Возможно ли «научное мировоззрение»?

В советские годы в моих любимых детских книжках про науку обязательно делалось несколько выпадов против веры в Бога и церковников, которые, как могут, мешают развитию научного знания. Авторы должны были подчеркнуть, что вера в Бога несовместима с подлинно научным, марксистско-ленинским мировоззрением. Сегодня мы понимаем, что это было требование идеологии, а не, собственно, науки – а претензии этой идеологии на «научность» были опровергнуты ее собственным критерием – практикой.

Но некоторые существенные для марксизма-ленинизма элементы пережили его крушение. Одним из них является вера в «несовместимость научной, материалистической картины мира» с верой в Бога.

С тех пор много воды утекло – государственный атеизм стал делом не только прошлым, но и, кажется, напрочь забытым. Сейчас молодые атеисты даже не верят, когда им рассказываешь, что светлое царство научного атеизма уже было – и я в нем родился и вырос.

Но осталась одна из ностальгических черт того времени – вкрапление в научно-популярные материалы нападок на веру в Бога. Политических причин этому в наши дни нет – хотя остаются некоторые психологические.

Самый простой способ идентифицировать себя с группой – это риторически вооружиться против ее (реальных или предполагаемых) врагов. Чтобы «встать на сторону науки» и почувствовать себя в рядах «сил разума и прогресса», нужно выразить враждебность к «врагам науки». У науки, действительно, есть враги.

С одной стороны, реальные, но неудобные – это светские идеологии, которые превозносят науку и объявляют себя «научными» – как марксизм-ленинизм и национал-социализм – и в то же время требуют от ученых подчиняться их идеологическим стандартам. Мы можем вспомнить знаменитую сессию ВАСХНИЛ 1948 года, где ученые подверглись разгрому не за какие-либо научные огрехи, а за предполагаемое несоответствие их взглядов материалистическому мировоззрению. В Третьем Рейхе, где «арийской» должна была быть не только биология, но и физика, положение было ещё хуже. В наши дни давление на науку в западных странах исходит не от церковников – покажите мне церковника, который мог бы добиться увольнения преподавателя или исследователя за неблагочестие – а от так называемой «cancel culture», активисты которой находят невыносимое угнетение уязвимых меньшинств даже в самых базовых фактах биологии. Но светские идеологии – враг хотя и реальный, но именно поэтому неудобный. Как чисто практически – с их адептами опасно портить отношения, так и психологически – они же выдают себя за своих и охотно клянутся именем науки.

С другой стороны, можно найти ненастоящих, но удобных врагов – церковников. «Конфликт науки и религии» – миф, но миф удобный и поэтому востребованный. Люди охотно повторяют хорошо знакомую нам, бывшим советским школьникам и студентам, мантру про «несовместимость научного и религиозного мировоззрения».

Но что если мы попробуем рассмотреть вопрос по существу? Как «научная картина мира» соотносится с материализмом, или, напротив, верой в Бога?

Как пишет В.И. Красиков в своем учебнике «Философия и философия науки»,

«Научная картина мира – это система общих представлений о мире, вырабатываемых на соответствующих стадиях исторического развития научного познания.

Научная картина мира – это такой горизонт систематизации знаний, где происходит теоретический синтез результатов исследования конкретных наук со знаниями мировоззренческого характера, представляющими собой целостное обобщение совокупного практического и познавательного опыта человечества.

Научная картина мира – это множество теорий, в совокупности описывающих известный человеку природный мир, целостная система представлений об общих принципах и законах устройства мироздания».

Любая такая картина, как отмечает тот же автор, неизбежно носит схематический характер.

«Картина мира, как и любой познавательный образ, упрощает и схематизирует действительность. Мир как бесконечно сложная, развивающаяся действительность всегда значительно богаче, нежели представления о нем, сложившиеся на определенном этапе общественно-исторической практики. Вместе с тем за счет упрощений и схематизаций картина мира выделяет из бесконечного многообразия реального мира именно те его сущностные связи, познание которых и составляет основную цель науки на том или ином этапе ее исторического развитии».

Научная картина мира неизбежно является плодом упрощения и схематизации – какие-то элементы реальности выделяются, какие-то оставляются за кадром как незначащие. Эта схематизация и упрощение многократно усиливаются, когда мы переходим от, собственно, науки, к научно-популярной литературе. В этом нет ничего плохого – просто так работает эта сфера человеческого познания.

Проблемы начинаются, когда люди воспринимают эту схематическую картину мира как реально – или, хотя бы, потенциально – исчерпывающую.

Схема эвакуации при пожаре, которая висит на стене офиса, может быть истинной – в том смысле, что верно описывает расположение помещений – и, на случай беды, просто необходимой, но она не содержит всей истины. Мы не узнаем из неё, каково предназначение этого предприятия, что за люди там работают, каковое их семейное положение, мечты или планы.

Схема описывает ту часть реальности, которая определяется ее предназначением – сохранить человеческие жизни в случае пожара. Она оставляет за кадром всё остальное.

Научная картина мира может быть истинной (с некоторыми оговорками, исходящими из принципа фаллибилизма), важной, полезной, прекрасной, вдохновляющей, вызывающей восторг и трепет – но она не является, и никогда не может быть, исчерпывающим описанием реальности. Не только потому, что научное знание всегда ограниченно, а ещё и потому, что сам научный метод способен охватить только часть реальности.

Обычно профессиональные ученые с этим и не думают спорить – конечно, научный метод отвечает на вопросы, ответ на которые может быть получен путем повторяющихся наблюдений и воспроизводимых экспериментов. И это далеко не все вопросы, ответ на которые важен.

Однако для людей, противопоставляющих «религию» и «науку», принципиально важна картина мира, в которой всё, что только может быть сказано о реальности, должно быть сказано на языке науки.

Такой взгляд на всемогущество естественных наук связан с философией, которую называют материализмом или, говоря об оттенках того же самого – физикализмом и натурализмом.

Когда говорят о «научной, материалистической картине мира», нам важно уточнять, что имеется в виду. Научные модели реальности, действительно, исходят из принципа натурализма – то есть они принципиально не включают в себя что-либо сверхъестественное.

Как сказано в учебнике по философии науки С.А.Лебедева,

«При построении современных научных моделей реальности используют следующие методологические принципы. Во-первых, это натурализм, т. е. отрицание существования каких-либо духовных феноменов, познание которых невозможно посредством научных методов. Во-вторых, это принцип, согласно которому не может существовать картины мира, которые не опирались бы на теоретический аппарат точных наук. В-третьих, это фаллибилизм – убеждение в том, что мы не можем рассчитывать на получение абсолютно достоверной картины мира. Каждая конкретная теория имеет свои границы применимости и может быть подвергнута изменениям. В-четвертых – это принцип фальсификации – возможность опытного опровержения утверждений теории. Любое знание, например, религиозные догматы, нельзя считать научными. Пятый метод – историзм – его смысл в том, что не могут существовать модели картин мира, свободные от идеологических, познавательных и телеологических влияний своей исторической эпохи».

Здесь нам надо уточнить, что имеется в виду под «натурализмом» и «сверхъестественным». Натурализм рассматривает вселенную как замкнутую систему причинно-следственных связей, которая управляется безличными и неизменными законами. Любое событие в этой системе рассматривается как результат предыдущих состояний системы и законов природы.

Этот подход противопоставляется донаучному – когда события приписывались деятельности тех или иных личностных агентов, богов и духов. В древности люди полагали, что солнечное затмение вызывается тем, что Солнце проглатывает дракон (или волк), и надо поднимать крик и шум, чтобы заставить хищника выпустить светило. Простодушные дикари могли убедиться, что их усилия дали результат – враг выпустил Солнце, и мир спасен от гибели.

Но сегодня мы знаем, что затмения полностью описываются законами, по которым светила обращаются по своим орбитам, и мы можем точно предсказать, когда будет затмение, сколько оно продлится, и где будет наблюдаться. Явление, полное мистического ужаса, превратилось в невинное развлечение.

«Сверхъестественное» – это то, что не входит в эту, полностью подчиненную законам природы, систему. Ученый, в рамках своего метода, не может и не должен объяснять происходящее в лаборатории вмешательством ангелов. Он может искать объяснения только в рамках естественных причин.

Когда говорят, что наука исключает сверхъестественное, это верно в том смысле, что сверхъестественное не является предметом изучения естественных наук.

Однако это может означать две разные вещи – «мы, в рамках нашего метода, этим не занимаемся» или «этого не существует».

Любой ученый-естественник является методологическим натуралистом – у него просто нет никаких инструментов для работы со сверхъестественным. Однако далеко не все ученые отрицают сверхъестественное в принципе – среди них немало христиан, и, более того, европейская наука была создана христианами.

Когда атеисты ссылаются на «материализм» науки или говорят о том, что ни один ученый не допускает присутствия Бога в лаборатории, они – осознанно или нет – путают два тезиса: «наука этим не занимается» и «этого не существует». Врачи в больнице, которым на скорой привезли человека с пулевым ранением, не занимаются расследованием того, кто в него стрелял – это работа совсем других профессионалов. Медики не расследуют преступлений; сыщики не лечат раны – дедуктивный метод Шерлока Холмса, а равно все их профессиональные навыки тут неприменимы. Однако из посылки «здесь не работает наш метод» никак не следует вывод «этого не существует».

Религиозная картина мира не конфликтует с научной – она просто включает ее в себя, как подсистему. Существует материальный мир, который описывают естественные науки, – тут мы не спорим. Мы просто полагаем, что реальность не сводится к материальному миру.

Есть ли у нас основания так полагать? Множество, но для начала мы можем обратить внимание на то, что в мироздании, несомненно, присутствуют над-природные сущности – мы, конечно, можем не верить в ангелов, но было бы трудно отрицать существование людей, обладающих сознанием и свободной волей. Наши поступки определяются чем-то, выходящим за рамки законов природы – нашим личным произволением. Природные процессы всегда развиваются согласно неизменным законам; человек, напротив, сам принимает решения, как ему поступить. Само существование человеческой свободы уже несовместимо с картиной мироздания, в которой нет ничего, кроме материи.

Ответ материализма сколь тут неизбежен, столь и саморазоблачителен – свобода воли объявляется иллюзией. Известный атеистический автор Сэм Харрис даже написал целую книгу, которая так и называется – «Иллюзия свободной воли».

Однако любые доводы против свободной воли абсурдны по той очевидной причине, что для того, чтобы хотя бы рассмотреть их – не говоря уже о том, чтобы изменить свою позицию под их влиянием – необходимо совершить ряд актов этой самой свободной воли.

Итак, для того, чтобы заниматься естественными науками, важно исходить из реальности материи – а вот считать ее единственной реальностью – совсем не обязательно.

То, что называют «конфликтом науки и религии», на самом деле, можно было бы назвать конфликтом двух религий. Конечно, поклонники «научного атеизма» не религиозны, если говорить о вере в сверхъестественное – напротив, его-то они и отвергают самым решительным образом.

Но мы можем говорить о «религии» в более широком смысле – например, исходя из определения Пауля Тиллиха, который говорит о религии как о «предельной заботе», чём-то таком, что для человека является самым важным в жизни. Или мы можем вспомнить определение Эриха Фромма: «Под «религией» я понимаю любую систему взглядов и действий, которой придерживается какая-то группа людей и которая дает индивиду систему ориентации и объект поклонения».

В этом смысле «наука» воспринимается некоторыми ее горячими приверженцами (необязательно учеными и даже чаще не учеными) как объект поклонения, в котором ищут именно того, что люди традиционно ищут в религии – смысла и оправдания жизни, личной идентичности и принадлежности к великой традиции.

Конечно, любой профессионал – в том числе, ученый или популяризатор – нуждается в сознании того, что он занимается нужным и достойным делом. И наука таким делом, безусловно, является. Но определенный взгляд на мир идет намного дальше – наука видится как единственный источник истины и смысла. Такое отношение называется «сциентизмом».

«Философский словарь» Андре Конт-Спонвиля дает этому явлению такое определение «Религия науки; наука, рассматриваемая как религия. Сциентист утверждает, что наука изрекает абсолютные истины, тогда как она сообщает лишь относительные знания; что наука призвана руководить всем на свете, тогда как она способна лишь описывать и (иногда) объяснять происходящее. Сциентист возводит науку в ранг догмы, а догму превращает в императив… наука не способна заменить ни мораль, ни политику, ни тем более религию. Сциентизм утверждает обратное, и в этом его ошибка».

Сциентизм порождает интересный парадокс. Научный метод не рассматривает вопросы ценностей, целеполагания или смысла – он отвечает на вопросы «как» развиваются те или иные природные процессы, но ему совершенно чужд вопрос «зачем?». Он не видит в природе, которую он исследует, ничего похожего на смысл и ценность – подобно тому, как на старинной черно-белой фотографии не виден цвет. Как выражает этот взгляд Ричард Докинз, «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого, безжалостного безразличия».

Как отмечал еще Дэвид Юм, из «сущего» – то есть утверждений о том, что дела обстоят таким-то образом – не следует «должного», то есть каких-либо требований или идеалов. Наука носит описательный, а не предписательный характер. Она может открывать явления или процессы в материальном мире, но не может открыть ничего о смысле жизни, нашем нравственном долге или добре и зле.

Научная картина мира помогает нам понять химический состав красок, которыми написана великая картина, и почему именно эти комбинации веществ производят именно такой оттенок; нет ли под поверхностью позднего и посредственного изображения более древнего шедевра. И что нам нужно делать, чтобы сохранить творение гения от разрушения, которое могут вызвать перепады температуры или микроорганизмы.

Наука также позволила создать технологии, которые позволяют нам увидеть шедевры из музеев далеких городов на экранах своих мониторов.

Но наука не отвечает на вопрос: а чем, собственно, так ценен этот шедевр, и почему мы вообще должны заботиться о его сохранении.

Медицинские технологии достигли такого развития, что врачи уже делают операции ребенку, который находится в утробе матери. В то же время миллионы таких же детей в утробах лишаются жизни, потому что они не нужны их отцам и матерям, а технологии сами по себе не могут объяснить им, зачем они должны принять и любить этих детей.

Иначе говоря, наука не отвечает на вопрос о ценностях – в том числе, ценностях самой науки.

Сциентист, таким образом, полагает смысл своей жизни, предельную заботу и высшую ценность во взгляде на мир, в котором в принципе не может быть ни того, ни другого, ни третьего.

В этом отношении интересно высказывание ревностного сциентиста А. Маркова, который огорчается на то, что авторы книг об эволюции часто цитируют высказывание Дарвина, завершающее его знаменитую книгу о происхождении видов: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм».

Марков видит в этом уступку Дарвина общественному мнению того времени и с огорчением замечает, что «просто удивительно, как удается до сих пор некоторым людям не замечать подлинного величия, захватывающей дух красоты научной картины мира».

Научная картина мира, действительно, заставляет изумляться величию Творения – но что автор имеет в виду, говоря о «подлинном величии» или «захватывающей дух красоте»? Эти понятия, очевидно, не являются научными – и взволнованный язык, к которому он прибегает, совсем не является языком науки.

Он говорит о ценностях – таких, как красота и величие, и утверждает, что эти ценности присущи научной картине мира, а люди, не замечающие этого, неправы и вызывают у него огорчение. Причем красота и величие мироздания, открываемые нам наукой, есть нечто объективное, существующее на самом деле – что мы должны увидеть, чему мы должны воздать должное.

Но мироздание, в котором присутствуют ценности, – их мы должны заметить и признать – уже не может быть полностью описано на языке науки. У туманности Андромеды, с точки зрения науки, может быть размер, светимость, скорость относительно других объектов и т. д., но у нее не может быть такого свойства, как «красота».

Сама наука не может существовать без ценностей – стремления к истине и познанию, интеллектуальной честности, глубокого смирения перед истиной, которое побуждает людей отказываться даже от любимых теорий, когда данные их опровергают. Но сами эти ценности не могут быть научно обоснованы. В научной картине мира как таковой нет ценностей – там есть только безразлично движущаяся материя. Вы не можете поставить эксперимент и сказать: «Мы получили такие-то результаты и, следовательно, должны стремиться к истине».

Ценности могут существовать только в мире, который не сводится к движущейся материи, – и только в таком мире наука может являться подлинным благом. Потому что в мире, где «нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла», никакого «подлинного блага» просто не может быть.

Наука может быть подлинным благом только в том случае, если она – не абсолютное благо.

У меня мало общего со знаменитым атеистическим публицистом Кристофером Хитченсом (несколько лет назад он, увы, скончался), но есть область, в которой мы бы могли понять друг друга. Я, как и он, очень люблю астрофотографии – не в том смысле, чтобы снимать, увы, у меня, как у жителя мегаполиса, нет такой возможности. Но я очень люблю смотреть снимки звездного неба, сделанные другими, – как любителями с земли, так и профессионалами с помощью огромных орбитальных телескопов. Один и тот же участок неба может выглядеть очень по-разному, в зависимости от того, в каком диапазоне сделан снимок – в видимом, в инфракрасном, в ультрафиолетовом, в радиодиапазоне.

Каждый диапазон позволяет узнать нечто свое о мироздании в целом и об этом участке неба. Изображения далеких туманностей в каждом из этих диапазонов поразительно прекрасны. И все они истинны – хотя и выглядят иногда неузнаваемо по-разному.

Мы бы просто не поняли человека, который сказал бы, что изображение, скажем, крабовидной туманности является «истинным» только в одном из диапазонов.

Эти изображения не опровергают друг друга; они частично пересекаются и накладываются друг на друга, и каждое из них открывает нам какую-то сторону истины о мире, в котором мы живем.

Вполне можно сказать: «научная картина мира является истинной» (или, вернее, приближает нас к истине). Но она охватывает только часть реальности – и наше мировоззрение в целом, которое включает в себя «совокупность взглядов на окружающий мир, на место человека в этом мире, понимание и оценку окружающей действительности», не может быть построено на науке. Оно неизбежно включает в себя то, что предметом рассмотрения науки не является – ценности и представления о месте человека в мире.

Наука никак не предполагает материализм – как не опровергает она (и, в рамках своего метода, не доказывает) бытия Божия.

Таким образом, мировоззрение в принципе не может быть научным – наука, в рамках своего метода, не отвечает на вопросы о ценностях, смысле жизни или месте человека в мире. Мир, в котором мы живем, не может быть полностью описан средствами науки.

Но нам стоит отметить, что добытые ей данные, – например то, что наша Вселенная имела начало и обладает «тонкой настройкой», как сам факт математической структуры мироздания, которую исследуют ученые, косвенно указывают на творящий Разум, «Логос», стоящий за тем мирозданием, которое они наблюдают.

Существует мировоззрение, включающее в себя этот Логос, – первопричину всего, бытия Вселенной и рационального порядка, который мы в ней видим, нас самих, как существ, способных мыслить, искать истины и восхищаться красотой.

Его открыл нам Сам Логос, то самое «Слово», о Котором идет речь в прологе Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоан.1:1).

Этот Логос, стоящий за возникновением – и бытием – Вселенной, стал человеком в лице Иисуса Христа. Мы можем обратиться к Нему, уверовать в Него, причаститься Ему. И тогда мы обретем истинное – православное – мировоззрение.