Побеждает ли наука религию?

Само слово «религия» печально знаменито своей неопределенностью. Почти любой учебник по религиоведению начинается с рассказа о том, как трудно дать определение, которое охватывало бы всё, что мы называем этим словом, и не захватывало при этом внешние явления вроде политических идеологий.

Атеистическая риторика обычно не пытается определять само слово, хуже того, даже не отдает себе отчета в реальности проблемы. Как говорит, например, статья¹, посвященная «Гуманистическому манифесту 2000»: «Политические реакционеры и экстремисты легко разыгрывают религиозную карту, используя примитивную психологию, низкий уровень культуры и критического мышления большинства верующих». Кто в данном случае понимается под «верующими»? Нигерийские анимисты или финские лютеране? Синтоисты из Киото или православные из Киева? Большинство – это сколько? Как именно были установлены такие факты, как «примитивная психология, низкий уровень культуры и критического мышления»? И, кстати, что понимается под «примитивной психологией»?

Атеист, таким образом, часто под видом «религии» воюет с некой невнятной кашей, где в кучу свалены самые разные религиозные традиции и культы. Противоречит ли эта каша науке? Это бессмысленный вопрос. Чтобы мы могли говорить о противоречии – или его отсутствии – мы должны рассматривать конкретную религиозную традицию.

Например, книга Мормона приписывает жителям доколумбовой Америки использование животных (лошадей, свиней и т.д.) и растений (пшеница, ячмень), которые появились в Новом Свете только после прибытия европейцев, и здесь мы можем говорить о её противоречии нашим знаниям о мире.

Поэтому, чтобы сделать наше рассмотрение осмысленным, мы должны остановиться на конкретной религии – и это очевидно христианство.

В конце концов, наука – это феномен именно христианского мира, как, впрочем, и атеизм. Великие – и действительно, безусловно великие – цивилизации Китая или Индии при всех своих достижениях не породили науки, научная революция XVII века вызрела и произошла в глубоко религиозной и именно христианской среде.

Как мы определяем Христианство? Это вероисповедная традиция, утверждающая, что Бог, единый по существу и троичный в Лицах, Отец, Сын и Святой Дух, сотворил мироздание и человека, и, когда человек отпал от Него в грех, развернул в человеческой истории план спасения, который описан в Библии. Он призвал Авраама, произвёл от него народ и долгие века вёл этот народ к осуществлению его предназначения, исполнившегося, когда в нём явилась Дева Мария, ставшая сверхъестественным образом, без земного отца, Матерью Спасителя, Иисуса Христа, Который, будучи по Божественной сущности Сыном Божьим, стал человеком, одним из нас, во всём подобным нам, кроме греха.

Через свою жертвенную смерть и Воскресение Христос дарует нам прощение грехов и вечную жизнь, которую мы обретаем через веру, благодаря тем благодатным спасительным средствам, коими наделена основанная и возглавляемая Им Церковь.

Как мы определяем науку? В русском языке слово «наука» может обозначать как естественные, так и гуманитарные дисциплины. Нападки на христианскую веру делаются от имени, прежде всего, естественных наук, поэтому мы на них и остановимся, и в дальнейшем, говоря о науке, будем иметь в виду именно естественные науки.

В этом смысле наука есть метод познания материального мира, основанный на повторяющихся наблюдениях и воспроизводимых экспериментах. Если определить её метод одним словом, то это – «воспроизводимость». Мы затронем некоторые другие черты научного метода, а пока остановимся на вопросе о том, что мы могли бы рассматривать как противоречие между наукой и христианством.

Разумеется, мы можем найти множество примеров того, что такие-то благочестивые христиане не соглашались с такими-то учеными. Как и примеров того, что благочестивые люди не соглашались между собой, и между собой не соглашались ученые. История науки полна теоретических споров, а история христианства полна споров богословских.

Но, очевидно, такие разногласия на уровне конкретных лиц (или даже общин) ещё нельзя назвать противоречиями между наукой и христианством в целом. Мы могли бы говорить о таком противоречии, если бы наука противоречила собственно догматам христианской веры.

Одно из фундаментальных верований воинствующих атеистов – убеждение в том, что церковники “веками сжигали ученых”. Как пишет², например, доктор философских наук, член-корреспондент РАН, А.В. Смирнов, “вклад религии в культуру часто выражался в гонениях на ученых, в сожжении книг и самих ученых, в запрете целых учений и отраслей знания”. Автор, как и другие авторы тех же взглядов, не утруждает себя ни статистикой (сколько именно ученых сожгли церковники), ни конкретными примерами – ведь всякому образованному человеку ясно, что церковники веками сжигали ученых. И за веру в то, что земля круглая, и за другие научные истины.

Мне трудно сурово порицать их. Я сам вырос в окружении, где это считалось настолько само собой разумеющимся, что никому в голову не приходило проверять. Я хорошо помню книгу “Отцы Тьмы”, где подробно рассказывалось о леденящих душу преступлениях церковников. Правда, потом выяснилось, что государственная пропаганда во многом лгала, лгала и в этом. Но детские впечатления – самые сильные, и страх и отвращение к церковникам, внушенные в октябрятском детстве, многие сохраняют до глубокой старости.

Что же произойдет, если мы оставим детские страхи и попробуем выяснить, что же было на самом деле – сколько, например, ученых церковники сожгли в ходе вековой борьбы с наукой? В самой атеистической литературе мы находим два имени – Джордано Бруно и Мигеля Сервета. Не очень много для вековой непримиримой борьбы, но рассмотрим эти примеры подробнее.

Был ли Джордано Бруно ученым, тем более великим? Это спорный вопрос, большинство источников предпочитают обозначать его как “философа” и “мистика”, и в чем состоит его вклад в науку остается не вполне понятным. Его сохранившиеся труды являются оккультными, а никоим образом не научными. Однако что можно утверждать с уверенностью – причины, по которым он был сожжен, не имели отношения к науке. Никто не ставил Бруно в вину каких-либо научных изысканий – причиной обвинения и казни послужили его взгляды относительно Христа, Девы Марии, Таинств, а также его оккультные занятия. Нет ничего хорошего в том, чтобы сжигать людей за какие бы то ни было взгляды, но надо отметить, что взгляды, за которые пострадал Бруно, не имели отношения к науке. Оккультисты, поклонники Гермеса Трисмегиста и тайных искусств ещё могут числить его своим мучеником. Но мучеником науки он не является ни в малейшей степени.

Мигель Сервет, сожженный в Женеве при Кальвине, в отличие от Бруно, действительно естествоиспытатель и врач. Он впервые в Европе описал малый круг кровообращения. Но и его трудно счесть мучеником науки – он пострадал вовсе не из-за своих научных изысканий. Сам Сервет был фанатично религиозен; именно его религия, а не его научные взгляды, и привела его на костер. Он был осужден из-за своей книги «Восстановление Христианства», в которой отрицал Троичность Бога и вообще высказывал крайне еретические, с точки зрения Жана Кальвина (да и всех остальных), взгляды. Ещё раз скажем: сжигать еретиков – а равно кого бы то ни было вообще – дурно. Но религиозные лжеучителя никак не являются мучениками науки – они являются мучениками соответствующих религиозных учений.

То есть, как только мы обратимся к истории, а не к атеистической мифологии, оказывается, что никаких “ученых, сожженных церковниками за занятия наукой” просто не было.

Здесь постоянно возникает путаница – мы вновь и вновь слышим о том, что «наука противоречит религиозным догмам», причем, если у человека спросить, каким именно, он затруднится с ответом. Познания наших атеистических критиков в христианской догматике, как правило, оставляют желать много лучшего; их представления о том, во что верят (и верили в прошлом) христиане, являются, по меньшей мере, туманными.

«Догмами», которые «противоречат науке», в атеистических публикациях могут называть разные вещи. Иногда это просто представления, которых христиане никогда не придерживались, – например, веры в плоскую землю. По интернету ходит множество демотиваторов на тему церковников, которые «сжигали ученых за их веру в то, что земля круглая». На самом деле, представление о шарообразности земли было уже у древних греков, которые заметили, как постепенно исчезают из вида мачты корабля, скрывающегося за горизонтом, и его разделяли образованные люди средневековья. Представление о том, что средневековые христиане верили в плоскую землю, набирает популярность между 1870 и 1920 годами и носит сатирический характер. У его истоков стоят такие авторы, как Джон Уильям Дрейпер и Эндрю Диксон Уайт. Оба пламенных противника христианства, закладывая в своих сочинениях основы мифа о «конфликте науки и религии», мало заботились об исторической достоверности своих построений. Христианин может несколько удивиться, узнав, какие «догмы» ему приписывает атеистическая публицистика.

Другой вид «догм» – представления, которых люди в христианской Европе придерживались, но которые не являются частью собственно христианской догматики. Например, в средние века люди верили в существование в далеких странах драконов или людей с песьими головами. Разумеется, эти представления оказались ошибочными. Но это никак не догмы. Это просто ошибочные представления о мире. Как ошибочными были, например, представления образованных людей XVIII века о самозарождении мышей в соломе. Но они были именно научными в том смысле, что отражали представления людей того времени о природном мире.

Научным было и представление о том, что земля находится в центре Солнечной системы. Оно восходило к великому языческому астроному Клавдию Птолемею и отражало естественный взгляд земного наблюдателя. “Дело Галилея”, когда римская инквизиция заставила ученого отречься от его гелиоцентрических взглядов, было несомненно ошибкой инквизиции, которая необдуманно канонизировала научные взгляды того времени, но именно ошибкой конкретных людей, а не конфликтом науки с “религиозными догмами”. Против собственно догматики Галилей ничем не погрешил. Что ещё имеют в виду, говоря о «конфликте между наукой и религией»?

Иногда говорят о том, что между наукой и верой существует конфликт на уровне метода, – ученый не может «допустить Божью ногу в дверь», как выразился американский биолог Ричард Левонтин. Вот его точка³ зрения, которая отражает позицию многих атеистов:

«Наша готовность принимать научные утверждения, идущие против здравого смысла – это ключ к пониманию реальной борьбы между наукой и сверхъестественным. Мы стоим на стороне науки несмотря на жалкую абсурдность некоторых из её конструктов, несмотря на её неспособность исполнить многие из её экстравагантных обещаний здоровья и жизни, несмотря на терпимость научного сообщества к непроверяемым объяснениям, потому что мы имеем всё определяющую принципиальную приверженность – приверженность к материализму.

Это не научные методы и институции как-то убеждают нас принять материалистические объяснения окружающих явлений, но, напротив, наша априорная приверженность материалистической причинности заставляет нас создавать такой аппарат исследования и набор концепций, который порождает материалистические объяснения, не важно, насколько контринтуитивными или загадочными они покажутся посторонним. Более того, этот материализм абсолютен, потому что мы не можем допустить и ноги Божьей в двери».

Эта цитата нередко приводится как пример ожесточенного упорства безбожника, которого устроит всё что угодно, кроме признания очевидного – мир сотворен Богом. Но нам стоит постараться понять эту позицию.

Наука действительно исходит из методологического натурализма, то есть действует в рамках представления о природе, как о замкнутой системе причинно-следственных связей. Любое событие в этой системе должно объясняться предыдущими состояниями системы и неизменными законами природы. Наука не может апеллировать к сверхъестественному вмешательству по той очевидной причине, что такое вмешательство не является воспроизводимым, его невозможно пронаблюдать в предсказанный час или воспроизвести в лаборатории. Поэтому те причины событий, которые она ищет, могут носить только естественный характер. Таков уж её метод.

Ученый в своей лаборатории не может ставить экспериментов над Богом и ангелами; он имеет дело с материей и безличными законами, по которым она изменяется.

Путаница, в которую впадают атеисты, – это путаница между методологическим и метафизическим натурализмом. Методологический говорит о том, что есть ли что-то за пределами материального мира или нет, наука этим не занимается. Это не её область, её метод здесь неприменим. Метафизический утверждает, что за пределами материи ничего нет – реальность полностью сводится к той замкнутой системе причинно-следственных связей, управляемых безличными и неизменными законами, которую исследует наука.

Метафизический натурализм никак не следует из методологического. Из «наука этим не занимается» – никак не вытекает «этого не существует».

Вере в сверхъестественное противостоит не наука, а сциентизм – представление о том, что наука является единственным источником подлинного знания о мире. Это представление подразумевается – или провозглашается открыто – в атеистической публицистике, как что-то само собой разумеющееся и не требующее обоснования. «Ненаучное» считается синонимом «неистинного», «суеверного» или «иррационального»; и если наука не ответила на какие-то вопросы, то непременно ответит в будущем. Сциентизм, однако, вовсе не является чем-то само собой разумеющимся или хотя бы обоснованным.

Далеко не все ученые – сциентисты, и, тем более, не все сциентисты – ученые. Философская несостоятельность сциентизма становится очевидной, как только мы к нему присмотримся. Сциентизм противоречит сам себе (тезис «научное знание есть единственное подлинное знание» не может быть обоснован научно) и игнорирует – или просто объявляет иллюзорными – виды знания, которые не являются научными, например, наше знание других людей (Петр – мой верный друг), эстетических (Бах – великий композитор) или нравственных (невинных людей убивать нельзя) истин.

Верующие ученые – а европейская наука создана верующими христианами – отлично совмещали и совмещают занятия наукой с верой в Бога; более того, именно вера в упорядоченность мироздания, в стоящий за ним творческий Логос лежит в основании науки.

Таким образом, вера в то, что наука противоречит христианской вере на уровне метода, основана на весьма очевидной ошибке. Научный метод, действительно, исключает сверхъестественное, но не в смысле «делает невозможным», а в смысле «не рассматривает».

Проявлением этого недоразумения является и фраза «чудеса противоречат науке». Чудеса есть явления невоспроизводимые – и как таковые они просто лежат за пределами научного метода. Наука не опровергает и не подтверждает их – они просто находятся вне её поля зрения.

В атеистической публицистике можно постоянно наткнуться на утверждения вида «раньше люди считали, что чума или землетрясения – Божья кара за их грехи, но теперь-то наука доказала, что всё дело в микроорганизмах или тектонических плитах». Раньше люди верили в то, что дождь подаёт Бог, но теперь у нас есть наука метеорология, которая объяснила, что всё дело в движении атмосферных фронтов, а Бог тут не при чём.

Здесь мы наблюдаем ошибку на уровне категорий. Для христианина промысл Божий в мире совершается через вторичные причины – в том числе через действие природных сил или людей. Таким образом, научные объяснения не исключают религиозные. Природные процессы, благодаря которым светит Солнце и идёт дождь, усилия земледельцев, пекарей, водителей, продавцов и других людей, через которых хлеб насущный попадает нам на стол, никак не отменяют – и не отменяли никогда – того, что именно Бог является подателем насущного хлеба.

Это можно проиллюстрировать даже на чисто человеческом уровне. Почему кипит вода в чайнике? С точки зрения физики, потому что электричество преобразуется в тепловую энергию. Устраняет ли указание на эту причину объяснение на другом уровне – на уровне замысла и цели: «потому что я хочу выпить чаю»? Разумеется, нет. Мы, люди, постоянно используем природные процессы в своих целях и нам в голову не приходит отрицать целеполагающего агента на том основании, что он действует через те или иные законы природы.

Тезис «дождь можно объяснить в рамках метеорологии, следовательно, его посылает не Бог» ничуть не более обоснован, чем «закипание чайника можно объяснить в рамках физики, следовательно, чай кипячу не я».

Таким образом, научные объяснения тех или иных явлений (как именно развивается процесс) никак не вытесняют религиозных.

Нередко конфликт усматривают на уровне обретенных наукой знаний; и здесь нам, прежде всего, стоит напомнить, что конфликты между некоторыми верующими и некоторыми учеными, конечно, возможны – у всех людей разные мнения. Но, чтобы говорить именно о конфликте между «наукой и христианством», мы должны обнаружить столкновение не между мнениями разных людей, а между твёрдо установленными научными фактами и принципиальными истинами веры.

И вот здесь между наукой и христианством действительно возникали непримиримые конфликты. Мы можем вспомнить, например, евгенику и расовую теорию.

История науки – увлекательная и глубоко поучительная область знания; если бы её как следует преподавали в школах, мы могли бы избежать многих ошибок, связанных с современной наивной верой в непогрешимость и всемогущество научного знания. Веры, распространенной, конечно, не среди профессиональных ученых, а среди популяризаторов и энтузиастов – но все равно достаточно влиятельной.

Эта история показывает, что иногда среди ученых, включая признанных научных светил, до сих пор окруженных почитанием, существовал консенсус, который мы сегодня признаем ложным или даже аморальным и неприличным.

Томас Гексли – выдающийся британский зоолог, получивший за свою защиту теории эволюции прозвище “Бульдог Дарвина”, обогативший наш язык термином “агностик”, писал в своем эссе 1885 года “Эмансипация: Чёрное и белое”:

“Вполне возможно, что некоторые негры лучше, чем некоторые белые люди; но никакой рациональный человек, знающий факты, не поверит, что средний негр равен или превосходит среднего белого человека. И если бы это даже было так, просто невероятно, что когда все неравенства будут устранены и наш родственник с выдающимися вперед челюстями получит равные условия без покровительства, но и без угнетателя, он сможет успешно конкурировать с его противником, у которой больший размер мозга и меньшие челюсти, в соревновании, которое основано на мышлении, а не на кусании. Высшие места в иерархии цивилизации будут, конечно, недоступны нашим смуглым родственникам, хотя нельзя сказать, что они с необходимостью ограничены нахождением на самых низших ступенях”.

Другой выдающийся биолог – Эрнст Геккель, автор терминов «питекантроп», «филогенез» и «онтогенез», также был сторонником научного расизма и социал-дарвинизма. Фраза Геккеля: “Социальные науки – это прикладная биология”, как и другие элементы его наследия, были подхвачены и использованы национал-социалистами.

Как пишет в своей книге “Онтология и филогенез» палеонтолог Стивен Джей Гулд, “Эволюционный расизм [Геккеля], его призывы к немецкому народу о расовой чистоте и непоколебимой преданности «справедливому» государству, его убеждение о том, что жесткие, неумолимые законы эволюции в равной степени управляют человеческой цивилизацией и природой, приписывая привилегированным расам право господствовать над остальными… всё это способствовало росту нацизма”.

Разумеется, расовая теория, особенно, предполагавшая (как у Геккеля) полигенез, то есть раздельное происхождение человеческих рас, противоречила христианскому взгляду на единство человеческого рода, падшего в Адаме и искупленного во Христе.

Другой конфликтной областью была практика так называемой евгеники, популярной в свое время научной дисциплины, которая исходила из того, что многие социальные язвы – такие как алкоголизм, бродяжничество и преступность – можно искоренить, сдерживая размножение людей с “плохой наследственностью”. В ходе евгенических мероприятий в одних только США были принудительно стерилизованы около 60 000 человек. Против этой просвещённой, научно обоснованной практики выступали замшелые религиозные фанатики вроде Г.К. Честертона, написавшего книгу⁴ “Евгеника и другие вида зла” (1922).

Так что мы не можем сказать, что между наукой и христианской верой никогда не возникало принципиальных противоречий, но, к счастью, теперь они позади, «научный расизм», евгеника и социал-дарвинизм отвержены самим научным сообществом. Хотя, конечно, мы не можем быть уверены, что в будущем не возникнут другие конфликты – научное сообщество, как мы знаем по опыту, не обладает непогрешимостью и безошибочностью.

Другое явление – идеологизация науки, когда её ставят на службу светским (и, как правило, воинственно антихристианским) идеологиям. Тогда ученые, верные линии партии, просто обязаны провозглашать, что «наука доказала, что Бога нет», иначе они, как минимум, лишатся своих постов. Мы наблюдали это в великих тоталитарных идеологиях ХХ века, и наблюдаем сейчас, когда в ряде стран научные выводы, не согласные, например, с господствующей ЛГБТ-идеологией, могут кончиться для ученого травлей, запретами и увольнением. Идеологии особенно громко уверяют, что «наука опровергла религию», потому что они сами являются светским аналогом религий. Они требуют веры и преданности, но при этом лишены религиозного опыта сосуществования и терпимости.

В этом случае мы должны отдавать себе отчёт, что имеем дело именно с идеологией, а не с наукой. Практически 100% ученых в СССР были марксистами-ленинцами, но из этого не следует, что марксизм-ленинизм – это научный консенсус. Просто такова была господствующая на тот момент идеология.

На принципиальном уровне – нет. Конечно, люди всегда найдут причины для споров и конфликтов – и это даже не всегда плохо, споры побуждают нас размышлять и искать истину. Но представление о том, что наука как таковая в принципе враждебна христианской вере – идеологический миф. Как сказано в «Основах Социальной Концепции Русской Православной Церкви»,

«Научное и религиозное познание имеют совершенно различный характер. У них разные исходные посылки, разные цели, задачи, методы. Эти сферы могут соприкасаться, пересекаться, но не противоборствовать одна с другой. Ибо, с одной стороны, в естествознании нет теорий атеистических и религиозных, но есть теории более или менее истинные. С другой – религия не занимается вопросами устройства материи.

М.В. Ломоносов справедливо писал: наука и религия «в распрю прийти не могут… разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрования на них вражду восклеплет». Эту же мысль выразил святитель Московский Филарет: «Вера Христова не во вражде с истинным знанием, потому что не в союзе с невежеством». Следует отметить и некорректность противопоставления религии и так называемого научного мировоззрения.

По своей природе только религия и философия выполняют мировоззренческую функцию, однако её не берут на себя ни отдельные специальные науки, ни всё конкретно-научное знание в целом. Осмысление научных достижений и включение их в мировоззренческую систему может иметь сколь угодно широкий диапазон – от вполне религиозного до откровенно атеистического».

Что мы и видим на практике – среди выдающихся учёных есть христиане, есть атеисты, есть люди, никак не определяющие своего отношения к христианской вере. Научное знание как таковое не делает человека атеистом – и не делало никогда.