Молитвенник за землю Русскую
Митрополит Ленинградский и Новгородский Серафим (Чичагов; Т 1937) (см.: ЖМП, 1989, № 2, с. 13–18) был духовным сыном ныне прославленного преподобного Иоанна Кронштадтского. Будучи епископом Кишиневским и Хотинским, Преосвященный Серафим в день кончины отца Иоанна, 20 декабря 1909 года, в кафедральном соборе г. Кишинева совершил торжественную панихиду и произнес слово, посвященное памяти отца Иоанна, чтимого всем православным русским народом. «Я не могу, – говорил Преосвященный Серафим, – спокойно сказать вам слово о той утрате, которую понес русский народ, потеряв одну из светлых, чистых, как кристалл, преданных православной вере личностей, каким был почивший отец Иоанн. Моя жизнь неразрывно связана с жизнью почившего старца. У него я прошел искус послушания. Он благословил меня стать священником. Вся моя жизнь протекала на глазах почившего. Я был свидетелем его деятельности и скорбел душою, когда враги веры и Церкви всеми способами старались опорочить эту чистую, светлую душу, и поэтому вы вполне поймете, что я не могу говорить без боли сердца, зная, что этого печальника, этого молитвенника за землю Русскую уже нет в живых.
Вы знаете, что многое писалось и говорилось про этого борца за веру православную и Святую Родину».
Помолимся же, чтобы Господь упокоил эту чистую душу и сопричислил к сонму святых Русских, усердно молящихся за нашу многострадальную Родину.
Затем Преосвященный Серафим коснулся последних дней жизни отца Иоанна, последнего своего свидания с ним. Отец Иоанн предстал пред его взором изможденным, готовящимся к пути далекому, в вечные обители Отца Небесного. Преосвященный Серафим получил от отца Иоанна последнее благословение на борьбу за Православие. «Я могу, – сказал отец Иоанн, – спокойно умереть, зная, что ты будешь продолжать мое дело, будешь бороться за Православие, на что я благословляю».
На 40 день после кончины отца Иоанна Преосвященный Серафим в том же соборе произнес слово перед панихидой. Это слово публикуется с незначительными сокращениями по изданию: Слова, беседы, речи Преосвященного Серафима (Чичагова), епископа Кишиневского и Хотинского. Кишинев, 1911.
В Бозе почивший, дорогой нам всем отец Иоанн Кронштадтский, великий праведник и всероссийский молитвенник, истинный друг всех страждущих и обремененных, всегда останется близким сердцу русского народа и чистейшим источником вдохновения для служителей и предстателей у Престола Божия. Столь исключительные люди, как отец Иоанн, всегда пользуются при жизни более народной любовью, чем земной славою, так как против нее восстают явные и тайные силы, но после кончины они особенно возвеличиваются потомством того просвещенного общества, которое не могло своевременно распознать их духа по разным причинам, но больше по своему малому духовному развитию. Для большинства образованных людей, чуждых заповеди апостольской о необходимости уметь различать людей по их духу и избирающих более легкий способ познания, почти всегда ошибочный по внешнему облику и по первому впечатлению, дорогой любимец русского народа был всегда загадкой и какой-то тайной. Поэтому в своей труженической жизни он дважды подвергался жесточайшему гонению: в начале своей деятельности – по зависти окружающих и в конце жизни – по злобе врагов Православия. Модная известность, на которую столь падки высшие круги общества, привела отца Иоанна в богатые и знатные семьи, где ожидали видеть в нем величественного, изящного пастыря, производящего впечатление интонацией голоса, пронизывающим взором и таинственностью изречений. Но небольшая, худощавая фигура его, быстрота и нервность в движениях, затрудненность в речи – характерные особенности сельского батюшки – производили на многих неблагоприятное впечатление. От внешности его еще более увеличилась та загадочность, с которою носилось образованное общество в своих бесконечных и возмутительных пересудах.
Первые пятнадцать лет служения и подвижничества отца Иоанна в Кронштадте возбуждали не только опасения высших иерархов и блюстителей в православном ведомстве за судьбу этого необыкновенного пастыря, но и смущали по совершенно другим уже причинам живших в то время великих духовных деятелей. Мне, как состоявшему в послушании отца Иоанна в продолжение тридцати лет, все эти факты хорошо известны...
К. П. Победоносцев (обер-прокурор Святейшего Синода. – Ред.) вызвал его к себе, и первое их объяснение настолько характеризует обоих замечательных людей, что я не могу умолчать. К. П. сказал:
– Ну, вот, вы там молитесь, больных принимаете, говорят, чудеса творите – многие так начинали, как вы, а вот чем-то кончите?
«Не извольте беспокоиться,– ответил дивный батюшка в своей святой простоте,– потрудитесь дождаться конца!» Преосвященный Феофан (Говоров) счел необходимым отнестись к отцу Иоанну письменно со словом любви и наставления и высказать, что он взялся за такую подвижническую жизнь в миру среди всех житейских соблазнов и невзгод, что никто еще со времени принятия христианства не только в России, но и на Востоке не решался на подобный путь, будучи не монахом, а священником, живя вне ограды и устава монастырских.
Действительно, если подробно вникнуть в жизнь отца Иоанна и проследить за постепенным его духовным восхождением и сравнить общеизвестное аскетическое трудничество наших подвижников и преподобных с обстановкою и условиями пути, избранного отцом Иоанном, то нельзя не поразиться, насколько ему было труднее совершенствоваться и пребывать в невидимой духовной брани. На своем необыкновенном пути он явился первым среди мирской обстановки, столь опасной и полной преткновений, он был всегда поразительным примером для наших пастырей, которые теперь так нуждаются в возрождении для современной деятельности, и поэтому каждому из священнослужителей необходимо ныне заняться изучением и исследованием столь необыкновенной подвижнической жизни незабвенного русского богатыря духа. Как было ему не казаться загадкой, величайшею тайной, когда он остался в положении простого приходского священника в многоштатном соборном клире и избрал путь совершенства по заповеди Христа Спасителя, дабы оправдать непреложность слова Божия. Вот этого-то и не могли понять ни духовные, ни светские люди!
Аскетический монашеский дух требует первоначального усовершенствования в отрешенной от мира обстановке и для того, чтобы человек переродился в этой новой, тяжелой и духовной школе, сам укрепился внутренними силами и только тогда открыл к себе вход ищущим утешения, наставления и руководства или появился вновь миру для служения людям. Но отец Иоанн обладал иным духом, имеющим свои отличительные черты и дарования. Дух отца Иоанна, так сказать, жаждал покорения внутренним человеческим усовершенствованием, всей этой окружающей его внешности, затрудняющей духовный путь в развращенном и извращенном мире, не прекращая исполнения никакого долга, возложенного на него обстоятельствами жизни, никакого служения людям, а, наоборот, совершенствуясь в обыденном труде, который безусловно необходим для всякого духовного пути, если суметь его соединить с непрестанной молитвою. Дух отца Иоанна требовал сохранения всей своей естественной внешности, чтобы избежать в духовной борьбе столкновения с легко вкрадывающимся лицемерием, отвлекающим от внутренней работы, когда монашеская одежда, обстановка, условия жизни дают без труда преимущества и приобретают кажущиеся достоинства; его дух стремился к самой искренней, чистой правде, к тому, чтобы никогда не казаться лучше, чем есть, а только быть действительно таким для Бога и людей. Поэтому он предпочитал скорее внешностью заслуживать осуждения, чем похвалу: одевался, не смущаясь, в богатые одежды, которые ему дарили, пил и ел у друзей и гостеприимных хозяев все, что ему предлагали, конечно в ограниченном количестве, и все покрывал своею любовью. Несомненно, батюшка Иоанн был блаженного духа, который в крайних формах у простого народа доходит до юродства Христа ради. Избрав такой трудный путь совершенствования, он любил бывать в обществе, беседовать и находил всегда в этой общественной жизни себе нескончаемую, непрерывную духовную работу. Никто не мог понять в обществе, каким образом отец Иоанн достиг в светской жизни таких совершенных качеств. В ответ позволю себе вкратце начертать то, что мне известно. Отец Иоанн достиг всего самым простым способом: исполнением заповедей возлюбленного Господа Иисуса Христа. Приняв священный сан, он прежде всего поставил себе за правило исполнять свои обязанности пастыря, учителя и проповедника с величайшим усердием и строго наблюдать за своею внутреннею жизнью, для чего не ложился спать без исповедания всех своих прегрешений за день, изучал Священное Писание, употреблял на это все свои досуги и свободные минуты даже в поездках и путешествиях – и так до конца жизни. Ничто так не вразумляет, не учит, не наставляет и не вдохновляет, как чтение Святого Евангелия н Посланий святых апостолов, вечно новое, радостное и назидательное, если изучать в них свои обязанности как человека, как священника и как члена общества. Затем для наблюдения за своею внутреннею жизнью отец Иоанн ежедневно вел дневник, в который вносил все свои сокровенные мысли, чувства и молитвы к Богу и записывал внутреннюю борьбу с самим собою.
Эти дневники, вошедшие в известную теперь книгу «Моя жизнь во Христе», есть величайшее достояние наше, оставленное пастырям и обществу в назидание. Будучи сам бедным человеком. сыном сельского причетника, он имел потребность заботиться о всех нуждающихся и страждущих: известно, что он делился всегда последним своим с бедными, так что митрополит Исидор был вынужден приказать выдавать жалованье не ему, а жене. Наконец, стремясь к тому, чтобы его душа не двоилась на добро и зло, он в обращении с людьми и в молитве к Богу достигал поразительной младенческой простоты. Простота, искренность и истина – эти три качества любви составляли цель его духовного трудничества, и отец Иоанн молил Господа об этом, со слезами говоря: «Господи, даруй мне сердце простое. незлобивое, открытое, верующее, любящее, щедрое, достойное вместилище Тебя, Всеблагого».
Обладая чрезвычайной простотою и искренностью, отец Иоанн имел величайший дар молитвы. Это его отличительная особенность. Он глубоко, от всего сердца верил в благодать, данную ему как священнику от Бога, молиться за людей Божиих и в то, что Господь настолько близок к верующему христианину, как собственное его тело и сердце, ибо тело наше есть храм живущего в нас Святого Духа, Которого мы имеем от Бога (1Кор. 1, 6, 19). Он веровал на молитве, что за словом, как тень за телом, следует и дело, так как у Господа слово и дело нераздельны, и, не допуская ни малейшего сомнения в исполнении Богом его прошений, просил совершенно просто, искренне, как дитя, с живою, ясновидящею верою в Господа, представляя Его не только стоящим пред собою, но и себя как бы находящимся в нем, в такой близости. Он считал сомнение за хулу на Бога, за дерзкую ложь сердца и говорил: «Разве мало для нас видеть бессилие в человеках, что хотим еще видеть бессилие в Самом Боге и тайно помышляем, что Бог не исполнит нашего прошения?!» Когда отец Иоанн молился, то старался вообще больше молиться за всех верных, чем за себя одного, не отделяясь от верующих и находясь в духовном единении с ними. Если видел в человеке недостатки или какие-нибудь страсти, то всегда молился тайно за него где бы ни было: во время служения литургии, в пути ли, в беседе ли. Проезжая по улице и видя порочных людей, он тотчас возносил ко Господу свою сердечную молитву и взывал: «Господи, просвети ум и сердце раба Твоего сего, очисти его от скверны!» – или иными более подходящими к данному лицу словами из псалмов. Он не пропускал случая помолиться за человека по чьей-либо просьбе, радовался такой просьбе, считая, что молитва за других есть благо и для него самого, потому что она очищает сердце, утверждает веру и надежду на Бога, возгревает любовь ко Христу и ближнему. Отец Иоанн молился по вере в его молитву просящих и никогда не приписывал себе ничего. Если ему приходилось вразумлять заблудших, утешать впавших в отчаяние, он в конце беседы непременно приглашал вместе помолиться за того человека, искренне сознавая, что одними словами нельзя исправить недостатки других, а надо еще вымолить помощь и силу Божию.
Особенность молитвенного подвига отца Иоанна заключалась еще в том, что он необыкновенно внимательно следил за сердечностью своей молитвы и тотчас прекращал ее на время, если сознавал, что молитва становится только внешнею, механическою, так сказать. Он упражнялся в движении своего сердца на молитве и этим подтверждал ту особенность своего духа, о которой я говорил вначале. Считая одну умственную или поверхностную молитву оскорблением Бога, призывающего к Себе человечество словами: Даждь Ми, сыне, твое сердце (Притч.23:26), отец Иоанн учил, что хорошо оказывать послушание во всем Матери-Церкви, читать длинные молитвы, положенные по уставу, акафисты, но следует это делать с благоразумием, и кто может вместить продолжительную молитву – да вместит, но если эта продолжительность несовместима с горячностью духа, то лучше сотворить краткую молитву, ибо, как святой апостол говорит: Царство Божие не в слове, а в силе (1Кор.4:20). «Молясь, мы непременно должны взять в свою власть сердце и обратить его к Господу, но никогда не допускать ни одного возгласа к Богу, не исходящего из глубины сердца. Когда мы научимся во время молитвы говорить из сердца только истину, то, что действительно сознаем и чувствуем, искренняя или истинная молитва очистит наше сердце от лжи, и мы не позволим себе лгать в жизни».
Поэтому отец Иоанн считал полезным во время служения и на молитве сказать несколько слов своих, дышащих горячей верою и любовью к Господу.
Дорогой батюшка отец Иоанн поражал и иногда потрясал всех глубиною своей молитвы. На основании моих бесед с ним я могу только так изобразить его молитвенное состояние: он становился перед Господом, как перед солнцем, и, чувствуя невыразимый блеск света Божественного, закрывал глаза и ясно ощущал свое нахождение в лучах этого света и от них теплоту, радость и близость к Христу Спасителю. Во время молитвы, после причащения Святых Тайн, батюшка иногда чувствовал, как Господь проникает сквозь его тело в сердце, подобно тому как Он по Воскресении прошел сквозь стены дома к апостолам, и тогда он получал сознание, что невидимая душа его успокаивается в невидимом Боге.
Но чтобы уразуметь веру и дух батюшки отца Иоанна, надо было с ним молиться в алтаре во время литургии. Вначале он усердно поминал у жертвенника всех живых и мертвых, со слезами молился о всех, дерзновенно просил Господа за скорбящих и страждущих, по временам отходил, потом опять возвращался и снова молился, становился на колени, обнимал дискос и видимо страдал вместе с людьми, за которых молился. Когда начиналась литургия, он продолжал еще поминать у жертвенника по многочисленным запискам, которые ему читались, но к чтению Святого Евангелия всегда возвращался на свое место и с полным вниманием прослушивал слово Божие, вникая во всякое слово, покачивая головою в знак непреложности и истинности благовестия. По перенесении Святых Даров на престол великий молитвенник начинал как бы готовиться к радостному свиданию с Господом и уже помышлял более о присутствующих в храме, о соучастии их в общей молитве и в общей радости с ними и так молился иногда о них: Господи! Многие из предстоящих в храме Твоем стоят праздны душами своими, как сосуды праздные, и не ведают, о чем подобает молиться: исполни сердце их ныне, в этот день спасения. благодатию Всесвятого Духа Твоего и даруй их мне, молитве моей, любви моей, исполненных познанием благости Твоей и сокрушения и умиления сердечного: даруй им Духа Святого Твоего, ходатайствующего в них воздыхиниями неизглаголанными! (Рим.8:26).
По пресуществлении Святых Даров в Тело и Кровь Христовы отец Иоанн совершенно преображался. Мысль о людях сперва как бы отлетала от него, он начинал славословить Господа, благодарить Его за бесконечное милосердие, за беспредельную любовь, за спасение рода человеческого, за вочеловечение, крестные страдания, за дарование сего хлеба насущного и в доказательство своей веры, что хлеб и вино непременно приложились в Тело и Кровь Господни по воле Самого Господа и по действию Святого Духа, он возглашал с великою внутреннюю силою, что небо и земля мимо идет, словеса же Моя не мимоидут! (Мф.24:35). Затем отец Иоанн углублялся в молитву свою за верных, о которых ему надлежало с дерзновением просить Господа Христа. Бывали дни, когда он в эти минуты превращался в какую-то неподвижную тень, точно замирал, стоя на ногах, и лицо его из живого постепенно превращалось в бледное, а затем и темное. Как только наступало время ему сказать возглас, он моментально приходил в себя, открывал глаза, и из них по ожившему уже лицу катились крупные слезы. В такие моменты его службы присутствующим делалось жутко.
Батюшка всегда приобщался очень долго, со слезами, по его словам, сосредоточиваясь на твердой вере и на представлении, что перед ним Кровь и Тело Самого Христа, он, приобщаясь, умственно препровождал их до глубины сердца. Быстро просветлялось его лицо при этом: радостный и счастливый, он складывал ладони рук своих, незаметно побивал их в своих быстрых и трепетных движениях и всегда оканчивал свою службу торжествующим. Пока Святая Чаша стояла на престоле, он над ней наклонялся, обнимал ее руками, прикасался к ней головой и радостно молился, переживая святейшие часы в жизни своей. При отнесении Святых Даров на жертвенник на первом свободном мгновении он приближался к ним и снова молился. «Хорошо молиться мне о людях, – писал он в своем дневнике, – когда причащусь достойно, сознательно, тогда Бог мой – во мне, и я имею великие пред Ним дерзновения!» Отец Иоанн всегда сам употреблял часть Святых Даров и затем, разоблачившись, опять становился на колени пред престолом и, склонив на него голову свою, молился довольно долго.
Совершая литургию, незабвенный батюшка обретал для себя величайшее наслаждение и блаженство. «Я угасаю, умираю духовно, – говорил он, – когда не служу несколько дней в храме, и возгораюсь, оживаю душою и сердцем, когда служу, понуждая себя к молитве не формальной, а действительно духовной, искренней, пламенной. Люблю я молиться в храме Божием в святом алтаре у престола и жертвенника, ибо чудно изменяюсь я в храме благодатию Божиею: в молитве покаяния и умиления спадают с души моей узы страстей, и мне становится так легко, я как бы умираю для мира, и мир – для меня, со всеми своими благами, я оживаю в Боге и для Бога, для единого Бога, и весь им проникаюсь, и бываю един дух с Ним, я делаюсь как дитя, утешенное на коленях матери, сердце тогда мое полно пренебесного сладкого мира, душа просвещается светом небесным, все светло видишь, на все смотришь правильно, ко всем чувствуется содружество и любовь, к самым врагам, и охотно их извиняешь и прощаешь! О, как блаженна душа с Богом! Церковь – истинно земной рай! Какое дерзновение имеешь к Господу и Богородице! Какую чувствуешь кротость, смирение, незлобие! Какое горячее желание небесных, чистейших, вечных наслаждений! Язык не может изречь того блаженства, которое вкушаешь, имея Бога в сердце своем! С ним все земное – прах и тлен!»
Много теперь будут писать и говорить о возлюбленнейшем нашем батюшке отце Иоанне, великом подвижнике и всероссийском молитвеннике. Сотни тысяч людей его видели, знали, молились с ним, многие получили исцеления по его молитвам, но я не ошибусь, если скажу, что немногие образованные люди понимали его, были настолько опытны и развиты духовно, чтобы понять его дух, главным образом, уразуметь необыкновенный его путь к совершенству.
Передать свои воспоминания о посещении Кронштадта нетрудно, описать виденное и слышанное также легче всего, чувствовать к такому человеку горячую любовь за ласки, добро, за помощь совершенно естественно, но в моем сердце, скорбящем этой тяжелой разлукой, теперь явилось желание ответить на недоуменные вопросы, которые служили поводом к несправедливым отношениям столь многих людей к этому действительному русскому богатырю духа. Мне казалось, мой прямой долг – разъяснить духовно то, что не понималось многими при его жизни и считалось какою-то тайной. Этот духовный вывод из многолетней подвижнической жизни незабвенного учителя нашего, подтверждаемый собственными его описаниями, особенно необходим и важен для всего русского духовенства, ибо кончина великого молитвенника земли Русской, вдохновенный пример и подвиги почившего праведника должны привести к возрождению всех сил русского духовенства для великого служения пред Престолом Божиим на ниве народной.
Еще несколько слов. Дорогой батюшка отец Иоанн переносил все гонения с удивительным смирением. За тридцать лет я не слыхал от него ни слова упрека врагам, ни слова обиды на кого бы то ни было как при первом преследовании еще в молодые годы, так и теперь, в жестокие годины его смертного испытания. На все это он смотрел истинным духовным взором, считая всегда виновником состарившееся древнее зло на земле. Борьба его с духом злобы в молодых годах была поразительная: сотни раз я видел, как враг связывал его невидимо у Престола Божия и он не был в силах несколько минут сделать шагу, а потом резкими движениями после горячей молитвы освобождался от посрамленного его верой князя мира сего. По окончании подобных искушений он начал подвергаться совершенно неожиданно насилиям изуверов: его душили, и кусали, и били, и злословили некоторые в припадках исступления. Это было оскорблением не ему, конечно, великому всероссийскому молитвеннику, догоравшему еще яркой свечой за святую Русь перед небесным алтарем Всемогущего Бога, но невыносимым оскорблением русским людям всей России, которая имела право считать свою веру, свое Православие, своего дивного богомольца и праведника неприкосновенным.
Болезнь его быстро развилась в последние годы... Один Бог был свидетелем его пламенной мольбы, стенания, бесконечных слез и дерзновенных молитв за Россию, за спасение Русской Православной Церкви, которые он возносил с одра болезни или сидя уже в кресле со Святым Евангелием в руках, преследуемый жестокими болями, воспламененный лихорадкой и изнеможенный и высохший от подвигов и страданий. Православие – вот о чем он больше говорил последний год и при изнеможении шептал, как бы завещая нам защиту этого великого сокровища русского и вознося еще последние мольбы за всех нас, оставшихся для продолжения его святого дела. Но теперь уже все кончено, мы можем говорить, плакать и просить утешения, жаждать этой любви, истины, правды, только припав на могилу нашего возлюбленного отца, друга и наставника!
Он так долго и много учил, но все ли его слушали? Он был истинный служитель Божий, но многие ли у него восприняли эту истину? Он был искренним, правдивым богоносцем, но отчего же не все внимали его правде? Он просил, молил! Отчего же не исполнили? Молитвами твоими да вразумимся, угодниче Божий! Аминь.
Епископ Серафим (Чичагов)