Мысли об обете Иеффая (Суд.11:30–40)

Обет Иеффая в Священной Истории представляет беспримерное явление. Нежно любящий отец изрекает смертный приговор на свою единственную дочь сверх всякого ожидания. Умея ценить святость обетов, он не смеет изменить своему страшному слову; он совершает над нею обет свой, как определение Всевышнего. Искать ли здесь путей Промысла, для высших целей чудно располагающего судьбою человеческою, или подивиться опрометчивости отца? Открывать ли здесь опыты живой веры или пожалеть о слепом суеверии? Винить ли бесчеловечность уставов, позволявших проливать человеческую кровь в жертву Бога мира, или оправдывать их, то изветом на их древность, то открытием в них смысла сообразнейшего с их духовным знаменованием? Достоинство лица Иеффая, ознаменованного печатию веры по Апостолу (Евр.11, 32) а, может быть, и честь Библии требуют, чтобы мы решили эти вопросы, сколько возможно, удовлетворительнее. Для этого рассмотрим обет Иеффая с двух сторон: как действие религиозное и как событие историческое. В первом случае мы обратим на него внимание, прежде как на плод внутренней религии Иеффая, потом как на действие, связанное с положительными законами внешнего богослужения; в другом случае мы покажем, каким образом был исполнен этот обет.

Итак из какого источника, из каких побуждений происходил обет Иеффая?

Св. Писание говорит, что после того, как двукратное посольство Израильское к Аммонитскому царю с мирными предложениями оказалось безуспешным, бысть на Иеффаи Дух Господень, и прейде Галаада и Манассию... и обеща Иеффай обет Господеви (Суд.11:29–30). Ежели войти в состояние духа Иеффаева, то по всей вероятности оно было таково. – Видя всю несправедливость Аммонитян, под пустым предлогом искавших одной корысти, новоизбранный вождь воспламенился справедливым негодованием; он прошел заиорданские области, воззывая всех к ополчению на врагов, и в этом жару ревности, который был управляем Духом Божиим, произнес и свой обет. Значит, обет был плодом святой ревности о законах Божественной правды, к стыду человечества пренебреженных целым народом. И действительно, этот священный энтузиазм, в котором скрывалась и любовь к отечеству, не мог не произвести такого плода. Пылкое сердце Иеффаево говорило Богу: «что станется с племенами земными, когда будут презирать твои вечные уставы? Нет! не попустишь Ты этого. Я чувствую в себе призвание быть орудием Твоего правосудия, – готов последовать ему, и вот, в знак моего самопожертвования, по возвращении моем с миром от Аммонитян, чтобы ни вышло прежде всего из дома моего навстречу мне, будет Твое, и вознесу сие во всесожжение (Суд.11:31)». Таким образом этот обет, исходя из ревности о Божественной правде, направляемый Духом Господним, в существе своем выражал готовность предаться в полное распоряжение промысла Божия.

Что значил этот обет в отношении к обрядовой стороне религии? В этом отношении он был не иное что, как вид богослужения, дозволенного законом Моисеевым, и мог простираться на всю собственность человека от своей души до бездушных вещей (Лев. 27, 2. 14. 16). По этому он сообразен был и с положительною стороною религии.

Таким образом в обете Иеффая нет ничего безразсудного или суеверного. Обратим теперь внимание на его исполнение. Оно составляет главнейшее затруднение для исследователя Св. истории.

Св. Бытописатель так говорит о нем: «когда Иеффай возвратился победителем в свой дом, его встречает с торжественным ликом единородная дочь его. Пораженный такою внезапностью отец смутился и разодрал одежду свою: но дочь, узнав, чтó было причиною такого смущения, в полноте чувствования Божественных благодеяний, охотно покоряется изреченному на себя приговору, и только просит времени для оплакания своего девства с подругами. После чего отец совершает на ней обет свой, имже обещася (Суд.11:39)».

В чем же теперь состояло исполнение обета? Многие думают, что она принесена была во всесожжение; другие полагают, что она осталась только в девстве и посвящена на служение при скинии.

Мы предпочитаем последнее мнение; и вот тому основание. – Обет Иеффаев, в начале своем, состоял под управлением (как мы заметили) Духа Божия; предмет обета оставлен был на волю Провидения: теперь, неужели совершение его должно зависеть от духа тьмы, как думал и Златоуст? Там, где дело отдано в руки Провидения, это самое Провидение и совершает его, обращая к славе своей. И достойно ли бы было Бога, если бы Он окончил это торжество веры и преданности ужасным и неслыханным примером человеческой жертвы? Ежели не ныне, в век просвещения, когда человек, начавши водиться рассчетами своего рассудка, не хочет, чтобы Промысл вносил свои распоряжения в сферу свободной его деятельности; то по крайней мере в то время, когда водились чувством, детская преданность воле Божией не могла нанести пятна религии. Посмотрите на Авраама, когда он ведет на жертву своего сына. Он уверен, что Промысл, которому он вручил судьбу своего сына, не посрамит его преданности в волю Божию: и Бог не попустил совершиться страшной жертве. Не то же ли самое и здесь? Та же преданность, та же вера, которой свидетельство дает Апостол, руководствовали и здесь духом Иеффая. И так, дочь Иеффаева не могла быть принесена во всесожжение: к чему же привита догадка, что она посвящена скинии? Св. Бытописатель, упомянув о исполнении обета, прибавляет: и сия не позна мужа (Суд.11:39). Эти слова конечно не что иное суть, как изъяснение предыдущих слов: и сотвори на ней обет свой, имже обещася (Суд.11:39): иначе для какой цели они поставлены? Итак она осталась в девстве, и между тем, по силе обета, должна быть Господнею – что все не иначе могло состояться, как чрез посвящение ее для служения скинии. Пример постницъ, еще во времена Моисея постившихся у дверей скинии свидения (Исх. 38, 8) показывает, что это посвящение не было что нибудь необычайное и новое.

Противное мнение имеет также свои основания. Ему следовали по большей части древние толкователи Св. Писания. Основание следующее: – И сотвори на ней обет свой имже обещася (Суд.11:39). Сила доказательства в том: Иеффай как сделал обет, так его и исполнил; но обет его был – принести во всесожжение Господу то, что прежде из дома его выдет ему на встречу, – вышла дочь его: значит, он принес ее во всесожжение. Для отражения этого умозаключения некоторые так переводят слова обета: и будет Господне или вознесу сие во всесожжение (Суд.11:31). Перевод принужденный, хотя с словоупотреблением еврейского языка и сообразный. Впрочем и нет никакой нужды прибегать к такому пособию.

Пусть обет будет состоять в исключительном намерении жертвоприношения; мы спросим только: как бы Иеффай исполнил обет, который он дал, ежели бы из дома его вышло прежде нечистое животное? Скажут: ежели столько безразсуден был обет, то конечно можно бы ожидать столь же безразсудного исполнения. Мы заметили, что обет не мог быть безразсудным, не только в источнике, но и в существе своем, так как все, составляющее собственность человека, от собственной души до бездушных вещей, по закону, могло быть предметом обетов. Что же говорит закон о животных, когда они составляют предмет обетов?

Если то, что обещано Господу, будет скот, который приносят в жертву; то все, что дано Господу, должно быть свято: не должно выменивать его и заменятъ (Лев 27, 9–10).

Значит, на нем должно исполнить обет во всей своей силе.

Если же скот будет нечистый, то должен он, т.-е. кто дал обет, выкупить по оценке священника и приложить к тому пятую часть; если не выкупят, то должно продать по оценке священника, а не приносить в жертву (Лев. 27, 27).

Вот уже закон обета, сообразно предмету его, принимает другой вид. Обет может исполнен быть законным образом, хотя бы и не следовали буквальному его смыслу.

Что же говорит закон в подобном случае о людях?

Он повелевает выкупать души по той цене, какую назначит священник (Лев. 27, 2–8). В одном случае выкуп был не дозволен.

Только все заклятое, говорил закон, что под заклятием отдает человек Господу из своей собственности, человека ли, скотину ли, поле ли своего владения, не продается и не выкупается: все заклятое есть великая святыня Господня. Все заклятое из человеков, что отдано под заклятием, не выкупается: умертвить должно (Лев. 27, 28–29).

Это место, повидимому, может служить сильнейшею опорою для противного мнения. По закону надлежало бы Иеффаю выкупить свою дочь; но смущение его, еще более оплакивание девства его дочерью, служат ясными указателями, что она не выкуплена: значит, с нею поступлено было по силе этого страшного закона о заклятом? Не следует, и именно вот из чего:

1) Иеффай произнес пред Богом обет (нэдер), а не заклятие (херем) на то, что прежде всего выдет из дома по его возвращении.

2) Ежели взять в соображение, что закон Моисеев прямо запрещал человеческия жертвы (Втор. 12, 30–31); то если закон заклятия и простирался когда на собственность человека, то без сомнения не на ту собственность, которую всякий имел в домашнем быту своем, но которую назначал каждому жребий при самом занятии земли Ханаанской, когда все от человека до скота надлежало предать мечу (сюда относятся, напр. проклятие Иерихона (Нав. 6, 16), Гая (Нав. 8, 26)). И в этом отношении закон этот был временный; во всяком же другом случае он касался только нарушителей какой нибудь важной общественной клятвы, и мог также простираться как на людей, (Нав. 7; 1Цар.14:24–28, 36, 39), так и на скотов (Исх. 19, 13). Здесь ни тот ни другой случай места не имеют.

3) Да хотя бы Иеффай и предпринял, по недоразумению, исполнить буквально свой обет, то жрецы, которые (если даже допустим, что Иеффай решился принесть жертву без их ведома) в продолжение двухмесячного времени, остававшагося до исполнения обета, не могли не узнать о его намерении, никак не попустили бы совершиться бесчеловечной жертве. Они изъяснили бы ему силу и образ законного исполнения данного им обета; тем более, что

4) в те времена редко принимались за какое-нибудь важное дело, не вопросив Бога.

Но почему же Иеффай не выкупил своей дочери? Потому что он видел важность своего обета, умел ценить благодеяние Божие и не хотел его унизить до того, чтобы столь высокую благодарственную жертву, которой очевидно Бог требовал от него в знамение его веры, по закону заменить незначительною в его глазах ценою. Очень вероятно также, что была на то особенная воля Божия, которую конечно старались узнать в таком важном деле.

Нам остается теперь решить некоторыя недоумения, которыя отчасти препятствуют согласиться на принятое нами мнение.

1) Для чего Иеффай так сильно возмутился, когда дочь вышла встретить его? Без сомнения он представил здесь, что изрек на нее смертный приговор. Я отверз о тебе уста мои пред Господом, говорил он, и не могу возвратить обета (Суд.11:35).

Смущение его могло происходить совсем от другой причины, именно от представления, что он с своею дочерью невозвратно теряет утешительную надежду видеть когда либо продолжающимся свое потомство: ибо она была у него только одна, и не было у него еще ни сына, ни дочери (Суд.11:34). А может быть и в самом деле эта внезапная печаль произошла от представления, что он должен принести ее во всесожжение, доколе наконец священники не изъяснили ему или и сам не сообразил, как должно поступать в этом случае.

2) Для чего бы дочери Иеффаевой оплакивать девство свое, если бы она не представляла себе близкой смерти? Она имела бы время оплакать его находясь и при скинии.

Неумный совет. В присутствии Бога, когда все мысли и желания должны быть заняты одним Ему служением, будто бы позволительно обращать свои взоры на покинутый мир и сетовать об оставленных утехах супружества. Дочь Иеффая имела великую и благочестивую душу. Конечно, ее, глубоко проникнутое чувством религии, сердце подсказывало ей, что никто, взявшийся за соху, и оглядывающийся назад не управит себя в царствие Божие (Лук. 9, 62), что она со всем, что ей любезно в мире, должна проститься прежде, нежели отдаст себя всю Богу. Притом же, что значит оплакать девство? Замечательно, – она оплакивала его с подругами: значит, оплакивание ее не что иное было, как прощание с ними, во время которого она покидала им все мечты и забавы, приготовляясь сама для высокого служения. Значит из этого обстоятельства никак нельзя заключать, что она готовилась к смерти.

3) Для чего бы дщерям Израилевым исходить плакать о дщери Иеффая, если бы она осталась в живых?

Недоумение решается верным переводом Священного текста. Они ходили не плакать, но восхвалять¹ дочь Иеффая Галаадитянина четыре дня в году (Суд.11:40). Теперь, куда они ходили? Очень вероятно, что к ней же самой, доколе она находилась в живых. Четыре дня употреблялись на путешествие к скинии. Мы не видим, чтобы это обыкновение наблюдалось в последующих веках: смерть дочери Иеффаевой без всякого сомнения положила ему конец.

Наконец, могут нам сделать то возражение, что отыскивая источник обета в Иеффае, и указывая на причину, почему дочь его не хотела при скинии оплакивать своего девства, мы судили совсем не по духу того времени, в которое они жили; столь чистых понятий, кажется, они не могли иметь. Могли: Иеффай – потому что он был подвигнут Духом Божиим; дочь его – потому что и в самом деле она была выше своего времени; посмотрите, с какою готовностию она решается подвергнуть себя всему, что изрекли на нее уста ее родителя. Этот дух стóит послушания Исаакова.