Археологические редкости гелатского монастыря

(Путевые заметки любителя старины)

Каждый путешественник, посетивший Кавказ не с праздной целью, сочтет приятным долгом ознакомиться с местностью, лежащей по направлению Поти-Тифлисской железной дороги. Эстетик найдет здесь неисчерпаемый источник вдохновения в дивных красотах кавказской природы; естествовед найдет обильную для себя пищу в богатом разнообразии южной растительности, в скалистых и горных нагромождениях; историк и археолог встретят многочисленные останки протекшей жизни в виде могильных курганов, рассыпанных по окрестностям дороги, горных пещер, расположенных целыми группами нередко на недоступной высоте скал, наконец, в виде памятников эпохи, более близкой к нам, каковы христианские храмы, крепости, башни, замки и т. п.

Не раз упоминалось обо всем этом в ученых и популярных описаниях путешествий по Кавказу, но это нисколько не мешает нам возвратиться еще раз к этому предмету. Быть может, новая речь отметит какую-либо новую черту в предмете уже известном, или укажет новый предмет, не замеченный другими туристами, или по крайней мере побудит читателя вдуматься в то, что действительно заслуживает серьезного размышления. Ввиду этого мы и решаемся изложить кратко те археологические наблюдения, какие нам довелось сделать в кратковременную экскурсию от Тифлиса до Гелата вместе с другими членами V-го археологического съезда 13–15 сентября прошлого года.

В расстоянии одного часа пути от Тифлиса по Поти-Тифлисской железной дороге лежит знаменитый Мцхет, древняя столица Грузии, в настоящее же время жалкое незначительное местечко, заключающее в себе около сотни домов, перемешанных с кавказскими саклями. К юго-востоку от него возвышается на огромной скале древняя, теперь уже упраздненная, церковь Св. Креста; местное предание, правда, несколько преувеличенное, относит построение ее к IV-му христианскому веку. Насколько можно судить по первому впечатлению, которое получается при рассмотрении этой церкви издали, она построена гораздо позднее IV столетия; форма высокого купола ее на вытянутом барабане не имеет ничего соответствующего ей в сродной с ней византийской архитектуре до VI–VII столетия. В то же время основной план этой церкви, приближающийся к квадрату, отодвигает построение ее ко времени ранее XII–XIII века, когда в грузинской архитектуре становится преобладающим план продолговатого четвероугольника. Более точное хронологическое определение этой древности могло бы быть достигнуто тщательным осмотром ее вблизи. Но за кратковременностью остановки поезда в Мцхете и весьма почтенной высотой скалы, на которой высится церковь, мы принуждены были отказать себе в этом удовольствии. К несчастью, в продаже не существует и сколько-нибудь удовлетворительных для целей археологического обследования фотографических снимков с нее. К северу от Мцхета по направлению военно-грузинской дороги, на расстоянии одной версты от города, лежит знаменитое Самтаврское кладбище. Около 3000 гробниц, частью каменных, частью кирпичных и черепичных, заключает в себе это кладбище. И различное устройство гробниц, и наблюдаемое здесь различие в способах погребений, наконец, громадное разнообразие найденных здесь предметов – все это указывает, что Самтаврское кладбище хранит в своих недрах драгоценные останки быта древнего человека в разных моментах его культурного развития, начиная от макрокефалов и оканчивая просвещенными предками, быть может, нынешних грузин, соперничавшими по своей культуре с классическими народами. Пункт этот был осмотрен членами археологической экскурсии, и представители отдела первобытной археологии, по ознакомлении с добытыми здесь предметами и по производстве пробных раскопок, имели возможность убедиться в высоком научном значении этого кладбища для будущей истории закавказских народов. По соседству с этим кладбищем, представителем первобытной эпохи, находятся в городе два замечательные памятника позднейшей христианской эпохи: церковь в монастыре св. Нины и Мцхетский собор. Представляя собою совершеннейшие типы грузинской храмовой архитектуры после XII века, церкви эти особенно важны по соединенным с ними историческим преданиям. Подле первой находилась часовня просветительницы Грузии св. Нины, виденная известным французским путешественником Дюбуа де Монперё; здесь до 1811 года была резиденция самтаврского архиепископа, занимавшего четвертое место в порядке степеней высшей грузинской иерархии. Но в настоящее время уже ничто не напоминает о древнем величии этого места: здесь помещается скромная женская обитель со школой для девиц духовного звания. Со вторым из названных памятников соединяется предание о Хитоне Спасителя, принесенном сюда из Иерусалима одним из мцхетских евреев. Предание, занесенное в грузинскую летопись, гласит, что один из главных учителей мцхетских евреев, по имени Елиоз, в год смерти Спасителя приглашен был в Иерусалим для участия в суде над Иисусом Христом. И вот, когда настало время его отправления из Мцхета, то его сестра Сидония при прощании взяла с него слово принести ей в подарок какую-либо вещь, принадлежавшую Спасителю. Елиоз обещал исполнить ее просьбу и действительно исполнил ее в точности: он приобрел в Иерусалиме окровавленный хитон Спасителя и, по возвращении в Мцхет, передал его сестре. Здесь же, при первой встрече с сестрою близ царского сада, он узнал, что мать его скончалась в момент смерти Спасителя, а сестра, получив в свои руки Хитон, замерла на месте и была поглощена землей. Спустя несколько времени на месте смерти Сидонии выросло дерево (кедр), которому суждено было играть видную роль в истории мцхетского собора. Когда в IV столетии большая часть граждан Мцхета, и в том числе сам царь, благодаря миссионерской деятельности св. Нины, приняли христианство, то решено было на месте смерти Сидонии построить храм и чудесный кедр употребить также на постройку. Так и сделали. Построили сперва деревянную церковь, но через 50 лет заменили ее каменной; однако ж и эта последняя в V уже веке, при Вахтанге Гургасланге, заменена была новым великолепным собором. В свою очередь, и собор в XIV веке был разрушен дважды: сперва землетрясением, а потом Тамерланом; так что настоящий собор представляет собой постройку не ранее XV века; притом неоднократно уже реставрированную. Храм этот, – говорим словами нашего известного путешественника Муравьева, – не имеет легкой простоты Алавердского храма, но превосходит его своими размерами. Его строгие формы, остроконечный купол, кровля из тесаного камня и легкие арки по стенам с лепными украшениями делают из него совершенный тип грузинской церкви. На входной паперти вас встречает фресковая икона Влахернской Богоматери, напоминающая Печерскую Богоматерь в Киеве. Она составляет необходимую привратницу почти всех храмов Грузии. При входе во внутренность, имеющую 30 сажен до иконостаса и разделенную столбами на три части, поражает колоссальный лик Спасителя на горнем месте. Самое же горнее место сохранилось во всем его иерархическом достоинстве: оно имеет три яруса: первый, нижний, идущий вокруг всего алтаря, предназначен был для священников, второй, с 16-ю углублениями в полукружии алтарной стены, – для епископов, и, наконец, третий – для самого католикоса. Внутри храма на стенах и в алтаре сохранились остатки фресковой живописи и в числе их изображения грузинских царей в национальных костюмах; здесь же покоятся останки многих грузинских царей, которые одни только и имели право устроять здесь свои усыпальницы. Наконец, две особенности внутри храма резко бросаются в глаза наблюдателя: это маленький резервуар направо от входа, служивший, вероятно, в былое время местом крещения детей, и балдахин, прикрывающий то самое место, где хранился Хитон Спасителя. Маленькое отверстие у основания балдахина, закрытое небольшой дверью, уже опустело вместе с перенесением Хитона в Персию, а потом в Москву, и только безотчетная вера привлекает сюда еще и доселе целые массы благочестивых поклонников.

За прощальным приветом древней столице Грузии, быстрый поезд умчал любителей старины далее по направлению к Кутаису. Среди живописной местности там и сям показывались памятники старины: полуразрушенные замки с неизбежными сторожевыми башнями, скалистые пещеры – обиталища первобытного человека; вот древний город Гори, а затем пещерная армянская церковь в гротах Уплис-Цихе. Наблюдая едва заметную точку в скалистой массе, глаз, привыкший к более или менее грандиозным формам храмовой архитектуры, едва может уловить здесь некоторые признаки присутствия храма. Церковь сложена в скале, имеет с северной и южной сторон глухие галереи, с восточной стороны – возвышенный алтарь и апсиду. Притвор украшен внутри рельефными изображениями крестов и птиц. Церковь не имеет ни одного окна и почти ни одной принадлежности для богослужения. Массивный пещерный свод ее и непроглядная темнота, в которой едва заметной искоркой блестят фитили проводников, производят крайне тяжелое впечатление. Мысль невольно переносится в первоначальную эпоху христианства к мрачным подземельям (в катакомбах), в которых первые христиане, избегая преследований, отправляли свое богослужение. Даже отверстие, пробитое в своде притвора для освещения входа, напоминает соответствующие люминарии в римских и неаполитанских катакомбах. Понятно само собою, что здесь не имели места те причины, которые загоняли первых христиан в подземелья для отправления богослужения. Здесь действовали местные причины, заключающиеся в условиях горной природы, которые воспитали в обитателях привычку строить жилые помещения в гротах и отсюда умение эксплуатировать для своих целей те удобства, которые доставляет человеку сама природа. Церковь эта построена, по-видимому, не ранее XVI столетия. При входе в нее построена убогая кирпичная колокольня, под сводами которой повешен единственный колокол величиной фунтов в 20. Впрочем, несмотря на все ничтожество этого сооружения (колокольни) в смысле архитектурном, в нем замечается одна важная черта: в сводах колокольни находится несколько отверстий, напоминающих наши русские голосники. В старинных русских храмах по парусам сводов, под арками и в столбах, поддерживающих своды и купол, нередко встречаются так называемые голосники в виде горшков с закругленным брюшком и длинным горлом. Назначение их, по наиболее распространенному мнению, состояло в том, чтобы усиливать звуки, издаваемые при чтении и пении; но это положение доколе еще не принадлежит к числу положений, вполне доказанных. Сомнения относительно такого, а не иного назначения так называемых голосников вызываются, во-первых, тем, что в храмах византийских, служивших прототипом для древнейших русских храмов, доселе не известно ни одного такого примера; во-вторых, о них ничего не говорят письменные памятники русской старины; в-третьих, не доказано ни опытами, ни теоретическими соображениями физиков, что эти отверстия совершенно удовлетворительны для целей акустических; в-четвертых, подобного рода отверстия с горшками встречаются на таких памятниках древности, где акустические приспособления не имели никакого смысла; так, например, в 1838 году при разборке Кремлевского дворца в Москве, построенного в XVI веке известным миланским архитектором Алевизием, найдены были подобные горшки в сводах и забудках; в 1875–1876 г. такие же горшки обследованы священником Полянским в часовой башне села Коломенского, построенной при Алексее Михайловиче. Ввиду подобных соображений, особенно последнего, некоторые из новейших археологов склоняются к мысли об ином назначении этих голосников. Самое местоположение горшков в парусах сводов, столбах и арках дает руководительную нить для другого объяснения: очевидно, они помещались там, где сосредотачивалась сила давления тяжести сверху; а потому не употреблялись ли они для противодействия давлению тяжести. Что полости, наполненные воздухом, способны выдерживать сильный напор, это доказано опытами, и древние архитекторы, в том числе и архитекторы византийские, знакомые с этим секретом, пользовались им в своих сооружениях. Присутствие этих голосников в церквах Грузии и Армении, насколько нам известно, доселе еще не было отмечено, и потому мы занесли его в ряд наших наблюдений для будущих соображений.

Еще несколько часов езды от Уплис-Цихе, и мы были в гостеприимном Кутаисе, о котором, без сомнения, все члены экскурсии сохранят наилучшие воспоминания. Замечательный своим прелестным местоположением на берегах Риона у подножия Окрибских гор, губернский город Кутаис владеет капитальным памятником древности – собором, построенным в 1003-м году царем Багратом III-м. Древнее великолепие этого храма вполне соответствовало высокому историческому значению Кутаиса. И громадные размеры храма, и богатство внутренних и внешних украшений – все в нем напоминало древнее величие Колхиды с ее классическим золотым руном. Но беспощадный фанатизм мусульманства наложил свою железную руку и на эту святыню Кутаиса. В 1691 году собор был разрушен ахалцихскими турками. Там, на высокой скале, где стоял этот храм, теперь видны одни лишь развалины; и только в последнее время удалось местным археологам несколько разобраться в массе накопившегося здесь в продолжение целых столетий мусора. Стены этой святыни сохранились довольно хорошо. С восточной стороны уцелели три алтарные ниши и место, где стоял престол. Внутри храма сложены в груды остатки колонн и капителей, некогда украшавших этот храм: капители украшены изображениями, сюжеты которых заимствованы из царства растительного и животного: здесь видны львы, терзающие ланей, совы по углам, гриф, терзающий сирену, виноградные ветви, человеческие фигуры во фригийских шапках. На южной внешней стороне уцелели на самой стене колонки и арки, украшенные изображениями человеческих лиц; с северной стороны – надпись арабскими цифрами «223»: это год построения собора, так как 223-й год от начала третьего понтийского хроникона, т. е. от 780-го года, указывает на 1003-й год (223 + 780 = 1003); здесь же находится архитектурное украшение в виде бараньей головы, а над северными дверями – едва заметное фресковое изображение Знамения Богоматери. На западной стене также снаружи сохранились следы изображений ангела и Баграта III-го и следы фрескового орнамента, прикрывающего первоначальный скульптурный орнамент. По словам ученого французского путешественника Дюбуа де Монперё, постройка этого храма, который представляет собой лучший памятник Грузии, начата была грузинскими архитекторами и окончена греками, присланными для этой цели византийским императором Романом Аргиром, тестем Баграта III-го; а потому кутаисский собор совмещает в себе все то, что есть замечательного в двух стилях – армянском и византийском. Прибавим со своей стороны, что вернее было бы видеть в этом памятнике соединение художественных черт Грузии, Византии и Персии. Грустное чувство невольно охватывает душу при виде этих печальных, но все еще величественных развалин, и припоминается известное пророчественное изречение о мерзости запустения на месте святе... Но пора нам отправиться в Гелати.

В 8–9 верстах от Кутаиса к северо-востоку находится известный в истории Кавказа Гелатский, или Генатский, монастырь, получивший свое название, вероятно, от главного храма в честь Рождества Богородицы (γεναθλιακόν – рождество). Если Кутаис, помимо своей древности, славится своим живописным местоположением, то Гелати значительно превосходит его в этом отношении, так что весь путь от Кутаиса до Гелати представляет целый ряд самых разнообразных и роскошных картин природы. Сперва дорога идет зигзагами по крутому откосу скалистого хребта, затем спускается в долину, по которой едва заметной струйкой бежит горная речка Цкал-Цители, или Красная Речка, и, наконец, крутым подъемом восходит к монастырю. Монастырь раскинут на высоком западном склоне огромной горы. Окрестности его покрыты отчасти вечно зеленеющим лесом, среди которого там и сям выглядывают отдельные фермы, башни, церкви и утопающее в зелени леса и винограда селение Гелати. К западу стелется долина Цкал-Цители, к северу вдали тянутся громадные горы и известковые скалы, представляющие резкий контраст с остальною, кипящей жизнью, природой Гелати. И среди этой роскошной обстановки стоит древняя Гелатская обитель.

Первоначально незначительный мужской монастырь, построенный грузинским царем Давидом Возобновителем (1089–1125), Гелати, благодаря счастливым обстоятельствам, быстро поднялся и стал в ряду первых монастырей Грузии. Он служил усыпальницей царей грузинских и имеретинских, из числа которых здесь доселе показывают гробницы Давида Возобновителя и царицы Тамары, а в XVI веке, по желанию имеретинского царя Баграта III-го, он был обращен в епископию и стал резиденцией епископов. Вместе с возрастанием значения Гелатского монастыря, возрастало и его материальное благосостояние: он обогатился царскими вещевыми складами и многими земельными угодьями. Видимыми свидетелями древнего величия монастыря доселе служат три храма: соборный в честь Рождества Пресвятой Богородицы, св. Георгия – к востоку от главного храма и св. Николая – к западу, и множество драгоценных вещей, хранящихся в монастырской ризнице.

Главный гелатский храм, говорит наш путешественник Муравьев, величествен своею византийской массой, с папертями и притворами, украшенными изваяниями и остроконечным куполом, венчающим все здание.

На нем нет особого отпечатка изящества, который поражает доселе в развалинах Багратова собора в Кутаисе. Камни, из которых складено здание, огромны, особенно по углам. Один из них имеет более двух сажен в длину и одну в ширину. Местная легенда гласит, что он положен собственной рукой Давида, и кто увидит его перстень, тот отчасти поверит тому (Записки общества любителей кавказской археологии, кн. 1, стр. 51). Своей внешностью храм этот подходит под обычную норму грузинских храмов того времени: это продолговатое здание с тремя алтарными полукругами, тремя фасадами (северным, западным и южным), из коих в каждом устроен особый вход внутрь храма, с вытянутым многогранным трибуном, покрытым конусообразной крышей. Фасады украшены тремя опирающимися на колонки арками, из которых средняя шире и выше боковых. Окна алтаря и трибуна на ребрах своих многочисленных граней имеют также колонки, соединенные вверху полуциркульными арочками: все это такие особенности, которые можно ставить в аналогию с соответствующими архитектурными деталями храмов Византии и древней России. Гораздо больше интереса представляет его внутренность. Здесь прежде всего бросается в глаза низкий иконостас. Правда, он не древний, но в своей форме удержал древний тип иконостаса. Всякий немного знакомый с христианской древностью теперь уже знает, что древние иконостасы были очень низки и состояли из железных или каменных решеток, по карнизу которых иногда ставились в один ряд святые иконы. Эта первоначальная форма иконостаса заменена была у нас в России в XVI веке высоким иконостасом, совершенно скрывающим алтарь от взоров мирян. В Грузии же во многих церквях иконостасы доселе довольно низки. Образцовое произведение в этом роде представляет старый иконостас гелатской церкви св. Георгия. При первом взгляде вы видите здесь иконостас обычной русской формы, украшенный вверху крестом, под которым изображены два резных дракона с раскрытой пастью (символ диавола, ниспровергнутого Крестом Христовым). Но за этим новым деревянным иконостасом скрывается другой каменный, который и был первым иконостасом этой церкви. Высота этого иконостаса не более 4-х аршин. Он состоит из трех пролетов, из которых средний по своей широте равняется двум боковым, взятым вместе, с перекинутыми вверху арками и карнизом. Основания столбов этого иконостаса со стороны, обращенной внутрь храма, разукрашены живописными разводами и крестами. Само собой понятно, что всякая живопись в этом месте была бы излишня, если бы по первоначальному назначению иконостас этот был закрыт изнутри храма. Стало быть, некогда он был видим молящимся в церкви. Некоторый намек на эту первоначальную форму алтарной преграды мы видим и в главном гелатском храме. Но не в иконостасе, а в живописях заключается важность этого храма. Здесь находятся редкие образцы трех родов византийского искусства: мозаик, фресков и эмали.

При входе в храм с западной стороны взор наш невольно останавливается на величественном мозаическом изображении в алтарном полукружии: это изображение Богоматери с воздетыми руками, известное у нас под названием «Нерушимой Стены», по преданию – подарок императора Алексея Комнина царю Давиду Возобновителю. Памятник этот особенно драгоценен для нас потому, что он восполняет собою небольшое количество мозаик, сохранившихся у нас в России. Если не считать незначительных остатков мозаик в виде геометрических фигур, украшающих алтарную нишу новгородского Софийского собора (тем более что некоторые признают их за остатки ценины, а не мозаик), и еще меньших остатков от мозаик киевской десятинной церкви, то мы имеем лишь два-три цельных памятника этого рода: в Киево-Софийском соборе, в Михайловском Златоверхом монастыре в Киеве и в Гелатском монастыре. Как киево-софийское мозаическое изображение Богоматери, так и гелатское относятся к одному и тому же времени (XI в.); то и другое составляют произведение греческого художества и носят явные следы одного и того же византийского стиля; то и другое занимают одно и то же место в алтаре и, наконец, имеют одну и ту же иконографическую форму. А форма эта есть результат долголетнего богословско-художественного упражнения греческих художников. Взятая отдельно от ее применения к изображению Богоматери, форма эта встречается уже среди фресков римских катакомб: это известная и столь часто повторяемая в первые века христианства «orante» – фигура женщины в молитвенном положении с воздетыми руками; в ней трудно еще усмотреть изображение Богоматери и вернее будет признать ее за изображение обыкновенной молящейся женщины. Но очень рано. В тех же римских катакомбах, мы встречаем уже весьма удачное перенесение этой формы на изображение Богоматери: перенос этот совпадает со временем первого обособления византийской иконографии в особую самостоятельную систему. Отсюда берет свое начало целый ряд этих изображений, окончательно окрепших в своих формах и определившихся в своем смысле (изображений Богородицы), именно: на одном мраморном барельефе VI в., указанном проф. Буслаевым, в мозаиках св. Софии в Константинополе, в капелле Венанция при ваптистерии Иоанна Латеранского в Риме (VII в.), в церкви Богоматери в Равенне, в числе фресков, открытых в последнее время в киевском Кирилловом монастыре (XII в.) и в наших мозаиках – киево-софийской и гелатской. Насколько важна, таким образом, гелатская мозаика по своей глубокой древности, отличной сохранности и по своему значению для характеристики византийско-русского иконописного предания, настолько же она высока и по своему стилю, совершенно сходному со стилем киевских мозаик. Не видно здесь ни особенной манерности, ни излишней наклонности к аскетическим формам представления, ни педантического увлечения мелочами в ущерб целому, характеризующих позднейшую эпоху упадка византийской живописи; наоборот, заметно желаемое соединение изящных форм с глубиною богословского понимания сюжета, что и заставляет относить наш памятник к средней эпохе византийской иконографической школы.

Весьма важны также с точки зрения иконографической гелатские фрески, которыми покрыты все стены главного гелатского храма. Правда, они не столь древни, как мозаика, и судя по тому, что здесь, между прочим, встречаются изображения абхазского католикоса Евдемона, жившего в XVI в., также Баграта III-го и его супруги Елены, Георгия, молодого царевича, носящего имя Баграта, и царицы Русудани, – необходимо признать их произведением не ранее XVI – XVII в. Таким образом, важность этих фресков заключается не столько в их сравнительно неглубокой древности, сколько в том, что они, во-первых, удерживают главнейшие черты византийского иконописного предания, во-вторых, заключают в себе черты, несомненно характеризующие долю самобытности в грузинской иконографии. Для того чтобы убедиться в первом, достаточно рассмотреть одно-два изображения и указать несколько сторонних фактов. Избираем изображение Тайной Вечери в том алтарном же полукружии несколько ниже мозаики. Картина эта сильно напоминает мозаическое представление того же самого сюжета в Киево-Софийском соборе и Михайловском монастыре в Киеве. Посредине алтарной ниши изображен престол и по сторонам его два ангела с рипидами. С обеих сторон престола два раза изображен Спаситель: с левой стороны (от зрителя) Он держит в руках евхаристический хлеб, то есть Тело Христово; к Нему подходят в наклоненном положении с руками, сложенными как бы для принятия священнического благословения, шесть апостолов: это означает причащение апостолов под видом хлеба. С правой стороны престола изображен во второй раз Спаситель с евхаристической чашей в руках, к которой точно в таком же виде, как в первой половине картины, приближаются другие шесть апостолов: это причащение апостолов под видом вина. В целом мы видим здесь, следовательно, символическую форму причащения, важность которой определяется как древностью ее происхождения, так и близким отношением к византийскому прототипу. Известно, что в первые века христианства форма эта не была употребительна ни на востоке, ни на западе; Евхаристия изображалась тогда в виде круглого стола с хлебами и рыбами, за которым сидят апостолы, – композиция, удержанная итальянскими художниками и доведенная ими в XV–XVI вв. до высшей степени драматизма и мистицизма. Однако ж вновь открытые памятники показывают, что и символическая форма явилась не позднее VI века, и явилась именно в византийской иконографии. Древнейший пример ее найден очень недавно немецкими учеными Гебгардом и Гарнаком в одной греческой рукописи VI в., открытой в Калабрии в Россано, и издан в «Evangeliorum codex graecus purpureus etc». За этим памятником следует в хронологическом порядке целый ряд других памятников, как например: на фресках Некресской церкви (в 30 верстах от Телава), приблизительно того же времени, в греческом Евангелии VII–VIII в., отмеченном у Доббарта (приводим эту ссылку по памяти), затем в лобковской Псалтири IX в., в парижском греческом Четвероевангелии XI в., в Киево-Софийском соборе XI в. и в Михайловском монастыре XII в., на фресках Кирилловского монастыря в Киеве XII в. и в церкви Спаса на Нередицах близ Новгорода XII в., на двух шитых пеленах XV в., из которых одна устроена в 1423 году княжной Аграфеной Константиновной для соборной церкви Рождества Богородицы в Суздале, – другая в 1485 году рязанской княгиней Анной, дочерью Василия Темного, для Успенской церкви в Рязани, в миниатюрах Угличской Псалтири 1485 г. и проч. Встречается также этот сюжет нередко на деревянных иконах даже до XVIII в. включительно (образцы в музеях – академии художеств и Санкт-Петербургской духовной академии). К этой же категории символических изображений Тайной Вечери относится и гелатская фреска. Если она сходна с другими изображениями этого рода во всех подробностях и если влияние византийского искусства на грузинское вообще не может быть оспариваемо, то ясно, что она воспроизводит один из сюжетов древней византийско-русской иконографии. Такова по своему иконографическому содержанию большая часть фресков главного гелатского храма. Параллельное явление можно наблюдать также и в грузинских миниатюрах: все миниатюры гелатского Евангелия XI в., равно как и миниатюры других кодексов, бывших на выставке V-го археологического съезда, воспроизводят с замечательной точностью византийские иконографические сюжеты, а одно из Евангелий, находящихся в настоящее время у князя С. Н. Трубецкого, при грузинском тексте удерживает греческие вертикальные надписи на миниатюрах – ясное указание на их первоисточник! Со всей пунктуальностью можно проследить эту связь, если взять древнегрузинские лицевые святцы, в которых изображения располагаются в календарном порядке, и сравнить их с греческими. Сравнение этого рода показывает, что в Грузии никогда не существовало своих иконописных подлинников и что грузинская иконография основана на лицевом византийском подлиннике. Но если так, то можно ли говорить о какой бы то ни было самостоятельности в грузинской церковной живописи? Можно, но лишь в смысле условном; подтверждение тому находится в тех же гелатских фресках. Здесь мы встречаем изображения местных святых и царей, для которых, разумеется, не могло быть прототипов в византийской иконографии, и потому они являются здесь в национальных костюмах и с грузинскими типичными физиономиями. Подобных примеров можно найти немало и в других грузинских фресках, равно как в миниатюрах и шитье. Тут не редкость встретить и черную шапку из бараньей шкурки, и персидскую тогу из пестрой материи, кафтан с карманами, широкий пестрый персидский пояс и сапоги с каблуками (Бакрадзе, Кавказ в древних памятниках христианства, стр. 87). Именно в этих портретных изображениях грузинских святых, в национальных оттенках их физиономий в местных особенностях обстановочных изображений нужно искать национальных особенностей грузинской иконографии, отличающих ее от иконографии византийской. Гелатские фрески доставляют для этой характеристики хороший материал.

Величайшая редкость, которой владеет Гелатский монастырь, – это местный образ т. н. Хохульской Божией Матери, перенесенный сюда из турецкой Грузии. По своей форме образ этот представляет обыкновенный триптих, или складень, в середине которого изображена Богоматерь с приподнятыми руками, обращенными в левую (от зрителя) сторону. Взятое отдельно, это изображение Богоматери с указанным положением рук – дело неслыханное в христианской иконографии: оно уместно и употребительно лишь на иконе «деисус»; следовательно, и гелатское изображение Богоматери первоначально составляло одно из звеньев названной иконы, а потом, неизвестно когда и почему, было отделено от изображений Спасителя и Иоанна Предтечи и вставлено отдельно в середину гелатского триптиха. Впрочем, это изображение не имеет особенной ценности ни со стороны его древности, ни со стороны художественных достоинств. Неоценимая важность триптиха заключается в том, что чеканные, украшенные филигранью поля его покрыты множеством эмалевых образков. Известно, что эмалевое производство имело несколько видов: инкрустированная эмаль, рельефная, и писанная, или лиможская. Первая, в свою очередь, подразделяется на перегородчатую (émaux cloisonnées), когда контуры накладываются на поверхность в виде тонких пластинок, припаянных к ней ребром, и между ними наливается эмаль, – и фряжскую (émaux champlevées), когда контуры образованы из самой поверхности. Первая и есть собственно эмаль византийская и наиболее ценная. Производство ее в Византии имеет свою длинную историю, продолжающуюся до XII–XIII в., и не ограничивается одним востоком, но разливается в XIII в. широкой волной по всей западной Еропе. Такой эмалью были украшены престол константинопольского храма Софии и двери его нарфикса и баптистерия; но они погибли во времена крестовых походов. Подобная же участь разрушения и невозвратной потери постигла множество других памятников этого рода, и лишь некоторые из них сохранились до настоящего времени, как, например, регалии Монцы, престол в церкви св. Амвросия в Милане, знаменитый запрестольный образ в церкви св. Марка в Венеции (Pala d'Oro), несколько предметов в хранилищах древностей Мюнхена, Вены, Парижа и Лондона и несколько предметов у нас в России, описанных гг. Сахаровым, Забелиным и Филимоновым. К этой же категории относятся и эмали Гелатского образа. Рассыпаны они здесь в таком количестве и сохранились в такой отличной целости, что могут соперничать с Венецианским образом и даже в некоторых отношениях превзойти его. Здесь насчитывается до 75 эмалевых клейм в виде круглых медальонов, крестов и квадратных дощечек. Любопытный перечень этих изображений сообщен известным французским археологом Дюраном в письме к Филимонову (Lettre de m. Julien Durand à m. Filimonoff. Вестник общества древнерусского искусства 1876 г., отд. VI, стр. 27, отд. IV, стр. 102), который мы и передадим здесь в сокращении. 1) бюстовое изображение императора и императрицы, венчаемых Спасителем; 2) Спаситель, восседающий на троне между 3) Богоматерью и 4) Иоанном Предтечей молящимся; 5) уготование престола; 6) Константин и Елена при Кресте; 7–11) бюстовые изображения святых: Иоанна Богослова, св. Николая, св. ап. Павла и др.; 12–13) бюстовые изображения двух епископов; 14–15) два ангела; 16–21) двенадцать апостолов; 22) Спаситель с Богоматерью; 23) крест с изображением Спасителя; 24) Богоматерь; 25–36) два епископа, два ангела и другие святые; 37–39) Спаситель между ангелом благовествующим и Богоматерью; 40–41) два святых мужа; 42) Богоматерь на троне с Божественным Младенцем; 43–44) два ангела (один из них – архангел Гавриил); 45–46) два образка с четырьмя изображениями святых на каждом; 47–48) два креста: на одном бюстовое изображение Спасителя; 49–52) восемь изображений святых; 53–75) около двадцати медальонов с бюстовыми изображениями святых на боковых крыльях складня: в числе их два медальона с изображением Спасителя, крест со Спасителем среди четырех бюстов и крест с Богоматерью также среди четырех бюстов. Внизу по сторонам складня находятся две доселе, кажется, не разобранные грузинские надписи. Не все отмеченные медальоны одинаковы по своей технике: наряду с экземплярами эмалей с передвижными перегородками, встречаются здесь эмали с постоянными контурами; не все они одинаковы и по своей древности. Исходной точкой для хронологических определений этих эмалей, помимо их художественного стиля, могут служить два изображения: византийского императора и императрицы, венчаемых Спасителем, с греческой надписью: «στέφω Μιχαὴλ σύν Μαριὰμ χερσὶ μοῦ» («венчаю Михаила и Марию Своими руками»). Надпись эта дает основание для следующих вероятных заключений: во-первых, что наш образ, точнее – перегородчатые эмали, – имеет греческое происхождение; во-вторых, что в близких отношениях к нему стоит император Михаил с супругой Марией. Последнее разъяснено Жульеном Дюраном, который признал в этом императоре византийского императора Михаила Парапинака, царствовавшего во 2-й половине XI в. и женатого на иверийской царевне Марии. Быть может, они-то и пожертвовали этот образ к одной из грузинских церквей. Если догадка эта справедлива, то в нашем образе есть доля византийского художества XI века. Подробное же обследование этого памятника покажет, что некоторые части его относятся ко времени, предшествовавшему XI веку, некоторые к последующему. Таким образом, если присовокупит к этим эмалям подобные же эмалевые образки на других иконах того же храма, то в них мы найдем последовательное указание на различные моменты в истории византийского искусства. И если они не дадут оснований для новых выводов, то, во всяком случае, увеличат значительно ту сумму наличных данных, на которых построяется история византийского искусства и иконографии.

В богатой ризнице Гелатского монастыря находятся редкие пергаментные манускрипты, между которыми заслуживают особенного внимания: Евангелие на грузинском языке, украшенное множеством миниатюрных изображений греческой работы XI в., два Евангелия XII в., свиток с рисунками XIII–XIV в., шитый саккос, корона одного из грузинских царей, шапка патриаршая, превосходный перстень Давида Возобновителя с мощами и изображением св. великомученика Георгия, патрона Кавказа, брачный венец в виде узкого деревянного обруча, украшенного басманным серебром с серебряными привесками по сторонам, и несколько дорогих, хотя и не очень древних, церковных облачений. Но условия кратковременного пребывания в Гелатском монастыре не позволили нам ознакомиться со всеми подробностями этих предметов.

Обозревая все эти драгоценные памятники старины, невольно переносишься мыслью в ту отделенную эпоху, когда сила религиозного одушевления управляла деятельностью художников и родила беспримерные по своему изяществу и великолепию произведения. На нас лежит теперь неотложная святая обязанность вывести эти памятники из мрака забвения, издать их в точных копиях вместе с научными объяснениями их и таким образом напомнить современному церковному искусству о завещанных древним преданием темах.