пахнет, – мирские смущаются; ну, «Казанское», что ли, или даже простое. Нужно только, чтобы были руки чисты.

Что нужно, купи, у вас ведь не строгое общежитие, где ничего делать без благословения нельзя.

Четки – у Владыки благословиться.