К вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси

Из древнейших памятников отечественной литературы, в которых более или менее подробно говорится о крещении св. Владимира и Руси, сохранились или по крайней мере известны теперь очень немногие. Главнейшими из них, на которых опираются историки в своих решениях вопроса о начале христианства в нашем отечестве, признаются – летопись, житие бл. Владимира и похвала св. Владимиру монаха Иакова. Другие древнейшие писатели – митр. Иларион, пр. Нестор, несправедливо считающийся летописцем, и автор повести об убиении Бориса и Глеба почти ничего не дают для решения интересующего нас вопроса о времени крещения св. Владимира и Руси; впрочем мы воспользуемся и их скудными сведениями особенно в связи с показаниями указанных выше главных источников. Эти последние, будучи немногочисленны, не отличаются притом должным и желаемым согласием между собою и, таким образом, вместо разъяснения вопроса лишь осложняют и запутывают его и дают повод к разногласиям.

Рассказ летописи о начале христианства в России настолько известен, что мы берем из него не подробности, а указания на самые важные моменты применительно к поставленному нами вопросу.

В 986 г. к киевскому князю Владимиру являются послы от разных народов с предложением исповедуемой ими веры. Позднее других явился греческий философ, державший очень длинную речь. Выслушав каждого из этих посланных и внутренне убежденный греческим философом, Владимир почему-то только в следующем 987 г. сообщил боярам и старцам о сделанном ему представителями разных народов предложении переменить религию, и по совету своих собеседников решился отправить свое посольство для испытания вер. Послы, исполнив возложенное на них поручение, возвратились в Киев с мыслью, что нет лучше веры греков, и Владимир решил принять христианство из Константинополя. В следующем 988 г. он отправился в поход против греческого города Корсуни (Херсонеса Таврического) и после продолжительной осады взял его, благодаря изменнику Анастасу. Затем Владимир отправил посольство в Константинополь с требованием руки царевны Анны, угрожая в случае отказа осадить Царь-град. Византийские императоры (Василий и Константин) согласились с требованием русского князя, под тем условием, если он сам крестится и крестит свой народ. Согласие Владимира последовало. После продолжительных уговоров Анна, наконец, прибыла в Корсунь, где состоялось крещение киевского князя и где был заключен брак Владимира с Анной. Возвратившись в Киев с духовенством, иконами и мощами новопросвещенный христианством князь приступил к крещению народа. Дело началось с ниспровержения идолов, вслед за которым вышел великокняжеский приказ всем киевлянам в указанное время собраться на реку для принятия св. крещения. И действительно, в один неизвестный теперь день «снидеся без числа людий на Днепр: влезоша в воду и стояху ови до шие, а друзии до персий; младии же от берега, друзии же млади держаще; попове же стояще молитвы творяху». Все эти события имели место в 988 г.

Итак, летописная повесть утверждает и притом, как единственно верные следующие положения:

1) Владимир крестился в Корсуни, после взятия этого города, в 988 году, следовательно прожил в христианстве около27 лет, так как его блаженная кончива последовала 15 июля 1015 года.

2) В том же 988 году было положено начало крещению земли русской.

«Житие блаженнаго Володимера», принадлежащее неизвестному автору и открытое сравнительно недавно⁷, в изложении обстоятельств, касающихся крещения св. Владимира и Руси, очень сходно с летописным рассказом. Ничего не говоря о приходе послов от разных народов с предложениями вер киевскому князю (не потому ли, что такого случая не было?), «житие» начинается известием об отправлении избранных русских мужей для испытания вер, не сообщая того, на котором году от сотворения мира или же княжения Владимира случилось такое испытание. Таким образом, исходный хронологический пункт не указан даже и приблизительно; вследствие этого невозможно определить и время следовавших за тем событий, рассказанных согласно с летописью, совершались они «минувшю лету»: «минувшю лету» после испытания вер Владимир взял Корсунь, крестился и венчался в ней, а по возвращении в Киев приступил к крещению народа; «минувшю лету» по крещении св. князь создал десятинную церковь Богородицы; но, спрашивается, с какого же времени нужно считать эти минувшие года? В «житии» на это не находится прямого ответа. Правда, в конце его говорится, что Владимир прожил в христианстве 33, след. крещение св. князя относится к 982 г., но такая хронология решительно противоречит всем известным историческим памятникам. Таким образом «житие» в хронологическом отношении, которое, собственно, и важно для нас, крайне неудовлетворительно и, можно сказать, не имеет никакого значения. В каком отношения оно стоит к летописи и какие заключения можно сделать из его хронологических данных, – скажем несколько ниже.

Одновременно с «житием блаженнаго Володимера» пр. Макарием открыто и напечатано в полном виде другое замечательное произведение древнерусской литературы – «память и похвала князю русскому Володимеру» монаха Иакова⁸. Иаков пишет не специально историческое сочинение, а похвальное слово на день памяти св. Владимира и по самой своей задаче не может подробно и обстоятельно, в хронологическом порядке, представить факты из жизни св. князя. В «похвале» Иакова исторический материал разбросан, передается отрывочно и без порядка, но мы должны быть благодарны этому писателю и за то малое, что он сохранил для нас из жизни св. Владимира. О значении этого исторического памятника пр. Макарий говорит следующее: «важность настоящего сочинения (т. е. «похвалы» Владимиру м. Иакова) для отечественной истории открывается уже из того, что оно, будучи составлено прежде препод. Нестора (т. е. летописи), подкрепляет многие его известия, и таким образом служит одним из доказательств достоверности нашей древней летописи; а еще более из того, что оно дополняет летопись новыми известиями, и окончательно решает некоторые вопросы о делах церковных»⁹. Но, к сожалевию, нельзя сказать, чтобы в вопросе о времени крещения св. Владимира и Руси Иаков служил свидетелем в пользу летописного сказания. Передаем его слова: «по святом же крещеньи поживе блаженный князь Володимер 28 лет. На другое лето по крещении к порогам ходи¹⁰, на третьее лето Корсунь город взя»¹¹. Стоя с войском под этим городом, с целью принудить к сдаче «сице моляшеся князь Вододимир Богу: Господи Боже, Владыко всех! Сего у Тебе прошу, даси ми град, да прииму и приведу люди крестьяны и попы на свою землю и да научять люди закону крестьяньскому». Бог услышал молитву князя и Владимир «прия град Корсунь», после чего отправил посольство к царям Константину и Василию, «прося у них сестры оженитися, да ся бы болма (более) на крестьяньскый закон направил». Императоры согласились «и даста ему сестру свою». Женившись на Анне и «взя съсуды церковныя и иконы и мощи... святых», Владимир возвратился в Киев¹² с решительным намерением сделать Русь христианской и православной.

Оказывается, что и летопись вместе с «житием бл. Володимера» и монах Иаков ставят в прямую и непосредственную связь с завоеванием Корсуни брак Владимира с царевной Анной и крещение русского народа. В виду такого согласия этих отечественных источников, мы не имеем права относиться скептически к упомянутой последовательности исторических фактов. А это обстоятельство – связь падения Корсуни с браком Владимира и Анны и с крещением Руси – окажется для нас немаловажным при обозрении других исторических сведений.

Итак, в одном пункте летопись и монах Иаков согласны между собой: и первая и второй ставят крещение русского народа в зависимость от завоевания Владимиром Херсонеса-Таврического; но во всем остальном рассказе, касающемся начала в России христианства, между указанными памятниками заметно немаловажное несогласие.

По известию Иакова Владимир взял Корсунь не язычником, как передает летопись, а уже на третьем году своего (личного) крещения, которое, следовательно, совершилось где-то и когда-то раньше, до похода, предпринятого киевским князем уже в христианстве, – и совершилось конечно не в Херсонесе, принадлежащем тогда грекам, завоевание которого могло составлять лишь мечту князя Владимира. Молитва, которую говорил блаженный князь под стенами Корсуни, переданная у монаха Иакова, – молитва христианина, существенно отличающаяся от того обещания Владимира, которое читается в летописи.

Самый факт крещения св. князя Иаков относит не к тому году, под которым он значится в летописи, т. е. не к 988 г., а к 987, так как говорит, что Владимир прожил в христианстве 28 лет и скончался 15 июля 1015 г. Иаков ничем не дает понять, что выражается неточно, что указывает только приблизительно число лет жизни св. Владимира после крещения, – нет, он прямо и утвердительно говорит – 28 лет. Между тем по летописи, которая, как и Иаков, относит кончину равноапостольного князя к 15 июля 1015 г., Владимир прожил в христианстве очевидно не больше 27 лет, так как его крещение в Корсуни, о чем скажем и ниже, не могло случиться раньше второй половины 988 г. Разница между показаниями летописи с одной стороны и «похвалы» св. Владимиру монаха Иакова с другой оказывается не незначительной, по крайней мере не столь малой, чтобы ей можно было пренебречь без ущерба исторической правде. И разность эта не ограничивается одним пунктом – годом Владимирова крещения, но простирается и далее. Между тем как летопись полагает завоевание Корсуни и следовавшее за ним крещение русского народа в том же 988 г., к которому относит и крещение св. князя; монах Иаков говорит, что эти события совершились на третьем году собственного крещения Владимира, след. в 989 г. или даже в 990.

Итак, монах Иаков несогласно с летописью утверждает следующее: 1) Владимир лично, а с ним вместе вероятно и «чада» его и «весь дом»¹³ приняли крещение в 987 г. до корсунского похода; 2) Корсунь была взята русскими на третьем году крещения св. князя, след. не раньше 989 г.; 3) В том же 989 г. или в 990, возвратившись из корсунского похода, Владимир приступил к крещению русской земли.

Очень трудно, а пожалуй, и невозможно, согласить хронологию монаха Иакова с хронологией летописи касательно событий начала христианства в нашем отечестве. Пр. Макарий сделал попытку такого соглашения, но попытку, слабую и крайне неудовлетворительную. Так, желая примирить указание Иакова на число лет жизни Владимира в христианстве с данными летописи, преосв. Макарий выражается, что св. князь прожил после крещения около 28 лет¹⁴ что, как мы знаем, неточно ни по отношению к летописи, ни по отношению к известию монаха Иакова. Впрочем, тот же почтенный историк в другом месте говорит, что Владимир княжил «еще 28 лет после своего крещения»¹⁵, которое таким образом будет падать на 987 г.; но такой вывод находится в прямом противоречии с летописной датой, принятой пр. Макарием.

Желая устранить разногласие между летописью и монахом Иаковом касательно корсунского похода, преосв. историк русской церкви в примечаниях к открытой им «похвале князю Володимеру», против слов: «на третье лето (разумеется, крещения) Корсунь город взя» (Владимир), пишет: «у препод. летописца нет этого известия»¹⁶. Такое замечание возможно разве при том только предположении, что Корсунь в продолжение каких-нибудь двух-трех лет (в 988 г. по летописи, в 989–990 по Иакову) дважды была взята русскими, о чем пока ниоткуда не известно. Едва ли можно сомневаться, что и летопись и Иаков, рассказывая о корсунском походе св. Владимира, говорят об одном и том же событии, только относят его к разному времени Пр. Макарий сам признает это ясно и решительно, когда говорит о побуждениях, расположивших великого князя киевского идти с войском на Корсунь¹⁷.

Такие и подобные попытки соглашения известий летописи и монаха Иакова очевидно не достигают цели, поставляя примиряющих на ложный путь и даже в противоречие с собой. В виду не только трудности, но и невозможности примирения разноречивых свидетельств, остается выбрать из них такое, которое, по каким-нибудь основаниям, может представляться более авторитетным, более достоверным; но, спрашивается, какое же сказание больше заслуживает нашего доверия – сказание ли летописи или же сказание несогласного с ней монаха Иакова? Мы уже говорили, что большинство симпатий на стороне перваго источника, т. е. летописи; сюда же склоняются, как увидим ниже, и те, которые придерживаются третьего из указанных нами мнений. Остается проверить, на каком основании летописи отдается предпочтение перед м. Иаковом и справедливо ли делается это.

Летописное сказание о начале христианства в нашем отечестве, говорят, «очень верно обстоятельствам в своих подробностях и потому не может быть отвергнуто»¹⁸; оно так авторитетно и живо рассказывает о крещении Владимира и Руси, что ему нельзя не верить. Автор этого сказания знает и другие мнения, несогласные с его рассказом, но считает их недостоверными; «естественно, что летописец употребил все старания узнать истину о предмете, который его так сильно интересовал, что описанию его он посвящает несколько десятков страниц»; летописец, говорят, застал «еще в живых в его время свидетелей крещения Руси»; в своей правоте он убежден настолько, что называет «невеждами, придерживающихся других мнений»¹⁹.

На первый взгляд все это вполне правдоподобно; но если мы повнимательнее отнесемся к указанным доводам в защиту достоверности рассказов летописи, то увидим, что эти доводы не столь авторитетны и доказательны, какими они могут показаться на первый, беглый взгляд. Эта авторитетность на самом-то деле является еще очень сомнительной и нуждается еще в подтверждениях и доказательствах.

Допустим, что св. Владимир действительно крестился в Херсонесе, как говорит наша начальная летопись, однако неоспоримым фактом остается то, что не все так думали: некоторые, как удостоверено и засвидетельствовано в летописи и о чем было сказано выше, полагали, что крещение равноапостольного князя совершилось в Киеве, или в Василеве, или в каком-нибудь другом месте, только не в Корсуни, – совершилось конечно до войны с греками и до взятия Херсонеса Таврического. Было замечено, что несогласныея предания о месте и, следовательно, времени крещения св. Владимира заслуживают особенного внимания. В самом деле на чем они основаны? Сочинены без всякого к тому повода и основания? Но при таком предположении нужно, по нашему мнению, устранить невольное и самое естественное недоумение, – почему сравнительно очень скоро после смерти равноапостольного Владимира из народной памяти исчез правдивый рассказ о крещении св. князя в Херсонесе и сложились другие предания, приурочивающие это событие к иному месту и иному времени, если к составлению таких преданий не было никаких достаточных оснований? То объяснение, что «представление о Корсуни (как месте крещения киевского князя) в последующих поколениях (после св. Владимира) стало стираться; воображение созидало другие местности, прилагая их к созидаемым различным образам одного и того же факта»²⁰, нимало не устраняет высказанного нами недоумения и очевидно несостоятельно. Остается непонятным, почему Корсунь, постепенно исчезавшая из народной памяти в течение столетия после св. Владимира, в XII в. не является забытой окончательно, а наоборот сосредоточивает исключительное внимание на себе, как месте такого знаменательного события, каково крещение русского князя с дружиной. Если об этом городе помнили в XII в., то почему же он мог быть забытым ранее, почему представление о нем «стало стираться» и заменилось представлением другой местности? Удержать в памяти имя Корсуни было очень нетрудно. Этот город издавна был известен киевлянам; как видно из договоров Игоря и Святослава с греками²¹ давно обладание Корсунью входило в планы киевских князей; может быть владеть этим городом было выгодно в торговых интересах, так как «путь из Варяг в Грекы» шел именно через Корсунь. Трудно представить, чтобы такой город, известный среди русских по торговым сношениям, мог исчезнуть из памяти народа по поводу крещения св. Владимира. Такая забывчивость является еще более непонятной, если принять во внимание, что в Киеве долго сохранялись вещественные памятники корсунского похода, которые всегда могли напомнить забывчивым людям о Корсуни, как месте крещения равноапостольного князя. Таким знаменательным историческим фактом, как принятие христианства владетелем Киева и русским народом, нельзя было, конечно, пренебрегать; это событие не могло слишком быстро изгладиться из народной памяти; им интересовались, доказательством чего служат отголоски различных преданий о месте крещения Владимира, – преданий, которые, к сожалению, не известны в подробности; и нужно было бы удивляться тому, что наши предки, благодарные св. Владимиру за его равноапостольный подвиг просвещения русской земли христианством, только по непонятной и непростительной небрежности забыли, где и когда крестился сам просветитель Руси, хотя событие это отнюдь не было тайной.

В самом деле, если крещение св. Владимира случилось в Херсонесе, то оно происходило, как видно из рассказа летописи, при торжественной обстановке (таинство крещения совершал корсунский епископ), при многочисленных свидетелях (из русских и греков), в такой церкви, которая по своему положению – в центре города, на торговой площади – (этот храм, вероятно, был и кафедральным²²) всегда могла привлечь толпу любопытных. Положим, Костомаров говорит, что «свидетелями крещения собственно Владимира в Корсуни могли быть немногие»²³; но это не совсем справедливо: дружина князя, из которой многие даже крестились по примеру своего вождя; русское войско, от которого нельзя было скрыть принятие Владимиром христианства, священники корсунские, взятые в Киев, – эти и другие свидетели Владимирова крещения могли принесть и распространить в России, особенно в Киеве, самые достоверные сведения об этом событии. Правда, у большинства «яснаго образа о факте крещения не было в воображении», но зато «оставалось представление, что князь выезжал в Корсунь и оттуда воротился крещеным»²⁴, а этого было вполне достаточно, чтобы надолго и прочно удержать в памяти место события, тем более, что оно – это место – издавна, как мы говорили, было знакомо русским людям; потом ослабевающую память о факте крещения Владимира в Корсуни могли возобновлять постоянные торговые сношения этого города с Киевом.

Особенно мог быть поучителен рассказ очевидцев событий в Корсуни о чудесном исцелении русского князя от глазной болезни, а может быть и от слепоты (потому что после крещения Владимир «абие прозре»²⁵. Такое поразительное чудо без сомнения должно было иметь великую силу для утверждения христианства в нашем отечестве, как очевидное и убедительное доказательство превосходства святой веры пред язычеством; об этом факте больше всего могли говорить свидетели Владимирова крещения; а в таком случае чудо, бывшее над киевским князем, должно было еще способствовать самой верной передаче корсунских событий. После этого не странно ли допустить, что столь достоверное и засвидетельствованное многими очевидцами предание о крещении Владимира предано почти решительному забвению с тем, чтобы уступить свое место темным и гадательным слухам, которые ныне почему-то считаются решительно не стоящими внимания. Однако эти слухи получают совершенно иной смысл, если мы предположим, что св. Владимир крестился тайно и конечно до Корсунского похода, в Киеве, или где-нибудь вблизи его. При таком предположении очень понятно, почему об одном и том же событии одни говорили одно, другие – другое, одни относили это событие к одному месту, другие – к другому. Таинственность события, желание уяснить его и определить точно, неизбежно вызвали догадки и предположения, а следовательно, и разнообразие мнений. С этой точки зрения, как каждый может видеть, становится вполне понятным, почему в народе существовали различные предания о месте крещения св. Владимира. Напротив, предположение, что эти «различные предания вполне согласуются с фактом действительного его (Владимира) крещения в Корсуне»²⁶, – вполне несостоятельно; все, сказанное нами выше, полагаем, приводит решительно к противоположному заключению, к которому отчасти пришел и сам г. Костомаров. Вообще, по нашему мнению, тот засвидетельствованный в летописи факт, что не все были согласны с автором летописной повести в вопросе о крещении св. Владимира, с полной убедительностью говорит против достоверности летописного рассказа.

Правда, автор летописной повести замечает, что те, которые говорят о крещении Владимира не в Корсуни, «не сведуще право глаголют, или, по выражению г. Линниченко, обзывает «невеждами»²⁷ (чего однако летопись не делает и выражение: «не сведуще право глаголют» вовсе не равно названию «невеждами»), но он не указывает особенно побудительных причин верить ему одному. Можно назвать невеждами кого угодно, но заключать отсюда, что называющие так своих противников совершенно правы, было бы крайне поспешно и ошибочно. Конечно, трудно представить автора сказания о крещении Владимира таким строгим критиком, который сумел вполне отделить истину от лжи. Думать так о писателе XI–XII в. несколько странно. Уж если в наше время ученым исследователям не всегда с успехом удается разобраться в противоречиях и разногласиях исторических свидетельств, то, думаем, тем более трудно было сделать это автору повести о крещении Владимира и Руси. Конечно он отнесся к событиям начала христианства в нашем отечестве с полной любовью, так что посвятил описанию их «несколько десятков страниц», описал обстоятельства крещения земли русской живо и с мелкими подробностями²⁸; но те, которые знакомы с летописным рассказом, знают, что на этих десятках страниц, в этом живом описании событий, передаются такие сведения, принять которые было бы слишком легковерно. Автор летописной повести, несомненно, хотел написать как можно больше, не заботясь о достоверности рассказываемого им, что отрицать, кажется, и невозможно и что прямо говорит о недостатке в нем критического отношения к сообщаемым событиям.

Не отрицаем и того, что составитель летописной повести старался узнать истину о предмете, который его сильно интересовал, т, е. о крещении Владимира и Руси; но заключать отсюда, что искомая истина непременно отыскана, не позволяет никакая логика: желание узнать правду и отыскание её, как каждый согласится, далеко не одно и то же.

Но, говорят, летописец мог узнать истину из предания, свой рассказ он основал на словах очевидцев крещения Руси, «достоверных людей, стариков, помнивших это событие»²⁹. Сомневаться в правдивости подобного сказания, по-видимому, значит обнаруживать уже слишком много скептицизма и крайнего недоверия, но это только по-видимому; на самом же деле сомнение вполне законно.

Прежде всего, указанное доказательство в пользу достоверности летописного сказания имеет и то лишь некоторое значение при том предположении, что и автор повести о крещении Владимира в Херсонесе и летописец – одно, и то же лицо. В противном же случае это доказательство решительно не относится к делу.

Но допустим, что о крещении равноапостольного князя повествует сам летописец, печерский инок, который жил и писал спустя по крайней мере столетие после Владимира, когда предание о крещении св. князя оразнообразилось и состояло из разноречивых слухов, разобраться среди которых, как мы говорили, было очень не легко доверчивому писателю XII в.

Скажут: а свидетели – очевидцы события? Можно представить, какими дряхлыми старцами были эти очевидцы крещения земли русской, дожившие до дней летописца! Не слишком ли самоуверенно полагаться на людей, достигших уже таких преклонных лет, в которые может изменить самая счастливая память?!.. Потом, много ли было подобных почтенных старцев, свидетелей Крещения Руси, которых мог застать в живых летописец? Конечно, слишком мало; а при ближайшем рассмотрении летописных сказаний не оказывается почти ни одного. Защитники полной достоверности летописного рассказа обыкновенно указывают на печерского монаха Иеремию, а более смелые из них на киевского боярина Яна Вышатича. Но что же говорят эти ссылки? Иеремия, по словам летописи, действительно «помняше крещение земли русской»³⁰, но в данном случае важно то, застал ли летописец Иеремию в живых и слышал ли от него что-нибудь такое, что впоследствии занес в летопись, – об этом он решительно ничего не говорит и тем дает повод отвечать на сомнительный вопрос и положительно и отрицательно. А если принять во внимание, что летописец, упомянув об Яне Вышатиче, тотчас же и замечает, что слышанное от этого старца он внес в свою летопись, какового замечания не делает при воспоминании об Иеремии печерском, то, по нашему мнению, большая правда за отрицательным ответом. Во всяком случае не понятно, почему пр. Макарий³¹, г. Линниченко³² и другие с решительностью утверждают, что летописец не только застал в живых Иеремию, но и слышал из его уст рассказы о крещении Руси, между тем как утверждать это летопись не дает никакого права. Вообще ссылка на печерского старца и прозорливца Иеремию сказывается не настолько точной, чтобы исключала всякие возражения и сомнения, поэтому некоторые не находят возможным ограничиться одним этим свидетелем, а ищут другого, о котором уже достоверно известно, как о лице, сообщавшем свои сведения летописцу, и, к удивлению, такой свидетель оказывается в лице киевского боярина Яна Вышатича.

Совершенно верно, что от Вышатича печерский инок «многа словеса» слышал и вписал их «в летописиць»³³; но невозможно сказать с уверенностью, о чем были эти «словеса» – о крещении ли Руси, или о каких-нибудь других более поздних событиях, современных старцу Яну; всего вероятнее последнее. Одно только несомненно, что Вышатич не был и не мот быть очевидцем крещения земли русской: летописец, лично знавший этого боярина, передает, что он умер в 1106 г., прожив 90 лет³⁴, следовательно родился уже после кончины св. Владимира, тем меньше мог быть свидетелем первых дней христианства в нашем отечестве, и много нужно странной смелости, чтобы, подобно Соловьеву, утверждать, будто 90-летний боярин Вышатич помнил событие крещения киевлян³⁵.

Итак, в виде только предположения, а отнюдь не несомненного факта можно говорить, что летописец застал в живых одного лишь свидетеля крещения Руси; предполагать, что было много таких почтенных старцев, как Иеремия печерский, – не имеется пока никаких достаточных оснований. Отмечая глубокую старость Иеремии, летописец, думаем, тем дает понять, что подобный пример был исключительный, единственный, по крайней мере ему неизвестны были другие лица, помнившие просвещение Руси христианством; а своим упоминанием об Яне Вышатиче, как сообщавшем ему свои сведения, летописец указывает, что он не решился бы умолчать и о других лицах, которым был обязан полезными указаниями. Вообще, приводимая в пользу достоверности летописного рассказа ссылка на очевидцев – свидетелей крещения Руси должна быть принимаема только с самыми сильными ограничениями. Во всяком случае самому летописцу (опять допускаем тождество его с автором повести о крещении Руси) в виду известных ему разнообразных мнений о месте Владимирова крещения не излишне было бы подтвердить свой рассказ ссылкой на современников описываемого им события, – чего он однако не делает и тем дает повод подозревать, что сослаться в данном случае было не на кого.

Затем вся эта разбираемая нами аргументация в пользу достоверности летописного сказания о начале христианства в нашем отечестве покоится, как мы сказали, на том предположении, что автор, повествующий о крещении Руси, есть именно сам летописец. Но в настоящее время едва ли может быть сомнение в том, что наша начальная летопись не сохранилась в своем первоначальном виде, в каком она вышла из-под пера печерского инока, а подверглась большим или меньшим изменениям, дополнена некоторыми вставками, к числу которых, кажется, с неоспоримым правом должна быть относима и повесть о крещении св. Владимира и Руси³⁶.

После этого легко понять, как неуместно ссылаться на то, что летописец мог застать в живых свидетелей русского крещения и мог слышать от них достоверные сведения об этом знаменательном событии. К чему же нужны ссылки на Иеремию печерского и Яна Вышатича, о котором упоминает летописец, когда этот последний (т. е. летописец) вовсе не одно и то же лицо с автором летописной повести о крещении Владимира и Руси?!..

Правда, говорят, что летописец сам занес это сказание, заимствованное конечно из предания, на страницы своей летописи³⁷; но едва ли не более верно думать, что повесть вставлена в позднейшее время, уже после летописца. «Изучение летописи, говорит проф. Голубинский, приводит нас к высокому мнению о летописце и нам никоим образом не думается, чтобы он был сочинителем»³⁸ известного теперь летописного сказания, или чтобы он, так сказать, санкционировал достоверность такого предания своим авторитетом, занесши сказание на страницы своего произведения. После сделанного проф. Голубинским тщательного критического разбора летописной повести о крещении Владимира и Руси невольно соглашаешься с достопочтенным ученым, что повесть эта есть прискорбнейшая вставка в произведение неизвестного печерского инока³⁹. Кто был автором этого сказания – неизвестно; но оно едва ли сочинение оригинальное.

Выше мы упомянули, что в изложении обстоятельств, касающихся крещения св. Владимира и Руси, с летописью очень сходно «житие бл. Володимера». При ближайшем рассмотрении этих двух памятников исторической литературы (т. е. летописи и «жития») оказывается, что сходство между ними во многих местах буквальное, что прямо говорит о заимствовании одним каким-нибудь автором у другого; следоват. взаимное отношение между летописью и «житием» такое, что или «житие» сокращено из летописи⁴⁰, или же, наоборот, летописное сказание есть расширенное и распространенное «житие». Полагаем, что вероятнейшее предположение есть именно второе; с этим согласны как защитники летописного сказания⁴¹, так и его противники⁴². Обращаем, между прочим, внимание на следующее. Летопись подробно говорит о приходе к Владимиру послов от разных народов с предложениями вер; в «житии» об этом нет ни слова. Почему же автор его, если он сокращал летопись, вполне упустил упомянутое событие и начал свой рассказ ex abrupto, с неопределенного выражения: «ходиша же слугы его» (Владимира) и т. д.? Объяснить это упущение только неумением делать компиляции (чему в старину встречались примеры) едва ли было бы вполне достаточно. – Потом, летопись ясно говорит, что Владимир перед крещением «разболеся очима и не видяше ничтоже», а после крещения «абие прозре». Здесь болезнь киевского князя указана очень определенно. Между тем «житие» выражается: «Володимер разболеся» и после крещения «цел бысть от язвы». Почему же автор этого «жития», если он сокращал летопись, оставил точные указания на болезнь князя и стал говорить о какой-то язве?⁴³. Это непонятно. Иное дело, если автор летописной повести пользовался «житием» и захотел разъяснить неопределенные выражения его о болезни Владимира, – в таком случае не трудно догадаться, откуда появилась у князя болезнь «очима».

Наконец, автор «жития Володимерова» ясно говорит, что он именно его сочинитель, а вовсе не компилятор чужого произведения⁴⁴.

Итак, полагаем, следует считать «житие бл. Володимера» первичной редакцией летописной повести, которая, следов., составлена не вдруг, а в несколько приемов, по крайней мере в два. Что же дает первоисточник летописи для разъяснения интересующего нас вопроса о времени крещения св. Владимира и Руси? Ничего ясного и определенного; хронология «жития», как замечено выше, неудовлетворительна. Владимир крестился, по «житию», на другой год («минувшю лету») после испытания вер избранными русскими мужами, но время этого последнего события не обозначено. На другой год после крещения (опять «минувшю лету») Владимир «умысли создати церковь святыя Богородица». Сопоставляя эти известия с летописью, мы могли бы отнести исходный пункт хронологии «жития» – испытание вер – к 987 г., взятие Корсуни и крещение Владимира и Руси – к 988 г., а основание десятинной церкви – к 989 г. Но последняя дата требует оговорки. В лаврентьевском списке летописи действительно так – основание десятинной церкви Богородицы отнесено к 989 г.; но в ипатьевском списке это событие значится под 991 г. Держась этого списка летописи и начав расположение событий от сейчас указанного факта, мы необходимо должны были бы значительно изменить хронологию предшествовавших событий. – Конечно трудно решить, в котором списке летописи ошибка в данном случае; но нельзя не обратить внимания на то, что лаврентьевский список, начиная говорить об основании десятинной церкви, выражается о времени этого события довольно неопределенно: «посем Володимер живяше в законе хрестьянсте, помысли создати церковь Пресвятыя Богородица...», что дает повод полагать между основанием её и крещением князя срок времени более года⁴⁵. Во всяком случае разногласие списков летописи свидетельствует, что хронология её переправлялась и изменялась по соображениям нам теперь неизвестным...

Интересно было бы определить, почему автор «жития» передает, что Владимир «минувшю лету (после крещения), умысли создати церковь святыя Богородицы». Если он – этот автор – жил раньше летописца, так что последний воспользовался его известиями (что и предполагают некоторые), то какое было побуждение у неизвестного печерского инока заменить определенное выражение: «минувшю лету» неопределенным: «посем Вододимер живяше» и т. д. и даже поместить основание десятинной церкви на другом году Владимирова крещения (как помещено в лаврентьевском списке)? Это непонятно. Иное дело, если житие в расширенной редакции внесено в летопись уже после летописца (как предполагает проф. Голубинский)⁴⁶, в таком случае выражение «минувшю лету» (об основании десятинной церкви) будет составлять собственную комбинацию автора «жития», основанную на том положительном известии мниха Иакова, что церковь Богородицы заложена на другой год похода под Корсунь, а так как автор «жития» был убежден, что Владимир крестился именно в Херсонесе, то отсюда и выходило, что десятинная церковь основана минувшу лету по крещении. – Выражение же: «посем Володимер живяше» ... следует считать принадлежностью начальной летописи, в которой оно осталось без изменения при внесении в нее известной теперь летописной повести, свидетельствуя тем, что действительная хронология летописи отличалась от хронологии «жития» ...

Впрочем умолчав в начале о времени описываемых событий, автор «жития Володимера» уже в конце его делает такое замечание, которое могло бы послужить к установлению правильной хронологии предыдущих событий; но в действительности замечание это вместо разъяснения ввосит явную спутанность в порядок тех фактов, о которых говорит «житие». Его автор, повествуя о кончине блаженного князя, передает, что Владимир прожил «во святом крещении» 33 года, следовательно принял христианство в 982 г., так как 15 июля 1015 г. «предал душу свою в руце Божии», что прямо засвидетельствовано древнейшими памятниками и в чем, конечно, никто не сомневается. Приняв такую хронологическую заметку «жития», мы должны были бы все события, предшествовавшие крещению Владимира (напр., испытание вер) и следовавшие за ним (основание десятинной церкви) поместить вовсе не под теми годами, под которыми эти события значатся в летописи, и в данном случае разница между «житием» и летописью оказалась бы очень значительной. Правда, в числе лет жизни Владимира, указанных в «житии», предполагают ошибку переписчика, так как годы обозначены буквами⁴⁷; но с полной вероятностью следует думать наоборот, что здесь нет никакой ошибки. Для удостоверения стоит прочитать лишь то место «жития», в котором говорится о годах жизни Владимира «во святом крещении»; здесь автор, сравнивая просветителя Руси с Моисеем, пишет; «онамо – 40 дний и 3 Моисей и закон дав преставися: се ж (т. е. Владимир) 30 лет и 3 быв во святом крещении... преставися»⁴⁸. Было ли бы это сравнение точно и уместно, если бы вместо 33 лет поставить, наприм., 27, как выходит по данным летописи? Конечно, нет. Даже самое сближение Владимира с Моисеем основано именно на сопоставлении чисел: 40 и 3 – 30 и 3, значит принадлежит самому автору «жития», а не представляет ошибку переписчика.

Иное дело, откуда автор «жития» заимствовал ошибочное известие о летах жизни св. Владимира в христианстве. Не можем сказать, верно ли по этому поводу объяснение проф. Голубинского; но во всяком случае оно очень правдоподобно. Достопочтенный Евг. Евст. предполагает, что автор «жития Володимерова» был знаком с таким списком Несторова жития Бориса и Глеба, в котором годом крещения св. Владимира неправильно был укаван 6490-й от сотворения мира (988 от Р. X.) вместо 6495-й⁴⁹. Такая ошибка у Нестора встречается в древнейшем списке жития Бориса и Глеба, сохранившемся до нашего времени (XII в., изд. Бодянским). Совпадение неправильностей в хронологии двух житий действительно замечательное, наводящее на мысль о зависимости одного автора от другого. В самом деле, стоит 6495 изобразить по-славянски (ѕуче) и легко понять, что последняя цифра была принята за букву, а потом для краткости и отпала и вместо 6495 г. явился 6490-й, тот самый год, который и знает автор «жития бл. Володимера». Во всяком случае это объяснение несравненно естественнее, нежели то, по которому 33 года, означенные в «житии», ошибочно поставлены вместо 27. Если бы предположение о зависимости автора Володимерова жития от преп. Нестора можно было доказать с несомненностью, то сам собой решался бы вопрос о сравнительно позднем происхождении того исторического памятника, который, как нужно думать, лег в основу летописной повести, и, следовательно, значение последней, как авторитета в науке исторической, было бы решительно поколеблено. Конечно, здесь сам собой возникал бы вопрос о времени происхождения и об авторе «жития бл. Володимера», но так как хронология этого памятника отличается крайней запутанностью и не ведет ни к каким положительным выводам, то и решение указанного вопроса не может дать никаких удовлетворительных результатов⁵⁰.

Таковы хронологические данные того произведения, которое, как следует думать, было первой редакцией известной теперь летописной повести.

Теперь возникает вопрос, на каком основании сбивчивая и спутанная хронология «жития Володимерова» в редакции расширенной и распространенной получила именно ту определенную раскладку по годам, с которой в настоящее время встречается в летописи. Если бы вторичную редакцию жития составил и занес на страницы своего летописания сам неизвестный печерский инок, то какие были для него побуждения и основания переменить хронологию своего первоисточника? Довериться в данном случае устному преданию в ущерб письменному памятнику, без сомнения, было не особенно надежно. Во всяком случае, если бы мы допустили, что летописец нашел нужным исправить хронологию «жития», то этим признали бы не особенную благонадежность указанного сочинения. Неоспоримо то, что эти исправления принадлежат автору вторичной редакции «Володимерова жития» и они могут уясниться, если мы примем, если не за достоверное, то за вероятное то предположение, которое высказано (и по мере необходимости доказано) нами и которое принято многими учеными, а именно, что повесть о крещении св. Владимира и Руси внесена в летопись уже после летописца. В этом случае можно понять, почему события, расположенные в «житии бл. Володимера» «минувшю лету» без указания исходного пункта, помещены именно под теми годами, под которыми значатся теперь в летописи; можно понять и то, почему число лет жизни св. князя в христианстве, указанное в «житии», исправлено ближе к исторической истине. Автор летописной повести о начале христианства в России, распространяя и дополняя «житие Володимера», в хронологии мог следовать тем известиям, которые читались в нашей начальной летописи. Трудно и даже невозможно допустить, чтобы в последней ничего не было сказано о крещении св. Владимира и распространении христианства в нашем отечестве; под 986–989 г. вероятно читались какие-нибудь правдивые заметки об этих событиях, и И. И. Малышевский, по нашему мнению, вполне прав, считая отсутствие подобной записи в летописи делом невероятным. Какого рода была эта запись, – сказать не только трудно, но и решительно невозможно; но, если судить вообще по характеру летописных известий, она не должна быть многословна, не смотря на выдающееся значение события. Это то именно обстоятельство – сжатость и краткость известия летописи – и могли побудить неизвестного автора восполнить рассказ о таком знаменательном факте, каково крещение Руси. Подходящим материалом для такого восполнения и явилось «житие бл. Володимера». Лично убежденный в пользу того мнения, что киевский князь должен был креститься и действительно крестился торжественно, чему удовлетворяло описание этого события, сделанное в «житии», автор летописной повести начал размещать факты, заимствованные из жития, один за другим «минувшю лету», причем хронология начальной летописи могла не только измениться, но и сильно пострадать. Почему именно это чисто механическое нанизывание фактов началось с одного определенного года, каковым можно считать 987 г., – время отправления посольств к разным народам, – этого мы не знаем, но, может быть, в записи начальной летописи для этого имелись какие-нибудь основания. Стоило только избрать исходный хронологический пункт, дальнейшее размещение событий по «житию» не представляло ни малейшей трудности.

Однако, автор летописной повести не утаил, как мы знаем, того, что его мнение о месте крещения (и след. времени крещения) св. Владимира далеко не единственное. Что значит его заметка, что св. князь, по мнению одних, крестился в Киеве, по мнению других, в Василеве – по мнению третьих, в каком-нибудь другом месте? Имел ли автор в виду исключительно устное предание, народную молву? Едва ли. Конечно, на первом плане у него могло быть именно предание народа не писанное; но нами сильно подозревается, нет ли в указанных выше разногласных мнениях о месте крещения св. Владимира намека на писанное предание, исключая которое из летописи, автор повести не мог обойти полным молчанием, но счел нужным оговорить, как неверное?.. Конечно, – это предположение, но оно очень естественно и против него не может быть сильных возражений, особенно если мы предположим, что в вачальной нашей летописи, до внесения в нее известной теперь повести, читались какие-нибудь заметки о крещении св. Владимира и Руси. Может быть благодаря именно этой вставке – повести о крещении св. Владимира и Руси – единство хронологии нашей начальной летописи было нарушено и произошла та путаница, образец которой мы указали выше на год основания десятинной церкви. Два древнейших списка летописи (лаврентьевский и ипатьевский) относят это событие к двум разным годам, один – к 989. а другой – к 991 г.; это-то и показывает, что хронологией событий начала введения в России христианства распоряжалась чья-то чужая рука, а не рука неизвестного печерского инока-летописца, так как в произведении, вышедшем из его рук не могло быть разногласия. Само собою понятно, что не может быть полного доверия к такой хронологии, которая привнесена извне и подвергалась переменам по причинам не особенно понятным. В виду того предположения, что в летописи еще самим печерским иноком была сделана запись о крещении св. Владимира и Руси и что запись эта потом была заменена известной теперь летописной повестью, возникает самый естественный вопрос, почему сделана была такая перемена сказаний. Несколько выше мы указали одно из побуждений к такому поступку – желание дать, насколько возможно, самый подробный рассказ о таком знаменательном событии, каково введение христианства в нашем отечестве. Разумеется, сам автор летописной повести считал вполне достоверным то мнение, что св. Владимир крестился в Корсуни. Разбираясь в разнообразных преданиях по этому вопросу, неизвестный автор повести решительно склонился на сторону «жития бл. Володимера»; на это у него были даже свои причины. Владимир был одним из самых любимейших князей, эпоха которого воспета народными былинами предпочтительно пред всеми другими княжениями. И как он – народный любимец и герой, окруженный сонмом богатырей, почти не знающий соперников своей власти, – мог переменить веру своих отцов тайно, тихо, незаметно? Напротив, он должен был сделать этот решительный шаг пышно, торжественно, как победитель, добывающий силой и удальством даже самую религию.

Не отсюда ли, не из этого ли народного представления князя-героя возник странный рассказ о завоевании веры, который некоторые наши историки приняли и старались защитить как самый достоверный?!...⁵¹. Конечно, это завоевание веры – «единственный в своем роде исторический казус весьма оригинальный и весьма недоуменный»⁵², но рассказ о нем, отзываясь «песенным вымыслом»⁵³, мог отвечать народному представлению св. Владимира «удалым молодцом». К тому же и самые события как будто подтверждали справедливость той мысли, что поход под Корсунь был предпринят для завоевания новой веры. Лично принявший христианство до войны с греками, Владимир был тайным христианином⁵⁴ и для большинства оставался прежним языческим князем до тех пор, пока, возвратившись из корсунского похода, не объявил о перемене своей прежней веры на новую. Факт этот, всем известный и не подлежащий никакому сомнению, и мог наводить многих на мысль, что в Корсуни-то именно Владимир и принял христианство и что самый поход был предпринят именно для такой цели – принятия новой веры (хотя и не все разделяли подобное мнение), так как не могли же все знать о политических сношениях между византийским и русским дворами, о переговорах Владимира с греками, имевших одним из результатов поход под Корсунь. Не умея объяснить себе причины этого похода, но, несомненно уверенные, что Владимир явился из Корсуни христианином, многие и пришли к полному убеждению, что местом крещения киевского князя был именно этот греческий город – Херосонес-Таврический. Автор летописной повести был из числа таких убежденных...

И еще одно обстоятельство могло подкреплять уверенность, что Владимир крестился в Корсуни. Это – корсунские памятники. Из них «житие бл. Вододимера» упоминает лишь о церкви св. Иакова, в которой Владимир крестился и о той церкви, которую св. князь поставил в Корсуни после своего крещения (церковь св. Василия)⁵⁵. Летописная повесть дополняет число этих памятников. Её автор упоминает о земляных насыпях – памятниках своеобразной осады и защиты города Корсуни, – о палатах Владимира и царицы Анны и о тех предметах, которые Владимир вывез в Киев из Корсуни. О некоторых из этих памятников составитель повести говорит, что они существуют «и до сего дне», – таковы: «полата Володимеря», церковь, построенная Владимиром в Корсуни на горе, статуи и «кони медяны», взятые в Киев. Такое, по-видимому близкое, знакомство автора летописной повести с вещественными памятниками Корсунского похода может, по крайней мере, «придать более всего вероятности тому, что Владимир крестился в Корсуни»⁵⁶ и оно во всяком случае вводит в соблазн многих из историков. Но уже один из них, высказавший сейчас указанное положение (Костомаров), сам же сделал против него не только «веское возражение», но и решительное опровержение. По мнению Костомарова, можно представлять дело так, что «Владимир ездил в Корсунь уже крещеным, ездил встречать свою невесту и там сочетался с нею» (выражаясь точнее – Владимир выступил в поход против Корсуни уже христианином) и тогда «свидетельство вещественных памятников, напоминающих сношение Владимира с Корсунью, почти не может служить доказательством его крещения в этом месте»⁵⁷, а если мы примем во внимание, что, по свидетельству древнейших исторических писателей, Владимир действительно отправился в поход под Корсунь крещеным, то слова Костомарова: «почти не может служить доказательством» нужно переменить на следующие: свидетельство вещественных Корсунских памятников решительно не может доказывать сказания летописной повести. В числе древнейших писателей, на авторитет которых всего надежнее опереться, первое место занимает вышеупомянутый монах Иаков, свидетельство которого о времени крещения св. Владимира и Руси уже приведено выше. К оценке сведений этого писателя мы и обращаемся.

Но коснувшись корсунских памятников, считаем далеко не лишним указать и на ту путаницу, которая существует в названиях их в тех немногих исторических известиях, которые упоминают об этих памятниках. Так, по Лаврентьевскому списку летописи Владимир крестился в церкви св. Василия, по Ипатьевскому списку – в церкви св. Софии; а по «житию бл. Володимера» – в церкви св. Иакова. Церковь, построенная св. Владимиром в Корсуни после крещения, в «житии» названа церковью св. Василия; в Лаврентьевском списке летописи – без имени; а в Ипатьевском – названа церковью св. Иоанна Предтечи. Здесь очевидная путаница в названиях, не поддающаяся примирениям! Так до сих пор и остаются неизвестными в точности имена тех церквей, которые (т. е. церкви) свидетельствовали о пребывании св. Владимира в Корсуни. Но, спрашивается, откуда же появилось такое разнообразие названий? Какое из трех указанных известий точнее и вернее передает имена церквей Корсунских и почему? Положим, автор «жития бл. Володимера» не упоминает об этих храмах, как существующих «до сего дне» и тем как-будто указывает на свое незнакомство с ними; то почему же «житие» присвоило именно такие названия им?

Допустим, что этот автор решительно ошибается и его ошибку исправляет составитель летописной повести, – исправляет, по-видимому на основании самого близкого, непосредственного знакомства с достопримечательностями Корсуни; но в таком случае как могло оказаться в летописи несогласие в названии церквей? Который списатель летописи (Лаврентьевской или Ипатьевской) более прав в этом несогласии? Затем невольное недоумение возбуждает молчание летописной повести о том, сохранилась ли до дней её автора та церковь, в которой будто бы крестился Владимир? Ужели она исчезла? Иначе какие были причины замолчать её существование? С полной вероятностью следует думать, что это был кафедральный храм корсунских епископов, место его («посреде града, идеже торг дают Корсуняне») было известно; почему же писатель не прибавил, что он – этот храм – цел «до сего дне», что добавлено по отношению к другим корсунским церквам? Это непонятно!.. Не сказалась ли в этих разнообразных названиях церквей попытка по возможности точно уяснить то событие, которое имело своим результатом крещение русского народа – корсунский поход св. Владимира? Раскопки Корсунских развалин и археологические изыскания могли бы способствовать разрешению указанных нами недоумений. Раскопки, правда, производятся давно, но, кажется, пока не открыто ничего для проверки летописного сказания касательно корсунских храмов...

Обращаемся к «памяти и похвале Володимеру» монаха Иакова и посмотрим, заслуживают ли её показания большего доверия, нежели летописное сказание и, если заслуживают, то почему.

Прежде всего необходимо согласиться, что «похвала» далеко уступает летописной повести о крещении св. Владииира и Руси в полноте и подробности описания события (на что, как мы знаем, и указывают защитники достоверности летописи), каковое обствоятельетво и зависело от прямой цели автора – написать не житие Владимира, а похвальное слово ему, в котором подробности различных событий не могли иметь места. Но, отличаясь краткостью, повествование Иакова в других отношениях, по нашему мнению, имеет решительное преимущество перед летописным рассказом.

По известным теперь историческим изысканиям, монах Иаков – писатель более древний, чем летописец, и особенно, чем автор той повести о крещения св. Владимира и Руси, которая занесена в летопись. Он жил и писал во второй половине XI в.⁵⁸. А так как сам он говорит, что о жизни равноапостольного князя и его подвигах пишет, слышав от многих, то отсюда с большим основанием заключают, что «похвала» его написана лишь по устным преданиям. Иаков решился составить ее, побуждаемый не отечественными примерами, а наставлением апостола Павла к Тимофею (2Тим.2:1–2) и примером церковной историографии, начатой евангелистом Лукой, и тем дает понять, что он первый решившийся написать о Владимире, и вообще первый наш исторический писатель⁵⁹. – Таким образом по древности, и, следовательно, по авторитету, монаху Иакову принадлежит первое место в исторической науке. «Авторитет Иакова, говорит проф. Голубинский, как исторического писателя, из всех древнейшего есть безусловный и бесспорный»⁶⁰, что вполне признают и другие новейшие исследователи⁶¹.

При том же Иаков пишет о св. Владимире, слышав от многих. Обращаем на это выражение особенное внимание. Авторитет летописи (и вставленной в нее повести о крещении Русской земли) хотят, как мы видели, утвердить на том, что летописец застал в живых свидетелей русского крещения. Легко теперь понять, какое громадное преимущество имеет монах Иаков как перед летописцем, так и особенно перед автором летописной повести. Живя раньше этих писателей и ближе ко времени св. Владимира, Иаков мог застать в живых не одного-двух, а нескольких лиц, современников или почти современников крещения киевлян. Предания об этом событии и о принятии Владимиром христианства, как и естественно, были свежее и точнее во время жизни Иакова, нежели при летописце. Автор «похвалы» был без сомнения заинтересован своим предметом, так что позаботился от многих лиц собрать сведения о св. князе, а если он тот пресвитер Иаков, о котором упоминает летопись под 1074 г., то он был монахом киево-печерского монастыря при жизни св. Феодосия (который и рекомендовал его братии в преемники себе по игуменству)⁶², следов., хорошо помнил такого почтенного старца, как прозорливец Иеремия, и мог получить между прочим и от него достоверные сведения о крещении св. Владимира. И как этот древнейший писатель, имевший столько способов узнать одну лишь правду о начале христианства в нашем отечестве, сам желавший добиться истины, мог сообщить заведомо неверные сведения или же совершенно исказить их?!. Защитники летописного сказания косвенным образом именно и допускают это сообщение неправильного мнения или же искажение, в таком случае они должны доказать, почему Иаков в своих исторических показаниях не заслуживает веры. Одно предубеждение в пользу летописной повести не может иметь силы доказательства.

В виду вышесказанного странным должно казаться замечание пр. Макария, высказанное при том как-будто с сожалением, что Иаков не мог проверить слышанного им и внесенного «похвалу Володимиру» летописью, которая тогда еще не существовала⁶³. Очень ясно, что преосвящ. историк признает неточность и неверность в сообщениях монаха Иакова и желает проверять его летописью и действительно так поступает при установке исторических фактов. Но здесь непонято, почему летописец, рассказывающий о крещении св. Владимира и Руси на основании устного предания, по степени достоверности должен быть предпочтен Иакову, пишущему о том же событии и из того же источника, только более свежего? Мы, конечно, ни на минуту не допускаем того предположения, что автор «похвалы» намеренно искажал события. Такое подозрение решительно невозможно. – Очевидно тенденциозное представление полной справедливости летописных сказаний привело пр. Макария даже к антинаучному требованию проверять древнейшего писателя более поздним и, к тому же, не особенно надежным. Может ли быть Сомнение в том, что вернее и справедливее поступать совершенно напротив?

Если уже не одобряется скептическое отношение к летописной повести о крещении Владимира и Руси, то подобное отношение к «похвале» монаха Иакова, как не обоснованное на достаточных основаниях, должно создать немаловажное затруднение в решении того спорного вопроса, который нами поставлен. Бездоказательно отвергнуть авторитетом Иакова – значит потерять тот твердый критерий, при помощи которого можно решить, что в разноречивых показаниях исторических памятников заслуживает доверия и что должно быть отвергнуто. «Исследователь, желающий узнать настоящую историческую правду (о начале христианства в России), как справедливо говорит г. Завитневич, должен положить в основание своих разысканий» показания Иакова и Нестора⁶⁴, (свидетельство которого приведем несколько ниже).

В частности, указания монаха Иакова ясно обнаруживают в нем писателя хорошо знакомого с упоминаемыми им событиями; его исторические свидетельства отличаются той точностью, которой иногда не достает летописи. Для примера указываем следующее. Иаков свидетельствует, что Владимир «седе в Кыеве месяца Июня в 11 день, в лето 6486» (978)⁶⁵. Точность указания даже на день воцарения Владимира убеждает в справедливости даты, которой летопись не знает. Она полагает началом Владимирова княжения 980 г.; а общее число лет царствования 37⁶⁶, хотя св. князь скончался в 1015 г. Ясно, что летопись ошибается или в годе начала княжения, или в количестве лет этого княжения. При помощи монаха Иакова легко исправить неточность.

Перечисляя события после (личного) крещения св. Владимира, Иаков пишет: «на другое лето по крещении к порогом ходи» (т. е. Владимир). Какой поход подразумевается здесь? В летописи о нем не говорится ни слова, но он, несомненно, был, так как Иакову не было ни повода, ни побуждений сочинять никогда не существовавшие походы. Может быть в начальной нашей летописи, до внесения в нее читаемой теперь повести о крещении Владимира и Киева, и были какие-нибудь заметки о походе к дорогам, но теперь о нем можно сказать лишь одно, что он был. А между тем этот именно поход мог бы уяснить многое в сношениях Владимира с византийскими императорами...

Далее, Иаков передал, что Владимир после крещения «на четвертое лето церковь каменну святыя Богородица заложи, а на пятое лето Переяславль заложи, в девятое лето десятину вда церкви святей Богородици». Порядок указанных событий совершенно тот же, что и в летописи и даже хронология если не тождественна, то очень близка к хронологии летописи⁶⁷, хотя в последней по разным спискам немалая путаница в годах некоторых событий⁶⁸.

Не странно ли после этого предполагать, что Иаков, перечисляя события после личного крещения св. Владимира последовательно и в порядке, ничем не давая заподозрить спутанность фактов, ошибается только там, где говорит о походе под Корсунь, относя это событие «на третьее лето по крещении», – ошибается так грубо, что решительно не признает корсунский поход поводом к крещению киевского князя, а полагает этот факт уже после крещения Владимира?

Если бы завоевание Корсуни не сопровождалось никакими важными последствиями для дальнейшей истории нашего отечества, то, пожалуй, еще можно бы было допустить, что это событие несколько затмилось в памяти народа и Иаковом ошибочно поставлено не на своем месте – среди других событий; но если мы припомним первостепенную важность корсунского похода, то грубую ошибку в хронологии касательно этого факта, притом у писателя древнейшего, ничем не будем в состоянии объяснить удовлетворительно. Иное дело поход по крещении (и то на третье лето), иное дело поход для крещения – легко ли смешать такие события? Автор летописной повести смешал эти факты, но если мы припомним, когда и почему сделал это, то поймем, что это смешение у него не удивительно; но как и чем можно было бы объяснить путаницу в известиях Иакова, если заподозрить ее у этого писателя?..

Нет, решительно нужно согласиться, что автор «похвалы Володимеру» не допускает никакой спутанности фактов из начальной история христианства в нашем отечестве и передает то, что действительно отвечает истине. Это признают даже те, которые не желали бы верить мниху Иакову. Так некто г. П. Л., защищая летописный год крещения св. Владимира и Руси (988), предполагает два похода равноапостольного князя под Корсунь – один для крещения, а другой – по крещении⁶⁹. Ошибочность такого предположения была отмечена уже г. Завитневичем⁷⁰.

Мнение г. П. Л. решительно не выдерживает критики; ничем оно не может быть доказано, но зато опровергается всем ходом дальнейших обстоятельств, следовавших за взятием Корсуни, о которых придется упомянуть впоследствии. – Для нас важно то, что г. П. Л., защитник летописи, не решился отвергнуть известия монаха Иакова и тем признал неоспоримый авторитет этого писателя и его исторические сообщения, заслуживающими несомненного доверия.

Заслуживая сами по себе полной нашей веры известия м. Иакова подтверждаются и другими очень важными свидетельствами, что придает словам автора «похвалы» особенное значение.

Мы уже знаем, что, по Иакову, св. Владимир прожил в христианстве 28 лет. Совершенно то же свидетельствует автор «Сказания страстей и похвалы о убьении святую мученику Бориса и Глеба»⁷¹; а преп. Нестор в «Чтении о погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба» годом крещения св. Владимира прямо обозначает 6495 от сотворения мира и, следовательно, 987 от Р. X.⁷². В этих датах видно полное совпадение с хронологией мниха Иакова. Положим, первое из упомянутых сочинений; «сказание страстей» и т. д. приписывается тому же Иакову, которому принадлежит и «похвала Володимеру», приписывается одними предположительно⁷³, другими утвердительно⁷⁴, но от этого значение «сказания» нисколько не умаляется. Пусть автором его был мних Иаков; очевидно он, указывая в разных сочинениях одно и то же число лет жизни св. Владимира в христианстве, сам был глубоко убежден в этом и конечно другим не желал сказать неправду. Это еще более должно возвышать цену исторических показаний «похвалы Володимеру». При том же автор сказания об убиении Бориса и Глеба дает видеть в себе писателя осторожного, желавшего сосредоточиться на избранном им предмете и сообщить о нем точные сведения, опасавшегося ошибок от забвения: «да не многописании в забыть влезем»⁷⁵, выражается он о себе.

Итак, число лет жизни св. Владимира после крещения, указанное Иаковом в «похвале», будучи проверено «сказанием о убьении св. мученику Бориса и Глеба» и подтверждено пр. Нестором, должно стоять выше всяких сомнений.

Иаков не указывает места крещения св. Владимира, но обозначив время этого события и похода под Корсунь, молчаливо признает это событие происходящим дома на Руси. И нельзя сказать, чтобы и это мнение не находило себе подтверждения. Проф. Голубинский указал⁷⁶ отголоски такого предания в Исландской саге об Олаве, который представляется виновником крещения св. Владимира, – крещения, совершенного в самой России⁷⁷. Конечно сага не представляет собою исторического свидетельства и показание её «о том, будто крещение Владимира совершилось в самой России, по словам проф. Малышевского, само по себе не имеет значения»⁷⁸, однако тот же ученый признает, что «сага не лишена значения для уяснения истории обращения Владимира в христианство, и поэтому отнюдь не излишни те сопоставления известий её с нашими домашними известиями о великом событии, какие делались и могут быть еще сделаны»⁷⁹. По вопросу о месте крещения Владимира и может быть сделано одно из таких сопоставлений саги с известием мниха Иакова и окажется, что сага говорит скорее всего в пользу нашего древнейшего писателя. Правда, г. П. Л. за ссылку проф. Голубинского на исландскую сагу резко назвал выводы этого ученого «измышлениями»⁸⁰; но И. И. Малышевский, не менее г. П. Л. компетентный историк, указал придирчивому и строгому критику «Истории русской церкви», что «измышления» Е. Е. Голубинского – «выводы, опирающиеся на источники и прежде всего – свои русские источники»⁸¹, первенство между которыми принадлежит Иакову.

Не доверяясь ссылке на сагу об Олаве, г. П. Л. упустил из виду и не оценил должным образом предание народа (может быть оно было когда-то и в летописи), что Владимир крестился или в Киеве или в Василеве, или в каком-нибудь другом месте своего княжества, предание, долго жившее и увековеченное автором летописной повести о крещении св. Владимира и Руси. Это предание конечно совершенно не то же, что исландская сага и над причинами возникновения его, как мы замечали выше, стоит подумать. Полагаем, что самый развязный защитник летописной повести не решился бы назвать вышеуказанные различные предания о месте крещения св. Владимира незаслуживающими даже и упоминания. Несомненно то, что они – эти предания – говорят не в пользу летописного сказания, а подтверждают именно слова Иакова, так как крещение равноапостольного князя или в Киеве, или в Василеве, или в каком-нибудь другом месте, близком к столице княжества, неоспоримо и необходимо нужно полагать до похода под Корсунь.

Что крещение киевского князя совершилось не на чужбине, а дома, на Руси (как предполагают мних Иаков и народное предание), об этом знали, хотя глухо и неопределенно, даже на отдаленном востоке.

Яхъя антиохийский, свидетельство которого подробно приведем несколько ниже, передает, что царь Василий (Болгаробойца) прислал к Владимиру митрополитов и епископов, которые и окрестили его и всех его подданных⁸², причем прибытие царевны Анны арабский историк изображает событием не одновременным с упомянутым, а следовавшим за ним. «Яхъя, совершенно справедливо говорит г. Завитнович, хорошо знал, что князь русов крестился у себя дома, но, когда и при каких обстоятельствах, это, очевидно, он, как и многие даже из русских его современников, представлял себе очень смутно»⁸³. И это понятно почему.

Крещение св. Владимира, совершенное не в Херсонесе, сначала по политическим соображениям, представляло решительную тайну, а потом, после объявления христианства господствующей религией в Киеве, сделалось предметом догадок и предположений. Об этом мы упоминали и выше.

Наконец, хронологическая дата мниха Иакова касательно времени взятия Корсуня русскими находит себе подтверждение в известиях одного греческого историка, современника событию (дьякона Льва), проверенного притом сказаниями арабских писателей.

Все приведенные нами подтверждения свидетельств мниха Иакова еще более возвышают авторитет этого писателя, и без того имеющего полное право на наше доверие к нему. К тому же хронология «похвалы Володимеру» позволяет удобно разместить события крещения св. Владимира и Руси на значительном промежутке времени между 987–990 г.; а между тем летопись скучила эти события, связанные с корсунским походом, под одним годом, так что для совершения их не оказывается необходимого количества времени. В 988 г. по летописи, «иде Владимир с вои на Корсунь», который и осаждал долго, около полугода⁸⁴. После взятия города между киевским князем и византийскими императорами открылись продолжительные переговоры о мире; из Корсуня в Константинополь и обратно было не раз отправляемо посольство, при том же переговоры затягивались нежеланием царевны Анны отдать свою руку Владимиру. Несомненно, на эти дипломатические сношения было потрачено немало времени. Но наконец дело уладилось, и Анна, уговоренная братьями, отправилась в Корсунь, где и был совершен её брак с Владимиром после предварительного крещения князя. Очевидно, эти последние события никак не могли случиться раньше второй половины 988 г. Предположим, что самой ранней весной втого 988 г. Владимир стоял уже под стенами Херсонеса. Откладывая указанное время на осаду города и minimum времени на переговоры до прибытия Анны в Корсунь (от месяца до двух), мы должны будем отнесть крещение св. князя не раньше, как к концу сентября или началу октября. Затем после некоторого пребывания в Корсуни (нужно было запастись необходимыми предметами для будущих новых христиан)⁸⁵, Владимир предпринял обратный поход из Херсонеса в Киев, – поход неспешный, так как царица и её свита, а также предметы, взятые русскими из Корсуни, могли сильно стеснять быстроту движения. Когда же Владимир мог прибыть в Киев? Конечно, в самом конце 988 г., в один из последних месяцев и по соображению с предыдущими событиями, не раньше ноября. Между тем, по летописи, возвратившись на Русь новопросвещенный князь замышляет крещение народа в том же 988 г. Предположим (хотя это и трудно), что киевляне приняли христианство без всякой подготовки к нему, по одному только приказу великого князя; допустим, что крещение их совершилось немедленно по прибытии Владимира в Киев, – по расчету времени это не могло быть раньше ноября 988 г. А летопись говорит, что крещение было совершено на реке, что крестящийся народ стоял в воде, и не только взрослые, но даже малолетки. Не подлежит сомнению, что здесь разумеется время решительно теплое, летнее, а никак же не время глубокой осени или начала зимы. А если мы допустим, что корсунский исход окончился среди лета, то, как мы можем уместить в 988 г. все события, указанные выше, от начала этого похода до возвращения Владимира в Киев?.. В рассказе летописной повести в данном случае выходит что-то неладное, что, разумеется, говорит против авторитета этого сказания. По замечанию г. Завитневича, летопись, помещая под 988 г. все вышеуказанные события от похода на Корсунь до крещения Киева, допускает «несообразность»⁸⁶, с чем согласны даже и те, которым было бы желательно отстоять летописное сказание. Для этой цели нужно расширить хронологические рамки, что и делает г. П. Л. Он принимает и старается доказать, что год в летописи начинается сентябрем, как начинался у греков, а не с марта, как обыкновенно начинался у нас прежде гражданский год. По вычислению г. П. Л. примерно к августу 987 г. можно отнести совещание Владимира с боярами о вере; а затем «минувшю лету», т. е. осенью, след., в самом начале 988 г., был предпринят поход под Корсунь, который таким образом действительно мог окончиться к августу месяцу, в первый день которого г. П. Л., вслед за каким-то неизвестным грамотеем⁸⁷, и полагает крещение киевлян⁸⁸.

Прежде веего отмечаем, что г. П. Л. на корсунский поход от его начала до возвращения Владимира в Киев полагает срок времени от 11 месяцев до года, следов. сделанный нами выше хронологический расчёт событий по летописи не только не должен возбуждать сомнений, но он представляет даже minimum того количества времени, которое допускает и защитник летописного рассказа. Справедливость хронологии последнего зависит всецело от верности предположений г. П. Л. Оказывается, этот автор построил свои заключения на неверных данных. Не говоря уже о том, что г. П. Л. своеобразно и оригинально понимает выражение: «минувшю лету», самое основоположение его – сентябрий год – оказывается крайне сомнительным. Вопреки предположению г. П. Л. летопись дает понять, что в ней летоисчисление ведется вообще по мартовским годам, которое не только в XII в., но и гораздо позднее отличалось от сентябрьского церковного. Можно представить несколько примеров, подтверждающих такое положение, и более наглядный из них указан г. Завитневичем⁸⁹. Летописец рассказывает следующий факт. 18 февраля 6646 г. умер киевский князь Ярополк Владимирович; а 22 того же февраля Киев занял брат его Вячеслав, но, по требованию Всеволода Ольговича Вячеслав скоро удалился в свой удел – Туров и Всеволод занял великое княжение 5 марта. Здесь-то летописец, чтобы не ввесть читателя в заблуждение, и отметил, что «Олгович седе в Кыеве в лето 6647», а не в 6646, как следовало бы по предположению г. П. Л. Вывод из указанного факта слишком очевиден!.. Приведем еще пример. Под 6610 г. летописец говорит о «знамении у луне и в солнце», что случилось в феврале – 5 и 7 числа.

Сказав, что «знаменье бывают ово на добро, ово же на зло», летописец замечает, что «си знаменья быша на добро» и далее объясняет, что в этот год Бог вложил русским князьям мысль выступить против половцев, но как это случилось, летописец обещается сказать «в пришедшее лето», и действительно, под 6611 г. передает о «победе великой» русских над половцами, одержанной 4 апреля. И в данном случае летосчисление летописи и его (летосчисления) исходный пункт очевидны... Затем, рассказав о явлении огненного столпа в Печерском монастыре, летописец так заканчивает свое повествование: «знаменье се бысть месяца февраля в 11 день, исходяще сему лету 18 (т. е. 6618, под которым и значится в летописи)⁹⁰. Конец года указан очень ясно!.. Полагаем, что из представленных примеров вполне достаточно видна неправильность предположения г. П. Л. о сентябрьском годе летописи. А если это так, то и сделанный указанным автором расчет времени событий, предшествовавших Корсунскому походу и сопровождавших его, должен оказаться решительно неверным. Понятно, что эта неверность увеличивается еще более при предположении, что летописная повесть о крещении св. Владимира и Руси начинает свои годы с марта месяца, как было обычно в древней Руси и нашей начальной летописи. В этом случае на весь поход под Корсунь до окончания его среди лета окажется времени не более 5 месяцев, т. е. такой срок, который не допускает и г. П. Л. и который допустить невозможно по его ничтожности.

Защитникам летописной даты приходится таким образом с абсолютной несомненностью доказать, что если не сам действительный летописец, то по крайней мере автор повести о крещении св. Владимира и Руси держался того годичного счета, который допускает г. П. Л. Удается ли им сделать это и доказать неправильность противоположного мнения, – не знаем. Предположим, что да. Но разве самый поход осенью (как предполагает П. Л.) не возбуждает никаких недоумений. Удобно ли было начинать войну в такое время года? Каждый понимает всю нетактичность подобного несвоевременного предприятия. Расчитывать на быстрое окончание военной кампании и несомненно благоприятный исход её было несколько рисковано, и действительность показала то же самое: Корсунь была взята только после продолжительной осады и то благодаря изменнику Анастасу. В случае же неудачи предприятие похода против зимы пресекало бы путь к отступлению; и русскому войску предстояло бы или лечь костьми или подвергнуться той печальной участи, какую испытали воины Святослава при зимовке в Белобережье. Пожалуй, еще такой «отважный и блестящий рыцарь» или же «искатель приключений», как Святослав Игоревич, мог предпринять рискованный поход при наступлении зимы, но Владимир «ни малейше неудалый рыцарь», но государь-строитель и собиратель земли⁹¹, осмотрительный и благоразумный, решился ли бы на предприятие крайне сомнительное и неблаговременное? Конечно, прежде похода нужно было обдумать относительно его все pro и contra и, без сомнения, против похода осенью могли явиться более сильные основания, чем за него.

Кроме вышеуказанных недоумений защитникам летописной повести и её хронологии нужно разъяснить и устранить и следующее.

На основании греческих и арабских историков следует думать, что в 988 г., когда, по летописи, состоялся корсунскии поход, Владимир не был врагом греков, а наоборот явился союзником византийских императоров в их борьбе с бунтовщиками. Самое крещение св. Владимира у греков и арабов поставлено в связь с политическими событиями того времени, о которых русские исторические памятники не знают. Оказывается, таким образом, что в то время, когда, по сказанию летописи и по мнению её защитников, Владимир воевал с греками, в то же самое время он, по известию иностранцев, был другом Византии. И это не в конце 988 г., а несомненно и в самом начале; при том же заключение дружественного союза требовало конечно предварительных переговоров. Как же теперь оправдать хронологию летописи и примирить её известия с известиями греков и арабов?

Затем из тех же иностранных источников мы узнаем, что Константинополю еще с конца 987 г. грозила серьезная опасность от бунтовщиков против императоров, время ли же было в 988 г. думать о браке царевны Анны с Владимиром, о снаряжении её в Корсунь, как передает летопись?

Напротив, хронология Иакова, относящего корсунский поход 989 г., дает полную возможность поместить под 988 г. все, что отнесено сюда греческими и арабскими историками и, следовательно, находится в полном согласии как с самими событиями, так и известиями о них в нерусских источниках. К обозрению и оценке последних, к уяснению политических событий, связанных с крещением св. Владимира и Руси, нам теперь и следует перейти.

Но для полноты оценки сравнительного достоинства известий летописной повести и «похвалы Володимеру» мниха Иакова нужно обратить внимание еще на одно возражение.

Скажут: пусть монах Иаков писатель более древний, чем автор летописной повести о крещении св. Владимира и Руси, пусть даже хронология первого точнее хронологии последнего; но зато летописное сказание лучше «похвалы» выясняет, так сказать, внутренний смысл событий – причины, побудившие Владимира принять христианство и крестить свой народ, а также причины похода на Корсунь. Соловьев, напр., так и думал⁹², а может быть и теперь есть такие люди, которые разделяют подобные взгляды. Но в настоящее время вопрос о побуждениях к принятию христианства Владимиром можно считать поконченным; он так подробно и обстоятельно выяснен проф Голубинским, что едва ли можно прибавить к его словам что-нибудь существенное, – выяснен конечно не в интересах летописного сказания. «Нужно признать, говорит г. Линниченко, что все те страницы труда г. Голубинского, которые он посвящает разбору внутренних душевных побуждений, заставивших Владимира принять христианство, остаются в полной силе»⁹³. Совершенно такой же взгляд на аргумертацию проф. Голубинского высказал и проф. Малинин⁹⁴. И г. Линниченко сделал некоторые замечания против летописи касательно побуждений к принятию Владимиром христианства⁹⁵. Все вместе, сказанное этими и другими исследователями должно выдвинуть на первый план авторитет Иакова и конечно в ущерб летописи. – В самом деле, можно ли усомниться в тех словах Иакова, что «благодать Божия просвети сердце» Владимиру и он «вжада крещения», по глубокому убеждению, в великом значении христианства для жизни народа? – Нужно отметить, что в данном случае в пользу мниха Иакова говорит такой древнейший и авторитетный писатель, как митр. Иларион, который, вопреки летописной повести, передает, что Владимир уверовал во Христа, не видя пред собою никакого проповедника, никаких чудес, вроде исцеления больных, воскрешения мертвых, изгнания бесов, «без всех сих притече ко Христу, токмо от благаго смысла и остроумия разумев, яко есть Бог один»⁹⁶. Государь, понявший всю величайшую пользу принятия христианства для жизни народа, достоин сделаться равноапостольным и великим.

Можно ли отрицать и то побуждение к перемене Владимиром веры, указанное Иаковом – пример Ольги? Полагаем, всякий согласится, какое сильное влияние имел этот пример на скорейшую решимость Владимира оставить язычество. Не потому только Он был важен, что Ольга была мудрейшей из всех людей⁹⁷, как говорили, по летописи, киевские бояре Владимиру, а потому главным образом, что Владимир сам получил христианское воспитание под руководством бабки, о добром поступке которой могли постоянно напоминать князю варяги христиане, – дружинники его⁹⁸, а также и его жены христианки⁹⁹. Так естественны, так просты и понятны те побуждения, которые, по Иакову, заставили Владимира переменить веру. – Найдем ли столь понятное объяснение поступка Владимира в летописи? Едва ли. Недаром же защитники летописи не могли достаточно выяснить, что именно заставило Владимира переменить веру отцов. Побуждало ли честолюбие – желание получить руку царевны Анны? Или же киевского князя убедил своей проповедью греческий философ? Но в таком случае, почему он долго колебался и даже в Корсуни, против которой и отправлялся в поход с целью креститься, не обнаружил особенного усердия к принятию христианства? Мог ли человек, руководившийся мелочными и низкими расчетами, колеблющийся, нерешительный, переменявший веру случайно, а отнюдь не по сознанию необходимости такой перемены, – мог ли сделаться крестителем народа, насадителем христианской цивилизации?!.

Еще более странны, указанные летописью, причины похода под Корсунь. «Известно, говорит Васильевский, как затруднял русских исследователей, начиная с Карамзина, поход Владимира на Корсунь: известно к каким искусственным и тонким соображениям прибегали они, чтобы сделать его понятным и естественным с точки зрения внутренней вероятности»¹⁰⁰. И все-таки сделать его понятным не удавалось. То мнение, что Владимир хотел завоевать веру (как и выходило по словам летописного рассказа) не могло удовлетворить и самих защитников летописи; вероятно каждый из них понимал, что завоевание веры дело несообразное, «недоуменный казус, единственный в своем роде»¹⁰¹, так что явилась мысль, что между переменой веры и походом под Корсунь нет никакой необходимой связи¹⁰².

А когда была открыта «похвала Володимеру» мниха Иакова, пр. Макарий, открывший ее, признал, что в ней причины Корсунского похода указаны определеннее и точнее, нежели в летописи¹⁰³. Это признание очень важно: мних Иаков, писавший не специально историческое сочинение, в каких-нибудь десяти словах, ясно обозначил цель похода под Корсунь, между тем летописная повесть, трактующая о крещении Владимира и Руси на десятках страниц, передавала что-то непонятное об этом исходе, делала его странным и необъяснимым, вводя в заблуждение историков. Полагаем, что в этом признании одного из защитников летописной повести, признании в пользу известий мниха Иакова, заключается одно из ясных доказательств авторитетности этого писателя. Сопоставив слова Иакова с известиями греческих и арабских писателей, мы увидим, как справедливо объясняет этот писатель цель Корсунского похода.

Итак, повторяем, мниху Иакову по древности и по достоверности сведений, сообщаемых им, бесспорно принадлежит первое место в русской исторической литературе¹⁰⁴.

Рассмотренные нами отечественные исторические свидетельства о времени крещения св. Владимира и Руси имеют тот существенный недостаток, что они – несовременны описываемым в них событиям, что, впрочем, очень понятно. Не только оригинальная литература, но и простая грамотность не могли развиться и распространиться в России немедленно после водворения в ней христианства; несомненно, нужен был некоторый промежуток времени, чтобы у нас явились и мних Иаков, и преп. Нестор, и первый летописец – исторические писатели, – и митр. Иларион, блестящий и красноречивейший оратор, слово которого (о законе и благодати) стоит не ниже произведений Филаретов и Иннокентиев наших дней... По отношению к русским источникам может быть речь только о их сравнительной древности, но не современности началу христианства в нашем отечестве. Известий же действительно современных этому событию вполне естественно ожидать от писателей-иностранцев и прежде всего от греков, которые были нашими крестителями и для которых, конечно, было далеко небезразлично, – примет ли Русь христианство из Константинополя, или из Рима. Даже тогда, в конце X в., до разделения церквей, но когда уже резко обозначились властолюбивые иерархические стремления Рима и выяснилось явное несогласие между востоком и западом, – несогласие, к сожалению, скоро кончившееся полным разрывом церковного единства, – не трудно было понять, какую чрезвычайную и несомненную важность приобретал факт принятия русскими христианства из Константинополя. Такое событие заслуживало со стороны наших крестителей-греков самой точной и подробной отметки на страницах византийской летописи. Но, к удивлению и вместе к крайнему сожалению, наши надежды на византийских историков оказываются далеко не оправданными.

Прежде всего, из современных русскому крещению греческих писателей известен пока один – Лев, дьякон карийский. Конечно, этот один известный теперь историк конца X в. не был и единственным. Если не одновременно с ним, то немного позднее его о царствовании Василия Болгаробойцы, при котором крещена русская земля, писали и другие, что, наприм., несомненно известно о Феодоре, еп. севастийском¹⁰⁵. Яхъя антиохийский, современник св. Владимира, повествующий о крещении Руси, имел под руками какой-нибудь греческий источник, теперь совершенно неизвестный. Затем от Кедрина мы узнаем, что в хронологическом порядке за Львом дьяконом, кроме упомянутого Феодора севастийского, следуют: Феодор, епископ Сиды, Димитрий кизический, Иоанн лидийский, – писатели, если не конца X в., то начала XI в., т. е. почти современники крещению Руси¹⁰⁶. Очень может быть, что и у них находились какие-нибудь известия о принятии русскими христианства: особенно же достойна сожаления утрата сочинения севастийского епископа, писавшего, кажется, исключительно о царствовании Василия Болгаробойцы.

Трудно допустить, чтобы в этой хронике не было ничего сказано, напр., о браке Владимира с Анной, о помощи, оказанной русскими Византии во время бунта Варды Фоки и, может быть, о взятии Корсуни, – каковые события стоят в непосредственной связи с крещением нашего отечества. Скилиций, скомпилировавший хронику Феодора севастийского, причисляет последнего к писателямх слишком частным и специальным, сведения которых он находил возможным и даже необходимым сокращать или же опускать. Дело вполне вероятное, что в числе таких пропусков были и некоторые подробности о начале христианства в России.

Конечно, наши надежды на неизвестные теперь исторические памятники греческой литературы могли бы не оправдаться (если бы такие памятники и открылись) по отношению к вопросу о времени крещения Владимира и Руси, как они мало оправдываются и относительно Льва дьякона, – это вполне возможно; но все-таки о скудости греческих источников или современных крещению Руси, или же очень близких к нему неизбежно приходится пожалеть. Понятно, что это сожаление было бы излишне и неуместно, если бы от единственного известного теперь современника-писателя мы имели обстоятельные сведения по интересующему нас предмету; но этого-то именно и нет. Некоторые подробности, имеющие отношение к крещению Руси, приходится брать не только не из первых рук, но из вторых и даже из третьих, от писателей, отделенных от времени св. Владимира большим промежутком (Кедрин и Зонара), и стоящих очень не высоко по научной компетентности.

Мало этого. У греческих писателей мы не находим никаких известий ни о крещении Владимира¹⁰⁷, ни о крещении Руси; они лишь упоминают, и то мимоходом и вскользь, о некоторых событиях (отчасти, впрочем, известных и из «похвалы Володимеру» мниха Иакова и летописи), непосредственно связанных с крещением русского народа. Таковы события «группирующиеся около бунта Варды Фоки»:

1) Заключение договора между киевским князем и византийским двором;

2) Отправление из Киева военной помощи императорам против бунтовщиков;

3) Женитьба Владимира на Анне, и, наконец,

4) как отдельно стоящее событие – взятие Корсуни русскими.

Нужно, следоват., рассмотреть, что дают греческие источники для определения времени этих событий, и какие выводы следуют отсюда по отношению к русским свидетельствам, тогда-то и можно было бы уяснить хронологию начала христианской эры в нашем отечестве.

Современник св. Владимира Лев карийский в своей истории, законченной 989 г., проходит молчанием первые три указанные нами события. Он говорит о бунте Варды Фоки, но не упоминает ни о помощи, оказанной Владимиром византийским императорам в борьбе с бунтовщиками, ни о браке киевского князя с царевной Анной. Конечно, это бесспорные исторические факты и остается не вполне понятным, почему Лев дьякон совершенно опустил их в своем рассказе и тем лишил нас возможности уяснить такие события, по которым не трудно было бы установить точно время крещения Владимира и Киева. О причинах такого пропуска теперь могут быть только догадки и предположения, от которых решение поставленного нами хронологического вопроса не может подвинуться вперед.

Умолчав об участии русских в деле Варды Фоки, Лев диакон упоминает лишь о взятии русскими Херсонеса Таврического¹⁰⁸. Замечательно, что об этом событии кроме Льва не говорит ни один греческий, ни один арабский историк и в данном случае свидетельство современника стоит одиноко, но оно несомненно важно.

Мы знаем, что русские исторические памятники (летопись и мних Иаков) вполне согласны между собою в том, что непосредственно после взятия Корсуни Владимиром было приступлено к крещению всего русского народа, а по летописи крестился и сам равноапостольный князь. Итак, если Лев диакон даст нам возможность определить время завоевания русскими Херсонеса, то этим укажет если не самый главный, то один из главных хронологических пунктов начальной истории христианства в нашем отечестве. Впрочем, Льву не достает здесь той точности и определенности, которая была бы вполне естественна у современника.

В августе 975 г., рассказывает историк в VI гл. X книги своей истории, на небе появилась, «необыкновенная и превышающая человеческое понятие комета», наводившая на всех чрезвычайный ужас. Она предсказывала, по словам Льва диакона, величайшие бедствия для Византии «и почти совершенную гибель Римской империи», поставленной в безвыходное положение возмущением Склира, несчастным болгарским походом и бунтом Варды Фоки. Рассказав об этих печальным событиях, предуказанных кометой, Лев диакон продолжает: «и другие тяжкие бедствия предвещал восход появившейся тогда звезды¹⁰⁹, а также показавшиеся в глухую ночь, и опять на северной части неба, огненные столбы, наводящие страх на тех, кто их видел – они предсказывали последовавшее за тем взятие Херсона тавроскифами и захват Веррии мисянами (болгарами)»¹¹⁰. В приведенных словах византийского историка, составляющих всю суть его свидетельства, не обозначено время завоевания Херсонеса тавроскифами, т. е. русскими. Событие это было предсказано отчасти необычайной кометой 975 г.; но явление её никак не может служить точным признаком падения Корсуни, по своей отдаленности. Ближайшим предвестником завоевания Херсонеса были огненные столбы, но, к сожалению, Лев диакон не указал времени их появления. Впрочем, он упоминает об этом небесном явлении и о предсказанном им несчастии уже после бунта Варды Фоки и тем дает некоторый повод относить и первое и второе – и предвестников (огненные столбы) и предсказанное к 989 г., в начале которого (в апреле) было подавлено восстание. Действительно, так и нужно понимать известие византийского историка, если мы сопоставим его со свидетельствами арабских писателей. Последние не говорят о завоевании Херсонеса, но точно указывают время небесных знамений. Яхъя, современник крещению Руси, и Ал-Макин передают, что в 378 г. (гиджры) в 27 день м. Дульгиджа, т. е. 7 апреля 989 г., с субботы на воскресенье, около полуночи «вышел с неба огненный столб», от которого «и земля и небо сильно покраснели»¹¹¹. Это то самое явление, о котором говорит и Лев диакон, как о предвестнике завоевания Херсонеса тавроскифами. В данном случае тождество небесных знамений едва ли подлежит сомнению. Прежде всего, и арабы и Лев диакон не пропускают без отметки, кажется, ни одного замечательного небесного явления (вроде комет, огненных столбов и т. под.) и если они около времени бунта Варды Фоки говорят об огненных столбах, то, очевидно, разумеют одно и то же знамение. Потом, и главным образом, явление огненных столбов и у арабов и Льва диакона связано очевидной близостью времени с другим знамением – появлением кометы. У первых ясно указано, что комета явилась 27 июля 989 г., т. е. через три месяца и 20 дней после огненных столбов; византийский историк дает понять эту близость знамений, когда непосредственно за упоминанием о предвестниках падения Херсонеса, после слов, приведенных нами выше, говорит: «и, сверх того, звезда¹¹², появляющаяся с закатом солнца на западе (место явления кометы так же отмечают и арабы), которая, совершая свой восход по вечерам, не сохраняла однако прочного положения в одном центре, но, испуская светлые и блестящие лучи, делала частые перемещения, будучи видима то севернее, то южнее, а иногда даже при одном и том же восхождении изменяя свое местоположение в эфирном пространстве и совершая резкое и быстрое передвижение, так что видящие это удивлялись, поражались страхом и думали, что не добром кончится страшное движение кометы: что и сбылось согласно с догадками толпы»¹¹³, – сбылось в землетрясении, произведшем страшные разрушения, и в других бедствиях, как-то: голод, моровая язва, засуха, неурожай, наводнение, сильные ветры.

Трудно допустить, чтобы одинаковые явления – огненные столбы и комета – в одном и том же порядке, в каком указаны и арабскими историками и Львом диаконом, были видимы не только в 989 г. (что несомненно известно), но и несколько раньше, но около одного времени – бунта Варды Фоки. Подобное предположение было бы решительно не чем подтвердить. А что комета, предсказывающая землетрясение и упоминаемая Львом карийским (а, след., и близко соединенные с ней в рассказе и огненные столбы), была видима именно в 989 г., как свидетельствуют арабы, – это подтверждено и другими многими свидетелями, и даже видно из слов самого Льва диакона.

О комете 989 г., как предвестнице землетрясения (в Византии или на западе) или же каких-нибудь других бедствий, говорят – армянский историк Асохик, Ромуальд салернский, Лев остийский, Титмор мерзебургский, анналы кведленбургские и друг.¹¹⁴. – Диакон Лев считает комету предвестием того «страшнаго землетрясения», которое, между прочим, разрушило даже часть храма «великой церкви» св. Софии, что случилось 25 октября и несомненно 989 г., как засвидетельствовали те же арабы Яхъя в Ал-Макин и достоверный историк Асохик. Правда, позднейшие греческие историки – компиляторы – Скилиций и Кедрин – относят землетрясение, разрушившее часть софийской церкви, к октябрю 6494 (986) г.¹¹⁵; но они, несомненно, делают грубую ошибку, причины которой пока не особенно понятны¹¹⁶.

И так с уверенностью следует думать, что огненные столбы и комета, о которых говорит Лев диакон, те самые, о которых передают и арабские историки, точно обозначив время их появления. Дальнейший вывод из этого положения очень понятен. Если огненные столбы, упоминаемые Львом карийским, были видимы не ранее 7 апреля 989 г., то и предсказанное ими и «последовавшее затем взятие Херсонеса тавроскифами» могло случиться только после сейчас указанного срока. Без всякого сомнения, здесь разумеется тот корсунский поход св. Владимира, который летопись помещает под 988 г., а мних Иаков относит «на третье лето по крещении» князя, т. е. к 989 г. Понятно теперь, в пользу кого говорит свидетельство современника событию византийского историка. «Точный смысл слов Льва диакона, вполне подтверждаемый и разъясняемый хронологическими отметками (Яхъи и) Ал-Макина, подрывает, можно сказать, в корне авторитет русского летописного сказания, ниспровергает окончательно и в самом основании все его построение»¹¹⁷. Таково заключение, к которому всего естественнее прийти из рассмотрения свидетельства Льва карийского и к которому действительно приходят серьезные ученые – Васильевский¹¹⁸, бар. Розен, Ф. И. Успенский и друг.¹¹⁹. К удивлению, Е. Е. Голубинский решительно не воспользовался свидетельством Льва диакона, для установления более точной хронологии событий начала христианства в нашем отечестве. Он признает это свидетельство неопределенным и неясным, но упускает из виду разъяснение его на основании известий арабских историков, – разъяснение, делающее слова диакона Льва свидетельством первостепенной важности и точно определенным. Почему ученый историк поступает так, потому ли, что считает ненадежным и неверным объяснение Льва карийского (что нужно было указать и доказать), или по каким-нибудь другим причинам, – неизвестно. В своей хронологии, вместо свидетельства современника, проф. Голубинский опирается на позднейших греческих писателей – Кедрина и Зонару, понимает их слова, как увидим ниже, слишком буквально и, сопоставив эти известия с известиями мниха Иакова, приходит к тому выводу, что Корсунь была взята до апреля 989 г.¹²⁰, что нужно признать неверным, при сравнении со свидетельством Льва диакона, разъясненным и проверенным показаниями арабов. К чему на самом деле приводит проф. Голубинского буквальное понимание слов Кедрина и Зонары и насколько состоятельна его хронология, – увидим несколько ниже.

Свидетельством Льва диакона может быть установлен тот крайний хронологический пункт (7 апр. 989 г.), раньше которого не могло совершиться завоевание Херсонеса русскими. Бар. Розен находит возможным установить и другой пункт, позднее которого не могло случиться это событие.

Этим вторым крайним пределом служит день появления кометы, предвещающей страшное землетрясение, т. е. 27 июля 989 г. По мнению бар. Розена, так как завоевание Херсонеса русскими было предсказано огненными столбами, явившимися 7 апреля, а комета, видимая 27 июля, была предвестницей уже другого бедствия, то и следует думать, что комета появилась после взятия Корсуни¹²¹. Г. Успенский находит такой вывод ученого ориенталиста совершенно законным¹²², однако в полной справедливости его и в правильности понимания слов Льва диакона нельзя не усомниться. Рассказ Льва нисколько не исключает возможности того предположения, что взятие Корсуни случилось позднее появления июльской кометы. Византийский историк хочет обозначить лишь только то, что каждое из указанных им необычайных небесных знамений было предвестником особого рода бедствий. И бар. Розен склонен допустить, что Лев «увлекается, так сказать, симметричностью, приурочивая к каждому знамению особое событие». Составляя свою историю уже после того, как бедствия, предзнаменованные явлениями, сбылись, историк мог разграничить их по своему пониманию, по каким-нибудь сходным признакам между предвестниками и событиями, вовсе не имея в виду точно обозначить этим конец одного события и начало другого. Можно с большой вероятностью догадываться, почему огненные столбы указывали на завоевание Херсонеса русскими. Это знамение (для суеверных признак войны) было видимо на северной части неба (на что Лев диакон обращает внимание), – естественно было прийти к мысли, что и бедствие должно было грозить Византии (и именно войной) тоже с севера, что и оправдалось в нашествии тавроскифов на Корсунь. Что касается кометы, то Лев с особенной тщательностью отмечает её неправильное движение, колеблющееся положение, частые перемещения с места на место, резкие и быстрые передвижения, словом, «страшное движение» кометы, наводившее на толпу ужас и побуждающее видеть в нем предвестие того колебания земли, которое, к несчастию, скоро оправдалось. И не один Лев диакон так именно понимал движение кометы 989 г. На нее, как на предвестницу землетрясения, смотрели многие из западных летописцев, напр., Ромуальд салернский, Лев остийский и др. И они сближают движение кометы с землетрясениями, бывшими на западе и, вероятно, известными им, – в Капуе и Беневенте. След., и у византийского историка было полное основание для такого сближения, особенно потому уже, что бедствие коснулось такой драгоценной святыни, какой был величественный храм св. Софии.

Таким образом, некоторая аналогичность между знамениями и бедствиями и могла прежде всего побудить Льва диакона сделать сопоставление между ними и разграничение.

Затем вполне вероятно, что осада Корсуни началась не только до 25 октября 989 г., но даже до появления кометы 27 июля, следов., это бедствие по началу своего исполнения предшествовало другому бедствию – землетрясению и, как таковое предуказывалось, конечно, более ранним знамением. В рассказе Льва диакона соблюдена, следов., и некоторая хронологическая последовательность в обозначении двоякого рода явлений и предзнаменованных ими событий, что, однако, не дает повода утверждать, будто к 27 июля 989 г. взятие Херсонеса русскими было совершившимся фактом. Принять такое мнение препятствуют следующие соображения: еще в апреле 989 г. киевский князь является союзником Византии в борьбе императоров с Вардой Фокой (об этом сейчас ниже); нужно отложить необходимое время на возвращение вспомогательного отряда, на переговоры касательно исполнения некоторых статей договора, заключенного при начале бунта Фоки (в числе этих статей находился и брак киевского князя с византийской царевной), причем дело не обошлось, конечно, без промедлений и проволочек со стороны византийского двора, пока не последовал отказ Владимиру; нужно было время и на снаряжение большего количества войска, чем то, которое было в Византии, чтобы силой заставить императоров исполнить прежде данное обещание; наконец, осада Корсуни требовала довольно продолжительного времени; принимая все это во внимание, мы поймем, как незначителен тот срок – три месяца: от половины апреля до половины июля, – в который хотят уместить все вышеуказанные события. Бар. Розен, в доказательство своей мысли о взятии Херсонеса русскими до явления кометы, ссылается на то, что император Василий примирился с бунтовщиком Скляром, на весьма выгодных для последнего условиях, в октябре 989 г.; причиной такого примирения послужило будто бы в высшей степени критическое положение императоров, вследствие завоевания Корсуни, показавшего в киевском князе вместо союзника врага¹²³. Но сейчас указанный факт, приводимый бар. Розеном, ведет, по нашему мнению, к совершенно иному заключению. Если бы Херсонес был взят в июне или начале июля, то к октябрю не только могло, но и должно было бы совершиться новое превращение Владимира в союзника имиераторов и даже близкого родственника, в таком случае амнистия Склира, осыпанного притом милостями, была бы не особенно понятной. Но эта уступчивость по отношению к бунтовщику представляется совершенно в ином свете, если допустить, что в октябре осада Корсуни продолжалась, причем не трудно было угадать исход её, а затем оставалось неизвестным, не будет ли грозить опасный враг и самому Константинополю; в виду такой опасности, вполне возможной, императору Василию и нужно было примириться по крайней мере с домашними недругами, чтобы иметь больше возможности противостать внешним врагам¹²⁴. Не потому ли именно инициатива примирения со Склиром принадлежала самому Василию?..

Словом, указанный факт – прощение бунтовщика Варды Склира в октябре 989 г. – с большой вероятностью говорит за то, что к этому месяцу между киевским князем и византийским двором не установились те добрые отношения, которые были ближайшим результатом завоевания Херсонеса русскими. Крайним пределом этого события можно считать, таким образом, последние месяцы 989 года.

Итак, рассмотрев единственное свидетельство современника крещению Руси, мы должны прийти к тому выводу, что Корсунь была взята в 989 г. несомненно позднее апреля, а всего вероятнее, что в конце этого года; след., наша летопись ошибается относительно времени похода на Херсонес, и совершенно прав мних Иаков, когда говорит, что Владимир, лично крестившийся в 987, «на третье лето (по крещении, т. е. в 989 г.) Корсунь город взя». Вытекающее отсюда дальнейшее следствие очень понятно. По согласному свидетельству русских источников, Владимир женился на Анне в Херсонесе и, возвратившись отсюда в Киев, приступил к крещению народа. Понятно, что последнее событие не могло случиться ранее следующего за Корсунским походом года; а так как к общему крещению киевлян всего удобнее было приступить в теплое, летнее время, то, следует думать, крещение это и совершилось детом 990 года.

Если это действительно так, если сделанные нами из рассказа Льва диакона выводы достаточно прочны и могут быть приняты, то отчасти возможно догадаться, почему византийский историк, современник крещению Руси, ни слова не сказал об этом событии. Не потому он сделал это, что «Византия как будто устыдилась того, что просветила Россию христианством» и не потому, «будто для духовного лица не могло составить удовольствия говорить о широких завоеваниях, сделанных христианской верой»¹²⁵, а по самой простой и естественной причине. Свою историю Лев диакон закончил в 989 г., представив при том в конце её лишь беглый перечень событий, след., крещение земли русской, если оно началось в 990 г., лежало вне пределов его рассказа.

От единственного известного писателя второй половины X в. за сведениями, имеющими отношение к вопросу о времени крещения Руси, мы должны обратиться к писателям самого конца XI в. и даже XII – Скилицию, Кедрину и Зонаре. Правда, раньше их жил Пселл, имеющий отношение к нашему предмету, писатель вполне оригинальный, но его свидетельство само по себе недостаточно ясно и определенно. Что касается других упомянутых историков, то они не более как компиляторы. Скилиций воспользовался для своей хроники какими-то неизвестными теперь источниками, которые должно было, по мысли автора, заменить, а в самом деле не могло заменить его собственное произведение. А Кедрин, поскольку его повествование касается IX, X и половины XI вв., почти буквально переписывает Скилиция. Это, таким образом, есть компилятор компилятора, единственная заслуга которого состоит разве в том, что он обокрал своего собрата вполве и всецело¹²⁶. Прежде предполагали, что Скилиций скопировал Кедрина и потому издавали в греческом тексте только историю последнего (так продолжается, кажется, и «до сего дня»); но теперь не подлежит сомнению, что дело было совершенно наоборот, что плагиат учинил именно Кедрин¹²⁷. Зонара также компилирует Скилиция (правда, не столь рабски, как Кедрин, по местам сокращая изложение своего первоисточника, по местам дополняя его другим историческим материалом из Пселла).

Таковы источники, из которых преходится почерпать сведения, дополняющие свидетельство Льва диакона; но за неимением лучших остается довольствоваться и ими. Рассмотрим, что же дают Пселл и компиляторы для решения интересующего нас вопроса. Мы уже знаем, что они не упоминают ни о крещении Владимира, ни о крещении Руси, а говорят лишь о таких фактах, которые находятся в самой близкой связи с этими событиями. Ближайшим поводом к этому и побудительной причиной является бунт Варды Фоки.

Пселл рассказывает, что когда войска бунтовщика дошли до самой Пропонтиды и расположились лагерем на другой стороне моря, в виду Константинополя, «император Василий убедился в нерасположении к нему греков и так как незадолго пред тем к нему пришел от тавроскифов значительный военный отряд, то он, соединив их вместе и устроив другую наемную силу, выслал их против расположенной на другой стороне фаланги; явившись пред нею сверх ожидания, когда противники не были возбуждены к битве, но обратились к пьянству, они убили из них немалое число, а других рассеяли в разные стороны. Потом им пришлось выдержать крепкий бой и с самим Фокой»¹²⁸.

Нельзя сказать, чтобы приведенное свидетельство Пселла было вполне определенно. Не подлежит сомнению, что под тавроскифами у этого писателя (как и у Льва диакона) разумеются русские, но откуда и от кого прибыл значительный отряд их на помощь императорам, не сказано. Затем остается неясным, какую другую наемную силу и из кого собрал Василий Болгаробойца. У Пселла не обозначено точно, что за фаланга расположилась на другой стороне (пролива, в виду Константинополя), против которой (т. е. фаланги) был направлен отряд тавроскифов. Впрочем, хотя и не с особенной ясностью, Пселл дает понять, что этот вспомогательный отряд вместе с другими войсками императоров Василия и Константина принимал участие в двух битвах, хотя место сражений и не названо, – обстоятельство это, как увидим сейчас, далеко не лишено значения.

Наконец, нельзя назвать точным сделанное Пселлом обозначение времени, когда прибыл военный отряд тавроскифов на помощь императорам. Выражение: «незадолго пред тем» не дает вполне определенного указания на это, хотя вопрос о времени прибытия военной помощи Василию и Константину имеет чрезвычайно важное значение для более правильного установления года крещения Руси. Впрочем, из слов Пселла с полной вероятностью можно выводить заключение, что военный отряд русских находился уже в Константинополе, когда войска бунтовщиков появились в окрестностях Пропонтиды.

Некоторые неточные указания и неясные выражения Пселла делаются гораздо определеннее при сопоставлении со свидетельствами компиляторов. Кедрин, переписывая Скилиция, пользовавшегося не Пселлом, а другими источниками, что видно ясно из сличения текста, передает следующее об участи русских в подавлении бунта Варды Фоки. Сообщив, что одиа часть войск бунтовщика, под начальством патриция Дельфин, стояла у Хрисополя (Скутари), а другая, под начальством самого Фоки, в Абидосе, Кедрин продолжает: «император (Василий) много убеждал Дельфину отступить от Хрисополя и не располагаться лагерем против столицы и не мог убедить. Приготовив ночью корабли и посадив, на них Русь (ибо удалось (ἔτυχε) ему (т.е. Василию) призвать из них союзную силу и сделать зятем князя их Владимира по сестре своей Анне) и переправившись с ними, он неожиданно нападает на врагов и легко захватывает в свои руки». Далее описывается сражение с Фокой, но без указания на участие русских¹²⁹.

Почти то же самое передается и у Зонары. «Фока, говорит этот историк, вручив часть войска патрицию Дельфине, посылает его в Хрисополь, что против столицы; сам же с остальной силой пришел к Абидосу. На Дельфину, расположившегося у Хрисополя, неожиданно напал император с русским народом, потому что он, устроив родственный союз (ϰῆδος) с князем их Владимиром через сестру свою Анну (ἐπὶ Ἆννη τῆ ἀδελφῆ αὑτοῦ – то же выражение и у Кедрина), получил оттуда вспомогательный военный отряд и легко одержал верх над противниками... Потом идет к Абидосу с братом Константином»¹³⁰.

Из свидетельств Кедрина и Зонары ясно, что отряд тавроскифов, прибывший на помощь к императорам и упоминаемый Пселлом, был прислан из Киева от князя Владимира. Первое сражение, в котором участвовали русские, произошло при Хрисополе, где стоял со своим отрядом подручник Фоки Дельфина, – это и есть именно та фаланга, «расположенная на другой стороне», о которой говорит Пселл. Битва с самим Фокой, упоминаемая тем же историком, но без обозначения места, произошла, как видно из слов Кедрина и Зонары, при Абидосе. Мы уже знаем, что Пселл дает достаточное основание предполагать участие отряда тавроскифов и в абидосском сражении императоров с бунтовщиками. Впрочем, ученые византинисты¹³¹ находят, что Кедрин и Зонара исключают участие русских в битве при Абидосе, однако, нам думается, что подобное мнение не вполне верно. Правда, у компиляторов – Кедрина и Зонары – не говорится вполне ясно, что военный отряд тавроскифов оказал императорам содействие в поражении Фоки (т. е. при Абидосе), но у них, так сказать, молчаливо признается присутствие русских и здесь, и в этой битве. Легко понять, что так как русская военная помощь была необходима даже в борьбе с отдельным и, вероятно, не особенно большим отрядом бунтовщиков, то тем более нужно было её пособие в сражении с главными силами мятежников, находившимися под предводительством такого опытного и искусного полководца, каким был Варда Фока, прославившийся своей борьбой с Вардой Склиром и сарацинами.

Очень может быть, что ни Кедрин, ни Зонара и не считали необходимым нарочито говорить о русском военном корпусе, при упоминании о битве при Абидосе, так как участие его было делом почти очевидным из рассказа о предыдущем сражении.

Итак, мы будем считать вполне верным то положение, что войско, прибывшее из Киева в Константинополь на помощь императорам, сражалось не только с Дельфиной при Скутари-Хрисополе, но и с самим главой восстания, Вардой Фокой, при Абидосе, следов., еще 13 апреля 989 г., когда произошла последняя бита и был убит мятежник-лжеимператор, отряд русских находился еще в пределах Византии. Ясное дело, что в начале 989 г., включительно до половины апреля месяца, киевский князь находился в дружбе с византийскими императорами, которым оказал несомненно важную услугу в подавлении бунта, грозившего Василию и Константину лишением престола и царства. Обстоятельство это, как мы знаем, очень важно при сопоставлении свидетельств Кедрина, Зонары и Пселла со свидетельством Льва диакона о времени взятия Владимиром Херсонеса, каковое событие прямо указывает на разрыв дружественных отношений между киевским князем и византийским двором. Один крайний предел этих мирных отношений следует считать таким образом точно указанным. Но для нас гораздо важнее установить другой предел – начало дружбы Владимира с императорами, время заключения союза между Киевом и Константинополем, – того союза, благодаря которому Византия, может быть, и спаслась от одного из бунтовщиков. Однако, установить этот второй хронологический пункт – нелегко, за неимением прямых указаний; определению его могут способствовать такие события, как сражение при Хрисополе и прибытие русского отряда в Византию, но, к сожалению, греческие историки и в данном случае не дают возможности точно установить время сейчас указанных событий, и здесь приходится довольствоваться решениями только приблизительными...

Г. Васильевский предполагает, что сражение при Скутари немногим предшествовало битве при Абидосе – оно было или в феврале или даже в самом начале марта 989 г.¹³², причем ученый историк ссылается на Асохика; но последний ясно относит это событие – поражение Дельфины при Хрисополе – к 988 г., начиная свой год с марта, следов., в начале этого месяца не могло случиться сражения при Скутари. Даже и то обстоятельство, что непосредственно за известием об этой битве у Асохика читается: «с наступлением следующего (т. е. 989 мартовского) года – время стояло весеннее – царь Василий отправился против Фоки», – нисколько не говорит в пользу слишком малого промежутка между сражениями при Xрисополе и Абидосе. Может быть, Асохик, по желанию довести свой рассказ о бунте Варды Фоки до окончательной развязки непосредственно за поражением Дельфины, передает и о поражении самого Фоки, вовсе не имея в виду обозначить этим крайнюю близость указанных сражений, тем более что промежуток между ними исчислялся не годами, а только месяцами и днями. Ф. И. Успенский определяет этот промежуток «в несколько месяцев»¹³³, что, по нашему мнению, более справедливо. Хотя при Хрисополе мятежникам и было нанесено поражение, но здесь стоял лишь передовой отряд во главе с подручником лжеимператора – Варды Фоки; для борьбы с последним нужно было приготовиться вполне хорошо, нужно было сделать все, чтобы наверное обеспечить себе победу, так как при Абидосе должен был решиться вопрос о царстве между действительными императорами и претендентом на византийскую корону. А победа над Фокой не могла достаться легко. Поражение Дельфины, правда, могло ободрять императоров, но не следует забывать, что подручник Фоки был разбит, благодаря своей недеятельности и неосторожности: в его войске, как видно из слов Пселла, не было должной военной дисциплины, может быть, в полной уверенности на успех своего дела, солдаты Дельфины бражничали и пили, когда пред ними, сверх ожидания, явился император Василий с русским отрядом. Нападение, таким образом, было сделано на пьяных, не готовых к битве врагов, не оказавших почти никакого сопротивления: победа эта далась слишком легко. Кто же мог поручиться, что и главное войско бунтовщиков, предводительствуемое самим Фокой, будет так же легко рассеяно, как и отряд Дельфины?!. Справедливее было думать совершенно напротив и действительно оказалось, что с Вардой Фокой пришлось выдержать крепкий бой и императору Василию, и русскому отряду, как передает Пселл. Думаем, что приготовления к такому бою должны были занять немало времени.

Яхъя антиохийский в своем рассказе дает понять, что после первой победы (т. е. над Дельфиной при Скутари) император Василий занялся покорением приморской области, охваченной революционным восстанием, и завладел флотом Варды Фоки. Все это, конечно, требовало времени. Мало этого. Еще до абидосского поражения весть о сражении при Хрисополе распространилась далеко на восток и достигла Требизонта, где действовал Таронит, посланный императором Василием. Из указанных фактов можно понять, что промежуток времени между битвой при Хрисополе и делом при Абидосе не должен быть слишком ограничен. Впрочем, нам нет ни нужды, ни необходимости расширять этот промежуток, мы даже не будем настаивать на том, что сражение при Хрисополе произошло летом 988 г., как полагает г. Успенский¹³⁴, но не подлежит сомнению, что это сражение много предшествовало битве при Абидосе, а между тем известно уже, что русский военный отряд находился в пределах византийской империи, явился в Константинополь и вошел в состав императорской армии, до битвы с Дельфиной при Скутари. Факт этот решительно неоспоримый, но определить его время, к сожалению, нелегко, хотя было бы существенно важно для уяснения русско-византийских отношений.

Из слов Пселла, как сказано выше, можно заключить, что военный отряд русских находился уже в Константинополе, когда войска бунтовщиков, под предводительством патриция Дельфины, приблизились к столице империи. Кедрин и Зонара, подтверждая Пселла, передают, что в то время, когда подручник Фоки хотел расположиться лагерем в виду Константинополя, при Хрисополе, и когда император Василий хотел подействовать на бунтовщиков убеждениями и не имел успеха, у него, Василия II, или уже был налицо отряд русских от князя Владимира, или же этот отряд прибыл в пределы Византии в самом непродолжительном времени после приближения Дельфины к окрестностям столицы, так что переговоры императора с полководцем Фоки можно считать проволочкою времени, средством несколько, до прибытия нужной помощи, отклонить грозившую империи опасность; а так как подобные переговоры не привели ни к каким хорошим и желаемым результатам, то Василий, для спасения своей власти, и решился сделать на своии врагов по возможности внезапное нападение, которое, как известно, ему и удалось вполне. В этом сражении русский отряд принимал самое деятельное участие, следов., время прибытия этой военной помощи самым теснейшим образом связано с определением того времени, когда Дельфина со своим отрядом достиг Пропонтиды. К сожалению, и этот хронологический пункт ни у греческих, ни у арабских историков не обозначен вполне точно. Есть полная возможность думать, что войско, порученное Дельфине, составлявшее, очевидно, авангард армии Барды Фоки, явилось в виду Константинополя вскоре после открытия бунта против императоров. Начало возмущения Фоки, по Кедрину, падает на половину августа 987 г., а по известиям арабов, на половину сентября того же года. Само собой понятно, что бунтовщики, приготовившиеся к битве заранее, не медлили своими военными действиями в полном расчете захватить императоров совершенно не готовыми к обороне. Затем военная слава Фоки, его популярность на востоке и, наоборот, недовольство среди военных вождей Василием, сверх ожидания начинавшим обнаруживать в себе того властного, умного и энергичного государя, каким он явился впоследствии, дали нишу восстанию, собрали под знамена бунтовщиков большую толпу недовольных императорами и, очевидно, ускорили приближение неприятельских войск к столице. Дело, следов., вполне возможное, что, если не в конце 987 г., то в начале 988, Дельфина с частью армии Варды Фоки явился в виду Константинополя при Хрисополе. Бар. Розен принимает первую из указанных нами дат: по его мнению, прибытие войска бунтовщиков к Скутари «нужно будет отнести приблизительно к концу 987 года»¹³⁵. Из этого предположения, в случае принятия его как правильного, будет вытекать чрезвычайно важное следствие. Так как известия греческих историков приводят, как мы знаем, к тому заключению, что военный отряд русских явился в Константинополь, если и не одновременно, то почти одновременно с появлением Дельфины при Хрисополе и так как это последнее событие приблизительно можно относить к концу 987 г., то, следов., в продолжение всего 988 г., столь соблазнительного для историков, между киевским князем и византийскими императорами существовали самые дружеские отношения, решительно исключающие возможность тех враждебных действий, о которых говорит летописная повесть о крещении св. Владимира и Руси.

Впрочем, не все согласны с бар. Розеном в определении времени, когда Дельфина достиг Хрисополя. Васильевский, напр., полагает, что событие это имело место летом 988 г.¹³⁶. Но и такая дата, в существе дела, ведет совершенно к тому же выводу, который вытекает из мнения бар. Розена, – каким образом, – это мы сейчас увидим.

Допустим же, что войска бунтовщиков только летом 988 г. стали на Босфоре, угрожая Константинополю. – Прежде всего есть некоторые основания думать, что и раньше, весной 988 г., империя находилась в крайне печальном положении, именно, вследствие возмущения Варды Фоки, и столице её грозила серьезная опасность. В апрельской новелле 988 г. император Василий, отменяя изданные Никифором Фокой законы «о Божиих церквах и богоугодных домах», голосом полным безнадежности говорит, что до дня издания хрисовула (4-го апр.) он не видел никакого добра в жизни, но напротив испытал всевозможные несчастья, которые заключаются в «ниспровержении и смятении всей вселенной»¹³⁷. Правда, здесь ни слова не говорится о бунте Варды Фоки; но какое же смятение разумеет император в своей новелле, – смятение, представленное им «настоящим бедствием», если не возмущение Фоки, находившееся в полном разгаре к апрелю 988 года? А выражение Василия, что смятение это коснулось «всей вселенной» не указывает ли на то, что восстание охватило всю малоазийскую территорию империи и уже готово было проникнуть на европейский берег?!.

Впрочем, на основании той же новеллы императора, возражают, что так как Василий в своем законодательном акте говорит «безнадежным тоном о своих постоянных неудачах»¹³⁸, то трудно допустить, чтобы русский военный отряд находился тогда в Константинополе. Но на такое возражение т. Завитневич сделал совершенно справедливое замечание, что прибытие вспомогательного отряда не есть еще победа над неприятелем¹³⁹; критическое положение империи и после прибытия русских не уничтожилось, оно могло закончиться лишь после развязки на поле битвы, но можно ли было предугадать вполне счастливый исход сражения с бунтовщиками? А торжествовать победу было и решительно преждевременно; скорее всего в ней были уверены противники императоров, предавшиеся, как мы знаем, беспечности и пьянству. Напротив, Василий обнаруживал недоверие к своим силам, сознание своей слабости для борьбы с неприятелями, не даром же он старался подействовать на бунтовщиков убеждениями и долго уговаривал Дельфину отступить от Хрисополя. После этого мог ли император Василий, до издания апрельской новеллы терпевший одни только неудачи, – мог ли говорить в своем акте иначе, чем говорит, хотя бы в то время на помощь Византии и явилась русская военная сила!»

Впрочем, мы вовсе не намерены утверждать, что непременно ранней весной 988 г. (к апрелю месяцу) русский отряд прибыл в Константинополь, настаивать на этом нет и необходимости. В своих исчислениях мы будем исходить из даты, принятой Васильевским, против которой трудно ожидать и серьезных возражений, что не весной, а летом 988 г. Фока стал грозить Константинополю; в это же, следов., время явились на помощь империи и русские от князя Владимира. Действительно, всего естественнее предполагать, что военный отряд был от правлен из Киева именно весной 988 г., так как это время года гораздо более, нежели зимнее, удобно для переправы войска, особенно войска значительного, каким вероятно и был военный отряд, отправленный Владимиром в Константинополь. Как много понадобилось времени на передвижение войска из Киева в Царьград, сказать не можем, но приблизительно – к лету 988 г. эта помощь могла достигнуть столицы византийской империи.

Не стоит ли в какой-нибудь связи с этим фактом известие мниха Иакова о том, что Владимир «на другое лето по крещении к порогом ходи»? Не был ли этот поход, вообще не заслуживший никакого внимания наших историков, отправлением военной помощи в Константинополь, причем возможно такое цредположение, что сам великий князь или находил почему-нибудь нужным проводить свое войско до порогов (припомним, что здесь погиб воинственный Святослав Игоревич, отец Владимира), или же, имея в виду лично отправиться в столицу Византии, по стечению каких-нибудь неблагоприятных обстоятельств, должен был от порогов вернуться обратно в Киев¹⁴⁰. Можно обратить внимание на то, что Иаков не обозначает ни того, чтобы упомянутый им поход был предпринят, для отражения каких-нибудь неприятелей, ни того, чтобы он был наступательным движением русских на кого-либо. Причина похода Владимира к порогам оставалась для Иакова неясной, может быть, благодаря той отдаленной цели, которую имел этот поход собственно для русской истории, а может быть, и потому, что дипломатические сношения Византии с Киевом, для большинства малоизвестные, скоро изгладились из памяти, осталось лишь воспоминание, что факт существовал, что поход к порогам был. События русской истории, черты из жизни св. Владимира затемнили собою русско-византийские отношения, так что от последних в наших отечественных известиях остался один голый остов...

Само собой понятно, что снаряжение войска, переправа его из Киева в Константинополь не могли совершиться слишком быстро – это неизбежно заставляет в определении времени начала дружеских отношений между киевским князем и императорами византийскими подвинуться к началу 988 г. Мало этого. Прибытию военной помощи в Константинополь должны были предшествовать просьбы об этом со стороны Византии, переговоры между Василием II и Владимиром, заключение каких-нибудь условий. Как бы мы ни предполагали быстро совершающимися события, все-таки должны будем отложить порядочный срок на дипломатические переговоры. При том же есть сильное основание предполагать, что при них дело не обошлось без недоразумений. Оказалось, что киевский князь, этот варвар по взгляду греков, домогается руки греческой царевны. Согласиться с желанием Владимира значило допустить неслыханное дело, решительно противное требованиям византийского этикета¹⁴¹. Подобное домогательство было, конечно, непредвиденным и непредрешенным императорами, могли ли же дать на него согласие греческие послы, явившиеся в Киев? Конечно, нет. При возникшем недоразумении им оставалось обратиться за разрешением к византийскому двору. Допустим, что из Константинополя очень скоро последовал удовлетворительный ответ, однако Владимир, конечно, знавший коварную византийскую политику, не только мог, но и должен был отправить в Византию свое посольство, для санкционирования греческими императорами условий договора, и только после этого могла быть отправлена из Киева в Константинополь военная помощь.

К какому же времени нужно отнести отправление греческого посольства к князю Владимиру и начало переговоров о военной помощи Византии со стороны русских? По нашему мнению, вполне справедливо относить эти факты к самому началу возмущения Варды Фоки. В самом деле, где Василий и Константин могли найти достаточно сил для борьбы со своим противником и могли ли они медлить отысканием надежного союзника себе? Несомненно, нет, если мы обратим внимание на тогдашнее положение империи. Еще очень недавно, в августе (17 ч.) 986 г., Василий потерпел страшное поражение от болгар в Родопских проходах, при Средце¹⁴², а через год, когда, по словам современника событию Льва диакона, византийцы еще не оправились от понесенного поражения¹⁴³, Фока открыто провозгласил себя императором. Громкая слава полководца и непопулярность Василия усилили ряды бунтовщиков; восточная армия находилась в руках лиц, сочувствовавших восстанию, в самом Константинополе царствовала измена. Положение царствующих братьев было решительно критическое!..

На кого же можно было опереться им для спасения своей власти? Единственная надежда оставалась на помощь совне. Можно ли было медлить отысканием её? Нужно ли было ожидать, когда мятеж разгорится до громадных размеров? Конечно, нет. А между тем восстание быстро стало охватывать малоазийскую территорию империи. Император Василий имел возможность слишком скоро, на первых же порах восстания, убедиться в нерасположении к нему греков. При таких обстоятельствах нужно ли было дожидаться хотя бы того, когда враги станут на берегах Босфора, будут грозить Константинополю, т. е. поставят императоров в осадное положение? Василий уже достаточно был знаком, что значит бороться с внутренними врагами, бунтовщиками, поднимающими оружие, для добывания императорской короны. Слишком еще свежо было в памяти византийцев возмущение Варды Склира. Императорское правительство нашло тогда единственного достойного соперника возмутившемуся полководцу в лице того Варды Фоки, который теперь сам объявил себя императором. Напрасны были и тогда – при возмущении Склира – попытки подавить восстание: греческие войска императоров терпели неудачи и поражения от бунтовщиков и если в конце концов счастье изменило Склиру, то и поражение это было нанесено ему при помощи союзников-грузин. Впрочем, Склиру императоры могли противопоставить свою значительную армию во главе с хорошим полководцем, а что же было теперь, при открытии бунта Варды Фоки? Часть армии погибла иа полях Болгарии, другая в распоряжении бунтовщика и даже прежние союзники императоров, грузины, и те перешли на сторону их противника¹⁴⁴. Чувствовался недостаток и в дельном и опытном полководце. Сам Василий, сделавший первую попытку командования войском во время войны с болгарами, как известно, потерял всю свою армию. Всякий, думаем, поймет теперь, как крайне печально было положение столицы, когда до неё дошел слух, что на востоке Фока провозгласил себя императором.

В виду всего сказанного нами, решительно непонятно, почему бар. Розен, допускающий, что Фока еще в конце 987 г. грозил Константинополю, думает, однако, что посольство к Владимиру было отправлено только в первые месяцы 988 г.¹⁴⁵. Когда мы примем во внимание безысходное положение Василия и его брата, то увидим, что крайне трудно согласиться с ученым ориенталистом. При том быстром разгаре восстания, какой допускает сам бар. Розен, малейшее промедление могло повести к такому печальному концу для царствующих братьев, что всякая помощь оказалась бы излишней. Затем императоры не могли упускать из виду и того, что путешествие греческих послов, переговоры с русским князем и, наконец, снаряжение и отправление военной помощи из Киева требуют значительного количества времени, а бунтовщики, конечно, не будут дожидаться приготовлений императоров…

Словом, по нашему мнению, трудно сомневаться в том, что обращение Василия за помощью к киевскому князю всего справедливее должно быть относимо к самому началу бунта Варды Фоки и, следов., вполне естественно думать, что греческое посольство прибыло в Киев не только в начале 988 г., но еще в 987 г.

В справедливости этого положения может убеждать и следующее. Пселл, хотя и не особенно ясно, дает понять, что император Василий искал союза с тавроскифами еще раньше, чем убедился в явном нерасположении к нему греков; а увериться в этом он имел возможность еще на первых порах восстания Фоки; когда же нерасположение это составляло уже неоспоримый факт, у императора была наготове военная помощь русских.

В одном из стихотворений Иоанна Геометра, современника Василия Болгаробойцы и очевидца всех бедствий начала царствования этого императора, по мнению г. Васильевского, находится «намек на то, что первое обращение византийского двора к киевскому князю вызвано было опасным для империи развитием болгарского восстания, вероятно, после 986 года, после поражения при Сардике (Средце) и современно с первым взрывом и успехами возмущения Варды Фоки»¹⁴⁶. Эти слова русского ученого мы имеем право считать решительным подтверждением высказанного нами положения о времени прибытия греческого посольства в Киев. Кроме того, в приведенных словах В. Г. Васильевского заслуживает полного внимания указание на сношения византийского двора с Владимиром по поводу болгарского восстания. Действительно, с полной вероятностью можно относить именно к этому времени начало дипломатических переговоров между Константинополем и Киевом. Мы уже говорили, что в августе 986 г. император Василий потерпел страшное поражение при Асарии-Средце. Есть достаточные основания предполагать, что русские тогда – в 986 г. – были союзниками болгар и поражение греков при Средце-Сардике было совершено при их помощи, – обстоятельство это, как увидим ниже, не лишено значения при обозрении известий арабских историков. Вполне естественно, что император Василий, потерпевший неудачу в Родопских проходах, понимая, что сила болгар основана на союзе с русскими, сделал попытку обратить последних из своих врагов в союзников. «Политика, обнимавшая своим кругозором Рим и Каир, Германию и южную Италию, говорит Васильевский, не могла упустить из виду столь важного фактора, каковым была Русь в делах болгарских»¹⁴⁷. Следов., вполне возможно, что вскоре после поражения греков при Средце в Киев прибыло греческое посольство с целью отклонить русских от союза с болгарами. Греки даже имели некоторое право настаивать на заключении дружественных отношений между Византией и Киевом. По договору 971 г., заключенному между Святославом и Иоанном Цимисхием, киевский князь обязан был помогать византийскому императору против его врагов¹⁴⁸. Переход Владимира на сторону греков составлял, таким образом, только исполнение обещания его отца. Однако, нужно думать, и болгары не желали лишиться такого сильного, надежного в предстоящей борьбе с Византией, союзника, как киевский князь. Услышав о попытках греков склонить на свою сторону Владимира, и они могли отправить в Киев свое посольство, чтобы не допустить опасного для них союза русских с константинопольскими императорами.

Какие были результаты посольств греческого и болгарского, на чью сторону склонился Владимир, – об этом ничего нельзя сказать определенного даже и приблизительно; но факт существования этих посольств мог бы объяснить нам некоторые русско-исторические сведения и некоторые русско-византийские отношения: во-первых, в таком случае было бы основание догадываться, откуда в нашей летописной повести появились послы к Владимиру от разных народов с предложениями вер. Если понимать эти посольства так буквально, как передано в летописной повести, то их не было и, полагаем, не могло быть; но те, которые хотят сблизить их с политическими посольствами, по нашему мнению, стоят близко к исторической истине¹⁴⁹.

Летопись говорит неправду, когда политическим переговорам придает исключительно миссионерские цели; она ошибается грубо, когда болгар дунайских превращает в болгар камских магометанской веры; наконец, она сочиняет, когда говорит о послах папы и жидов хозарских, прибывших к Владимиру почти одновременно с послами греков и болгар. Но это между прочим...

Во-вторых и главным образом, (вероятный) факт существования сношений между Константинополем и Киевом по поводу болгарского восстания может уяснить нам, почему, во время бунта Варды Фоки, императоры искали себе поддержки в России и почему обращение их к Владимиру за помощью не могло быть замедлено (следов., понятно и то, почему мы обратили на этот вероятный факт внимание). Теперь, по поводу возмущения Варды Фоки, Василий и Константин входили в сношения с таким лицом, с которым у них и раньше велись переговоры касательно союза против болгар. Когда Фока провозгласил себя императором, помощь русских оказалась нужной императорам византийским для спасения своей власти. Очень может быть, что переговоры между Константинополем и Киевом по поводу бунта Варды Фоки составляют продолжение прежде бывших, вызванных болгарским восстанием. Всякое замедление в заключении союза с Владимиром, не допускаемое, как мы знаем, критическим положением империи, грозило Василию II иной опасностью. Легко было понять, что открывшимся бунтом не замедлят воспользоваться и болгары в своих враждебных отношениях к Византии, подобно тому, как Варда Фока воспользовался неудачей Василия в Болгарии и нерасположением к нему военных вождей и богатых властителей.

Для более верного успеха болгары, как, и ранее – в 986 г., могли пригласить в союз с собой киевского князя. Случись это и дело Василия II с уверенностью нужно бы считать проигранным.

Эта вторая опасность – русско-болгарское соглашение – было бы для Византии хуже первой – возмущения Варды Фоки, – и ее нужно бы непременно и немедленно устранить отправлением в Киев посольства, которое, естественно, должно было действовать решительно.

Отправление этого посольства к князю Владимиру, повторяем, с полным основанием должно быть относимо к началу бунта Варды Фоки.

Теперь можно понять и то, почему, исходя даже из положения г. Васильевского, что войска бунтовщиков стали в виду Константинополя летом 988 г., мы должны все-таки допустить, что начало дружественных отношений между византийскими императорами и киевским князем падает на более раннее время, нежели половина 988 г. и даже в течении всего этого года не было враждебных столкновений между русскими и греками. Такой вывод, в случае его принятия, как отвечающего ходу событий, ведет, как мы знаем, к решительному отрицанию правильности летописной даты, касательно крещения св. Владимира и Руси.

Но нельзя ли представлять дело так, что отправлению военной помощи русских в Византию и даже переговорам о ней предшествовал брак князя Владимира с царевной Анной? Греческие историки-компиляторы, по-видимому, дают повод именно так думать. Кедрин, напр., сказав, что император напал на Дельфину с войском русских, замечает, что Василию удалось призвать из них союзную силу и сделать зятем князя их Владимира по сестре своей Анне. Зонара передает почти то же, выражаясь, что император Василий получил вспомогательное войско русских, заключив с киевским князем родственный союз.

На первый, беглый взгляд события, группирующиеся около бунта Варды Фоки, на основании известий греческих компиляторов, могут быть распределены так: поставленный в безвыходное положение возмущением Варды Фоки, император Василий обратился за помощью к киевскому князю и имел полный успех, сделав Владимира не только своим союзником, но и ближайшим родственником посредством женитьбы его на своей сестре Анне. Результатом такого союза и была отсылка в Грецию русского вспомогательного корпуса, при помощи которого в начале 989 г. и было подавлено восстание Фоки.

По русским источникам, браку Владимира с Анной предшествовало завоевание Корсуни русскими (в чем пока нет возможности сомневаться), о каковом событии греческие историки-компиляторы и Пселл не упоминают, следов., и его нужно полагать до отправления военного отряда из Киева в Византию. Порядок событий, по этим историкам, по-видимому, приближается к летописи; последняя лишь ничего не знает о делах греческих. Защитникам летописного года крещения св. Владимира и Руси остается или отнести взятие Корсуни русскими к самому началу 988 г., чтобы удобнее разместить события византийской истории, в которых принимали участие и русские включительно до сражения при Абидосе, или же сгруппировать все эти события в самом малом сроке времени перед 13 апреля 989 г. и доказать, что и этого времени вполне достаточно для них. Первую попытку отчасти сделал г. П. Л.; но мы знаем, что она неудовлетворительна и не может быть признана правильной. Вторую попытку мы находим, но не у защитника летописной повести, а у самого сильного её противника – Е. Е. Голубинского.

Слишком буквально понимая слова Кедрина и Зонары, ученый профессор несколько раз замечает, что Владимир мог «оказать военную помощь греческим императорам, боровшимся с одним бунтовщиком (т. е. с Вардой Фокой), только после взятия Корсуни и женитьбы на Анне¹⁵⁰. – Правда, мних Иаков, свидетельство которого проф. Голубинский кладет в основу своего исследования о времени крещения Владимира и Руси, передает, что св. князь взял Корсунь на третий год своего (личного) крещения, т. е. в 989 г.; но ученый профессор делает попытку привести в согласие слова русского писателя со свидетельством треческих летописцев.

По Иакову, рассуждает Голубинский, Владимир взял Херсонес в 989 г.; по свидетельству византийских писателей, в начале того же года, не позднее апреля, киевский князь оказал военную помощь императорам, след., Корсунь взята до апреля 989 г.¹⁵¹. Спрашивается теперь, как же можно разместить события, относящиеся к бунту Варды Фоки, о которых мы говорили выше на основании свидетельств Пселла, Кедрина и Зонары? Мы нарочито подробно останавливались на разъяснении их, с целью выяснить, что они требуют очень значительного времени.

Профессор же Голубинский своей попыткой примирить показание Иакова со свидетельством византийских компиляторов и точнее определить время взятия Херсонеса русскими и, следоват., тесно связанное с этим событием крещение земли русской, не только впал в недоразумение, но даже и противоречие. В самом деле, если в начале 989 г. киевский князь является союзником императоров греческих, то не подлежит сомнению, что в этом же году не могло случиться завоевания Корсуни и, следов., свидетельство Иакова неточно. Откладывая назад от 18 апреля 989 года (день абидосской битвы) некоторый промежуток до сражения при Скутари, необходимое время на прибытие русского вспомогательного отряда, на переговоры об этой помощи с киевским князем, взяв для этого самое малое время, мы все-таки должны будем отодвинуться к 988 г. (допустим, что к концу) и признать, что если взятие Корсуни было совершившимся фактом до переговоров о помощи между Василием и Владимиром, то оно могло быть только в 988 году. К такому выводу должен был прийти и Голубинский.

Итак, что-нибудь одно из двух – или Корсунь взята в 988 году, как передает летописная повесть, и уже после этого события русское войско является в союзе с греческим, или падение Херсонеса случилось после оказанной императорам помощи. Голубинский первого не признает, потому что верит мниху Иакову, но и последнего не допускает, на основании слов Кедрина и Зонары, и, в конце концев, остается на полдороги в решении вопроса о времени взятия Корсуни русскими, оставляя читателя в крайнем недоумении. Вместо внесения более точной хронологии в первые годы христианской эры нашего отечества, вместо нового решения вопроса о времени крещения Владимира и Руси, г. Голубинский должен прийти в своих выводах или к прежнему доверчивому отношению к летописной повести или иначе обосновать свою хронологию...

Мы вполне согласны с ученым профессором в том, что «летописцы греческие говорят в пользу Иакова»¹⁵², – согласны под тем условием, если понимать их свидетельство не так, как понимает Голубинский. Кедрин и Зонара, по мнению этого ученого, удостоверяют, что брак Владимира с Анной был заключен еще до отправления военного отряда русских в Константинополь, но так ли это на самом деле, дают ли греческие летописцы основание непременно утверждать такое положение? Прежде всего, проф. Голубинскому, конечно, хорошо известно, что Кедрин и Зонара не принадлежат к числу таких компетентных и авторитетных историков, сведения которых не нуждаются ни в какой проверке. Мы уже знаем, что они не более, как вторичные компиляторы. Охотно можно допустить, что Скилиций – этот первоисточник для Кедрина и Зонары, – имел под руками хорошие, надежные источники, но остается вопрос – вполне ли хорошо он воспользовался ими, всегда ли умело компилировал их, не упустил ли чего-нибудь существенно важного, не допустил ли каких-нибудь погрешностей и неточностей¹⁵³. Несколько ниже, на примере арабских историков мы увидим, что компиляция не может заменить собой первоисточник, в ней легко могут оказаться такие промахи, упущения и неточности, которые удобно могут дать читателю неверное понятие о рассказываемом событии.

Во-вторых, и главным образом, Кедрин и Зонара, если присмотреться к их словам поближе, по нашему мнению, не будут непременно свидетелями того, будто брак Владимира с Анной предшествовал отправлению вспомогательного русского отряда в Грецию. Кедрин и Зонара упоминают об этом брачном союзе совершенно случайно, только мимоходом, в скобах, в чем, по словам Ф. И. Успенского, «нельзя сомневаться»¹⁵⁴, упоминают с той целью, чтобы объяснить, откуда и каким случаем попала в Константинополь Русь, оказавшая императорам услугу в борьбе с Фокой, вовсе не имея в виду точно обозначать последовательность исторических фактов; следоват., вполне возможно, что такому мимоходному замечанию компиляторов о браке киевского князя с византийской царевной «не тут надлежащее место»¹⁵⁵, где указано Кедрином и Зонарой. Отправление из Киева военной помощи греческим императорам могло случиться (и действительно случилось) до брака Владимира, но после предварительно заключенного условия о нем, а так как в не особенно продолжительном времени после этого такое условие было выполнено, то Кедрин, имевший целью объяснить только то, почему Русь явилась в союзе с императорами, мог назвать киевского князя их зятем. А Зонара, выражаясь, что Василий Болгаробойца получил вспомогательное войско русских, ϑέμενος ϰῆδος с Владимиром, кажется, дает намек на то, что прежде отправления военной помощи в Византию состоялось лишь условие относительно родства по сестре императоров Василия и Константина – Анне; был заключен союз, который Зонара, в отличие от обыкновенного военного союза двух государей, называет родственным (ϰῆδος), как основанный на договоре о браке. Понимаемое так, это свидетельство греческого компилятора не может доказывать мнения проф. Голубинского. А что сделанное нами объяснение замечаний Кедрина и Зонары о браке Владимира с Анной может быть принято, что оно даже решительно правильно, в этом вполне убеждают нас арабские историки, к обзору сведений которых мы сейчас и перейдем. Теперь же отметим, что византийские компиляторы не утверждают непременно, будто отправление военной помощи русских в Грецию случилось после женитьбы Владимира на Анне; оно было лишь после переговоров и условий об этом браке, а когда заключен сам брак, греческие летописцы не дают знать.

Заканчивая разбор свидетельств греческих историков XI–XII вв.¹⁵⁶ (Пселла, Кедрина и Зонары) мы считаем небесполезным сформулировать вытекающиея отсюда положения:

1) Греческие писатели не говорят о крещении Владимира; они (впрочем, кроме Пселла) мимоходом упоминают лишь о браке киевского князя с царевной Анной. Поводов к такому упоминанию служит появление русского войска в Константинополе на помощь императорам в борьбе с Вардой Фокой.

2) Отправлению военной помощи предшествовали, конечно, переговоры и даже заключение условия о родстве между киевским князем и византийским двором.

3) Начало этих переговоров нужно относить к началу бунта Варды Фоки.

4) Русский военный отряд прибыл в Константинополь или незадолго до появления бунтовщиков в виду столицы при Хрисополе, или одновременно с этим.

5) Дельфина достиг Скутари во всяком случае не позднее лета 988 г., а может быть и ранее.

6) Битва при Скутари отделена от сражения при Абидосе довольно значительным промежутком времени.

7) Русские участвовали в обоих поражениях бунтовщиков – при Хрисополе и при Абидосе.

8) В общей сложности, срок времени, обнимающий дружеские отношения киевского князя к Византии, не может быть менее года и даже должен быть более, следов., обнимает собою весь 988 г. Нам оставалось бы сделать сопоставление этих выводов с данными русских источников для определения времени крещения св. Владимира и Руси, но мы предварительно рассмотрим свидетельство арабских историков и сличим их со свидетельствами греческих писателей и уже тогда допытаемся оценить историческую достоверность наших отечественных свидетельств.

Арабские историки, подобно греческим, ставят в прямую связь русские события с византийскими и для них ближайшим поводом поговорить о нашем отечестве является бунт Барды Фоки. Впрочем, арабы оказались к нам русским более внимательными, нежели наши крестители греки: они передают не только о браке Владимира с Анной (о чем упомянули и греки), но и о крещении князя киевского, о крещении Руси и некоторые, не лишенные значения подробности о бунте Варды Фоки. В предыдущем изложении мы не раз ссылались на свидетельства этих писателей, не раз имели возможность отмечать точность и подробность их показаний.

После сделанного нами подробного разбора сведений Пселла, Кедрина и Зонары, – сведений, могущих послужить к решению вопроса о времени русского крещения, наша задача относительно арабов может сводиться к тому, чтобы показать, в чем они дополняют свидетельства греков, что подтверждают и удостоверяют и где между теми и другими историками могут оказаться несогласия.

Из арабских историков, рассказ которых имеет отношение к вопросу о начале христианства на Руси, первое место, по своей древности и, следов., авторитетности, занимает Яхъя антиохийский. За ним следуют Ибн-ал-Атир (†1233 г.) и Ал-Макин (†1275 г.), отделенные от Яхъи большим промежутком времени.

Первый из упомянутых нами арабских писателей – Яхъя, сделавшийся общедоступным, благодаря труду бар. Розена¹⁵⁷, – современник св. Владимира. Около 1006 г., по чьему-то предложению, он решился продолжить историю своего родственника александрийского патриарха Евтихия: «Нить драгоценных камней», доведенную до 937 г. В 405 г. гиджры (1014–1015) Яхъя переселился из своей родины Египта в Антиохию, где имел возможность проверить и, вероятно, дополнить свои исторические сведения новыми материалами, усовершенствовать свой труд – известную теперь летопись.

Какими источниками пользовался Яхъя для рассказа о начале христианства в нашем отечестве остается неизвестным; следует думать, что источники эти были византийские и критика считает их хорошими¹⁵⁸. Во всяком случае заслуживает внимания то, что Яхъя товорит о крещении Владимира и Руси, как современник.

Открытие летописи Яхъи разъяснило вопрос об источниках для истории другого арабского писателя Ал-Макина, который уже давно известен нашим историкам и сведениями которого пользовалась русско-историческая наука. Теперь оказывается, что Ал-Макин в рассказе о событиях X и XI вв., почти дословно списывает летопись Яхъи, так что предположения об источниках Ал-Макина, сделанные некоторыми учеными, напр., Васильевским и Голубинским¹⁵⁹, должны быть признаны несостоятельными и этот арабский историк должен сделаться только уже второстепенным авторитетом, а, пожалуй, и потерять всякое значение. Впрочем, широко воспользовавшись своим первоисточником, Ал-Макин сделал и некоторые отступления от него, некоторые пропуски в рассказе или же незначительные, по-видимому, изменения текста, которые в самом деле далеко немаловажны для решения вопроса о времени крещения Руси. Точность и подробность рассказа Яхъи в изложении Ал-Макина пропала, что, конечно, невыгодно отразилось на достоинстве компиляции...

Вот что передает Яхъя о бунте Варды Фоки: «И взбунтовался открыто Варда Фока и провозгласил себя царем в среду, день праздника креста, 14 айлуля (сентября) 1298 (987) и овладел страною греков до Дорилеи и до берега моря и дошли войска его до Хрисополя. И стало опасно дело его и был им озабочен царь Василий по причине силы его войск и победы его над ним¹⁶⁰. И истощились его богатства и побудила его нужда послать к царю русов – а они его враги,– чтобы просить их помочь ему в настоящем его положении. И согласился он на это. И заключили они между собою договор о свойстве¹⁶¹ и женился царь русов на сестре царя Василия, после того как он поставил ему условие, чтобы он крестился и весь народ его стран, а они народ великий. И не причисляли себя русы тогда ни к какому закону и не признавали никакой веры. И послал к нему царь Василий впоследствии¹⁶² митрополитов и епископов, и они крестили царя и всех, кого обнимали его земли, и отправил к нему сестру свою, и она построила многия церквя в стране русов. И когда было решено между тми дело о браке¹⁶³, прибыли войска русов также и соединились с войсками греков, которыя были у царя Василия, и отправились вместе на борьбу с Вардою Фокой морем и сушей в Хрисополь. И победили они Фоку и завладел царь Василий приморскою областию и захватил все суда, которые были в руках Фоки¹⁶⁴...

И выступил царь Василий и брат его Константин со своими войсками и войсками русов и столкнулись с Вардою Фокою в Абидосе¹⁶⁵ – а это близко от берега константинопольского – и победили Фоку; и был он убит в субботу, 13 нисана (апреля) того же (989) года, т. е. третьяго Мухаррема 379, и была голова его принесена в Константинополь и так выставлена. И была продолжительность бунта его один год и семь месяцев»¹⁶⁶.

Третий арабский историк – Ибн-ал-Атир так передает о начале христианства на Руси, в связи с рассказом о бунте Варды Фоки: «И перешел Вардис (т. е. Фока) пролив и осадил Константинополь. И были в нем два царя, сыновья Армануса (Романа) Василий и Константин. И он притеснил их и послали они тогда послов к царю русов и просили у него помощи и женили его на одной их сестре. И отказалась она отдать себя человеку неодинаковой с нею религии, и принял он тогда христианство. И было это началом христианства у русов. И женился он на ней и пошел на встречу Вардису, и они сражались и воевали. И был убит Вардис и оба царя утвердились в своей власти»¹⁶⁷.

Очень не трудно видеть, что небольшой рассказ Ибн-ал-Атира составлен независимо от летописи Яхъи; в нем нет даже и тех подробностей, которые находятся у Ал-Макина (день смерти Фоки, принесение головы его в Константинополь) и иногда сообщаются такие сведения, которые не находят себе подтверждения ни в греческих, ни арабских источниках (именно, что Фока перешел пролив и осадил Константинополь). Г. Успенский полагает, что «известие Ибн-ал-Атира не вполне оценено» учеными исследователями Розеном и Васильевским; по его мнению, «довольно неясные в изложении Яхъи и неточные у Ал-Макина известия о ходе переговоров или вообще о последовательности событий, касающихся женитьбы (Владимира), посылки митрополитов и военной помощи, в изложении Ибн-ал-Атира получают новое освещение»¹⁶⁸. Но никакого нового освещения указанных фактов у Ибн-ал-Атира, по нашему мнению, нет, а что в его известиях неточности и запутанности гораздо больше, чем у Яхъи, это, полагаем, несомненно.

Что же дают арабские историки для решения вопроса о времени крещения Владимира и Руси?

Приведенные из них отрывки показывают, что повествование о крещении киевского князя и о начале христианства у русов составляет эпизодическую вставку в рассказ о бунте Варды Фоки, вследствие чего события, бывшие неодновременно, оказываются перемешанными между собой, хронологическая последовательность их неясна: ее приходится восстановлять; а в вопросе о женитьбе Владимира оказывается немалая путаница...

Принятие Владимиром христианства арабские историки ставят в самую тесную связь с прибытием в Киев греческого посольства, с просьбой о помощи для борьбы с Фокой. Выше мы подробно говорили, что отправление этого посольства, в виду печального положения империи, не могло быть замедлено и, по всей справедливости, должно относиться к началу бунта Варды Фоки. Однако арабы передают нечто иное. По их известиям, Василий отправил к Владимиру послов после того, как войска бунтовщиков дошли до Хрисополя, а по известию Ибн-ал-Атира, осадили и самый Константинополь. Между тем греки передают, как мы знаем, что когда Дельфина расположился лагерем при Скутари, то у императора Василия оказался в распоряжении отряд русских и, следов., союз с ними был уже давно заключен, и мы думаем, что в данном случае нельзя не поверить греческим историкам. Если бы это передавали поздние компиляторы, то сомнение в их словах могло бы явиться, но совершенно то же удостоверяет Пселл, самостоятельный писатель. Впрочем, и Яхъя, повторенный Ал-Макином, утверждает ли непременно строгую хронологическую последовательность фактов – отправления в Киев посольства после прибытия войска Фоки к Хрисополю? У него, кажется, есть желание отметить лишь слишком быстрые успехи мятежников в их наступательных движениях к Константинополю, и из его слов бар. Розен имел, по нашему мнению, достаточное основание выводить заключение, что приблизительно к концу 987 г. отряд Дельфины достиг Хрисополя. Пусть только, после этого события император Василий отправил к Владимиру посольство, – в существе дела и в данном случае должен последовать тот же вывод, к какому мы пришли выше, при рассмотрении свидетельств византийских писателей, а именно, что весь 988 г. прошел в дружеских отношениях между киевским князем и византийским двором.

Яхъя передает, что Василий стал добиваться помощи русского князя после того, как истощились богатства его страны и он потерпел уже неудачи; а из новеллы императора от 4 апреля известно, что империя была доведена уже до крайности и печального положения еще в самом начале 988 года, так что и отправление посольства в Киев не могло быть позднее этого срока.

Рассказывая об этом обстоятельстве, арабы – Яхъя и за ним Ал-Макин – упоминают, что русские в то время, когда греки обращались к ним за помощью, были врагами их. Что значит это замечание? Не указывает ли оно на те враждебные отношения киевского князя к Византии, о которых говорится в нашей начальной летописи?

По мнению, напр., Васильевского, действительно так; Ал-Макин или тот источник, которым он пользовался, своим выражением: Русы были врагами императора Василия в то время, когда последний был вынужден обратиться к их князю, подтверждает весьма существенную черту русской повести о крещении Владимира¹⁶⁹, т. е., нужно думать, рассказ о завоевании Херсонеса, хотя тот же ученый полагает последнее событие позже апреля 989 года¹⁷⁰, следоват., после бунта Варды Фоки, когда военная помощь русских была уже не нужна. – Арабы дают понять, что русы были враждебны Византии когда-то, до начала этого бунта, и, таким образом, подразумевают в своем рассказе какие-то другие неприязненные действия русских по отношению к греческой империи, а не завоевание Корсуни. Несколько выше мы заметили, что есть основания считать князя Владимира союзником болгар в 986 году, когда войска императора Василия II были разбиты и уничтожены. Ученые (бар. Розен, Успенский) решительно не сомневаются, что в выше указаннных словах Яхъи и Ал-Макина о вражде русских к Византии разумеется, именно, сейчас упомянутый союз их с болгарами против империи.

Положение это, действительно, может быть принято с полной вероятностью. Лев диакон, не только современник битвы при Средце, но и очевидец её, как сопутствующий императору, говорит о себе, что едва не «сделался жертвою меча скифского», т. е. русского, так как слово скиф употребляется у этого историка, равно как и у его современника И. Геометра, обыкновенно и преимущественно для обозначения русской народности. «Слова Льва диакона могут указывать на действительный факт участия русских в византийско-болгарской войне 986 года»¹⁷¹.

В одном из стихотворений Иоанна Геометра, о котором мы упоминали выше (εἰς τοὺς Вουλγάρους), находится ясный намек на то, что скифы, до заключения союза с Грецией (при Василие II), были друзьями и союзниками болгар и, следов., врагами Византии¹⁷². Вполне естественно, что и Яхъя разумеет участие русских в византийско-болгарской войне, когда называет наших предков врагами Василия. Что в этом выражении арабского историка действительно нет указания на завоевание русскими Корсуни, это ясно из всего последующего рассказа Яхъи о греческом посольстве в Киев и о переговорах Василия II с нашим князем Владимиром.

Отправление этого посольства, почин переговоров, по согласному свидетельству арабских историков, исходил от византийского двора. Подобный образ действия решительно вынуждался крайне печальным положением империи, о котором сказано выше. В данном случае арабы существенно дополняют известия греческих писателей. Последние, не желая, вероятно, говорить о стеснительных обстоятельствах, в которые был поставлен царь Василий, или совсем не объясняют (как Пселл), вследствие чего прибыл в Константинополь отряд русских, или объясняют очень глухо и какой-то случайностью (у Кедрина ἔτυχε). Отсюда и самые переговоры между византийским двором и киевским князем у греческих писателей не выяснены, условия союза не раскрыты точно и определенно. Арабы, напротив, сообщают об этом некоторые, заслуживающие внимания, подробности. Византия обратилась к киевскому князю с просьбой о помощи, для борьбы с бунтовщиком Вардой Фокой; Владимир согласился на это, но со своей стороны, как свидетельствует Ал-Макин, «просил свойства» с императором Василием. Это указание Ал-Макина, по нашему мнению, очень важно. Но замечательно, что у Яхъи, первоисточника Ал-Макина, такого выражения не находится; у него рассказывается довольно неопределенно, что Василий и Владимир «заключили между собою договор о свойстве», при чем остается неизвестным, с чьей же стороны последовало первое предложение породниться. Это-то с особенной ясностью и отмечает Ал-Макин и его слова решительно отвечают исторической правде. Немыслимое дело, чтобы византийские императоры сами предложили руку своей сестры какому-то варвару, по понятию греков, нарушив тем исконные византийские традиции. Даже домогательство подобного рода, как замечено выше, должно было получить отказ. Понятно, что именно сам Владимир первым должен был возбудить вопрос о родстве с императорами Василием и Константином по их сестре Анне; для чего ему нужно было добиваться руки греческой царевны, это вопрос другой; но желание киевского князя осуществилось: императоры заключили с ним договор о свойстве. Факт этот с очевидностью доказывает до крайности стеснительное положение империи, так как помощь для неё приходилось покупать ценою брака византийской принцессы со скифским князем. В истории Византии это была inaudita res!..

Конечно, не вдруг, не без борьбы и не с охотой уступили императоры просьбе Владимира; не за тем отправляли они посольство в Киев, чтобы родниться с русским князем; здесь-то и создавалась та неизбежная проволочка в переговорах, о которой мы говорили выше. Вполне естественно, что и царевна Анна не имела особенного желания выйти замуж за Владимира. По словам Ибн-ал-Атира, она «отказалась отдать себя человеку неодинаковой с нею религии». Выражение это напоминает рассказ летописной повести о решительном нежелании Анны отправиться в Россию, «яко в поганыя», так что братья едва принудили ее к этому и, по нашему мнению, в таком предании слышится отголосок исторической правды.

Яхъя и Ал-Макин также удостоверяют, что император Василий согласился на родство с Владимиром после представления ему своих условий, а именно, чтобы крестился сам киевский князь и весь народ его стран. Нельзя думать, чтобы мы русские стали христианами, благодаря этому требованию византийского императора и искательству руки царевны Анны со стороны Владимира. Не сомневаемся, что св. князь и раньше этого лично был расположен к христианству и имел твердое намерение не только самому принять его, но и сделать господствующей религией в нашем отечестве. На пути к осуществлению своей заветной цели, по премудрому устроению Промысла, Владимир встретился не с препятствиями, а с самыми благоприятными обстоятельствами, благодаря которым блистательно выполнил свою миссию...

К какому времени относится исполнение заключенного между Василием и Владимиром договора о свойстве? Известия арабов в решении этого вопроса, хотя и определеннее известий греческих писателей, все-таки представляют немалую запутанность. Ибн-ал-Атир говорит, что Василий и Константин «просили помощи» у Владимира и «женили его на одной их сестре» и, следов., полагает одновременно совершившимися оба эти события – обращение за помощью и брак Владимира; но непосредственно за этим продолжает: «и отказалась она (сестра императоров) отдать себя человеку неодинаковой с нею религии, и принял он тогда христианство», значит, брак не был заключен, так как Анна от него отказалась. Далее Ибн-ал-Атир снова говорит, что Владимир «женился на ней и пошел на ветречу Вардису» и т. д. В подобном рассказе, очевидно, есть что-то неладное, спутанное и неясное.

Г. Успенский полагает, что достаточно, употребленное Ибн-ал-Атиром в начале выражение: «женили его» заменить другим: обручили, и получится «новое освещение событий»¹⁷³, но, на самом деле, это едва ли так. Во-первых, на каком основании Анна могла отказываться от своего жениха, уже после обручения с ним? Разве предположить, что ее обручали без её согласия, – но это очень странно и не могло быть допущено ни Владимиром, ни братьями невесты. Во-вторых, что же это было за обручение, когда киевский князь оставался еще язычником, как ясно из слов Ибн-ал-Атира, а невеста была христианкой?

Из разбираемого места арабского историка можно выводить лишь то заключение, что Владимир принял христианство и даже женился, до оказания военной помощи императорам.

Подобное известие есть и у Ал-Макина. Сообщив, что Владимир просил свойства с Василием, Ал-Макин продолжает: «и женился царь русов на сестре Василия» после предварительного принятия христианства и император «отправил к нему митрополитов, которые обратили в христианство его и весь народ его владений», а несколько ниже арабский историк передает, что «царь русов отправился со всеми войсками своими к услугам царя Василия»; следов., нужно думать, не только крещение Владимира, но и Руси, было до оказания военной помощи Византии.

Даже и Яхъя в своем рассказе о браке Владимира допускает спутанность, которую, впрочем, можно устранить при внимательном рассмотрении его повествования. Сначала он говорит, что киевский князь Владимир и император Василий «заключили между собою договор о свойстве и женился царь русов на сестре царя Василия, после того как он поставил ему условие, чтобы он крестился», т. е. допускает тот же порядок событий, какой и у Ал-Макина, с той еще странной особенностью, что брак Владимира с Анной как будто предполагается, по заключении лишь условия о крещении, но до крещения. Понять буквально слова Яхъи, значило бы допустить очевидную несообразность...

Далее Яхъя передает, что царь Василий только «впоследствии» послал к Владимиру митрополитов и епископов и они окрестили царя... и отправил к иеиу сестру свою» и тем дает понять, что предыдущее выражение: «женился» далеко не точно. В действительности же, брак киевского князя с византийской принцессой совершился не одновременно с просьбой о помощи, а когда-то впоследствии, когда именно, Яхъя не указывает с хронологической точностью. Ал-Макин сократил изложение своего первоисточника, выпустил чрезвычайно важное слово: «впоследствии» и тем спутал события, внес немалую беспорядочность в свои известия, в которых можно несколько разобраться при помощи Яхъи.

Говоря, что Василий отправил духовенство и свою сестру Анну к нашему князю Владимиру уже впоследствии, Яхъя явно забегает вперед в изложении событий, что дает понять и сам он; поэтому, начиная свою речь (непосредственно после сейчас указанного места) об отправлении войска русов на помощь грекам, замечает, что это произошло тогда, «когда было решено дело о браке» между Василием и Владимиром. Г. Завитневич говорит, что и это выражение можно понимать двояко: «и так, что вспомогательный отряд отправлен был по заключении только условия о браке, равно и так, что это случилось уже после самого бракосочетания»¹⁷⁴. Но второе понимание не вытекает с необходимостью из слов Яхъи и несколько натянуто.

Итак, на основании известий арабского историка Яхъи антиохийского, можно с полной уверенностью полагать, что отправлению русского вспомогательного войска в Византию предшествовало только условие относительно родства Владимира с византийскими императорами. Как же теперь понимать выражение Яхъи: «и заключили они между собою договор о свойстве и женился царь русов на сестре царя Василия?» Барон Розен, комментируя эти слова, говорит, что кажущееся противоречие их с последующим рассказом легко устраняется другим более гладким переводом: «и заключили они договор о свойстве и женитьбе...» Если этот перевод действительно гладкий и может быт принят, как отвечающий тексту оригинала (порукой чему может быть ученая компетентность бар. Розена), то противоречие, действительно, исчезает и слова Яхъи получают точный и определенный смысл.

С устранением сейчас указанной запутанности, рассказ Яхъи дает полную возможность упорядочить события русской истории, современные бунту Варды Фоки, и разъясняет мимоходное замечание греческих компиляторов (Кедрина и Зонары) о браке Владимира с Анной.

В арабских известиях еще обращает на себя внимание попытка, по возможности, выделить и отметить факт личного крещения св. Владимира. Нбн-ал-Атир (отчасти и Ал-Макин) ставит его раньше отправления военной помощи в Византию. Яхъя относит этот факт к более позднему времени, но отделяет его от посольства к Владимиру невесты. Не сказались ли в подобной попытке отголоски того предания, что Владимир крестился прежде своего народа и несколько раньше брака с Анной? И на восток могло проникнуть это предание, но не только там, но и у нас на Руси не знали точно, где и от кого крещен св. князь, а, между тем, хорошо было известно, что собственно русская земля была крещена греческим духовенством. Не умея разобраться среди этих недоумений, арабы и находили более удобным соединить личное крещение киевского князя с крещением народа и соединили так, что у одних (у Ибн-ал-Атира) крещение народа приурочено ко времени крещения князя, а у других (у Яхъи) совершенно напротив. Не этим ли обстоятельством – желанием выделить личное обращение Владимира в христианство и неумением сделать это – объясняется та спутанность в известиях арабов о крещении Владимира и браке его с Анной, которую мы указали выше?

С вероятностью можно думать, что Яхъя, как замечено при разборе свидетельств мниха Иакова, полагает крещение русского князя, хотя и поздно, но дома – на Руси. Он выражается, что император Василий отправил духовенство к Владимиру и это духовенство крестило князя и народ. Где же могло быть это одновременное крещение просветителя Руси и его подданных, если не в нашем отечестве? Конечно, Яхъя здесь перепутывает события, но для нас важно его желание сохранить предание, что Владимир переменил веру своих отцов на своей же отчизне. Самое крещение Владимира у Яхъи видимо отделено промежутком времени от прибытия в Россию царевны Анны, а так как последнее событие предшествовало (а не последовало, как у Яхъи) крещению русского народа, то следует думать, что последующим оно могло быть по отношению к личному крещению самого князя.

После заключения договора о браке между Владимиром и императором Василием, была отправлена военная помощь в Византию, – что ясно указал Яхъя. Время отправления её и время прибытия в Константинополь, очень важное для правильного взгляда на русско-византийские отношения, уясняющее и самый вопрос о посольстве в Киев, было, по возможности, определено нами, при рассмотрении греческих источников.

Затем Яхъя подтверждает вышеуказанное положение, что русские участвовали в двух битвах императора Василия с бунтовщиками – при Хрисополе и Абидосе, каковую подробность опустили Ал-Макин и Ибн-ал-Атир.

Между двумя поражениями войск Варды Фоки Яхъя полагает довольно значительный промежуток времени, под которым полагает некоторые события – покорение императором Василием приморской области, захват флота Варды Фоки, изгнание бунтовщиками антиохийского патриарха Агапия (в субботу 8 Адара (марта) 1300 (989) г.). И эти события выпущены в компиляции Ал-Макика и могут быть восстановлены лишь при помощи его первоисточника Яхъи, современника св. Владимиру.

Здесь кончаются имеющие отношение к нашему предмету известия арабов.

Правда, на основании слов Ибн-ал-Атира и Ал-Макана, может быть возбужден вопрос о личном участии Владимира в походе на помощь императору Василию II, – вопрос, которым очень занят г. Успенский¹⁷⁵, но он обоснован еще слишком шатко¹⁷⁶, не подтверждается свидетельством ни Яхъи, ни греческих писателей, а главное, не имеет никакого существенного значения для хронологии начала христианской эры в нашем отечестве, а потому нет цели заниматься нарочитым решением его.

Остается неясным, когда же был заключен брак Владимира с Анной, когда прибыло на Русь греческое духовенство, для крещения русского народа? Яхъя указывает лишь то, что события эти случились несколько позднее (впоследствии), но позднее чего? Так как заключение условия о браке Владимира с византийской принцессой было вызвано опасным развитием бунта Варды Фоки и только после этого условия был отправлен в Византию вспомогательный отряд русских, то самый брачный союз нужно относить уже к тому времени, когда военная помощь от киевского князя исполнила свое дело, когда, благодаря ей, восстание Фоки было прекращено и византийская империя избавилась от внутренних неурядиц и смятений.

Для более точного решения поставленного вопроса, не вполне определенного в известии Яхъи, нам приходится обратиться к русским источникам и Льву диакону. Первые говорят, что брак Владимира с Анной был заключен по взятии Корсуни русскими, а последний удостоверяет, что завоевание Херсонеса Таврического случилось в 989 г. Следоват., как необходимое дополнение и заключение известий арабских историков, нужно взять самое начало третьей главы нашей статьи.

В заключение разбора свидетельств арабских писателей¹⁷⁷ мы, на основании их, представляем те выводы, которые существенно дополняют положения, вытекающие из рассмотрения известий греческих летописцев, а именно:

1) Арабы знают о крещении Владимира и Руси, но говорят об этом событии в связи с историей византийской империи.

2) Принятие Владимиром христианства у них связывается с заключением условий о браке.

3) Переговоры о родстве киевского князя с византийским двором шли одновременно с переговорами о помощи для борьбы с Вардой Фокой, возбужденными греческими императорами.

4) Военный отряд русских был отправлен л Константинополь после заключения условий о браке.

5) Исполнение же самого договора и крещение Руси было впоследствии, значит, после бунта Фоки.

6) Арабы, кажется, выделяют, как особое событие, крещение киевского князя.

Сопоставим теперь выводы из свидетельств греческих и арабских историков с данными русских источников, по отношению к вопросу, о времени крещения св. Владимира и Руси.

Летописная повесть передает, что в 988 г. князь «Володимер иде с вои на Корсунь, град Грецкый», после продолжительной осады взял его и, затем, послал грозное требование в Константинополь к царям Василию и Константину: «се град ваю славный взял, слышю же се, яко сестру имате девою, да аще ея не вдасте за меня, то створю граду вашему (т. е. Константинополю), якоже и сему сотворих»¹⁷⁸. А греческие и арабские историки удостоверяют, что в 988 году никаких враждебных отношений киевского квязя к Византии не было, а совершенно напротив, русские были тогда в союзе с греческими императорами, боровшимися против бунтовщиков.

Летопись говорит, что Василий и Константин, уступая угрозам Владимира, согласились на брак его с Анной; а между тем, по известиям арабов (а отчасти и греков), такое согласие обусловливалось вовсе не угрозами киевского князя, а возмущениями внутри самой империи со стороны вновь явившегося лжеимператора Варды Фоки. И не странно ли допустить, что в то время, когда византийская империя, благодаря возмущению, была на краю опасности, императоры, не заботясь о спасении своей власти, составляют свадебные поезда в Корсунь, по требованию Владимира?!.. Ужели такое несвоевременное дело нельзя было отложить до более удобной поры?!..

Напротив, мних Иаков ничего подобного в летописной повести не передает: под 988 годом у него значится только поход Владимира к порогам, который, может быть, удобно понимать так, как указано выше. Враждебные действия русских против Византии – взятие Корсуни – Иаков относит к 989 г., что, как мы знаем, находится в полном согласии со свидетельством современника событию, Льва диакона, которому, однако, противоречит летописная повесть о крещении Владимира и Руси.

Ни летопись, ни мних Иаков не обнаруживают знакомства с событиями греческой истории, с русско-византийскими отношениями; но первая своими хронологическими данными противоречит и греческим и арабским писателям, а второй дает полную возможность удобно разместить рассказываемые этими историками события. Он помечает лишь последний хронологический пункт – взятие Корсуни русскими – и помечает притом совершенно верно. Можно теперь судить, в чью пользу говорят свидетельства иностранцев (греков и арабов), кого они подтверждают – летопись или сказание мниха Иакова и на сторове которого из этих источников преимущественная правда.

* * *

Мы рассмотрели все важнейшие исторические свидетельства, имеющие отношение к вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси. Вне нашего обзора осталось известие армянского историка Асохика, писателя достоверного, современника императору Василию II и киевскому князю Владимиру, но его слова мы приведем несколько ниже и покажем, почему нарочито не занимаемся разбором их.

На помощь истории, в разрешении спорных и недоуменных вопросов, могла бы прийти археология, которая и в данном случае, относительно крещения Владимира и Руси, была бы в состоянии оказать немаловажную услугу письменным памятникам. Развалины Корсунских церквей, упоминаемых в «житии бл. Володимера», в различных списках летописи (под разными названиями), вероятно, сохранились и до наших дней; не дадут ли они чего-нибудь, для решения интересующего нас вопроса? Раскопки, кажется, давно производятся, но важных открытий не известно... «Если бы произведены были такие тщательные раскопки, говорит проф. Голубинский, какие умеют делать другие люди, то, может быть, и открыто было бы что-нибудь важное»¹⁷⁹. Не знаем, как отнеслись наши археологи к такому строгому и резкому замечанию, но то верно, что в настоящее время корсунские памятники ничего не дают, для решения вопроса о времени крещения св. Владимира и нашего отечества; а известия о них в летописи и «житии бл. Володимера» представляют, как мы говорили, одну путаницу...

Резюмируя все нами сказанное, мы приходим к следующим главным выводам, которые касаются: а) источников, имеющих отношение к вопросу о времени крещения Владимира и Руси, б) порядка и последовательности событий начала христианства в нашем отечестве.

а) Выводы относительно источников:

1) Среди отечественных исторических памятников, по своей древности и авторитетности, первое место неоспоримо занимает «похвала Володимеру» мниха Иакова. Будучи проверена в своих показаниях сказаниями о Борисе и Глебе пр. Нестора и неизвестного автора и сопоставлена со свидетельствами греков и арабов, она имеет преимущественное, даже исключительное право на доверие.

2) Повесть о крещении Владимира и Руси, помещенная в летописи, но не принадлежащая летописцу, в хронологическом отношении (которое собственно и важно для нас) неудовлетворительна; доказательства в пользу её достовервости слабы и не выдерживают критики; её сведения находятся в несогласии с ходом дел византийской истории, о которых говорят греческие и арабские писатели.

3) «Житие бл. Володимера», представляющее, может быть, первую редакцию летописной повести и вообще очень сходное с ней (т. е. с повестью), в своей хронологии представляет решительную путаницу и в этом отношении стоит, кажется, ниже всякой критики.

4) Сведения, получаемые по интересующему нас вопросу от греческих писателей, очень скудны; в них нет и речи о крещении Владимира и Руси. Греки (и то не все, кроме Льва диакона и Пселла) упоминают лишь мимоходом о браке Владимира с Анной, но и эти сведения теперь приходится брать у писателей сравнительно поздних и только одно важное событие – взятие Корсуни русскими отмечено современником (Львом диаконом). Греческие летописцы, таким образом, не прямо, а только побочным способом дают возможность определить год крещения Руси.

5) Арабы существенно дополняют греческих историков: они знают о крещении св. Владимира и начале христианства в нашем отечестве и ставят эти события в тесную связь с теми политическими событиями, о которых говорят византийские писатели. Из взаимного сопоставления и сравнения свидетельств этих разнородных историков можно получить довольно верную картину событий 987–989 гг. Первое место среди арабских летописцев занимает Яхъя антиохийский, современник св. Владимира; с открытием его летописи, Ал-Макин и Ибн-ал-Атир, как писатели позднейшие и несамостоятельные (что несомненно известно о первом), должны потерять почти всякое значение.

Частные выводы из разбора свидетельств греческих и арабских писателей сделаны нами выше.

б) Относительно хронологии начала христианства в нашем отечестве, выводы из рассмотрения отечественных и иностранных свидетельств коротко могут быть формулированы так:

1) Св. Владимир лично принял христианство в 987 г.

2) В 988 г., под которым в летописи значится поход св. князя под Корсунь, его крещение, брак с царевной Анной и крещение русского народа, в действительности не имело места ни одно из упомянутых событий.

3) Корсунь взята в 989 г.

4) В том же году, вероятно, был заключен брак Владимира с греческой царевной.

5) Крещение русского народа началось уже по возвращении князя из похода, по всей вероятности, не раньше 990 года.

Эти положения составляют конечные результаты всего вышесказанного. Находим нужным дополнить нашу речь и наш разбор исторических свидетельств следующими замечаниями. Год крещения св. Владимира мы принимаем тот, который указан у мниха Иакова и Нестора, – принимаем потому, что не имеем решительно никаких оснований не доверять указанным древнейшим русским писателям. – В последнее время явилась попытка сблизить принятие киевским князем христианства с отправлением к нему посольства из Византии для переговоров о военной помощи. Думают, что это греческое посольство вместе с политическими целями преследовало и миссионерские, сделало попытку обратить киевского князя в христианство¹⁸⁰. Предполагают даже и большее, а именно, что Владимир, после заключения условий о браке с греческой царевной, принял крещение в присутствии императорских послов и, может быть, даже из рук духовного лица, присутствовавшего в посольской свите¹⁸¹. Арабские историки действительно, как мы знаем, дают некоторые основания для подобных предположений. Однако нам думается, что нет особенной необходимости ставить крещение Владимира в тесную связь с прибытием в Киев греческого посольства и даже в зависимость от этого события. Мы не сомневаемся, что св. князь и раньше этого, т. е. до прихода послов от византийских императоров, не только сам был расположен к христианству, но и желал сделать его религией своих подданных (сомневающиеся в этом, по нашему искреннему убеждению, недостаточно хорошо понимают равноапостольный подвиг св. Владимира); почему же он лично не мог сделаться христианином? Ужели необходимо было дожидаться греческого посольства для перемены веры!?.. Не напрасно же мних Иаков говорит, что «Бог просвети сердце князю Володимеру приати святое крещение»; а по словам митр. Илариона, Владимир «притече ко Христу, токмо от благаго смысла и остроумия разумев, яко есть Бог един», не видя пред собой ни проповедников, ни чудотворцев. Лично сам св. князь мог принять крещение от простого киевского священника из варягов, мог сделать это без всякой торжественности, а по некоторым причинам (указанным в начале статьи) положительно тайно. Иное дело крещение народа. Светлый ум Владимира, понимание значения христианства внушали князю мысль, что мало крестить народ в водах Днепра или Почайны, нужно научить его новой вере, нужно, так сказать, привить к нему христианство, создать грамотность, школу и, если можно, просвещение. Вопрос о том, как достигнуть этого, был слишком серьезный; но св. Владимиру удалось разрешить его с успехом...

Другое замечание касается причин, вызвавших поход под Корсунь. В самом деле, в начале 989 г. Владимир, как известно, является союзником греков в борьбе их с Вардой Фокой и в том же году объявляет войну им; что же вызвало такую скорую перемену отношений? Рассмотренные нами исторические свидетельства не дают на этот вопрос прямого ответа, его можно установить путем догадок и предположений. Бар. Розен, для объяснения вражды Владимира к Византии, делает такую гипотезу: «Корсунь был взят с целью принудить Василия к исполнению какого-нибудь или каких-нибудь существенных условий договора» (заключенного вначале бунта Варды Фоки). В числе этих условий был брак киевского княвя с сестрой императоров. Однако, взяв Корсунь, Владимир добивается руки царевны Анны, следов. греки добровольно не хотели выполнить одного очень важного пункта договора¹⁸², что, впрочем, очень понятно. Мы уже говорили, что брак греческой царевны с владетелем варварской страны не мог быть одобрен византийским двором и согласие на него было вынужденное печальным положением империи. Когда же опасность для византийских императоров миновала, их противник – Варда Фока – был не только побежден, но и убит, царствующие братья, вероятно, не обнаружили желания породниться с киевским князем и, может быть, постарались поскорее выпроводить союзный русский корпус из пределов Византии. Владимиру оставалось только силой заставить императоров исполнить раньше данное слово. Мало этого. Мних Иаков передает, что Владимир так молился Богу под стенами Корсуни: «Господи Боже, Владыко всех! Сего у Тебе прошу, даси ми град, да прииму и да приведу попы на свою землю, и да научат люди закону крестьяньскому». На основании этих слов, можно думать, что греки не обнаруживали никакого особенного усердия к просвещению нашего отечества светом христианства и не торопились отправкой духовенства к Владимиру. – Словом, неисполнение византийскими императорами самых существенных статей договора, заключенного между Константинополем и Киевом, и было для Владимира поводом объявить грекам войну и двинуть свои войска на Корсунь...

Всем нашим соображениям о корсунском походе св. Владимира, по-видимому, противоречит свидетельство армянского историка Асохика, который, рассказывая под 1000 г. о путешествии греческого царя по Армении, упоминает о сильной схватке в греческом лагере из-за ничтожной причины. Дело началось дракой из-за сена между иверийцем и русом, а кончилось боем; иверийцу помогали свои, русу – свои; последних, по словам Асохика, «было 6000 пеших, которых просил царь Василий у царя рузов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последняго. В это же самое время рузы уверовали во Христа»¹⁸³.

Предполагают, что это тот самый отряд, который был отправлен на помощь Василию II для борьбы с Вардой Фокой¹⁸⁴, следов., он не возвращался на Русь до 1000 г.; его присутствие в греческом войске исключает, таким образом, враждебные действия Владимира против Византии в 989 г. Но представленное понимание слов Асохика решительно произвольно. Армянский историк указывает очень ясно и определенно, когда император Василий выпросил 6000 отряд русских у киевского князя, и перетолкования здесь совершенно излишни. Асохик ничем не дает понять, что этот отряд сражался с Вардой Фокой, напротив, он отмечает другой повод и другое время его появления. Приведенные слова Асохика не имеют в существе дела никакого отношения к главному нашему предмету; в них разве заслуживает внимания отмеченная связь между двумя фактами – браком Владимира с Анной и распространением христианства среди русских, – каковое обстоятельство известно из русских и арабских источников.

На основании всех сделанных нами разъяснений исторических свидетельств о времени крещения св. Владимира и Руси, на основании высказанных соображений и выводов, не трудно указать порядок событий русско-византийской истории 987–990 г., – порядок, по нашему мнению, вполне приближающийся к истине.

Во второй половине 987 г. (в августе или сентябре), Варда Фока открыто провозгласил себя императором. Василий II, будущий Болгаробойца, не имея достаточно сил для борьбы с бунтовщиком, видя нерасположение к себе греков, отправил посольство к киевскому князю с просьбой о помощи. Владимир, уже расположенный к христианству, а, может быть, лично принявший крещение, согласился на просьбу императора, но со своей стороны стал добиваться руки греческой царевны. Уступая настоятельной нужде, Василий дал свое согласие на удовлетворение подобного домогательства. После заключения условий о браке, весной 988 г., вспомогательное войско русских было отправлено в Константинополь. Соединив его со своим греческим отрядом, император, после предварительного убеждения бунтовщиков, решил напасть на них при Хрисополе, где стоял Дельфина со своим отрядом. Одержав, благодаря русским, победу над врагами, Василий занялся покорением приморской области, захватом флота Варды Фоки и, наконец, весной 989 г., двинулся к Абидосу против своего соперника. В роковом сражении, 13 апреля, Фока был побежден и убит. Бунт кончился. Теперь естественно было ожидать исполнения греками условий договора, заключенного ими с киевским князем. Но Василий или мало заботился об этом или прямо отказал в исполнении. Владимир решился силой принудить императора, выполнять прежде заключенные условия. Он предпринял поход под Корсунь, взял город – в конце 989 г. – и, как передает Торжественник XV в., «не роспустив полков посла Олга воеводу своего с Ждьберном в Царь-град к царем просити за себе сестры их»¹⁸⁵. На этот раз Василий должен был исполнить требование киевского князя. Брак последнего с Анной состоялся в Корсуни. Получив духовенство, запасшись необходимыми священными предметами для будущих новых христиан, Владимир возвратился в Киев и здесь, после некоторого предварительного оглашения народа в вере, устроил общее крещение киевлян, которое, по вычислению времени, будет падать на 990 г.¹⁸⁶.

Таков общий ход событий!.. Таким, по крайней мере, он представляется нам!..

Спрашивается: какое же из трех, указанных в самом начале статьи, мнений о времени крещения св. Владимира и Руси более справедливо? Отвечать на этот вопрос очень нелегко. Первое мнение, основанное на летописи, решительно трудно признать правильным, его можно считать даже совсем неточным. Второе, – высказанное проф. Голубинским, основано на хорошем источнике – «похвале» мниха Иакова, – но в хронологии страдает погрешностями (а именно, в соглашении свидетельства Иакова со свидетельствами греческих летописцев – Кедрина и Зонары). – И третье мнение не представляется совершенно справедливым, как подрывающее авторитет мниха Иакова (в годе крещения Владимира) и, кажется, не совсем справедливо относящее крещение Руси к 989 г.

Конечно, мы вовсе не имеем претензии выставлять свои выводы абсолютно несомненными; нет никакого сомнения, что далеко не все согласятся с ними, – на этом мы и не настаиваем, не смеем и рассчитывать на это, а предлагаем лишь посильное разумение исторических свидетельств по вопросу о времени крещения св. Владимира и Руси.

Очень недавно – 13 марта нынешнего 1888 г. – проф. Соболевский читал в обществе летописца Нестора доклад о том, что летописный год крещения св. Владимира и Руси должен быть принят наукой, как единственно правильный. Это мнение разделяли гг. Фортинский и Голубев¹⁸⁷ и, без сомнения, таких лиц немало!..

Это-то с очевидностью и доказывает, что предубеждение часто бывает сильнее всяких рассуждений и доказательств... А г. Крыжановский выражает надежду, что со временем, с открытием новых источников, правильность летописной даты будет вполне доказана. «Немало, говорит он, бывало в науке мнений и гаданий, которые, при свете новых открытий, безвозвратно падали», хотя, по-видимому, были близки к истине. Неизвестно и то, «что принесет работа над догадкой о годе нашего крещения»¹⁸⁸. Однако, недавнее открытие летописи Яхъи не может считаться благоприятным для летописи...

Будем надеяться, что по поводу 900-летия крещения Руси вопрос о времени этого события достаточно разъяснится в юбилейной литературе...

Н. Левитский