Почему мы убеждены в существовании Бога

Слово «аксиома» тут подходит лишь отчасти; но мы можем его использовать. Аксиома – это утверждение, которое мы принимаем без доказательств, как, например, «все прямые углы равны между собой». На аксиоме (вернее, обычно, системе аксиом) мы строим наши теоремы – и смотрим, хорошо ли они описывают реальность. Евклидова геометрия, например, хорошо описывает плоскую поверхность – и отлично работает в ситуациях, когда кривизной земли можно пренебречь. Но на выпуклых (или вогнутых) поверхностях она не работает.

Наука требует ряда аксиом – например, мы исходим из принципа униморфизма, то есть единообразия законов природы, которые были такими же миллиард лет назад, и являются такими же и на Земле, в туманности Андромеды. Доказать это предположение нельзя – мы принимаем его как аксиому и описываем мир исходя из него. Мы также исходим из того, что эти законы постижимы для человеческого разума и могут быть описаны на языке математики.

Эти аксиомы не могут быть доказаны – но их можно оправдать тем, что наука, которая строится на них, в целом, работает – создает теории, обладающие предсказательной силой, позволяет создавать технологии, которые мы используем в повседневной жизни.

Мы можем принять представление о личностном, разумном, нравственно благом Создателе мироздания как аксиому – и посмотреть, что из нее следует; описывает ли мировоззрение, выходящее из этой аксиомы, наш опыт лучше, чем другие мировоззрения?

Аксиомы задают рамки, в которых мы интерпретируем наш опыт. И в этом отношении материализм (который является главной альтернативной теизму) также принимается ее сторонниками как аксиома.

В рамках материализма (то же мировоззрение сегодня может называться натурализмом или физикализмом) весь наш опыт и все данные должны быть интерпретированы исходя из того, что природа является закрытой системой – то есть любые события в мироздании полностью определяются предыдущими состояниями системы и неизменными законами природы.

Любые сообщения, указывающие на то, что это не так – в частности, любые сообщения о сверхъестественном – должны рассматриваться как заведомо ложные, и могут представлять интерес только с точки зрения их триумфального разоблачения.

При этом отрицание сверхъестественного является не результатом рассмотрения каких-либо данных и свидетельств – оно предшествует любому рассмотрению. Христианин признает, что сообщения о чудесах могут быть как ложными, так и истинными, сверхъестественное вмешательство в наш мир в принципе возможно, а вот имело ли оно место в данном случае, надо решать, рассматривая конкретные сообщения. Христианин может отвечать в рамках градации вероятностей – это сообщение почти наверняка ложно, это – выглядит убедительным, а вот тут разумнее всего воздержаться от окончательного суждения.

Для материалиста отвержение сверхъестественного – заранее заданная интерпретационная рамка, за которую он не может выйти, оставаясь материалистом.

Например, среди христиан есть разные мнения о том, является ли Туринская Плащаница подлинной; сама по себе вера во Христа не обязывает человека занимать ту или иную позицию в этом вопросе. Материалист обязан верить, что это несомненная подделка, и если мы пока не знаем, как именно она была сфабрикована, то, когда-нибудь узнаем.

Но есть ли у нас основания принимать материализм в качестве аксиомы?

Он в принципе не может быть доказан; существуют доказательства бытия Божия, но не существует доказательств того, что вся реальность сводится к материи.

Обычно в защиту материализма приводят то, что это мировоззрение представляется более простым. В самом деле, если сознание можно свести к психологии, психологию – к биологии, биологию – к химии, химию – к физике, а физика полна и представляет собой завершенное описание реальности, это выглядит соблазнительно простым, ключом от всех дверей, и если мы пока не открыли им все загадки мироздания, то непременно откроем в будущем.

Но такая оценка «простоты» выглядит крайне субъективной – мы можем сказать, что постулировать Бога как источник всякой реальности гораздо проще.

С точки зрения описания нашего опыта – причем именно повседневного опыта, а не мистического – материализм сталкивается с непреодолимыми трудностями, о которых мы поговорим чуть дальше.

У нас нет рациональных причин быть материалистами. А когда мы открываемся к другим, не-материалистическим описаниям реальности, и перестаем с порога отвергать указатели, которые ведут нас к Богу, эти указатели обнаруживаются повсюду.

Известный атеист Ричард Докинз подарил миру чеканную фразу «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия». Вселенная, какой ее видит атеизм, стерильно без-ценностна. В ней есть лишенная сознания и воли материя, которая просто развивается по никем не установленным, но неизменным законам. У материи не может быть суждений и предпочтений. Она не может ничего ценить. Она не может чего-то требовать или обещать.

Мы, люди – существа, которые переживают ценности; причем наш опыт ценностей указывает на то, что мы их открываем, а не создаем. Мы не назначаем что-то ценным – мы признаем ценность, которая существует независимо от нас.

Как-то я читал рассказ молодой женщины о ее обращении. Будучи студенткой, она была атеисткой и поклонницей австралийского философа Питера Сингера, для которого, например, взрослая свинья ценнее человеческого младенца, потому что ценность живого существа определяется его интеллектом – а свинья гораздо умнее. (Сингер не только поддерживает аборты, но считает допустимым и умерщвление уже рожденных младенцев)

Однако время шло, она вышла замуж и родила ребенка – и когда она взяла его на руки, ее внезапно поразило, какой же чушь и бред она несла раньше. Безусловная ценность маленького человеческого существа, очевидная, не нуждающаяся в доказательствах, была для нее непосредственно переживаемым опытом.

Этот опыт подтолкнул ее признать, что в мире есть нечто, принципиально не сводимое к материи – ценности. В конце концов, это осознание привело ее к вере в Бога.

Конечно, последовательный атеист может сказать, что острое переживание драгоценности ребенка – важный эволюционный механизм, который побуждает родителей (и матерей особенно) нести труды и заботы, связанные с его воспитанием, и те же – эволюционные – причины имеет человеческая любовь вообще. Таким образом, опыт ценности другого человека иллюзорен – он не описывает чего-то реального в мироздании за пределами наших голов. Гормон окситоцин побуждает нас любить и заботиться о наших домашних, потому что те, кто не заботился, вымерли, не оставив потомства. Это необходимая для выживания вида иллюзия – но не больше. Она не указывает нам на устройство реальности.

Это соображение неудовлетворительно, по крайней мере, по двум причинам.

Во-первых, ценности и инстинкты лежат в разных плоскостях. Инстинкт побуждает меня есть всю доступную еду – и чем она калорийнее, тем лучше. Но это едва ли ценность – напротив, в изменившихся условиях, когда мы являемся городскими жителями, а еда доступна круглый год, я должен противиться своему аппетиту.

Инстинкт побуждает меня к ксенофобии – не дадим соседским обезьянам добраться до наших банановых пальм! – но мало кто станет считать ксенофобию ценностью.

Страх темноты понятен в африканской саванне, где хищники охотятся ночью, а вот человек мало что видит. Но в городской квартире это просто болезненный невроз.

Инстинкты не являются ценностями – они сами подлежат оценке.

Во-вторых, такого представления о ценностях невозможно придерживаться последовательно. Те же люди, которые говорят о том, что во вселенной нет никакого замысла, а любовь можно свести к окситоцину, охотно говорят о правах и достоинстве человека. Но, если мы принимаем материализм, любые права, достоинства и прочие нематериальные вещи иллюзорны. Про них можно сказать то же самое, что и про любовь матери к ребенку – это иллюзии, возможно, полезные для выживания вида, но не отражающие никакой реальности за пределами наших голов.

Теизм отвечает на это просто – люди созданы по образу Божию и ценны в Его очах. Прозревая ценность другого человека, мы осознаем, что он ценен для Бога. Мать, которая держит на руках ребенка, или юноша, который ведет под венец возлюбленную, не ослеплены инстинктами – напротив, они прозревают истину о ценности другого человека.

Говорить о том, что мы «должны» признавать ценность и достоинство других людей в рамках материализма бессмысленно. Кому должны? Почему мы «должны» именно этим нашим инстинктам, а не другим? Наш нравственный опыт указывает в сторону, противоположную материализму – в сторону реальности Бога.

Люди – в том числе, атеисты – постоянно высказывают друг другу похвалы или порицания. Но чтобы упрекнуть кого-то, объявить его достойным осуждения, нужно исходить из реальности двух вещей – свободы воли (мы не предъявляем моральных претензии природным процессам) и нравственного закона, который человек обязан соблюдать, но не соблюдает.

То и другое не существует в мире, каким его видит атеизм. Ричард Докинз в своем эссе «Давайте перестанем лупить машину Бэзила» говорит о том, что негодовать на преступника так же бессмысленно, как на машину, которая отказывается заводиться. Конечно, процессы в мозгу преступника гораздо сложнее, чем в машине – но они точно также детерминированы неизменными законами природы, и злодей просто не мог поступить иначе. Гнев на тяжких преступников – просто эволюционный механизм, который помогал племени избавляться от тех, кто ему вредил.

Это не мешает острому негодованию того же Докинза на людей, которые ему не нравятся – особенно верующих. Как одно сочетается с другим? Никак; быть последовательным атеистом просто невозможно.

Другой известный атеист, знаменитый астрофизик Стивен Хокинг в своей книге «Великий замысел» подробно объясняет, почему свободной воли не существует, и не может существовать, в материалистической вселенной:

«Хотя мы и чувствуем, что можем выбирать что делать, наше понимание молекулярных основ показывает, что биологические процессы подчиняются законам физики и химии и, таким образом, так же предопределены, как и орбиты планет.

Недавние исследования в неврологии подтверждают точку зрения, согласно которой именно наш физический мозг, следуя известным законам науки, определяет наши действия, а вовсе не какая-то сила, существующая за пределами этих законов. К примеру, исследования пациентов, переносящих операции на мозге в состоянии бодрствования, показали, что воздействие электрическими импульсами на отдельные области мозга способно вызвать у пациента желание шевельнуть кистью, рукой, ногой, а также пошевелить губами или заговорить.

Сложно представить, как свободная воля может действовать, если наше поведение определено физическими законами, так что, по-видимому, мы являемся ничем иным, как биологическими машинами, а свобода воли – это всего лишь иллюзия»

Если это так, то бессмысленно не только наше негодование на злодеев – но и наш опыт личной совести, угрызений из-за злых дел и удовлетворения от добрых. Ведь природный процесс, который развивается в нашем мозгу по неизменным законам природы, просто не мог бы развиваться иначе.

Материализм требует от нас не только отрицания высокого мистического опыта – но и вполне «посюстороннего» опыта свободного произволения и личной ответственности.

Другое необходимое условие для нравственных суждений – существование обязывающего нравственного закона. Если мы считаем, что люди должны поступать определенным образом, и порицаем их за то, что они так не поступают, мы немедленно оказываемся перед вопросами «кому должны?» «перед кем виновны?».

Есть известная юмореска про каких-то сектантов, которые пытаются склонить человека к поклонению некоему Хэнку. Великий Хэнк запретил убивать, красть, прелюбодействовать и есть майонез. Майонез особенно. Смысл этой атеистической сатиры – в том, что религия-де, запрещает некоторые действительно плохие вещи, но она вводит и ряд бессмысленных запретов.

Но в мире без Бога любые вообще запреты есть не больше, чем выражение воли отдельных людей или сообществ – они столь же произвольны, как запрет есть майонез. Если люди появились в ходе развития безличных и бессмысленных сил природы, у них просто не существует никакого подлинного блага и предназначения, которому могли бы соответствовать (или не соответствовать) их поступки. Любое заявление вида «ты должен» – не больше, чем попытка каких-то людей и сообществ навязать тебе свою волю.

В мире, который сотворен Богом, мы – как существа, созданные по Его образу, обладаем подлинной свободной волей и нравственной ответственностью. Нас не обманывает ни опыт нашей свободы, ни совесть. Существует подлинная свобода, и существует подлинное добро и зло. Об этом говорит наш опыт – и он несовместим с материализмом, а вот с теизмом, напротив, очень хорошо совместим. Как и другой наш опыт – опыт переживания красоты.

Как верующие, так и атеисты способны переживать чувство эстетического восхищения мирозданием – тот же Ричард Докинз, когда он отлагает свои комсомольские инвективы против религии и пишет о предмете, который он знает и любит – биологии, не может скрыть своего восхищения творением. Другой воинствующий атеист, Кристофер Хитченс, призывает нас оценить красоту далеких галактик, снятых телескопом «Хаббл».

Но если материализм верен, то такое переживание есть в чистом виде иллюзия. Ей ничто не соответствует в реальном мире за пределами нашего сознания. Мироздание – звездные туманности, или величественные горы, или изящные антилопы – просто не обладают таким качеством, как «красота». Они обладают массой, скоростью, светимостью (или отражательной способностью) или другими материальными свойствами, которые могут быть описаны на языке естественных наук.

Говоря о том, что крабовидная туманность «красива» мы говорим о том, что вселенная (и отдельные объекты в ней) обладают качеством, которое не может быть описано на языке материализма.

Красота указывает на Художника – который создал вселенную прекрасной потому, что Он любит красоту, а не уродство, и который наделил нас способностью видеть красоту – и даже, в подражание Ему, создавать ее. Как говорил еще Платон в «Тимее», космос – прекраснейшая из возникших вещей, а его Устроитель – наилучшая из причин.

Но самое поразительное в мироздании – это не далекие галактики, а люди. Существа, обладающие свободной волей и сознанием. Мы уже говорили о том, что нравственные суждения были бы бессмысленными, если бы люди не обладали свободной волей; но без свободной воли и любая аргументация был бы невозможной.

Ведь для того, чтобы изменить свое мнение под влиянием аргументов, я должен совершить не что иное, как акт свободной воли – вернее, целый ряд таких актов, начиная с решения рассмотреть сами аргументы. Материализм абсурден, среди прочего, еще и тем, что для того, чтобы принять это мировоззрение, я должен был бы совершить акт свободной воли – которой, если оно верно, у меня нет.

Наше сознание обладает также таким свойством как «интенциональность» – то есть «обращенность», «о-чемтость». Мы о чем-то помышляем, чего-то надеемся, чего-то страшимся, что-то рассматриваем – в этом всегда есть акт субъективного выбора, предпочтения одного другому. Материя – сколько угодно сложноорганизованная – не обладает этим качеством интенциональности.

Субъективный опыт – то, что называется «квалиа», такой как вкус кофе, или ощущение холода, или запах мяты – тоже не может быть описан в рамках материализма. Представите себе человека, который, например, не знаком с запахом мяты.

Мы можем предоставить ему всю относящуюся к мяте информацию, которая может быть выражена на языке ественных наук – химические формулы всех веществ, которые входят в мяту, даже подробное описание того, как они воздействуют на рецепторы носа и как сигнал передается в мозг. Но будет ли при этом человек знать запах мяты? Очевидно, нет. Узнает ли он нечто новое, впервые ощутив этот запах? Очевидно, да. Таким образом, субъективный опыт не может быть адекватно сведен к движению материи.

Конечно, в наши дни популярна вера в то, что мозг – это просто мощный биологический компьютер; многие привыкли к такой вере и считают ее чем-то само собой разумеющимся. Но как только мы начинаем рассматривать наше собственное сознание подробнее, оказывается, что такое представление сталкивается с непреодолимыми трудностями. Сознание невозможно свести к материи.

Наше сознание, личность, свобода воли, требует над-материального, личностного, свободного Источника.

Христиане часто с начинают с указания на свой духовный опыт, уверенность в истине, внушенную Духом Святым. «Потому что вы не приняли духа рабства, [чтобы] опять [жить] в страхе, но приняли Духа усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче!» Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божии» (Рим.8:15,16)

Это вызывает у наших оппонентов немедленный вопрос – откуда вы знаете, что это не самовнушение, не галлюцинация, не самообман?

Конечно, мы можем ответить, что материализм требует признания иллюзией не только духовного опыта, но и опыта добра, свободы, ответственности, ценности, красоты – и его склонность объявлять все иллюзией трудно признать здоровой и оправданной.

Но нам стоит рассмотреть возражения против реальности духовного опыта по существу. В самом деле, приверженцы нехристианских религий или практик, резко порицаемых христианством (например, оккультизма) тоже говорят о своем духовном опыте – который христиане вряд ли согласятся считать аутентичным. Мормоны, например, говорят о том, что Святой Дух свидетельствует им об истине книги Мормона – с чем христиане едва ли согласятся.

Это законный вопрос, и он ставился уже очень давно – потому что необходимость как-то сортировать духовный опыт существует также давно, как он сам. «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (1Иоан.4:1)

Но служит ли такое разнообразие (и противоречивость) духовного опыта указанием на то, что Бога нет и любой религиозный опыт иллюзорен? Напротив. Зрительными галлюцинациями могут страдать только существа, по природе своей обладающие зрением; слуховые галлюцинации возможны для нас только потому, что мы, как вид, обладаем слухом. И, конечно, они указывают на то, что мы живем в реальности, постигаемой при помощи зрения и слуха.

Наличие «духовных галлюцинаций» говорит о наличии «духовного зрения». Конечно, человек страдающий болезнью глаз, может видеть очень плохо, принимать собаку за ребенка и дерево – за телеграфный столб, но эти ошибки, вызванные слабостью зрения, никак не говорят о том, что зрения, как человеческой способности, не существует.

Люди могут переживать ложный мистический опыт; они могут ошибочно интерпретировать истинный (потому что любой наш опыт мы интерпретируем, исходя из нашей культуры, языка и представлений о мире) – но было бы странно делать из этого вывод, что весь духовный опыт иллюзорен.

Конечно, атеистическая публицистика часто относит духовный опыт к области психопатологии – люди, страдающие психозом, могут общаться с воображаемыми друзьями или бежать от воображаемых врагов. Ошибочность этого довода становится очевидной, как только мы получаем некоторое представление о психозах.

Для психоза характерен некоторый комплекс симптомов, которого нет в религиозном опыте, но, самое главное отличие – «по плодам». Психоз – тяжелая болезнь, которая разрушает человека, его способность жить счастливой и плодотворной жизнью и его отношения с окружающими. Подлинный духовный опыт приводит к обратному эффекту – исправлению жизни. Алкоголики избавляются от своего порока, преступники, отбывавшие длительные срока за свои злодеяния, становятся законопослушными гражданами, женщины, вовлеченные в проституцию, освобождаются от прежнего образа жизни и обретают свободу и достоинство. Это не просто яркие рассказы отдельных людей. Статистика говорит о том, что религиозные программы помощи наркозависимым эффективнее светских, и в целом прихожане Церквей живут более счастливой и здоровой жизнью, чем их неверующие соседи.

Психопатологический опыт, приводящий к более счастливой, здоровой, и социально устроенной жизни – это противоречие в определениях.

Если «воображаемый друг», как любят ехидничать атеисты, оказывает вам реальную помощь, это серьезная причина не считать его воображаемым.

Таким образом, наш опыт ценностей, свободы, добра, красоты, сознания – указывает на личностный, благой, свободный и прекрасный Источник.

Мы называем Его «Богом».

Мы принимаем, что он открылся людям в истории спасения – прежде всего, в личности и деяниях Господа нашего Иисуса Христа. Но это уже несколько другая тема.