Высокопреосвященный Амвросий, архиепископ Харьковский

Биографический очерк

I

От Господа стопы человеку исправляются (Пс.36:23).

Родиной преосвященного Амвросия был город Александров Владимирской губернии. Около двух веков лица, носившие фамилию Ключаревых, были приходскими священниками в этом городе. Преосвященный Амвросий нередко вспоминал о деде своем по отцу Александровском священнике Петре Александровиче Ключареве, который очень любил точное выполнение церковного устава при своих священно-служениях, сам пел и читал на клиросе и неопустительно проповедывал народу слово Божие. Сын его Иосиф Петрович Ключарев (отец преосвященного Амвросия), родившийся в 1789 году, пользовался всеобщим уважением как среди духовенства всего Александровского уезда, так и среди светских людей, как человек строгой жизни, ученый и энергичный. Он обучался в Троицкой Лаврской семинарии, находившейся в Сергиевом Посаде Московской губернии. В то время воспитанием юношества в этой семинарии с особенною ревностью и отеческим благопопечением руководил знаменитый московский митрополит Платон II Левшин, и в учебном отношении Троицкая Лаврская семинария ничем не уступала тогдашним духовным академиям. Окончив курс в семинарии, Иосиф Петрович Ключарев в 1813 г. женился на дочери священника того же города Александрова о. Ильи Артемьевича Селезнева – Марии Ильиничне, девице с здравым, светлым умом и любящим сердцем, и был определен на священническое место к Преображенской или – что то же – Богоявленской церкви родного своего города Александрова; на этом месте он прослужил 42 года (с 1813 по 1855) сначала в сане священника, а потом – в сане протоиерея, У о. Иосифа Петровича Ключарева, насколько мы знаем, было три сына: Петр, Алексей и Александр и одна дочь Надежда. Средний сын, Алексей Осипович Ключарев, родившийся 18 марта 1820 года, и есть-то наш знаменитый, ныне в Бозе почивающий святитель, архиепископ Амвросий.

Уже в раннем детстве он проявлял недюжинные природные умственные дарования, отличался бойкостью и живостью в своих соображениях и ответах, обнаруживая доброе и мягкое сердце. Живость его характера проявлялась также и в его детских шалостях. «Люблю я видеть маленьких детей – говаривал нередко преосвященный Амвросий, – и – особенно резвых, живых, шаловливых; ведь я и сам был в детстве большим шалуном». Нужно думать, что шалости Алеши Ключарева не всегда отличались невинным характером, потому что серьезный отец нередко наказывал его за такие шалости и – наказывал довольно строго – розгами. Шалости его обращали на себя внимание даже соседей, которые иначе и не называли его, как словом – «шалун!». Бывало, что соседи приходили к о. Иосифу с жалобами на шалости его сына и эти жалобы никогда не были оставляемы без надлежащего внимания. Снисходительнее был отец к шалостям своего сына, когда последний уже обучался в Переславском духовном училище и на каникулы приезжал домой. В это время ему дозволялось многое, за что он был наказываем в раннем детстве, – и резвый Алеша Ключарев в волю пользовался свободою, которою ему предоставляли. Он собирал вокруг себя толпу мальчишек, на целый день отправлялся с ними в поле, на луг, в лес. Соседи, не знавшие, куда девались их дети и где они пропадали по целым дням, обыкновенно говорили: «ну, уж Алешка попов приехал! беда с ребятами!» Впрочем, особенным другом детства преосвященного Амвросия был его сверстник – сын тогдашнего причетника Богоявленской церкви г. Александрова, Матвей Иванович Соколов; этого человека преосвященный Амвросий не переставал любить и уважать до самой своей кончины, называя его безгранично честным, прямым и справедливым. Умилительно было однажды слушать, как эти два друга, оба достигшие уже 70-тилетняго возраста, вспоминали свое детство, игры и шалости. «А помнишь ли, Матвей Иванович, спрашивал преосвященный Амвросий, как мы с тобою играли в бабки на церковной паперти и что нам за это было»? – «Помню, хорошо помню, отвечал скромный Матвей Иванович, – только мне от отца больше досталось!»

Свое домашнее первоначальное образование преосвященный Амвросий получил под непосредственным руководством своих родителей. Но думается, что благотворнее действовало на него любящее и кроткое сердце матери, чем взыскания и наказания отца. Даже в последние годы своей жизни преосвященный Амвросий с особенным чувством благоговения всегда вспоминал о своей доброй и умной матери. По его словам, он даже лицом своим больше похож был на мать, чем на отца. Сложные служебные обязанности не давали возможности его отцу всецело посвятить себя воспитанию своих детей. В этом отношении значительную помощь оказывали ему его причетник Иван Никитич Жаров и престарелый тесть священник Илья Артемьевич Селезнев, который и обучал маленького и резвого Алешу Ключарева не только закону Божию, русскому языку и арифметике, но и древним языкам – греческому и латинскому. Он был прекрасный знаток этих языков и древнеклассической литературы и внушил любовь к классицизму своему ученику. Преосвященный Амвросий, как известно, отлично знал латинский язык уже с детства и прекрасно владел им даже в старости. Мы лично слышали, как однажды на большом обеде, на тост бывшего профессора Харьковского университета И.В. Платонова, произнесенный на латинском языке, он отвечал блестящею импровизированною латинскою речью. В другой раз мы были свидетелем, как он вел довольно продолжительную беседу на латинском языке с приезжавшим в Харьков католическим епископом. Вообще же он высоко ценил классическую систему и высказывался в ее пользу даже в своих проповедях. Так еще, будучи московским протоиереем, в своем слове при погребении архиепископа Евгения, бывшего Ярославского, 30-го июля 1871 года, он говорил: «Преосвященный Евгений высоко ценил крепкое классическое образование, которое впоследствии без жалости стерли с лица земли, вместо того, чтобы пополнять тем, чего ему не доставало, и теперь с большими усилиями опять отыскивают и устанавливают, затрудняясь даже убедить большинство образованных людей в его важности и достоинстве».

На десятом году своей жизни Алеша Ключарев был отвезен отцом и определен в Переславское духовное училище. Как было ведено здесь дело школьного обучения в то время, об этом мы не знаем; но думаем, что оно было поставлено не лучше, чем как велось оно тогда во всех вообще духовных училищах: зубрение уроков без ясного понимания и предварительного объяснения их, грубость наставников, жестокость наказаний, обычные «проказы» и шалости бурсаков... Знаем только, что о. Иосиф Петрович Ключарев, определив своего сына в духовное училище, нанял для него квартиру у одной мещанки, которую звали «Степановной». Степановна была женщина простая, добрая, но бедная. Квартировавшие у нее ученики, конечно, особенными удобствами не пользовались. Вспоминая об этом времени своей жизни, покойный святитель говорил: «квартировало нас у Степановны шесть человек; особых постелей, не было, а спали мы все прямо на земляном полу, укрывшись своими халатиками. Все мы довольствовались одною головною подушкою; да другой, пожалуй, для нас тогда и не нужно было. Как только мы видели, что один уже заснул на ней; ну, и будет с него: другой вытаскивал у него из-под головы подушку и засыпал в свою очередь и т. д. Так мы все безобидно и довольствовались одною подушкою. Полотенце также было у нас одно для шести человек, – и Степановна еще пользовалась этим, для того, чтобы пораньше мы вставали и на свежую голову повторяли свои уроки. «Кто хочет утираться сухим полотенцем, – говорила она свечера, – вставай пораньше!» Тем не менее, не смотря на все эти неблагоприятные условия жизни, Алексей Ключарев в Переславском духовном училище занимался усердно и в 1834 году успешно окончил полный курс учения. Успешность эта досталась ему однако же не сразу и дорогою ценою: «Меня, говорил владыка Амвросий, уже будучи Харьковским Архиепископом, в Переславском училище еженедельно по средам наказывали розгами. Является, бывало, преподаватель в среду после обеда (на послеобеденные уроки), не выспавшись, и, вошедши в класс, кричит: «Ключарев! Семь лоз!» И я должен был терпеливо выносить эту возмутительную пытку, не зная, за что; а может быть, за то, что мой отец дарил наставнику по рублю, прося сечь меня как можно чаще. Услужливый же и благодарный моему отцу наставник ревностно исполнял его просьбу». Но не розги заставили маленького Алешу Ключарева учиться; не они содействовали его развитию, а внимание его наставников. Вот что он рассказывал об этом далее. «В низшем классе духовного училища я стоял в разрядном списке 102-м из 120 учеников в классе, следовательно, был очень слабым учеником, и, когда приехала комиссия вербовать в военную службу неуспевающих учеников духовного училища, я остановился у ворот училища и горько плакал из боязни, что и меня, как неуспевающего, ожидает участь быть завербованным в солдаты; но меня успокоили, разъяснив, что я по возрасту еще не могу подлежать этой мере. И во втором полугодии я уже был 40-м, а к концу года 3-м учеником. С тех пор я не понижался в разрядном списке и затем стал вторым учеником. Мои способности постепенно развивались. Наставники, приняв во внимание мои горькие рыдания у ворот училища и сказавшееся в этих рыданиях признание себя слабейшим учеником, отнеслись ко мне внимательнее, и я скоро поправился. Вот что значит внимание педагогов, своевременно обращенное на ученика!» (Юж. Кр. № 7183). Варшавский протоиерей Михаил Васильевич Семеновский, ученик того же самого Переславского училища, хорошо знавший лично Алешу Ключарева, в письме ко мне от 30-го Октября 1901 г. также свидетельствует что А. Ключарев окончил курс Переславского духовного училища, по разрядному списку вторым учеником.

Теперь о. Иосифу Ключареву предстояла забота об определении своего сына в семинарию. Владимирская семинария тогда не пользовалась особою популярностью: в ней не было хороших учителей, а жизнь семинаристов была обставлена чрезвычайно скудно; гораздо выше в глазах духовенства даже Владимирской епархии стояла тогда Спасо-Вифанская семинария, основанная в трех верстах от Троице-Сергиевой лавры знаменитым московским митрополитом Платоном II Левшиным. «Могучий дух Платона, приведший в цветущее состояние древние рассадники духовного образования – Славяно- Греко-Латинскую Академию и Троицкую лаврскую семинарию, – говорит А. Беляев¹, в предсмертные годы его жизни с особенною энергиею проявился в устройстве новой духовной школы в пустынной Вифании». В 1812 г. Платон скончался; но его «великий дух продолжал жить в новонасажденном им вертограде духовной науки, и этот вертоград продолжал плодоприносить, изводя благих деятелей для церкви и общества. В пустынную Платонову Вафанию продолжали стекаться дети бедного духовенства и здесь находили готовое содержание бесплатно или за такую ничтожную плату, которая в настоящее время покажется мало вероятною – 10–15 рублей в год. Вдали от городского шума, на лоне природы продолжали развиваться юные силы, пользуясь теми средствами образования, которые собрала в пустынной Вифании любовь к образованию ее основателя и после него приумножила заботливость правительственной власти. Преемники Платона на московской святительской кафедре, храня заветы своего великого предшественника, не оставляли его школы своим заботливым вниманием и попечением. Великим преемником митрополита Платона с 1821 года был его питомец великий Филарет, полувековое управление которого московскою епархиею составляет особую эпоху в истории нашей духовной школы. Платон, первый обративший внимание на необыкновенные дарования Филарета, пламенно желал удержать его на службе в своей епархии и предназначил его в префекты своей Вифанской школы, но Господь устроил более, чем желал Платон: Филарет занял святительскую кафедру своего воспитателя и стал главным начальником устроенных Платоном школ. Школа, которую проходил сам митрополит Филарет, оставила в нем, по его собственным словам, «добрые и достопочтенные воспоминания», но с этим уважением к прошедшему он соединял и мудрую внимательность к требованиям настоящего. А при нем время предъявляло духовной школе новые требования и изменяло ее строй, который создало Платоново управление. В истории нашей духовной школы время митрополита Филарета представляет также много интересного и для нашего времени поучительного, как и время митрополита Платона. Такой интерес прежде всего возбуждает личность Филарета в его отношениях к различным потребностям и явлениям школьной жизни. Затем обращает на себя внимание то обстоятельство, что наша духовная школа времени Филарета воспитала много блестящих дарований, не смотря на то, что в жизни этой школы существовали условия и неблагоприятные для развития таких дарований». После сказанного ясно, почему духовенство Владимирской епархии предпочитало Вифанскую семинарию своей собственной и охотнее определяло своих сыновей в первую, чем в последнюю.

В то время, когда Алексей Ключарев окончил курс учения в Переславском духовном училище, Вифанская семинария уже была весьма многолюдною: в ней обучалось свыше 360 учеников. Тем не менее о. Иосифу Ключареву не встретилось много затруднений для определения в нее своего сына, ибо «как в Платоново время, так и при митрополите Филарете в Вифанскую семинарию принимались дети духовенства других епархий, в особенности – смежной Владимирской, хотя митрополит, в виду переполнения семинарии учениками, желал ограничить прием иноепархиальных учеников, допуская его только по снисхождению»². Во время обучения Алексея Осиповича Ключарева (1834–1840 г.) в Вифанской духовной семинарии бывали случаи поступления в нее некоторых лиц даже на правах вольнослушателей. Так, в 1838 г. на таких правах был принят в низшее отделение даже отставной капитан генерального штаба, Ераст Прибытков 2-й. Позже слушал уроки богословия рясофорный послушник Гефсиманского скита из новокрещенных евреев Михаил Иосилевич³.

В «Душеполезном Чтении» за 1898 год была помещена статья А. Беляева, цитованная нами выше, – «Из истории старой духовной школы», содержание которой составляет довольно картинное и живое описание жизни и условий воспитания в Вифанской семинарии духовного юношества. Много данных приведено здесь автором и для ознакомления с тем временем, когда в Вифанской семинарии обучался покойный архиепископ Амвросий. Эти данные отличаются фактическим характером и извлечены главным образом из Вифанского семинарского архива. Покойный преосвященный с удовольствием читал эту статью и отзывался об ней одобрительно за правдивость и объективность ее изложения. Поэтому и мы будем пользоваться ею для того, чтобы показать читателям, при каких условиях наш знаменитый архипастырь обучался в духовной семинарии.

Преосвященный Амвросий с чувством глубокой благодарности вспоминал всегда о воспитавшей его Вифанской духовной семинарии и от души приветствовал ее еще так недавно в день празднования ею своего столетнего существования. Сознавая ее недостатки, он усматривал в ней и много таких достоинств, которыми не всегда могут похвалиться школы нашего времени. За время обучения его в Вифанской семинарии последняя была еще сильна духом и традициями своего основателя знаменитого митрополита Платона, к которым, как известно, с глубоким уважением относился и сам митрополит Филарет. Сердечность, искренность, чисто отеческое отношение учащих к учащимся, простота, безыскусственность, отсутствие формализма и канцелярщины, – вот отличительные черты Платоновой школы. Их-то высоко ценил и преосвященный Амвросий. «Не напрасно, говорил он, воспитанники Платона, на наших глазах один за другим сходившие в могилу, с любовию вспоминали и его самого, и его время. Это было время живого и правильного движения по пути духовного просвещения, и сам Платон был образцом истинного воспитателя... К нему можно отнести слова св. Апостола Павла: хотя у вас и тысячи наставников о Христе, но не много отцев. Действительно, отцов, как он, у нас было не много». Впрочем, различные реформы, искусственно придуманные в петербургских кабинетах, или, по выражению преосвященного Амвросия, «испытанные на пути образования переходы и повороты» постелено отнимали у Платоновской школы ее непосредственную простоту и задушевность и увеличивали те неблагоприятные условия, при которых должно было воспитываться юношество в Вифанской духовной семинарии.

К числу таких особенно неблагоприятных условий воспитания нужно отнести прежде всего скудность содержания учеников. Один достопочтенный московский отец протоиерей, современник и почти сверстник преосвященного Амвросия, окончивший курс в Вифании в 1838 году (преосвященный Амвросий окончил курс в Вифанской семинарии в 1840 году), рассказывает, что, принятый в семинарию на полукошт (пользовался казенным содержанием, но не получал казенной одежды) он ходил в желтом казакине и без брюк; шубы не имел, а когда отец приезжал брать его на рождественские праздники, то привозил с собою свою шубу и в нее завертывал его на дорогу. Другой воспитанник Вифании того же курса о содержании в семинарии в его время рассказывает следующее: «Иные не имели лучшей одежды, как затрапезный сюртук, никогда не нашивали брюк; постели были разные, от тюфяка до войлока, с подушками набитыми сеном. Ученики своекоштные вносили в казну от 60 рублей ассигнациями до 25 ассиг. Начальство семинарское старалось всячески облегчать для бедных отцов содержание детей, уменьшая плату за годовое содержание. Разумеется, на эту сумму содержание ученика не могло быть хорошим. Чрез три года шили один суконный сюртук; старый отбирался и давался кому-либо из младших учеников. Каждый год шили нанковый сюртук и брюки. Если кто не имел своего тулупа, то давали фризовую шинель. Выдавали каждый год по три пары белья, коленкору для манишек и косынок, четыре наволочки, две простыни, двое сапог и еще головы, чрез два года – картуз. Кормили обыкновенно щами и кашею, иногда варили похлебку; по праздникам давали булку. В скоромные дни щи были за обедом с говядиной, в ужин – без говядины. К ужину вновь не варили щей, но в оставшиеся от обеда подливали воды и разогревали. Рыба, и то соленая, подавалась только по праздникам и воскресеньям в постные дни. Не помню, чтобы когда-нибудь была свежая рыба. Пустые щи, особенно разбавленные водою, были невкусны, и мы рады были, если кто-нибудь из товарищей достанет головку чесноку и положит во щи. Они вкусны тогда казались. На каждого клалось в обед и ужин по три порции хлеба, и остатки от обеда и ужина всякий мог брать себе, и это составляло завтрак и полдник. Капуста была белая и полубелая. Случалось, что из каши и щей вытаскивали мышей; иногда дело ограничивалось шуткой, посмеются, если это в постный день, что щи у нас скоромные, иногда выкладывали подобную добычу на тарелку и носили ректору. Случалось и в хлебе таскать запеченных червей или мышиные лапки. Не многие могли для дополнения скудного стола покупать каждый день калачи. Обыкновенно сушили хлеб и потом, посоля, ели с большим аппетитом с водою; осенью покупали картофель и пекли его в комнатах в печке и этим лакомились. После приезда из дому у многих бывал запас сдобных ватрушек, и бережливые кормились ими по целому месяцу. Покупали молоко, которое было у нас очень не дорого. Чай пили в мое время очень немногие; я пивал его только после бани, другие и после бани, которая была у вас чрез три недели, пили какой-нибудь травки. Уже когда я был в богословии, у меня завелся самовар и я пил чай каждый день. Так как белье менялось чрез две недели, а полы в комнатах мыли два раза в год, то редкий из учеников был свободен и в голове и в белье от насекомых, и многие страдали шолудями. Был у меня один товарищ, который имел только одну рубашку и ту в лохмотьях. Потому не ходил в баню, не имея чем переменить белья. Другой товарищ, сын сельского дьячка, обремененного семейством, чтобы иметь возможность внести деньги за свое содержание в семинарию, в вакацию нанимался возить камень на шоссе»⁴.

Но крайняя скудость содержания самых воспитанников Вифанской духовной семинарии не могла так вредно отзываться на общем ходе дела обучения и воспитания юношества, как крайняя скудость содержания семинарских наставников и воспитателей. Пока жив был митрополит Платон, он увеличивал казенное жалование преподавателей основанной им семинарии пожертвованиями из своих личных средств и из средств своей кафедры. Но после его смерти, преподаватели Вифанской семинарии должны были довольствоваться только одним крайне скудным жалованьем от казны. Вследствие этого трудно было удерживать на преподавательских местах порядочных людей: при первой возможности они оставляли семинарию и бежали на священнические места в Москву. Монашествующие также не оставались долго преподавателями в Вифанской семинарии: возвышаясь быстро по ступеням иерархического служения, они постоянно переходили из одной семинарии в другую – инспекторами и ректорами. Ставя своею целью достижение епископства, они сами смотрели на свою службу в семинариях только как на службу случайную и временную. Недостаток действительных наставников по необходимости был восполняем воспитанниками старших классов или даже только более успевающими, которые, именуясь цензорами, репетиторами, аудиторами, старшими, в сущности были учителями воспитанников младших классов или менее успевающих. Об этом подробно рассказывает в своих записках бывший профессор московской духовной академии П.С. Казанский, который только одним курсом (т. е. на два года) был старее преосвященного Амвросия по воспитанию в Вифанской семинарии. Более или менее продолжительное время преподавателями оставались лишь лица, которых признавали не заслуживающими получения священнических мест или которые сами по чему-либо не могли поступать во священники. Очень часто это были люди не безупречные в нравственном отношении; а жизнь в глуши, вдали от городов и селений, среди лесов и дебрей, дававшая возможность вести знакомство только с вифанскими монахами, людьми простыми и невежественными, еще более усиливала их грубые наклонности и недостатки. Они мало интересовались и своею собственною наукою, и способами ее преподавания, – дичали, черствели и грубели. Свои преподавательские обязанности они нередко ограничивали только задаванием урока, спрашиванием заданного и грубыми наказаниями учеников, которых они не только ставили на колена, оставляли без обеда, сажали в карцер, пороли розгами, но нередко угощали и пощечинами, сопровождая их самыми грубыми ругательствами. Однажды «старые риторы» (т. е., ученики первого класса, оставшиеся на повторительный курс и таким образом имевшие намерение просидеть в одном и том же классе целых четыре года), недовольные назначенным в класс цензором, отправились к инспектору просить нового цензора. «Не знаю, что и как они говорили и как им отвечали, рассказывает Н.С. Казанский, все это осталось для нас, молодых, секретом. Мы узнали только из расправы профессора риторики. Приходит он в класс и заставляет моего знакомца, старого ритора, читать басню Крылова: «Лягушки, просящие царя». Когда тот прочитал, профессор спрашивает: нельзя ли приложить этой басни к тебе? Не знаю, отвечал тот. Ты – лягушка, сказал профессор; ты ходил просить нового цензора? Ходил, отвечал тот. Профессор дал ему пощечину и вслед за ним посыпались пощечины на всех сидевших на первой парте, исключая цензора. Не радость, а ужас объял сердца наши, когда мы увидали как расправляются со старыми риторами: что же будет с нами молодыми?»

Конечно, в руках таких преподавателей, которые спешили бросить семинарию ради поступления в епархиальное ведомство, дело обучения юношества в Вифанской семинарии не могло идти успешно. И сам историк этой семинарии свидетельствует, что после смерти митрополита Платона, успешность обучения в основанной им семинарии начала приходить в упадок. Начальство, вынужденное к особенной снисходительности, слишком широко и не без вреда для учебного дела применяло обычную педагогическую меру, как оставление учеников в том же классе на повторительный курс «для усовершенствования способных», «до усмотрения», «в надежде успехов неспособных» и т. д. Все учебные предметы были разделяемы на два вида: на главные и не главные или второстепенные; начальство удовлетворялось, когда ученики изучали только главные предметы, и относилось снисходительно к слабому знанию ими предметов не главных. Можно согласиться с мнением историка Вифанской семинарии, что такое деление учебных предметов не противоречило началам Платонова образования, которое, не обременяя учащихся разнообразными знаниями, предоставляло им широкий простор для самодеятельности. Но, к сожалению, свободным временем, остававшимся от неизучения не главных предметов, благоразумно, в целях развития самодеятельности и самообразования, пользовались только немногие; громадное большинство предавалось праздности и ничего не делало, даже хуже – употребляло свободное время на грубые развлечения, губившие многих. А вследствие этого и нравственное поведение вифанских семинаристов в то время было далеко небезупречным. Это подтверждает и действительность. «Нравственное воспитание в вифанской семинарии, говорит А. Беляев, после Платона находилось в условиях не столь благоприятных, как при нем. С умножением учащихся, весьма затруднявшим надзор за ними, в семинарию чаще поступали юноши с дурными привычками и наклонностями, вредно влиявшие на товарищей. Затем более строгое управление не доставляло воспитанникам тех невинных развлечений, какими митрополит Платон заботился развлекать своих питомцев и отвлекать от удовольствий грубых. При отсутствии же невинных развлечений некоторые воспитанники часы досуга, которых было немало в их распоряжении, посвящали развлечениям грубым. Митрополит Филарет требовал, чтобы надзор за воспитанниками был «неослабный и чтобы неупустительно употребляемо было исправление малых проступков в предосторожность от закоснения и впадения в тяжкие». Те воспитанники, проступки которых обнаруживали «порочное и неблагоприятное духовному званию расположение» по резолюциям митрополита обыкновенно исключались из семинарии «для сохранения чести семинарии и к прекращению соблазна»⁵. Эта честь семинарии требовала однако же многих жертв. Из числа юношей, поступивших в семинарию вместе с Алексеем Ключаревым, за малоуспешность и дурное поведение в течение семинарского курса было исключено более двух третей.

Тем не менее, не смотря на все неблагоприятные обстоятельства, Алексей Ключарев учился в Вифанской семинарии весьма усердно и успешно, вел себя безукоризненно и «весьма благонравно». По главным предметам он всегда занимал первое место в списках семинарских преподавателей; несколько слабее были его знания по древним языкам, которые считались предметами не главными, и в частности – по еврейскому языку. Но особенно отличился он на публичном экзамене 1840 года, происходившем в присутствии самого митрополита Филарета. Он отвечал на вопрос: «Как согласить учение слова Божия о справедливости Божией и возможности прощения грешников»? Выслушав ответ Ключарева, митрополит сказал: «ты отвечаешь с рассуждением и говоришь умно». Такой отзыв из уст Филарета не всегда слышали и профессора семинарии!

Преосвященный Амвросий, вспоминая о своем воспитании в Вифанской семинарии, рассказывал о двух случаях, когда ему было причинено не мало неприятностей со стороны инспекции и когда ему грозило даже исключение из семинарии. Первый случай относится к тому времени, когда он был еще только в риторическом классе. На рождественских праздниках его дедушка о. Илья Артемьевич Селезнев, зная любовь своего внука к чтению книг, в награду за поступление в семинарию, подарил ему полное собрание сочинений Карамзина. Алексей Осипович Ключарев очень дорожил этим подарком и привез его с собою после вакаций в семинарию. Между тем тогдашний инспектор Вифанской семинарии, иеромонах Антоний, смотрел на чтение светских книг не только как на занятие несвойственное воспитанникам духовной семинарии, но и как на занятие безусловно вредное для будущих пастырей Православной Церкви. Увидев как-то случайно в руках ритора Ключарева книгу Карамзина, он выхватил ее с ожесточением, раскричался на него, упрекнул его словами: «ты еще и Пушкина сюда привезешь!» и побежал прямо к ректору. Дело это, по рассмотрении семинарским правлением, поступило к митрополиту Филарету. Но Филарет был снисходительнее семинарского начальства: в чтении сочинений Карамзина, как писателя благонамеренного, он не нашел ничего преступного, тем не менее и он поручил ректору семинарии поставить ученику Ключареву на вид, что он держал у себя светские книги без надлежащего разрешения начальства. Хотя это дело и кончилось для Ключарева благополучно, но он все-таки много перестрадал душою, пока оно переходило от одной инстанции к другой.

Таким же жестоким гонителем светских писателей был и тогдашний ректор Вифанской духовной семинарии, архимандрит Агапит (Введенский). Вот что об нем рассказывают. Однажды семинаристы вздумали в своей спальной комнате разыграть какую-то сцену из Гоголя. Узнав об этом строгий ректор подверг виновных следующему наказанию: он приказал выставить их в столовой во время обеда с листами бумаги на груди, на которых собственноручно написал: «мошенники и комедианты». – Другую неприятность Алексей Осипович Ключарев испытал, уже будучи богословом, т. е., в последнем классе. Как лучший ученик, он был назначен цензором. В это время некоторые из его товарищей, без позволения начальства, отправились в Сергиев посад, находящийся в трех верстах от Вифанской семинарии, и провели там всю ночь в грубых удовольствиях; только утром они возвратились в семинарский корпус. У цензора не достало мужества донести о. инспектору о таком неприличном поведении своих товарищей, а, как цензор, он был обязан это сделать. Когда раскрылось это дело, семинарское начальство хотело исключить Ключарева из числа воспитанников семинарии вместе с виновными. Он был прощен только «из уважения к его способностям, благоповедению и отличным успехам в течение его шестилетнего обучения в семинарии». Впрочем, инспектор все-таки настоял на том, что Ключарев был лишен должности старшего цензора.

В июле 1840 года Алексей Осипович Ключарев окончил полный курс учения в Вифанской духовной семинарии. Всех учеников, окончивших в то время курс в Вифанской духовной семинарии, было 80; из них 27 учеников были выпущены в первом разряде; 50 – во втором и 3 – в третьем. А.О. Ключарев занял в первом разряде второе место (первым был Ст. Ив. Зернов). Как лучший воспитанник, он вместе с пятью своими товарищами (Ст. Зерновым, Дм. Костальским, Александром Невским, Вас. Кунаевым и Евг. Кедровым) был предназначен семинарским начальством, с утверждения митрополита Филарета, к отправлению в московскую духовную академию на казенный счет, при чем был аттестован таким образом: «способностей отличных, прилежания неутомимого и поведения примерно доброго»; по всем главным наукам в его аттестате была поставлена отметка: «отлично хорошо» и лишь по некоторым второстепенным – «весьма хорошо». Но для того, чтобы поступить в число студентов академии, даже и такой лестной аттестации со стороны семинарского начальства было недостаточно. Алексей Осипович Ключарев должен был выдержать еще пред академическими профессорами вступительные или проверочные экзамены. Эти экзамены, два устных – по догматическому богословию и философии, и три письменных – по догматическому богословию, по нравственному богословию и по философии, – были производимы в том году в течение десяти дней: с 17 по 27 августа. На эти поверочные испытания явилось 76 студентов из различных семинарий тогдашнего московского округа. Алексей Осипович Ключарев обнаружил познания вполне достаточные для поступления в число студентов академии. По догматическому богословию он отвечал «хорошо», по философии – также «хорошо». Сочинение по философии признано было «хорошим»; сочинение по догматическому богословию он написал также «хорошо», а сочинение по нравственному богословию – даже «очень хорошо». Еще больший интерес, чем эти общие официальные отметки в экзаменских списках, представляют замечания члена академической конференции, участвовавшего в экзаменационных комиссиях, известного профессора философии, протоиерея Феодора Александровича Голубинского. Из этих замечаний мы узнаем, что на приемных испытаниях Алексей Осипович Ключарев по богословию отвечал «правильно» об агнце пасхальном и о пророке Ионе, как прообразах Господа Спасителя, что по философии его спрашивали о бытии (de existentia) Божием, а по логике об определении, и он не только обнаружил свои основательные познания, но и «хорошо» разрешал все сделанные ему возражения, – что по философии он написал экспромтовое сочинение на тему: De morali principio Wolfii («О моральном принципе Вольфа») и что профессор Голубинский нашел справедливым так оценить это сочинение: «Нужное сказано ясно, определенно, коротко. Особенного напряжения нет. Хорошо». Все испытания как устные, так и письменные, по обычаю того времени, были производимы на латинском языке, – и профессор Голубинский отметил, что Ключарев обладает «очень хорошим» знанием этого языка. В число студентов академии Алексей Осипович был принят по общему списку – шестым.

В то время к корпорации профессоров московской духовной академии принадлежало немного лиц, имевших благотворное влияние на развитие студентов. Ректором академии был тогда известный ученый догматист – богослов и церковный историк архимандрит Филарет Гумилевский, умерший в сане архиепископа Черниговского в 1866 году. К сожалению, скоро он оставил ректорство в академии и с 26-го ноября 1841 года его место занял академический инспектор – архимандрит Евсевий Орлинский, при котором А.О. Ключарев и окончил курс академии. Не так счастлива была в то время московская академия инспекторами: за четыре года учения А.О. Ключарева их было четыре; переменялись они почти каждый год. Когда он поступил в академию инспектором был архимандрит Евсевий Орлинский, назначенный на эту должность 31 августа 1838 года, а в ноябре 1841 года занявший должность ректора; впоследствии он был в Могилеве архиепископом. На его место инспектором был назначен иеромонах Платон Фивейский (с 16 сентября 1841 года по 17 февраля 1842 года); затем инспекторами академии были: Агафангел Соловьев, сделавший известный донос на прот. Г. Павского за перевод библии на русский язык (с 31 марта 1842 года по сентябрь месяц того же года) и иеромонах Евгений Сахаров-Платонов, умерший в 1888 году в сане симбирского архиепископа. Из профессоров же особенно благотворное влияние на академическую молодежь имели профессора А.В. Горский, И.Н. Аничков, П.С. Делицын и Е.В. Амфитеатров. Особенно же сильное влияние на А.О. Ключарева имел профессор философии Ф.А. Голубинский. Об этих профессорах преосвященный Амвросий всегда вспоминал с чувством особенного уважения и благодарности.

О занятиях и поведении Алексея Осиповича Ключарева в московской духовной академии бывший профессор этой академии И.Н. Корсунский рассказывает следующее. В академии, в продолжение всех четырех лет своего в ней образования, А.О. Ключарев и учился, и вел себя весьма хорошо, вместе с тем уже на первых порах обнаружив и проповеднический свой талант. Так, профессор Ф.А. Голубинский на первой же трети 1840–1841 учебного года дал студентам младшего курса для написания рассуждения по философии тему: Cognitio sui ipsius quam maxime necessaria est philosopho («Познание самого себя более всего необходимо философу»). Большая часть студентов писали, это сочинение на латинском языке, а некоторые (11 человек), в том числе и Ключарев, написали его по-русски. Подводя итоги достоинствам этого сочинения по написании его студентами, Ф.А. Голубинский разделил последних на четыре группы: написавших «очень хорошо» (10 человек), «хорошо» (тоже 10 человек), «довольно хорошо» (25 человек) и «порядочно» (все остальные). Ключарев оказался шестым в первой группе по списку. Мало того, на особом листке бумаги профессор относительно этого сочинения при имени Ключарева сделал такое замечание: «Очень хороший проповедник. Мысли верные, стройно, плавно и легко изложенные, с участием сердечным. Расположение правильно. Есть наблюдательность». Затем, другое сочинение по тому же предмету на тему: Num philavtia pro radice onmium affectuum ac passionum haberi potest? («Может ли самолюбие быть считаемо за корень всех аффектов и страстей?»), А.О. Ключарев писал на латинском языке, и относительно этого сочинения, при имени автора, Ф.А. Голубинский пометил: «Очень хорошо, ясно, раздельно, с чувством, разграничение правильно. Язык знает, но не без ошибок». В отношении к поведению еще в 1841 году инспектор академии архимандрит Евсевий рекомендовал Ключарева и некоторых других из лучших студентов младшего курса, как отличающегося «при постоянном добром поведении, отличною ревностью к занятиям науками», или просто: «отлично добрым поведением» и под. По переходе Ключарева на старший курс, инспектор иеромонах Евгений в одном из своих донесений правлению рекомендовал его, как известного инспекции «отлично честным поведением и внимательностью к своим обязанностям». Как человек со вкусом художественным, А.О. Ключарев, в бытность свою студентом академии, разнообразил свои занятия умственные трудами физическими: по предложению ректора академии архимандрита Евсевия, он более всех других потрудился над разделкою цветника в академическом саду, что пред ректорскими покоями. О времени своего образования в академии он и после неоднократно воспоминал, как о лучшем времени своей жизни. На четвертом году своего образования в академии А.О. Ключарев должен был, как и другие его товарищи, писать так называемое курсовое сочинение для получения ученой степени. Предмет для сочинения, о святителе Тихоне Задонском, в то время еще не прославленном, но уже являвшем благодатные знамения своего будущего прославления, Алексей Осипович взял у профессора церковной истории, Александра Васильевича Горского, Сочинение это под заглавием: Преосвященный Тихон I, епископ Воронежский и Елецкий, написанное с полною научною обстоятельностью и языком живым, было окончено аккуратно к концу курса и, как одно из самых лучших в том курсе (XIV-м), в числе немногих, было напечатано на счет академических сумм, с благословения Филарета, митрополита Московского и с разрешения академической цензуры. Оно доставило автору его четвертое место в ряду магистров этого замечательного курса, давшего России многих выдающихся деятелей на различных поприщах церковной и гражданской жизни. Из них было, кроме преосвященного Амвросия, 7 архипастырей, именно: Сергий, митрополит московский († 11 февраля 1898 г.); бывший кишиневский архиепископ Неофит (Неводчиков); епископы: Серафим (Протопопов) – самарский († 1891 г.), Андрей (Поспелов) – муромский († 1868), Платон (Троепольский) – томский († 1876), Петр (Екатериновкий) – также бывший томский († 1889) и Амфилохий (Казанский) – угличский († 1893). Кроме того, было несколько профессоров и писателей, каковы: первый магистр курса – Ип. Мих. Богословский–Платонов, бывший профессором в московской духовной академии и скончавшийся в Москве протоиереем († 1870 г,); Ст. Ив. Зернов, прошедший тот же путь служения († 1886), Серг. Конст. Смирнов бывший в той же академии профессором, инспектором и ректором и скончавшийся в сане протоиерея в 1889 году; Дим. Ив. Кастальский, бывший профессором в казанской духовной академии и скончавшийся протоиереем в Москве (в 1892 г.); известный писатель К. Г. Говоров († 1874); известные московские протоиереи – магистры: Феофилакт Ив. Кротков, Вл. Гр. Назаревский († 1881) и Вас. Ив. Романовский († 1895) и др.

В своей речи 10 октября 1882 года профессор московской духовной академии Н.И. Субботин, напомнив преосвященному Амвросию, как воспитаннику московской академии, время его юности, совершенно справедливо заметил, что преосвященный оставил в академии добрую память. Начальствующие и профессора составили об нем мнение как о человеке, весьма богато одаренном от природы, неутомимо трудившемся в течении всего академического курса над собою и своим самообразованием, по поведению совершенно безупречном, в высшей степени почтительном к старшим и миролюбивом в отношении к товарищам и студентам младшего курса; но особенно ценили в нем уже тогда ясно обнаруживавшийся его философский склад ума и несомненный проповеднический талант, способный проложить себе совершенно самостоятельный и оригинальный путь. А.В. Горский и Ф.А. Голубинский – наиболее авторитетные и выдающиеся члены академической конференции того времени – даже на выпускном экзамене заявили митрополиту Филарету, что для академии было бы полезно удержать Ключарева в профессорской должности. К сожалению, в то время в академии не было свободной вакансии, и академия решила не отпускать Ключарева, по крайней мере, далеко от себя. Товарищи также любили его, как человека даровитого, умного, трудящегося, превосходившего почти всех своими способностями и успехами, но в тоже время общительного, сердечного, дружественного, готового к каждому нуждающемуся идти на помощь, скромного и неспособного чем бы то ни было гордиться пред другими.

В ответ Н.И. Субботину преосвященный Амвросий того же 10 октября 1882 года сказал, что воспоминание о счастливом времени юности составляет утешение для старости, благодарил академию за память и в свою очередь просил заявить ее наставникам, особенно его современникам, глубочайшее уважение. И действительно, даже в последние годы своей жизни он любил вспоминать о времени своего воспитания в московской духовной академии. Он любил академию. Он благоговел к памяти своих бывших профессоров. Существовавшие в его время академические порядки он признавал безупречными и вполне рациональными в целях воспитания юношества. В них царил дух Филарета; они были делом его великого ума. Из уст преосвященного Амвросия никогда не исходило слово осуждения в отношении к условиям академического воспитания в его время. Но больше всего ему нравились простота и искренность отношений профессоров к студентам. Он высоко ценил тот широкий простор для самодеятельности студентов, который был обусловлен всем строем академической жизни в его время. Он признавал более полезным для студентов, когда они разрабатывали науку или только часть ее самостоятельно в своих сочинениях, чем когда они знакомились с нею только по лекциям профессоров. По его мнению, академические профессора должны быть не столько преподавателями, сколько руководителями студентов в их собственных работах. Но, отзываясь всегда с одобрением об академических порядках своего времени, он скорбел, когда узнавал, что они заменяются новыми, еще неиспытанными и менее надежными. Когда однажды дошел до него слух о происшедших в академиях беспорядках, он с грустью сказал: «Вот до чего мы, наконец, дожили! А могло ли быть что-либо подобное в наше время, при Филарете, при Горском, при Голубинском? Все это плоды скороспелых кабинетных реформ, порвавшие связь между профессорами и студентами и уничтожившие благотворное влияние первых на последних»!

С своими товарищами в академии Алексей Осипович Ключарев находился всегда в близких, искренних и дружественных отношениях. Эти отношения не прекратились и по выходе его из академии. Но особенно близкими друзьями его были: Богословский, Зернов, Кастальский, Романовский и Назаревский. Последний, по выходе из академии, много испытал скорбей и неприятностей по службе. Сначала, по приглашению рижского епископа Филарета (Гумилевского), он поступил на службу в Риге, затем вместе с Филаретом переехал в харьковскую епархию и был некоторое время смотрителем Ахтырского духовного училища. Здесь, в глуши и забвении, он перенес много неприятностей и скорбей. Алексей Осипович Ключарев, бывший в то время священником в Москве, вызвал его к себе, приютил его у себя и затем исхлопотал ему священническое место в приходе мученика Трифона и, таким образом, можно сказать, спас его от падения и погибели.

II

В 1844 году Алексей Осипович Ключарев окончил полный курс учения в московской духовной академии. Этот курс был, без сомнения, выдающимся в истории академии. В нем числилось всех студентов, окончивших академическое учение, 58 человек, в том числе 27 магистров. Алексей Осипович занял в списке товарищей четвертое место.

30-го октября 1844 года Ключарев был назначен наставником воспитавшей его Вифанской семинарии. Это назначение состоялось по особенной рекомендации члена академической конференции профессора Ф.А. Голубинского, который не хотел далеко отпускать от себя своего любимого ученика, желая впоследствии увидеть в нем своего достойного преемника. Назначение это поддерживал и другой член тогдашней академической конференции, московский протоиерей, магистр богословия, Сергий Алексеевич Владимирский, который лично знал Алексея Осиповича Ключарева, принимал его в своем доме и имел основание считать его своим будущим зятем. В Вифанской духовной семинарии на Алексея Осиповича Ключарева было возложено преподавание логики, психологии и латинского языка в 1-м классе среднего отделения. Об А.О. Ключареве, как о профессоре семинарии, И.Н. Корсунский делает следующий отзыв: «В непродолжительный период своего профессорства в Вифанской семинарии он оставил по себе память, как отличный преподаватель своих предметов, серьезно и в то же время современно ставивший дело преподавания, с живым увлекательным изложением уроков, гуманно и в то же время с достоинством обращавшийся с учениками, так что нужно было сожалеть, что его преподавание было непродолжительно». Этот отзыв вполне справедлив и не заключает в себе лишней похвалы. Так же отзываются и бывшие ученики покойного святителя. Так, ныне здравствующий профессор московской академии Д.Ф. Голубинский в своем письме преосвященному Амвросию от 21-го июля 1901 года, говорит, между прочим, следующее: «В мое время обращение высших с низшими, в Вифанской семинарии было суровое; а потому, когда в 1846 году мы перешли в среднее отделение, для нас очень дорого было Ваше гуманное обращение с нами. К наказаниям Вы редко прибегали. Однако же было два случая, когда Вы нашли полезным подвергнуть меня наказанию, хотя и очень легкому. Летом 1847 года на экзамене я отвечал из Ваших лекций по психологии о памяти. В моем ответе, между прочим, было следующее: „Ех omnibus animae partibus, жалуется один престарелый ритор, memoria maxime delicata et fragilis est, in quam primam senectus incurrit. Quae cunque ei aut puer aut juvenis deposui modo audita sine cunctatione profert. Tamen quae intra proximos annos commisi, sic perdidit, ut etiamsi saepius integrantur toties tanquam nova audiam“. Эти слова оправдываются на мне: новое забываю, а давно бывшее помню очень ясно. В 1848 году Вы задали нам сочинение на тему: «О частных действиях Промысла Божия, усматриваемых в жизни человека». Весьма много таковых действий видел я прежде, а равно и теперь испытываю». Добрым словом вспоминал всегда А.О. Ключарева, как профессора Вифанской духовной семинарии, и другой ученик его, ныне уже умерший протоиерей о. Николай Иванович Фаворский.

По общепринятому в то время обычаю, А.О. Ключарев преподавал свой предмет на латинском языке; но объяснение преподанного предпочитал давать на русском языке. Свои сочинения воспитанники Вифанской семинарии могли писать по его предмету как на латинском, так и на русском языках, что для того времени было уже новаторством, которое не всеми было одобряемо.

Философский склад ума и способность к тонкому психологическому анализу у А.О. Ключарева обнаруживались не только в его преподавании, но и в его тогдашних проповедях. По обычаю того времени, семинарские преподаватели обязаны были писать и произносить проповеди в назначенные дни. Расписание проповедей составляло академическое правление. В 1845 году Вифанскому профессору Ключареву была назначена проповедь на день Пятидесятницы. Темою для своей проповеди он взял вопрос о действии благодати Св. Духа на душу человека. Когда проповедь эта была представлена на предварительный просмотр митрополита Филарета, то, прочитав ее, митрополит спросил Вифанского ректора: «какой предмет преподает у вас Ключарев»? «Психологию и логику», отвечал ректор. «Это видно и из его проповеди», сказал митрополит.

26-го октября 1845 года А.О. Ключарев, как пробывший уже год преподавателем семинарии, согласно действовавшим тогда правилам, был утвержден в ученой степени магистра богословия и в звании профессора. В том же году он женился на дочери московского протоиерея, тогдашнего члена академической конференции, магистра богословия, о. Сергия Алексеевича Владимирского, – Евдокии Сергеевне Владимирской, девушке скромной, кроткой и весьма доброго сердца. 1-го сентября 1847 г. А.О. Ключарев, по назначению академической конференции, принял на себя еще преподавание в семинарии патристики; но преподавал ее недолго, – всего только один год. Крайне скудное в то время жалованье семинарских наставников было недостаточно для того, чтобы на него можно было жить семейному человеку. Чтобы хотя несколько увеличить свое содержание А.О. Ключарев, как мы видели, принял на себя преподавание двух посторонних для его кафедры предметов – латинского языка и патристики; но и чрез это средства к жизни увеличились незначительно, а труд стал обременительным. Подобно многим своим предшественникам и сослуживцам А.О. Ключарев стал все чаще и чаще подумывать о том, чтобы преподавательскую службу в семинарии переменить на службу приходского священника в Москве. В этой мысли его поддерживали в особенности жена и тесть. Кроме того, он чувствовал, что должность семинарского преподавателя, осужденного на проживание в пустыне и глуши, была не по его душе; в Вифании ему было тесно и душно; его душа рвалась на простор, в Москву, для широкой деятельности общественной; ему хотелось быть там, где жизнь бьет ключом, где кипит борьба, где во всей силе может быть проявлена энергия. Одним словом, – он чувствовал в себе более призвания к общественной, чем школьной деятельности. «Если бы я остался в Вифанской семинарии навсегда», говорил преосвященный Амвросий уже в Харькове, «я бы там зачах, заглох, затерся; школа ведь сушит человека. К. П-ч прекрасно выразил истину, что школьный учитель, как свеча, – светит другим, а сам постоянно тает».

23-го октября 1848 года А.О. Ключареву было предоставлено священническое место в Московском Рождественском девичьем монастыре; место это невидное, но и его можно было получить только благодаря ходатайству тестя Алексея Осиповича, заслуженного московского протоиерея о. С.А. Владимирского, которого любил и ценил сам митрополит Филарет. Так А.О. Ключарев оставил свою Вифанскую семинарию и перешел в епархиальное ведомство. 14-го ноября он был рукоположен во диакона, а 17-го – во священника.

Вспоминая об этом времени за четыре года до своей смерти, покойный владыка писал⁶: В 1848 году я был рукоположен во священника к Московскому женскому Рождественскому монастырю. Первые советы на новом служении давал мне протоиерей Сергий Алексеевич Владимирский, пользовавшийся глубоким уважением в Москве и особенною благосклонностью митрополита Филарета, который называл его «мужем совета»⁷. Я имел в супружестве дочь Сергия Алексеевича и радовался, что принадлежал к его семье. В наставлениях мне, как молодому священнику, покойный второй отец мой с особенной заботливостью предупреждал меня относительно осторожного обращения с митрополитом. «Смотрите, говорил он, владыка любит сбивать ученую гордость магистров, учить смирению, школить их. Принимайте с покорностью замечания, как бы они ни были резки, никогда не возражайте. Всякое проявление гордости губит молодого священника во мнении митрополита».

Впрочем, служение А.О. Ключарева в Московском Рождественском девичьем монастыре было весьма непродолжительно, всего только 4 месяца, а потому и ничем не было отмечено. Обстоятельства сложились таким образом, что О.А. Ключарев должен был перейти на другое и более видное место. В конце февраля 1849 года тесть его, протоиерей Казанской, у Калужских ворот, церкви С.А. Владимирский заболел какою-то горловою болезнью, которую врачи признавали простою «жабою». Вначале казавшаяся легкою и совершенно неопасною, болезнь эта была однако же роковою. В первых числах марта больной, совершенно неожиданно для всех знавших его, скончался, оставив после себя осиротелую, довольно многочисленную семью без всяких средств к жизни. Филарет, любивший и уважавший усопшего, отнесся весьма сочувственно к горю и положению его семейства и ради обеспечения и устройства его перевел О.А. Ключарева на место его тестя, к Казанской, у Калужских ворот, церкви. О.А. Ключарев с благодарностью принял эту милость и не только не тяготился многочисленным семейством своего покойного тестя, а напротив всегда радовался, заботясь о нем, и утешался им. Вспоминая об этом времени своей жизни, покойный архипастырь писал⁸: «Прошло только четыре месяца после моего рукоположения, как скончался мой второй отец, оставив вдову и восемь человек не пристроенных детей, начиная от студента университета до младенца, бывшего на руках няньки. Ужас объял меня при этом несчастии. Какая предстояла участь семье, когда все состояние ее осталось только в доме при Казанской, у Калужских ворот, церкви, к которой, незадолго до смерти, Сергий Алексеевич был переведен владыкою из Казанского собора? И вот меня, молодого священника, владыка переводит на место покойного, для поддержания семьи, в один из самых лучших московских приходов. И замечательно, что, по уважению к покойному протоиерею Сергию Алексеевичу и сожалению к осиротевшему его семейству, никто из московского духовенства не произнес ни единого слова ропота на то, что такой приход дан молодому священнику. В этой благословенной семье я прожил пятнадцать счастливейших лет моей жизни. Матушка⁹ Екатерина Семенова была вся любовь и ангел кротости, дети росли один лучше другого. Постепенно они выходили из моего дома; дочери стали примерными матерями семейств, а сыновья заняли впоследствии почетные должности. Некоторые из них уже померли, иные живы, но все они оказались людьми религиозными, высокой честности и неутомимыми деятелями на службе. Остающиеся в живых, и в генеральских чинах, относятся ко мне с тою же любовию, какую я видел от них в их детстве. Это составляет для меня и в настоящее время великое утешение. Таковы были благотворные последствия милости, оказанной владыкою почтенному семейству любимого им протоиерея».

Нам припоминается здесь два рассказа покойного владыки, относящиеся к этому времени его жизни. Когда, после смерти моего тестя, говорил преосвященный Амвросий, я поселился в его доме вместе с его семейством, квартира наша казалась довольно поместительною и удобною; но потом, с каждым годом начинаю замечать, что она делается все теснее и теснее. Что бы, думаю, значило это? Оказывается, что недоумение мое разъяснилось просто: сироты стали подрастать, вытягиваться, занимая больше места за столом и суживая комнаты своими удлинившимися ногами. Другой рассказ прекрасно характеризует покойного преосвященного, который отличался прямотою, откровенностью, характером твердым и настойчивым в осуществлении предпринятого решения, хотя бы оно касалось и чего-либо незначительного. «Когда я поселился в семействе моего тестя, рассказывал он, мне захотелось купить турецкий диван, а денег не было. Толкуюсь я о своем диване день-два, месяц, другой, третий. «Да на что тебе нужен он? – У нас его и поставить негде», заметила жена. «Да он мне нужен на то, чтобы выкинуть его из своей головы. Он сидит там и ни о чем ином мне думать не дает», ответил я. – «Ну, в таком случае покупай», сказала жена. И турецкий диван был куплен.

Как ни богат был приход Казанской, у Калужских ворот, церкви, но он не мог давать достаточных средств О.А. Ключареву для содержания многолюдной семьи и воспитания сирот Владимирских. Нужно было добывать средства каким-либо иным образом, помимо прихода. Наиболее удобным источником для добывания таких средств были, конечно, уроки по закону Божию. О.А. Ключарев не был, впрочем, законоучителем ни в одном учебном заведении; но за то он имел очень много уроков в частных аристократических домах Москвы, так что редко какой день он возвращался домой раньше 10-ти или 11-ти часов вечера. Сначала он занял уроки своего тестя в домах Шереметевых, Самариных, Бутурлиных, Шиповых и др.; впоследствии же, когда он сам стал известен в Москве своею образованностью, гуманностью и уменьем преподавания, он стал занимать уроки в лучших домах москвичей во всех частях города.

К сожалению, это множество частных уроков и обширный круг заведенного чрез них знакомства поглощали у него все время. Проповедничество, о котором он мечтал еще будучи преподавателем Вифанской семинарии, казалось, для него было невозможным. За недостатком времени О.А. Ключарев долго не писал ничего, кроме очередных проповедей, назначаемых раз в год для произнесения в Успенском соборе. Что же оставалось делать? Правда, пред его глазами в Москве было два примера проповедников, не писавших, а просто импровизировавших свои поучения народу и пользовавшихся в то время обширною популярностью: первый – протоиерей Трехсвятительской, у Красных ворот, церкви о. Николай Петрович Другов – любимец простого народа, и второй – протоиерей Вознесенской, у Серпуховских ворот, церкви о. Сергий Николаевич Терновский – любимец образованного общества; но О.А. Ключарев был слишком скромного о себе мнения и считал себя совершенно неспособным к импровизации поучений. Скоро, впрочем, случай побудил его к этому роду пастырской деятельности. Вот как рассказывает об этом сам покойный святитель¹⁰. «Тридцать лет (худо ли, хорошо ли, не мне судить) я упражнялся в устной проповеди. Много было ошибок, много напрасно потрачено было труда, много прошло лет в деятельности, так сказать, не вполне сознанной, не руководимой какими-либо законами и правилами, почти инстинктивной. Да и где было взять эти законы и правила? Во время служения моего священником в Москве у меня был пред глазами пример моего соседа по приходу Вознесенского, у Серпуховских ворот, протоиерея С.Н. Терновского, – пример завидный для молодого священника; но я и не помышлял о возможности подражания. Выступил я на поприще импровизации, как говорится, совершенно случайно, т. е., неожиданно, но, конечно, не без всеблагого указания Промысла Божия, особенно в таком важном деле. Расскажу это с особенным удовольствием, так как в этом имею случай изъявить благодарность памяти моего благодетеля, давно уже усопшего, который подвинул меня на это дело.

«В Москве еще свежа память об умном и весьма замечательном по характеру и деятельности барине прежнего типа Феодоре Васильевиче Самарине, отце известного Юрия Феодоровича. С самого начала моего священнического служения в 1849 году я имел честь (действительную честь) по семейным моим обстоятельствам сделаться ему известным. В то время здоровье Феодора Васильевича уже слабело, он духовно располагался уже к приготовлению себя на путь к вечной жизни и пригласил меня к себе для чтения книг и собеседования по одному и по два раза в неделю. Так тщательно он заботился об очищении своей совести, так внимательно в чувстве покаяния останавливался на каждом шагу своей прошедшей жизни, так старался щедрою благотворительностью (и между прочим чрез мои руки) покрыть сознаваемые им грехи, что представлял для меня поучительный пример живой веры и твердого христианского характера. При частых сношениях велись между нами продолжительные и разнообразные беседы. Однажды я приехал к нему на другой день большого праздника и как-то по ходу речи стал ему жаловаться на беспорядочность нашего простого народа при исполнении обрядов, и особенно за всенощными бдениями при поклонении свв. иконам и помазании св. елеем. И вот, к какому разговору между нами подало повод это мое замечание:

– Что же вы народ не останавливаете? – говорит Федор Васильевич.

– Да как мы его остановим, – отвечаю я, когда и полиция часто не знает, что с ним делать?

– Вы обязаны говорить народу и учить его, когда замечаете в храме беспорядки; кто же и должен это делать, если не вы?

– Так, но мы можем говорить это в проповедях только по праздникам; одни из народа придут в церковь и услышат наше слово, а другие нет; да и те, которые слышат, скоро забывают, или не считают себя обязанными исполнять слышанное.

– Говорите чаще, говорите всякий раз и в ту самую минуту, когда замечаете беспорядок, обличайте на месте нарушителей порядка, – тогда все будут вас слышать и привыкнут слушаться!

– Ну, к этому мы не привыкли, – говорю я; не водится у нас и не умеем мы говорить сейчас, в данную минуту по требованию обстоятельств.

– Как вам не стыдно говорить это, – отвечает, возвышая голос, вспыльчивый Федор Васильевич: – вы говорите со мной по целым часам, говорите свободно о самых разнообразных предметах и не можете сказать несколько слов вашим прихожанам, когда это крайне нужно! – Вы, особенно Вы, – непременно должны это делать! Не умеете, – учитесь, привыкайте! «Крепко задумался я, возвращаясь домой от почтенного старца. Вот как, думаю, умные люди, – сторонние, понимают наши обязанности, и какие прекрасные дают нам советы! Что же мы? Да, «стыдно нам»! У меня была умная семья, были в ней родственники, получившие высшее образование; я сообщил им мысль Самарина; все единодушно ее одобрили. Я решился в следующее же воскресенье произнесть неписанное слово. Обстоятельства благоприятствовали: у нас строилась трапезная церковь, богослужение совершалось в небольшой холодной церкви, и была по праздникам одна ранняя литургия, в которой собирался почти один простой народ. Слушатели, думаю, будут у меня простые: если и замнусь и ошибусь в чем-нибудь, не взыщут. Приготовился я, обдумал проповедь; предмета, избранного тогда мною, теперь не помню. Начал служить литургию в озабоченном состоянии духа. По той мере, как приближалось время проповеди, я стал чувствовать возрастающее беспокойство, и когда надо было отверзать царские врата после приобщения, и мне следовало приказать поставить аналогий, мною овладел такой страх, что я едва прочитал заамвонную молитву, чуть не лихорада приняла меня, – и я для проповеди не вышел... Прихожу домой, – спрашивают: «что с вами? Почему вы не говорили слова?» – «Оробел» – отвечаю я. – «Чего? Почему»? – «И сам не знаю». – И горько, и стыдно было мне моего малодушия, но тем не менее преодолеть страх на этот раз было выше сил моих. Все дни недели до следующего воскресенья я был в грустном настроении духа, с Самариным разговора об этом не возобновлял, опасаясь справедливого от него замечания и пристыжения. Накануне следующего воскресенья я решился повторить опыт. Дал своим домашним, которые также сочувствовали моей заботе, честное слово, что упаду у аналогия, но выйду. Это была неделя пред началом постной триоди и предстояло чтение Евангелия о Закхее. Размышляя о содержании предстоящего Евангелия, думая про себя: ведь смогу же я рассказать, как малорослый Закхей взлез на дерево, чтобы видеть Иисуса Христа, как увидел его и обратился к нему Господь, как был в его доме и что говорил и прочее. Ведь маленькие дети это рассказывают. В крайнем случае смущения, запутанности в словах, опасности замолчать, скажу «аминь» и сделаю вид, что почувствовал нездоровье. Пришедши к Богослужению, чтобы обязать себя, я заранее распорядился, чтобы был поставлен аналогий, сказал, что будет проповедь; а про себя повторил: «упаду, но выйду!» Вышел, перекрестился, и как только сказал первые слова о Закхее, – страх исчез совершенно, я почувствовал какую-то радость, что победил, по-видимому, непобедимое препятствие, – говорил совершенно спокойно и развязно, – вывел из события приличное назидание; одним словом, сказал проповедь во всей форме. Пришел я домой совершенно счастливый, родные меня поздравляют с успехом, у некоторых на глазах выступили слезы, – и с тех пор день праведного Закхея я встречаю, как великий праздник и, кажется, во все тридцать лет не оставлял этого дня без проповеди».

Этот рассказ показывает нам, с какою нерешительностью и с каким трудом о. А.О. Ключарев начал в Москве свое импровизаторское проповедничество. В этом отношении он впоследствии много работал над собою. Он проповедывал почти каждый воскресный и праздничный день живым, устным словом, пока произнесение поучений такого рода не обратилось у него в нравственную потребность, как обязанность его служения, как его призвание. «Когда почему-нибудь проповеди, бывало, не приготовишь, – говорил он, уже будучи харьковским архиепископом, – и видишь, как народ заранее придвигается к аналогию, становится скучно и тяжело на душе, и выходишь из церкви с смущенною совестью, точно сделал какое-нибудь дурное дело. Оно и действительно выходит дурное: не исполнена святая обязанность».

Нет сомнения, что о. Алексей Ключарев от природы имел богатые дарования и склонность к ораторскому искусству; частый опыт давал ему повод и возможность к дальнейшему развитию этой способности. Тем не менее только постепенно и мало-по-малу он достиг той степени свободного обладания живым словом и импровизированною речью, на которой он стоял уже во время своего пастырского служения в Москве.

О некоторых случавшихся затруднениях при произнесении неписанных поучений вспоминает и он сам в своем «Живом слове». «Однажды, – говорит он, – в одной из московских больниц, при открытии общества попечения о бедных, выходящих из больницы, я вздумал сказать речь, не приготовившись к ней заранее, как говорится, под влиянием впечатления. Начал, как следует, план представлялся довольно ясный; но только переступил я за половину речи, как постиг меня этот, говоря попросту, столбняк. Я смутился, оборвал речь, и должен был сесть на место, когда слушатели видели, что дело еще не кончено. В другой раз, – продолжает преосвященный Амвросий, – при служении преосвященного Леонида, в своей приходской церкви я говорил проповедь по случаю открытия в приходе «попечительного совета о приходских бедных» – о нравственном значении и пользе этого учреждения, – и также к половине слова потерял содержание речи, но тут же я решился не подвергать себя стыду при огромном стечении народа, а как-нибудь выйти из затруднительного положения. Я остановился, вынул платок, утерся, помедлил несколько секунд, как бы желая передохнуть и ухватился за первую мысль, которая представилась подходящею к самому случаю речи (которого уже нельзя забыть), не заботясь, – она ли следует по плану, или нет, – и только принялся за ея выражение, как мгновенно возвратилась ясность взгляда на все предстоявшее содержание слова».

Таких случаев в проповеднической деятельности о. А.О. Ключарева в Москве было однако же немного; сам он мог припомнить только два. В общем же его импровизаторский талант постоянно усовершенствовался, и слава о нем быстро расходилась по Москве. Число слушателей постоянно увеличивалось. Многие приходили в его церковь исключительно ради его живого слова из отдаленных окраин Москвы, и, если проповеди почему-либо не было, они оставляли церковь с грустью и разочарованием. Об одном таком случае припоминает в своем «Живом слове» и сам преосвященный Амвросий, рассказывая о нем не в похвалу себе, а скорее – в свое осуждение. «Еще в первые годы, когда я начал говорить свои проповеди за ранними литургиями, пишет он, однажды зимою, не помню почему, может быть, по лености, проповеди я не говорил. И вот, по окончании литургии, когда я вышел с крестом к народу, вижу, с усилием проталкивается ко мне почтенный, седовласый старик-крестьянин; приложившись ко кресту и обратившись ко мне, он громко, на всю церковь говорит: „батюшка! я с четырех часов утра шел с Воробьевых гор к Калужским воротам, по пояс в снегу – к вам проповедь слушать, а проповеди-то и не было“... „Извини, дедушка“, отвечал я, а самому и стыдно, и жалко стало, что я опустил случай доставить благочестивому человеку духовное утешение».

Кто судит о проповедничестве преосвященного Амвросия только по одним писанным и напечатанным проповедям его, тот составит себе неизбежно лишь одностороннее представление. Его импровизированные проповеди имели существенно иной характер, чем проповеди заранее написанные и напечатанные. Последние он предназначал для обширного круга читателей, для лиц интеллигентных и научно образованных, более для чтения, чем для слушания (некоторые из них он даже прямо печатал без предварительного произнесения их в церкви); в них он говорит больше уму, чем сердцу, а потому все они и отличаются серьезною, научною или философскою постановкою; некоторые писатели поэтому называли их прямо трактатами (мнение это, впрочем, ошибочно). В. своих проповедях импровизированных, не писанных и не печатанных, но произнесенных только живым словом, он имел в виду напротив лишь простой, неученый народ, который только и посещает церковное богослужение; в них он говорит, за ранними литургиями, уже не столько уму, сколько сердцу своих благочестивых слушателей, а потому они и отличались всегда простотою, ясностью, общедоступностью и сердечностью изложения. «Архиепископом Амвросием, справедливо говорит священник А. Полозов в «Церков. Вед.» (1901, № 38), напечатано далеко не все, что было произнесено. Он, как известно, неустанно проповедывал слово Божие, и народные массы охотно любили его слушать, когда он просто, ясно и сердечно обращался к ним одним. Эти, не писанные, но не менее обильные и ценные, чем печатные поучения покойного витии были и сердечны, и доступны всем и каждому, и вызывали слезы умиления». Так как свои импровизации о. А.О. Ключарев предназначал главным образом для простого народа, то иногда, в шутку, он называл их просто «мужицкими проповедями». И он не ошибался. Простой народ знал свои проповеди и любил их: он ценил их выше даже ученых и напечатанных проповедей своего любимого витии. Об этом знал и сам проповедник. «Мне объяснили разницу между проповедями обдуманными, обделанными, и импровизированными поучениями, говорит он, мои бывшие прихожане, большею частью, люди простые. Я дарил им свои печатные проповеди; прочитавши их, они мне говорили: «Благодарим, но вот те проповеди, которые вы говорите нам каждое воскресенье, лучше».

Какое благотворное влияние имели на слушателей проповеди о. Алексея Осиповича, об этом можно уже судить по письму какого-то московского старожила, писанному в 1883 году уже в Харьков преосвященному Амвросию и случайно сохранившемуся в его бумагах. Вот это письмо. «Преосвященнейший владыко! С давнего времени слушая ваши высокие и глубоко прочувствованные поучения, показывающие силу вашего обширного ума и красноречия, я всегда выносил из храма Божия весьма полезные и назидательные для себя уроки, которые в образе жизни моей во многом остались не бесследны. Кроме того, ваше внимание ко мне грешному и недостойному слушателю неоднократно выражалось в храме Божием. Многие из предстоявших это видели, а я приходил в смущение. Не знаю, чем мог я заслужить такое внимание. Быть может, как давнишний и постоянный слушатель ваш, или вы замечали мои слезы и благосердствовали ко мне! Да, действительно, это были слезы искреннего самосознания, это были слезы покаяния, эти слезы – плод ваших трогательных и задушевных поучений! Я не могу пройти все это молчанием, в противном случае тяжело было бы моему сердцу. Вот почему я счел своею непременною обязанностью усерднейше и нижайше благодарить вас, преосвященнейший владыко, за дорогие для меня минуты, проведенные во храме Божием во время назидательных поучений ваших. Простите мою откровенность и мое признание. Помолитесь за меня, грешного, Господу, да отставит от меня путь неправды и благостью своею помилует меня. Степан Николаевич Старков».

Ревность и усердие о. А.О. Ключарева к проповеданию слова Божия поражали всех близко знавших его. «Вы ежедневно, с утра до вечера разъезжаете по урокам; когда же вы готовитесь к своим проповедям, которые вы произносите каждое воскресенье и каждый праздник»? спросила его однажды знакомая. Когда? – переспросил ее о. Алексей Осипович. «Сижу на извощике и обдумываю»...

Но если с большим трудом о. Алексей Осипович вырабатывал в себе способность к импровизаторскому проповедничеству, то еще с большим трудом пришлось ему приобретать уменье писать проповеди. Главное затруднение заключалось, впрочем, в том, что за исполнением пастырских обязанностей и многочисленностью частных уроков по преподаванию закона Божия, в первое время службы у него совершенно не было свободного времени. Он почти ничего не писал для печати в течение первого десятилетия по поступлении в Москву на место приходского священника, а проповеди писал, как мы сказали выше, только очередные, по назначению консистории для произнесения в Большом Успенском соборе. Вот что писал в 1897 году сам преосвященный Амвросий в своих «Воспоминаниях» о своих первых опытах в писании проповедей. «Московскому духовенству памятно, какое тщательное внимание митрополит Филарет обращал на очередные проповеди священников, а также и диаконов, при их прошениях на священнические места. По проповедям он оценивал способности священнослужителей и выбирал людей. И никто не мог сказать, чтобы кто-нибудь из даровитых людей был им не замечен. Все должности по епархиальной службе были замещаемы им достойнейшими людьми. Мне же самую строгую школу пришлось пройти именно в деле проповеди. С самого начала, по сравнению с академическими диссертациями, мне казалось нетрудным написать небольшую проповедь. Я и написал первую проповедь без особенной заботливости. И вот, когда я пришел получить ее от владыки обратно, он вышел ко мне гневный и, отдавая вчетверо сложенную рукопись, сказал: «На, – у меня диаконы лучше пишут. Надо больше рассуждать». Это – первый урок. Потом между также неудачными проповедями одна заслужила одобрения владыки, и он, отдавая ее, сказал: «Хороша твоя проповедь, спасибо тебе». Но после этой пошли одна за другой неудачнее. От того ли, что я ничего не писал, кроме очередных проповедей, назначаемых раз в год для Успенского собора, и отвык от сочинений, или хитрил в выборе тем и от лишнего старания осложнял дело, или, наконец, не умел разбираться в хаосе представляющихся мыслей (чем всегда затруднялся), только почти все, что было представляемо, не было разрешаемо для произнесения, и владыка все напоминал мне об удачной проповеди: «Ты прежде лучше писал». Раз он отдал мне проповедь со словами: «Учение изложено правильно», но все-таки произносить не дозволил. Но особенно памятен мне один случай. Я представил длинную проповедь. Владыка, держа ее в руках, говорит: «есть частные мысли хорошие: но кто станет слушать такую немецкую проповедь?» Я сказал в свою защиту:

– Но ведь я старался, владыка святый, мне хотелось раскрыть предмет.

– Да ты пиши себе дома хоть целую книгу, а тут надо делать, что велят.

Грустно мне стало; слезы градом полились из глаз. Владыко сказал:

– Ну, ты успокойся!

Приняв благословение, я пошел вон из длинной приемной комнаты. Но лишь только я приблизился к двери, владыка вслед мне очень громко произнес:

– Да, ты успокойся!

Не легко было успокоиться.

Часто я обдумывал свое положение и искал объяснений строгого обращения, а иногда и резких замечаний владыки по разным представлявшимся случаям. Когда мои сверстники получали разные должности по епархиальному управлению, мне никакой не давали. Между тем слышу от одного архимандрита отзыв владыки обо мне: «он человек мыслящий». Другой говорит мне: «вас предлагали в члены консистории, но митрополит сказал: не развлекайте его!» Что все это значило, объяснилось в 1863 году. К этому объяснению я и клоню весь рассказ о всех моих неудачах в проповедничестве, чтобы читатели имели возможность видеть, что значило строгое обращение митрополита с духовенством, и как мудро и терпеливо воспитывал он в молодых священниках способность и усердие к делу.

«20 декабря 1863 года я чрез секретаря представил владыке проповедь на Новый год «О воспитании характеров». Меня ввели в спальню владыки. Я увидел его сидящим в глубине комнаты на липовой кроватке с пером в руках. Он указал мне на близь стоящий стул и сказал:

– Садись, читай!

Я начал чтение, владыка молчит. По временам я взглядываю на него и замечаю, что он пристально на меня смотрит, и глаза его горят. Я кончил и услышал без всяких замечаний два слова: «скажи в соборе». В первый день Нового года я произнес в Успенском соборе проповедь. Когда в урочное время, по произнесении, я подошел принять благословение владыки, он сказал: «зайди ко мне». Это значило, как мне объяснили, зайти на чай и завтрак в Чудовом монастыре. От волнения и неожиданности мне было не до завтрака. По окончании завтрака, я из последних подошел к владыке благодарить и принять благословение. Он взял меня за руку и говорит:

– Вчера я представил тебя в протоиереи, остальное сделает Святейший Синод.

Итак, это представление послано на другой день по прочтении ему моей проповеди».

Строгая школа Филарета, как показывает вся вообще проповедническая деятельность преосвященного Амвросия, не была для него бесполезною. О. А.О. Ключарев стал именно таким проповедником, каким и хотел его видеть митрополит Филарет: проповедником глубоко и серьезно рассуждающим. Он отказался от той мысли, что хорошую проповедь написать легко. Опыт разубедил его в этом. Усопший архипастырь всегда обдумывал план своих проповедей долго и обстоятельно; затем он наносил его на бумагу и, неоднократно перечитывая его, исправлял, дополнял или изменял совершенно. И только после того, когда план был выработан окончательно, он приступал к последовательному выполнению его. При писании своих проповедей он был крайне требователен к себе: он взвешивал смысл каждого слова, опасался тавтологии, избегал длинных периодов. С этою целью он имел обыкновение прежде произнесения или печатания несколько раз громко прочитывать свою проповедь, часто даже в присутствии других, и обращал серьезное внимание на благозвучие и плавность речи. С этою же целью он всегда сам читал и корректуру своих проповедей. «Когда я был священником в Москве, рассказывал он уже в Харькове, моим первым и лучшим цензором была всегда моя жена. Если она высказывала одобрение, если ей нравилась моя проповедь по своему содержанию и изложению, я был покоен: значит, моею проповедью будут довольны и мои слушатели в церкви». Своим основным требованием А.О. Ключарев признавал следующее: 1) точное обследование предмета и 2) краткое, но ясное, точное, живое и бесхитростное изложение его. Выполнить это требование, очевидно, не легко. Оттого черновики проповедей преосвященного Амвросия всегда были исписаны дополнениями, изменениями или зачеркнутыми местами в такой степени, что их переписывать могли немногие. Иногда сам преосвященный переписывал свои проповеди начерно по несколько раз. Эта кабинетная работа оставалась сокрытою для посторонних, и читатели поэтому не знали, каким тяжелым и упорным трудом были созданы чудные, образцовые проповеди покойного святителя, объединявшие в себе достоинство проповедей Филарета по глубине мыслей и достоинство Иннокентия (Борисова) по изящности, живости и картинности изложения.

С 1864 года Московские Ведомости, Домашняя Беседа и другие светские периодические издания начинают печатать проповеди знаменитого московского проповедника, протоиерея А.О. Ключарева. Явление – исключительное и редкое. Причина этого заключается в том, что проповеди о. А.О. Ключарева уже с самого начала приняли тот основной характер, каким они отличались до самой смерти проповедника. «Мы весьма редко и неохотно помещаем в Домашней Беседе слова и поучения in extenso, – писал Аскоченский еще в 1872 году; но все, что выходит из уст и из-под пера знаменитого московского проповедника, отца протоиерея А.О. Ключарева, само собою просится на возможно широкое распространение. Никто так смело не касается глубоких общественных ран, никто с таким искусством не вскрывает повапленных гробов современного прогресса и всемутящей цивилизации, как он, и ничьи проповеди не читаются с большим наслаждением и неотрицаемою пользой, како его. Это – один из тех достойных делателей нивы Христовой, о послании которых миру современному молит он сам Господа Бога». Этот краткий отзыв о проповедях О.А. Ключарева за время его служения в должности приходского священника совершенно верен. Наши читатели, без сомнения, имеют верное представление об этом времени, чтобы здесь говорить о нем подробно. Это было время 60-х и 70-х годов; время господства всевозможных крайних и враждебных благоустройству России и Христовой Церкви учений – материалистических, социалистических, нигилистических, коммунистических, анархических и атеистических, – время, закончившееся роковым событием 1-го марта, навсегда омрачившим честь тогдашней России. Москва – сердце России – выступила за спасение отечества. Имя Каткова, как публициста, останется священным для каждого истинно русского человека... На церковную кафедру Промысл Божий возвел Ключарева...

В 1873 году о. протоиерей А. Ключарев издал в свет «Несколько проповедей» своих (именно 24). И в каждой из этих проповедей, как в зеркале, ярко и ясно отражаются нравственные недуги тогдашнего общества, порожденные неразумным усвоением ложной цивилизации западно-европейских государств. Так, уже в первой проповеди, произнесенной в московском большом Успенском соборе 1-го января 1864 года и напечатанной потом в «Московских Ведомостях», указав на то, какие великие добродетели приобретаются верующими под руководством православной церкви, проповедник невольно переносит свой взор на лагерь враждебный церкви, на представителей ложной науки, и вопрошает: «Это ли мы видим в опыте в современном движении научного просвещения, которое угрожает овладеть нашим православным, великим народом? Мы видим, что все, относящееся к человеческому совершенству, ныне обращено в предмет прений и противоречивых суждений. Все основы нравственной деятельности потрясены, расшатались. Понятия о добре и зле, о законном и незаконном, о позволенном и непозволенном, о честном и бесчестном, о человеколюбии и правде, о власти и отношениях к ней, о правах и уважении к ним, обратились в истины еще искомые, подлежащие исследованию и поверке, как будто мы живем во времена до-христианские, как будто мы язычники, блуждающие во тьме и ищущие света».

19-го февраля 1863 года – в день восшествия на престол Государя Императора Александра Николаевича протоиерей о. А.О. Ключарев произносил в московском большом Успенском соборе проповедь об обязанности каждого гражданина содействовать исполнению благих предначертаний Царя. Остановившись в частности на заботах Государя о народном образовании, он прекрасно показал своим слушателям, как различно отнеслись тогда к этим заботам люди истинно русские и православные с одной стороны и тогдашние наши либералы, усвоившие себе ложное западно-европейское образование – с другой. «С восторгом, – говорит проповедник, – встречена была эта забота Царя просвещенными классами нашего общества. Но восторженные, откровенные речи большинства наших ученых и просвещенных людей скоро показали, как мало мы готовы на дело народного образования, не смотря на то, что давно уже хвалимся успехами просвещения. Поборники науки большею частью отнеслись холодно, безучастно, или даже враждебно к делу веры и Церкви Православной. Отчего? – Оттого, что, преследуя с жаром интересы науки, они прошли мимо учения веры и Церкви, и остались почти в совершенном неведении касательно той и другой. В этой тьме неведения им показалось, что вера и наука непримиримы, что успевать в науках можно не иначе, как с ущербом для веры, и от сердца веровать можно не иначе, как с ущербом для знания. И прямым последствием этого ложного взгляда на взаимные отношения веры и науки – было печальное разделение духовных сил, которых согласное и единодушное действование столь нужно и было бы столь благотворно для народного образования. Одни требуют просвещенной веры в Бога и Его святое откровение, другие – безусловной веры в разум человеческий; одни началом деятельности признают страх Божий, другие – раздражительное чувство человеческой чести и самолюбие; одни ограждение доброй нравственности находят в заповедях закона Божия и уставах церкви, другие – в так называемых благородных влечениях природы человеческой, – в любви к искусствам, к зрелищам, увеселениям; одни внушают благоговение к священной власти родительской, другие видят в ней стеснение для свободного развития юных сил; одни проповедуют святость брачных союзов и целомудрие, другие – свободу чувства и сердечных влечений, оправдывающую преступления; одни внушают уважение к законной власти, другие требуют права суда над всяким движением власти; одни хотят проповедывать христианство, другие – новейшее язычество. Многие тысячи проповедников последнего уже рассеялись по лицу русской земли. Возможен ли мир между этими двумя враждебными сторонами? Нет! – В несчастной средине между ними стоит та часть нашего образованного общества, которая без ясного сознания непримиримости этих двух враждебных начал, по временам подчиняется влиянию то той, то другой, смутно чувствуя беспокойство и опасения, и – то жалеет расстаться с верою, которая еще живет в сердце, то боится прямо восстать против духа неверия, прикрываемого почтенным именем науки и просвещения. Такое состояние нашего образованного общества может ли ручаться за успешный ход народного образования? И смело можем сказать, что это не может не огорчать Царя русского, Царя православного, который так недавно наставникам одного из высших училищ веры выразил желание, чтобы «юношество было воспитываемо в чистой истине православия». Полтораста лет росло просвещение в нашем отечестве под постоянным покровительством царей, которые не щадили для него ни трудов, ни жертв, и – вот, когда настало время сделаться ему достоянием всего народа русского, оно в большинстве своих представителей предлагает народу столько ему чуждого, столько ложного, столько опасного»... Далее проповедник указывает, как многие либеральные писатели во зло воспользовались дарованною им свободою печатного слова. «Крикливая молодость, говорил он, нестройным шумом заглушает спокойные голоса зрелых мужей – правдолюбцев; печатные прения превращаются в возмутительные ссоры, наполненные личными оскорблениями; почтенные имена подвергаются безнаказанному осмеянию и унижению, и не раз уже печатное слово покушалось распространять безнравственность и развращение, так что заботливые родители были вынуждаемы отводить своих детей от этого мутного источника просвещения».

Таким характером обличения общественных недугов отличается вся печатная проповедническая деятельность о. А.О. Ключарева за время его служения в скромной должности приходского священника. Мало этого, по его убеждению, иного характера и не может иметь современная церковная проповедь. Свой взгляд на этот предмет он высказал торжественно в своей проповеди, произнесенной им в московском большом Успенском соборе 4-го апреля 1872 года. Этот взгляд настолько характеристичен и для всей последующей деятельности усопшего святителя, что на нем необходимо остановить свое внимание. «Распространение в среде христианских народов новых учений, от которых происходят опасности для благосостояния народов и для спокойствия их правительств, говорил О.А. Ключарев, вызывает к усиленной деятельности христианскую или церковную проповедь. Но какова должна быть эта проповедь? «Большинство наших просвещенных людей, говорит он, склоняется к той мысли, что церковная проповедь должна не руководствовать людей известного времени, а идти за временем, и не только применяться к нему во внешних приемах, но и соглашаться с ним в самом решении вопросов современной жизни». С таким взглядом О.А. Ключарев не был согласен. Современным христианским проповедникам, как, например, для подражания, он указывает на ветхозаветных пророков. «Пророки ветхого завета, которых служение состояло не только в предсказании будущего, но и в учительстве, в возвещении воли Божией, говорит он, бывали в положении подобном тому, в каком находимся мы ныне. Известное время с своими особенностями и от них требовало уступок. Современники нередко обвиняли их в том, что они все обличают, все плачут, все грозят гневом Божиим, что они слишком строги и суровы. В противоположность им являлись учители, которые были мягче и снисходительнее. Они говорили по сердцу своих современников, и – также от имени веры, или – что то же – от имени Божия. Они вместе с народом порицали суровых проповедников и, утешая народ, говорили, что они сами видели сны, что им сны их не предвещают ничего страшного, что все идет прекрасно и обещает благоденствие в будущем. Но вот что сказал Господь чрез пророка Иеремию: «Пророк, у которого есть сон, пусть рассказывает его за сон, а у которого есть Мое слово, тот пусть говорит слово Мое верно». Вот заповедь для проповедника богооткровенной истины на все времена, замечает О.А. Ключарев. «Он должен различать в себе человека, который может иметь свое сновидение, свое личное мнение, воззрение, сочувствие, стремление и т. п., и другого человека, который имеет в своих руках слово Божие. Как человек вообще, он волен, отвечая сам за себя, сочувствовать всему, что ему нравится, но пусть он будет честен, и выдает свое за свое, а не за Божие, пусть говорит от себя, а не от имени возвещаемой им веры. Если же он взглянет на себя, как на проповедника слова Божия, то пусть возвещает слово Господне верно, без искажений, ограничений, послаблений; иначе он будет лжепророком или лжеучителем. Тогда и народ будет знать, что избрать и что предпочесть, – человеческий ли взгляд и мнение проповедника, или ясно и верно возвещаемую волю Божию».

Другой образец для современных христианских проповедников О.А. Ключарев указал в лице древних отцов Церкви. «Древние отцы Церкви, говорил он, с церковной кафедры боролись с ложною философиею, употребляя против нее ее же оружие. Та же борьба предлежит и нам, и мы веруем, что Господь вышлет достойных делателей на жатву свою»...

Кто знаком с печатными проповедями преосвященного Амвросия, тот знает, насколько он оставался верным начертанному здесь идеалу христианского проповедника во всю свою жизнь: он всегда вещал слово Господне верно, без искажений, ограничений, послаблений; самым энергичным образом, не боясь никаких личных оскорблений и неприятностей, он боролся с ложною философиею и ложною наукою, с теми ложными и вредными идеями, которые, по его остроумному сравнению, «похожи на тех, недавно замеченных естествознанием, незримых животных, которые мириадами плодятся и кружатся в воздухе, проникают во все органы нашего тела и всюду, как говорят, производят гниение и разложение, и которых уничтожает только гром небесный».

Но для живой и неистощимой энергии О.А. Ключарева казалось недостаточно одной церковной проповеди для успешного ведения этой борьбы. Ему захотелось основать свой собственный духовный журнал. Академические тогдашние журналы, наполненные учеными и серьезными статьями, не могли найти доступа к простому народу; их читали только образованные духовные лица и богословы. А между тем лжелибералы с своими вредными идеями отправились «в народ». «Многие тысячи проповедников новейшего язычества, по словам О.А. Ключарева, тогда рассеялись по лицу русской земли». Нужно было оказать этому злу соответствующее противодействие; нужно было основать общедоступное и вместе с тем православное, душеполезное издание. По своему обычаю, о. А.О. Ключарев долго носился с этою мыслью; советовался со многими. Все одобряли его намерение и относились к нему сочувственно. Профессор московской духовной академии А.В. Горский указал ему даже надежных сотрудников. Семейные, и прежде всех жена, также поддерживали его. Жена его, в то время уже безнадежно больная, между прочим, сказала так: «Начинай, – тебе легче будет переносить горе, когда я умру, если ты будешь за делом». Тогдашний московский митрополит Филарет охотно дал свое согласие на издание такого журнала и даже сам посоветовал, как назвать его. Вот что об этом говорит сам преосвященный Амвросий в своих «воспоминаниях»: «Приняв милостиво программу издания и дав ему название, митрополит сказал: «Я на тебя надеюсь; но есть ли у тебя сотрудники?» Я назвал рекомендованных мне А.В. Горским, в качестве соредакторов, священников: Василия Ивановича Лебедева (умершего в 1863 году) и Василия Петровича Нечаева, – ныне преосвященного Виссариона, епископа Костромского. Он спросил от нас пробных статей, целый день читал их, как потом сказал мне его секретарь, и затем, отдавая их с одобрением, сказал: «Я готов служить вам, чем могу, но вы свободны?»

Первая книжка журнала вышла в январе 1860 года. Журнал с самого начала носил следующее название: «Душеполезное чтение, ежемесячное издание общепонятных сочинений духовного содержания». В первой статье журнала – «Христианский обычай начинать всякое дело молитвою о благословении Божием», – которая была написана самим редактором свящ. А. Ключаревым, в заключении указана ясно и самая цель предпринятого издания: «Благочестивый читатель! Эта книжка, которую ты с христианскою снисходительностью читаешь, есть начало труда, предпринятого людьми, желающими пользы душе твоей и твоего спасения. Помолись вместе с нами Господу, Источнику премудрости и разума, чтобы Он ниспослал на сей труд Свое всеосвящающее благословение. Помолись, чтобы нам Он даровал дух ревности к возвещению святого слова Его и дар учения, тебе усердие к духовному чтению и благодатную помощь в исполнении святых Его заповедей и всем православным христианам любовь к слову Божию и преуспеяние в богоугодной жизни».

Сотрудниками о. А.О. Ключарева по изданию этого журнала, кроме священников В.И. Лебедева и В.П. Нечаева, были: архимандрит Никодим, протоиерей C. Терновский, священник П. Смирнов, протоиерей И. Рождественский, священник В. Световидов, священник Василий Вербицкий (алтайский миссионер), профессор московской духовной академии Д.Ф. Голубинский, И. Снегирев, священник В. Владиславлев, священник Александр Романовский, священник В. Сперанский, священник В. Головин, священник Павел Алякритский, архимандрит Порфирий, Ив. Беляев, Амфиан Лебедев, Сергей Писарев, священник Н. Руднев, священник Петр Ильинский, К. Невоструев, Филарет, архиепископ черниговский, викарий московский епископ Леонид, священник И. Виноградов, И. Шаров, протоиерей Н. Ильдомский, П. Казанский, свящ. В. Гаретовский, Иосиф архиепископ воронежский, свящ, И. Благовещенский, В. Муратов, свящ. Я. Головин, свящ. С. Вишняков, свящ. А. Телегин, свящ. Н. Потапов, свящ. Гр. Быстрицкий, свящ. Д. Кастальский, прот. А. Воскресенский, Д. Рождественский, свящ. А. Левашов и мн. др.

Статьи журнала отличались большим разнообразием по своему содержанию, необширностью по объему и общедоступностью по языку и изложению. К сожалению, о. А.О. Ключарев редактировал этот журнал недолго, – всего только шесть лет. «Не имея способности к постоянной кабинетной работе, – рассказывает преосвященный Амвросий в своих «Воспоминаниях», – я оставался только шесть лет редактором Душеполезного Чтения, предоставив дело трудолюбивому В.П. Нечаеву, за что и достойно чествовало его духовенство в празднование 25-летнего юбилея этого издания». Но были, без сомнения, еще и другие причины, побудившие О.А. Ключарева оставить редактирование основанного им журнала. Журнал расходился не в большом количестве экземпляров, – и средства редакции были скудны. Кроме того, хотя сотрудников у О.А. Ключарева было и много, но почти все они (за исключением Лебедева и Нечаева) были сотрудниками случайными; а при этом условии трудно было со всею точностью выполнять программу издания. Что же касается ученых московских священников, то они почти не принимали участия в этом простом и общедоступном издании, предназначенном для народа. Наконец, о. А.О. Ключарев не располагал в достаточной мере и свободным временем, будучи занят уроками, проповедничеством и делами по приходу. На все это он сам жаловался в письме к протоиерею И.И. Базарову уже от 16-го июля 1862 г. Вот что он писал тогда указанному о. протоиерею: «Не знаю чем и начать письмо мое к вам: так мне стыдно перед вами за свое невежество. Целые полгода я не отвечал вам на доброе и прямое письмо ваше. Простите меня ради Бога, и да не повредит вина моя нашим добрым отношениям, которые только – что начались было. Я сердцем чувствую, что вы человек добрый и снисходительный, и как-то надеюсь, что вы не откажете мне в прощении христианском.

«Первая причина моей медленности в ответе была в том, что вы задели меня за живое своими замечаниями о моем журнале, и мне хотелось многое сказать вам по поводу этих замечаний. Собираясь писать много, а ждал для этого свободного времени, чтобы поделиться с вами на просторе своими мыслями и ощущениями, но его-то, свободного времени, и не оказывалось. Каждый день приносил новые заботы и неизбежные развлечения. Набросать кое-что мне не хотелось, – и вот незаметно дней пропущенных для письма к вам накопилось полгода, и я оказался в том фальшивом и тяжелом положении, из которого прошу вас вывести меня христианским прощением. Жизнь московского приходского священника, осажденного множеством знакомых, да еще и журналиста – сложная и суетливая жизнь. Для серьёзного дела мне остается только свободное от службы и при том раннее утро. Прибавьте к этому, что я уже три года страдаю болезнью глаз, от которой два, а иногда и три дня в неделю (в которые глаза мои прижигаются ляписом) и все вечера без исключения я не могу ни читать, ни писать. От этого и теперь мне все-таки приходится сказать вам кое-что и наскоро.

Я сказал, что вы задели меня за живое своими замечаниями о «Душеполезном чтении». Это не значит, что вы зацепили мое самолюбие, а что коснулись предмета, наиболее меня занимающего и озабочивающего, о котором у меня, говоря по-русски, болит сердце. Большая часть ваших замечаний такого рода, что я отвечал на них про себя: «правда, но что прикажете делать?» Моя главная задача, мое искреннейшее желание при начале издания было – послужить нашему простому, в собственном смысле, народу и вообще всем сословиям, невежественным в деле веры, общепонятным и сердечным изложением христианского, душеполезного учения во всех его видах. Это было наше знамя, вы так его и поняли. Но мы, говорите вы, неверны своему знамени, как и другие наши духовные журналы. Совершенная правда. Отчего это? – Не говоря о других духовных изданиях и их издателях, я скажу вам о своем и о себе, насколько я сам понимаю дело.

С первого года нашего издания опыт показал нам, что мы с своим знаменем очутились на той несчастной роковой черте, которая отделяет наш простой народ от полуобразованного общества. Люди из простого народа, до которых достигали наши книжки, принимали их с любовью, полуобразованные оглянулись на них с улыбкою. „Что это, говорили они нас хотят грамоте учить? Это несовременно“. Но так как простой народ наш доселе почти никаких книг (кроме чисто церковых) еще не покупает, а о журналах и понятия еще не имеет, то мы рисковали остаться без подписчиков. Сельское духовенство по предписаниям некоторых архиереев стало было порядочным проводником нашего журнала в народ если не для покупки, то по крайней мере для чтения; но без повторения консисторских указов о выписке журнала на церковный счет и эти проводники начали нам изменять. Что оставалось делать? Надобно было с изменой своей задаче прилаживаться к понятиям людей с претензией на образованность и на современность. И мы с своей точки зрения стали касаться вопросов современных, которые могли интересовать светское общество и самое духовенство. И я от души жалею об этой измене нашей первоначальной мысли. Оказалось трудным и излагать одно учение. Простой народ скоро устает на чтении учительных статей, потому что не привык к размышлению о предметах отвлеченных, светские люди ими скучают, потому что у них испорчен вкус легким журнальным чтением. Таковы-то плоды нашего просвещения. Вот почему мы помещаем охотно рассказы и анекдоты.

Прибавьте к этому второе, весьма важное обстоятельство. Передовые из нашего духовенства (молодежь, как вы говорите) как сначала взглянули, так и теперь продолжают смотреть на наше дело с совершенным презрением. Такой труд для них кажется мелочью, делом ребячьим. Их интересуют великие вопросы литературного кружка; миллионы православного народа для них не стоят внимания. Вы, может быть, думаете, что мы завалены статьями, что нам остается только выбирать и что дурной вкус наш причиною дурного выбора статей. Увы! Лучшие наши таланты смотрят по верхам, большинство нашего магистерства спит непробудным сном лени, и в статьях, от него получаемых, царствует школьная формальность, отвлеченность и сухость. Даровитых охотников потрудиться над тем, чтобы высвободить догматическое учение и даже нравственное из школьных форм и научного языка, в который у нас его запутали, приблизить его к пониманию народа, выработать для него новую, живую и ясную речь – пока еще нет. Самое лучшее для нас было бы в настоящее время – это рассказы из библейской и церковной истории, одушевленные и пересыпанные слегка догматическим и нравственным учением. Вот почему я просил вас об них. А пока – до времени нам остается успокоиться на той мысли, что как бы Христос ни проповедывался, только бы проповедывался.

Видите, я совершенно согласен с вами. В ваших замечаниях я нашел то, о чем сам думаю постоянно, но, как видите, внешние причины мешают нашему журналу быть тем, чем он должен быть. Помогите нам в этом. Сказавши, что неверие проникает в наше общество, вы выразились слабо; оно систематически в нем распространяется и при том такими деятелями, которые забирают в руки власть. Сильного противодействия ему не видится; народ с своею любимою святою верою остается беззащитным. В него врываются просветители и учители с ожесточенным неверием, и нет пастуха, который бы отогнал этих зубастых волков от брошенного стада. Время критическое. В народе открывается многое множество школ, а читать ему нечего. По мере распространения в нем грамотности, книжные промышленники не замедлят снабдить его всякою литературною мерзостью, а мы все будем думать, что это вопрос несовременный. Вы далеко живете от отечества, многого не видите, что мы видим и от чего нам плакать хочется.

Не без стеснения сердца перехожу я к слову о присланной вами статье и признаюсь вам, что отчасти она была причиною моей медленности в ответе на письмо ваше. Но я скажу вам о ней свое мнение с такою же откровенностью, с какою вы говорили о моем журнале. Я затрудняюсь ее печатать потому, 1) что она катехизического характера, а у нас уж печатаются катехизические поучения преосвященного Евсевия, хотя, по правде сказать, плохие, но излагающие учение по плану и порядку. По всей вероятности, ваша статья совпадает с его беседами по содержанию. А ведь она одна. 2) В ней, не смотря на небольшой объем ее, слишком много захвачено истин, относящихся к учению о лице Иисуса Христа, и оттого многое не раскрыто с тою ясностью, какая нужна для простых читателей. 3) Принявши за особенный способ изъяснения новозаветных истин сопоставление их с прообразами ветхого завета, вы не могли избегнуть важного неудобства: то в ветхозаветной картине, то в учении новозаветном беспрестанно выступают черты, требующие светлых красок, т. е., длинных дополнительных толкований, совершенно необходимых для читателей незнакомых с богословием. Я по опыту знаю, что догматическое учение можно излагать с пользою для простых, только взявши предмет частный, одну мысль и изъясняя ее всеми способами, выводами, приложениями, примерами, сравнениями и т. п., как делал св. Тихон Воронежский – единственный народный учитель наш. Не посетуйте на меня за это откровенное объяснение. Потому-то и нет у нас догматических статей, что, по моему мнению, это дело чрезвычайно трудное, требующее особенного подвига ученого богослова. Жаль, что вы не принялись за прощание Моисея с народом. Теперешний характер своего издания я считаю случайным. Я буду биться изо всех сил, чтобы сделать его популярным. Если это не удастся – брошу его.

Забыл я сказать свое мнение на вашу заметку об аскетических сочинениях. Они, по-моему, полезны для монастырей, из которых весьма многие выписывают наш журнал. Да, судя по себе, я заключаю, что они хорошо расшевеливают засыпающую совесть и пристыжают леность и мирянина.

Конец слова: глаза очень устали. Простите все мои прегрешения и возмогайте о Господе».

И действительно, А.О. Ключарев бился из всех сил, чтобы сделать популярным свой журнал. Не много было у него свободного времени, но он отдавал своему журналу все, что имел. Случайных сотрудников нахлынуло к нему много со всех концов России; но их работы были неудовлетворительны; более трех четвертей нужно было отсылать назад за негодностью с деликатною отпискою каждому автору о причинах ненапечатания его сочинения; много времени поглощало предварительное чтение этих работ в рукописях, иногда – крайне неразборчивых. Затруднительны были мелочные хлопоты по типографии и редакционной бухгалтерии. К несчастию редактора, один из самых даровитых, трудолюбивых и энергичных помощников его, В.И. Лебедев около двух лет страдал чахоткою, а в 1863 году умер. За недостатком хороших статей для журнала редактору о. Ключареву приходилось самому много работать, – быть, так сказать, своим собственным постоянным сотрудником. Не смотря на все это, его собственные сочинения, помещенные в «Душеполезном Чтении» за первые шесть лет его издания, должны быть названы лучшим украшением журнала. По своему содержанию они отличаются жизненностью и практическою опытностью, по изложению – простотою и общедоступностью, по языку – чистотою, правильностью и полною естественностью. Из них достаточно на звать здесь следующие: 1) «Христианский обычай начинать всякое дело молитвою о благословении Божием» (это, можно сказать, первая, редакционная статья), 2) «Об обязанности каждого православного христианина поучаться в слове Божием»; 3) «Вера жены хананейской», 4) «Христианские советы крестьянам, вышедшим из крепостной зависимости», 5) «Евангельское повествование об исцелении Господом десяти прокаженных», 6) «Несколько замечаний о современных модах в одежде», 7) «Вразумление свыше», 8) «О воспитании детей у русского купечества», 9) «Замечательные случаи при исповеди и приобщении больных», 10) «Поучение к поселянам о том, как грешно смеяться над телесными недостатками ближнего», 11) «Поучение к поселянам по случаю рекрутского набора», 12) «Евангельское повествование об исцелении Господом жены кровоточивой», 13) «Новая мысль о способах вспомоществования православным церквам в западном крае России», 14) «Сила привычки к вину», 15) «Евангельское повествование об исцелении Господом слепорожденного», 16) «Позволительно ли уходить из церкви от проповеди?» 17) «О благотворительных увеселениях», 18) «Напоминание московским любителям духовных концертов», 19) «Ложный стыд» и др.

Труды А.О. Ключарева по изданию «Душеполезного Чтения», несомненно, содействовали его популярности. О нем знали далеко за пределами московской епархии. Искренно и горячо сочувствуя нашей миссии среди язычников, он помещал в своем журнале известия о трудах наших миссионеров; а это втянуло его в самые оживленные сношения с такими лицами, как наш знаменитый алеутский и аляскинский миссионер – протоиерей Иоанн Вениаминов (впоследствии митрополит московский Иннокентий), алтайский миссионер архимандрит Макарий и др. Мало этого, имя А.О. Ключарева стало известно даже и особам царствующего дома. В Бозе почившая Государыня Императрица Мария Александровна с особенною благосклонностью относилась к нему и пользовалась его пастырскими беседами. В это время ему предложено было место профессора и ректора в С. Петербургской духовной академии, но он, по присущей всем великим талантам скромности, отказался от этого, столь высокого для приходского пастыря места, под предлогом, что, посвятив себя пастырской и проповеднической деятельности, он чувствует себя отставшим на поприще чисто богословской науки. (Церк. Вед. 1898 г. № 47). В особенности он был хорошо известен великой княгине Елене Павловне. Покойный профессор московской духовной академии (дальний родственник преосвященного Амвросия) Ив. Ник. Корсунский говорит об этом следующее: «Известен Алексей Осипович стал по времени и особам царствующего дома, которые приглашали его нарочито к себе по разным делам для совета. Так, напр., великая княгиня Елена Павловна († 9-го января 1873 г.), оставившая по себе добрую память щедрою благотворительностью, заботами о народном образовании и внимательностью к делам и вопросам церковным, два раза вызывала его к себе в Петербург; равно и в бытность свою в Москве в 1864 году приглашала его к себе для совета по разным делам. Для примера, мы укажем хотя на один из случаев вызова А.О. Ключарева в Петербург для рассмотрения рукописи под заглавием: «Напоминание православному христианину», предназначенной к напечатанию на счет собственных сумм ее высочества и безмездной раздаче в училищах. В 1864 году 28 февраля товарищ обер-прокурора Св. Синода, князь С.Н. Урусов, по воле великой княгини Елены Павловны, при письме своем препроводил к московскому митрополиту Филарету, мнением которого великая княгиня очень дорожила, означенную рукопись на рассмотрение и заключение. Митрополит Филарет, исполняя это поручение, на первых же порах заметил некоторые признаки протестантского духа, который сквозил в этой рукописи, и, сделав несколько других замечаний на нее, в заключение, от 5 марта, писал: «Сих замечаний и примеров, кажется, довольно для убеждения, что Напоминание требует внимательного пересмотра». В виду этого от 17-го апреля того же года князь Урусов писал митрополиту Филарету: «Великая княгиня поручила мне выразить вашему высокопреосвященству искреннейшую ее признательность за труд, который вам было угодно на себя принять. Разделяя вполне мнение ваше, милостивый Государь и Архипастырь, что означенная брошюра требует внимательного пересмотра, ее высочество обращается к вам с покорнейшею просьбой, если вы изволите это признать возможным поручить такой пересмотр известному ей лично редактору Душеполезного Чтения, священнику А.О. Ключареву. Ее высочество поручила мне уверить ваше высокопреосвященство, что исполнением сей ее просьбы вы изволите ей доставить великое утешение». Просьба, конечно, была исполнена, и А.О. Ключарев потрудился над пересмотром означенной рукописи, представлявшей собою выборку текстов из разных мест Св. Писания на русском языке по переводу Алтайского миссионера архимандрита Макария, о разных предметах веры и нравственности. По пересмотре, исправлении и дополнении, рукопись эта была и напечатана, но в продаже шла плохо». По рассказу самого преосвященного Амвросия, когда он в первый раз, по вызову великой княгини Елены Павловны, явился к ней в Петербург, то ему пришлось долго ждать в ее приемной комнате, так что он должен был несколько опоздать к званному обеду к Татьяне Борисовне Потемкиной. Великая княгиня приняла его уже после того, как он кому-то напомнил о себе. Когда он прибыл в дом Потемкиной и стал извиняться, что опоздал, указывая в свое оправдание на то, что его долго не принимала великая княгиня, ему дали понять, что об этом нельзя говорить. И действительно, оказалось, что о таких вещах говорить в петербургских салонах не всегда безопасно. Слова А.О. Ключарева кем-то были переданы великой княгине. Она, впрочем, за это не обиделась. Когда чрез полтора года ему пришлось опять представиться ее высочеству, его приняли раньше всех генералов и других лиц, дожидавшихся в приемной, при чем великая княгиня, шутя, заметила: «ну, теперь я вас не задержала». В это время она угощала его даже чаем, сама разливая его. В мае 1864 года великая княгиня Елена Павловна была в Москве и, по ее приглашению, ей представлялся о. А.О. Ключарев. Это обстоятельство обратило на себя внимание всего московского общества и даже московских архиереев. По крайней мере бывший в то время викарием московской епархии, епископ можайский Савва писал ректору московской духовной академии, протоиерею А.В. Горскому от 2-го мая 1864 года: «Вчера был у великой княгини протоиерей А.О. Ключарев и беседовал с ее высочеством, между прочим, о епископах из белого духовенства».

Кроме усиленных трудов А.О. Ключареву пришлось не мало испытать и скорбей во время его служения в Москве в должности приходского священника. Особенно тяжки были для него утраты близких его сердцу родных и раннее вдовство. 29-го апреля 1855 года умер его отец, протоиерей богоявленской церкви г. Александрова. Алексей Осипович принял на себя все хлопоты по его погребению близь его приходской церкви и устроил приличный памятник над его могилой. На место его отца был переведен его старший брат, Петр Осипович, бывший до того времени священником также в г. Александрове, в Успенском первоклассном девичьем монастыре. О. Алексею Осиповичу пришлось однако же скоро погребать рядом с могилою отца и этого брата своего. Детьми он был также несчастлив; у него было три дочери и один сын; дочери умерли в младенчестве: Мария (род. 11-го марта, ум. 22-го июня 1847 г)., Екатерина (род. 6-го ноября 1848 г., ум. 22-го июля 1849 г.) и Надежда (род. 8-го марта 1854 г., ум. через 5 дней после рождения). В 1855 году у него родился сын Сергей; он прожил всего только пять лет, радуя родителей своими природными способностями, добротою и находчивостью; но 20-го июля 1860 года его не стало. Через три дня скончалась и жена о. Алексея Осиповича (23-го июля 1860 г.) и была погребена в одной могиле с любимым сыном. Смерть жены была для о. Алексея особенно тяжела, потому что на его руках остались малолетние сироты – ее братья и сестры. Положение его несколько улучшилось, когда после смерти старшего брата его Петра Осиповича к нему переехала на жительство, родная мать его Мария Ильинична, предобрейшая старушка. Кроме того, забывал свои домашние скорби о. Алексей Осипович и в своих трудах по изданию «Душеполезного Чтения» и по приходу. Свою деятельность по приходу он не ограничивал только священнослужениями и проповедничеством. Его всегда занимала участь бедняков в его приходе. С целию ее облегчения он первый открыл при своей церкви попечительный совет. Дело это причиняло ему много хлопот; но особенного развития не достигло, так как прихожане были заняты тогда устройством своей церкви. Вот что говорит об этом сам преосвященный Амвросий в своих «Воспоминаниях о митрополите Филарете».

«В шестидесятых годах, рассказывает он, я открыл при своей приходской церкви первый попечительный совет о приходских бедных. Когда я представил владыке прошение о разрешении на это учреждение, он сказал: „Этот способ благотворения по приходам я предлагал еще при Александре I“. Потом с грустью прибавил: „Вот время, когда можно бы дело делать, но уже сил нет“. Свой приходский совет, по неопытности, я не сумел организовать, как должно, и поддержать его, за что потом и упрекнул меня митрополит. Теперь эти учреждения процветают в Москве». Иной отзыв об этом учреждении дают другие. Так, прот. П.А. Смирнов пишет в «Церковных Ведомостях» (1898 года № 47): «Протоиерей А.И. Ключарев первый в Москве учредил при своем приходском храме попечительство, поставив его исключительно на началах благотворительности. Возникавшие впоследствии при московских церквах попечительства брали пример с учрежденного им и процветающего до сих пор попечительства при Казанской, у Калужских ворот, церкви».

Другим предметом забот и трудов о. А.О. Ключарева по приходу почти с самого поступления его на место приходского священника было построение новой церкви. И его очень огорчило, что эти труды его не были оценены, по-видимому, надлежащим образом со стороны митрополита Филарета. «В моем богатом и многолюдном приходе, – рассказывает сам преосвященный Амвросий, – была старинная тесная церковь. Я счел своим долгом озаботиться построением новой. Поступивший при начале моего служения в должность церковного старосты почтенный старец, московский купец Иван Несторович Епанешников охотно взялся за это дело. Он так разделил со мною труд: „Ты, батюшка, смотри за рисунками и толкуй с архитекторами. У меня голова – тыква, я в этом ничего не понимаю. Мое дело – кирпичики“. И он неутомимо следил за сооружением величественной трапезной церкви и, сидя на лавочке у соседнего дома против церкви, любовался, как успешно складываются его «кирпичики», и говорил с радостью: „растет, растет“».

Кстати скажу в память благочестивого старца, что и я умилялся, видя его восторг, когда храм был совершенно окончен – обширный, светлый, сиявший золотом, и он, сидя у своего свечного ящика, при последних внутренних работах пред освящением храма, воскликнул со слезами: «что это? в раю что ли я?!» Начатый в 1850 году, храм в 1853 году был окончен. Митрополит освятил его. Москвичи знают этот храм. И вот мои прихожане спрашивают, чем владыка наградит священника? И я, грешный человек, думал, что после службы в течение четырех лет профессором семинарии и уже пяти лет священником, после трудов по сооружению храма, увижу какой-нибудь знак внимания от владыки. Поехали мы со старостой благодарить его за освящение храма. Староста вошел ко владыке прежде меня. Слышу в полуотворенную дверь его громкую речь в похвалу мне. «Если бы не батюшка, говорил он, я бы и в старосты не пошел». Думаю: дело идет хорошо. Позвали меня. Строго принял меня владыка. Сделал несколько замечаний о недосмотрах моих в построении храма – и только. Мне не дано было даже и набедренника. Грустно, но делать нечего. После, когда уже я получил несколько наград, преосвященный Леонид на одном служении заметил, что у меня, при наперсном кресте, нет набедренника, и спросил: «Что это значит, что у вас набедренника нет?» – «Не даете», отвечал я. Он доложил об этом митрополиту. В первый затем праздник преосвященный возложил на меня набедренник, и когда я пришел благодарить владыку за награждение, он сказал: «извини, позабыли». Вообще не щедро награждал владыка духовенство, но за то и высоко ценились награды в его время».

По этому поводу мне припоминается следующий рассказ покойного архиепископа Амвросия. «Когда я был священником в Москве и не имел еще никаких наград, говорил он, однажды я шел в каком-то крестном ходе рядом с своим товарищем по академии Ст. Ив. Зерновым (в последствии – известный московский протоиерей). Разговорились про академию, про товарищей. Вспомнили о Назаревском, который служил здесь, на юге.

– A знаешь, сказал мне Зернов, – я недавно получил от него письмо: пишет, что ему надели на шею уже целую кучу наград...

– Что же ты ему отвечал? – спросил я Зернова.

– Да я написал ему так: приезжай в Москву, – все поснимаем...

Впрочем, если за построение храма митрополит Филарет и ничем не наградил о. Алексея Осиповича, то за то прихожане его очень щедро наградили его своею любовию, привязанностью и благодарностью. В этом отношении большой интерес представляет письмо какого-то москвича, Михаила Константиновича Смирнова, писанное уже в Харьков архиепископу Амвросию от 31-го августа 1890 года и случайно сохранившееся в бумагах приснопамятного святителя. Приводим здесь это письмо полностью. «Ваше высокопреосвященство, глубокоуважаемый и незабвенный архипастырь Амвросий! Помня всегдашнее ваше благосклонное внимание ко мне в бытность вашу настоятелем Казанской, у Калужских ворот, церкви и в мою бытность прихожанином ее, я осмеливаюсь передать вам свое впечатление, вынесенное мною из созданного вами Казанского храма. Я проболел более шести лет и потому во все это время не был в Казанской церкви, да и живу теперь в другой местности, и даже отчаивался уже, было, когда-либо побывать в новом храме. Но, вероятно, по Божию соизволению, представился мне к тому нечаянный случай. Нынешнее лето я стал поправляться от своей болезни и уже с весны позволил себе выходить из дома для прогулки. У Калужских ворот живут мои две дочери и они убедительно просили меня приехать к ним на праздник Донской Божией Матери, 19-го августа. Я дал слово быть у них и посмотреть на крестный ход – помолиться московской святыне. Приехал я туда еще в 8 часов утра. Народ уже начал собираться около Казанской церкви в ожидании крестного хода. Я приехал со стороны Крымского моста и также решил присоединиться к народу. Но увидев церковь отпертою, я обрадовался этому случаю и тотчас вошел в нее. Там служили панихиду, как после я узнал, по купце Степане Лощенове. Ему тогда был 20-й день. Панихида продолжалась недолго. По окончании ее, семейство Лощенова удалилось, а вслед за ним вышли из церкви настоятель и причт. Я остался в церкви почти один. На свободе я подробно осмотрел построенный вами обширный храм, величие и красота которого поразили меня и произвели на меня до того радостное и изумительное впечатление, что я заплакал. Ведь эта церковь точно мне родная мать! Я в ней духовно и постепенно воспитывался. В нее я стал ходить молиться еще в молодые лета, с 1846 года. Я застал в ней еще престарелого протоиерея Ивана Григорьевича и помню вашего предместника о. протоиерея Владимирского. И возблагодарил я Господа Бога и Его Пречистую Матерь, что постройка сего храма, начатая, как я знаю, с небольшими средствами, в успехе которой некоторые даже сомневались в то время, при вашем старании, при вашей неутомимой деятельности, при ваших неусыпных трудах и заботах, при вашем редком умении снискать материальные средства на доброе дело, не смотря на препятствия, все-таки доведена до конца и храм освящен. За все это мысленно из того же храма послал я вам мою горячую и сердечную благодарность, которою, без сомнения, преисполнены сердца и всех других бывших прихожан ваших; все они, как и я, молят Бога о продлении вашей драгоценной и полезной для церкви Христовой жизни. Потом я перешел в трапезную церковь, помолился Животворящему Кресту Господню, Пречистой Матери Божией и Святителю Николаю. И здесь вспомнил о том, что и этот храм и колокольня построением своим всецело обязаны вам, так как все это устраивалось на моих глазах. Я хорошо помню, что вы поступили настоятелем еще в старую церковь – тесную и не имевшую никакой симметрии, ибо на правой стороне было два престола, а на левой один; вы же устроили обширный храм с полным соблюдением безукоризненной симметрии. В таком приятном настроении духа и с такими воспоминаниями вышел я из этих двух храмов, творцом которых вы были, и в ожидании крестного хода стал близь паперти и вспомнил последние ваши приветственные слова, обращенные ко мне в тот год, в который вы были возведены и в сан епископа. Это было в праздник Казанской Божией Матери, 22-го октября. Вы зашли ко мне. Я в то время проживал еще против Мещанского училища в доме Карих. Взглянув на мои седые волосы, вы улыбнулись и сказали: «Ну, Михаил Константинович, мы с тобой теперь стали уже блондинами!» Возвратившись домой от Калужских ворот, я долго колебался, но, наконец, решился сообщить вам в настоящем письме эти мои простые чувства, эти радостные мои впечатления и эти приятные воспоминания о вас, как о храмоздателе и духовном отце. Всенижайше прошу вас, – ниспошлите мне заочно ваше архипастырское благословение на остаток моей земной жизни (мне уже теперь 73 года) и на жизнь будущую, вечную. С того времени, как я стал вашим духовным сыном, по обязанности христианина, я ежедневно молюсь о вашем здравии, при чем светлый лик ваш всегда живо представлялся мне; но в последнее время, вероятно, вследствие старости и болезни, ясность лица вашего стала изглаживаться из моей памяти, и я скорблю, что не имею перед глазами вещественного изображения вашего. Извините меня, ваше высокопреосвященство, если это письмо мое отвлечет вас на некоторое время от ваших многотрудных и сложных дел».

Вообще нужно заметить, что уже в бытность свою священником в Москве Алексей Осипович пользовался особенной любовию как среди москвичей вообще, так и среди своих прихожан в частности. Любили его за его труды и дарования; любили его за его радушие, гуманность, обхождение и гостеприимство. По поводу последнего москвичи обыкновенно говорили:

– Ну, брат, к Алексею Осиповичу не попадайся!

И покойный архипастырь уже в Харькове часто недоумевал, как это священники могут иногда не ладить с своими прихожанами, от которых они получают все свои средства к жизни. Сам он имел редкую способность – улаживать дела даже с лицами к нему нерасположенными. Люди, враждебно настроенные к нему, после беседы с ним и его чрезвычайно гуманного обхождения с ними, обыкновенно уходили от него успокоенными и часто «очарованными».

– Ай да, батюшка, – говорили об нем москвичи, – с ним не сговоришь: шел спорить с ним, а вышел – расцеловался!

Он умел говорить с каждым и знал, как нужно с кем говорить.

Припоминается мне по этому поводу один рассказ покойного святителя. Церковный староста его, купец Епанешников, был уже глубоким стариком, когда строилась церковь.

– Дал бы Бог окончить святое дело, говорил он, и потом буду проситься на покой.

А старик он был хороший, к храму Божию весьма усердный. По окончании устройства храма, спустя несколько месяцев, он действительно приходит к о. Алексею Осиповичу и говорит:

– Ну, теперь, батюшка, уволь, – храм Божий освящен.

– Что ты? Что ты, Несторович? Бог с тобой, – заметил ему Алексей Осипович.

– Не гожусь, сил нет, помирать надо.

– А вот потому, что помирать надо, тебе и не след оставлять должности, сказал Алексей Осипович. «Ну, что с того, что ты оставишь должность? Умрешь, станут тебя хоронить; спросят: «кого хоронят?» – «Купца Епанешникова». Но купцов то в Москве много... А когда ты умрешь церковным старостою, – все скажут: «церковного старосту хоронят; строителем церкви был, во славу Божию трудился много. Креститься станут, молиться начнут: «дай, Господи, ему царство небесное!»

– Ишь ты! А мне это и невдомек: голова у меня – тыква! – сказал старик и оставил свою мысль.

Общественная деятельность Алексея Осиповича в это время вовсе не ограничивалась пределами прихода, проповедничеством и изданием журнала. Он был чуток и отзывчив к каждому общественному движению. Он все принимал близко к своему сердцу, во всем участвовал, все освещал своим гениальным умом и талантливо разъяснял своим красноречивым словом. «В бытность его в Москве (время жизни его – особенно нам памятное), – говорит достопочтеннейший о. протоиерей П.А. Смирнов, – не было комитета по учреждению того или другого дела в епархии, где бы он не участвовал в качестве или председателя, или правителя дел... Не занимая ни одного начальнического по управлению епархией места, ни члена консистории или попечительства о бедных духовного звания, ни благочинного, он был всеми чтим только за великие таланты и заслуги, царил над всеми своими собратиями силою ума и даром слова. Такого рода предпочтение пред всеми другими ясно отдавали ему и гениальный Филарет, и апостол Сибирских стран Иннокентий».

Митрополит Филарет, как мы видели, первоначально относился к нему как будто сухо и даже сурово; но, узнав его ближе, он оценил его дарования и труды по достоинству и награждал его с любовию. К протоиерейскому сану, как мы видели, он представил его за проповедь «О воспитании характеров», произнесенную в большом московском Успенском соборе 1-го января 1864 года. Но как представил? Вот что рассказывает об этом сам преосвященный Амвросий в своих «Воспоминаниях». «Вскоре, говорит он, на рождественских праздниках, я, с разрешения владыки, отправился в Петербург для развлечения в моей однообразной жизни во вдовстве и свидания с добрыми знакомыми, переехавшими из Москвы туда на службу и занимавшими видные места. В числе их оказывал мне особое расположение князь Сергей Николаевич Урусов, бывший тогда товарищем обер-прокурора Святейшего Синода. В первое посещение я не нашел князя дома; он был в Москве. Узнав о возвращении его, я снова отправился к нему. С первых же слов после приветствия он спрашивает меня:

– Что вы сделали с вашим митрополитом?

– Ничего, отвечал я. – Не понимаю вашего вопроса.

– А вот я вам расскажу. Я был у митрополита по делам Святейшего Синода. Накануне отъезда из Москвы, доложив последние дела, я выразил намерение проститься с владыкой и принять его благословение. Вдруг он встает и кланяется мне в пояс самым глубоким поклоном. Я оторопел, не понимая, что это значит. Владыка говорит:

– Передайте этот мой поклон Святейшему Синоду с покорнейшею моею просьбой.

– Приказывайте, владыко. Святейший Синод сочтет за удовольствие исполнять всякое ваше желание.

– Я на днях представил священника Ключарева в протоиереи и прошу у Синода милости не отказать в утверждении его в этом сане.

– Помилуйте, это такое простое дело, что ваше высокопреосвященство не имеете надобности так просить.

– Но этим не кончилось. Проводив меня через всю свою залу до дверей, он повторил и свой поклон, и просьбу.

– Объясните мне, что все это значит, заключил князь. Я не понимаю!

Я рассказал князю о милостивых словах, сказанных мне владыкой в Чудовом монастыре, и прибавил, что все это, вероятно, по поводу проповеди на Новый Год, которая понравилась митрополиту и которую вы увидите в Московских Ведомостях.

– Удивительно заметил князь. – За такие поклоны, я не знаю, какой награды не дал бы вам Святейший Синод!

«С этого времени, говорит преосвященный Амвросий далее, – произошел решительный перелом в обращении владыки со мною. До самой кончины его, я видел от него только милости, доверие, откровенность, какую позволяли ему его положение и характер, – и мне дана была такая свобода слова, что я осмеливался спорить с ним и давать такие объяснения на его вопросы, на которые в прежнее время никак бы не решился. Приведу примеры, особенно замечательные в том отношении, что в речах владыки высказывались его взгляды на события времени и обнаруживалась перемена в его обращении с духовенством.

Однажды я пришел к нему по делу, и приняв благословение, стоя ожидал его ответа.

– Садись! – сказал он.

Я медлю и говорю:

– Владыка, мне совестно сидеть перед вами.

– Садись, ныне такое время, повторил он.

Я сел.

Не увидит ли читатель в этих словах святителя, что его обращение с подчиненными соображалось со временем? Приглашение молодого священника садиться началось с царствования Александра II, чего не было в строгое царствование Николая I.

В 1867 году, рассказывает преосвященный Амвросий далее, я представил владыке проповедь «О веротерпимости». В ней, чтобы определить понятие о веротерпимости, я нашел нужным показать прежде, что такое ревность по вере, ограничение которой и составляет веротерпимость. У владыки была собственная проповедь «О ревности». Он определил ревность так: «ревность есть духовный огнь». Я же определил так: «ревность есть забота любви о приобретении и сохранении привязанности дорогих для нас людей, их чести и благосостояния». Владыка потребовал объяснения, как относится это понятие к ревности по вере? Я сказал, что слово Божие, как вообще любовь Божию к нам, объясняет любовию нашею к людям, как например – родителей к детям, так и силу любви Божией к нам дает нам понять острое чувство ревности, которое испытываем при опасении утратить любовь дорогих нам людей. Так в писании говорится от имени Божия: Аз есмь Господь Бог твой, Бог ревнитель (Исх.20:5). Владыка задумался. Но и тени неудовольствия незаметно было на лице его от того, что я решился оспаривать его собственное определение. Потом сказал: «В таком случае прибавь к своему определению: «ревность, как естественное чувство, действующее в общежитии человеческом». Я так и сделал».

Приведем из «Воспоминаний» преосвященного Амвросия еще три примера, характеризующие отношения митрополита Филарета к нему, тогда еще – Алексею Осиповичу Ключареву.

«Однажды, рассказывает преосвященный Амвросий, в доме своего родственника встретился я с бывшим в Москве градским головою и недавно умершим Иваном Артемьевичем Ляминым. Он в разговоре выразил мне свою скорбь, что митрополит обидел его, не дал ему своих певчих для концерта, предположенного для воспитанников мещанских училищ, между тем как дал их г-же С. для концерта в дворянском собрании. – „А я“, прибавил Иван Артемьевич, „уже разослал было пригласительные билеты знакомым“. Мне жаль было, что почтенный человек имеет неудовольствие на митрополита. Как раз после этого свидания мне нужно, было ехать к митрополиту с новенькою книжкой Душеполезного Чтения. Думаю: доложу я об этом владыке. Представив книжку и замечая, что владыка уже хочет отпустить меня, я сказал: „Простите, ваше высокопреосвященство, я решаюсь доложить вам о стороннем для меня деле, но касающемся вас“.

– Что такое?

– Иван Артемьевич Лямин сейчас высказал мне большое неудовольствие на вас за то, что вы не дали ему певчих для концерта в Мещанском училище, тогда как дали С-вой в Дворянское собрание.

– Вот еще, сказал горячо владыка; – тешить мальчишек!

– Ныне, владыка святой, мальчишек тешат всеми способами, новоизобретенными научными опытами, фокусами, музыкой и проч., находя во всем этом способы их развития, а духовные концерты в этом отношении наиболее полезны.

– Но там концерт был с благотворительною целью.

– Это – хуже, владыка святой.

– Почему?

– Там благотворение, – добродетель, требующая подвига и самопожертвования, – смешивается с удовольствием и теряет свое настоящее значение. К подвигу нельзя подкупить удовольствием. И духовное утешение последует за подвигом добродетели, а не предшествует ему.

Владыка остался в задумчивости и отпустил меня. На другой день слышу, что владыка пригласил к себе Лямина и сказал ему: „Ключарев убедил меня – возьмите певчих!“»

Другой пример. «Однажды, рассказывает преосвященный Амвросий, отправился я к митрополиту в Гефсиманский скит с принесением благодарности за пожалование мне ордена св. Анны 3-й ст. На железной дороге я встретился в одном купе с архимандритом Гурием, бывшим начальником китайской миссии, ехавшим также к владыке. Конечно, мы тотчас познакомились и всю дорогу приятно беседовали. Между прочим, отец Гурий сказал мне, что он уже оставил миссию и назначается настоятелем Соловецкого монастыря. По приезде в скит, я прежде его был введен к владыке. Изъявивши свою благодарность и сидя пред владыкой на деревянной скитской лавочке, я почувствовал смелость и решился сказать ему:

– Простите, ваше высокопреосвященство, – я осмеливаюсь вмешиваться в чужое дело.

– Что такое?

– Приехал я сюда вместе с архимандритом Гурием, бывшим начальником китайской миссии.

– Знаю.

– Он сказал мне, что назначается настоятель в Соловецкий монастырь... Из Пекина в Соловки... Ведь это – из бани в погреб!

– Правда.

Вскоре отец Гурий вместо Соловецкого монастыря был назначен настоятелем Московского Симонова монастыря; потом вскоре он был возведен в сан епископа Таврического».

Третий пример. «Не могу вспомнить, говорит преосвященный Амвросий, без живого чувства любви и благодарности к некогда грозному для меня владыке, с какою отеческою простотой и снисходительностью он оказал мне благодеяние. Диакон церкви, при которой я служил, переведен был во священника; место его оказалось свободным. Вскоре затем я приехал ко владыке со статьей для Душеполезного Чтения. Он принял меня в столовой комнате, сидя у жарко натопленной печки, в пуховых перчатках. „Вот“, сказал он при моем входе, „руки зябнут“... Когда я сел близь него и от жара у меня по лицу из-под камилавки потекли ручьи пота, он заметил: „тебе, кажется, жарко; пересядь сюда“. С сердечною скорбью и жалостью смотрел я на истощение жизни в этом великом человеке, и его кротость трогала меня до глубины души. По окончании чтения я встал и говорю:

– Ваше высокопреосвященство, позвольте мне просить вас о великой для меня милости!

– Что такое?

– Вы изволили перевести во священники диакона церкви, при которой я служу. Благоволите определить на его место студента семинарии из хорошего семейства, вам известного, со взятием в супружество сироты, моей племянницы. Я прошу не по бедности невесты, я награжу ее как должно; но я вдов и одинок в настоящее время, и мне хотелось бы иметь подле себя близкое родственное семейство.

И вот ответ:

– Хорошо, я это для тебя сделаю, но ты уж не зевай!

Выходя от владыки, я спрашиваю секретаря: что значит последнее слово митрополита?

– А это значит, что вы должны поскорее собрать на прошении подписи прихожан. Место у вас видное: поступает множество прошений о нем от московских диаконов. При назначении владыки нужно опереться на выбор прихожан.

Личная просьба моя была высказана владыке в субботу; в воскресенье я передал секретарю прошение. В понедельник утром приехал справиться о своем деле. На лестнице толпа диаконов; подано 36 прошений.

– Как мое дело? – спрашиваю секретаря.

– Резолюция: «определить», – отвечал он.

В 1876 Алексей Осипович снова принялся за свою приходскую церковь. В 1853 году к старой холодной церкви была пристроена только высокая, обширная и светлая трапеза. Теперь ему захотелось, уничтожив старую церковь, устроить новую, соразмерную трапезе. Митрополит Филарет дал свое благословение. Но на этот раз о. Алексей Осипович взял на себя дело весьма трудное и хлопотливое.

Старая церковь, подлежавшая сломке, представляла большой интерес в археологическом отношении, и государственная археологическая комиссия упорно противилась ее уничтожению. Алексею Осиповичу пришлось нарочито ездить в Петербург для того, чтобы испросить Высочайшее соизволение на сломку его старой приходской церкви. Другое затруднение заключалось в том, что на задуманную постройку, требовавшую больших затрат (свыше 200000 рублей), в распоряжении Алексея Осиповича совершенно не было средств. Это, впрочем, было вполне в его духе: строиться без денег в надежде на имеющие поступить пожертвования. Близко знавший его, прот. П.А. Смирнов совершенно справедливо утверждает, что в нем «был замечательный дар доброго почина (инициативы), соединенный с смелостью предприятия иногда без всяких средств в виду, при одном уповании на милость и помощь Божию, с настойчивостью в труде и непоколебимою твердостью при испытаниях, часто весьма тяжких». Время, когда А.О. Ключарев задумал строить в своем приходе церковь, было однако же таково, что нельзя было надеяться на щедрые пожертвования даже и в Москве. Герцеговинское восстание, война сербов, а потом и наша восточная война, возбудив у москвичей особенно сильное чувство патриотизма, поглотили большие средства. Что стоили Москве одни добровольцы, трудно определить. Неудивительно, что построение церкви затянулось надолго. О затруднениях Алексея Осиповича можно судить по его письмам к Н.И. Ильминскому. Между прочим, он пишет ему уже от 16 августа 1876 года (первый год постройки), что он «так занят делами строительными, что и писать разучился. Видите, пишу несвязно и с поправками. Да и спешу сию минуту ехать со двора». 20 октября того же года: «У меня есть особая великая забота на плечах, которая отнимает у меня все время. Я начал без денег строить у себя великолепную церковь. Вот и мечусь по Москве, собираю пожертвования от боголюбцев». Постройка церкви была окончена только в 1886 году, когда инициатор ее был уже епископом харьковским, и он, по просьбе своих бывших прихожан и с согласия митрополита московского Иоанникия, уже из Харькова приезжал в Москву освящать ее. Бывшие прихожане его, в благодарность за его труды и хлопоты, поднесли ему тогда богатую и роскошную, осыпанную бриллиантами панагию, стоимостью в две тысячи рублей. «Теперь говорит прот. П.А. Смирнов (Ц. В. 1898, № 47), на юго-западной окраине Москвы красуется и высится, на одной перспективе с древним Донским монастырем, храм Казанской Божией матери, один из самых обширных и величественных храмов дивного с кремлевских высот Замоскворечья – вечный памятник трудов и забот ревностного пастыря – проповедника».

Еще со времени вдовства Алексея Осиповича митрополит Филарет стал внимательно следить за ним и испытывать его характер с целью найти в нем себе помощника в качестве викария московской епархии. После известной проповеди «О воспитании характеров», именно в 1864 году, по этому делу возникла даже переписка между митрополитами петербургским Исидором и московским Филаретом. Без сомнения, Алексей Осипович, после смерти жены, и сам был склонен к принятию монашества. Как мы видели, уже в 1862 году он писал протоиерею Базарову об «аскетических сочинениях»: судя по себе, я заключаю, что они хорошо расшевеливают засыпающую совесть и пристыжают леность и мирянина».

Из писем преосвященного Иннокентия архиепископа Камчатского (впоследствии знаменитого митрополита московского) к протоиерею о. Алексею Ключареву, находящихся в нашем распоряжении, большой интерес представляет в данном случае письмо от 25-го ноября 1866 года, писанное из Благовещенска. Приводим его здесь полностью. «Ваше Высокопреподобие, возлюбленный о Господе Иисусе брат и сослужитель! Не знаю, как, да и сказать по правде, не мне благодарить вас за ваше усердное содействие сыну моему протоиерею Гавриилу в возложенном мною на него деле – по сбору в пользу наших церквей, а также за ваше благорасположение к нему и ко мне; но приймите и от моего недостоинства благословение и искреннейшую благодарность за то. Да воздаст вам Господь Бог – наш Великий Пастыреначальник своими милостями и щедротами! Вы спрашиваете меня чрез сына моего: что вам делать в теперешнем вашем свободном от семейных забот состоянии? Оставаться ли так, как есть, или принять монашество? Не мне бы и не вам бы отвечать на такой важный вопрос. Но так как вы искренно о имени Господа нашего предлагаете мне оный, то и я с тою же искренностью и о том же Имени отвечаю вам. Если вы не предвидите никаких важных препятствий со стороны сильных земли к тому, чтобы со временем быть вам епископом (о достоинствах ваших говорить нечего), то – с Богом! идите в монахи, не мешкая, – потому что у нас мало епископов из семейных. Вступившие в монашество из-за парты и потом на епископский престол, как бы они ни были учены и умны, бывают обыкновенно узкими теоретиками: в них более или менее проглядывает или односторонность в суждениях или совсем незнание многих вещей. Не говоря уже о других, – самый наш старец – архипастырь московский в этом отношении судит иногда чисто по теории и по себе. И это так и должно быть. Опыт есть главный учитель наш. Многие, – или, по крайней мере, я не знаю ни одного из преосвященных, – которые никогда никого не принимали к себе на дух, как обыкновенно говорят. Значит, они знают человека только вполовину и по теории, или по себе. Вот по этим-то причинам я желаю и советую вам принять на себя монашество. Письмо мое заключаю покорнейшею просьбою – довершите ваше ходатайство пред известными вам душеприкащиками в пользу наших церквей, чем вы обяжете – не говорю меня одного, но все наши приамурские церкви поминать вас вечно. Затем призывая на вас и на ваши дела и намерения благословение Божие и взаимно поручая себя молитвам вашим, имею честь быть с искреннею о Господе братскою любовию и достодолжным уважением вашего высокопреподобия вседостожелательный слуга Иннокентий Архиепископ Камчатский».

Тем не менее, в это время час принятия монашества для о. Алексея Осиповича, видимо, еще не прибыл. Промысл Божий сохранял его для более благопотребного времени. Вот почему, когда в том же 1866 году митрополит московский Филарет прямо и решительно предложил ему принять монашество, он отклонил от себя это предложение, ссылаясь на свои занятия по изданию Душеполезного Чтения и на не вполне устроенное семейство его покойного тестя. Но, не смотря на это, самая мысль о принятии монашества его никогда не оставляла.

В 1869 году, даже в день священного коронования благочестивейшего государя императора Александра Николаевича, он произносит в большом московском Успенском соборе проповедь об аскетизме. На эту проповедь нужно смотреть, как на зрелый плод его многолетнего и серьезного размышления о предстоявшем ему служении. В этой проповеди он излагает чистое христианское учение об аскетизме, основательно опровергает все обычные возражения против него и указывает его незаменимое значение для блага и правильного развития нравственной жизни народов. «Аскетизм, как проявление нравственной силы, говорил он, обличает примером подвижников человеческие слабости и малодушие, а в высоких достоинствах их открывает высшие стороны человеческой природы и тем возбуждает соревнование и подражание... Нет сомнения, что несколько истинных аскетов в состоянии освежить и обновить умственную и нравственную жизнь многих испорченных людей, и умножение их надобно почитать притоком нравственной силы, которая дает великих деятелей во всех отраслях жизни, способных восстановлять целые народы».

Когда скончался великий святитель московский Филарет, на его место был назначен знаменитый «апостол сибирских стран» Иннокентий. Иннокентий еще более, чем Филарет, приблизил к себе о. А.О. Ключарева, ценя его редкие дарования, труды и энергию. И о. Алексей Осипович вполне оправдал доверие к себе со стороны нового московского митрополита. Как мы видели уже, преосвященный Иннокентий, еще будучи епископом алеутским и аляскинским, вел переписку по делам миссии с о. А.О. Ключаревым, всегда относившимся весьма сочувственно к миссионерскому делу, в пользу которого он неоднократно собирал в Москве между своими многочисленными знакомыми и прихожанами значительные суммы. Сын преосвященного Иннокентия, Гавриил Иванович Вениаминов, три раза приезжавший из Благовещенска в Москву по делам миссии, каждый раз останавливался в доме Алексея Осиповича, принимавшего его всегда с искренним радушием и гостеприимством. В одну из таких поездок, при содействии о. Алексея Осиповича, был даже устроен и его брак. Когда Иннокентий, возведенный уже в сан митрополита, прибыл в Москву и ему представлялось столичное московское духовенство, он удостоил о. А.О. Ключарева особым приемом в гостиной и сказал:

– Мы с вами – старые друзья; не оставляйте же меня и здесь своим содействием.

– Я весь в вашем распоряжении, владыко святый, – отвечал Алексей Осипович.

– Значит, будем как-нибудь трудиться... Я никак не пойму: зачем меня сюда прислали? Какой я преемник великому Филарету? Я ведь неуч и простак; мне бы только сидеть в Аляске, – сказал митрополит.

– Нет, владыко святой, – возразил Алексей Осипович. – Вы – муж Промысла Божия. Лучшего преемника Филарету нельзя было и отыскать. Если бы в Москву назначили учёного митрополита, он, конечно, не выдержал бы сравнения с Филаретом и не имел бы такого авторитета, каким пользовался Филарет; а вас сравнивать с Филаретом нельзя; он был велик столь же, как и вы, только заслуги ваши различны...

– Да, толкуй с вами, учеными, – сказал митрополит.

Необходимость содействия А.О. Ключарева трудам митрополита Иннокентия сказалась скоро. По Высочайшему повелению Совет Православного Миссионерского Общества в 1870 г. был перенесен из Петербурга в Москву; по всем епархиальным городам было предписано открыть особые отделения этого Общества. Митрополит Иннокентий и в Москве оставался преданным делу нашей христианско-просветительной миссии. Ему нужны были умные и энергичные сотрудники. И вот он назначает о. А.О. Ключарева членом Совета Миссионерского Общества и вместе его делопроизводителем; в этой должности о. Алексей Осипович состоял целых восемь лет, т. е., до возведения его в сан епископа. Нечего, конечно, и говорить о том, что он сразу стал душою того дела, которому издавна сочувствовал. Все дела общества шли чрез его руки; он вел непосредственно оживленные сношения со всеми отделениями Общества; все суммы Общества и его отделений им были распределяемы по миссионерским станам; он составлял все отчеты о деятельности наших миссий на основании их отдельных донесений. Дела, очевидно, было много; вести его нужно было умело и энергично. Но за Алексеем Осиповичем остановки не было. Совершенно верно, без всякого преувеличения, труды его оценены в Исторической записке о деятельности Православного Миссионерского Общества, в которой мы читаем следующее: «Надобно признать особенным счастьем для Православного Миссионерского Общества то, что, при самом открытии его, в состав совета вступил человек, горячо преданный делу православно-российского веропроповедничества и на служение сему делу посвятивший свои выдающиеся способности и опытность, – протоиерей Казанской у Калужских ворот церкви, А.И. Ключарев. Он был душою и организатором Миссионерского Общества, оказав ему незабвенные услуги во многих отношениях». Но что же, собственно, сделано было этим Обществом при таком живом и деятельном участии о. А.О. Ключарева? На этот вопрос отвечает сам усопший владыка – Амвросий в своем слове, произнесенном при погребении митрополита Иннокентия (5-го апреля 1879 года): Православный русский народ узнал, что такое миссии и где они у нас, и для чего они; в каком они положении, чем стесняется их деятельность и чем может быть оживлена. Миссионерские станы умножены, миссионеры обеспечены; инородцы крестились тысячами; отмечены сила и пути магометанской пропаганды; на дело миссионерское были употребляемы такие суммы, каких прежде и представить невозможно было; народ привык почитать своею святою обязанностью вспомоществование делу распространения и утверждения православной веры.

В самый день открытия в Москве Православного Миссионерского Общества (25-го января 1870 года), по просьбе митрополита Иннокентия, А.О. Ключарев произнес в московском большом Успенском соборе прекрасную проповедь об обязанности каждого христианина участвовать в деле распространения веры Христовой. И затем в течении всего своего остального двенадцатилетнего служения в Москве в сане протоиерея и епископа он неопустительно произносил проповеди в день каждого годичного общего собрания членов Православного Миссионерского Общества.

Кроме ординарных трудов по Миссионерскому Обществу на о. Алексея Осиповича были возлагаемы нередко еще и особые поручения. Так, на общем Собрании Православного Миссионерского Общества 11-го мая 1875 г. был поднят митрополитом Иннокентием вопрос о переводе и печатании священных, богослужебных и других христианских книг на инородческих языках. Но оказалось, что в Москве некому было поручить этого дела. Между тем митрополит знал Н.И. Ильминского, проживавшего в Казани, как человека, который мог бы делать как переводы, так и печатание книг на инородческих языках. Человек этот был лично известен митрополиту Иннокентью, и митрополит даже трижды беседовал с ним по этому вопросу, – в августе 1857 года, когда он проезжал через Казань в Петербург, в феврале 1858 года, когда он возвращался из Петербурга и в 1868 году, когда он ехал на митрополию. Протоиерей А.О. Ключарев заявил с своей стороны, что ему известны казанцы Е.А. Малов и Н.И. Золотницкий, как знатоки многих инородческих языков. Поэтому на общем собрании Православного Миссионерского Общества было решено образовать в Казани свою особую переводческую комиссию, на содержание которой было ассигновано четыре тысячи рублей. Для осуществления этого постановления в Казань был командирован Алексей Осипович. Прибыв в Казань, он скоро и удачно выполнил свое поручение: переводческая комиссия была им организована именно из тех лиц, которые были намечены на общем собрании Миссионерского Общества. Подробности ведения дела переводческою комиссиею были обсуждены общим собранием Прав. Мисс. Общества в Москве в следующем 1876 году. Об этом подробно писал А.О. Ключарев архиепископу казанскому Антонию и письмо его было заслушано в Совете братства Св. Гурия. Мысль о совершении богослужения у обращенных инородцев на их родном наречии всегда занимала Алексея Осиповича и впоследствии; когда он был уже епископом харьковским, он с радостью встретил указ Св. Синода (в 1883 г.), по которому епархиальным архиереям было предоставлено право, по усмотрению, разрешать совершение богослужения на инородческих языках. Он не утерпел, чтобы не выразить своей радости по этому поводу в письме к председателю переводческой коммисии в Казани Н.И. Ильминскому. В свою очередь и Ильминский писал Обер- Прокурору Св. Синода К.П. Победоносцеву от 21-го июня 1883 г. следующее: «Кстати скажу: кто больше всех посочувствовал синодальному указу 15-го января 1883 года за № 1? – Преосвященный Амвросий, харьковский епископ. Он мне прислал печатную копию сего указа и поздравил письмом с этим актом, как оправданием трудов переводческой комиссии, и потом он перепечатал мою статейку о богослужении на инородческих языках в Харьковских Епархиальных Ведомостях. Преосвященный Амвросий, как некогда Елисей, унаследовал миссионерскую благодать и взгляды покойного митрополита Иннокентия, не только доселе не замененного, но и долго незаменимого. Вот бы кому быть руководителем и опорой миссионерского дела в митрополии приволжского исламизма».

Но для энергичного и трудолюбивого Алексея Осиповича как бы мало было дела по миссионерству и приходу. Пользуясь расположением митрополита, он решился достигнуть осуществления своей заветной мысли, которая не давала ему покоя и в Харькове. Это – мысль об участи тех несчастных детей духовенства, которые, по малоуспешности и неспособности, были во множестве ежегодно исключаемы из духовных училищ. Мысль эта была принята близко к сердцу и митрополитом Иннокентием. Решено было учредить в Москве особую школу, в которой бы было преподаваемо иконописание, а вместе с тем и те предметы, которые необходимы для церковных причетников. Эта мысль была встречена сочувственно сельским духовенством московской епархии. Известный благотворитель Хлудов пожертвовал для этой школы свой дом, в котором однако же нужно было сделать необходимые приспособления. 21-го мая 1871 года был учрежден особый комитет по устройству Московского епархиального училища иконописания; председателем этого комитета был назначен сам А.О. Ключарев. С любовию и обычною энергиею он взялся за это дело. К концу 1872 года уже все было готово для открытия этого училища; приглашены были и наставники. Но кому следовало доверить главное руководительство этим новым училищем? Естественно, его виновнику – протоиерею Ключареву. И вот 20 февраля 1873 года о. Алексей Осипович был назначен председателем совета и смотрителем этого училища. И он сердечно полюбил новое свое детище. Успехи учеников доставляли ему чрезвычайную радость. До самой смерти своей он хранил в своем кабинете прекрасный портрет митрополита Иннокентия, написанный масляными красками, – работа одного из учеников московского епархиального училища иконописи; он любовался им сам и указывал на него своим посетителям. Не трудно представить себе, с какою грустью он услышал потом, уже в Харькове, весть, что этого училища более не существует, что оно закрыто и что вместо него учреждено второе епархиальное женское училище!...

С такою же благотворительною целью в следующем 1874 году был учрежден в Москве Комитет по составлению фонда для духовных училищ московской епархии и председателем этого Комитета опять – таки был назначен – тот же Алексей Осипович Ключарев! А еще гораздо раньше этого времени «проникнутый искреннею и горячею любовию к нуждающемуся ближнему, протоиерей Ключарев принимал живое и деятельное участие в делах братства Цесаревича Николая, при московской Николо-явленской, на Арбате, церкви, пекущегося о бедных воспитанниках семинарии» (Церк. Вед. 1898 г. № 47).

Нельзя, наконец, не упомянуть и о трудах А.О. Ключарева по устроению церкви в Пушкине. А.О. Ключарев, по настоятельному совету одного своего знакомого, купил как-то для себя близь станции Пушкино по Ярославской железной дороге шесть десятин сосновой рощи. Его примеру последовал его академический товарищ В.И. Романовский, протоиерей Пятницкой церкви, а затем и многие другие. На пустынном раньше месте начали устраиваться дачи и образовался таким образом довольно большой поселок состоятельных людей. Алексей Осипович поднял вопрос об устройстве деревянной церкви в чисто русском стиле. Нашлись жертвователи и церковь была построена почти в один год. Всеми работами заведывал, конечно, сам инициатор. Затем он изыскал средства и для обеспечения особого причта при Пушкинском храме. Храм этот, прекрасно устроенный и художественно украшенный и в настоящее время приковывает к себе взоры всех едущих по железной дороге из Москвы в Троице-Сергиеву лавру. Этот «изящный храм с обширным помещением внутри и на хорах, так стройно и легко поднимающий свою главу к небесам близь самой линии Московско-Ярославской железной дороги, – говорит прот. П.А. Смирнов, – есть новый, немолчный в молитвах о своем храмоздателе свидетель замечательной энергии и трудов бывшего московского знаменитого проповедника. И здесь, среди глубокого соснового бора, зелени и лугов, в светлом и просторном храме раздавалось слово церковного витии, возводившего взоры верных от красоты природы к совершенствам Творца, и Художника мира и внушавшего им пользоваться летним отдыхом и свободою от суеты и шума города для молитвенного настроения души и для сосредоточения мыслей и чувств в помышлении об едином на потребу».

Мало того. Кроме двух лично устроенных храмов, А.О. Ключарев энергично и деятельно участвовал и в построении величественного храма в Москве во имя Христа Спасителя. Уже будучи епископом Харьковским, он участвовал в освящении этого храма в присутствии Государя Императора Александра III и Императрицы Марии Феодоровны, которым он произнес тогда одну из своих прекрасных речей.

В 1877 году митрополит Иннокентий, уже весьма ослабевший своими силами, почти лишенный зрения и нуждавшийся в надежном сотруднике с епископским саном, стал убеждать Алексея Осиповича принять монашество в надежде посвящения во епископа и назначения викарием московской епархии. Алексей Осипович сначала отказывался, ссылаясь на различные обстоятельства.

– Я имею привычки житейские, не соединимые с саном епископа, – говорил он митрополиту.

– Будете епископом, оставите их, – ответил митрополит.

– При мне живет еще старуха – мать, – пытался возражать Алексей Осипович.

– У сына – архиерея ей жить будет лучше, покойнее, – сказал митрополит.

– В Москве есть протоиереи заслуженнее и старее меня; положение мое будет фальшивое, – продолжал возражать Алексей Осипович.

– Будете архиереем, сразу старше их станете, – отвечал митрополит.

Беседы об этом предмете продолжались более полугода. Наконец 22 октября, в день храмового своего праздника, вечером Алексей Осипович отправился к митрополиту и объявил, что, согласно его предложению, он готов принять монашество. В ночь с 21-го на 22-е октября ему приснился сон, который произвел на него сильное впечатление. Почти до 12-ти часов ночи он не спал и в это время набрасывал конспект проповеди, которую он хотел произнести в праздник. В 12 часов он лег в постель и уснул; но сон был легкий. Вдруг ему снится, что во время самого произнесения проповеди к нему подходит монашка, подает ему золотую митру и говорит: «на голове у тебя почти совсем нет волос, а ходишь ты без шапки; простудишься, погибнешь». При этих словах монашка незаметно превратилась в его покойницу-жену, с которой он имел обыкновение во время ее жизни советоваться о всех важных делах своих. Утром Алексей Осипович рассказал этот сон своей матери.

– Не бегай монашества, заметила благочестивая старица, Марья Ильинична, выслушав рассказ сына, «это тебе покойница возвестила волю Божию; если тебе я буду помехой, – к Надежде¹¹ поеду и с нею проживу как-нибудь»...

7-го ноября Алексей Осипович был пострижен в монашество и принял имя Амвросия Медиоланского; а 8-го он был возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем Московского Богоявленского монастыря. Чрез три дня после этого, именно 11-го ноября, он писал в Казань своему другу Н.И. Ильминскому: «Ну-с, протоиерей Ключарев не существует. Владыка добился таки своего, – постриг меня. Я думаю, вы знаете это из газет и пишу вам только потому, чтобы попросить хотя одного воздыхания вашего ко Господу о мне грешном. Поздно я собрался, но делать нечего; видно так наверху написано; вы, добрая и живая душа, не оставляйте меня вашими светлыми взглядами и энергическими толчками... Еще прошу, не оставляйте меня, мой любезнейший Николай Иванович, вашею любовию и добрыми советами. Легче живется на свете, когда чувствуешь, что в трудную минуту есть к кому прибегнуть. Вы же такой теплый и греющий».

– Имя Амвросия, говорил мне покойный архипастырь, я принял случайно; много не думал над этим; преосвященный Алексий¹² в этом случае поступил хитрее меня: в мире он носил имя св. Александра Невского, в иночестве Алексия; принимая монашество, он принял и монашеское имя своего святого».

Вскоре, после принятия монашества архимандриту Амвросию пришлось перенести страшное горе: разумеем трагическую кончину его младшего брата Александра, бывшего помощником секретаря совета и правления московской духовной академии. Он, взяв его к себе после смерти отца почти ребенком, на свои средства воспитывал его в московской духовной семинарии, а потом и в академии. Кончина брата тем более была для него тяжела, что именно он убедил его жениться и идти во священники... Но привыкший к перенесению испытаний, посылаемых человеку от Бога, усопший святитель имел мужество не падать духом и пред этим горем... В декабре месяце был получен указ Св. Синода о назначении архимандрита Амвросия во епископа Можайского, викария московской епархии. Узнав об этом Софья Самарина, мать знаменитого Юрия Федоровича Самарина и жена Феодора Васильевича Самарина (см. выше), о котором преосвященный Амвросий всегда вспоминал с чувством особенного благоговения, прислала ему прекрасную панагию при письме следующего содержания: «Глубоко уважаемый отец архимандрит Амвросий! Посылаю вам панагию с изображением иконы Казанской Божией Матери. Примите ее, как благословение покойного Федора Васильевича, которого вы с такою любовию духовно напутствовали к загробной жизни. Пусть это благословение и молитвы всего моего семейства сопутствуют вам на многотрудном предстоящем вам поприще. Не забывайте и нас в ваших святых молитвах. С. Самарина. 6-го декабря 1877 г.».

7-го января архимандрит Амвросий выехал в Петербург для наречения и посвящения во епископа.

Наречение архимандрита Амвросия во епископа происходило 13-го января 1878 года. При наречении присутствовали: Исидор, митрополит новгородский, с.-петербургский и финляндский, Филоеей, митрополит киевский и галицкий, Иннокентий митрополит московский и коломенский, Макарий, архиепископ литовский, Леонтий, архиепископ варшавский, Феогност, епископ подольский (ныне митрополит киевский), Варлаам, епископ выборгский, Гермоген, епископ Ладожский и Павел, епископ Сарапульский (впоследствии Пензенкий). Пред этим ликом великих архипастырей архимандрит Амвросий в своей речи указал сначала на бедственное состояние русского общества в религиозно-нравственном отношении и на необходимость для церкви вступить в борьбу с ним. «В нашем обществе, говорил он, наука, в смысле современных философских воззрений, получила силу авторитета высшую, чем самая Вера Христова, и чрез своих поборников и служителей, носящих, как и все, имя христиан Православных, стала проводником ложных идей всякого рода. Оттого у нас называются христианами и материалисты, отвергающие бытие Бога и мира духовного; называются верующими даже те, которые не признают Христа во плоти пришедша (1Ин.4:3); оттого у нас никто не удивляется, когда слышит от людей ученых о Божественном Откровении, о Лице иисуса Христа, о делах Божиих в домостроительстве нашего спасения, о Св. Таинствах, об уставах и законоположениях Церкви такие суждения, в которых господствует гордыня, произвол и дерзкое отрицание. Из общества таких ученых в массы людей полуобразованных течет широкая, мутная, заразительная струя ложных мыслей, софизмов и полуистин, сообщая последним мнимые основания для возражений против учения Церкви, а в сущности только поводы для грубого глумления над ее учреждениями... За необузданною свободой мысли, вошедшею в недра Церкви, как естественное последствие, вошла ложно понятая свобода совести. По этой свободе ныне всякий почитает себя в праве делать все, что только способна вынести его совесть»... Указав затем на трудность епископского служения при таком состоянии общества, новонареченный во епископа архимандрит Амвросий обратился к присутствовавшим архипастырям со следующими словами: «Молю вас, святейшие отцы и досточтимые братия, помолиться о мне недостойном Верховному Пастыреначальнику Господу Иисусу Христу, да дарует и мне некоторую долю участия в этом великом делании во благо Церкви Его, и ниспошлет дух ревности растворяемой Его Божественною кротостью и любовию. Да позволено будет мне в эту торжественную для меня минуту обратиться особо к моему отцу по духу, архипастырю Московскому. Ты, человек Промысла, трудившийся для Церкви Божией, по примеру св. Апостолов, в нужде, лишениях и злостраданиях, силою своего духа и веры овладел моею душой, и в одиннадцатый час моей жизни увлек меня на предстоящее делание в вертограде Христовом. Помолись же, да не лишен буду от Господина вертограда динария, даруемого и поздним делателям (Мф.20:9), да по мере моих грехов и недостоинства преизбыточествует во мне благодать Христова (Рим.5:20) и по мере трудностей, меня ужасающих, да будет дух иже в тебе, сугубе во мне (4Цар.2:9)».

15-го января архимандрит Амвросий был рукоположен во епископа теми же архипастырями, которые присутствовали и при его наречении.

По приглашению митрополита Иннокентия, преосвященный Амвросий проживал в это время в Троицком петербургском подворье. Здесь же он в день своего рукоположения во епископа устроил и роскошный обед, который почтили своим присутствием все его рукоположители – архипастыри.

26-го января 1878 года преосвященный Амвросий, епископ Можайский, возвратился в Москву, радостно встреченный на вокзале своими родственниками, знакомыми и почитателями. От вокзала он отправился прямо в Кремль для поклонения Иверской иконе Божией Матери и мощам московских святителей.

5-го февраля ему писал из С.-Петербурга митрополит Иннокентий: «Преосвященнейший владыко, возлюбленный о Господе брат и сослужитель! Имею честь поздравить вас со вступлением в отправление новой должности епископской. Первые опыты ваши в сем делании очень утешительны для меня. Теперь дело только за тем, чтобы вы были здоровы. Ожидаю от вас вашего мнения о клинских церквах. Жалоба основывается на первых прошениях, где не было речи о третьем священнике. На счет переселения вашего на Саввинское подворье не беспокойтесь. Нового еще ничего нет. Господь с вами. Ваш покорный слуга Иннокентий митрополит Московский».

6-го апреля того же года преосвященный Амвросий уже был переименован в епископа Дмитровского, первого викария московской епархии. Это было сделано по настойчивому желанию митрополита Иннокентия, который, почти лишившись зрения, хотел иметь в лице преосвященного Амвросия не только своего ближайшего помощника, «свою правую руку», как он говорил, но и своего заместителя на различного рода торжествах и празднествах. И действительно с этого времени и до дня смерти митрополита преосвященный Амвросий священнодействует повсюду, где должно бы быть митрополиту.

20-го ноября того же 1878 года в Москву прибыл, возвращаясь из похода в Турцию, государь император Александр Николаевич. Преосвященный Амвросий, окруженный многочисленным ликом московского духовенства, встретил его в большом московском Успенском соборе и произнес краткую, но прекрасную речь. «Благочестивейший Государь!» сказал он. «Господь даровал Москве радость приветствовать Тебе, увенчанного новым венцом человеколюбия и славы. Все мы мыслию и сердцем следовали за Тобою в трудное время Твоего подвига для освобождения страждущих христиан Востока. Мы трепетали за Твое здравие среди множества опасностей, так долго Тебя окружавших. Мы молились о преодолении встреченных Тобою затруднений и препятствий. Мы несказанно радовались и благодарили Бога за Твои блистательные победы. Великое дело совершил Ты, Государь! Ныне молим мы Господа, да ниспошлет Тебе утешение – высшее утешение душ великих – видеть совершенно благоустроенными и счастливыми всех тех, за кого Ты подвизался».

27-го августа того же года московский университет торжественно праздновал 50-летний юбилей своего знаменитого профессора Г.Е. Щуровского. По приглашению университетского начальства, преосященный Амвросий совершал в университетской церкви Божественную литургию и молебствие, а затем на обеде, после тоста за здоровье Государя Императора, произнес свой знаменитый тост за юбиляра или – вернее – целую речь, в которой показал, как естествознание не только примиряется с христианскими верованиями, но в религии находит и свой истинный смысл.

12-го сентября в сороковый день после трагической кончины генерал-адъютанта Н. В. Мезенцева преосвященный Амвросий совершал заупокойную литургию и произнес прекраснейшую речь, лучшую из всех когда-либо произнесенных им, в которой он поставил для своего разрешения три следующие вопроса: по чьей вине возмущается спокойствие отечества? по чьей вине нашли в ней место наши тайные враги? на ком лежит ответственность за преждевременную смерть невинных жертв? По поводу этого слова Н.И. Ильминский писал преосвященному Амвросию от 23-го октября того же года, между прочим, следующее: «Знаете ли что? По душе скажу, когда я прочитал в Миссионере вашу речь по Мезенцеве, ей Богу, я сейчас подумал, – и чем больше думал, – тем более убеждался, что Господь Бог воинств Свой меч духовный вложил в вашу десницу. Только вы приглашаете русских людей думать; я полагаю, что русские люди ничего не выдумают. Данные Богом таланты суть и обязанности; вложенный в вашу руку меч духовный назначает вам миссию – постоянное служение – ополчиться и непрестанно этим мечем разить и разить, т. е., поставить себе за правило, по крайней мере, раз в неделю говорить на темы, составляющие злобу дня, а газеты и духовные журналы пусть разносят ваши слова по всем русским закоулкам. Ваше слово затрагивает именно интеллигенцию нашу, т. е., самую-то выдающуюся разными учениями часть русского народа. Очертив сию тему в общем, я считаю лишним размазывать, что было бы даже оскорбительным нарушением Sapienti sat. Вот сущность моей мысли. Из Москвы и в старину разносилось по всей России слово, когда опасность грозила всей стране, и слово Москвы собирало разрозненные силы. Теперь – Москва, кафедра Успенского добора, архиерейский престиж, т. е., Богом данная сугубая благодать, а главное этот меч духовный, все это непременно подействует на русских людей, только бы меч постоянно был в деле».

8-го ноября преосвященный Амвросий совершал литургию в церкви московской духовной семинарии, праздновавшей годовщину своего открытия и на литургии произнес небольшую речь к воспитанникам о важности пастырского служения духовным нуждам и возрождению народа. Речь эта произвела весьма сильное впечатление не только в Москве, но и далеко за ее пределами. В этом отношении большой интерес представляет находящееся в нашем распоряжении письмо преосвященного Никанора, епископа Уфимского (впоследствии архиепископа Одесского, также знаменитого проповедника нашей Православной русской церкви), писанное преосвященному Амвросию из Уфы 24-го ноября того же 1878 года. Приводим его здесь полностью. «Ваше преосвященство, милостивейший архипастырь, возлюбленный о Господе брат! Почтительно кланяюсь вашему преосвященству и прошу ваших святых молитв. Простите за откровенность (эти стальные перья – одна из современных язв)¹³. Я заметил вас, как мыслителя и оратора, еще в конце 50-х и начале 60-х годов, вообще во время моей саратовской жизни, кончившейся в 64 году. Ведь мы читаем кучу проповедей, не оставляющих ни малейшего впечатления даже на нас, не говоря о светской публике.. Вдруг, появились в печати, помнится, ваши письма, которые произвели отрадное и глубокое впечатление даже на нас. Время указало видеть в вас первого церковного оратора наших дней, сряду ли после крепкого же дарования Иоанна Смоленского, или на ряду с ним. Всякая проповедь ваша есть событие, или высоко-художественная ораторская отметка самого крупного события в злобе текущих дней. Позволяю себе занять собою внимание вашего преосвященства, по прочтении, по-видимому, крошечной вашей речи к воспитанникам Московской Духовной Семинарии: Моск. Вед. № 294. На что тусклые дюжинные умы тратят кипы бумаги и все не попадут в сущность дела, сбивая с толку массы еще более тусклых умов, то ум первостатейный освещает двумя-тремя строками. Я чуть не спрыгнул с дивана, на котором сидел (за вечерним чаем), когда читал газету и вашу речь, прочитав сии немногие слова: «Правда, быт – нашего духовенства... Улучшение быта ему не удается; но почему не удается? Не потому ли именно, что за это улучшение мы не с того конца беремся? Мы именно хотим от народа взять, не заботясь прежде ему дать... и т д. Вот первый человек, который называет предмет по имени, это – вы! Грешный человек, я до утомления часто, до опасности раздражать других около себя, постоянно твердил и твержу то же, буквально – то же, что мы с народа только берем, но взаимно ничего ему не даем, что мы забыли нам, именно – нам сказанное Христом Господом и Его Апостолом слово Его: блаженнее есть паче даяти, нежели приимати, что мы напрасно ждем улучшения быта духовенства от правительства (это только раздражающее толчение воды в ступе), что мы должны улучшить его сами, начав трудиться для развития народного сознания, что мы трудились слишком мало в этом направлении, – что народ наш не знает, чего он не знает, то я знаю, – и перечислять было бы долго. Вот на днях у нас будет обще-епархиальный съезд. Я прочитаю ему эти ваши слова. Простите и благословите. Причтите меня к числу глубоких ваших почитателей. В ваших проповедях есть особенность, которой, кажется, никто из русских проповедников не имел. Не говорю, что есть мысль, мысль современная, строгая, естественно текущая и глубоко проникающая логика, но есть какое-то, по-видимому, простодушное ораторское движение, есть жизненная мягкость, какой не уловить даже у Иннокентия, не говоря о Филарете или Иоанне. Была она, только в другом свято-отеческом роде, только у Святителя Тихона. Есть отчасти и у преосв. Димитрия, Архиепископа Волынского, только опять же в другом, совершенно церковном стиле. Скажу, что струн моей души, а ее настроенность может служить не последним типом современной настроенности вообще, – ни чье слово так метко не задевает, как ваше. С глубочайшим почтением имею честь быть вашего преосвященства всепокорнейшим слугою Никанор, епископ уфимский. Молю Бога о вашем долгоденствии. Рад, что вы украсили собою епископский сонм, а архиерейский сан украсил ваши, редкие достоинства. Почтительно кланяюсь».

3 апреля в Москве происходило торжественное открытие антропологической выставки. По приглашению лиц, заведывавших этою выставкою, преосвященный Амвросий совершил молебствие и произнес речь, в которой показал, как «ученые путем точных исследований подходят к вере», и затем закончил следующими словами: «душа, развитая наукой и обогащенная разнообразными познаниями всегда была и будет дорогим сокровищем для веры и Церкви – по широте ее взгляда, по глубине и силе убеждения, по богатству средств для проповеди веры и защиты Церкви. Да благословит Господь труды русских ученых – веру оправдывающие и в вере утверждающие!»

Какое настроение духа в своем новом положении испытывал в это время преосвященный Амвросий, можно судить по его письму к Н.И. Ильминскому от 29 ноября 1878 года: «Мои новые обязанности, пишет он, как то отшибли меня от прежних занятий и отношений, как будто я все куда-то далеко еду, и знакомая сторона скрывается из глаз моих. Теперь немного попривык, и начинаю смотреть на все яснее и естественнее; туман рассеивается; прежние симпатии восстановляются».

В Богоявленском монастыре, в котором преосвященный Амвросий проживал и настоятельствовал, он неопустительно в каждый воскресный и праздничный день совершал Божественную литургию и неопустительно проповедывал слово Божие. Правда, это были проповеди не писанные, не сочиненные наперед, «неученые», как называл их сам преосвященный; это были импровизации в собственном смысле этого слова; но такие-то именно проповеди его, как мы видели, и любил слушать простой народ, ради них то он иногда издалека приходил в ту церковь, где совершал литургию преосвященный Амвросий. Бывали случаи, когда владыка, усталый или недомогающий, не думал совсем произносить проповедь; но народ самым присутствием своим и привычкою вынуждал его препобеждать немощи и говорить... Об этих проповедях его вспоминает в «Московских Ведомостях» (1901 г. № 245) лично и постоянно слушавший их москвич И. Ромашков. «Хорошо известен преосвященный Амвросий, говорит он, – своими проповедями, которые неустанно говорил во время каждого воскресного и праздничного богослужения. И не в одном только храме проповедывал он: и в частных домах, и в общественных собраниях, и на стогнах града первопрестольного раздавались его поучения по случаю тех или других радостных или горестных событий. Казалось, не было ни одного сколько-нибудь выдающегося события в жизни Москвы, на которое он не откликнулся бы поучением. Проповеди эти, будучи напечатаны, известны не Москве только, но и далеко за ее пределами, и стяжали проповеднику славу лучшего церковного оратора. В духовной литературе они, по справедливости, занимают видное и почетное место. Не о них однако наша речь, говорит Ромашков. Мы хотим здесь указать на те его слова и поучения, которые нигде, быть может, не печатались, но за то глубоко запечатлевались в сердцах его слушателей. Разумеем его воскресные и праздничные беседы во храме Богоявленского монастыря. Беседы эти привлекали сюда со всех концов Москвы огромные толпы народа, и надо было видеть то впечатление, которое производили эти поучения на массу разнородных слушателей. Нам припоминается такой случай. В один из воскресных дней архиерейское богослужение в Богоявленском монастыре, по случаю поминовения, началось не в обычное время, около десяти часов, а в половине одиннадцатого, и поэтому затянулось довольно долго. Впереди предстояла еще панихида. Преосвященный был видимо очень утомлен. Находившаяся в церкви полиция уже позаботилась об освобождении от народа средины храма для предстоявшей панихиды. Между тем народ, собравшийся во множестве, жаждал поучения и все более и более приближался к амвону, зная, что преосвященный, по обычаю, неопустительно каждое служение сопровождает проповедью. И владыка, видя такое страстное желание народа услышать поучение, и на этот раз не отказал ему. Выйдя на амвон, он мановением руки приблизил к себе слушателей и свое обычное поучение начал словами: «Мне жаль отпустить вас без назидательного слова». Эти слова как нельзя лучше проливают свет как на взаимные отношения архипастыря к своим слушателям, так и на дело его проповеди. В самом деле, проповедь он считал не каким-нибудь случайным делом, она была для него как бы неотъемлемою частью богослужения, в это дело он влагал всю свою душу, и потому ему действительно было жаль отпустить своих слушателей без обычного поучения. Здесь же лежит причина, почему все его беседы отличались необыкновенною сердечностью, теплотой, искренностью и задушевностью. По характеру своему, это – беседы отца, искренно любящего своих детей и предостерегающего их от различных соблазнов. С своей стороны и слушатели умели ценить своего проповедника: ни продолжительность служения, ни отдаленность расстояния или неблагоприятствующая погода не могли удержать их от путешествия в Богоявленский храм, чтобы в сладость послушать владыку. Во время самой проповеди, не смотря на многолюдство, в обширном храме царила полная тишина, и каждый внимательно и чутко прислушивался к словам владыки. По временам на глазах многих из слушателей можно было заметить слезы».

Пользуясь доверием митрополита Иннокентия и будучи его «правою рукою», преосвященный Амвросий, как первый викарий московской епархии, заменявший часто самого митрополита, имел, без сомнения, сильное влияние на характер и направление тогдашнего епархиального управления в Москве. «До самой кончины митрополита Иннокентия, – говорят «Московские Ведомости» (1901 г. № 243), – преосвященный Амвросий был первым и лучшим сотрудником его по епархиальному управлению. Влияние его на дела в то время было велико и благотворно».

Вскоре, по возвращении из Петербурга в сане епископа, преосвященный Амвросий получил запрос от попечителя московского учебного округа князя Николая Петровича Meщерского, – нет ли препятствия с церковной точки зрения на разрешение публичных лекций о сожигании трупов, как средстве предохранения от заразы. Ответ преосвященного Амвросия чрезвычайно интересен; поэтому мы приводим его здесь полностью: «Ваше сиятельство, князь Николай Петрович! На вопрос, предложенный мне вашим сиятельством (14 марта, № 16): могут ли быть с церковной точки зрения одобрены публичные чтения о сожигании трупов, как средстве предохранения от заразы, честь имею сообщить следующее. Полагаю, что публичные чтения такого рода не могут быть одобрены с церковной точки зрения. Тело христианина, запечатленное и освященное святыми таинствами, составляющее вместе с душою храм Духа Святаго, предназначенное к воскресению и воссоединению с обитавшим в нем духом для блаженной жизни в вечности, и по смерти чествуется в Православной Церкви (да и не в ней одной) внесением в храм и молитвами над ним о упокоении души с ним разлучившейся. Тело наше умирает естественною смертью во исполнение суда Божия, изреченного падшим прародителям: смертью умреши; и чрез погребение в земле оно предается естественному разложению в точное исполнение той же воли Божией; земля еси, и в землю отыдеши. Посему если умерщвление живого тела есть преступление, то и сожжение усопшего тела христианина есть по меньшей мере своеволие противное воле Божией, которая иногда являет себя в нетлении телес святых и чудодействиях чрез их останки. Скольких сокровищ веры и сосудов благодати лишилась бы Православная Церковь и наша русская земля, если бы из христианской древности мог быть введен обычай сожигать тела усопших! И как нельзя между людьми живыми в настоящее время различить, кто из них праведник, так нельзя узнать и между усопшими телами, чье тело мы назначаем к сожжению. Поэтому сожигание христианских тел должно быть признано делом кощунственным. Обычай сожигать умершие тела идет из древности языческой, когда еще не имели и понятия о санитарных условиях, и стоял в близком отношении к культу огнепоклонническому. Восстановлять этот обычай во времена христианские может только наука, потерявшая идею о разумном и духовном значение предметов вещественных. Храня дух и воззрения христианские, и наш русский народ останки предков почитает священными, и погребение их в родной земле делает для него эту землю еще более драгоценною. Живущее поколение русских людей всегда дорожит возможностью по смерти лечь рядом со сродниками и друзьями, смешать свой прах с их прахом. Поэтому, как мне хорошо известно, одна мысль о введении у нас обычая сожигать тела усопших не одних простых людей, но и христиан просвещенных приводит в ужас и негодование. И в благомыслящей части западной Европы мысль об этом не прививается по той простой причине, что в глубине недр земных много места для погребения тел и в самых густо населенных странах. Чтения о сожигании трупов без практического приложения мало имеют научного интереса; а о практическом приложении у нас, – на том безграничном просторе, на котором мы живем, – можно думать только из страсти к новизне, или по безотчетному подражанию во что бы то ни стало западным учениям. По всему этому можно думать, что публичные чтения о сожигании трупов пользы не принесут, а дадут только полуученым говорунам материал для споров и глумления над добрыми православными христианами в смущение и обиду сим последним».

Будучи викарием московским, епископом Дмитровским, преосвященный Амвросий, по желанию митрополита, непосредственно заведывал делами духовных училищ. Затем в 1879 году, по Высочайшему соизволению, ему были поручены заботы об учрежденном при Троицкой Сергиевой Лавре Александро-Мариинском доме призрения. Преосвященный Амвросий был назначен попечителем этого благотворительного учреждения. С своей стороны он пригласил к себе в качестве своего ближайшего сотрудника по управлению домом призрения известного профессора московской духовной академии Н.И. Субботина. И вот что рассказывает последний в своих воспоминаниях о преосвященном Амвросии¹⁴. «Наше знакомство началось давно, – мы же были и земляками, оба «владимирцы»; а сблизились в то время, когда владыка Амвросий принял монашество и сделался викарием московской митрополии. Он дал мне привилегию, – когда буду приезжать в Москву из академии, без церемонии приходить к нему обедать, и мне памятны эти трапезы у него, самые неизысканные и простые, хотя он был настоятелем Богоявленского монастыря, одного из самых богатых в Москве, зато украшавшиеся и услаждавшиеся его радушием и задушевною беседою. Относительно простоты исключение делалось только для тех случаев, когда трапеза приготовлялась для приезжавшего из Петербурга вожделенного гостя, высоко им чтимого и искренно любимого: на эти трапезы, неизменными участниками которых были его товарищи по академии протоиереи: С.И. Зернов и А.И. Соколов, преосвященный Амвросий обыкновенно присылал мне нарочитые приглашения. Прошло уже двадцать лет с тех пор, и как памятны доселе эти оживленные радушной, откровенной беседой трапезы, из участников которых теперь осталось в живых всего двое или трое!... Сближению нашему особенно способствовало то обстоятельство, что я согласился на убедительную просьбу преосвященного Амвросия быть членом совета в учрежденном при Троицкой Сергиевой Лавре Александро-Мариинском доме призрения, в котором сам он Высочайше назначен был состоять попечителем. Это было в 1879 году, когда дом призрения получил новый устав и новое устройство, будучи принят под покровительство Государыни Императрицы Марии Александровны. Митрополит Иннокентий не сочувствовал этому преобразованию дома призрения и поданные им мнения по сему делу были писаны, по его поручению, преосвященным Амвросием. Понятно, что он вступал в свою новую должность попечителя дома призрения с некоторым против него предубеждением, и ему нужен был для ближайшего наблюдения за делами этого благотворительного учреждения человек, вполне ему преданный и готовый всегда и о всем говорить правду. Проживши тридцать уже лет в посаде, то есть, при академии, я однако же не имел почти никакого понятия о существовавшем там доме призрения и никогда в нем не бывал, даже, как и владыка Амвросий недоверчиво к нему относился. Поэтому, равно как и в виду служебных и литературных моих занятий, я весьма неохотно принял предложение преосвященного Амвросия – занять в совете дома призрения должность назначенного по новому уставу члена от академии, но отказать владыке в его просьбе не мог. 19-го мая того года, когда получено было из Петербурга сообщение о моем назначении на эту должность, препровождая ко мне официальную о том бумагу, преосвященный Амвросий писал: «Искренно радуюсь, что на вас пал жребий. Усердно прошу вас отнестись ко мне с доверием и помогать мне сообщением ваших наблюдений на месте. Без вашей помощи я буду впотьмах ходить». И вот здесь-то открылись с особенною ясностью правота, беспристрастие, благожелательность преосвященного Амвросия. Когда мы ознакомились, как должно, с устройством и порядками дома призрения, также с деятельностью его главной начальницы, полагавшей всю душу на заботы о благоустройстве его, Е.С. Кротковой, оба, и особенно владыка Амвросий, забыв все предубеждения, искренно полюбили это благотворительное учреждение и начали со всем усердием трудиться для него. 1-го июня владыка писал мне: «Благодарю вас за живое отношение к делу. Для меня это очень дорого. Кое что имею сообщить вам, но оставляю до свидания». И 29-го числа: «Приятно видеть, что вы так заботитесь о доме призрения; но уже мне жаль вас: вы доводите заботу до сухоты»... В 1882 году случилось в доме призрения несчастие. По случаю огромного стечения богомолок, которые обыкновенно имеют приют в доме призрения, часть их была помещена для ночлега на просторном чердаке одного из зданий, нарочито к тому приспособленном: по чьему-то фальшивому крику «пожар!», толпа женщин бросилась вниз, по лестнице, и несколько из них было задавлено. Обстоятельство это весьма опечалило нас. 4-го июля этого года преосвященный Амвросий писал: «Не мало поскорбели мы с Елисаветой Степановной о случившемся в доме призрения. Вот и рассуждай о связи событий в жизни человеческой! Возмогайте о Господе. Жалею, что вы не застали меня дома. Давно я не видал вас». Четыре с небольшим года, т. е., до самого назначения в Харьков, преосвященный Амвросий состоял попечителем дома призрения, и в это трудное для учреждения послереформенное время сделал для него так много, что благодарная память о нем хранится там доселе».

Не менее был предан преосвященный Амвросий во время своего викариатства в московской епархии своему родному детищу – «Обществу любителей церковного пения», которое он сам учредил и возрастил. В этом отношении нельзя не поставить ему в особенную заслугу то, что, благодаря этому Обществу, ему удалось издать в свет Обиход напева церковных песнопений московской епархии. Дело это было далеко не легким. Трудно было отыскать в то время такого псаломщика, который знал бы в точности, со всеми, характеристическими особенностями, напевы всех церковных песнопений, употребляющихся при богослужениях в течение всего года. Когда такой псаломщик был найден, его заставляли петь и уже с его голоса клали напевы на ноты при помощи рояля. За ходом этого дела преосвященный Амвросий следил с особенным вниманием и не жалел на него денег. Хороший гонорар получил, между прочим, и псаломщик. Эти труды преосвященного Амвросия, как увидим в свое время, не остались бесплодными даже и для харьковской епархии.

Будучи «правою рукою» митрополита Иннокентия, преосвященный Амвросий оказывал важное содействие и Братству св. Петра митрополита, поставившему своею целью – энергично и деятельно вести борьбу с расколом и заботиться об обращении раскольников в Православие. Вот что говорит об этом достоуважаемый профессор Н.И. Субботин. «С таким же участием и так же сердечно (как и к дому призрения) относился преосвященный Амвросий к другому, еще более близкому мне учреждению – к братству святого Петра Митрополита, и такое его отношение к братству было тем дороже для нас, что оно вообще не пользовалось тогда особым вниманием московских архипастырей и московского духовенства. Важную услугу братству преосвященный Амвросий оказал тем, что в то время, когда мы напрасно искали помещения для братской книжной лавки, он исходатайствовал место для нее в самом Кремле, под Ивановской колокольней, и потом оградил ее неприкосновенность во время кремлевских приготовлений к коронации Императора Александра III. Об этом он заботился даже и приехав в Харьков. Много хлопотал он и о том, чтобы дана была братству в полное его ведение одна из московских церквей, и если бы долее оставался в Москве, несомненно устроил бы это. На наших братских праздниках он всегда служил и после служения, присутствуя на общих собраниях братства, а потом и на трапезах, которые с своим обычным гостеприимством устроял и ему хорошо знакомый, казначей братства А.И. Хлудов, оживлял их своею красноречивою, задушевною беседою, которой все внимали с наслаждением. На этих общих собраниях мы неоднократно обращались к нему с просьбою – принять звание почетного члена братства, но он все отказывался под предлогом, что ничего еще не сделал для братства, – говорил: «погодите, – вот выхлопочу вам церковь, тогда избирайте!» На первом братском празднике, по назначении его в Харьков, мы, горько чувствуя его отсутствие, послали ему приветственную телеграмму. В письме от 10-го января 1883 г., он писал мне: «Был я мысленно на вашем братском празднике и благодарю вас за телеграмму. Попросите преосвященного Алексия напомнить графу Орлову Давыдову о сохранении в неприкосновенности братской лавочки в Кремле, по случаю приближающейся коронации. Я просил графа об этом; но надо напомнить еще». Лавка была оставлена в неприкосновенности.

«Нельзя не упомянуть, – говорит Н.И. Субботин далее, – о том характерном явлении, что даже и преосвященный Амвросий, при его глубоких богословских познаниях и многостороннем образовании, недостаточно знаком был с расколом, его учением и характером, т. е., мало интересовался им, будучи приходским священником и в начале своего архипастырского служения. Когда, чрез него же, мне было дано поручение написать статью «О сущности и значении раскола» и когда он прочел эту статью, то сознал сам что дотоле не имел надлежащего понятия о расколе. О. Павел (Прусский) писал мне тогда: „Преосвященный Амвросий показал мне вашу книжку «О сущности и значении раскола» – спросил, имею ли я, – и весьма хвалил ее, даже откровенно сказал, что она дала ему надлежащее понятие о расколе, что только теперь понял его цель – низложить православную церковь и поставить себя на ее место. Очевидно, – прибавил преосвященный, – раскольники составляют самое враждебное для церкви общество и сравнивать раскол с иностранными религиями никак нельзя“. Это неполное знакомство с расколом было причиною, что в то тяжелое и смутное время, когда скончался Император Александр II, владыка Амвросий склонился на просьбу Рогожских раскольников – дозволить им совершить панихиду по покойном Государе и принести присягу на верность новому на самом Рогожском кладбище, в их величественном храме. Со стороны раскольников это был явный обман: ни одной панихиды по Императоре они не отслужили, да и служить по их правилам не могли, а полученным дозволением воспользовались для того, чтобы ввести на кладбище своих попов австрийского поставления, которые с тех пор и водворились там навсегда. Я немедленно написал об этом преосвященному Амвросию и приложил, для употребления, какое он найдет нужным сделать, составленную мною докладную записку по этому делу на имя тогдашнего московского генерал-губернатора князя Долгорукова. „Вчера заехал я к преосвященному Амвросию, – писал мне 31 марта 1881 года о. Павел, – и после первых приветствий преосвященный сказал мне: вот прочтите по секрету, а сам в приемной стал заниматься делами. Я был в гостиной и начал читать. Это было ваше письмо к преосвященному и докладная записка князю Долгорукову. Прочитавши, дожидаюсь, что скажет преосвященный, и думаю – с какой целью он дал мне это читать. Подошел он ко мне и начал обвинять Рогожцев, как нехорошо они поступили, да еще клевещут на князя и самого преосвященного в это дело замешивают. Затем рассказал, как все происходило: приехал ко мне Козлов (тогдашний московский обер-полициймейстер) и просит распоряжения, как поступить относительно присяги на Рогожском кладбище; я ему сказал, что пусть присяга совершится в Рогожской часовне при закрытых алтарях, при том богослужении, какое у них существует, т. е., имел в виду, что будут отправлять службу одни дьячки, как у них всегда бывает; потом спросил меня князь, как я распорядился; я сказал, и князь меня одобрил. Вот и все; а они теперь пользуются именем князя и меня мешают. Я поеду к князю, – прибавил преосвященный, – и все ему расскажу: он их поучит“. Поучил ли Рогожских раскольников князь Долгоруков, осталось неизвестным; а то несомненно, что самовольство, с каким ввели они австрийских лжесвященников на Рогожское кладбище, имело опору в потворстве им светской власти в Москве. При большем знакомстве с характером и образом действий раскольников, преосвященный Амвросий, конечно, с большей осторожностью отнесся бы к настоящему делу».

Из приведенного рассказа Н.И. Субботина особенно об отношении преосвященного Амвросия к дому призрения ясно видно, что уже в Москве, будучи викарием, он не только не боялся окружать себя умными людьми, а напротив из них именно он и старался избирать себе сотрудников, не давил дарования, а содействовал их развитию и всячески поддерживал их, ожидая от них наибольшей пользы для общего дела. Эту черту в характере преосвященного Амвросия отмечает и редактор-издатель богословско-апологетического журнала «Вера и Церковь» – протоиерей И.И. Соловьев. «Это было, говорит он, еще в 1882 году. По предложению покойного председателя Общества любителей духовного просвещения, досточтимого о. прот. В.П. Рождественского, на годичном собрании Общества мною читана была в качестве актовой речи историческая справка «Об участии духовенства в деле народного образования». На основании точных исторических данных, изобразив живое, постоянное и плодотворное участие духовенства в деле народного образования от времен просветителя России св. князя Владимира до XVII века включительно, а затем те преграды и противодействия, которые ставились ему в этом деле в XVIII и в начале второй половины XIX века, я пытался объяснить ими, почему духовенство не так ретиво относилось к этому делу в 60-х и 70-х гг. и снять с него обвинение в неспособности будто бы его к этому делу, в непонимании его значения и сознательном уклонении. В числе слушателей был и высокопреосвященный Амвросий. По окончании чтения, отечески обласкав меня, тогда еще молодого преподавателя семинарии, он велел мне явиться к нему на другой день; когда я явился, он, между прочим, сказал мне: „Статья ваша едва ли прочтется в тех сферах, где теперь идут толки о привлечении духовенства к делу народного образования; поэтому потрудитесь переписать ее каллиграфически и принесите мне; ее нужно будет представить К.П. Победоносцеву“. Я исполнил поручение владыки, и когда потом, спустя месяца два, он встретил меня, то, с выражением радости об успехе дела, сообщил мне, что статья пошла в ход. Я не знал тогда, да и после ничего больше сказанного не узнал о судьбе своей рукописи; но дело не в этом, а в самом отношении владыки к затронутому в статье вопросу. Нужно было видеть, с какою радостью сообщал он мне эту весть: как будто это была весть об успехе его личного дела! Так глубоко понимал он святое дело церковного учительства духовенства, так живо принимал к сердцу его интересы и так практически мудро умел направлять в его пользу самые невидные обстоятельства! Для меня же лично весь этот случай – и особенно отечески мудрая беседа владыки имели важное значение: они указали мне путь, дали мне силы и смелость для журнально-литературной деятельности».

Будучи викарием московской епархии и пользуясь доверием митрополита Иннокентия, преосвященный Амвросий открыл публичные богословские чтения для светского образованного общества. Он сам лично выступал здесь в зале городской думы, с публичными чтениями «О свободе печати». «И какая масса слушателей являлась на эти чтения в зале городской думы, говорит прот. И.И. Соловьев, когда лектором выступал сам основатель их, великий оратор в сане епископа!»

– Я открыл эти публичные чтения для светского общества, – рассказывал мне преосвященный Амвросий уже в 1884 году по поводу открытия воскресных собеседований в Харькове, – с двоякою целью: с одной стороны хотелось сгруппировать вокруг себя разрозненные молодые интеллигентные силы московского духовенства, расшевелить их и показать их образованному нашему обществу; а с другой стороны думалось дать хорошую здравую пищу и образованному светскому обществу, интересующемуся ныне богословскими вопросами, но совершенно не знающему ничего, даже и азбуки христианского учения.

– И были достигнуты какие-либо результаты? – спросил я.

– Шуму наделали много, – сказал преосвященный, – а результатов видеть не довелось.

– Говорят, особенно много было слушателей на ваших чтениях, – заметил я.

– Да, я сделал ошибку, что выступал с публичными чтениями, – сказал владыка. – На это указали мне и из Петербурга. Епископу, говорят, неудобно вести публичные чтения.

Добрый и сердечный, по природе своей, преосвященный Амвросий, заменяя иногда митрополита Иннокентия даже по управлению епархиею, к духовенству относился вообще с любовию, гуманно, кротко и снисходительно. Доброту своего характера он объяснял природою, унаследованною от матери, и влиянием последней на него в детстве. Но есть основание думать, что добрая старушка, Марья Ильинична, оказывала свое влияние в этом отношении на своего сына даже и тогда, когда он стал епископом Дмитровским, первым викарием Московской епархии. В подтверждение этого приведем очень интересный рассказ лица, без сомнения, близко знавшего владыку Амвросия, напечатанный первоначально в «Виленском Вестнике», а потом перепечатанный в «Церковных Ведомостях» 1901 г. № 38). «Кончина архиепископа харьковского Амвросия, говорит автор, вызвала несомненно много искренних слез со стороны покинутых им сирых и убогих харьковской епархии, для которых всегда находился свободный доступ к его сердцу. О той редкой чуткости, с какою он относился к каждому, кто приходил к нему с своим горем и нуждою, прибегая к совету и помощи, – красноречивее слов свидетельствовала та масса бедноты, которая непрестанно наполняла архиепископскую переднюю и его приемные покои. В высшей степени доступный и простой в обращении, владыка в каждом, без различия общественной ступени, до самого скромного деревенского причетника, видел прежде всего человека. Пишущему эти строки близко знакомы эти стороны его праведной жизни; его ясный взгляд на людей и на вещи, его располагающая к себе манера и безыскусственный сердечный тон речи, сразу проникающий в душу... Почивший, между прочим, до конца дней своих с особою трогательной почтительностью относился к памяти своей матери, которая скончалась древнею старушкою, живя при нем в Москве, незадолго до назначения его на харьковскую кафедру. Он очень ценил в ней и часто вспоминал ее здравый простой русский смысл, готовность жертвовать своими удобствами и всеми силами своими на пользу «нуждающихся и обремененных». Всегда ясная, одинаково со всеми приветливая, она много скрашивала жизнь сына, который любил заходить в помещение старушки и подолгу беседовал с нею в редкие свои досуги. Однажды, помнится, придя к ней очень взволнованным, владыка спросил ее, как бы поступила она, если бы была на его месте, при следующих обстоятельствах: «Есть у нас тут неподалеку от Москвы один такой батюшка. Недавно он самолично распорядился сжечь ветхие облачения и серебро, что осталось после них, употребил на свои нужды. Дело это доказано, и вот теперь неразумному человеку грозит такая ответственность, что не только взятое придётся отдать, а чего доброго и семью по миру пустить, а ртов-то у него почесть с дюжину наберется. Ну, так, вот, как бы вы с ним поступили?

– По сердцу, мой батюшка, Алексей Осипович, по сердцу суди. Это суд Божий, отвечала старушка просительным тоном, называя сына, по старой привычке, его мирским именем.

– И сам я так думаю, что по сердцу надо, да консистория-то что об этом скажет? Слаб, дескать, потворствует...

– Ну, и Господь с ними, а ты по-христиански разбери.

И судил он, действительно, всегда и везде людей милостиво, понимая и щадя их слабости, если они не выходили за пределы слишком очевидно нарушенных чести и совести».

19-го февраля 1879 года преосвященный Амвросий совершал Божественную литургию в Московском Большом Успенском соборе. После литургии он произнес слово о воспитании детей. Это слово произвело сильное впечатление как на слушателей, так на читателей и не только в Москве, но и далеко за ее пределами. Владыка получил множество писем по поводу этого слова; мы приведем здесь некоторые из них: 1) От министра народного просвещения и обер-прокурора Св. Синода графа Димитрия Андреевича Толстого: – «Ваше преосвященство! Позвольте поблагодарить ваше преосвященство за то высокое духовное наслаждение, которое доставило мне чтение вашей проповеди, произнесенной 19-го февраля в Успенском Соборе. Изложенные в ней мысли ό христианском воспитании до такой степени верны и так убедительно доказаны, что, в назидание всех учебных заведений империи, я велел напечатать ваше слово в Журнале Министерства Народного Просвещения. Если даже только некоторые из начальников учебных заведений проникнутся теми чистыми убеждениями, которыми дышит каждое слово в вашем слове, и вселят их в душу своих воспитанников, то и тогда будет польза громадная. Поручая себя молитвам вашим, останусь навсегда вашего преосвященства искренно уважающим слугою гр. Дмитрий Толстой. 25-го февраля 1879 года». 2) От княгини Мещерской, урожденной графини Паниной: «Ваше преосвященство! Мы сейчас читали с мужем ваше слово о воспитании. О, позвольте мне от глубины души поблагодарить вас за эти минуты душевного наслаждения и отрады. Надо жить в наше печальное время, чтобы вздохнуть полною грудью при звуке этих глаголов истины! Какая глубина, какое христиански-умилительное красноречие в этом описании Спасителя! О, как я благословляю и благодарю вас! Как молю Бога, да умножит Он в вас эту способность ясно, смело и твердо выражать эти великие убеждения, которые одни сильны сохранить нас от зла и злобы дня! Вы, как говорят, обещали, отпечатать особо это прекрасное слово, и мы надеемся, что вы не забудете своего обещания. Да благословит вас Господь и дарует вам уста херувима во славу святой Своей Церкви и во утверждение слабых, колеблющихся и заблудших. Целую вашу руку, и остаюсь ваша покорная дочь княгиня Мещерская. Воскресенье, вечером. Ваше пастырское обличение вызвало у меня слезы, а за осуждение чужих обычаев приношу особую глубокую благодарность. Имеющему дается! Вы, сами того не подозревая, столько оставляете неизгладимых впечатлений в душе, и надо еще пять-шесть раз прочитать, чтобы вполне усвоить глубину, силу, поэзию сказанного». 3) И.И. Ильминского: «Преосвященнейший владыка, милостивый отец и Архипастырь! Имел я истинное наслаждение прочитать ваше поучение 19 февраля о началах воспитания. Сегодня я даже прочитал его своим воспитанникам старшего класса вместо урока педагогики, прочитал, насколько мог, – с чувством и с выражением. Сколько я ни читал ваших поучений, мне всегда чуялась одна черта, что вы умеете представить дело, так сказать, интересною стороною, возвести мысль к высшим духовным и нравственным интересам, во имя человечности, и человеческого достоинства и совершенства. Такова, например, речь к воспитанникам Московской Духовной Семинарии: там вы нисколько не налегали на долг, а направили мысль юношей на высоту духовного служения. В настоящем поучении то же проводится мысль, что Церковь воспитывает совершенно психологично и рационально. Я, разумеется, не буду исчислять художественные и логические достоинства. Мне особенно дорого, что она уж очень симпатична, – на сердце так и ложится; право, ее нельзя читать без душевного волнения. Это – картина и сопоставления... Дай, Господи, вам многие и многие лета! Как луч солнца отражается даже в иной лужице, так я могу утешаться за себя и Казан. Учит. Семинарию, что вообще мысль о религиозно-нравственном воспитании и о проведении его не путем рассудка, а путем сердца, не разъяснениями и доказательствами, а впечатлениями, – эта мысль составляет мое искреннее убеждение, которое я стараюсь внушать своим воспитанникам. Но вы так отчетливо, ясно и вместе просто формулировали эту мысль и этот процесс, а с другой стороны ваши мысли – для нас поддержка и норма; нам и отрадно, и успокоительно слышать подтверждение со стороны учителя и наставника. Желательно, чтобы это поучение и подобные создания ваши, в настоящее время составляющие насущную потребность, печатались отдельными оттисками, брошюрами, в числе десятков тысяч экземпляров, и расходились по всем концам России. Они найдут много усердных и благодарных читателей, а главное – могут в самом деле направить дело воспитания и жизни и мысли вообще. Простите мне смелость, с которой я спешу высказать свои чувства, – право, не удержал их напора, – в зобу дыханье сперло. Подобные мысли мне пришли было в голову в прошлом году, когда я прочитал вашу речь по Мезенцове. Я тогда изложил свои чувства в письме, но так аляповато и грубо, что по прочтении положил то письмо в стол. Теперь я его разыскал, прочитал, и – знаете ли, – в уповании на ваше чутье, которым вы различите искренность под грубой оболочкой, и глубокое уважение под некоторой фамилиарностью или под формой якобы советов и заявлений, – в таком-то уповании решился послать сегодня и то письмо свое, как исповедь, как пересказ своих грехов пред духовником. Вашего преосвященства преданнейший слуга, ожидающий ваших молитв и благословения, Николай Ильминский. 8-го марта 1879 года».

Весною 1879 г. не стало митрополита Иннокентия. 5-го апреля архиепископ Литовский Макарий, прибывший, по назначению Св. Синода, в Москву, совершал его отпевание. Преосвященный Амвросий, по желанию самого усопшего, произносил слово над его гробом на текст: «От Господа стопы человеку исправляются» (Пс.36:23), в котором он указал слушателям на те пути и труды, которые указуемы были усопшему Промыслом Божиим. Чрезвычайно тяжело было для него перенести смерть своего духовного отца, благодетеля и друга, «завладевшего его душой». К этой скорби присоединилась еще и другая: от преосвященного Макария он узнал, что он едва не лишился и своей любимой Москвы. От 9 апреля 1879 года, т. е., чрез три дня после погребения митрополита Иннокеннтия, он писал в Казань своему другу Н.И. Ильминскому: «Преосвященный Макарий, бывши на погребении владыки, сказал мне, что пред пасхою я чуть не улетел в Харьков. Оставили только ради покойного владыки. Такая история может повториться». Это обстоятельство многознаменательно: в Бозе почивающему архипастырю харьковская кафедра была предназначена Божественным Промышлением уже задолго до действительного назначения его Св. Синодом. И замечательно, что все лето 1879 года и даже осень, уже после прибытия в Москву митрополита Макария, по Москве постоянно циркулировали слухи о переводе преосвященного Амвросия – в Харьков и именно – в Харьков. От 15-го сентября того же года преосвященный Амвросий опять пишет казанскому другу своему. «По всей вероятности я в Москве долго не останусь... Это мнение я возымел не потому, что высоко о себе думаю, а потому, что легко могут содействовать моему возвышению». Тем не менее в то время еще не пробил час для осуществления воли Божией.

После смерти митрополита Иннокентия и до прибытия в Москву новоназначенного московского митрополита Макария преосвященный Амвросий управлял московскою епархию. В жизни Москвы он по прежнему принимал самое живое участие и каждое выдающееся событие – радостное ли то или горестное – освещал учением Божественного Откровения, изложенным в прекрасном слове или речи. 5-го мая 1879 г., вблизи Всесвятской рощи, под Москвою он освящал убежище для увечных воинов имени князя В.А. Долгорукова. При этом случае он сказал речь, разъяснявшую потребность христианской любви заботиться о судьбе раненых и изувеченных воинов, которые совершили высокий подвиг любви к Отечеству, своею жизнью жертвовали для сохранения нашей жизни, своими подвигами и страданиями искупили наше спокойствие и безопасность.

21-го мая Константиновский межевой институт праздновал столетний юбилей со времени своего основания. Совершив молебствие, преосвященный Амвросий произнес речь, в которой он прекрасно выяснил идею и цель празднования юбилеев. Юбилей должен иметь, по его словам, нравственно-воспитательное значение для будущих поколений, утверждая их в истине и добре, к которым стремился юбиляр. «На этом основании, говорил преосвященный, могут быть решаемы важные вопросы: верна ли, судя по опытам пятидесяти лет, и плодотворна ли идея, положенная в основание учреждения? Такова ли деятельность человека, чтобы пятидесятый год его служения стоило обращать в общественный праздник? Не целесообразнее ли учреждение, оказавшееся ложным по идее и вредным по опыту, срыть до основания, а бесполезного человека предать забвению? Западная Европа в этом случае подает нам, дурные примеры. Там, между прочим, недавно с большим торжеством праздновали столетний юбилей, может быть, к утешению человечества, сгнившего уже в земле Вольтера. Праздник в честь патриарха безбожников приятен был для современных нам достойных его потомков; но там, где заботятся о чистоте нравственной христианской атмосферы, не следует заражать ее, раскапывая прах подобных Вольтеру людей».

1-го октября в Москве торжественно был отпразднован другой замечательный юбилей: двухсотлетие со времени основания храма Покрова Пресвятыя Богородицы при Измайловской военной богадельне. Юбилей этот был замечателен не тем только, что этот храм просуществовал два века, а и тем, что он был основан царем Алексеем Михайловичем в память рождения Преобразователя России, первого ее Императора Петра Великого и освящен в присутствии царя Феодора Алексеевича одним из последних патриархов русской Церкви – Иоакимом. Преосвященный Амвросий совершил в этом храме торжественную Божественную литургию и произнес прекрасное слово о православной вере, как главнейшей нравственной силе русского воина.

19-го ноября, по приглашению московского дворянства, преосвященный Амвросий совершал благодарственное молебствие в Собрании дворянства по случаю избавления Государя Императора Александра Николаевича от угрожавшей ему в четвертый раз смертной опасности. После молебствия он, по обычаю, произнес речь. Московское дворянство было тронуто его любезностью и сердечностью и поднесло ему на память прекрасную золотую панагию с изображением страждущего Спасителя в терновом венце. Владыка очень любил эту панагию и дорожил ею. Перед смертью он просил, чтобы с этой панагией он был положен и в гроб. Воля его была точно исполнена.

24-го ноября Петровская академия праздновала свой обычный годовой акт. Преосвященный Амвросий совершал молебствие, после которого произнес замечательную импровизированную речь (нигде, к сожалению, не напечатанную), обращенную к профессорам и студентам. Речь эта произвела на слушателей чрезвычайно сильное впечатление. Вследствие этого преосвященный Амвросий был предметом разговоров для профессоров академии даже за их товарищеским обедом, после которого они написали ему письмо следующего содержания: «Ваше преосвященство, епископ Амвросий! Учебный персонал Петровской Академии, собравшись в дружеском кружке, вспомнил сегодняшнюю вашу высоконравственную и глубокоразумную речь и высказанное вами сочувствие к процветанию Академии. Счастлива была бы Россия и русский народ, имея больше таких представителей церкви, как вы. Пусть ваши дни будут долги для плодотворной работы. Ф. Арнольд, И. Шерцель, А. Темирязев, А. Фадеев, Г. Густавсон, Шишкин, Реш, Турский, Чижев, В. Собичевский, Г. Траутенвальд, Захаров, Фр. Фельдман, Шене, Иванюков, Як. Цветков, Р. Шредер». На этом акте был и слышал речь преосвященного Амвросия тогдашний московский Почт-Директор тайный советник и камергер С. Подгорецкий. 28-го ноября вечером он писал Преосвященному Амвросию о впечатлении его речи на студентов следующее: «На акте у нас говорил речь архиерей; говорил более получаса и – так хорошо, так разумно, все так его заслушались, что как бы онемели. 400 человек стояли так тихо, что слышен был бы полет мухи. Говорил он о вещах интересных для всякого человека: об идеалах, т. е., о совершенстве, к которому должен стремиться всякий, о совести, о свободной воле человека, о несовершенстве человеческих знаний, о влиянии религии на честного человека и, наконец, просил студентов, чтобы они не подрывали религии и не смеялись над нею между крестьянами, так как вместо нее ничего не могут дать им. Любо было слушать его, – душа радовалась. Целый день после этого почти только и говорили, что про его речь. Таких архиереев надо со свечкой поискать. Вот отзыв одного студента Петровско-Разумовской Академии».

Преосвященному Амвросию принадлежала мысль об учреждении в Москве Общества попечения о детях просящих милостыню. При помощи Божией мысль эта скоро осуществилась и 27-го декабря 1879 года состоялось открытие Общества. В день открытия сам преосвященный совершал Божественную литургию в Спасской, на Сретенке, церкви, а после литургии он произнес речь, в которой выяснил сущность обязанностей, принятых на себя членами новооткрытого общества.

8-го февраля 1880 года по случаю чудесного избавления Государя Императора Александра Николаевича от смертной опасности, угрожавшей ему 5-го февраля уже в пятый раз в жизни, преосвященный Амвросий, за отсутствием митрополита, совершал в московском большом Успенском соборе Божественную литургию и благодарственное молебствие. Пред молебствием он произнес речь, которая потрясла сердца многих. «Опять преступное, покушение на жизнь Благочестивейшего Государя нашего, так начал он свое слово; еще тонко рассчитанный замысел, но на этот раз приведенный в исполнение уже не на городской улице, не в поле, не на железном пути, а в самом жилище Царей наших. Царский дворец потрясен в своих основаниях; страждущая Государыня Императрица, наша сердобольная мать, предмет наших молитв и печали, не пощажена на одре болезни; Царственная семья поражена ужасом!».. Где же корень этих преступлений? Кто и когда насадил его в русском обществе? «С какого года, с какого поколения, в каких семействах прежде у нас пресеклось преемственное передавание вновь рождающимся детям заветов Божиих, говорил преосвященный, там и ищите зародыша и начала настоящих печальных событий. Где родители и воспитатели не умели или не хотели просветить детей верою в Бога, там привилось вольномыслие и ложные учения под именем просвещения; где не вкушали упования на Бога, там возникли гордость и самомнение, ожесточение и отчаяние; где не заботились подчинить пробуждающиеся силы и стремления детей воле родительской, там родилось неповиновение властям; где не покорили свободу юности заповедям Божиим – о честности, любви, целомудрии, смирении, трудолюбии, там внедрились пороки, и в молодых людях открылась готовая почва для всяких злых семян и всяких не призванных сеятелей».

31-го мая 1880 года преосвященный Амвросий совершал литургию в церкви московского воспитательного дома и пред молебствием, по случаю выпуска воспитанниц Московского Николаевского Института, произнес речь об истинном достоинстве женщины. Речь эта произвела настолько сильное впечатление, что, по желанию воспитанниц института иметь ее, она была издана отдельно и роздана им.

30-го августа, в день тезоименитства Государя Императора Александра Николаевича, преосвященный Амвросий служил молебствие на Ходынском поле пред войсками и также произнес прекрасную речь о чувстве собственного достоинства.

1881-й год принес России тяжкое горе: ужасное событие 1-го марта покрыло ее позором. Пораженные страшным преступлением злодея, истинно-русские люди искали утешения в молитве. Преосвященный Амвросий по несколько раз в день совершал панихиды и повсюду являлся с словом утешения; но особенно замечательными были его речи: 1) по принесении верноподданнической присяги Государю Императору Александру Александровичу, произнесенная 2-го марта в московском большом Успенском соборе; 2) пред панихидою в девятый день по кончине Государя Императора Александра Николаевича, произнесенная в московском Архангельском соборе 9-го марта и 3) по выслушании Высочайшего манифеста от 29-го апреля, произнесенная в московском большом Успенском соборе.

Летом, в июне, Россию постигла новая скорбь: она потеряла своего легендарного героя – генерал-адъютанта М.Д. Скобелева. Преосвященный Амвросий совершал его погребение и пред отпеванием произнес, по обычаю, речь. О, какая чудная эта речь! Она достойна того, в честь кого была произнесена. Вернее очертить образ великого патриота и непобедимого победителя было бы нельзя.

В том же году постигло преосвященного Амвросия и лично для него тяжкое горе. Осенью, в октябре месяце, тихо скончалась его кроткая, любящая матушка Мария Ильинична. Смерть матери глубоко опечалила сердце владыки. Как мы упоминали уже, преосвященный Амвросий положительно благоговел пред этою доброю и умною старицею! Но впоследствии даже и в этом горе – в смерти матери – он усматривал милосердую десницу Божественного промышления о нем. Последняя, но самая крепкая нитка, связывавшая его с Москвою, порвалась... Дом в Москве и дачу в Пушкине он продал еще пред принятием монашества; все дети его тестя, воспитывавшиеся у него, были устроены прекрасно; мать скончалась. Он остался одиноким. Митрополит Иннокентий, его духовный отец и благодетель, отошел ко Господу; многие друзья и знакомые, которых ему оставлять было бы тяжело, сошли с земного поприща или выехали из Москвы. Путь в Харьков был расчищен... Наступил самый удобный момент для осуществления воли Божией...

Все лето 1882 года по Москве ходили слухи о том, что преосвященный Амвросий переводится... в Харьков. К осени эти слухи становились все упорнее и настойчивее. Наконец, в первых числах сентября сам преосвященный Амвросий получил из Петербурга верное известие хотя и в частном письме, что Св. Синодом он предназначен к переводу в харьковскую епархию. Хотя уже три года назад преосвященный Амвросий стал носиться с мыслию о том, что ему предстоит разлука с Москвой, во петербургское извещение о его переводе в Харьков как громом поразило его. От 11-го сентября он писал своему казанскому другу Н.И. Ильминскому: «по воле Божией и власти земной, меня переселяют в Харьков. В Синоде дело решено, остается только ожидать Высочайшего соизволения. Прощай Москва и Миссионерское Общество и все мои любимые московские учреждения и занятия! Вот почему я теперь и пишу к Вам со всеусердием».

О Харькове преосвященный Амвросий до того времени имел самое смутное представление или – вернее – он его совершенно не знал. Вводного знакомого он не имел в этом городе. Приходилось ему идти в страну чужую и неизвестную. В виду этого он обратился прежде всего с письмом к тогдашнему харьковскому преосвященному Иустину, прося у него наставлений и руководительства. С другой стороны он писал о том же к тверскому архиепископу Савве, незадолго пред тем бывшему в Харькове епископом. Преосвященный Савва, земляк преосвященного Амвросия по своему месторождению и знакомый его по своей службе в сане епископа и викария московской епархии, не замедлил ответом и сообщением просимых сведений. На ключаря харьковского кафедрального собора, протоиерея Семена Алексеевича Илларионова он указал как на человека умного, энергичного, деятельного и хорошо знающего как консисторское делопроизводство, так и жизнь всего епархиального духовенства, назвал его своим добрым и верным сотрудником; об остальном духовенстве он отозвался не особенно выгодно, назвал его ленивым и упорным «по самой своей хохлацкой природе», не умеющим жить в ладах с народом и легко относящимся к требованиям церковного устава. Это письмо преосвященного Саввы не очень обрадовало новоназначенного харьковского архипастыря.

Прошел сентябрь. Уже все москвичи знали, что преосвященный Амвросий переведен в Харьков. 1-го октября владыка совершал благодарственное молебствие по поводу закрытия всероссийской выставки в Москве и, по обычаю, произнес речь. Когда он возвратился домой, в числе других бумаг ему подали и указ Св Синода, которым ему было объявлено, что, по назначению Св. Синода, с Высочайшего соизволения, он переведен на самостоятельную епископскую кафедру в Харьков.

III. Служение в Харькове

До сих пор мы пользовались совершенно объективным биографическим материалом. Теперь, при изложении биографических сведений о преосвященном Амвросии во время его архипастырского служения в Харькове, мы будем говорить часто и о том, что мы в течение 19-ти лет сами видели, что мы сами слышали из уст усопшего святителя, в чем мы нередко принимали личное участие. Сожалеем, что в этом случае мы не можем совершенно скрыть своей личности и своих личных отношений, вследствие чего наше изложение по местам будет принимать субъективный характер, свойственный воспоминаниям.

Еще в первых числах сентября 1882 года по Харьковской епархии распространился слух, шедший, как говорили, из Петербурга, что преосвященный Иустин, епископ Харьковский, переводится на кафедру подольской епархии, а на его место назначается преосвященный Амвросий, епископ Дмитровский, викарий московской епархии. Телеграмма «Харьк. Губ. Вед.» из «Правительственного Вестника» и сообщение «Церковного Вестника», полученного в Харькове 25-го сентября, подтвердили достоверность этого слуха; а 26-го сентября харьковскою духовною консисториею был получен и указ Св. Синода от 22-го сентября 1882 г. за № 4171, которым было объявлено, что 15-го сентября был Высочайше утвержден доклад Св. Синода о бытии первому Викарию московской епархии, преосвященному дмитровскому Амвросию епископом харьковским и ахтырским. По распоряжению консистории, с 28-го сентября в церквах харьковской епархии уже было возносимо имя преосвященного Амвросия при всех священнослужениях, по чиноположению нашей православной церкви.

Харьковские Епархиальные Ведомости приветствовали назначение преосвященного Амвросия на кафедру харьковской епархии. Уже в редакционной статье от 1-го октября 1882 года (№ 20), говоря о горестной разлуке с преосвященным Иустином, тогдашний редактор писал: «Одно только назначение нам пятнадцатого иерарха, высокопреосвященного, тезоименитого по имени и по дару слова Медиоланскому святителю Амвросию, прослужившего не один десяток лет под мудрым руководством Светила нашей православной Церкви, митрополита московского Филарета, облегчило нашу глубокую скорбь. Верим несомненно и надеемся, что и преосвященнейший ныне уже наш епископ Амвросий свыкнется с нами и полюбит харьковскую свою паству тою же любовию, какою любили ее и все его предшественники, и будет пасти нас разумом и учением. Без сомнения, и преосвященному Амвросию еще много и много придётся работать и трудиться на ниве нашей епархии; но мы твердо убеждены, что ему трудиться и работать не учиться и что Небесный Пастыреначальник, руководивший сердцем Своего Помазанника при назначении его нашим архипастырем, поддержит его силы ко благу нашему, и он будет для нас так же, как и все бывшие наши иерархи – образом верным, словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою (1Тим.4:12), и будет пасти нас не нуждою, но волею и по Бозе, усердно: все для Бога и для Церкви Его и для блага чад ее». Эти. чаяния, как известно ныне, были с лихвою осуществлены в Бозе почивающим архипастырем.

Харьковцы отлично знали преосвященного Амвросия только как образцового и знаменитого проповедника; но в виду его назначения для них было этого мало. Важнее было знать, кто он как человек, и как он будет управлять епархиею?

Ответом на этот вопрос служило то сердечное прощание Москвы с своим любимым епископом – проповедником, о котором Харьковцы узнавали почти из каждого № московских газет. «Добродетели его преосвященства, – писал тогдашний редактор «Харьков. Епарх. Вед.», – стали известны нам из последних московских газет, в которых, начиная с первых чисел октября, почти в каждом нумере описывались трогательные прощания жителей Москвы и те чествования, коими они чтили нашего преосвященнейшего Амвросия. К сожалению, пределы наших Епарх. Ведомостей не позволяют нам сообщить нашим читателям, хотя бы в кратком извлечении, всего того, что писано в газетах о прощании Москвы с своим любимым архипастырем».

Особенною торжественностью отличалось чествование преосвященного Амвросия, устроенное москвичами 10-го октября. Вот что было напечатано об этом в № 283 Моск. Ведомостей. «В воскресенье 10-го октября, был дан отъезжающему архипастырю прощальный обед. Прекрасная была мысль устроить эту трапезу в доме Мариинского Приюта, созданного московскою благотворительностью при руководительном участии преосвященного Амвросия, приюта, где призреваются бедные дети сосланных преступников, сироты из сирот. К изящному зданию этого благотворительного заведения, скромно спрятавшемуся в одном из захолустьев Москвы, близь Пресни, около четырех часов стали съезжаться участники пиршества. Распорядители, именитые лица московского купечества С.Д. Ширяев, В.Д. Аксенов, С.И. Протопопов, А.И. Дьячков, встречая приезжавших, направляли всех в домовую церковь заведения, где преосвященный Амвросий, только что возвратившийся с преосвященным Алексием и с архиепископом фаворским Никодимом с крестного хода, был как бы хозяином, принимавшим гостей. Прекрасная в художественной простоте своей церковь скоро наполнилась. Умилительное зрелище представляли выстроенные в ряд воспитанники, мальчики и девочки, прибыл князь В.А. Долгоруков, вслед за ним К.П. Победоносцев, наконец владыка митрополит. Раздался хор воспитанников, растворились царские двери. Помолившись пред престолом, владыка благословил собравшихся, и все общество отправилось в залу трапезы.

Среди обеда князь В.А. Долгоруков, встав, провозгласил тост за здоровье Государя Императора и Государыни Императрицы, покрытый восторженными, долго не умолкавшими кликами.

Затем следовали, принятые с большим одушевлением, тосты за высокопреосвященного Иоанникия, за князя В.А. Долгорукова, за К.П. Победоносцева. Наконец, Владимир Андреевич, подняв тост за преосвященного Амвросия, сказал следующее:

«Ваше преосвященство! Призванные всемилостивейшим соизволением Государя Императора на самостоятельную кафедру, вы оставляете многочисленных почитателей, которые навсегда сохранят о вас самые теплые и благодарные воспоминания, как о добром пастыре и красноречивом наставнике.

Для меня лично Ваше отбытие из Москвы составляет прискорбную утрату. Вы так долго были моим духовным отцом, и в вашем расположении, в вашем пастырском слове, я привык обретать духовную пищу истинного христианина и нравственную помощь на чреде служения моему Государю и Отечеству.

Провожая вас напутственными благожеланиями, я уповаю, что и на новой кафедре ваше преосвященство не забудете в своем сердце и в своих молитвах вашего духовного и преданного сына».

Слова эти сопровождались горячими и единодушными изъявлениями сочувствия присутствовавших.

Преосвященный Амвросий отвечал:

«Это сердечное прощальное слово вашего сиятельства, так открыто высказанное, доставляет мне великое утешение. Оно есть итоге семнадцатилетних отношений моих к вам, которые вы удостоили сделать столь близкими. Когда я был еще малоизвестным приходским священником, вы, при вашем высоком положении, своим христианским смирением сумели внушить мне такую бодрость и смелость, что я в свободных речах моих к вам забывал, что имею дело не с простым и бедным сыном духовным, из каких в большинстве состоял мой приход. Ваш дом был мне открыт, как и сердце ваше. Я входил в него не со стеснением и робостью, имея в виду исполнить только долг урочного посещения высокому лицу, а с радостью, чтоб у вас за вашею трапезой отдохнуть душой и освежиться умом в этих незабвенных беседах и живых прениях о предметах веры, которые вы так любили в кругу близких к вам людей. Уж если вы официальные отношения ваши к жителям управляемой вами столицы сумели сделать столь добрыми и любовными, что овладели сердцами всех, то по одному этому можно судить, каковы вы в ваших интимных отношениях, в которых я имел честь быть принятым. Любить вас и заботиться о вас было моею отрадой, молиться о вас – долгом моего сердца и моим утешением. При расставаньи с Москвою разлука с вами составляет для меня одно из самых тяжелых сердечных ощущений. Да хранит вас Господь! Живите долго и счастливо на благо и утешение Москвы, которая вас любит родственною сыновнею любовию!»

Когда умолкли клики, покрывшие эту речь, преосвященный Амвросий встал снова и сказал следующее:

«Этою прощальною трапезой вы, м.м. г.г., конечно, желали по любви своей облегчить для меня расставанье с Москвой, где я служил тридцать три года и провел лучшую и большую часть моей жизни. Действительно, это расставанье не легко, но верно и то, что оно облегчается сочувствием провожающих и надеждой сохранить навсегда с Москвой связь умственную и нравственную.

Москва – чудный город. Из нее нельзя русскому человеку выехать и потом прекратить внутреннее общение и сердечную связь с нею. Сложившись в Москве в известный тип москвича, уезжайте вы на самую отдаленную окраину России, вы все будете прислушиваться, как движется и бьется русская жизнь в Москве, и всякое более или менее ясное выражение этой жизни будет находить отзвук в вашем сердце; вы всегда будете про себя говорить: да, это по-нашему, по-московски, по-русски.

Москву зовут сердцем России, столицей Православия. Эти выражения верны, но они – образные, сравнительные и желательно выяснить и пополнить точные и скрывающиеся под ними мысли. Действительно, мы видим, что ученые русские мыслители рассуждают, пишут и спорят о вопросах религии и внутренней и внешней политики, но независимо от них умственная и нравственная жизнь народа, как кровь, переливается и движется от Москвы к окраинам России и от них к ней, как к сердцу. Москва постоянно ведет торговые и другие сношения со всеми городами России от большего до малого. Из нее к ним и из них к ней притекают массы даровитых русских людей – простых, не знающих научного образования, и образованных, и притом не утративших русской личности. И они все думают, судят, говорят, слагают свое собственное общественное мнение, и пока мы собираемся путем газет распространить по России свои взгляды, мнение народа по известному вопросу (разумеется, для него близкому) уже сложилось и его не сломит никакая журнальная полемика. Эти два движения русской мысли – новое письменное и древнее жизненное, – похожи на два известные морские течения – верхнее и нижнее. Наша письменность, журналистика, течение верхнее, зависящее от времени года и воздушных перемен, а движение жизни народной, направляемое из Москвы – течение нижнее, глубокое, постоянное и однородное. К нему всегда и прислушиваются мыслящие истинно русские люди и писатели, что и делает подобных мыслителей популярными, отчего и принимает народ их суждение с восторгом, как угаданную и формулированную его собственную мысль.

Наш русский народ – великий народ. Мы знаем его глубокую веру и покорность Промыслу Божию, его доброту, благодушие и способность к величайшему воодушевлению, напряжению и самоотвержению под влиянием событий, затрагивающих его веру и любовь к Царю и Отечеству. Эти качества нашего народа бесспорные, они признаются всеми, но также бесспорно и доказано историей и то, что они находили всегда свое полнейшее выражение в Москве. Но признавая это, мы не должна забывать, что эти качества: любовь, героизм, самоотвержение принадлежат человеческому сердцу, но, чтобы в их обнаружениях соблюдены были мера и порядок, они должны быть руководимы и направляемы умом. Следовательно, если эти свойства русского народа находят свое полнейшее и лучшее выражение в Москве, то они в Москве же и направляются русским умом. И вот где, по моему мнению, тайна великого значения Москвы: она есть по-преимуществу столица русского разума.

Позвольте мне объяснить эту мысль с некоторою подробностью. Ум или разум человеческий есть сила души весьма обширная, многосторонняя и в своих проявлениях чрезвычайно разнообразная. Умы не только отдельных лиц, но и целых народов имеют свои особые свойства, свой склад и свои преобладающие приемы в воззрениях, мышлении и в способах решения вопросов. Русский ум, которым наши предки жили тысячу лет до европейской науки, и большинство нашего народа живет доселе, – своеобразный и достойный изучения психологов. Он способен к постижению самых высших идей и глубоких мыслей, к быстрому соображению и точному определению понятий, но он не терпит отвлеченных, сложных, систематических построений, имеющих притязание подчинить себе целую область свободных явлений жизни. Он называет их «мутною водой», где легко попадает в сети рыба, лишенная возможности далеко и ясно видеть. Обеспеченный в верности решения высших вопросов жизни и без философии, вечно верным и неизменным учением Православной Церкви, русский ум легко и свободно движется от начал к выводам и от причин к последствиям, с постоянным требованием приложения отвлеченной мысли к делу, или теории к опыту. «Выведи ты это мне, говорит он, на свежую воду», то есть, покажи мне отношение мысли к жизни так ясно, как на перекате речки из темного омута на мелкое место видны на дне и рыбки, и камешки, и песчинки. Если мыслитель этого сделать не может, русский человек смотрит на него с улыбкой, подозревая запутанность понятий. Поэтому особенность русского ума состоит в том, что называется здравым смыслом, т. е., верным пониманием отношений отвлеченной мысли к действительной жизни. Отсюда происходит всеми признанная в русском человеке наблюдательность, сметливость и, при уменьи замечать несообразности, насмешливость. Отсюда верная оценка людей, понимание всего фальшивого, мечтательного, преувеличенного, хитросплетенного. Все это легко досказать опытами. Наш народ всегда верил, что ученье – свет, а неученье – тьма, но он возненавидел современную науку за смуты, произведенные учащимися молодыми людьми; он не верит в благотворность космополитических проектов общественного благоустройства, когда не видит ближайшего приложения их ко благу своего отечества, он негодует, когда осложняют и запутывают учеными приемами практические вопросы о народных нуждах, легко разрешаемые простым соображением; он оскорбляется, когда во имя отвлеченной любви ко всему человечеству жертвуют благом народов, близких к нему по племени и вере; он сомневается в искренности веры и благочестия образованных людей, когда не видит в них склонности к благочестивым упражнениям и трудам, предписанным Церковию; он не верит и в благотворность современной цивилизации, питающей роскошь, праздность и легкомыслие. Этих примеров довольно. Вот этим-то русским умом на крепких началах здравого смысла обсуждают здесь цельные русские люди современные явления народной жизни; здесь оцениваются и получают свою настоящую славу герои и подвижники за отечество; здесь возрождаются к истинно русской жизни и разумению русские люди, отуманенные чуждыми воззрениями и учениями, но не утратившие чуткости русского сердца.

Счастливая Москва! К ней издавна с любовию и нежностью, как к матери, обращены взоры русского народа со всех концов России. Не напрасно в 1612 году нижегородцы ринулись спасать Москву от нашествия ляхов; не напрасно, как рассказывали нам отцы наши, в 1812 году, за сто верст от Москвы, народ собирался на возвышенностях и, смотря на московское зарево, обливаясь слезами, говорил: «Москва горит!» Народ наш знает, за что любит столицу своего сердца и своего разума. Да хранят ее и защищают от современного растления умов и нравов молитвы московских святителей!

Я не знаю, как назвать чувство, наполняющее теперь мое сердце при виде этого публичного выражения благосклонного внимания ко мне от истых москвичей. Назвать это чувство благодарностью – мало; назвать утешением – тоже мало. Эго восполнение моего сердца, как чаши, до краев тем чувством счастия, которое испытывал я в Москве, руководясь ее разумом и живя с нею одним сердцем, одною жизнью. И я уношу с собою не воспоминания только о Москве, но живое, не прекращающееся ощущение духовного общения с нею. Если Россия есть великое, многоветвистое дерево, а Москва – ее корень, то я желаю быть хотя самым мелким листком на этом дереве, удаленным от корня, но из него питающимся и крепко держащимся на своем месте, не взирая на ветер, который порывается оторвать его».

На эту речь, выслушанную с глубоким вниманием и сопровождавшуюся изъявлениями сочувствия, отозвался городской голова, говоривший о значении русских архипастырей в жизни России и заключивший сочувственным отзывом о деятельности преосвященного Амвросия среди московского общества.

Преосвященный Амвросий выразил желание, чтобы религиозно-нравственные начала, проповедуемые духовенством, были положены в основание деятельности Московской Городской Думы, при ее заботах о народной нравственности и деле воспитания.

Владыка митрополит, в сильных, от души сказавшихся словах, указал на возбужденный в последнее время вопрос о «клирикализме», который не имеет смысла в России: русское духовенство никогда не разъединялось с русским государством. Владыка выразил сожаление, что еще не успел ознакомиться с московским обществом. Слова архипастыря произвели глубокое впечатление на присутствовавших, и все в единодушном движении спешили приблизиться к владыке и выразить ему свое сочувствие. Преосвященный Амвросий присовокупил, что Москва всегда отличалась любовию к своим архипастырям и единением с ними и что новому владыке, при его доброте, весьма легко будет установить задушевные отношения к его пастве. А что касается незнакомства его с паствой, то преосвященный Амвросий, указав на присутствовавших, сказал: вот она здесь, в этих представителях, со всеми качествами, с сердечною верою и с склонностью ко всяким жертвам на пользу Церкви и в делах благотворительности.

Профессор московской духовной академии Н.И. Субботин, напомнив преосвященному Амвросию, как воспитаннику московской академии, время его юности, заметил, что преосвященный оставил в академии добрую память и упомянул притом о добрых отношениях его за последнее время к Александро-Мариинскому дому призрения при Троицкой лавре. Преосвященный отвечал, что воспоминание о счастливом времени юности составляет утешение для старости, и благодарил за память духовную академию и просил заявить ее наставникам, особенно его современникам, глубочайшее уважение. Что же касается Дома Призрения, то легко было о нем заботиться, заметил преосвященный, при умной и благопопечительной начальнице, благонамеренном Совете и таком руководителе в деле воспитания детей, как сам г. Субботин.

В одной из последних речей преосвященного была высказана просьба: поддержать юное общество церковного пения. При единодушном выражении от всех сочувствия этому обществу, казначей совета этого общества, И.Н. Коншин, обращаясь к преосвященному сказал: «но вы нас оставляете сиротами, укажите нам председателя!» Преосвященный указал на преосвященного Алексия, епископа Можайского, который и был единодушно приветствован, как председатель совета певческого общества.

Последний тост был за процветание приюта Цесаревны Марии и заботящегося о нем общества.

После обеда почитателями преосвященного составлена была подписка и собрано была 4,000 рублей на учреждение двух стипендий имени преосвященного Амвросия, одной – в мужском, а другой – в женском отделении приюта».

На другой день после этого, именно 11-го октября, телеграммой на имя харьковской духовной консистории преосвященный Амвросий вызвал в Москву ключаря харьковского кафедрального собора, протоиерея С.А. Илларионова, чтобы сообщить ему некоторые распоряжения относительно своего приезда в Харьков.

12-го октября 1882 г. преосвященному Амвросию давало прощальный обед московское общество призрения детей, просящих милостыни. На этом обеде преосвященный произнес прекрасную речь об источниках утешений в благотворении.

Последующие дни недели преосвященный Амвросий посвятил на прощанье с своими московскими родственниками, знакомыми и различными учреждениями. 14-го октября Совет Московской Практической Академии коммерческих наук избрал его в свои почетные члены, о чем и известил его президент состоящего при этой академии общества любителей коммерческих знаний, князь В.А. Долгоруков особым отношением от 15-го октября; а в своем адресе Совет Академии писал, между прочим, следующее: «Надолго сохранятся в академии благодарные воспоминания о том оживлении и назидании, которые личное, деятельное участие и живое, любовью к детям согретое, слово ваше вносило в годичные испытания воспитанников по закону Божию. Навсегда памятными останутся и ваши служения в храме академии для всех, имевших счастие присутствовать при этих служениях 17-го декабря, в день, когда академия празднует годовщину своего основания. Никогда в особенности не забудется впечатление тех, полных силой слова и духа, поучений, с которыми в эти торжественные в жизни училища дни вы обращались с церковной кафедры к его питомцам. Слово ваше, одушевленное и учительное, было драгоценным украшением академического праздника и ваше отсутствие на этом празднике будет долго вызывать непритворное, глубокое чувство лишения в душе его обычных участников». Особенною, впрочем, сердечностью отличались прощальные обеды, данные преосвященному его почитателями в обществе любителей церковного пения и в школе иконописи. На этих обедах присутствовал и ключарь харьковского кафедрального собора протоиерей С.А. Илларионов.

18-го октября, в воскресенье, преосвященный Амвросий, в сослужении с ключарем харьковского кафедрального собора, совершал божественную литургию в Богоявленском монастыре, где он проживал и настоятельствовал, как викарий московской епархии. В этот же день, он давал у себя ответный прощальный обед московскому духовенству и почетнейшим гражданам Москвы. На этом обеде присутствовал, между прочим, и ключарь харьковского собора, протоиерей о. С.А Илларионов, произнесший прекрасный тост, в котором верно было выражено настроение харьковского духовенства по поводу назначения преосвященного Амвросия на кафедру харьковской епархии. «Ваше преосвященство!» – сказал о. ключарь. «Ученикам предтечи Иоанна, посланным вопросить: „ты ли еси грядый, или иного чаем?“ – Господь отвечал: „идите и скажите Иоанну, яже слышаста и видеста“. От харьковской паствы, вверенной вашему архипастырскому водительству, мне первому выпал жребий предстать пред лицо ваше. Харьковцы обязали меня поведать им, что услышу и увижу, о святительской особе вашей, дабы им иметь возможность приготовиться достойно встретить ваше пришествие. Много отрадного, назидательного и умилительного имею возвестить им. Осчастливленный вашим архипастырским вниманием и удостоенный чести быть вчера и сегодня в сонме избранных священнослужителей московских церквей и почетнейших граждан, я видел и убедился в искреннейшей преданности и пламенной любви к вам московского духовенства; преданность эта и любовь снисканы вашею нежною, отеческою любовью к ним; так, я видел олицетворение слов блаженного Августина: „даждь любящего и обрящется любимый“, видел благоговейное уважение к вам почетнейших граждан – этих достойнейших сынов матери Москвы, – людей, которые крепко охраняют веру и благочестие и воздают должная только пастырям ревностным, право правящим слово истины. Не далее, как вчера, был свидетелем умилительной картины, выражающей беспредельную любовь к вам народа. При появлении вашем, масса людей всех званий и состояний, как волна, охватывала вас, каждый спешил принять ваше благословение и с болезнию сердца и слезами на глазах взывал к вам: „прощайте, владыко святый!“ Видел вашу любовь к величию и благолепию св. храмов, слышал назидательное слово, полное силы и духа Христова, и видел высокий пример христианского человеколюбия, выраженный в учреждении школы иконописания. Слова писания: тебе оставлен нищий, сиру ты буди помощник – горячо приняты вашим святительским сердцем. Вашими отеческими заботами презрены и приючены такие, которым, в силу несчастно сложившихся обстоятельств, или нищеты и бедности, или просто бездарности, грозила участь быть отребием мира; ныне они имеют возможность развиться настолько, чтобы своими трудами добывать хлеб и быть полезными членами общественной семьи. Много видел назидательного и доброго, хотя далеко не все; но передавать перед очевидцами благотворность вашей деятельности не представляется надобности; постараюсь передать это тем, которые с нетерпением ожидают, поведаю новой вашей пастве харьковской. Сугубою радостью забьются сердца харьковцев; из сказанного они убедятся, что к ним грядет архипастырь не иного коего духа, а духа Христова. Но, владыко святый, это – одна сторона дела, – светлая; при этом возникают вопросы, наводящие на другие думы. Обрящете ли вы в новом вертограде вашем достойных делателей, встретите ли вы людей талантливых, способных содействовать вашим мероприятиям и осуществлять ваши благие намерения? Удобрена ли и приготовлена ли нива харьковская настолько, чтобы сеемое вами доброе семя произрастало и приносило плоды? Украсят ли принесенные вами бисеры паству харьковскую или же, быть может, будут попраны и потоптаны? Отвечать на эти вопросы отрицательно нельзя: харьковскую ниву удобрял целый ряд архипастырей мудрых, благонамеренных, бдительно стоявших на страже спасения; но, не отступив от истины, нельзя сказать и утвердительно. Самая тучная и возделанная нива в короткое время покрывается иногда тернием и волчцами; вздымаются ветры и издалека несут сорные семена; покрывается небо облаками и семена быстро приурочиваются к почве; требуется много своевременных и усиленных трудов делателя, чтобы устранить грустные последствия. Подобные явления бывают и между людьми. Может быть, встретятся сорные травы и на ниве харьковской и окажутся трости, колеблемые ветром современных взглядов – нечистых и неправославных. С уверенностью смею доложить вашему преосвященству одно: паства харьковская всецело отдается в послушание вам, с радостью пойдет по вашим указаниям и принесет вам искренний обет творить ничесоже более повеленного вами. При такой готовности паствы, если и встретятся какие-либо нестроения, вы легко и скоро, владыко св., исправите стропотная в правая и острая в пути гладки и будете проходить чреду архипастырского служения с радостью, а не воздыхающе.

Отцы и братие, и вы, достопочтеннейшие граждане Москвы! Расставаясь с высокопочитаемым и незабвенным вашим архипастырем – ныне нашим, – напутствуйте его вашими усердными молитвами и благожеланиями: да царствует между архипастырем и паствою харьковскою крепкая живая христианская связь и единение духа. Да здравствует преосвященнейший Амвросий, епископ харьковский и ахтырский, на многие и многие лета!»

Речь эта, прекрасно и громко произнесенная, произвела сильное впечатление на присутствовавших. Преосвященный Амвросий ответил на нее тостом за харьковское духовенство и паству. Кроме того, на этом обеде было произнесено много задушевных и сердечных речей лучшими представителями московского духовенства в честь преосвященного Амвросия.

На другой день (19-го октября) преосвященный Амвросий отпустил из Москвы ключаря харьковского кафедрального собора, а сам стал собираться в путь в г. Александров Владимирской губернии, на свою родину, чтобы поклониться в последний раз в этой жизни могилам своих усопших родственников. В Александров он прибыл 23-го октября и прямо отправился в Богоявленскую церковь, приветствуемый колокольным звоном. В этой церкви некогда священнодействовал его дед (по матери) и преемственно – его отец и брат. Сам преосвященный был в ней крещен. Со входом преосвященного в этот заветный для него храм, началась божественная литургия, которую он слушал в алтаре; после нее отслужена была преосвященным Амвросием соборне, в сослужении Христорождественского, г. Александрова, собора протоиерея В.Н. Уводского и местного приходского священника Μ.Ф. Успенского, панихида по усопшим: деде, отце и брате (последние двое погребены у церкви Богоявленской) и прочим почившим родным преосвященного. В храм стеклось множество городских обывателей, из среды коих не мало было сверстников, а также и лиц, помнящих молодые годы даровитого земляка своего. Преосвященный Амвросий приветствовал всех собравшихся в храме своим красноречивым словом, вспоминая о былых днях своих в г. Александрове, и благословил каждого из присутствовавших. По выходе из церкви, преосвященный поклонился могилам близь нее погребенных отца и брата своего и, сопутствуемый многочисленною толпою, прибыл в бывший дом своих родителей (в нем проживала тогда его сестра, вдова Н.О. Богоявленская), где Александровское городское общество, в лице гласных городской думы и городского головы, встретило его с хлебом-солью. Преосвященный Амвросий ответил приветствовавшему его обществу, с свойственным ему обаятельным красноречием, словом благодарения за радушие и в этом кратком слове вспомнил, что этим хлебом-солью общество г. Александрова делилось и с его дедом, отцом и братом; почтив собрание отрадною беседою, он отпустил своих Александровских почитателей, призывая на них Божие благословение. Долго не расходились граждане, обрадованные этою редкою встречею с своим сановитым земляком; каждый спешил принять святительское благословение и уносил в сердце своем память о счастливом дне. По отбытии гостей, преосвященный Амвросий оправился в Успенский, г. Александрова, девич монастырь, где поклонился могиле погребенного там деда своего о. Ильи Семеновича Селезнева и посетил маститую старицу – настоятельницу монастыря, игуменью Елизавету. Остальное время дня он был занят посещением своих старых знакомых и беседою с присными. Не забыт был преосвященным Амвросием и маститый старец о. диакон Богоявленской церкви Иван Никитич Жаров, находившийся тогда уже на покое. Преосвященный сердечно приветствовал этого о. диакона, как своего учителя грамоты. Столетний старец-диакон, под впечатлением сердечной радости, со слезами на глазах благоговейно взирал на своего убеленного сединами ученика-святителя. Тогда же преосвященный Амвросий в память о себе дал вклад в Богоявленскую церковь: прекрасной художественной работы сребропозлащенные крест и блюдо.

25-го октября преосвященный Амвросий возвратился в Москву и стал собираться к отъезду в Харьков. 26-го октября он совершал в Москве последнюю литургию в соборной церкви бывшего своего Богоявленского монастыря. Большой храм к 10-ти часам утра наполнился москвичами, явившимся в последний раз услышать слово своего любимого архипастыря. В обычное время преосвященный обратился к присутствовавшим с прощальным своим словом на тему: «Мир оставляю вам, мир даю вам». Последний его завет был – сохранять мир и любовь в семействе, кружках друзей и близких. «Об этом я искренно прошу вас всех, в надежде, что вы исполните последнюю просьбу своего пастыря», – говорил преосвященный. «И я, с своей стороны, прошу вас всех: пожелайте и мне мира». Речь эту с трудом мог закончить владыка: слезы несколько раз останавливали его голос. Все почти присутствовавшие рыдали. В своих «воспоминаниях», напечатанных в «Московских Ведомостях» (1901 г. № 245), и написанных под грустным впечатлением известия о смерти владыки, москвич И. Ромашков, лично присутствовавший при этом последнем священнослужении преосвященного Амвросия в Богоявленском монастыре, говорит: «Особенно трогательно и сердечно было прощание архипастыря с Москвой. Тот, кто присутствовал при последнем прощальном богослужении владыки, видел всю силу любви, какую питал народ к почившему. Теперь, когда разнесется повсюду весть о кончине владыки, нет сомнения, будет исполнена и последняя просьба архипастыря к своим слушателям: „когда услышите, что угасла жизнь моя, вспомните о мне с любовию“». По окончании литургии, преосвященного у царских врат окружило духовенство и поднесло ему в напутствие св. икону. Преосвященный же, приняв с благоговением св. образ, краткою речью своею просил священнослужителей простить ему все его вольные и невольные ошибки и заблуждения. Но в высшей степени была трогательна сцена, когда архипастырь поклонился в ноги всем священнослужителям, которые то же в свою очередь пали ниц пред оставлявшим их любимым святителем.

В «Харьк. Губ. Вед.» была помещена телеграмма из Москвы от 27-го октября о том, что преосвященный Амвросий выезжает из Москвы в Харьков 28-го октября. Но сообщение это оказалось неверным. В действительности преосвященный Амвросий выехал из Москвы 29-го октября, в пятницу, о чем своевременно и дано было знать соборному ключарю о. С.А. Илларионову для надлежащих распоряжений. В этот же день соборный ключарь о. Илларионов и благочинный харьковских градских церквей протоиерей Чижевский с вечерним курьерским поездом выехали для встречи преосвященного в г. Белгород, где в 9½ часов утра 30-го октября и удостоились встретить и принять от него архипастырское благословение и сопутствовали ему до Харькова. На первой станции Харьковской епархии «Казачья Лопань» преосвященного встретил благочинный 4-го округа харьковского уезда, протоиерей Марк Рокитянский и причт села Казачьей Лопани, а крестьяне этого села поднесли ему хлеб-соль. Преосвященный вышел из вагона на платформу принял хлеб-соль, благословил всех присутствовавших, при этом пожелал жителям слободы Казачьей Лопани, а в лице их и всей своей пастве изобилия плодов земных и совершенного благополучия. Между тем харьковцы еще с 11-ти часов утра, не смотря на дождь, спешили в кафедральный собор или на вокзал. В числе желавших встретить преосвященного на вокзале были: начальник губернии, д. с. с. В.В. Калачов, командующий войсками бывшего харьковского округа, генерал-адъютант Ф.Ф. Радецкий, корпусный командир, генерал-адъютант Свечин, городской голова, ректор и инспектор семинарии, смотритель духовного училища, начальница и инспектор классов епархиального женского училища, члены и секретарь консистории, некоторые церковные старосты и много народа, покрывшего всю вокзальную платформу. В 12-ть часов и 12-ть минут дня колокольный звон всех церквей города возвестил харьковцам о прибытии владыки. По выходе из вагона, преосвященный Амвросий отправился в царские покои, где и преподал всем присутствовавшим свое архипастырское благословение, затем вышел из вокзала, сел в поданную ему карету и по Екатеринославской улице проследовал в кафедральный собор; по пути следования его все, стоявшие по обеим сторонам улицы, обнажая головы, приветствовали его поклоном. В кафедральном соборе преосвященный Амвросий был встречен по чиноположению православной церкви, всем харьковским духовенством во главе с викарием харьковской епархии, преосвященным епископом Вениамином, который обратился к нему с следующею речью: «Преосвященнейший владыко! С священною торжественностью, радостными чувствами и светлыми чаяниями встречаем мы тебя, наш новый, Богом дарованный архипастырь! Мы видим тебя лично, внешними очами, в первый раз; но мы уже давно и хорошо знаем тебя своим духом, знаем по твоим глубоко обдуманным и живо прочувствованным пастырским словам и наставлениям, какие ты говорил в своем месте по разным случаям и обстоятельствам времени и которые печать пронесла по всем концам нашего православного русского царства. Читая эти слова и наставления, мы внутренно радовались, чувствовали в них животворную теплоту, созидающую дух, могучую силу ума, низлагающую все сопротивные образы мыслей лжеименного разума, и видели в них то бесценное сокровище, какое только может исходить от высшего христианского разума, проникнутого глубоким убеждением в непоколебимых и вечных истинах слова Божия. Как же нам не радоваться, при встрече тебя, в котором обитает такая великая драгоценность? Как не возблагодарить Господа, по воле и мановению Которого совершилось твое назначение к нам для священнейшего служения церкви Христовой? С твоим назначением к нам и благополучным прибытием в наш край мы соединяем самые светлые надежды и упования уже потому, что ты благодатию Божиею и своими собственными трудами стяжал ум Христов, который служит верным залогом и ручательством за все чистое, прекрасное и святое в мыслях, чувствованиях, намерениях и самых внешних действиях того, кто владеет этим первым и необходимым для смертного человека даром свыше. Этот великий дар открыл тебе путь к высокому месту настоящего твоего служения, и он же служит для нас радостным знамением того, что ты будешь для своей паствы пастырем по сердцу Божию и упасешь свое словесное стадо учением разума и истины. О если бы милосердый Господь, от лица Которого исходишь к нам с Его благодатными дарами, утешил и твое сердце новою паствою так, чтобы ты мог приложить к себе написанное: „межи мои прошли по прекрасным местам и наследие мое приятно для меня“ (Пс.15:6). Да соединит же единый великий Пастыреначальник, Господь наш Иисус Христос, посылаемого Им пастыря с своею паствою в духе истины, правды, любви, и да направит общую жизнь нашу к единой великой цели – вечному спасению душ наших и тихому пристанищу вожделенного небесного царствия!»

На это приветствие преосвященный Амвросий ответил краткою речью, в которой просил всех принять его с миром, любовию и доверием.

После обычного молитвословия с произнесением многолетия Государю Императору с Его Августейшим Домом, Св. Синоду и преосвященным епископам Амвросию и Вениамину, правительствующему синклиту, христолюбивому воинству и всем православным христианам, преосвященный Амвросий из кафедрального собора отправился в архиерейский покровский монастырь, где поклонился чудотворному Озерянскому образу Божией Матери и затем проследовал в свои архиерейские покои.

К двум часам дня преосвященный Амвросий пригласил к своему столу старшее городское духовенство – некоторых членов консистории, благочинного и ректора семинарии. На этом обеде был подан всем прежде всего тот черный ржаной хлеб, который был поднесен преосвященному крестьянами слободы Казачьей Лопани. Обед отличался простотою и скромностью. Усталый от пути, преосвященный был молчалив. Ни речей, ни тостов не было.

Вечером всенощное бдение преосвященный Амвросий слушал в Покровской церкви архиерейского дома. Пение архиерейского хора ему не понравилось, – и после всенощной он долго беседовал с регентом о том, чтобы ввести в Харькове Обиход, изданный Московским Обществом любителей церковного пения. На другой день, 31-го октября, в воскресенье, преосвященный Амвросий совершал первую литургию в харьковском кафедральном соборе. Храм был буквально переполнен народом и – не простым только, но лицами всех сословий и состояний. В положенное время владыка произнес слово о любви. «Поставленный властью церковною и волею Монаршею на служение Церкви Божией среди вас, братия, – так начал он свое слово, – не без смущения вступаю я на это новое поприще служения. Кафедра харьковская прославлена дарованиями, трудами и заслугами многих знаменитых архипастырей, град ваш обладает святилищами высшей науки и изобилует людьми даровитыми и высокообразованными. Поэтому великие требования с вашей стороны, могут быть обращены ко мне, как по воспоминаниям вашим о моих предшественниках, так и по вопросам нашего времени, за которыми здесь люди науки следят непрестанно. В виду этих требований, при искреннем сознании своих недостатков, я нахожу себе ободрение только в том убеждении, что мы, служители Церкви, приходим на места служения не от своего имени, а от имени посылающего нас верховного Архиерея и Главы Церкви – Господа Иисуса, не с человеческою наукою, но с Его божественным учением, не со своими только дарованиями, но с благодатию Божиею, немощная врачующею и оскудевающая восполняющею. В таком расположении духа, в основание первого слова моего к вам я полагаю наставление св. Апостола Павла: „истинною любовию все возращайте в Того, Который есть глава, Христос“; иной цели для мысли, слова и дела ни себе, ни вам я не могу поставить, как только возрастание во Христа, или возвышение в Его истину, силу и жизнь, а способа соединяться всем нам в этом направлении и полагать конец всем недоумениям и колебаниям, по уверению Апостола, нет иного, кроме „истинной любви“. Изложив затем христианское учение о любви и о ее значении в жизни, преосвященный Амвросий закончил свою речь следующими словами: „С любовию я прихожу к вам братия, и молю вас с тою же любовию принять меня. Такое расположение духа, установленное с обеих сторон, сделает нас друг к другу снисходительными и благожелательными, и наилучшим плодом этого душевного расположения с течением времени и при помощи благодати Божией будет то, что, по слову Апостола, мы будем единомысленны, мирны, и Бог любви и мира будет с нами“ (2Кор.13:11)».

Рассказав о совершении преосвященным Амвросием первой литургии в кафедральном соборе и упомянув об его проповеди, хроникер тогдашних «Харьк. Епарх. Вед.» заметил (№ 21, стр. 569): «Впечатление на всех присутствовавших в храме Архипастырь произвел самое громадное сразу внушив всем искренние чувства любви и глубочайшего уважения к себе».

Здесь я должен рассказать о случае, который имел для меня весьма важное значение в жизни и который прекрасно характеризует личность в Бозе почивающего Архипастыря. До прибытия преосвященного Амвросия в Харьков, я почти совершенно ничего не знал о нем. Правда, я воспитывался в Московской духовной академии; четыре года прожил в Сергиевом посаде, часто бывал в Москве, но преосвященного Амвросия видел только один раз в Пушкине, на даче его товарища по академии, московского протоиерея В.И. Романовского, второй сын которого был моим товарищем. Это было летом 1876 г. В то время преосвященный Амвросий был еще только протоиереем и проживал на своей даче в том же самом Пушкине, рядом с дачею Романовского. Но тогда я не имел случая даже и говорить с ним. Слышал же я о нем, только как о даровитом проповеднике, которого любила «вся Москва». 25-го сентября 1882 года преосвященный Иустин, сам в то время (15-го сентября) переведенный уже в подольскую епархию, определил меня на место помощника настоятеля харьковской кладбищенской Иоанно-Усекновенской церкви. Это обстоятельство впоследствии, когда преосвященный Амвросий стал обнаруживать ко мне свое особенное расположение, подало харьковцам повод думать, что я переведен в Харьков Амвросием и переведен именно из Москвы, где я был будто бы при какой-то церкви диаконом, что я будто бы племянник Амвросия и т. д. Вскоре после своего прибытия в Харьков, именно 4-го ноября, преосвященный Амвросий обозревал городские церкви и знакомился с духовенством; в 12 часов с минутами он подъехал и к кладбищенской церкви, где я священствовал. После обычной встречи, он довольно долго беседовал с настоятелем о церкви, времени ее построении, об управлении кладбищем и средствах, получаемых причтом. Мне он не предложил ни одного вопроса, – и я молчал. Только выходя уже из церкви, после ее обозрения, преосвященный Амвросий обратился ко мне с вопросом:

– Ваша фамилия – Буткевич?

– Да, – отвечал я.

– Это вы печатаете свои сочинения о жизни Иисуса Христа в «Православном Обозрении? – спросил он меня снова.

Я ответил утвердительно.

– И в местных епархиальных ведомостях теперь печатаются ваши же статьи?

– Да.

– Вы пишите много, – заметил владыка, – и тот час сел в карету.

Так как быть писателем не всегда безопасно, то распросы владыки повергли меня в раздумье: к добру ли это или к худу? Дело, впрочем, скоро разъяснилось само собою.

11-го ноября, в четверг, в 12 часов дня вдруг ко мне является архиерейский секретарь, покойный С.Н. Соколовский. Визит – крайне необычайный! По недавности поступления в Харьков, я еще не имел никаких знакомств, а к консисторским и архиерейским чиновникам, как некогда к своим школьным инспекторам, я питал какое-то инстинктивное нерасположение, как к лицам, которые способны причинять людям только беспокойства и неприятности. Не был я близко знаком и с явившимся в мою квартиру архиерейским секретарем.

– Я к вам, о. Тимофей, – сказал он, снимая с себя в передней пальто.

«Я сам вижу, что ты ко мне, думал я про себя, да что тебя сюда принесло? Даром ведь ты не пришел бы сюда».

– Очень рад, очень рад, Сергей Николаевич, – сказал я ему, не питая ровно никакой радости по поводу его появления и имея искреннее желание – век его не видеть у себя.

– Покорнейше прошу садиться, – сказал я ему, входя с ним в свою скромненькую приемную и указывая ему на кресло.

– Я к вам по делу, – начал он.

«Так, думаю; без дела ты, конечно, не заглянул бы ко мне; да что только за дело у тебя?»

– Вы сегодня вечером дома будете? – спросил он меня.

– А где же я буду, Сергей Николаевич? – ответил я ему встречным вопросом. – Я ведь нигде не бываю; никаких знакомств не имею; в карты играть терпеть не могу... А разве уже какие-нибудь анонимные доносы дошли до владыки? В Харькове, говорят, это в обычае.

– Успокойтесь, сказал мне мой собеседник; «никаких доносов на вас не было; а я вот почему спрашиваю: сегодня, в 6 часов вечера, хочет быть у вас владыка... При этом он просил, чтобы кроме чая, вы ничем не беспокоились при его приеме»...

Признаюсь, я сначала не вполне понял, в чем дело. Я переспросил своего собеседника; но он стоял на своем. Я сознавал, что я не сплю; но и действительность казалась мне невероятною. Я был на службе недавно; ничего особенного не сделал; ничем перед другими не заслуживал внимания со стороны такого выдающего архиерея, каким – уже в то время был преосвященный Амвросий; ни в каких отношениях до того времени я с ним не находился. Мне показалось, что надо мною шутят.

– Вы шутите? – спросил я секретаря.

– Нет, какие шутки? я говорю серьезно, – отвечал он.

– А не знаете, Сергей Николаевич, – чего, собственно, владыка ко мне приедет? Должно быть, что-нибудь есть? – спросил я еще раз.

– Совершенно ничего не знаю. Должно быть, дело есть, – сказал он, – и начал собираться уходить.

По уходе архиерейского секретаря, мы долго рассуждали с женой о том, «что сей сон значит?» Наконец, пришли к тому заключению, что если владыка сам едет к нам и даже располагает пить у нас чай, то это с его стороны какая-то любезность и ничего неприятного нам не предстоит; а что будет, повидим. Порешив на этом, жена отправилась в город покупать наилучшего чаю, печений, вареньев, лимонов, диссерту и т. п.; а я решил обменяться мыслями по поводу этого необычайного события с своим настоятелем о. Георгием Волобуевым, который квартировал в одном доме со мною. Этот прекраснейший человек был моим учителем в харьковском духовном училище, не в пример прочим наставникам обходился с нами, жалкими бурсачками, весьма кротко и гуманно и пользовался всеобщею любовию; он же был учителем и моей жены. Мое назначение к нему в помощники он принял с неподдельною сердечностью, обласкал меня и вообще обнаруживал ко мне свое расположение при каждом случае. Я питал к нему полное доверие; любил проводить с ним время в беседах за стаканом чая, в чтении газет и духовных журналов. Когда я объявил ему, зачем приезжал ко мне архиерейский секретарь, он подумал, вздохнул и потом сказал:

– Небывалое дело, небывалое... Я помню Иннокентия, Филарета, Макария... Должно быть, что-нибудь есть... А в Москве вы с ним не были знакомы? – спросил он.

– Да нет же, о. Георгий, ведь я вам говорил уже... Один раз я его только и видел, – ответил я.

– Ну, что ж? – тут для вас худого ничего нет. Сомнительнее было бы, если бы он вас к себе позвал...

– А как принимать его, о. Георгий? – спросил я своего доброго настоятеля. – Ведь я ничего не знаю. Я никогда не видел, как архиереев принимают. В епархии матушки, говорят, встречают их с хлебом-солью...

– Нет, этого вам, кажется, не надо делать... А, впрочем, не знаю. Как бы не сделать ошибки. Я сам видел архиереев только на торжествах, в училище на акте, а в частных домах не приходилось, – заметил о. Георгий,

– А вы к нам не можете тогда прийти? – спросил я. – С вами все как-то было бы смелее...

– Нет, как можно, без разрешения владыки нельзя..

Часа за четыре до приезда владыки в моей квартире происходило чуть ли не столпотворение вавилонское: подтирали полы, чистили мебель, даже стены и картины; были прибиты лампадки там, где их никогда не бывало; большая славянская библия была положена на самом видном месте; детей – двух девочек – поодевали в чистые платьица и учили их, как у архиерея нужно брать благословение, было нарочито выметено даже на дворе пред входом в дом и усыпано желтым песочком. Чем ближе подходило время, тем более я не находил себе места и не знал, что делать. Особенно не разрешимым для меня вопросом было: звонить ли во все церковные колокола, когда покажется архиерейская карета, или нет?

Наконец, ровно в 6 часов вечера преосвященный приехал. Я вышел встречать его во двор. Преосвященный поблагословил меня и сейчас же сделал замечание мне за то, что я не берегу себя: вышел раздетый и стоял без шляпы. Не помню, что я сказал ему на это, но вернее всего, что я ничего не сказал. Когда преосвященный вошел в мою квартиру, его встретила моя семья. Раздевшись передней, он вошел в приемную, помолился к иконам и, обратившись к моей жене, спросил:

– Ну, матушка, где позволите садиться?

Мы попросили его на диван. Усевшись на нашем простеньком диване, он прежде всего попросил позволение снять свой клобук и положил его на соседний стул.

– Ну, как же вы поживаете? – спросил владыка.

– Ничего, слава Богу! – отвечал я.

Между тем преосвященный, окинув взором нашу квартиру, нашел, что она очень плоха: комнаты наши назвал «курниками», окна нашел маленькими, обои – плохими и т. д.

– Ну, что ж, матушка, давайте нам чаю! – сказал он.

Мая жена подала чай, поставила на стол несколько сортов варенья, печенья, сливки, лимон и фрукты...

– А это что? – спросил он, указывая на варенья и прочее. – Нет, уж с этим проваливайте, – оно будет нам мешать. Ишь сколько наставила! Должно быть, у мужа денег много.

Преосвященный пробыл у нас около двух часов и положительно очаровал нас своим простым и сердечным обращением. По временам мы как бы забывали, кто у нас в гостях. Казалось, что мы принимаем у себя не епископа Амвросия, а кого-либо из близких и самых расположенных к нам родных. Он обласкал наших маленьких детей, сажал их к себе на колени, шутил с ними, показывал им свою панагию, золотые часы, а потому они держали себя совершенно свободно и, нисколько не стесняясь, болтали ему про папу и маму то, о чем, пожалуй, благоразумнее было бы и помолчать.

– Вот видите, что значит побывать в гостях у священника, – сказал владыка, – лучше узнаешь его жизнь, чем чрез благочинного..

«Ну, подумал я, если с этою целью будешь ездить в гости к священникам, так это не особенно приятно!»

Время шло быстро. Владыка был в хорошем настроении духа, шутил с нами, рассказал нам несколько интересных случаев из своей московской жизни и священнической практики; почти все время говорил он, – и хозяевам не нужно было занимать его.

Здесь же разъяснилась и цель его приезда ко мне. Ему не понравились тогдашние Епархиальные Ведомости. «В них все идет речь только о крупе да о пшене для епархиального училища», – сказал он; «а мне хотелось бы дать что-нибудь духовенству и для чтения. Я вот что хочу сделать – не знаю, как вы на это смотрите: редакцию я хочу передать в семинарию. Редактором назначим ректора; правда, он мне кажется каким-то странным, несуразным, да обходить его неудобно. Истомин (инспектор семинарии) берет на себя обзор текущих церковных событий в России; а вы, говорят, хорошо знаете новейшие иностранные языки; на вас мы свалим обзор иностранной религиозной жизни. Согласны? Если согласны, так и по рукам»...

Я, конечно, изъявил охотно свое согласие. Владыка был доволен; приказал мне представить список тех иностранных периодических изданий, которые я хотел бы получать; но он был приятно удивлен, когда после немецких и французских изданий я назвал ему сербские, болгарские и чешские...

– Да разве вы понимаете по-сербски и по-болгарски? – спросил он.

– Да, владыко, – отвечал я, – я славянские наречия знаю.

– Где же вы их изучали?

– В московской духовной академии.

– Неужели их преподают в наших академиях? – спросил он. – За мое время этого не было.

– Да, ваше преосвященство, – отвечал я, – и хорошо преподают, так что студенты научаются свободно понимать книги и журналы, издающиеся на славянских наречиях.

– Это – очень хорошо, – заметил преосвященный; теперь в Болгарии, Бог знает, что делается, и нам нужно следить за этим. Пишите, всему рады будем. А теперь вот что: 15-го вечером, у меня будут ректор и инспектор семинарии, – приезжайте, потолкуем о будущем издании. Надо поставить дело так, чтобы не ударить лицом в грязь...

После этого, пожелав нам всякого благополучия и благословив всех членов моей семьи, в том числе даже и прислугу, владыка уехал домой. Было 8 часов вечера.

15-го ноября в 6 часов вечера я был на заседании у владыки. На этом заседании, в котором, кроме владыки, присутствовали ректор семинарии, протоиерей Михаил Разногорский, инспектор К.Е. Истомин и я, были выработаны правила, которыми должна руководиться новая редакция Харьковских Епархиальных Ведомостей. Все наши труды в этом заседании ограничились тем, что я записывал на бумагу то, что диктовал владыка, а ректор и инспектор слушали и одобряли краткими утверждениями: «да, да, владыко», то, что было диктовано. Чрез несколько дней «правила» эти были переписаны набело в архиерейской канцелярии и на основании их 29 ноября преосвященный дал консистории следующее предложение:

«Издание Харьковских Епархиальных Ведомостей с будущего 1883 года поручается ректору харьковской духовной семинарии, протоиерею Михаилу Разногорскому, на следующих основаниях.

1. Ректор, протоиерей Разногорский назначается редактором Епархиальных Ведомостей и в помощь ему в качестве обязательных сотрудников к составу редакции присоединяются преподаватели семинарии: исправляющий должность инспектора Истомин, Вещуров и Извольский.

2. Епархиальные Ведомости будут с 1883 года выходить по прежней программе еженедельно по воскресным дням в количестве 52 №№ в год, не менее двух печатных листов в каждом. На отдел литературный будет обращено особенное внимание.

3. Цензором издания по-прежнему остается кафедральный протоиерей Тимофей Павлов.

4. Цена годовому изданию Епархиальных Ведомостей по случаю увеличения их объема назначается 6 руб. а с доставкою на дом в г. Харькове и с пересылкою 7 руб.

5. Выписывать Епархиальные Ведомости на церковные суммы обязательно должны все монастыри, соборы и приходские церкви епархии, не исключая и приписных, где издание может быть полезно для школ, их учителей и прихожан.

6. Деньги за издание от церквей чрез благочинных должны быть высылаемы в редакцию на имя ректора семинарии полностью, без вычета в пользу епархиального женского училища, причем для возмещения недостающей для училища суммы будут найдены другие источники.

7. При сем предлагается духовенству епархии принять участие в издании доставлением в редакцию своих сочинений, корреспонденций и всякого рода сведений полезных для духовенства и народа. О таких сотрудниках редакция будет обязана ежегодно докладывать епархиальному начальству и на эти труды будет обращаемо особенное внимание.

8. Относительно ведения дела со стороны редакции Епархиальных Ведомостей мною утверждены особые правила, которые и даны ей для руководства.

Предлагаю харьковской духовной консистории объявить о сем по епархии до окончания сего года не только чрез припечатание в Епархиальных Ведомостях, но и особыми циркулярами чрез благочинных. Затем все официальные сообщения, какие консистория сочтет нужным печатать в Епархиальных Ведомостях, посылать в новую редакцию».

На меня лично не было возложено никакой официальной обязанности по изданию Епархиальных Ведомостей под предлогом дальнего расстояния моей церковной квартиры от семинарии. Впоследствии, впрочем, преосвященный открыл мне и истинную причину этого обстоятельства. На обязательных сотрудников были возложены хлопоты и мелочные заботы – административные и хозяйственные – по изданию; а владыка не хотел связывать меня такими хлопотами, чтобы не отнимать у меня времени для литературных трудов. Так он поступал по отношению ко мне и впоследствии. Когда протоиерей о. И.В. Вертеловский оставил должность члена консистории, владыка очень затруднялся приисканием кандидата на его место.

– Другой архиерей вам бы предложил эту должность, – сказал он мне, – но мне вас жаль развлекать этою безжизненною канцелярщиною, которая однако же поглощает очень много времени. Ваши литературные труды принесут больше пользы. Я очень благодарен митрополиту Филарету: так он меня берег, так берегу и я вас...

Тем не менее с половины ноября 1882 года преосвященный Амвросий не только духовно, внутренно, своим умом и сердцем привязал меня к себе, но также и внешним образом. Он просил меня (да, именно – просил, хотя его кроткая просьба всегда была для меня нравственно-обязательным приказанием) бывать у него каждую субботу в одиннадцать часов утра.

– В это время я имею обыкновение отдыхать от чтения консисторских дел и других занятий по епархии; пью чай; к этому же времени ко мне будут съезжаться и члены новой редакции – ректор и инспектор семинарии, – и вы будете сообщать нам, что нового и интересного встретите в иностранных газетах и журналах...

– А если, ваше преосвященство, ничего интересного я не встречу? – спросил я.

– Тогда чаю напьетесь с нами; послушаете, о чем мы будем говорить; быть может, от нас услышите, что-нибудь интересное. Теперь жизнь движется быстро. Вопросы возникают один за другим, и нам нельзя к ним не прислушиваться.

Этот обычай одиннадцатичасовых субботних собраний у преосвященного, заведенный им вскоре по прибытии в Харьков, сохранялся до самой смерти владыки. Собрания свои он обыкновенно называл «чаепитиями», а участников – «чаепийцами», «субботниками». На этих «чаепитиях» владыка держал себя всегда чрезвычайно просто, радушно, беседовал с откровенностью, непринужденностью, иногда любил даже рассказывать веселые, юмористические анекдоты. Предметом бесед было всегда обсуждение общих вопросов из русской или иностранной жизни. Здесь же были обсуждаемы часто дела редакции новых Епархиальных Ведомостей, а впоследствии – и журнала «Веры и Разума»; особенна часто были обсуждаемы достоинства и недостатки статей, поступавших в редакцию для напечатания. С другой стороны владыка любил, чтобы и его «чаепийцы» держали себя просто, откровенно, искренно, излагали свои мнения свободно; терпимы были даже шутки и анекдоты.

Здесь, мне кажется, у места очертить нравственный облик в Бозе почивающего архипастыря и представить его посильную для нас характеристику. Но – да простят мне читатели, что ради этого я должен оставить на некоторое время принятый мною хронологический порядок изложения и для подтверждения того, что будет мною сказано, буду обращаться к фактам из различных годов служения преосвященного Амвросия в харьковской епархии.

Насколько я мог узнать преосвященного Амвросия в течение 19-ти лет его управления харьковскою епархиею, он был человек глубоко религиозный и преданнейший сын Православной Церкви; он искренно веровал в промышление Божие о мире и человеке. И его вера была светлая, чистая, разумная. Не себе, а Богу он обыкновенно приписывал не только свои дела, но и свои благие мысли. «Бог положил на сердце», «Бог внушил», «Бог помог», «с помощию Божиею» – эти выражения постоянно слышались в его речах и беседах. Его келейные молитвы были весьма продолжительны; после утренней молитвы он неопустительно каждый день читал Евангелие и святоотеческие творения, чаще всего творения св. Иоанна Златоуста. На богослужениях, особенно во время совершения божественной литургии он всегда был внутренно сосредоточен и как бы не замечал, что происходило вокруг него. Если случалось какое-либо замешательство среди сослужащих, он не обращал на него внимания. Богослужения он совершал чинно, истово, благоговейно и, так сказать, сановито. «По служению Амвросия, говорили сослужившие с ним, можно часы проверять». Он не любил, когда певчие затягивали какие-либо песнопения, но не терпел и поспешности. В последние годы своей жизни он страдал болезнию ног и жаловался, что ему трудно выстаивать продолжительные всенощные бдения.

– Да, ведь можно бы, владыко, всенощные несколько сократить, – сказал я ему. Когда был в Харькове преосвященный Макарий и однажды певчие слишком тянули всенощное бдение, я слышал, как он говорил регенту: «молитва – дело чувства, а чувства продолжительными не бывают»...

– Нет, – сказал преосвященный Амвросий, – общественная молитва – есть дело церковного устава...

Впрочем, иногда, в дни крайней усталости и болезни, он вынужден был допустить и упрощенные всенощные бдения. Но чтобы не подавать никому соблазна, такие всенощные были совершаемы для него не в церкви, а в его собственных покоях.

При всем своем величии и торжественности, священнослужения преосвященного Амвросия отличались чудною простотою и безыскусственностью. Он не любил ничего бьющего на эффект и деланность. Большой знаток и любитель цветов у себя дома и в своем дачном саду, он не терпел их в храме и в особенности – в алтаре. С самого начала управления своею харьковскою епархиею он стал преследовать украшения гробов умерших цветами и растениями в храме и возложение венков на гроба. Осуждал он широко распространенный в харьковской епархии обычай искусственно украшать плащаницу огромным деревянным крестом, лестницею с петухом, тростью, терновым венком и т. п.

– Это – обычай у вас католический, – говорил он.

Молитвы он произносил просто и благоговейно. Не любил он, когда некоторые священники, при чтении молитв, ломали свой язык и рисовались московским выговором, произнося о с ударением, как а, г – как латинское g. В этом случае он делал замечание даже и заслуженным протоиереям. К сожалению, голос у него был всегда слаб, а потому и служил он тихо. В последние годы своей жизни он очень скорбел о том, что у него был «перебит» язык, так что он не мог читать громко ни молитв, ни Евангелия.

Только два раза за девятнадцать лет я заметил, что преосвященный Амвросий улыбнулся в алтаре во время священнослужения. И это было при посвящении ставленников. Один раз, и именно в неделю о Закхее, ему пришлось посвящать во священника окончившего курс семинарии Р-ского, который был так мал ростом, что впоследствии, когда он был уже рукоположен во священника, он не мог благословить св. даров на престоле и ему подставляли для этого табурет. Когда иподиаконы ввели этого ставленника в алтарь для посвящения кто-то довольно громко сказал: «вот и Закхей!» Все улыбнулись; улыбнулся и владыка. В другой раз нужно было посвящать во священника одного глуповатого диакона, С-чева. Когда иподиаконы, ведя его в алтарь и наклоняя его выю, возглашали: «повели», и он, выглядывая из-под рук иподиаконских, на весь храм заорал по-малоросийски: «повелы» (т. е., «потащили»). Засмеялись певчие и служащие; улыбнулся и владыка, сказав: «пред всею церковию обнаружил свою глупость».

Как истинно-русский человек, преосвященный Амвросий беспредельно любил Россию и с благоговением преклонялся не только пред волею, но и самым именем русских императоров, как истинных помазанников Божиих; но в особенности благоговейно чтил он в глубине своей души императора Александра III. Преждевременная кончина этого государя сильно потрясла его. Ему казалось всегда недостаточным именовать Александра III – «Царем-Миротворцем»; сам он называл его обыкновенно «Спасителем России». Любовь к России и благоговение пред русскими самодержцами навсегда определили характер его проповеднической деятельности и создали ему множество врагов; в этом случае он утешал себя мыслию о том, что это были враги его не личные, а враги его мировоззрения: его врагами были враги беспредельно любимой им России и Православной Церкви. Он радовался усилению могущества России; но скорбел, когда поклонники запада и либералы старались расшатать коренные основы ее. Любя Россию, он любил и всех истинно-русских людей. Но в особенности он благоговел пред обер-прокурором Св. Синода К.П. Победоносцевым, и именно – потому, что признавал его вернейшим слугою русских самодержцев, преданнейшим сыном Православной Церкви и истинно-русским человеком. Когда незадолго пред кончиною до него дошел слух о том, что обер-прокурор Св. Синода будто бы намерен выйти в отставку, он, тяжело вздохнув, произнес с глубокою скорбию:

– Это будет истинным горем для России и Церкви.

Частная жизнь преосвященного Амвросия отличалась поразительною скромностью и простотою. Он обыкновенно вставал в 4 часа утра, редко – в 5. После молитвы, прочитав главу Евангелия, он тотчас садился за работу и работал до 11-ти. а в последние годы до 10-ти часов утра. В это-то время он обыкновенно писал свои проповеди или письма к знакомым. Свободное время посвящал чтению газет и журналов. Он получал все духовные журналы, издававшиеся в России и внимательно читал их. Из светских периодических изданий он постоянно читал «Московские Ведомости», «Южный Край», «Ниву», «Русский Вестник» и «Исторический Вестник». Выдающиеся произведения русских писателей были всегда предметом его особенного внимания. Громадную книгу Шильднера «Павел I» он прочел в три дня за неделю до постигшего его удара. Русскую литературу он знал прекрасно; но по чистоте, точности, изящности языка выше всех русских писателей ставил Крылова и Грибоедова. За Лермонтовым он признавал большее поэтическое дарование, чем за Пушкиным. От 11 до 12-ти часов дня преосвященный Амвросий давал себе отдых; в это время у него происходило «чаепитие», к которому могли собираться его «чаепийцы», имевшие к нему какое-либо дело. От 12-ти до часу он разбирал почту и принимал официальных посетителей; в час дня обедал. Его обед был настолько скромен, что более роскошный стол можно было встретить в доме сельского священника; не всегда подавалась на стол даже простая рыба – судак; любимым кушаньем его была жидкая молочная каша из смоленских круп и овсяный кисель. Только в том случае, когда у него обедали изредка посторонние или родные, к обеду подавалась какая-либо красная рыба и соленая закуска. Во время обеда преосвященный Амвросий выпивал небольшую рюмку Губонинской мадеры. После обеда от 3 до 5-ти часов он отдыхал в кресле, читая газету или какую-либо книгу, и иногда в таком положении засыпал легким сном. Впрочем, когда от чувствовал особенную усталость, он в это время прямо ложился в постель. В 5 часов вечера он пил чай и потом садился за работу. Вечерами он читал главным образом рукописные статьи, присланные авторами в редакцию «Веры и Разума» для напечатания; этот труд он оставил только тогда, когда вынули у него левый глаз и стал заметно слабеть правый. От 8 до 9 часов вечера он гулял на свежем воздухе; в 9 часов становился на молитву, а часов в 10 или 11 ложился в постель. Такой порядок дня был соблюдаем строго и нарушался только по каким-либо особым обстоятельствам.

С простотою жизни у преосвященного Амвросия вполне гармонировала и простота в его обращении с другими, соединенная с его общедоступностью и деликатностью. Он был доступен каждому и во всякое время. Келейникам было сделано им распоряжение докладывать о посетителях и просителях тотчас по их приходе; вследствие этого не успеешь – бывало оправить волос, как уже в залу выходит на встречу сам владыка. Сельские священники, диаконы, псаломщики и крестьяне являлись к нему и в пять часов утра и в девять часов вечера. Священников, за исключением штрафованных и находившихся под судом, он принимал обыкновенно в зале, пригласив наперед в кресло; очень многих из них он принимал в гостиной и, если они являлись к нему во время его «чаепития», он угощал чаем, распрашивая их, между прочим, об их житье, семействе, состоянии прихода и т. п. Однажды я был у преосвященного по какому-то важному делу; когда мы разговаривали в гостиной, вошел его келейник Николай и сказал:

– Мужик пришел-с.

– Сейчас выйду, – сказал преосвященный.

Но разговор увлек его и он не выходил к просителю еще около четверти часа. Николай снова вошел и уже с упреком сказал:

– Вы здесь сидите, разговариваете себе, да чай пьете, а мужик ждет.

– Ах, и забыл, – сказал владыка и тотчас вышел к просителю.

Такого простого и гуманного обращения с просителями и подчиненным духовенством преосвященный Амвросий никогда не ставил себе в заслугу, а объяснял просто «духом времени». Однажды благочинный харьковских градских церквей, протоиерей П. Т. П-в в присутствии преосвященного рассказывал, как пред архиепископом Филаретом духовенство буквально «припадало к стопам» владыки и как вообще Филарет грубо обращался с духовенством.

– Что ж? – сказал преосвященный Амвросий. – То было время такое. Тогда, быть может, и я поступал бы так же, как Филарет.

Духовенству харьковской епархии, консисторским чиновникам и семинарским преподавателям покойный владыка разрешил являться к нему запросто, т. е., без орденов и называть его не «ваше высокопреосвященство», а простым словом – «владыка». Один раз был такой случай. Из окна своей столовой владыка увидел гуляющим по саду епархиального миссионера Д.И. Б-ва и тотчас велел келейнику позвать его. Миссионер, вовсе не предполагавший тогда быть у владыки, вошел в архиерейские покои и стал извиняться, что он в пиджаке, а не во фраке. «А разве во фраке вы умнее? – спросил преосвященный. В другой раз в Святогорской пустыне исправник и пристав просили владыку чрез ключаря дозволить им быть на литургии не в мундирах, а в кителях. «Лишь бы не были совсем без платья», – сказал владыка.

Иногда, по вечерам, устав от занятий, преосвященный Амвросий усаживал в своей гостиной своих келейников и беседовал с ними, как с своими гостями.

С простотою и гуманностью у преосвященного Амвросия чудным образом соединялись редкое смирение и кротость. О своих заслугах, трудах и дарованиях он был крайне не высокого мнения. Он не написал ни одной проповеди, которою бы сам оставался вполне доволен. Прежде чем отдать в печать написанную проповедь, он приглашал к себе меня и инспектора семинарии К. Е. Истомина в качестве своих «критиков». Но все наши обязанности состояли лишь в том, что я читал, а Истомин слушал всегда, по обыкновению, прекрасно написанную проповедь. Между тем преосвященный Амвросий всем открыто говорил, что его цензоры – Истомин и Буткевич, – и многие наивно верили ему, что мы имели какое-либо влияние на его работы. Сам преосвященный, по свойственной ему деликатности, считал наш труд не легким и как бы в благодарность за него угощал нас чаем, фруктами и хорошим ужином с радушною беседою. Один только раз за девятнадцать лет не было такого угощения, потому что чтение проповеди происходило утром. Когда я окончил чтение, владыка спросил:

– Ну, что вы скажете об этой проповеди?

– Суха, – заметил я.

Не привыкший слышать от нас такие решительные отзывы и, видимо, удивленный моим замечанием, владыка спросил:

– Отчего вы находите ее сухою?

– Оттого, что, кроме чаю, больше никакого угощения не будет.

Владыка улыбнулся.

– Ну, хорошо же, – сказал он, – на будущее время этим недостатком мои проповеди страдать не будут. И, действительно, не страдали.

Преосвященным Амвросием очень много сделано, как увидим ниже, для улучшения местной семинарии, трех мужских духовных училищ и епархиального женского училища, для сирот и вдов духовенства и т. д. Но когда кто-либо заговаривал с ним об этом, он обыкновенно отвечал:

– Нет, нет, это – все ректор, Буткевич, начальница... Они у меня люди умные, работающие; а я лишь сижу да на их докладах пишу: «утверждается». В этом – все мои заслуги.

На самом деле, без его указаний и руководительства, не были приводимы в исполнение даже мелочи. Он сам разрабатывал планы зданий, сам изыскивал средства, рукововодил всеми работами, лазил по лесам трехэтажных строений и т. д.

– Где же вы деньги берете? – спрашивали его.

– Деньги? О, это – пустяки! Мы с Буткевичем делаем их по ночам, когда время свободнее, – шутил – бывало владыка.

Личные оскорбления преосвященный Амвросий переносил с удивительною кротостью. Вот пример. Диакон К-ский, по своему крайне дерзкому и неуживчивому характеру, много раз был лишаем места по суду консистории. Однажды летом он является на архиерейскую дачу – «Всесвятское» и подает преосвященному прошение, наполненное дерзкими и оскорбительными для него выражениями. Прочитав прошение, владыка сказал:

– Ты, должно быть, не сам писал это прошение и не знаешь, что в нем написано.

– Нет, сам, – ответил диакон.

– Но если бы это прошение было отправлено в Синод, тебя сана лишили бы, – заметил преосвященный.

– Сана? Сана? – закричал вспыливший диакон. – Не нужен он мне! И с этими словами он сорвал с себя рясу и бросил в преосвященного.

Ряса была отправлена в консисторию вместе с прошением на котором была написана такая резолюция: «На рассмотрение консистории; но оскорбительные для меня лично выражения не должны быть предметом обсуждения».

Будучи удивительно деликатным, скромным и кротким, преосвященный был в высшей степени справедлив и тверд в своих убеждениях. Никакое постороннее влияние на него не было мыслимо; добрые личные отношения в этом случае теряли в его глазах всякое значение. Нередко бывало, подавая ему журнал Совета епархиального женского училища, я решался указать ему, чем было вызвано какое-либо постановление. Но владыка всегда перебивал меня словами:

– Ну, это я после сам рассмотрю.

Вскоре после прибытия преосвященного Амвросия в харьковскую епархию, но уже в то время, когда он открыто обнаруживал свое благоволение ко мне, я имел несчастие попасть под суд консистории и надо мною было назначено самим преосвященным Амвросием строжайшее следствие за потворство кощунству. Дело заключалось в следующем. За два месяца до моего определения на священническое место к харьковской кладбищенской церкви, (кажется, в августе 1882 г.) покончила с собою самоубийством на сцене актриса Евлалия Павловна Кадмина. Один из почитателей ее таланта И.О. Ф-ко и его жена устроили икону св. мученицы Евлалии, которая была нарисована по фотографической карточке актрисы Кадминой и даже в том виде, в каком она играла на сцене какую-то роль. Эту «икону» или – вернее – портрет актрисы Кадминой они поставили во втором ярусе иконостаса в большой холодной церкви и повесили пред нею лампаду. Я приехал на место 12-го октября, когда «икона» уже около месяца висела в церкви, и об этом «кощунстве» совершенно ничего не знал. Вдруг, в конце ноября к нам приезжает следственная комиссия, составленная из трех старших членов консистории. Настоятеля и меня потребовали в церковь; сняли «икону»; она оказалась точною копиею фотографической карточки, привезенной следственною комиссиею; кроме того на «иконе» оказался серебряный венок с надписью: «Евлалии Павловне Кадминой, представительнице русского драматического искусства». Начался допрос: кто устроил эту «икону»? на каком основании она была принята в церковь и поставлена в иконостасе? Не знаю, что показывал настоятель, а я ответил кратко; иконы я не принимал и в иконостасе ставить не позволял, так как она принята еще до моего поступления на священническое место к этой церкви; консистории я не доносил о ней потому, что ничего не знал о ее существовании. Отобрав показания еще от церковного старосты и сторожей, комиссия отдала роковую «икону» настоятелю и мне под наши расписки для хранения. Мы положили ее в шкаф и с сокрушенным сердцем разошлись по домам. Чрез неделю следователи наши явились снова к нам и потребовали от нас роковую «икону». Но, вдруг, к ужасу нашему, в церковном шкафе «иконы» не оказалось.

– Григорий! – обратился настоятель к церковному сторожу, 80-летнему старику, глухому, почти слепому и крайне слабопамятному: – где икона?

– Яка? – спросил Григорий в свою очередь.

– Да, та, которую мы клали в этот шкаф, – пояснил настоятель.

– Колы? – спросил сторож.

– Да тогда, когда приезжали следователи в первый раз, – сказал настоятель.

– Яки слидователи? – допрашивал сторож настоятеля.

Настоятель начал речь с другого конца.

– Вот здесь, в иконостасе, стояла какая-нибудь икона? – спросил он сторожа.

– Стояла, – звистно, – Кадмынша, – отвечал он.

– Где же она теперь? – спросил настоятель.

– Нема! – сказал сторож.

– Я знаю, что ее нет, – продолжал настоятель, – мы ее сняли и поставили в этот шкаф.

– Снялы й поставили, – сказал сторож, – а барыня прыихала и взяла ии. Давай, каже, Кадмыншу сюды.

– Да как же ты отдал без позволения? – спросил настоятель.

– А як бы ж я ии не выддав ий, колы вона ии икона? – возразил сторож. – Вона ии сама й сюды прывызла, и в иконостас поставила; вона ии й додому взяла...

Дело стало ясным. Следователи принялись за составление протокола. Послышались слова: «небрежность», «укрывательство» и т. д. Настоятель был крайне смущен. Я решился отправиться к преосвященному Амвросию и объяснить ему все дело. Когда я явился к преосвященному и взволнованным голосом стал излагать ему все происшедшее, в полной надежде быть от него успокоенным, – он совершенно хладнокровно сказал мне: «Это – дело консистории; она рассмотрит».

Желание быть справедливым и беспристрастным иногда вызывало в нем даже чувство недоверия и подозрительности. Особенно он относился подозрительно к различного рода ходатайствам за других. Он признавал законным лишь ходатайство родителей за детей, детей за родителей, ректора семинарии за его воспитанников и начальницы епархиального женского училища за ее воспитанниц. Всякие другие ходатайства он считал не заслуживающими внимания и относился к ним не только с подозрением но и с крайним нерасположением.

Однажды, в моем присутствии, дальний родственник его – молодой священник вздумал просить его по какому-то делу за своего товарища по семинарии. Владыка, до того времени весьма благодушный и находившийся в хорошем расположении духа, мгновенно изменился; даже лицо его стало недобрым.

– Ты кто такой? Ты кто такой? – грозно и взволновано обратился он к ходатаю. – Кто тебе дал право ходатайствовать за других? Ты зазнаешься, зазнаешься?...

И ходатай, и я чувствовали себя в крайне неудобном положении.

Другой подобный случай был со мною. Однажды мы с женою поехали к владыке на дачу «Всесвятское». Владыка, по обычаю, принял нас радушно, – шутил даже. Но когда подан был чай, он серьезно заговорил со мною о своем затруднении.

– Горе мне с Павловками¹⁵, – сказал он. – Более полугода вакансия второго священника незанята. Просил ректора найти семинариста; сам предлагаю каждому являющемуся ко мне окончившему курс в семинарии. Не хотят! Боятся толстовщины. Старший священник хорош и удачно борется с толстовцами. Но ему нужен помощник по приходу для исправления треб. Я бы не прочь назначить туда священника даже из дьяконов; не знаете ли вы в епархии какого-либо дьякона хорошего, некорыстного, благоговейного?

Подумав, я назвал одного диакона.

– А он вам родственник? – спросил владыка.

– Нет, он мне не родственник, – сказал я и замолчал.

В первое время, по прибытии преосвященного Амвросия в Харьков, его закидали анонимными письмами. Но анонимным доносам он никогда не придавал никакого значения. «Кто швыряет из-за угла и прячет свое рыло, тот не заслуживает доверия!» – говорил он. Получив какое бы то ни было письмо, он обыкновенно, распечатав его, прежде всего смотрел на подпись, и если на письме не было никакой подписи, он тотчас, не читая его, разрывал на четыре части и с словами: «в корзину!» бросал его под стол. «Если уж читать анонимные письма, говорил он однажды, то читать их нужно непременно навыворот». И действительно, он иногда поступал таким образом. До назначения его на харьковскую кафедру настоятелем Ряснянского монастыря был человек хороший, но хозяин плохой. Владыка его уволил и на его место, по рекомендации святогорского архимандрита, назначил иеромонаха Дезидерия – строгого по жизни монаха и хорошего хозяина. Недели две спустя после этого, он получает анонимное письмо, в котором всячески чернился новый настоятель монастыря. Прочитав это письмо, владыка перекрестился и сказал: «Ну слава Богу! значит, Дезидерий действительно хороший человек!»

Тем не менее личное доверие никогда не переходило у преосвященного Амвросия в доверие слепое. Он всячески и самым внимательным образом следил за всем, что делалось в епархии и в подчиненных ему учреждениях. Вот случай, бывший в 1887 году. В конце октября по пути из Крыма в Петербург заехал к преосвященному один важный петербургский чиновник. Владыка угощал его богатым обедом. На этом обеде в числе других приглашенных лиц был и я. Обед окончился в 5 часов вечера. Уходя от преосвященного, я увидел чрез стеклянную дверь в его канцелярии фигуру какого-то священника; но не обратил на это внимания. В 6 часов я уже был на заседании совета епархиального женского училища. Заседание окончилось часов в 10-ть. Уезжая домой, я спросил провожавшего меня училищного эконома:

– А в училище у нас все благополучно?

– Все, слава Богу! – сказал он.

Возвратившись домой я вскоре улегся спать. Вдруг просыпаюсь в 5 часов утра, разбужденный следующим разговором:

– Батюшка, должно быть, еще спит, – слышу голос архиерейского келейника.

– Спят, – отвечает бывшая у меня старуха няня. – А что?

– Владыка требует его к себе: там у них, в училище труп какой-то женщины нашли, – сказал келейник. При этих словах я вскочил с кровати, сию же минуту отправил в училище на извощике человека с приказанием немедленно привезти в архиерейский дом училищного эконома, а сам, умывшись, пошел к преосвященному. Владыку я нашел прохаживающимся по зале и крайне взволнованным.

– Что у вас там делается? – спросил он. – Я вам доверил училище, а вы от меня такие вещи скрываете... Я всю ночь не спал чрез это...

– Да в чем дело, ваше преосвященство? – спросил я.

– В чем дело? Во дворе училища убитую женщину нашли; а он спрашивает в чем дело? – сказал недовольным тоном владыка.

– Ничего подобного нет, – заметил я. – Я вчера оттуда вечером, в 10 часов ночи, возвратился домой, – и там все было благополучно. Я спрашивал эконома: «все ли благополучно?»...

– Вот то-то и плохо, – перебил меня владыка, – что вы только чрез эконома и знаете, что делается в училище, – поезжайте сейчас и узнайте все лично и потом немедленно донесите мне. Да не забудьте узнать также, дали ли знать в полицию?

Когда я вышел из архиерейского дома, крайне расстроенный и в особенности недовольный на своего училищного эконома, который скрыл от меня столь ужасное происшествие, на двор въехал и сам эконом.

– Что же вы со мною делаете? – напустился я на него. – Вы скрываете от меня столь ужасные вещи?.. В какое положение вы меня ставите? Архиерей раньше меня узнает, что у вас делается...

– Да в чем дело, о. председатель? – спросил недоумевающий эконом.

– Как в чем дело? У вас в училище найден труп убитой женщины? – кричал я.

– Ничего подобного у нас нет, – ответил эконом совершенно хладнокровно. – У нас все, слава Богу, благополучно.

Я опешил. «Не может же эконом так нахально лгать!» – подумал я. Я схватил эконома и потащил его в дом, вверх, к преосвященному.

– Ваше преосвященство, вот вызванный мною эконом училищный. Он уверяет, что...

– Вы опять с своим экономом, – сказал раздраженным голосом владыка; – поезжайте сейчас в училище и узнайте сами...

Я поехал. Было 6 часов утра. Только дорогой мне пришла в голову мысль: «откуда владыка мог взять всю эту историю?» Я не спросил его об этом; да, может быть, и хорошо сделал. Приехав в училищный двор, я обошел весь сад, осмотрел все сараи, расспросил ночных сторожей, дворника, привратников. Все с недоумением ответили мне, что никакого трупа в училищном саду не было и нет. В училищные здания или в квартиру начальницы войти было нельзя. Там были еще все неодетыми, – умывались и одевались. Я с экономом стоял среди училищного двора и пожимал плечами. Часов около 8-ми к нам подошел священник Н. Мощенко, член совета и законоучитель образцовой при училище церковно-приходской школы.

– Что это вы так рано здесь? – спросил он меня.

Я рассказал ему всю историю, которую он выслушал с явным недоумением. Немного погодя к нам подошел еще священник соседней с училищем кладбищенской церкви, бывший законоучителем в училище. Мне пришлось снова повторить свой рассказ. Когда я говорил, к нашему обществу присоединился еще и диакон той же церкви, состоящий делопроизводителем училищного совета.

– Да, да, – подтвердил он, – я слышал это еще вчера от детей...

– Ну, думаю, вот и ниточка, которая доведет нас до клубочка.

И, действительно, дело разъяснилось скоро. Оказалось следующее. На большой перемене ученики церковноприходской школы бегали по училищному саду. Из них два старшие насгребали в кучу много листьев, опавших с деревьев, дали им вид могилы и стали пугать маленьких учеников:

– Не подходите, здесь зарыт труп убитой женщины!

В училищной школе в то время обучались маленькие дети кладбищинского диакона – делопроизводителя училищного совета. Дома, за обедом, они рассказали нам новость, что в училищном саду найден труп убитой женщины. Отец их высказал предположение, что женщина, должно быть, была убита не в училищном саду, а в поле, за училищем, и что убийцы уже потом, после убийства, для сокрытия следов преступления, перекинули труп чрез забор училищного сада. В это время у диакона обедал его знакомый, сельский священник о. М. Ш-в, родственник архиерейского секретаря. О. Ш-в вечером зашел в архиерейскую канцелярию к в свою очередь, в виде новости, рассказал своему родственнику – секретарю архиерейскому о трупе женщины, найденном в училищном саду. Преосвященный Амвросий, после ухода гостей, отпуская своего секретаря, по обычаю, спросил его:

– Что нового в мире Божием? И секретарь, как новость дня, рассказал ему о злосчастном трупе женщины.

Когда дело разъяснилось, я упросил начальницу училища поехать раньше меня к владыке и успокоить его. Когда в 11-ть часов утра я сам явился к нему, он с чрезвычайною любезностью стал извиняться за поднятый им «шум».

Этим, впрочем, дело не кончилось. Вечером того же дня, ко мне, на квартиру, явился полицейский пристав.

– Что скажете? – спросил я его.

– Говорят, что у вас, в училище, найден труп убитой женщины...

– Вы откуда знаете? – спросил я.

– Один монах из архиерейского дома рассказывал моему околодочному надзирателю, – сказал пристав.

Я попросил его поехать в училище и разузнать все на месте.

Нужно вообще заметить, что преосвященный Амвросий никогда не совестился сознаться в сделанной ошибке и открыто говорил об этом чуть ли не каждому. Мало того, если по сделанной ошибке он причинял кому-либо неприятность, он заглаживал ее сугубою любовию.

Был такой случай. Ректор семинарии – протоиерей просил преосвященного предоставить одному из бывших его учеников священническое место в хорошем селе. Владыка обещал; но потом отдал это место другому просителю более заслуженному, чем тот, за которого ходатайствовал ректор. Ректор, узнав об этом, явился к преосвященному «с тем, чтобы объясниться с ним».

– Вы меня сделали лжецом пред моими учениками! – говорил он. – Мне больше верить не будут! Мой авторитет подорван. В глазах семинаристов я стал тряпкой!... А я знаю, это все штуки взяточника-ключаря, которого вы слушаетесь и т. д.

Владыка хладнокровно успокаивал его. Но ректор ушел от него все-таки раздраженным. Прошла неделя, – ректор не являлся к преосвященному; прошла другая неделя, – то же.. Журналы семинарского правления и свои рапорты ректор присылал к преосвященному чрез канцелярию.

– Ректор сердит на меня, – сказал мне после этого преосвященный. – Нужно съездить к нему – примириться: он прав, а я виноват кругом. Он – человек хороший: прямой и откровенный...

И действительно, преосвященный Амвросий ездил к ректору «для примирения».

– Только своим приездом ко мне, – говорил мне впоследствии ректор, – он поднял мой авторитет в глазах семинаристов. А я уже думал было бросить семинарию.

Припоминаю и я более десяти случаев, когда, вызванный, впрочем, самим преосвященным Амвросием, я осмеливался говорить ему правду в глаза, доказывать несправедливость его мнения или погрешность принятого им решения. С полным спокойствием он выслушивал меня; никогда сразу не соглашался со мною; но, после продолжительного обдумывания и неоднократных бесед со мною и другими по затронутому вопросу, нередко он оказывался от своего мнения и изменял свое решение, причем всегда благодарил, что ему раскрыли правду и не допустили до ошибки.

– Меня ведь все обманывают, – говорил он иногда; – и обмануть меня легко. Я все узнаю из вторых рук; я сижу в четырех стенах. Вам лучше узнавать истину.

Готовый охотно сознавать свои ошибки, всегда извинявшийся за сделанную невольно неприятность, с любовию шедший к примирению, преосвященный Амвросий не терпел в подчиненном ему духовенстве заносчивости, упорства, гордости, непочтительности и неповиновения. Он многое мог простить провинившемуся, но «гордыни» – никогда. По его мнению, гордость есть сильнейшее проявление испорченной воли. Диакон А-в, по неуживчивости, несколько раз был лишаем места. Однажды он был даже низведен, в виде наказания, на должность псаломщика. Вместо того, чтобы отправиться на назначенное ему место псаломщика, он явился к преосвященному с прошением о рукоположении его во священника. Прочитав прошение, владыка только пожал плечами.

– Да что же я такое? – сказал диакон. – Худших меня вы посвятили во священники. Я не пью, не курю...

– И диавол, друг мой, не пьет и не курит, – сказал ему преосвященный Амвросий, – да что с ним поделаешь! Ты – гордец и гордыня губит тебя. Иди!

Кто указывал преосвященному Амвросию в прошении или на словах на свои заслуги и достоинства, тот все терял в его глазах. Неоднократно преосвященный рассылал даже циркулярные предложения своему духовенству, в которых он осуждал ненавистную ему «гордыню» и требовал, чтобы диаконы и псаломщики были почтительны к своим священникам, а священники – к благочинным и т. д.

Поражали меня всегда в преосвященном Амвросии необычайная энергия, удивительное трудолюбие и добросовестное отношение к самым, по-видимому, незначительным делам. Он все хотел делать сам. Журналы консистории, семинарского и училищных правлений и совета епархиального женского училища он всегда читал с таким вниманием, что даже поправлял грамматические ошибки писцов; так же внимательно читал он и поступавшие к нему от разных лиц прошения. Кроме того с особенным вниманием он читал в рукописях все многочисленные статьи, которые были присылаемы в редакцию журнала «Вера и Разум» и делал на них свои поправки, причем читал не только все те статьи, которые были печатаемы, но и те, которые во множестве были возвращаемы авторам; сам держал корректуру своих проповедей, постоянно писал, неопустительно совершал богослужения по воскресным и праздничным дням, принимал ежедневно множество просителей и посетителей во всякое время дня, два раза в год обозревал епархию, посещал учебные заведения и присутствовал на экзаменах не только в духовных, но и в светских школах, внимательно следил за строениями церквей, председательствовал во многих комитетах и комиссиях и т. д. и т. д. Близко знавшие его лица только удивлялись, – где у него брались время и силы, что бы работать так, как он работал.

Имея доброе и сострадательное сердце, преосвященный Амвросий был чрезвычайно щедр на пожертвования и пособия нуждающимся. Своему секретарю он дал подробную записку, кому и когда из его родных должны быть высылаемы от него постоянные пособия. В одном январе месяце ежегодно рассылаемо было пособий свыше 2000 рублей; но щедрою рукою он раздавал денежную помощь и совершенно сторонним лицам. Одному мещанскому семейству, состоящему из мужа, жены и девяти человек детей он купил дом с флигелем, за что заплатил, при моем посредстве, 17 тысяч рублей, другому семейству дворянскому он до дня смерти своей выдавал по 100 р. ежемесячно. На мое замечание, что это пособие очень щедрое, он ответил мне:

– Для них и этого мало; некогда они на резиновых шинах разъезжали.

Еще при жизни своей он устроил в деркачевском сиротском приюте особый дом для безродных старух, на что израсходовал десять тысяч рублей из своих средств; на содержание приюта он ежегодно выделял 600 рублей также из своих средств. По духовному завещанию он отказал приюту шестнадцать тысяч рублей, шубу стоимостью в две тысячи рублей, бриллиантовую панагию, поднесенную ему бывшими его московскими прихожанами, также стоимостью в две тысячи рублей и Высочайше пожалованный ему бриллиантовый крест на клобук стоимостью в девятьсот рублей. Пожалованную ему в память царствования Александра III золотую медаль, почти в один фунт весом, он еще при жизни отдал в Озерянскую монастырскую церковь. Десять тысяч рублей он завещал на свое погребение и на раздачу нищим. Он готов был идти на помощь своими средствами каждому. Некоторые из харьковских землевладельцев, стесняясь просить у него пособия в виде милостыни, просили у него довольно крупные суммы в займы и некоторым он давал в моем присутствии, без расписок и без срока. О возвращении этих денег он никогда не напоминал, – и они ему возвращены не были.

Но довольно. И сказанным нами достаточно очерчен нравственный облик почившего архипастыря. Теперь будем продолжать свой рассказ в хронологическом порядке.

Уже в 1882 году, не смотря на то, что преосвященный Амвросий прибыл в Харьков только 30-го октября, он успел сделать много выдающихся распоряжений. Как это и совершенно естественно, он начал с того, что ему казалось беспорядком. Прежде всего, он был поражен множеством жалоб на то, что священники требуют от прихожан много денег за повенчание брачущихся. Жалобы эти его сильно возмущали, и он стал употреблять самые энергичные меры для подавления зла. Он вызывал священников, на которых поступали такие жалобы, в Харьков к себе, делал им лично выговоры, грозил лишением места, судом консистории и т. п. В этом отношении преосвященный Амвросий достиг, чего хотел: жалобы на вымогательство со стороны духовенства прекратились скоро и в последующие годы они были уже большою редкостью. Затем он узнал, что в селах его новой епархии литургии совершаются только по воскресным и праздничным дням. Он сделал строгое циркулярное распоряжение, чтобы в двуклирных приходах богослужение было совершаемо ежедневно, а в одноклирных – по средам и пятницам, кроме воскресных и праздничных дней. Далее преосвященный Амвросий узнал, что в его епархии почти повсюду таинство крещения совершается чрез обливание и что умершие младенцы часто погребаются крестьянами самими без церковного отпевания, которое совершается священниками уже несколько недель спустя после погребения. Этот обычай он признал неправославным и стал бороться с ним. Наконец, из дел правления епархиального свечного завода владыка увидел, что, по постановлению одного из съездов епархиального духовенства, завод принимал вклады от церквей для приращения процентами, употребляя деньги на свои операции. Это постановление епархиального съезда он признал совершенно незаконным и тотчас же отменил его. Пред праздниками Рождества Христова преосвященный Амвросий, не привыкший к гнилой малороссийской осени, слег было в постель и занемог. К счастью, болезнь его не была серьезною. На рождественских праздниках он служил подряд три дня и, по обычаю, на каждом богослужении произносил импровизированное поучение.

Мало того 27 декабря, совершив раннюю литургию в Покровской церкви Харьковского монастыря, с утренним поездом владыка выехал в г. Сумы, куда он отправился по приглашению сумского предводителя дворянства, городского головы и благочинного. На пути он любовался видом Куряжского монастыря, который отчетливо был виден с железной дороги и стоял, так сказать, пред глазами от станции Бовария до станции Люботин. Проезжая мимо больших слобод Тростянца и Нижней Сыроватки, владыка обратил внимание на внешний вид храмов в этих слободах, которые были покрыты серебристым инеем, и озаренные лучами заходящего солнца, казались чрезвычайно величественными. Жители Нижней Сыроватки поднесли преосвященному Амвросию хлеб-соль; владыка благодарил их и сказал, что это уже другой хлеб он получает в новой своей пастве, при чем выразил благожелание, чтобы Господь всегда вознаграждал их честные труды изобилием плодов земных. На станции Сумы, куда владыка прибыл в 5 часов вечера, его встретили городской голова, исправник, благочинный, граждане и начальники всех учебных заведений и волостной старшина с хлебом-солью. Из вокзала владыка отправился прямо в собор, где его ожидало уже все городское духовенство и множество народа. Приложившись к престолу и поклонившись чудотворной иконе Божией Матери – Корсунской, он преподал всем благословение и отправился в дом соборного старосты Д.И. Суханова, где ему приготовлена была квартира. В 7 часов вечера в соборе началось всенощное бдение, на котором владыка в сослужении 10-ти священников выходил на литию и величание, и сам помазывал елеем весь народ. На другой день с такою же торжественною обстановкою была совершена Божественная литургия, после которой, по обычаю, преосвященный Амвросий произнес проповедь, начав ее таким приветствием: «Мир граду сему и окрестной стране сей!» В проповеди своей он раскрыл, главным образом ту мысль, что мир, которым Господь Иисус Христос повелел апостолам приветствовать, входя в град и дом христианский, не есть простое приветствие, какое мы обыкновенно употребляем, а есть особый благодатный дар Божий, вверенный пастырям церкви, который почивает только в сынах мира, т. е., на чадах церкви, ощущающих потребность благодати Божией для умиротворения совести, успокоения сердца, освобождения от страстей, прекращения несогласий и раздоров семейных и общественных. В ком нет этой духовной потребности, от тех преподаваемый ими мир, возвращается обратно. Народ слушал эту проповедь с напряженным вниманием; тишина царила мертвая; все старались уловить каждое слово владыки.

После литургии владыка посетил дом соборного протоиерея, где представлялись ему все городские священники и церковные старосты, поднесшие ему хлеб-соль и просившие посетить их церкви. Обед был предложен соборным старостою; к нему приглашены были все почтенные лица, проживающие в Сумах. Много было произнесено тостов. В 7 часов вечера владыка совершал торжественное всенощное бдение в Троицкой церкви. В этой же церкви на другой день была совершена и Божественная литургия, после которой, по обычаю, владыка произнес проповедь. По случаю наступающего нового года он приглашал своих слушателей обдумать прошедшее и настоящее и подумать, о чем должны мы позаботиться в будущем. Проповедь была выслушана со вниманием.

После литургии преосвященный Амвросий посетил сумскую классическую гимназию; в гимназическую церковь собраны были гимназисты и гимназистки во главе с своею начальницею, ученики реального училища и других заведений. У церковных дверей владыку встретили три священника, директоры гимназии и реального училища и их преподаватели. Преподав всем присутствовавшим благословение, преосвященный обратился к воспитанникам приблизительно с такою речью: «Преподав вам Божие благословение, попрошу вас принять на память от меня, старика, и наставление: По естественному порядку дети вырастают в отроков, юношей и мужей и, постепенно умножаясь, сдвигают стариков в могилу. Нас озабочивает вопрос: что будет с вами, когда вы останетесь одни, без отцов и руководителей, и будете действовать на свою ответственность? Родители! завещавайте добрым детям сохранять честь своего рода, не оскорблять худым поведением память отца и матери, не расточать безрассудно скопленное трудами отцовскими достояние. Добрые дети! с любовию и заботливостью принимайте эти заповедные слова. Вы, все вы молодые люди, ныне воспитывающиеся, получаете в наследство многомиллионное русское царство, цельное, крепкое, верующее, веками возросшее до настоящего могущества и славы; на ваши плечи ложится великая тяжесть и не менее великая ответственность. Продолжите ли вы великие дела ваших дедов и отцов и с пользою ли употребите стяжания, собранные для вас потом и кровию ваших предков? Вы называетесь надеждою родителей, общества, государства; но вы можете оправдать эту надежду только при известных условиях: когда вы будете пребывать в смиренном послушании церкви православной, царю, его правительству; не дадите себя, как легкий пух, разносить ложным учениям и непризнанным руководителям, но будете устойчивы, в суждениях самостоятельны, в решениях и делах верны заветам и преданиям нашего великого отечества». Речь эта была продолжительна, дышала искренностью и такою трогательностью, что родители и многие из присутствовавших отвечали на нее обильными слезами; сам владыка, изображая грустные современные явления, в некоторых местах говорил сквозь слезы и дрожащим голосом.

Оставив гимназию, преосвященный Амвросий отправился обозревать церкви: Рождество-Богородицкую, Воскресенскую, Николаевскую и Покровскую. При обзоре церквей, во всем городе был звон колоколов. Народ со всех сторон стекался к той церкви, к которой направлялся экипаж владыки, каждая церковь мгновенно наполнялась людьми и владыка всем им преподавал благословение.

Обед в этот день был предложен владыке известным сахорозаводчиком, коммерции советником И.Г. Харитоненком, прихожанином Троицкой церкви. За обедом хозяин предложил тост за здоровье своего гостя, преосвященного Амвросия, и в своей задушевной речи сказал приблизительно следующее: «Преосвященнейший владыко! Праздник Рождества Христова мы проводили, обычно, по-праздничному; но сколько я живу в Сумах, никогда не проводили с такою торжественностью, как ныне, когда ваше преосвященство осчастливили нас своим посещением; не только торжественное служение ваше и ваши проповеди, а одно присутствие ваше здесь вдохнуло какую-то особенную восторженную жизнь во всем городе. Считаем себя счастливыми, что удостоились видеть вас своим архипастырем; многие из граждан сумских знали вас по Москве и потому весть о назначении вашем в Харьков чрезвычайно обрадовала нас. Надеемся, преосвященнейший владыко, что вы и нас не оставите такою же вашею любовию, какою некогда пользовались прежние ваши пасомые в Москве, и своими мудрыми наставлениями укрепите нас в правде и добре. Нам остается пожелать, и мы искренно желаем, вам полного здоровья и долго, долго управлять нами. На этом надо бы и остановиться; но, ваше, преосвященство, вы пришли из Великороссии, а мы – малороссы; у нас сложился какой-то особый характер, вследствие особых условий жизни Малороссии, а потому будьте к нам снисходительны и терпеливы, если мы, по своей натуре, что-нибудь лишнее или не кстати скажем, – мы народ простой, но покорный и верующий!» Не более, как чрез две минуты после этой речи, преосвященный Амвросий поднялся с своего места и начал приблизительно так: «Чтобы не оставаться в долгу, я сейчас буду отвечать почтеннейшему Ивану Герасимовичу. Удачно ли мое назначение на харьковскую кафедру и что я могу сделать для вас, это я пройду молчанием. Я готов посвятить на пользу вам мои последние силы и делиться с вами всем, что приобрел в продолжительное мое служение и путем науки, и путем опыта, а какой будет успех, – покажет время; но что сказали вы о Малороссии, намекая на некоторое различие между малороссами и великороссами, то я не признаю это различие существенным: это один и тот же народ русский, славянский, цельный, имеющий одну православную веру и одного Государя, который со времени царей именуется Самодержцем Великия и Малыя и Белыя России. Если наше славянское племя, отделенное горами и реками, при недостатке сообщений, выработало по местам особые нравы и обычаи, то эти частности пусть остаются достоянием истории, а ныне мы должны крепче объединиться и составлять цельное, неделимое русское царство, так как в этом единении вся сила и могущество нашего отечества. Никакой розни не вижу я: и там, и здесь я усматриваю в большинстве мягкость характеров и готовность ко всему доброму». Эта речь владыки отличалась добродушием, остроумием, искренностью и произвела приятное впечатление, особенно когда далее владыка живо изобразил благость Божию, руководившую доброго хозяина от бедной хижины, где он родился, до настоящего положения его. В конце обеда И.Г. Харитоненко предложил тост за сумское духовенство и в частности за законоучителей; при этом он отметил факты, которых он был личным свидетелем, когда некоторые из священников, убитые собственным горем, лишившись семьи, при гнетущей бедности, подавляли свою скорбь, с примерным терпением спешили утешать других и не ослабевали в исполнении своих обязанностей. В заключение, положив руку на грудь, И.Г. Харитоненко произнес возвышенным голосом: «Ваше преосвященство, я глубоко уважаю и почитаю духовенство!» Владыка отвечал: «Мне приятно слышать лестный отзыв о сумском духовенстве, но и вообще духовенство харьковской епархии, насколько я успел познакомиться с ним, чрезвычайно меня радует, и я надеюсь, что его усердие восполнит мои недостатки в служении вверенной мне пастве»; при этом он предложил тост за духовенство всей харьковской епархии.

30-го декабря в 9 часов утра преосвященный Амвросий осматривал церковь пророка Илии и сумскую богадельню. В 12 часов он выехал на вокзал. Поезд, по случаю снежных заносов, опоздал на два часа; в 7 часов утра 31-го декабря владыка благополучно прибыл в Харьков. Так окончился в жизни его 1882 год.

1-го января, в день нового 1883 года, преосвященный Амвросий совершал литургию в кафедральном соборе и произнес слово о молитве за отечество. О других обычных богослужениях его мы не будем говорить; но остановим внимание на тех церковных торжествах, которые по чему-либо представляли выдающееся явление.

9-го января в Харькове торжественно праздновали столетнюю годовщину со дня рождения знаменитого иерарха русской церкви, митрополита московского Филарета. Заупокойную литургию в этот день преосвященный Амвросий совершал в кафедральном харьковском соборе в сослужении старшего духовенства, а к панихиде собрались и все городские священники, при многочисленном стечении народа. Пред панихидою преосвященный Амвросий остановился на амвоне и обратился к предстоявшим с речью, в которой разъяснил значение празднуемого торжества. Он говорил о заслугах митрополита Филарета важных не только для отечественной, но и для всей православной церкви вообще, об его трудах на пользу духовного просвещения, о характере его проповедей, об его епархиальном управлении, всегда обнаруживавшем в нем заботу об ограждении и сохранении уставов и обычаев православной церкви; но обо всем этом, сказал владыка, подробнее и обстоятельнее говорят теперь в обеих столицах и будет напечатано и может быть нами в свое время прочитано. Я же почитаю долгом сообщить во всеобщее сведение то, что мне одному известно. Я двадцать лет служил священником под начальством великого святителя, много имел от него уроков, иногда и строгих, но много видел милостей и благодеяний; видел опыты его доверия, слышал иногда и откровенные суждения о событиях того времени. И вот что было однажды в начале шестидесятых годов. Как теперь вижу владыку в простом, черном подряснике, сидящим в своей спальне на простом неокрашенном диване в положении глубокого старца, согбенного под тяжестью лет и глубоко задумавшегося. Эго было после разговора о новых еще тогда и резких проявлениях так называемого нигилизма и о свободе печати, принявшей вредное направление. После некоторого молчания владыка поднял голову и с глубоким вздохом сказал: «Бедная Россия! Что с тобою будет?» Я тогда не понял всего значения этого слова и приписал его обычному расположению стариков к неудовольствию новым временем и пристрастием к тому, в которое они сами были молоды. Но события показали иное: владыка провидел, какими бедами разразится в нашем отечестве зародившееся на его глазах зло. Нам суждено быть свидетелями неслыханной на Руси крамолы и оплакивать мученическую кончину благороднейшего и благостнейшего монарха. Но помолимся от всего сердца о приснопамятном святителе, да почувствует благодатию Божиею он движение любви к нему в сердцах наших и, если обрел дерзновение пред Господом, да ходатайствует об умиротворении отечества нашего, которое он так, любил при жизни с нами, и да прекратятся в нем бедствия и скорби, которые он предвидел.

В тот же день, в 1 час пополудни преосвященный Амвросий совершал освящение новоустроенного здания второй женской гимназии. После молебствия он произнес речь о воспитании женщины – христианки. Главное внимание он обратил на значение сердца в жизни женщины и его влияние на быт семейный и общественный. При этом он отметил опасность для чистоты и целомудренности женских сердец в некоторых особенностях современного преподавания и литературы. Речь свою он закончил словами: «Напишите на фронтонах женских учебных заведений, поставьте вашим девизом: „береги сердце женщины!“».

16-го января преосвященный Амвросий совершал Божественную литургию в церкви харьковского тюремного замка (день храмового праздника). Церковь тюремного замка чрезвычайно тесна, и, быть может, по этой причине в ней никогда не бывало архиерейского богослужения. Преосвященный Амвросий не обратил внимания на тесноту храма и с любовию, даже с благодарностью привял приглашение отслужить литургию, в тюремной церкви в день ее храмового праздника. Когда узнали об этом заключенные, они обратились с просьбою к своему начальству о разрешении им встретить преосвященного у ворот здания. Это простое и сердечное заявление поставило однако же в недоумение смотрителя: встреча людьми в арестантском платье, с лицами, разумеется, грустными, без священнослужителей, которые, по чиноположению церковному, должны быть в храме, – не смутит ли епископа, идущего в благоговейном настроении приносить бескровную жертву Господу Богу; а с другой стороны: если преосвященный с любовию идет праздновать с заключенными, то с любовию приймет и сей малый дар признательности. В назначенное время преосвященный Амвросий прибыл к зданию тюремного замка; церковный староста и смотритель замка встретили его; отворились ворота; хор певчих из заключенных, под управлением псаломщика, с пением тропаря праздника, проводил преосвященного от ворот замка до церкви; преосвященный на пути благословил хор и внимательно смотрел на него и слушал его усердное громогласное пение. Архиерейское служение всегда производит глубокое впечатление на души молящихся; но там, где имеют постоянное пребывание печаль, раскаяние, слезы, где есть души подобные душе блудного сына, ищущие возвращения в объятия милосердого Бога, там величественное и по духу и по внешнему виду богослужение не может не произвести особого впечатления. Пред окончанием литургии преосвященный Амвросий, по обычаю, произнес импровизированное поучение, насколько мы могли удержать в памяти, приблизительно следующего содержания. Текст был взят из слов Спасителя о последнем страшном суде: в темнице бех и приидосте ко Мне. «Господь, говорил владыка, как известно из евангельской истории, пред крестною смертью претерпел биение, заплевание, заушения, поругание, – но в тюрьме содержим не был; враги слишком спешили осудить Его. Итак, Он в этих словах усвояет Себе страдания узников, как и лишения бедных, нагих, голодных, называя всех их Своею меньшею братиею; Он Сам страждет в лице их. Итак, Он здесь, у вас, с вами, горькие заключенные! Это – великое утешение и для нас, и для вас: для нас в том, что мы, участвуя с вами в молитвах, исполняем святую заповедь о любви; для вас – в том убеждении, что Господь с вами, и – не только теперь, но и постоянно Он с вами Своим милосердием, попечением, благодатию; Он с вами как отец, как друг и собеседник. Я мало вижу вас за этими решетками, но вы меня слышите. Вы отделены от общества, от родных и друзей: обращайтесь к Господу с молитвами краткими, но наиболее для вас полезными: Боже, буди мне милостив, грешнику; Отче, согреших на небо и пред Тобою. В сердца ваши, открываемые этими вздыханиями, не замедлит прийти Господь, обещавший это грешнику чрез пророка: еще глоголющу ти, се приидох. Пред Ним оплакивайте грехи и преступления, вами соделанные, и в этих слезах найдете себе великое утешение. Я имел одного духовного сына знатного, богатого и не сделавшего во всю свою жизнь никакого тяжкого преступления, но в старости, при конце жизни, приносившего такое покаяние: он проходил в памяти всю свою жизнь с тех пор, как стал себя помнить, останавливался во всех своих возрастах, над каждым своим проступком, который помнил, и как бы нашедши свой нечистый и печальный след, останавливался над ним мыслию и очищал его сердечным сокрушением. Проходите и вы здесь на свободе воспоминанием ваши прежние преступные следы и оплакивайте их, прося помилования у присущего вам Господа. Вместе с этим просите и благодати Божией для просветления вашей совести, для пробуждения в ваших сердцах страха Божия и охранения душ ваших от новых преступлений и новых страданий, которые за ними следуют. Такие молитвы и воздыхания, соединяемые с размышлением о новой жизни по выходе отсюда, о приискании честного труда, о восстановлении вашего доброго имени, об утверждении в сердцах ваших бодрости, терпения, надежды на лучшую будущность, – сократят для вас и скучные, томительные дни пребывания вашего здесь. Молитесь о людях вами любимых, но отделенных от вас стенами тюрьмы, чтобы Господь сохранил их до радостного возвращения вашего к ним. Это общение пред Богом с вашими родными и друзьями будет вашею отрадою при невозможности личного свидания. Возблагодарите Господа Бога за ту милость Его к вам, что силою Своей заповеди и благодатной любви Он привлекает к вам сострадание, попечение и сочувствие людей честных и благородных, как это особенно видите вы ныне на вашем празднике». После литургии и молебствия преосвященный Амвросий обошел все камеры заключения и благословил более 700 человек заключенных. Кроме того, он собственноручно раздал им просфоры по две на палату.

На другой день, 17-го января, преосвященный Амвросий совершал богослужение в университетской церкви по случаю ее храмового праздника и 79-ой годовщины существования харьковского университета. В конце литургии им было произнесено прекрасное слово о верности в малом. Верность в малом, по словам владыки, есть прямой путь к великому; а кто прямо из-за скамьи ищет великого и не хочет довольствоваться малым и не остается ему верным, тот потеряет все. «Не часто ли приходится вам слышать, говорил преосвященный, эту печальную повесть о потерянной жизни: „я учился отлично, имею ученую степень, писал, служил, – вот мои товарищи в высоких должностях, – но для меня служба не была счастлива, меня обходили; я все оставил и занимаюсь своими делами, читаю, за всем слежу, всем интересуюсь“. Что вы здесь слышите? Человек еще мнится нечто имея, но от него взято уже многое, если не все. Дарования заглохли, старые познания потускнели в памяти, для новых в уме нет ни связи, ни приложения; молодость прошла, силы ослабели, за малое дело приниматься совестно, большое недоступно; жизнь пропала даром. Всему злу причина – забвение святой заповеди о верности в малом». После литургии владыка присутствовал на университетском акте и с удовольствием выслушал речь профессора Лебедева – «Харьковский Коллегиум, как просветительный центр Слободской Украины до учреждения Харьковского Университета».

В этом же году преосвященный Амвросий совершал литургии и произносил соответствующие поучения и речи в Детском Приюте (21-го мая) по случаю храмового праздника, в церкви Института благородных Девиц по случаю выпуска воспитанниц, в церкви харьковского епархиального училища в день училищного акта и в церкви харьковской духовной семинарии (26-го сентября) по случаю храмового праздника. Во все же воскресные и праздничные дни он обыкновенно служил в кафедральном соборе и неопустительно произносил импровизированные поучения.

Кроме Харькова преосвященный Амвросий совершал литургии во многих монастырях – Николаевском верхохарьковском девичьем монастыре, Ахтырском, Свято-Дмитриевском и Святогорском по случаю их храмовых праздников, в приходских церквах Изюмского и Старобельского уездов при обозрении епархии и в Хорошевском монастыре по случаю погребения игумении Олимпиады. Игумения умерла 20-го февраля, а погребение ее было совершенно 24-го февраля. После литургии пред отпеванием владыка произнес импровизированное поучение на текст: «Несть Бог – Бог мертвых, но живых». По новости своего положения в этом крае, так приблизительно начал он свое поучение, «я мало знал покойную игумению Олимпиаду; но вижу общее к ней расположение, любовь, сочувствие и уважение; вижу эти слезы сестер и по ним заключаю, что покойная была достойною настоятельницею обители и истинною христианкою». Указав затем на то, что чувства скорби при вечной разлуке с духовными руководителями для лиц, живущих жизнию духовною, так же болезненны, как и расторжения союзов кровных и плотских, владыка остановил внимание слушателей на утешительном учении церкви о том общении, какое существует между верующими во Христа, отходящими в вечную жизнь, и остающимися здесь, – что общение это, при некоторых условиях с нашей стороны, гораздо ближе и непосредственнее, чем если бы мы проводили их здесь на земле в дальнюю сторону. Средства такого общения – живая вера, соединенная с молитвою за умерших, самая любовь наша к ним и наши слезы, привлекающие к нам и чрез нас к ним бесконечное милосердие нашего Спасителя, и наконец память о них, сопровождаемая добрыми делами, по примеру почивших. Свое слово владыка закончил желанием мира и духовных преуспеяний обители и преподанием всем Божия благословения.

В Харькове, как и в Москве, преосвященный Амвросий произносил при своих богослужениях чудные импровизации, производившие на слушателей более сильное впечатление, чем даже его заранее приготовленные проповеди. В виду этого я однажды решился просить у него позволение стенографировать их.

– А вы умеете стенографировать?

– Да, умею, – отвечал я.

Владыка несколько задумался; но потом сказал решительно:

– Нет, не позволю.

– Да отчего же, владыко? – продолжал я. – Ваши импровизации чудны; их народ любит. И я, конечно, буду всегда представлять их на ваш предварительный просмотр...

– Не в том дело, – сказал преосвященный; – но вы будете меня смущать. Я буду знать, что вы за мною стенографируете, и это будет производить во мне замешательство во время самого произношения проповеди. Нет, лучше оставьте это.

Из общих мер, принятых преосвященным Амвросием в 1883 году и имеющих отношение ко всей харьковской епархии, прежде всего нужно упомянуть о введении однообразного напева церковных песнопений. Архиерейский хор начал петь по московскому обиходу с ноября 1882 года. Но преосвященный был недоволен отсутствием однообразного пения в приходских церквах. У него явилась мысль ввести московский обиход во всей своей епархии. Это он сделал однако же не одною своею архипастырскою властью, а по общему решению самого харьковского духовенства. Дело происходило таким образом. 10-го января, в понедельник, преосвященным Амвросием были приглашены в его покои к 6-ти часам вечера все харьковские священники, диаконы, псаломщики, церковные старосты и архиерейский хор. Ровно в 6 часов вышел из внутренних покоев владыка и открыл в зале заседание речью, о том, что в настоящий раз он пригласил к себе всех присутствовавших по поводу замеченного им в г. Харькове и вообще в крае упадка простого обычного церковного пения. «Прежде всего, так приблизительно говорил владыка, я должен указать на распространившееся обо мне ложное мнение, будто бы я намерен положить конец употреблению в нашем крае так называемого партесного церковного пения; напротив, как любитель пения, я сам всегда готов с удовольствием слушать это пение, но с условием, чтобы исполняемы были песнопения избранные и дозволенные, а исполнение их было художественным. Между тем личное мое наблюдение показало мне, что существующие в г. Харькове при различных церквах хоры певчих далеко не удовлетворяют этому требованию и – преимущественно в тех случаях, когда певчим приходится петь не по нотам, а по какому-либо определенному, установившемуся в нашем крае, мотиву. В последнем случае мною было замечено даже, что один и тот же мотив одним хором исполняется совершенно с иными оттенками, нежели другим, и все эти исполнения имеют один общий для всех недостаток: за удлиненной нотой всегда следует скороговорка, неизбежно соединенная с невнятностью выговора текста исполняемой церковной песни, так что по этим звукам не представляется никакой возможности проследить и запомнить текст самой обыкновенной церковной песни или молитвы, вследствие чего церковь лишается одного из существеннейших и простейших способов религиозно-нравственного образования простого, неграмотного народа. Если все это замечается в Харькове, где и богослужение каждодневное, и псаломщики более знающие и пожилые, и хоры более или менее благоустроенные, то я не могу и представить себе, что делается в сельских приходах, где во многих, со времени введения в нашей епархии нового распределения приходов и причтов, только по одному псаломщику и богослужение бывало только в воскресные и праздничные дни, и что, наконец, будет там, когда вымрут старые псаломщики и их места займут новые, совершенно необученные существующим обычным в нашем крае церковным напевам. Из опасения подобных последствий в московской епархии составилось общество любителей церковного пения, между прочим, с целью выяснить утвердившиеся в том крае на практике определенные напевы с тем, чтобы потом записать их и таким образом обеспечить себя против всяких случайностей в будущем. Собрание всех этим путем добытых напевов и составляет тот круг церковных песнопений обычного напева московской епархии, две части которого изданы по настоящее время выше упомянутым обществом любителей церковного пения: 1) «всенощное бдение» и 2) «ирмосы господским и богородичным праздникам, последование в святую и великую неделю Пасхи, тропари господским и богородичным праздникам, общие святым и другие наиболее употребительные». Необходимость сделать что-нибудь подобное и для нашего края и побудила меня устроить настоящее собрание. Достижение этой цели обществу любителей церковного пения в Москве стоило больших издержек; следовательно, решаясь на подобную же меру, мы должны быть готовы на предстоящие жертвы. Между тем можно достигнуть той же цели и другим простейшим способом: стоит только и в нашей епархии ввести те самые напевы, которые общеупотребительны в московской и соприкосновенных с нею епархиях; это желательно тем более, что напевы эти имеют преимущество в смысле образовательного значения для народа, потому что отличаются внятностью выговора, простотою мелодии и в то же время далеко не так трудны для исполнения, как об этом можно думать, в виду предстоящего переучивания существующих псаломщиков. Подумайте».

Все единогласно согласились с тем, что для сохранения единообразия церковных напевов необходимо ввести в харьковской епархии один обиход; но не соглашались только в решении вопроса: закрепить ли посредством отпечатания на нотах напевы существующие в епархии или ввести напев московской епархии чрез распространение изданного уже в Москве «круга церковных песнопений». Предварительно решено было здесь же чрез пение сравнить те и другие напевы. Преосвященный обратился к группе диаконов и псаломщиков и просил кого-либо из них спеть, что ему будет угодно. Диакон благовещенской церкви, Чуев, не без некоторой естественной робости, но и не без достоинства, густым басом запел догматик 6-го гласа: «Кто тебе не ублажит, Пресвятая Дево». Когда мотив его пения достаточно определился, владыка предложил соседу его продолжить пение и сосед, псаломщик Дмитриевской церкви, Протопопов, тенором продолжил пение, твердо удерживая тот же мотив. Засим преосвященный предложил всей группе диаконов и псаломщиков принять участие в пении и при этом выяснилось, что мотив, которым они пели, есть действительно общеупотребительный мотив в нашем крае и напоминает напевы старинные, к сожалению, многими утраченные или значительно видоизмененные, как показала рознь певших. По окончании этого пения, владыка, приблизившись к группе диаконов и псаломщиков и пожелав всем им жить сто лет и петь своим мотивом, просил их откровенно высказать свое мнение о том, как они думают, после их смерти сохранится ли в нашем крае этот мотив или нет? Не без некоторой гордости группа дала решительный ответ, что когда было при церквах по два пономаря и по два дьячка, то все мотивы сохранялись, а теперь с их смертью неизбежно утратится и однообразие напевов. На вопрос: можно ли собрать все здешние напевы в чистом их виде и положить на ноты, как это сделано в Москве, – ответ был дан отрицательней. После этого владыка приказал хору своему пропеть несколько песнопений по кругу церковных песнопений обычного напева московской епархии, после хора те же песнопения пел хор простых монастырских певцов, а затем диаконы и псаломщики пели их по местному напеву. Из всего этого выяснилось, что обычный напев церковных песнопений московской епархии вовсе не резко отличается от общеупотребительного напева нашего края и весьма удобен для исполнения как благоустроенным хором, так и хором простых певцов и даже одним певцом, и что в этом напеве расположение высших тонов и удлинение нот вполне целесообразное, осмысленное и в общем не имеет тех крайностей, которые в большей или меньшей степени присущи всем почти напевам нашей местности. Когда из залы удалились певцы, началось общее совещание. Так как всеми священниками было признано желательным ввести в епархии единообразное пение, а средств положить на ноты существующее в крае нет, а с другой стороны так как московские напевы не отличаются резко от наших и представляют большие удобства по своей простоте и естественности, то было решено: ввести в епархии изданный уже в Москве «круг церковных песнопений обычного напева московской епархии». С этою целью постановлено было обучать этому пению воспитанников семинарии, учеников духовных училищ, воспитанниц епархиального училища и учеников народных школ, и для подготовления псаломщиков открыть специальную школу по пению при архиерейском хоре. Введение московского напева в харьковской епархии было еще более обеспечено, когда духовенство стало открывать церковно-приходские школы в своих приходах.

Но на этом преосвященный Амвросий не остановился. Его занимала мысль об упрощении церковного пения и при архиерейском служении в епархии. Обозревая епархию, он стеснялся возить с собою своих певчих; но он прекрасно понимал, какое впечатление производит на душу молящихся наше торжественное архиерейское священнослужение. В виду этого он дал консистории следующее предложение. «Известно, с какими затруднениями сопряжено путешествие преосвященных по епархиям с певчими для совершения в избираемых ими местах богослужения. Чтобы устранить эти затруднения и облегчить для себя совершение богослужения не только в городах, но и в слободах и селах вверенной мне епархии при обозрении оной, я напечатал особыми тетрадками положенные на обычные церковные ноты «песнопения употребляемые на литургии при архиерейском служении». Предлагаю консистории: 1) означенные тетрадки, при сем препровождаемые, разослать ко всем благочинным, по числу вверенных им церквей, для раздачи причтам; 2) обязать всех диаконов и псаломщиков изучить означенные песнопения; 3) отобрать в каждом благочинии из диаконов и псаломщиков людей с лучшими голосами и в свободное время в удобном месте сделать спевки. Желательно бы для сего пригласить любителей пения и из мирян, если это окажется возможным. На сих спевках приготовить приличное исполнение и всех песнопений литургии. При облачении архиерея вместо песнопения да возрадуется душа твоя не положенного на простую ноту, потому что обычный напев его – квартетный, петь догматики или псалмы; 4) означенных певцов всех или по частям, судя по удобству относительно расстояния, собирать в те храмы каждого благочиния, где, по предварительному извещению от меня заблаговременно, назначено будет мною служение, при чем иметь в виду и назначение для служения священников не менее четерех с диаконами, сколько последних окажется на лицо, и посвященными в стихарь псаломщиками в потребном числе; 5) срок для возможно тщательного составления этих простых хоров назначается полугодичный. С начала мая будущего года я уже буду считать возможным с ключарем кафедрального собора и протодиаконом отправляться во все концы епархии с уверенностью, что всюду беспрепятственно могу совершать богослужение. Труды духовенства в сем случае без сомнения встретят общую благодарность народа, а мне доставят великое утешение».

26-го октября того же года, в день св. великомученика Димитрия, в харьковской Дмитриевской церкви я лично присутствовал при первом опыте архиерейского священнослужения с таким импровизированным хором. Хор состоял из девяти псаломщиков, которые пели, стоя на клиросе в стихарях. Кто слышал пение в мужских монастырях, наших духовных семинариях или академиях, пение в trio мужских голосов, тот может составить себе совершенно верное представление и об этом импровизированном архиерейском хоре. А что касается религиозного чувства молившихся, то оно было здесь удовлетворено вполне. Молитва не была развлекаема, как это бывает при изысканном италианском пении, никакими аффектациями. Не смотря на новость дела и самого напева, псаломщики пели вполне стройно и благоговейно. Понятно, что пение это было самое простое, обиходное; тем не менее от этого ничего не потеряла и самая торжественность архиерейского богослужения; напротив пение псаломщиков, облеченных в стихари, и диаконов с перекрещенными орарями, придавало хору особый вид церковности. Что же касается сельского населения, которое не привыкло настраивать свое эстетико-религиозное чувство по итальянскому камертону, то такие богослужения были только привлекательными и назидательными.

6-го марта, в воскресенье вечером, по приглашению преосвященного Амвросия, в его покоях происходили рассуждения о необходимости и способе открытия и ведения воскресных внебогослужебных собеседований в г. Харькове. Еще 28-го февраля владыка поручил протоиерею Илларионову передать харьковскому городскому духовенству свое желание по этому предмету. На зов преосвященного откликнулись 12 священников; они-то и участвовали в заседании 6-го марта. Намечено было четыре пункта в разных местностях Харькова, где надлежало открыть такие собеседования; священники, изъявившие свою готовность потрудиться в этом деле, были разделены на четыре группы; а преосвященный предложил наставление, как должно вести самые собеседования. Он обратил внимание присутствовавших на два пункта: на выбор предмета для собеседований и на его изложение. Содержанием собеседований, по наставлению владыки, всегда должен быть избираем предмет доступный для понимания слушателей, изложение – достойное предмета и вполне соответствующее цели воскресных собеседований. Преосвященный Амвросий не одобрял того способа ведения воскресных чтений, которое, подлаживаясь под простонародную речь, нередко профанирует высокое значение самого предмета, равно как не желал он и того, чтобы собеседования были ведены языком напыщенным и высокопарным, недоступным для понимания большинства слушателей. Преосвященный желал, чтобы в имеющих открыться в Харькове воскресных собеседованиях предмет был излагаем просто, ясно и понятно, но в то же время, чтобы изложение его не доходило до тривиальности, столь не соответствующей и духу богооткровенных писаний и характеру православной церковной проповеди. Что же касается внешнего способа собеседований, т. е., импровизировать ли их, беседовать без тетрадки или по тетрадке, или читать по книге, то, предоставляя это благоразумию, опытности и способности каждого собеседователя, преосвященный Амвросий счел нужным однако же предупредить, что импровизированная речь, как она ни желательна по своему особенному впечатлению на слушателей, имеет свои неудобства, трудности и опасности, что не всякий может быть хорошим и полезным импровизатором, потому что для импровизаций нужны особенные дарования и навык. Для хорошей импровизации, по словам владыки, требуется: последовательность, связность и живость мышления, богатый дар слова и уменье свободно и разумно пользоваться им, привычка вести речь в многолюдных собраниях и при том пред слушателями незнакомыми и т. д.

Воскресные собеседования в Харькове были открыты в четырех пунктах 4-го сентября. Владыка принимал в этом деле самое живое участие, совершал лично молебствия пред началом чтений, сам произносил поучения и присутствовал на собеседованиях, веденных другими.

Одною из неудачных мер обеспечения сельского духовенства, как известно, было сокращение причтов и закрытие многих самостоятельных церквей. Правда, средства к жизни у наличного духовенства несколько увеличились; но за то сколько явного вреда принесла эта мера и для нашего отечества вообще, и для нашей православной церкви, и в особенности для тех сельских обществ, у которых церкви были лишены своих причтов! Вред этот усмотреть был скоро. Вследствие этого проходским обществам было предоставлено право восстановлять самостоятельность своих приходов, но при условии устройства для причтов церковных домов и взноса известной суммы (3000 р. с.), проценты с которой были бы получаемы причтами малоприходных церквей. И приходские общества многих безклирных церквей пытались приступить к выполнению этого условия. К сожалению, тяжелое материальное положение крестьян представляло всегда почти неопреодолимые для этого дела препятствия. И ко времени назначения преосвященного Амвросия в харьковскую епархию в ней 62 церкви не имели собственных причтов. Преосвященный Амвросий с первых дней вступления своего в управление харьковскою епархиею обратил серьезное внимание на это прискорбное явление в нашей общественной епархиальной жизни. С каждым днем он все более и более убеждался в необходимости прийти на помощь к тем сельским приходским общинам, которые свои последние трудовые копейки охотно жертвовали для того, чтобы иметь возможность у себя, в своей собственной церкви, помолиться Богу в каждый воскресный и праздничный день.

– Мне больно видеть слезы этих людей, говорил он не раз, когда они просят меня дать им священника, а я должен им отказывать потому только, что у них нет денег. А как помочь этому горю? – Единственное средство благотворительность добрых людей и содействие разных общественных учреждений...

С этою целью 30-го марта 1883 г. преосвященный Амвросий дал консистории следующее предложение: «С каждым днем становится ощутительнее нужда в определении особых причтов к приписным церквам харьковской епархии, так как очередным богослужением, не всегда при том исправным, прихожане справедливо остаются недовольны, а священники самостоятельных церквей, по обширности и разбросанности двойных приходов, не успевают своевременно совершать приходские требы. Между тем оказывается великое затруднение в приискании средств на исполнение требуемых законом условий для определения к приписным церквам самостоятельных причтов, т. е., на составление капиталов для обеспечения содержания причтов и устройства для них помещений. Но в деле столь важном для народной нравственности, как посещение богослужения в воскресные и праздничные дни и своевременное исполнение церковных треб, не должно останавливаться ни пред какими затруднениями и надобно прибегать ко всем законным средствам. Самым прямым и законным средством в этом отношении представляется мне обращение к милосердию и благотворительности людей богатых и достаточных с просьбою о пособии бедным приходам в обеспечении для них постоянного богослужения и близости к ним пастырей для удовлетворения их духовных потребностей. Благотворение есть обязанность каждого христианина, имеющего к тому возможность; а благотворения выше и святее не может быть, как открытие меньшим братиям возможности пользоваться средствами спасения, дарованными всем нам Христом Спасителем.

В этих видах я признаю полезным открыть под своим личным председательством особый Комитет для сбора пожертвований на пособие бедным церквам и приходам харьковской епархии. Комитет учреждается на пять лет с тем, чтобы он открыл сношения со всеми благочинными, приходскими священниками и, где окажется возможным, с учреждениями, каковы: земские управы, банки, железнодорожные правления и т. п., а также и с достаточными, частными лицами с приглашением к пожертвованиям на означенный предмет. Пожертвования могут быть в виде ежегодных взносов в течение пяти лет и единовременных приношений. Собираемые суммы на пособие церквам будут употребляемы в порядке общего епархиального управления».

Комитет был открыт 4-го апреля, в понедельник Преосвященный Амвросий первый принес жертву на это доброе дело в количестве – 1000 р., столько же отделил он из доходов архиерейского дома и столько же от братии архиерейского дома. Заготовлено было 7000 циркулярных просительных писем и все они были подписаны собственноручно преосвященным Амвросием. В пять лет комитет собрал 86,000 рублей. На эту сумму было открыто 54 самостоятельных прихода.

В 1883 году было особенно много уволено начальствующих лиц по епархиальному и духовно-учебному управлению в харьковской епархии. Эти перемены начальствующих лиц причинили много труда и хлопот преосвященному Амвросию. Началось с купянского духовного училища. Бывший помощник смотрителя этого училища в январе месяце, выслужив пенсию, по прошению, вышел в отставку. На его место, по представлению владыки, был определен из учителей священник И. Левандовский (13 января).

20-го февраля умерла игумения Хорошевского Вознесенского женского монастыря Олимпиада. Обязанность игумении владыка временно возложил на монахиню Евпраксию, которая 22-го апреля и была утверждена Св. Синодом в этой должности.

23-го марта секретарь харьковской духовной консистории С. Ольшевский, по прошению, был переведен Св. Синодом на должность секретаря киевской духовной консистории. Преосвященный Амвросий, желавший чтобы эта должность находилась в руках человека опытного и образованного, предложил занять ее преподавателю и секретарю правления местной духовной семинарии И.М. Вещурову, который много лет аккуратно вел семинарское делопроизводство и лично был известен преосвященному с самой лучшей стороны. Вещуров изъявил согласие и, по ходатайству преосвященного Амвросия, 23-го апреля был утвержден Св. Синодом в должности секретаря харьковской духовной консистории.

В марте месяце одна вдова подала жалобу г. Обер-Прокурору Св. Синода на беспорядки, происходившие в епархиальном женском училище. Дело приняло такой оборот, что начальница училища А.В. К-н увидела себя вынужденною 22-го апреля подать прошение об увольнении ее от должности. На ее прошении преосвященный Амвросий положил такую резолюцию: «Предлагаю Совету епархиального женского училища 1) г-жу К-н от исполнения обязанностей начальницы училища освободить; 2) исправление должности начальницы временно поручить старшей воспитательнице Евдокии Поповой и 3) на должность начальницы представить кандидатку». Впрочем 24-го апреля на журнале Совета он написал: «Представлением кандидатки не спешить». В это время он уже сам решил поискать такую кандидатку среди классных дам харьковского института благородных девиц. В виду этого он охотно согласился на приглашение служить в институтской церкви в день выпуска воспитанниц. Выбор его пал на классную даму Е.Н. Гейцыг, о которой ему дали самый лестный отзыв начальница института и инспектор. Избранная однако же согласилась не сразу. Но инспектор и начальница института убедили ее дать согласие. Совет училища избрал ее единогласно. 15-го июня владыка отправил в Св. Синод свое ходатайство об ее утверждении, а 5-го августа был получен указ Св. Синода, что, согласно его представлению, девица дворянка Евгения Гейцыг утверждена в должности начальницы харьковского епархиального женского училища.

В марте месяце в местной духовной семинарии были обнаружены непорядки. По расследованию дела, вся вина пала на ректора протоиерея Μ. Р-ского, который отличался неровностью характера и совершенно устранил инспекцию от надзора за семинаристами. Вследствие этого 25-го апреля состоялось постановление Св. Синода о перемещении его в Екатеринославскую семинарию, а на его место, по ходатайству преосвященного Амвросия, основанному на рекомендации известного профессора московской духовной академии В.Д. Кудрявцева-Платонова, был назначен секретарь московской академии, магистр богословия Иоанн Кратиров с возведением его в сан протоиерея.

Наконец, оставался не разрешенным еще один вопрос: о назначении председателя совета епархиального женского училища. Еще в 1882 году Св. Синод предложил харьковскому преосвященному Иустину назначить на должность председателя Совета епархиального женского училища протоиерея или священника с академическим образованием. Преосвященный Иустин предложил эту должность двум харьковским протоиереям – Л-ву и С-ву; но оба отказались. После этого скоро сам преосвященный Иустин был перемещен в Подольскую епархию и дело о назначении председателя Совета епархиального училища осталось в числе нерешенных, о чем он писал в Москву и своему преемнику преосвященному Амвросию. 26-го августа 1883 г. консистория представила владыке доклад о необходимости назначить председателя Совета училища во исполнение синодального указа. Преосвященный Амвросий вызвал меня к себе и предложил мне эту должность. Я долго отказывался, ссылаясь на свою молодость и совершенное незнакомство с делом. Но у владыки уже были готовы все доводы против моего отказа, – и я был назначен.

В течение 1883 года преосвященный Амвросий работал чрезвычайно много. Он иногда шутил сам над собою, говоря: «Я – архиерей деловой; все пять архиерейских резолюций: «в консисторию», «смотрено», «исполнить», «утверждается» и «разрешается» на память знаю и мне остается только угадывать, на каком деле какую поставить». Но в действительности он решал дела – особенно консисторские – с необычайною тщательностью и вниманием; в резолюциях своих он подробно выписывал и самые мотивы, которые побуждали его решить дело так, а не иначе, он обращал внимание на число подписей консисторских членов, писцам исправлял их грамматические ошибки, а столоначальникам напоминал о том, чему их некогда учил преподаватель словесности. Выписываю несколько его резолюций. 28-го апреля: «Перевесть на означенное место священника Чернивецкого. Консистории. Предлагаю консистории во всех бумагах вместо: «столько-то душ» (напр., детей) писать: «столько-то человек» – по следующим причинам. Человек становится одною душою только после разлучения с телом, а до того времени он – человек. Употреблялось слово душа о человеке во время крепостной зависимости, но употреблялось так же неправильно и ныне продолжать это употребление – не желательно. Исключение можно делать только в одновременном обозначении людей разных полов, где словом поле как бы дополняется понятие о человеке». – 26-го мая. «Этот журнал консистории не может быть мною утвержден, так как он подписан только двумя членами». 10-го марта: «Постановление консистории утверждается, но с тем, чтобы священнику Д-скому сделан был выговор, без внесения, впрочем, в послужной список, именно за вымогательство, не доказанное по следствию, но очевидное по здравому смыслу; так как неестественно, чтобы бедный работник сам предложил пять рублей за ничтожный труд – составление предбрачного свидетельства». 14-го марта: «Утверждается; но на будущее время предлагаю статьи журнала располагать правильнее: не смешивать свидетельствования сумм с расходом и не утверждать в постановлении того, чего не было в предложениях». Такого рода резолюций было дано очень много.

Трудов и беспокойства владыка прибавил себе чрезвычайно тем, что по своей доброте, а отчасти и по нужде, он щедро давал священнические места диаконам, а диаконские – псаломщикам; а если не было свободных диаконских мест посвящал псаломщиков во диакона с оставлением их на местах псаломщиков. Вследствие этого у него ежедневно бывало множество просителей и ходатаев; прошениями его закидывали. Скоро он и сам это почувствовал, как свидетельствуют многие его резолюции. Так он пишет 5-го сентября: «Прошения о посвящении и. д. псаломщиков до крайности умножились. При том стали просить об этом как награды за исправное чтение и пение (как здесь), что не представляет особенных заслуг и способности. Оставить это прошение без последствий». 7-го октября на рапорте благочинного 2-го купянского округа о рукоположении одного причетника в сан диакона: «Отложить до будущего года. В текущем году слишком много было подобных ходатайств, так что чуть не всех псаломщиков епархии приходится посвящать во диакона». Чтобы сдержать наплыв искателей священнических и диаконских мест, и чтобы избирать из них более достойных, преосвященным Амвросием была учреждена даже особая экзаменская комиссия; но и это не помогло делу.

С не меньшим вниманием относился преосвященный Амвросий в этом году к изданию Епархиальных Ведомостей. Он был по истине душою этого дела. Издание получило более литературный характер, чем официальный. Сам владыка «на зубок» своему новому детищу подарил свое «Пастырское слово к духовенству харьковской епархии» о благоговейном прохождении служения Церкви Божией. Это слово и явилось в виде первой статьи нового издания. Вообще же преосвященному Амвросию хотелось, чтобы его Епархиальные Ведомости носили характер дня, разрабатывали вопросы, волновавшие общество, и освещали события в духе Православной Церкви. С этою целью он сам поместил ряд статей под заглавием «Ложные мысли, бродящие в нашем образованном обществе». Статьи эти подписаны одною буквою «А». Сочинения на общие темы не были принимаемы им для напечатания. Темы для статей он большею частью сам давал своим сотрудникам. Один раз мне была дана такая тема даже по указу консистории (имею в виду свою статью «По поводу газетных известий о распространении раскола в с. Козачьей Лопани»). В то время уже был поднят вопрос о церковно-приходских школах. Либералы пришли в ужас от самой мысли об этих школах и забили в набат. На духовенство посыпались нападки со всех сторон от этой клики. Каждый номер жидовствующих газет дышал непримеримою враждебностью к православной церкви. Преосвященный Амвросий не мог оставаться равнодушным к этому. По его указанию мною были написаны две статьи для его Епархиальных Ведомостей – «Народная школа и духовенство (по поводу нападок на духовенство и его правоспособность в деле ведения начального народного обучения)» и «Невинные изгнанники (Эпизод из истории народных училищ)». Обе эти статьи составлены по документам, хранящимся в архиве харьковской духовной консистории. Они были не только прочитаны, но и подвергнуты строгой критике преосвященного Амвросия, прежде чем попали в печать. Но за то он, кажется, больше меня был доволен, когда эти статьи были отмечены и удостоены доброго отзыва как со стороны благомыслящей печати, таки некоторых петербургских читателей нашего издания. Один из таковых отзывов об этих статьях, по распоряжению преосвященного Амвросия, был помещен редакциею даже на страницах самых Епархиальных Ведомостей (см. стр. 405–406).

Владыка внимательно следил не только за явлениями общественной жизни в России, но и за границею, особенно – в землях славянских. Непонятная, бессмысленная враждебность к России со стороны тогдашних правителей Болгарии крайне возмущала его. Болгары, преданные России, подвергались открытому гонению. Россия не вмешивалась в дела освобожденного ею народа. Напрасно несчастный народ обращал к ней свои взоры. «Жарьтесь в своем собственном соку», вот что было сказано ему в ответ. Но особенно возмутительно было поступлено тогда с преданным России болгарским митрополитом Мелетием. Он был лишен своей кафедры и заточен в глухой Рыльский монастырь за то только, что он любил Россию. Мелетий обратился к преосвященному Амвросию и прислал ему все подлинные документы своего дела. Преосвященный Амвросий писал о нем в Петербург; но в то время ничего нельзя было сделать в его пользу. Оставалось только на память потомству опубликовать его дело в печати.

– Вы ведь знаете болгарский язык? – спросил меня владыка.

– Знаю, ваше преосвященство, – ответил я.

– Напишите, статью в которой, «не мудрствуя лукаво», изложите просто дело Мелетия по документам: оно говорит красноречиво само за себя.

Я написал. Статья под заглавием «Дело бывшего Софийского митрополита, высокопреосвященнейшего Мелетия» была напечатана. После ее напечатания спустя месяц я был по какому-то делу у владыки.

– Вы получили свой гонорар за статью о Мелетие? – спросил он меня.

– Нет, еще не получал, – ответил я.

– Ну, получете, – сказал он; – а вот вам и прибавка к гонорару – нравственная.

Он подал мне пакет с двумя письмами Мелетия – одно к нему, другое – ко мне. Страдалец-митрополит в них высказывал свою благодарность за сочувствие к нему. Письма к преосвященному Амвросию у меня нет; а письмо ко мне я сохранил. Вот оно:

«Высокоблагоговейнейший отец Тимофей! Счастлив я был видеть превосходное изложение сделанное вами, несчастного моего дела, напечатанное прежде в епархиальных харьковских ведомостях, и потом в брошюре. Прочитав эту брошюру, я совершенно был тронут ее появлением. Вот почему я считаю себя весьма обязанным священным долгом поспешить, чтобы с настоящим поблагодарить как ваше высокоблагоговейнство за положенные истинно христианские труды для раскрытия правды, так и редакцию через вас за помещение этой длинной статьи и распространение ее в особенных брошюрах. Читая ее, православный люд и всякий благомыслящий и заинтересованный пастырь судьбою православия в несчастной нашей Болгарии, избавленной от турецкого ига драгоценною кровию лучших русских сынов, пусть будет судиею о качестве дела. Я готов отвечать в случае появления какого-нибудь возражения против этой брошюры. Прошу только вас наблюдать в журналистике, не появится ли подобное возражение, и если появится, то благоволите прислать его мне для ответа мною посредством вас же автора, так как я не получаю никакого русского вестника. Добрейший отец Тимофей! Будьте так добры, поблагодарив упомянутую редакцию за помещение этой статьи, скажите ей высылать мне свои ведомости; также и вас прошу прислать мне ваше сочинение «Жизнь Господа нашего Иисуса Христа», о котором здесь все говорят с большою похвалою. При удобных случаях я пришлю стоимость. При составлении этого труда, вероятно, вы имели в виду нечестивое сочинение безбожного Ренана и другие подобные ему. Трудитесь, раб Божий, на Христовой ниве на пользу св. Церкви, а Бог богат сый, изобильно воздаст вам Свою мзду, устрояя вам здесь счастливую жизнь и в будущей царство небесное. Повторяя искреннюю свою благодарность вам за поднятые труды по моему делу, остаюсь с отличным почитанием вас и с вечной признательностью вашего высокоблагоговейнства усердный богомолец митрополит Мелетий. Г. Кюстендиль. 31 августа 1883 года».

Письмо к преосвященному Амвросию отличалось еще большею сердечностью и признательностью.

По указанию владыки были написаны и другие статьи, помещенные в тогдашних епархиальных ведомостях. Таковы, напр.: переводная статья (из L’Union Chrétienne) «Справедливо ли социалисты пользуются евангельским учением в подкрепление своих воззрений?», «Галицкий униатский священник Иоанн Наумович», «Церковые науки» и т. п.

Впрочем, своими преобразованными епархиальными ведомостями преосвященный Амвросий удовлетвориться не мог. Уже летом 1883 года он все чаще и чаще стал поговаривать о том, что нужно издавать вместо епархиальных ведомостей богословско-философский журнал. Не довольствуясь беседами по этому предмету с своими харьковскими «чаепийцами», он завел переписку с профессором московской духовной академии В.Д. Кудрявцевым. Кудрявцев одобрительно отозвался о его намерении, обещал свое сотрудничество и дал имя будущему журналу – «Вера и Разум», указав для него и эпиграф из послания к евреям: «верою разумеваем».

В октябре месяце уже было послано ходатайство в Св. Синод о разрешении издавать этот журнал в 1884 году. К сожалению, дело несколько затормозилось. Обер-секретарь А. Полонский к заседанию Св. Синода приготовил следующую справку: «Определением Святейшего Синода 26 сентября 1866 года разрешено издание Харьковских Епархиальных Ведомостей по представленной преосвященным харьковским программе с тем, чтобы как составление, так и рассмотрение статей, предназначаемых к помещению в означенном издании, поручено было, по усмотрению самого преосвященного, благонадежным лицам духовного ведомства. Кроме того, из дел синодальной канцелярии усмотрено: 1) все епархиальные ведомости издаются с разрешения местной духовной цензуры, 2) редакторами издателями означенных ведомостей состоят лица духовного ведомства, как то: протоиереи, священники и не имеющие священного сана преподаватели духовно-учебных заведений, а также и секретари духовных консисторий; 3) указом Святейшего Синода от 9-го декабря 1866 года поручено преосвященным тех епархий, в коих издаются епархиальные ведомости, вменить редакторам оных в обязанность, чтобы они доставляли в синодальную канцелярию по одному экземпляру означенных ведомостей; 4) указом Св. Синода от 25 мая 1865 года предписание преосвященным обратить внимание на то, чтобы официальная переписка церковных и правительственных учреждений не была помещаема в епархиальных ведомостей, за исключением переписки, подлежащей всеобщему по епархии сведению; 5) указом Св. Синода от 31 октября 1866 года предписано преосвященным вменить в обязанность редакциям епархиальных ведомостей, чтобы они не допускали обнародования указов и правительственных распоряжений прежнего времени под видом современных, без объяснения, что означенные распоряжения вновь предполагаются к руководству». Докладая эту справку, г. К. Вощинин сделал следующее заключение: «Таким образом возбужденный преосвященным Амвросием вопрос – новый и отступающий от буквы синодального определения, каким разрешено издание Харьковских Епархиальных Ведомостей». Кроме того, к ходатайству преосвященного Амвросия не была приложена программа будущего журнала и не был назван цензор его. Тем не менее 20-го декабря преосвященный получил указ Св. Синода, которым издание журнала в принципе было разрешено; но предварительно были потребованы программа и указание цензора. На этом указе преосвященный Амвросий написал следующую резолюцию: «Предлагаю консистории: 1) копию с сего указа сообщить ректору семинарии прот. Кратирову для надлежащего исполнения и руководства, 2) поручить ему составить программу журнала для представления от моего имени Св. Синоду, 3) цензором нового журнала назначить кафедрального протоиерея Павлова, цензоровавшего бывшие епархиальные ведомости; 4) чрез благочиных предписать обязательную выписку нового журнала для монастырей, соборов и церквей приходских, приписных и, по возможности, домовых по всей епархии, с тем, чтобы деньги за издание (10 р.) согласно с объявлением об оном, напечатанным в № 57 Епархиальных Ведомостей, были доставляемы вместе с обстоятельными адресами в семинарию, в редакцию журнала «Вера и Разум».

Из событий личной жизни преосвященного Амвросия за 1883 год можно отметить только его награждение орденом св. Анны 1-ой степени и его поездку в Москву, где он участвовал в освящении храма Христа Спасителя. В 1883 году он еще очень скучал по Москве и поездка туда для него была действительно событием в его жизни. Харьков был для него еще чужим, Малороссия – чужою стороною. 27-го апреля этого года он писал Н.И. Субботину: «От души благодарю вас за память обо мне и приветствие. Отвечаю тем же, только извините, что поздненько. На праздник много было служений и посетителей, хотя сам выезжал из дому во весь праздник только два раза. Времени путешествия в Москву ожидаю с нетерпением. Как себя не уговаривай, а все как-то тяжело сердцу на чужой стороне; чувствую себя все как будто в командировке по казенному делу».

Кроме неопустительного совершения богослужений во все воскресные, праздничные и высокоторжественные дни, кроме систематического импровизированного проповедания о Боге и Его свойствах и кроме текущих дел по епархиальному управлению, в течение 1884 года преосвященный Амвросий особенно много потрудился для возможно лучшей постановки издания журнала «Вера и Разум». Ко всем епархиальным преосвященным он обратился с собственно-ручными письмами, прося их оказать содействие его распространению в своих епархиях. Кроме того он исходатайствовал в военном министерстве и в министерстве народного просвещения распоряжение о приобретении журнала «Вера и Разум» для полковых библиотек и библиотек различных учебных заведений. Бывший в этом году съезд харьковского епархиального духовенства, по его предложению, ассигновал из сумм епархиального свечного завода ежегодную субсидию на издание журнала в количестве 3000 рублей. Много забот было преосвященному Амвросию и по приобретению серьезных сотрудников. Только благодаря его заботам в журнале уже с первого года его существования стали принимать участие такие ученые, как профессора духовных академий и университетов: В.Д. Кудрявцев-Платонов, П.И. Линицкий, И.Н. Корсунский, Вл П. Бузескул, В.К. Надлер, И.В. Платонов, А.Н. Хайнацкий, М.А. Остроумов, А.С. Лебедев и др. Насколько в это время его занимала мысль о журнале и о приобретении сотрудников, можно судить по его письму к Н.И. Субботину от 25-го февраля 1884 года... «Чтобы не кончить одними чувствованиями и словами, что неприлично деловым людям (пишет он), – поговорим и о деле. Уж, конечно, вы догадываетесь, что я хочу говорить о своем новом журнале, который составляет теперь главную мою заботу. Дело в сотрудниках... Нам предстоит подвиг не только приобресть доверие и внимание общества, но по всей вероятности и вести борьбу. В обоих отделах мы открываем место для полемики – и в церковном, и в философском. Знамя поднято и поставлено на виду: давайте же борцов за истину Христову и за церковь, которую равно любим – и вы и я. Так поговаривайте, поталкиваете, и что узнаете, напишите». Сам преосвященный Амвросий поместил в журнале «Вера и Разум» за 1884 год семь своих прекрасных «слов»: 1) На новый год: о средствах к возвращению утраченной веры, 2) в день храмового праздника и годичного акта в харьковском университете: об удовольствиях, 3) в день Сретения Господня: о семейном счастии, 4) в день восшествия на престол благочестивейшего Государя Императора Александра Александровича: об общественном мнении, 5) 1-го марта: о самоизвинении, 6) в день празднования совершеннолетия благоверного Государя Цесаревича Великого Князя Николая Александровича 6-го мая: о наших обязанностях в отношении к потомству и 7) в день тезоименитства благочестивейшего Императора Александра Александровича: о повиновении властям. Кроме того, в этом же году было напечатано статьями и его сочинение «Живое слово». Неудивительно после этого, что журнал «Вера и Разум» уже в первый год своего издания обратил на себя всеобщее внимание и, по справедливости, заслужил лестные отзывы не только со стороны духовных писателей, но и со стороны благомыслящей светской прессы.

По указанию преосвященного Амвросия, мною было написано в этом году для журнала «Вера и Разум», между прочим, две статьи: 1) «Штундизм и пашковщина» (по поводу сочинения Германа Дальтона «Evangelische Strömungen in der Russischen Kirche der Gegenwart». Heilbronn. 1881.) и 2) «Значение философии в системе семинарского курса и преимущества ее в этом отношении пред математикою и другими общеобразовательными предметами». Первая статья была вызвана быстрым распространением пашковщины среди интеллигентного общества и – штундизма среди простонародья; вторая – предпринятым в то время пересмотром семинарского устава.

Кроме издания журнала «Веры и Разума», в 1884 году преосвященный Амвросий с особенною заботливостью относился к нуждам местной духовной семинарии. По прибытии в Харьков, он застал семинарию в крайне запущенном виде: не было средств даже для того, чтобы покрасить на ней крышу. Поэтому преосвященный Амвросий еще в 1886 году стал ходатайствовать пред Св. Синодом об увеличении средств на ее содержание. 23-го апреля 1884 года он получил указ Св. Синода, которым его ходатайство было удовлетворено вполне, а именно: из духовно-учебного капитала были отпущены деньги на покрытие образовавшейся за последнюю треть 1882 года и за весь 1883 год передержки по содержанию воспитанников и семинарских зданий; значительно увеличена сумма, ассигнуемая на содержание семинарских зданий; признана необходимою ремонтировка всех семинарских зданий и, наконец, разрешено увеличить плату за содержание своекоштных воспитанников семинарии. Но непредвиденные обстоятельства были причиною того, что ремонт семинарских зданий был произведен в гораздо больших размерах, чем предполагалось.

С 3-го на 4 июля, в 12 часов ночи на четвертом этаже главного семинарского корпуса, в гардеробной комнате загорелись шкафы. Мгновенно весь верхний этаж был охвачен пламенем. Пожарная команда, быстро прибывшая на место пожара, ничего не могла поделать. В коридоре, примыкавшем к горевшей гардеробной, был такой жар и такой густой и удушливый дым, что добраться до двери не было возможности, не смотря даже на все отчаянные попытки пожарных. Пожар проник во второй и третий этажи. Только около двух часов пополудни огонь стал стихать; но пожарная команда еще в течение двух дней заливала дымившийся огромный корпус, закоптелый, с черневшими, вместо окон, дырами и без крыши. Преосвященный Амвросий, проживавший в то время на своей даче «Всесвятское», увидел пожар очень рано и тот час послал своего келейника разузнать, в каком положении семинарские здания; затем не смотря на свое болезненное состояние, он сам прибыл к горевшему зданию и выражал свое глубокое сожаление о происшедшем несчастии. Ректора семинарии, протоиерея Кратирова, в это время не было в Харькове; он был в отпуску и, извещенный по телеграфу, возвратился в Харьков 7-го июля. Что следовало делать? Каникулярного времени оставался только один месяц. Денег в семинарии свободных не было, а между тем командированная губернатором комиссия архитекторов исчислила убытки от пожара в количестве 45 или 50-ти тысяч рублей. Семинарские здания застрахованы не были.

Преосвященный своевременно донес Св. Синоду о произошедшем пожаре и о заключении комиссии архитекторов, прося ассигновки потребной суммы и отсрочки учебных занятий до 1-го октября. Но времени было немного, – и нужно было спешить. Поэтому он обратился еще и к помощи телеграфа. 13-го июля им была получена ответная телеграмма от Обер-прокурора Св. Синода о том, что исправление полуразрушенного семинарского корпуса разрешено и 50 тысяч рублей на этот предмет будет отпущено. Уверенный в том, что ходатайство его будет удовлетворено, преосвященный Амвросий еще ранее получения этой телеграммы уже подготовлял все необходимое к предстоявшим работам. 10-го июля на журнале семинарского правления об осмотре техническою комиссиею главного семинарского корпуса и о найденных в нем повреждениях он положил такую резолюцию: «В виду крайней необходимости – приступить к исправлению поврежденного пожаром корпуса немедленно и для сего: 1) поручить производство работ епархиальному архитектору Данилову; 2) наблюдение за работами и материалами, а также и отчетность возлагается на правление семинарии; 3) в помощь правлению назначается эконом харьковского архиерейского дома иеромонах Иосиф и преподаватель семинарии Фоменко; 4) в виду несомненного скорого отпуска средств на постройку из Святейшего Синода употреблять в расход на оную суммы, имеющиеся в семинарии; 5) как об отпуске потребных сумм, так и о сих сделанных мною распоряжениях заготовить от моего имени отношение к г-ну Обер-Прокурору Св. Синода». Кроме того, преосвященный обратился с приглашением о пожертвованиях к духовенству епархии и к епархиальному свечному заводу. Пожертвований поступило до 22 тысяч рублей. Но этих сумм оказалось недостаточно и владыка вынужден был 6-го сентября еще раз ходатайствовать пред Св. Синодом об отпуске 10-ти тысяч рублей кроме ассигнованных раньше 50-ти тысяч. За то семинарские здания были приведены в такой безукоризненный вид, какого они никогда не имели от самого своего построения. Возобновленный семинарский храм был освящен лично преосвященным Амвросием 2-го декабря.

Новым предметом забот и попечений для преосвященного Амвросия с 1884 года стали церковно-приходские школы. Указ Св. Синода о Высочайше утвержденных «Правилах о церковно-приходских школах» был получен в Харькове 25-го июля 1884 года. На этом указе преосвященный Амвросий положил следующую резолюцию: «Предлагаю консистории: 1) предписать благочинным и чрез них всему духовенству епархии, чтобы все со всевозможным вниманием вникли в содержание сего указа и приложенных к нему правил о церковно-приходских школах (которые вместе с указом будут напечатаны в № 14 журнала «Вера и Разум»); 2) чтобы все священники, диаконы и псаломщики, воодушевившись ревностью о тщательном исполнении Высочайшей воли и указаний Святейшего Синода относительно просвещения православного народа, сообразили свои способности, сведения и другие средства с тем, чтобы все, что могут, посвятить на устроение означенных школ и преподавание в них тех предметов, какие кому по силам и ожидали дальнейших по сему предмету распоряжений, и 3) чтобы священники тех церквей, при которых существуют уже церковно-приходские школы, немедленно доставили мне о них подробные сведения, когда и кем они открыты, где помещаются, на какие средства содержатся, кто и что в них преподает, сколько учеников и учениц и проч.» По предложению преосвященного Амвросия, тогда же был учрежден в Харькове епархиальный училищный совет под председательством ректора семинарии, протоиерея И.А. Кратирова. Первое заседание училищного совета происходило 23-го августа в покоях преосвященного Амвросия. Первыми были открыты церковно-приходские школы, по инициативе самих приходских священников, при харьковской Александро-Невской на Заиковке церкви, при Троицкой церкви слободы Ново-Глухова Купянского уезда и при Иоанно- Богословской церкви с. Черемушного Валковского уезда. Насколько увеличилось у преосвященного Амвросия дела с открытием церковно-приходских школ, можно видеть из того, что в 1884 году число резолюций умножилось почти на тысячу в сравнении с 1883 годом.

Псаломщики по-прежнему не унимались и осаждали владыку своими прошениями о рукоположении их во дьяконы. 30-го генваря на прошении одного псаломщика он положил такую резолюцию: «Прошения о посвящении во диаконы стали умножаться до крайности. Объявить по епархии, что отныне предоставляется право просить об этом только причетникам, бывшим хотя в первых классах семинарии. Если и сей проситель учился только в духовном училище, то и это прошение оставить без последствий. Не смотря на это, такого рода резолюции были еще неоднократно повторены и в последующие годы.

Не мало забот в этом году причиняло преосвященному Амвросию и Ахтырское духовное училище. Еще в 1883 году оно оказалось в таком полуразрушенном состоянии, что продолжать занятия в нем было опасно. Потолки везде были подперты столбами; стены и особенно углы главного каменного двухэтажного здания дали большие трещины. Решено было строить новый корпус; но денег не было. Преосвященный Амвросий исходатайствовал у Св. Синода на этот предмет 30 тысяч рублей и обратился ко всему епархиальному духовенству с просьбою о пожертвовании. К сожалению, такие пожертвования поступали скудно. Тем не менее, по распоряжению преосвященного Амвросия, был учрежден временный строительный комитет и приглашен из Харькова опытный инженер-архитектор для составления плана и наблюдения за работами. Осень, впрочем, прошла только в приготовлении строительного материала.

Крайние нужды епархиальных духовно-учебных заведений заставили преосвященного Амвросия подумать о постоянном и надежном источнике денежных средств. Он остановился мыслью на епархиальном свечном заводе. В 1884 г., под его непосредственным председательством, были выработаны особые правила для завода. Затем он, при всяком удобном случае, лично убеждал приходских священников и церковных старост забирать свечи для церквей только в епархиальном свечном заводе, а не у частных торговцев, написал «пастырское увещание к возлюбленным чадам о Господе, православным христианам паствы харьковской», в котором убеждал ставить в церквах свечи, выделываемые в епархиальном свечном заводе из чистого пчелиного воска, и не приобретать у частных торговцев свеч парафиновых, неприличных для жертвы Господу и закапчивающих св. храмы, учредил, под председательством преосвященного викария, особую наблюдательную комиссию за разбором свеч епархиального завода, открыл в епархии много свечных складов, усилил производительность завода, так что завод стал отпускать свечи даже и в другие епархии, и т. п. Благодаря всем этим мерам, епархиальный свечной завод, до прибытия преосвященного Амвросия в Харьковскую епархию не дававший совершенно никакой пользы, стал ежегодно вносить на нужды епархии по 48 тысяч рублей, а в некоторые годы к этой сумме прибавлял еще от 15 до 20 тысяч единовременного взноса.

Большие неурядицы до назначения преосвященного Амвросия на харьковскую епархию происходили и в Ряснянском Свято-Дмитриевском монастыре. Монастырь этот владел 4000 десятин ценной земли; но он был в больших долгах и его средств не доставало даже на погашение процентов, вследствие чего монашествующие испытывали во всем крайнюю нужду. Настоятелем был как мы упомянули уже выше, человек добрый, но к ведению хозяйства совершенно неспособный: не тащил у него только тот, кто не хотел. По совету святогорского архимандрита Германа, преосвященный уволил настоятеля на покой, а на его место назначил святогорского монаха Дезидерия, человека строгой жизни, умного и энергичного хозяина.

Тем не менее оказалось, что и энергичный хозяин ничего не мог сделать без денег для приведения в порядок монастырских дел. 5-го июня 1884 года новоназначенный игумен явился к преосвященному Амвросию и стал отказываться от управления монастырем. По его мнению, нужно было достать где-либо 10,000 рублей, чтобы начать правильное ведение монастырского хозяйства. Преосвященный Амвросий дал ему заимообразно свои деньги на два года, предоставив ему право погасить этот долг даже не наличными деньгами, а облигациями одного из восточных займов, если это будет выгодно для монастыря.

В епархиальной жизни много причинила владыке забот в 1884 году борьба с расколом и сектантством. В 1883году раскольникам, как известно, были представлены такие права, которыми они раньше не пользовались. Раскольники подняли голову. В самом Харькове появился крестьянин Пермской губернии Григорий Беляев, который называл себя епископом древнего православия Геннадием, устроил открыто раскольническую церковь, совершал в ней свои богослужения и разъезжал в архиерейском одеянии с визитами к разным высокопоставленным лицам. К нему стали обращаться как к действительному епископу многие из харьковских единоверцев. Преосвященный Амвросий донес о его поведении Обер-Прокурору, – и раскольнический лжеепископ, по распоряжению министра внутренних дел, был водворен на жительство в г. Виндаве с учреждением над ним полицейского надзора, а устроенная им в Харькове раскольническая церковь была запечатана.

Не менее забот причинило преосвященному Амвросию в 1884 году и открытое появление штунды в Харьковской епархии, в уездах валковском, богодуховском и харьковском. Секта эта в то время была еще мало известна. Духовенство совершенно не было подготовлено к борьбе с нею и даже не знало ее учения. С этого года преосвященный Амвросий стал пользоваться мною в целях миссионерства. Не смотря на то, что я был приходским священником, держал подряд две седмицы по совершению богослужений в кафедральном соборе (к нему я был переведен 15-го сентября 1884 года), состоял законоучителем гимназии и председателем совета харьковского епархиального женского училища, я в течение многих лет должен был разъезжать по селам для беседы с сектантами – штундистами, хлыстами, малоканами и скопцами – и для руководства сельских священников в ведении борьбы с этими сектантами. Эту обязанность я исполнял до назначения Св. Синодом епархиального миссионера в г. Харькове. Преосвященный Амвросий сам относился всегда с живейшим участием к этой деятельности моей и всегда был моим непосредственным руководителем. Возбуждение раскола, обнаружившееся в Харькове в 1884 году, вынудило владыку с особенною энергиею отнестись к устроению единоверческой церкви в хуторе Кармазиновке Купянского уезда, где было много единоверцев, присоединившихся из раскола. Он исходатайствовал у Св. Синода даже значительное пособие на это доброе дело.

В 1884 году преосвященный Амвросий трижды производил обозрение епархии – в мае, августе и декабре. В декабре, впрочем, он ездил, собственно говоря, только в Николаевский девичий монастырь, чтобы «скрыться от харьковцев в день своего ангела» (7-го декабря), что он делал и впоследствии.

5-го октября преосвященный Амвросий был обрадован посещением дорогого гостя, Обер-Прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева, который по пути из Крыма в С.-Петербург заехал на один день в Харьков. Преосвященный воспользовался этим случаем, чтобы показать ему все исправления, произведенные в семинарии после пожара. Обер-Прокурор Св. Синода посетил вместе с владыкою семинарию и весьма внимательно осматривал все ее помещения. Затем владыка упросил его посетить и местное епархиальное женское училище. Высказав сожаление о том, что краткость времени не позволяет ему посетить уроки и ознакомиться с познаниями воспитанниц, г. Обер-Прокурор Св. Синода пожелал услышать их церковное пение. Воспитанницы, собранные, по приказанию преосвященного Амвросия, вместе с преподавателями и воспитательницами в актовой зал, пропели несколько песнопений. Похвалив пение, г. Обер-Прокурор Св. Синода, сопровождаемый владыкою, прошел почти по всем училищным помещениям, при чем беседовал о нуждах училища, о ветхости и ненадежности училищного здания и о тесноте училищной церкви. После этого он вместе с владыкою уехал из училища и в тот же день вечером выехал из Харькова.

В октябре преосвященный Амвросий командировал в С. Петербург ключаря кафедрального собора, протоиерея Илларионова для поздравления митрополита Исидора в день его пятидесятилетнего юбилея; в ноябре сам ездил в Москву для свидания с родными и знакомыми.

– Что значит время? – говорил он по возвращении своем; – оставляя Москву я на этот раз чувствовал уже, что еду домой.

В своем поведении преосвященный оставался верным самому себе: он был справедлив и требователен к духовенству епархии в отношении его жизни и деятельности; но лично ему причиненные оскорбления прощал и оставлял не наказанными. Так, напр., консистория своим журнальным постановлением от 13-го января 1884 года подвергла священника с. Лимана Старобельского уезда Василия П-ва довольно тяжелому наказанию за оскорбление, причиненное им преосвященному. Но преосвященный на этом постановлении консистории положил такую резолюцию: «Личную неприятность, сделанную мне священником П-вым, я прощаю и от выговора и особого благочиннического надзора его освобождаю; но, оставив его на занимаемом ныне месте, внушить ему, что ему дано будет место настоятеля, но пусть не жалуется, если оно будет беднее настоящего».

Как и в 1883 году, владыка был весьма внимателен ко всем духовно-учебным заведениям своей епархии, но с особенною любовию он относился к семинарии и епархиальному женскому училищу. Училище он посетил в этом году несколько раз, а именно: 31 октября, 4 декабря, 27 января и 30 апреля, 4-го декабря, в день храмового училищного праздника, он совершил в училищной церкви божественную литургию, за которою воспитанницам сказал назидательное слово, а потом принял участие в трапезе; 30 апреля он присутствовал на экзамене в VI классе.

В этом году преосвященным Амвросием было написано и напечатано (в «Вере и Разум», «Церковных Ведомостях», «Московских Ведомостях», «Южном Крае» и «Харьковских Губернских Ведомостях») семь прекрасных проповедей: 1. Слово на новый 1884 год: О средствах к возвращению утраченной веры; 2. Слово об удовольствиях (произнесенное в харьковской университетской церкви 17-го января 1884 г.); 3. Слово в день Сретения Господня: о семейном счастии; 4. Слово в день восшествия на престол Государя Императора Александра Александровича: об общественном мнении; 5. Слово на литургии преждеосвященных даров: о самоизвинении; 6. Слово в день празднования совершеннолетия Государя Цесаревича Николая Александровича: о наших обязанностях в отношении к потомству и 7. Слово в день тезоименитства Государя Императора Александра Александровича о повиновении властям.

1885 год принес преосвященному Амвросию немного радостей, но много скорбей и забот.

Основанный им журнал «Вера и разум» вступил во вторую годовщину своего существования. На рапорте об этом редактора владыка положил резолюцию: «Благодарю Бога и радуюсь успешному окончанию первого года издания, подающему благие надежды на будущее. Приношу мою искреннюю благодарность о. редактору, участникам в трудах редакции и знающим меня сотрудникам. На дальнейшую деятельность трудящихся призываю Божие благословение». Но этого мало. 10-го января в своих покоях владыка предложил всем сотрудникам, живущим в Харькове радушный обед, на который были приглашены многие профессора харьковского университета. 83-летний старик, отставной профессор И.В. Платонов произнес на этом обеде в честь преосвященного речь на латинском языке. Владыка ответил ему экспромтом также на латинском языке.

17-го января, по случаю храмового праздника и годичного акта харьковского университета, преосвященный Амвросий совершал литургию и молебствие в университетской церкви; на литургии в обычное время он произнес прекрасное слово о том, что исправление общественной нравственности каждый должен начинать с самого себя. 6 апреля Харьков торжественно праздновал 1000-летие памяти великих славянских первоучителей свв. Мефодия и Кирилла. Торжество было, в собственном смысле, всенародное. Величию праздника особенно много содействовало то, что при обычном церковном торжестве, по распоряжению преосвященного Амвросия, был совершен крестный ход из кафедрального собора с духовенством, хоругвями и иконами от всех церквей почти чрез весь город на вновь открытое, по настоянию же владыки, Кирилло-Мефодиевское кладбище, где совершена была тогда закладка и нового храма в честь свв. славянских первоучителей.

15-го мая преосвященный Амвросий освящал трапезный храм при сумском городском соборе и произнес слово «о добродетели храмоздания». Кроме того, в 1885 году преосвященным Амвросием были освящены престолы: в харьковской Александро-Невской церкви на Заиковке, в харьковской Пантелемоновской церкви на Песках и пригородней Ивановской церкви.

21 апреля харьковское дворянство праздновало столетний юбилей со времени дарования императрицею Екатериною II грамоты на права вольности и преимущества российского дворянства. По этому случаю преосвященный Амвросий совершал в кафедральном соборе Божественную литургию и панихиду. После этого в 12 часов дня он отправился в вал дворянского собрания и там совершил молебствие, пред которым, по обычаю, произнес прекрасную импровизированную речь о том, как дворянству следует пользоваться дарованными и даруемыми ему правами.

15-го сентября в 1 час дня в Харькове происходило открытие технологического института. По этому случаю преосвященный Амвросий совершил в актовом зале института молебствие, пред которым произнес речь к новопринятым студентам о том, как прилично держать себя истинно ученому человеку.

После этих немногих радостных событий в жизни харьковской епархии нам приходится сказать теперь о многих прискорбных, происшедших в 1885 г., причинивших владыке много забот и даже неприятностей.

3-го марта произошло сильное сотрясение в одной части здания епархиального женского училища, а 5-го марта обрушилась часть капитальной стены в училищной столовой.

Узнав об этом, преосвященный очень смутился и обеспокоился. Немедленно он приказал мне (как председателю совета) пригласить опытного архитектора для осмотра здания. Не довольствуясь этим, он просил губернатора командировать с тою же целью и все строительное отделение местного губернского правления. Техники, осмотрев здание, признали его крайне непрочным, требующим самой капитальной ремонтировки, без которой невозможно продолжать учебные занятия. И действительно, пришлось переменить все балки, так как старые оказались погнившими; все перемычки в окнах и дверях – укрепить чугунными рельсами, перемостить почти все полы и потолки, заменить многие деревянные перегородки внутри здания каменными стенами, все стены и потолки внутри покрыть штукатуркою; вместо 82 голландских печей решено было устроить три колорифера с правильною вентиляциею, расширить и поднять училищную церковь, устроить в ней новый иконостас и т. п. Владыка внимательно следил за всеми этими работами и для этого несколько раз приезжал в училище. По его ходатайству, начало учения было отсрочено до 7-го октября. Но этого времени оказалось недостаточно: церковь была окончена только к декабрю и непобеленною была освящена преосвященным в день его ангела (7-го декабря). Вся указанная ремонтировка училищного корпуса обошлась свыше тридцати шести тысяч рублей; к счастью, она была произведена из текущих училищных доходов и только на устройство церкви был открыт среди духовенства сбор добровольных пожертвований.

Гораздо больше забот и неприятностей причинило владыке в этому году Ахтырское духовное училище. С 1-го апреля временно строительный комитет начал строить в нем новый трехэтажный корпус. Уже летом доходили до владыки недобрые вести о ведении этой постройки. Член комитета священник Адриан Мухин еще 13-го июня жаловался преосвященному Амвросию на разногласие членов комитета с училищным начальством и указывал на необходимость выйти из числа членов строительного комитета. Выслушав объяснение смотрителя училища и удовлетворившись им, преосвященный Амвросий положил на жалобе о. Мухина такую резолюцию: «Советовал бы я о. Мухину поступить согласно с заключительными словами его записки. Трудно служить, когда испорчены отношения с товарищами». Но дурные слухи не прекращались. Вследствие этого 23-го августа преосвященный дал ректору семинарии и эконому архиерейского дома формальное предложение – отправиться в г. Ахтырку и обревизировать производящуюся постройку нового училищного здания и делопроизводство строительного комитета. 2-го сентября ревизоры возвратились в Харьков и донесли преосвященному, что постройка нового корпуса идет удовлетворительно, вчерне приближается к концу, но что между членами комитета и правлением училища происходят постоянные препирательства, что удобнее было бы поручить самому правлению доканчивать постройку хозяйственным способом. На этом донесении ревизоров владыка написал такую резолюцию: «В консисторию. Предлагаю оной: 1) строительный комитет при Ахтырском духовном училище закрыть; 2) при указе о закрытии комитета препроводить в правление училища сие донесение с тем, чтобы правление приняло на себя построение нового училищного корпуса порядком в заключении сего указанным и донесло о сем мне, – на что я его и уполномачиваю». С этого времени само училищное правление продолжало вести постройку. Вдруг в ночь с 4-го на 5-е ноября преосвященный Амвросий получил от смотрителя Ахтырского духовного училища краткую телеграмму: «новый корпус рухнул; стоят пока две стены». Эта телеграмма чрезвычайно расстроила владыку. Он позвал меня в 5 часов утра к себе и приказал ехать в Ахтырку, разузнать, что там произошло и подробно донести ему.

– Я ехать готов, владыка, – сказал я, – но позвольте мне взять с собою архитектора Покровского, который производил работы в епархиальном училище.

– Берите и поезжайте сегодня же, – сказал преосвященный.

Когда мы осмотрели разрушенное здание, то архитектор Покровский возмутился небрежностью ведения постройки: кирпич-недопал, будучи смочен водою, легко растирался в руках, как простая глина; лес – совершеннно сырой; фундамент на восемь вершков уже стен, 14 рядов кирпичной кладки произведено было без всякой заливки; при приемке строительных материалов были допускаемы явные злоупотребления; архитектор приезжал из Харькова наблюдать за работами только два раза за все лето. Когда мы донесли обо всем оказавшемся преосвященному, он был крайне возмущен. Поздняя осень и начавшиеся морозы не дозволяли и думать о каких бы то ни было работах. В таком положении осталось дело до следующего года. Только над членами бывшего строительного комитета владыка приказал произвести формальное следствие.

Но неладно было и в архиерейском доме. Летом во многих местах дал сильные трещины двух-этажный каменный дом, в котором помещались архиерейские певчие. По осмотре оказалось, что дом этот, устроенный еще при архиепископе Павле в 1819 году, был настолько ветх, что надлежащий ремонт его мог превзойти постройку нового трехэтажного корпуса. Не задумываясь долго над предстоявшими трудностями при неимении средств, владыка, надеясь на одну помощь Божию, велел ломать старый корпус и строить на новом, более приличном месте новый трехэтажный корпус. Сказано – сделано. К осени корпус этот вчерне был готов. В это время умер старый 82-летний епархиальный архитектор Данилов; на его место был назначен новый, лично известный владыке, молодой гражданский инженер В.X. Немкин. – «Думаю, сказал владыка, что при этом архитекторе строительные дела у нас пойдут ладнее»....

Но не одни только строительные дела причиняли владыке неприятности; нравственные страдания были тяжелее.

Подробно об этом расскажет, конечно, будущий биограф преосвященного Амвросия; а мы упомянем здесь только о следующем обстоятельстве.

10-го апреля 1885 года преосвященный Амвросий получил указ Св. Синода, коим было сообщено ему, что в своем всеподданнейшем рапорте харьковский губернатор донес Государю Императору, что духовенство епархии слишком притесняет крестьян своим вымогательством за требоисправления и что преосвященный Амвросий энергично борется с этим злом. Государь Император выразил свое крайнее прискорбие по поводу столь недостойного поведения духовенства и назвал «утешительною» деятельность преосвященного.

– Своею похвалою, – сказал преосвященный, прочитав этот указ, – губернатор хочет мне рот зажать. Но не зажал. Владыка был очень смущен его доносом на духовенство, тем более, что он был уверен в его несправедливости. Когда преосвященный Амвросий прибыл в епархию, тогда, действительно, поступало к нему много жалоб на духовенство от крестьян за вымогательство; но он принял весьма решительные меры против этого злоупотребления и радовался их успеху: в 1883 году было шесть жалоб, в 1884 году – ни одной, в 1885 году – одна, но и та оказалась клеветою, так что на журнале консистории об этом 22-го ноября владыка положил такую резолюцию: «Очень рад. Призываю на священника П-кого Божие благословение и извиняюсь пред ним в причиненном ему беспокойстве». И вдруг он узнает теперь, что сам губернатор обвиняет духовенство пред Государем Императором в вымогательстве. На указе Св. Синода преосвященный Амвросий написал следующее: «Предлагаю консистории по предмету сего указа учредить комиссию под моим личным председательством из лиц по ее выбору и о последующем представить мне». В число членов этой комиссии был, между прочим, назначен и я. Комиссия прежде всего решила собрать материал, необходимый для борьбы со злом. Было предписано благочинным представить точные и верные ответы на следующие вопросы: 1) Сколько в течение последних трех лет было случаев судимости духовенства за вымогательство в каждом благочинии? 2) Если таковых случаев не было, то сколько раз крестьяне обращались по этому предмету с жалобами к самим благочинным, на кого, когда и кто именно жаловался? 3) Если вымогательство в благочинии существует, то какие средства может указать благочинный для борьбы с этим злом? Все благочинные дали ответ, что в их округах вымогательства никакого нет и жалоб от прихожан к ним в последние три года не поступало. Консистория с своей стороны указала только на шесть случаев, которые однако же вполне доказаны не были, ибо сами жалобщики большею частью отказались от своих жалоб. Преосвященный обратился лично к губернатору с просьбою оказать ему помощь в борьбе со злом чрез название тех священников, которые, по его донесению, притесняли крестьян вымогательством за требоисправления. К сожалению, и от губернатора комиссии помощи оказано не было. По этому решено было все добытое комиссиею препроводить на благоусмотрение Св. Синода.

Губернатор, впрочем, продолжал быть внимательным к духовенству и после этого. Вместо уличения в вымогательстве определенных лиц, он сообщил преосвященному о том, что в змиевском уезде многие священники отпевают покойников не в домах и не на кладбище, а требуют их принесения в церковь, не обращая иногда внимания на дальность расстояния, причем прибавил, что он готов побудить крестьян к устроению часовен на кладбищах. На этом отношении губернатора преосвященный Амвросий написал такую резолюцию: «Указав на злоупотребления, замеченные г. начальником губернии в змиевском уезде, строжайшим образом подтвердить духовенству епархии циркулярно, чтобы против желания прихожан не обязывали непременно, не взирая на расстояние, привозить покойников в церковь, тем менее в дома священников, что крайне неприлично, а отправлялись бы для отпевания в дома прихожан. При этом вновь буквально повторить прежде данное предписание (о недозволении прихожанам самим погребать своих покойников без церковного отпевания). Сверх сего как прежнее предписание, так и сие подтверждение с указанием на злоупотребление в змиевском уезде напечатать в «Листке», показав мне предварительно редакцию сообщения. В сем смысле изготовить от меня ответ г. начальнику губернии, изъявив ему благодарность за обещанное содействие к устроению часовен».

В 1885 году преосвященный Амвросий четыре раза выезжал из Харькова для обозрения епархии – в апреле, мае, августе и в октябре. В октябре, впрочем, он ездил только в Змиевской уезд по поводу предположенного открытия Высочиновского монастыря.

В этом году так же, как и в прошлом, владыка весьма сердечно относился к духовно-учебным заведениям и с вниманием следил за их жизнию. 7-го декабря, освятив церковь епархиального женского училища в день своего ангела, он, возвратившись вечером домой, прислал воспитанницам много тортов и 50 рублей денег при следующей записочке на имя начальницы училища: «Посылается певуньям-девицам имянинный мой хлеб и на гостинцы 50 р. начальству епархиального училища искренняя благодарность Амвросий Еп. Харьковский. Дек. 7. 1885 г.»– С этого же года преосвященный Амвросий стал взносить по 150 р. за содержание в училище двух сирот. В течение всего 1886 года предметом особенной заботливости преосвященного Амвросия было Ахтырское духовное училище. Новому епархиальному архитектору поручил он составление нового плана училищного здания. Но дело как-то не клеилось. Город Ахтырка – город глухой – в то время был удален от станции железной дороги 18-верстным расстоянием. В нем даже невозможно было иметь хорошие строительные материалы, а как показал прискорбный опыт, там не было и людей, которым можно было бы поручить такое серьезное дело, как построение училищного здания в три этажа. Кроме того, новый архитектор заявил, что училище стоит на болотистой местности, на которой нельзя вообще возводить капитальных строений без особенного технического укрепления почвы, на что потребуются большие затраты. Средств, между тем, не было: 20 тысяч, собранные за много лет окружным духовенством, и 30 тысяч, испрошенные заимообразно у Св. Синода, рухнули вместе с стенами новоустроенного корпуса. Все это заставило преосвященного думать ежедневно. С мыслию об Ахтырском училище он не расставался: он с нею вставал с постели, ел, пил и снова ложился в постель. Кто бы с каким делом к нему ни являлся, речь сводилась на Ахтырское училище. В таком именно положении находился преосвященный Амвросий, когда, в январе месяце, по делам службы, прибыл к нему из г. Сум благочинный и настоятель сумского собора, протоиерей В.В. Никольский.

– Да что вы, владыка, задумываетесь над Ахтырским училищем, – сказал он, – переводите его к нам, в Сумы.

Владыка обрадовался этой мысли и схватился за нее.

– А можно ли рассчитывать на пособие от вашего богатого города? – спросил он.

– Я об этом ни с кем не говорил, – сказал о. Никольский, – но думаю, что Сумы не отнесутся равнодушно к этому делу.

«Ну, так работайте же», – сказал преосвященный. «Если ваша дума даст место для училища, я переведу его к Вам. Город у вас большой, торговый; железная дорога у самого города; местность высокая, здоровая. Ладно. С Богом!» 25-го января владыка уже дал консистории предложение о назначении на февраль месяц в г. Сумах съезда окружного духовенства для обсуждения вопроса о переводе духовного училища из г. Ахтырки в г. Сумы. Я был командирован владыкою на этот съезд для того, чтобы от его имени дать все объяснения, которые духовенство потребует. Преосвященный Амвросий опасался, чтобы со стороны духовенства не встретить препятствия этому делу. Но заседания съезда так умно были поведены протоиерем Никольским, что даже намеревавшиеся протестовать не нашлись, что возразить. Город Сумы уступал под училище четыре десятины прекрасного высокого места вблизи вокзала и 6 тысяч рублей пособия. В Ахтырке дети духовенства проходили нередко пешком до вокзала 18 верст; в Сумах этого быть не могло бы; в болотистой Ахтырке ученики духовного училища постоянно страдали лихорадками и тифоидами; в Сумах для училища предоставлена была лучшая, возвышенная местность в городе. В скудной Ахтырке трудно было найти для училища поставщиков и подрядчиков; Сумы – город многолюдный и торговый, могущий поспорить со многими губернскими городами. Почти без всяких возражений и словопрений съезд окружного духовенства постановил: просить преосвященного Амвросия ходатайствовать пред Г. Обер-Прокурором Св. Синода о переводе духовного училища из Ахтырки в Сумы. Владыка был очень доволен таким исходом дела. Вот что писал тогда он сумскому протоиерею о. В. В. Никольскому (привожу его письмо полностью): «Достопочтеннейший отец протоиерей Василий Васильевич! Приношу вам искреннюю благодарность за все ваши разумные распоряжения и труды по делу о переводе к вам Ахт. училища. Но дело еще только начинается, надо работать. На третий день по получении от вас журналов съезда я послал представление Г. Обер-Прокурору Свят. Синода о переводе. Просил я ускорить делом и обещал в непродолжительном времени прислать документы на пожертвованную землю для училища сумским гор. обществом. Попросите градского голову: а) отмежевать место, б) составить ему надлежащий план и в) изготовить, какой потребуется от нотариуса, акт на передачу земли духовному ведомству, – если последуете на это Высочайшее соизволение. Дума под условием может делать постановление. Она же обещала взять все хлопоты на себя. О последующем потрудитесь известить меня. Что за диковинную выходку сделал ваш инспектор училищ! Парижанин! Спасибо, что вы написали мне об этом. Я доношу Обер-Покурору¹⁶. Иван Герасимович¹⁷ улетел в Питер. Он нам и там будет полезен. Божие вам и всему граду вашему благословение. Искренно вас уважающий и преданный Амвросий Еп. Харьковский. Февр. 19, 1886». Ходатайство преосвященного Амвросия Св. Синодом было удовлетворено, не смотря на сильные протесты со стороны ахтырцев. Последние указывали не на то, что они лишились доходов от содержания училища, а на то, что в Ахтырке училище находилось под покровом Божией Матери. Преосвященный Амвросий ответил на это, что покров Божией Матери не ограничивается пространством и что церковь училищную он намерен устроить именно в честь Ахтырской иконы Божией Матери.

Большое затруднение Владыке представляло по устроению нового здания только неимение средств. Протоиерей Никольский рекомендовал обратиться к частным пожертвованиям. Но преосвященный Амвросий отнесся к этому предложению нерешительно. Вот что он писал по этому поводу о. Никольскому: «Почтеннеший о. протоиерей Василий Васильевич! Благодарю вас за успешные хлопоты для училища. Дмитрию Ивановичу Суханову я посылаю благодарственное письмо. Не знаю, что сказать о вашей мысли собирать с листом пожертвования в Сумах для училища. Не возбудить бы толков и насмешек, и самые пожертвования не свести бы на мелочи. Не лучше ли было бы, если бы, по примеру сбора на бедные церкви, я обратился к лицам, которых укажете, с письмом лично от себя. Посоветуйтесь об этом с Иваном Герасимовичем. Он знает своих сограждан и настроение умов их. Желаю вам доброго здоровья и призываю на вас и семейство ваше Божие благословение. Преданный и всегда вам благожелательный слуга Амвросий А. Харьковский. Нояб. 10, 1886».

Чтобы иметь деньги для начала постройки, преосвященный Амвросий прежде всего приказал продать весь строительный материал, оставшийся в Ахтырке и уступить Ахтырскому собору дворовое училищное место; за это было выручено около 20 тысяч рублей. Затем он пожертвовал из своих средств три тысячи; по его предложению, харьковское епархиальное женское училище сначала отчислило из своих средств шесть тысяч рублей и потом 2 т. Правление епархиального свечного завода дало 15 тысяч рублей и приходские церкви чрез тот же завод внесли 28 т. р. с тем, чтобы в течение двух лет получить от завода взнесенную сумму церк. свечами; и наконец от Ряснянского монастыря поступило 30 т. р.

В 1886 году был получен указ Св. Синода об открытии Высочиновского монастыря на средства, пожертвованные землевладельцем А.И. Ковалевским и было совершено открытие его с подобающею торжественностью. В этом же году, по ходатайству преосвященного Амвросия, Старобельская женская община была переименована в монастырь.

20-го марта, ко дню св. Пасхи, Высочайшим указом, данным на имя Св. Синода, преосвященный Амвросий был возведен в сан архиепископа «во внимание к отличноревностному его служению и особым пастырским трудам».

В том же году, в июне месяце, преосвященный Амвросий имел утешение в качестве дорогого гостя принимать у себя киевского митрополита Платона. Это – первый случай посещения Харькова митрополитом. 29-го июня митрополит вместе с преосвященным Амвросием, викарием харьковским, епископом Геннадием, совершил литургию в кафедральном соборе, а потом молебствие с обычными многолетствиями. В конце молебна сам митрополит провозгласил многолетие высокопреосвященному Амвросию, архиепископу харьковскому. В два часа в покоях владыки был устроен митрополиту обед, на который приглашены были очень многие как духовные, так и светские лица. На другой день митрополит вместе с преосвященным Амвросием посетил Куряжский монастырь и его настоятеля преосвященного Геннадия, а 1-го июля в 12 часов 40 минут пополудни уехал из Харькова.

В 1886 году преосвященный Амвросий четыре раза выезжал из Харькова для обозрения епархии – в мае, июле, августе и декабре, а 15-го сентября ездил в Москву для освящения им самим устроенной у Калужских ворот Казанской церкви.

В течение 1886: года преосвященный Амвросий написал и напечатал следующие проповеди: 1) Слово на новый 1886 год: о знамениях времен, 2) Слово в день преподобного Антония Великого: о силе слова Христова; 3) Слово в неделю Православия: о церковном отлучении и 4) Речь к воспитанникам Сумского реального училища по освящении в нем храма 5-го октября 1886 года. Осенью и зимою этого года покойный архипастырь, неопустительно совершая богослужения в кафедральном соборе, в своих импровизированных поучениях изложил учение Божественного откровения о Боге и Его свойствах.

В 1887 году было немало событий, соединенных с именем преосвященного Амвросия. Так, по его ходатайству, было разрешено Св. Синодом ежегодно переносить с крестным ходом находящуюся в Высочиновском мужском монастыре икону Казанской Божией Матери в соборную Троицкую церковь г. Змиева на время с 27-го июня по 7-е июля. Другим указом (от 18-го мая) Св. Синод разрешил находящуюся в Вознесенской церкви села Великого Бобрика икону св. Николая ежегодно переносить с крестным ходом в Ряснянский Свято-Димитриевский монастырь на время от недели Всех Святых по 29-е июня.

Быстрое распространение штундизма и толстовщины по захолустным селам харьковской епархии среди простых крестьян, начавшееся с прошлого (1886 года) составляло предмет особенных забот со стороны владыки. Он решился принять против этого зла определенные и твердо организованные меры. Прежде всего ему пришла мысль об учреждении при своей кафедре «Епархиального Совета по миссионерским делам». С этою целью в июне 1887 года он отправил к г. Обер-Прокурору Св. Синода представление следующего содержания (заметим, между прочим, что все представления Синоду и Обер-Прокурору его, равно как и все предложения консистории преосвященный Амвросий всегда составлял сам лично и собственноручно; все такого рода черновики его в громаднейшем количестве хранятся у нас): «Ваше высокопревосходительство, милостивый государь, Константин Петрович! Во вверенной мне харьковской епархии издавна существуют, хотя и в небольшом количестве, раскольники, поповцы и беспоповцы, молокане, шалопуты или хлысты, а в последнее время начала с юга приближаться к нам и штунда. Требуется со стороны епархиального начальства особая бдительность и употребление усиленных мер для борьбы с существующими сектами и предохранение православных от наплыва новых лжеучений. Между тем миссионерская часть в харьковской епархии весьма неудовлетворительна. Миссионеров всего пять, которые должны действовать на больших пространствах, при своих приходских обязанностях; наезды их в места, зараженные сектантством, редки, случайны, сопровождаются в деревнях смятениями и напрасным шумом и остаются без всякого следа. Донесения как миссионеров, так и благочинных и приходских священников о состоянии сектантства не имеют ни связи, ни последовательности, и в архиве консистории предаются забвению. В настоящее время последовало благотворное по отношению к миссионерству распоряжение о преподавании в семинариях учения о сектах, существующих в России, и о средствах борьбы с ними, конечно, с тем, чтобы со временем каждый приходский священник мог быть в своем месте и миссионером; но без близкого ознакомления с сектами и местностями епархии, в которых они существуют, ни наставник семинарии не знает, на что преимущественно нужно обратить особенное внимание воспитанников, ни сии последние при назначении их на приходы священниками не знают, что по отношению к сектантству они встретят на месте предстоящего им служения. По всем этим причинам требуется в епархии открытие особого учреждения для наблюдения за местными сектантами, принятия целесообразных мер для их обращения к православию и противодействия к дальнейшему распространению старых и проникновению в епархию новых лжеучений. О таком учреждении осмеливаюсь представить вашему высокопревосходительству мои мысли в виде положения в следующих параграфах:

§ 1. В харьковской епархии для более успешной деятельности в борьбе с расколом и всеми существующими религиозными сектами учреждается особый «Епархиальный Совет по миссионерским делам», имеющий свое местопребывание в г. Харькове.

§ 2. Председателем Совета состоит харьковский архиерей и помощником его местный викарий.

§ 3. Совет состоит из восьми членов, назначаемых преосвященным из городских протоиереев и священников. Один из них назначается казначеем.

§ 4. В число членов Совета приглашаются двое из наставников харьковской духовной семинарии: один – преподаватель по классу миссионерских предметов, а другой – из знакомых с сектантством в России и склонных к занятиям подобного рода.

§ 5. К членам Совета с совещательным голосом присоединяются лучшие из уездных городских и сельских протоиереев и священников под именем сотрудников Совета, не мене двух из каждого благочиния епархии, коих считается 34. Между ними епархиальным начальством разделяются приходы по удобству местностей так, что у каждого сотрудника в наблюдении состоит несколько священников с их приходами под названием миссионерского участка. Сим участкам в Совете и Консистории имеются списки под названиями: такого-то уезда, такого-то благочиннического округа, 1-й или 2-й миссионерский участок. В таких участках указываются по спискам и состоящий в них сотрудник и приходы с их священниками.

§ 6. Служба по миссионерскому делу как членов Совета, так и сотрудников пишется в их послужных списках.

§ 7. К участью в делах Совета и миссионерскому делу приглашаются и светские люди всех сословий, и особенно из благочестивых крестьян, имеющих возможность следить за сектами, главным образом распространяющимися в их среде, под названием ревнителей православия. Они избираются приходскими священниками по одному и по два в каждом приходе и списки их препровождаются к сотрудникам, и к концу каждого года пересылаются в Совет.

§ 8. Приходским священникам вменяется в обязанность быть в постоянных сношениях с ревнителями, советовать им приискивать себе помощников по возможности в каждом селении прихода, поощрять их к тщательному наблюдению за сектами, где таковые окажутся, и сообщаемые ими сведения передавать сотрудникам для препровождения в Совет, а у себя вести им хронологическую запись.

Примечание. Ревнителям при избрании их объявляется, что они в случае нужды могут и прямо относиться в Совет или писать к архиерею и лично являться к нему для сообщения сведений о религиозном состоянии их приходов.

§ 9. Ревнителям, трудящимся в охранении православия, судя по получаемым о них сведениям, за их труды объявляется личная благодарность архиерея, выдаются похвальные листы на подобие выдаваемых от консисторий церковным старостам, и в случае особых заслуг испрашивается благословение Святейшего Синода с установленными грамотами.

§ 10. Все дела по миссионерству в епархии, сосредоточиваются в Совете. Ему посылаются из всех мест епархии ежегодные или особые по обстоятельствам донесения о состоянии сектантства; в нем же обсуждаются и принимаются соответствующие меры для борьбы с сектами; от него посылаются для особых дознаний о сектах и для собеседования с совращенными сотрудники или нарочито избираемые наиболее способные лица из духовенства; советом назначаются места и лица в случае нужды для публичного собеседования с сектантами, и вообще для внебогослужебных собраний с миссионерскою целью; от него рассылаются по епархии книги полезные для духовенства и народа в смысле предохранения от лжеучений и для борьбы с ними; он в потребных случаях чрез председателя входит в сношения с гражданскими властями и присутственными местами и проч. Сведения о деятельности Совета помещаются в отчетах преосвященного о состоянии епархии, ежегодно представляемых Святейшему Синоду.

§ 11. На членов Совета из наставников семинарии возлагается обязанность из поступающих в Совет бумаг собирать сведения о движении сектантства в епархии, об особенных случаях совращения, или обращения в православие, о появлении лжеучителей, о деятельности духовенства в борьбе с сектами, и вообще о всем, что с пользою может быть сообщено воспитанникам семинарии на лекциях по миссионерству. Из этих сведений с надлежащими замечаниями могут быть составляемы ими и статьи для напечатания в местном журнале для руководства духовенству епархии. Им же может быть поручено на основании собранных сведений составление особой карты, или описания епархии с обозначением, где, в каких уездах и селениях, какие существуют расколы и секты, для раздачи их воспитанникам, оканчивающим курс, с тем, чтобы каждый из них, при определении на священническое место, знал, с какими лжеучениями он встретится в поручаемом ему приходе.

§ 12. Средства, необходимые миссионерскому Совету для успешного ведения его дела собираются из следующих источников: а) в его распоряжение отдаются получаемые ныне для пяти миссионеров харьковской епархии из государственного казначейства 600 руб., б) собираются ежегодно из церквей епархии из кружечного сбора по 2 руб. с каждой, имеющей одноклирный причт, по 4 руб. и 6 руб. с имеющих причты двуклирные и трехклирные и в) от мужских монастырей: Святогорской Успенской пустыни по 200 руб. в год, Ряснянского Свято-Дмитриевского монастыря по 200 руб., от Ахтырского Троицкого монастыря по 50 руб., Куряжского Преображенского по 25 р., от Казанского Высочиновского по 25 руб.; от женских: Вознесенского Хорошевского по 10 руб., от Николаевского по 10 руб. и от Старобельского Скорбященского по 10 руб., – что в сложности составит около трех тысяч рублей ежегодно.

§ 13. При Совете имеется письмоводитель с жалованьем по 300 руб. в год и наемные писцы по мере надобности. Если письмоводитель будет из лиц духовных, или наставников семинарии или училища, то служба его в Совете вносится в послужной его список.

§ 14. Совет имеет печать с изображением осмиконечного креста в сиянии и с надписью вокруг: «Печать Харьковского Миссионерского Совета».

Св. Синод нашел этот проэкт недостаточно мотивированным для утверждения; кроме того, он не счел удобным: 1) отвлекать преподавателей семинарии от их прямых обязанностей и 2) обременять церковь и монастыри взносами денег. Вледствие этого он рекомендовал преосвященному вместо Совета по миссионерским делам учредить Братство и снова пересмотреть весь проект. По этому поводу преосвященный Амвросий писал Г. Обер-Прокурору Св. Синода следующее: «Указами Святейшего Правительствующего Синода от 5 июня сего 1889 года за № 2132 и от 18 октября сего же года за № 4021 предписано мне войти в повое обсуждение представленного мною в 1888 году вашему высокопревосходительству предположения о замене существующих в харьковской епархии пяти противораскольнических миссионеров особым учреждением под названием «Харьковского Епархиального Совета по миссионерским делам». В исполнение сих указов честь имею представить при сем вновь пересмотренный мною проект положения об открытии в харьковской епархии означенного учреждения и при сем объяснить следующее:

1) К прежде изложенным мною причинам неудовлетворительности действий пяти существующих в харьковской епархии миссионеров, каковы: обширность порученных им местностей для наблюдения, неудобство оставлять свои приходы, в большинстве очень многолюдные, бесплодность их редких и случайных наездов, ко всему этому нахожу нужным прибавить, что особенно неудовлетворительны ныне существующие миссионеры для противодействия распространяющейся на юге России штунды. Эта секта возникает во многих местностях разом при трудно выслеживаемых пропагандистах, появляется большею частью в небольших разрозненных кружках и тщательно скрывается; а посему может быть уничтожена не собеседованиями только с совращенными, но постоянным наблюдением как за ними, так и за православными, подвергающимися опасности совращения. Для сего нужно, так сказать, в каждом селении поставить сторожа, или наблюдателя, и для каждого прихода иметь миссионеров как в местном, так и в соседних священниках, и окинуть епархию целою сетью всевозможных наблюдательных мер. Это, по моему мнению, с Божиею помощию и может быть достигнуто центральным учреждением, у которого в руках будут все сведения о появлении штунды и развитии других сект и тысячи наблюдателей в лице священников и ревнителей православия (§ 7). Постоянно проявляемая в сем деле власть архиерея оживит деятельность духовенства, а ревнители из народа, особенно из крестьян, имеющие возможность наблюдать за каждою хатою в своей деревне и за каждым собранием соседей, при данном им праве – в случае нужды писать или устно сообщать сведения самому архиерею, поддержат духовенство с другой стороны.

2) Для такого рода деятельности нужны значительные средства. В харьковской епархии и особенно в самом Харькове при множестве училищ, приютов, благотворительных и других обществ, ученых, музыкальных и проч., открытие какого-либо нового религиозного учреждения в виде ли братства или под каким-либо другим названием я признаю делом чрезвычайно трудным. Членов придётся собирать с большими усилиями, деньги выпрашивать, и при необеспеченности и ничтожности сборов только предстоит обременять себя общими собраниями и отчетами. Посему я нахожу самым обеспеченным и совершенно законным источником сбор с церквей и монастырей. Ни монастыри, ни церкви указанными мною взносами (§ 12) нисколько не будут обременены, так как взносы от монастырей соображены с их средствами, а предположенные небольшие взносы от церквей, при достаточности вообще церковных средств в харьковской епархии, будут совершенно незаметны. К этим средствам необходимо присоединить и сумму 600 руб., отпускаемую в настоящее время из государственного казначейства для пяти миссионеров харьковской епархии. Все в сложности составит ежегодно около 3000 руб., что на первое время достаточно для канцелярии Совета, для командировок разных лиц с поручениями и особенно для покупки книг, необходимых как для борьбы с сектантством, так и вообще для религиозного просвещения народа.

Проэкт положения об учреждении в харьковской епархии «Епархиального Совета по миссионерским делам» при сем честь имею представить».

Так как в этом проекте не было сделано никаких изменений, то и неудивительно, что он не был утвержден. Так прошло два года. Вместо открытия «Епархиального Совета по миссионерским делам» были закрыты две вакансии противораскольнических миссионеров в епархии. Осенью 1890 года преосвященный Амвросий был вызван в С.-Петербург для присутствования в заседаниях Св. Синода. Своим пребыванием в С.-Петербурге он решил воспользоваться для осуществления своей мысли. Впрочем, от своего первоначального широкого плана он увидел себя вынужденным отказаться. 16-го января 1891 года он вошел в Синод с представлением следующего содержания: «Для борьбы с расколом и сектами вновь, иногда вдруг в разных местах появляющимися во вверенной мне епархии, каковы хлыстовщина и особенно штунда, я признаю неудовлетворительною деятельность трех существующих в епархии миссионеров, не имеющих возможности часто отлучаться из мест своего служения. Кроме этого я имею нужду в постоянных сотрудниках, которые были бы заняты особенно миссионерским делом и могли помогать мне и советом, и личным участием в борьбе с сектантством. Посему мне желательно учредить при кафедре харьковского архиерея особый «Совет по миссионерским делам» из трех наиболее способных к такой деятельности протоиереев или священников города Харькова, с тем, чтобы а) в распоряжение сего Совета предоставлена была ежегодно ассигнуемая ныне от Св. Синода на трех миссионеров сумма в 600 руб. сер. и б) разрешено было мне обратиться к настоятелям монастырей харьковской епархии и наиболее достаточных церквей с предложением ежегодных пожертвований, с разрешения Св. Синода, на необходимые расходы Совета по приобретению книг для священников, служащих в местах, зараженных сектами, на посылку нарочитых разведчиков о движении секты и проповедников в приходы по особенной надобности и, наконец, на канцелярские расходы. В качестве делопроизводителя при Совете признаю нужным пригласить способного и образованного человека с жалованьем не свыше 300 руб. сер. Всенижайше прошу Святейший Синод даровать мне благословение и разрешение на учреждение при кафедре харьковского архиерея «Совета по миссионерским делам на изъясненных условиях».

На сей раз ходатайство преосвященного Амвросия было удовлетворено. 18-го марта 1891 года харьковскою консисториею был получен указ на имя преосвященного Амвросия, в котором сказано, что Св. Синод определил: открыть при кафедре харьковского архиерея «Совет по миссионерским делам» на условиях, изложенных в представлении преосвященного от 16-го января за № 7.

Теперь возвратимся к прерванному рассказу.

15-го марта 1887 года, в воскресенье, преосвященный Амвросий освящал новый, устроенный по его непосредственному указанию и выбору, иконостас в домовой церкви харьковского епархиального училища и совершил Божественную литургию.

В августе месяце преосвященный Амвросий имел великое утешение принимать у себя знаменитого своими подвигами и скорбями тогдашнего сербского изгнанника – митрополита Михаила. Преосвященный Амвросий, как известно, был славянофил в лучшем смысле этого слова: после России в его сердце второе место занимали славяне-черногорцы, сербы, болгаре. С митрополитом сербским Михаилом, которого преосвященный Амвросий обыкновенно называл «другом России», «страдальцем за любовь к своему народу», он давно находился в переписке, но лично знаком не был. Узнав о желании митрополита посетить его, 1-го августа он сам отправился на вокзал встретить его. 2-го августа митрополит Михаил вместе с преосвященным Амвросием совершил в кафедральном соборе Божественную литургию и молебствие. В 2 часа дня в покоях преосвященного Амвросия был приготовлен для дорогого гостя обед, к которому преосвященный Амвросий пригласил всех высокопоставленных лиц, проживавших в Харькове и многих почетнейших граждан. За обедом, обращаясь к митрополиту, владыка сказал приблизительно следующую речь:

– Ваше высокопреосвященство! Мы видим из истории, что в Церкви Божией во все времена по разным местам были смущения, нестроения, волнения. Когда еретики и лжеучители, или враждебные церкви правители касались оснований веры Христовой и церковных канонов, тогда преследования и гонения обрушивались преимущественно на пастырей Церкви, верных своему долгу, как ее стражей и хранителей. Они были уничижаемы, оскорбляемы, лишаемы своих кафедр и изгоняемы из отечества. Но в то же время мирные и благоденствующие части Церкви со скорбию и сердечным участием следили за событиями в церквах, обуреваемых гонениями, и пастырей изгоняемых принимали с любовию и усердием, чтили их, как исповедников и страдальцев за Христа и Его св. Церковь. И это было всегда свидетельством церковного единения, общения и залогом взаимного охранения частных церквей, силы и крепости Церкви вселенской. Над вами, владыко святый, и над нами совершаются эти, ведомые единому Богу, судьбы Церкви. Вы выносите тяжкие скорби лишения своего престола и изгнания из отечества за святую веру и твердость в охранении отеческих преданий, вы – изгнанник правды ради, главу вашу озаряет свет исповедничества; а нашей отечественной Церкви суждено принять вас – гонимого в свои объятия и утешить и успокоить вас. Во все время пребывания вашего в России мы с утешением видели то участие и внимание, с каким относятся к вам и наши власти, и пастыри, и наш добрый и сильный верою православный народ. В последнее ваше путешествие от севера до юга нашего обширного отечества везде вы были встречаемы и принимаемы с радостью и любовию. Благодарим вас, что и нашему граду вы доставили счастие принести вам нашу долю благоговейного почтения и любви к вам, исповеднику нашего времени. Вы видели сегодня во время литургии наш собор переполненный молящимися, площадь покрытую народом, улицы, усыпанные людьми, ищущими видеть вас, воздать вам должное поклонение, и хотя издали принять ваше благословение. Вы теперь не имеете пребывающего града. Молим Господа, да уравняет вам среди трудных современных событий и борьбы верный путь ко граду грядущему, Иерусалиму небесному. Но мы веруем и надеемся, что Тот, Кому ветры, и море повинуются, умиротворит ваше отечество и Церковь, что вы снова увидите вашу паству, ваш престольный град, ваше священство, ваши родные горы и поля. А ваш настоящий подвиг и участие нашего отечества в судьбе вашей оставят в истории светлую страницу во свидетельство непрерывающегося доныне жизненного и плодотворного общения между всеми частями единой вселенской православной Церкви.

После преосвященного Амвросия за этим обедом произнесли речи: известный славянофил и поборник Православия, в то время восьмидесятилетний заслуженный профессор Императорского харьковского университета И.В. Платонов и редактор – издатель «Южного Края» А.А. Иозефович. Последний указал на страдальца – сербского митрополита, как на живого носителя идеи славянского единства, а на братское единение между всеми славянами, как на единственное верное средство и единственный залог самостоятельного развития силы народной жизни в славянских государствах. Продолжая развивать эту мысль, преосвященный Амвросий произнес новую речь, в которой со всею ясностью раскрыл истину, что твердо не то единство, которое основывается на общности каких-либо временных интересов или даже только на племенном происхождении, а то, которое основывается на единении в вере во Христа и на общности нравственных идеалов.

В 7 часов утра 3-го августа преосвященный Амвросий проводил своего редкого гостя на вокзал железной дороги и братски простился с ним, напутствуя его своими благожеланиями.

Прибыв в Киев, митрополит Михаил писал преосвященному Амвросию от 19-го августа 1888 года следующее: «Ваше высокопреосвященство, милостивый владыко! Душевно благодарю вас за истинно братское внимание и христианское гостолюбие, которым утешили меня. Приятное воспоминание останется в моем сердце о пребывании моем в Харькове, где столь достославный архипастырь, который и словом и делом украшает сонм православных иерархов. Слава Вам! Владыке Платону передал ваш поклон и почтение. Он с любовию принял известие, что может видеть вас в Киеве у себя. И теперь к своему шестидесятилетнему юбилею 8-го сентября желал бы вас иметь своим гостем. Слышу, что к сему дню приедут многие архиереи. Не благоугодно ли будет и вам тогда или позже посетить Киев? Из Харькова одного дня утром поедете, а утром другого дня будете здесь. Поручаю себя вашим молитвам и братской любви и с высокопочитанием пребываю вашего высокопреосвященства во Христе брат, митрополит Сербский Михаил».

5-го сентября преосвященный лично совершил освящение новоустроенного при местной духовной семинарии здания для образцовой церковно-приходской школы. Средства на устройство этой школы в количестве 15 тысяч рублей, преосвященному Амвросию были пожертвованы известным благотворителем харьковской епархии И.Г. Харитоненко.

22-го сентября в 12 часов дня с курьерским поездом К.-Х.-Азовской железной дороги изволила прибыть в Харьков ныне в Бозе почивающая великая княгиня Екатерина Михайловна с своими Августейшими детьми: принцессой Еленой Георгиевной Мекленбург-Стрелицкой и герцогом Георгием Георгиевичем Мекленбург-Стрелицким. Из Петербурга великую княгиню сопровождал камергер, ныне Товарищ Обер-Прокурора Св. Синода В.К. Саблер. Так как в то время в кафедральном соборе был производим капитальный ремонт, то торжественная встреча великой княгине была устроена в университетской церкви. После обычной литии преосвященный Амвросий поднес ее высочеству точную копию с чудотворной Озерянской иконы Божией Матери.

23-го сентября в Харькове происходило торжественное открытие всероссийской сельско-хозяйственной выставки. В 11 часов и 30 минут утра в присутствии великой княгини владыка начал совершать молебствие с водосвятием. По окончании молебствия он произнес слово о том значении, какое имеют подобные выставки вообще и о том особенном значении, какое представляла для Харькова всероссийская сельско-хозяйственная выставка. По окончании молебствия великая княгиня объявила выставку открытою и долго затем беседовала с преосвященным Амвросием.

26-го сентября преосвященный Амвросий совершал Божественную литургию в семинарской церкви по случаю ее храмового праздника. Вместе с собою он привез и своего дорогого гостя В.К. Саблера, который пред литургиею осмотрел внимательно все помещения местной семинарии – классные комнаты, спальни, столовую и т. п. По окончании литургии все собравшиеся гости были приглашены в квартиру ректора, где им предложен был чай. Затем преосвяшенный Амвросий вместе с В.К. Саблером отправился осматривать новоустроенную при семинарии образцовую церковно-приходскую школу.

27-го сентября, по приглашению владыки, великая княгиня Екатерина Михайловна вместе с Своими Августейшими Детьми изволила осчастливить своим посещением харьковское епархиальное женское училище и присутствовала на литургии, которую совершал сам преосвященный Амвросий. По окончании литургии владыка поднес ее высочеству просфору. Затем, в сопровождении его, высокая посетительница изволила осматривать многие помещения училища, в квартире начальницы кушала чай и беседовала с владыкою.

В тот же день великая княгиня удостоила Своим присутствием обеденный стол преосвященного Амвросия. К обеду были приглашены все высокопоставленные лица, проживавшие в г. Харькове. В половине седьмого изволили прибыть Их Императорския Высочества и были встречены владыкою у подъезда. Во время обеда пел хор архиерейских певчих и играл оркестр музыки, составленный из семинаристов. К концу обеда были произнесены преосвященным Амвросием тосты за драгоценное здоровье Государя Императора, Государыни Императрицы, Наследника Цесаревича, Великой Княгини и Ея Августейших Детей. Ее высочество произнесла тост за здоровье преосвященного. После обеда Их Высочества некоторое время провели в гостиной архиерейского дома и затем около 8½ часов изволили отбыть домой. Весь обед прошел весьма оживленно; музыка семинаристов была настолько увлекательна и настолько мастерски исполнена, что привела в восторг всех присутствовавших, не ожидавших, конечно, встретить такого стройного и умелого исполнения довольно трудных музыкальных пьес от воспитанников духовной семинарии. Великая княгиня лично выразила исполнителям семинаристам свое благосклонное внимание и благодарность.

В течение всего 1887 преосвященный Амвросий неопустительно, во все воскресные, праздничные, высокоторжественные дни совершал богослужения в кафедральном соборе и, по обычаю, произносил проповеди. В частности в великий пост он в этом году изъяснял слушателям учение Спасителя о блаженствах в виде катехизических поучений. Кроме этих импровизированных поучений, владыка написал и напечатал следующие проповеди: 1) Слово на новый 1887 год: о лишениях, которым подвергают себя пренебрегающие церковными богослужениями; 2) Слово в день св. Антония Великого и 3) Слово в день восшествия на престол Государя Императора Александра Александровича: о долге и обязанностях верноподданных. Для обозрения епархии владыка выезжал из Харькова, как и в предшествовавшие годы, четыре раза.

К духовно-учебным заведениям он по-прежнему относился сердечно и заботливо. 25-го сентября скончался смотритель харьковского духовного училища Г.Г. Лапчинский. Это был труженик бескорыстный и неустанный. Владыка очень любил его и ценил его труды; поэтому он сам пожелал совершить его отпевание и принял теплое участие в устроении его родных, оставшихся после него без всяких средств к жизни.

В епархиальном училище преосвященный Амвросий продолжал на свои средства воспитывать двух сирот. Но этого мало. В этом году помощница воспитательницы Я-ская внезапно заболела психическим расстройством. Ее отправили в больницу душевно больных; но платить деньги за ее содержание было некому; она была бедная сирота. Владыка узнал об этом несчастии с большою скорбию и два года давал свои деньги для уплаты за содержание больной.

Воспитанницы епархиального училища искренно и сердечно любили своего архипастыря; они нисколько не боялись его; с радостью встречали его в каждый его приезд; смело окружали его, хватая и целуя его руки; провожали его до кареты с беспрерывным пением «многая лета».

Начальствующих в учебных заведениях преосвященный Амвросий по-прежнему привязывал к себе любовию, гуманностью обращения и сердечностью. 18-го марта 1888 года начальница епархиального женского училища Е.Н. Гейцыг, не имея возможности лично поздравить его с днем рождения, поздравила его письмом. В ответ на ее письмо владыка писал следующее: «Милостивая государиня Евгения Николаевна! Искренно благодарю вас за приветствие и благожелания на 68-й год моей жизни. Многого вы пожелали мне, а еще спрашиваете, чего бы я желал сам себе? – Ничего более, как только еще хотя мало потрудиться для церкви Божией и отечества и в конце всего помилования от Господа и прощения моих грехов. О последнем особенно помолитесь. Призываю на вас Божие благословение. Всегда вам преданный и благожелательный Амвросий, А. Харьковский. Мар. 17, 1888 г. – Р. S. Посылаю вам свои старинные проповеди».

9-го июня, в день выпуска окончивших курс воспитанниц епархиального женского училища, преосвященный Амвросий, по обычаю, совершал Божественную литургию в училищной церкви. В конце богослужения он произнес проповедь, в которой преподал воспитанницам, вступающим из школы в жизнь, добрый совет быть послушными воле Божией и довольствоваться своею участью, памятуя, что Господом направляются стопы человека и что часто путь лишений, который предстоит в жизни некоторым воспитанницам, оказывается путем ведущим человека к счастию. Особенно назидательно и трогательно было слышать подтверждение последней мысли рассказом о судьбе приснопамятного московского митрополита Иннокентия: он, по словам преосвященного, и в нежные годы детства и школьного обучения жил так бедно, что ел хлеб, печеный с мякиною, и первый раз в жизни поел чистого хлеба, как лакомства, в доме своей невесты; не смотря на это, он впоследствии волею Промысла Божия длинным путем трудов и лишений достиг высокого сана митрополита московского и стал известным всей России апостолом. После акта, всем присутствовавшим был предложен обед, в конце которого, после тоста за Государя Императора, одна из воспитанниц в небольшой речи высказала благодарность преосвященному Амвросию за его заботы о нуждах воспитанниц и провозгласила тост за его здоровье. В ответ на эту речь владыка провозгласил тост за начальствующих, учащих и воспитанниц училища. Затем один из представителей сельского духовенства епархии, священник Старобельского уезда В.М. Алексеевский, обратясь к преосвященному, сказал следующее: «Высокопреосвященнейший владыко! Сельское духовенство епархии, к числу коего я принадлежу, с особенным вниманием следит за интересами любимого им женского епархиального училища; все, даже самые малейшие улучшения в нем, несказанно радуют нас и мы благословляем и молимся всегда за тех лиц, кои споспешествуют благу нашего дорогого училища; причины сему понятны; за недорогую сравнительно плату дети наши получают прочное правильное воспитание в духе православной христианской религии и, по выходе из училища, не только не бывают в тягость родителям своим, но служат для них большим облегчением; они подготовляют меньших членов семейства для поступления в училища; помогают отцам своим в занятиях с детьми церковноприходских школ; дети же псаломщиков и беднейших священников, поступая на учительские места в земских школах, оказывают родителям своим хотя небольшую материальную помощь. За последние годы училище наше много изменилось к лучшему как в учебно нравственном, так и в экономическом отношениях: все лица, заведующие училищем и все почти преподаватели оного с высшим образованием; следствием сего является то, что дочерям нашим, по выходе из училища, оказывается предпочтение пред другими при получении мест. Не знаю, как где, но в 5-м благочинническом округе Старобельского уезда из 17 земских школ 10 мест занято воспитанницами женского епархиального училища, а в целом уезде имеется более 70 школ, и смело можно предположить, что половина мест занята дочерьми духовенства, получившими воспитание в харьковском епархиальном училище. И справедливость требует сказать, что они ведут дело свое прекрасно, по отзывам лиц, заведующих народным образованием в уезде и о.о. законоучителей. В экономическом отношении дело ведется в училище так хорошо, что привело в изумление депутатов последнего епархиального съезда духовенства, в числе коих имел честь быть и я. И действительно, было чему удивиться: из представленных съезду отчетов по училищу, проверенных членами назначенной съездом ревизионной комиссии, мы увидели, что за последние 4 года из сметных остатков училищных сумм у нас сделано сбережений более 40 тысяч рублей, на которое ремонтировано училищное здание, церковь, устроено несколько новых зданий, улучшена пища и одежда воспитанниц, – и все это сделано без новых взносов со стороны епархии. Я не хочу, ваше высокопреосвященство, набросить этим какую-либо тень на прежних деятелей училища, но хочу только сказать, что по пословице «всякое дело мастера боится», что настоящим деятелям училища интересы оного так же дороги, как свои собственные, если только не более. Как хорошо поставлено наше училище и как хорошо живется в нем нашим детям, доказательствами тому могут служить отзывы и письма детей наших, в которых они с восторгом описывают нам, родителям, свою жизнь в училище, те слезы их, какими сопровождается последний день пребывания их в училище и наконец постоянные добрые их воспоминания о своей дорогой alma mater. А кому же и верить нам, как не детям? Ведь о худом не сожалеют! Всеми этими улучшениями нашего дорогого училища мы обязаны, милостивейший архипастырь, вам, вашей отеческой заботе о судьбе наших деток, вашему уменью избирать и поставлять людей на те служебные посты, какие они могут занять по своим силам, способностям и энергии к делу; мы знаем, что много, много приходится вам, любвеобильнейший архипастырь, нести трудов, забот, неприятностей и огорчений по устройству училищ для детей наших; мы ценим это и всегда молимся за вас, чтобы милосердый Господь подкрепил силы ваши и сохранил еще надолго пребывание ваше на пастве харьковской к утешению духовенства оной, истинно любящего и почитающего вас; молимся также за начальствующих, за учащих деток наших и всех благодетелей нашего дорогого училища, да продлит милосердый Господь дни жизни их в мире и благоденствии. Позвольте же, Высокопреосвященнейший владыко, предложить тост за здоровье ваше от имени духовенства отдаленнейшего края епархии, вам вверенной, и пожелать вам многая и многая лета».

В ответ на речь о. В. Алексеевского владыка сказал, что ему очень приятно слышать о том, что духовенство епархии так ценит труды стоящих во главе училища и с таким сочувствием относится к деятельности всех, заведующих делом училищного образования. Упомянув о цветущем состоянии епархиального училища, преосвященный Амвросий присовокупил, что и другой рассадник духовного просвещения в харьковской епархии – духовная семинария – также находится в настоящее время в отличном состоянии во всех отношениях. После этого владыка провозгласил тост за начальствующих и учащих в училище.

Большое торжество происходило 8-го сентября 1888 года в Сумах. Мы говорим об открытии нового здания сумского духовного училища и освящении в нем храма. В 9 ч. утра началось освящение училищной церкви, а затем непосредственно после этого и совершение Божественной литургии. Священнодействовал преосвященный Амвросий вместе с викарием харьковской епархии, епископом Петром. После литургии смотритель училища вместе с своим помощником и наставниками поднес преосвященному Амвросию образ соименного ему святителя Амвросия Медиоланского работы известного московского фабриканта Хлебникова с следующею чеканною надписью: «Основателю Сумского духовного училища, Высокопреосвященнейшему Амвросию, Архиепископу Харьковскому и Ахтырскому, от воспитателей и воспитанников. Сентября 8 дня, 1888 г.». Пред поднесением иконы смотритель обратился к владыке с речью, в которой выразил чувства благодарности за устроение прекрасного училищного здания. На эту речь преосвященный ответил следующими словами: «Мне понятна ваша настоящая радость. Учащим и учащимся легче и приятнее трудиться в здании светлом и просторном. Давно и вы и я желали иметь его; но не приписывайте многого мне. Милость Божия, покровительство и помощь Св. Синода, участие здешних добрых граждан и других благотворителей – вот силы, которыми создано это новое помещение училища. И я благодарю Бога и удивляюсь, как все это совершилось, и радуюсь не менее вас самих. Но тем не менее для меня утешительны выражаемые вами чувства и драгоценен приносимый вами священный дар, соединенный с вашею молитвою о мне к Богу и моему покровителю св. Амвросию. Я принимаю его, как принимает дар от детей престарелый отец, ни в чем не нуждающийся, кроме молитвы и мольбы их, и желающий видеть их счастливыми. благодарю вас». После этого владыка низко поклонился подносившим икону, приложился к ней и передал ее иподиакону.

В квартире своей смотритель училища встретил преосвященного Амвросия с хлебом-солью, поднесенным на простом, но изящном блюде в русском стиле; на серебренной вызлащенной солонке были вычеканены слова: «Основателю Сумского духовного училища, Высокопреосвященнейшему Амвросию, от Правления училища». Когда владыка окончил чай и несколько отдохнул после продолжительного служения, собравшееся в квартире смотрителя духовенство сумского училищного округа испросило у него позволение выразить пред ним одушевляющие его чувства глубокой признательности и благодарности за все понесенные им труды и заботы по устроению училища. Выслушав множество адресов, прочитанных благочинными и председателем училищного съезда духовенства, преосвященный ответил речью приблизительно следующего содержания:

«Благодарю вас, братия, за высказанные мне вами добрые чувства признательности и за ваши благожелания. Положение человека, публично восхваляемого, в нравственном отношении весьма трудно: легко могут подкрасться к его сердцу помыслы горделивости и самоуслаждения. Но я в настоящем случае вспоминаю пример великого подвижника нашей Церкви, блаженныя памяти Иннокентия митрополита московского. Правимая в подобных случаях выражения благодарности и уважения со стороны духовенства, он, судя по выражению его лица, углублялся в себя, очевидно, обращая благодарение, приносимое ему, к Богу, Подателю всех благ, и отгребаясь от искусительных помыслов. Между тем он говорил потом о тех которые благодарили его: «надобно дать возможность и им исполнить свою обязанность». Я всегда имел убеждение, что епископ и духовенство должны жить одною жизнию, в прямом и искреннем духовном союзе, друг другу содействуя и друг друга подкрепляя. Епископ без содействия духовенства, как без рук. Епископ правит и направляет слово истины применительно к нуждам Церкви и обстоятельствам времени: духовенство проводит и приближает истину к сердцу каждого члена Церкви для епископа невидимого и недоступного. Епископ предпринимает меры для блага и ограждения верующих: духовенство приводит их в исполнение во всех частях его паствы. Епископ воодушевляется любовию и ревностью к спасению душ христианских: духовенство поскольку больше имеет сердец, постольку больше сравнительно с его одиноким сердцем распространяет это веяние христианской любви в среде народной. Приписывая многое мне, вы благодушно забываете, чем я обязан вам. Успешным сбором средств на восстановление приписных церквей нашей епархии я обязан вам. Церковно-приходские школы с великим трудом и жертвами открываете вы. Издание нашего местного журнала, о котором вы упомянули, поддерживается вами. Храмы строятся и обновляются православными христианами под вашим влиянием и руководством. И на это здание, которым мы ныне утешаемся, много принесено от вас тайных и явных жертв, а строителями много положено и личного труда. Возблагодарим вместе и единодушно Господа Бога благодеющего нам! Но и законному утешению достигнутым успехом христианское благоразумие полагает меру. Св. апостол Павел не советует часто оглядываться назад на сделанное нами, а смотреть вперед с мыслию о том, что еще предстоит нам сделать: задняя забывая, в предняя простирайся. Ваши дети в Купянском училище не имеют еще общежития и рассеяны по крестьянским хатам без надлежащего надзора; вы две трети ваших дочерей, привозимых в женское епархиальное училище, возвращаете назад за недостатком там помещения. Устройством новых зданий в том и другом училище нам надобно озаботиться. У нас нет ни одной богадельни для призрения ваших вдов и сирот; по епархии церковно-приходских школ еще мало; еще меньше внебогослужебных собеседований с народом; церковное пение в упадке; надлежащих мер против распространения сектантства еще не принято. Так, если вдуматься в наши обязанности, – то делу конца нет. Благодаря Господа за Его милости, нам дарованные, с упованием на Его помощь, пойдем вперед, находя в достигаемых успехах поощрение и возбуждение ревности к новым трудам. Народ здесь к вере православной усердный, страна – благословенная; здесь весело трудиться».

По выслушании этой речи, которая произвела на всех глубокое впечатление, среди духовенства совершенно неожиданно раздалось пение хвалебного гимна Пресвятой Богородице и благодарственной песни «Тебе Бога хвалим». За обедом были произнесены тосты: 1) за Государя Императора, 2) за Св. Синод и Обер-Прокурора Св. Синода, как главного начальника духовно-учебных заведений, 3) за преосвященного Амвросия, 4) за строительный комитет, училище, училищное начальство и сумских граждан.

17-го октября 1888 г. произошло крушение Царского поезда близь ст. Борки и явно чудесное спасение всей Царской Семьи от смертной опасности. Известие об этом сильно потрясло преосвященного Амвросия. Он успокоился только тогда, когда получил точные сведения, что это несчастие не было делом злого умысла и когда 19-го октября в 11 часов утра он встретил Государя Императора со всею Его Августейшею Семьею здравым и невредимым в университетской церкви. Харьковская дума постановила ознаменовать это чудесное событие устроением особой часовни на самом месте крушения Царского поезда стоимостью в 30 тысяч рублей. По приглашению городского головы преосвященный Амвросий вместе с губернатором ездил на место крушения царского поезда, чтобы там окончательно обсудить вопрос об устройстве этой часовни. В это время у него возникла мысль, что и духовенство харьковской епархии должно каким либо образом ознаменовать столь дивное проявление милости Божией к нашему отечеству. В первых числах ноября, по его предложению, было собрано все харьковское городское духовенство в его покоях. Высказанное некоторыми лицами предложение об учреждении стипендий в память этого события было отвергнуто, как не чуждое узкого и даже эгоистического характера. Тогда преосвященный Амвросий сделал следующее предложение: «Отлить из чистого серебра колокол не менее десяти пудов весом с названием его «Царским Колоколом» и с изображением на нем портретов Их Императорских Величеств и всех членов Августейшего Семейства. На колоколе сделать надпись: «Сей серебрянный колокол сооружен в 1889 году усердием духовенства харьковской епархии в память чудесного спасения 17-го октября 1888 года от смертной опасности, при крушении близь города Харькова железно-дорожного поезда, – Государя Императора Александра III, Государыни Императрицы Марии Феодоровны и Августейших Детей Их Наследника Цесаревича Николая Александровича, Великих Князей Георгия и Михаила Александровичей и Великих Княжен Ксении и Ольги Александровны».

Повесить этот колокол на особом кронштейне на достаточной высоте под навесом на наружной стене колокольни Харьковского Кафедрального собора, обращенной на запад к линии Курско-Харьковско-Азовской железной дороги.

Ежедневно в первом часу пополудни, т. е., в самое время совершения чуда спасения Русского Царя со всем Его Семейством производить мерный звон в этот колокол в продолжение пяти минут (не производя в него звона ни в какое другое время), в напоминание народу о явленной ему милости Божией, с тем, чтобы каждый русский человек, слышащий этот звон, перекрестился в чувстве благодарности к Богу, с молитвою о Божием покровительстве Царствующему Дому.

А чтобы этот звон, долженствующий напоминать грядущим поколениям о милости Божией, явленной России в наше время, не прекращался и не был оставляем ни на один день, составить капитал в 2 т. рублей, хранить его при Кафедральном соборе, с тем, чтобы проценты с него выдаваемы были в вознаграждение за труд псаломщику, сторожу или другому благонадежному лицу, на которое возложена будет обязанность производить означенный звон.

Церковный колокол для русского народа имеет великое значение: он – благовестник, возвещающий часы молитвы и богослужения. Пусть же этот нарочито устроенный из благородного металла, колокол в урочный час изо дня в день и из года в год призывает народ вознести благодарную мысль к Богу, благодеющему Царям нашим и Отечеству нашему. И дети, спрашивая, что это за необычный звон, будут знать его причину и значение и в свое время передадут повесть о чудном событии, о котором он напоминает, последующим родам.

Без сомнения, и всем лицам других сословий, которые пожелают принять участие в этом предприятии духовенства, не может быть отказываемо в принятии приношений. В случае значительности этих приношений, в надписи на колоколе будет сделано добавление после слов «усердием духовенства»: и других сословий Харьковской губернии».

Это предложение преосвященного Амвросия было принято единодушно всем собранием. В начале декабря владыка отправил его Г. Обер-Прокурору Св. Синода с просьбою об исходатайствовании Высочайшего соизволения. В ответ на это Г. Обер-Прокурор Св. Синода от 5-го января сообщил преосвященному Амвросию, что о предложении духовенства харьковской епархии отлить из чистого серебра и повесить на наружной стене колокольни Харьковского Кафедрального Собора колокол в память события 17-го октября им всеподданнейше было доложено Государю Императору, и что Его Императорское Величество, Всемилостивейше одобрив таковую мысль харьковского духовенства, изволил выразить сердечную благодарность за оную. При сем Его Величеству благоугодно было заметить, что на предположенном к сооружению колоколе, вместо портретов Особ Августейшей Семьи, лучше было бы сделать шифры Их Величеств и Их Высочеств».

По получении этого сообщения, преосвященный Амвросий учредил, под своим личным председательством, особый комитет для исполнения означенного предположения духовенства. На устройство «Царского Колокола» комитет собрал 23389 руб. и «Царский Колокол», отлитый на колокольном заводе П.И. Рыжова, был перенесен народом на руках из с. Песочина, где находится завод Рыжова, в Харьков (более 10 верст расстояния) 16-го сентября 1890 года. У собора его встретил преосвященный Амвросий с многочисленным духовенством в светлых облачениях и первый позвонил в него три раза; а 14 октября, после торжественного освящения и окропления св. водою, он был поднят и повешен в особой, нарочито устроенный для него, нише в колокольне Харьковского Кафедрального собора.

Но устройством «Царского Колокола» для ознаменования события 17-го октября преосвященный Амвросий не удовлетворился. У него явилась мысль устроить на месте чудесного спасения Царской Семьи храм, а если возможно, то и небольшой монастырь, чтобы дать возможность русским людям возносить там свои молитвы. Но отсутствие денежных средств и трудность приобретения земли для построения храма на самом месте крушения Царского поезда – представлялись трудно преодолимыми препятствиями для осуществления его мысли. Он долго думал об этом. Наконец, у него явилась решимость действовать. Он поехал в с. Соколов, находящееся вблизи места крушения Царского поезда. Когда он высказал крестьянам этого села свою мысль, они охотно изъявили желание пожертвовать для построения храма пять десятин земли, смежной с местом крушения Императорского поезда. Оставалось найти средства. Вдруг, совершенно неожиданно, вскоре по возвращении преосвященного из с. Соколова, к нему приезжает проживавшая тогда в Харькове жена инженер-подполковника М.В. Шевцова и просит у него совета, как ей лучше исполнить свой обет о построении где-либо храма стоимостью в 20 тысяч рублей. Когда владыка объявил ей о своем намерении, она охотно изъявила согласие отдать ему 20 т. рублей, с тем, чтобы на месте крушения Царского поезда был сооружен на эти деньги деревянный храм во имя Христа Спасителя Нерукотворенного Образа на шестьсот человек в древнем русском стиле. На праздниках Рождества Христова прибыл в Харьков настоятель Святогорской пустыни, архимандрит Герман. Когда преосвященный Амросий рассказал ему о своих «затеях», он отвечал, что обитель его приймет на себя обязанность – построить в том же русском стиле келии для монашествующих, приют для богомольцев и откроет непрерывное богослужение летом и зимою в этой новоучреждаемой обители, которая может быть приписана к Святогорской пустыни под названием «Святогорский Спасов Скит».

Обо всем изложенном преосвященный Амвросий сообщил письмом от 12-го апреля 1889 года Г. Обер-Прокурору Св. Синода и вскоре (27-го апреля) получил следующий ответ: «Изложенные в письме вашего преосвященства от 12-го текущего апреля предположения относительно сооружения церкви и скита Святогорской пустыни на жертвуемой крестьянами села Соколова земле, смежной с местом катастрофы 17-го октября минувшего года, я счел долгом всеподданнейше повергнуть на Высочайшее воззрение Государя Императора, и Его Императорскому Величеству благоугодно было на всеподданнейшей записке моей по сему предмету, в 19-й день текущего апреля, собственноручно начертать: „Мне мысль эта очень нравится и осуществление ее совершенно практично“.»

После этого работа закипела. Преосвященный Амвросий лично поехал в Москву, пригласил архитектора Н. В. Никитина составить план храма, поручил его построение там же, в Москве, лучшим мастерам и у начальников железных дорог Московско-Курской и Курско-Харьковско-Азовской исходатайствовал разрешение, чтобы храм, построенный в Москве, в разобранном виде со всеми его принадлежностями, безмездно был доставлен на место. Артельщики Курско-Харьковско-Азовской железной дороги также бесплатно приняли на себя нагрузку и выгрузку всех материалов. Мерефянские и Соколовские крестьяне бесплатно взялись перевозить кирпич для фундамента. Архимандрит Герман занялся немедленно построением келий и гостиницы. Владыке хотелось, чтобы в этом же году был открыт Святогорский Спасов Скит и освящена устрояемая им церковь. И его желание исполнилось. Уже в первых числах июня из Москвы были привезены все главные части храма и устроен кирпичный фундамент. 18-го июня в присутствии многих высокопоставленных лиц, проживавших в Харькове, знатнейших харьковских граждан и многочисленного простого народа, пришедшего с торжественным крестным ходом, была совершена закладка храма.

Насколько в это время преосвященный Амвросий был занят построением Спасова Скита, об этом можно судить по его письму от 4-го июля 1889 года к начальнице харьковского епархиального женского училища Е.Н. Гейцыг, лечившейся в то время на Кавказе. Помещаем здесь это письмо полностью. «Милостивая государыня Евгения Николаевна!» – писал ей владыка. – «Благодарю вас за письмо ваше от 20-го июня, письмо прекрасное. Напрасно вы прикидываетесь малограмотною. Лишняя скромность и самоуничижение есть оттенок гордости. Вот вам ни с того, ни с сего – с первого же слова – и отеческое наставление. Не обижайтесь. Вы написали мне довольно подробно о себе; благодарю вас. Спрашиваете обо мне, исполняю ваше желание. Теперь, славу Богу, я совсем здоров, и даже старческие мои недуги притихли, только изнемогаю от жаров, которые у нас не умалились; особенно тяжко на служениях в душных церквах. Относительно дел – можете догадаться, что теперь все мое внимание поглощает «Спасов Скит». Июня 19-го мы совершили закладку Скитской церкви. Не взирая на то, что не было никакой публикации, на крестный ход из соседнего села и на молебен собралось более двух тысяч простого народа; в бараке, устроенном для рабочих, очень просторном, декорированном зеленью и цветами, было до 70 человек за завтраком. Стало быть, внимание народа к нашему новому сооружению есть и – очень оживленное. Церковь, доставленная из Москвы в разобранном виде, растет не по дням, а по часам. Теперь она возведена уже до купола; к 15-му числу этого месяца будет доведена до кровли, а 20-го августа предполагается, если Бог благословит, ее освящение. Приезжайте к этому времени; заранее приглашаю вас на этот, по истине, желательный и с нетерпением ожидаемый праздник. От Буткевича слышу (сам не видел), что здание вашего училища тоже растёт. Выкладываются уже окна второго этажа. Впрочем, вероятно, он сам об этом вам напишет. Желаю вам скорого и полного выздоровления. Лечитесь внимательно и неленостно: Говорю вам это с начальническою строгостью. Вы знаете, как я дорожу вами и как напугала меня болезнь ваша. Помните эго и будьте, как всегда, умница. Божие вам благословение! Искренно вам преданный и благожелательный Амвросий А. Харьковский Р. S. Спасибо за картинное описание Эльборуса. Посмотрел бы. Июль 4, 1889 г.»

Предположение преосвященного Амвросия относительно времени посвящения Скитской церкви, высказанное в этом письме, сбылось.

20-го августа храм был торжественно освящен. К этому дню нарочито прибыли из Петербурга: Обер-Прокурор Св. Синода, К.П. Победоносцев, министр путей сообщения А.Я. Гюббенет и управляющий канцеляриею Св. Синода В.К. Саблер. Богослужение совершал преосвященный Амвросий в сослужении с преосвященным Петром, викарием харьковским, и многочисленным духовенством, при пении двух хоров – архиерейского и воспитанниц епархиального женского училища. Народа было необычайное множество.

Во время обеда первый тост был провозглашен преосвященным Амвросием за драгоценное здоровье Государя Императора и Его Августейшей Семьи. Второй тост Г. Обер-Прокурор Св. Синода провозгласил за здоровье преосвященного Амвросия. Владыка отвечал тостом за здоровье жертвователей Н.М. и М.В. Шевцовых и всей своей паствы, сочувственно отнесшейся к столь святому делу. Следующие тосты были провозглашены за почетных гостей: К.П. Победоносцева, А.Я. Гюббенета, В.К. Саблера, губернатора Петрова, архимандрита Германа и др. Последний тост владыка провозгласил за архитекторов, строителей и всех рабочих «до последнего плотника включительно».

После обеда Г. Обер-Прокурор Св. Синода составил телеграмму на имя Государя Императора в Фреденсборг, в Дании, и затем прочитал эту телеграмму в слух всех присутствовавших. Громовое, долго не смолкавшее, из тысячи грудей вырвавшееся «ура» было ответом со стороны народа на эту телеграмму. Телеграмма гласила:

«Капенгаген. Его Величеству Императору России. Несметные толпы народа молятся за Ваши Величества на том месте, где Господь Бог спас Вас для нашего счастья. Погода прекрасная, церковь освящена, торжество великолепное. Все от архиепископа до последнего крестьянина приветствуют Ваши Императорския Величества от глубины любящих и преданных Вам до смерти русских сердец. Победоносцев. Гюббенет». В ответ на эту телеграмму Государь Император соизволил прислать на имя Обер Прокурора Св. Синода следующую телеграмму: «Харьков (из Фреденсборга) Господину Победоносцеву. Сердечно благодарю Вас и господина Гюббенета за телеграмму. Счастливы, узнав, что церковь на месте Нашего спасения уже освящена. Благодарим всех от глубины сердца. Александр»¹⁸.

Этот день был одним из радостных дней в жизни преосвященного Амвросия.

Другая церковь в Спасовом Скиту – трапезная – домовая была освящена преосвященным Амвросием 2-го ноября 1889 года. В этот день изволил прибыть в Спасов Скит, по пути с Кавказа в С.-Петербург, Великий Князь Михаил Николаевич с Своим Августейшим Семейством. Это было первое посещение места чудесного спасения Царской Семьи Особами Царского Дома. Владыка встретил Великого Князя, молился с ним и преподнес ему фотографическое изображение Спасова Скита.

17-го ноября 1888 года исполнилось сороколетие служения преосвященного Амвросия в священном сане. Этого дня он не праздновал, но пожелал совершить Божественную литургию и благодарственный молебен в церкви епархиального женского училища. После литургии он долго беседовал с начальствующими лицами, – и в это время окончательно решил устроить в училище большой трехэтажный так называемый «классный» корпус.

Одновременно с построением этого здания владыка руководил и построением другого, также большего трехэтажного здания для духовного училища в Купянске. Оба эти здания были окончены в 1890 году и освящены в месяце сентябре.

О необходимости построения нового здания для общежития учеников Купянского духовного училища владыка, как мы видели, говорил еще при открытии сумского училища. С этою целью он исходатайствовал у Св. Синода 30 тысяч рублей; кроме того, на это дело ему пожертвовал И.Г. Харитоненко 10 тысяч рублей; остальную сумму составили пожертвования духовенства Купянского училищного округа. Освящение нового здания Купянского училища происходило 8-го сентября. После совершения Божественной литургии в Купянском соборе, преосвященный Амвросий, во главе 26-ти протоиереев и священников, торжественным крестным ходом, отправился во вновь устроенное здание духовного училища для его освящения. После окропления св. водою всех помещений в новом здании все присутствовавшие были приглашены в большой актовый зал. Когда вошел владыка, раздалось пение величественного благодарственного гимна «Тебе Бога хвалим». Смотритель училища приветствовал владыку речью и поднес ему от училища икону Покрова Божией Матери с молитвенным благожеланием, да охраняет она его и покрывает своим всемощным омофором от всех бед, огорчений, неприятностей и невзгод еще на многия и многия лета! Приняв св. икону и облобызав ее, преосвященный Амвросий поблагодарил училищную корпорацию, сказав, что этот образ Богоматери особенно им чтим и уважаем. Затем, он ответил училищной корпорации речью, дышавшею полною сердечностью и искренностью. Упомянув о своей всегдашней любви к детям, владыка перешел к воспоминанию о том времени, когда он сам обучался в подобном же училище, и живыми, яркими чертами охарактеризовал крайне грустную и жалкую внешнюю обстановку тогдашней школьной жизни. «Впрочем, сказал владыка, и та духовная школа давала много умных и честных людей, хотя, к сожалению, многих и губила». Затем, указав на то, что в настоящее время заботятся об улучшении внешних условий воспитания даже в начальных народных училищах, преосвященный Амвросий признал естественною а в данном случае и безусловно необходимою и заботу о благоустроении духовных училищ. В заключении своей речи он пожелал Купянскому духовному училищу в новом прекрасном здании, облегчающем чрез общежитие надзор и труды как преподавателей, так и воспитателей, нового процветания и улучшения не только относительно успехов и благонравия, но и физического здоровья детей.

После этого преосвященным Амвросием было выслушано двенадцать адресов, прочитанных благочинными Купянского училищного округа. Все эти адресы владыка слушал, стоя, и принимая их из рук благочинных вложенными в бархатные золотом тисненные папки, наклонением, головы благодарил произносивших за выраженные чувства. По прочтении же последнего адреса, он произнес речь, обращенную к депутатам духовенства, в которой все изложенное в адресах он разделил на две части: 1) похвалы и 2) благодарности за улучшение условий воспитания детей духовенства. «По унаследованной от матери скромности, сказал владыка, похвалы я отклоняю от себя, а улучшение условий школьной жизни ваших детей я также приписываю не столько себе, сколько усердию и отзывчивости самого духовенства. Что я мог бы сделать без вас? В своем уединении я только думаю о нуждах наших школ, а средства отыскиваете вы сами. Справедливо заметил здесь один из вас, что нам завидует духовенство других епархий за хорошую постановку наших школ, но честь этой доброй славы принадлежит вам, а не мне. Вы оказываете мне послушание, живем мы с вами дружно, и в этом наша сила, от этого зависит и все то, что мы делаем хорошего». Далее преосвященный обратил внимание духовенства на то, что устроением общежития при Купянском духовном училище еще не положен конец заботам об учащихся детях духовенства: более чем пятидесяти ученикам семинарии нет места в семинарском корпусе; они в Харькове принуждены скитаться по частным квартирам, быть в положении худшем, чем были в прежнее время ученики Купянского училища, что причиняет ему и о. ректору семинарии не мало скорбей.

На другой день (9-го сентября) владыка совершал литургию в Купянской Николаевской церкви. В два часа дня город, благодарный преосвященному не только за оставление духовного училища в Купянске¹⁹, но и за устройство общежития, которое должно влиять даже и на увеличение городских доходов, давал, по постановлению думы, обед в зале думских заседаний. Перед обедом городской голова прочел от города адрес. В ответ на этот адрес преосвященный Амвросий произнес прекрасную импровизированную речь. Упомянув сначала о том, что в продолжение своей службы он не мало имел случаев участвовать в обедах, даваемых частными лицами различных обществ и сословий, но предложенный ему купянцами обед оказался исключительным и единственным для всего времени его общественного служения. Единственным владыка назвал этот обед потому, что он был предложен не отдельными членами городского общества, не частными лицами, даже не городскою управою, а всею городскою думою, не из уважения к личным только достоинствам владыки, а из уважения к его сану, из уважения к нему, как епископу православной церкви, в благодарность ему не только за сооружение в г. Купянске величественного здания, которое служит лучшим украшением города, но главным образом за оставление в нем самого духовного училища, которое, по выражению адреса граждан, в их крае «является питомником и рассадником лиц, призываемых быть пастырями духовного стада, учителями и руководителями в духе религиозной нравственности и молитвенниками пред престолом Всевышнего». В этом владыка усмотрел отрадную черту сближения не только граждан, но самого городского управления с православною церковию. Прежнее отчуждение наших городских управлений от церкви грозило нашему обществу гибелью и потому тяжело о нем вспоминать; в сближении же с церковию заключается вся нравственная мощь русского народа и потому не только следует отметить факт такого сближения, но и нужно пожелать, чтобы он не остался одиноким и исключительным, чтобы в этом отношении Купянское городское управление послужило благим примером и для других городских управлений. Свою речь преосвященный Амвросий закончил пожеланием г. Купянску полного и всестороннего процветания: «Да процветает его торговля и промышленность! Да украшается он прекрасными строениями и красивыми улицами! Да процветают его поля и луга! Да увеличиваются его благосостояние и богатства, а паче всего – вера и благочестие!»

В харьковском епархиальном женском училище в 1890 году был окончен, как мы упомянули уже, большой трехэтажный, так называемый, «классный» корпус стоимостью в 117 тысяч рублей. Освящение его было совершено 23 сентября. По окончании божественной литургии, совершенной преосвященным Амвросием, он отправился крестным ходом из училищной церкви в новое здание. Здесь, в обширной зале было отслужено молебствие с водосвятием и все здание окроплено св. водою. После этого инспектор классов прочел краткий, но обстоятельный отчет о постройке «классного корпуса», а я, по приказанию владыки, произнес речь «о христианском воспитании женщины». В ответ на мою речь преосвященный сказал, что во время чтения отчета он вспомнил слова Псалмопевца; «Работайте Господеви со страхом и радуйтеся ему с трепетом». «Радость, говорил владыка, сквозит как в отчете о постройке здания училищного, так и в речи о. председателя совета; но не надо увлекаться этою радостью, а нужно молиться, чтобы взошли духовные плоды нового благого дела».

Присутствовавший на этом торжестве ректор харьковской духовной семинарии выразил от имени семинарии глубочайшую благодарность преосвященному Амвросию за его постоянное и отеческое попечение о нуждах семинарии и в особенности за благое его намерение устроить общежитие для своекоштных учеников семинарии. Отвечая на речь ректора, владыка сказал, что ректор, как и другие, хвалит его, а между тем в харьковской семинарии все хорошо потому, что в ней образцовый ректор. Мне желалось бы, сказал преосвященный, оставить по себе только такую память: «хорошо умел чужими руками жар загребать».

Насколько вообще преосвященный Амвросий относился сердечно и сочувственно к воспитанию детей духовенства и в особенности его сирот, показывает, между прочим, следующий факт. В августе 1883 года причетническая сирота, воспитанница приюта при Хорошевском женском монастыре, Антонина Протопопова не была принята в училище за неимением свободных бесплатных вакансий. Узнав об этом, преосвященный Амвросий писал начальнице училища следующее: «Милостивая государыня, Евгения Николаевна! Потрудитесь принять и поместить девочку Антонину Протопопову где-нибудь, хотя под лестницей. Скажите председателю Совета, что я у духовенства не милости прошу, а поправляю на собственные средства несправедливость Совета и обиду нанесенную им Хорошевскому приюту. Дальнейшие объяснения после. Божие вам благословение. Ваш благожелательный слуга Амвросий Е. Харьковский».

Заботясь о благоустроении духовно-учебных заведений своей епархии, преосвященный Амвросий весьма сочувственно относился и к учебным заведениям светским. 17-го июня 1890 года он совершил закладку харьковского коммерческого училища, а на другой день прислал председателю комитета по устройству этого училища письмо следующего содержания: «При закладке здания харьковского коммерческого училища 17-го июня текущего года я выразил желание пожертвовать в пользу сего училища тысячу рублей серебром. Представляя при сем, во исполнение моего обещания, облигацию 2 Восточного займа в 1000 руб. за № 144256 с текущими купонами, покорнейше прошу вас принять относительно сего моего пожертвования некоторые условия.

1. Я желаю, чтобы жертвуемая мною малая сумма, при Божием благословении, послужила началом неприкосновенного капитала училища и была означаема по документам училища под моим именем.

2. Чтобы проценты с сей суммы были присоединяемы к капиталу до открытия учения в училище и затем со всей суммы, какая составится, были выдаваемы вместе с другими благотворительными пожертвованиями, которые, конечно, будут в пользу бедных воспитанников училища». Воля владыки исполняется свято доселе.

Назидательные наставления покойного Архипастыря относительно воспитания юношества встречаются и в его письмах к частным лицам – родным и знакомым, обращавшимся к нему за советом в затруднительных случаях. Вот пример. В одном московском семействе, мать, женщина уже лет 50, воспитанная сама в строгих правилах христианской нравственности и благочестия, озабочена была вопросом, как ей воспитать также и своих юношей-сыновей и девиц, очень живого и восприимчивого характера, горячего сердца и острых умственных способностей. Часто она скорбела, видя, что юношество увлекается современностью, пренебрегает исполнением своих христианских обязанностей и не всегда слушает родительских наставлений в этом отношении. В сильной скорби от сознания своей слабости в деле нравственного воспитания, любвеобильная мать обратилась за наставлением к высокопреосвященному Амвросию. И вот, что получила она в ответ на свои тревоги и сомнения.

«Любезная М. Ты, как настоящая наседка, чрезмерно тревожишься за христианское настроение возрастных птенцов своих. Взрослые дети, особенно сыновья, и в особенности в наше время, не могут сохранить в той целости и живости религиозное одушевление и послушание, какое имели они в детстве. Их уже начинает увлекать свобода мысли и интересы жизни. Нельзя от них уже так настоятельно требовать исполнения религиозных обязанностей (как, например, неуклонного посещения храма) и посылать их туда, как маленьких, а надо серьезно посматривать на них, выражать осторожно сожаление, если они очень забываются, а по временам советывать. Но на что надобно налегать со всею силою родительской власти и влияния, – это на ежегодное говение, исповедь и приобщение. Здесь уступок не должно быть.... При таком наблюдении религиозное чувство в них не заглохнет и сбережется до времени зрелости, как сохранилось у всего твоего семейства. Вспоминай, как вас воспитывали и указывай детям на своих братьев.... Но вот еще важная особенность влияния матери: старайся сохранить их доверие к тебе и полную откровенность .... Для этого нужно относиться к ним больше с ласкою, чем со властью. Пусть и ошибки свои все открывают тебе, (к чему надо приучать потихоньку), – тогда, при этой исповеди, один вздох матери будет сильнее целого поучения. А юноши жаждут участия, порываются на откровенность, и так к этому привыкают, что не сказать ошибки матери для них уже становится тяжело. Но сила, движущая сердца матери и детей, есть любовь, которую и надо хранить и ею пользоваться, – обнять сына, поплакать с ним (и о нем) и потом приласкать его, – значит иметь его в своих руках. Но всегда о предметах, требующих особого обсуждения, надобно со взрослыми сыновьями говорить наедине, и не делать им замечаний при свидетелях, – особенно при младших братьях и сестрах. Затем, молись о них Богу и предавай их покровительству Божией Матери, – и будь покойна, будут христианами!»...

В 1890 году харьковским купечеством была окончена постройка прекрасной часовни на Сергиевской площади в память мученической кончины Императора Александра II. Преосвященный Амвросий освятил эту часовню 8-го июля и исходатайствовал разрешение Св. Синода ежегодно совершать в этот день крестный ход из кафедрального собора в часовню.

В этом же году, ко дню Пасхи, преосвященный Амвросий был Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Владимира 2-й степени за «отлично усердное и полезное архипастырское служение его, ознаменованное особыми трудами в области церковного проповедничества и богословской науки, дающими высокое назидание всей отечественной церкви».

Весною этого года преосвященный Амвросий остановился на мысли учредить в Харькове Братство с целью противодействия пьянству. В апреле 1890 года он писал Г. Обер-Прокурору Св. Синода следующее: «Вследствие блатопопечительных наставлений Святейшего Синода, данных духовенству относительно борьбы с пьянством, кроме приведения в исполнение некоторых других мер, я пришел к мысли учредить Братство для противодействия пьянству под именем «Харьковское Братство Св. Иоанна Предтечи». Представляя при сем проект устава предполагаемого Братства, покорнейше прошу ваше высокопревосходительство исходатайствовать у Святейшего Синода утверждение сего устава и благословение на открытие означенного Братства».

Проект устава этого Братства был лично составлен и собственноручно написан покойным архипастырем. Вот он. «Устав Харьковского Братства св. Иоанна Предтечи, учрежденного с целью противодействия пьянству.

§ 1. С целью противодействия пьянству, разоряющему народ, разрушающему семейное благосостояние и плодящему бесчисленные преступления, по примеру других подобных учреждений, существующих в нашем отечестве, учреждается в г. Харькове «Братство св. Иоанна Предтечи».

§ 2. Братство сие молитвенно поставляет себя под покровительство св. Иоанна Предтечи, о котором сказано ангелом еще до его рождения: вина и сикера не имать пити, и Духа святого исполнится еще от чрева Матери своея (Лк.1:15).

§ 3. В день св. Иоанна Крестителя, 7-го января, Братство совершает свой годичный праздник с обычным молебствием и с общим собранием своих членов.

§ 4. Члены Братства принимают на себя обязанность, по желанию, не употреблять совсем никаких охмеляющих напитков, или же безусловно не употреблять водки, добываемой из хлеба, картофеля и других продуктов, во всех ея видах, напр., наливки, а также рому, коньяку, ликеров и других напитков, производящих по своей крепости сильное охмеляющее действие на пьющего.

§ 5. Члены Братства позволяют себе употреблять виноградное вино, хорошее пиво (без одуряющих примесей, делаемых некоторыми производителями) преимущественно домашнего приготовления, мед и фруктовые воды.

§ 6. Главная задача членов Братства, особенно из духовенства, состоит в том, чтобы словом и примером отклонять всех, на кого они могут иметь влияние, от употребления водки, и разъяснять особенно простому народу, что водка, кроме сильного нервного возбуждения, называемого опьянением, оставляет вредные отложения в желудке, возбуждающие жажду к частому и неумеренному ее употреблению, производит так называемые запои, беспросыпное пьянство, белую горячку (delivium tremens), близкую к помешательству, и служащую причиною страшных преступлений; между тем как виноградное вино и другие выше указанные напитки подобного гибельного влияния на человека не имеют.

§ 7. Но так как у нас существуют в продаже под названием виноградных вин разные смеси простой водки с подкрашивающими ее веществами и вредные не менее самой водки, то члены Братства, особенно из купеческого сословия, по желанию, для пользы народа, входят в сношения с виноделами в Крыму, на Дону, на Кавказе, в Бессарабии и других местах, указывая им удобные места для склада чистого виноградного вина по городам, большим селам и слободам.

§ 8. Члены Братства для установления между собою связи и для ведения точного списка братчикам вносят в кассу Братства по 1 р. с. в год, а бедные крестьяне по 20 копеек. Люди состоятельные могут обеспечить рублевый взнос навсегда капитальною суммою в 20 рублей.

Примечание. Членский взнос может быть доставляем в Совет самим братчиком или чрез приходских священников.

§ 9. Член Братства, не представивший своего взноса в течение трех лет, не взирая на напоминание, считается отказавшимся от участия в делах Братства и выбывшим из оного.

§ 10. Каждый братчик, при доставлении взноса, вместо квитанции получает членский билет или свидетельство о принадлежности к Братству.

§ 11. Деньги, собирающиеся в Братстве из членских взносов и пожертвований, если таковые будут, за расходами по письмоводству, почтовой пересылке и пр., употребляются в пользу церковно-приходских школ Харьковской епархии, а также на распространение в народе книг и брошюр, разъясняющих гибельные последствия пьянства.

§ 12. Братство, по примеру всех подобных учреждений, имеет Совет, состоящий из 12 членов, в том числе председателя, его помощника и казначея, которые избираются общим собранием на три года. Для письмоводства приглашается делопроизводитель с писцами по найму.

§ 13. Совет из числа членов избирает и приглашает некоторых к участью в делах Братства в качестве корреспондентов, которые бы из разных местностей сообщали Совету, сведения об успехах дела предпринятого Братством, о распространении его влияния в народе и об особенных случаях, в которых могут обнаружиться благотворные последствия или требующие пополнения недостатки в его деятельности в борьбе с пьянством.

§ 14. Братство имеет ежегодные (§ 3) и экстренные общие собрания, в которых Советом сообщаются сведения о деятельности Братства, представляются финансовые отчеты, избираются в известные сроки члены Совета и ревизионные комиссии из трех членов Братства для поверки отчетов по финансовой части.

§ 15. Братство имеет свою печать с изображением всевидящего ока и пред ним коленопреклоненно молящегося человека с надписью впереди: «Печать Братства Св. Иоанна Предтечи».

По не зависевшим от преосвященного Амвросия обстоятельствам, его мысль об учреждении в Харькове «Братства св. Иоанна Предтечи» не была осуществлена. Об этом он скорбел даже и в год своей смерти.

Осенью 1890 года преосвященный Амвросий был вызван в С.-Петербург для присутствования в Св. Синоде.

Из Харькова он выехал 9-го ноября с утренним поездом. 8-го ноября вечером, после всенощного бдения, преосвященным Владимиром, викарием харьковской епархии, был отслужен молебен о благополучном путешествии его. После молебна преосвященный Амвросий вышел из алтаря и обратился к своей пастве с речью весьма сердечной и теплой, прося простить ему те ошибки, какие он, как человек, мог совершать хотя и без всякого злого умысла; а в заключение своей речи владыка поклонился своей пастве до земли. Многие из духовенства провожали его до Белгорода. Прощаясь, он выразил желание возвратиться в Харьков, который он, по его словам, так полюбил, что желал бы дожить в нем свои последние годы на благо и пользу любимой им харьковской паствы.

Из Петербурга преосвященный Амвросий писал в Харьков многим своим подчиненным. Эти письма прекрасно характеризуют его самого, как гуманного и сердечного начальника, а потому некоторые из них мы приведем здесь полностью, другие – в извлечении или с пропусками мест, еще неудобных в настоящее время для опубликования.

Вскоре после своего прибытия в С.-Петербург, именно 22-го ноября, преосвященный Амвросий писал начальнице харьковского епархиального женского училища следующее: «Милостивая Государыня, Евгения Николаевна! Вы первая приветствовали меня из Харькова и хлебом-солью, доставленным мне третьего дня вашим дядюшкою, и письмом, полученным мною вчера. От души благодарю вас. Отвечаю на деловое письмо ваше по пунктам. Передайте мою искреннюю благодарность Т.И. Буткевичу за то, что он со други возвеселился, вспомнив меня и отсутствующих. Конечно, во всем, что было выпито и поедено и говорено, выразилось доброе расположение ко мне хозяина и гостей. Отвечаю им любовию и признательностью, хотя и с пустым желудком. Очень я был бы рад, если бы М.В. Шевцова приняла на себя должность попечительницы нашего женского училища. Почин приглашения ее должен идти от вас с Буткевичем. Поезжайте к ней оба и скажите, что и я прошу ее вместе с вами. Если она согласится, я напишу ей изъявление моей глубочайшей благодарности. Нельзя мне просить ее помимо вас, ближайших начальников заведения. (Прочтите ей это). 4 декабря советую вам праздновать в своей семье скромным образом. Без гордости полагаю, что в моем отсутствии поднимать в училище вашем большой шум неудобно. Да и надо пользоваться случаем сберечь денежку и избавить себя от лишних хлопот. Так ли? Если найдете основание поступить иначе, – напишите; время еще не ушло... Очень рад, что болезни в училище прекращаются. Дай Бог, чтобы они исчезли совсем. Я и издали беспокоюсь о вас, а вам и подавно тяжело такое несчастие, О себе лично могу сказать, что я, слава Богу, здоров, но в городе и ближайшей среде еще не осмотрелся. О представлении Государю и речи нет, да, кажется, и не будет. Находят, вероятно, что у него в приемной и без нас тесно. Если что будет, напишу. От Вильны я, кажется, свободен. Обер-Прокурор находит, что новому лицу трудно разобрать, что я напутал в Харькове. Приношу искреннюю благодарность Наталье Николаевне за память обо мне. Детям и всему вашему заведению – Божие благословение. Ивановским попеняйте, что они ко мне не пишут. Искренно вам преданный и неизменно благожелательный Амвросий А. Харьковский».

10-го декабря владыка писал ей же: «Милостивая Государыня, Евгения Николаевна! Еще нескоро ваши имянины, но есть случай переслать вам приготовленный мною к этому дню подарок. Поэтому заранее и поздравляю вас со днем ангела. Пусть посылаемые при сем часы отчеканивают и отзванивают вам многие счастливые годы вашей жизни. благодарю вас и всех служащих при училище и учащихся за многочисленные поздравления, присланные к моим имянинам. Всем вам – Божие благословение. Искренно вам преданный и всегда благожелательный Амвросий А. Харьковский.

Р. S. Часы заводятся на левую сторону, а будильник без указания знающего человека не заводите».

4-го декабря преосвященный Амвросий писал эконому харьковского архиерейского дома, иеромонаху Иосифу: «Преподобнейший о. Иосиф! Посылаю вам накладную на 100 экземпляров книги – «Евангельская История» прот. Матвеевского, купленной мною на чистые деньги у автора по 4 р. за экземпляр. Сложите книги в нашей лавке и продавайте по своей цене, т. е., по 4 р. А чтобы они расходились, передайте 2 экз, о. ректору, один – для фундаментальной, а другой – для ученической библиотеки и попросите его напечатать хороший отзыв о книге в «Листке» (что она вполне заслуживает) и рекомендовать ее священникам для составления поучений и для чтения на внебогослужебных собеседованиях. Деньги, выручаемые за книги, обращайте на нужды архиерейского дома, так как деньги за них заплочены из здешней моей кассы. Один экземпляр книги подарите свящ. Гораину от моего имени. Кой-кто из Харькова пописывает ко мне, но от вас ни слова. Это нехорошо. Я так интересуюсь всем, что у нас делается. Предписывается вам писать ко мне чрез каждые две недели. Кончили ли крыльцо? В каком положении новая постройка? Я все хочу знать, даже то, здоровы ли мои лошади. Вот вам поручение: скажите Немкину, что я жду с нетерпением проэкта консистории. Нужно. Прикажите дать знать чрез консисторию и о. ректора кому следует, чтобы белых книг для подписи ко мне сюда не посылали, как сделал смотритель купянского училища. Пусть подписывает преосвященный. А то, пожалуй, пришлют и от свечного завода его громадные книги. Никаких газет и журналов из Харькова, получаемых в доме, мне сюда не присылайте. Пусть пользуется ими Гораин. В день моих имянин, надеюсь, сделаете братии обычное учреждение. Наконец (секретно), прикажите из нашего скотного двора доставлять молоко Гораиным для моего правнука и его юной матери. Пусть пойдет им моя порция, которою я пользоваться не буду. На праздник буду ждать вас к себе. Места и хлеба у нас много. Всей братии – Божие благословение. Преданный вам Амвросий А. Харьковский».

10-го декабря 1890 года преосвященный Амвросий писал тому же эконому харьковского архиерейского дома, иеромонаху Иосифу следующее: «Преподобнейший отец Иосиф! Благодарю вас и братию за приветствия, присланные мне к имянинам – и письменные, и телеграфические. Всем вам – Божие благословение. В письме своем вы дали мне ответы по некоторым вопросам, на которые я желал иметь объяснение. Теперь по пунктам попрошу у вас еще некоторых сведений и дам некоторые поручения. 1. Вы не известили меня, получили ли вы из консистории 3 т. р., пожертвованные нашему монастырю г. Плевако и расписки домового правления с моими надписями о получении 15 т. рублей в зачет долга, числившегося на архиерейском доме. Меня навела на сомнение сумма процентов по первому займу в 3500 р. рассчитанная по 13-е дек. Деньги получены мною в ноябре и процентов приходится меньше. Да и консистория не известила меня о получении денег Плевако и исполнении резолюции. Пусть пришлют мне извещение от канцелярии. Уже от одной церкви поступило прошение о выдаче пособия из суммы Плевако. Не зевают. 2. В.X. Немким прислал мне поздравление и предположение по постройкам. Передайте ему мою благодарность за благожелания (не пишу ему, потому что не знаю его адреса) и скажите, что я согласен, – думаю согласитесь и вы, – сделать на нашем парадном крыльце новые двери все при входе, и кроме того, каменные ступени вместо истертых деревянных. Уж заодно разоряться. Потом: он пишет, чтобы я пораньше распорядился сломкою старого здания консистории. Скажите ему: никто иной, как он, задерживает дело. До представления в Синод проекта и хотя словесного разрешения от Обер-Прокурора (указ придёт только к весне) я не могу распорядиться ни переноскою архива, ни сломкою консистории. Итак, подгоните его. 3. Заказывайте для моей квартиры Харченко колоды и новые рамы; а пока старые стоят, исправляйте постепенно печи, какие окажутся прогоревшими. Разумеется, приноравливайтесь к погоде. У вас, говорят, большие снега и морозы. Здесь морозы легкие, а снегу совсем нет. Пока только. Жалованье от вас все мы, сущие в изгнании, получили. Благодарим. Живем мы здесь хорошо, а еще было бы лучше, если бы отпустили домой. Преданный вам и всегда искренно благожелательный Амвросий А. Харьковский».

20-го декабря 1890 года преосвященный Амвросий писал мне следующее: «Почтеннейший батюшка, Тимофей Иванович! Благодарю вас за письмо, за статьи (вторую получил сегодня), за дружеское учреждение, устроенное у вас по случаю моего отъезда, за симпатичные речи о мне у Иозефовича и на празднике училища, – за все, за все от души благодарю. Вижу, что вы меня любите и отвечаю вам тем же. И главная цель этого письма ответить на ваше и поблагодарить вас. О. ректору я буду писать особо, а пока скажите ему (и себе), что я рад буду видеть вас в Петербурге – на празднике, только поместить вас у меня негде; угощать буду. Вчера Св. Синодом назначен ректором московской академии Антоний, ректор Петерб. семинарии, человек молодой, но очень даровитый и симпатичный; в академии его полюбят. Стало быть, Кратиров свободен, – чему я очень рад. Потрудитесь сказать о. Григорию Мат. Виноградову, что я благодарю его за письмо, а относительно д. Сперанского, о котором он хлопочет, нужно мне иметь его прошение (Сперанского) по форме. Глубокие поклоны: О. Пр. Семену Алексеевичу Илларионову, которого также благодарю за письмо о деле и умное распоряжение, и которого также ожидаю к себе, – и К.П. Уткину. Не очень глубокий, но искренний поклон передайте Евгении Николаевне и поздравьте ее от меня со днем ангела. Многим я должен ответами на письма, но всем порознь писать некогда, и вот я стараюсь все втискать в одно письмо и набить его поручениями. Совершенно секретно. Как – ни как, отделайтесь от комитета по построению храма. В сотрудники вам выбраны люди не особенно умные. На вас рады взвалить работу, но тут, кроме труда, вы подвергаетесь большой ответственности. А губернатор сделал мне и всему духовенству епархии пакость. Во всеподданнейшем отчете о состоянии губернии он такими мрачными красками изобразил неспособность и недеятельность духовенства в отношении к борьбе с сектантством, что Государь написал: „все это очень грустно“. Я послал отповедь Обер-прокурору. Можете только сказать это о. ректору и пр. Илларионову. Бумаги покажу вам при свидании, на которое надеюсь. – В комитет строительный и не вправе были вы вступать без моего согласия; вы командированы только в Комитет Высочайше утвержденный для совещаний, а получать от него командировки нет оснований. Напишите: „По множеству занятий, возложенных на меня епархиальным начальством (их и в самом деле у вас очень много) не могу принять на себя обременительных забот по строительному комитету“. Когда нас оскорбляют, пусть без нас и обходятся. Так-то. Мы неспособны; пусть они действуют. Душевно преданный Амвросий А. Харьковский».

26-го декабря мною получена была телеграмма следующего содержания: «Благодарю епархиальное училище за приветствие. Скажите, откуда вы заимствовали сведения о брошюрах. Проповедь сюда посылайте. За труд благодарю. Архиепископ Амвросий».

9-го февраля 1891 года преосвященный Амвросий писал мне из Петербурга следующее: «Достопочтеннейший батюшка Тимофей Иванович! От души благодарю вас за все труды ваши и все выражения и знаки вашего расположения ко мне. Извините, что отвечаю вам только новыми поручениями и предложением новых трудов. Желал бы, чтобы в этом вы, хотя скрепя сердце, усмотрели и мое уважение к вам и полнейшую доверенность и любовь, по которой именно приятно мне участие ваше во всех моих начинаниях и заботах. Этими поручениями и нагружаю настоящее письмо. Излагаю дело, по моему обыкновению, для ясности по пунктам. 1. Г. Немкин поставил меня в величайшее затруднение позднею доставкою проекта консистории, чрезмерным возвышением стоимости здания (вопреки указанной ему и обещанной мне суммы) и включением в смету разборки старого консисторского дома, не принадлежащего казне, – на казенные деньги (что в указе Свят. Синода игнорировано и должно быть покрыто молчанием). Великой борьбы и труда стоило мне провести дело в Синоде. Слава Богу, что есть друзья, которые помогли мне и провести и ускорить дело. Теперь с тою же скоростью нужно докончить дело в Харькове. Перед вами указ Св. Синода, проект и смета предполагаемой постройки. Примите на себя труд доставить все это в консисторию и сказать там, чтобы проект на другой же день был препровожден в губернское правление на рассмотрение и, по рассмотрении, возвращен был мне с особым донесением, на основании которого я должен представить доклад Св. Синоду. Для ускорения возвращения ко мне проекта посылаю нарочного, который будет ждать его. С тою же целью пишу г. губернатору и старшему члену губернского правления Кузину. 2. Убедительно прошу вас принять на себя председательство в будущем строительном комитете. Дело – казенное и сложное, а потому требующее и разума и опытности, которыми, по милости Божией, вы обладаете. Я назначу вам в сотрудники лучших людей, а главное – своего эконома о. Иосифа, искушенного в строительном деле. О других членах комитета поговорим при свидании. Пожалуйста, не приводите меня в отчаяние отказом. 3. По тому кредиту, которым вы пользуетесь в компании кирпичных заводчиков и подрядчиков, начните переговоры о поставке кирпича, извести, лесных материалов и проч., что найдете нужным, и с условием расплаты в два года (на третий останутся мелочи), как сказано в Синодском указе. Строить будем хозяйственным способом. О подрядчике на каменную кладку поговорите с о. экономом, который знает мое мнение об этом. Это и не к спеху, главное – нужно заподрядить материалы. Деньги из Синода будут высланы немедленно по окончании дела по бумагам. 4. Объявите в консистории, чтобы помышляли о немедленной переборке присутствия и попечительства в певческий корпус, а архива – в бурсу, как предположено. Старый архив закрытых правлений может быть сложен в подвалах архиерейского дома, о чем я скажу эконому. Чиновники, живущие в консистории, немедленно должны приискивать себе квартиры. Эконом передавал мне, что членам консистории желательно, чтобы старое здание оставалось на своем месте до окончания нового. Я много думал об этом и признаю это невозможным, как потому, что много материала из старого здания потребуется в новое (по ожидаемой глубине фундамента), так и потому, что, по окончании нового дома, архиерейское домоправление не будет знать, что делать со старым. 5. Наладивши дело об утверждении проекта в губернском правлении, вы собирайтесь в путь до Питера, поручив секретарю консистории отдать бумаги и все документы моему посланному, человеку надежному. Если успеете поговорить с Толкачевым или с кем другим о цене кирпича, – ладно, а остальное сделаете по возвращении. Тотчас, по окончании дела в Синоде, я телеграммою извещу эконома, чтобы начали поставку кирпича (эконом на днях возвращается). Вы пред отъездом в Питер дайте мне телеграмму как о том, в каком положении оставите дело, так и о дне вашего прибытия к нам, чтобы вас могли здесь встретить. Остановитесь вы у меня – с приличным помещением и харчами. До – зде о делах. Теперь мои новости. Имел счастие 4 февраля я представляться Государю Императору. Принят был очень милостиво. Подробности передам лично. Публичное чтение мое прошло блистательно и по резкости наделало много шуму в городе, но наши все довольны. До свидания. Если увидитесь, передайте мои поклоны о. ректору и о. Протоиерею Илларионову. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский. Р. S. Чтение мое уже напечатано в Церк. Ведомостях. Если о. ректор пожелает перепечатать в нашем журнале, я буду очень рад. Напишите ему об этом, если лично не увидитесь. Не забыли бы в консистории прописать в губернское правление из указа Св. Синода, что проект и смета им рассмотрены и сумма ассигнована».

В тот же день, т. е., 9-го февраля 1891 года, преосвященный писал и начальнице харьковского епархиального женского училища, Е.Н. Гейцыг, следующее: «Милостивая Государыня, Евгения Николаевна! благодарю вас за ваше последнее, впрочем, очень давнее, письмо и за заботу о моем здоровье, выраженную – не мне, а Макухину²⁰ в телеграмме. Что же? Или до вас дошел слух, что я лежу недвижим? – Пока Господь милует. Буткевич едет ко мне, чему я очень рад. Напишите мне с ним письмо не менее ½ фунта весом. Мои новости он скажет вам, а здесь я не повторяю. Скажите ему (я забыл написать), чтобы он взял увольнение от преосвященного Владимира в виде командировки ко мне по делам службы во избежание лишней переписки, с назначением члена Совета на его место. Пусть это скажет преосвященному от моего имени. Преданный вам А. А. X. Кланяюсь вашей матушке».

Письмо преосвященного Амвросия из Петербурга сумскому протоиерею о. В.В. Никольскому от 21-го марта 1891 года: «Достопочтеннейший отец протоиерей Василий Васильевич! У вас, в Сумах, проживает некто кандидат киевской духовной академии Андрей Васильевич Ковалевский. Он подал прошение Г, Обер-Прокурору Свят. Синода о назначении его на службу в Японскую миссию. Г. Обер-Прокурор поручил мне собрать о нем сведения. Полагая, что лучше вас никто этого не сделает, я прошу вас написать мне о Ковалевском все, что знаете и узнаете, немедленно. Прошу вас передать мой глубокий поклон Ивану Герасимовичу и Наталье Максимовне. Занят я чуть не до слез. Не знаю, как дожить до возвращения в Харьков. Преданный вам и неизменно благожелательный Амвросий А. Харьковский».

8-го апреля того же года преосвященный Амвросий писал мне из Петербурга следующее: «Достопочтеннейший Отец Тимофей Иванович! За все и от души благодарю вас. Теперь перечитываю (свое чтение о сектантстве в образованном обществе) и завтра буду читать. Пожелайте успеха. Посылаю вам на «голые зубы» строительного комитета из здешней экономии архиерейского дома заимообразно 1000 р. На днях получите 30000 рублей. Скажите Немкину, что на исправление окон в архиерейском доме по его предположению я согласен. Передайте мой поклон о. Илларионову и Евгении Николаевне. Прошу у них извинения, что не пишу. Завален работою до слез. Пишу спехом и от того оч. дурно. Извините. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский».

Письмо к эконому архиерейского дома, иеромонаху Иосифу от 13-го апреля 1891 года из С -Петербурга. «Достопочтеннейший отец Иосиф! Еще посылаю вам заявление в государственный банк об обмене облигации. Потрудитесь представить его до 30 апр. (крайний срок) и внести платеж в 70 р. с вычетом из моего майского жалованья. Собираемся домой. Певчих отпустим к 1 мая, вероятно, и протодиакона. Меня обещают отпустить к 15 мая. Ваши гости. По вашей рекомендации хлопочу о. Алипия устроить на место игумена в Ахтырский монастырь. Пишите, пожалуйста, что у вас делается. Преданный вам Амвросий А. Харьковский. Р. S. Старый кирпич продавайте комитету не менее 10 р. Говорят, очень хорош. Нам себя обижать не следует. К вам посланы обои и лампы с товарным поездом. Уплату возвращу вам. Скоро пошлем и новую карету. Кутим».

15-го апреля 1891 года преосвященный Амвросий писал из С.-Петербурга начальнице харьковского епархиального женского училища следующее: «Милостивая Государыня Евгения Николаевна! Вот вам «две строчки». Вчера получил письмо ваше от 11 апр., – и вот уже отвечаю. Не есть ли это милостивое внимание к вам начальства? Пишу весьма охотно потому, что в голове и на письменном столе стало у меня посвободнее. «Второе чтение» происходило 9 апреля. Прошло весьма успешно. Благодарение Богу! Посылаю два оттиска, – один – в нашу редакцию, и другой – Иозефовичу по его желанию поскорей напечатать в «Южном Крае». Напишите, как у вас будет принято. Петербургские барыни, конечно, на меня обозлятся. Буткевичу скажите, чтобы он не робел. Здесь престиж его возрастает. Членам Синода понравилась его записка о князе Хилкове. А если он склонен к злорадству, то сообщите ему, что редактор Православного Обозрения Преображенский уже наказан за единомыслие с Трубецким. Ему присудили было орден св. Владимира 3-й ст., а теперь вычеркнули из списка награждаемых. Аще Бог восхощет, 15 мая выеду в Харьков; следовательно, около 25-го увидимся. Возвращаюсь восвояси; просим любить, да жаловать. Буткевичу серьезное поручение: попросите его сказать кафедральному протоиерею Павлову следующее. При рассуждении о награждении его кабинетным крестом с украшением встретилось затруднение. Готовы были отказать ему по недостатку денег в Синоде и поставили мне условием согласие, если протоиерей Павлов внесет деньги 350 р. Я за него поручился. Не погневается ли он на меня за это? Мне жаль было лишить его награды. Об Александре Петровне и Рындовском я говорил здесь людям влиятельным, что они «совершат преступление», если допустят их выдти в отставку. Результата не вижу. Ну, будет с вас. Надо и другим написать. А вы пишите мне, пожалуйста, на досуге в праздник. И чем больше соберете мне подробностей, тем лучше. Спросите еще Буткевича: занимал ли он деньги на консисторию у Велитченко, и получил ли тысячу рублей, посланную в комитет от меня? За его энергию в постройке скажите от меня ему спасибо. Матушке вашей передайте от меня искренний поклон. Весь Петербург знает, что я щеголяю в чулках ее работы. Всем вам – Божие благословение. Преданный вам и за вашу службу искренно благодарный Амвросий А. Харьковский».

На другой день после этого владыка писал ей же следующее: «Вот вам, милостивая государыня Евгения Николаевна, и еще знак благоволения начальства. Послал я корректурные листы своего второго чтения в свою редакцию и в «Южный Край», но там не скоро напечатают. Вот вам с братиею и сестрами училища особый экземпляр. Затем будьте здоровы и благодушны. Преданный вам Амвросий А. Харьковский. Апр. 16, 1891 г.».

Письмо преосвященного Амвросия из С.-Петербурга от 21-го апреля 1891 года к о. эконому харьковского архиерейского дома: «Христос воскресе, достопочтеннейший отец Иосиф! От души поздравляю вас и братию с светлым праздником. Еще я вам навязываю хлопоты по случаю досадного дела в государственном банке касательно известных вам моих бумаг. Из отношения ко мне конторы банка и моего ответа ей вы увидите, что от меня требуется. Чтобы дело с заявлениями покончить, я нашел средство, которое прежде не пришло мне на мысль. Представьте в контору самые мои процентные бумаги, – и 5½ ％ и 1-го восточного займа за № 33863 (о которой вы что-то мне не пишете). А для этого я посылаю вам в особой коробочке по почте ключ от моего сундука. Получивши его, вы посмотрите у сундука под крышкою с правой стороны ручку с медною шишечкою, потяните за нее, – и вам откроется на середине сундука отверстие для ключа, которым после троекратного оборота вы сундук и откроете. Там в коробочке, завязанной в платок, вы увидите все мои капиталы. (Возьмите их и бегите в Америку). Отыщите требующиеся бумаги и представьте в контору банка. Ключ от сундука оставьте у себя до моего возвращения. На случай прилагаю квитанцию, выданную вам на залог в 70 р. Может быть, вам залог возвратят. Если предъявили заявление по выше означенной облигации 1-го вост. займа и дали залог, – и его попытайтесь возвратить. Если это не удастся, оставьте дело до меня. Истинное несчастие – связываться с казною по таким делам. О последующем, пожалуйста, меня известите без замедления. Все это меня беспокоит. благодарю вас за последнее известие о ходе дел ваших. Открытие глубокой канавы, приходящейся под южною стеною будущего здания консистории – дело крайне неприятное. Обойти ее, кажется, не возможно. Приймите меры, чтобы эта стена большею сравнительно с другими осадкою не повредила здание, – утолщением фундамента или большим количеством связей. На архитекторские штуки – арки, столбы и т. п. не соглашайтесь. Во всяком случае напишите, что по этому предмету думает ваш комитет. Вас вероятно удивляют наши посылки – карета, обои, люстры, отправленные к вам. Мы решили с о. Алипием: уж кутить, так кутить. Накупил еще ковров; только уплачивайте пересылочные денежки (которые, впрочем, вам заплатили). Вы торгуете кирпичом удачно; стало быть, деньги у вас есть. Немкин писал мне что-то об исправлении окон подкладкою под рамы нового кирпича. Так как колоды с рамами, след., и подоконники уже поставлены на места, то едва ли это теперь будет удобно. Оставьте, если это не представит особенной пользы для тепла. С новыми печами и так не будет холодно. Воображаю, какую картину разрушения представляет наш монастырский двор. Похлопочите, понатужтесь, за то после будет хорошо. Прочите Н-у следующее: до меня доходят слухи, что он придирается к подрядчику каменных работ по неудовольствию за то, что не отдали дела его приятелю X-ко (который даром собирает четвертаки). Мне это не нравится. Сильнее выражаться не желаю. Да будет мир и единодушие в вашем комитете. – Если б вы знали, каких усилий мне стоило провести дело о постройке консистории в Св. Синоде! Поэтому мне тяжело будет видеть всякое осложнение в его исполнении. Мне неоднократно Г. Обер-Прокурор повторил обещание отпустить меня из Петербурга к 15 мая. Следовательно, около 25-го (с остановкою в Москве) я, если жив буду, возвращусь к вам. Просим любить, да жаловать. Прийдется мне, конечно, ехать прямо на дачу. Вы, по вашей обязательной заботливости, несомненно все там устроите. Но где мне приютиться у вас, когда понадобится приехать в город? А эти надобности будут часты. Я полагал бы приспособить для моих кратковременных остановок какую-либо из свободных келий внизу, где жили мои гости. Подумайте. Макухин, кажется, может поместиться в прежней своей квартире. Где вы разместите наши покупки, уж и не знаю. Но вам не учиться улаживать затруднения. Я так много вам благодарен и так крепко на вас надеюсь. Вот сколько написал вам! Как то вы разберете мою слепую рукопись. Пишу после всенощной в первый день праздника; следовательно, уставши и после бессонной ночи. Рука совсем не пишет. Божие вам благословение. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский. Р. S. Повидайте Африкана Гавриловича Левандовского. Поблагодарите его за многие приветствия, присланные им мне по телеграммам к праздникам, и попросите мне извинения, что я не отвечал на них. Причина простая: не знаю его адреса. Прибавьте еще, что исполнение его просьбы о ходатайстве моем за сына белгородского протоиерея для меня решительно невозможно».

Не знаю, как случилось, но Преосвященный Амвросий возвратился из Петербурга в Харьков не 25-го мая, как предполагал он в своих письмах, а 4-го мая 1891 г.

Во время своего пребывания в Петербурге преосвященный Амвросий читал две публичных речи в собрании Братства Пресвятые Богородицы: первую – 5-го февраля 1891 года – «О причинах отчуждения от церкви нашего образованного общества» и вторую – 9-го апреля 1891 года – «О религиозном сектантстве в нашем образованном обществе». Обе эти речи озлобили против владыки не одних петербургских барынь, как думал он, а они произвели сильное влияние на все русское общество и разделили его на два неровных лагеря. Ими остался крайне недоволен даже тогдашний министр народного просвещения И. Д. Делянов, раньше находившийся в добрых отношениях с преосвященным Амвросием. Но владыка не падал духом: «слово Божие нужно возвещать верно, без послаблений», – говорил он, – «такова данная нам, пастырям церкви, заповедь Божия. Меч Христа, принесенный на землю, неприятен Его врагам и разделяет своих от чужих».

– Но ведь нужно же сделать уступку нашему времени, – заметил преосвященному один его петербургский знакомый.

– Т. е., либеральному направлению нашего времени? – переспросил владыка. – Но разве христианство может идти в сделку с либералами нашего времени? Либералы нашего времени это люди, не верующие в самое бытие Божие, враги церкви Христовой и членов ее, противники всякой власти и порядка, стремящиеся только к разрушению и ниспровержению, никогда и ничем недовольные. Какая возможна им уступка? Отречься от Христа и христианства? Потакать анархизму и своеволию? Да, разве это возможно?

– Ах, владыко, сказал его собеседник, – ведь не так страшен..., как его малюют.

– Это вы на счет бесов-то? – спросил преосвященный. – Малеванных бесов я не боюсь, но ведь это бесы настоящие, со всею свойственною им злобою, враждебностью и разрушительностью. Нет, уж пусть другие им делают уступки, а не я. Я старик, мне умирать надо; я боюсь суда Божия.

Проживая в С.-Петербурге и занимаясь синодскими делами, преосвященный Амвросий ни на минуту не забывал и своей харьковской паствы. Он хотел извлечь для нее что-либо полезное даже из самого своего присутствования в Синоде. В 1890 году он выпросил у Синода 50 тысяч рублей на устройство при Харьковской семинарии особого двухэтажного корпуса для преподавательских квартир. Корпус этот был выстроен и служит свидетельством непрестанной заботливости в Бозе почивающего Архипастыря не только об учащихся, но и об учащих в харьковской семинарии.

Но преосвященный этим не ограничился. Ему тяжело было видеть, что харьковская консистория помещалась в здании весьма ветхом, тесном, полуразрушенном и безобразном. И вот, как мы видели выше из его писем, проживая в Петербурге, он воспользовался случаем и испросил у Св. Синода 78 тысяч рублей для устройства нового трехэтажного здания для консистории. Он опасался, что этих денег не станет, так как сметою было предположено на этот предмет 86 тысяч и встретились еще многие сверхсметные работы (увеличение фундамента в 4 аршина с западной стороны, заложение длинного подземного хода и др.). Поэтому он возложил на меня все хлопоты по устройству этого здания и сам принимал в них близкое и живое участие. К его удовольствию, все препятствия были легко препобеждены, здание устроено без особых неприятностей, ассигнованной суммы не только хватило на устройство здания, но 5 т. рублей из нее было израсходовано на приобретение для консистории мебели и 8 тысяч остались вовсе неизрасходованными. 22-го октября 1892 г. в час дня лично самим преосвященным Амвросием было совершено освящение этого обширного и прекрасного здания. После молебствия член консистории, кафедральный протоиерей Т.С. Павлов прочитал от имени консистории обстоятельный, благодарственный адрес и поднес владыке дорогой из черного дерева посох. В ответ на прочитанный адрес преосвященный Амвросий сказал приблизительно следующее: «Не в первый раз, возлюбленные братия, вы награждаете меня выражением вашего расположения и похвалами за некоторые мои действия в пользу епархии, которые представляются вам заслугами, а не просто исполнением моего долга. Расположение ваше мне дорого, но похвалы тяжелы для совести, так как они легко возбуждают в нашем грешном сердце чувство самодовольства и самомнение. Всем нам нужно помнить слово Апостола: задняя забывая, в предняя простирайтесь. Возблагодарим Господа Бога за то, что сделано, и будем продолжать делать – каждый на своем месте и по мере сил своих, со смирением и усердием. Что касается до меня, то преднее для меня коротко: я вступил уже в восьмой десяток лет. Обращаясь к прошедшему, я нахожу себя обязанным благодарить за любовь вашу и дружное содействие всем моим начинаниям и просить у вас прощения в допущенных мною ошибках, погрешностях, может быть, и в нечаянных кому-либо обидах и несправедливости. А что касается будущего, то будем следовать слову Спасителя: подобает делати, дóндеже день есть, приидет нощь, егда никто же может делати. Ночь моя близка. Посох, даруемый мне вами, теперь для меня приличен, как опора на последних шагах моей жизни. Он имеет для меня особое значение, как выражение вашей готовности поддерживать меня и впредь вашим добрым сотрудничеством. Как на твердый посох, я с уверенностью опираюсь на любовь вашу. Правда, новые здания, сооруженные в нашей епархии, составляют для всех нас утешение. Но мне желательно, чтобы вместо похвал ближайшие к нам молодые поколения, пользуясь ими, вспоминали, при ком они построены, и иногда молитвенно вздохнули о грешном архиепископе Амвросии».

Одновременно с устроением нового здания для консистории преосвященный Амвросий заботился и о благоустроении харьковского архиерейского дома. Рядом с консисторским зданием он выстроил два прекрасных дома – с северной стороны – трехэтажный, обширный и красивый, с южной – в полутора этажа; кроме того в это же время он произвел капитальный ремонт в своих покоях, устроил новую, удобную и красивую парадную лестницу с обширным вестибюлем; выстроил, новый гостиный корпус рядом с певческим корпусом, перенес на новое место главные монастырские ворота, а на том месте, где было старое консисторское здание развел парк, обнесенный красивою железною решеткою. На все эти монастырские строения им было израсходовано до 200 тысяч рублей.

Борьба с распространявшимся в епархии сектантством – штундою и толстовщиною и в этом году составляла предмет особенной заботы и попечений преосвященного Амвросия. Он остановился на мысли учредить должность особого епархиального миссионера. В этом смысле в июле 1891 года он возбудил ходатайство пред Святейшим Синодом. Это ходатайство было удовлетворено 9 января 1902 года; жалованье харьковскому епархиальному миссионеру было ассигновано в количестве 2000 рублей в год, но поставлено условие, чтобы епархиальный миссионер был свободен от всяких других служебных по епархиальному ведомству занятий согласно § 4 правил об устройстве миссий и о способе действий миссионеров по отношению к раскольникам и сектантам.

Еще в 1889 году по Высочайшему повелению был учрежден в Харькове под председательством губернатора особый комитет, на который было возложено: 1) выработать соображения по вопросу о сооружениях, могущих быть воздвигнутыми в память события 17-го октября 1888 года на месте крушения Императорского поезда и 2) производить прием поступающих с этою целью пожертвований, не устраивая от имени комитета денежных сборов на указанную надобность. Преосвященный Амвросий принимал всегда живое участие в занятиях этого комитета. 30-го мая 1889 года вместе с губернатором Петровым и членами комитета он ездил на место крушения Царского поезда. Здесь учрежденным комитетом было решено устроить величественный каменный храм вблизи места события 17-го октября, а на самом месте спасения Царской Семьи в насыпи полотна железной дороги – пещерную часовню. Дворянин Мерненков тогда же уступил комитету для этой цели 10 десятин земли.

Преосвященному Амвросию не нравился выбор места, сделанный комитетом, равно как и решение – строить именно храм, при существовании на том месте целого монастыря. Он писал по этому поводу Г. Обер-Прокурору Св. Синода следующее: «Председатель строительного комитета по сооружению храма на месте чудесного события 17 октября харьковский губернатор Александр Иванович Петров на этих днях спрашивал из Петербурга телеграммою членов означенного комитета: „нет ли технических препятствий к сооружению храма у самого места катастрофы?“ Члены комитета отвечали, что никаких нет. Отсюда можно заключать, что вопрос о выборе места для построения храма близится к окончательному решению. Как верноподданный, которому естественно желать наилучшего способа исполнения благочестивого желания народа почтить сооружением храма место спасения благочестивейшего Государя нашего; и как служитель церкви, на котором лежит обязанность заботиться о соблюдении всех условий требуемых удобствами и благолепием храмов Божиих, я осмеливаюсь по означенному вопросу представить Вашему Высокопревосходительству некоторые свои соображения.

Правда, место лежащее близь полотна железной дороги, где произошло крушение Императорского поезда не представляет технических затруднений для сооружения на нем храма в смысле твердости грунта и прочности здания, но есть другие неудобства, которых нельзя не принять во внимание при решении столь важного вопроса.

1) Место, против насыпи, на которой произошла катастрофа, представляет глубокую низменность между двух возвышенностей, простирающуюся весьма далеко в сторону противоположную железной дороге. С прилежащих возвышенностей в нее стекает дождевая и снеговая вода, которая, упираясь в полотно дороги, представляет по временам род болота именно там, где предполагается поставить храм. Если это скопление воды не повредит прочности храма, то во всяком случае будет поддерживать в нем сырость, а в известные времена года разводить вокруг него грязь. В зимнее же время в означенной низменности при ветрах бывают снежные заносы, почему и храм может быть заносим снегом, и зимою добираться до него будет трудно, а также и очищать путь к нему и место вокруг него будет весьма затруднительно и убыточно.

2) Храм, прижатый к стене насыпи будет казаться стоящим в яме, со стороны насыпи будет застенен, крестные ходы, требующиеся в известные церковные времена вокруг него, будут неудобны, а сотрясение от проходящих железно-дорожных поездов если не будет вредить прочности здания, то вместе со свистками будет развлекать во время богослужения внимание молящихся. Если на это можно возразить, что нет надобности ставить храм слишком близко к полотну дороги, а можно отдалить его, то возникает вопрос: куда? Конечно, лучше не в ту же низменность с теми же неудобствами, а на возвышенность, ближе к Спасову скиту, что составит расстояние от места крушения только в несколько десятков сажен, а между тем новый храм будет отовсюду виден вместе с скитскими зданиями, внесенный в общую ограду и обсаженный деревьями, представит прекрасную картину, достойную назначения всех предпринятых сооружений. Но что всего важнее, храм будет под близким наблюдением скитских монахов, так как кроме их поручить его некому, и доступ к нему для богослужения во всякое время года будет удобен.

3) Что же будет сооружено на месте самого события? Кажется, вновь строить ничего не нужно. Поставленный архимандритом Святогорского монастыря на этом месте, на несколько возвышенной насыпи, крест с Нерукотворенным на нем образом Спасителя (который на днях будет покрыт деревянною шатровою кровлею) представляет такой скромный, приятный и умилительный вид, что народ полюбил его и из скита считает своею обязанностью пройти к нему и помолиться пред ним. В молебном хождении к этому кресту участвовал 21 октября прошедшего года Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич и, сколько можно было заметить, вынес от него приятное впечатление. Вот это именно хождение к святыне на место катастрофы и не следует уничтожать чрез построение на нем храма. Крестный ход есть любимый род богомолья у нашего народа. Он чувствует особое величие молитвы под сводом небесным, при свете солнца, среди природы, и в колокольном звоне, при громких песнопениях крестных ходов, он сознает свободу своей святой веры и торжество православия. Уничтожить этот начавшийся ход из скита ко кресту было бы несправедливо. Притом никакой храм не вместит всего народа, который будет собираться (и уже собирается) в скит на праздник 17 октября; он все будет ждать вне храма после богослужения молебна на открытом воздухе, который (молебен) будет не полон без крестного хождения к месту чудесного события. Посему желательно было бы не загромождать на многие годы строительными материалами (что будет неизбежно при построении храма) и не закрывать для народа ныне уже священное место, где поставлен крест, а с построением нового храма подле Скита сохранить крестный ход к месту чудесного события. Сохрание непрерывности и теплоты народной молитвы на месте спасения возлюбленного Царя его выше всяких величественных сооружений. Народ сам украсит (и надо предоставить это ему) и крест и деревянную над ним часовенку, как украсил в Петербурге бедную хижину Петра Великого.

Покорнейше прошу ваше высокопревосходительство представить сии мои соображения, если признаете возможным, на Всемилостивейшее воззрение Его Императорского Величества».

Министр внутренних дел прислал это мнение преосвященного Амвросия в Харьков, в строительный комитет, для руководства, заметив, что оно «найдено заслуживающим полного внимания». Комитет постановил: у насыпи железной дороги, где был вагон Государя Императора, устроить часовню, а храм сооружать на значительном расстоянии от нее, но не на возвышенности, а внизу ее, на одной линии с часовнею.

В январе 1891 года архитектор Марфельд составил проект сооружения этого храма и часовни, удостоенный Высочайшего одобрения. 21-го мая преосвященным Амвросием торжественно была совершена закладка храма. В этот день в 12 часов и 25 минут изволила прибыть на место спасения Царской Семьи сама Государыня Императрица Мария Феодоровна с Их Императорскими Высочествами – Великою Княжною Ксениею Александровною и Великими Князьями Михаилом Николаевичем и Александром Михаиловичем. По выходе из вагона Государыня Императрица вместе с их Высочествами отправилась прямо в деревянную церковь Спасова Скита, устроенную преосвященным Амвросием (о чем мы говорили выше). При входе в церковь Ея Величество встречена была владыкою и была приветствована им в глубоко-прочувствованной речи. Приложившась ко св. кресту и иконам и выслушав краткое молебствие, при пении тропаря «Спаси, Господи, люди Твоя», из церкви Спасова Скита Государыня Императрица отправилась к месту крушения Императорского поезда вместе с крестным ходом. В павильоне, на месте которого было предположено воздвигнуть престол проектированного храма, преосвященным Амвросием было отслужено молебствие и совершено освящение места. После этого от имени братии Спасова Скита владыка поднес Государыне Императрице Образ Нерукотворенного Спаса, прося Ее поместить эту икону в своих покоях в воспоминание о чуде, совершенном над Августейшей Семьею 17-го октября 1888 года. Государыня приняла св. икону, благоговейно облобызала ее и благодарила владыку.

21-го октября того же 1891 года место крушения Царского поезда посетили Государь Император Александр Александрович, Государыня Императрица Мария Феодоровна, Наследник Цесаревич, ныне благополучно царствующий Император Николай Александрович, Великий Князь Михаил Александрович и Великие Княжны Ксения и Ольга Александровны, Их Величества король и королева Датские и Ея Королевское Высочество наследная принцесса Уэльская с двумя своими дочерьми. У входа в деревянную Скитскую церковь Государь Император был встречен преосвященным Амвросием с крестом и св. водою; – при чем владыка приветствовал Государя прекрасною речью. После этого было совершено молебствие по особому чину, составленному Св. Синодом на день 17-го октября. По окончании богослужения владыка, благословляя Государя Нерукотворенным Образом Спасителя, сказал следующее: «Прошу Ваше Императорское Величество принять эту святую икону в благословение от юной обители, сооруженной на месте Вашего чудесного спасения». Приняв благоговейно св. икону и облобызав ее, Государь Император милостиво беседовал с преосвященным, – благодарил его за устройство церкви и обители, в которой Он получил возможность так скоро возблагодарить Господа за Свое чудесное спасение, расспрашивал о состоянии обители, числе братии и средствах ее содержания, а в заключение указал на Своего Первенца, заметив, что в том году Он подвергался новой смертной опасности в Японии,, но по милости Божией был спасен. Это милостивое внимание Государя Императора было для владыки самою высшею наградою за его труды и хлопоты.

В том же 1891 году владыка был обрадован посещением его о. Иоанном (Кронштадтским). По просьбе владыки, о. Иоанн совершал литургию в кафедральном соборе, при громадном стечении народа. После литургии на соборной площади преосвященный Амвросий вместе с о. Иоанном совершил молебствие, а затем, разоблачившись в алтаре, он поклонился о. Иоанну в ноги и поцеловал его руку, благодаря его за доставленное харьковцам утешение и прося его молитв о себе.

С редкою сердечностью относился преосвященный Амвросий и к тяжкому горю, которое постигло Россию в этом году. Мы говорим о неурожае и голодающих. 24-го августа 1891 года он учредил особый комитет для сбора пожертвований в пользу соотечественников, бедствовавших от неурожая, предписал епархиальному духовенству производить сбор при каждом богослужении и даже при требо-исправлениях и сам принимал, как председатель этого комитета, личное участие собиранием пожертвований, не говоря уже о его личных пожертвованиях. Им лично было собрано на это доброе дело свыше 10 тысяч рублей.

Кроме речей, произнесенных при встрече Августейших Особ, о которых нами упомянуто выше, в этом году преосвященным Амвросием были произнесены еще: 1) Слово в день Усекновения главы св. Иоанна Крестителя «о стыде и стыдливости», 2) Слово «о христианском уединении» (произнесено в Спасовом скиту 17 октября) и 3) Речь по случаю празднования пятидесятилетнего юбилея 2-ой Харьковской мужской гимназии. Импровизации он, по обычаю произносил неопустительно при каждом богослужении. Об одной из таких импровизаций нельзя не упомянуть здесь. 1-го июня 1891 года преосвященный Амвросий совершал божественную литургию в домовой церкви института благородных девиц по случаю выпуска воспитанниц. По окончании литургии он произнес поучение. Один из присутствовавших на этом богослужении, возвратившись домой, по памяти записал поучение владыки. Его запись ныне находится в нашем распоряжении, – и вот что в ней пишет ее автор: «По окончании литургии, высокопреосвященный Амвросий, обратившись к воспитанницам выпускного класса, произнес краткое, но многосодержательное поучение. Весьма жаль, что оно не напечатано ни в местных газетах, ни в журнале «Вера и Разум»... Оно весьма назидательно для оканчивающих курс не в одном только институте благородных девиц, но и вообще для всех – и девиц, и юношей, – оканчивающих свое обучение в какой бы то ни было школе. Поэтому я решился по памяти изложить содержание этого поучения, и да простит мне произнесший его, великий учитель, если я передам его поучение не точно и с большими пропусками, даже ошибками в подробностях. Я был в числе слушателей, стоявших вдали от преосвященного, и при тесноте и движении, какое было в то время в небольшой домовой церкви института, не мог отчетливо слышать всех его выражений и даже с трудом следил за развитием главной мысли, изложением доказательств и примеров.

Когда воспитанницы института приблизились к амвону, архиепископ Амвросий сказал им приблизительно следующее:

„Сегодня вы оканчиваете свое институтское образование и каждой из вас предстоит теперь более или менее самостоятельная деятельность в дальнейшей жизни. Поздравляя вас с окончанием вашего обучения здесь, я желаю каждой из вас всего хорошего на предстоящем вам жизненном пути: и добрых дел, и хороших успехов, и светлых радостей. Но то образование, которое вы ныне закончили, было только школьным, подготовительным, элементарным. В жизни, если вы не захотите пойти назад, а – непременно вперед, все совершенствуясь в лучшем, вам предстоит опять учиться: и это будет уже самообразование и самообучение, которое составит заботу всей вашей жизни, так как совершенствоваться человек может бесконечно. Один из древних мудрецов по этому поводу выразился верно: „жизнь наша коротка, а наука длинна“.

– Какие же существуют способы самообучения и самообразования?

Способов к тому несколько и главный из них это – чтение книг. На нем-то я и останавливаю ваше внимание. Что же следует читать? – В настоящее время на всех языках и по всем отделам знаний напечатано такое множество книг, что их не могут вместить самые обширные библиотеки. Тем не менее ежегодно, даже ежедневно продолжают выходить в свет все новые и новые книги, журналы, газеты и проч. Ясно, что читать все, что только печатается, невозможно: не хватит ни сил, ни времени. Читать же, что попадет на глаза или что подвернется под руку, – не благоразумно: такое беспорядочное чтение не только бесполезно, но и вредно. Поэтому в книгах для чтения следует делать строгий выбор. Нужно читать только самое необходимое и истинно полезное. Само собою понятно, что на первых порах выбор книг для вашего чтения должны производить люди опытные, сведущие в этом деле и любящие вас.

Я уже много пожил на свете, многое видел и наблюдал на своем веку. И вот теперь хотел бы я поделиться с вами своею опытностью; хотел бы, прощаясь с вами, дать вам благоразумный совет относительно выбора книг для вашего чтения и самообразования.

Все книги я разделяю на три группы. К первой отношу книги Св. Писания, ко второй – книги научные по разным отраслям человеческого знания и к третьей – книги, так называемые беллетристические.

Скажу сперва о чтении книг Св. Писания.

У наших предков было в обычае читать книги Св. Писания не только в церкви, но и на дому. В настоящее время – увы! – этот прекрасный обычай почти не существует более. Я глубоко скорблю о том, что в так называемых образованных семьях наших, в которых все члены хорошо грамотны, ныне читают все, что угодно, только не читают книг Св. Писания. А когда спросишь: „почему?“ – то одни уверяют, что нет времени, другие, – что для этого есть церковь, где они слушают их, и что повторять раз слышанное не за чем и скучно; третьи говорят, что не понимают многого на церковно-славянском языке и потому не читают, четвертые совсем отрицают пользу чтения книг Св. Писания.

Но разберем теперь: так ли это?

Странно слышать, что мы не имеем времени для чтения книг Св. Писания. Не глубоко ли мы заблуждаемся, говоря таким образом? Мы, ежедневно отдающие весь свой труд и все свое время мирским и суетным делам, помышлениям и разговорам, – не говорю уже об удовольствиях, – мы будто бы не можем и одного часа уделить на чтение слова Божия! Кого мы обманываем? Но не правы и те, которые говорят, что Св. Писание они слушают в церкви, и повторять его еще дома – скучно. Нет! Все истинно прекрасное и высокое (а таково именно Св. Писание) отличается тою характеристическою особенностью, что чем чаще мы его перечитываем, тем больше открываем в нем все новые и новые черты, тем больше поражаемся и глубиною мыслей, и красотою образов и художественностью выражений. Не лишайте же себя истинного наслаждения: не уставайте читать или слушать слово Божие! Если в книгах Св. Писания встретятся для вас слова или выражения не совсем понятные, то все-таки не смущайтесь: пропустите на время непонятное место и читайте дальше, но не бросайте книги только по одной этой причине. Непонятное или уяснится из дальнейшего чтения или же вы после можете попросить объяснения его у людей знающих. Кроме того, ныне все книги Св. Писания переведены на русский язык; следовательно, для кого труден церковно-славянский язык наших священных книг, тот всегда может пользоваться ими в готовых переводах. Но что сказать о людях, совершенно отрицающих пользу чтения книг Св. Писания? Если это люди совершенно неверующие, которых еще Давид назвал безумцами, то не станем же мы слушать речи безумных людей? Если же вы замечаете, что книг Св. Писания не читают и люди, по-видимому, верующие в Бога, то знайте, что они делают это по невежеству. Не берите примера и с них. Библия есть книга книг, Св. Писание – наука наук; в нем все другие науки имеют свое начало и свои корни. Как же может быть не полезно изучение самых основ всякого истинного знания? Я вам советую и убедительно прошу: читайте книги Св. Писания и на дому, читайте их ежедневно и со вниманием. По выходе из стен этого дома, купите их, если возможно, и с переводом на русский язык, а по приезде домой начните читать их с первого же дня и дайте себе слово обязательно прочитывать по одной главе каждый день...

Когда или какие часы дня лучше всего посвящать чтению слова Божия? Полагаю, что для вас самыми удобными часами для этого дела будут утренние; ибо естественно, восстав от сна и помолившись Богу, прочитать одну главу из какой-либо книги Св. Писания. Таким образом, начав с первой главы книги Бытия, со слов: „Вначале сотвори Бог небо и землю“, только года через три – четыре вы дойдете до последнего стиха последней главы Апокалипсиса: „благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь“. За этот долгий срок чтение книг Св. Писания войдет у вас в привычку и даже в потребность. Со временем эту привычку вы передадите и своим детям.

Вторую группу книг, чтение которых необходимо для вашего дальнейшего самообразования, составят книги научного содержания по всем отраслям знания. Сюда войдут книги исторические, путешествия, исследования по естественной истории, промышленности, садоводству, огородничеству, сельскому хозяйству вообще и т. п. В этой обширной области каждый человек избирает то, что ему более необходимо или больше нравится, и потому один предпочитает знания и книги исторические, другой – педагогические, третий – по естествознанию, четвертый – по прикладным наукам. Читайте и эти научные книги, накопляйте полезные знания и совершенствуйтесь, каждая в излюбленной вами области.

Наконец, последняя и самая обширная, наиболее популярная группа представляет собою то, что принято называть беллетристикой и изящной литературой. Сюда принадлежат повести, романы и тому подобные произведения, предназначаемые для легкого чтения. Иные, по окончании своего школьного образования, только и читают произведения подобного рода. Но они делают большую ошибку. Изящная литература не должна отвлекать нас ни от чтения книг Св. Писания, ни от чтения книг научного характера. Как прогулка служит нам отдыхом после трудов, так изящная литература пусть будет вам отдохновением после чтения серьезных книг! Но при этом имейте в виду еще и то, что не все, предназначаемое для легкого чтения, может быть признано изящной литературой в собственном смысле, далеко не все, разве только тысячная доля всего. Очень многие романы последнего времени, особливо же романы французские, отнюдь не могут быть отнесены к изящным произведениям: они не выдерживают и самой снисходительной критики, оказываясь большею частью или тенденциозными или даже безнравственными. Ныне печатается много таких романов и повестей, которые положительно стыдно читать человеку неиспорченному, неразвращенному нравственно. Когда вы отправляетесь на прогулку, вам неприятно было бы встретиться с толпой пьяных и сквернословящих людей. Такое же ощущение получается и при чтении иных романов, в которых восхваляются дикие и грубые нравы, безнравственные характеры, необузданные страсти. При выборе книг для чтения из этой области особенно необходимо личное благоразумие и руководство опытных и благонамеренных людей.

Вот вам мои старческие советы при вашем вступлении в жизнь. Наилучшее же наставление да внушит вам Господь, благословение Которого я молитвенно призываю на вас“.»

В 1892 году здоровье преосвященного Амвросия значительно пошатнулось. По настоянию врачей, 16-го апреля он выехал в Крым, где и прожил около месяца. Между тем еще в январе месяце для одного бедного мещанского семейства, которому он всегда оказывал помощь, он чрез меня приобрел дворовое место на окраине города. На этом месте он предположил вместо ветхой избы устроить два дома, с тем, чтобы в одном жила эта многочисленная семья, а с другого получала бы от найма доход для своего содержания, чрез что она была бы обеспечена даже и после его смерти. Это обстоятельство заставляло его вести со мною переписку из Крыма. И вот от 21-го апреля 1892 года он писал мне из Гурзуфа следующее: «Достопочтеннейший батюшка, Тимофей Иванович! Весьма утешили вы меня письмом вашим от 17-го апреля; благодарю вас. Совершенно доволен я всеми вашими распоряжениями и успешностью работ. Сломать ветхий домик – совершенно разумно. Желательно и увеличить домик новенький, если позволит местность; но ведь для этого нужно опять представлять фасад и план домика в управу: возьмется ли за это Немкин? Притом справедливость требует возместить в новеньком домике доход, который был обещан В. от найма старого. Наконец, и деньги для ремонтировки ветхого домика ассигнованы, следовательно, и должны быть израсходованы. Кажется, и в смете вашей это имеется в виду. Все это предоставляю вашему благоусмотрению и испытанной опытности. Как лучше сделать: увеличить ли помещение в маленьком домике или отделить особенную квартиру? В первом случае увеличится цена за квартиру, – что может быть неудобно по местности, где трудно ожидать богатых жильцов; во втором неудобство – скопление бедных жильцов. Я склоняюсь на первое мнение, так как одна квартира дороже уже строится; может быть, подберутся подходящие жильцы и на другую. Посоветуйтесь с В-ми. Своею сметою и данным мне словом относительно предполагаемой суммы расхода – не стесняйтесь. Найдутся средства на все: уж если делать добро, так надо делать не в половину, кормить не впроголодь. Только, пожалуйста, не поскучайте и не поропщите на мена за работу, которую я так бесцеремонно навалил на вас. Но мне некем больше взяться; без вашей помощи пропал бы я совсем с этим делом. И я отслужу вам когда-нибудь. На друзей не обращайте внимания. Как человек выдающийся, вы никогда не освободитесь от зложелателей и порицателей, которых родоначальник-завистник сатана. „А ты себе своей дорогой ступай!“..... Итак, держите голову прямо, только не загибайте ее назад, т. е. будьте бодры, но не гордитесь. В Гурзуфе – роскошь. Поместился и живу я по-барски. Погода еще только не установилась: то холодно, то сильные ветры; море сердится. Начал я лечение силезской водой с молоком; выпил одну бутылку воды, а другой не оказалось ни в здешней аптеке, ни в Ялте, ни даже в Одессе. Пью одно молоко; уповаю на благотворное действие морского воздуха. Впрочем, чувствую себя бодрее и голос у меня как будто лучше. Может быть, Бог даст, еще и поживу. Сегодня я докончил чтение вашей статьи, сколько ее у меня оставалось. Завтра пошлю ее вам по почте в коленкоре, – в пакет не умещается. Может быть, редакция рассудит (чего я желал бы), чтобы часть ее была напечатана в первой майской книжке. Простите. Поклонов никому не посылаю, кроме вашей супруги... Божие вам благословение. Искренно вам преданный и благодарный Амвросий А. Харьковский».

Спустя неделю, именно 29 апреля, преосвященный Амвросий писал мне следующее: «Достопочтеннейший батюшка Тимофей Иванович! И за второе письмо сердечно благодарю вас. Совестно мне, что я так много хлопот и неприятностей наделал вам своим поручением. Но делать нечего; остановить нельзя, и без вашей помощи дело погибнет. Итак, мне придётся до конца краснеть, а вам трудиться. Бог даст вы отдохнете, а на моем лице вместо краски стыда увидите выражение удовольствия, когда это доброе дело осуществится вполне. На той неделе буду ожидать вашего очередного послания. Мне желательно знать, как вы расположите новый маленький домик и оформите перемену в его плане и фасаде. Увеличением большего дома в ширину я доволен. Сообщите мне, пожалуйста, фамилии частного пристава и околодочного, о подвигах которых Вы мне пишете. Уж очень дерзки; надо вразумить их. благодарю за известие о добром движении в духовенстве относительно пожертвований на семинарский корпус. В Беловодске Пономарев обижает Вениаминова и последний не прочь поменяться местами с Базилевичем. Если найдете возможным и для себя незатруднительным, – напишите благочинному, чтобы представил мне по форме вопрос о старшинстве между Вениаминовым и Пономаревым; я официально дам предпочтение первому. На перемещение Базилевича и Вениаминова не дам согласия по многим причинам. Прочитал я в «Южном Крае» об отказе думы относительно прирезки земли для собора: я ожидал этого и не жалею. Предположенная постройка представляется мне сомнительною. Передайте К.П. Уткину мой поклон и попросите его оставить это дело по крайней мере до более благоприятного времени. Спелись ли вы с Никольским относительно освящения храма в Сумах? Напишите. Если Бог благословит, я думаю выехать из Гурзуфа не позднее 16 мая. Здоровье мое как будто получше. Больше нечего сказать вам. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский».

Кроме меня, из Гурзуфа владыка писал еще о. эконому харьковского архиерейского дома архимандриту Иосифу и начальнице епархиального женского училища Е.Н. Гейцыг. Приводим здесь эти письма полностью:

1. Высокопреподобнейший отец Иосиф! Благодарю вас за извещение о благосостоянии нашей обители. Дай Бог, чтобы и впредь все было благополучно. Сохранил бы нас Господь от бед, превышающих силы человеческие, а что касается порядка в делах обычных, то при нашем умном и неутомимом архимандрите за все можно быть спокойным. И да хранит его Господь! Вот я и в Гурзуфе; пишу вам у окна, поглядывая на синее море. Чудное место: красота природы, богатство, роскошь, вкус, удобства жизни, – все здесь – в высокой степени совершенства и в полной гармонии. Живу я барином – «не по чину». Но лечение начал неудачно: выпил в четыре дня одну бутылку силезской воды с молоком, а другой не оказалось ни в здешней аптеке, ни в Ялте, ни в Одессе. И пью молоко без всякого лекарства, только с прибавкою в стакан одной чайной ложки коньяку, но и того пришлось по состоянию желудка убавить наполовину. Впрочем, чувствую себя порядочно: голос тверже и в гортани свободнее. Это, может быть, действие морского воздуха. Но погода у нас теперь хуже вашей: сыро и холодно; подождем мая. Теперь поручения, о которых я лично говорил вам. Вложите в пакет 93 р., подпишите: Ея благородию Вере М-не К-ской и пошлите с Кудрявцевым, потом дайте Макухину 25 р., чтобы он послал 15 р. в Минск и 10 р. Ш-вой в Москву по известным ему адресам. Затем пополните этот расход для расчёта. Мне сюда денег высылать пока не нужно. Поклон братии и всем Божие благословение. Искренно преданный вам Амвросий А. Харьковский. Апр. 24, 1892. Р. S. Как отпраздновали проводы св. иконы?»

2. Достопочтеннейший о. Иосиф! Чувствуя, что я отдохнул довольно и несколько поправился в своем здоровьи, я помышляю о возвращении домой. Думаю выехать из Гурзуфа, если Бог благословит, 15-го мая с надеждою 16-го около 9 часов вечера быть в Харькове. Поэтому прошу вас сделать следующие распоряжения. 1. По телеграмме, которую я вам дам из Симферополя о моем выезде, по расчёту времени вышлите на вокзал карету, коляску и телегу для багажа. 2. 17-го мне желательно переехать во Всесвятское и для этого пошлите туда с вечера повара с провизиею и всею кухнею и прикажите в этот же день истопить там баню. 3. Так как как я приеду в субботу на воскресенье поздно, то служить буду не в состоянии, а сходивши к ранней обедне, после поздней, могу принять, кто вздумает посетить меня, а к обеду отправлюсь на дачу. Дайте знать о моем приезде о. ректору и Буткевичу. 4. Наконец, в субботу к вечеру прикажите братскому повару приготовить мне и келейникам что-нибудь поужинать. Собственно мне на пути обедать будет негде и изготовить что-нибудь на дорогу из гостиницы и притом за сутки – трудно, след. я приеду голодный. Но так как еду домой, то буду подкрепляться надеждою, что добрый о. эконом угостит меня на радости свидания, которую я заранее чувствую, и которой я от него надеюсь. Кажется все. Итак, до свидания. Искренно преданный Амвросий А. Ахтырский».

3. «Милостивая Государыня, Евгения Николаевна! Очень естественно, что я не писал вам, потому что вы мне не писали. Вот теперь с благодарностью за письмо ваше от 24 апр. отвечаю на другой же день по получении (со вложением искренней благодарности²¹. Поэзии, с какою вы описываете Гурзуф, мы здесь в натуре и половины не видим. Здешняя весна, по выражению местных жителей, ныне опоздала на целый месяц. Цветут только иудино дерево и акации; розы еще без бутонов, а летников совсем еще не высаживали. Стояли все холода с большими ветрами, море бушевало, – и вот хорошо только три последние дня. Но все-таки здесь быть приятно. Гурзуф, по справедливому выражению К.П. Победоносцева, – райское место. Лечение мое за недостатком предписанной мне силезской воды – Oberbrunnen – ограничивается питьем молока и гуляньем по парку, которым – признаться – я пользуюсь лениво. Впрочем, слава Богу, чувствую себя покрепче – и голос возвращается. Может быть, Бог даст, ко времени возвращения домой и еще подкреплюсь. Праздность и морской воздух видимо действуют на меня благоприятно. Все мои занятия ограничиваются ежедневными письмами, чтением журнальных рукописей и газет. Выехать отсюда думаю 15 или 16 мая. Надеюсь, что до этого времени вы еще мне напишете. Спасибо, мои харьковские чаепийцы пописывают мне сюда, и я им исправно отвечаю.... Дай Бог, чтобы я был в состоянии после трудного путешествия по епархии отпраздновать ваш училищный акт. Если девицы действительно так искренно этого желают, то скажите им от меня спасибо. Передайте поклон Тимофею Ивановичу. Завтра буду ему писать. На первый раз довольно. Вам и всем сущим с вами Божие благословение. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский. Апр. 28, 1892».

Вскоре по возвращении из Гурзуфа в Харьков, владыка действительно отправился по епархии, главным образом – в Ахтырский и Ряснянский монастыри для совершения крестных ходов.

Пребывание преосвященного Амвросия в этом году в Крыму, без сомнения, принесло ему много пользы, но утрачиваемые в старости силы не возвращаются. В особенности тяжело было для него то, что он потерял голос и долго не мог говорить. С этого времени он уже перестал лично произносить свои проповеди, заставляя меня читать их от его лица, за что в шутку часто называл меня своим «Меркурием» и «Аароном». Не менее тяжело было для него убедиться еще и в том, что у него стала ослабевать память. Этому горю он однако же сумел помочь тем, что начал изучать французский язык, усвояя ежедневно от 30 до 50 французских слов. О своих успехах в изучении французского языка в это время он пишет, между прочим, и в записке Е.Н. Гейцыг от 21-го сентября 1892 года: «Посылаю вам книжку, наконец, мною прочитанную, в вечное и потомственное владение... Некоторый успех в изучении французского языка поощряет меня к продолжению занятий им»...

В течение 1892 года заботы преосвященного Амвросия сосредоточивались на устройстве при семинарии большего трехэтажного корпуса для общежития учеников. Мысль об этом корпусе явилась у него еще в 1889 году. Он высказывал ее при освящении новоустроенных зданий при сумском и Купянском духовных училищах, равно как и при освящении нового здания в харьковском епархиальном женском училище. В конце 1891 г. мне было поручено обратиться циркулярно к епархиальному духовенству о пожертвовании на этот предмет. Духовенство откликнулось весьма сочувственно; полились пожертвования и весною 1892 года началась постройка, окончившаяся к сентябрю 1893 года. Здание вышло прекрасным по внешнему виду и обширным по своим размерам (20 сажен в длину и 10 – в ширину). По личному указанию преосвященного Амвросия, местом для нового здания была выбрана площадь с южной стороны главного семинарского корпуса, продолжение которого и составляет новый корпус. Освящение его происходило 26-го сентября 1893 г. К сожалению, главный виновник этого торжества находился в Крыму. Ему послана была поздравительная телеграмма, на которую он отвечал телеграммою же следующего содержания: «Поздравляю семинарию с праздником и новосельем, а духовенство – с утешительным плодом его пожертвований».

В 1892 году преосвященным Амвросием были написаны и произнесены следующие проповеди: 1) Слово в день преподобного Антония Великого, произнесенное в университетской церкви, «о христианском направлении естествознания», 2) Слово в день восшествия на престол благочестивейшего Государя Императора Александра Александровича «о нравственной связи русского Царя с Его народом», 3) Речь по освящении Сумского Преображенского собора, 4) Слово, произнесенное в Спасовом Скиту 17-го октября, «о христианском терпении» и 5) Слово, произнесенное 21 ноября по освящении храма в Харьковском реальном училище, сооруженного в память события 17-го октября 1888 года, «о высшем начале христианского воспитания».

Выдающимся событием 1893 года в харьковской губернии было посещение Их Императорскими Величествами и Августейшею Семьею Спасова Скита. Это было 11-го мая. В 5 ч. 20 м. пополудни в Спасов Скит прибыли: Их Императорския Величества Государь Император Александр Александрович и Государыня Императрица Мария Феодоровна, и Их Императорския Высочества Наследник Цесаревич Николай Александрович, Великие Князья Михаил Александрович и Алексей Александрович и Великия Княжны Ксения и Ольга Александровны. При входе в Скитский храм Государь был встречен преосвященным Амвросием, который, по обычаю, произнес краткую, но прекрасную речь. После краткого молебствия Государь удостоил владыку милостивою беседою, пожелав ему еще много лет подвизаться на пользу чад Православной Церкви.

Почти со времени поступления своего на харьковскую кафедру преосвященный Амвросий начал думать об устроении в своем Покровском монастыре нового храма. Покровская (главная) церковь монастыря была маловместительна, а вход в нее по неудобной и высокой лестнице был затруднителен для престарелых богомольцев. Владыка решил выстроить новую церковь на новом месте, длиною – 60 аршин, шириною – 30 аршин и высотою внутри – 26 аршин. По его указанию план в виде древней базилики был выработан архитектором Немкиным. 20-го июля 1893 г. была торжественно совершена закладка этого храма в честь Озерянской иконы Божией Матери с пределами во имя св. апостола и евангелиста Иоанна и св. великомученика Димитрия. Изыскание средств на построение этого храма, приобретение строительных материалов и договоры с подрядчиками составляли главный предмет забот покойного Архипастыря в течение всего лета 1893 года. Пожертвования частных лиц были единственным источником денежных средств для задуманной грандиозной постройки. И Преосвященный бросался за ними во все стороны. К сожалению, физические силы его в это время стали уже заметно изменять ему. Харьковские врачи нашли, что у него происходил процесс перерождения сердца; кроме того он постоянно жаловался на мучившую его изжогу и потерю голоса.

Для поправления своего здоровья, по настоянию врачей, преосвященный Амвросий в половине августа отправился в Крым. Крымский воздух сразу подействовал на него благотворно. Об этом он сам говорит в своих письмах которые ныне находятся в нашем распоряжении. Из них мы приведем здесь два: одно – к начальнице харьковского епархиального женского училища Е.Н. Гейцыг, другое – ко мне.

1. «Милостивая государыня Евгения Николаевна! Благодарю вас за письмо ваше от 16 августа. О степени моей признательности можете судить по тому, что я на другой же день вам отвечаю. Располагаю ответ по вашим вопросам. Чувствую я себя в благодатном воздухе Крыма порядочно, но изжога моя не проходит. Продолжаю лечение молоком, но думаю его оставить и попробовать понемногу лечиться виноградом, которого до сих пор чуждался. Опыт покажет, как пойдет дело. Поместили меня в гостинице на самом берегу моря, с балконом на море, и я слушаю ропот его волн и любуюсь его красотою, – в действительности сожалея, что вы видите его только в воображении. Голос мой не поправляется. Правда, что я живу здесь только еще 10 дней, но по нелепости своей натуры уже соскучился; уж хотя бы и домой. Только по принципу решаюсь прожить в Гурзуфе до 10 октября. Константин Петрович сам ходит ко мне каждый день в седьмом часу вечера и выпивает у меня чашку чая. Беседа с ним наиболее скрашивает мое одиночное пребывание среди роскоши природы.

Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,

А все соскучишься, как не с кем молвить слова.

Радуюсь благосостоянию в вашем училище и поправлению здоровья вашей матушки. Глубокий поклон ей от меня. Мысль вашу о приобретении коров я одобряю и желаю, чтобы Тимофей Иванович (которому тоже – поклон) исполнил ее с свойственною ему энергиею. Поговорите об этом с св. Тимофеевым; в его приходе, говорят, есть скотоводы. Но эту мысль я тоже со свойственною мне мечтательностью исполнил бы с целью приучения девиц к молочному хозяйству в более широком виде. Вы – майстера экономить. Пособерите деньжонок и купите себе около Сокольников хороший участок земли, а еще лучше – возьмите ее даром у свечного завода и устройте маленькую ферму. (У завода земли много и она лежит без пользы). Тогда ваши девицы могут учиться хозяйству не только молочному, но и огородному в достаточных размерах и делать на ферму приятные экскурсии по праздникам, пешком. Мысль – хорошая, – не правда ли? Предложите-ка ее на обсуждение вашему умному Совету. А я поговорю об этом с Обер-Прокурором и заручусь его согласием. Удивительно, что наша луна и у вас по ночам светит и при ней так же, как и здесь, вздыхают мечтатели. Прощайте. На денежку немножко. Пишите еще. Божие благословение всему вашему любезному заведению. Скажите девицам, что всех их я глажу по головкам. Искренно вам преданный и глубоко благожелательный Амвросий А. Харьковский, Сент. 1 д. 1893 г. Иду к обедне. Здесь прекрасная церковь и поют изрядно певчие».

2. «Достопочтеннейший отец протоиерей Тимофей Иванович! Бывший столоначальник консистории, а ныне священник – как его – Зверев – что-ли? – забыл, – преследует своего товарища Б-ского после капусты новыми заявлениями об ошибках – в «Южном Крае». Приложенные при сем вырезки были посланы К.П. Победоносцеву, который и принес мне их сам вчера. Досадно. Узнайте, пожалуйста, в консистории. – нет ли где бедного места в отдаленной части епархии занимаемого хорошим священником и напишите мне с точным обозначением приходов и имен. Я переведу кляузника немедленно для пользы службы. О св. Б-ском будет речь после. Приехал я, слава Богу, в Гурзуф благополучно. Погода здесь стоит чудная. Народу наехало сюда множество. Мне дали № в гостинице на самом берегу моря, и я слушаю плеск его волн и любуюсь его красотою и днем и ночью – при луне. Пью молоко и гуляю. Чувствую себя порядочно. Ожидаю писем из Харькова. Передайте сведения обо мне о. Арх. Иосифу. Искренно вам преданный Архиепископ Амвросий, Сент. 12, 1893».

Проживая в Гурзуфе, преосвященный Амвросий, по обычаю, не переставал заниматься епархиальными делами и редактированием журнала «Вера и Разум». Консистория и училищные начальства отправляли туда свои журналы и оттуда получали руководственные наставления. Туда же посылались и сочинения разных писателей, предназначенные для напечатания в журнале «Вера и Разум». Но особенно озабочивали владыку в это время дела по борьбе с толстовством, которое во многих селах быстро распространялось среди крестьян и принимало фанатический характер. Тем не менее в средних числах октября преосвященный Амвросий возвратился в Харьков бодрым и с окрепшими силами. С вокзала он взял меня с собою в 7 часов вечера и не отпускал из своих покоев до 12 часов ночи; беседуя о различных предметах.

К сожалению, восстановленным здоровьем владыка пользовался не долго. Он слишком близко к сердцу принял построение в своем монастыре Озерянской церкви: часто лазил по лесам, наблюдая за кирпичною кладкою стен, 21-го октября здесь его сильно продуло сквозняком и он заболел инфлуэнцой. 22-го октября он хотел служить молебен на акте в гимназии Д.Д. Оболенской, но на лестнице гимназии от бессилия упал, и с этого дня слег в постель. Для престарелого архипастыря болезнь казалась роковою. Врачи теряли надежду. Им трудно было иметь дело с больным, который не хотел пользоваться их советами, не принимал их лекарств, а пил только какой-то настой на земляничной травке. Болезнь тянулась целых два месяца. Только на праздник Рождества Христова владыка решился отслужит Божественную литургию в кафедральном соборе; но во время служения был весьма слаб и сослужившие с ним не без основания боялись за него. Эта болезнь во всяком случае оставила по себе тяжелые последствия. Здоровье и силы преосвященного Амвросия были потрясены навсегда: он стал чувствовать постоянную слабость, болезнь ног, лишавшую его возможности неопустительно совершать богослужения, частый перебой сердца, отсутствие аппетита и спокойного сна; ему трудно было долго беседовать с посетителями. В таком болезненном состоянии владыка провел весь 1894 год.

Упадок физических сил и нездоровье преосвященного Амвросия в 1893 году были причиною того, что, кроме речи при встрече Государя Императора в Спасовом Скиту, о которой мы упомянули выше, им были написаны только две проповеди, а именно: 1. Слово по освящении храма в Харьковской третьей мужской гимназии об участии мирян в деле церковного учительства и 2. Слово в день тезоименитства благочестивейшего Государя Императора Александра Александровича – о праве собственности по учению христианскому.

15-го мая 1894 года преосвященный Амвросий был награжден орденом Александра Невского при грамоте следующего содержания: «Архипастырское служение Ваше ознаменовано просвещенною ревностью о благоустройстве вверенной вам паствы и неизменною заботливостью о ее духовном преуспеянии, а церковное учительство, отличающее вас в ряду отечественных проповедников, служит к высокому назиданию чад церкви, укрепляя в них преданность святой вере, престолу и отечеству».

Лето 1894 года преосвященный Амвросий, по обычаю прожил на даче и здоровье его по-видимому, стало улучшаться. Но его очень озабочивала мысль о предстоявшем освящении храма на месте крушения царского поезда близь станции Борок. Еще в марте месяце ему дано было знать, что на этом торжестве изволит присутствовать сам Государь Император с Своею Августейшею Семьею. На совершение богослужений (освящение часовни, храма, литургии и молебен) было определено три часа времени. Днем этого торжества было назначено 14-е июня. Но предположения эти впоследствии значительно изменились. Владыка отправился в Спасов скит 13-го июня вечером; но всю ночь с 13-го на 14-е июня он провел без сна и чувствовал себя очень слабым. В 8 часов утра с особым поездом прибыл г. Обер-Прокурор Св. Синода и объявил мне, что Государь очень встревожен известием о трагической кончине президента французской республики и сам, не оправившийся еще от своей тяжкой болезни, чувствует себя весьма слабым, и что богослужение поэтому не может продолжаться более двух часов. Владыка был смущен этим. Затруднение было устранено однако же тем, что с разрешения г. Обер-Прокурора Св. Синода часовня была освящена преосвященным викарием еще до прибытия Государя Императора. Государь император прибыл в Спасов Скит в 10 ч. 24 м.; но почти на целый час Его Величество был задержан различными депутациями вне собора. В собор Он вступил в 11 часов 17 минут. Преосвященный Амвросий вместе с своим викарием уже ожидал Их Величеств в сенях храма с крестом и св. водою и приветствовал Их тепло сказанною речью. После обычного краткого молебствия началось освящение престола и затем совершена была Божественная Литургия. В 12 часов 30 минут церковное торжество закончилось, а в 50 минут первого часа железнодорожный поезд увез обожаемого монарха на юг при громком ликовании народа.

Во время совершения богослужений, как и весь этот день, преосвященный Амвросий был очень слаб и едва-едва доехал домой в 10-м часу вечера. Впрочем, чрез неделю, он, по-видимому, значительно оправился, стал усиленно заниматься делами и выглядывал довольно бодро. Об этом, можно судить по двум следующим письмам его к Е.Н. Гейцыг.

1. «Милостивая государыня Евгения Николаевна! По закону подчиненное управление не имеет права торопить высшее начальство ответом на его представления. Поэтому и я не тотчас отвечаю вам на письмо ваше от 24 июня. И только снисходя вашей неопытности, я отвечаю на сторонние (т. е., не входящие в круг ваших служебных обязанностей) вопросы. За заботливость обо мне, умеряя свою начальственную важность, я все-таки благодарю вас. После торжества освящения храма я нескоро оправился и – не столько в физическом, сколько в нравственном отношении. Так как я во время богослужения чувствовал большую слабость, то мне и думалось потом, что я служил плохо (ведь я – хандра), и только уверение присутствовавших при богослужении, что все прошло благополучно, несколько успокаивало меня. И то мне казалось, что это говорят из сожаления ко мне. Впрочем, теперь все уже отошло в область прошедшего, и впечатления изглаживаются. После вашего отъезда, кроме известных вам служебных перемен, нового ничего у нас не случилось. Перемещение ректоров утверждено официально М-в отказывается от Симферополя и К.П. направляет его в Пензу; не знаю, согласится ли он. Ваш друг до такой степени прогневался на меня за то, что я вздумал защищаться, что с 14-го июня по сие время был у меня только один раз, и то, подражая М-ву, приехал не в 11, как у нас заведено было, а в 12 ч. и громогласно заявил, что он „чаю напился дома“, т. е., нашего не желает. Все это я нахожу не очень тактичным. Сами напутали, а меня ставят виноватым. Книжка Буткевича идет великолепно. К.П., получивши от меня 100 экз. ее, затребовал еще 300, и намеревается разослать ее по всем семинариям. И раскупают порядочно. Редактор М. Ведомостей обещал поместить у себя особую статью об ней. Стало быть, «наша взяла». Ну, побитая сторона и говори: pardon! Что же еще продолжать губодутие? В вашем училище все благополучно, как донесла мне начальница (швейной) Шабалина. Буткевич командируется сначала на следствие в уезд, а потом к 15-му июля на съезд по церковно-приходским школам – в Киев. И жаль мне его, да делать нечего! Сам виноват, что умен. Сегодня я еду к нему на дачу в гости. Можете позавидовать от нечего делать. По тону письма вы заметите, что я благодушествую. И в самом деле, по милости Господней, я поправляюсь. Погода у нас установилась ясная; наслаждаюсь чистым воздухом на балконе своей беседки. Она доставляет мне великое удовольствие. Прилагается обещанное. Уж так и быть разрешаю вам еще написать мне. Матушке и сестре вашей кланяюсь Всему дому, в нем же обитаете, Божие благословение. Преданный вам (следовало бы написать: благожелательный) Амвросий А. Харьковский. июль 3, 1894 г.».

2. «Милостивая Государыня Евгения Николаевна! Пишу вам единственно для вашего «спокойствия», которым вы так дорожите. Маленько и несвободно мне – не столько снаружи, сколько внутри. От скуки начал писать проповедь «о свободе чувства», которую хочется приготовить к тезоименитству Государыни. Оттого и тесно в голове. Не знаю, что выйдет из престарелой и больной головы. Некому и поручить ее произнесение: мой Меркурий – Буткевич уехал в Киев на съезд членов епархиальных училищных советов. Здоровье мое, по милости Божией, поправляется: сердцебиение правильное, катар легче, только ноги очень слабы. Третьего дня я вздумал дать им порядочный урок хождения, – и потом на утро встал в расслаблении. Видно, тут еще вмешивается нелепая старость. 8-го июля я получил поздравительную с праздником телеграмму от Евгении Гейцыч. Полагаю, что это – Гейцыг, и благодарю вас. Нового ничего у меня нет. Вообще живется скучновато. Начинаю мечтать о поездке в Москву; но, кажется, дело и кончится только мечтами; чувствую себя еще очень слабым для такого большого путешествия, особенно для суетни, которая всегда одолевает меня в Москве. Хожу в свою новую беседку часа на два утром и вечером. Там читаю, принимаю просителей и гостей. Первых – мало, а вторых – еще меньше Но очень доволен я своим новым сооружением и чувствую пользу от пребывания на воздухе. Построение церкви идет крайне медленно, да и приток пожертвований приостановился. Я, впрочем, с 29-го июня не был в Харькове и не видел работ. 22-го, если Бог благословит, собираюсь служить. Может быть, вы и еще на досуге напишите мне такое же хорошее и интересное письмо, как от 7-го июля. А я откланиваюсь вам до личного свидания. Божие вам благословение. Душевно преданный Амвросий А. Харьковский. июль 15, 1894. Кланяюсь г-же Жуковской, если это ваша, знакомая мне, сестра».

В 1894 году в сентябре месяце исполнилось пятьдесят лет с того времени, как преосвященный Амвросий, окончив курс академии, поступил на должность профессора Вифанской духовной семинарии. Духовенство харьковской епархии хотело почтить этот день особенным чествованием. Некоторые благочинные даже обратились к преосвященному с просьбою о разрешении готовиться к этому торжеству. Но владыка решительно отклонил такое желание духовенства. Чтобы положить конец толкам в епархии, он даже напечатал в «Листке для харьковской епархии» «Обращение к духовенству и духовно-учебным заведениям харьковской епархии» следующего содержания: «Дошло до моего сведения, что вследствие газетных известий об исполнении 30 октября настоящего года пятидесятилетия моей службы возникает во вверенной мне епархии мысль о праздновании моего пятидесятилетнего юбилея. Принося духовенству и начальствующим в духовно-учебных заведениях епархии мою сердечную благодарность за многие в разное время поднесенные мне адресы и учрежденные в училищах моего имени стипендии, превышающие меру моих заслуг, я покорнейше прошу их не перечислять вновь моих уже вознагражденных служебных действий, не делать новых приношений в день моего юбилея и оставить всякие к тому приготовления. Притом, и расстроенное мое здоровье не позволяет мне выдержать сложную и продолжительную церемонию, сопряженную с празднованием юбилеев. По сему, изъявляя мою искреннюю благодарность за добрые их намерения относительно моего юбилея, я желал бы, чтобы всякое чествование они заменили высшею мне наградою – молитвою за меня, если я заслужил их доброе расположение. И сам я, если Бог благословит, признаю за лучшее в день своего юбилея отправиться на богомолье. Амвросий, Архиепископ Харьковский и Ахтырский. Июня 19, 1894 года».

В июле и августе владыка чувствовал себя очень плохо и постоянно жаловался то на сердце, то на легкие, то на ноги, но мысли о поездке в Москву не оставлял. Вот что он писал тогда (23 августа 1894 года) Н.И. Субботину: «Давно, давно я получил от вас любезное и сердечное письмецо, но доселе не ответил вам. Совесть заела меня. Облегчите ее вашим прощением. Благодарю вас за все выражения расположения вашего ко мне и ваши благожелания относительно здоровья и продолжения жития моего. Здоровье мое расстроено непоправимо и дни жития моего заметно сокращаются. Лето прошло (неудачное лето!) и силы мои не восстановились: сердце не в порядке, легкие слабы, так что разговор для меня с мая – трудная работа, и ноги дрожат на ходьбе. Чего же тут ждать? Все лето мечтал я о путешествии в Москву. Хотелось повидать нового митрополита и проститься с родными и друзьями и с Белокаменной. Но недавняя поездка в Святогорскую пустынь убедила меня в невозможности предпринять такое дальнее путешествие... И вот я сижу теперь на даче, нахохлившись и боясь выдти даже в сад при пасмурной погоде. Так-то плохи мои дела. Удивляюсь я походам нашего любезного митрополита в крестных ходах в Девичий и Донской монастыри, еще и с служениями. По-моему, это лишнее. Можно сразу надорваться в наши годы. Владыка знает, что все его предшественники встречали крестные ходы в монастырских воротах и только служили литургии. Для чего же он принимает на себя лишние труды? Прочтите ему это благожелательное рассуждение старого друга. Сердечно приветствую его и прошу его благословения и молитвы о мне многогрешном. Не пишу ему, чтобы не озабочивать его ответом».

По получении ответа от Н.И. Субботина на это письмо, он писал ему от 8-го сентября: «И опять благодарю вас за любезное письмо ваше. Я, признаться, и думал, что вы сообщите содержание письма моего владыке – митрополиту, и очень рад, что прочитали его целиком... После объяснения, данного владыкою, о путешествии его в крестных ходах, мне ничего не остается, как порадоваться и пожелать, чтобы Господь подкрепил его и на будущие подобные труды на многие годы. А я и полверсты не могу пройти, не присаживаясь на лавочку. Ноги тяжелы и слабы. Эта слабость, разумеется, всего организма вынудила меня пуститься в путешествие на южный берег Крыма... в Гурзуф. Там я отдохну от дел и от посетителей. Жаль мне о. архимандрита Павла (тяжко тогда заболевшего). Потрудитесь передать ему мой глубокий поклон и благодарность за книжку об антихристе. Я получил ее в трудное время моей болезни и не написал ему благодарности. Не соскучьтесь в отставке. Разве «Братское Слово» будет занимать вас».

Действительно, к осени силы владыки значительно ослабели и вместо того, чтобы отправиться в Москву на богомолье, он в сентябре месяце, по настойчивому совету врачей, должен был на полтора месяца ехать в Крым. От этого времени у меня хранится 46 писем, написанных преосвященным Амвросием мне, начальнице епархиального женского училища и другим лицам. Но опубликованы (и то с пропусками) в настоящее время могут быть только немногие из них.

1. «Достопочтеннейший отец Протоиерей Тимофей Иванович! Прислал мне прошение св. Ф-ский о ходатайстве пред попечителем округа об определении его на должность законоучителя в Ветеринарный институт. Полагая, что и еще будут претенденты на эту должность, я сегодня посылаю Николаю Павловичу письмо с ходатайством о назначении вас на эту должность по примеру покойного пр. Д-ского и надлежащею рекомендациею. Отправляйтесь вы к нему сами по моему приказанию и, если нужно будет, подайте прошение. Я просил Η. П. принять мое письмо за официальную рекомендацию, требуемую от меня законом. Думаю, что это ускорит дело. Известите меня о результате. Живу я в Гурзуфе с удовольствием. Здесь тепло и погода до нынешнего дня была ясная. Чувствую я себя порядочно; одно горе: ходить не могу. Вчера один раз с частыми роздыхами прошел по парку и сегодня чувствую большую усталость. Может быть, тут есть влияние и перемены погоды. Приехал вчера сюда Гораин с семьею. Говорит, что у вас все благополучно. Слава Богу. Но получить писание от вас мне все-таки желательно. Нет ли чего нового? Передайте мой поклон Евгении Николаевне и ее матушке. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский. Сент. 16, 1894 г.»

2. «Достопочтеннейший отец Протоиерей Тимофей Иванович! Благодарю вас за доброе письмо ваше, почему-то подмоченное до такой степени, что все буквы, исключая небольшого пространства в средине, совершенно расплылись. (Странно, пакет чист). Но для меня это не важно, а важно то, что это некрасивое письмо пошло к гр. Делянову. Это обстоятельство, конечно, требует объяснения ....

Вот вам какие новости .......

Благодарю вас за любовь вашу ко мне, дышащую в письме вашем. Кланяюсь вашей протопопице. Передайте мой взаимный поклон Евгении и Наталье Николаевнам. Первой пора уже написать ко мне. Очень вы утешили меня добрым отзывом об экономе. Здоровье мое, слава Богу, поправляется. Сердце покойнее, ноги – тверже и сон лучше. Спешить домой не буду. Погода здесь прекрасная. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский. Сент. 19, 1894».

3. «Достопочтеннейший отец Протоиерей Тимофей Иванович! Мне странно, что вы решительно не желаете поступить на должность законоучителя в Ветер. институт. Ведь у вас семья! Или вам мешают другие? Попечитель пишет мне, что на эту должность просится О-в, и выражает уверенность, что я не встречу к этому препятствий, так как я сам же отлично рекомендовал его. Знаете ли вы об этом? Против О-ва я ничего не имею и отказать в одобрении его не могу, но я вижу препятствие в том, что, по закону, которого, впрочем, в точности не знаю, законоучитель в заведении подобном Ветеринарному институту должен иметь священный сан; а пожелает ли О-в принять его, – неизвестно. Если такого закона нет и если это только обычай, – и то важно. Да и а priori сужу: неудобно быть во фраке на богословской кафедре. А впрочем, пусть делают, как хотят: спорить и прекословить не буду. В числе мотивов в пользу О-ва попечитель выставляет то, что ему по семейным обстоятельствам нужно пособие в виде жалованья институтского законоучителя. С этим я согласен. О вас же он пишет, будто вы заявили ему, что боитесь надорваться и не желаете бросать гимназии и епархиального училища, откуда вы получаете столько же, сколько дает и институт. Если вы сделали это заявление искренно, то за епархиальное училище я не знаю, как вас и благодарить. Мысль о том, что чрез профессорство вы можете бросить училище, меня – признаться – пугала и раньше. Из бумаги попечителя между прочим видно, что вы уже утверждены в должности профессора богословия в университете. Имеете ли вы об этом официальное известие? Сегодня я послал кафедральному протоиерею телеграмму с разрешением поднести вам наперсный крест с украшениями. Искренно преданный вам Амвросий А. Харьковский. Сент. 22, 1894».

4. «Милостивая Государыня Евгения Николаевна! Благодарю вас за обширное и обстоятельное послание ваше. Но так как мне нечем наполнить большой почтовый лист по примеру вашему, то я взял маленький. Только прошло две недели со времени моего выезда из Харькова, а я уже начинаю скучать: между тем по проэкту мне надо жить в Гурзуфе еще полтора месяца. Едва ли хватит терпенья. Гуляю мало; ноги плохо ходят. Погода большей частью теплая и ясная, но я простудился: насморк, кашель и лихорадит; сижу дома. Впрочем, и все приехавшие со мною испытали какую-то особенную головную боль в висках. Вероятно, какое-нибудь влияние непривычного для нас климата. Жизнь моя крайне однообразна: пишу, читаю – до одурения. Гость у меня почти один – Константин Петрович. Время тянется крайне медленно – от чая до завтрака, до обеда, опять – до чая, и наконец, – сна. К сожалению, и встаю очень рано, – не спится. Видите: пишу только о себе, потому что ничем, кроме своей особы, не заинтересован. Сейчас получил телеграмму от чествовавших Тимофея Ивановича .....

Поздравьте от меня Буткевича со всеми его новыми отличиями; я рад за него ........

Хорошо, что он не пожелал поступить в Ветеринарный институт. Сейчас я послал отношение попечителю о беспрепятственности с моей стороны к назначению в институт О-ва .....

Св. Гораин отправился в Харьков .....

Внучка моя как будто немного оживает. Очень мне приятно слышать ваши добрые отзывы о новом экономе. Значит, я не навязал вам человека только терпимого ради протекции, а с призванием, которого ни я не знал в нем, ни он, вероятно, не предполагал в себе. Значит, с Божиею помощию, он устоится на своем месте. Я ему сказал правило какого-то мудреца: „если хочешь быть прочным на каком-либо месте, сделай себя для него необходимым“. Довольно на первый раз. Мой сердечный поклон вашей матушке. Всему дому вашему Божие благословение. Искренно вас почитающий и преданный Амвросий А. Харьковский. Сент. 26, 1894».

5. «Достопочтеннейший отец Протоиерей Тимофей Иванович! Благодарю вас за письмо от 5 окт. Еще раз поздравляю вас с успехом, да вместе и с новорожденным сыном. Передайте этот привет и супруге вашей. Пишу главным образом по поводу вопроса преосв. Иоанна: ехать ли ему 17-го в скит? Я сегодня телеграфирую ему, что прошу ехать непременно; особенно это нужно по настоящему времени. Поездкою, конечно, должен распорядиться Гр. М. Виноградов, но вы поруководствуйте его и снабдите прогонами, которых, помнится, было у вас еще 60 р. Известить Вассиана я просил преосвященного .....

Не слышал я ваших импровизаций, и потому не могу судить, как они будут приняты университетскими слушателями. Но ведь в соборе слушали вас внимательно и с восторгом (это мне говорили многие), а в университетской церкви богомольцы в большинстве будут те же; ученая братия полюбопытствует сначала и потом скроется. Начинайте-ка с Богом! Святого дела проповеди не следует ставить в зависимость от мелочных соображений. Если спросит кто: коею властью сия твориши? – ответствуйте: по благословению Владыки. О впечатлении, какое будете замечать на слушателях, извещайте меня. Возьмите какой-нибудь отдел из нравственного богословия, – и ведите по программе, приспособленной к пониманию простых христиан. Я предложил бы вам на первый раз побеседовать о домашнем, преимущественно ежедневном чтении Св. Писания ветхого и нового завета, – по одной или по две главы. С общим учением о благотворном влиянии слова Божия на наши души в смысле возгревания веры и ревности о деле нашего спасения, с частными применениями (напр., о чтении в семейном кругу), этого предмета станет вам на несколько бесед. Впрочем, избирайте, что особенно вам по душе, – и Бог вам поможет. А ведь правду я писал в «Живом Слове», что скучно выходить из церкви без проповеди священнику, который к ней привык? – Мне теперь предлежит эта печальная участь. Возмогайте о Господе! Поклон Евгении Николаевне и ее матушке. Сегодня еду в Ялту поискать Константина Петровича, который внезапно уехал из Гурзуфа, чтобы быть ближе к Ливадии. Советуйте всем священникам молиться в храмах о здравии Государя. Об этом вероятно уже передал вам о. Иосиф. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский.

Окт. 11, 1894. Р. S. Здоровье мое поправляется, только хожу с трудом; ноги слабы. Погода у нас прекрасная. Дай Бог, чтобы такая подольше постояла. Тогда, Бог даст, я недаром проживу в Гурзуфе».

6. «Милостивая Государыня Евгения Николаевна! На большое письмо ваше отвечаю маленьким. Вы торопите меня ответом, а я собираюсь к обедне. У нас сегодня служит о. Иоанн Кронштадтский, приехавший из Ливадии. Я повидаюсь с ним и узнаю от него о состоянии здоровья Государя Императора. По возвращении из церкви припишу здесь... Здоровье мое, по милости Божией, значительно поправилось. Больные органы успокаиваются; самочувствие лучше, только еще чувствую слабость в ногах, особенно при ходьбе. Пробыть в Гурзуфе думаю, если Бог благословит, до 2-го ноября. Передайте это Буткевичу; попросите его заблаговременно понаведаться, могу ли я получить особый вагон, и известить меня об этом. Он говорил, чтобы я о времени выезда написал, пораньше, – и вот я извещаю за две недели. Да пора ему написать мне о своих делах. Участие вашего училища в семинарской ссудо-сберегательной кассе мне не нравится. Не «женоненавистник» – начальник помешает вам в этом деле, а неудобство частых сношений вашего персонала с семинарским. А сношения эти неизбежны, если служащие у вас будут пользоваться займом из кассы. Устройте лучше свой собственный банк при вашем пенсионном капитале. Думаю, что это возможно. Примут участие члены Совета, законоучители и учители не из семинарских, классные дамы – до письмоводителя-диакона и до эконома включительно. И меня запишите для начала на 100 р. с тем, чтобы после моей смерти эта сумма осталась в кассе в виде фонда. Подумайте и составьте свой устав, а от семинарии отпишитесь. – Сейчас пришел от литургии. Помолились за Государя. О. Иоанн сказал, что Ему лучше. Он был у Царя три раза, молился с Ним и Он стоял на коленях. После молитвы позволил о. Иоанну обнять Себя. Спаси его, Господи! Здесь погода стоит прекрасная, теплая. Советуют мне и ноябрь здесь прожить; но уж очень скучно. Не знаю, как и этот назначенный срок дотянуть. Матушке вашей прошу передать мой поклон. Преданный вам «женоненавистник» А. Амвросий. Окт. 15, 1894 г. Р. S. Если Буткевич дал новорожденному имя в память меня, скажите ему спасибо».

7. «Достопочтеннейший о. протоиерей Тимофей Иванович! N N не унимается: что-то пишет о вас министру; а сей последний в письме к Константину Петровичу преподает наставления и мне, и вам. Письмо прилагаю. Не все я мог разобрать; вы лучше разберете. Напишите мне, что в ваших лекциях Ν.Ν. мог найти свободомысленного, резкого и не в меру обличительного? Полезно было бы, если бы вы могли переписать первые лекции для министра. Я послал бы их ему на его собственное суждение. Если найдете это возможным, приготовьте к моему приезду. А пока напишите, что придёт вам на мысль по поводу министерского нравоучения. Вам, вероятно, передала Евгения Н., что я думаю, если Бог благословит, выехать из Гурзуфа 2-го ноября. Похлопочите о вагоне заблаговременно. Теперь мне совестно обременять вас подобными поручениями; но ведь вы обещали сохранить ко мне прежние добрые отношения. А я твердо верю в ваше доброе сердце. Выеду я в Симферополь к поезду, какой мне укажете, – почтовому или курьерскому. Соскучился я ужасно. Если бы не этот горемычный юбилей, – сейчас бы выехал. Получаю ежедневно из Ливадии телеграммы о состоянии здоровья Государя от гр. Сергия Дмитриевича Шереметева – по его собственному доброму расположению, без всякой моей просьбы. Пишет, что несколько лучше у Его Величества деятельность сердца, сон и аппетит. Спаси Его, Господи! Нет ли чего у вас в городе нового? Как погода? У нас ясно, тепло, как летом. Жить бы было очень приятно, если бы не малодушие мое и если бы я не принадлежал к породе домашних животных. Преосв. Иоанн, вероятно, теперь молится в Скиту. Поклон начальнице. Семье вашей Божие благословение. Душевно преданный Амвросий А. Харьковский. Окт. 17, 1894. Письмо Делянова возвратите».

8. «Достопочтеннейший отец Протоиерей Тимофей Иванович! Посылал я вам письмо гр. Делянова с целью, по получении на него объяснения от вас, писать ему для его успокоения; потом, по получении двух ваших последних писем, хотел послать эти письма (они очень хороши, благодарю вас), но раздумал. Дела ваши, слава Богу, улаживаются; думаю, что вы обойдетесь сами собою, нечего тревожить старика .....

Радуюсь вашим успехам, поручаю вас Богу и слову благодати Его. Оплакиваем мы, как и вы, почившего Государя; прислушиваемся к распоряжениям о перевозе тела Его. Со вчерашнего дня тело Его выставили в церковь Ливадийскую, и народ всю ночь и весь нынешний день допускается поклониться Ему; стечение огромное. В Харькове вы, вероятно, будете на вокзале на панихиде. Из Ливадии процессия отправится завтра в Севастополь, а когда прибудет в Скит и к вам, – не знаю. Будем прислушиваться к деяниям молодого Царя, Как-то отнесется к Нему лукавая Европа? Благодарю вас за заботу о вагоне для меня. Дай Бог, чтобы хлопоты ваши увенчались успехом. Я окончательно решился выехать из Гурзуфа 2-го ноября. Надо полагать, что от 27 окт. до 2 нояб. все чины из Ливадии успеют уехать и путь будет свободен; след. особого затруднения для Азбукина не представится. Но, по получении от него окончательного ответа, вы потрудитесь известить меня телеграммою, с каким поездом 2 нояб. я могу отправиться из Симферополя. Мне нужно снестись с преосв. Мартинианом относительно остановки у него. Довершите ваши любезные хлопоты еще следующим похождением. Побывайте у о. эконома и перетолкуйте с ним о времени прибытия поезда – курьерского или пассажирского, с каким укажете мне поехать в Харьков, чтобы выслал мне экипаж и людей для принятия багажа. Потом, попросите его (неделикатное поручение) приготовить мне баню на 5-е, а не на 4-е число, как я писал ему, и дать знать наверху служителям о времени моего приезда. Наконец, скажите Макухину, чтобы послал 1 экз. вашей книжки немедленно в Гурзуф управляющему Александру Александровичу Попову. Вот и все. Поблагодарите Евгению Никол. за последнее письмо. Я больше писать уже ей не буду; ограничиваюсь поклоном, здесь прилагаемым. Об учреждении в женском училище особой сберегательной кассы я написал шутя; во очень буду рад, если найдете возможным устроить это. От обещанного вклада не откажусь. Но боюсь, что слишком мизерна будет ваша касса. С интересом ожидаю вашего проекта. Думаю, что мне уже не придётся больше писать вам из Гурзуфа. Считаю дни и с большим нетерпением ожидаю 2 ноября. Соскучился чрезвычайно. И так, до свидания! Да хранит Господь всех вас! Душевно преданный Амвросий А. Харьковский. Окт. 26, 1894».

Преосвященный Амвросий возвратился в Харьков 4-го ноября вечером довольно бодрым и с окрепшими силами.

Кроме речи Благочестивейшему Государю Императору Александру Александровичу пред освящением храма на месте чудесного события 17 октября 1888 года, преосвященным Амвросием в этом году были написаны следующие проповеди: 1) Слово в день тезоименитства Благочестивейшей Государыни Императрицы Марии Феодоровны «о свободе чувства» 2) Слово в день тезоименитства Благочестивейшего Государя Императора Николая Александровича «о родительском благословении» и 3) Слово в неделю пред Рождеством Христовым «о чадородии».

В 1895 году покойный ныне Архипастырь хотя и чувствовал общую органическую слабость, но работал без устали и с удивительною для его лет энергиею. Кроме общих занятий делами по управлению епархиею и духовно- учебными заведениями, кроме двукратных поездок по епархии для ее обозрения, кроме совершения богослужений и ежедневного приема просителей и посетителей, кроме самого внимательного наблюдения за постройкою новой Озерянской церкви в Покровском монастыре и хлопот по сбору пожертвований на ее сооружение, он в этом году в особенности много заботился о церковно-приходских школах и о средствах для борьбы с сектантством. Чаще, чем когда-либо он устраивал заседания миссионерского совета под своим личным председательством, создавал съезд священников из сел, зараженных сектантством, хлопотал в Петербурге об удалении из его епархии толстовских агитаторов и сектантских вожаков, учредил два миссионерских братства в г.г. Белополье и Старобельске, циркулярно и настоятельно рекомендовал епархиальному духовенству выписывать противосектантский журнал «Миссионерское Обозрение» (для бедных церквей он выписывал этот журнал на средства миссионерского совета) и Творения Св. Иоанна Златоустого. Извещая епархиальное духовенство о том, что С. Петербургская Духовная Академия с 1895 года приступила к изданию «Полного собрания творений св. Иоанна Златоуста» в русском переводе, он писал: «с своей стороны, находя это издание в высокой степени полезным в деле христианского назидания, церковной проповеди и при ведении пастырских внебогослужебных собеседований с народом, я настоятельно предлагаю духовенству харьковской епархии озаботиться приобретением книг этого издания в домашние, церковные, церковно-приходские и монастырские библиотеки».

Как чувствовал себя преосвященный Амвросий в это время, можно отчасти судить по его письму от 16-го июля к начальнице харьковского епархиального женского училища Е.Н. Гейцыг, находившейся в то время в отпуску и проживавшей у своей сестры в Подольской губернии:

«Милостивая Государыня Евгения Николаевна! Зная ваш крутой нрав, я спешу ответить на письмо ваше от 8-го июля, полученное мною 14-го. Так как я заграницей не был, выезжаю только из дому в беседку, то и материалов для письма имею мало. Плиний Старший любил получать письма от своего племянника, и когда тот писал ему, что нечего писать, он отвечал: „пиши хотя то, что нечего писать“. Совет, вероятно, приятный тем, кто любит получать от близких людей хотя листик бумаги. И вот я его исполняю в той мысли, что я для вас человек не дальний. В Харькове, слава Богу, все благополучно; в вашем училище – также. На днях Буткевич прихворнул инфлюэнцией, но теперь поправляется. Приезжал уже ко мне, хотя чувствует значительную слабость. Неосторожен: в легкой рясе после всенощной в свежий вечер возвращался из Харькова на дачу; на Холодной горе его и продуло. Бить некому. Напишите ему это. Здоровье мое, слава Богу, порядочно, только хожу плохо. Утешаю себя словами покойника моего келейника Николая: „к тому дело идет“. Из Москвы мне пишут, что заболел м. Сергий. Memento mori! Вот и видно, что я не был в Кракове. Набираю кое-что. Пишу, что „больше нечего писать“. Слезливой вашей матушке и Александре Николаевне с мужем прошу передать мой низкий поклон. Дай Бог новым крупным землевладельцам успеха в начатом деле. Иду к литургии; простите. Искренно вам преданный Амвросий А. Харьковский. июля 16, 1895. Всемилостивейше прошу, как писал мне в прошении один псаломщик, еще написать мне. Интересуюсь знать ваше впечатление при обозрении нового владения А. Н-ны».

У меня от этого года осталось только две записочки покойного владыки, которые и привожу здесь.

1. «Достопочтеннейший о. Протоиерей! Извините, не могу сдержать обещания, данного мною супруге вашей – быть у вас сегодня на даче. Завтра мне предстоит трудная поездка на целый день с губернатором и пр. Петром в Стасов скит для совещания о передаче нового храма в епарх. ведомство. Думаю сберечь свои скудные силы неподвижным сиденьем в течение сегодняшнего вечера на балконе беседки. Известите о состоянии вашего здоровья. Преданный вам Архиеп. Амвросий. июля 9, 1895».

2. «Пришлите мне, Тимофей Иванович, экземпляр вашей записки о Павловках, написанной вашего рукою. Он, вероятно, сохранился у вас, а мне очень нужен. Для чего, – скажу при свидании. Нужен теперь же. Преданный вам Архиеп. Амвросий. Дек. 10, 1895».

Истинное удовольствие имел преосвященный Амвросий 13-го сентября 1895 года – принимать у себя дорогого гостя – К.П. Победоносцева, которого он всегда глубоко уважал, искренно любил и пред которым он благоговел. Вместе они посетили тогда епархиальное училище, коммерческое училище и семинарию. Обозрев подробно епархиальное женское училище, г. Обер-Прокурор Св. Синода остался им вообще доволен и в книге для почетных посетителей собственноручно написал следующие лестные для училища слова: «13 сентября 1895 года был, с удовольствием. Обер-Прокурор Св. Синода К. Победоносцев», но об училищной церкви заметил, что она довольно тесна. Это замечание дало повод преосвященному Амвросию задумать устроение при училище нового большего трехэтажного церковного корпуса. Уже осенью 1895 года епархиальный архитектор, по указаниям владыки, составил план и смету предположенного здания, которое должно было обойтись в 144,000 рублей, а весною 1896 года уже начата была и постройка его.

В 1895 году преосвященным Амвросием были написаны: 1) Слово в неделю 32-ю по Пятидесятнице – «о честности»; 2) Слово в день Преображения Господня – «о самоиспытании в деле веры» (это слово за болезнию владыки нигде не было произнесено).

1896 год преосвященный Амвросий провел в обычных занятиях; наиболее, впрочем, интересовало его окончание постройки Озерянской церкви, приобретение для нее утвари в Москве и построение нового церковного корпуса в епархиальном женском училище. В ноябре месяце Озерянская церковь была совершенно окончена как снаружи, так и внутри. 21-го ноября сам владыка совершил и освящение ее главного престола. После литургии приглашенным лицам, в количестве двухсот человек, была предложена радушная трапеза в сборной зале харьковского епархиального духовенства при духовной консистории. Владыка был благодушен и сердечен. Освящение двух других приделов: левого – во имя св. Димитрия Солунского и правого – во имя апостола и евангелиста Иоанна Богослова – было совершено 24 ноября. Левый придел был освящен пред ранней литургией преосвященным Петром, бывшим викарием харьковским, а правый – перед позднею литургиею – самим преосвященным Амвросием.

В 1896 году преосвященным Амвросием были написаны следующие проповеди: 1. Слово, произнесенное по освящении храма во имя Христа Спасителя в Харьковском Коммерческом училище 14-го января, «О силе навыков», 2. Беседа, предложенная в Харьковском институте благородных девиц, в день годичного акта 10 мая, «О христианской осторожности относительно направления нашего века», 3. Слово в день тезоименитства Благочестивейшей Государыни Императрицы Марии Феодоровны «О свободе и власти и их взаимных отношениях по учению христианскому» и 4. Слово в день святого Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова «О том, как должно смотреть на новое учение о христианстве, как религии любви».

1897-й год владыка прожил благодушно и, не смотря на престарелые лета свои, на особые недуги не жаловался. 4-го июля он писал начальнице епархиального женского училища Е.Н. Гейцыг, проживавшей тогда в Крыму для поправления своего здоровья, следующее:

«Милостивая Государыня Евгения Николаевна! Извините, что я замедлил ответом на письмо ваше от 27 июня. Причина – недосуг; а в чем он состоял, увидите из нижеследующего. Но прежде на ваш заботливый вопрос (за который благодарю) о моем здоровье. После вашего отъезда я маленько пострадал нервным расстройством, но чрез несколько дней поправился. Теперь чувствую себя хорошо, но изнуряют меня большие жары, стоящие у нас несколько дней. Думаю, что и у вас, в Крыму, не жарче. Что я делал? – Был пред Петровым днем в вашем училище; ездил для осмотра церкви и, признаться, вынес из нее смутное впечатление. Боковые потолки с углублениями и купол доказывают, что сделал ошибку наш Немкин. Думаем с Буткевичем поправить дело росписаниями и раскрашиваниями. Простор и расположение частей храма несколько поправит впечатление. А недосуг состоял в том, что проповедь, которую я начал при вас и которую вы желали слышать на освящении вашего храма, назначили мне на 8-е июля, – праздник Казанской Б. Матери. Причина та, что известный деятель по церковно-приходским школам В.И. Шемякин пристал ко мне, чтобы я написал что-нибудь по случаю съезда 100 учителей церковно-приходских школ, прибывших на научные курсы в Харьков. Я отказался, но потом, смотрю, тема проповеди как раз подходит к случаю и я поспешил ее окончить. Поэтому, если Бог благословит, думаю в Казанскую служить в семинарии, где будут собраны учители. Мои обычные цензоры, Буткевич и Истомин, когда слушают мои проповеди утром, называют их сухими, а эту слушали вечером, и потом выпивали и закусывали, и затем произнесли приговор: „нет, эта не суха“. Увидите ее в газетах. Еще дело: переношу на другое место известную вам беседку в саду моей дачи. Она поставлена лицом на юго-восток и потому так накаливается, что не остывает в целый день. Теперь, если найдутся плотники, переставим ее на левую сторону от главной дорожки, балконом на север. Как видно из вашего письма, вы бездельничаете порядком. Гуляйте, отдыхайте, поправляйтесь в силах, – и нас не забывайте. Прошу передать мой глубокий поклон вашей матушке и тетушке. Всем вам Божие благословение. Душевно преданный Амвросий А. Харьковский. июля 4, 1897. Р. S. Буткевич читает учителям три лекции, а 14-го едет в Казань на миссионерский съезд на две недели. Разберете ли эту рукопись?»

В этом году в Харькове были открыты педагогические курсы в двух местах: в здании семинарии – для учителей второклассных школ и в здании духовного училища – для учителей одноклассных церковно-приходских школ харьковской епархии. Преосвященный Амвросий внимательно следил за ними и давал свои руководственные указания начальствующим лицам. 8-го июля, в день празднования в честь Казанской иконы Божией Матери, он совершил литургию в семинарской церкви, а я, по его поручению, во время причащения священнослужащих прочитал его слово «о необходимости для православного христианина участвовать в церковной жизни, чтобы сохранить в душе своей веру». По личному желанию владыки, оттиски этого слова были розданы курсистам на память об их пребывании в г. Харькове.

26-го августа в Харькове, как и во всей России, происходило чествование памяти одного из знаменитейших иерархов русской церкви, стяжавшего громкую известность далеко за пределами России своими миссионерскими, административными и литературными трудами – бывшего московского митрополита Иннокентия. Чествование это (по случаю исполнившегося столетия со времени рождения митрополита Иннокентия) отличалось особенною торжественностью и сердечностью. После совершения заупокойной литургии в Кафедральном соборе, в покои преосвященного Амвросия собралось все харьковское духовенство, члены миссионерского общества и многие почетные лица. В 1 час дня пред открытием заседания архиерейский хор певчих пропел концерт, а затем владыка, друг и любимец усопшего святителя – миссионера, обратился к присутствующим с речью, в которой со свойственным ему уменьем и живостью изложил свои личные, интимные воспоминания о митрополите Иннокентии. Интерес этой речи был чрезвычайный. Пред слушателями как бы восстал живой первосвятитель московский с его доброю душою и незаменимыми заслугами для церкви Божией.

8-го сентября преосвященный Амвросий совершал благодарственное молебствие в здании двухклассной образцовой школы, им самим основанной при харьковской духовной семинарии, по поводу десятилетия ее существования, и присутствовал на торжественном училищном акте. Здесь он сообщил мнение о церковно-приходских школах, высказанное ему бывшим московским митрополитом Иннокентием. «Поверьте, говорил митрополит, за церковно-приходские школы возьмутся: без них ничего не поделают».

21-го сентября владыка освящал церковь в новоустроенном трехэтажном здании харьковского епархиального женского училища. По окончании Божественной литургии, по распоряжению преосвященного Амвросия, после многолетия Царствующему Дому, протодиакон произнес многолетие г. Обер-Прокурору Св. Синода, по указанию которого был устроен новый училищный храм. В 1 час дня все присутствовавшие на освящении храма были приглашены в актовый училищный зал, где по распоряжению преосвященного Амвросия, я прочитал его прекрасную речь «о высшем назначении образованной женщины в среде православного духовенства».

11-го ноября Вифанская духовная семинария праздновала столетие своего существования. Владыка, получивший в этой семинарии свое первоначальное образование, долго думал о том, как ему почтить свою родную школу. Сначала он выражал желание поехать в Москву и принять в торжестве личное участие. Но престарелые лета и недуги воспрепятствовали ему исполнить это желание. Поэтому он ограничился лишь тем, что ко дню празднования отправил в Вифанскую семинарию письменное поздравление, все свои проповеди и журнал «Вера и Разум» за все годы его издания.

В 1897 году, кроме слова, произнесенного в семинарской церкви 8-го июля, и речи, читанной в актовой зале Епархиального женского училища, о которых было сказано выше, преосвященным Амвросием были написаны: 1) Слово на новый год «о двоедушии в деле веры», 2) Слово в неделю Крестопоклонную «о долготерпении Божием», 3) Слово в день святителя и Чудотворца Николая «о неприкосновенности священных догматов православной веры», 4) Слово в день восшествия на престол Благочестивейшего Государя Императора Николая Александровича «о повиновении власти» и 5) Воспоминания о приснопамятном святителе Филарете, Митрополите Московском.

С самого начала 1898 года преосвященный Амвросий был занят мыслию об учреждении в Харькове «Общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви». Он сам лично составил проект устава этого общества и отправил его в Петербург на утверждение. Впрочем, по обстоятельствам, не зависевшим от самого владыки, эта мысль его осуществлена не была.

Из событий епархиальной жизни, с которыми тесно связано имя покойного святителя, заслуживают внимания следующие.

По распоряжению и желанию преосвященного Амвросия, 25-го января, в воскресенье, харьковское епархиальное женское училище праздновало тридцатилетие своего существования со времени его преобразования по уставу 1868 года. Сам владыка, по случаю недомогания и упадка сил не мог совершить в этот день Божественной литургии в училищном храме; он поручил это своему викарию, преосвященнейшему Петру. Тем не менее он все-таки прибыл в училище, чтобы принять личное участие в его торжестве. После литургии все присутствовавшие посетители и воспитанницы были собраны в училищный зал, где, по распоряжению владыки, я прочитал его прекрасную речь, написанную им к этому дню – «О значении искусства в деле воспитания и образования».

Впрочем, особенно добрым делом, которое было совершено приснопамятным архипастырем в этом году и с которым навсегда будет соединено его имя, мы должны, без сомнения, назвать учреждение епархиального сиротского приюта. Бедственное положение вдов и сирот епархиального духовенства озабочивало, можно сказать, всех бывших харьковских архипастырей. Уже архиепископ Иннокентий (Борисов) восстановлял Ахтырский монастырь с тем, чтобы в нем дать приют престарелым и безродным священнослужителям. Архиепископ Филарет (Гумилевский) устроил на городском кладбище отдельный домик для епархиальной богадельни. Но так как ее содержание не было обеспечено определенными средствами, то она скоро прекратила свое существование: ее закрыла полиция. Преосвященный Макарий старался помочь бедствовавшим сиротам духовенства «зачислением мест». В последующее время еще более сказалась нужда в обеспечении этих несчастных. Лет за 10–15 до поступления преосвященного Амвросия на харьковскую кафедру среди епархиального духовенства обнаружилось необычайное стремление приобретать церковные дома. Неудобным представлялось, что молодой человек, поступивший на приход священником или диаконом, не имея церковной квартиры, должен был устраиваться в какой-нибудь крестьянской хате вместе с хозяевами. В это-то время две трети (если не более) сельских священников продали свои собственные дома церквам, обратив их в церковные квартиры. Продавцы эти не думали о том, что приехавший на приход молодой священник, еще бездетный, выгонит на улицу все осиротевшее семейство своего предшественника. Преосвященному Амвросию приходилось видеть ужасные картины: к нему являлись вдовы с 5–7 сиротами, оставленные не только без всяких средств, но и без крова; полиция приводила в консисторию сирот духовенства, взятых на городских улицах или в ночлежных домах. Это обстоятельство заставило покойного владыку думать об устройстве богадельни или приюта для бедствующих сирот и вдов духовенства с первых лет поступления его на харьковскую кафедру.

В 1884 году в Харькове был первый съезд епархиального духовенства, созванный преосвященным Амвросием. Ко времени открытия заседаний этого съезда, по просьбе владыки, я написал довольно обстоятельную заметку, помещенную в «Харьк. Губ. Вед.», в которой было указано съезду на необходимость серьезно обсудить вопрос об устройстве епархиальной богадельни или приюта. Владыка обратил внимание съезда на эту заметку. К сожалению, съезд не мог отыскать средств для осуществления благой мысли преосвященного Амвросия. Но нужда говорила о себе все сильнее и настойчивее. Стали появляться жертвователи среди самого духовенства. В 1887 году протоиерей Георгий Попов на обеде по случаю освящения здания Купянского духовного училища, радуясь процветанию духовно-учебных заведений епархии, выразил скорбь, что духовенством еще не обеспечены его сироты и вдовы, при чем просил владыку принять от него 500 р. на устройство епархиального дома призрения. Бывший кафедральный протоиерей Т. С. Павлов вскоре после этого на тот же предмет пожертвовал 5000 руб., в память умершей дочери своей девицы Анастасии. В 1888 году владыка опять предложил епархиальному (XV) съезду духовенства обсудить вопрос об устройстве епархиального сиротского приюта. Этот съезд постановил: отчислять ежегодно на устройство сиротского приюта из прибылей епархиального свечного завода по 1500 руб. и открыть подписку доброхотных пожертвований среди духовенства. Следующий епархиальный съезд, по предложению преосвященного Амвросия, также обсуждал вопрос об усилении средств для устройства сиротского епархиального приюта: он установил двухрублевый взнос от каждого причта в епархии, что в общем составляло ежегодно свыше 2000 руб. Епархиальное Попечительство о бедных духовного звания также нашло возможным отчислить из своих сумм на устройство епархиального сиротского приюта 5000 р. Таким образом к 1897 году составился капитал в 20000 рублей. «Теперь можно действовать» – сказал покойный архипастырь. В марте он созвал в своих покоях харьковское городское духовенство для разрешения вопроса о приобретении места для сиротского приюта. Сначала предполагали отделить несколько десятин земли из дачи епархиального свечного завода; но были усмотрены такого рода неудобства, которые заставили оставить эту мысль. После этого хотели было приобрести для приюта место где-либо в Харькове – на Холодной горе или на Журавлевке, но от этого удержала мысль, что городская жизнь может оказывать дурное влияние на сирот духовенства, которые будут поступать в приют из сел. Поэтому решено было подыскать подходящее место где-либо, недалеко от Харькова, в больших слободах, в которых существуют базары, земские и церковно-приходские школы, аптека и медицинский персонал. Такими слободами могли быть только Мерефа и Деркачи. К сожалению, в этих слободах подходящего места для приюта не находилось. Владыка волновался. Каждый раз, при свидании со мною, он предлагал вопрос:

– Ну, что? Нашли место для приюта?

– Нет, владыка; не находится. Вот в Мерефе продается дача Ш-вых; место хорошее; но цена ужасная: за 8 десятин 15000 рублей!..

– Ах, Боже мой, да когда же вы вырвете у меня из головы этот гвоздь?

Наконец, в октябре 1897 года из слободы Деркачей (в 15-ти верстах от Харькова) в Харьков приехал протоиерей о. Д. Регишевский и сообщил, что вблизи Деркачей продается хутор очень удобный для сиротского приюта. Узнав об этом, преосвященный Амвросий немедленно командировал меня и члена Епархиального Попечительства о бедных духовного звания протоиерея о. Н. Гутникова в Дергачи для осмотра указанного хутора. Оказалось, что хутор этот, известный под именем «Беликова», принадлежит содержательнице харьковского театра О.Н. Слатиной (урожденной Дюковой), находится в 5-ти верстах от железнодорожной станции «Дергачи», заключает в себе около 60 десятин прекрасной черноземной земли, в том числе 27 десятин дубового леса, 8 десятин лугу, 5 десятин огорода, 3 десятины сада, 14 десятин пахоти и три десятины занято прудом; кроме того, мы нашли в этом хуторе новый двухэтажный дом, довольно поместительный флигель, людскую избу, обширные надворные постройки и водяную мельницу с сукновальней. Все эти строения были застрахованы в 26000 р. Наконец, владелица предназначила в продажу вместе с хутором восемь коров, две лошади, шесть свиней, две пары быков, несколько экипажей, мебель в доме, пианино и т. д., и за все это объявила решительную цену 18000 рублей. Когда мы доложили владыке об оказавшемся, он тотчас же велел купить этот хутор, причем, приняв во внимание затруднительное материальное положение владелицы хутора, приказал уплатить ей не 18, а 20 тысяч рублей. Крепостной акт был совершен в генваре 1898 года, и с этого времени сиротский епархиальный приют стал предметом его постоянных забот и попечений. Чтобы обеспечить навсегда его существование он испросил у Св. Синода разрешение на ежегодные взносы от харьковского архиерейского домоправления по 600 р., в том числе от харьковского архиепископа лично – 300 р., от Успенской Святогорской пустыни – по 200 р., от Раснянского Свято-Дмитриевского монастыря – по 200 р., от харьковского епархиального свечного завода по 1500 р. и от харьковского епархиального попечительства о бедных духовного звания по 500 руб.

Уже в генваре 1898 года преосвященный Амвросий стал думать о построении церкви в новоучрежденном приюте. Сначала он предполагал устроить новый каменный храм. Архитектор приготовил уже и план предполагаемого храма, построение которого, по словам, архитектора, обошлось бы в 35 тысяч.

– Ну, значит, клади смело 50, если не больше, – сказал владыка.

Дело кончилось тем, что в пригороднем селе Малой Даниловке был приобретен за 1500 р. старинный крепкий деревянный храм из дубового леса, красивой помещичьей постройки. Весною того же года он был перевезен в хутор «Беликов» и в течение лета был поставлен на место, отделан заново снаружи и внутри и благолепно украшен. Заведывание всеми работами было поручено мне. Всего израсходовано было на устроение этого храма, вместе с его покупкою, перевозкою, новым фундаментом, новым иконостасом и утварью, семь тысяч рублей, поступивших из источника, который остался известным только одному покойному святителю. 12-го ноября 1898 года новоустроенный храм был освящен, но, – к сожалению, не самим архиепископом Амвросием, в то время очень недомогавшим, а его викарием, преосвященным Петром. Впрочем, в течение 1898 года преосвященный Амвросий дважды посещал приют, внимательно осматривал всю приобретенную землю и все строения и делал распоряжения о дальнейших работах, входя даже в мелкие подробности.

6-го мая покойный владыка получил высокую награду – бриллиантовый крест для ношения на клобуке – при следующем рескрипте: «Признавая справедливым отличить знаком особого Монаршего благоволения доблестное Архипастырское служение ваше, направленное к благоустройству вверенной вам епархии, просвещенную ревность о выяснении коренных основ веры и жизни христианской в ограждение чад православной церкви от лжи современных учений и многолетние проповеднические труды, стяжавшие вам повсеместно в отечественной церкви почетную известность, Всемилостивейше жалую вам препровождаемый при сем бриллиантовый крест для ношения на клобуке. Поручая Себя молитвам вашим, пребываю к вам благосклонный Николай».

В июле месяце в Харькове были устроены курсы для учителей и учительниц одноклассных и второклассных церковно-приходских школ. 20-го июля в домовой церкви харьковской семинарии была торжественно совершена преосвященным Петром Божественная литургия. После литургии прибыл в семинарию и преосвященный Амвросий. Все почетные гости и курсисты были приглашены в актовый зал, где архиерейский хор исполнил несколько концертов, а я, по просьбе владыки, прочитал его речь «О значении молитвы в деле веры».

20-го августа преосвященный Амвросий имел счастие встречать в Преображенском храме при Спасовом Ските Благочестивейшего Государя Императора Николая Александровича и Государыню Императрицу Александру Феодоровну, причем произнес свою краткую, но чудную речь. Речь эта произвела сильное впечатление на всех – слышавших ее. Многие совершенно неизвестные владыке лица письменно выражали ему благодарность за то, что краткость его речи не воспрепятствовала ее содержательности.

Как ни слабо было здоровье преосвященного Амвросия в течение всего 1898 года и как ни старался он избегать «злосчастных» юбилеев, но в этом году, когда исполнилось 50 лет его служения в священном сане, он вынужден был уступить настойчивому желанию (если не требованию) духовенства и начальствующих лиц в духовно-учебных заведениях, которые доказывали покойному владыке, что, замолчав этот юбилей, они подадут повод к ложным толкам в обществе, подвергнут себя вполне заслуженному упреку в неблагодарности, в неумении ценить великие труды своего архипастыря и т. д.

– Ну, делайте, что хотите, – сказал владыка, – и этим вопрос о праздновании его юбилея был решен.

Это торжественное празднование происходило 17-го ноября. Во всех церквах епархии в этот день были совершены Божественная литургия и благодарственное молебствие. Сам преосвященный Амвросий служил раннюю в Покровском харьковском монастыре; преосвященный Петр – позднюю в кафедральном соборе, а после нее благодарственный молебен в сослужении 80-ти протоиереев и священников. С 11-ти часов утра покои архиерейского дома стали наполняться лицами, прибывшими принести свои поздравления владыке. В 11½ часов вышел преосвященный Амвросий из своих внутренних покоев. Встреченный одушевленным приветствием всех присутствоваших и пением: «εἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα», он выслушал стоя более 40 адресов и множество поздравительных телеграмм, чтение которых продолжалось более трех часов. При адресах было поднесено много икон и денежных пожертвований на учреждение стипендий его имени в епархиальном сиротском приюте (всего было пожертвованно на этот предмет 18,500 р. с.). Особенно сильное и глубокое впечатление произвела на всех присутствовавших следующая телеграмма Г. Обер-Прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева: «Сердечно приветствую, Преосвященнейший владыко, старый москвич старого москвича, друга и сотрудника в служении верою и любовию родной церкви и отечеству. Летопроводец и Совершитель жизни, Господь, да дарует вам в мире начать новое лето жизни и служения. Победоносцев». Глубокорастроганный и крайне усталый, преосвященный Амвросий благодарил своих почитателей речью, в заключение которой сказал следующее: «Я – ставленник блаженныя памяти Иннокентия, митрополита московского, и следую его примеру. Один раз собрались мы провожать его, отъезжавшего в Петербург. Он, по-видимому, хотел было отвечать на обращенные к нему приветствия, но, растроганный, мог только произнести: „благодарю вас за сочувствие“ и поклонился нам в ноги». С этими словами преосвященный Амвросий тоже земно поклонился всем присутствовавшим. Это было так неожиданно, трогательно и умилительно, что у некоторых из присутствовавших показались на глазах слезы, другие в глубоком волнении бросились поднимать его, и все ответили ему вообще глубоким поклоном, – чем и закончилось торжество.

В 2 часа дня, с ведома владыки, я пригласил к себе в дом на братскую трапезу многих из его почитателей во главе с тогдашним викарием преосвященнейшим Петром. За столом было произнесено много тостов и речей в честь маститого юбиляра. Но особенное внимание всех приковала к себе речь преосвященного Петра. Воспроизводим ее здесь, как она в тот же день была записана по памяти одним присутствовавшим лицом (Е.Н. Г.). «Я (сказал владыка) не посмел утомлять своим приветствием нашего глубокоуважаемого маститого юбиляра, которому и без меня пришлось выслушать сегодня много искренних благожеланий и речей. Здесь же, пользуясь случаем и заручившись обещанием достоуважаемого хозяина дома – передать владыке содержание настоящей моей речи, я позволяю себе высказать то, что желал бы сказать лично самому владыке. Впрочем, мое слово скорее можно будет назвать воспоминанием, чем речью. В летописях московской духовной академии бывшим ректором ее записано следующее: „В конце 40-х годов пред фасадом главного академического здания находился пруд и около него несколько деревьев. Пруд почти высох сам собою и владыка-митрополит Филарет приказал засыпать его землей и развести на том месте цветник. За эту работу дружно принялись сами студенты академии и, как свидетельствует академическая летопись, особенно ревностно трудился студент XIV курса Алексей Ключарев“. С тех пор прошло 50 лет. Цветник разросся и теперь представляет чудный уголок – любимое место прогулки каждого студента московской академии. Но за это полустолетие Господь, благословивший труды молодого студента академии по насаждению академического цветника, благословил его делание и в духовном вертограде своем, насаждение слова Божия на великой ниве Христовой. Я давно знал этого делателя Божия и теперь невольно обращаюсь к своим личным воспоминаниям. Я был студентом московского университета и жил в Москве. Слава знаменитого проповедника протоиерея Ключарева уже гремела по Москве. Импровизаторский талант церковного витии привлекал толпы народа в ту отдаленную от центра церковь, в которой раздавалось его слово. Я с товарищами также нередко ходил слушать его. Затем он принял монашество и был возведен в сан епископа. Москва заговорила о нем сильнее. Однажды я зашел в церковь московского университета во время отпевания известного деятеля в Болгарии, князя В.А. Черкасского. Преосвященный Амвросий подошел к гробу и произнес слово. Это чудное слово, произведшее на меня чрезвычайно сильное впечатление и, конечно, глубоко врезавшееся в сердца всех слушателей, было сказано экспромтом и потому, к сожалению, не вошло в сборник напечатанных проповедей преосвященного. С этого времени я навсегда стал неизменным почитателем его; я считал счастливцами тех, которые имели возможность часто слушать его. И вот теперь Господь привел меня близко стоять к нашему маститому архипастырю в качестве викария его епархии. Здесь я застал преосвященного Амвросия все с тою же ревностью и увлекательностью проповедующего слово Божие, с энергиею и великою мудростью управляющего данною ему епархиею, с усердием насаждающего цветник в вертограде Христовом. Его слова и речи читаются всеми образованными людьми в России и далеко за пределами ее, а его дела в харьковской епархии громко говорят сами за себя. У преосвященного Амвросия есть одна прекрасная черта, которая не всем известна, но о которой я не могу здесь умолчать, так как многие и из здесь присутствующих в большей или меньшей мере испытали ее на себе. Это – необыкновенная общительность владыки и благородная деликатность его в обхождении с подчиненными. При всем своем праве – требовать и приказывать, он никогда не обратится к вам с грубым словом и начальническим насилием; напротив он не иначе изложит свое желание или поручение, как со словами: «будьте добры», «пожалуйста», а по исполнении поручения не знает как благодарить своего подчиненного, но уж непременно скажет: „спасибо“, „покорнейше благодарю“. Эта деликатность в нем, как начальнике, при его уме и энергии, и есть та именно всемогущая сила, которая привязывает к нему всех и заставляет его подчиненных работать без устали на общую пользу». Речь свою преосвященнейший Петр закончил пожеланием владыке – юбиляру здоровья и долголетия для дальнейших трудов во славу Божию.

Во время празднования юбилея владыка был очень слаб здоровьем; силы его видимо оставляли его. Не без основания многие опасались за него. Но после юбилея он стал несравненно бодрее. Вот что он сам писал о себе в письме к Н.И. Субботину, три месяца спустя после своего юбилея:

«Любезнейший Николай Иванович! Замучила меня совесть за то, что я доселе не поблагодарил вас за прекрасное приветственное письмо ваше ко дню моего юбилея. И какая досадная этому причина! – потерял ваш адрес. И теперь не знаю, не нашел ли какой-нибудь старой вашей квартиры, с которой, может быть, вы уже переехали на другую. Простите, ради Бога! На всякий случай посылаю вам брошюру с описанием моего праздника, который добрые люди раздули до крайности. Думал я о вас и после кончины нашего общего друга митрополита Сергия. Я далек был от него по расстоянию, редко с ним виделся, что однако не мешало мне сердечно помнить его и любить его всю мою жизнь. Писать он не любил. Вы чаще его видели и, думаю, осиротели. Я скоро последую за ним; но по грехам моим увидеть его там не надеюсь. Здоровье мое в последнее время несколько лучше; но ослабел сильно и чувствую много старческих недугов. Впрочем, дела кое-как плету и живу по пословице: день прошел и слава Богу! Я люблю вас: сохраните и вы ко мне доброе расположение. Да хранит вас Бог! Душевно преданный Амвросий, А. Харьковский».

От 1898 года у меня сохранилось следующее письмо преосвященного Амвросия, писанное 20-го февраля: «Достопочтеннейший о. протоиерей Тимофей Иванович! Прошу вас набросать чернячек письма Константину Петровичу с просьбою о разрешении напечатать Обиход Ведринского. Вы лучше меня знаете и изложите потребность для нашей епархии в этом издании. Ведринский хотел ехать в Петербург в воскресенье, но я остановил его до вечера вторника. Может быть, между делом найдете минуту для исполнения моей просьбы: вы так скоро работаете. Письмо должно быть официальное от меня, другое пошлю – частное. Вчера и третьего дня после обеда у меня были довольно острые катарральные боли в желудке, – под сердцем. Напомнили они мне тяжкое время моей болезни. И вот я начинаю трусить относительно поездки в Крым. Но времени для решения этого вопроса еще много. К Духовскому поедем. Душевно преданный вам Архиеп. Амвросий. Февр. 20, 1898».

В числе бумаг и писем преосвященного Амвросия, принадлежащих нам и относящихся к 1898 году, находится, между прочим, его черновое письмо к генералу Кирееву. Письмо это представляет тот интерес, что в нем владыка излагает свой откровенный взгляд на вопрос о соединении старокатоликов с нашею Православною Церковию. Вот почему я и решаюсь привести его здесь полностью:

«Ваше Превосходительство, милостивый государь, Александр Сергеевич! Вы, конечно, гневаетесь на меня за то, что я более двух месяцев не отвечал на любезное письмо ваше. Простите ради Бога. Меня задерживали старческие недуги, неотложные дела, а главным образом – нерешительность. Я затруднялся очертить для себя круг мыслей, которые были бы уместны в моих суждениях относительно великого дела, которое вы взяли на свои плечи и несете столько лет. Но я решился ограничиться одною мыслию о «второстепенных обрядах» и «древе православной церкви». Эта мысль и была главною причиною вашего письма и показалась вам обидною. Я, сколько могу, слежу за вашими прениями со старокатоликами и их действиями на конгрессах. Признаться, я не вижу в них искренности и смирения, которое требуется от ищущих спасительной истины; они оторвались от старого древа – католической церкви и ищут привиться к другому, еще более древнему, чтобы избежать обидного наименования ереси от католиков. Притом же, они оглядываются и на другие христианские исповедания в нерешительности: куда примкнуть? А в округлении своих законоположений предпринимают и нечто новое в смысле противоположном (протест) католичеству. Между тем крепко сидят в них католические взгляды и навыки, а по отношению к нам, православным, чувствуется и западная гордость. Они к нам только снисходительны. Слово «второстепенные обряды церкви» если не вам принадлежит, то между духовными людьми и светскими учеными давно известно. Еще в семидесятых годах я видел, как профессор Осинин в публичной речи своей о соединении церквей (в Петербурге) толстою кистью затушевал наши обряды, как принадлежности церкви второстепенные, во имя единства исповедания догматов. И так, вы это мое замечание не принимайте на свой счет, хотя и в ваших суждениях есть склонность признать старокатолицизм православным с обрядами первых девяти столетий христианства. Это очень смело, и вот этого-то я и боюсь по следующим причинам. Я смотрю на соединение со старокатоликами с практической точки зрения в виду условий, в которых находится ныне наша отечественная церковь. Вот провозглашено соединение наше со старокатоликами; они признаны нами православными при своих богослужебных обрядах, канонических постановлениях и обычаях. Стало быть, мы можем входить с ними «в общение в молитвах и таинствах». Вся наша невежественная в деле веры интеллигенция бросится в «просвещенную» часть православной церкви, в католицизм, в Европу. Там легче, нет ни этого «столика на ногах», ни славянского языка, ни «византийских» подвигов и пр.²². К нам явятся и новые братья по вере со своими принадлежностями. Как на все это взглянет наш простой народ, эта сила нашей церкви и отечества? Он отшатнется от этого союза, не видя в новых своих братьях благоговения к нашим обрядам, в которых воплощена, истина православия и из которых почерпается она народом. Либералы этому обрадуются и будут раздувать недоумения и подозрения. А за нами стоят раскольники, которые с торжеством будут возглашать: „олатинилась, наконец, никонианская церковь! У нас осталась православная вера!“ „И будут последняя горша первых“. Великое дело – соединение с Православною Церковию западных христиан, так далеко разошедшихся с нами! Но не видно знамений, указывающих на возможность и время этого единения, не видно Духа бурна, который бы двинул своею силою народ христианский к общению в вере. Начинание принадлежит частным людям и по случаю отторжения от западной католической церкви группы ее членов. И повод, и движение слабы. Извините мою откровенность в выражениях мыслей, которые вам не понравятся. С глубочайшим почтением и совершенною преданностью честь имею быть вашего превосходительства покорнейшим слугою Амвросий, Архиепископ Харьковский. Сент. 12, 1898».

Кроме указанных выше слов и речей, в 1898 году преосвященным Амвросием были написаны: 1) Слово в день Благовещения Пресвятыя Богородицы «об ожесточении сердец» и 2) Речь в день св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова «о высшем начале христианской любви и благотворительности».

Конец 1898 года, кроме общих служебных занятий, владыка посвятил главным образом заботе о своем новом любимом детище – епархиальном сиротском приюте. В это время, по его непосредственным указаниям, епархиальный архитектор выработал план большего каменного трехэтажного дома, больницы, бани и т. п. Эти строения, по предположению архитектора, не должны были выйти из сметы в 130 тысяч рублей.

Раннею весною 1899 года начались оживленные работы по устроению этих зданий. Больничный дом – деревянный был отстроен к августу; за него владыка уплатил подрядчику 10 тысяч рублей из своих собственных средств. Остальные постройки в этом году были закончены лишь вчерне. Кроме того, в этом году в сиротском приюте, по мысли владыки, был пробуравлен прекрасный артезианский колодезь, а приютский двор был обнесен обширною каменною оградою. В июне месяце сам преосвященный Амвросий приезжал в приют, чтобы осмотреть произведенные работы и обрадовать призреваемых сбоем посещением.

В начале 1899 года здоровье владыки было в плохом состоянии: его мучили катарральные боли желудка, а главное – общий упадок физических сил. Служением поздней литургии он очень тяготился; однажды, в Николаевском женском монастыре, после литургии, с ним сделалось дурно и он едва не упал на землю. По этой причине он стал совершать ранние литургии в своей Озерянской церкви, а поздние в кафедральном соборе он предоставил совершать преосвященному викарию за исключением великих праздников и высокоторжественных дней. В мае месяце он однако же уезжал в монастыри Ахтырский и Ряснянский и совершал там обычные торжественные богослужения; в августе он посетил Святогорскую пустынь и три дня подряд служил там. 26-го сентября, в присутствии министра юстиции, статс-секетаря Н. В. Муравьева, им совершена была закладка нового здания судебных установлений в г. Харькове. 1-го октября в Сумах происходило открытие памятника И.Г. Харитоненку; ради этого преосвященный Амвросий ездил в Сумы, совершал в сумском соборе литургию, панихиду и освящал памятник. 24-го октября вечером его посетил, проездом из Крыма, митрополит киевский Иоанникий. Владыка был очень рад такому посещению дорогого гостя и задержал его у себя на целые сутки. Одним из предметов серьезных бесед между престарелыми иерархами был соблазн, производимый лжеучением графа Л. Н. Толстого. Преосвященный Амвросий доказывал, что Толстой своими еретическими мнениями превзошел всех еретиков, осужденных вселенскими соборами и что он поэтому подлежит тому же осуждению, при чем заметил, что истинно православные люди крайне недоумевают, каким образом он, проповедующий все ереси без исключения и даже одни только ереси, продолжает пребывать в числе членов православной Церкви. Митрополит Иоанникий вполне согласился с мнением преосвященного Амвросия и советовал ему возбудить об этом дело в Св. Синоде.

По отъезде из Харькова митрополита Иоанникия преосвященный Амвросий немедленно изготовил представление Св. Синоду о необходимости отлучения Л. Толстого от Церкви, причем составил даже и проект «Послания Св. Синода» по этому делу. Помещаем этот проэкт «Послания» здесь полностью: «Святейший Всероссийский Правительствующий Синод возлюбленным о Господе чадам Православныя Российския церкви: Благодать вам и мир от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа. Господь Иисус Христос, устрояя святую Свою церковь, упреждал верующих в Него, что явятся в разные времена различные еретики, лжеучители и совратители, которые будут стремиться отторгнуть доверчивых и простодушных членов церкви от единства спасительные веры и благодати, дарованной церкви Господом нашим и в ней пребывающей. Но в то же время Господь поставил в церкви Своей пастырей и учителей и возложил на них священный долг проповедывать чистое Христово учение, вразумлять неведущих и заблуждающихся, охранять и поддерживать слабых и извергать из церкви ожесточенных и нераскаянных распространителей лжи и разврата.

К великому прискорбию нашему не миновало это бедствие и нашей отечественной церкви: и в ней были и есть доселе сектанты и раскольники, составляющие предмет наших забот о них и молитв об их обращении к свету истины. Но из древних времен и доселе расколы и секты гнездились главным образом в безграмотной и непросвещенной части нашего простого народа, и только в последнее время из людей образованных, которые, по самому своему образованию должны бы были служить христианскому просвещению народа, появились ожесточенные лжеучители и враги Церкви Христовой, стремящиеся разрушить ее и во имя ложно понятой науки и мнимого просвещения распространить смуту и поселить неверие в умах христиан, ищущих знания, но не умеющих отличить истинное знание, основанное на вере, от ложного, исходящего от горделивого и ослепленного разума человеческого.

Между этими распространителями лжи и неверия мы особенно отмечаем графа Льва Толстого, восставшего и озлобленного противу церкви Божией. Он в своих многочисленных сочинениях, напечатанных здесь и заграницей и распространяемых в рукописях в форме рассуждений и рассказов, – пользуясь своими талантами и известностью, распространяет богохульные мысли, какие редко решались распространять в народах даже и языческие писатели. Он отвергает бытие Божие, Промысл Божий, духовную природу души человеческой и загробную жизнь, заменяя все эти истины материалистическим учением о происхождении и судьбе мира и человека. От ложных начал философских, которые всегда имели место только в тесном кругу ложно направленных учений, он обратился к народу с своими богохульными сочинениями. Он исказил Евангелие Христово, исключил из него учение о божестве Иисуса Христа и тайне искупления и дерзнул пустить в народ свое евангелие. Он сочинил свою веру, похулил святые таинства и особенно св. причащение; он дерзнул употребить оскорбительные выражения о Пресв. Деве Марии, отрицать почитание святых, уничижать священство, обряды и богослужение Православной Церкви. В нравственном учении он уничтожает начала христианской борьбы противу зла и порока, вменяемость преступлений, а в последнее время отвергает не только христианский, но и естественный брак. В смысле политическом он подрывает в народе повиновение власти и движение к государственному благоустройству. Одним словом, нет христианской истины и учреждения, которых бы не коснулась его преступная рука.

Посему Святейший Синод долгом своим поставляет объявить всенародно графа Льва Толстого врагом Православной Церкви и вместе с тем напомнить всем православным соотечественникам, какой опасности они подвергают себя, увлекаясь сочинениями Толстого и разделяя его богохульные мысли. Эта опасность есть отлучение от церкви, которая громогласно осуждает лжеучителей подобных Толстому в неделю Православия. Если граф Лев Толстой в ожесточении своего сердца и хладнокровия идет под это осуждение, соединенное с лишением надежды вечного спасения: то тех, которые по неведению или беспечности увлекаются его сочинениями и мыслями, мы упреждаем и остерегаем с отеческим попечением и любовию. Бодрствуйте, возлюбленные о Господе чада, стойте в вере, мужайтеся, утверждайтеся (1Кор.16:13), стойте и держите предания, им же научистеся (2Фес.2:15), от всякия злыя вещи отгребайтеся (1Фес.5:22). Ищите себе подкрепления и руководства в разъяснениях и советах пастырей церкви, в слове Божием и писаниях святых отцов и учителей церкви. Наука без слова Христова и сама не устоит на прямом пути и не спасет уповающих на нее. Сам же Бог мира да освятит вас всесовершенных во всем: и всесовершен ваш дух, душа и тело непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа да сохранится (1Фес.5:23)».

С половины лета 1899 года преосвященный Амвросий, чувствовал себя очень хорошо. Такой подъем физических сил своих он приписывал меду. В июле я привез ему из своей пасеки 10 фунтов прекрасного меду из белого клевера. По словам владыки, он никогда не ел меду, потому что мед будто бы всегда вредно на него действовал. Но на этот раз безукоризненно белый цвет и приятный запах привезенного мною меда соблазнил его: он боязливо съел пред чаем одну чайную ложечку его. Чрез неделю я был по делу у него, – и, к удивлению своему, услышал от него следующее:

– Мед ваш действует на меня волшебно: я чувствую бодрость и силы мои заметно восстановляются. Привезенный вами мед оканчивается; у вас большой запас его?

– Пудов 50 будет еще, – ответил я.

– Привезите мне три пуда, – сказал владыка и тотчас же вручил мне деньги.

С этих пор он стал аккуратно употреблять мед четыре раза в день, съедая его до полутора фунта в сутки.

При каждом свидании он благодарил меня за мед.

– Вот уж буквально, – говорил он: что в рот, то – спасибо!

Но – увы! – к концу года у него стал болеть левый глаз, которым, впрочем, вследствие катаррактального состояния его, он уже не видел около восьми лет до того времени. Кто-то указал на мед, как на причину этой болезни, – и мед был оставлен навсегда. Врачи, впрочем, объясняли эту боль глаза хрупкостью кровеносных сосудов и кровоизлиянием позади глаза. Боли были ужасные, невыносимые. С ними соединялась постоянная боль головы и беспрестанный позыв на рвоту. Вследствие этого больной не мог принимать совершенно никакой пищи, даже – чашки чаю, – и силы его ежедневно падали заметно. Сна не было. Лекарства не приносили никакой пользы. Так мучился и страдал преосвященный Амвросий более месяца. Единственным средством спасения от этой боли профессор Гиршман признавал «вылущение глаза». Опасение было только относительно того, перенесет ли больной с слабым сердцем хлороформирование. Владыка согласился, наконец, и на операцию. Операция была назначена на 28-е января 1900 года. Преосвященный не ожидал благополучного исхода ее и стал готовиться к смерти. Утром, в 7 часов, его, еле живого, келейники повели в его домовую церковь, где была совершаема в то время ранняя литургия; он надел на себя мантию и приобщился св. Таин (исповедывался он под этот день вечером) и простился с братиею монастыря. В 11 часов, по его приказанию, был приглашен нотариус и совершено духовное завещание. Но ночь пред операциею, – о что это была за ужасная ночь! Владыка не уснул ни одной минуты и, не смотря на ужасные боли, все время беседовал со мною...

– Не смерть страшна, говорил он, а грехи... Смерти избежать никто не может. Когда умру, не забывайте меня в своих молитвах во имя той любви, которою я любил вас. Я ничего для вас не сделал, а только от вас требовал жертв; но верьте, что я любил вас как родного сына, как друга... Да, как друга, потому что не сомневался и в вашей любви ко мне. И вот вам, как другу, я теперь открываю свою душу... После этого, насколько позволяли приступы болей, он начал излагать мне всю свою жизнь, от раннего детства до последнего времени. Но он говорил мне только о том, что считал в своей жизни заслуживающим осуждения, греховным. Я дивился его памяти, а еще более – его искренности, смирению и самобичеванию! Это была истинно христианская исповедь, – и мне невольно вспоминались слова ап. Иакова: «признавайтесь друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться» (Иак.5:16).

В 11 часов ночи владыка позвал к себе своего келейника Сергея и его жену.

– Я хочу с вами проститься, – сказал он им.

Они пали пред ним на колени и зарыдали.

– Это – люди честные, – сказал мне владыка. – Они верно служили мне все время. И вот я им вверяю теперь все состояние свое.

После этого он взял на столе свои ключи и отдал их келейнику, приказав ему вручить их после его смерти только душеприкащику П.С. Владимирскому.

Отпустив келейника, владыка попросил меня громко прочитать ему конец Евангелия от Иоанна, начиная с прощальной беседы Спасителя с Своими учениками. Чтение он слушал внимательно, не смотря на происходившие по временам тяжелые припадки боли. Около двух часов ночи чтение было прервано. От губернатора явился посланный с секретным пакетом, запечатанным тремя печатьми. Владыка очень смутился. Но оказалось, что губернатор сообщал о появлении в с. Павловках сумского уезда толстовца, московского купеческого сына А-ва, с целью пропаганды толстовского лжеучения, и просил принять меры для борьбы с ним со стороны духовного ведомства. После этого владыка пожелал выслушать каноны: покаянный, Спасителю, Божией Матери и Ангелу Хранителю.

– Я всегда любил слушать ваше чтение, – говорил он.

К утру боли стали как бы утихать, – и владыка иногда (на несколько минут) забывался в легкой дремоте.

В 8 часов утра, по желанию преосвященного Амвросия, к нему была принесена чудотворная Озерянская икона Божией Матери и совершено молебствие. Владыка благоговейно приложился к св. иконе, поблагодарил монашествующих за их труд, а потом попросил эконома Архиерейского дома, архимандрита Иосифа, и меня совершить над ним таинство елеосвящения.

В 12 часов в зале архиерейского дома была совершена операция. Владыка вышел из своих покоев худой и бледный, как мертвец, в лице – ни кровинки. Хлороформирование продолжалось около 20 минут. Самая операция была совершена не более, как в 2 минуты и – весьма удачно. Когда владыка пришел в себя, он как бы не хотел верить, что он остался жив, и даже начал шутить.

– А покажите ваш язык, – сказал ему доктор М. А. Денисов.

– Да, покажи вам, так вы еще и язык отрежете, сказал владыка, – не покажу.

Так тяжело для преосвященного Амвросия окончился 1899 и начался 1900 год. Впрочем, 1899 год не остался бесплодным даже и для церковной проповеди. В этом году владыкою были написаны: 1. Слово в неделю о блудном сыне – «о сокрушении сердца», 2. Беседа в неделю Крестопоклонную – «о благоразумном разбойнике», 3. Слово в день священного коронования Благочестивейшего Государя Императора Николая Александровича – «о благодарности к Богу», 4. Речь о наградах, даруемых от Бога людям верующим и благочестивым (произнесена мною 26 сентября в актовом зале Харьковской духовной семинарии, в день храмового праздника), 5. Слово на новый 1900 год – о преданности воле Божией (за болезнию владыки произнесено не было) и 6. Воспоминания о построении Спасова Скита (читаны мною в присутствии владыки в актовом зале Харьковского епархиального женского училища 4-го декабря, в день храмового праздника).

После операции силы владыки мало-по-малу начали восстановляться, насколько это было возможно в его престарелые лета. С первых чисел февраля он уже начал заниматься делами епархиального управления и совершать богослужения. В феврале же он предпринял и отдельное издание своих проповедей, произнесенных им за последние пять лет, корректуру поручив мне. 18-го марта исполнилось 80 лет со дня его рождения. В этот день сам владыка, в сослужении своего викария, преосвященного Иннокентия, совершил раннюю Божественную литургию в Крестовой церкви архиерейского дома. По окончании литургии некоторые из присутствовавших – близких владыке лиц были приглашены в его покои, где предложен был гостям чай. При входе в покои преосвященный Иннокентий встретил владыку следующею краткою речью: «Приветствую вас, владыко, с достижением библейского долголетия! В 80 лет естественны немощи тела, но среди них удивительна сила вашего духа и крепко упование вашей веры. Этот могучий дух, эта теплота веры крепят и бодрят недужное ваше тело. И потому мы молимся и молитвенно желаем, чтобы всемогущий Господь не ради сих немощей тела, а ради величия вашего духа, силы веры вашей, подкрепил вас Своею милостью и приложил еще дни ко дням, годы к годам в святительстве вашем для блага харьковской церкви и паствы».

На другой день в «Южном Крае» была помещена заметка, из которой мы приводим здесь следующую выдержку:

«Несколько дней перед этим, в одной из №№. «Московские Ведомости» в отдельной статье, отмечая выдающиеся черты «Слов и речей» преосвященного Амвросия и значение их для богословской науки, назвали совершившееся 80-летие знаменательным. Вполне разделяем это название почтенного московского органа, так как редкие из наших архипастырей, среди забот и скорбей служения Церкви Христовой, достигают библейского возраста. Преосвященный Амвросий – один из немногих представителей филаретовской школы епископов. Не смотря на преклонные годы, он сохранил еще удивительную для своих лет свежесть памяти, силу мышления и рассуждения, интерес ко всему, что пишется и печатается в богословской и светской литературе, охоту, почти жажду деятельности. Мы недавно еще наслаждались еловом преосвященного Амвросия на Новый год и поражались свежестью и силою его мысли. Два раза в последнее время тяжкие недуги угрожали жизни владыки, но, благодарение Богу, сила духа всякий раз одерживала верх над немощью тела, и в настоящее время здоровье его настолько окрепло, что он уже занимается делами по управлению епархиею и вообще чувствует себя вполне бодро».

В этом году преосвященный Амвросий имел утешение видеть оконченным трехэтажный каменный корпус и другие строения в епархиальном сиротском приюте, начатые в прошлом году. В августе он лично посетил приют и подробно его осматривал. И это посещение было последним в его жизни.

Большое удовольствие доставил ему в этом году 7-го сентября и высокопреосвященнейший митрополит с.-петербургский Антоний, посетивший его, по его приглашению, на обратном пути из Крыма в Петербург. В этот день владыка был на ногах и суетился с 4-х часов утра. Тем не менее он встретил у себя митрополита для своих лет довольно бодро, за большим обедом произнес в честь своего дорогого гостя многосодержательный тост, после обеда отстоял всенощное бдение в своей Озерянской церкви и беседовал в своих покоях с владыкою – митрополитом до 11-ти часов вечера. Проводив гостя, он отправился в 12 часов ночи из Харькова на дачу «Всесвятское» и на другой день чувствовал себя хорошо, делясь с посетителями своими впечатлениями.

22-го сентября, проездом в Крым, Харьков посетил Товарищ Обер Прокурора Св. Синода В.К. Саблер. Между прочим, он заезжал и в архиерейский дом, но преосвященный в это время проживал еще на своей даче. Владыка очень сожалел, что не мог видеть такого редкого посетителя. Об этом он даже писал ему в Крым, прося его заехать на обратном пути. К сожалению, неотложные дела не дали возможности В.К. Саблеру исполнить этой просьбы. 18-го октября, возвращаясь из Крыма в Петербург, он прибыл на харьковский вокзал в 6 ч. 30 м. вечера. Чтобы повидеться с ними в последний раз в земной жизни и навсегда проститься, владыка выезжал на вокзал. Беседа их продолжалась около часа.

В ноябре и декабре владыка особенно был занят сбором пожертвований на построение православного храма в городе Нью-Йорке. И его хлопоты не остались без успеха. Он лично собрал на этот предмет около 8 тысяч рублей в Харьковской епархии.

В 1900 году преосвященным Амвросием были написаны только: 1. Наставление детям, учащимся в сельских школах, о кротком и жалостливом обращении с животными (было прочитано мною 14-го июня при открытии курсов для учителей одиоклассных церковно-приходских школ харьковской епархии, а написано владыкою по случаю избрания его в почетные члены харьковского отделения Общества покровительства животным) и 2. Речь о причинах чрезвычайного распространения пороков и преступлений в современном христианском мире (читана мною 19 ноября, в воскресенье, в актовом зале Харьковской духовной семинарии).

1901 год – роковой год. Владыка встретил его в добром здоровье; в первые три дня праздников Рождества Христова он совершал богослужения бодро, не чувствуя особой усталости. Кроме того он совершал богослужения в день нового года и в праздник крещения Господня. 7-го января он освящал новоустроенный дом харьковской конторы государственного банка, причем сам произнес (чего он не делал уже несколько лет) свою прекрасную речь.

21-го февраля (день моего ангела) я имею обыкновение куда-либо уезжать из Харькова. Но в 1901 году я не мог этого сделать. 20-го вечером келейник преосвященного Амвросия спросил меня, – буду ли я завтра (т. е. 21-го февраля) дома вечером? На мой вопрос: зачем это ему нужно? келейник ответил, что у меня хочет быть владыка. Я, конечно, ответил, что буду дома. В течение 18-ти последних лет владыка ни одного раза не забыл дня моего ангела: кроме поздравления он мне всегда присылал в этот день какой-либо подарок «на память». Я думал, что и в этом году, помня день моего ангела, он хотел лично побывать в моем доме. Странным мне показалось только одно: владыка хорошо знал, что обыкновенно я уезжаю из Харькова в этот день, а стеснять он никогда никого не хотел по свойственному ему чувству деликатности. Как бы то ни было, но 21-го февраля, к общей радости всей моей семьи, в 6 часов вечера владыка приехал к нам и пробыл у нас целых три часа. В это время он был бодр не по летам: радушно беседовал с нами и шутил с детьми. Получив благословение при встрече владыки, дети мои куда-то скрылись и снова явились в комнату час спустя. При их появлении, владыка прервал беседу с нами и обратился с различными вопросами к детям. Ответы детей нравились ему и он позволил им пойти и покататься на его лошадях.

– Мы уже, владыка, катались на них, – ответили дети.

– Когда?

– А вот сейчас, когда вы чай пили...

– Как же вы смели кататься на моих лошадях, без моего позволения? – спросил владыка.

– Так, – ответили дети. – Мы пошли и сказали кучеру: «покатай нас!» он и покатал. И как хорошо нам было: едем мы по улицам, а нам все кланяются, шапки снимают...

– То, друзья мои, они кланялись не вам, – сказал владыка, – а архиерейской карете.

После этого, обратившись к самому маленькому пятилетнему ребенку, владыка сказал: «Знаешь что, Алеша? Поедем жить ко мне: у меня конфектов много; игрушек куплю».

Мальчик молчал.

Тогда владыка сказал: «Нет, от матери ничем не оторвешь дитяти. Когда я был еще протоиереем в Москве, – вот однажды выхожу из церкви и вижу – стоит нищая и с нею маленькая девочка, оборванная, бледная, худая. Я и говорю девочке, как вашему Алеше: пойдем ко мне, – будешь жить у меня: у меня конфект и кукол много. „Нет, ответила девочка, я буду с мамой“. Вот что значит – мать: святое слово!»

Только в конце своего пребывания в моем доме, владыка случайно как-то узнал, что он был на имянинах.

– Почему же вы не сказал мне об этом вчера? – спросил он. – Я бы, конечно, не приехал к вам, чтобы вас не стеснять собою. Как я забыл!

Думал ли я, что это владыка был у меня последний раз в жизни!

22-го февраля утром он прислал мне «на память» свою трость.

В марте месяце преосвященный Амвросий усиленно работал над своею знаменитою речью «О делателях на жатве Божией». 18-го марта, по его желанию и в его личном присутствии, я прочитал эту речь в актовой зале харьковской духовной семинарии. Еще памятно, конечно, для всех, какое сильное возбуждение произвела эта речь в нашем обществе. Так называемые либералы озлились до бешенства и потери благоразумия. Они положительно закидали приснопамятного святителя своими дерзкими, безумными, до крайности легкомысленными анонимными письмами²³. Одно из таких писем мнимого Иеронима Преображенского (лучшее других, если слово «лучшее» может быть к нему вообще относимо), к удовольствию наших либералов, не узнавших в нем своего изображения, было напечатано в «Вере и Разум», а 42 достались мне в наследство. Они составляют прекрасный материал для характеристики религиозно-нравственного состояния либералов нашего времени. благоговение, высказываемое в этих пасквилях по отношению к Л. Толстому, показывает, что их авторы – толстовцы, а все содержание их сводится лишь к той мысли, что и среди духовенства есть плохие деятели. Как жалко это ничтожное возражение против чудной речи усопшего Архипастыря! Неудивительно после этого, что преосященный Амвросий чрезвычайно хладнокровно относился к этим выходкам пасквилянтов.

– Когда вас будут ругать и поносить такие лица, какие засели, напр., в редакциях наших жидовствующих газет – «России», «С. Петербургских Ведомостей» и т. п., – не печальтесь, – говорил мне преосвященный Амвросий, их брань в очах людей русских и благомыслящих превратится в вашу похвалу; не дай вам Бог заслужить их одобрение, как и вообще одобрение наших легкомысленных либералов; их одобрение будет означать, что вы сделали какой-то ложный шаг, сбились с прямого пути. Плохо будет, когда враги наши нас перестанут бранить..

Епархиальный сиротский приют и в этом году не переставал быть предметом особых забот со стороны преосвященного Амвросия. Между призреваемыми сиротами оказались юноши и девицы уже довольно зрелого возраста; им неудобно было оставаться для житья в одном и том же здании; кроме того, явились сироты – неудачники, уволенные за малоуспешность из духовных училищ. Что с ними делать? И вот владыка в самом центре слободы Дергачей приобрел теперь за 10 тысяч рублей прекрасное место с десятиною сада и двумя домами. Здесь, по его мысли, должны проживать взрослые юноши и неудачники, призреваемые Сиротским приютом; здесь, по предположению усопшего Архипастыря, должно бы быть открыто и училище для подготовления хороших псаломщиков, знающих церковный устав, церковное письмоводство и счетоводство, понимающих все читаемое в церкви при богослужении, правильно поющих, играющих на скрипке и способных к устроению сельских хоров, знакомых с иконописанием и получивших право на звание учителя церковно-приходской школы. Воспитанники этого училища, по предположению покойного Архипастыря, летом должны знакомиться на соседней сельско-хозяйственной ферме с лучшими способами ведения сельского хозяйства и простыми мастерствами. Училище это предположено было открыть в сентябре; но смерть преосвященного Амвросия не дала возможности осуществиться тогда этому доброму делу.

Весною же 1901 года владыка нашел и новый предмет для своих забот и попечений. Попечительным советом харьковской городской Николаевской больницы был возбужден вопрос об устройстве алтаря в больничном зале для совершения богослужений в утешение больным. Вопрос этот не только встретил полное сочувствие со стороны преосвященного Амвросия, но и настолько заинтересовал его, что он сам неожиданно в субботу на страстной неделе посетил Николаевскую больницу и подробно осматривал ее. Затем, при личном свидании с городским головою, он высказал желание прийти на помощь городу денежным пособием и советами по устроению предположенной больничной церкви. В пятницу на святой неделе он вместе с городским головою и другими лицами вторично посетил Николаевскую больницу, и в это время, согласно его предложению, было решено строить отдельную церковь во дворе больницы. После этого он сам стал собирать пожертвования и то же предложил делать подведомственному ему духовенству. На средства, собранные таким образом, в настоящее время уже вчерне окончена прекрасная каменная церковь.

В конце апреля и начале мая преосвященный Амвросий усиленно работал над своею речью «О практической борьбе христиан с современными заблуждениями и пороками». Речь эта, в личном присутствии владыки, была прочитана мною 13-го мая в актовом зале харьковской духовной семинарии. Она вызвала такое же возбуждение умов в обществе, как и речь «О делателях на жатве Божией». Либеральные пасквилянты злились по обычаю и закидали владыку своими анонимными письмами. Но все содержание этих писем можно свести только к той мысли, что обличаемые пороки есть и в духовенстве. Преосвященный Амвросий был однако же равнодушен и к этим письмам. Его смутила лишь статья Сементковского в «Ежемесячных Литературных Приложениях» к «Ниве».

– Посмотрите, – говорил мне покойный Архипастырь, – как хитрят и лицемерят наши либералы! Ведь недальновидные читатели (а их – тьма!) могут подумать, что Сементковский со мною согласен и меня одобряет! Какая низость!..

По поручению владыки, мною разобрана была статья Сементковского. Владыка весьма одобрил мою работу и велел напечатать ее в № 15 «Веры и Разума». Жидовствующие либералы теперь обрадовались, что могли засыпать меня («Не по коню, да по оглоблям!») своими печатными пасквилями. Не имея возможности опровергнуть истинности сказанного мною и уличить меня в неправоте, они обратились к искажению моих слов, вырывали из связи одно и умалчивали о другом, то, что сказано было мною только о юношеском увлечении Пушкина, они представили так, будто бы я говорил о Пушкине вообще, не исключая и второй славной половины его литературной деятельности, то, что сказано было мною о Пушкине только как писателе известной эпохи, они извратили так, чтобы читатель подумал, будто я говорил это о Пушкине, как о человеке. Либералы просмотрели, что на самом праздновании столетнего юбилея Пушкина они сами в своих речах говорили о Пушкине то же, что сказал и я, только они говорили резче и больше. Жалкое средство борьбы!

Летом 1901 года преосвященный Амвросий часто жаловался на свои немощи, – в особенности же на слабость ног и катарральное состояние желудка. Поздние литургии он совершал уже с большим трудом. Вот что он сам писал о себе в письме к Н.И. Субботину от 10 мая 1901 г.

«Любезнейший Николай Иванович! Простите, что я до сих пор не отвечал вам на письмо ваше, – сердечное, доброе, ободряющее и по внешности прекрасное. Вина моей неисправности благословная. Я, вскоре по напечатании последней речи моей, принялся за новую, и эта работа буквально подавила меня. Набрел я на затруднения, по своей слабодушной натуре заволновался и под конец дошел до крайнего, болезненного изнеможения. Теперь, слава Богу, кончил, отдал в типографию и по обычаю прочтет ее протоиерей Буткевич в семинарии 13-го мая. В чем же дело? Мне казалось, что последними двумя речами наше современное религиозное состояние только описано, а выход из беды не указан. И вот Бог дал мне мысль (я верую, что все от Господа) написать «О практической борьбе с современными заблуждениями и пороками». Словами всего не сделаешь, а надо побеждать благим злое. Как я эту задачу исполнил, посмотрите и также и напишите свое беспристрастное мнение (вы очень снисходительны). Затем я в большом раздумья: не перестать ли мне писать? Лета мои уж очень преклонные, силы слабы, а последние опыты изнурения представляют нечто опасное для жизни. Мне говорят: пишите понемногу. Но вот моя беда: если мне пришла мысль о чем-нибудь написать, да меня она заинтересовала, – она не покидает меня ни на один час. И ем, и пью, и сплю с нею, и хожу, и говорю, и наконец является необходимость освободиться от нее; и уж если начал писать, то поскорее, так как состояние становится мучительным, а конец дела изнурительным. Что тут делать? Или лучше умереть с пером в руках, чем жить, потеряв интерес жизни? Вот вам моя исповедь и психологический этюд. Живу теперь на даче и думаю до осени не браться за перо, исключая резолюций и уплаты долгов по корреспонденции. Вообще здоровье мое, по милости Божией, порядочно, судя по летам. Одно меня очень затрудняет – поздние литургии. Встаю я очень рано, с 4–5 часов утра ждать позднего благовеста тяжело, а служить до 12 без пищи целые сутки (так как я не ужинаю) значит ослабеть до упаду. Ранние литургии служу лучше, и то не часто. Приходится с экономией расходовать последние силы. Но уж я слишком много разговорился о себе, по пословице: что у кого болит... Вы пишете много: видно, вам писание не так трудно достается... Извините плохую мою рукопись: рука сбивается. Не у всех дар такого изящного почерка, как ваш. Да хранит вас Господь! От всей души вам преданный и любящий вас Амвросий А. Харьковский».

В мае месяце преосвященный Амвросий ездил в Ахтырский и Ряснянский монастыри, совершал там торжественные богослужения и в Харьков возвратился, не жалуясь на упадок сил или нездоровье. 14-го, 15-го и 16-го августа он совершал литургии в Святогорской пустыни и там составил подробный план для написания новой речи «О гордости». Возвратившись в Харьков, он усердно занялся составлением этой речи. 22-го августа первая часть ея была окончена и отдана для переписки.

26-го августа утром владыка почувствовал себя дурно. Он упал на пол и с ним были небольшие судорожные подергивания; но, поднятый келейниками и положенный в постель, он скоро пришел в себя, встал с постели и даже занимался делами, вечером сидел около часа на балконе. 27-го августа утром, около 7 часов, я был у владыки по делу.

– Плохи мои дела, – сказал он мне. – Вчера было со мною дурно, но Господь помиловал.

– Что такое, владыка? – спросил я его.

– Вчера было со мною плохо, – и я скоро умру, – ответил он.

– Это на вас не хорошо действуют, должно быть, несвоевременные и беспрестанные дожди, сказал я, – а вот переедете в Харьков...

– Нет, уж мне в Харьков не переезжать, – перебил он меня, – а вы меня перенесете туда... Я чувствую, что я скоро должен умереть, – да и пора. Слава Богу, я прожил довольно. Господь был милостив ко мне. Больше жить и не зачем. Письма друзей своих, за исключением отданных вам раньше, я все пожег, а вот пасквили эти также возьмите себе: они вам пригодятся когда-нибудь для характеристики нашего общества. Помните ли вы все мои распоряжения на случай моей смерти? Похороните меня прямо в землю в Озерянской церкви, а не в нише, – это – тщеславие! Бывший московский митрополит Иннокентий незадолго пред своею смертью выразил мне желание, чтобы при погребении его речей не было, ибо в них много похвал и лести; но проповедь, – прибавил он, – скажите: она может иметь назидание. И вот вам текст для нее: от Господа стопы человеку исправляются. Такова и моя воля. Я не хотел бы, чтобы при моем погребении были произносимы речи и похвалы: хвалить меня не за что, а при погребении моего тленного тела – даже и непристойно. Нужно только благодарить одного Бога. Если мне и удалось сделать в жизни что-либо доброе, то оно было от Бога, а не от меня. В своей жизни я вижу повсюду ясные следы промышления Божия; поэтому и я прошу вас, как просил меня митрополит Иннокентий, мой величайший благодетель, – дайте знать, чтобы при погребении моем речей не было, а вы один только скажите простое слово на текст: от Господа стопы человеку исправляются. Облачение наденьте на меня какое-нибудь простенькое, панагию – московского дворянства»...

– Владыка, вы как будто бы в самом деле умирать собираетесь! Вы выглядываете свежим и бодрым, – успокаивал я его.

– Нет, – сказал он, – первое предостережение дано: пора собираться в дорогу. Не забывайте молиться за меня. Кланяйтесь своей супруге от меня и скажите, что я прошу у нее прощения. Хотелось бы, чтобы вы были при моей кончине. Как тяжко умирать одинокому!

29-го августа преосвященный Амвросий, по приглашению церковного старосты и причта, обещал служить литургию в кладбищенской Иоанно-Усекновенской церкви; но теперь он отказался от этого намерения. 30-го августа преосвященный чрез своего келейника просил меня побывать у него утром на другой день. Когда я приехал к нему (31-го августа), он прохаживался по зале и имел довольно здоровый вид. Пробыл я у него более часа; он был очень радушен, но не весел. Мысль о смерти ни на минуту не оставляла его. «Странные явления происходят со мною», – сказал он: «забываю слова. Сегодня я стал на молитву, – не могу прочесть на память молитвы. А ночью видел сон: будто ко мне приехала погостить моя покойная матушка; я повел ее показать Озерянскую церковь, за мной шли вы, архимандрит и толпа народа; из Озерянской церкви мы спустились вниз, в усыпальницу, поклонились гробу святителя Мелетия... И, вдруг, смотрю, кроме нас с матушкою в церкви никого нет – ни вас, ни архимандрита, ни народа. Я – к дверям, – двери заперты. Что это? не напоминание ли Господа о покаянии? Ведь Библия говорит нам о снах, которые Господь избирал орудием Своего промышления о человеке»...

– Вы, владыка, все думаете о смерти, вот вам и снятся такие сны, – сказал я.

– Вы завтра намерены ехать в Сумы?» спросил владыка.

– Да, – отвечал я. – Детей нужно везти в училище.

– Вы бы поручили это кому-либо другому, – сказал преосвященный. – Не знаю, почему, но мне казалось бы, что вам лучше было бы не ехать.

– Мне и самому не хотелось бы ехать, – ответил я, – но положительно некому поручить детей.

– В таком случае поезжайте. У Лещинских будете?²⁴ – спросил владыка.

– Нет, – отвечал я. – Нужно спешить домой. В университете и гимназиях уже начались занятия: по гостям разъезжать некогда.

– Когда возвратитесь, скажите мне, – продолжал говорить преосвященный. – Вчера мне принесли переписанную набело первую часть моей речи «О гордости». Если буду жив, нужно будет прочитать ее. Тогда и Истомина позовем...

С тяжелым, грустным, но безотчетным чувством я оставил на этот раз покои владыки.

Когда я сел в экипаж и взглянул на архиерейский дом, – преосвященный Амвросий стоял у широкого окна своей столовой и троекратным наклонением головы дружественно прощался со мною. Выражение его лица в это время мне показалось особенно приятным и умилительно добрым. Я поднялся на экипаже и поклонился ему, живому, в последний раз в жизни.

1-го сентября, в 8 часов утра, со станции «Мерефа» К. X. Севастопольской железной дороги я отправился на станцию «Люботин», чтобы оттуда ехать в Сумы. На Люботинской станции я должен был около четырех часов ожидать из Харькова Сумского поезда. Вдруг, в 11 часов начальник станции мне подает телеграмму, которою меня извещали, что преосвященный Амвросий тяжко заболел и что мое присутствие в Харькове необходимо. Поручив детей начальнику станции, я с первым поездом (Николаевским, курьерским) возвратился в Харьков. На пути во «Всесвятское» (архиерейская дача) я встретил возвращающихся оттуда эконома архиерейского дома, архимандрита Иосифа, и соборного ключаря священника Г. М. Виноградова. Они сообщили мне, что владыке плохо, что он поражен параличем. Когда я прибыл на архиерейскую дачу и вошел в дом, владыка лежал в постели и спал спокойным сном. Я стал у его постели. Час спустя он пробудился и, устремив на меня свой взор, стал делать движения своею правою рукою. Я не понял этих движений. Желания владыки, чтобы я подошел к нему, они не могли означать, так как я стоял у самой его постели. Я взял его правую руку и поцеловал ее; слеза капнула на нее. Владыка сжал, насколько позволяли его силы, мою руку и держал ее несколько минут. Это было последнее «прости». Опустив мою руку, он снова уснул, по временам лишь тяжело вздыхая.

От келейников я узнал следующее. 31-го августа после моего отъезда преосвященный Амвросий чувствовал себя бодро, принимал просителей, читал «Южный Край», в 12 часов дня, когда прибыл к нему его секретарь и привез различные дела и корреспонденцию, он более часа занимался делами, писал резолюции и беседовал с секретарем. Затем, пообедав, он прилег на свою любимую кушетку в столовой у окна, некоторое время читал «Московские Ведомости», а потом уснул. В 5 часов вечера он пил чай и около часу сидел на балконе; от 7 до 10 часов занимался чтением своей речи «О гордости», и прохаживался по зале. Потом позвал к себе своих келейников, усадил их у себя в гостиной и почти час беседовал с ними.

– Сидите, сидите, говорил он им, – ведь вы у меня редкие гости. Вам не часто приходится сидеть у меня... Замучил я вас собою. Но вот, Бог даст, я скоро вас освобожу от себя: пора умирать...

В одиннадцать часов владыка стал на молитву; но молился меньше, чем обыкновенно; затем разделся и лег в постель. Увидя келейника, тихо стоявшего за дверьми его опочивальни, в столовой, он послал его спать, сказав:

– Что ты, Сергей, как шпион, следишь за мной: ведь я еще не умираю. Иди спать!

После этого преосвященный Амвросий уснул скоро и спал спокойно.

В 5 часов утра 1-го сентября владыка встал с постели и хотел сесть на стул, но упал на пол. Поднявшись, он подошел к постели и начал усиленно звонить в колокольчик. Немедленно явился келейник; владыка лежал в это время в постели и говорил несвободно.

– Прикажете за доктором послать? – спросил келейник.

– Плохо мне, Сергей: пошли за духовником, – не особенно внятно произнес владыка.

Тотчас же было дано знать по телефону преосвященному Иннокентию, бывшему харьковскому викарию, о болезни, постигшей преосвященного Амвросия с просьбою немедленно прислать духовника его – куряжского иеромонаха Афанасия. Затем, по телефону же, дано знать в Харьков эконому архиерейского дома архимандриту Иосифу с просьбою пригласить врачей, пользовавших прежде преосвященного Амвросия, – профессора И.Н. Оболенского и М.А. Денисова и привезти необходимые лекарства.

Духовник прибыл в 7½ часов утра. К этому времени владыке стало как бы лучше: он начал говорить несколько свободнее. Исповедь продолжалась около часа; затем владыка приобщился Св. Таин. К этому времени прибыли врачи, преосвященный Иннокентий, архимандрит Иосиф и соборный ключарь священник Г.М. Виноградов. Исследовав больного, врачи пришли к заключению, что у него произошло кровоизлияние в мозгу, – болезнь, которая, при его преклонном возрасте, должна быть призвана весьма опасною для жизни. Были приняты все меры борьбы с нею, указываемые современною наукою. В 11½ часов владыка уснул.

В этом именно положении я и застал его. Пробудившись при мне как бы для того, чтобы в последний раз пожать мне руку, он заснул снова и уже не пробуждался более до самой своей блаженной кончины. Сон его все время был тихий, – и только по временам слышались тяжелые вздохи. Врачи попеременно дежурили при больном, не оставляя его ни на одну минуту ни днем, ни ночью. Но люди бессильны бороться с волею Божиею. На другой день (2-го сентября) состояние больного ухудшилось: он утратил общую чувствительность, так что не ощущал болей от укола булавки. 3-го сентября после обеда жизнь святителя Божия видимо начала постепенно таять. Архимандрит Иосиф прочитал канон на исход души; все присутствовавшие молились в слезах, стоя на коленях. В 3 часа 50 минут владыка двинул судорожно плечами и испустил тяжелый вздох... Прошло еще несколько минут: больной приподнял несколько плечи, как бы желая встать с постели; затем тихо опустил их и медленно вздохнул последний раз...

Русская православная церковь лишилась одного из своих великих и преданнейших святителей; у русского православного народа не стало одного из его верных сынов; из ряда проповедников истины и добра выбыл их наилучший представитель; на жатве Божией уменьшилось одним усердным делателем...